3.

– Мне очень жаль, честное слово, очень-очень жаль. Если бы я могла что-то изменить, Пэрин, поверьте, я бы так и сделала.

– Ну так сделайте что-нибудь! – воскликнул Пэрин Мэттьюз, с недоумением глядя на нее. – Я ничего не понимаю. Вы говорите, что не хотите ехать, но все-таки едете.

– Просто мне придется туда поехать, вот и все.

– Придется?

Сара с досадой перевела дух.

– Простите меня. Знаю, мы столько труда вложили в эти проекты… Мне очень хотелось бы увидеть, как они будут претворяться в жизнь, но я ничего не могу поделать. Мне придется уехать на все лето.

Она беспомощно проследила взглядом за Пэрином. Он повернулся к ней спиной, якобы для того, чтобы выглянуть в окно, а на самом деле, чтобы скрыть свое недовольство.

– Маргарет могла бы меня заменить, разве не так? Она отлично ведет кружок кройки и шитья, и дети ее обожают.

Пэрин ничего не ответил. Сара робко тронула его за локоть.

– Прошу вас, не сердитесь. Все как-нибудь наладится. Всегда так бывает.

Он обернулся к ней. Его доброе лицо с окладистой рыжей бородой выглядело обиженным.

– Я не понимаю, – повторил он. – Вы нужны нам здесь, Сара. Знаю, вы работаете на общественных началах и не связаны никакими обязательствами. Но провести лето в Ньюпорте, наблюдая за строительством особняка… Ну знаете ли!

Пэрин чуть не выплюнул изо рта эти слова, не в силах сдержать свое возмущение.

– Видимо, я совершил ошибку. Мне казалось, что наш центр что-то значит для вас, но если это не так, я прошу прощения.

– О Пэрин…

Она опустила руку и отступила на шаг.

– Извините, – добавил он торопливо. – Наверное, я несправедлив.

– Да, вы несправедливы.

Пэрин взъерошил и без того лохматые рыжие волосы.

– Но… почему вы должны ехать? Это муж вас заставляет?

– Что за глупости, Пэрин, – засмеялась Сара, – конечно, нет!

О том, что представляет собой на самом деле ее брак, она не рассказывала никому, даже Лорине. Пэрин был добрым другом, они очень сблизились за годы совместной работы, но делиться с ним подробностями своей семейной жизни – нет, это было немыслимо. Следствием ее замкнутости – или стеснительности, или стыда, а может быть, и просто привычки все утаивать – становилось все более острое чувство одиночества. Сара с ним смирилась, считая, что это часть той цены, которую ей приходилось платить за колоссальную ошибку, совершенную восемь лет назад.

– Миссис Кокрейн? Ваши ученики уже собрались. Они ждут внизу.

– Спасибо, Борис, я сейчас спущусь, – поблагодарила Сара маленького эмигранта из России, работавшего в общине за пять центов в день. Потом она опять повернулась к Пэрину:

– Что еще я могу вам сказать? Ехать мне предстоит еще только через месяц – за это время я успею кого-нибудь подготовить себе в замену, если вы считаете, чтоМаргарет не справится. Я все сделаю, вам не о чем беспокоиться.

– Да-да, разумеется. У меня нет ни малейших сомнений. Я просто эгоист. Не хочу, чтобы вы уезжали, потому что мне будет вас не хватать. Все дело в этом.

Сара улыбнулась с облегчением.

– Мне тоже будет вас не хватать.

Пэрин взял ее за руки и крепко сжал их.

– Я говорю серьезно, Сара.

– Я тоже!

Он внезапно выпустил ее руки.

– Идите, вас ждут.

Сара растерянно двинулась к двери; ей показалось, что он опять рассердился.

– Давайте еще поговорим об этом позже, хорошо?

– Да, да.

Он отмахнулся, не глядя на нее, и углубился в кипу бумаг у себя на столе. Сара вышла, недоуменно хмурясь.

