Он и самому себе не смог бы объяснить, почему ему так не хочется приводить Констанцию в этот дом. Ее не стыдно было пригласить на обед и познакомить с кем угодно: ведь она была привлекательной и, безусловно, респектабельной молодой вдовой. Покойный мистер Чейни, адвокат по уголовным делам, скончавшийся в городском апелляционном суде прямо во время прений сторон, оставил ее вполне обеспеченной.

Алекс полагал, что именно Констанция свела его в могилу своим неуемным темпераментом. Черт возьми, она соблазнила его самого всего два часа назад перед самым походом в гости! Отослала горничную и заставила его обслужить себя прямо на парчовом диване в своей гостиной, оправдываясь тем, что разлука была слишком долгой и она сильно стосковалась. В постели она была пылкой, ненасытной, несдержанной и лишенной каких-либо комплексов. Как раз то, что нужно мужчине.

В эту минуту Сара засмеялась каким-то словам Констанции. Ее искренний смех взволновал Алекса и вызвал у него на губах улыбку. Он страстно желал ее, ему не терпелось разрешить ее загадку. С другими женщинами это не представляло труда: достаточно было уложить их в постель. Но он чувствовал, что к Саре подобная тактика неприменима. Загадка могла так и остаться неразрешенной, Даже если бы ему удалось одержать победу. И все же с чего-то надо начинать! Какой она будет? Холодной и молчаливой? Молчаливой – да, пожалуй, но он почему-то не думал, что она окажется холодной.

Вот она повернулась кругом, и Алекс, проследив за ее взглядом, увидел Майкла, стоявшего в дверях. Малыш был в клетчатом халатике поверх пижамы и держал за руку грозную миссис Драм.

– Заходи, дорогой, пожелай всем спокойной ночи.

Мальчик робко переступил через порог гостиной и направился прямиком к матери. Со всех сторон послышались возгласы и вздохи умиления, лишь усилившие его смущение; подойдя к Саре, он наклонил свою светлую кудрявую головку и уцепился за ее руку. Она что-то шепнула ему на ухо, и Майкл выпрямился, повернувшись к гостям. Констанция пожелала узнать, сколько ему лет. Он ответил застенчиво, но с достоинством настоящего маленького джентльмена, назвав ее, по материнской подсказке, «миссис Чейни».

Миссис Донован сказала, что у нее дома остался сын почти того же возраста и что Майкл должен как-нибудь прийти в гости, чтобы с ним поиграть. Мальчик вежливо поблагодарил ее за приглашение.

Потом Майкл поздоровался с мужчинами. Когда очередь дошла до Алекса, тот сунул руку в карман и протянул малышу завернутый в лист чертежной кальки наконечник индейской стрелы, найденный на стройке в Ньюпорте. Пока Майкл, как зачарованный, разглядывал грубо отесанный кусок кремня и пытался понять, что это такое, до Алекса донесся запах мыла и чего-то еще чистого и нежного – присущего детям. Совершенно неожиданно ему вдруг захотелось подхватить Майкла на руки и крепко-крепко обнять.

Подавив это неуместное желание, Алекс объяснил онемевшему от восторга мальчику, что представляет собой его подарок. Пока они вместе гадали, сколько лет может быть чудесной находке и какому индейскому племени она принадлежала, Кокрейн прервал их в своей обычной бесцеремонной манере, напомнив с излишней суровостью, что Майклу давно пора спать и он немедленно должен отправиться в кровать.

Алекс мгновенно перевел взгляд на Сару. Ему удалось заметить в ее глазах смятение и боль, прежде чем она успела опустить ресницы. Майкл тотчас же послушался и подбежал к отцу. Кокрейн грубо обхватил его своими медвежьими лапами. Алекс отвернулся и поспешно схватил свой стакан, усилием воли прогоняя страшные воспоминания, которые давно уже считал похороненными в глубинах сознания.

