Глава 19

Элизабет и Алисия уехали. Лили услыхала рано утром, как отъезжает карета, но на этот раз не встала, чтобы взглянуть на нее из окна. Целый день она провела в тоске, не выходя из комнаты. Дэвон так и не пришел.

К вечеру разыгралась буря. Южный ветер задувал с моря, штормовыми порывами обрушиваясь на берег. Он трепал ее волосы и вздувал платье колоколом вокруг колен. Погода как раз подходящая для принятия решений, подумала Лили, стоя у подножия вырубленных в скале ступеней и глядя, как прилив захватывает последнюю пядь сухого песка у ее ног. Она была одна, позади нее высилась скала, впереди простиралось только море и небо над ним. Лили уже знала, что будет делать, но ей хотелось в последний раз продумать все до мелочей. В прошлом необдуманные поступки приносили ей одни лишь неприятности, но несколько жестоких уроков, преподнесенных жизнью, заставили се понять, что она не может себе позволить действовать сгоряча.

Она решила рассказать Дэвону, кто она такая, объяснить, что она будет и чего не будет делать, а потом принять любые возможные последствия, хотя это было и нелегко. Конечно, ему приятно будет узнать, что она на самом деле не служанка, но Лили понимала, что одного этого вряд ли будет достаточно, чтобы заставить его переменить свое мнение насчет женитьбы на ней. Однако она твердо решила, что больше не будет его любовницей. Ей было отлично известно (хотя в последнее время она старалась об этом не думать), что любовница, в сущности, ничем не отличается от разборчивой шлюхи.

Что же ей в таком случае делать? Куда идти? Она полагала, что к этому времени Сомс уже должен был бы ей ответить: письмо к нему было отправлено больше месяца назад. Если он откажется ее принять, придется искать какое-то другое место, где она могла бы, живя очень скромно, дождаться своего двадцать первого дня рождения, до которого оставалось еще девять месяцев, и получить оставленное ей крошечное наследство. Согласится ли Дэвон одолжить ей денег? Если да, то неужели она их возьмет, хотя бы на условиях займа? Возможно, но она предпочла бы полный разрыв раз и навсегда.

Ветер швырнул ей в лицо соленые брызги. Лили пришлось обеими руками уцепиться за перила, чтобы не потерять равновесия. “Какая же я лгунья!” – подумала она в отчаянии. Если Дэвон предложит ей кров и содержание в обмен на ее тело, неужели у нее хватит мужества отказаться? Как ни унизительно в этом признаться, но скорее всего она не в силах будет отклонить его предложение и уехать. Она любит его так сильно, что согласна стать его шлюхой, и пусть окружающие думают что хотят.

Лили устала от неотвязных и бесплодных раздумий. Что толку терзаться, воображая все возможные последствия, когда она еще ничего не сделала? Сперва она расскажет ему, кто она такая и почему ей пришлось убежать из Лайма, а уж потом посмотрит, что он ей на это ответит. Она была уверена (настолько, что решила рискнуть) по крайней мере в одном: Дэвон не прикажет ее арестовать. Пусть он окружной судья, но был же случай, когда он сам нарушил закон, чтобы защитить брата. Он, как никто, должен понимать, что при определенных обстоятельствах, когда невозможно опровергнуть ложное обвинение, а соблюдение закона влечет за собой большую несправедливость, чем его нарушение, лучше и мудрее закрыть глаза на букву закона и действовать, исходя из здравого смысла. В самом худшем случае он просто велит ей убираться на все четыре стороны, и тогда (если не считать сердечных потерь) она просто окажется в том же положении, что и в день своего приезда в Даркстоун.

Лили расправила плечи. Она приняла решение. Дэвон поехал на собрание владельцев рудников в Труро и должен был вернуться домой поздно, но она собиралась его дождаться. Пожалуй, она посидит с Клеем в библиотеке. Может быть. Клею удастся ее развеселить. Повернувшись спиной к ветру, Лили начала подниматься по крутым ступеням к дому.

* * *

Дэвон распахнул створчатое окно, которое с обеих сторон сторожили портреты первого и второго виконтов Сэндаунов в золоченых рамах. Порыв ветра дунул ему прямо в лицо. Он закрыл глаза и вдохнул прохладный, влажный воздух с привкусом соли в надежде, что это прояснит его мысли. Под действием морского ветра написанное на плотной бумаге письмо у него в руке уже стало походить на увядший капустный лист. Дэвон вновь перечитал короткое послание, сложил его и сунул в карман. Через минуту он возобновил свое хождение взад-вперед.