Ее класс собирался дважды в неделю после обеда в подвале пятиэтажного кирпичного здания, принадлежавшего эмигрантской общине на Форсайт-стрит. Все ее ученики (за исключением мистера Иелтелеса) уже более или менее свободно владели английским, поэтому Сара преподавала им не язык, а скорее основы американской культуры.

Некоторые переселились в Соединенные Штаты совсем недавно, другие – несколько лет назад. Почти не прибегая к ее помощи, они обсуждали все, что было связано с этой удивительной незнакомой страной, которая стала их родиной. В этот день они, как всегда, не стали дожидаться ее прихода: когда появилась Сара, жаркая дискуссия была в самом разгаре.

Мистера Иелтелеса она опять застала в классе с папиросой. Сара грозно нахмурилась, он тут же бросил папироску на пол и раздавил, как ядовитое насекомое. Таков был их обычный ритуал, повторявшийся при каждой встрече и доставлявший удовольствие обоим. Она заняла место в середине составленных полукругом стульев и громким «учительским» голосом сказала:

– Добрый день, дамы и господа.

Восемь голосов ответили хором:

– Добрый день, миссис Кокрейн. – Общий разговор сразу же возобновился.

– Где Наташа? – спросила Сара, наклонившись мистеру Йелтелесу.

Он взглянул на нее с безмятежной улыбкой и пожал плечами. Его брови поднялись чуть ли не до линии серебристо-седых волос.

– Еще нет, – ответил он, после чего перешел на свой обычный, хорошо заученный репертуар: – Нужны подтяжки? Пуговицы для воротничков? Чулки по шесть центов, хороший гешефт.

– Мы это позже обсудим. Рашель? Мы все хотим послушать, о чем вы говорите с Катриной.

Постепенно шум в комнате стих, участники дискуссии перестали говорить все разом и стали слушать друг друга. Смуглый красавец Константин, армянин из Турции, темпераментно жестикулируя, рассказал о том, как ему приходится отражать амурные поползновения жены хозяина. В Америку Константин приехал шесть лет назад и начал работать продавцом газет, а теперь служил официантом в русской чайной и впитывал в себя, как губка, ученые споры посещавших ее интеллектуалов левого толка. Константин хотел поступить в городской колледж, а потом стать драматургом: это была мечта его жизни. Однако была у него и более скромная задача – соблазнить Рашель, – причем он считал, что проделал уже больше половины пути к достижению цели.

– Ну хватит, – недовольно огрызнулся мистер Клейман, обойщик.

– Ja [7], хватит, – поддержала его жена. Им хотелось обсудить более насущную житейскую проблему: следует ли миссис Клейман отказаться от работы на табачной фабрике, чтобы завести ребенка, или продолжать трудиться, чтобы супруги получили возможность переехать в более комфортабельную квартиру. Спор закончился именно так, как заканчивались все споры, имевшие хотя бы отдаленное отношение к денежным делам: все посмотрели на миссис Кокрейн. Последнее слово всегда оставалось за ней.

Сара никогда даже намеком не упоминала о своей личной жизни, никто из ее учеников не знал, как она проводит время вне Форсайт-стрит. Она старалась одеваться как можно проще и ездила на работу, пользуясь надземной веткой метрополитена на Третьей авеню. И тем не менее, хотя она понятия не имела, как это произошло, всей общине стало известно, что миссис Кокрейн – очень состоятельная дама. Это сделало ее предметом всеобщего любопытства. Для них она стала сверкающим символом американского успеха, а тот факт, что она тоже приехала в Соединенные Штаты из Старого Света, лишь усиливал ее притягательность.

В разговоре выяснилось, что Клейманы хотели бы переехать в трехкомнатную квартиру на Кристи-стрит, потому что там есть плита, ванная комната и ватерклозет, но арендная плата составляет тридцать долларов.

– А вы не думали завести ребенка? – напрямую спросила Сара. В ее классе всегда царила полная откровенность.

Мистер Клейман ответил:

– Ну… вы же понимаете, нам бы очень хотелось, мы об этом мечтаем, мы ждали…

И тут миссис Клейман вдруг ударилась в слезы. Всем стало неловко.