Майкл ушел в сопровождении миссис Драм. Вскоре после этого Сара встала и пригласила всех к столу. Алекс поставил стакан и двинулся к Констанции, но Кокрейн его опередил, с фатоватой улыбкой предложив ей руку, и повел ее в столовую. Донованы последовали за ними. Сара остановилась у двери, улыбаясь Алексу светской улыбкой хозяйки дома.

Больше всего на свете ему хотелось сделать эту улыбку настоящей. Он сказал:

– Я много раз хотел вам позвонить.

Взгляд серо-голубых глаз смягчился, и Алекс подошел ближе. Но потом она спросила:

– Зачем?

Три или четыре ответа мгновенно пришли ему на ум, но каждый из них изменил бы все и навсегда, разрушил бы связавшую их хрупкую дружбу. Как ни призрачна была эта дружба, Алекс не хотел ее терять.

– Чтобы узнать, что сталось с вашей подругой. Нашла ли что-нибудь полиция?

– Вот оно что.

Сара отвернулась так быстро, что он не успел разобрать, что означает новое выражение, промелькнувшее в ее глазах. Неужели разочарование? Она сказала, что Наташа по-прежнему живет у них в доме и постепенно поправляется, что для нее, возможно, вскоре найдется место портнихи в ателье одного знаменитого нью-йоркского модельера. Полиция? Нет, полиция ничего не обнаружила и не имела никаких зацепок.

Алекс пробормотал в ответ что-то сочувственное, потом спросил:

– А как вы себя чувствуете? Мне показалось, у вас немного утомленный вид.

– О нет, – торопливо возразила Сара, – я чувствую себя прекрасно. Ну как вы нашли Ньюпорт?

– Сезон еще не начался, и там довольно тихо. Бен говорит, что вы собираетесь провести в Ньюпорте большую часть лета.

– Да, вместе с Майклом. Мы уже предвкушаем эту поездку.

Алекс пристально поглядел ей в лицо, подмечая плотно сжатые губы, туго натянутую кожу на скулах, темные круги под глазами. Непохоже, что она предвкушает удовольствие от поездки в Ньюпорт. И он не поверил, что она прекрасно себя чувствует. Но открыто уличить ее в том, что она говорит неправду, он не мог. Не такие у них были отношения.

Сара отвернулась, словно ощутив его недоверие, но давая понять, что у нее сейчас нет ни сил, ни времени на споры, что-то тихо сказала насчет обеда и других гостей и выскользнула за дверь. Алекс нагнал ее в два шага и бережно, но решительно взял под руку. Они вместе прошли по коридору, не обменявшись больше ни словом.

Обед был искусно приготовлен и красиво сервирован, но Алекс еле высидел до конца, настолько томительной и удручающей была атмосфера за столом. Позже, когда он провожал Констанцию, та заявила ему, что прекрасно провела вечер. Вначале он не мог поверить своим ушам, но вовремя сообразил, что в отличие от нее уже смотрит на все происходящее в доме Кокрейнов глазами Сары. Почти весь обед он просидел в непривычном для себя молчании, прислушиваясь к чужим разговорам и невольно подмечая зловещие подробности.

Да, Беннет Кокрейн был настоящим хамом, это Алекс уже усвоил, но лишь в этот вечер он понял, насколько Бен может быть опасен. Он оказался не просто грубым и бесчувственным самодуром, за которого Алекс принял его поначалу. Нет, за этим примитивным фасадом крылось нечто большее. В жестокости Бена была своя система, в его оскорблениях чувствовалась изощренность, он был способен на удивительное коварство.

Он умел быть обаятельным с женщинами – такого Алекс от него не ожидал и был неприятно поражен, глядя, как хозяин дома напропалую любезничает с Констанцией. Но, хотя Кокрейн не щадил ничьих чувств, главной мишенью его злобы неизменно становилась Сара. И при этом он искусно маскировал свои удары. Не обращаясь прямо к ней, он рассуждал об англичанах «вообще» – глупых, надутых, чванливых, холодных, ни на что путное не годных людишках, пускающих в ход свои титулы, чтобы заполучить то, что «в этой стране» достается только честным трудом.

