Уикерли (№2) - Достоин любви?

— О-о-о, как это тонко! — одобрительно пропела мисс Картер, вновь поднимая зеркало. Почуяв наживу, она увлеклась работой и быстро позабыла о своих прежних замашках. — Никогда бы не подумала, что сюда пойдет розовое, но они действительно выглядят отлично. Очень удачное сочетание, сударыня, и прекрасно оттеняет ваш собственный цвет лица.

Явное преуменьшение, подумал Себастьян. На первый взгляд пионы показались ему слишком крупными, но он ошибся. Они как раз подходили по размеру, а их яркий кораллово-розовый оттенок превосходно гармонировал с нежным румянцем, проступившим на щеках его экономки, зачарованно глядевшей на свое отражение в зеркале. И вновь его поразила не сама шляпа и даже не то, как хорошо смотрелась в ней Рэйчел, а молниеносное преображение: перемещение во времени от среднего возраста к молодости, переход от робости к уверенности, ожививший ее подвижные черты. Она не могла оторваться от себя, и он тоже не мог.

Себастьян разрушил очарование, прикоснувшись к ее щеке, чтобы отвести назад выбившийся из-под шляпы локон темных, пронизанных серебряными нитями волос. Она тотчас же смутилась и отступила на шаг, восхищенное выражение в ее глазах померкло.

Как раз в эту минуту колокольчик над дверью магазина звякнул, возвещая о появлении новой покупательницы. Высокая, темноволосая, дорого и модно одетая, она показалась Себастьяну смутно знакомой. Подойдя ближе, эта дама фамильярно улыбнулась ему, и тут он вспомнил, кто она такая: Онория Вэнстоун, манерная, надоедливая, засидевшаяся в девках дочка мэра.

— Лорд д’Обрэ, какая нежданная встреча! — защебетала Онория с деланным удивлением. — Как поживаете? Я как раз вчера говорила отцу, что вас давно не видно.

Тут она заметила миссис Уэйд, окинула взглядом их обоих, поняла, что они вместе, и с ее губ сорвался протяжный, дрожащий, полный девичьего испуга возглас «о-о-о!». Все это могло бы показаться забавным, если бы приход Онории не разрушил хрупкое, едва зарождающееся настроение веселья и сотрудничества, возникшее в мастерской до ее появления.

Миссис Уэйд тотчас же ссутулилась, на ее лицо вернулось обычное затравленное выражение. Себастьян не сомневался, что, будучи предоставлена сама себе, она бы наверняка бросилась наутек. Может, ей уже раньше приходилось встречаться с дочкой Вэнстоуна на публике и та закатила сцену? Этим можно было бы объяснить столь стремительное возвращение прежней «ветхозаветной» Рэйчел.

Он порывисто потянулся и взял ее за руку. Вишневая шляпа больше не украшала ее: задорный легкомысленный стиль казался издевательством, а розовые пионы выглядели кричаще и аляповато рядом с ее побледневшим лицом. Остро ощутив ее унижение, он захотел ей помочь.

Но что заставило его стащить с нее шляпу медленным, почти ласкающим движением, словно они были одни в спальне и он намеревался ее раздеть? Ее темные волосы уже настолько отросли, что стали завиваться локонами у плеч. Себастьян погрузил в них пальцы и слегка взбил на макушке, где их примяла шляпа. Потрясенное молчание окружающих раззадорило его еще больше: теперь ему казалось, что он на сцене с партнершей, а из партера за ним во все глаза следит восторженная публика в количестве двух человек. Обхватив ладонями лицо Рэйчел, он провел большими пальцами по ее губам. Онория Вэнстоун ахнула у него за спиной.

— Когда будет готова шляпа? — небрежно уронил Себастьян в сторону мисс Картер.

Она что-то промямлила в ответ, но он не расслышал. Рэйчел стояла неподвижно, как статуя, опустив глаза и глядя куда-то в сторону. Кожей пальцев Себастьян ощущал ее прерывистое дыхание, легкую дрожь ее губ. Он мог бы наклониться и поцеловать ее прямо сейчас, если бы захотел. Он мог сделать все, что угодно. Крошечные золотистые волоски у нее на щеках, нежные, как пушок персика, едва заметные только вблизи, завораживали его. Он легонько провел по ним пальцами, хмурясь и заглядывая ей в лицо. Ему хотелось, чтобы Рэйчел посмотрела на него, но она упорно отворачивалась. Наконец он убрал руки и отошел на шаг.