– Ну что ж… – тихо начала Сара, – пожалуй, о Кристи-стрит нам лучше позабыть. Миссис Эйкерз рассказала мне о жилом доме на Эй-авеню с двухкомнатными квартирами по двадцать два доллара в месяц. Правда, ватерклозетов у них нет, но дом чистый и район приличный. Могли бы вы платить на семь долларов больше, чем сейчас, как вы думаете? Если да, то вы могли бы уйти с работы и завести ребенка.

Ее предложение было единодушно одобрено. План показался всем безупречным, а миссис Клейман добавила, что могла бы заработать семь лишних долларов в месяц и даже больше, сидя дома и пришивая кружевные воротнички к английским блузкам для швейной мастерской, в которой работала Рашель. Восемь пар глаз уставились на Сару с таким восхищением, словно это не она, а сам Морган [8] лично посоветовал им, как лучше устроить их финансовые дела. Сара, чтобы отвлечь от себя внимание, спросила Рашель, как идут дела в мастерской.

Это был опрометчивый шаг. Рашель была членом местного профсоюза, и ее пламенные речи, обличавшие алчность и жестокость администрации, с каждым разом становились все более громкими и пространными. Сара попыталась направить разговор в другое русло, но вдруг, случайно повернув голову, заметила стоявшую в дверях Наташу.

– Входи, – позвала Сара. – Иди сюда, Таша, присоединяйся к нам!

Разговор продолжался без передышки, пока Наташа бочком пробиралась между стульями, чтобы занять свое привычное место рядом с мистером Йелтелесом. Сара приветливо улыбнулась ей, но девушка наклонила голову и еще плотнее закуталась в шаль.

– С тобой все в порядке? – спросила Сара. Наташа решительно тряхнула головой, не глядя ей в глаза.

Нет, с ней явно что-то было не в порядке, она была сильно расстроена. Сара перестала прислушиваться к обсуждению спектакля, поставленного в новом театре на Бауэри-стрит [9], и в конце концов распустила класс на десять минут раньше положенного времени. Мистер Йелтелес, как всегда, хотел поболтать с ней после урока, но на этот раз Сара не могла себе позволить выслушивать его «майсы» [10], стоя под дверями классной комнаты, пока он курил свои папиросы. Когда Наташа поднялась, чтобы уходить, Сара задержала ее.

– Останься, нам надо поговорить, – предложила она, схватив холодную руку девушки, пока остальные прощались и по одному выходили из класса. – Что случилось? У тебя расстроенный вид.

Блестящие черные глаза скользнули в сторону, избегая ее взгляда.

– Нет-нет, все в порядке. Извините за опоздание. Я не могла прийти раньше.

– Пойди сюда и сядь.

Сара указала на деревянную скамью, тянувшуюся вдоль стены. Девушка заколебалась, но в конце концов все-таки села. Сара следила за ней с недоумением. Наташа всегда была молчалива и держалась замкнуто, но Сара считала, что в последнее время они стали друзьями, а сейчас ее как будто подменили.

– Ты не заболела?

Наташа отрицательно покачала головой.

– Тогда в чем же дело? Почему ты опоздала?

Губы у Наташи дрожали, казалось, она вот-вот заплачет. Шаль соскользнула у нее с плеча, девушка потянулась за ней, и Сара увидела, что рукав ее ярко-красного платья разорван до локтя.

– Таша! Что случилось? – Она схватила девушку за плечи и заставила ее посмотреть себе в глаза. – Тебя кто-то обидел? Скажи мне!

– Да, да…

Закрыв лицо руками, Наташа быстро заговорила на причудливой смеси немецкого, русского и румынского. Сара схватила ее за запястья и заставила опустить руки.

– Говори по-английски, Наташа, – строго приказала она, встряхивая девушку за плечи. – Расскажи, что с тобой произошло.

Судя по виду, Наташа была на грани истерики.

– О миссис Кокрейн, мне так страшно!

– Почему?

– Мужчина… он ходит за мной. Сегодня он застал меня одну и он… трогал меня. Я вырвалась и побежала, а он сказал, что меня поймает!

