1

Хотя день стоял будничный, а вечер выдался дождливый, у «Шерри» собралось довольно много народу. Александр Макуэйд отхлебнул ржаного виски и наметанным глазом окинул ресторанный зал. Ага, хорошенькая рыжеволосая девица у дальней стены опять смотрит на него. О ее спутнике он мог судить лишь по совершенно лысому затылку. Алекс в ответ уставился на девушку полным откровенного восхищения взглядом. Она вспыхнула и опустила глаза, стараясь скрыть улыбку, но все-таки не удержалась и опять посмотрела на него, а потом отвернулась. Румянец смущения делал ее еще краше.

Алекс попытался было сосредоточиться на том, о чем разглагольствовал в эту минуту сидевший рядом с ним Беннет Кокрейн, однако вскоре его взгляд снова начал блуждать по залу. Его одолевала скука. Кокрейн оказался законченным болваном, невыносимым занудой и говоруном, неудержимым, как водопад. За обеденным столом он болтал без умолку, никому не давая вставить слово. Увы, с ним приходилось считаться. Благодаря одному престижному заказу Алекс мог избавиться от прозябания в чертежном бюро и подняться до партнерства в фирме.

Что ему за дело в конце концов, если дом, постройку которого Кокрейн собирался ему заказать, представлял собой верх нелепости? Это был небывалый, запредельный по своим масштабам мраморный монумент дурному вкусу. В настоящий момент Алекс находился не в том положении, когда архитектор может сам выбирать себе клиентов. И все-таки в глубине души он не мог не роптать на судьбу: за какие грехи она послала ему в качестве первого клиента такого беспросветного кретина?

Алекс взглянул через стол на Джона Огдена, своего патрона. Тот многозначительно кашлянул и послал молодому человеку предупреждающий взгляд сквозь толстые стекла пенсне. Это сразу же отрезвило. Он выпрямился на стуле и устремил на Бена Кокрейна взгляд, исполненный почтительного внимания.

– Я же не говорю, что у рабочих вообще не должно быть никаких прав! На дворе девяносто третий год, мы на пороге двадцатого века. Приличный заработок за честный труд – бога ради, я ничего не имею против. Но что прикажете делать с этими анархистами? Они хотят выбросить нас ко всем чертям, захватить наши фабрики и заводы, наши банки и железные дороги… Представляете, до чего они додумались? Знаете, чего они хотят?

– Н-ну… я слыхал… – промямлил Алекс.

– Они требуют свободной любви! Равных прав для негров! Сухого закона! Избирательного права для женщин! – Кокрейн кипел негодованием.

Он обвел взглядом стол, словно ища, куда бы плюнуть.

– Какая-то кучка негодяев мутит воду в моих пекарнях: профсоюз им, видите ли, подавай!

– В пекарнях? – вежливо переспросил Алекс. – А мне казалось, что ваша специальность – фасовка мяса, Бен.

Кокрейн тотчас же оттаял: разговор о собственной персоне неизменно оказывал на него благотворное воздействие. – Это лишь часть моих занятий, – снисходительно пояснил он, упиваясь собственной значимостью. – Фасовкой мяса я занимаюсь в Чикаго и Сент-Луисе. А здесь, в Нью-Йорке, у меня другие интересы. Всего понемногу. Главным образом недвижимость, но кроме того, банковское дело, страхование, поставка провизии для ресторанов, похоронные принадлежности. Асфальт. Всего…

– …понемногу, – кивнул Алекс и сделал знак официанту, чтобы тот принес ему еще порцию выпивки. – С чего вы начинали свое дело, Бен? – осведомился он. – Вы родом из Чикаго?

Вопрос вдохновил Кокрейна на новый поток красноречия, но Алекс совсем перестал слушать. Вместо этого он принялся исподтишка изучать миллионера поверх края своего стакана. Крупный, коренастый, с бочкообразной грудью и грубыми чертами лица, Кокрейн гладко зачесывал назад смазанные бриолином волосы, отчего густые брови над хитрыми темно-карими глазками казались особенно косматыми. Глубокая ямочка, напоминавшая третью ноздрю, рассекала надвое воинственно торчащий вперед подбородок. И все же его внешность невольно внушала трепет (этого Алекс отрицать не мог), и дело было не в одних только деньгах. В этом человеке ощущалась угроза – нечто первобытное и необузданное прорывалось сквозь внешний лоск, создаваемый дорогой одеждой и обилием золотых украшений.

Алекс вспомнил их первую встречу. В тот день Кокрейн вихрем ворвался в контору фирмы Дрейпера, Сноу и Огдена.

– Мне нужен архитектор, – заявил он Трэвису, управляющему конторой.

Внешне Кокрейн совсем не походил на миллионера. Ни одного из компаньонов в то утро не оказалось на месте, и Трэвис представил его старшему чертежнику – Алексу. Это случилось два месяца назад. С тех пор Алекс узнал Бена Кокрейна куда ближе, чем хотел. У Кокрейна уже имелся особняк в Нью-Йорке, но он вбил себе в голову, что ему нужен еще один – в Ньюпорте, на участке, недавно приобретенном на Бельвью-авеню. Его указания, хоть и весьма туманные, отличались размахом. Кокрейн не имел ни малейшего понятия об архитектурных стилях, его не волновали ни эстетические соображения, ни комфорт, ни целесообразность. Все, что ему требовалось, – это дом, который трубил бы на весь мир, что Беннет Кокрейн преуспел в этой жизни, а единственной мерой успеха в его глазах была кричащая роскошь. За всю свою жизнь Алекс не встречал более высокомерного, невежественного, грубого и вульгарного типа, чем Бен Кокрейн.

Но Бен Кокрейн просто купался в деньгах, и это качество, бесспорно, перевешивало все остальные. Алекс одернул обшлага своего нового черного сюртука, любовно поправил складку на безупречных брюках в полосочку. Костюм обошелся ему в восемьдесят долларов – раза в три больше, чем он когда-либо платил за одежду. Этим утром Алекс забрал его у портного, пообещав заплатить из первого же взноса в счет заказа Кокрейна. Что ни говори, а в этом костюме он совсем не походил на внука калифорнийского фермера, торговавшего в Салинасе салатом и прочей зеленью со своего огорода.

Когда его спрашивали, откуда он родом, Алекс неизменно отвечал, что учился в Беркли [1], словно начал жить только в студенческие годы. В каком-то смысле так оно и было на самом деле. Вся его жизнь до поступления в университет была настолько тяжкой и беспросветной, что о ней и вспоминать не стоило.

В третий раз за последние пятнадцать минут Кокрейн щелкнул крышкой карманных часов. Поначалу Алекс решил, что ему просто хочется лишний раз продемонстрировать им с Огденом, что часы из чистого золота. Но Кокрейн раздраженно нахмурился, глядя на циферблат, и Алекс понял, что миллионер раздосадован не на шутку: его жена опаздывала к обеду, о чем он уже успел упомянуть трижды.

– Давайте сделаем заказ, – рявкнул он, прервав Огдена на полуслове, и властным жестом подозвал официанта.

Алексу тоже не терпелось взглянуть на миссис Кокрейн, или – как называл ее муж – «бывшую леди Сару Лонгфорд». При этом он с довольным видом подчеркивал, что, выйдя за него, она превратилась «всего-навсего в обыкновенную миссис Кокрейн».

Злые языки утверждали, что восемь лет назад Беннет Кокрейн отправился в Англию в поисках титулованной супруги, увидел Сару Лонгфорд на выпускном балу и купил девушку у ее матери, обедневшей герцогини Сомервилл, известной всему свету алкоголички, за двадцать тысяч фунтов, полагая, что уж при его-то деньгах голубая кровь Сары настежь распахнет перед четой Кокрейнов двери высшего нью-йоркского общества.

Но план дал осечку. Фамилия Кокрейна, безусловно, фигурировала в публикуемом газетой «Трибюн» списке четырех тысяч американских миллионеров, однако на страницы светской хроники она так и не попала. И никогда не попадет, насколько Алекс мог судить. Женись Кокрейн хоть на самой Богородице, ему бы и это не помогло.

– Прошу меня извинить, я ужасно опоздала! Вы, должно быть, уже умираете с голоду. Нет-нет, прошу вас, не вставайте. Надеюсь, вы не стали меня дожидаться и уже сделали заказ. Как поживаете, мистер Макуэйд и мистер Огден? Рада с вами познакомиться.

Алекс почему-то считал, что она брюнетка. Она оказалась блондинкой. Чуть выше среднего роста, стройная, модно и элегантно одетая. Рука, протянутая ему для приветствия, была прохладной и неожиданно сильной. Глаза серо-голубые, как пороховой дым, щедрый широкий рот. Аристократический нос чуть длинноват, но он ее не портил.

Кокрейн поднялся, чтобы помочь ей снять плащ – тонкой шерсти, изысканного синевато-лилового оттенка (цвет гиацинта, взглядом знатока оценил Алекс, весьма неравнодушный к женским нарядам). Плащ был подбит алым атласом. Интересно, она нарочно явилась в нем к столу, чтобы все обратили внимание на эту багряную подкладку? Сняв плащ, она предстала в мягкой кашемировой блузке шафраново-желтого цвета и длинной, широкой юбке переливчатого золотисто-коричневого шелка. Никаких драгоценностей, кроме обручального кольца и плоской золотой брошки без камней. Она была ослепительна.

Все расселись за столом. Алекс, забыв о правилах приличия, не мог отвести глаз от миссис Кокрейн. Он вздрогнул, когда ее муж заметил, ничуть не стараясь приглушить свой громогласный рык:

– Ты опоздала, Сара, но явно не из-за примерки нового платья.

У нее был прелестный цвет лица – настоящая английская роза. Слова мужа вызвали у нее на щеках легкий румянец смущения.

– Нет, – ответила она, обращаясь к Алексу и Джону Огдену. – Прошу меня извинить, я, наверное, выгляжу как чучело. Я пришла сюда прямо с работы: не успела съездить домой переодеться.

Кокрейн пренебрежительно фыркнул. Она окинула его невозмутимо-твердым взглядом.

– В последнюю минуту случилось кое-что непредвиденное, и мне пришлось задержаться. Извините, что заставила вас ждать.

Несколько секунд прошли в неловком молчании.

– А чем вы занимаетесь, миссис Кокрейн? – задал Алекс самый очевидный вопрос. Она бросила на него благодарный взгляд, ее глаза потеплели.

– Нянчится с жидами, итальяшками и тупоголовыми Пэдди [2], – сообщил Кокрейн, не дав жене раскрыть рот. Ее плотно сжатые губы побелели, но лишь на секунду.

– Я по мере сил стараюсь помочь эмигрантской общине на Форсайт-стрит в нижнем Ист-Сайде [3], мистер Макуэйд, – пояснила Сара. – Пытаюсь облегчить, насколько это возможно, обустройство переселенцев на новом месте. Главным образом я преподаю английский.

Ему понравился ее акцент. А впрочем, подумал Алекс, у англичан вообще есть такое свойство: что бы они ни сказали, все звучит как-то по-особому. Он начал было расспрашивать ее о работе, но тут подошел официант, чтобы принять у них заказ, после чего разговором вновь завладел Кокрейн.

Трудно было сосредоточиться на словах миллионера, когда больше всего на свете Алексу хотелось наблюдать за его женой. Он удовлетворился тем, что стал разглядывать ее руки, пока она разворачивала и вновь складывала салфетку. Ловкие, нервные, тонкие пальцы с коротко остриженными ногтями. Прислушивается ли она к словесным извержениям своего мужа? Скорее всего нет. Вероятно, она давным-давно догадалась о том, что Алекс начал понимать только сейчас: интонации речи Кокрейна были специально рассчитаны на то, чтобы оскорбить или запугать слушателя.

Вслушиваясь в излияния Кокрейна, Алекс едва не рассмеялся. Но когда он перевел взгляд на лицо женщины, сидевшей рядом с этим самодовольным выскочкой, – сдержанное, напряженно-вежливое, полное затаенной печали, – ему стало не до смеха.

Сочный бифштекс с кровью наконец заставил Кокрейна ненадолго умолкнуть, и его жена воспользовалась наступившей паузой, чтобы задать вопрос:

– Как долго вы занимаетесь своей профессией, мистер Макуэйд?

Ее мужу даже в голову не пришло спросить об этом, хотя, казалось бы, стоило поинтересоваться, какой творческий багаж имеется за плечами у человека, которому поручаешь строительство дома стоимостью в несколько сот тысяч долларов.

– Около четырех лет.

– Алекс – наша восходящая звезда, – торопливо вставил Огден. – Он получил диплом инженера-строителя в Беркли, а затем степень бакалавра в парижской Школе изящных искусств.

– А сколько крупных проектов вам уже удалось осуществить? – мягко продолжала миссис Кокрейн.

На такой вопрос можно было ответить кратко: «Ни одного», но это никуда не годилось. Алекса осенило вдохновение.

– Ничего столь грандиозного на мою долю до сих пор не выпадало, но, я полагаю, мало кто из архитекторов в этой стране мог бы похвастаться подобным достижением.

Кокрейн шумно выдохнул из груди воздух (очевидно, у него это означало смех) и пробормотал:

– Чертовски верно.

Его жена оказалась не столь падкой на лесть. Она опустила взгляд в тарелку, однако Алекс успел уловить промелькнувшую в ее серо-голубых глазах легкую насмешку. Это задело его за живое.

– Возможно, опыта у меня не так много, как у других, но я вполне в состоянии спроектировать дом именно в том стиле, который мы обсудили вместе с вашим мужем, миссис Кокрейн. Как уже упомянул Джон…

Очень непривычно было называть Огдена Джоном, но он сам на этом настоял, как только Кокрейн нанял Алекса в качестве архитектора,

– Как уже упомянул Джон, – повторил Алекс, – первоначально я специализировался в инженерном деле и полагаю, что проблемы проектирования и строительства мне по плечу. Благодаря обучению в Школе изящных искусств я свободно владею архитектурными стилями от романского и готического до барокко и ампира…

Он продолжал говорить, сам себе ужасаясь и не веря собственным ушам. Неужели словесное недержание заразно? Может быть, присутствие Кокрейна каким-то непостижимым образом толкает людей на идиотское поведение? Но она слушала так вежливо и внимательно, что он никак не мог остановиться. Как и следовало ожидать, спасительный звонок прозвучал, когда в разговор опять вмешался ее муж.

– Все это прекрасно, но не забудьте до начала следующей недели показать мне план нового этажа. Пусть это будут «синьки» или как вы их там называете. Во вторник я уезжаю из города.

Миссис Кокрейн перевела изумленный взгляд с мужа на Алекса и обратно.

– О чем речь?

Алекс расправил усы. Новое чудовищное требование Кокрейна, прозвучавшее всего час назад, ошеломило его настолько, что он до сих пор не пришел в себя. Его душило бешенство. Он даже не мог заставить себя заговорить об этом вслух.

– О надстройке, – ответил за него Бен. – Дом получается слишком низким, я хочу надстроить еще один этаж. Пожалуй, четырех хватит. Да, четыре – это как раз то, что нужно.

Он сложил руки на животе и так сильно откинулся на стуле, что передние ножки оторвались от пола.

Миссис Кокрейн сидела, неподвижно уставившись в тарелку. Алекс искоса следил за ней, Кокрейн пустился в рассуждения о конструктивных недостатках Таммани-холла [4]. Когда она наконец подняла голову, Алекс встретился с ней взглядом. Сомнений не осталось: в ее глазах явственно читалось сочувствие пополам с насмешкой.

Подали десерт. Кокрейн внезапно объявил, что после кофе он намерен пригласить джентльменов в казино Кэнфилда, находившееся в нескольких кварталах на той же улице, чтобы уточнить дальнейшие планы строительства нового дома. При этом само собой разумелось, что семейный экипаж будет его дожидаться.

– А ты, Сара, можешь вернуться домой в кэбе.

Алекс смущенно отвернулся. Существует ли предел хамству этого человека? Потом он вспомнил, что обещал встретиться с Констанцией в десять вечера после театра и отвезти ее в гости. Она и без того уже была на него в обиде, потому что он не взял ее с собой на этот ужин в ресторане, а Алекс так и не сумел ей втолковать, что приглашение любовницы на встречу с клиентом является проявлением дурного вкуса. Теперь придется улещивать ее подарками, а не то она еще неделю будет на него дуться. Ему уже не в первый раз приходило в голову, что он не настолько богат, чтобы содержать любовницу. Особенно такую, как Констанция с ее непомерными запросами.

– Отличная мысль! – воскликнул Огден с наигранным энтузиазмом.

Алекс прекрасно видел, что он притворяется. Торчать до полуночи в казино ему отнюдь не улыбалось. Чертов подхалим.

И опять раздался негромкий голос миссис Кокрейн:

– Бен, разве ты забыл, что сегодня день рождения Майкла? Утром ты ушел рано, пока он спал. Он тебя еще не видел. Может быть, мистер Огден и мистер Макуэйд примут приглашение на домашнюю вечеринку?

– Ничего я не забыл, но дела прежде всего. Увижу Майкла, когда вернусь, вручу ему свой подарок завтра. Купил сыну дробовик на день рождения, – пояснил Кокрейн. – Гладкоствольный, калибр четыре-десять. Первоклассная пушка.

Кофейная чашка задребезжала в руке у миссис Кокрейн, когда она поставила ее на блюдце.

– Ты, наверное, шутишь.

Мясистое лицо Кокрейна осталось невозмутимым, но Алексу показалось, что в его маленьких темно-карих глазках вспыхнула злоба.

– А в чем дело? – раздраженно спросил он.

– Майкл слишком мал, нельзя давать ему оружие! Бен, ради всего святого…

– Он уже большой.

Наступила неловкая пауза. Алекс старательно изучал ноготь своего большого пальца.

– Я говорю, что он уже вырос, – упрямо повторил Кокрейн. – Разве семилетнему мальчишке нельзя подарить ружье? По-моему, в самый раз.

– Да-да, конечно, – неуверенно произнес Огден. – В самый раз.

– Слышишь, Сара? А вы что скажете, Макуэйд? – Черт бы его побрал, этого сукина сына, – ему непременно требовалась единогласная поддержка! Алекс смотрел на него в упор, не отвечая, пока молчание за столом не стало невыносимым. Собственный голос, прозвучавший в полной тишине, показался ему чужим:

– Да, наверное. Семь лет – это вполне подходящий возраст.

Кокрейн стукнул кулаком по столу, как судья, выносящий приговор. Огден начал что-то рассказывать о своем четырехлетнем внуке. Чувствуя себя предателем, Алекс поднял голову и встретился взглядом с миссис Кокрейн. В ее глазах не было ни тени удивления, но он прочел в них презрение.

Когда официант принес счет, Кокрейн и Огден заспорили, кому платить, Алекс предложил найти кабриолет для миссис Кокрейн, и все встали из-за стола. Кокрейн потянулся за плащом жены, но она оказалась проворнее – первая подхватила плащ и крепко прижала его к груди обеими руками, отступив на шаг назад.

– Всего доброго, – попрощалась она с Огденом. – Рада была с вами повидаться.

Потом она что-то тихо сказала мужу, повернулась и направилась к выходу. Алекс последовал за ней.

Дождь прекратился, лужи на асфальте поблескивали в свете уличных фонарей, тянувшихся по обе стороны Пятой авеню. Алекс сделал наемному кабриолету, подъезжавшему со стороны 42-й улицы, знак остановиться, но когда карета поравнялась с ними, выяснилось, что она уже занята. Он вернулся на тротуар с извиняющейся улыбкой.

Заметно похолодало: миссис Кокрейн зябко поежилась и начала надевать плащ. Алекс взял его у нее из рук и помог ей. Ее светлые волосы были собраны в высокой прическе на макушке, но отдельные тонкие пряди выбились и упали на шею.

– Сегодня в воздухе пахнет весной, – тихо проговорила она.

Алексу казалось, что в воздухе пахнет ее тонкими, едва уловимыми духами.

– Да, – сказал он. – Сегодня утром я видел, как пролетают дикие гуси.

– Это добрый знак.

Он кивнул. Минута прошла в молчании. Алекс не знал, что сказать еще. Это было непривычно: с красивыми женщинами он обычно разливался соловьем.

– Я провел какое-то время в Лондоне, пока учился.

– Вам понравилось?

– Очень.

Последовала еще одна пауза.

– Я восемь лет не видела Англии.

– С тех пор, как вышли замуж?

– Да. Восемь лет.

Он сунул руки в карманы и, покачиваясь с каблука на носок, уставился на ярко освещенный вход в отель «Дельмонико» на другой стороне улицы, словно увидел в дверях нечто захватывающее.

– Я вырос в Калифорнии и тоже не был в родных местах с давних пор. Все мои родные умерли.

– Сочувствую вам. – Она отвернулась, вглядываясь в глубину широкого, сверкающего огнями проспекта. – Год назад я потеряла мать.

Алекс в ответ пробормотал соответствующие слова соболезнования. Разговор не клеился, и он в отчаянии бухнул первое, что пришло в голову:

– Она ведь была герцогиней? Кажется, кто-то мне об этом говорил.

Совершенно неожиданно Сара рассмеялась, хотя ее лицо осталось грустным.

– Интересно, кто бы это мог быть? – произнесла она с горькой усмешкой, обращенной скорее не к нему, а к себе самой. – Но вы, без сомнения, наслышаны и о том, что теперь я стала «всего лишь навсего обыкновенной миссис Кокрейн».

Тут уж Алекс не нашел, что ответить. Он и сам не знал, радоваться ему или сожалеть, потому что как раз в эту минуту в поле зрения появился пустой кэб. Он свистом подозвал карету. Миссис Кокрейн сообщила ему свой адрес, хотя в этом не было нужды: Алекс и раньше его знал.

– Рад был с вами познакомиться, – сказал он, подсаживая ее в карету, и она очень вежливо ответила тем же. – К началу будущей недели у меня уже будут готовы предварительные наброски с изменениями, о которых просил ваш муж.

– Ах да, – на этот раз она улыбнулась насмешливо, – новый этаж.

Сделав над собой усилие, Алекс улыбнулся в ответ. Это было в его интересах: надо поддерживать иллюзию, будто Кокрейн – человек разумный и достойный уважения.

– Я могу занести их к вам домой, если хотите, – любезно предложил он.

– Как вам будет угодно. Но вам потребуется одобрение Бена, а не мое.

– Разве вы совсем не интересуетесь постройкой своего нового дома?

Обдумывая вопрос, Сара расправила ворот плаща длинными тонкими пальцами.

– Но ведь речь идет не о доме, не так ли?

– Прошу прощения? – растерялся Алекс.

– Речь идет о памятнике достижениям моего мужа. – Миссис Кокрейн тотчас же опустила глаза, словно сожалея о своих последних словах.

– Да-да, принесите их к нам домой, если вам нетрудно. Доброй вам ночи, мистер Макуэйд, – попрощалась она, откидываясь на спинку сиденья.

– Доброй ночи.

Он захлопнул дверцу и Проводил взглядом удаляющийся экипаж.

Кокрейн и Огден показались из дверей ресторана минуту спустя. Алекс молча присоединился к ним, и они пешком направились по мокрому от дождя тротуару к Кэнфилду. Идти было недалеко, но даже внутри, посреди шума, толчеи и натужного веселья, всегда царившего в игорном заведении, его еще долго преследовал насмешливый и грустный взгляд Сары Кокрейн.

2

– Он до сих пор не спит! Лежит в постели, глаза закрыты, но вы не верьте, он притворяется. Я его застала с поличным не далее как десять минут назад: у него горел свет.

– Все в порядке, миссис Драм, большое вам спасибо. Я войду потихоньку и пожелаю ему спокойной ночи.

– Он сегодня объелся сладостей, думаю, это все из-за них. Тяжесть в желудке. Неужели это все вы ему накупили? Он мне сказал, но я не поверила.

– Да-да, вы, наверное, правы, тяжесть в желудке. Спокойной ночи.

Миссис Драм затянула на талии пояс халата с такой силой, словно намеревалась перерезать себя пополам, возмущенно хмыкнула и удалилась в свою комнату, а Сара еще минуту простояла в темном коридоре, стараясь унять раздражение. Они с гувернанткой Майкла невзлюбили друг дружку с первой встречи, произошедшей пять лет назад. Несмотря на это (вернее, именно поэтому), Бен решил оставить миссис Драм в услужении. Она была англичанкой, а держать в доме английскую гувернантку считалось проявлением высшего шика, но Сара подозревала, что истинные заслуги миссис Драм состоят в другом: гувернантка шпионила за ней по указанию Бена.

– Мамочка?

Она толкнула дверь детской и вошла. Майкл сидел в кроватке, прижимая к себе лягушку из папье-маше, которую они вместе склеили этим утром. В просторной фланелевой ночной рубашке он выглядел особенно худеньким и хрупким. Лунный луч, проникший сквозь шторы, посеребрил его светлые волосы. Он показался Саре таким прекрасным, что она едва не расплакалась.

– Значит, все это правда? Ты до сих пор не спишь и даже не считаешь нужным притворяться?

Она села на край кровати и расцеловала сына в обе щеки. Он захихикал и поудобнее устроился на подушке, всем своим видом давая понять, что он послушный и благонравный мальчик.

– Вы с миссис Драм хорошо провели вечер?

– Да, здорово! На сладкое были «детские палочки» [5]. – Майкл расстегнул ее плащ и сунул руки внутрь, чтобы погладить атласную подкладку.

– А где папа?

– Он занят, у него работа. Но он просил поцеловать тебя и сказать, что он тебя очень-очень любит. И еще… что скоро ты получишь подарок.

Громадные серо-голубые глаза распахнулись еще шире.

– Какой подарок?

– Ну этого я тебе сказать не могу, разве ты не понимаешь?

– Такой же хороший, как твой? – Этим утром Сара подарила ему роликовые коньки и волшебный фонарь.

– Это уж ты сам решишь. А теперь живо спать!

– Я не хочу спать. Мне уже семь лет. Расскажи мне какую-нибудь историю, мам. Куда ты сегодня ходила? Видела пожарную машину?

– Я была в ресторане «Шерри», обедала с твоим отцом и двумя архитекторами. Ни одной пожарной машины поблизости не было.

Это была их давняя шутка: в раннем детстве Майкл верил, что сыплющие искрами и испускающие дым пожарные машины не гасят, а вызывают пожары, и если одна из них остановится перед его домом, надо немедленно бить тревогу.

– А что такое «архитектор»?

– Человек, который строит дома.

– Значит, он каменщик?

Майкл еще многие вещи понимал буквально, и это забавляло Сару.

– Нет, сынок. Чтобы каменщик мог построить дом, архитектор сначала должен нарисовать его, создать проект. Архитектор делает рисунки, прежде чем каменщик приступит к работе.

– У меня есть для тебя рисунок, – спохватился Майкл. – Вон там, на столе, видишь? Это подарок.

Сара подошла к столу и взяла рисунок.

– Что это, милый? Расскажи мне на словах, я не хочу включать свет.

– Нет, включи, включи!

– Уже поздно, – проворчала она, но свет зажгла. При ярком освещении выяснилось, что на листке изображены цветными мелками две… по всей видимости, женщины, причем одна из них была гигантского роста и протягивала руки к целой туче каких-то черных точек. Сара начала громко восторгаться рисунком, а Майкл ревниво и недоверчиво следил за ее лицом.

– Что я нарисовал? – спросил он наконец. Сара попала в затруднительное положение.

– Ну… это две прекрасные дамы. Мне кажется, они попали в снежный буран и…

– А вот и не угадала! – громко засмеялся ее сынишка, хлопая в ладоши.

– Тогда что же это?

– Это ты и статуя Свободы. Видишь? А это все твои переселенцы спешат к ней.

– Ну да, конечно! Какой чудесный рисунок! Мне он очень нравится, и я повешу его на стену в своем… нет, я возьму его с собой в общину и повешу на доску в классе, чтобы все его увидели. Можно?

– Можно, – кивнул Майкл и попросил: – Давай почитаем нашу книжку, мам.

– Нет, Майкл, уже очень поздно.

– Ну пожалуйста! Пожа-а-алуйста!

– Не надо клянчить, дорогой, это невоспитанно. Ну ладно, но только совсем недолго и только потому, что у тебя сегодня день рождения.

Сара расстегнула сапожки и сбросила их, а Майкл тем временем взбил подушку и натянул одеяло до самого подбородка. Она нашла отмеченное закладкой место в «Смерти Артура» [6], которую в последнее время читала сыну на ночь. Майклу особенно нравился Мерлин – даже больше, чем благородные рыцари Гэвин и Ланселот, – но в этот вечер сон быстро сморил его.

Отложив книгу в сторону, Сара заботливо поправила одеяло и нежно поцеловала сына. Во сне личико Майкла начинало казаться поистине ангельским, и она, как всегда, не удержалась от слез, глядя на сына. Сердце у нее сжалось, душу наполнил безымянный, но непреодолимый страх.

А Бен собирается подарить ему ружье. Ружье! «Только через мой труп», – тихо, но яростно прошептала Сара. Да-да, сперва ему придется застрелить ее из этого самого ружья. Внезапно в груди у нее вспыхнул гнев – хорошо знакомый, привычный, как горькое лекарство, которое хронический больной принимает всю жизнь.

Ей вспомнилось, как он заставил мужчин за обедом встать на свою сторону. Капитуляция Джона Огдена ее не слишком удивила, но вот от мистера Макуэйда она ожидала большего мужества. Почему? Сара уже кое-что слыхала о нем раньше, хотя до нее доходили всего лишь светские сплетни. Говорили, что он имеет большой успех у дам и считается завидным кавалером. Перед ее мысленным взором возникли сильные, волевые черты его лица, шелковистые усики, оттеняющие крупный чувственный рот… Нетрудно представить, что человек с такой внешностью имеет успех у женщин. Наверняка список его побед довольно длинен.

Но он сдался, когда Бен надавил на него, требуя одобрить выбор подарка для Майкла. Сдался, чтобы не упустить выгодный заказ. Правда, потом он пожалел о своих словах – это было видно по лицу, – но суть дела от этого не изменилась.

Часы в холле пробили десять. Сара откинула со лба сына светлые, как лен, волосы и еще раз поцеловала его, потом выключила свет и на цыпочках вышла из детской.

На письменном столе в своей спальне она обнаружила оставленную экономкой записку: мисс Хаббард звонила по телефону в семь часов вечера и просила миссис Кокрейн перезвонить в любое удобное время. Сара была бы рада поболтать с Лориной, рассказать ей о задуманной Беном «надстройке» (такая новость непременно рассмешила бы ее подругу), а также узнать, находит ли она своего нового преподавателя живописи столь же гениальным и обворожительным, как и неделю назад. Но Лорина жила с родителями, а для них десять вечера считались поздним часом. Сара решила перезвонить на следующий день.

Она переоделась в желтую шелковую ночную рубашку и накинула фланелевый халат: несмотря на предсказания мистера Макуэйда насчет скорого приближения весны, в ее комнате было холодно и теплая фланель казалась совсем не лишней.

Горничная уже приготовила постель, которая так и манила прилечь. На подушке лежала книга, на прикроватном столике стояла корзинка с рукоделием. Но Саре не сиделось на месте. Она чувствовала себя усталой, но уже предвидела, что ей предстоит еще одна бессонная ночь. В последнее время сон бежал от нее все чаще, хотя Сара не понимала почему, «О чем ты думаешь, когда просто лежишь в постели и не спишь?» – спросила Лорина, когда она рассказала подруге о своей бессоннице. Сара не сумела дать вразумительный ответ.

Разумеется, она думала о Майкле, но положа руку на сердце не стала бы утверждать, что занимается этим все двадцать четыре часа в сутки. Объяснить ее бессонницу было несложно. Просто Сара была несчастлива, и постоянная неудовлетворенность проявлялась в самых разных обличьях, причем бессонница была, возможно, наиболее безобидным из них. Пожалуй, следовало считать, что ей еще повезло.

Так чем же ей заняться в этот вечер? На все письма она уже ответила, книга ее не очень-то интересовала. Тут Сара вспомнила, что Пэрин Мэттьюз, руководитель эмигрантского центра на Форсайт-стрит, поделился с ней своим планом: он сказал, что хочет обратиться за финансовой помощью в свой родной Дартмутский колледж, и просил ее набросать письмо.

– Эпистолярный стиль дается вам гораздо лучше, чем мне, Сара, – заметил он, решив добиться своего лестью. – Все англичане обладают даром красноречиво излагать свои мысли на бумаге.

– Вы хотите сказать, что я лучше вас умею врать? – засмеялась в ответ Сара.

Вспомнив об этом разговоре, она откинула крышку своего секретера, стоявшего в алькове между двумя окнами, и принялась за дело.

Работа заняла гораздо больше времени, чем ожидала Сара, но результатом она осталась довольна. Им бы следовало заняться этим раньше и послать запросы в разные места. До сих пор община перебивалась случайными пожертвованиями от церквей и благотворительных организаций. Кого бы им еще подоить? Крупные компании, другие университеты, богатые клубы… Почему бы не сам Таммани-холл? Сара принялась составлять список.

Было уже за полночь, когда она закрыла секретер, и в ту же минуту на лестнице раздались тяжелые шаги. Сара подошла к туалетному столику и начала вытаскивать шпильки из волос. Шаги все приближались. Вот они уже раздались в коридоре. Она прислушалась, не опуская рук, и вздрогнула всем телом, когда дверь ее комнаты распахнулась. На пороге стоял Бен. Он был все еще в шляпе и с зонтом, с которого стекала вода.

– Увидел свет и решил заглянуть, – пояснил он и вошел в комнату.

– Я как раз собиралась лечь.

Бен сел в изножии широкой кровати с пологом на четырех столбиках и откинулся на локтях, наблюдая за женой через зеркало, висевшее над туалетным столиком. Записка о звонке Лорины лежала на постели рядом с ним. Бен прочел ее, презрительно хмыкнул, сделал из листочка «голубя» и пустил его через всю комнату.

– Что на этот раз понадобилось твоей подружке-анархистке?

Сара вытянула из головной щетки длинный светлый волос и стала рассматривать его на свет. Если не отвечать, Бен устроит скандал, а она чувствовала себя слишком усталой для домашних сцен.

– Не знаю, я ей еще не перезванивала, – безучастно ответила она.

Даже с другого конца комнаты до нее доносился запах алкоголя и более слабый, но все-таки явственный аромат женских духов.

– Ну и как тебе понравился Макуэйд?

Она ответила уклончиво. Все равно это был не вопрос, а простая формальность. Ее мнение никогда не интересовало Бена. Ему нужен был лишь предлог, чтобы высказать свое собственное.

– По-моему, он ничего, только уж больно много о себе мнит, – заявил он. – И пить ни черта не умеет.

Сара подняла голову.

– Он что, напился пьяным?

– Нет, просто перестал пить. Представляешь? Просто перестал, и все. – Бен снял шляпу, стряхивая брызги прямо на покрывало. – Но зато его фирма – лучшая в городе. Это они построили особняк Марка Уоркмена на Бельвью.

– Летний домик, – сухо поправила его Сара. – Этот мраморный дворец в стиле Возрождения полагается называть «летним домиком» в Ньюпорте.

Бен расхохотался, хлопнув себя по коленям.

– Точно! – воскликнул он. – «Летний домик», чтоб мне пропасть! – Потом Бен нахмурился и добавил: – Тебе придется поехать туда на лето.

– Что?

– Присмотреть за ходом работ.

Сара растерянно повернулась к нему.

– Но… я думала, ты сам захочешь этим заняться!

– Ты так думала? Да ну? И когда же?

Она развела руками.

– Ну я не знаю…

– А ты пораскинь мозгами, уж будь любезна. Я могу приезжать только на выходные, да и то не каждую неделю! Макуэйд хочет, чтобы кто-то находился там постоянно и давал бы «добро», когда это потребуется. Вы с Майклом могли бы снять дом или номер в отеле на весь сезон. Это только пойдет всем нам на пользу.

Сара моментально догадалась, какую «пользу» он имеет в виду. Лето, проведенное в Ньюпорте, возвысит их в глазах большого света. Она с тоской подумала о грандиозных планах, которые они с Пэрином строили на это лето: организовать при общине вечерний клуб для молодых женщин, детский театральный кружок, курсы кройки и шитья. Какая непростительная самонадеянность с ее стороны – вообразить, будто она может сама распоряжаться собой и своим временем!

Но Сара прекрасно понимала, что спорить с мужем бесполезно. Он презирал ее работу и не упускал случая поиздеваться над ней. По его глубочайшему убеждению, у его жены не могло быть иных занятий и интересов, кроме одного: способствовать продвижению семейства Кокрейнов в высшее общество. Именно за это он заплатил в свое время. Именно таковы были условия брачного договора, хотя сама Сара узнала о них лишь после свадьбы.

– Возможно, я куплю моторную яхту, – говорил между тем Бен. – У Вандербильда уже есть яхта, он швартует ее в бухте, как какой-нибудь индийский раджа, черт бы его драл. Разве я не могу себе позволить купить такую же или еще почище? Да кто он вообще такой?

Сара не ответила.

– Минни говорит, что спешить не надо. Чтобы завоевать Ньюпорт, иногда требуются годы, – продолжал Бен. Тут уж Сара посмотрела ему прямо в глаза.

– Когда же именно Минни успела поделиться с тобой своей мудростью? – спросила она ледяным тоном.

Бен смутился. Ему пришлось увильнуть от прямого ответа.

– Не помню, это было давно.

Лжец. Минни Расселл была одной из его любовниц. Бен называл их своими «протеже» и – нимало не смущаясь! – знакомил с женой. В каком-то смысле Сара была обязана своим злосчастным замужеством не кому иному, как Минни, поскольку именно миссис Расселл в свое время посоветовала Бену проложить себе дорогу в высшее нью-йоркское общество, женившись на титулованной аристократке. Бен прислушался к совету, и судьба Сары, таким образом, была решена. Сара не знала, какие отношения связывают его с Минни в настоящее время, но была уверена, – хотя Бен все категорически отрицал, – что они до сих пор встречаются и он по-прежнему следует ее советам.

Бен не привык чувствовать себя виноватым. Он не умел и не желал оправдываться. Он предпочитал наступать.

– Ну, одним словом, – продолжал он, как ни в чем не бывало, – ты отправишься туда с Майклом в будущем месяце и позаботишься обо всем.

– Ладно, если ты настаиваешь. Но я ведь еще в глаза не видела планов твоего нового дома.

– И кто в этом виноват?