— Я не расслышал, — сказал Себастьян, по-прежнему не сводя глаз с Рэйчел. — Так когда будет готова шляпа?

Мисс Картер пришлось откашляться.

— Скорее всего к завтрашнему дню, милорд. Да, скорее всего. Если, конечно…

— Пришлите ее прямо в Линтон-холл вместе со счетом, будьте любезны. Как всегда, рад был вас повидать, мисс Вэнстоун. — Он поклонился дочери мэра, щеки которой приобрели свекольный оттенок. — Миссис Уэйд?

Рэйчел по-прежнему не желала встречаться с ним взглядом, но ей пришлось взять его под руку, другого выхода не было. Возмущенный ропот раздался у них за спиной еще прежде, чем они успели переступить через порог.

Выйдя на мощенную булыжником улицу, Рэйчел опять нахлобучила свою старомодную черную шляпку и торопливо завязала ленты под подбородком кривоватым бантом. Она была в бешенстве, Себастьян это отлично понимал, как понимал и то, что сама она в этом ни за что не признается.

— Вы ведь сумеете самостоятельно найти дорогу домой, не правда ли? — церемонно осведомился он.

В ее глазах полыхнул огонь, но ответное «да» милорд» прозвучало вполне почтительно. Ее тонкая фигура в черном платье выглядела пугающе хрупко и в то же время на редкость мрачно на фоне пурпурных цветов наперстянки, усыпавших высокий берег реки. Себастьян представил себе, как она бредет через всю деревню, выдерживая любопытные или враждебные взгляды; кто знает, может быть, люди даже выкрикивают оскорбления ей вслед. На мгновение он заколебался и чуть было не решил проводить ее до дому, отложив до лучших времен разговор с Вэнстоуном о капиталовложениях в медные рудники.

Глупости, одернул себя Себастьян, разве он сторож ей? [30] К тому же проявление заботы могло бы породить у нее ложную надежду. Как начал, так и продолжай — вот отличный жизненный девиз. Он с самого начала собирался использовать миссис Уэйд для собственного удовольствия, значит, так и надо поступать впредь. Сегодня он своими действиями усугубил ее положение отверженной в глазах общества. Дело сделано; теперь уже поздно сожалеть и в чем-то винить себя.

— В таком случае всего вам доброго, — попрощался Себастьян, притронувшись к шляпе, и направился к дому мэра, оставив ее на улице одну.

* * *

Рэйчел потрясенно смотрела ему вслед. Он шел, высоко вскидывая трость при каждом шаге, не прилагая никаких дополнительных усилий, чтобы казаться надменным. Наверное, вполне доволен делом рук своих: ведь он одним махом сумел не только повергнуть в ужас двух уважаемых местных дам, но и опозорил ее у них на глазах себе на потеху. Она не могла взять в толк, зачем ему это нужно. Что за извращенное удовольствие он получает, мучая ее? Его действия невозможно было объяснить простой жестокостью, в этом она не сомневалась. Его порочный развращенный ум был слишком изощрен, его поступки не поддавались осмыслению. Все это не имеет значения, сказала Рэйчел себе в утешение. Какова бы ни была его цель, шутка все равно обернулась против него:

ведь ее унизить невозможно, у нее не осталось ни гордости, ни достоинства. Однако в ту самую минуту, как эта мысль пришла ей в голову, Рэйчел вновь ощутила на себе ледяные взгляды мисс Вэнстоун и мисс Картер, а обернувшись, увидела, что они действительно наблюдают за ней в окно. Их глаза были прищурены, губы беззвучно шевелились, гримасы презрения и неприязни изуродовали их лица. Теперь у них было два веских основания ее ненавидеть: она была не только убийцей, но и шлюхой лорда д’Обрэ.