К тому же он обладал удивительной способностью втягивать в эти замаскированные атаки других, делая их своими сообщниками. Алекс с изумлением услышал, как Летиция Донован соглашается с ним и даже рассказывает в виде примера историю одного своего знакомого англичанина, отличавшегося особой напыщенностью. Можно было подумать, будто никто из них не знал, откуда Сара родом!

С дьявольской ловкостью Кокрейн нашел наиболее уязвимую сторону в характере своей жертвы и приберег для нее самые ядовитые стрелы. В случае с Сарой это было ее сочувствие к переселенцам и работа в эмигрантском центре. В этот вечер не было разговора о «жидах, итальяшках и тупоголовых Пэдди», зато темой обсуждения стал тот экономический вред, который эти людишки, эти ничтожества, по мнению хозяина дома, наносят «настоящим американцам». Новые переселенцы, утверждал Кокрейн, отнимают у американцев работу, даже сам дух предпринимательства, некогда сделавший эту страну великой, размывается под тлетворным влиянием «чужой крови».

Поскольку Кокрейн никому не давал вставить слово, а главное, поскольку он был богат до неприличия, все с ним соглашались. Даже Констанция принялась кивать и поддакивать, когда он заговорил о том, как наплыв «чужаков» систематически уничтожает все то, что раньше делало Нижний Манхэттен привлекательным и пригодным для жилья.

Сара каким-то чудом выдержала большую часть этой демагогии с натянутой вежливой улыбкой. Ее самообладание привело его в восхищение и в то же время всколыхнуло другие чувства. У него возникло желание спасти ее. Но даже сверхчеловеческая выдержка изменила Саре, когда слово взял Гарри Донован. Он поддержал Бена и высмеял рекомендации, содержавшиеся в каком-то документе под названием «Доклад комиссии по многоквартирным доходным домам».

– Неужели, – возразила она с обезоруживающей мягкостью, – кто-то может спорить с докладом, где говорится, что условия жизни в многоквартирных домах нуждаются в улучшении?

– Ну, может быть, и нуждаются, – снисходительно уступил Донован, – но этот доклад заходит слишком далеко.

Он бросил взгляд на Бена в поисках одобрения и получил его в виде нескольких энергичных кивков.

– Попробуйте сделать там ремонт, миссис Кокрейн, и не успеете оглянуться, как эти люди опять все поломают. Я это видел не раз и не два.

Донован был дородным светловолосым мужчиной с розовыми щеками и водянистыми светло-голубыми глазками. Брат его жены владел бурно расширяющейся сетью прачечных. Секрет процветания оказался до смешного прост. С тех пор, как Донован был избран членом городского совета, его шурин – о, разумеется, по чистой случайности! – стал получать множество заказов от муниципальных служб на прачечные услуги.

– И вообще, где это сказано, что честные налогоплательщики обязаны обеспечивать жильем людей, которых вообще никто сюда не приглашал? – загремел в гостиной голос Кокрейна. – А кто не может сам обеспечить себе достойную жизнь в этой стране, тот пусть лучше убирается восвояси, черт побери!

– Не могу не согласиться с вами в этом, Бен, – поддакнул Донован.

Сара заговорила с тихой страстностью:

– Три четверти населения Нью-Йорка живет в доходных многоквартирных домах. Здания перенаселены, они представляют собой пожарные ловушки, без элементарной санитарии и вентиляции… Сотни людей, не знающих языка, не имеющих связей или знакомств, теснятся в крошечных комнатушках. Их душит нищета, им некуда податься, у них нет выбора…

– Так пусть убираются, откуда пришли! – прогремел Кокрейн, заглушая ее голос. – Зачем они сюда понаехали? На что они рассчитывали? Кучкуются тут, как в муравейнике, и еще жалуются, что им плохо! Это большая страна, – заявил он, раскидывая руки в стороны, – места хватит всем. Пусть двигаются на запад, на юг, куда угодно. Это страна великих возможностей, разве не так? Все начинают с нуля. Я не прав?

