10

– Храни, господи, мою душу. Благослови мамочку и папочку, спаси и сохрани миссис Драм, мистера Макуэйда, благослови, господи, Чарли О’Ши.

Чарли был лучшим другом Майкла.

– Мама, а можно попросить господа благословить собаку?

– А почему бы и нет?

– Господи, благослови Гэджета. Да, и еще спаси и сохрани миссис Вентуорт.

Это был конец молитвы. Повернувшись к матери, Майкл добавил:

– Хотя иногда от нее странно пахнет.

– Майкл, – упрекнула его Сара, впрочем, довольно мягко.

Он не злословил, а всего лишь констатировал. К тому же он был слишком хорошо воспитан, чтобы хоть словом намекнуть на нечто подобное самой Дейзи.

Сара подоткнула одеяло со всех сторон и ласково провела рукой по его светлым волосам, убирая их со лба.

– Тебе нравится мистер Макуэйд, правда?

– Да, он мне очень нравится. А тебе?

– Мне тоже.

– А ты знаешь, что хуже всего для архитектора? Самое страшное, что с ним может случиться?

– М-м-м… Понятия не имею.

– Если дом рухнет!

– Ну да, конечно, тут и спору нет. Хуже этого ничего быть не может.

– А знаешь, что раньше бывало, когда такое случалось? Архитектора убивали!

– Боже милостивый!

– Это было еще до Рождества Христова, во времена царя Ханнер… Хаммер…

– Хаммурапи? [19]

– Да. Вот почему я прошу господа спасти и сохранить мистера Макуэйда. На всякий случай.

– Отличная мысль. А теперь тебе пора спать, мой родной.

– Ой, мамочка, какая ты красивая!

Сара скептически подняла бровь, прекрасно зная, как ловко ее сынишка умеет тянуть время, когда наступал час ложиться спать.

– Спасибо.

– Ты будешь сегодня танцевать на вечеринке у миссис Вентуорт?

– Нет, не думаю. Скорее всего, нет.

– Почему?

Ей не хотелось говорить ему, что она вообще не пойдет в гости к миссис Вентуорт.

– Не знаю, милый. Может быть, и потанцую. Там видно будет.

– А это что? – спросил он, указывая на цветок у нее в волосах.

– Камелия.

– Можно мне понюхать? М-м-м… Мамочка?

– Ну что?

– Тебе иногда бывает грустно, правда?

Ее лицо окаменело.

– Видишь ли, – осторожно проговорила Сара, – всем время от времени бывает грустно. А почему ты спрашиваешь об этом, золотко мое?

– Потому что я сказал мистеру Макуэйду, что ты часто грустишь. Я сказал, что стараюсь тебя подбодрить, но иногда ты просто делаешь вид, что тебе весело.

Сара наклонилась поцеловать сына и перешла на шепот, чтобы он не услышал, как она близка к слезам:

– Я тебя очень-очень люблю, Майкл. Ты делаешь меня счастливой, и с тобой мне всегда весело. Что бы я без тебя делала?

– Я не знаю. Мамочка, как ты думаешь: папа любит нас так же сильно, как мы его?

– Конечно, любит! Я это точно знаю. Я только что говорила с ним по телефону, и… он сам об этом сказал.

– Так и сказал?

Она кивнула, с трудом сглатывая слезы.

– А теперь немедленно спать!

– А ты сегодня увидишь Гэджета?

– Да, и передам от тебя привет.

Сара еще раз поцеловала сына и выпрямилась.

– Мистер Макуэйд уже вернулся? Мы завтра пойдем на прогулку все вместе?

– Да, да. Засыпай поскорее. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи. Только дверь плотно не закрывай, ладно?

– Разве я когда-нибудь закрывала?

– Спокойной ночи, мамочка.

– Спокойной ночи, солнышко.

Оставив дверь его спальни полуоткрытой (Майкл боялся темноты, и она всегда оставляла ради него свет в коридоре), Сара на цыпочках вышла из комнаты. Встретив на лестнице одну из горничных, она предупредила:

– Я ненадолго выйду подышать свежим воздухом, Маура.

– Да, мэм.

– Я буду на заднем дворе – на случай, если Майкл проснется и позовет меня.

Стояла великолепная ночь – теплая и звездная. Яркая луна, созревшая на три четверти, катилась по небу среди легких клочковатых облачков, тонких, как кисея. Невысокая каменная стена отделяла задний двор Сары от участка Дейзи; над этой стенкой мигали в ветвях буковых деревьев китайские фонарики. Вечеринка начиналась: Сара уже различала неясный говор, прерываемый звонким женским смехом. Скоро заиграет музыка.