– Не могли бы мы хоть раз обойтись без разговора о том, кто в чем виноват?

Он ответил злобной усмешкой.

– Конечно.

Минута прошла в молчании. Потом Бен медленно поднялся с кровати и направился к ней. Дурное предчувствие заставило Сару напрячься всем телом. Она инстинктивно отвернулась обратно к зеркалу.

– Я хочу обсудить с тобой подарок Майклу на день рождения, – сказала она торопливо.

Его грубое мясистое лицо светилось злорадным торжеством. Он положил ей на плечи свои непропорциональные фигуре маленькие пухлые ручки.

– А в чем дело? Мальчишка уже большой, пора ему учиться стрелять. – Поросшие волосами короткие пальцы скользнули за ворот ее халата. – Не беспокойся, Сар-ра, я о нем позабочусь. Мы с ним поладим.

Оставшись наедине с женой, Бен часто произносил ее имя с картавым раскатом, придавая ему какой-то гнусный антисемитский оттенок. Сара с трудом подавила дрожь отвращения.

– Бен, он еще маленький и… пугливый, он не такой, как…

– Вот именно! Я о том и говорю! Он размазня, тряпка, нюня!

– Нет! Он…

– Это ты превратила моего сына в кисейную барышню! Он маменькин сынок…

Бен силой усадил ее на пуфик, когда она попыталась вскочить. Его руки проникли еще глубже и обхватили ее обнаженную грудь. Он склонился над ней и сказал прямо ей в ухо:

– Пожалуй, я свожу его на охоту, как только вернусь из Чикаго. Мы съездим на Лонг-Айленд, может быть, в Монток-Пойнт, постреляем уток или кроликов, что попадется.

– Будь ты проклят! – прошептала она, чувствуя, как жгучие слезы подступают к глазам.

– У тебя есть возражения? – с издевкой спросил он.

– Будь ты…

Сара умолкла на полуслове и застыла в неподвижности. Бен с силой сжимал ее соски – не слишком больно, но достаточно, чтобы напугать.

– Так ты возражаешь?

Она молча кивнула, не глядя на него. Бен сразу же отпустил ее.

– Ну что ж, давай поговорим,

Он развязал галстук и резким движением выдернул его из-под воротничка, ухмыляясь ей через зеркало.

– Я буду в своей спальне. Не заставляй меня ждать, Сар-ра. Когда дверь за ним закрылась, Сара подняла голову.

Собственное отражение в зеркале ужаснуло ее. Такого взгляда у нее не было уже давно: по крайней мере несколько месяцев. Но почему она решила, что Бен наконец потерял к ней интерес? Что за безумие заставило ее забыть, что ему нравится играть с ней в «кошки-мышки», усыплять ее бдительность, создавать иллюзию покоя и благополучия, а потом захлопывать западню? И всякий раз он использовал Майкла как приманку.

Сара встала. В конце концов это всего лишь секс. Это всего лишь ее тело. Если не считать особых случаев, когда Бен использовал секс, чтобы ее наказать, худшие моменты их брака были ей хорошо знакомы и уже не вызывали у нее прежнего ужаса. В первое время после свадьбы, когда оба они чувствовали себя обманутыми, их совместная жизнь представляла собой непрерывную цепь скандалов, жестокости и кошмарной, насильственно навязываемой близости. Но бурное возмущение с обеих сторон постепенно улеглось, выгорело дотла, оставив лишь горечь, циничную опустошенность и глубоко запрятанное глухое недовольство. Супружеские отношения больше не сопровождались насилием. Они вообще ничего не значили. Временное соединение двух тел, вот и все. Нечто несуществующее. Абстракция. Сара научилась их не замечать.

Она положила щетку на туалетный столик и начала машинально застегивать пуговицы халата, но почти тотчас же опомнилась. «Зачем я это делаю? Через минуту Бен все равно его снимет!» Ей хотелось, чтобы он прикасался к ней как можно меньше. С вызовом глядя на себя в зеркало и словно проверяя, не дрогнет ли ее лицо от отвращения или стыда, Сара сбросила халат, а вслед за ним и рубашку. Ей был заранее ненавистен торжествующий взгляд собственника, который она готовилась увидеть, явившись к нему голой, но зато так он скорее возьмет свое и даст ей уйти. Значит, дело того стоит.

3.

– Мне очень жаль, честное слово, очень-очень жаль. Если бы я могла что-то изменить, Пэрин, поверьте, я бы так и сделала.

– Ну так сделайте что-нибудь! – воскликнул Пэрин Мэттьюз, с недоумением глядя на нее. – Я ничего не понимаю. Вы говорите, что не хотите ехать, но все-таки едете.

– Просто мне придется туда поехать, вот и все.

– Придется?

Сара с досадой перевела дух.

– Простите меня. Знаю, мы столько труда вложили в эти проекты… Мне очень хотелось бы увидеть, как они будут претворяться в жизнь, но я ничего не могу поделать. Мне придется уехать на все лето.

Она беспомощно проследила взглядом за Пэрином. Он повернулся к ней спиной, якобы для того, чтобы выглянуть в окно, а на самом деле, чтобы скрыть свое недовольство.

– Маргарет могла бы меня заменить, разве не так? Она отлично ведет кружок кройки и шитья, и дети ее обожают.

Пэрин ничего не ответил. Сара робко тронула его за локоть.

– Прошу вас, не сердитесь. Все как-нибудь наладится. Всегда так бывает.

Он обернулся к ней. Его доброе лицо с окладистой рыжей бородой выглядело обиженным.

– Я не понимаю, – повторил он. – Вы нужны нам здесь, Сара. Знаю, вы работаете на общественных началах и не связаны никакими обязательствами. Но провести лето в Ньюпорте, наблюдая за строительством особняка… Ну знаете ли!

Пэрин чуть не выплюнул изо рта эти слова, не в силах сдержать свое возмущение.

– Видимо, я совершил ошибку. Мне казалось, что наш центр что-то значит для вас, но если это не так, я прошу прощения.

– О Пэрин…

Она опустила руку и отступила на шаг.

– Извините, – добавил он торопливо. – Наверное, я несправедлив.

– Да, вы несправедливы.

Пэрин взъерошил и без того лохматые рыжие волосы.

– Но… почему вы должны ехать? Это муж вас заставляет?

– Что за глупости, Пэрин, – засмеялась Сара, – конечно, нет!

О том, что представляет собой на самом деле ее брак, она не рассказывала никому, даже Лорине. Пэрин был добрым другом, они очень сблизились за годы совместной работы, но делиться с ним подробностями своей семейной жизни – нет, это было немыслимо. Следствием ее замкнутости – или стеснительности, или стыда, а может быть, и просто привычки все утаивать – становилось все более острое чувство одиночества. Сара с ним смирилась, считая, что это часть той цены, которую ей приходилось платить за колоссальную ошибку, совершенную восемь лет назад.

– Миссис Кокрейн? Ваши ученики уже собрались. Они ждут внизу.

– Спасибо, Борис, я сейчас спущусь, – поблагодарила Сара маленького эмигранта из России, работавшего в общине за пять центов в день. Потом она опять повернулась к Пэрину:

– Что еще я могу вам сказать? Ехать мне предстоит еще только через месяц – за это время я успею кого-нибудь подготовить себе в замену, если вы считаете, чтоМаргарет не справится. Я все сделаю, вам не о чем беспокоиться.

– Да-да, разумеется. У меня нет ни малейших сомнений. Я просто эгоист. Не хочу, чтобы вы уезжали, потому что мне будет вас не хватать. Все дело в этом.

Сара улыбнулась с облегчением.

– Мне тоже будет вас не хватать.

Пэрин взял ее за руки и крепко сжал их.

– Я говорю серьезно, Сара.

– Я тоже!

Он внезапно выпустил ее руки.

– Идите, вас ждут.

Сара растерянно двинулась к двери; ей показалось, что он опять рассердился.

– Давайте еще поговорим об этом позже, хорошо?

– Да, да.

Он отмахнулся, не глядя на нее, и углубился в кипу бумаг у себя на столе. Сара вышла, недоуменно хмурясь.

Ее класс собирался дважды в неделю после обеда в подвале пятиэтажного кирпичного здания, принадлежавшего эмигрантской общине на Форсайт-стрит. Все ее ученики (за исключением мистера Иелтелеса) уже более или менее свободно владели английским, поэтому Сара преподавала им не язык, а скорее основы американской культуры.

Некоторые переселились в Соединенные Штаты совсем недавно, другие – несколько лет назад. Почти не прибегая к ее помощи, они обсуждали все, что было связано с этой удивительной незнакомой страной, которая стала их родиной. В этот день они, как всегда, не стали дожидаться ее прихода: когда появилась Сара, жаркая дискуссия была в самом разгаре.

Мистера Иелтелеса она опять застала в классе с папиросой. Сара грозно нахмурилась, он тут же бросил папироску на пол и раздавил, как ядовитое насекомое. Таков был их обычный ритуал, повторявшийся при каждой встрече и доставлявший удовольствие обоим. Она заняла место в середине составленных полукругом стульев и громким «учительским» голосом сказала:

– Добрый день, дамы и господа.

Восемь голосов ответили хором:

– Добрый день, миссис Кокрейн. – Общий разговор сразу же возобновился.

– Где Наташа? – спросила Сара, наклонившись мистеру Йелтелесу.

Он взглянул на нее с безмятежной улыбкой и пожал плечами. Его брови поднялись чуть ли не до линии серебристо-седых волос.

– Еще нет, – ответил он, после чего перешел на свой обычный, хорошо заученный репертуар: – Нужны подтяжки? Пуговицы для воротничков? Чулки по шесть центов, хороший гешефт.

– Мы это позже обсудим. Рашель? Мы все хотим послушать, о чем вы говорите с Катриной.

Постепенно шум в комнате стих, участники дискуссии перестали говорить все разом и стали слушать друг друга. Смуглый красавец Константин, армянин из Турции, темпераментно жестикулируя, рассказал о том, как ему приходится отражать амурные поползновения жены хозяина. В Америку Константин приехал шесть лет назад и начал работать продавцом газет, а теперь служил официантом в русской чайной и впитывал в себя, как губка, ученые споры посещавших ее интеллектуалов левого толка. Константин хотел поступить в городской колледж, а потом стать драматургом: это была мечта его жизни. Однако была у него и более скромная задача – соблазнить Рашель, – причем он считал, что проделал уже больше половины пути к достижению цели.

– Ну хватит, – недовольно огрызнулся мистер Клейман, обойщик.

– Ja [7], хватит, – поддержала его жена. Им хотелось обсудить более насущную житейскую проблему: следует ли миссис Клейман отказаться от работы на табачной фабрике, чтобы завести ребенка, или продолжать трудиться, чтобы супруги получили возможность переехать в более комфортабельную квартиру. Спор закончился именно так, как заканчивались все споры, имевшие хотя бы отдаленное отношение к денежным делам: все посмотрели на миссис Кокрейн. Последнее слово всегда оставалось за ней.

Сара никогда даже намеком не упоминала о своей личной жизни, никто из ее учеников не знал, как она проводит время вне Форсайт-стрит. Она старалась одеваться как можно проще и ездила на работу, пользуясь надземной веткой метрополитена на Третьей авеню. И тем не менее, хотя она понятия не имела, как это произошло, всей общине стало известно, что миссис Кокрейн – очень состоятельная дама. Это сделало ее предметом всеобщего любопытства. Для них она стала сверкающим символом американского успеха, а тот факт, что она тоже приехала в Соединенные Штаты из Старого Света, лишь усиливал ее притягательность.

В разговоре выяснилось, что Клейманы хотели бы переехать в трехкомнатную квартиру на Кристи-стрит, потому что там есть плита, ванная комната и ватерклозет, но арендная плата составляет тридцать долларов.

– А вы не думали завести ребенка? – напрямую спросила Сара. В ее классе всегда царила полная откровенность.

Мистер Клейман ответил:

– Ну… вы же понимаете, нам бы очень хотелось, мы об этом мечтаем, мы ждали…

И тут миссис Клейман вдруг ударилась в слезы. Всем стало неловко.

– Ну что ж… – тихо начала Сара, – пожалуй, о Кристи-стрит нам лучше позабыть. Миссис Эйкерз рассказала мне о жилом доме на Эй-авеню с двухкомнатными квартирами по двадцать два доллара в месяц. Правда, ватерклозетов у них нет, но дом чистый и район приличный. Могли бы вы платить на семь долларов больше, чем сейчас, как вы думаете? Если да, то вы могли бы уйти с работы и завести ребенка.

Ее предложение было единодушно одобрено. План показался всем безупречным, а миссис Клейман добавила, что могла бы заработать семь лишних долларов в месяц и даже больше, сидя дома и пришивая кружевные воротнички к английским блузкам для швейной мастерской, в которой работала Рашель. Восемь пар глаз уставились на Сару с таким восхищением, словно это не она, а сам Морган [8] лично посоветовал им, как лучше устроить их финансовые дела. Сара, чтобы отвлечь от себя внимание, спросила Рашель, как идут дела в мастерской.

Это был опрометчивый шаг. Рашель была членом местного профсоюза, и ее пламенные речи, обличавшие алчность и жестокость администрации, с каждым разом становились все более громкими и пространными. Сара попыталась направить разговор в другое русло, но вдруг, случайно повернув голову, заметила стоявшую в дверях Наташу.

– Входи, – позвала Сара. – Иди сюда, Таша, присоединяйся к нам!

Разговор продолжался без передышки, пока Наташа бочком пробиралась между стульями, чтобы занять свое привычное место рядом с мистером Йелтелесом. Сара приветливо улыбнулась ей, но девушка наклонила голову и еще плотнее закуталась в шаль.

– С тобой все в порядке? – спросила Сара. Наташа решительно тряхнула головой, не глядя ей в глаза.

Нет, с ней явно что-то было не в порядке, она была сильно расстроена. Сара перестала прислушиваться к обсуждению спектакля, поставленного в новом театре на Бауэри-стрит [9], и в конце концов распустила класс на десять минут раньше положенного времени. Мистер Йелтелес, как всегда, хотел поболтать с ней после урока, но на этот раз Сара не могла себе позволить выслушивать его «майсы» [10], стоя под дверями классной комнаты, пока он курил свои папиросы. Когда Наташа поднялась, чтобы уходить, Сара задержала ее.

– Останься, нам надо поговорить, – предложила она, схватив холодную руку девушки, пока остальные прощались и по одному выходили из класса. – Что случилось? У тебя расстроенный вид.

Блестящие черные глаза скользнули в сторону, избегая ее взгляда.

– Нет-нет, все в порядке. Извините за опоздание. Я не могла прийти раньше.

– Пойди сюда и сядь.

Сара указала на деревянную скамью, тянувшуюся вдоль стены. Девушка заколебалась, но в конце концов все-таки села. Сара следила за ней с недоумением. Наташа всегда была молчалива и держалась замкнуто, но Сара считала, что в последнее время они стали друзьями, а сейчас ее как будто подменили.

– Ты не заболела?

Наташа отрицательно покачала головой.

– Тогда в чем же дело? Почему ты опоздала?

Губы у Наташи дрожали, казалось, она вот-вот заплачет. Шаль соскользнула у нее с плеча, девушка потянулась за ней, и Сара увидела, что рукав ее ярко-красного платья разорван до локтя.

– Таша! Что случилось? – Она схватила девушку за плечи и заставила ее посмотреть себе в глаза. – Тебя кто-то обидел? Скажи мне!

– Да, да…

Закрыв лицо руками, Наташа быстро заговорила на причудливой смеси немецкого, русского и румынского. Сара схватила ее за запястья и заставила опустить руки.

– Говори по-английски, Наташа, – строго приказала она, встряхивая девушку за плечи. – Расскажи, что с тобой произошло.

Судя по виду, Наташа была на грани истерики.

– О миссис Кокрейн, мне так страшно!

– Почему?

– Мужчина… он ходит за мной. Сегодня он застал меня одну и он… трогал меня. Я вырвалась и побежала, а он сказал, что меня поймает!

– Боже милостивый! Кто он такой? Ты его знаешь?

– Нет. Он похож на грека или на турка, я не знаю. Он такой большой… сильный…

– Что он тебе сделал?

– Он трогал меня вот здесь, – Наташа указала на свою грудь. – Я возвращалась домой с работы – поесть что-нибудь перед уроком. В подъезде моего дома никого не было, и он поймал меня там.

Наташа жила одна в доходном доме на Четвертой авеню, в убогой комнатушке.

– Ты говоришь, что он преследовал тебя и раньше?

– Да, часто.

– И ты никогда никому о нем не рассказывала?

– Нет. До сих пор он меня не трогал, он только… говорил. А теперь я боюсь идти домой, – пожаловалась Наташа.

Она опять закрыла лицо руками.

Сара обняла ее за плечи и выждала, пока Наташа не перестала дрожать. Потом она помогла девушке подняться на ноги.

– Идем, мы должны все рассказать мистеру Мэттьюзу, а потом обратимся в полицию.

– В полицию? Нет!

Сара увидела страх, промелькнувший в черных цыганских глазах Наташи.

– Но они тебе помогут, Таша. Не надо бояться, с тобой ничего плохого не случится, я обещаю. Ведь ты мне доверяешь?

– Да-да, вам я верю, но…

– Тогда идем. Мы вместе поговорим с полицией. Они разыщут этого человека, и ты будешь в безопасности.

Сара протянула руку. Помедлив минуту в нерешительности, Наташа взяла ее, и обе женщины вместе поднялись по лестнице.

4

– Хочешь чаю, Лорина? Я позвоню и попрошу подать. А может, выпьешь что-нибудь покрепче?

– Нет, я и так обойдусь. Не стоит заставлять слуг заваривать чай дважды.

– Но в таком случае почему бы тебе просто не остаться к чаю?

Лорина скорчила гримаску, которую Сара без труда разгадала; «Потому что не хочу встречаться с твоим мужем».

– Я не останусь к чаю, но непременно дождусь появления мистера Макуэйда. Мне любопытно на него взглянуть. Да, извини, так ты говорила, что вы вызвали полицию. И что же дальше?

– Мы вызвали полицию, – продолжала рассказ Сара. – Они пришли и все записали, а потом проводили Наташу до дому, чтобы все осмотреть на месте и убедиться, что ей ничто не угрожает. Я чувствую себя совершенно беспомощной, Лорина. Это так ужасно! Я дала ей денег. Сама не знаю зачем. Просто это единственное, что пришло мне в голову. Она не хотела брать, но я ее заставила.

– Может, она найдет себе другое жилье?

– Может быть. Но что толку, если этот мужчина и в самом деле ее преследует?

Лорина сочувственно покачала головой.

– Ты с ней уже говорила после того случая?

– Нет. Я звонила Пэрину вчера и сегодня утром. Он сказал, что Джонатан дважды заходил к ней домой, чтобы проверить, все ли с ней в порядке.

– Кто такой Джонатан?

– Один из членов общины. Он живет в общежитии при школе и учится на социального работника.

– А эта девушка и вправду цыганка? Как ее фамилия?

– Эминеску. Ее мать была цыганкой; она говорит, что ее отец был графом.

Лорина скептически покачала головой, а Сара в ответ улыбнулась и пожала плечами.

– Она приехала в Америку совсем одна?

– Да, где-то два года назад. В первое время она торговала рыбой с лотка на Дилэнси-стрит.

– Матерь Божья!

– Зато теперь она работает на швейной фабрике. Она прекрасная портниха – видела бы ты, как она одевается! И все себе шьет сама из лоскутов и остатков, которые хозяин разрешает ей забрать домой. Просто картинка из модного журнала!

Не в силах усидеть на месте, Сара поднялась с кресла и подошла к окну гостиной. Майское небо было ясным и безоблачным. Пара воробьев вила гнездо в ветвях клена. Птички то и дело выпархивали из зеленой кроны и вновь скрывались среди листвы, неся в клювах соломинки. 32-я улица являлась тихим, чистым, уютным бастионом респектабельности и благополучия. Целый мир отделял ее от перенаселенных многоквартирных домов на Четвертой авеню. Что сейчас делает Таша? Сидит запершись в своей убогой комнатенке и прислушиваясь к каждому шороху за дверью?

– Нет никакого смысла так себя изводить по этому поводу, Сара, – мягко заметила Лорина.

– Да, я знаю, но… она так беспомощна! Полиции Таша не доверяет, и я ее отлично понимаю. Чем они могут ей помочь?

– О, я уверена, с ней все будет в порядке. Возможно, этот мужчина хочет просто напугать ее.

– Хотела бы я познакомить тебя с ней. Тебе понравится ее независимость. К тому же она такая необычная: не то чтобы красивая в общепринятом смысле слова, но, раз увидев, ее уже никогда не забудешь.

– Иди сюда, – попросила Лорина, похлопав по дивану рядом с собой. – Давай-ка сменим тему и немного поговорим обо мне.

Сара улыбнулась, догадавшись, что таким способом подруга пытается ее развеселить, и села с нею рядом.

– Да, мне бы очень хотелось услышать, что у тебя нового. Как продвигаются твои занятия живописью?

– Скучища, – поморщилась Лорина.

– Правда? Но мне казалось, что ты влюблена в мистера… Уотсона?

– Уитсона. Это было жестокое разочарование. Выяснилось, что он ничего из себя не представляет. Просто мыльный пузырь.

– Мне очень жаль.

– Поэтому я решила съездить в Париж.

Сара рассмеялась, но тут же осеклась, увидев, что Лорина не присоединилась к ней.

– Ты это серьезно?

– Абсолютно.

Откинувшись на спинку дивана, Сара спросила:

– Когда?

– Через пару недель. Ну что ты так на меня смотришь? В конце концов, ты сама собираешься бросить меня на все лето и укатить в Ньюпорт!

Глупо было чувствовать себя такой обездоленной и уж тем более ощущать это нелепейшее желание расплакаться.

– Ты совершенно права. Но Париж так далеко!

– А ты знаешь, Сара, что теперь можно позвонить туда по телефону?

Сара безнадежно махнула рукой.

– Знаю, но когда Бен позавчера попытался дозвониться в Лондон одному из своих партнеров, им пришлось буквально надрываться, чтобы услышать друг друга. В конце концов они просто бросили трубки. Но я рада за тебя, Лорина, честное слово, я очень рада. Что ты собираешься делать?

– Заниматься живописью. В Лувре, с художником по имени Жан Лакур. Сара, ты только вообрази: Лакур – гений, и он согласился заниматься со мной!

– Ты мне никогда раньше не говорила о своих планах. – Сара изо всех сил старалась, чтобы в ее голосе не прозвучал упрек.

– Я никогда не думала, что он согласится меня взять. У меня не было никаких шансов – это все равно, что грезить наяву. Но он написал мне и сообщил, что в моей работе чувствуется «наполненность». Наполненность! Представляешь?

Лорина схватила Сару за обе руки и крепко сжала их.

Сара засмеялась, но не успела сказать ни слова в ответ: в эту самую минуту в дверях появилась горничная.

– Мистер Макуэйд, мэм.

Хозяйка дома встала, чтобы приветствовать мистера Макуэйда. Она уже успела позабыть, насколько он высок ростом. Его одежда была выдержана в самом строгом вкусе – серый сюртук с шелковыми отворотами, черные брюки, галстук более темного оттенка серого цвета, повязанный широким узлом, – но Макуэйд носил ее с таким бессознательным щегольством, что она казалась последним криком моды.

– Как это любезно с вашей стороны – прийти к нам в воскресенье, – сказала Сара, пожимая ему руку. – У моего мужа такое напряженное расписание… Я знаю, это часто создает неудобства для других.

– Вовсе нет, я был рад прийти, – Алекс улыбнулся, и она обратила внимание на то, чего при первой встрече – в искусственном освещении у «Шерри» – не заметила: глаза у него были ярко-синие, а черные ресницы – длинные, как у женщины.

Она отвела его к дивану, в углу которого, по-прежнему свернувшись как кошка, сидела Лорина.

– Лорина, это мистер Макуэйд, наш новый архитектор. Мисс Хаббард – моя старая подруга.

Лорина протянула ему руку для приветствия с хорошо знакомой Саре обворожительной улыбкой, полной сдержанного возбуждения. Она всегда так улыбалась, когда знакомилась с мужчиной, которого находила интересным. Сара откинулась в кресле, скрестив руки на груди, пока они весело и непринужденно болтали вдвоем. Уже через несколько минут выяснилось, что у них есть общие знакомые. Интересно, мистер Макуэйд находит Лорину привлекательной? Что за глупый вопрос, одернула себя Сара. Все мужчины без ума от Лорины.

Изящная, миниатюрная, как девочка-подросток, она с первого взгляда поражала своей женственностью. На умном насмешливом личике выделялись зеленые глаза – огромные и выразительные. Вот разве что ее эксцентричная манера одеваться могла отпугнуть некоторых. К примеру, в этот день Лорина сама могла бы сойти за цыганку в расшитой бисером оранжево-желтой блузе. На голове она соорудила тюрбан из индийского шарфа, скрыв под ним свои красивые каштановые волосы, которые стригла слишком коротко вопреки моде.

Еще раз обворожительно улыбнувшись мистеру Макуэйду, Лорина грациозно распрямилась и поднялась с дивана.

– Мне ужасно не хочется уходить, но придется: я обещала друзьям посмотреть, как они репетируют в театре «Де-Уитт».

Сара услышала об этом впервые. Она бросила взгляд на часы. Около четырех: скоро вернется Бен. Он был неизменно груб с Лориной, поэтому она по мере возможности старалась его избегать. Сара часто спрашивала себя, что ему больше всего не нравится в Лорине: ее взгляды, во всем противоречившие его собственным, или же попросту тот факт, что она дружила с Сарой и он не мог помешать их дружбе?

– Я тебе позвоню, Сара, – пообещала Лорина, накидывая на плечи шаль с бахромой.

– Да уж, будь добра. Я хочу все узнать о Париже.

– До свидания, мистер Макуэйд. Рада была с вами познакомиться.

– Я тоже очень рад.

Они опять пожали друг другу руки, и Лорина покинула комнату, оставив за собой пряный аромат лимона и гвоздики, составлявший основу ее духов.

– Прошу вас, садитесь, – пригласила Сара, и мистер Макуэйд занял только что освободившееся место на диване. – Не могу понять, почему Бен так задерживается. Разумеется, он знает, что вы придете к чаю.

Собственно, Бен сам велел ей пригласить Макуэйда к чаю, чтобы увидеть обновленный план ньюпортского особняка до своего отъезда в Чикаго.

– Я вижу, вы принесли свои «синьки» – так вы их называете? – И она указала на картонный футляр в виде длинной трубки, который он поставил на пол у ног.

– Нет, это предварительные разработки; «синьки» появятся несколько позже.

– Понятно.

– И вообще мы обычно называем их «строительной документацией»: именно на этом этапе уточняются все размеры, появляется разметка оконных и дверных проемов и тому подобное. Но вашему дому до этого пока еще далеко.

– Сколько же потребуется времени, чтобы его построить?

– Многое будет зависеть от погоды. Если сможем начать в июне, то к сентябрю, наверное, закончим.

– Так скоро?

– Это без внутренних работ. Справить новоселье раньше Рождества вам не удастся.

По выражению его лица Сара догадалась, что в глубине души он поражен ее неведением. Он почему-то заранее считал, что ответы на все эти вопросы ей уже известны. Его недоумение ничуть не удивило Сару: ведь предполагалось, что это ее дом, и именно поэтому ей было поручено надзирать за ходом работ. Откуда же Макуэйду было знать, что ее мнение по поводу новой архитектурной затеи интересует Бена не больше, чем, к примеру, мнение Майкла, и что ее советы ему совершенно не нужны?

– Хотите посмотреть чертежи?

Сара заколебалась. Конечно, ей было любопытно взглянуть на дом, но, поскольку от нее все равно ничего не зависело, она не видела смысла в изучении чертежей.

– Давайте лучше подождем Бена, – уклончиво предложила Сара.

– Хорошо.

Ей показалось, что Макуэйд немного разочарован. Часы с курантами пробили четверть часа.

– Я уверена, что муж скоро вернется, но, может быть, вы хотите выпить чаю до его прихода?

– Нет, спасибо, я подожду.

– Чего-нибудь спиртного?

– Спасибо, не нужно.

Сара постаралась скрыть свое замешательство и спокойно встретила его обескураживающе прямой взгляд. Его манеры были безупречны; на всем протяжении их краткого знакомства он вел себя как истинный джентльмен. Тем не менее вот уже второй раз, оставаясь с ним наедине, она начинала нервничать, хотя и сама не понимала, почему.

– Давно вы живете в этом доме? – спросил Макуэйд.

– Восемь лет.

– Значит, вы с Беном въехали сюда не вместе?

– Нет, он купил его за год до того, как мы познакомились.

Макуэйд перебросил одну длинную ногу через колено другой, оглядывая гостиную, и Сара попыталась угадать, о чем он думает. Его красивое лицо оставалось невозмутимо доброжелательным и любезным, но она не сомневалась, что это маска. Просто он ведет себя дипломатично. Но вот интересно, что он на самом деле думает о ее доме… и о ней самой?

Алекс и сам не сумел бы объяснить, что он думает. Миссис Кокрейн и ее дом представлялись ему двумя крайностями, которые он никак не мог совместить в уме, не говоря уж о том, чтобы их примирить. Вот она сидит напротив него – непринужденная и элегантная. Золотистые волосы собраны на макушке затейливым узлом. Многие женщины пытались соорудить подобную прическу, но очень немногим это удавалось, а у нее все выходило как будто само собой. Ему очень понравился ее черный шелковый костюм с задорным жилетиком мужского покроя и мужским галстуком.

Утонченная, светская, очаровательная, хорошо воспитанная – она сидела, не касаясь спинки уродливого кресла, в претенциозной комнате, обставленной не просто безвкусной, но чудовищно безобразной мебелью. В этой обстановке Сара выглядела не просто чужой, а бесконечно далекой, словно прекрасная экзотическая птица, случайно залетевшая в курятник.

Алекс много думал о ней со времени их последней встречи, и не только по той простой причине, что она привлекала его как женщина. Загадка ее замужества интриговала его ничуть не меньше. Мысленно он все время возвращался к вопросу о том, что представляет собой ее совместная жизнь с таким человеком, как Бен Кокрейн. А теперь ко всему прочему добавилась еще и загадка этого злосчастного дома. Алекс разгладил усы и спросил самым невинным тоном:

– Вы не могли бы показать мне дом? Пока мы дожидаемся вашего мужа.

Ему показалось, что миссис Кокрейн помедлила в нерешительности, но секунду спустя она грациозно поднялась на ноги и со словами «Да, конечно» вывела его из гостиной.

Они пересекли темный и мрачный, как сарай, холл, прошли по коридору мимо углубленного в пол пальмового сада и попали в другую гостиную – еще более помпезную и безвкусную, чем предыдущая, хотя Алексу казалось, что такого быть не может. Без особого энтузиазма миссис Кокрейн указала ему на самые приметные черты обстановки: панели и плинтусы английского дуба, стены, обтянутые алым сафьяном с золотым тиснением, портьеры, сделанные из расшитой гранатами и жемчугом парчи, некогда служившей алтарным покровом в старинной испанской церкви. Она пояснила, что эти драгоценные портьеры отделяют гостиную от примыкающего к ней музыкального салона.

Без ее подсказки Алекс обратил внимание на установленную возле камина китайскую керамическую статуэтку до колена высотой, изображавшую мопса, и на аляповатый газовый фонарь, низко висевший над оттоманкой с обивкой из узорчатой дамасской ткани. Именно эти две точки неожиданно создали в интерьере комнаты эффект застывшей карусели, загромождавшей и поглощавшей все свободное пространство.

– Кто занимался внутренней отделкой этого дома? – спросил он.

– Паркер и Стайн, насколько мне известно. – Само по себе это многое объясняло: декораторы Паркер и Стайн специализировались на претенциозной, бьющей в глаза роскоши. Но без помощи хозяина дома, решил Алекс, даже им не удалось бы добиться такой вопиющей безвкусицы.

Миссис Кокрейн показала ему столовую и оранжерею, бильярдную и курительную, несколько малых гостиных и салонов. Однако наибольшее впечатление на Алекса произвел кабинет Кокрейна: коллекция варварского на вид средневекового оружия, поистине чудовищное нагромождение оленьих и бараньих голов, на редкость бездарных гравюр со сценами охоты, ковров из медвежьих, тигровых и леопардовых шкур, птичьих чучел, насаженных на искусственные ветки, свисающей со стены пары снегоступов. И все это на фоне панелей мореного до черноты ореха, французских гобеленов, восточной керамики, явно поддельных антикварных безделушек и еще бог знает какой дребедени, втиснутой в большую, темную, донельзя мрачную комнату. Даже миссис Кокрейн не сумела скрыть свое отвращение и осталась в дверях, пока он осматривал кабинет.

Они направились обратно в первую гостиную. Оба подавленно молчали. Пока пересекали вестибюль, входная дверь распахнулась, и маленький светловолосый мальчик ворвался внутрь.

– Мама! – закричал он, да так и застыл в удивлении, увидев рядом с матерью незнакомого мужчину.

Сначала Алекс подумал, что у Кокрейнов, должно быть, двое детей: он не мог поверить, что перед ним семилетний Майкл. Этому мальчику можно было дать скорее пять, чем семь, он был хрупок до болезненности, голова держалась на худенькой шейке, до того тонкой, что Алекс мог бы обхватить ее двумя пальцами. У малыша были льняные волосы, кожа цвета снятого молока, острые плечики и коленки. Но оказалось, что это все-таки Майкл, потому что Сара сказала:

– Привет, дорогой, войди и поздоровайся с мистером Макуэйдом. Это мой сын Майкл.

Они торжественно пожали друг другу руки. Мальчик перекинул через плечо пару роликовых коньков: на короткой курточке, надетой поверх русской косоворотки, остались пыльные следы от колесиков. Торопливо и сбивчиво он рассказал Алексу, что вернулся с игровой площадки при лицее Ленокса, где научился кататься задом наперед.

– Хотите, я вам сейчас покажу? – спросил он робко, потом отбросил смущение и умоляюще потянул мать за рукав. – Мамочка, давай выйдем, и ты посмотришь, как я катаюсь! Ну пожалуйста, я буду только на тротуаре, честное слово!

– Я же велела тебе подождать! – донесся из-за дверей раздраженный женский голос, а затем на пороге показалась его обладательница.

Увидев в вестибюле незнакомого человека, она на мгновение опешила. Алекс про себя отметил, что ее недовольная физиономия вполне соответствует голосу. Средних лет, невысокого роста, с уже расплывающейся фигурой, эта женщина заплетала свои седеющие светлые волосы в жидкие косички и закалывала их на макушке.

– Он весь день от меня убегает, – обиженно пожаловалась она Саре, разматывая шерстяной шарф, слишком теплый для майского дня, и утирая выступивший на озлобленной багровой физиономии пот.

Мальчик уставился в пол, но то ли с покаянным, то ли с упрямым выражением, Алекс не мог бы сказать наверняка.

– Нехорошо так шалить, Майкл, – без особого возмущения пожурила сына Сара, – ты должен слушаться миссис Драм. Идем, тебе надо выпить чаю, а потом…

– Разве ты не хочешь посмотреть, как я катаюсь на роликах? У меня здорово получается, мамочка, правда-правда! Идем, я покажу…

– Он должен умыться перед чаем, – властно вмешалась миссис Драм. – В жизни не видела второго такого грязнули! Это не мальчик, а настоящий трубочист. Ступайте наверх, молодой человек, вам нужно переодеться.

Сара опустила руку на затылок Майкла.

– Знаете, миссис Драм, я думаю, на этот раз мы можем сделать исключение. Он умоется чуть позже. Благодарю вас за труды, я пришлю его наверх через полчаса.

Алекс и Майкл переводили взгляды с одной женщины на другую, оба зачарованные идущей между ними молчаливой войной. Битва оказалась короткой, но жестокой. Круглые выцветшие глаза миссис Драм потемнели от возмущения, ее бесцветные губы вытянулись в ниточку.

– Очень хорошо, миссис Кокрейн, – отчеканила она с ледяным безразличием, потом повернулась и начала тяжело взбираться вверх по широкой, обшитой дубом лестнице, пока все трое провожали ее взглядами.

– Ну что ж… – тихо сказала Сара, чувствуя, как краска смущения заливает ей щеки.

Она искоса бросила взгляд на полное живейшего любопытства лицо мистера Макуэйда, а сама тем временем взяла руки Майкла в свои и принялась изучать его ладони.

– Боже милостивый, миссис Драм права! – прошептала Сара и, не удержавшись, рассмеялась, а Майкл подхватил ее смех.

В эту минуту, когда они стояли рядом и лица у обоих возбужденно горели, как у пары заговорщиков, его особенно поразило сходство между матерью и сыном. Интересно, в детстве у Сары Лонгфорд были такие же льняные, почти белые волосы? Сейчас они приобрели золотисто-медовый оттенок и в солнечном свете, падавшем из открытых дверей, казались особенно тяжелыми и густыми. Зато глаза у матери и сына были совершенно одинаковые – серо-голубые, изменчивые, смешливые.

Сара выпрямилась.

– Дорогой мой, ты и вправду похож на трубочиста. Пойди и вымой руки, – строгим, не допускающим возражений голосом сказала она, указывая Майклу на дверь ванной в конце коридора. – А потом приходи к нам, мы будем в голубой гостиной.

– Хорошо.

– И оставь коньки у двери.

– Ладно!

Майкл убежал. Сара улыбнулась Алексу, чувствуя себя с ним более свободно, чем раньше.

– С миссис Драм не так-то легко ладить, – призналась она.

– Я так и понял. Зачем же вы ее держите?

– О… мы к ней привыкли, – уклончиво ответила Сара. – К тому же Майкл так быстро растет… Скоро он вообще сможет обходиться без няни.

Она подошла к столу, стоявшему в холле, и позвонила в колокольчик. Когда появилась служанка с подносом, Сара повернулась к Алексу и со словами «Прошу вас» прошла впереди него обратно по обшитому дубовыми панелями коридору в гостиную.

После осмотра дома голубая гостиная показалась Алексу почти что скромной, во всяком случае, не столь кричаще безвкусной, как другие комнаты, и он предположил что именно по этой причине миссис Кокрейн предпочитает принимать в ней визитеров.

– Не могу понять, почему задерживается Бен, – повторила она с извиняющейся улыбкой, разливая чай по чашкам из тонкого, как бумага, полупрозрачного фарфора.