Второй этаж в Даркстоуне соединялся галереей с западной башней. Это был длинный коридор с высоким потолком, отделанный панелями каштанового дерева и увешанный бесчисленными темными портретами покойных Дарквеллов, украшавшими каждый простенок между окнами. Немногочисленная мебель стояла по углам, а застланный ковром пол был специально оставлен совершенно свободным, чтобы дать возможность хозяину прогуливаться, когда погода не позволяла совершать моцион на свежем воздухе. Сегодня был не тот случай, и все же Дэвон пришел сюда, рано вернувшись из Труро. Ему было все равно где ходить. Он был слишком погружен в свои мысли.

Все его мысли занимала, разумеется, Лили. Ему казалось, что со дня их первой встречи он вообще мало о чем думал, кроме Лили Траблфилд, но в последнее время мысль о ней преследовала его неотступно. Дэвон понимал, что она ждет от него какого-то решения, разъяснения своих намерений, но, увы, между тем, чего хотел он, и тем, чего хотела она, лежала бездонная пропасть. Он хотел быть с нею рядом, наслаждаться ее телом и дарить наслаждение ей; она же хотела, чтобы он связал себя словом и чувством. Но у него больше не осталось чувств. Все они давно уже перегорели Дэвону было ничуть не легче от того, что он прекрасно понимал, что именно мешает ему найти для Лили место в своей жизни и в своем сердце. Маура умерла пять лет назад, но он ничего не забыл. С необычайной ясностью ему вспоминалась овладевшая им вначале неистовая страсть, неукротимое желание обладать ею, переросшее в настоящую одержимость. Столь же отчетливым было воспоминание о жестоком, губительном разочаровании, об охватившем его мучительном стыде и отвращении к себе, когда он узнал, что женщина, сумевшая пробудить в нем такое страстное и трепетное чувство, на поверку оказалась двуличной и продажной тварью. Она сбежала с его управляющим. Они украли его деньги и его ребенка. Деньги оставили при себе, а ребенка выбросили за ненадобностью, когда он стал для них обузой. Дэвон почувствовал, как старая боль поднимается в нем с прежней силой, разъедая ему внутренности словно кислотой, и усилием воли прогнал воспоминание о том, как нашел Эдварда, своего младенца-сына, мертвым в коттедже какой-то старухи. Подобные мысли вели к черному, бездонному отчаянию. Слишком много раз ему приходилось путешествовать по этой дороге.

Все это не имело никакого отношения к Лили, лихорадочно твердил он себе. Рассудочной частью ума он в это верил, знал, что это правда, должно быть правдой. Но что-то темное и нерассуждающее, скрытое в самой глубине его души, так и незажившее и ничего не забывшее, начинало беспокойно ворочаться под поверхностью. Перед его мысленным взором всплыл образ Алисии Фэйрфакс. Он увидел ее спокойное лицо и добрые глаза. Алисия была настоящей леди до мозга костей. Она, безусловно, стала бы ему верной женой, в этом можно было не сомневаться. На нес можно было положиться. С ней было бы не страшно. Неужели он именно этого хочет? Неужели вся его жизнь свелась к этому?

Несколько месяцев назад Дэвон без колебаний и сожалений ответил бы “да”. Но потом ему повстречалась Лили, и все его благоразумные, устоявшиеся и правильные представления о жизни обрушились, как сгнившие стропила. Он обращался с нею жестоко, оскорблял и третировал ее, сделал все, что было в его силах, чтобы устранить ее из своей жизни и держать только в постели. Но, несмотря на все его усилия, победа осталась за нею. Вопреки его собственной воле она возродила его, разрушила столь искусно возведенные им вокруг себя преграды и показала ему иное будущее: непредсказуемое, зато полное любви, радости и веселья. Обороняясь, он пытался уверить себя, что ничего к ней не испытывает, кроме обычного влечения. Это само по себе казалось чудом, так как в течение пяти лет женщины служили ему всего лишь вспомогательным средством, необходимым для безрадостного и нечастого удослетворения своих мужских потребностей. Мысль о том, что можно испытать настоящую страсть, представлялась ему странной и пугающей. А уж о чем-то большем, чем просто страсть, даже подумать было жутко.