Сидя на качелях Майкла под раскидистой ивой, Сара горько усмехнулась. На ней было нарядное платье – новое и бесполезное. Нарядов у нее и без того хватало, но она все-таки купила это платье в модной лавке Уорта, потому что хотела выглядеть особенно элегантной в этот вечер. Теперь никто его не увидит. Сара провела ладонью по шелковистой на ощупь атласной ткани, вздыхая и чувствуя, что ей жалко себя.

«А впрочем, все к лучшему, – решила она. – Это даже хорошо, что так получилось». Целую неделю она втайне мечтала о том, как будет танцевать с мистером Макуэйдом на лужайке у Дейзи в этом красивом платье. Нельзя безнаказанно предаваться таким запретным мечтам. Вот она и получила то, что заслужила.

Слезы выступили у нее на глазах при воспоминании о наивном вопросе Майкла. Она плакала о нем, а не о себе. Восемь лет назад она совершила роковую ошибку, выйдя замуж за Бена, и с тех пор ее жизнь превратилась в крестную муку, но она решила, что Майкл не будет страдать вместе с ней. Сын не должен расплачиваться за ее грехи. Когда он только появился на свет, она поклялась себе, что не позволит Бену погубить еще чью-либо жизнь, кроме ее собственной.

И тем не менее – вопреки ее благим намерениям – именно Майкл стал полем битвы, на котором разворачивалась бурная история ее замужества. Это было неизбежно, но Сару неотступно преследовало мучительное чувство вины. Какой образец семейной идиллии она показывает сыну ради его же спокойствия, ради видимости нормальной счастливой жизни?

Майкл был на редкость проницательным, не по возрасту развитым ребенком: он не мог не понимать, что отношения между его мамой и папой не сложились. Но хорошее воспитание и врожденная деликатность – трогательная до слез и совершенно неуместная в сложившихся обстоятельствах – не позволяли ему признать, что у него дома творится что-то неладное. А может быть, все дело в доброте? Или в страхе? Или в детски-наивной надежде на то, что если не замечать зла вокруг, оно исчезнет само собой? Сердце Сары разрывалось из-за него, ей хотелось плакать целыми днями.

До нее долетел тихий шорох, так не вязавшийся со звуками веселья, доносившимися с соседнего участка. Сара подняла голову. Мужчина шел по направлению к ней со стороны дома. Она внутренне съежилась на мгновение, решив, что это Бен, но тут же воспряла духом, узнав Алекса. Она ждала, не двигаясь, пытаясь унять отчаянное сердцебиение, пока он не подошел к ней.

Высокий, стройный, одетый в вечерний черный костюм, он двигался с грацией пантеры, которой Сара не уставала любоваться. Элегантный смокинг эффектно обрисовывал его широкие плечи. Она не заговорила, даже когда он оказался совсем рядом; ей нравилось просто сидеть и смотреть на него, спрашивая себя с легким испугом, почему его присутствие доставляет ей такое глубокое и острое наслаждение.

Алексу стало не по себе от ее молчания. У Дейзи ему сказали, что миссис Кокрейн заболела, но это не могло быть правдой: никогда в жизни она не казалась ему такой прекрасной. Ее лицо, такое строгое в неподвижности, смягчилось в медленной чарующей улыбке, и ему безумно захотелось прикоснуться к ней, поцеловать ее тонкие пальцы, а потом губы.

– Сара, – прошептал Алекс, позабыв, что эта вольность ему запрещена.

Она в ответ прошептала «Алекс», и тут уж он не удержался – прикоснулся к ней, провел кончиками пальцев по ее щеке. Ее кожа оказалась шелковистой и прохладной, но от его прикосновения сразу же стала теплой. Она тоже подняла руку, но уронила ее, так и не коснувшись его. Алекс отступил на шаг.

– Вы не заболели? Миссис Вентуорт сказала, что вы плохо себя чувствуете.

– О нет, мне очень жаль… Вы пришли сюда от Дейзи? Я не больна, я… – Она заколебалась, но в конце концов решила сказать ему правду: – Это Бен.

– Он здесь? – встревоженно спросил Алекс.

– Нет-нет. Но он недавно позвонил. Я упомянула о том, что собираюсь в гости к Дейзи, а он… попросил меня не ходить.

– Почему?

И опять ей захотелось что-нибудь придумать, но она сразу поняла, что это не имеет смысла.

– Бен ее не одобряет. Он посоветовал мне придумать какую-нибудь отговорку, и я так и сделала.