Очевидно, подумал Алекс, женщина должна непременно родиться в Англии, чтобы природа наградила ее способностью столь царственным и в то же время непринужденным жестом передавать гостю чайную чашку. Научиться этому невозможно.

Он поддерживал с хозяйкой ни к чему не обязывающий светский разговор, а мысли его тем временем следовали хорошо знакомой, давно протоптанной дорожкой. Так бывало всякий раз, когда ему встречалась красивая женщина. Не приударить ли за ней? Он привычно взвешивал в уме все «за» и «против», оценивая возможность уложить ее в постель и те препятствия, которые могли бы возникнуть на пути к цели.

Легко ли будет склонить к любовному роману Сару Кокрейн? Ее неудачное замужество можно было считать скорее преимуществом, а не преградой. И хотя она по-прежнему вела себя с ним очень сдержанно, опыт подсказывал Алексу, что нет на свете ничего более обманчивого, чем внешняя холодность женщины. Если уж она решится на отчаянный поступок, ничто ее не остановит.

Однако он и не рассчитывал на легкую победу. Во-первых, она была добра. Искренняя доброта просвечивала в ее мягкой манере расспрашивать его о делах и о нем самом, в том, как она обращалась с сыном. При подобных обстоятельствах Алексу было нелегко (не сказать, чтобы совсем невозможно, но гораздо труднее, чем обычно) решиться на хладнокровное обольщение.

Взять, к примеру, Констанцию. У нее в характере было немало хороших черт, но сочувствие к окружающим в их число, безусловно, не входило. А миссис Кокрейн обладала еще одним качеством, для которого Алекс не мог подобрать подходящее название. Может быть, благородство чувств? Ему не хотелось называть это порядочностью, что разрушала бы все его планы на корню, но – как ни называй – все равно это уменьшало шансы на успех.

По крайней мере, решил Алекс, действовать надо не спеша. И как можно более осмотрительно, потому что до сих пор он ни разу не нарушал строгого правила, предписанного самому себе, – держаться подальше от жен заказчиков. Ему всегда казалось, что награда не стоит затраченных усилий и не оправдывает риска. Но это было так до сегодняшнего дня. Что само по себе казалось странным, так как наибольшую выгоду он мог бы получить, удовлетворив амбиции Бена Кокрейна.

Майкл бегом ворвался в комнату, словно все еще мчался на роликовых коньках. Тихий упрек из уст матери в мгновение ока превратил его в безупречного маленького джентльмена. Влажные светлые волосы все еще хранили следы гребешка: он явно постарался привести себя в порядок ради гостя и предстать в наилучшем виде. Мальчик вежливо уселся рядом с Алексом на диване и принялся уплетать тонкие, как папиросная бумага, бутерброды, печенье с корицей и бисквитные пирожные, запивая все это горячим шоколадом.

Обычно Алекс не находил общего языка с детьми, но к Майклу сразу же проникся теплым чувством. Поначалу он собирался очаровать Майкла, чтобы завоевать расположение его матери, но кончилось тем, что очарованным оказался он сам. Он не мог бы с уверенностью сказать, чем его так покорил этот маленький мальчик: то ли своим умением держаться, то ли мгновенными переходами от серьезности к детской непосредственности и обратно. Во всяком случае, Майкл изо всех сил старался вести себя хорошо и мужественно поддерживал «взрослый» разговор. Он с лестным почтением встретил известие о том, что Алекс архитектор, а когда узнал, что чертежи «папочкиного нового дома» находятся в загадочной картонной трубке, стал умолять, чтобы ему позволили их посмотреть.

– Вы вовсе не обязаны… – запротестовала Сара, когда Алекс согласился.

Он заверил ее, что для него это не составляет труда, а сам внутренне поразился тому, насколько ее безразличие не вяжется с живейшим интересом, проявленным ее сыном к дому, в котором им обоим в скором времени предстояло жить.

Открыв футляр, Алекс расстелил чертежи на середине широкого дивана и придавил края подушками. Майкл долго разглядывал их молча. Наконец, почувствовав, что надо что-то сказать, и он произнес «Очень мило» таким фальшивым, по-взрослому вежливым тоном, что Алекс с трудом сдержал улыбку. Чертежи явно разочаровали Майкла. Самыми простыми словами Алекс попытался объяснить мальчику, что означают все эти аккуратные линии на плане.

Сара встала со своего места. Объяснения мистера Макуэйда наконец-то пробудили в ней любопытство: ей захотелось взглянуть на его работу. Поначалу она ощутила то же разочарование, что и Майкл: эти наброски лишь в самой отдаленной степени напоминали дом и куда больше походили на какую-то паутину или клубок проволоки со стрелками и цифрами, разбросанными тут и там в полном беспорядке. Но ее точка зрения изменилась, когда он объяснил, что это вид сверху, это – сбоку, а это – поперечный разрез.

– Почему бы вам просто не нарисовать дом? – спросил Майкл.

Его застенчивость исчезла, он вел себя совершенно естественно.

– Но я так и сделал! – стоял на своем Алекс. – Для всех тех людей, что будут работать над этим домом, нужны именно такие чертежи.

– Но как же выглядит дом?

Алекс нахмурился, обдумывая ответ. Потом он решительно перевернул верхний лист, вытащил из внутреннего кармана карандаш и начал рисовать. Майкл опустился на колени, положил скрещенные руки на край дивана, оперся на них подбородком и застыл в напряженном ожидании.

Сара присела на валик дивана и стала рассматривать гостя, увлеченно рисующего на листе ватмана. Каштановые волосы упали ему на лоб, движения руки были уверенными и легкими.

При первой встрече она сочла его красивым мужчиной, но он ей не понравился. Зато сегодня она изменила свое мнение. Разумеется, потому что он по-доброму отнесся к Майклу. Нет, не только поэтому. Осмотрев дом, он наверняка ужаснулся, но не выдал своего отношения ни единым намеком. Даже бровью не повел.

Сара чувствовала, что он гордится своей работой и хорошо разбирается в своем деле. Значит, ему потребовалось немалое самообладание, чтобы – щадя ее чувства по доброте душевной – сдержать свое профессиональное возмущение и сделать вид, что безобразный особняк не кажется ему отвратительным.

Кроме того, ей понравились его манеры. Он держался естественно и непринужденно, легко поддерживал разговор. Сара охотно верила, что женщины находят его неотразимым: в этом она была с ними совершенно согласна. Мистер Макуэйд произвел на нее впечатление, но это не слишком волновало Сару. Такое с ней бывало очень редко, но иногда все-таки случалось: ей уже и раньше доводилось сталкиваться с мужчинами, каждый из которых чем-то ее привлекал и при других обстоятельствах («в другой жизни», как она говорила) мог бы стать ей близок.

Но о другой жизни и о других обстоятельствах не приходилось даже мечтать. Поэтому Сара могла смело наслаждаться обществом мистера Макуэйда, любоваться его внешностью, даже слегка флиртовать с ним, не подвергая риску ни его, ни свои чувства и не выходя за рамки вежливой отчужденности, помогавшей ей скрывать свою внутреннюю жизнь от посторонних.

– Почему вы так двигаете рукой, когда рисуете? – с любопытством спросил Майкл.

Саре тоже хотелось услышать ответ: она заметила, что он слегка вращает карандаш пальцами, нанося штрихи на бумагу.

– Вот так? Это для того, чтобы грифель не тупился. Линии получаются четкие, не размазанные.

– Здорово. А это что? – Майкл указал пальцем на рисунок.

– Каретный сарай и конюшни.

– А-а, понятно. А это?

– Теплица.

Сара тяжело вздохнула. Теплица? Только этого им не хватало для полного счастья в дачном домике на берегу океана.

– А вот это? – продолжал Майкл.

– Бассейн.

– Бассейн? – не удержалась от восклицания ошеломленная Сара. – Но разве дом стоит не на воде? На самом берегу бухты?

Алекс сделал над собой усилие, чтобы его голос звучал нейтрально.

– Да, но Бен решил, что бассейн будет как раз кстати на случай, если кто-то из гостей предпочитает плавать в пресной воде. К тому же он будет с подогревом, так что вы сможете купаться в любое время года.

– С подогревом… – растерянно повторила Сара, ошеломленная грандиозными планами мужа.

– Правда, он очень большой? – заметил Майкл.

«Устами младенца…» – усмехнулся про себя Алекс, продолжая делать наброски.

– Да, верно. У тебя будет много места для игр.

– Из чего он будет построен? – безучастно спросила Сара.

– Из розового известняка.

Майкл подсчитал вслух все пристройки и ответвления – четыре – и перешел к каминным трубам. Их оказалось семь, но Алекс знал, что это еще не предел.

– Выглядит прямо как настоящий замок, – с восхищением заметил Майкл.

– Это… что-то вроде виллы? – спросила Сара. – В итальянском стиле?

– В настоящий момент – да, – ответил Алекс и тут же прикусил язык.

Неразумно жаловаться на взбалмошность клиента его жене. Даже если жена клиента готова ему посочувствовать… Он не сомневался, что жена этого клиента обязательно ему посочувствует.

– И что же будет размещаться на новом этаже?

Неужели в ее глазах промелькнул лукавый огонек? Алекс решил сделать вид, что ничего не заметил, на случай, если ему почудилось.

– Помещение для слуг. На самом деле это полуэтаж.

Майкл захотел узнать, как слуги будут жить в полуэтаже. Им что же, придется все время ходить на полусогнутых? Алекс начал было объяснять, но образ согнутых пополам слуг так захватил воображение Майкла, что он расхохотался. У него был звонкий, заразительный смех, которому Сара не могла противиться, каким бы глупым ни был повод. Вот и сейчас Майкл соскользнул на пол, охваченный приступом неудержимого веселья. Он остановился на минуту и поднялся на ноги, чтобы показать, как несчастным слугам придется жить в согбенном состоянии, но тотчас же опять покатился со смеху.

Несколько секунд Сара пыталась сдержаться сама и остановить сына, но его веселье было слишком заразительным. Алекс сочувственно улыбнулся, когда она сдалась и расхохоталась, позабыв о формальностях и приличиях. Строгая поза выпускницы института благородных девиц исчезла: жакет с рукавами-буфами распахнулся, под тонкой кремовой тканью блузки обозначились щедрые округлости грудей. Бледное аристократическое лицо порозовело, из безупречной прически выбилась длинная золотистая прядь. Улыбка застыла на лице у Алекса, он не мог отвести от нее глаз. Давно уже ему не было так хорошо.

Мать и сын наконец успокоились. Сара смущенно, но без особого усердия извинилась, вытирая выступившие на глазах слезы. – Если ты уже выпил свой шоколад, – сказала она Майклу, – пора попрощаться с мистером Макуэйдом и подняться к себе. Нет, дорогой, не спорь. Не надо упрямиться. Миссис Драм тебя ждет. Она, наверное, уже налила ванну, и вода остывает.

Майкл еще немного покапризничал для виду, но очень скоро протянул Алексу свою маленькую ладошку и сказал:

– До свидания, сэр. Спасибо, что нарисовали дом. Он просто потрясающий.

– Я рад, что он тебе понравился. – Алекс и сам не знал, что на него нашло, он как будто со стороны услыхал свои собственные слова:

– Ты знаешь, что такое «небоскреб»?

– Это очень высокий дом. Папа мне показывал один, рядом со своей конторой.

– А хочешь взглянуть на самый первый небоскреб, построенный в Нью-Йорке?

Лучистые серо-голубые глаза округлились от возбуждения.

– Ой! А можно?

– Я его тебе покажу. И твоей маме, – непринужденно добавил Алекс.

– Это очень любезно с вашей стороны, мистер Макуэйд. Скажи «спасибо», – напомнила Сара сыну.

– Спасибо. А когда?

– Майкл, так нельзя, это невоспитанно…

– Как насчет вторника?

– Мне надо в школу.

Этого момента Алекс не учел, но тут же поправился:

– После школы.

– Можно, мамочка?

Вид у нее был нерешительный, и Майкл для убедительности дернул ее за запястье.

– Можно? Ну почему нет? Ну пожалуйста!

– Ну…

По вторникам она была свободна.

– А потом мы могли бы выпить чаю в кондитерской у Дина, – с самым невинным видом добавил Алекс.

– У Дина! – вскричал Майкл, подпрыгивая на месте от радости. – Ура!

Сара поняла, что осталась в меньшинстве.

– Это очень мило с вашей стороны, мистер Макуэйд. Мы принимаем ваше любезное приглашение.

Она прервала восторженные вопли Майкла и снова отослала его наверх, на этот раз непререкаемым тоном. Он вприпрыжку выбежал за дверь, бросив на ходу:

– Увидимся во вторник!

– Это действительно очень мило с вашей стороны, – повторила Сара, поднимаясь с дивана и вновь пересаживаясь в кресло, – но вам не стоило так себя утруждать. Вы человек занятой…

– Так и есть, но все-таки время у меня найдется. Майкл – необыкновенный мальчик.

Они улыбнулись друг другу, причем Алекс вдруг понял, что даже не пытается подольститься к ней, а говорит чистую правду.

– Да, он особенный. Хотя я, конечно, не могу судить о нем объективно.

– А он… – Алексу до смерти не хотелось заводить разговор на столь щекотливую тему, но ему необходимо было знать ответ.

– Ему понравился подарок отца на день рождения?

Сара ответила ему долгим и пристальным взглядом.

– Бен передумал, – сказала она. – Он подарил Майклу велосипед.

У Алекса появилось ощущение, что ему только что простили какую-то давнюю вину.

– Вот как? Что ж, это прекрасно, я очень рад. Припоминаю, что вы беспокоились по этому поводу, и… я тогда еще подумал, что вы, скорее всего, правы: семилетнему мальчику рано давать в руки оружие. И теперь я рад. Очень рад. – Он закрыл рот и мысленно велел себе заткнуться. Ее терпеливая, полная понимания улыбка действовала ему на нервы.

Вошла горничная и унесла чайную посуду.

– Я должна еще раз извиниться перед вами за моего мужа, мистер Макуэйд, – заговорила Сара, глядя, как он скатывает чертежи трубкой и ловко засовывает их в футляр. – Не могу даже вообразить, что его задержало. Это было очень неосмотрительно с его стороны вызвать вас сюда в воскресный день…

– Ничего страшного. Не волнуйтесь, – великодушно прервал ее Алекс, не сомневаясь в глубине души, что день сложился как нельзя более удачно и что он сам не смог бы устроить все лучше, даже если бы очень постарался. – Я просто оставлю чертежи здесь, если позволите, а Бен просмотрит их, когда у него будет время.

– Да-да, конечно.

Сара поднялась с кресла, увидев, что Алекс встает, хотя ей хотелось, чтобы он задержался подольше.

В холле, прямо за дверью, зазвонил телефон. После второго звонка Алекс удивился, почему она не берет трубку, но тут же вспомнил, что у Кокрейнов есть слуги на все случаи жизни. Однако, когда и на третий звонок никто не отозвался, Сара нахмурилась и со словами «Прошу меня извинить» поспешила к дверям.

То, что говорила Сара, было ему слышно от первого до последнего слова даже помимо его воли, а как только Алекс понял, что это звонит Бен, он вообще перестал бороться с искушением, подошел к столику у дверей и принялся рассматривать расставленные на нем в искусном беспорядке семейные фотографии в рамочках, в то же время прислушиваясь к одностороннему разговору.

– Да, ты с ним разминулся, он как раз уходит, – произнесла Сара. – Ну а чего ты ждал?

Разительная перемена в ее голосе слегка обескуражила Алекса: он никак не предполагал, что этот голос может вдруг разом лишиться тепла, стать таким напряженным, тонким и хрупким, как ломающиеся льдинки. Продолжая прислушиваться, он взял со стола самую большую фотографию, изображавшую Кокрейнов в день венчания. Сара выглядела юной и невинной в белоснежном свадебном наряде, ее прекрасное лицо светилось волнением и надеждой, хотя Алексу показалось, что любви в нем нет.

Скорее всего для них обоих это супружество с самого начала не было браком по любви. Бен в тридцать пять лет выглядел, разумеется, моложе и несколько стройнее, но и тогда в его грубоватых чертах уже угадывалось столь хорошо знакомое Алексу самоуверенное выражение.

– Да, я ему все объясню. Ну так когда же ты все-таки вернешься домой?

Алекс поставил фотографию на стол и взял другую – на этот раз изображавшую Сару, Бена и новорожденного Майкла. Волнение и надежда исчезли с ее лица, сменившись ледяным безразличием. Рука Бена, стоявшего позади жены и сына, жестом собственника сжимала ее плечо. Лицо у него было суровое, властное и нестерпимо самодовольное. Алекс и сам не смог бы объяснить, почему его так ужаснул этот снимок. Он торопливо вернул снимок на место.

На остальных фотографиях был запечатлен в основном Майкл в разные годы. Алекс отметил, что он был довольно болезненным ребенком, но в любом возрасте казался прекрасным – маленький и хрупкий, почти бестелесный белокурый ангелочек.

– Ну хорошо. Да, да. Сколько их будет? Ладно, я же сказала, что обо всем позабочусь.

Сара резко повесила трубку и вернулась в гостиную, так и не успев восстановить на лице привычную маску сдержанности. Когда она появилась в дверях, потрясенный Алекс различил в этом лице нечто большее, чем просто расстройство, досаду или нервное напряжение. Перед ним было лицо глубоко несчастной женщины. Он в смятении отвернулся.

– Это звонил Бен, – сообщила Сара наигранно-беспечным тоном.

Обернувшись к ней, он убедился, что она уже вновь овладела собой.

– Он очень сожалеет, что разминулся с вами, – продолжала между тем Сара. – Он просит его извинить, но у него на работе, кажется, возникли непредвиденные обстоятельства… я так и не поняла, в чем там дело… Он просто не мог вырваться. Ему очень, очень жаль.

Тут уж Алекс посмотрел на нее с искренним восхищением. Видно было, что она лжет – лжет сквозь зубы ради этого сукиного сына, поддерживает видимость приличий, спасает репутацию человека, который не стоил ее мизинца.

– Бен спросил, не согласитесь ли вы оставить здесь чертежи, и обещал просмотреть их сегодня же вечером. К сожалению, ему придется уехать в Чикаго прямо завтра, а не во вторник. Но он сказал, что либо позвонит вам и сообщит новые инструкции, либо… передаст их через меня.

– Что ж, меня это устраивает. Вполне устраивает, – повторил Алекс, чтобы ее успокоить. – Вы сможете передать мне все его пожелания, когда мы увидимся во вторник.

Ее помрачневшее лицо осветилось улыбкой, когда она вспомнила о намеченной встрече.

– Во вторник, – эхом откликнулась Сара. – Я забыла, мы же увидимся во вторник!

Наступила пауза, пока каждый из них по отдельности справлялся с радостным чувством, охватившим обоих при мысли о том, что они вновь увидятся во вторник.

– Ну что ж, – сказал Алекс, – до вторника. Спасибо вам за чай. Я очень приятно провел вечер.

Она вышла вместе с ним в мрачный холл.

– Я тоже. Бен спрашивает, не согласитесь ли вы прийти к нам на обед двадцать седьмого. То есть в пятницу через две недели.

– Двадцать седьмого? Да, благодарю вас, я с удовольствием.

– Он говорит, что вы можете прийти вдвоем, если хотите. Думаю, он хотел сказать, что вы можете привести с собой даму.

Под его пристальным взглядом Сара покраснела. Впервые Алексу довелось увидеть, как она смущается в светском разговоре.

– Спасибо, – поблагодарил он. – Я дам вам знать, хорошо?

– Хорошо. – Сара протянула ему руку. Пожимая ее, Алекс подумал о том, что она будет делать нынешним вечером. Может быть, примет приглашение пообедать в каком-нибудь тихом ресторанчике в центре города? Нет, слишком рискованно, да и момент неподходящий. На несколько коротких секунд ему вдруг представилось, как изменилась бы его жизнь, если бы он был женат и имел сына…

Она открыла для него входную дверь. Алекс попрощался и направился на запад, к Пятой авеню. На углу он обернулся. Сара все еще стояла на крыльце между двумя помпезными каменными львами и смотрела на розовое закатное небо. Огни, падавшие из вестибюля, освещали ее изящный силуэт.

5

– Вот он!

– Да, это он. Его называют Тауэр-Билдинг. Сколько в нем этажей, как ты думаешь?

Майкл добросовестно сосчитал.

– Тринадцать?

Алекс кивнул.

– Вот это да! На чем же он держится?

– Я надеялся, что он задаст мне этот вопрос, – шепнул Алекс, улыбнувшись Саре.

Они стояли, прижимаясь спинами к кирпичной стене банка, и смотрели, задирая головы, на дом номер пятьдесят на другой стороне Бродвея.

– А как ты думаешь, какой толщины должны быть стены, чтобы удержать такое высокое здание?

– Толстые-претолстые!

– Ну а все-таки?

Даже Майкл ясно видел, что в вопросе скрывается какой-то подвох, но в ответ сказал именно то, чего от него ожидали:

– Толщиной в милю!

Алекс засмеялся.

– А вы как думаете? – спросил он у Сары. Она последовала примеру Майкла и тоже высказала невероятное предположение, чтобы доставить ему удовольствие:

– Три-четыре фута?

Алекс с довольной улыбкой покачал головой:

– Всего двенадцать дюймов.

– Но как же это возможно? – спросила Сара.

– Примерно восемь лет назад человек по имени Стерне купил пустующий участок земли как раз на этом месте, чтобы построить здание и сдавать его под конторы. Но при подсчетах выяснилось, что участок слишком мал, и если бы он начал строить обычный дом с каменной кладкой, толщина стен съела бы все пространство. У него не осталось бы достаточно места, чтобы аренда приносила прибыль. И тогда Стерне обратился к одному архитектору – Брэдфорду Гилберту. Целых полгода Гилберт бился над задачей и наконец решил, что лучше всего построить нечто вроде стального моста и поставить его торчком. Тогда стены можно было бы сделать всего в фут толщиной: они все равно не несли на себе никакого веса.

– Но как? Почему эти стены не падают? – недоумевал Майкл. – Что их держит?

– Длинные стальные балки, врытые глубоко в цементный фундамент под землей.

– Это кажется невероятным, – заметила Сара.

– Все так думали. Но Гилберт был уверен в своем проекте и предложил поселиться на верхнем этаже. Если бы здание рухнуло, он погиб бы вместе со своим детищем.

– Все архитекторы такие храбрецы? – насмешливо осведомилась Сара.

– Все до единого, – не моргнув глазом, заверил ее Алекс. – И вот однажды воскресным утром Гилберту представилась возможность доказать, что он неробкого десятка. Строительство небоскреба было уже почти закончено, оставалось только настелить крышу. Угадайте, что случилось.

– Что? – нетерпеливо спросил захваченный историей Майкл.

– Разразился ураган. Стерне и Гилберт примчались взглянуть, что происходит с их небоскребом. Вокруг уже стояла толпа, все кричали, что здание вот-вот обвалится ко всем чер… в тартарары. Ветер дул со скоростью восемьдесят миль в час. Люди стали пятиться – никто не хотел оказаться под обломками.

И Сара, и маленький Майкл слушали его, боясь проронить хоть слово.

– Тогда Гилберт схватил отвес и начал подниматься по лестнице, оставленной рабочими с предыдущего вечера. Стерне последовал за ним. На десятом этаже ему изменила смелость. Он растянулся во весь рост на строительных лесах и начал молиться за свою жизнь. Но архитекторы, как всем известно, сделаны из более прочного материала: Гилберт продолжал подниматься.

Алекс заглянул в лицо Майклу. Мальчик стоял с открытым ртом и округлившимися глазами смотрел на здание напротив. Перед его мысленным взором разворачивалась драматическая сцена.

– Он упорно взбирался все выше и выше, – вдохновенно продолжал Алекс, – перекладины лестницы впивались ему в ладони, руки у него немели, ноги отнимались, ветер хлестал в лицо, как последний… в общем, немилосердно. Наконец он достиг тринадцатого этажа и пополз на четвереньках по деревянному настилу вон к тому углу здания. Видишь?

– Да!

– Гилберт вытащил из кармана отвес, покрепче обмотал свободный конец бечевки вокруг своих замерзших пальцев и бросил другой конец со свинцовой гирькой вниз. И что ты думаешь?

– Что?

– Не было ни малейшего отклонения. Дом стоял, как скала в океане.

– Ух ты! – прошептал потрясенный Майкл.

– Когда Гилберт и Стерне спустились на землю, толпа приветствовала их как героев. Они взялись за руки и пошли по Бродвею, распевая «Восславим Господа и милости Его».

Пока Майкл разглядывал Тауэр-Билдинг, напевая гимн себе под нос, Сара тихо спросила у Алекса:

– Мистер Макуэйд, есть ли в вашей истории хоть частица правды?

– Все от первого до последнего слова, миссис Кокрейн. Архитекторы никогда не лгут.

Стоял теплый, но ветреный день, в воздухе пахло дождем. Они двинулись вверх по Бродвею в поисках трамвая, который не был бы набит битком банковскими служащими и биржевыми брокерами, возвращавшимися домой с работы. Этим утром Сара, следуя моде, подобрала к своему бежевому костюму так называемое «колесо телеги» – шляпу с огромными полями, украшенную перьями и цветами – и теперь поняла, что поступила опрометчиво: на каждом шагу ей приходилось хвататься за шляпу обеими руками, чтобы ее не сорвало ветром.

Наконец показался трамвай, в который они сумели втиснуться, хотя им всю дорогу пришлось стоять.

– Смотрите, парад! – воскликнул Майкл, указывая через окно на толпу, двигающуюся им наперерез по Канал-стрит.

Сара выглянула, но с такого расстояния не смогла прочесть, что было написано на плакатах. Это не парад, объяснила она сыну, это пикет: рабочие протестуют против своего нанимателя.

– О-о-о, – протянул Майкл. – Папочка этого терпеть не может, – доверительно шепнул он Алексу.

Тот кивнул, а про себя подумал: «Да уж, могу себе представить».

Они сошли на Юнион-Сквер.

– Куда мы теперь пойдем, – задал Алекс риторический вопрос, – в мою контору или к Дину?

– К Дину, – ни секунды не медля, решил Майкл.

– А ваша контора недалеко отсюда? – спросила Сара.

– Прямо здесь.

Алекс указал на ничем не примечательное пятиэтажное кирпичное здание на углу, являвшееся штаб-квартирой Дрейпера, Огдена и Сноу. Он наклонился и заглянул прямо в глаза Майклу.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что предпочитаешь горячие рогалики и мороженое экскурсии по мастерской настоящего архитектора? – спросил он шутливо-грозным голосом, наклоняясь к мальчику. – Ну ладно, – продолжал Алекс, притворяясь обиженным, – так и быть, я тебя прощаю. Может, как-нибудь в другой раз.

– Я надеюсь, что нам еще представится случай, – заметила Сара, сама себе удивляясь, потому что ее слова, задуманные как дежурная любезность, прозвучали совершенно искренне. – Вы живете где-то неподалеку?

– Да, на Десятой улице.

Она лишь кивнула, услышав это, и ему захотелось узнать, что она на самом деле думает о скромном местоположении его жилища. Хорошо еще, что в письмах и на визитных карточках можно было указать, что его дом находится в западной части города! До поры до времени это место Алекса вполне устраивало: он мог ходить на работу пешком, а его шестидесятилетняя квартирная хозяйка была в него влюблена.

Констанция не желала даже переступить порог его квартиры (она жила на Мэдисон-Сквер, как какая-нибудь герцогиня), но в этом тоже были свои преимущества. В любом случае, как только строительство особняка Кокрейна в Ньюпорте будет закончено, Алекс сможет переехать в любой более фешенебельный район по своему вкусу.

У Дина почти не осталось посетителей: час уже был слишком поздний для чая. Сара это знала, но в то же время понимала, что уговор есть уговор. Майкл, конечно, ничего в рот не возьмет за обедом, а миссис Драм оседлает своего любимого конька, подумала она устало. Ну ничего: зато Бен уже, наверное, в Чикаго и пробудет там целых десять дней. При мысли об этом она приободрилась и заказала к кофе «детские палочки», любимое бисквитное печенье Майкла, послав заботы о фигуре ко всем чертям.

Они заняли маленький столик у окна, откуда удобно было наблюдать за пешеходами. Сара почти забыла далекий Лондон, но иногда сравнивала лондонский час пик – такой чинный и даже напоминавший похоронную процессию из-за обилия черных зонтиков – с нью-йоркским, внутренне удивляясь тому, насколько здесь больше шума, суеты и какого-то первобытного варварства. Этими словами можно суммировать все, что ей нравится и что не нравится в Америке, вдруг пришло в голову Саре.

Если посмотреть на город, где ей теперь приходилось жить, она потеряла, пожалуй, не меньше, чем приобрела. И то же самое в личной жизни. Она потеряла невинность и надежды на счастье, но взамен получила Майкла. Правда ли, что люди получают именно то, чего заслуживают? Ответа она не знала. Сара добавила сливок в кофе и спросила мистера Макуэйда, что он думает о так называемом стиле модерн в архитектуре.

Он начал рассказывать. Понуждаемый ее умелыми расспросами и искренним, неподдельным интересом, отбросив осторожность даже вопреки собственной воле, он рассказал ей все, что думает. Он даже поведал ей о том, что его раздирают противоречия, чего никогда раньше не делал.

Пока Майкл поглощал ванильное мороженое и глазел в окно на прохожих, Алекс обосновал свою главную, самую выстраданную претензию к современной американской архитектуре. «Города Америки, – сказал он, – наводняются архитектурными подделками и имитациями. Куда подевалась оригинальность, откуда берется это рабское преклонение перед греческими фронтонами и ложной готикой, все эти бесчисленные подделки под романский стиль, французский или итальянский Ренессанс, эпоху королевы Анны [11], даже под Византию? Где же гармония, простор, свобода? Вся страна утопает в колоннадах, средневековых башенках и шпилях, бельведерах и балюстрадах, мансардных крышах, витражах, коньках и арках. Какое-то всеобщее помешательство. Америка – молодая и демократичная страна. Так где же здания, выражающие ее сущность?» – возмущенно вопрошал Алекс.

– Во всяком случае, в Ньюпорте их нет, – кротко улыбнулась в ответ Сара.

Это заставило Алекса умолкнуть. Он окинул ее настороженным взглядом. Как она так быстро и безошибочно ухватила самую суть вопроса?

– Почему вы согласились выполнить заказ моего мужа, если презираете этот архитектурный стиль?

– Я его не презираю, – торопливо возразил Алекс.

– Нет? Прошу прощения, мне казалось, что вы – модернист. Вам нравится небоскреб, который мы сегодня осмотрели, и вы…

– Нет-нет, все не так просто. Мне нравится инженерное решение, но попробуйте вообразить себе город, состоящий из одних небоскребов! Жуткая картина, не правда ли? Теснота, скученность, мертвечина. Я бы не хотел жить в таком городе.

Но ее не так-то легко было увести от сути вопроса: ей хотелось говорить о нем, а не о его философских взглядах. Алекс чувствовал себя до крайности неловко, но в то же время ему польстил ее интерес.

– Так что же вы собираетесь делать? – продолжила расспросы Сара. – Где найдете «золотую середину»? Существует ли компромисс?

– Может быть, и существует, но только я его пока не вижу, – чистосердечно признался Алекс.

– Но что же в таком случае вы намерены делать? – настойчиво поинтересовалась она.

Ее невозможно было сбить со следа. Алекс решил искать убежища в цинизме.

– О, я надеюсь заработать кучу денег. Брошу свои способности на подражание классическим формам, постараюсь удержаться на гребне волны, пока она не разбилась о берег, а потом быстро поплыву назад, чтобы догнать следующую.

Его ответ не только не шокировал Сару, но даже заставил ее рассмеяться.

– Если бы я поверила всем этим словам, я вряд ли отнеслась бы к вам с большой симпатией, мистер Макуэйд.

Алексу очень понравился такой поворот разговора.

– А как вы ко мне относитесь сейчас?

– Пожалуй, немного лучше, чем вы заслуживаете.

– Вы считаете, что я не заслуживаю хорошего отношения? Я в отчаянии.

На самом деле он был чрезвычайно доволен. Впервые за все время знакомства ему удалось немного продвинуться вперед в их отношениях.

– А вот я к вам отношусь очень даже хорошо, – с важностью подал голос Майкл. Он наконец-то уловил смысл слов, хотя и не понял, что разговор между взрослыми ведется в шутку. – Мне кажется, вы очень добрый.

Все засмеялись. Алекс сказал, что это взаимно и что Майкл ему тоже очень нравится. После этого никому не захотелось возобновлять серьезный разговор.

Когда они покинули кондитерскую Дина, в воздухе уже сгущались сумерки, но было по-прежнему тепло, а дождь так и не начался, поэтому тринадцать кварталов, отделявших их от 32-й улицы, было решено преодолеть пешком. Сара заверила Алекса, что ему нет нужды их провожать: они благополучно доберутся до дому сами, тем более что ему с ними не по пути. К тому же она пообещала, что пришлет его чертежи, которые по рассеянности забыла захватить с собой на эту встречу, в контору с нарочным завтра же с утра. Но он ни о чем не хотел слышать.

По возвращении домой Майкл почти без подсказок со стороны матери поблагодарил Алекса за чудесный день, после чего ему было ведено отправляться наверх. Сара нашла футляр с чертежами у дверей – в том самом месте, где оставила его перед уходом, – и отдала ему.

– Бену понравились внесенные вами изменения, он сказал, что все выглядит отлично. Он хочет знать, когда вы намерены приступить к строительству.

– Я ждал только его окончательного одобрения. Теперь смело могу отправляться в Ньюпорт, чтобы отдать распоряжения о рытье фундамента. К тому же мне придется подыскать место для служебного помещения на время строительства.

– Понятно. Полагаю, это означает, что в ближайшем будущем мы вас не увидим.

Она сумела сохранить внешнее самообладание, хотя и ощутила в душе сильнейшее разочарование.

– Да, на какое-то время. Но к двадцать седьмому я непременно вернусь: надеюсь, вы не забыли, что пригласили меня на обед?

– Нет, я не забыла, но я опасалась… – На стене у нее за спиной зазвонил телефон. Сара вздрогнула, но тут же со смехом извинилась.

– Никак не могу привыкнуть: телефон для меня все еще в новинку. Прошу вас, подождите одну минутку.

Она сняла трубку. Алекс из деликатности отошел на несколько шагов, чтобы она могла поговорить без помех, но сразу же вернулся, услыхав тревогу в ее голосе.

– Что? Я не… Таша, я тебя не понимаю, говори по-английски. Что? Напал? Что ты хочешь сказать?.. О господи… Тебе нужен врач? Ты обратилась в полицию?

Наступило долгое молчание. Дважды Сара пыталась прервать его, повторяя:

– Таша… Таша, я знаю, но…

Наконец, сделав над собой заметное усилие, чтобы голос звучал спокойно, она спросила:

– Где ты находишься? Нет, я не знаю, где это. На какой это улице? Таша, на какой улице? Ну хорошо, оставайся там, никуда не уходи, я за тобой приеду. Ты уверена, что тебе… не нужен доктор? Ну хорошо, оставайся на месте и обязательно дождись меня, я сейчас приеду. Оставайся там… ты меня слышишь, Таша? Не трогайся с места, не выходи на улицу. – Еще одна пауза.

– Я знаю, – горестным, почти плачущим голосом сказала Сара. – Мне очень жаль. Я скоро приеду, обещаю.

Как только она повесила трубку, ее охватила нервная дрожь, но Сара решительно двинулась к двери.

– Мне придется срочно уйти, кое-что произошло. – Увидев свое отражение в зеркале, Сара остановилась, отколола от волос свою кокетливую шляпу и бросила ее на стол.

– Извините, я спешу. Надо найти кэб, кучер слишком долго будет закладывать карету.

– Позвольте мне вам помочь. Что случилось?

– Одна моя знакомая попала в беду. На нее напал мужчина. Я должна поехать и помочь ей,

– Да, это я понял. – Алекс открыл для нее дверь. – Я поеду с вами. Где она?

Сара колебалась всего секунду.

– Спасибо, я буду рада, если вы поедете со мной. – Они вместе вышли из дома и направились на восток к Мэдисон-авеню. На широком проспекте не было видно ни одного экипажа.

– Нам лучше воспользоваться надземкой. Моя подруга сейчас в Ист-Сайде, где-то на Хьюстон-стрит.

Алекс взял ее под руку, и они поспешили в сторону Третьей авеню. Поезд, направлявшийся в восточную часть города, как раз подходил к платформе, когда они поднялись по крутым ступеням. Они сели в последний вагон, к этому времени почти пустой, и одновременно ухватились за спинку сиденья перед собой, когда поезд дернулся вперед с головокружительной скоростью. Под стук колес Сара рассказала Алексу всю историю о Наташе Эминеску и незнакомце, который ее преследовал.

Они вышли из поезда на Бауэри-стрит и торопливо миновали несколько многоквартирных домов, дешевых мюзик-холлов, какой-то сомнительный ресторанчик и бандитский на вид ирландский салун. На углу Хьюстон-стрит им пришлось повернуть налево, в сторону Ист-Ривер. К этому часу уличные торговцы с тележками в большинстве своем уже разошлись, палатки на рыночной площади опустели. Булыжная мостовая была покрыта грязью, ветер гнал мусор по тротуару.

– Вы работаете где-то поблизости? – спросил Алекс, не в силах скрыть свое изумление.

– Да, на Форсайт-стрит, – рассеянно ответила Сара. – Таша ждет меня в каком-то кафе, думаю, в этом квартале.

– Как оно называется?

– Названия она не знала. Она говорит, что это русская чайная, но их здесь так много… Давайте заглянем вот сюда.

Единственное окно деревянного здания, на которое указала Сара, было закрыто и задернуто шторами, а на вывеске красовалась надпись только на русском языке. Внутри было темно и так накурено, что они с трудом различали, что творится в помещении.

– Ее здесь нет, – сказала Сара, оглядев несколько столиков, за которыми расположились преимущественно одни мужчины, но Алекс тронул ее за плечо и указал куда-то вглубь:

– А там?

Щурясь от густого дыма, Сара заглянула в самый дальний и темный угол и наконец увидела Наташу. Девушка сидела одна у столика, понурив голову, глядя себе под ноги и зажав стиснутые руки между колен.