Безрассудный страх сидел в нем до сих пор. Они с Лили, казалось бы, пришли к пониманию, но в чем оно? Он сказал, что любит ее, но правда ли это? Да, он беспрестанно думал о ней. Это любовь? С нею он чувствовал себя счастливым. Это и есть любовь?

Дэвон остановился и, прислонившись к стене рядом с парадным портретом своей прабабки, нащупал рукой в кармане письмо от маркизы Фроум. Ее светлость извещала его о том, что никогда не слыхала о Лили Траблфилд и уж тем более не нанимала ее к себе в служанки. Она с прискорбием вынуждена признать, что по нынешним временам очень трудно стало находить честных слуг, с каждым годом положение становится все хуже и хуже, очевидно, и лорд Сэндаун стал жертвой обмана. Под конец маркиза выражала надежду, что обман не пошел дальше фальшивой рекомендации и что мисс Траблфилд ничего у него не украла, кроме доверия.

Удивительно было лишь то, что письмо его ничуть не удивило. Дэвон с самого начала знал, что Лили выдает себя за другую. Его это не волновало, ведь его интерес к Лили был вполне определенным и строго ограниченным: все, чего он хотел, это соблазнить ее. А потом он просто позабыл обо всем: забыл про фальшивый ирландский акцент, которым она воспользовалась, чтобы получить место, про то, что она слишком хорошо образована и воспитана, чтобы быть простой служанкой, про то, как упорно она уклонялась от расспросов о своем прошлом, прибегая иногда к откровенной лжи. И теперь ему казалось по меньшей мере забавным, что она требует от него полной откровенности (“Я – это я, Лили, я никогда не причиню тебе зла!”) и в то же время сама явно чего-то недоговаривает.

Но все это не имело значения. Лили что-то от него скрывала; он полагал, что она расскажет ему о себе, когда сочтет нужным. И даже сейчас его не особенно интересовало, о чем именно пойдет речь. Главное – решить, что с ней делать.

Он вновь зашагал взад-вперед. Какой-то звук – неужели выстрел? – заставил его замереть. Дэвону показалось, что он донесся снизу. Разумеется, это не выстрел. Но что же тогда? Возможно, ставень, хлопнувший по стене дома. Ветер был достаточно силен. Однако хлопок вышел что-то уж слишком громким и звонким. Теперь дом опять затих, слышались лишь завывания ветра. Дэвон вспомнил, что, когда сам он вернулся из Труро, Клей был в библиотеке: в последний раз проверял весовые данные медной руды перед завтрашней подачей заявок. Неторопливо спускаясь по лестнице, Дэвон отметил, что пламя свечей в настенных бра колеблется. Откуда-то поступал сквозняк. С моря надвигался шторм.

– Клей? – позвал Дэвон, оказавшись в коридоре и увидев свет лампы, льющийся из дверей библиотеки. Он вошел внутрь. Клея в комнате не было, но двери, ведущие на террасу, оказались распахнутыми настежь. Теперь понятно, откуда прозвучал “выстрел”. Черт бы побрал Клея, какого дьявола он не закрыл двери? Бумаги со стола разлетелись по всей комнате. Дэвон немного удивился, заметив на столе сундучок с кассой: обычно Клей держал его запертым в нижнем ящике. Он бросился к балконным дверям и закрыл их.

Клея он увидел, когда повернулся спиной к дверям. Его младший брат лежал на полу лицом вниз по другую сторону от письменного стола. Волосы вымокли и потемнели от крови, рубашка тоже.

Дэвон подбежал к нему с криком: “Клей!”, коснулся его трясущимися руками, потом бережно повернул яйцом к себе. Маленькая черная ранка зияла высоко на лбу над правой бровью у самой линии волос. Широко раскрытые голубые глаза остекленели и смотрели в никуда. Он был мертв.

С отчаянным криком Дэвон прижался лбом к груди Клея и крепко зажмурил глаза, пока его пальцы нащупывали застежки на рубашке. “Нет, нет, нет!” – бессмысленно твердил он и наконец умолк, когда первое потрясение сменилось ужасом.

Но тут он почувствовал что-то.., грудь Клея еле заметно вздымалась. Дэвон вскинул голову.

– Клей! – заорал он.

Никакого ответа. Вновь прижав ухо к груди брата, теснее, еще теснее, Дэвон наконец различил слабый, трепещущий звук, такой тихий, что он с ужасом решил, будто ему почудилось, пока звук не повторился.