Рэйчел бессознательно двинулась вверх по улице, прочь от магазина. Солнце стояло высоко, теплый воздух ласкал кожу, но прогулка уже не доставляла ей того удовольствия, что час назад. На подходе к главной площади, у дома викария и массивного, в нормандском стиле, здания церкви Всех Святых, улица делала крутой поворот. Рэйчел и сама не могла бы сказать, что побудило ее изменить маршрут — усталость, нежелание вновь выдерживать неодобрительные взгляды встречных или что-то еще, — но вместо того, чтобы свернуть за угол и направиться обратно к Линтон-холлу, она прошла под аркой из переплетенных ветвей двух громадных белых кленов и оказалась на тенистом церковном кладбище.

Как только за ней со скрежетом закрылась заржавленная, покрытая лишайником калитка, она поняла, зачем пришла сюда. Она уже почти решилась в прошлое воскресенье после церковной службы, но вокруг было слишком много людей, а ей не хотелось, чтобы на нее глазели. Сейчас она была одна и вольна делать что хочет без помех.

Ее арестовали ранним утром после убийства Рэндольфа, а потом уже не выпустили из тюрьмы, чтобы присутствовать на похоронах, поэтому ей так и не довелось увидеть его могилу. Но она с легкостью нашла его камень: он оказался выше и массивнее всех остальных, у его основания лежал огромный венок из свежих цветов. Она прочитала его имя на плите — Рэндольф Чарльз Уэйд — и даты жизни и смерти, но, когда захотела подойти поближе, чтобы разобрать надгробную надпись, высеченную более мелким и замысловатым шрифтом с завитушками, вдруг почувствовала, что больше не может ступить ни шагу. Прижавшись спиной к грубому, холодному граниту соседнего памятника, она стояла в шести шагах от надгробия, не в силах сдвинуться с места.

Откуда взялся этот страх и почему он охватил ее именно сейчас? Рэндольф мертв, он больше никогда не сможет причинить ей боль. Но даже его могильный камень приводил ее в ужас: угрожающе торчащий вверх неумолимый фаллический символ. Совершенно неожиданно воспоминания, которые Рэйчел считала давным-давно похороненными, нахлынули на нее с ослепительной яркостью, хотя она крепко-накрепко зажмурила глаза. Она даже отвернулась и закрыла лицо руками, но страшные картины продолжали ее преследовать. Она опять видела себя словно со стороны — в точности как тогда, когда все происходило наяву. Она вновь стала его жертвой, вновь ощутила то же замешательство, растерянность, стыд, а затем все тот же всепоглощающий страх. Перед ее мысленным взором возник рисунок на ковре в его спальне: огромные, как капустные кочаны, красные розы на небесно-голубом фоне. Она видела себя на коленях на этом ковре перед непристойной, низко изогнутой оттоманкой. Руки у нее были связаны за спиной. Она слышала его тихий голос, всегда такой терпеливый и безжалостный, объясняющий и указывающий ей, что делать. Рэндольф не повышал голоса, не терял терпения и не выказывал недовольства, даже когда делал ей больно, даже когда…

Рэйчел вскрикнула и отшатнулась, с силой прижимая ко рту сжатую в кулак руку. Открыв глаза, она увидела пепельно-серую кору медного бука и прижалась к ней лбом, обхватив дерево руками. Прикосновение прохладной шершавой коры немного успокоило ее. Господи! Зачем она сюда пришла? Что, если кошмары опять вернутся, а вместе с ними леденящий душу, парализующий страх и бессонные ночи? Ей казалось, что она уже достаточно сильна, чтобы прийти и взглянуть на его могилу, вынести страшные воспоминания, осмыслить всю чудовищность случившегося, но она ошиблась. Очень может быть, что ему суждено побеждать всегда, до самого конца.

Нет! Нет! Нет! Рэйчел выпустила ствол дерева, но так и не смогла заставить себя обернуться и громко сказала вслух, обращаясь к тонкой серой коре медного бука:

— Ты меня не тронешь. Я тебя не боюсь. Ты гниешь в земле, ты не можешь причинить мне боль. Кто-то… убил тебя, и ты… получил по заслугам. Ты мертв, Рэндольф, тебя больше нет. Если ты горишь в аду, мне все равно. Надеюсь, что ты там.