Все закивали и заговорили, выражая свое согласие. Алекс не сводил глаз с Сары. Она нервно вертела ложечку на кремовой кружевной скатерти; ее лицо осталось невозмутимым, но длинные пальцы, вращающие ложечку, побелели от напряжения.

– Конечно, гораздо легче рассуждать за обедом из омаров и телячьей вырезки, сидя на стуле в стиле Людовика XVI за венецианским столом работы мастеров Возрождения.

Она смягчила свои слова улыбкой, заставившей всех остальных собеседников заулыбаться в ответ. Один только Кокрейн сохранил серьезность.

– Особенно легко рассуждать белоручкам, которые живут по-королевски, не ударив для этого пальцем о палец.

– Кстати, омары были превосходны, – тактично заметила Констанция, чтобы сгладить неловкость, когда молчание затянулось слишком надолго. – Вы получаете их из Мэна?

Сара откинулась на стуле. Напряжение ушло из ее лица, сменившись утомлением. Краткий взгляд, который она послала мужу через весь стол, был полон усталости, презрения и ненависти. Алекс его перехватил, и ему стало не по себе, но вот заметил ли этот взгляд кто-либо еще, сказать было трудно. Никто не подал виду.

Вскоре вошла горничная и что-то тихо сказала на ухо хозяйке. Сара положила вилку и виновато улыбнулась.

– Прошу меня извинить, я покину вас на несколько минут. Мне надо подняться к Майклу.

– Уж не заболел ли он? – забеспокоилась миссис Донован.

– Нет, ему просто приснился дурной сон. В последнее время они беспокоят его все чаще. Я скоро вернусь…

– Обойдется, – властно оборвал ее Кокрейн. – Майкл просто избалован, вот в чем все дело. Пока он знает, что ты примчишься по первому зову, ему будут сниться кошмары.

– Карла говорит, что он двадцать минут плакал не переставая, Бен. Думаю, мне следует…

– Я сказал, обойдется.

Наступило напряженное молчание. Сара с величайшей аккуратностью сложила салфетку и положила ее рядом со своей тарелкой.

– Знаете, – сказала она негромко, ни на кого не глядя, – я, пожалуй, все-таки загляну к нему на минутку. Прошу вас, не ждите меня с десертом.

С этими словами она поднялась и вышла из комнаты. Алекс прервал вновь установившееся молчание и начал рассказывать о Ньюпорте, хотя и сам едва ли понимал, что говорит. Злобные бульдожьи глазки Кокрейна грозно сощурились, не отрываясь от бокала с вином, который он вращал по столу. Взгляд Алекса неотступно следил за маленькими пухлыми ручками – такими нелепыми при его могучих бицепсах и широких, по-борцовски сутуловатых плечах. Алекс был рад, что Сара выиграла эту схватку и настояла на своем – мысль о том, что Майкл лежит один в темноте и плачет, была для него невыносима. Но он не мог не спросить себя, какую цену ей придется заплатить за свою победу.

Это было ее обычное наказание – грубое, жестокое и примитивное. Вот уже больше года Бен не прибегал к этому способу, но ни Сара, ни он сам ничего не забыли. Хорошо еще, что все произошло очень быстро. Она знала, что в этот вечер так оно и будет, и даже успела подумать, что это к лучшему. Иногда Бен откладывал свое возмездие, и муки ожидания, которые испытывала Сара, доставляли ему дополнительное удовольствие. Но в этот вечер она вывела его из себя, и у него не хватило терпения потомить ее неизвестностью.