– Боже милостивый! Кто он такой? Ты его знаешь?

– Нет. Он похож на грека или на турка, я не знаю. Он такой большой… сильный…

– Что он тебе сделал?

– Он трогал меня вот здесь, – Наташа указала на свою грудь. – Я возвращалась домой с работы – поесть что-нибудь перед уроком. В подъезде моего дома никого не было, и он поймал меня там.

Наташа жила одна в доходном доме на Четвертой авеню, в убогой комнатушке.

– Ты говоришь, что он преследовал тебя и раньше?

– Да, часто.

– И ты никогда никому о нем не рассказывала?

– Нет. До сих пор он меня не трогал, он только… говорил. А теперь я боюсь идти домой, – пожаловалась Наташа.

Она опять закрыла лицо руками.

Сара обняла ее за плечи и выждала, пока Наташа не перестала дрожать. Потом она помогла девушке подняться на ноги.

– Идем, мы должны все рассказать мистеру Мэттьюзу, а потом обратимся в полицию.

– В полицию? Нет!

Сара увидела страх, промелькнувший в черных цыганских глазах Наташи.

– Но они тебе помогут, Таша. Не надо бояться, с тобой ничего плохого не случится, я обещаю. Ведь ты мне доверяешь?

– Да-да, вам я верю, но…

– Тогда идем. Мы вместе поговорим с полицией. Они разыщут этого человека, и ты будешь в безопасности.

Сара протянула руку. Помедлив минуту в нерешительности, Наташа взяла ее, и обе женщины вместе поднялись по лестнице.

4

– Хочешь чаю, Лорина? Я позвоню и попрошу подать. А может, выпьешь что-нибудь покрепче?

– Нет, я и так обойдусь. Не стоит заставлять слуг заваривать чай дважды.

– Но в таком случае почему бы тебе просто не остаться к чаю?

Лорина скорчила гримаску, которую Сара без труда разгадала; «Потому что не хочу встречаться с твоим мужем».

– Я не останусь к чаю, но непременно дождусь появления мистера Макуэйда. Мне любопытно на него взглянуть. Да, извини, так ты говорила, что вы вызвали полицию. И что же дальше?

– Мы вызвали полицию, – продолжала рассказ Сара. – Они пришли и все записали, а потом проводили Наташу до дому, чтобы все осмотреть на месте и убедиться, что ей ничто не угрожает. Я чувствую себя совершенно беспомощной, Лорина. Это так ужасно! Я дала ей денег. Сама не знаю зачем. Просто это единственное, что пришло мне в голову. Она не хотела брать, но я ее заставила.

– Может, она найдет себе другое жилье?

– Может быть. Но что толку, если этот мужчина и в самом деле ее преследует?

Лорина сочувственно покачала головой.

– Ты с ней уже говорила после того случая?

– Нет. Я звонила Пэрину вчера и сегодня утром. Он сказал, что Джонатан дважды заходил к ней домой, чтобы проверить, все ли с ней в порядке.

– Кто такой Джонатан?

– Один из членов общины. Он живет в общежитии при школе и учится на социального работника.

– А эта девушка и вправду цыганка? Как ее фамилия?

– Эминеску. Ее мать была цыганкой; она говорит, что ее отец был графом.

Лорина скептически покачала головой, а Сара в ответ улыбнулась и пожала плечами.

– Она приехала в Америку совсем одна?

– Да, где-то два года назад. В первое время она торговала рыбой с лотка на Дилэнси-стрит.

– Матерь Божья!

– Зато теперь она работает на швейной фабрике. Она прекрасная портниха – видела бы ты, как она одевается! И все себе шьет сама из лоскутов и остатков, которые хозяин разрешает ей забрать домой. Просто картинка из модного журнала!

Не в силах усидеть на месте, Сара поднялась с кресла и подошла к окну гостиной. Майское небо было ясным и безоблачным. Пара воробьев вила гнездо в ветвях клена. Птички то и дело выпархивали из зеленой кроны и вновь скрывались среди листвы, неся в клювах соломинки. 32-я улица являлась тихим, чистым, уютным бастионом респектабельности и благополучия. Целый мир отделял ее от перенаселенных многоквартирных домов на Четвертой авеню. Что сейчас делает Таша? Сидит запершись в своей убогой комнатенке и прислушиваясь к каждому шороху за дверью?