Ее сердце неистово колотилось. На минуту у нее возникло суеверное чувство, что сейчас он восстанет из гроба и поразит ее, как громом, за ее кощунственные слова. Но ничего не случилось. Птицы над головой пели, не умолкая; ветер по-прежнему шелестел свежей листвой. Рэйчел прижала ладони к щекам и сделала несколько медленных глубоких вдохов, чтобы успокоиться. «Все Кончено, — сказала она себе. — Я рада, что пришла сюда. Теперь все действительно кончилось».

Но она была еще более рада уйти. Обтирая вспотевшие ладони о подол платья, Рэйчел поспешила к воротам и второпях едва не столкнулась с женщиной, входившей в них.

— О! — воскликнула незнакомка. — Извините, я вас не заметила.

И неудивительно. Она прижала к груди огромный сноп срезанных цветов, почти закрывавший лицо. Опустив пониже свою ношу, женщина остановилась и с любопытством посмотрела на Рэйчел.

Рэйчел ощутила настоятельную потребность назвать себя, объяснить свое присутствие, тем более что незнакомая женщина явно чувствовала себя здесь как дома: на ней не было ни шляпы, ни плаща, ни даже шали, и держалась она по-хозяйски, хотя и была молода.

— Простите, — запинаясь, пробормотала Рэйчел, — я… осматривала могилы.

Мысленно она поморщилась от собственных слов. Глупейшее объяснение! Что еще можно делать на кладбище?

— О да, здесь очень красиво, — согласилась незнакомка. — Я сама обожаю посещать кладбища.

Увидев, что Рэйчел не отвечает, она продолжала:

— Я Энни Моррелл. Жена викария.

Бедной Рэйчел ничего больше не оставалось, как представиться.

— Я Рэйчел Уэйд, — сказала она и выжидательно взглянула на собеседницу.

На прелестном лице незнакомки не отразилось ни тени неприязни, она лишь взглянула на Рэйчел более внимательно.

— Как поживаете, миссис Уэйд? Кристи мне рассказывал о встрече с вами. Я очень хочу с вами познакомиться.

Хотя Рэйчел и усомнилась в правдивости этих слов, она все же заставила себя дружески улыбнуться миссис Моррелл.

— Это цветы с алтаря, — продолжала та, указывая на охапки лилий и душистого горошка у себя в руках. — Наши местные дамы меняют их дважды в неделю, приносят из своих садов свежие. Но прежние не успевают завянуть, и у меня просто рука не поднимается их выбрасывать, поэтому в конце концов мне ничего другого не остается, как украшать ими могилы.

Рэйчел вежливо кивнула.

— Вы знакомы с Уйди? — поинтересовалась Энни Моррелл.

— Простите, с кем?

— Миссис и мисс Уйди, две приходские дамы, поставляющие большую часть цветов для церкви. Вернее, это делает мисс Уйди, так как ее мать в последнее время очень слаба здоровьем.

— Нет, я… я их не знаю. Я вообще ни с кем здесь не знакома.

Проницательные серо-зеленые глаза миссис Моррелл изучали ее, но их взгляд оставался по-прежнему дружелюбным, и Рэйчел, как ни странно, не почувствовала смущения.

— Ну что ж, — заметила жена викария, — вам следует познакомиться с мисс Уйди: она знает о цветах буквально все. И если только с прошлой осени, когда я жила в Линтоне, не свершилось какое-то чудо, полагаю, что террасные сады за домом по-прежнему пребывают в запустении. На них смотреть больно, но я так и не сумела убедить садовника хоть что-то предпринять.

— Я совсем забыла! Мне говорили, что вы раньше жили в Линтон-холле, — спохватилась Рэйчел.

Миссис Моррелл улыбнулась еще шире.

— Вы, наверное, ужасного мнения обо мне как о хозяйке дома.

— О, вовсе нет…

— Дело в том, что один только вид этого дома нагонял на меня тоску и безнадежность, миссис Уэйд. Столько комнат, и всюду сквозняки, потолки протекают, все осыпается… Мне проще было прятаться в маленькой комнатке в мезонине, позабыв обо всем, что разваливалось на части двумя этажами ниже.