– Таша! – ахнула Сара и пошла к ней навстречу. Алекс остался на месте, даже не пытаясь подслушать их тихий разговор. Никто, включая владельца чайной, перепоясанного белым фартуком, не обращал на него никакого внимания. Он с любопытством рассматривал девушку по имени Наташа Эминеску. Насколько можно было судить, она была очень молода, возможно, моложе двадцати. Черные волосы, томные черные глаза с поволокой, чувственные губы. Очень щедрая, можно даже сказать, пышнотелая фигура, но при этом непропорционально маленькие ручки с короткими плебейскими пальцами. Ответив на торопливые приветственные объятия Сары, Наташа опять потупилась, съежилась и за все время разговора ни разу не подняла головы.

– Где это произошло? Таша, я знаю, что это тяжело, но ты должна мне все рассказать. Прошу тебя, – Сара ласково провела рукой по щеке девушки, – не молчи.

Еле ворочая языком и не глядя на Сару, Наташа ответила:

– Это было в переулке позади моего дома, где я живу.

– Расскажи мне, что случилось.

– Я поздно вернулась домой, потому что не успела закончить работу в срок… И вот я задержалась, а этот человек… он ждал меня в темноте. Прятался в переулке. – Она опять умолкла и замерла, горестно понурившись. – Он… схватил меня. Зажал мне рот рукой крепко-крепко, чтобы я не могла закричать.

Наташа осторожно провела пальцами по губам, словно они болели. Когда она начала плакать, Сара обняла ее за плечи.

– Ты его разглядела?

– Нет, было слишком темно. Он сбил меня с ног и потом он… сделал это. А когда все кончилось…

Она запнулась и умолкла. Сара еще крепче обняла ее. Остальное Наташа досказала шепотом:

– Он сказал, что это только начало. Что он будет приходить снова и снова, сколько захочет… – Закрыв лицо руками, Наташа разрыдалась. Сара подняла голову, ища глазами Алекса, и он тотчас же подошел к ней. Она взяла его за руку и крепко сжала ее, стараясь успокоиться.

– Таша, – сказала Сара, поглаживая склоненную голову девушки, – это мистер Макуэйд, он мой друг.

Наташа упорно отводила глаза.

– Он привез меня сюда, а сейчас он проводит домой нас обеих.

Услыхав такие слова, Наташа вскинула голову.

– Я не могу туда возвращаться! Прошу вас, мне так страшно… Я не могу…

– Нет-нет, тебе не придется туда возвращаться! Ты поедешь вместе со мной ко мне домой и останешься у меня, пока мы не придумаем, что делать дальше.

Огромные черные глаза Наташи наполнились слезами. Она схватила руку Сары и поднесла ее к губам.

– О, миссис Кокрейн… – начала она и тотчас же перешла на смесь языков, которых Сара не понимала.

Излияние благодарности оказалось столь бурным и продолжительным, что ей стало неловко. Отняв у Наташи руку, Сара заговорила почти сурово:

– Все, Таша, довольно. Идем, надо выбираться отсюда. – Она поднялась и, повернувшись к Алексу, спросила:

– Вы не могли бы найти для нас кэб?

Он отрицательно покачал головой. Ни за что на свете ему не хотелось оставлять женщин одних в таком месте.

– Нет, не думаю. Только не в этом районе. Идемте все вместе, мы что-нибудь найдем на Третьей авеню.

Наташа с трудом встала. Сара поддержала ее, обхватив за талию. Женщины вышли из кафе, Алекс последовал за ними.

Ни одного кэба на Третьей авеню не оказалось. Они долго ждали на оживленном, кишащем людьми перекрестке, глядя на юг. Наташа подавленно молчала, Сара и Алекс изредка обменивались отрывочными замечаниями. Наконец, отчаявшись отыскать наемный экипаж, они воспользовались конкой. Путь к дому Кокрейнов прошел в полном молчании.

Оказавшись дома, Сара сказала Алексу, что хочет поскорее отвести Наташу наверх.

– Вы были очень добры, даже не знаю, как вас благодарить. Если хотите, я позвоню вам…

– Я подожду.

– Нет, честное слово, нет никакой…

– Я предпочел бы подождать.

Она была ему несказанно благодарна.

– Ну хорошо. Не знаю, точно, сколько времени это займет. Спасибо вам большое.

В конце коридора появилась горничная. Сара попросила ее подняться наверх, приготовить комнату для гостьи и наполнить ванну.

– Налейте себе чего-нибудь выпить, мистер Макуэйд, и вообще… будьте как дома.

Она продолжала быть любезной хозяйкой, но ее мысли уже витали далеко.

– Обо мне не беспокойтесь, – с легкой улыбкой заверил ее Алекс.

Она чуть было не улыбнулась в ответ, но поспешно отвернулась, чтобы помочь продолжавшей упорно молчать Наташе подняться по лестнице. Алекс направился по коридору к голубой гостиной, включая по пути свет. Он вспомнил, где находится лакированный шкафчик тикового дерева – безвкусная подделка под стиль рококо, скрывавшая в своих недрах спиртное, – и налил себе щедрую порцию шотландского виски.

Потягивая крепкий напиток, он огляделся по сторонам. В дальнем конце комнаты находилась открытая дверь. Прежде она была закрыта, и Алекс подумал, что там стенной шкаф, но теперь стало видно, что за дверью скрывается комната. Захватив с собой стакан, он решил ее осмотреть.

На стене не было электрического выключателя, только старомодное бра с газовым светом. Алекс зажег его. Комната оказалась крошечной – чуть больше обычной кладовки. Всю мебель составляли небольшой письменный стол, задвинутый в оконную нишу между двумя книжными шкафами, вращающееся кресло с подлокотниками, скамеечка для ног и изящный торшер. Персидский ковер в ярких рубиновых и вишневых тонах покрывал почти весь пол.

Стена, не занятая высокими, уходящими под потолок книжными шкафами, была увешана картинами и фотографиями. На всех фотографиях был только Майкл, многие из них представляли собой не слишком умелые, любительские снимки. Картины показались Алексу любопытными и по своему содержанию, и по разнообразию. Более половины полотен были подписаны «Л. Хаббард», и он с улыбкой вспомнил эксцентричную на вид подругу Сары, с которой познакомился в воскресенье. Тут были и пейзажи, и обнаженная натура, и натюрморты, и портреты, явно свидетельствующие о том, что художница еще не нашла своей истинной темы в искусстве.

Все картины Лорины Хаббард отличались буйством фантазии и чисто мужским пренебрежением к условностям. Однако, кроме них, тут были еще два небольших, но изумительных пейзажа Коро, а также несколько полотен Мане, Сезанна и Дега. Алекс знал, что такие картины нечасто встречаются в домах американских нуворишей, где почетное место традиционно отводилось «старым мастерам» с солидной, устоявшейся репутацией.

Он пододвинул кресло поближе к книжному шкафу, с удобством расположился в нем, не выпуская стакана из рук, и принялся изучать книги. Еще одна причудливая коллекция: Диккенс, Золя, Твен, книги на французском по садоводству, сборники итальянской поэзии, сонеты Шекспира, все романы Джейн Остин, потрепанные томики Генри Джеймса. Все книги выглядели читанными и перечитанными, но Алекс улыбнулся, увидев последний экземпляр дамского журнала мод, забытый в открытом виде на столе. Он наугад извлек с полки старый номер «Скрибнера» [12] и начал его перелистывать.

– Итак, вы меня разоблачили.

Алекс удивленно поднял голову и увидел, что Сара стоит, прислонившись к дверному косяку. Он не слыхал, как она вошла. Она выглядела усталой, но успела поправить прическу и привести себя в порядок: опять у нее был вид невозмутимой и уверенной в себе светской дамы.

– Вы же сказали, что я могу быть как дома, – напомнил Алекс.

– Совершенно верно.

– К тому же вам все равно не удалось бы скрыть от меня потайную комнату: я же архитектор.

– Я этого не учла.

Он повел рукой вокруг:

– Мне нравится эта комната. Больше всех остальных в доме.

– Мне тоже.

– Я знаю.

Удерживая ее взгляд, Алекс медленно поднялся с кресла и подошел к ней. Сара отступила назад.

– Позвольте мне налить вам что-нибудь, – любезно предложил он и прошел мимо, не коснувшись ее в дверях.

– Да, спасибо.

– Шерри?

– Да, лучше шерри.

Сара вернулась в гостиную вслед за ним.

– Как она? – спросил Алекс.

– Приняла ванну и заснула. Уснула мгновенно, как младенец, – удивленно добавила Сара.

– Это защитная реакция организма.

– Да. Хорошо, что у нее это есть, – в голосе Сары послышалась легкая зависть.

– Вы уже позвонили в полицию?

– Нет. Я вызвала доктора, но не полицию.

– Хотите я их вызову? – предложил Алекс.

– Спасибо, но… нет, не нужно. Я думаю, лучше подождать до завтра. Да и что они могут сделать сейчас? Только расстроили бы ее еще больше. Таша говорит, что даже не видела его лица и не сможет его описать.

– Он ее изнасиловал?

Сара быстро подняла голову, в ее глазах было смятение. Но Алекс смотрел сочувственно и доброжелательно; она успокоилась и кивнула.

– Да.

Допив шерри, Сара сразу же протянула ему свой бокал. Он молча налил ей еще шерри, а себе виски. После всего того, что случилось, им обоим не хотелось разговаривать, но Сару нисколько не тяготило наступившее молчание. Напротив, она находила в нем утешение и поддержку. Она подошла к окнам, задергивая гардины на каждом по очереди.

– Просто ума не приложу, что бы я стала делать, если бы вас здесь не было, мистер Макуэйд.

– Полагаю, вы прекрасно справились бы и без меня.

– Да нет, я так не думаю… Вы, должно быть, с голоду умираете, почему бы вам не остаться на обед?

– Спасибо, но… нет, мне пора.

– Вот как? Ну да, конечно, у вас есть свои дела… – Она умолкла. Ни один из них не двинулся с места.

– Когда вы уезжаете в Ньюпорт?

– Скорее всего в четверг.

Ей хотелось спросить, «Когда я снова вас увижу?», – но она промолчала.

– Если будут какие-нибудь вопросы, можете звонить мне по телефону. Сама я на них ответить не сумею, но смогу перезвонить Бену. Или… – эта мысль только что пришла ей в голову, – вы могли бы позвонить ему сами, пока он в Чикаго. У вас есть его номер?

– Да.

– Хорошо.

Она наконец повернулась и прошла впереди него в холл, к входным дверям.

– Еще раз спасибо вам за вашу доброту.

Алекс скрипнул зубами, устав выслушивать слова благодарности. Он вдруг понял, что уже привык к ее очарованию, к ее прелестному лицу, к глазам, хранившим живое тепло, несмотря на внешнее спокойствие и невозмутимость. Ему казалось, что он уже узнал ее гораздо лучше, чем позволяло то краткое время, что они провели вместе. Оставить ее сейчас, просто повернуться и уйти, отделавшись на прощание вежливой улыбкой и несколькими ничего не значащими словами… какое оскорбительное лицемерие!

Больше всего на свете Алекс мечтал к ней прикоснуться. Позволит ли она? Ему хотелось взять ее длинные белые пальцы и держать их, пока они не потеплеют, не оживут, не задвигаются в его руках. Хотелось обнять ее оцепеневшие от усталости гордые плечи. Просунуть пальцы под этот чопорный белый воротничок, плотно облегавший шею. Услыхать, как она вздыхает. А потом расстегнуть пуговицы на ее жакете и прикоснуться к ней сквозь тонкий кремовый шелк блузки.

Сара протянула руку, и он пожал ее. Что-то промелькнуло в ее глубоких глазах, оттененных густыми черными ресницами, но она сказала только одно:

– Доброй ночи, мистер Макуэйд.

– Доброй ночи, миссис Кокрейн.

– Желаю вам благополучно добраться до Ньюпорта.

– Спасибо.

Их руки расцепились. Алекс помедлил еще две секунды, потом повернулся, бегом спустился по ступеням крыльца и ушел.

Сара еще на минуту задержалась в дверях, провожая его взглядом, пока он не скрылся из виду. Она не была наивна и прекрасно поняла ход мыслей мистера Макуэйда. Во всем этом не было ничего необычного или шокирующего: в конце концов, она и раньше не раз становилась предметом мужского восхищения. Иногда она находила такое внимание приятным, порой – утомительным, но оно ничего для нее не значило. Так что же произошло на этот раз? Не желая заниматься бесплодными размышлениями, Сара захлопнула входную дверь и поспешила наверх, чтобы посидеть с Ташей до прихода врача.

6

Никто не отозвался на ее робкий стук в дверь спальни для гостей. Сара постучала еще раз, чуть громче, и, услыхав тихий ответ, заглянула в комнату.

– Ты спишь? – шепотом спросила она.

– Нет-нет, входите, пожалуйста.

Наташа встретила ее появление слабой улыбкой.

– О, вы принесли мне чай! Вы так добры.

– А к чаю – несколько ячменных лепешек нашей поварихи со сливовым вареньем: никто не может перед ними устоять.

Поскольку Наташа, по ее собственному признанию, в этот день съела на ленч один только апельсин, Сара решила, что от чая она не откажется.

– Дать тебе сливок и сахару?

– Только сахар, если можно. Вы побудете со мной?

– Да, если хочешь. Давай, Таша, возьми лепешку, ты должна что-нибудь съесть.

Сара села на край кровати, глядя, как смуглая черноволосая девушка послушно откусывает от сладкой треугольной лепешки. Ей невольно пришло в голову, что шелковая ночная рубашка персикового цвета, которую она одолжила Наташе, странно выглядит в сочетании с ее оливковой кожей. Но, возможно, дело было не только в цвете кожи: по контрасту со знойной, чувственной красотой Наташи светлая рубашка казалась слишком детской, наивно-девственной.

– Как ты себя чувствуешь?

– Уже лучше, спасибо. Доктор наложил повязку на руку – сразу стало легче.

Доктор Паттерсон сказал, что это сильный ушиб, хотя рука и не распухла. Он посоветовал щадить левую руку и по возможности не пользоваться ею, пока боль не пройдет.

– Мы бы так и не узнали, что ты поранилась, если бы доктор случайно не обнаружил повреждение. Не надо так скрытничать, Таша. Тебе вовсе не обязательно быть стоиком. Особенно сейчас.

Наташа опустила глаза, нервно кроша лепешку на тарелке у себя на коленях.

– Я не знаю это слово, – пробормотала она.

– Стоик? Это человек, который скрывает, что ему больно, и все терпит молча.

– Но теперь со мной все в порядке, мне не больно.

– Нет?

Девушка упорно опускала глаза, избегая взгляда Сары.

– Очень скоро я смогу уйти. Может, даже завтра.

Сара пересела на край кровати.

– Глупости. Ты останешься здесь, пока не поправишься окончательно.

– Но нет, я не могу! Вы слишком добры, но я не должна злоупотреблять…

– Хватит, Таша, и не спорь со мной. Работать ты не сможешь. Как ты собираешься вращать швейную машинку больной рукой? И потом, куда ты пойдешь? Тебе страшно возвращаться в свою старую квартиру, да я бы все равно тебя туда не пустила – это небезопасно. Почему ты плачешь? Не надо, все уже в прошлом, все в порядке, прошу тебя, не плачь.

– Я не могу удержаться, – прошептала Наташа, закрывая лицо руками. – О, миссис Кокрейн, мне так стыдно! Ужасно стыдно.

Сара отставила в сторону чайный поднос и обняла девушку.

– Но почему? – спросила она, хотя и знала ответ. О сексуальном унижении ей было известно все.

– Для меня все изменилось. Того, что было раньше, уже никогда больше не будет.

Не в силах ей солгать, Сара тяжело вздохнула.

– Скорее всего, ты права. Но важно помнить одно: ты ничего плохого не делала. Ты стала жертвой этого мужчины, но не ты толкнула его на насилие своим поведением или каким-нибудь поступком. Запомни это, Таша. Не в твоей власти было изменить ход событий.

Наташа вырвалась из ее объятий.

– Я это знаю. Умом я все понимаю, но все равно… Мне так грустно. И стыдно. Я ничего не могу с собой поделать.

– Я понимаю, поверь. Так легко взять вину на себя, потому что ты чувствуешь себя грязной из-за того, что случилось. Но послушай меня, Таша. Не позволяй этому негодяю отравить свою душу. Загляни поглубже в свое сердце, и ты увидишь, что ты ни в чем не виновата. Только так ты сможешь себя спасти. Ты меня понимаешь? Вспомни, какой была твоя жизнь до этого ужасного случая, вспомни, какой была ты сама. Вспомни все свои надежды и мечты, веру в то, что окружающие люди так же добросердечны, как ты сама…

Сара запнулась, утирая слезы со своих собственных щек. Она поняла, что сказала слишком много: Наташа следила за ней напряженным взглядом.

– Вот что я могу тебе сказать, – закончила она уже более спокойным голосом, – со временем тебе станет легче. Время заживляет раны, они рубцуются. И тогда боль уйдет. – Сара криво усмехнулась. – Боль может даже закалить тебя. Она сделает тебя сильнее.

Обе женщины замолчали. Через некоторое время Наташа сказала, что теперь ей хотелось бы уснуть. Сара забрала поднос и оставила ее одну.

– Это потрясающий наряд, – одобрительно заметила Наташа из глубины обитого атласом кресла в спальне Сары. – Очень вам идет. Вы бледная, но вам можно носить контрастные цвета, потому что вы высокая. А таким коротышкам, как я, надо носить одноцветное.

Сара посмотрела на себя в зеркало на дверце гардероба. На ней была новая блузка из розового гипюра с буфами на плечах и узкими рукавами до запястья, юбка из черной тафты с пышной оборкой «гребешком» и шляпа из розовой соломки, отделанная черным брабантским кружевом. Ей хотелось надеяться, что у нее хороший вкус в одежде, но ее подход был скорее интуитивным, в то время как Наташа всегда точно знала и могла объяснить на словах, почему тот или иной предмет одежды кому-то идет или не идет.

– Ты не коротышка, – машинально откликнулась Сара, потуже затягивая задорный черный бант на поясе. – Просто ты чуть ниже среднего роста.

– Я уже ухожу, мама, – прокричал Майкл в открытую дверь.

– Тебе уже пора на урок? – воскликнула она, оборачиваясь.

Майкл брал уроки игры на фортепьяно, и на этой неделе их перенесли на час вперед.

– Ну тогда подойди и поцелуй меня.

Он вошел, застенчиво поглядывая на Наташу и бормоча приветствия себе под нос. На новую гостью он взирал как на некую диковинку, исподтишка рассматривал ее, но почти никогда с ней не заговаривал. Однако Сара была уверена, что скоро он оттает и почувствует себя свободнее. Ей еще не встречался человек, к которому Майкл отнесся бы недоброжелательно. Ему нравилась даже миссис Драм. Как говорится, дальше ехать некуда.

Майкл торопливо чмокнул ее в щеку.

– Ой, я чуть не забыл! Смотри, что пришло для меня по почте!

– Что, мой родной? Просто скажи мне, что это такое: я тоже спешу.

Сара опять повернулась к зеркалу и принялась вдевать серьги в уши.

– Это открытка от мистера Макуэйда.

Сара опять обернулась к нему.

– Правда? Ну-ка покажи.

– Смотри, он написал печатными буквами. Он не знает, что я хорошо умею читать.

– Придется тебе написать ему ответ и объяснить, что ты уже грамотный. Прочти мне, милый. Что он пишет?

– «Дорогой Майкл, – с важностью прочел мальчик, – посмотри, какое великолепное здание на открытке. В нем есть магазины и рестораны, читальни, ке… ке-гель-бан, биль… билъ… ярдная, даже теннисный корт и поле для игры в поло. На втором этаже имеется галерея, где посетители могут сидеть и беседовать, одновременно глазея на идущих мимо горожан, которых они называют „зеваками“ за то, что те имеют на… наглость глазеть на них в ответ».

Майкл засмеялся: слово «зеваки» показалось ему забавным.

– Это все?

– Нет, там еще говорится: «Передай своей маме, что я с нетерпением жду 27-го. Искренне твой Александр Макуэйд». Мам, а что будет двадцать седьмого?

– Это тот вечер, когда он придет на обед. Как это мило с его стороны, правда?

– Да, правда. Когда мы поедем в Ньюпорт, мамочка?

– Недели через две. А теперь беги, дорогой, тебе пора. Не заставляй миссис Драм ждать. Занимайся прилежно! – крикнула Сара ему вслед.

– Пока!

И мальчик исчез, прихватив свою открытку. Продолжая улыбаться, Сара опять повернулась к зеркалу. Собственное выражение немного удивило ее: она собиралась ущипнуть себя за щеки, чтобы вызвать румянец, но, похоже, в этом не было нужды. Они раскраснелись сами.

– Мистер Макуэйд, – задумчиво произнесла Наташа, не поднимаясь с кресла. – Это тот джентльмен, который был с вами, когда вы приехали за мной?

Сара сказала, что тот самый.

– Он друг вашей семьи?

– Он наш архитектор. Мы строим дом в Ньюпорте.

– Ах в Ньюпорте… Куда богатые люди ездят на лето.

Сара вопросительно взглянула на нее через зеркало.

– Какая красивая вещь, – продолжала Наташа, ощупывая шаль из тонкого шерстяного трикотажа «шалли», которую Сара небрежно отбросила в сторону, пока одевалась.

– Возьми ее себе, – предложила она.

Между ней и Наташей было мало общего, но их объединяла любовь к красивой одежде. А впрочем… может быть, не только это. Кто мог бы сказать наверняка? Наташа не хотела рассказывать о себе или о своей жизни до приезда в Америку, зато она засыпала Сару бесконечными вопросами о ее жизни. Ее завораживали рассказы о том, как живут богачи, ей хотелось побольше знать о театре и вечеринках, о концертах и оперных спектаклях, о людях, которые их посещают. Накануне она нашла в холле визитную карточку, оставленную кем-то, пока хозяйки не было дома, и заставила Сару объяснить ей весь сложный церемониал нанесения визитов и оставления карточек.

Обычно Сара находила любопытство Наташи трогательным и была рада любой возможности вывести ее из черной меланхолии. Она с изумлением узнала, что Наташа с жадностью читает «Городские слухи» – скандальный еженедельник, державший в страхе все высшее общество Нью-Йорка. Смешно было слышать, как она с комичной небрежностью на своем запинающемся английском с сильным славянским акцентом роняет в разговоре имена Брэдли Мартина, Гамильтона Фиша, Асторов и Вандербильдов.

– Спасибо, – сказала она, бережно складывая шаль, – но я не могу.

Сара давно уже поняла, что Наташа очень горда.

– Почему нет? Она тебе к лицу, Таша.

Наташа сжала губы и решительно покачала головой. Сара пожала плечами.

– Мне пора на работу. Что ты будешь делать, пока меня нет?

– Учить английский. Мне очень нравится книжка про Трильби [13], которую вы мне дали.

– Вот и хорошо. Позвони и попроси, чтобы тебе подали чаю, когда захочешь. Желаю хорошо провести время. Я принесу кое-что из твоих вещей, когда вернусь, а остальное мистер Мэттьюз обещал прислать.

Наташа только собралась разразиться возражениями, но Сара остановила ее, прищелкнув языком.

– «Уже хватит», как сказала бы миссис Клейман. Хозяин фабрики говорит, что ты можешь не ходить на работу, пока не поправишься, он не срежет тебе расценки…

– Только потому, что вы ему звонили по телефону. Вы его подговорили.

– Уговорила. А что касается твоей комнаты, какой смысл платить семнадцать долларов в месяц за жилье, которым ты не пользуешься и куда скорее всего никогда не вернешься?

– Тогда куда же мне идти? – простонала Наташа. – Я такая глупая, только одно умею – шить, а рука у меня до сих пор слишком слабая! Денег у меня нет, не скопила, я обуза для всех, кто…

Сара подошла к ней, пока она не начала плакать.

– Послушай меня, Таша. – Она крепко взяла девушку за подбородок и заставила ее поднять голову. – Сегодня после работы в общине я собираюсь зайти в магазин Локхарта.

Наташа невольно улыбнулась:

– Как мило.

– Нет, я не собираюсь покупать одежду, глупенькая, – засмеялась Сара. – Я хочу поговорить с мистером Локхартом и спросить его, не желает ли он воспользоваться услугами одной одаренной портнихи.

Она умолкла, ожидая взрыва восторга, но лицо Наташи осталось неподвижным.

– Ты не рада? – неуверенно спросила Сара.

– Да… да, я очень рада. Вы опять слишком добры ко мне.

– Но… Заработок на первых порах будет невелик, я это понимаю, но зато условия работы у Локхарта гораздо лучше. А через какое-то время, когда мистер Локхарт увидит, какая ты мастерица, он станет платить тебе больше, и ты сможешь позволить себе снять приличную квартиру. Да что с тобой, Таша? Ты не хочешь, чтобы я к нему обращалась?

– Нет-нет, я буду вам очень благодарна. Просто мне кажется, что я, наверное, недостаточно хороша для такого шикарного заведения.

– Глупости, ты отлично справишься. В один прекрасный день ты сама станешь модельером и будешь создавать для мистера Локхарта платья, которые затмят все, что выпускается в этом городе. Предоставь действовать мне.

Сара похлопала Наташу по плечу, чтобы ее приободрить, и выпрямилась.

– Если я сию же минуту не уйду, то опоздаю на работу, и мистер Йелтелес будет дуться на меня весь день. Могу я передать всем привет от тебя?

– О да, передайте всем мои наилучшие пожелания. – Наташа откинулась в кресле и открыла книгу, пользуясь здоровой рукой.

Несколько дней спустя Сара укрылась в своем кабинете, чтобы набросать для поварихи меню в преддверии званого обеда, намеченного на пятницу. До торжественной даты оставалось еще три дня. Створчатое окно было открыто, теплый весенний ветерок шевелил бумаги у нее на столе. У себя за спиной Сара услышала, как Наташа ставит на блюдце кофейную чашку и переворачивает страницу «Вечерних новостей».

Ее настроение в последнее время несколько улучшилось. Правда, она была по-прежнему молчалива и сдержанна, но к ней понемногу стало возвращаться ее природное любопытство. Все подробности жизни в доме Кокрейнов живо занимали воображение Наташи. Простодушные расспросы девушки трогали и одновременно забавляли Сару. Если бы только Наташа могла избавиться от преследующего ее чувства вины да от утомительной привычки на каждом шагу извиняться за свое пребывание в доме и твердить, что она «обуза», ее можно было бы даже назвать счастливой. Да и Саре было бы легче с ней.

Глухой стук, донесшийся из вестибюля, заставил ее положить перо и прислушаться. Майкл лег спать уже час назад, кто бы это мог…

– Так-так, а вы кто же такая будете? – раздался громкий мужской голос.

Сара вскочила и поспешила в гостиную.

– Бен! Какой сюрприз! Я ждала тебя только через два дня.

Она улыбнулась, чтобы скрыть свое замешательство: нетрудно было предугадать, как он воспримет присутствие Наташи в своем доме. Ей хотелось поговорить с ним заранее, как-то подготовить его к знакомству с гостьей. Она подошла к мужу и подставила щеку для поцелуя. Никогда раньше Сара так не поступала и сделала это только ради Наташи: именно подобным жестом жене полагалось встречать супруга после двухнедельной отлучки.

– Таша, это мой муж, – самым светским тоном представила его Сара. – Бен, мне кажется, ты еще незнаком с моей подругой Наташей Эминеску. Я пригласила ее какое-то время пожить у нас в доме.

Они пожали друг другу руки.

– Я очень рада с вами познакомиться, – искренне проговорила Наташа. – У вас очень, очень красивый дом, мистер Кокрейн, а ваша жена добра, как сущий ангел. Для меня большая честь, что мне позволили остаться в вашем доме.

Бен нахмурился, чтобы скрыть свою растерянность.

– Что ж, приятно это слышать, – пробормотал он, не спуская с нее глаз.

Сара пристально наблюдала за ними, стараясь увидеть Наташу глазами Бена: ее настороженно замершее лицо, черные глаза, словно видящие все насквозь. Ее голос с пряным иностранным акцентом звучал тихо и томно. Наташа обладала удивительным даром оставаться неподвижной, сохраняя при этом непринужденность. Она напоминала ожившую статую.

– Ладно, дамы, – проворчал Бен, отпустив руку Наташи и возвращаясь к своей обычной бесцеремонной манере, – вы меня извините, у меня еще полно дел.

– Ты уже обедал? – спросила Сара. – Я могу позвонить…

– Я поел в поезде, – не оборачиваясь, ответил он на ходу.

Подойдя к дивану, Сара подобрала сброшенный Беном плащ, встряхнула его и перебросила через руку, пытаясь скрыть неловкость. Она остро ощущала на себе настороженный, пытливый взгляд Наташи. Должно быть, Таша считает их с Беном странной парой.

– Прошу меня извинить, – неестественно бодрым голосом проговорила Сара. – Мне нужно… я должна пойти посмотреть, как там Майкл. Я скоро вернусь.

Таша кивнула и проводила ее взглядом. Бена Сара нашла в его кабинете. Она старалась заглядывать туда как можно реже: эта комната, украшенная головами убитых животных с выпученными стеклянными глазами и холодным оружием, напоминавшим средневековые орудия пыток, наводила на нее тоску. Бен так гордился своей коллекцией, словно речь шла о великих произведениях искусства.

Он был уже весь в делах, говорил с кем-то по телефону, кричал в трубку на кого-то из своих подчиненных. Речь шла о биржевых котировках, об акциях, которые требовалось купить или продать завтра с утра пораньше.

Вид у него был усталый. Он нуждался в стрижке, веки покраснели и воспалились от переутомления, глаза запали. Толстые короткие пальцы бессмысленно барабанили по столу, пока он говорил по телефону. Сара успела подумать о том, как ей ненавистны его руки, но тут он резко бросил трубку и посмотрел на нее.

– Чего тебе?

– Я хочу поговорить с тобой о Наташе.

– Кто она такая?

– Я хочу, чтобы она пожила у нас какое-то время, Бен. Она попала в беду, с ней… произошел несчастный случай. Ей нужна наша помощь.

– Я спрашиваю, кто она такая?

– Это моя знакомая. В настоящий момент у нее нет работы, но я уже говорила о ней с мистером Локхартом – он очень влиятельный модельер на Пятой авеню, и хотя сейчас у него нет свободного места, он говорит, что через месяц или два…

– Значит, это одна из твоих подопечных? – возмущенно воскликнул Бен, словно не веря своим ушам. – Чертово эмигрантское отродье! Ну уж нет, будь я проклят!

– Она иностранка, это верно, но…

– Ей не место в моем доме. Пусть убирается отсюда!

Руки Сары невольно сжались в кулаки.

– Но почему? Ей некуда идти. А здесь она никому не мешает…

– Я не намерен держать у себя в доме иностранку. К тому же она, наверное, еврейка?

– Понятия не имею. Я никогда…

– Я не хочу ее здесь видеть. Дай ей денег, но избавься от нее, и поскорее.

Сара с трудом заставила себя говорить спокойно.

– Послушай меня: никто не знает, что она здесь. Ей нужно нечто вроде тихой пристани, чтобы отдохнуть и прийти в себя…

– У меня нет времени все это выслушивать, – грозно предупредил Бен, снова принимаясь барабанить пальцами по столу.

– Она аристократка.

Он мгновенно вскинул голову, и хотя в его глазах явственно читалось сомнение, Сара поняла, что вдохновение ей послано свыше.

– Она родом из королевской семьи в Европе, ее отец был графом.

Не было смысла уточнять, что мать Таши была цыганкой, а граф (если он вообще существовал) никогда не был на ней женат. Сара видела, что известие о графе и королевской крови произвело впечатление на Бена. Его колебания показались ей настолько комичными, что она чуть не рассмеялась вслух, однако ее презрение к нему было слишком велико и пересилило смех.

– Аристократка? Голубая кровь… гм-гм. Да, но что за кровь? Голубая еврейская кровь?

Она пожала плечами:

– Голубая румынская кровь.

Бен потянулся за кипой бумаг и разложил их перед собой на столе.

– Румынская? Ладно, оставь меня в покое. Я подумаю об этом на досуге.

Сара не двинулась с места. Можно было считать, что она одержала победу, хотя особого торжества почему-то не испытывала. Было время, когда любая, пусть даже самая пустячная победа на домашнем фронте, одержанная над мужем, приводила ее в восторг, но с тех пор много воды утекло.

– У Майкла болел живот, но ему уже лучше, – сказала она тихо. – Хотя вряд ли тебя это беспокоит.

– Я же тебе говорил по телефону: это чепуха!

– Верно, ты так и сказал. Ну что ж, не буду тебе мешать, занимайся своими делами.

Сара вышла, затылком ощущая его враждебный взгляд. По крайней мере ей удалось вывести его из себя. И на том спасибо.

7

– Держите, Макуэйд, пропустите стаканчик.

– Спасибо.

Алекс чуть было не добавил: «Мне это не помешает», но решил придержать язык. Его слова могли быть восприняты как намек на то, что второй обход претенциозного, нелепого и гнетущего музея ужасов, который Бен Кокрейн называл своим домом, покажется ему еще более тоскливым, чем первый. Так и получилось: ведь на этот раз ему пришлось выслушивать нудную и полную самодовольства историю каждой попадавшейся им на глаза египетской плошки, японской вазы, тюрингской чашки или французской шкатулки, украшенной перегородчатой эмалью «клуазоне».

Констанция на каждом шагу охала и ахала от восторга, но она была куда лучше, чем Алекс, искушена в светских уловках, и ему не терпелось услышать от нее после вечеринки, что она на самом деле думает о доме Кокрейна. Донованы – Гарри и Летиция – были просто сражены наповал. Они очень скоро исчерпали все известные им выражения восторга и оставшуюся часть тура по дому провели в молчаливом и – по всей видимости – неподдельном восхищении.

Теперь, когда все они опять вернулись в «алую гостиную», названную так Беном из-за обитых кроваво-красным сафьяном стен и мексиканских попон, служивших шторами на окнах (сам Алекс мысленно окрестил ее «ареной для боя быков»), ему захотелось узнать, куда, черт побери, подевалась хозяйка дома. Алекс был рад, что ей хватило ума отлучиться, пока Кокрейн демонстрировал гостям свое жилище: ни один разумный человек не стал бы ее этим попрекать. Но он две недели думал о ней, не переставая, и сейчас ему хотелось поскорее ее увидеть.

Его терпение было на исходе. Он чуть было не спросил напрямую, где миссис Кокрейн, но решил промолчать, опасаясь выдать свой интерес. Это само по себе казалось невероятным: ведь Алекс в совершенстве овладел искусством прикидываться невинной овечкой ради усыпления бдительности ревнивых мужей и сам скромно считал себя гроссмейстером в этом деле.

– Ну что, Макуэйд, как идут дела в Ньюпорте?

– Дела идут хорошо, Бен. Мы разработали график поставок оборудования и материалов на весь срок строительства, а подрядчик готов приступить к работе в июне. Я подготовил временную рабочую контору в…

– Я хочу, чтобы закладка первого камня прошла третьего июня.

– Третьего июня? Ну что ж, я…

– Это суббота. Я даю прием, все важные ньюпортские шишки уже приглашены, и это будет третьего. Готовы вы или нет, значения не имеет: мы можем воткнуть лопату в землю – вот и вся церемония. А сам прием состоится в казино.

– Да, я понимаю. Что ж, никаких затруднений.

– Вы там будете, разумеется, и Огден мне обещал приехать. Это хорошая реклама для его компании, разве нет? Я ему так и сказал.

Алекс молча кивнул, пытаясь вообразить, с каким лицом его начальник выслушал сообщение о том, что компания Дрейпера, Сноу и Огдена нуждается в «рекламе» со стороны Беннета Кокрейна.

– Да, я там буду. На мой взгляд…

– Слушайте, Гарри, что это за история насчет проверки моих скотобоен на предмет соблюдения кошерных правил при забое скота? Какой еще кошерности им не хватает? Вы что, парни, с ума посходили? Вы тоже голосовали за посылку инспекторов? Какого черта?

Алекс скрипнул зубами и еще крепче стиснул в руке стакан с выпивкой, когда Кокрейн, повернувшись к нему спиной, обратился к Доновану, сидевшему рядом со своей толстой женой. Донован был членом городского совета; ходили слухи, что он, как и другие городские бонзы, ведавшие недвижимостью, с удобством устроился в кармане у Кокрейна.

– У нас не было другого выхода, Бен. Мясники в Ист-Сайде…

– Что значит «не было другого выхода»? Это дело касается только евреев, вот пусть раввины и следят, чтоб все было чисто.

Бен заговорил громче: это означало, что он хочет, чтобы Констанция и жена Донована перестали разговаривать и прислушались к его словам. Очевидно, ему даже в голову не приходило, что его рассказ не вполне подходит для дамских ушей.

– Они нанимают специального парня для этого дела. Он втыкает нож бычку в горло, и тот истекает кровью. Но если парень не сделает все по правилам, например, перережет ненароком дыхательное горло или пищевод, дежурный раввин, который сидит и за всем наблюдает, говорит, что мясо не кошерное, и они выбрасывают всю тушу. После этого она годится только для таких, как мы.

– Но поступают жалобы, Бен, – возразил Донован. – Люди утверждают, что мясо не всегда было кошерным, даже несмотря на…

– О господи, Гарри, да кому какая разница? Думаете, кого-нибудь из жидов, поедающих в кошерном ресторане свой сочный бифштекс, интересует, истек ли бычок кровью, как положено, или ему просто размозжили голову? Просто правительство любит всюду совать свой нос. Пусть покупатель сам о себе позаботится: так в этой стране… Нет, вы посмотрите, кто соизволил к нам пожаловать!

– Добрый вечер. Прошу прощения, мне очень жаль, что я опоздала. С моей стороны это ужасно невежливо, но Майкл закапризничал и не хотел отпускать меня. Миссис Донован, очень рада снова вас видеть. И вас, мистер Донован. А вы, должно быть, миссис Чейни? Как поживаете? Я Сара Кокрейн.

Алекс поставил свой стакан и подошел к ней. Какой-то инстинкт толкал его встать между нею и Кокрейном. Господи, как она была прекрасна – стройная и элегантная в эффектном шелковом наряде цвета полуночной синевы, с высокой прической в неоклассическом стиле, которой он никогда раньше не видел. Но в ее лице, пока она с улыбкой приветствовала гостей, ощущалось напряжение, какая-то нервозность, которой не было две недели назад, когда он встречался с ней наедине.