– Нет никакого смысла так себя изводить по этому поводу, Сара, – мягко заметила Лорина.

– Да, я знаю, но… она так беспомощна! Полиции Таша не доверяет, и я ее отлично понимаю. Чем они могут ей помочь?

– О, я уверена, с ней все будет в порядке. Возможно, этот мужчина хочет просто напугать ее.

– Хотела бы я познакомить тебя с ней. Тебе понравится ее независимость. К тому же она такая необычная: не то чтобы красивая в общепринятом смысле слова, но, раз увидев, ее уже никогда не забудешь.

– Иди сюда, – попросила Лорина, похлопав по дивану рядом с собой. – Давай-ка сменим тему и немного поговорим обо мне.

Сара улыбнулась, догадавшись, что таким способом подруга пытается ее развеселить, и села с нею рядом.

– Да, мне бы очень хотелось услышать, что у тебя нового. Как продвигаются твои занятия живописью?

– Скучища, – поморщилась Лорина.

– Правда? Но мне казалось, что ты влюблена в мистера… Уотсона?

– Уитсона. Это было жестокое разочарование. Выяснилось, что он ничего из себя не представляет. Просто мыльный пузырь.

– Мне очень жаль.

– Поэтому я решила съездить в Париж.

Сара рассмеялась, но тут же осеклась, увидев, что Лорина не присоединилась к ней.

– Ты это серьезно?

– Абсолютно.

Откинувшись на спинку дивана, Сара спросила:

– Когда?

– Через пару недель. Ну что ты так на меня смотришь? В конце концов, ты сама собираешься бросить меня на все лето и укатить в Ньюпорт!

Глупо было чувствовать себя такой обездоленной и уж тем более ощущать это нелепейшее желание расплакаться.

– Ты совершенно права. Но Париж так далеко!

– А ты знаешь, Сара, что теперь можно позвонить туда по телефону?

Сара безнадежно махнула рукой.

– Знаю, но когда Бен позавчера попытался дозвониться в Лондон одному из своих партнеров, им пришлось буквально надрываться, чтобы услышать друг друга. В конце концов они просто бросили трубки. Но я рада за тебя, Лорина, честное слово, я очень рада. Что ты собираешься делать?

– Заниматься живописью. В Лувре, с художником по имени Жан Лакур. Сара, ты только вообрази: Лакур – гений, и он согласился заниматься со мной!

– Ты мне никогда раньше не говорила о своих планах. – Сара изо всех сил старалась, чтобы в ее голосе не прозвучал упрек.

– Я никогда не думала, что он согласится меня взять. У меня не было никаких шансов – это все равно, что грезить наяву. Но он написал мне и сообщил, что в моей работе чувствуется «наполненность». Наполненность! Представляешь?

Лорина схватила Сару за обе руки и крепко сжала их.

Сара засмеялась, но не успела сказать ни слова в ответ: в эту самую минуту в дверях появилась горничная.

– Мистер Макуэйд, мэм.

Хозяйка дома встала, чтобы приветствовать мистера Макуэйда. Она уже успела позабыть, насколько он высок ростом. Его одежда была выдержана в самом строгом вкусе – серый сюртук с шелковыми отворотами, черные брюки, галстук более темного оттенка серого цвета, повязанный широким узлом, – но Макуэйд носил ее с таким бессознательным щегольством, что она казалась последним криком моды.

– Как это любезно с вашей стороны – прийти к нам в воскресенье, – сказала Сара, пожимая ему руку. – У моего мужа такое напряженное расписание… Я знаю, это часто создает неудобства для других.

– Вовсе нет, я был рад прийти, – Алекс улыбнулся, и она обратила внимание на то, чего при первой встрече – в искусственном освещении у «Шерри» – не заметила: глаза у него были ярко-синие, а черные ресницы – длинные, как у женщины.