Тут Рэйчел не удержалась от ответной сочувственной улыбки.

— Работы действительно очень много, — смущенно призналась она. — Мы пытаемся хоть что-то поправить, продвигаясь постепенно, комната за комнатой. Начали с гостиных на первом этаже. Но нам нелегко приходится, хотя каждый день с утра мы принимаемся за дело вчетвером.

— Я восхищаюсь вашей предприимчивостью. — Тыльной стороной запястья Энни Моррелл отбросила лезущую в глаза прядь золотистых волос.

— Скажите, Вайолет Коккер все еще работает в Линтоне? Я иногда встречаю в церкви Сьюзен Хэтч и остальных, но никогда не вижу Вайолет.

— Да, — ответила Рэйчел, стараясь говорить бесстрастно, — Вайолет все еще работает у нас.

— В таком случае я восхищаюсь не только вашей предприимчивостью, но и поистине мученическим терпением.

Рэйчел едва не рассмеялась. Какое-то незнакомое ощущение, похожее на счастье, поднималось у нее в душе. Со школьных дней ей не приходилось так легко и непринужденно болтать с другой женщиной.

Они продолжали обмениваться мнениями о Линтон-холле, о его странностях и неотразимой привлекательности, во всем соглашаясь друг с другом, пока часы на церковной колокольне у них за спиной не пробили три четверти первого.

— О Господи, я совсем позабыла о времени! — с искренним огорчением воскликнула миссис Моррелл. — Через пятнадцать минут ко мне придет на ленч жена церковного старосты, а я еще даже не одета.

Рэйчел подумала, что жена викария выглядит очаровательно в домашнем ситцевом платье свободного покроя с голубым цветочным рисунком, но, должно быть, оно было недостаточно нарядным для жены церковного старосты.

— Не стану вас больше задерживать, — торопливо проговорила она, давая дорогу миссис Моррелл и подходя к калитке. — Я… я очень рада была с вами познакомиться.

— Я тоже, — ответила та, и на этот раз Рэйчел ей поверила. — Полагаю, теперь мы будем часто встречаться, так что прошу вас, зовите меня Энни.

Уже взявшись рукой за защелку калитки, Рэйчел остановилась.

— Спасибо, — после продолжительной паузы выговорила она. Ей с трудом удалось сохранить внешнее спокойствие, к глазам подступали слезы. — И называйте меня Рэйчел.

Энни улыбнулась и с легким кивком — руки у нее были заняты цветами — направилась в глубь кладбища, чтобы украсить ими могилы.

Всю дорогу домой Рэйчел летела, как на крыльях. Кажется, она подружилась, по-настоящему подружилась с Энни Моррелл! Одна мысль об этом приводила ее в восторг, и все же червь сомнения точил ее душу не переставая. А вдруг миссис Моррелл не знает, кто она такая на самом деле? Что, если из жалости или по забывчивости преподобный Моррелл не рассказал жене о ее прошлом? Вдруг до нее еще не дошли деревенские сплетни?

Но нет, быть того не может! Когда Рэйчел назвала свое имя, в глазах у Энни промелькнуло что-то такое… словом, она уже была наслышана о миссис Уэйд. Но, как ни странно — точно так же, как и ее муж в тот день, когда они повстречались по дороге в деревню, — жена викария ничем не обнаружила своего превосходства над Рэйчел. Такие христианские добродетели, как терпимость и милосердие, в Дартмурской тюрьме были редкостью даже среди капелланов, ежедневно читавших грозные проповеди о грехе, виновности и искуплении. Однако в Уикерли этими качествами оказались наделены по крайней мере двое: викарий и его жена. Подруга! У нее есть подруга! Восторженное состояние не покидало Рэйчел до самого дома.

Она снимала шляпку, все еще улыбаясь своим мыслям, когда заметила Сьюзен, спешившую к ней по коридору.

— Миссис Уэйд, — озабоченно возвестила горничная, — у вас посетительница.

— У меня посетительница? — Рэйчел решила, что ослышалась.

— Да, мэм. Я не знала, куда ее проводить, в ваш кабинет или в одну из комнат на первом этаже. Она ждет в малой зеленой гостиной. Надеюсь, я не ошиблась… Я не знала, что еще делать.