Не меньше десяти раз за это время Алекс порывался позвонить ей под каким-нибудь надуманным предлогом, но так и не решился. Вспоминала ли она о нем? Догадаться по лицу было невозможно, оно ничего не выражало, кроме обычного дружелюбия, когда она протянула ему руку для приветствия.

Ее муж вручил ей бокал шерри и осведомился приглушенным (как ему самому казалось) голосом, что, черт подери, ее так задержало. Сара проговорила в ответ что-то такое, чего Алекс не расслышал. Он лишь увидел, что Бену ее слова не понравились. Она отошла от мужа и обратилась к дамам.

Прислонившись к вычурной каминной полке красного мрамора и для вида прислушиваясь к разговору Кокрейна с Донованом о капиталовложениях в муниципальные акции, Алекс начал мысленно сравнивать Констанцию с Сарой. Какой поразительный контраст! Одна темноволосая, другая светлая. Одна приземленная, другая воздушная. Одна грубоватая, другая утонченная…

Нет, это несправедливо, одернул себя Алекс, на самом деле Констанцию никак нельзя было назвать грубой. Во всяком случае, в сравнении с любой другой женщиной. У него сердце не лежало приводить ее с собой сегодня, но, услыхав о том, что свой первый вечер в городе после двухнедельного отсутствия он собирается провести без нее, она закатила ему такой скандал, что выбора у него не осталось.

Он и самому себе не смог бы объяснить, почему ему так не хочется приводить Констанцию в этот дом. Ее не стыдно было пригласить на обед и познакомить с кем угодно: ведь она была привлекательной и, безусловно, респектабельной молодой вдовой. Покойный мистер Чейни, адвокат по уголовным делам, скончавшийся в городском апелляционном суде прямо во время прений сторон, оставил ее вполне обеспеченной.

Алекс полагал, что именно Констанция свела его в могилу своим неуемным темпераментом. Черт возьми, она соблазнила его самого всего два часа назад перед самым походом в гости! Отослала горничную и заставила его обслужить себя прямо на парчовом диване в своей гостиной, оправдываясь тем, что разлука была слишком долгой и она сильно стосковалась. В постели она была пылкой, ненасытной, несдержанной и лишенной каких-либо комплексов. Как раз то, что нужно мужчине.

В эту минуту Сара засмеялась каким-то словам Констанции. Ее искренний смех взволновал Алекса и вызвал у него на губах улыбку. Он страстно желал ее, ему не терпелось разрешить ее загадку. С другими женщинами это не представляло труда: достаточно было уложить их в постель. Но он чувствовал, что к Саре подобная тактика неприменима. Загадка могла так и остаться неразрешенной, Даже если бы ему удалось одержать победу. И все же с чего-то надо начинать! Какой она будет? Холодной и молчаливой? Молчаливой – да, пожалуй, но он почему-то не думал, что она окажется холодной.

Вот она повернулась кругом, и Алекс, проследив за ее взглядом, увидел Майкла, стоявшего в дверях. Малыш был в клетчатом халатике поверх пижамы и держал за руку грозную миссис Драм.

– Заходи, дорогой, пожелай всем спокойной ночи.

Мальчик робко переступил через порог гостиной и направился прямиком к матери. Со всех сторон послышались возгласы и вздохи умиления, лишь усилившие его смущение; подойдя к Саре, он наклонил свою светлую кудрявую головку и уцепился за ее руку. Она что-то шепнула ему на ухо, и Майкл выпрямился, повернувшись к гостям. Констанция пожелала узнать, сколько ему лет. Он ответил застенчиво, но с достоинством настоящего маленького джентльмена, назвав ее, по материнской подсказке, «миссис Чейни».

Миссис Донован сказала, что у нее дома остался сын почти того же возраста и что Майкл должен как-нибудь прийти в гости, чтобы с ним поиграть. Мальчик вежливо поблагодарил ее за приглашение.

Потом Майкл поздоровался с мужчинами. Когда очередь дошла до Алекса, тот сунул руку в карман и протянул малышу завернутый в лист чертежной кальки наконечник индейской стрелы, найденный на стройке в Ньюпорте. Пока Майкл, как зачарованный, разглядывал грубо отесанный кусок кремня и пытался понять, что это такое, до Алекса донесся запах мыла и чего-то еще чистого и нежного – присущего детям. Совершенно неожиданно ему вдруг захотелось подхватить Майкла на руки и крепко-крепко обнять.

Подавив это неуместное желание, Алекс объяснил онемевшему от восторга мальчику, что представляет собой его подарок. Пока они вместе гадали, сколько лет может быть чудесной находке и какому индейскому племени она принадлежала, Кокрейн прервал их в своей обычной бесцеремонной манере, напомнив с излишней суровостью, что Майклу давно пора спать и он немедленно должен отправиться в кровать.

Алекс мгновенно перевел взгляд на Сару. Ему удалось заметить в ее глазах смятение и боль, прежде чем она успела опустить ресницы. Майкл тотчас же послушался и подбежал к отцу. Кокрейн грубо обхватил его своими медвежьими лапами. Алекс отвернулся и поспешно схватил свой стакан, усилием воли прогоняя страшные воспоминания, которые давно уже считал похороненными в глубинах сознания.

Майкл ушел в сопровождении миссис Драм. Вскоре после этого Сара встала и пригласила всех к столу. Алекс поставил стакан и двинулся к Констанции, но Кокрейн его опередил, с фатоватой улыбкой предложив ей руку, и повел ее в столовую. Донованы последовали за ними. Сара остановилась у двери, улыбаясь Алексу светской улыбкой хозяйки дома.

Больше всего на свете ему хотелось сделать эту улыбку настоящей. Он сказал:

– Я много раз хотел вам позвонить.

Взгляд серо-голубых глаз смягчился, и Алекс подошел ближе. Но потом она спросила:

– Зачем?

Три или четыре ответа мгновенно пришли ему на ум, но каждый из них изменил бы все и навсегда, разрушил бы связавшую их хрупкую дружбу. Как ни призрачна была эта дружба, Алекс не хотел ее терять.

– Чтобы узнать, что сталось с вашей подругой. Нашла ли что-нибудь полиция?

– Вот оно что.

Сара отвернулась так быстро, что он не успел разобрать, что означает новое выражение, промелькнувшее в ее глазах. Неужели разочарование? Она сказала, что Наташа по-прежнему живет у них в доме и постепенно поправляется, что для нее, возможно, вскоре найдется место портнихи в ателье одного знаменитого нью-йоркского модельера. Полиция? Нет, полиция ничего не обнаружила и не имела никаких зацепок.

Алекс пробормотал в ответ что-то сочувственное, потом спросил:

– А как вы себя чувствуете? Мне показалось, у вас немного утомленный вид.

– О нет, – торопливо возразила Сара, – я чувствую себя прекрасно. Ну как вы нашли Ньюпорт?

– Сезон еще не начался, и там довольно тихо. Бен говорит, что вы собираетесь провести в Ньюпорте большую часть лета.

– Да, вместе с Майклом. Мы уже предвкушаем эту поездку.

Алекс пристально поглядел ей в лицо, подмечая плотно сжатые губы, туго натянутую кожу на скулах, темные круги под глазами. Непохоже, что она предвкушает удовольствие от поездки в Ньюпорт. И он не поверил, что она прекрасно себя чувствует. Но открыто уличить ее в том, что она говорит неправду, он не мог. Не такие у них были отношения.

Сара отвернулась, словно ощутив его недоверие, но давая понять, что у нее сейчас нет ни сил, ни времени на споры, что-то тихо сказала насчет обеда и других гостей и выскользнула за дверь. Алекс нагнал ее в два шага и бережно, но решительно взял под руку. Они вместе прошли по коридору, не обменявшись больше ни словом.

Обед был искусно приготовлен и красиво сервирован, но Алекс еле высидел до конца, настолько томительной и удручающей была атмосфера за столом. Позже, когда он провожал Констанцию, та заявила ему, что прекрасно провела вечер. Вначале он не мог поверить своим ушам, но вовремя сообразил, что в отличие от нее уже смотрит на все происходящее в доме Кокрейнов глазами Сары. Почти весь обед он просидел в непривычном для себя молчании, прислушиваясь к чужим разговорам и невольно подмечая зловещие подробности.

Да, Беннет Кокрейн был настоящим хамом, это Алекс уже усвоил, но лишь в этот вечер он понял, насколько Бен может быть опасен. Он оказался не просто грубым и бесчувственным самодуром, за которого Алекс принял его поначалу. Нет, за этим примитивным фасадом крылось нечто большее. В жестокости Бена была своя система, в его оскорблениях чувствовалась изощренность, он был способен на удивительное коварство.

Он умел быть обаятельным с женщинами – такого Алекс от него не ожидал и был неприятно поражен, глядя, как хозяин дома напропалую любезничает с Констанцией. Но, хотя Кокрейн не щадил ничьих чувств, главной мишенью его злобы неизменно становилась Сара. И при этом он искусно маскировал свои удары. Не обращаясь прямо к ней, он рассуждал об англичанах «вообще» – глупых, надутых, чванливых, холодных, ни на что путное не годных людишках, пускающих в ход свои титулы, чтобы заполучить то, что «в этой стране» достается только честным трудом.

К тому же он обладал удивительной способностью втягивать в эти замаскированные атаки других, делая их своими сообщниками. Алекс с изумлением услышал, как Летиция Донован соглашается с ним и даже рассказывает в виде примера историю одного своего знакомого англичанина, отличавшегося особой напыщенностью. Можно было подумать, будто никто из них не знал, откуда Сара родом!

С дьявольской ловкостью Кокрейн нашел наиболее уязвимую сторону в характере своей жертвы и приберег для нее самые ядовитые стрелы. В случае с Сарой это было ее сочувствие к переселенцам и работа в эмигрантском центре. В этот вечер не было разговора о «жидах, итальяшках и тупоголовых Пэдди», зато темой обсуждения стал тот экономический вред, который эти людишки, эти ничтожества, по мнению хозяина дома, наносят «настоящим американцам». Новые переселенцы, утверждал Кокрейн, отнимают у американцев работу, даже сам дух предпринимательства, некогда сделавший эту страну великой, размывается под тлетворным влиянием «чужой крови».

Поскольку Кокрейн никому не давал вставить слово, а главное, поскольку он был богат до неприличия, все с ним соглашались. Даже Констанция принялась кивать и поддакивать, когда он заговорил о том, как наплыв «чужаков» систематически уничтожает все то, что раньше делало Нижний Манхэттен привлекательным и пригодным для жилья.

Сара каким-то чудом выдержала большую часть этой демагогии с натянутой вежливой улыбкой. Ее самообладание привело его в восхищение и в то же время всколыхнуло другие чувства. У него возникло желание спасти ее. Но даже сверхчеловеческая выдержка изменила Саре, когда слово взял Гарри Донован. Он поддержал Бена и высмеял рекомендации, содержавшиеся в каком-то документе под названием «Доклад комиссии по многоквартирным доходным домам».

– Неужели, – возразила она с обезоруживающей мягкостью, – кто-то может спорить с докладом, где говорится, что условия жизни в многоквартирных домах нуждаются в улучшении?

– Ну, может быть, и нуждаются, – снисходительно уступил Донован, – но этот доклад заходит слишком далеко.

Он бросил взгляд на Бена в поисках одобрения и получил его в виде нескольких энергичных кивков.

– Попробуйте сделать там ремонт, миссис Кокрейн, и не успеете оглянуться, как эти люди опять все поломают. Я это видел не раз и не два.

Донован был дородным светловолосым мужчиной с розовыми щеками и водянистыми светло-голубыми глазками. Брат его жены владел бурно расширяющейся сетью прачечных. Секрет процветания оказался до смешного прост. С тех пор, как Донован был избран членом городского совета, его шурин – о, разумеется, по чистой случайности! – стал получать множество заказов от муниципальных служб на прачечные услуги.

– И вообще, где это сказано, что честные налогоплательщики обязаны обеспечивать жильем людей, которых вообще никто сюда не приглашал? – загремел в гостиной голос Кокрейна. – А кто не может сам обеспечить себе достойную жизнь в этой стране, тот пусть лучше убирается восвояси, черт побери!

– Не могу не согласиться с вами в этом, Бен, – поддакнул Донован.

Сара заговорила с тихой страстностью:

– Три четверти населения Нью-Йорка живет в доходных многоквартирных домах. Здания перенаселены, они представляют собой пожарные ловушки, без элементарной санитарии и вентиляции… Сотни людей, не знающих языка, не имеющих связей или знакомств, теснятся в крошечных комнатушках. Их душит нищета, им некуда податься, у них нет выбора…

– Так пусть убираются, откуда пришли! – прогремел Кокрейн, заглушая ее голос. – Зачем они сюда понаехали? На что они рассчитывали? Кучкуются тут, как в муравейнике, и еще жалуются, что им плохо! Это большая страна, – заявил он, раскидывая руки в стороны, – места хватит всем. Пусть двигаются на запад, на юг, куда угодно. Это страна великих возможностей, разве не так? Все начинают с нуля. Я не прав?

Все закивали и заговорили, выражая свое согласие. Алекс не сводил глаз с Сары. Она нервно вертела ложечку на кремовой кружевной скатерти; ее лицо осталось невозмутимым, но длинные пальцы, вращающие ложечку, побелели от напряжения.

– Конечно, гораздо легче рассуждать за обедом из омаров и телячьей вырезки, сидя на стуле в стиле Людовика XVI за венецианским столом работы мастеров Возрождения.

Она смягчила свои слова улыбкой, заставившей всех остальных собеседников заулыбаться в ответ. Один только Кокрейн сохранил серьезность.

– Особенно легко рассуждать белоручкам, которые живут по-королевски, не ударив для этого пальцем о палец.

– Кстати, омары были превосходны, – тактично заметила Констанция, чтобы сгладить неловкость, когда молчание затянулось слишком надолго. – Вы получаете их из Мэна?

Сара откинулась на стуле. Напряжение ушло из ее лица, сменившись утомлением. Краткий взгляд, который она послала мужу через весь стол, был полон усталости, презрения и ненависти. Алекс его перехватил, и ему стало не по себе, но вот заметил ли этот взгляд кто-либо еще, сказать было трудно. Никто не подал виду.

Вскоре вошла горничная и что-то тихо сказала на ухо хозяйке. Сара положила вилку и виновато улыбнулась.

– Прошу меня извинить, я покину вас на несколько минут. Мне надо подняться к Майклу.

– Уж не заболел ли он? – забеспокоилась миссис Донован.

– Нет, ему просто приснился дурной сон. В последнее время они беспокоят его все чаще. Я скоро вернусь…

– Обойдется, – властно оборвал ее Кокрейн. – Майкл просто избалован, вот в чем все дело. Пока он знает, что ты примчишься по первому зову, ему будут сниться кошмары.

– Карла говорит, что он двадцать минут плакал не переставая, Бен. Думаю, мне следует…

– Я сказал, обойдется.

Наступило напряженное молчание. Сара с величайшей аккуратностью сложила салфетку и положила ее рядом со своей тарелкой.

– Знаете, – сказала она негромко, ни на кого не глядя, – я, пожалуй, все-таки загляну к нему на минутку. Прошу вас, не ждите меня с десертом.

С этими словами она поднялась и вышла из комнаты. Алекс прервал вновь установившееся молчание и начал рассказывать о Ньюпорте, хотя и сам едва ли понимал, что говорит. Злобные бульдожьи глазки Кокрейна грозно сощурились, не отрываясь от бокала с вином, который он вращал по столу. Взгляд Алекса неотступно следил за маленькими пухлыми ручками – такими нелепыми при его могучих бицепсах и широких, по-борцовски сутуловатых плечах. Алекс был рад, что Сара выиграла эту схватку и настояла на своем – мысль о том, что Майкл лежит один в темноте и плачет, была для него невыносима. Но он не мог не спросить себя, какую цену ей придется заплатить за свою победу.

Это было ее обычное наказание – грубое, жестокое и примитивное. Вот уже больше года Бен не прибегал к этому способу, но ни Сара, ни он сам ничего не забыли. Хорошо еще, что все произошло очень быстро. Она знала, что в этот вечер так оно и будет, и даже успела подумать, что это к лучшему. Иногда Бен откладывал свое возмездие, и муки ожидания, которые испытывала Сара, доставляли ему дополнительное удовольствие. Но в этот вечер она вывела его из себя, и у него не хватило терпения потомить ее неизвестностью.

Время он рассчитал с дьявольской точностью: открыл дверь в ее комнату в тот самый момент, когда она гасила лампу на ночном столике. Во внезапно наступившей темноте Бен был невидим, но Сара слышала, как он приближается, и знала, что он сейчас сделает. В своей белой ночной рубашке она была отличной мишенью. Его руки тисками сомкнулись у нее на плечах. Тихий крик – бессловесный и бесполезный протест – невольно исторгся из ее груди, когда раздался треск рвущейся ткани. Ее руки взметнулись и попытались его оттолкнуть.

– Ты больно много на себя берешь, – прошипел Бен, опрокинув ее на постель.

И зачем только она начала сопротивляться? Но Сара не могла, просто не могла покориться, не оказывая сопротивления. Его потное тело всей своей тяжестью придавило ее к матрацу.

– Ты пыталась выставить меня дураком перед гостями!

Она прервала поток грязных ругательств, прошептав:

– Мне и пытаться не пришлось, ты успешно справляешься сам.

Бен вцепился ей в волосы и вскинулся, чтобы перевернуть ее лицом вниз. Не было нужды зажимать ей рот. Он знал, что она не закричит: спавший в соседней комнате Майкл мог бы услышать. Сара лишь приглушенно ахнула, когда он овладел ею, используя свое тело как таран. Именно в этот момент ее сознание обычно отключалось: она цеплялась умом за какой-нибудь образ из прошлого или будущего и держалась за него до самого конца. Но в эту ночь Сара никак не могла перестать сопротивляться. Боль, синяки, кровоподтеки – все это не имело значения. Она должна была любой ценой сбросить с себя эту ненавистную тушу. Пусть он ее убьет, ей все равно.

Но Бен ее не ударил – последние лет пять он ее не бил, потому что знал более верный способ. Больно тиская ее груди и не отпуская, он заставил ее подняться в постели. Она ощущала его глубоко в себе. Он прохрипел ей в волосы:

– Мы отошлем Майкла в закрытую школу.

– Нет! Нет!

– Это пойдет ему на пользу. Есть одна отличная школа в Германии. Военная академия.

– Умоляю!

Он чуть не кончил в эту минуту: она всем телом ощущала его непристойное возбуждение.

– Как раз то, что ему нужно. Они сделают из него настоящего мужчину.

Сара начала проклинать его. Он дернул ее за волосы: голова резко откинулась назад. Она застонала.

– Осенью. Он отправится туда осенью.

Ощутив ее слезы у себя на запястье, Бен совсем потерял голову.

– Cap-pa, – проскрежетал он, словно это было ругательство.

Их бедра громко шлепались друг о друга. Звук получался нелепый и громкий, словно прачка стирала белье вальком. Это был торжествующий, победный звук, но Сара порадовалась, услыхав его, и возблагодарила бога. Бен опять толкнул ее вниз и кончил, кряхтя и скрипя зубами.

Когда все закончилось, на него напало игривое настроение. Он не сразу ее отпустил: удержал на постели, поглаживая и тиская ее ягодицы.

– Спокойной ночи, – прошептал Бен ей на ухо.

Как только его руки отпустили ее, Сара вскочила с постели, но ноги у нее тут же подкосились, она рухнула на колени возле кровати. В тусклом свете, падавшем из коридора, она на мгновение увидела его обозначенную силуэтом массивную спину и тяжелый зад, пока он выходил из комнаты. От отвращения желчь подкатилась к горлу.

Пришлось ухватиться за простыню, чтобы подтянуться и рухнуть на постель. Он блефует, твердила себе Сара, иначе и быть не может. Если он отошлет Майкла, у него не останется оружия, которое он мог бы использовать против нее. Он просто хочет ее обмануть. Ее охватил озноб. Она натянула одеяло и укрылась с головой, но так и не смогла унять дрожь. Да, это обман, еще одна уловка, чтобы ее помучить, вот и все. Может быть, ему что-то от нее нужно. Но что? Что она могла ему дать в обмен на Майкла? Сара спрятала лицо в подушку, чтобы заглушить тихий крик отчаяния: у нее больше ничего не осталось. Ей нечего было отдавать.

8

Алекс подхватил бокал шампанского с серебряного подноса у проходившего мимо официанта. Оркестр тем временем заиграл еще один вальс. Бедняга-официант был наряжен английским лакеем XVIII века: штаны до колен, белые чулки и пудреный парик. Несчастное чучело! Ничего не поделаешь, он был частью реквизита для вечеринки. Алекс прикинул, что стоимость одного только угощения, выставленного на столах под звездами в знаменитой «Подкове», внутреннем дворе ньюпортского казино, примерно равна половине его годового жалованья. А ведь это всего лишь первый ужин: в полночь был предусмотрен второй, еще более изысканный.

Вот только неизвестно, удастся ли им всем дотянуть до полуночи. Судя по количеству приборов, Кокрейны ожидали не меньше двух сотен гостей – всех важных шишек Ньюпорта, – но пока что на приглашение откликнулись не более сорока человек. Меньше половины от этого числа почтили своим присутствием церемонию «закладки первого камня», состоявшуюся ранее. «Важные шишки», что и говорить: разряженные, как павлины, они чувствовали себя явно неловко, стоя вокруг траншеи посреди купленного Кокрейном участка и слушая, как он нарекает свой новый дом «Эдемом».

«Эдем», черт бы его побрал! Алекс вспомнил, как вежливая улыбка изменила Саре при этих словах, но она упорно смотрела вниз, как будто ее зачаровал вид ямы, которую рыл ее муж, нажимая подошвой нелепо выглядевшего лакированного ботинка на край залепленного землей заступа. Алекс мысленно приказал ей посмотреть на себя. Ему хотелось улыбнуться ей, сказать глазами:

«Никто из тех, кто вас знает, не поверит, что вы имеете к этому хоть какое-то отношение».

Но она так и не взглянула на него. Вероятно, Сара не нуждалась в его поддержке; скорее всего она давным-давно выработала для себя какую-нибудь утешительную философию. И в самом деле, если бы Сара беспокоилась о том, что люди о ней подумают только потому, что она жена Беннета Кокрейна, она довела бы себя до умопомешательства.

И все же Алекс не мог не спросить себя, как она воспринимает тот грандиозный светский провал, которым обернулся этот вечер. Аренда здания казино, должно быть, обошлась Кокрейну в кругленькую сумму; в одиннадцать часов гостям предстояло насладиться выступлением танцевальной труппы, нанятой Беном на этот вечер и выписанной en masse [14] с бродвейского ревю. Мало того, каждому гостю был презентован сувенир: дамам – жемчужные броши, джентльменам – бриллиантовые булавки для галстуков. Орхидеи, камелии, огромные тепличные розы водопадами низвергались отовсюду, цвели на искусственных клумбах, переплетались с зелеными решетками вдоль длинных извилистых дорожек.

Этот вечер, безусловно, должен был ознаменовать триумфальное вступление Кокрейнов в высшее общество Ньюпорта. На деле он ясно показал, что их не пустят даже на порог. Со стороны можно было подумать, что Бен специально вознамерился продемонстрировать всем тщетность своих попыток прорваться в большой свет. Даже если бы он нарочно решил выставить себя дураком, то при всем желании не преуспел бы больше.

Если бы не Сара, Алекс мог бы даже порадоваться унижению хозяина вечеринки. Но он остро ощутил ее расстройство, оглядывая ряды пустых столов и стульев, целую армию ливрейных официантов, праздно слонявшихся вокруг, потому что им некого было обслуживать. Сара танцевала с Беном; на расстоянии, в романтическом свете свечей и розовых фонариков ее лицо казалось безмятежным, однако Алекс уже знал, сколь выразительной может быть надетая ею маска. Считала ли она этот вечер своим личным поражением или заранее знала, что это произойдет, и теперь беспокоилась лишь о том, что скажет Бен? Алекс подозревал, что у нее не сохранилось иллюзий. Завоевать место в обществе – это была цель ее мужа, а не ее собственная.

Ему вспомнился ее кабинетик, заставленный книгами, увешанный картинами и фотографиями. Он не сомневался, что она была бы счастлива вести тихую жизнь в уединении. Все эти лихорадочные попытки вскочить на ходу на светскую карусель были не по ней. «Но, – подумал Алекс, – может быть, я обманываю самого себя? Может быть, она уже не способна к „тихой жизни“, потому что роскошь, которая ее окружает, стала для нее привычной? Может быть, она уже не мыслит для себя существования без всех этих побрякушек и воспринимает их как нечто само собой разумеющееся?»

Угрюмо потягивая шампанское, он неотрывно наблюдал за ней. Ее бальное платье с низким декольте было царственного пурпурного цвета; кружась в танце, Сара перебросила длинный шлейф через руку. Платье было украшено расшитым бриллиантами корсажем, о стоимости которого Алекс мог только гадать, на стройной шее сверкало ослепительное ожерелье из бриллиантов и сапфиров. Несомненно, она, как и Констанция, дважды в год совершает паломничество в Париж для закупки нового гардероба. В эту минуту на ней было навешано столько драгоценностей, что их стоимости вполне хватило бы на годовой бюджет какой-нибудь маленькой страны.

Впервые ему в голову пришла мысль, уж не чувство ли вины заставляет ее помогать бедным. Если так, то она пребывает в заблуждении, хотя ее мотивы достойны всяческого восхищения. К тому же Алекс был почему-то уверен, что блестящая идея увешать жену драгоценностями с головы до ног, как рождественскую елку, изначально принадлежит Бену, а не Саре.

– Не танцуете, Алекс? В чем дело? Разве мало хороших женщин?

Он не заметил подошедшего к нему Джона Огдена, пока тот не заговорил.

– Возможно, позже, – улыбнулся Алекс и поставил бокал на поперечную перекладину садовой решетки, на которую опирался.

– А я-то думал, что вы не преминете воспользоваться обилием дамского общества, мальчик мой. Подумайте только, какое приданое у всех этих дочек!

Алекс подкрутил усы, пытаясь про себя решить, являются ли обращенные к нему слова оскорблением или нет. Вообще-то это не имело значения, он в любом случае ответил бы любезной улыбкой, но неприятно было думать, что его, так сказать, «альковные привычки» хорошо известны человеку, который дает ему работу.

– Я хотел поговорить с вами о временном помещении, которое вы тут для себя оборудовали, Алекс, – сказал Огден, сменив тон с шутливого на серьезный.

Этого вопроса он почти ожидал.

– Ваше неодобрение меня очень удивило бы, Джон, – дипломатично заметил Алекс. – Я это сделал не ради своих удобств, а прежде всего в интересах дела.

Он арендовал на Пеббл-драйв, примерно в полумиле от города, дом, стоявший наполовину в лесу и наполовину на воде, и превратил часть помещения в контору.

– Там есть телефон, я могу связаться с Нью-Йорком за несколько минут, если мне понадобится…

– Все это мне известно. Этот дом – идеальное место для того, кто намерен в тишине и покое провести здесь лето. Но для фирмы это плохая реклама. Вы стали невидимкой, поселившись на отшибе, в лесной глуши.

– Я не стал бы называть это…

– Надо было снять помещение на Бельвью, или на Наррагансетт-авеню, или на Темз-стрит… короче говоря, в центре города. Мы строим здесь дом ценой в миллион долларов: для нас было бы лучше иметь временное представительство там, где все смогут его увидеть.

– Возможно, вы правы, я об этом не подумал. – Это была неправда: Алекс все хорошенько обдумал, выбирая дом, где мог бы прожить без помех в течение трех летних месяцев.

– Но поймите, Джон, в Ньюпорте все друг друга знают, новости передаются из уст в уста, и для нас это лучшая реклама. Если в результате наших трудов Кокрейн получит хороший дом, я полагаю, нам не потребуется никаких дополнительных усилий, чтобы все узнали, кто этот дом построил.

Огден хмыкнул.

– Ну, может быть, вы и правы – уступил он. – И все же лучше бы вы сначала посоветовались со мной. Но вы мне кое-что напомнили: мне уже известен по крайней мере один человек, который следит за строительством дома Кокрейна с нескрываемым интересом.

– И кто бы это мог быть?

– Маршалл Фарли.

Алекс беззвучно присвистнул. Маршалл Фарли являлся текстильным королем Восточного побережья; он был так богат и владел столькими фабриками, что правительственные комиссии, изучавшие его имущество и предпринимательскую деятельность на предмет нарушения антимонопольного законодательства, сменяя одна другую, заседали практически беспрерывно.

– Фарли тоже решил обзавестись «летним домиком» в Ньюпорте. Он мне сам об этом сказал. Если ему понравится тот дом, что вам предстоит возвести этим летом на Бельвью-авеню, очень возможно, что он обратится к нам, точнее, к вам, для постройки своей летней резиденции. Учтите, он раза в четыре богаче Бена Кокрейна.

Огден остановился, пристально глядя на Алекса, и сухо добавил:

– Я вижу, вы отлично умеете маскировать свой энтузиазм.

– Нет-нет, – запротестовал Алекс, стараясь шуткой и смехом скрыть свое смущение, – это замечательная новость, я очень рад ее слышать. Очень рад. Это полезно для фирмы, а уж обо мне и говорить нечего.

– Но?

– Никаких «но». Честное слово, я просто счастлив это услышать, Джон.

Огден снял пенсне в стальной оправе и принялся протирать стекла носовым платком.

– Я занимаюсь своей профессией вот уже тридцать два года, Алекс, – сказал он, близоруко щурясь. – Поверьте, я могу определить разницу между простым умением строить и настоящим талантом. По моему глубокому убеждению, вы – архитектор милостью божьей, пожалуй, самый одаренный из тех, что работают сегодня в Америке. Вы изобретательны и свободно владеете всеми стилями, вы не увязли по уши в классических канонах и не боитесь воспользоваться достижениями современной технологии, если считаете, что это поможет вам добиться поставленной цели. Я не знаю никого, кто лучше вас умел бы сочетать утилитарное начало с… возвышенным.

Воспользуюсь этим словом за неимением лучшего. Вы – единственный в своем роде.

Алекс почувствовал, как от волнения у него начинают гореть щеки. Он краснел лишь в редких случаях, но это был один из них.

– Спасибо, Джон, – пробормотал он смущенно. – Поверьте, ваши слова очень много для меня значат.

– Я еще не закончил.

Это разрядило обстановку. Алекс рассмеялся:

– Вы хотите сказать, что есть что-то еще?

– Полагаю, ваше имя вскоре обретет громкую известность. Если, конечно, здесь, в Ньюпорте, все пройдет хорошо. Разумеется, я рад за вас. Меня беспокоит только одно: что вы еще сами не решили для себя, каким архитектором хотите стать. Прошу на меня не обижаться, но это делает вас крайне уязвимым. В том доме, который вы строите для Кокрейнов, нет ровным счетом ничего дурного, но посмотрите на себя – вы не можете сдержаться, у вас лицо перекашивается всякий раз, как вы слышите название «Эдем».

– Извините. Я не…

– Послушайте, Алекс, – не дал ему договорить Огден, – вы больше не должны никому ничего доказывать. Ваше будущее обеспечено, и все, что вам сейчас нужно, так это оставить за спиной свое прошлое, забыть о нем. Вы о нем почти ничего не рассказываете, и это ваше право, но у меня сложилось такое впечатление, что оно держит вас в плену. Вы понимаете, о чем я говорю?

И да и нет. Алекс откашлялся:

– Я высоко ценю ваше мнение, Джон. Я вас благодарю и, безусловно, обдумаю все, что вы мне сказали.

– Да уж, подумайте. Ах да, я чуть было не забыл. – Огден вытащил из внутреннего кармана конверт и передал его Алексу.

– Партнеры решили, что вы заслуживаете премии. Может быть, это поможет вам немного развеять туман в голове, а?

Он дружески хлопнул Алекса по плечу.

– Работайте, двигайтесь вперед, и я не удивлюсь, если через годик-другой вы станете нашим равноправным партнером. Черт побери, Алекс, я вам завидую. Вы держите бога за бороду.

– Джон… я не знаю, что сказать. Я вам очень признателен.

– Ни слова больше, этого вполне достаточно. Послушайте, я хочу потихоньку скрыться отсюда до начала увеселения. Если я уйду прямо сейчас, то успею на последний паром до Нью-Йорка. Звоните нам, не пропадайте. Давайте о себе знать раз в несколько дней – не надо ограничиваться письменными отчетами. Я полагаю, время от времени вы будете приезжать в город?

– Да, сэр, примерно раз в две недели.

– Отлично, отлично. Ну что ж, желаю успеха.

Они пожали друг другу руки. – Спасибо вам. Еще раз большое спасибо, – поблагодарил Алекс. Огден снова хлопнул его по плечу на прощание и ретировался. Алекс взял свой бокал и оперся спиной на увитую вьющимися розами решетку. Неуклюже действуя одной рукой, он распечатал конверт и взглянул на вложенный в него чек. Заморгал и посмотрел еще раз. Потом засунул конверт в карман и допил шампанское в два глотка.

Спору нет, такие деньги могут в два счета разогнать туман в голове и помочь человеку выйти на верную дорогу. Да, безусловно. Алекс с удовольствием оглядел свой новый смокинг на трех пуговицах и темно-синие брюки, ощупал тщательно повязанный галстук, обрисованный вырезом модного жилета. Как выразился бы Беннет Кокрейн, он выглядел на миллион долларов.

Закрыв глаза, Алекс стал мысленно перебирать слова Огдена. Он знал, что хорошо умеет делать свое дело, но услышать подобное признание от постороннего, причем от человека, мнение которого он уважал… Алекс почувствовал себя на седьмом небе.

– Вы там не заснули, Макуэйд?

Алекс открыл глаза. На него надвигался Бен Кокрейн, державший под руку свою жену.

– Бен! – воскликнул Алекс с преувеличенной сердечностью. – Я просто хотел перевести дух. Устал смотреть на вальсирующих.

С минуту они обменивались ничего не значащими замечаниями по поводу бала, прекрасной погоды, здания казино. Сара молчала. Алексу показалось, что она чем-то расстроена и даже не может этого скрыть под никогда не изменявшей ей маской светской вежливости.

Как только с дежурными любезностями было покончено, Бен произнес:

– Я передумал насчет заднего двора.

– Насчет чего? – Алекс не смог так сразу переключиться на деловой разговор.

– Насчет участка позади дома. Знаю, вы предлагали оставить там «уголок дикой природы», но мне с самого начала не нравился этот план. Я тут подумал и решил, что на этом месте надо разбить английский парк. Настоящий парк, вам ясно? Чтобы все росло ровными рядами, и может быть, даже этот, как его… ну, где можно заблудиться.

– Лабиринт?

– Во-во, лабиринт. Итак, что вы думаете?

Спрятанные в карманах руки Алекса сжались в кулаки.

– Что ж, все это очень мило, Бен, но только боюсь, что места не хватит. Вы же хотели, чтобы дом стоял на море. Вы сами мне так сказали.

– Ну и что? Я передумал. Надо будет его отодвинуть.

На один безумный миг Алексу показалось, что Бен имеет в виду море.

– Отодвинуть? Э-э-э… отодвинуть дом?

– Ну да! Поставьте его на возвышении, чтоб был виден отовсюду. А из окон можно будет любоваться на парк, на утесы и на океан.

Алекс втянул нижнюю губу и крепко закусил ее зубами.

– На возвышении? Но мы уже заложили первый камень! Мы почти закончили рытье фундамента.

– Ну и что? Придется его засыпать и вырыть новый. Надо будет отодвинуть все назад. Места хватит. И вообще я хочу, чтобы дом стоял ближе к проезжей части. Какой смысл тратить все эти деньги, если дома никто не увидит?

Алекс почел за благо промолчать. Если бы он открыл рот, то наговорил бы лишнего. Он взглянул на Сару, но она смотрела в другую сторону, ее строгий профиль был неподвижен на фоне мерцающих бальных огней.

– Мы можем это сделать, – осторожно заметил он, переведя дух, – но это отодвинет начало строительства по меньшей мере на месяц. Придется заново перепланировать прокладку труб и электропроводки, пересмотреть расписание доставки строительных материалов и оборудования…

– Ну это уж ваша забота. Деньги не проблема, я вам уже говорил. Делайте свое дело, а я заплачу. – Бен оглянулся через плечо. – Черт, гости уже расходятся. Вон Уолтер Фэллон, надо его перехватить, у меня к нему разговор. Увидимся позже, Макуэйд.

Он отпустил руку Сары и ушел. Наступившее молчание мучительно затянулось. Алекс так рассердился, что был не в силах заговорить. Наконец Сара прервала неловкую паузу.

– Мне очень жаль, – произнесла она тихим и безжизненным голосом.

Он заглянул ей в лицо. Она смотрела прямо на него застывшим взглядом, в то же время бессознательно потирая руки в длинных белых перчатках. Раздражение Алекса рассеялось.

– Ничего страшного, – сказал он и, наклонившись ближе к ней, спросил: – А как чувствует себя сегодня вечером «обыкновенная миссис Кокрейн»? – Возможно, это была всего лишь игра света, но ему показалось, что замкнутое выражение на ее лице смягчается, а прекрасные серо-голубые глаза загораются чудесным теплом. Она улыбнулась. Увы, уже через минуту улыбка столь же незаметно растаяла. Губы у нее задрожали, глаза наполнились слезами.

– Сара, что случилось? – в тревоге прошептал Алекс и взял ее за руку.

На миг, равный биению сердца, она позволила ему задержать свою руку, а потом отступила назад.

– Прошу меня извинить, со мной все в порядке, – сказала она и отвернулась, словно желая понаблюдать за танцующими.

Он стоял с ней рядом, глядя прямо перед собой невидящим взглядом. Что произошло? Может быть, Кокрейн ее обидел? Неужели этот болван обвиняет жену в провале торжеств по случаю «закладки первого камня»? Алекс видел, что Сара сильно расстроена, но он прекрасно знал, что она не позволит ему себя утешить или хотя бы открыто выразить сочувствие. Несмотря на это, он минуту спустя произнес, по-прежнему не глядя на нее:

– Если я могу что-то для вас сделать, сейчас или когда-нибудь в будущем, надеюсь, вы не замедлите ко мне обратиться.

– Это очень великодушно с вашей стороны, – ответила она так тихо, что он едва расслышал. – Спасибо вам, мистер Макуэйд, я этого не забуду.