Они обменялись мрачными взглядами, остро ощущая, что их отделяют друг от друга только четыре фута освещенного луной ночного воздуха.

– Вы все равно могли бы пойти, – заметил Алекс, чувствуя, что закипает от гнева.

– Нет, я же обещала Бену, что не пойду.

– А вы всегда делаете то, что вам велит муж?

Сара видела, как он рассержен, и улыбнулась, чтобы его задобрить.

– Нет. Просто я всегда держу слово, когда что-нибудь обещаю.

Он сунул руки в карманы, но постепенно его напряженная поза смягчилась. До этой самой минуты Сара не знала, вернее, не позволяла себе задумываться над тем, как сильно ей его не хватало. Но ему не следовало находиться здесь, она должна была его отослать. Вместо этого она спросила:

– Как обстоят дела в Нью-Йорке?

– Жарко. Суета. – Бессмысленный ответ.

– А миссис Чейни все еще в городе? – Интересно, что ее подвигло задать ему такой глупейший вопрос?

– Да, наверное.

Его ответ прозвучал так небрежно, что она сразу догадалась: он встречался с Констанцией. И она уже знала, что они любовники, поняла это в тот самый миг, как впервые увидела красивую миссис Чейни. Ревность была совершенно новым, незнакомым чувством для Сары. Больше всего оно напоминало ад.

– Мой дед умирает. Я только вчера узнал об этом.

– Мне очень жаль… – Она помолчала. – Он живет в Нью-Йорке?

– Нет, в Калифорнии.

– Вы поедете с ним повидаться?

– Нет.

Сара как раз собиралась коснуться его плеча, утешить его, но теперь отпрянула в смятении.

– Не надо мне сочувствовать, – сказал Алекс со странным горьким смешком. – Меня его смерть совершенно не волнует. Для меня он умер уже много лет назад.

– Почему?

– Почему? Потому что он…

Алекс умолк, чувствуя, что зашел в тупик. Миссис Кокрейн была не из тех женщин, в присутствии которых можно непристойно выражаться, а никаких других выражений для описания своего деда у него не было.

– Он ваш дед со стороны отца? – спросила Сара.

– Нет, со стороны матери.

– А она жива?

– Нет.

– А ваш отец?

– Нет. Дед – последний из моих родственников. – Его губы злобно искривились, когда он произнес это слово, но сам Алекс этого даже не заметил.

– Вы мне как-то раз говорили, что у вас нет семьи.

– Так оно и есть.

Он резко отвернулся. Стоит ли вообще рассказывать ей подобные вещи? Но Алекс уже не мог удержаться, он чувствовал, как в душе у него зреет еще одно признание. Оно распирало грудь подобно надувающемуся воздушному шару, не давая дышать.

– Мои отец и мать никогда не были женаты. Он умер еще до того, как оба они узнали, что она беременна.

В ужасе от своих собственных слов Алекс привалился плечом к шершавому стволу дерева. Ни разу в жизни он ни намеком не обмолвился ни одной живой душе об обстоятельствах своего рождения. А теперь вот рассказал Саре. Как будто взял и спрыгнул с крыши небоскреба. Или сунул дуло пистолета в рот и спустил курок. Горькое сожаление вызвало у него тошноту.

Она коснулась его рукава, но он так и не смог себя заставить взглянуть ей в лицо, и ей пришлось обращаться к его темной спине.

– Алекс… Поверьте, я глубоко сожалею. Мне понятны ваши чувства.

В ответ на его грубоватый и полный недоверия смешок Сара произнесла с чувством:

– Уверяю вас, это так. Моя мать вышла замуж за моего отца из-за денег… во всяком случае, она думала, что он богат. Полагаю, для нее это было простительное заблуждение – ведь он был герцогом. Она завела с ним интрижку и нарочно забеременела, а он поступил, как подобало джентльмену.

Алекс медленно обернулся к ней.

– Но обман обернулся против нее самой, – продолжала Сара, – потому что он был разорен. А потом он вторично обманул ее ожидания: сломал себе шею во время скачек с препятствиями ровно через год после свадьбы.

Ее ироническая улыбка стала грустной.

– Мне приятно думать, что мой отец меня видел, знал меня первые пять месяцев моей жизни… и последние пять месяцев своей. Когда я была маленькой, мне нравилось воображать, как папа берет меня на руки, улыбается и радуется своей маленькой дочурке. Мне казалось, что он не мог меня не любить, хотя и знал, что с моей помощью его заманили в ловушку.

Сара отступила на несколько шагов и снова села на качели.

– Ну вот, как видите, еще немного, и мы оба родились бы вне брака: разница составляет всего несколько месяцев. Жуткая мысль, не правда ли?