— Кто это, Сьюзен?

— О, мэм, это мисс Лидия Уэйд.

8

Рэйчел увидела ее в щель через неплотно закрытые двери зеленой гостиной. Лидия сидела на софе, склонив голову над вязаньем, ее руки деловито сновали по широчайшему черному полотнищу, которое не умещалось у нее на коленях и закрывало половину дивана, свешиваясь на пол. Она располнела. Ее красивые волосы цвета спелой пшеницы потемнели, но она по-прежнему укладывала их по бокам колечками. Когда-то ее прическе завидовали все до единой ученицы пансиона миссис Мертон. Хотя Рэйчел почти не разбиралась в фасонах одежды, она подумала, что белое в розовый цветочек платье Лидии давно вышло из моды. По правде говоря, оно точь-в-точь напоминало те наряды, в которых Лидия щеголяла еще в школе одиннадцать лет назад.

Неожиданная мысль пришла в голову Рэйчел: не исключено, что у них с Лидией есть кое-что общее. Вероятно, для дочери Рэндольфа его смерть имела — в определенном смысле — те же последствия, что и для его вдовы, — их взросление как будто остановилось. Обе остались восемнадцатилетними. Если это так, существует ли для них какая-то возможность сблизиться? Нет, скорее всего нет. Наверное, даже думать об этом — чистейшее безумие. И все-таки в осанке Лидии, в ее склоненной голове было что-то знакомое, что-то напоминавшее Рэйчел ее саму.

На суде после убийства Лидия давала свидетельские показания и присягнула, что ее отец был мягким и добрым человеком, что Рэйчел соблазнила его, что в последний вечер своей жизни он будто бы поведал дочери о своем жестоком разочаровании, признался ей, что его новая жена на поверку оказалась совсем не той благовоспитанной и кроткой барышней, какой он считал ее до женитьбы. Если все так и было, если он действительно говорил такое, значит, он сказал чистую правду: к концу первой, и последней, недели своего кошмарного замужества Рэйчел и в самом деле изменилась. Но и сама Лидия должна была стать иной: в каком-то смысле она тоже лишилась невинности. Может быть, это и есть начало, основа, на которой они могли бы попытаться достигнуть взаимопонимания?

Распахнув тяжелую дверь, Рэйчел негромко сказала:

— Здравствуй, Лидия.

Снующие по полотнищу руки замерли. Лидия подняла голову, и Рэйчел сразу поняла, что все ее надежды на примирение были просто смехотворны. Одно-единственное чувство светилось в круглых карих глазах Лидии — жгучая ненависть. Она медленно встала с дивана.

— Я слышала, что кошки никогда не расшибаются при падении, — проговорила она срывающимся голосом, меряя Рэйчел взглядом с головы до ног. — Оказывается, и змеи тоже.

Рэйчел тяжело вздохнула.

— Что тебе нужно?

— Посмотри на себя. О, Боже мой, ты только посмотри на себя! — Раскатистый смех Лидии прозвучал до ужаса фальшиво. — Неужели ты думала, что сумеешь скрыть свою истинную сущность?

— Зачем ты…

— Ты думала, это черное платье может кого-нибудь одурачить? Что в этом доме есть хоть одна душа, которая не знает, что ты собой представляешь?

— Лидия, к чему все это? — бесстрастно спросила Рэйчел. — Зачем ты пришла?

— Нет, зачем ты сюда пришла? — взвизгнула Лидия, повысив голос и сверкая глазами. — Другого места не нашла?

— Ты прекрасно знаешь, почему мне пришлось сюда приехать. Не по своей воле. Меня выслали из Дорсета, когда я не смогла найти работу.

— Тебя надо было сослать на галеры. Такую, как ты, надо было посадить на корабль и отправить прямо в ад!

Рэйчел устало закрыла глаза.

— Этот разговор не имеет смысла.

— Ты видела меня на суде? Каждую минуту я молилась, чтобы тебя повесили. Ты меня видела?

— Я тебя видела.

— Когда огласили приговор и оказалось, что это каторжные работы, я потеряла веру в Бога. Но потом я передумала! Тебя повесить — это было бы слишком просто!