Он вскочил и бросился к двери, криком подзывая Стрингера. Никто не появился, и Дэвон, не переставая кричать, выскочил в коридор и помчался к служебной лестнице. Стрингер показался из-под арки. Он был без камзола и на ходу застегивал жилет.

– Доставьте сюда доктора! Пошлите Маклифа… В Клея стреляли. Он ранен в голову, истекает кровью. Доставьте Пенроя из Тревита, это ближе. Скорее!

Застыв на месте. Стрингер заморгал от неожиданности. Внезапно из-за его спины вынырнул Кобб, и Дэвон облегченно перевел дух.

– В Клея стреляли. Рана тяжелая. Пошлите Маклифа за доктором Пенроем.

Не говоря ни слова, Кобб повернулся и побежал к входным дверям.

Дэвон приказал Стрингеру принести одеяла, а сам бросился назад в библиотеку. Клей был бледен, как сама смерть, глаза по-прежнему смотрели в никуда. Подавляя в груди наихудшие опасения, Дэвон опустился на колени рядом с братом, осторожно нащупал его запястье и вдруг заметил, что Клей сжимает в пальцах перо. Под его рукой лежал листок бумаги. На листке косо, расплывчато, точно паучьей лапой, были нацарапаны два слова: “Лили стреляла”. Дальше перо сорвалось, прочертив неровную линию с черной чернильной кляксой на конце.

"Лили стреляла”. В глазах у него помутилось. Он яростно заморгал, чтобы прояснить зрение, но слова на листке не изменились. Черным по белому, ясно, недвусмысленно и неумолимо: “Лили стреляла”, Послышались шаги Стрингера. Дрожащими пальцами Дэвон скомкал листок и, повернувшись боком к суетящемуся дворецкому, сунул его в карман. На мгновение он словно оглох и ослеп. Но Стрингер от волнения уронил одеяла, и беспомощность старика заставила Дэвона взять себя в руки.

Они укрыли и укутали Клея теплым шерстяным пледом. Дэвон опять взял его запястье и нащупал еле заметный нитевидный пульс, после чего его собственное сердце забилось ровнее.

Вернулся Кобб. Дэвон остался на месте, держа Клея за руку, не отрывая глаз от его лица. Неподвижный взгляд Клея тревожил его. Содрогаясь от отвращения, Дэвон закрыл ему глаза пальцами. Кобб сказал что-то, но он не расслышал. Клей лежал совершенно неподвижно, а сам Дэвон, чувствуя, что дрожит, как от сильного холода, попросил Стрингера разжечь камин. В коридоре столпились слуги, он слышал, как они шепчутся. Хозяин вдруг поднялся на ноги.

– Побудьте с ним, не оставляйте его, – приказал он Коббу и, схватив трехглавый подсвечник, вышел.

Он не думал, что найдет ее в спальне, но все-таки направился туда и замер, не дойдя до середины комнаты, когда в колеблющемся пламени свечей тускло блеснул лежавший открытым на постели небольшой сундучок, обитый жестью. Дэвон медленно подошел поближе. Из-под уложенной в сундучок одежды выглядывал уголок бумажного листа. Он сдвинул одежду в сторону и уставился на четыре аккуратные пачки двадцатифунтовых банкнот.

* * *

Лили увидела Дэвона, направлявшегося к ней, в ту самую минуту, когда сама она преодолевала последние ступени крутого подъема. Сердце у нее в груди запрыгало в хорошо знакомом, радостном и тревожном танце, она улыбнулась в предвкушении встречи. Он вернулся рано – как это кстати! Им предстоял серьезный разговор, в исходе которого она вовсе не была уверена, но все ее тревоги померкли перед внезапно вспыхнувшей радостью при виде него. Ветер разогнал облака, на несколько секунд показалась луна. В ее водянистом свете Лили разглядела его лицо. Ее улыбка дрогнула.

– Что случилось? – спросила она, когда он остановился перед нею. – Что-то не так?

Сумрак опять сгустился, Лили не смогла разглядеть выражение его лица, но поняла, что произошло нечто ужасное. Напряженность его позы была заметна даже в полумраке.

– Дэв, в чем дело? Что слу… Ой! – вскрикнула она скорее от удивления, чем от боли, когда он поймал ее руку и рывком подтянул к себе, другой рукой схватив за плечо.