Она не стала отрицать, что нуждается в помощи! Это молчаливое признание само по себе ужаснуло Алекса. Прошла минута. Он почувствовал, как она постепенно овладевает собой.

– Итак, – заговорила наконец Сара, повернувшись к нему с ослепительной, нестерпимо фальшивой улыбкой, – Бен рассказал мне, что вы поселились в лесной глуши, в какой-то хижине, где нет никаких удобств, кроме телефона. Вы не боитесь, что в Ньюпорте, этой мечте миллионов, вас могут неправильно понять?

– Вы глубоко заблуждаетесь, – в тон ей возразил Алекс. – Ньюпорт – это не мечта миллионов, это мечта миллионеров.

– Все верно, поправка принимается. Миллионеры – это ведь совсем не то, что миллионы?

– Совершенно верно. И поскольку миллионеров на свете не так уж много, все в этом богоспасаемом городишке друг друга знают. Так не все ли равно, где я устрою свою контору?

– А вам нравится жить отшельником в лесной чащобе?

– Миссис Кокрейн, я вижу, вы пребываете в заблуждении, – улыбнулся Алекс. – Мой дом находится всего лишь в полумиле от центра города. Он очень комфортабелен, и его можно даже назвать живописным. Приглашаю вас посетить его в любое удобное для вас время и убедиться собственными глазами.

Сара опять улыбнулась и едва заметно покачала головой, бормоча слова благодарности. Алекс понял, что совершил промах: она никогда не заглянет к нему на огонек, это было бы нарушением приличий. Само приглашение прозвучало для нее двусмысленно, но она была слишком хорошо воспитана, чтобы дать ему это понять.

– А как вам нравится ваш новый дом? – торопливо спросил Алекс.

– Я от него в восторге, – ответила Сара с искренним воодушевлением. – Он расположен на Элизабет-стрит, близко отовсюду, и в то же время соседние дома так далеко отстоят друг от друга, что можно наслаждаться уединением. Во всяком случае, после жизни в Нью-Йорке мне так показалось.

– Ну а сам-то дом вам нравится?

– Он просто идеален. Не понимаю, зачем владельцам понадобилось сдавать его незнакомым людям хотя бы на несколько месяцев? Будь он моим, я никогда бы оттуда не уехала.

– Мне он тоже нравится, – согласился Алекс.

– Вы его знаете?

– Да. По правде говоря, этот дом довольно хорошо известен и считается одним из лучших деревянных зданий, построенных еще до того, как Ньюпорт превратился… – Алекс осекся на полуслове и прикусил язык.

– …в скопище каменных и мраморных монстров, – закончила за него Сара с усмешкой. – Не будем больше говорить об этом, хорошо?

– Безусловно.

– Хотя вообще-то я сама удивляюсь, как это южная оконечность острова еще не осела в море.

Алекс засмеялся, и Сара засмеялась вместе с ним. Оба были рады наконец-то откровенно высказать все, что думают.

– На заднем дворе есть даже качели для Майкла, – продолжала она, – а в доме столько комнат, балконов и крылечек, что ему хватит работы до середины лета, пока он будет их исследовать. И я совершенно уверена, что каждый день он будет путаться у вас под ногами на стройке, потому что участок всего в трех кварталах от дома.

– Я буду рад его видеть. А вы знаете, что прямо у вас под боком живет знаменитость?

– Правда? С какой стороны?

– Известняковый особняк с колоннами принадлежит Дейзи Вентуорт. Она живет там круглый год.

– Кто она такая? Имя мне ничего не говорит.

– Должно быть, вы не читаете бульварной прессы.

– Конечно, читаю, – призналась Сара со смущенной улыбкой.

– Значит, вы решили отдохнуть от нее два года назад, когда все газеты пестрели подробностями о скандальном разводе Дейзи с ее мужем-банкиром.

– Вот оно что. Полагаю, у него были романы на стороне?

– Нет, не у него, а у нее. Он подал на развод, обвинив ее в неверности, и выиграл дело. Она получила этот дом и какую-то сумму денег. Все говорят, что Дейзи превратилась в отшельницу.

– А что случилось с ее любовником?

– Он вернулся к жене.

– В семье были дети?

– По-моему, нет.

– Вот и слава богу, – прошептала Сара.

Опять она погрустнела, видимо, приняла вполне банальную историю, которую он ей поведал, близко к сердцу. С ней творилось что-то неладное, Алекс никогда не видел ее в таком состоянии: она была не просто чем-то огорчена, но с трудом сдерживала отчаяние.

– Что случилось с Наташей… забыл ее фамилию? – спросил он, чтобы ее отвлечь. – С вашей подругой из эмигрантской общины?

– Ее дела продвигаются весьма успешно.

– Вы говорили, что у нее будет новая работа.

– Это пока в перспективе. Она сейчас занимается с преподавателем, совершенствует свой английский.

Алекс мог с легкостью догадаться, кто оплачивает услуги преподавателя.

– Она нашла себе новую квартиру?

– Нет… Мы подумали и решили, что ей лучше остаться в нашем доме на все лето. Бен переедет в свой клуб, – поспешно добавила Сара, увидев изумление на его лице. – По правде говоря, нам крупно повезло: есть на кого оставить дом, пока мы в отъезде. Теперь не придется закрывать его на лето. Кстати, на это же время намечены какие-то ремонтные работы с водопроводом, и теперь у нас будет человек, который сможет впускать и выпускать рабочих и следить за порядком.

Оркестр заиграл новую мелодию. Алексу хотелось пригласить ее танцевать, но благоразумие одержало верх. Разумеется, у него были свои планы относительно миссис Кокрейн, хотя и не совсем те, какие он обычно вынашивал, когда речь заходила о красивых замужних дамах. По правде говоря, желание потанцевать с Сарой захватило его с чрезмерной силой, и собственная страстность послужила ему предупреждением об опасности. Он решил, что надо быть осторожнее.

Но у нее в волосах были свежие гардении, и их нежный запах волновал его. Ее обнаженные плечи смутно белели в пронизанной светом фонариков полутьме. Сара держалась с царственным величием, но каким-то непостижимым образом сумела смягчить свою английскую надменность: она впечатляла, но не подавляла. Алексу очень хотелось узнать, что она думает о нем, почему относится к нему по-доброму: из-за того, что он ей нравится, или просто потому, что она неизменно добра со всеми?

– Вы сегодня очень красивы. Вы всегда красивы.

Сара замерла на мгновение и тотчас же отвернулась. Алекс видел, что смутил ее своим комплиментом. Но он рискнул, пошел ва-банк и не жалел об этом. Напротив, когда решающие слова прозвучали, его охватило странное восторженное состояние.

– Сара…

Какое упоение – назвать ее по имени! Осмотрительность улетела прочь, как птица, выпущенная из клетки.

– Не надо… – проговорила она едва слышно.

– Не надо чего?

Во взгляде, брошенном на него Сарой в эту минуту, было столько нежности, что его сердце перестало биться.

– Не надо все портить, – пояснила она. Алекс взглянул на небо, стараясь перевести дух.

– Да, вы правы. Пожалуйста, простите меня. Мне очень жаль, что я назвал вас красивой и произнес вслух ваше дивное имя. Просто не понимаю, что мне взбрело в голову. Это все из-за… о нет, прошу вас, не уходите. – Он коснулся ее плеча с настойчивой нежностью. – Это все из-за того, что я пьян. Самым смиренным образом прошу у вас прощения.

Сара упорно отворачивалась, не желая на него взглянуть.

– Я на все готов, лишь бы не испортить то, что у нас есть.

В ее встревоженном взгляде отразилась нерешительность. Теперь ему оставалось надеяться разве что на ее великодушие.

– Я прощен?

Ожидание было невыносимым, но в конце концов Сара прошептала:

– Да, конечно. А теперь, если вы меня извините…

– Я думал, что увижу Майкла на закладке первого камня, – поспешно вставил Алекс, чтобы удержать ее рядом. – С ним все в порядке? Он не заболел?

Тень печали легла на ее лицо, прекрасный рот превратился в тонкую линию.

– Нет, он здоров. Его отец решил, что детям не место на церемонии.

Еще одна запретная тема. Разговор с ней в этот вечер напоминал хождение по тонкому льду. Озарение пришло к Алексу внезапно, хотя он опасался, что она воспримет все иначе. Он церемонно протянул ей руку.

– Миссис Кокрейн, могу я пригласить вас на танец?

Она заколебалась. Время путалось, стягивалось узлами, растягивалось до бесконечности. Алекс не мог оторвать взгляд от ее губ. Вот показался кончик языка и легко коснулся верхней губы.

– Я…

– Сара!

Алекс отдернул руку, как карманник, пойманный с поличным.

– Идем скорей, ты должна попрощаться с Киммелями!

Вот теперь ее лицо стало совершенно непроницаемым, хотя на мгновение Алекс заметил промелькнувшее в нем сожаление. Но нет, это была насмешка. А потом оно опять стало печальным.

– Как-нибудь в другой раз, – вежливо ответила ему Сара, – надеюсь, у нас еще будет случай. Благодарю вас, мистер Макуэйд. Прошу меня извинить.

У него не осталось способов ее удержать. Он поклонился и проводил ее взглядом, пока она величественно направлялась к своему мужу.

9

Неделю спустя Сара уже сидела на веранде своего дома, потягивая ледяное шампанское вместе со своей новой соседкой. Они познакомились накануне при довольно-таки неблагоприятных обстоятельствах, после того как Майкл, сам того не ведая, пересек межевую линию, отделявшую участок Кокрейнов от участка Вентуортов, напоролся на кизиловый куст в полном цвету, недавно высаженный в грунт руками миссис Вентуорт, и переломил его главный ствол пополам. Он побоялся признаваться в своем преступлении в одиночку, побежал домой и привел для поддержки мать.

Сара мечтала хоть одним глазком взглянуть на скандально знаменитую миссис Вентуорт еще с памятного вечера в казино. Она охотно вернулась вместе с Майклом на «место преступления» и заставила его признаться во всем. Ей еще не встречалась женщина, способная устоять перед чарами Майкла, приносящего свои прочувствованные извинения, и миссис Вентуорт не стала исключением. Не прошло и минуты, как он получил прощение, его предложение возместить ущерб было отвергнуто, вместо этого ему было сделано приглашение приходить в любое время, когда он пожелает, и играть с таксой миссис Вентуорт по кличке Гэджет.

Тронутая таким неслыханным великодушием, Сара не могла не пригласить миссис Вентуорт на чай на следующий день, и теперь они сидели на веранде, время от времени передвигая свои стулья в погоне за ускользающей тенью. Они уже называли друг друга по имени. Майкл и Гэджет мирно играли на ступенях у их ног.

– Вы совсем не такая, какой я вас себе представляла, – призналась Дейзи.

Она пила уже второй бокал шампанского, бутылку которого принесла с собой, «чтобы скрепить дружбу». Саре пришлось присоединиться к ней из вежливости, хотя от шампанского ее клонило в сон, а на дворе было всего около четырех часов пополудни.

– А какой же вы меня себе представляли?

Дейзи скривила рот в одной из своих язвительных полуулыбок.

– Чопорной занудой, задирающей нос. Несносной лицемеркой.

Сара уже успела заметить, что ее соседка не отличается особым умением выбирать выражения.

– О боже. Неужели у меня такая репутация? – спросила она с улыбкой.

– Да нет, не совсем. Можете считать, что это совместно нажитое имущество.

Тактом она тоже не могла похвастаться. Сара отхлебнула шампанского и промолчала.

– Но вы, слава богу, совсем не такая. Знаете, вы первая женщина в Ньюпорте, пригласившая меня к себе впервые… уже не помню, с каких пор. Остальные здешние дамы время от времени звонят мне по телефону, но только потому, что им хочется посплетничать. Они знают, что мне известно все. Но боже сохрани, чтобы кто-то увидел меня с ними вместе на публике!

Уголки губ у нее опустились, улыбка стала озлобленной. Несколько минут назад Дейзи призналась, что ей уже сорок, хотя Саре показалось, что ей по крайней мере лет на десять больше. Кожа у нее была нездорового, землистого оттенка, в волосах заметно пробивалась седина, к тому же их явно не мешало бы почаще мыть. Некогда стройное тело стало дряблым, словно студень.

Сара решила, что было бы глупо и даже оскорбительно делать вид, будто ей неизвестно, о чем говорит миссис Вентуорт.

– Вы хотите сказать, что это из-за развода.

Дейзи уставилась в свой бокал, пристально следя за лопающимися пузырьками.

– Ну да, конечно, из-за чего же еще? Я совершила ошибку, и меня застукали. С тех пор расплачиваюсь по счетам.

– Вам нравится здесь жить? – спросила Сара после неловкой паузы. – Здесь так красиво. Мне нравится море, и погода стоит такая…

Дейзи презрительно и громко фыркнула, бросив на Сару мрачный взгляд поверх кромки бокала.

– Неужели вы думаете, что людей сюда привлекает свежий воздух и солнечный свет? Не может быть, ни за что не поверю, что вы столь наивны.

Сара вопросительно подняла брови.

– Дорогая моя, на самом деле их привлекает избранность здешней публики. Люди приезжают сюда, чтобы у всех на виду задирать друг перед другом нос. Это единственное развлечение в городе.

– Но если это правда, тогда зачем же вы здесь остаетесь?

Дейзи тяжело вздохнула: ее полная грудь всколыхнулась и опала.

– Зачем, зачем, зачем! Мне бы давно следовало уехать. Я все обещаю себе, что уеду, но у меня никак не получается. По правде говоря, у меня просто нет сил. К тому же, – она пьяно хихикнула, – о ком они будут судачить, если я уеду? Я выполняю жизненно важную общественную функцию.

– Как вы думаете, почему они придают этому такое значение? – спросила Сара через минуту. – Быть снобом – это так утомительно, а получаемое удовольствие столь ничтожно… Мне кажется, они должны падать с ног от усталости.

– Не прикидывайтесь дурочкой. Когда вы попадаете в высшее общество, самое приятное состоит в том, чтобы занять круговую оборону и не впускать никого из посторонних. В том-то вся и соль! Как, по-вашему, почему они всей толпой не явились на вашу прекрасную вечеринку на прошлой неделе? Думаете, есть какая-нибудь другая причина?

Сара не удивилась тому, что ее соседке уже все известно; она не сомневалась, что весь Ньюпорт и половина Нью-Йорка наслышаны о провале вечеринки. В нью-портском «Обзервере» уже появилась ехидная заметка: без имен, но все равно убийственная. Как и следовало ожидать, в неудаче их ньюпортского дебюта Бен обвинил ее. Хорошо, что на следующий день с раннего утра ему пришлось вернуться в Нью-Йорк, а не то он непременно придумал бы какой-нибудь способ ее наказать. Но ничего, у него еще будет время.

– На что похоже высшее общество в Англии? – полюбопытствовала Дейзи. – Только не говорите мне, что оно демократично, я вам все равно не поверю.

– Нет, конечно, оно не такое. Но в Англии все не так, как здесь. Деньги имеют значение, но им не поклоняются, как божеству. И мне кажется, английская аристократия получает больше удовольствия от своих привилегий. Не знаю, почему это происходит… может быть, потому, что мораль лишена пуританства. Не так строга, как тут у вас.

Сара вздохнула так же громко, как до этого Дейзи, и подумала, что обе они, наверное, уже пьяны. Дейзи поставила свой бокал и сцепила руки за головой.

– Все дело в том, что американцам не хватает чувства уверенности. У нас нет корней, нет традиций. Сколько бы у нас ни было денег, мы все равно остаемся неотесанными дикарями. Вот потому-то мы и покупаем помпезные особняки и – насколько это в наших силах – пытаемся обставить их по-европейски.

Сара с улыбкой подумала, что мистер Макуэйд, безусловно, согласился бы с этим утверждением.

– Да. Вы испытываете особое преклонение перед англичанами, но… не обижайтесь, у вас сложилось довольно странное представление об английских манерах. Вам кажется, что нашей главной чертой является чопорность, а это совсем не так.

Дейзи кивнула и вновь потянулась за бутылкой.

– Вы совершенно правы. О, вам бы следовало увидеть Ньюпорт тридцать лет назад, Сара, до того, как Вандербильды и Асторы наложили на него свои лапы. Я приезжала сюда еще в детстве вместе с семьей, это было чудесное место. Все дома были деревянные, с качелями на широких верандах. Люди устраивали пикники, ездили на повозках, запряженных осликами. Купаться можно было где угодно – не было никакого Бейли-Бич, отделяющего высшее сословие от народных масс. Наверное, поэтому я и не могу уехать отсюда сейчас: я хорошо помню, каким было это место, до того как сюда слетелись толстосумы.

Саре показалось, что меланхолия миссис Вентуорт окутывает их всех подобно легкому туману. Она подействовала даже на Майкла: он обхватил руками шею Гэджета и взглянул на мать пытливым взглядом. Сара ощутила невероятное облегчение, когда затянутая сеткой дверь со скрипом распахнулась и горничная объявила о междугородном звонке из Нью-Йорка.

Дейзи с усилием поднялась на ноги и сказала, что ей, пожалуй, пора домой. Женщины торопливо попрощались, и Сара поспешила в дом, к телефону.

В доме имелся только один телефонный аппарат – в холле, у подножия лестницы. Оператор объявил, что ей звонит Лорина, после чего в трубке раздался громкий голос ее подруги – такой отчетливый, словно она говорила из соседней комнаты.

– Сара! Привет, как поживаешь? Ты меня слышишь?

– Я тебя прекрасно слышу. Как ты?

– Только что вернулась из твоего дома. Я отнесла туда Лулу и отдала ее Наташе. Мне кажется, у них взаимная любовь с первого взгляда.

Речь шла о кошке Лорины; Таша обещала присмотреть за ней во время поездки Лорины в Европу.

– Теперь мне осталось только запаковать последние вещички. Пароход отчаливает сегодня в шесть вечера.

– Ты рада? Я слышу это по голосу.

– Я вне себя от счастья! – воскликнула Лорина. – Вот смотрю на себя в зеркало, а щеки у меня красные, как у клоуна. Двух слов связать не могу. Вечером в каюте распакую чемодан и посмотрю, чего я туда напихала. Вот смеху-то будет!

Сара засмеялась, хотя ей хотелось плакать.

– Хотела бы я поехать вместе с тобой.

– О боже, это было бы чудесно.

– Ну и как тебе Таша? – чтобы не предаваться напрасным мечтаниям, Сара перевела разговор на другое.

– Она мне очень понравилась. Такая простая и в то же время сильная. Но, сказать тебе по всей правде, меня поражает, что Бен позволил ей остаться в доме. На него это совсем не похоже.

– Да, я тоже удивилась.

Бен принял решение совершенно неожиданно и ничего не пожелал объяснять. У Сары на этот счет была своя теория: наверное, у него завелась новая любовница, и он решил, что удобнее будет с ней встречаться, живя в клубе, а не дома, подальше от всевидящих глаз прислуги. Поэтому его великодушное предложение выехать из дома, чтобы Таша могла там остаться, не нарушая приличий, на поверку оказалось не чем иным, как замаскированным лицемерием.

– Как там Майкл? – спросила Лорина.

– Первые три дня он прихворнул – на этот раз ничего серьезного, всего лишь простуда. Но теперь он здоров и бегает повсюду. Играет с собакой соседки и пропадает на стройке у мистера Макуэйда.

– Это тот красавец, с которым я познакомилась у тебя в доме? – уточнила Лорина.

– Да, тот самый архитектор, с которым я тебя познакомила.

– Разве ты не находишь его красавцем?

Сара опять рассмеялась.

– Я не стала бы его так называть.

– Ну и напрасно. Мне бы хотелось его нарисовать… Что? Да, мамочка, я знаю. Извини, Сара, мне придется повесить трубку. Мама говорит, что уже пора. Она ужасная паникерша, но на этот раз она скорее всего права: надо поскорее упаковать вещи. Я просто хотела попрощаться. Я буду тебе писать.

– Я тоже буду писать, – пообещала Сара, испытывая щемящую грусть от расставания с подругой.

– Адрес может измениться, но пока пиши по тому, что я тебе оставила. Береги себя, желаю тебе хорошо провести лето…

– Надеюсь, Париж не обманет твоих ожиданий, Лорина, ты заслуживаешь самого лучшего.

– Поцелуй за меня Майкла.

– Непременно, а ты будь осторожна, не делай глупостей…

– Я буду осторожна, а ты не читай мне нотаций, как моя матушка. Я тебя люблю.

– И я тебя люблю… До свидания!

– До свидания!

– Bon voyage! [15].

Связь прервалась. Сара еще некоторое время прижимала трубку к уху, потом наконец повесила ее и с трудом поднялась на ноги. Она не любила расставаний и никогда не умела прощаться. Уж если, прощаясь с Лориной, она почувствовала себя обездоленной, что будет с ней, если Бен исполнит свою угрозу и отошлет Майкла в Европу?

Но она была почти уверена, что он просто пытается нагнать на нее страху. На следующий день после того, как он терзал ее ночью, она заставила себя поговорить с ним напрямую, хотя ей было страшно, а трусливая осторожность нашептывала, что стоит оставить все как есть: вдруг пронесет.

– Если ты отошлешь Майкла, – заявила Сара мужу, с сухими глазами войдя на следующее утро в его кабинет, – я от тебя уйду.

Бен вызывающе усмехнулся:

– Нет, не уйдешь. Ты никогда не уйдешь. – Он был прав. Она всегда это знала, но окончательно поняла только теперь. Если бы она его оставила, он рано или поздно нашел бы ее и забрал бы у нее Майкла навсегда. На его стороне были сила и власть. Он был американским миллионером, а она – иностранкой без гроша за душой, и хотя он многократно изменял ей, она ничего не могла доказать.

Ненавидя себя за собственную слабость, она разрыдалась прямо у него на глазах. Именно этой победы Бен жаждал с самого начала; теперь можно было проявить великодушие или хотя бы сделать вид.

– Мы это еще обсудим, – сказал Бен, окинув ее взглядом, полным злорадного торжества. – У нас еще будет время принять окончательное решение. Я связался с этой школой – кстати, она в Гейдельберге. Они говорят, что готовы принять его даже в сентябре, так что…

– Зачем ты это делаешь? – в отчаянии вскричала Сара. – Будь ты проклят! Неужели ты готов принести в жертву собственного сына, лишь бы навредить мне? Как ты можешь, Бен? Что ты за человек…

– Это ты наносишь ему вред! – в бешенстве заорал на нее Бен. – Это ты превращаешь его в девчонку…

И так далее, и так далее – застарелый, озлобленный, бесконечный спор, который супруги Кокрейн вот уже много лет вели скорее по привычке. Но после этого никаких упоминаний о военной академии в Германии больше не было, и Саре оставалось лишь надеяться, что речь идет всего лишь о новой уловке, при помощи которой Бен намерен мучить ее все лето. Он уже проделывал подобные жестокости раньше, да так часто, что она сбилась со счета. И этот раз тоже не станет последним, можно было не сомневаться.

– Мамочка!

Майкл ворвался в комнату, поскользнулся на натертом до блеска паркетном полу, налетел на нее со всего разбега и опрокинул обратно в кресло.

– Уже четыре тридцать! – провозгласил он, попятившись и тяжело дыша.

– Большое спасибо, – насмешливо улыбнулась Сара, вновь поднявшись на ноги и оправляя платье. – Пожалуй, часы мне больше не понадобятся.

– Четыре тридцать, – настойчиво повторил Майкл. – Мистер Макуэйд говорит, что это самое удобное время его навестить!

– Он так сказал?

– Да. И он просит, чтобы ты тоже пришла вместе со мной. Да.

– В самом деле? И когда же он это сказал?

– Я не помню. Но как-то раз он спросил: «Как поживает твоя мама, Майкл?», а я говорю: «Спасибо, хорошо», а он: «Пригласи ее как-нибудь вместе с собой». Я сказал: «Да, сэр», и теперь…

– Ты меня приглашаешь?

– Да. Ты пойдешь?

Ей и в самом деле пора было заглянуть на стройку, посмотреть, как продвигаются работы. Избегать мистера Макуэйда было глупо и унизительно. Ей следовало наведаться на стройку сразу же после неудавшейся вечеринки в казино, а не откладывать визит со дня на день, подавая ему таким образом дополнительную пищу для размышлений о том, насколько глубоко ее задели его слова, сказанные в тот вечер. Они действительно много для нее значили, но она могла бы это скрыть, если бы набралась смелости взглянуть ему в глаза раньше. А теперь встреча выйдет неловкой вдвойне. Но если она и дальше будет оттягивать неизбежное, станет только хуже.

– Да, – решительно сказала Сара, вызвав восторг у Майкла. – Дай мне две минуты, чтобы надеть туфли поудобнее, и мы пойдем.

Алекс заметил их через раскрытую дверь кабинки подрядчика, где занимался расчетами. Он бросил карандаш и вскочил, проводя обеими руками по волосам, чтобы привести их в порядок, и с досадой оглядывая перепачканные строительной пылью брюки. Без сюртука, который он где-то оставил, Алекс по виду ничем не отличался от своих рабочих, а миссис Кокрейн, как всегда, выглядела так, словно только что сошла с картинки модного журнала. Алекс понял, что, сколько бы он ни прихорашивался, лучше уже не будет, кое-как повязал галстук, заправил рубашку в брюки и вышел наружу.

– Вон он! – закричал Майкл. Выпустив руку матери, мальчик со всех ног помчался вперед и не остановился, пока не налетел на Алекса. Привыкший к такого рода приветствиям Алекс подхватил его под мышки и раскачал его в воздухе широкой дугой, жужжа как аэроплан. Майкл тем временем издавал ликующие вопли.

Сара замерла на месте, пораженная столь бурными изъявлениями взаимной привязанности. Когда эти двое успели так подружиться?

– Я привел мамочку! – объявил Майкл, вновь очутившись на земле.

– Я так и понял.

Алекс вытер ладони о брюки, прежде чем пожать руку Сары.

– Я давно вас ждал, – признался он.

– Я хотела прийти раньше, но все никак не могла собраться… у меня было много дел.

Мысленно Сара выбранила себя. В запасе у нее было семь дней, чтобы изобрести убедительную отговорку в оправдание своего трусливого отсутствия, и все, что она сумела, это пролепетать «у меня было много дел»! Лишь одна мысль послужила ей утешением: даже сумей она придумать действительно правдоподобное и ловкое объяснение, ей все равно не пришлось бы им воспользоваться. Ведь Майкл стоял рядом и слышал каждое слово. Он не дал бы ей соврать.

Она огляделась по сторонам.

– Вы продвинулись гораздо дальше, чем я ожидала! По правде говоря, я думала, что увижу огромную яму и больше ничего.

При каждой встрече Алекса заново поражал ее английский акцент: он все никак не мог к нему привыкнуть. Понимая, что неприлично долго глазеет на гостью, он с трудом оторвал от нее взгляд и скрестил руки на груди.

– Мы бы уже дошли вон до того места, если бы Бен не передумал.

«В очередной раз», – добавил про себя Алекс.

– Да, я об этом уже слыхала.

Последний вариант предусматривал, что особняк будет с двумя парадными фасадами: один – окнами на улицу, другой – на прогулочную пешеходную дорожку по приморским утесам, так называемую Горную тропу. Убедившись, что людей на Горной тропе бывает не меньше, чем на Бельвью-авеню, Бен сменил гнев на милость и позволил оставить дом на прежнем месте. Но зато теперь он потребовал, чтобы новый фасад в задней части дома, по первоначальному плану считавшейся задворками, напоминал средневековый замок и был снабжен двойными дубовыми воротами в фут толщиной и девять футов шириной, некогда служившими порталом испанского собора.

Алекс уже привык ко всему, и если бы Бену завтра вздумалось устроить позади дома крепостной ров с подъемным мостом, его бы это ничуть не удивило. Но Бен промолчал, и Алекс решил, что легко отделался. На сей раз.

– Пойдем, мам, я тебе все покажу, – предложил Майкл, преисполненный гордости от того, что он здесь свой.

– Не возражаете, если я составлю вам компанию? – церемонно осведомился Алекс.

– Да, вы можете пойти вместе с нами, – в тон ему ответил Майкл.

– Но вы же заняты, – запротестовала Сара. – Мы не хотим отрывать вас…

– Нет, я уже все закончил на сегодня. Честное слово. А из Майкла получился просто замечательный гид. Это я вам авторитетно заявляю: он меня самого не раз водил по стройке.

Она рассмеялась, и ее чистый, звонкий, беззаботный смех стал для Алекса добрым знаком. Он понял, что все прощено и забыто. Все втроем дружно тронулись вперед. Само собой разумелось, что даме следует предложить руку, чтобы она не споткнулась на неровном, перекопанном вдоль и поперек грунте. Алекс взял ее под локоть с благодарностью и трепетной заботливостью. Теперь, когда он вернул себе то, чего чуть было не лишился безвозвратно, ему казалось, что солнце пригревает веселей, а свежий воздух становится слаще с каждым вдохом. Он поклялся себе, что никогда больше не будет действовать сгоряча.

Майкл прямиком направился к своему любимому механизму: высоченному подъемному крану с паровым управлением. В тот момент, когда они подошли, кран простаивал без работы. Майкл принялся умолять, чтобы ему разрешили посидеть внутри, и Алекс любезно подсадил его в кабину крановщика.

– Ему ведь не под силу самому его включить? – забеспокоилась Сара, понизив голос.

– Я думаю, ему под силу все, чего он только пожелает. – Алекс засмеялся, увидев ее тревогу. – Нет, конечно, нет. Во всяком случае, не из кабины.

Со вздохом облегчения она медленно повернулась кругом, оглядывая стройку. Большинство рабочих, включая мистера Перини, строительного подрядчика, с которым она познакомилась во время церемонии «закладки первого камня», уже закончили работу и ушли домой,

Майкл со своего высокого сиденья бойко объяснял ей, где что располагается, и Сара подумала, чего, должно быть, натерпелись от него строители за прошедшую неделю. Хотя готов был только фундамент, а стены еще не были возведены, уже нетрудно было судить о внутренней планировке дома.

– Покажи мне, где будут комнаты, – попросила Сара, невольно охваченная любопытством.

– Сейчас! – вскричал Майкл, выбираясь с помощью Алекса из кабины крановщика. – Иди сюда.

Он показал ей главный вход и объяснил, где будут располагаться приемные, а также парадные, малые и семейные гостиные, кабинеты и огромный бальный зал, тянувшийся вдоль всей задней стены центральной части дома. За домом простирался двор, а по другую сторону двора было намечено построить отдельное помещение для кухонь.

– Вы шутите, – заявила она Алексу, не веря собственным ушам.

Он отрицательно покачал головой.

– Бен скопировал планировку Кастелло Фиренцуола, знаменитого замка, который находится…

– …в Италии. Да, мне об этом известно. Это средневековый замок. – Она прижала руку ко лбу. – Боже мой, это еще хуже, чем я думала.

– Нет… то есть да, вы правы, ничего хорошего в этом нет, но могло быть еще хуже.

– Неужели?

– Ну… он хочет прорыть тоннель и проложить в нем ленту транспортера для доставки пищи из кухни прямо в дом, а кроме того, установить кухонные лифты, чтобы поднимать блюда из подвалов…

– Остановитесь, ради всего святого. С меня хватит и этого!

Она отвернулась и обхватила себя руками, ее плечи содрогались. Алекс решил, что она плачет.

– Сара…

Но в эту самую минуту из ее груди вырвался сдавленный смешок, и он понял, что она вот-вот готова расхохотаться. Майкл тоже это услышал и немедленно обежал вокруг нее, стараясь заглянуть ей в лицо.

– Что смеешься? – спросил он и сам засмеялся, не дожидаясь ответа. – Ты увидела что-то смешное, мамочка?

Сара выпрямилась, утирая невольно выступившие на глазах слезы.

– Ничего-ничего. Расскажи мне, где будет твоя комната.

Она нашла в сумочке платок и воспользовалась им, бросив на Алекса виноватый взгляд.

– Ну, конечно, не на этом этаже, – снисходительно объяснил Майкл.

Взяв мать за руку, он подвел ее к тому месту, где должна была располагаться одна из многочисленных гостиных, и указал:

– Она будет прямо здесь, вот над этой комнатой.

– Как это чудесно: прямо под твоим окном будет расти дерево, и ты сможешь им любоваться. Знаешь, как оно называется? Медный бук. Я рада, что вы сумели его сохранить, – добавила Сара, обращаясь к Алексу.

– Мы сохранили все, что могли.

– Твоя комната будет вот здесь, – продолжал Майкл, размахивая руками, – а папина – вон там, в конце коридора. Тут будет коридор, понимаешь?

– Да, я вижу. Очень мило.

– Мам, а почему вы с папой не спите в одной комнате?

Сара сначала поморщилась, потом порозовела. Открыла и закрыла рот, но так ничего и не сказала. Алекс понял, что надо было бы отвернуться из вежливости, чтобы ее не смущать, но в то же время ему до смерти хотелось услышать ее ответ.

– Папа и мама Чарли О'Ши всегда спят в одной комнате, – упрямо продолжал Майкл, – и Чарли говорит, что они спят даже в одной кровати. А почему вы с папой…

– Майкл, – вмешался Алекс.

– Да, сэр?

– Знаешь, какая разница между балочным и сводчатым перекрытием?

– Нет, сэр.

– Идем, я тебе покажу.

– Вот здорово!

Дожидаясь, пока щеки перестанут гореть, Сара придумала не менее полудюжины остроумных ответов на вопрос сына. Какая досада, что они не пришли ей в голову минутой раньше! Она с резким щелчком раскрыла зонтик и подошла поближе, чтобы взглянуть, как мистер Макуэйд что-то растолковывает Майклу при помощи нескольких палочек. Они сидели на корточках, склонившись друг к другу и чувствуя себя вполне непринужденно. На лицах у обоих был написан совершенно одинаковый детский интерес к занятию, которым они были поглощены.

Эта картина странным образом подействовала на Сару. По причинам, которых она никогда не понимала, Бен не умел вот так просто, по-доброму играть с Майклом. Должно быть, он любил сына – она не могла поверить, что это не так, – но был неспособен проявить свою любовь. А вот Майкл, несмотря ни на что, относился к отцу с простодушной, нерассуждающей ребячьей любовью, и у нее сердце разрывалось при мысли о том, что Бен когда-нибудь использует это чувство, чтобы причинить боль сыну.

Алекс поднял голову и усмехнулся ей. Она подошла поближе, улыбаясь в ответ. Он был без сюртука, в рубашке и в подтяжках, на башмаки налипла засохшая грязь, из карманов брюк торчали чертежные инструменты. Кожа у него стала бронзовой, а волосы еще сильнее выгорели отдельными прядями и приобрели золотистый оттенок на летнем солнце. Он казался сильным и надежным, мускулистым и мужественным. Рабочая одежда и обстановка были ему к лицу. Сидя на корточках в пыли, он выглядел не менее привлекательно, чем в вечернем костюме у «Шерри» или у нее в гостиной. Разного рода туманные причины, по которым Сара его избегала и о которых боялась даже думать, вдруг стали для нее совершенно ясны. Все свелось к простой и банальной истине: она хотела его. Хотела, чтобы он принадлежал ей.

Но это была недостижимая мечта.

Что ж, все в порядке. Подобные мечты безнадежны, а следовательно, безопасны. Из них никогда ничего не выйдет.

Вот почему, когда Майкл спросил, может ли мистер Макуэйд пойти с ними вечером на прогулку по Горной тропе, Сара согласилась. И когда приглашение было повторено на следующий день и через день, и еще через день, а потом вообще перестало повторяться, потому что все трое просто стали считать совместную прогулку чем-то само собой разумеющимся, она ничуть не встревожилась. Ощутила легкий укол в сердце, и больше ничего. Она к этому привыкла.

Поведение Алекса еще больше убедило ее в том, что ей ничто не угрожает. Его обращение с ней неизменно отличалось церемонной вежливостью. Мистер Макуэйд был настолько благопристоен, что Сара начала всерьез спрашивать себя, уж не напился ли он и впрямь в тот вечер в казино. Теперь ей все произошедшее во время вечеринки представлялось сном или недоразумением, значение которого она по глупости преувеличила.

Мистер Макуэйд был вежлив, предупредителен, услужлив и ненавязчив – ну просто идеальный спутник в таком городе, как Ньюпорт, обитатели которого не потерпели бы даже малейшего отступления от общественных приличий, а любого нарушителя уничтожили бы на корню. К тому же Алекс был мил, весел и неизменно добр с Майклом: Сара не могла бы желать более приятного знакомства. И если изредка случайная искра беззаконного желания прорывалась сквозь ее неизменную сдержанность, она с легкостью прощала себя.

В конце концов она была всего лишь женщиной, а не куском льда! Это естественно, что ей приходят в голову разного рода фантазии. Да, естественно, но… от них не было никакого толку. И они причиняли боль. Но поскольку они причиняли боль только ей одной, она готова была терпеть.

Июнь промелькнул быстро. Бен так ни разу и не появился в Ньюпорте. Сара знала, что он не станет приезжать на каждый выходной, как обещал, но полагала, что все-таки увидит его хоть раз или два, однако он вообще не удостоил Ньюпорт своим посещением. Поэтому для Сары долгие летние дни стали отдыхом от изматывающего душу нервного напряжения, постоянной тревоги, недоверия, страха и дурных предчувствий. Она несколько раз говорила с мужем по телефону, докладывала о том, как продвигается строительство особняка, о здоровье Майкла, о своих скромных успехах на светском поприще. Бен в свою очередь сообщал, что в клубе ему удобно, что дела идут хорошо и что как-то раз он заехал домой за какой-то забытой вещью и убедился, что мисс Эминеску прекрасно справляется с хозяйством.

Подтверждение этому Сара находила в письмах, которые получала от Наташи. Таша писала, что уроки английского проходят успешно, что она понемногу начала заниматься шитьем, причем не только для себя, но и для самой Сары, которая была так добра, что разрешила ей попрактиковаться, перешивая некоторые из своих зимних вещей. Сара сочла это доброй приметой, означавшей, что запястье у Наташи зажило и очень скоро она найдет себе место в каком-нибудь модном ателье – если не у мистера Локхарта, то где-нибудь еще. А пока она стала толковой домоправительницей в отсутствие хозяев: принимала телефонные звонки, передавала сообщения, присматривала за рабочими, которые прокладывали новый водопровод. В общем и целом соглашение устраивало всех.