— Лидия, ради всего святого!

Рэйчел пришлось отступить подальше. От ее бывшей подруги волнами исходили подлинное бешенство и ненависть.

— У тебя всегда было полно кавалеров! Все они бегали за тобой, все причитали: «Рэйчел такая хорошенькая, Рэйчел такая умная!» — Ее зубы обнажились в уродливом и безумном оскале. — Знаешь, что делало меня счастливой все эти годы? Мысль о том, что ты заперта в одиночной камере. День за днем, месяц за месяцем, год за годом. Заперта в клетке.

— Довольно, Лидия, я прошу тебя уйти.

— Каждую ночь я засыпала, представляя тебя в твоей клетке. Я притворялась, что я — это ты. Будто я лежу на тюремной койке, а не в своей постели. Я узнала, каков распорядок в Дартмуре. Мне все известно о молчании и о наказаниях. Я даже знаю, что ты ела, во что одевалась.

Прекрасно понимая, что разубеждать Лидию бесполезно, Рэйчел все же сказала напряженным и тихим голосом:

— Послушай меня. Я не убивала твоего отца.

Оскаленные зубы Лидии с лязгом сомкнулись.

— Ты его убила. Расчетливо и хладнокровно.

— Нет. Я лишь нашла его тело… В то утро… мы собирались уехать в свадебное путешествие, но он был мертв. Он был уже мертв.

— Не дотрагивайся до меня! — завопила Лидия, ударив протянутую руку Рэйчел. — Ты его завлекла, совратила, а потом убила! А он был такой хороший, такой добрый и ласковый! А из-за тебя…

Ее пронзительный голос захлебнулся.

— Нет, он не был добрым, он…

— Врешь!

Лидия размахнулась и ударила Рэйчел по лицу, прежде чем та успела отпрянуть. Стараясь унять дрожь, Рэйчел прижала ладонь к горящей щеке. Удар пришелся и по глазу, из него невольно потекли слезы.

— Ты сама не знаешь, что говоришь.

— Знаю! Знаю! Один раз ты его оклеветала, но больше не выйдет, не надейся! Я тебя задушу, но не позволю позорить его имя!

За спиной у Лидии Рэйчел увидела в дверях Себастьяна. На мгновение он застыл, словно сраженный громом. Но тут Лидия бросилась на нее и ударила в грудь обеими руками, стиснутыми в кулаки. Рэйчел пошатнулась и сделала несколько неуверенных шагов назад, вскинув перед собой руки, словно щит. С отчаянным воплем Лидия кинулась вперед с протянутыми к ее лицу, скрюченными, как когти, пальцами.

Но она не успела напасть на Рэйчел. Себастьян обхватил ее за талию и вздернул вверх, так что ноги у нее оторвались от пола. Она отчаянно боролась, брыкалась, сыпала проклятиями, заходясь криком, как ребенок в истерике, извиваясь и дергаясь из стороны в сторону. Но он держал ее мертвой хваткой, и она вдруг обессилела, повисла у него на руках, словно тряпичная кукла.

Себастьян осторожно поставил ее на ноги. Рэйчел чувствовала себя не в силах говорить; когда он бросил на нее вопросительный взгляд, она лишь покачала головой, давая ему понять, что не пострадала.

В коридоре послышался шум возбужденных голосов и топот ног. Растерянная, раскрасневшаяся Сьюзен влетела в комнату и неловко замешкалась на пороге. Какая-то пожилая женщина протиснулась мимо нее и подбежала к Лидии. Десять лет назад ее волосы были каштановыми, теперь они поседели, но Рэйчел ее узнала.

— Лидия! О Господи, Боже милостивый… Что произошло?

Себастьян бросил на женщину испепеляющий взгляд.

— Кто вы такая, черт побери?

— Лорд д’Обрэ, я от всего сердца прошу у вас прощения! Я Маргарет Армстронг. Лидия — моя племянница. — С этими словами она обняла Лидию за плечи, приговаривая: — Боже, Боже.

Лидия все еще тяжело дышала, с ненавистью пожирая взглядом Рэйчел.

Себастьян встал между ними, заслонив собой Рэйчел.