Его голос глухим рычанием прозвучал у нее в ушах, его зубы были оскалены в звериной гримасе. Чувствовалось, что он охвачен необъяснимой яростью и сдерживается с великим трудом.

– Ты не ждала меня домой так рано, верно?

– Что? Нет, я… Дэвон? Мне больно! Лили запнулась, когда он встряхнул ее так, что лязгнули зубы, и потащил к дому.

Она ковыляла за ним, спотыкаясь, стараясь оторвать его пальцы от своей онемевшей руки, но они сжались, как стальные тиски.

– Перестань, зачем ты это делаешь? Прекрати, мне же больно! Дэвон!

На ступенях террасы Лили упала и расшибла колено. Дэвон даже не оглянулся и не замедлил шага, только вздернул ее кверху; ей пришлось вскарабкаться по ступеням и хромая бежать за ним, чтобы не отстать.

– Что случилось? – плача, спросила она. – Что ты делаешь?

Дэвон не ответил, в его лице читалась лишь неукротимая ярость. Обогнув угол дома, он подтащил ее к парадным дверям, втолкнул внутрь и волоком потянул вверх по лестнице. Лили с размаху налетела на перила, ребра ей ножом пронзила боль. Оглушенная, не в силах вздохнуть, она упала на колени. Он с проклятьем заставил ее подняться на ноги и опять повлек за собой.

Когда они добрались до дверей ее комнаты, Дэвон толкнул Лили внутрь. Его лицо заставило ее дрогнуть, стиснутые кулаки наводили ужас.

– Не понимаю, в чем ты меня обвиняешь! – вскричала она, держась за бок. – Скажи мне, что случилось?

Ее показная невинность привела Дэвона в бешенство. Он рыча подскочил к ней и схватил ее за волосы.

– Я бы дал тебе денег. Убийца, подлая сука, не надо было стрелять в Клея!

Вся кровь отхлынула от лица Лили.

– О Боже, Дэв! Клей? – еле выговорила она дрожащим голосом. – В него стреляли? Он ранен?

Тело Дэвона горело огнем. Ему пришлось опустить руки, столь велик был соблазн выдрать ее волосы с корнем.

Лили ощутила волну панического ужаса. Было ясно видно, что он едва сдерживается, одно неверное движение или слово, и его безумие могло выплеснуться через край. Тщательно подбирая слова, стараясь говорить очень спокойно, она сказала:

– Дэвон, пожалуйста, послушай меня. Я не стреляла в Клея. Тут какая-то ошибка. Почему ты решил, что это я?

– Вот почему.

Проследив за его безумным взглядом, она увидела деньги. Много денег.

– Но я не…

– Твое настоящее имя?

– Трихарн, – ответила она тотчас же. – Я Лили Трихарн. Я из Лайм-Риджиса. Мои родители умерли, но мой опекун хотел, чтобы я вышла замуж за его сына, а я н-н-не могла…

Она начала заикаться, когда он сделал угрожающий шаг по направлению к ней.

– Это правда! – борясь с начинающейся истерикой, воскликнула Лили и выставила руки перед собой, как щит. – Я убежала, потому что он обвинил меня в краже, я его оттолкнула, и он ударился, а я испугалась, что он умрет…

Услыхав свои собственные слова, она пришла в отчаяние.

– О Господи! Я встретила в Чарде миссис Хау и заговорила с ней… Дэвон, послушай меня! Я сегодня хотела тебе все рассказать!

Она плакала и никак не могла остановиться. Ее рассказ звучал дико и неубедительно даже в ее собственных ушах.

– Я не знаю, откуда эти деньги! Я бы ни за что на свете не причинила зла Клею! Прошу тебя, поверь, я собиралась все тебе рассказать, а потом уйти, если бы ты мне велел.

– Заткнись.

Он схватил ее за плечи и швырнул об стену. Она ударилась головой и вскрикнула от боли. Он еле сдерживал себя, чтобы не избить ее.

– Прошу тебя, умоляю, ты должен мне поверить, – захлебываясь рыданиями, повторяла Лили.

Сама себе удивляясь, она ощущала, как под охватившим ее смертным страхом в душе пробуждается глубокое сострадание. Неужели Клей мертв? Несмотря на жестокость Дэвона, ей хотелось его утешить, смягчить мучительную боль, сквозь ярость проступавшую в его глазах.