Она горько рассмеялась.

– Никому обо мне не рассказывайте, хорошо? Особенно Бену. Это уронит меня в его глазах. Он решит, что я недостойна носить имя «обыкновенной Сары Кокрейн».

Алексу тоже захотелось сесть. Он так и сделал: сел прямо на землю в своем вечернем костюме, свесив руки между колен и прислонившись спиной к стволу ивы.

– Зачем вы мне это рассказали?

– Чтобы вам стало легче.

Такое признание его ошеломило. Ему понадобилось время, чтобы это переварить.

– И больше никто об этом не знает?

– О господи, конечно, нет! Я думала, что унесу этот секрет с собой в могилу.

Листья ивы отбрасывали ажурную тень на бледный овал ее лица. «Наверное, это все из-за бровей», – подумал Алекс. Тонко выписанные, изящно изогнутые брови придавали ей царственно-невозмутимый вид. И еще строгий, неулыбчивый рот. Но он уже начал понимать, что душа этой женщины представляет собой сложную смесь искренности и скрытности, глубоко укоренившейся горечи, доброты и крайней недоверчивости.

– Как вам жилось в детстве? – спросил он вслух. – Вы были счастливы?

У нее еще будет время помучиться от беспокойства из-за опасной откровенности этого разговора, решила Сара, ну а пока она доставит себе удовольствие. Никто раньше не проявлял к ней такого участия. Как ни грустно, никто прежде не задавал ей этого вопроса прямо и открыто. Никто, даже Лорина.

Выяснилось, что ответить столь же прямо и открыто она не в состоянии.

– Моя мать была не слишком сильной личностью, – осторожно объяснила Сара. – Она чересчур поздно поняла, что ей вовсе не нравится быть герцогиней, но ей не хватило характера и силы воли, чтобы что-то предпринять на этот счет. Она была несчастна. Она…

– Пила.

– Вы уже об этом наслышаны!

– Простите, это было просто…

– Да ничего страшного. Сама не понимаю, чему тут удивляться.

Отношение Бена к ее «аристократическому» происхождению являло собой убийственную смесь презрения и невольной зависти; он испытывал нездоровое удовольствие, издеваясь над ее дворянским титулом, и в то же время вовсю использовал его, чтобы возвысить свое собственное положение в обществе. Герцогиня Сомервилл с самого начала стала излюбленной мишенью его публичных выпадов, и не только потому, что смеяться над ее слабостями было нетрудно, но главным образом потому, что это был самый легкий способ ранить Сару.

– Да, она пила. В наследство после смерти мужа ей достался лишь заросший лишайниками, разваливающийся на части старинный замок, который она по закону не имела права продать, да пятимесячный ребенок. Правда, ей позволили продать обстановку, и она этим воспользовалась. Распродала по частям все, что могла, и кое-как перебивалась на мизерное ежегодное пособие, оставленное ей в завещании моего отца. К тому времени, как мне исполнилось десять, его родовая усадьба превратилась в пустую пещеру, где свободно гуляло эхо. Все ценное было распродано, чтобы заплатить за тайный порок моей матери.

– И как же вам там жилось?

– Мне было…

Она не поддалась сочувствию, прозвучавшему в его глубоком, звучном голосе, и отвергла такие слова, как «одиноко», «страшно» или «тоскливо».

– Можно считать, что мне повезло, потому что отец в завещании отдельно оговорил весьма значительную сумму на мое образование. Матери не дозволялось прикасаться к этим деньгам, и, наверное, это сводило ее с ума. Это было очень предусмотрительно со стороны моего отца, вам так не кажется? Как бы то ни было, в детстве обо мне заботились гувернантки, а потом меня отсылали учиться в весьма дорогих закрытых частных школах, и все это продолжалось, пока мне не исполнилось шестнадцать. Так что не думайте, будто я сидела взаперти в полуразрушенном фамильном замке наедине с матерью и год за годом медленно сходила с ума вместе с ней.

На ее слабую попытку обратить все в шутку Алекс ответил лишь угрюмым взглядом.

– Вы были счастливы в пансионе?

Она встала с качелей, отошла на несколько шагов и лишь затем повернулась к нему лицом.

– Нет, разумеется, я не была счастлива. Я была одинока, бедна, как церковная мышь, и у меня почти не было друзей: мою застенчивость все принимали за высокомерие.