— Советую вам отвезти вашу племянницу домой, миссис Армстронг. Немедленно.

— Да-да, конечно. Я глубоко сожалею, милорд, поверьте, но… дело в том, что Лидия нездорова. Прошу вас еще раз, простите меня за это бесцеремонное вторжение и… за все случившееся…

— Это не у меня вам следует просить прощения, — холодно перебил ее Себастьян, — а у миссис Уэйд.

Лидия уже направилась к двери, но, заслышав эти слова, повернулась, как волчок.

— Просить у нее прощения? У этой шлюхи? — Она была готова к новому нападению, и лишь присутствие Себастьяна, как стеной заслонявшего от нее Рэйчел, удержало ее на месте. Когда он угрожающе шагнул к ней, она зарычала, но попятилась, бормоча невнятные угрозы.

— Лидия, ради всего святого, идем со мной, — умоляюще прошептала миссис Армстронг и потянула ее за руку.

Лидия наконец повиновалась и последовала за своей тетушкой. Себастьян вышел за ними в холл, задержавшись в дверях, чтобы бросить еще один взгляд на Рэйчел. Все это время она опиралась на подоконник, едва не падая с ног, но теперь отошла на середину комнаты, чтобы показать ему, что с ней все в порядке. Он окинул ее непроницаемым взглядом и, повернувшись, вышел следом за Лидией и ее теткой.

Рэйчел никак не удавалось унять дрожь в коленях. Она еле добралась до дивана и, цепляясь за валик, как старуха, обошла его, чтобы сесть. Щеку все еще саднило, грудь болела от удара. Наверное, останутся синяки, мельком подумала она. Как бы ей хотелось прижаться лицом к мягкому валику дивана и расплакаться! Но Рэйчел подавила это желание, крепко зажмурив глаза и до боли стиснув зубы.

Боже! Она совсем позабыла про Сьюзен! Горничная подошла к ней, заламывая руки, ее доброе лицо вытянулось в испуге.

— О, мэм, как это ужасно! Я бы никогда, клянусь вам, никогда в жизни… С вами все в порядке?

— Да.

— Принести вам воды или еще чего-нибудь? Может, глоточек бренди?

— Нет, ничего не нужно, спасибо.

— Вы уверены?

— Да. Я просто посижу тут немного. Мне хотелось бы побыть одной. Спасибо вам, Сьюзен, — добавила она еще раз.

Еще с минуту Сьюзен постояла над ней в нерешительности, потом тяжело вздохнула и, пробормотав: «Ну ладно, мэм», — вышла из комнаты.

У Рэйчел было такое чувство, будто она побывала в дорожной катастрофе. Нет, хуже. Дорожная катастрофа была бы просто несчастным случаем, не направленным лично против нее, а вот то, что ей пришлось пережить… Это было столкновение с ненавистью, такой лютой, что она до сих пор ощущала ее опаляющий жар. Тюремная изоляция имела и свои преимущества. В тюрьме, как ни странно, Рэйчел чувствовала себя в безопасности: она была защищена от враждебности внешнего мира. Разумеется, в тюрьме ее тоже окружало всеобщее презрение в виде сотен мелких придирок и уколов ежедневно, выражаемое и надзирателями, и охранниками, и даже другими заключенными, но оно лишь притупляло и убивало в ней способность что-либо ощущать. Теперь же она лишилась защитной тюремной скорлупы и, словно неоперившийся птенец, выпавший из гнезда, ковыляла в высокой, полной опасностей траве реального мира. И здесь ее поджидал грозный враг.

Услышав звук открывающейся двери, Рэйчел подняла голову с диванной подушки и увидела Себастьяна, смотревшего на нее с другого конца комнаты. Он молча подошел к столику с напитками и налил бокал вина. Она была удивлена, когда он поднес бокал ей, вместо того чтобы выпить самому.

Из вежливости Рэйчел пригубила вино.

— Если я вам сейчас не нужна, — сказала она, возвращая бокал Себастьяну, — я бы попросила разрешения уйти в свою комнату.

Не обращая внимания на ее слова, Себастьян сел на софу с ней рядом.

Что тут произошло? — спросил он, хмурясь.