– Умоляю тебя, не делай этого, – прошептала она. – Позволь мне помочь тебе. Клянусь честью, Дэв, я не стреляла в Клея. Послушай…

Он схватил ее за плечи и резко подтянул к своему лицу с оскаленными зубами, как у дикого зверя.

– Если Клей умрет, я позабочусь, чтобы тебя повесили. Если он выживет. Богом клянусь, я убью тебя сам. И пожалуй, для тебя было бы лучше, если бы он умер Яростным толчком он вновь отбросил ее к стене, вытащил из замка ключ, закрыл за собой дверь и запер ее снаружи* * *

– Боюсь, я не смогу вас обнадежить. – Доктор Пенрой стащил с пояса заляпанное кровью полотенце, служившее ему фартуком, и вытер кровь с рук. – Я вынул пулю и остановил кровотечение, но шансы на выживание невелики, я бы сказал, весьма невелики. Даже если каким-то чудом ему удастся выжить, он никогда не будет прежним. Пуля повредила мозг.

Лорд Сэндаун ничего не ответил, и доктор даже подумал, что он не слыхал ни слова.

– Мне очень жаль. Больше я ничего сделать не в силах, по крайней мере сегодня. Я вернусь утром.

Доктор рукавом вытер пот со лба, мысленно спрашивая себя, удобно ли будет обратиться к его светлости с просьбой о глотке коньяка.

– Советую вам оставить его здесь, на диване, ни в коем случае не надо его тревожить и переносить. Кутайте его теплее, согревайте. Вам, конечно, не удастся заставить его что-то съесть, но попробуйте давать ему питье.

Полнейшая неподвижность лорда Сэндауна начала действовать на нервы бедному лекарю.

– Можете обратиться к Маршу, если хотите, я не возражаю, – добавил он, стараясь не выказывать обиды. – Но, смею заметить, он скажет вам то же, что и я. Мне очень жаль, – повторил доктор Пенрой.

Прошла минута. Пожелтевшими от нюхательного табака пальцами врач поправил парик и подошел на шаг ближе к виконту, неподвижно стоявшему в дверях библиотеки.

– Простите, с вами все в порядке? Вы меня слышите?

– Да, – последовал негромкий ответ. – Убирайтесь.

Пенрой оскорбленно выпрямился и открыл было рот для достойного ответа, но тотчас же закрыл его, увидев неистовую ярость в глазах Дэвона Дарквелла, как будто светившихся в полутьме.

– Вы расстроены, – проговорил доктор, – это естественно. Сейчас я вас покину и вернусь завтра утром. Спокойной ночи.

Он вернулся в комнату за своим саквояжем, бросил взгляд на укрытую пледом фигуру, неподвижно простертую на диване, и безнадежно покачал головой, после чего вышел через балконные двери на террасу.

Дэвон дождался, пока двери за врачом закрылись, затем вошел в библиотеку. Подойдя к дивану, он попытался услышать дыхание Клея, но до него доносились лишь вздохи ветра. Он подошел еще ближе. Пенрой забинтовал голову Клея. Точно вспышка молнии, Дэвона ослепило воспоминание о зияющей и сочащейся кровью черной ране. Он опустился на колени, чувствуя, что силы покидают его. До сих пор он держался на ногах лишь усилием воли, и теперь ее запасы были исчерпаны. Он сжал в руках безжизненную руку Клея. По щекам – впервые с тех пор, как пять лет назад он взял на руки окоченевшее тельце сына, – горячим потоком покатились слезы.

– Не умирай.

Дэвон крепче стиснул руку Клея, словно тот мог ответить на пожатие. Смерть нависла над ним подобно чудовищу, раскрывшему пасть. Вот она, все ближе и ближе.

– Не уходи.

Страх перед утратой и одиночеством, засасывающий, как болото, заставил его задрожать. Зачем она стреляла в Клея, зачем? Чудовищная несправедливость и бессмысленность преступления пробудила в его сердце первобытную жажду мщения, ему казалось, что он горит на костре. Внезапно Дэвон почувствовал чью-то руку у себя на плече и, подняв голову, увидел стоящего над ним Кобба. Чернобородое лицо управляющего было мрачно. Прижавшись на мгновение губами к бескровным пальцам Клея, Дэвон с трудом поднялся на ноги.

Рукой, лишенной кисти, Кобб прижимал к груди стакан коньяка. Теперь он взял его правой рукой и протянул хозяину.