Ленивые солнечные дни проходили незаметно. Чтобы доставить удовольствие мужу, Сара не отказывалась ни от одного из приглашений, которые выпадали на ее долю, но втайне радовалась, что их так немного. Жена мистера Киммеля, делового партнера Бена из Нью-Йорка, проявила к ней поистине материнское участие и неизменно включала ее в список приглашенных на званые обеды, чаепития и загородные пикники, однако другие местные дамы всего раз или два удостоили Сару своим вниманием, да и сама она очень редко устраивала светские мероприятия.

Ей больше нравилось проводить все свое время с Майклом. Какое счастье – общаться с ним без вмешательства миссис Драм! Они все делали вместе. Каждое утро в одиннадцать приходили на Бейли-Бич для «дамского купания» – всего на час, потому что ровно в полдень на вышке поднимали флаг, означавший, что наступила очередь джентльменов купаться, а дамам полагается уйти с пляжа.

Волосы Майкла совсем выцвели на солнце, кожа приобрела золотистый оттенок. Иногда Сара готова была поклясться, что видит, как он растет у нее на глазах. После полудня они делали уроки, потом играли в карты или во что-нибудь еще. Порой Сара устраивалась с книгой на террасе, пока Майкл и Гэджет носились наперегонки в саду у Дейзи. Миссис Годби, повариха, предпочитала уходить домой в пять, поэтому мать и сын либо ужинали в ресторане, либо делали бутерброды и поедали их за кухонным столом.

Дейзи заглядывала к ним чуть ли не ежедневно. Вскоре, к вящему удивлению Сары, выяснилось, что шампанское, принесенное в первый день, чтобы «отпраздновать знакомство», было для Дейзи не чем-то исключительным, а частью ее ежедневного рациона, причем она начинала прикладываться к бутылке с трех, а то и с двух часов дня. Но никаких видимых признаков опьянения Сара в ней не замечала: лишь язычок Дейзи становился еще более язвительным, а взгляд на жизнь – безнадежно мрачным.

И каждый вечер ровно в шесть, пока жители Ньюпорта, неукоснительно соблюдающие традиции, пили чай на лужайке перед домом или начинали переодеваться к обеду, Сара приходила на Якорный мыс и садилась на большом плоском валуне, дожидаясь, пока Майкл приведет со стройки мистера Макуэйда. Потом все втроем они не спеша прогуливались по Горной тропе от одного конца до другого, разглядывали «летние домики» или любовались косыми вечерними лучами солнца, низко стоявшего над океаном.

В этот час они рассказывали друг другу, как провели день, о чем думали и говорили, что интересного слышали. Этого часа они ждали как завершающего аккорда, без которого прошедший день казался неполным, а наступающий не получал перспективы. Если прогулку приходилось отменить, потому что у Сары было приглашение на вечер или Алекс собирался ехать в Нью-Йорк, все трое чувствовали себя обманутыми и выбитыми из колеи.

Как-то раз в субботу Алекс пригласил Майкла с собой на Бейли-Бич в час «мужского купания», после чего это стало для них обычным развлечением на выходные. Сара была поражена тем, какую безграничную радость это доставило Майклу. Разумеется, он получал удовольствие от походов на пляж вместе с ней, им всегда было весело друг с другом, но купание с Алексом – это было совсем другое дело. Неужели ему так сильно не хватает мужской компании? – спрашивала себя Сара. Хотя, с другой стороны, стоило ли удивляться? Бен никогда не уделял внимания сыну и не прилагал никаких усилий, чтобы порадовать его или развлечь.

Зато общество Алекса приносило Майклу бурную радость. Взрослого мужчину и семилетнего мальчика связывало нечто большее, чем просто приятельские отношения. Сара не могла выразить это словами, но иногда у нее создавалось впечатление, что между ними существует чуть ли не родственная связь, мужское братство, возникшее на необъяснимом, почти бессознательном уровне, особый круг общения, в который ей не было доступа. Как бы то ни было, ее это не тревожило. Стояло лето, на душе у нее было легко, она наслаждалась отдыхом, которого не знала вот уже много лет. Сара решила, что в своих собственных чувствах разберется позже. Они были слишком сложны и противоречивы.

Однажды в середине июля послеполуденное небо над бухтой затянуло тяжелыми свинцовыми тучами, предвещавшими скорую грозу. Майкл понял, что его прогулка может сорваться из-за дождя, но он умирал от желания показать мистеру Макуэйду модель военного корабля, которую целый день мастерил из зубочисток. Сара наконец поддалась на его уговоры и позволила ему отнести на стройплощадку записку, приглашавшую Алекса в случае дождя встретиться с ними в доме, а не на Якорном мысу.

Что в этом плохого? – успокаивала она себя. Мистер Макуэйд был у нее на службе, их видели вместе в общественных местах бессчетное число раз, Майкл всегда был с ними и сегодня будет. Никакие светские приличия не нарушены. В четыре часа пополудни небо разверзлось, а в четверть пятого Алекс под зонтиком, перешагивая через лужи, едва ли не вплавь добрался до переднего крыльца их дома и постучал в дверь.

В пять на небе уже вновь сияло солнце, а Сара, Алекс, Майкл и Дейзи грызли соленые орешки и играли в дурачка на веранде. Алекс никогда раньше не встречался с миссис Вентуорт и не мог решить, как к ней относиться.

Она держалась с откровенным цинизмом, однако вид у нее был немного странным, и ему даже показалось, что она слегка под хмельком. Мало того, она явно положила на него глаз и подмигивала ему при каждом удобном случае. Но при всем при том она по-доброму относилась к Майклу, а Сара, похоже, испытывала к ней искреннюю привязанность.

В настоящий момент миссис Вентуорт объясняла Саре, почему она – то есть Сара – может навсегда распроститься с надеждой проложить себе дорогу в высшее нью-портское общество, если только не произведет нескольких радикальных переменив своем поведении.

– Прежде всего вы не ездите верхом. Любая женщина, намеревающаяся всерьез заявить о себе в обществе, просто обязана ежедневно совершать верховую прогулку с девяти до десяти утра. Надеюсь, нет нужды уточнять, что она должна почти каждый день появляться там в новом костюме для верховой езды, чтобы дать окружающим возможность посудачить. Во-вторых, что совсем уж никуда не годится, у вас нет своего фаэтона, запряженного парой пони, да и вообще никакого личного экипажа, если на то пошло. Учтите, самым предпочтительным из всех экипажей является, безусловно, дамский фаэтон, потому что его низкие стенки до предела открывают для обозрения все детали вашего туалета, позволяя зевакам любоваться ими, пока вы катите в казино в своей коляске с великолепно подобранной парой в упряжке.

Миссис Вентуорт на секунду задумалась и продолжала:

– И вот еще что, моя дорогая: вы не слишком часто жалуете казино своим присутствием. Неудивительно, что миссис Джон Шерлингтон не пригласила вас на свой маленький fete champtere [16]. Как, вы о нем даже не слыхали? Мероприятие отличалось очаровательной деревенской простотой; всего-навсего палатка на пятьдесят персон, четыре ливрейных лакея в париках, шампанское, льняные скатерти, столовое серебро и хрусталь с монограммами, вот, пожалуй, и все. Ах да, я чуть было не забыла самую трогательную деталь: дюжина овечек, взятых напрокат.

Услыхав об овечках, Майкл вспомнил о лошадях.

– Знаете, что мне рассказали? – воскликнул он, бросив свои карты лицом вверх – глупейшая привычка, от которой его невозможно было отучить.

– Что? – спросила Дейзи, поскольку он смотрел только на нее.

– Мистер Оливер Белмонт держит своих лошадей прямо у себя в доме!

– О нет, я в это не верю.

Майкл и сам с трудом в это верил.

– Честно-честно! Он держит их прямо в доме, правда, Алекс?

Дейзи продолжала ему подыгрывать, старательно изображая недоверие, хотя во всем Ньюпорте не было ни единой живой души, которая не была бы наслышана о замке Белькур, особняке в пятьдесят две комнаты на Бель-вью-авеню, служившем – помимо всего прочего – приютом для лошадей хозяина.

– Весь первый этаж – это конюшня, – стоял на своем Майкл, – и на каждом стойле прибита золотая табличка с лошадиной кличкой! А каждую ночь лошадей укладывают спать на простыни из ирландского льна.

– С вышитым на них гербом Бельмонта, – добавил красочности Алекс. – А что у него наверху?

– Два лошадиных чучела!

Дейзи изобразила на лице неподдельное изумление.

– А на них сидят два манекена, одетые в средневековые доспехи!

Даже Майкл решил, что чучела – это уж чересчур, хотя сама по себе идея поселить своих лошадей вместе с собой в доме представлялась ему замечательной. Он был уверен, что взрослым следует хорошенько над ней поразмыслить.

Игра продолжалась с переменным успехом, зато разговор оживился и неожиданно перекинулся на костюмированные балы. Дейзи рассказала, как на маскараде, состоявшемся в Ньюпорте несколько лет назад, произошел забавный случай. Одна богатая супружеская пара попыталась растолковать дворецкому, объявлявшему о прибытии новых гостей, что символизируют их костюмы. Муж изображал Генриха IV [17], а его жена-уродина была наряжена «типичной французской пейзанкой». «Генрих Четвертый! – прокричал дворецкий. – Со своей личной французской обезьянкой!»

Эта история вызвала у Майкла приступ безудержного хохота, которым он заразил всех остальных. Все побросали карты, и игра была забыта.

– Мистер Макуэйд, я устраиваю званый вечер у себя в доме в следующую пятницу, – объявила Дейзи за третьей рюмкой шерри. – Буду очень рада, если вы удостоите нас своим присутствием. Вообще-то это небольшая вечеринка по случаю помолвки моей племянницы из Бостона. Все будет попросту, без затей. Вы не уедете из города на этот вечер?

Сара пристально посмотрела на него. Интересно, что он ответит. Она прекрасно знала, что мистер Макуэйд намерен «всерьез заявить о себе в обществе», как выразилась Дейзи, в то время как сама Дейзи считалась в хорошем обществе persona non grata [18] из-за скандала, омрачавшего ее прошлое. Она уже успела пригласить Сару на свой званый вечер, причем без всяких церемоний: «Моя дорогая, это будет просто семейное сборище, ничего особенного. Ужин и танцы на свежем воздухе. Приходите, а то музыка так и так не даст вам покою. Но если вы не сможете, я не обижусь, я все прекрасно понимаю, поверьте, это ничего не значит…» И так далее до бесконечности, пока Сара наконец не прервала ее излияния, сказав, что придет с удовольствием. Дейзи так рассыпалась в благодарностях, что больно было слушать.

– Мне придется завтра уехать в Нью-Йорк, – ответил Алекс, – но всего на несколько дней. Я вернусь в четверг и с удовольствием приду на вашу вечеринку.

Сара украдкой бросила на него благодарный взгляд. «Как это великодушно с вашей стороны», – говорили ее глаза. Алексу бы следовало устыдиться, потому что она абсолютно неверно истолковала мотивы его поступка по отношению к миссис Вентуорт, но его подобное соображение ничуть не смутило. Отнюдь не великодушие руководило им, он принял приглашение по той простой причине, что хотел провести вечер с Сарой. Но он не собирался выводить ее из заблуждения.

– Я есть хочу, – объявил Майкл.

– Не может быть, – удивился Алекс. – Ты только что в одиночку умял фунт орехов.

Сара бросила взгляд на часы и убедилась, что и в самом деле пора подумать об обеде.

– Давайте-ка, я приготовлю что-нибудь на скорую руку для нас всех прямо здесь, – предложила она. – Кажется, миссис Годби оставила ростбиф. А может быть, и индейку.

Майкл и Дейзи переглянулись.

– В чем дело? Думаете, у меня не получится?

Их лица выражали недоверие, и Сара обратилась за поддержкой к Алексу:

– Уверяю вас, я умею готовить, мистер Макуэйд. Могу сделать яйца вкрутую или приготовить овощи, если их требуется только сварить в кипятке…

Майкл сделал вид, что его тошнит. Сара нахмурилась и открыла рот, чтобы сделать ему замечание, но промолчала.

– А почему бы нам всем не перебраться ко мне? – предложила Дейзи. – Моя кухарка в отличие от миссис Годби не уходит домой. Я велю ей приготовить обед на всех.

– А может быть, нам лучше пойти в ресторан? – предложил Алекс. – У Терье хорошо кормят, и «На отмели» тоже очень прилично – это новый ресторан на Бэй-стрит.

Дейзи промолчала, а Майкла предложение пойти в ресторан привело в восторг. Сара мысленно спрашивала себя, насколько прилично все это будет выглядеть, когда послышался звук подъехавшей и остановившейся у ворот кареты. Майкл вприпрыжку слетел с крыльца и помчался на разведку. Через минуту со двора донесся его крик:

– Папа!

Сара отодвинула свой стул.

– О! – невольно вырвалось у нее, но она сдержалась и заставила себя замолчать, прежде чем последовало «нет».

Ее взгляд невольно метнулся к Алексу. В один краткий, мимолетный миг он разглядел в ее глазах тревогу, испуг, мольбу о помощи, но она тотчас же взяла себя в руки и усилием воли подавила свои чувства. Алекс решил, что это стальное самообладание еще хуже, чем откровенная паника. Сара поднялась и, ни к кому в особенности не обращаясь, проговорила: «Какой приятный сюрприз», а ему ничего другого не осталось, как беспомощно наблюдать за происходящим.

Минуту спустя Бен обогнул угол дома по выложенной каменными плитами дорожке и поднялся по ступеням на крыльцо. Майкл бежал за ним следом, как верная собачонка.

– Почему ты не позвонил? – спросила Сара с радушной улыбкой хозяйки дома.

– Времени не было. Сегодня днем в Нью-Йорке я встретил прямо на улице Мартина Кейнса, и он пригласил меня на обед. Мы с ним приплыли сюда вместе. Начало в восемь, Сара, в бухте, на борту его яхты, так что тебе пора начинать собираться.

– А можно мне с вами, папочка?

– Нет.

– Бен, мы с миссис Вентуорт и мистером Макуэйдом как раз строили планы на обед. Может быть, мы все могли бы вместе пообедать где-нибудь…

– Слушай, я уже обещал ему, что мы придем. Извините, – кратко бросил он Алексу и Дейзи.

Они начали заверять его, что все в порядке, а он бесцеремонно перебил их, обратившись к Саре с многозначительным видом:

– Кейнс говорит, что на обеде будут Шерманы и Уильям Уитни с супругой.

– Ну, раз уж там будут Шерманы и Уильям Уитни с супругой, – повторила она с нажимом, повернувшись к Дейзи и Алексу, – не лучше ли нам с вами распрощаться поскорее?

Ей был ненавистен собственный фальшивый смешок и наступившее вслед за ним неловкое молчание, она презирала себя за то, что не сдержалась и устроила сцену, прибегнув к самому дешевому сарказму. К тому же она заставила Бена рассердиться, а последствия могли быть какими угодно.

Алекс поторопился исправить положение.

– Жаль, что я не знал о вашем приезде, Бен. Завтра мне придется уехать в Нью-Йорк, а то я показал бы вам стройку. Правда, я мог бы отложить отъезд на день, или вы…

– Не стоит, я сам должен вернуться в город с утра пораньше. Вы едете восьмичасовым? Значит, мы можем все обговорить на пароме.

– Ну я пойду, – сказала Дейзи, поднимаясь с кресла. – Рада была познакомиться, мистер Кокрейн. Я так много о вас слышала.

Он окинул ее откровенно хамским взглядом, вытащил из жилетного кармана часы и щелкнул крышкой, проверяя время.

– Да ну? Я тоже о вас кое-что слышал.

Сара вспыхнула от возмущения.

– Я вам позвоню, – сказала она Дейзи, коснувшись ее руки. – Спасибо, что составили мне компанию сегодня. Скоро увидимся.

Дейзи пожала ей руку и отвернулась, не говоря ни слова.

– Ну что ж… – начал Алекс, – я, пожалуй…

– Не вижу причин, почему бы вам не пойти на обед вместе с нами, Макуэйд, – внезапно перебил его Бен, даже не потрудившись понизить голос. – Вы не знакомы с Кейнсом? Главным образом недвижимость и банковское дело. Вам было бы полезно свести с ним знакомство. Пойдете с нами?

Алексу следовало бы согласиться. Огден и остальные партнеры были бы рады обзавестись новыми многообещающими связями, к тому же они ожидали, что время от времени он будет принимать участие в светских мероприятиях с самым важным из своих клиентов.

– Спасибо, Бен, я ценю вашу заботу, но, пожалуй, на этот раз мне придется отказаться от приглашения. Мне надо упаковать вещи и сделать несколько телефонных звонков перед отъездом, пока еще не слишком поздно.

Он привел еще несколько причин, столь же глупых и неубедительных, но в данный момент его не волновало, поверит ему Кокрейн или нет. Ему было наплевать. Этот ублюдок обхватил рукой плечи Сары, а она смотрела прямо перед собой, в никуда, притихшая и напряженная. Майкл стоял рядом, глядя на отца с простодушной детской любовью. Алекс решил, что надо поскорее выбираться из этого дома.

У него не хватило духу взглянуть в лицо Саре, он даже не дослушал ее, пока она желала ему счастливого пути.

– Пока, Майкл. Увидимся утром, Бен.

Алекс стремительно повернулся кругом, поспешно спустился по ступеням крыльца и чуть ли не бегом скрылся за поворотом дорожки, быстро прошел по городу в сгущающихся сумерках и оказался дома через пятнадцать минут. Рекордное время.

Его дом представлял собой просторное деревянное строение на самом берегу, выступающее из густого соснового леса, который начинался прямо у его задних дверей. Вдоль длинного фасада в передней части дома тянулась открытая веранда. На ней Алекс проводил большую часть своего свободного времени и любовался океаном – либо сидя в кресле, либо покачиваясь на поскрипывающих качелях. В самой большой комнате имелось окно чуть ли не в четыре фута шириной, поэтому он превратил ее в спальню, а свой рабочий кабинет перенес в бывшую столовую. Наверху располагались ванная и еще две комнаты, которыми он никогда не пользовался. Немногочисленная мебель была старой, но вполне пригодной, кровать – удобной. Никаких соседей. Это место идеально устраивало Алекса.

Но в этот вечер ему здесь стало тоскливо. Включив везде свет, он начал рыться в кухне в поисках съестного и просто из лености остановил свой выбор на банке консервированной фасоли. Алекс открыл ее, отнес на веранду, уселся на перилах, вытянув одну ногу вдоль деревянного поручня, и съел холодную фасоль, наблюдая восход луны.

Однообразный и ровный шорох волн, мерно разбивающихся о берег, постепенно успокоил его. Теперь Алекс уже и сам не понимал, почему на несколько секунд его охватило такое мучительное, почти паническое чувство, когда он увидел Кокрейнов вместе. Как это глупо, даже самонадеянно с его стороны – воображать, будто Сара нуждается в нем, особенно в его защите. Она была сильной женщиной, она прожила со своим грубияном-мужем восемь лет. Вряд ли ей нужен кто бы то ни было.

Но его тут же одолели сомнения иного рода: он начал спрашивать себя, нужна ли она ему. Прошедшие недели стали необыкновенными, лучшими в его жизни. Почему? Только потому, что женщина, с которой он познакомился три месяца назад, и ее семилетний сын любезно позволили ему стать частью своей жизни. Впервые с тех пор, как он себя помнил, Алексу показалось, что он стал членом семьи.

И вдруг выяснилось, что это был всего лишь сон. Внезапное возвращение Кокрейна грубо вырвало его из мира грез и ускорило запоздалое пробуждение. Да, ему давно уже пора было проснуться. Он слишком поздно понял, что за привилегию общения с Сарой надо заплатить очень дорого: знать о ней все, принимать близко к сердцу все ее заботы. Платить столь высокую цену он был не готов. Но и отступать, разрывать знакомство было уже поздно – все слишком сильно запуталось.

Еще совсем недавно мысль о кратком, ни к чему не обязывающем романе с Сарой Кокрейн казалась ему соблазнительной, вполне логичной и закономерной. Алекс откровенно и без стеснения признавал, что хочет получить удовольствие. Взять свое и красиво уйти. Как боксер, одержавший победу в призовом матче, или хирург, сделавший успешную операцию. Если угодно, даже как грабитель. Но теперь он знал слишком много. Слишком многое чувствовал. Даже Майкл стал для него неразрешимой проблемой. Если он сейчас оборвет все связи, расставание с Майклом станет для него не менее тяжкой утратой, чем расставание с Сарой. Как же все это могло случиться?

Сам виноват: позволил делу зайти слишком далеко.

Нельзя было этого допускать. Алекс оправдывался тем, что оказался в новой для себя обстановке, все пошло вкривь и вкось, он потерял ориентацию. Он поддался чарам Майкла и обаянию Сары. Но завтра утром он отправится в Нью-Йорк, а завтрашний вечер, несомненно, проведет вместе с Констанцией. В ее постели, если захочет, или, к примеру, на ее обеденном столе, если ему, черт побери, взбредет в голову такая фантазия. Так почему же ему так трудно даже припомнить, как выглядит ее лицо?

Констанция была для него идеальной спутницей: неглупой, темпераментной, не обремененной предрассудками и личными проблемами. При этом она умела держаться в рамках приличий и – что еще важнее – не была в него влюблена. Он, можно сказать, создал себе имя, годами обхаживая и ублажая женщин, подобных ей. В нью-йоркском обществе за ним прочно закрепилась репутация сердцееда, неотразимого весельчака, всеобщего любимца.

Алекс не страдал тщеславием, но в глубине души признавал, что был, пожалуй, несколько избалован. Он пользовался доверием у мамаш, потому что никогда не покушался на репутацию девственниц: с невинными девушками он был неизменно мил и любезен, а они отвечали тем, что влюблялись в него без памяти. Но он всегда играл по правилам и укладывал в постель только готовых к услугам женушек и вдовушек.

Когда ему придет время остепениться и обзавестись семьей, давным-давно решил для себя Алекс, он поступит мудро и остановит свой выбор на какой-нибудь сногсшибательной юной красотке, впервые появившейся в свете: благовоспитанной, кроткой по натуре, из хорошей семьи, с солидным приданым. Если он в нее влюбится – тем лучше, но он никогда не считал это обязательным условием. Возможно, его рассуждения отдавали цинизмом, но перед глазами у него был один-единственный образец так называемого «супружеского счастья»: его дед и бабка. Такой пример вряд ли мог вдохновить кого бы то ни было на романтические мечтания.

Так на кой черт ему понадобилась миссис Беннет Кокрейн? Она сбивала его с толку, не давала развернуться; все его повадки обольстителя, – безотказные, проверенные временем ходы и приемы – для нее не годились, не имели к ней отношения. Полтора месяца он прожил как монах и даже не пожалел об этом. А впрочем… Алекс запрокинул голову к темнеющему небосводу и рассмеялся вслух – не стоит кривить душой. Конечно, он сожалел. Дня не проходило, чтобы он не думал, как было бы здорово заняться с ней любовью. Однако на этот раз он ясно видел разницу между любовью и хладнокровным обольщением. И хотя он ее страстно желал, ему и думать не хотелось о том, чтобы ее скомпрометировать: она стала ему слишком дорога.

А теперь ко всем его прежним мучениям добавилось еще одно: ревность. Всего несколько месяцев назад ему любопытно было наблюдать за Кокрейнами, видеть их вместе. Но вскоре это зрелище стало его раздражать, а в последнее время сделалось просто невыносимым. Алекс слишком хорошо представлял себе, что делал бы в этот вечер он сам, прямо в эту минуту, если бы Сара принадлежала ему и им пришлось бы разлучиться на полтора месяца. Жуткая картина предстала перед его мысленным взором: обнаженная Сара, сливающаяся в порыве страсти со своим битюгом-мужем. Это было непристойно.

Он вскочил и одним прыжком преодолел три ступеньки крыльца до морского берега, служившего ему двором. Сара не любила мужа, он ей даже не нравился, но… что, если близость с ним доставляет ей физическое удовлетворение? Что, если в ней будят страсть его грубые ласки, его массивное тело?

Нет, это невыносимо. Стиснув кулаки, размахивая руками, как на марше, Алекс шел по берегу куда глаза глядят. Полоса прибоя казалась ему грязной, холодные серые волны сердито разбивались о берег. Даже закат в рваных полосах облаков выглядел жалким и убогим, как одеяние нищего. Алекс почувствовал себя обманутым. Он никогда прежде не пересекал безопасной черты в своих отношениях с женщинами и не привык ощущать себя загнанным в угол. И вот – извольте радоваться! – он одержим страстью к женщине, которую не может заставить себя соблазнить, и сходит с ума при одной мысли о том, что она проводит эту ночь со своим мужем.

Надо забыть о ней. Тактично ретироваться, чтобы никто не пострадал, и прежде всего Майкл, а потом просто выбросить их обоих из головы.

Пожалуй, следует предпринять первые шаги прямо сейчас. Поездка в Нью-Йорк пришлась как нельзя кстати: он может ею воспользоваться, чтобы начать свое стратегическое отступление. Вернувшись в Ньюпорт, он станет другим человеком: чуть более далеким, отстраненным, погруженным в дела, холодно-вежливым. Если действовать умело, они даже не заметят, что он отдаляется от них, пока дело не будет сделано.

Продумав стратегию во всех деталях, Алекс почувствовал себя смертельно усталым. Ему не хотелось ни от чего отказываться, его душа желала большего, а не меньшего. Но раз он не может получить желаемое, почему бы не пойти на компромисс? Оставить все как есть, не продвигаться вперед, но и не отступать, стать постоянным верным другом для Сары и веселым товарищем на лето для ее сына. Вот и все, больше ему ничего не требуется. Что в этом плохого? Да, именно так он и поступит. Нет никакой нужды доводить дело до крайности. Умеренность во всем: вот девиз, который ему надо взять на вооружение.

Алекс добрался до того места, где гигантские морские валуны вылезали из воды на песок, смыкаясь с кромкой леса, подходившего мыском прямо к береговой линии. Вот и хорошо, он рад был повернуть назад. Его мысли совершили полный круг, к тому же он снова проголодался. Отступающая вода смыла весь мусор, нанесенный приливом, ее неумолчное шипение больше не нагоняло на него тоску. Последние отблески заката уже не выглядели убогими, на душе у него стало спокойно. В эту ночь будет почти полная луна. А ровно через четыре дня на вечеринке у Дейзи он снова увидит Сару.

10

– Храни, господи, мою душу. Благослови мамочку и папочку, спаси и сохрани миссис Драм, мистера Макуэйда, благослови, господи, Чарли О’Ши.

Чарли был лучшим другом Майкла.

– Мама, а можно попросить господа благословить собаку?

– А почему бы и нет?

– Господи, благослови Гэджета. Да, и еще спаси и сохрани миссис Вентуорт.

Это был конец молитвы. Повернувшись к матери, Майкл добавил:

– Хотя иногда от нее странно пахнет.

– Майкл, – упрекнула его Сара, впрочем, довольно мягко.

Он не злословил, а всего лишь констатировал. К тому же он был слишком хорошо воспитан, чтобы хоть словом намекнуть на нечто подобное самой Дейзи.

Сара подоткнула одеяло со всех сторон и ласково провела рукой по его светлым волосам, убирая их со лба.

– Тебе нравится мистер Макуэйд, правда?

– Да, он мне очень нравится. А тебе?

– Мне тоже.

– А ты знаешь, что хуже всего для архитектора? Самое страшное, что с ним может случиться?

– М-м-м… Понятия не имею.

– Если дом рухнет!

– Ну да, конечно, тут и спору нет. Хуже этого ничего быть не может.

– А знаешь, что раньше бывало, когда такое случалось? Архитектора убивали!

– Боже милостивый!

– Это было еще до Рождества Христова, во времена царя Ханнер… Хаммер…

– Хаммурапи? [19]

– Да. Вот почему я прошу господа спасти и сохранить мистера Макуэйда. На всякий случай.

– Отличная мысль. А теперь тебе пора спать, мой родной.

– Ой, мамочка, какая ты красивая!

Сара скептически подняла бровь, прекрасно зная, как ловко ее сынишка умеет тянуть время, когда наступал час ложиться спать.

– Спасибо.

– Ты будешь сегодня танцевать на вечеринке у миссис Вентуорт?

– Нет, не думаю. Скорее всего, нет.

– Почему?

Ей не хотелось говорить ему, что она вообще не пойдет в гости к миссис Вентуорт.

– Не знаю, милый. Может быть, и потанцую. Там видно будет.

– А это что? – спросил он, указывая на цветок у нее в волосах.

– Камелия.

– Можно мне понюхать? М-м-м… Мамочка?

– Ну что?

– Тебе иногда бывает грустно, правда?

Ее лицо окаменело.

– Видишь ли, – осторожно проговорила Сара, – всем время от времени бывает грустно. А почему ты спрашиваешь об этом, золотко мое?

– Потому что я сказал мистеру Макуэйду, что ты часто грустишь. Я сказал, что стараюсь тебя подбодрить, но иногда ты просто делаешь вид, что тебе весело.

Сара наклонилась поцеловать сына и перешла на шепот, чтобы он не услышал, как она близка к слезам:

– Я тебя очень-очень люблю, Майкл. Ты делаешь меня счастливой, и с тобой мне всегда весело. Что бы я без тебя делала?

– Я не знаю. Мамочка, как ты думаешь: папа любит нас так же сильно, как мы его?

– Конечно, любит! Я это точно знаю. Я только что говорила с ним по телефону, и… он сам об этом сказал.

– Так и сказал?

Она кивнула, с трудом сглатывая слезы.

– А теперь немедленно спать!

– А ты сегодня увидишь Гэджета?

– Да, и передам от тебя привет.

Сара еще раз поцеловала сына и выпрямилась.

– Мистер Макуэйд уже вернулся? Мы завтра пойдем на прогулку все вместе?

– Да, да. Засыпай поскорее. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи. Только дверь плотно не закрывай, ладно?

– Разве я когда-нибудь закрывала?

– Спокойной ночи, мамочка.

– Спокойной ночи, солнышко.

Оставив дверь его спальни полуоткрытой (Майкл боялся темноты, и она всегда оставляла ради него свет в коридоре), Сара на цыпочках вышла из комнаты. Встретив на лестнице одну из горничных, она предупредила:

– Я ненадолго выйду подышать свежим воздухом, Маура.

– Да, мэм.

– Я буду на заднем дворе – на случай, если Майкл проснется и позовет меня.

Стояла великолепная ночь – теплая и звездная. Яркая луна, созревшая на три четверти, катилась по небу среди легких клочковатых облачков, тонких, как кисея. Невысокая каменная стена отделяла задний двор Сары от участка Дейзи; над этой стенкой мигали в ветвях буковых деревьев китайские фонарики. Вечеринка начиналась: Сара уже различала неясный говор, прерываемый звонким женским смехом. Скоро заиграет музыка.

Сидя на качелях Майкла под раскидистой ивой, Сара горько усмехнулась. На ней было нарядное платье – новое и бесполезное. Нарядов у нее и без того хватало, но она все-таки купила это платье в модной лавке Уорта, потому что хотела выглядеть особенно элегантной в этот вечер. Теперь никто его не увидит. Сара провела ладонью по шелковистой на ощупь атласной ткани, вздыхая и чувствуя, что ей жалко себя.

«А впрочем, все к лучшему, – решила она. – Это даже хорошо, что так получилось». Целую неделю она втайне мечтала о том, как будет танцевать с мистером Макуэйдом на лужайке у Дейзи в этом красивом платье. Нельзя безнаказанно предаваться таким запретным мечтам. Вот она и получила то, что заслужила.

Слезы выступили у нее на глазах при воспоминании о наивном вопросе Майкла. Она плакала о нем, а не о себе. Восемь лет назад она совершила роковую ошибку, выйдя замуж за Бена, и с тех пор ее жизнь превратилась в крестную муку, но она решила, что Майкл не будет страдать вместе с ней. Сын не должен расплачиваться за ее грехи. Когда он только появился на свет, она поклялась себе, что не позволит Бену погубить еще чью-либо жизнь, кроме ее собственной.

И тем не менее – вопреки ее благим намерениям – именно Майкл стал полем битвы, на котором разворачивалась бурная история ее замужества. Это было неизбежно, но Сару неотступно преследовало мучительное чувство вины. Какой образец семейной идиллии она показывает сыну ради его же спокойствия, ради видимости нормальной счастливой жизни?

Майкл был на редкость проницательным, не по возрасту развитым ребенком: он не мог не понимать, что отношения между его мамой и папой не сложились. Но хорошее воспитание и врожденная деликатность – трогательная до слез и совершенно неуместная в сложившихся обстоятельствах – не позволяли ему признать, что у него дома творится что-то неладное. А может быть, все дело в доброте? Или в страхе? Или в детски-наивной надежде на то, что если не замечать зла вокруг, оно исчезнет само собой? Сердце Сары разрывалось из-за него, ей хотелось плакать целыми днями.

До нее долетел тихий шорох, так не вязавшийся со звуками веселья, доносившимися с соседнего участка. Сара подняла голову. Мужчина шел по направлению к ней со стороны дома. Она внутренне съежилась на мгновение, решив, что это Бен, но тут же воспряла духом, узнав Алекса. Она ждала, не двигаясь, пытаясь унять отчаянное сердцебиение, пока он не подошел к ней.

Высокий, стройный, одетый в вечерний черный костюм, он двигался с грацией пантеры, которой Сара не уставала любоваться. Элегантный смокинг эффектно обрисовывал его широкие плечи. Она не заговорила, даже когда он оказался совсем рядом; ей нравилось просто сидеть и смотреть на него, спрашивая себя с легким испугом, почему его присутствие доставляет ей такое глубокое и острое наслаждение.

Алексу стало не по себе от ее молчания. У Дейзи ему сказали, что миссис Кокрейн заболела, но это не могло быть правдой: никогда в жизни она не казалась ему такой прекрасной. Ее лицо, такое строгое в неподвижности, смягчилось в медленной чарующей улыбке, и ему безумно захотелось прикоснуться к ней, поцеловать ее тонкие пальцы, а потом губы.

– Сара, – прошептал Алекс, позабыв, что эта вольность ему запрещена.

Она в ответ прошептала «Алекс», и тут уж он не удержался – прикоснулся к ней, провел кончиками пальцев по ее щеке. Ее кожа оказалась шелковистой и прохладной, но от его прикосновения сразу же стала теплой. Она тоже подняла руку, но уронила ее, так и не коснувшись его. Алекс отступил на шаг.

– Вы не заболели? Миссис Вентуорт сказала, что вы плохо себя чувствуете.

– О нет, мне очень жаль… Вы пришли сюда от Дейзи? Я не больна, я… – Она заколебалась, но в конце концов решила сказать ему правду: – Это Бен.

– Он здесь? – встревоженно спросил Алекс.

– Нет-нет. Но он недавно позвонил. Я упомянула о том, что собираюсь в гости к Дейзи, а он… попросил меня не ходить.

– Почему?

И опять ей захотелось что-нибудь придумать, но она сразу поняла, что это не имеет смысла.

– Бен ее не одобряет. Он посоветовал мне придумать какую-нибудь отговорку, и я так и сделала.

Они обменялись мрачными взглядами, остро ощущая, что их отделяют друг от друга только четыре фута освещенного луной ночного воздуха.

– Вы все равно могли бы пойти, – заметил Алекс, чувствуя, что закипает от гнева.

– Нет, я же обещала Бену, что не пойду.

– А вы всегда делаете то, что вам велит муж?

Сара видела, как он рассержен, и улыбнулась, чтобы его задобрить.

– Нет. Просто я всегда держу слово, когда что-нибудь обещаю.

Он сунул руки в карманы, но постепенно его напряженная поза смягчилась. До этой самой минуты Сара не знала, вернее, не позволяла себе задумываться над тем, как сильно ей его не хватало. Но ему не следовало находиться здесь, она должна была его отослать. Вместо этого она спросила:

– Как обстоят дела в Нью-Йорке?

– Жарко. Суета. – Бессмысленный ответ.

– А миссис Чейни все еще в городе? – Интересно, что ее подвигло задать ему такой глупейший вопрос?

– Да, наверное.

Его ответ прозвучал так небрежно, что она сразу догадалась: он встречался с Констанцией. И она уже знала, что они любовники, поняла это в тот самый миг, как впервые увидела красивую миссис Чейни. Ревность была совершенно новым, незнакомым чувством для Сары. Больше всего оно напоминало ад.

– Мой дед умирает. Я только вчера узнал об этом.

– Мне очень жаль… – Она помолчала. – Он живет в Нью-Йорке?

– Нет, в Калифорнии.

– Вы поедете с ним повидаться?

– Нет.

Сара как раз собиралась коснуться его плеча, утешить его, но теперь отпрянула в смятении.

– Не надо мне сочувствовать, – сказал Алекс со странным горьким смешком. – Меня его смерть совершенно не волнует. Для меня он умер уже много лет назад.

– Почему?

– Почему? Потому что он…

Алекс умолк, чувствуя, что зашел в тупик. Миссис Кокрейн была не из тех женщин, в присутствии которых можно непристойно выражаться, а никаких других выражений для описания своего деда у него не было.

– Он ваш дед со стороны отца? – спросила Сара.

– Нет, со стороны матери.

– А она жива?

– Нет.

– А ваш отец?

– Нет. Дед – последний из моих родственников. – Его губы злобно искривились, когда он произнес это слово, но сам Алекс этого даже не заметил.

– Вы мне как-то раз говорили, что у вас нет семьи.

– Так оно и есть.

Он резко отвернулся. Стоит ли вообще рассказывать ей подобные вещи? Но Алекс уже не мог удержаться, он чувствовал, как в душе у него зреет еще одно признание. Оно распирало грудь подобно надувающемуся воздушному шару, не давая дышать.

– Мои отец и мать никогда не были женаты. Он умер еще до того, как оба они узнали, что она беременна.

В ужасе от своих собственных слов Алекс привалился плечом к шершавому стволу дерева. Ни разу в жизни он ни намеком не обмолвился ни одной живой душе об обстоятельствах своего рождения. А теперь вот рассказал Саре. Как будто взял и спрыгнул с крыши небоскреба. Или сунул дуло пистолета в рот и спустил курок. Горькое сожаление вызвало у него тошноту.

Она коснулась его рукава, но он так и не смог себя заставить взглянуть ей в лицо, и ей пришлось обращаться к его темной спине.