Время он рассчитал с дьявольской точностью: открыл дверь в ее комнату в тот самый момент, когда она гасила лампу на ночном столике. Во внезапно наступившей темноте Бен был невидим, но Сара слышала, как он приближается, и знала, что он сейчас сделает. В своей белой ночной рубашке она была отличной мишенью. Его руки тисками сомкнулись у нее на плечах. Тихий крик – бессловесный и бесполезный протест – невольно исторгся из ее груди, когда раздался треск рвущейся ткани. Ее руки взметнулись и попытались его оттолкнуть.

– Ты больно много на себя берешь, – прошипел Бен, опрокинув ее на постель.

И зачем только она начала сопротивляться? Но Сара не могла, просто не могла покориться, не оказывая сопротивления. Его потное тело всей своей тяжестью придавило ее к матрацу.

– Ты пыталась выставить меня дураком перед гостями!

Она прервала поток грязных ругательств, прошептав:

– Мне и пытаться не пришлось, ты успешно справляешься сам.

Бен вцепился ей в волосы и вскинулся, чтобы перевернуть ее лицом вниз. Не было нужды зажимать ей рот. Он знал, что она не закричит: спавший в соседней комнате Майкл мог бы услышать. Сара лишь приглушенно ахнула, когда он овладел ею, используя свое тело как таран. Именно в этот момент ее сознание обычно отключалось: она цеплялась умом за какой-нибудь образ из прошлого или будущего и держалась за него до самого конца. Но в эту ночь Сара никак не могла перестать сопротивляться. Боль, синяки, кровоподтеки – все это не имело значения. Она должна была любой ценой сбросить с себя эту ненавистную тушу. Пусть он ее убьет, ей все равно.

Но Бен ее не ударил – последние лет пять он ее не бил, потому что знал более верный способ. Больно тиская ее груди и не отпуская, он заставил ее подняться в постели. Она ощущала его глубоко в себе. Он прохрипел ей в волосы:

– Мы отошлем Майкла в закрытую школу.

– Нет! Нет!

– Это пойдет ему на пользу. Есть одна отличная школа в Германии. Военная академия.

– Умоляю!

Он чуть не кончил в эту минуту: она всем телом ощущала его непристойное возбуждение.

– Как раз то, что ему нужно. Они сделают из него настоящего мужчину.

Сара начала проклинать его. Он дернул ее за волосы: голова резко откинулась назад. Она застонала.

– Осенью. Он отправится туда осенью.

Ощутив ее слезы у себя на запястье, Бен совсем потерял голову.

– Cap-pa, – проскрежетал он, словно это было ругательство.

Их бедра громко шлепались друг о друга. Звук получался нелепый и громкий, словно прачка стирала белье вальком. Это был торжествующий, победный звук, но Сара порадовалась, услыхав его, и возблагодарила бога. Бен опять толкнул ее вниз и кончил, кряхтя и скрипя зубами.

Когда все закончилось, на него напало игривое настроение. Он не сразу ее отпустил: удержал на постели, поглаживая и тиская ее ягодицы.

– Спокойной ночи, – прошептал Бен ей на ухо.

Как только его руки отпустили ее, Сара вскочила с постели, но ноги у нее тут же подкосились, она рухнула на колени возле кровати. В тусклом свете, падавшем из коридора, она на мгновение увидела его обозначенную силуэтом массивную спину и тяжелый зад, пока он выходил из комнаты. От отвращения желчь подкатилась к горлу.

Пришлось ухватиться за простыню, чтобы подтянуться и рухнуть на постель. Он блефует, твердила себе Сара, иначе и быть не может. Если он отошлет Майкла, у него не останется оружия, которое он мог бы использовать против нее. Он просто хочет ее обмануть. Ее охватил озноб. Она натянула одеяло и укрылась с головой, но так и не смогла унять дрожь. Да, это обман, еще одна уловка, чтобы ее помучить, вот и все. Может быть, ему что-то от нее нужно. Но что? Что она могла ему дать в обмен на Майкла? Сара спрятала лицо в подушку, чтобы заглушить тихий крик отчаяния: у нее больше ничего не осталось. Ей нечего было отдавать.