Алекс тоже поднялся и подошел к ней. В ночном воздухе далеко вокруг разливались звуки музыки. Китайские фонарики во дворе у Дейзи мигали в ветвях деревьев, как светлячки. Тонкое облако закрыло луну у них над головой, но она вырвалась на свободу и плеснула на землю серебром. Волосы Сары впитали этот бледный огонь и засветились, в ее глазах появилось кроткое сияние. В призрачном свете луны она казалась ему воздушным языческим божеством – манящим и недоступным, мраморно-холодным и в то же время живым.

– В чем дело? – тихо спросила она, неверно истолковав его взгляд. – Вы меня жалеете? Не стоит, уверяю вас.

– Потому что теперь вы счастливы? Бен вас спас, и теперь у вас есть все?

Алекс пожалел о своих словах, как только они сорвались с языка. Ее самообладание мгновенно испарилось, лицо в один миг утратило свою горделивую замкнутость, словно по нему смертельной косой прошло отчаяние. Алекс схватил ее за руки, стремясь удержать, не дать ей отвернуться.

– Простите, простите меня, я сморозил глупость. Дело вовсе не в жалости, я бы не посмел… Взгляните на себя, вы же…

Алекс прервал себя на полуслове, сообразив, что готов сморозить еще одну глупость.

– Я никогда не встречал женщины, похожей на вас. Ни у кого нет такой силы духа, такой доброты…

Сара попыталась отнять у него руки, и ему пришлось удержать их силой.

– Вы органически не способны ни на какое зло. Знаете, как редко это бывает?

Она рассмеялась коротким горестным смехом и снова попыталась высвободиться.

– Алекс, вы меня совсем не знаете! Вы понятия не имеете, о чем говорите.

– Я знаю о вас многое. Вы постоянно пребываете в печали, вы отказались от всякой надежды на собственное счастье, но пытаетесь улучшить жизнь других. Та работа, которой вы занимаетесь в эмигрантском центре… даже ваш муж смеется над ней, но вас это не останавливает.

…Другие женщины вашего круга считают, что приносят пользу обществу, являясь в бриллиантах на благотворительные балы, но вы…

– Прошу вас, остановитесь. Неужели вы не знаете, что никто и никогда не действует из абсолютно бескорыстных побуждений? Это не цинизм, это правда жизни. Даже святые совершают самоотверженные на первый взгляд поступки, руководствуясь мотивами, которые при ближайшем рассмотрении могут оказаться небезупречными, а уж я-то точно не святая, уверяю вас.

– Что ж, я рад это слышать. Теперь я не буду бояться вас так сильно.

Сара не смогла удержаться от смеха, и этот смех придал духу Алексу. Его ладони легко скользнули по ее обнаженным рукам вверх, к локтям, большие пальцы нащупали под нежной кожей участившийся трепет пульса. Она открыла рот, чтобы заговорить (Алекс не сомневался, что она скажет что-нибудь вроде «Вы не должны ко мне прикасаться подобным образом»), но он ее опередил:

– Миссис Кокрейн, вы не откажетесь со мной потанцевать?

Ее нерешительность ощущалась как нечто материальное. Молчание так сильно затянулось, что ей стало неловко. Чтобы выйти из глупого положения, Сара сказала чистую правду:

– Мистер Макуэйд, я буду просто счастлива потанцевать с вами.

Они неторопливо заняли исходное положение, причем движения их рук откровенно напоминали ласки. Сара выпрямила спину и замерла, ожидая, что он сделает первый шаг и поведет ее в танце, но Алекс не двигался. Она удивленно подняла взгляд, и это заставило его очнуться. Он сделал медленный плавный поворот, увлекая ее за собой. Сара закрыла глаза и тотчас же уловила его запах – тонкий, еле ощутимый и оттого еще более волнующий аромат одеколона, слегка отдающего лимоном.

Стоило ей поднять большой палец левой руки, скромно лежавшей сзади на воротнике его смокинга, и она могла бы коснуться волнистых каштановых волос, выгоревших на солнце до золотистого оттенка. Она так и сделала, втайне упиваясь новым ощущением. Они медленно двигались, подчиняясь собственному ритму, не обращая никакого внимания на доносившуюся с соседнего участка музыку, игравшую вдвое быстрее.

Сара необычайно остро ощущала собственное тело и ту радость, которую дарило ей прикосновение его руки, крепко обхватившей талию, его теплое дыхание в ее волосах. Шорох атласных юбок, трущихся о его длинные ноги, волновал ее больше, чем любовные ласки. Когда рука Алекса еще плотнее обхватила ее талию, чтобы привлечь поближе, Сара не стала сопротивляться, но нервное беспокойство заставило ее прервать молчание, опасно натянувшееся между ними подобно слишком тонкой проволоке.