– Алекс… Поверьте, я глубоко сожалею. Мне понятны ваши чувства.

В ответ на его грубоватый и полный недоверия смешок Сара произнесла с чувством:

– Уверяю вас, это так. Моя мать вышла замуж за моего отца из-за денег… во всяком случае, она думала, что он богат. Полагаю, для нее это было простительное заблуждение – ведь он был герцогом. Она завела с ним интрижку и нарочно забеременела, а он поступил, как подобало джентльмену.

Алекс медленно обернулся к ней.

– Но обман обернулся против нее самой, – продолжала Сара, – потому что он был разорен. А потом он вторично обманул ее ожидания: сломал себе шею во время скачек с препятствиями ровно через год после свадьбы.

Ее ироническая улыбка стала грустной.

– Мне приятно думать, что мой отец меня видел, знал меня первые пять месяцев моей жизни… и последние пять месяцев своей. Когда я была маленькой, мне нравилось воображать, как папа берет меня на руки, улыбается и радуется своей маленькой дочурке. Мне казалось, что он не мог меня не любить, хотя и знал, что с моей помощью его заманили в ловушку.

Сара отступила на несколько шагов и снова села на качели.

– Ну вот, как видите, еще немного, и мы оба родились бы вне брака: разница составляет всего несколько месяцев. Жуткая мысль, не правда ли?

Она горько рассмеялась.

– Никому обо мне не рассказывайте, хорошо? Особенно Бену. Это уронит меня в его глазах. Он решит, что я недостойна носить имя «обыкновенной Сары Кокрейн».

Алексу тоже захотелось сесть. Он так и сделал: сел прямо на землю в своем вечернем костюме, свесив руки между колен и прислонившись спиной к стволу ивы.

– Зачем вы мне это рассказали?

– Чтобы вам стало легче.

Такое признание его ошеломило. Ему понадобилось время, чтобы это переварить.

– И больше никто об этом не знает?

– О господи, конечно, нет! Я думала, что унесу этот секрет с собой в могилу.

Листья ивы отбрасывали ажурную тень на бледный овал ее лица. «Наверное, это все из-за бровей», – подумал Алекс. Тонко выписанные, изящно изогнутые брови придавали ей царственно-невозмутимый вид. И еще строгий, неулыбчивый рот. Но он уже начал понимать, что душа этой женщины представляет собой сложную смесь искренности и скрытности, глубоко укоренившейся горечи, доброты и крайней недоверчивости.

– Как вам жилось в детстве? – спросил он вслух. – Вы были счастливы?

У нее еще будет время помучиться от беспокойства из-за опасной откровенности этого разговора, решила Сара, ну а пока она доставит себе удовольствие. Никто раньше не проявлял к ней такого участия. Как ни грустно, никто прежде не задавал ей этого вопроса прямо и открыто. Никто, даже Лорина.

Выяснилось, что ответить столь же прямо и открыто она не в состоянии.

– Моя мать была не слишком сильной личностью, – осторожно объяснила Сара. – Она чересчур поздно поняла, что ей вовсе не нравится быть герцогиней, но ей не хватило характера и силы воли, чтобы что-то предпринять на этот счет. Она была несчастна. Она…

– Пила.

– Вы уже об этом наслышаны!

– Простите, это было просто…

– Да ничего страшного. Сама не понимаю, чему тут удивляться.

Отношение Бена к ее «аристократическому» происхождению являло собой убийственную смесь презрения и невольной зависти; он испытывал нездоровое удовольствие, издеваясь над ее дворянским титулом, и в то же время вовсю использовал его, чтобы возвысить свое собственное положение в обществе. Герцогиня Сомервилл с самого начала стала излюбленной мишенью его публичных выпадов, и не только потому, что смеяться над ее слабостями было нетрудно, но главным образом потому, что это был самый легкий способ ранить Сару.

– Да, она пила. В наследство после смерти мужа ей достался лишь заросший лишайниками, разваливающийся на части старинный замок, который она по закону не имела права продать, да пятимесячный ребенок. Правда, ей позволили продать обстановку, и она этим воспользовалась. Распродала по частям все, что могла, и кое-как перебивалась на мизерное ежегодное пособие, оставленное ей в завещании моего отца. К тому времени, как мне исполнилось десять, его родовая усадьба превратилась в пустую пещеру, где свободно гуляло эхо. Все ценное было распродано, чтобы заплатить за тайный порок моей матери.

– И как же вам там жилось?

– Мне было…

Она не поддалась сочувствию, прозвучавшему в его глубоком, звучном голосе, и отвергла такие слова, как «одиноко», «страшно» или «тоскливо».

– Можно считать, что мне повезло, потому что отец в завещании отдельно оговорил весьма значительную сумму на мое образование. Матери не дозволялось прикасаться к этим деньгам, и, наверное, это сводило ее с ума. Это было очень предусмотрительно со стороны моего отца, вам так не кажется? Как бы то ни было, в детстве обо мне заботились гувернантки, а потом меня отсылали учиться в весьма дорогих закрытых частных школах, и все это продолжалось, пока мне не исполнилось шестнадцать. Так что не думайте, будто я сидела взаперти в полуразрушенном фамильном замке наедине с матерью и год за годом медленно сходила с ума вместе с ней.

На ее слабую попытку обратить все в шутку Алекс ответил лишь угрюмым взглядом.

– Вы были счастливы в пансионе?

Она встала с качелей, отошла на несколько шагов и лишь затем повернулась к нему лицом.

– Нет, разумеется, я не была счастлива. Я была одинока, бедна, как церковная мышь, и у меня почти не было друзей: мою застенчивость все принимали за высокомерие.

Алекс тоже поднялся и подошел к ней. В ночном воздухе далеко вокруг разливались звуки музыки. Китайские фонарики во дворе у Дейзи мигали в ветвях деревьев, как светлячки. Тонкое облако закрыло луну у них над головой, но она вырвалась на свободу и плеснула на землю серебром. Волосы Сары впитали этот бледный огонь и засветились, в ее глазах появилось кроткое сияние. В призрачном свете луны она казалась ему воздушным языческим божеством – манящим и недоступным, мраморно-холодным и в то же время живым.

– В чем дело? – тихо спросила она, неверно истолковав его взгляд. – Вы меня жалеете? Не стоит, уверяю вас.

– Потому что теперь вы счастливы? Бен вас спас, и теперь у вас есть все?

Алекс пожалел о своих словах, как только они сорвались с языка. Ее самообладание мгновенно испарилось, лицо в один миг утратило свою горделивую замкнутость, словно по нему смертельной косой прошло отчаяние. Алекс схватил ее за руки, стремясь удержать, не дать ей отвернуться.

– Простите, простите меня, я сморозил глупость. Дело вовсе не в жалости, я бы не посмел… Взгляните на себя, вы же…

Алекс прервал себя на полуслове, сообразив, что готов сморозить еще одну глупость.

– Я никогда не встречал женщины, похожей на вас. Ни у кого нет такой силы духа, такой доброты…

Сара попыталась отнять у него руки, и ему пришлось удержать их силой.

– Вы органически не способны ни на какое зло. Знаете, как редко это бывает?

Она рассмеялась коротким горестным смехом и снова попыталась высвободиться.

– Алекс, вы меня совсем не знаете! Вы понятия не имеете, о чем говорите.

– Я знаю о вас многое. Вы постоянно пребываете в печали, вы отказались от всякой надежды на собственное счастье, но пытаетесь улучшить жизнь других. Та работа, которой вы занимаетесь в эмигрантском центре… даже ваш муж смеется над ней, но вас это не останавливает.

…Другие женщины вашего круга считают, что приносят пользу обществу, являясь в бриллиантах на благотворительные балы, но вы…

– Прошу вас, остановитесь. Неужели вы не знаете, что никто и никогда не действует из абсолютно бескорыстных побуждений? Это не цинизм, это правда жизни. Даже святые совершают самоотверженные на первый взгляд поступки, руководствуясь мотивами, которые при ближайшем рассмотрении могут оказаться небезупречными, а уж я-то точно не святая, уверяю вас.

– Что ж, я рад это слышать. Теперь я не буду бояться вас так сильно.

Сара не смогла удержаться от смеха, и этот смех придал духу Алексу. Его ладони легко скользнули по ее обнаженным рукам вверх, к локтям, большие пальцы нащупали под нежной кожей участившийся трепет пульса. Она открыла рот, чтобы заговорить (Алекс не сомневался, что она скажет что-нибудь вроде «Вы не должны ко мне прикасаться подобным образом»), но он ее опередил:

– Миссис Кокрейн, вы не откажетесь со мной потанцевать?

Ее нерешительность ощущалась как нечто материальное. Молчание так сильно затянулось, что ей стало неловко. Чтобы выйти из глупого положения, Сара сказала чистую правду:

– Мистер Макуэйд, я буду просто счастлива потанцевать с вами.

Они неторопливо заняли исходное положение, причем движения их рук откровенно напоминали ласки. Сара выпрямила спину и замерла, ожидая, что он сделает первый шаг и поведет ее в танце, но Алекс не двигался. Она удивленно подняла взгляд, и это заставило его очнуться. Он сделал медленный плавный поворот, увлекая ее за собой. Сара закрыла глаза и тотчас же уловила его запах – тонкий, еле ощутимый и оттого еще более волнующий аромат одеколона, слегка отдающего лимоном.

Стоило ей поднять большой палец левой руки, скромно лежавшей сзади на воротнике его смокинга, и она могла бы коснуться волнистых каштановых волос, выгоревших на солнце до золотистого оттенка. Она так и сделала, втайне упиваясь новым ощущением. Они медленно двигались, подчиняясь собственному ритму, не обращая никакого внимания на доносившуюся с соседнего участка музыку, игравшую вдвое быстрее.

Сара необычайно остро ощущала собственное тело и ту радость, которую дарило ей прикосновение его руки, крепко обхватившей талию, его теплое дыхание в ее волосах. Шорох атласных юбок, трущихся о его длинные ноги, волновал ее больше, чем любовные ласки. Когда рука Алекса еще плотнее обхватила ее талию, чтобы привлечь поближе, Сара не стала сопротивляться, но нервное беспокойство заставило ее прервать молчание, опасно натянувшееся между ними подобно слишком тонкой проволоке.

Она тихо проговорила:

– Майкл сегодня помолился за вас перед сном.

– Правда? Уверен, моей заблудшей душе это пойдет на пользу. Он чудный мальчик, Сара.

Ей хотелось знать, насколько у него заблудшая душа. «Скорее всего, не слишком», – подумала Сара. Она ощущала в нем внутреннее беспокойство и душевное смятение человека, еще не нашедшего свой путь в жизни. Может быть, это было чересчур самонадеянно или наивно с ее стороны, но иногда ей почему-то казалось, что она знает его лучше, чем он сам.

– О чем вы задумались?

Алекс немного отстранился, чтобы взглянуть на нее. Ее задумчивый взгляд был полон тайны, строгие прекрасные губы сказали ему только то, что он и раньше знал: что они созданы для поцелуя. Ему хотелось прикоснуться к ней губами, это было самое сокровенное его желание. Где угодно: поцеловать ее волосы, губы, шею… манящую нежную впадинку между грудей.

– Я думала…

– О чем?

– О том, что Майкл мастерит что-то вам в подарок. Это сюрприз.

Чувственный запах камелий у нее в волосах кружил ему голову.

– Что же это такое?

– Ну вы же понимаете, что этого я вам сказать не могу.

Теперь она ощущала его дыхание у себя на губах. Они танцевали, держась слишком близко друг к другу, да и танцем это вряд ли можно было назвать: они почти совсем перестали двигаться.

– Вы ему рассказывали о доме, в котором мечтали бы жить когда-нибудь?

Алекс вздохнул. Ему трудно было поддерживать разговор, хотя он прекрасно понимал, почему Сара так упорно его продолжает.

– Да, как-то раз. Неужели он строит для меня дом?

– Учтите, я этого не говорила. От меня вы этого не слышали.

Он перестал танцевать и обеими руками взял ее за талию.

– Сара.

Нет, это нечестно – отступать и уворачиваться от того, чего ей хотелось не меньше, чем ему, от того, чего она сама добивалась. Но у него был выбор, а у нее не было, и по какой-то таинственной причине именно в этот момент – запоздалый, но неизбежный – она вспомнила, что выбора у нее нет.

– Простите меня, – прошептала Сара и высвободилась из его объятий.

Он изумленно заморгал, протянув руки вперед, но тут же осознал, что вид у него донельзя глупый, и это помогло ему вернуть самообладание. Вспышка безумного гнева едва не толкнула Алекса на необдуманный поступок, но не успел он как следует разозлиться, как его захлестнуло сожаление.

– Хотите, чтобы я ушел?

– Да, – поспешно отозвалась Сара. – Вы должны уйти.

Вот теперь уж точно подступил гнев – чистый и ничем не сдерживаемый.

– Верно. Совершенно верно, я ухожу. Но только не будьте идиоткой и не думайте, что это…

Алекс замолчал, запоздало сообразив, что сам не знает, о чем говорит, и попытался начать еще раз:

– Извините, я ухожу. Но не надо… – Чего не надо? Он тихо выругался себе под нос и начал снова:

– Сара…

– Нет, вам лучше уйти. Прошу вас, давайте не будем больше разговаривать, только не сейчас. Я не знаю, как это случилось. От всей души прошу у вас прощения, но вы должны уйти.

Стараясь взять себя в руки, Алекс взглянул вверх, на темное ночное небо. Ему вспомнились его собственные недавно разработанные планы «стратегического отступления». Если бы он принимал свои намерения всерьез, ему бы следовало воспользоваться тем, чего удалось добиться нынешней ночью, так как все поставленные им цели были достигнуты за долю секунды. Вместо этого он услыхал как бы со стороны свой собственный голос, говоривший:

– Мне очень жаль, если я вас обидел, Сара. Даю вам слово, что мое сегодняшнее поведение не повторится. Вам нечего меня опасаться. Если вы теперь собираетесь меня избегать, уверяю вас, в этом нет необходимости.

Она судорожно стискивала руки и смотрела на него тревожным, мучительно напряженным взглядом. Алекс не знал, что еще ей пообещать, не выставив себя при этом законченным болваном. Он отвесил ей короткий формальный поклон и удалился.

11

– Таша? Это ты? Добрый день, это Сара.

– Миссис Кокрейн! Да, это Таша говорит. Как вы поживаете?

– Хорошо, а как ты?

– Спасибо, очень хорошо!

Сара отвела трубку подальше от уха: Наташа всегда очень громко говорила по телефону, считая, что иначе ее не услышат.

– У вас там идет дождь?

– Нет, светит солнце. Здесь очень жарко! А у вас дождь?

– Да, весь день. Как продвигается ремонт?

– Дела идут полным ходом. Водопроводчики свою работу закончили. Все в полном порядке.

– Прекрасно, я рада, что с этим покончено. Чем ты занимаешься?

Наташа ответила не сразу.

– Сегодня я ходила в церковь.

Сара улыбнулась.

– Мы с Майклом тоже с утра ходили в церковь. Я спрашиваю о другом: чем ты вообще занимаешься в последнее время?

– Чем я занимаюсь? Ах да. Я делаю уроки, читаю, а по вечерам шью. А маленькая киска – она не дает мне скучать!

У Сары мелькнула мысль, что жизнь Наташи не слишком богата событиями.

– Как ты думаешь, ты сможешь вернуться на работу? Как твоя рука?

На этот раз пауза заметно затянулась. Голос девушки упал почти до шепота.

– Миссис Кокрейн… Мне так стыдно.

– Что случилось?

– Даже не знаю, как сказать… Вы будете думать, что я ленивая и глупая.

– Вздор, – решительно прервала ее Сара. – Расскажи, что случилось. Я буду думать, что ты глупая, если ты мне не скажешь, в чем дело.

Наташа засмеялась, но голос у нее дрогнул.

– Я не знаю… Не могу… – Еще одна пауза. – Я не выхожу из дома. Я просто не могу. Все еще не могу.

Сара понимающе кивнула, хотя Наташа не могла ее видеть.

– Ты все еще боишься.

– Да. Я знаю, что это глупо, но…

– Я понимаю, поверь. Хотела бы я тебе помочь. Если бы ты могла приехать сюда…

Но когда она предложила это Бену, он ее высмеял.

– Послушай, Таша, я тебе уже говорила, ты можешь оставаться в доме, сколько захочешь. Мой муж тоже не возражает.

– Вы так добры ко мне. Когда-нибудь я вам отплачу, клянусь!

– Давай не будем об этом. Сейчас самое главное, чтобы ты поправилась. Я сказала Пэрину… мистеру Мэттьюзу, что ты осталась в доме одна, и он обещал, что будет иногда звонить, просто чтобы проверить, все ли у тебя в порядке.

Наташа опять начала благодарить, но Сара остановила ее. Они еще немного поговорили, потом Сара повесила трубку, но так и застыла, не отходя от телефона и уставившись в пространство. Что-то в этом разговоре ее смущало, но ей никак не удавалось определить, что именно. Она все еще пыталась понять причину какой-то натянутости, когда телефон зазвонил снова. Это была Дейзи.

– Что вы делаете?

Язык у Дейзи никогда не заплетался, но каким-то непостижимым образом Сара догадалась по этим трем словам, что ее собеседница уже под хмельком.

– Смотрю в окно на дождь, – легкомысленно ответила Сара, – и не знаю, что предпринять: дочитать книгу или прилечь вздремнуть.

– Какая скука! Приходите ко мне поболтать. Возьмите зонтик и приходите с черного хода. Вы даже башмаков не замочите. У меня есть отличная мадера, мы посидим на крылечке и немного…

– О нет, Дейзи, боюсь, что ничего не выйдет. У меня просто нет сил. К тому же Майкл играет во дворе, он, наверное, промок насквозь.

– Во дворе?

– Ну, понимаете, с утра было так тепло, что я ему разрешила. Он хотел поиграть со своим новым зонтиком.

– Ну и что? Ничего страшного. Переоденьте его и приведите с собой. Мы славно повеселимся.

Они еще немного поспорили, но Сара не поддалась на уговоры, и Дейзи в конце концов разочарованно положила трубку.

Сара отправилась в кухню. Дом как будто вымер: по воскресеньям после обеда все слуги расходились на выходной. В кухне было темновато, ей бы следовало зажечь свет, но водянистый полумрак как нельзя лучше отвечал ее настроению. Она налила стакан воды из крана и выпила его над раковиной, глядя в окно невидящим взглядом. Может быть, ей следовало принять приглашение Дейзи? Два дня она места себе не находила. С тех самых пор, как прогнала от себя Алекса.

Вчера она придумала какую-то отговорку, чтобы объяснить Майклу, почему их ежевечернюю прогулку по Горной тропе придется отменить; сегодня, к счастью, ничего придумывать не придется: идет дождь. Майкл, конечно, будет разочарован. Вчера он чуть было не позвонил мистеру Макуэйду по телефону: «Я всю неделю его не видел, мамочка, целую неделю! Я сделал для него модель дома, а он ее даже не видел!»

Его привязанность к Алексу, поначалу казавшаяся Саре такой безобидной и естественной, даже желательной, теперь стала ее тревожить. Теперь она сильно сомневалась, что сможет встречаться с Алексом так же свободно, как раньше, и поддерживать с ним прежние, непринужденно-дружеские отношения, не выходящие за рамки безобидного флирта. Верить, что все это может вернуться, было бы непростительной наивностью, нет, преступным легкомыслием, которого она не могла себе позволить.

Настало время признаться самой себе, что она увлеклась опасной игрой, о последствиях которой страшно было даже подумать. Если Бен хоть на минуту заподозрит, что она проявляет интерес к другому мужчине, он найдет самый изощренный способ ее наказать. Но что бы он ни придумал, это непременно затронет Майкла.

Итак, она получила жестокий урок, и за это ей следует благодарить бога. Вот и хорошо. Давно пора. Два дня она пыталась увидеть вещи именно в таком свете, но безуспешно. Приглашение Дейзи вдруг показалось ей особенно соблазнительным. Как легко и просто было бы избавиться от боли, которую она носила в себе все это время! Закупоренная бутылка коньяка, стоявшая на полке над ледником, вся покрылась пылью. Вот прилечь бы на софе в гостиной с рюмочкой коньяку и кипой газет или легкомысленным романом, и пусть дождливый день течет мимо и исчезает в пьяной дымке… Заманчивая картина.

Сара запросто могла бы это сделать. Она тысячу раз видела, как это делается. Правда, Алексу она об этом рассказывать не стала, но в детстве в ее домашние обязанности (когда она была не в школе) входило попечение о матери. Герцогиню Сомервилл надо было беречь, чтобы она, не дай бог, не споткнулась, не упала и не расшиблась; надо было хоть время от времени заставлять ее что-нибудь съесть, а главное – надо было всеми силами и средствами утаивать страшную правду от окружающего мира.

Сара соблюдала конспирацию, ни о чем не спрашивая: ей и в голову не приходило, что у нее есть какой-то иной выбор. Действуя с бессознательной хитростью, свойственной алкоголикам, мать превратила ее в свою сообщницу. Переложив ответственность на плечи дочери, она могла позволить себе со спокойной душой делать все, что пожелает. А желала она только одного: продолжать пить.

Именно воспоминание о матери – опустившейся, неряшливой, с всклокоченными, немытыми волосами, храпящей в кресле или на диване в испещренном винными пятнами халате – решительно отвадило Сару от соблазнительных мыслей о бутылке и забвении. Уж лучше быть несчастной, чем выбрать маршрут, конечный пункт которого был ей столь хорошо известен. Даже если бы ей была безразлична ее собственная судьба, Сара никогда не поступила бы с Майклом так, как ее мать поступила с ней самой.

Вспомнив о Майкле, она спросила себя, где он. Ему было велено оставаться на заднем дворе, но если он и был там, со своего места Сара его не видела. Она решила приготовить ему его любимый ужин: бутерброды с холодным цыпленком на деревенском хлебе из муки грубого помола. Вчера миссис Годби научила ее готовить майонез. Просто невероятно: оказалось, что в нем всего три компонента! Она сделает майонез и приготовит кувшин лимонада. Немного моркови и черешков сельдерея… Эх, если бы только как-нибудь заставить его их съесть!

Сара начала мыть руки. Дождевая вода затуманила оконное стекло: она протерла его посудным полотенцем и убедилась, что двор пуст. Может быть, Майкл пошел к Дейзи навестить Гэджета? Какое-то движение в верхних ветвях ивы привлекло ее внимание. Что-то ярко-красное… его новый зонтик! Сара похолодела, замерла на две секунды, потом сквозь полуоткрытое окно закричала:

– Майкл!

В этот самый момент он сорвался, и ее крик смешался с его собственным. Его тело ударилось о нижний сук, зацепилось на миг, соскользнуло и рухнуло на землю. Никакого звука не было слышно, но Саре показалось, что все кругом содрогнулось от удара. Ее как будто прошибло электрическим током.

Она не заметила, как оказалась во дворе. Она ослепла. Струи дождя, хлеставшие по лицу, заставили ее очнуться от столбняка. Не слыша своего крика сквозь гул в ушах, Сара бросилась на колени в мокрой траве рядом с его неподвижным, безжизненным телом. Холодные и мокрые руки Майкла казались резиновыми, лицо стало землистым. Сара крепко прижала его к груди и стала звать на помощь, запрокинув голову в бездумной панике, захлебываясь криком, слезами и дождевой водой.

Время как будто остановилось; она так и не узнала, сколько часов спустя Дейзи ее нашла. Просто вдруг, откуда ни возьмись, Дейзи оказалась рядом – опустилась на колени, схватила ее за плечо, встряхнула и что-то закричала ей в ухо. Потом Сара вновь осталась одна. Постепенно до нее, как сквозь воду, дошел смысл слов Дейзи: она собиралась позвать доктора.

Мысль об этом вернула ее к жизни. Сара подняла на руки отяжелевшее непослушное тело Майкла, по-прежнему не подающее признаков жизни, с трудом распрямилась и побрела к дому. Дейзи встретила ее на пороге, подхватила ноги мальчика – тонкие, как прутики, с ободранной в кровь левой коленкой. Они общими усилиями дотащили его до гостиной и уложили на кушетку.

– Доктор сейчас будет, он сказал, что уже выходит. Он сильно ушибся?

Сара этого не знала. Она начала плакать. Дейзи остановила ее беспомощные метания над телом Майкла и осмотрела его сама.

– Руки не сломаны, – изрекла она, сгибая и разгибая их. – Ноги тоже целы.

– Почему он не приходит в себя? – рыдала Сара. Она погладила его мокрые спутанные волосы и нащупала шишку величиной с теннисный мячик на левой стороне головы.

– О мой бог! – простонала она в ужасе.

– Я думаю, все не так уж плохо, – поспешила успокоить ее Дейзи.

Стянув со спинки кушетки вязаный шерстяной плед, она укрыла Майкла.

– А теперь сядьте, Сара, и успокойтесь. Как бы вам самой не заболеть! Делать больше нечего, остается только ждать. Честное слово, я уверена, что все не так уж и страшно!

Но Сара так и осталась на месте – застыла на коленях рядом с Майклом, держа его за руки. Его лицо казалось пепельно-серым, губы побелели. Все ее внимание было сосредоточено на его узкой груди, едва заметно приподнимающейся и опадающей при каждом неглубоком вдохе.

– Дорогой… – шептала она, а потом принималась бессмысленно повторять: – Господи, господи, господи помилуй!

Пришел доктор. Его имени Сара не расслышала. Он вежливо попросил ее отойти в сторону, и она отползла вбок на несколько дюймов. Доктор подтянул стул поближе к кушетке и сел. Он был крупным, дородным, седовласым, внушительным господином, и Сара вздрагивала всякий раз, как его огромные руки с короткими туповатыми пальцами прикасались к телу Майкла.

– Ого, какая шишка! – проворчал он, осторожно ощупывая шишку на виске у Майкла кончиками пальцев. – Ни дать, ни взять гусиное яйцо. Пожалуй, голова у него немного поболит с таким украшением.

Сара до крови искусала костяшки пальцев; она не могла задать прямой вопрос, потому что боялась услышать ответ.

– Рвота была?

Она в ответ замотала головой.

– Вот и хорошо, это добрый знак. Так-так, а это что такое?

– Где? – прохрипела она.

– Вот, смотрите. Он сломал ключицу, видите? Ну-ну, не надо отчаиваться. Это дело поправимое, до свадьбы заживет.

Врач оглянулся на Дейзи и многозначительно взглянул на нее. Она подошла к Саре и обняла ее за плечи.

– С ним все будет в порядке, милая, доктор говорит, что он поправится. Ну постарайтесь взять себя в руки и хоть немного успокоиться.

Сара собрала все свое мужество. Ее голос дрожал, но она все-таки сумела выговорить, что хотела.

– Почему он не приходит в себя? Прошу вас, умоляю, скажите мне правду!

– Тихо, Сара, дайте доктору послушать Майкла.

Доктор прижимал стетоскоп к узкой груди мальчика. Потом он оттянул веко и начал вглядываться в зрачок. Осмотрел зубы, осторожно подвигал челюсть, потом повернул голову из стороны в сторону, ощупал позвонки на шее.

– Так о чем это вы? – рассеянно переспросил он, закончив осмотр, и взглянул на нее, спустив очки на кончик носа. – Почему малыш не приходит в себя? Всему свое время. Скоро он очнется, вы не волнуйтесь. А теперь отойдите немного, я собираюсь вправить эту кость.

Именно эта манипуляция доктора заставила Майкла очнуться и завопить от боли. Его пронзительный крик едва не вызвал у Сары новый приступ истерики. Она стряхнула с плеча руку Дейзи и бросилась к сыну, не обращая внимания на ворчанье доктора.

– Ну-ну, не надо так нервничать. Ладно, я здесь больше не нужен.

Ее слезы высохли сами собой при виде слез Майкла. Сара осушила их пальцами и поцелуями, потом улыбнулась сыну.

– Как ты себя чувствуешь, солнышко? Ты помнишь, что случилось?

– Упал с дерева.

– Точно. Между прочим, это было довольно глупо, правда?

Он кивнул и тут же поморщился.

– Голова болит, мам.

– Я знаю. – Сара нежно, очень нежно поцеловала его в лоб. – А теперь лучше?

– Да.

Майкл попытался улыбнуться, но его глаза закрылись сами собой, и он опять лишился чувств.

Сара бросила панический взгляд на доктора.

– Все в порядке, – успокоил он ее, укладывая медицинские принадлежности в черный чемоданчик. – Парень упал с дерева, стукнулся головой и сломал ключицу. Через шесть недель будет носиться по всей округе, как индеец, вступивший на тропу войны.

Врач посоветовал Саре оставить Майкла до утра на кушетке. Утром он заглянет еще раз и наложит повязку, чтобы зафиксировать плечо. А тем временем мальчику нужен полный покой, и комнату следует держать затемненной. Звонить немедленно в случае рвоты, конвульсий или сильной головной боли. Нет-нет, ничего подобного он не ожидает, просто речь идет о симптомах, на которые она должна обратить внимание. Если мальчик проголодается, можно дать ему все, что он попросит. Но скорее всего он проспит до самого утра, и для него это самое лучшее лекарство.

Когда доктор ушел (она наконец-то уловила его фамилию – Бьюэлл), Сара придвинула стул к изголовью кушетки и села, чтобы дежурить возле сына. Дейзи немного посидела с ней, но Сара была не в состоянии разговаривать и уж тем более проглотить хоть кусочек съестного. Поэтому, сделав несколько безуспешных попыток развлечь ее, Дейзи попрощалась и ушла домой.

Немного погодя Сара заставила себя подняться и позвонить Бену. Его не было ни в клубе, ни на работе; она наконец дозвонилась до него домой, куда, по его словам, он отправился, чтобы захватить кое-какие нужные бумаги. Известие о несчастном случае с сыном Бен воспринял равнодушно: возможно, потому, что Сара, измученная и пребывавшая в каком-то отупении от горя, не сумела донести до него весь ужас случившегося. Она была рада повесить трубку и вернуться к Майклу.

В восемь часов он снова проснулся и попросил пить. Сара дала ему воды и уговорила съесть кусочек хлеба. Глядя, как он жует, она почувствовала неимоверное облегчение, словно кто-то снял камень с ее души.

– Я хотел, чтобы птички не промокли, – сонно пробормотал Майкл.

– Что, милый?

– На дереве есть птичье гнездо, мам. Я держал над ним зонтик, чтобы птички не промокли под дождем.

С этими словами он снова уснул.

Десять минут Сара лила слезы, потом ей захотелось смеяться, и это ее напугало. Уж не истерика ли? Она встала и направилась в кухню в поисках какой-нибудь еды, но еще в коридоре услыхала стук у парадного входа, а выйдя в прихожую, узнала силуэт за стеклянной дверью. Ее шаги участились, она распахнула дверь.

– Алекс! Слава богу!

Такого приветствия он не ожидал.

– Мне следовало сначала позвонить, – начал Алекс. – Я не стану входить, я только хотел увидеть вас и сказать…

– Ради всего святого, зайдите.

Сара схватила его за рукав и втянула внутрь, чтобы никто не увидел его с улицы: ведь его приход мог ее скомпрометировать. Только теперь он разглядел ее лицо – раскрасневшееся от слез, несчастное, со вспухшими веками и сведенным судорогой ртом.

– В чем дело, Сара, что случилось?

– Это Майкл! Он расшибся, но с ним все будет в порядке, он поправится.

Заметив испуг в его глазах, она взяла Алекса за руку, и впервые за долгие часы страха, волнения и томительного ожидания ей в душу проникло немного утешительного тепла.

– Идемте, взгляните на него. Прошу вас, разве вы не хотите его навестить? Он в задней гостиной.

По какой-то необъяснимой причине ей было важно, чтобы Алекс его увидел. Не отпуская его руку, Сара провела Алекса по коридору в заднюю часть дома.

Она накинула шаль на лампу, стоявшую на столе, чтобы приглушить свет. В уютном желтоватом полумраке они оба склонились над кушеткой, глядя на спящего Майкла. Взволнованным шепотом Сара сбивчиво изложила Алексу всю страшную историю. Слова страха и отчаяния, не приходившие ей на ум, когда она говорила с Беном, теперь выплеснулись наружу.

Алекс почувствовал, как леденящий холод проникает ему в душу. Он крепче стиснул руку Сары. Ему не хотелось думать о самом страшном, но жуткие мысли сами собой лезли в голову: он невольно представлял себе не счастливую, а роковую развязку.

– Жаль, что меня здесь не было, – вот и все, что он смог сказать, когда она закончила свой рассказ. Сара тотчас же откликнулась:

– Мне тоже хотелось, чтобы вы были здесь.

Она наклонилась, чтобы откинуть волосы со лба сына.

– Говорят, человек не знает, как будет вести себя в критической ситуации, пока не угодит в нее, – заметила Сара, выпрямляясь. – Ну что же, теперь мне известно, чего я стою: ровным счетом ничего. Я впала в панику, Алекс. От меня не было никакого толку. Если бы не Дейзи, я бы до сих пор укачивала его на руках во дворе. Под дождем.

– Нет, не думаю. Вы взяли бы себя в руки и сделали бы все, что нужно.

– Откуда вы знаете?

– Просто знаю, и все.

– Это не ответ.

Но у нее стало несравненно легче на душе. Она в последний раз поцеловала Майкла. Алекс тоже наклонился и поцеловал мальчика с трепетной нежностью, которой Сара от него не ожидала. Она была удивлена и растрогана.

– Я как раз собиралась вскипятить чай. Выпьете со мной чашечку? – предложила она.

Алекс согласился, и они прошли на кухню. Сара разожгла газовую плиту, чтобы поставить чайник, но руки у нее тряслись так сильно, что она едва не уронила чашки и блюдца, пока накрывала на стол.

– Сядьте и позвольте мне это сделать, – приказал Алекс, отодвинув ее от буфета.

– Ладно, но мне что-то не сидится на месте, – призналась Сара.

Она обхватила себя руками, ее знобило.

– Вам холодно?

– Да нет, я бы не сказала. Здесь душно.

– Но если у вас озноб…

– Нет, здесь и правда душно. Будьте добры, откройте дверь.

Алекс открыл дверь, и запах влажной земли проник сквозь защитную сетку. Дождь прекратился, но в канавах все еще тихо журчала вода.

Сара объяснила Алексу, где найти сахар и сливки, жестяную коробку с бисквитным печеньем, тарелки и салфетки, извинилась, что в доме нет лимона. Он действовал быстро и ловко, явно ощущая себя в родной стихии. Сара не ожидала такого от мужчины. Она не сомневалась, что большинство из них не сумело бы так хорошо справиться с работой на кухне. Ей нравилось смотреть на его руки – сильные и артистичные… руки художника.

– Вы сами себе готовите?

– Иногда.

– Между прочим, Майкл в восторге от вашего жилища. Вы знаете, что две недели назад он проделал весь путь до вашего дома на своем велосипеде? Чтобы оставить вам записку насчет нашей прогулки. Ну конечно, вы это знаете, ведь вы же получили записку!

Она торопливо говорила, будто опасалась наступления тишины.

– С чем вы пьете чай?

– С сахаром. Я сама… о, спасибо. Да, один кусочек. Бен кладет четыре – представляете? А Майкл иногда пьет просто кипяток с сахаром и лимоном. Он называет это «горячим лимонадом».

– Может быть, все-таки сядете и выпьете? – спросил Алекс, протянув ей дымящуюся чашку.

– С вашего позволения я выпью его стоя. Простите, я… слишком взвинчена.

Сара оставила блюдце на столе и обхватила горячую чашку ладонями: пальцы у нее совсем заледенели.

– Мне кажется, я все еще в шоке.

Алекс не сомневался, что так оно и есть. Он отхлебнул глоток горячего крепкого чая.

– Когда мне было лет восемь, Сара, я все время думал, что было бы здорово вскочить на платформу товарного поезда, который медленно (очень медленно, как мне казалось) проходил мимо огорода моего деда ежедневно около полудня. Однажды я так и сделал.

– И что случилось?

– Я сломал ногу в двух местах, раздробил бедренную кость и проколол легкое.

– Алекс!

– Но три месяца спустя я был уже как новенький. Никаких следов не осталось, словно ничего и не было.

Сара осторожно поставила чашку на стол.

– Я знаю, у детей все быстро заживает. Доктор меня уверяет, что через шесть недель Майкл будет совершенно здоров. Все это мне известно, я знаю, что рано или поздно любой ребенок может что-то себе сломать или повредить и что нельзя по этому поводу отчаиваться. Но мне все равно больно. Так больно, что просто сил нет. О господи, ну вот опять. Терпеть не могу слезы.

Она вытерла щеки тыльной стороной руки.

– Знаю, знаю, я слишком сильно его опекаю. Я плохая мать.

– Не говорите глупости.

– Нет, это правда. Я слишком сильно его люблю, и это не идет ему на пользу. Когда я думала, что Майкл сильно поранился, когда мне казалось, что он может умереть, мне тоже хотелось умереть. Потому что, кроме него, у меня никого нет. Поэтому я… стараюсь оградить его по мере сил, встать между ним и окружающим миром. Знаю, это неправильно, но я ничего не могу с собой поделать. Он такой хороший, такой добрый и любящий…

Сара старалась не плакать, но ей трудно было справиться с собой. Она должна была выговориться.

– Он заслуживает всего самого лучшего, а все, что я могу, – это любить его. Это единственное, что я могу ему дать…

– Сара, не надо, не говорите так.

Алекс помедлил всего секунду, потом положил руки ей на плечи, и она тотчас же разразилась беспомощным плачем. Все ее тело сотрясалось от рыданий, но она продолжала настойчиво повторять что-то, чего он не мог разобрать. Он мягко повернул ее лицом к себе и обнял обеими руками. На мгновение Сара напряженно застыла, но тут же тяжело привалилась к нему всем телом, прижав стиснутые кулаки к его груди. Ей никак не удавалось справиться с сотрясающим ее ознобом. Алекс наконец понял, что она говорила.

– Бен собирается отослать его из дому.

Он отвел назад влажную прядь волос, прилипшую к ее щеке.

– Что вы хотите сказать? Куда Бен собирается отослать Майкла?

– В Германию. В военную школу.

Рот у нее был как будто полон клея, язык не ворочался, она едва могла говорить. Ей пришлось проглотить болезненный ком в горле.

– Я думаю, он лжет. Мне так кажется. Он просто хочет меня припугнуть…

Алекс еще крепче прижал ее к себе. Это не могло быть правдой: даже Кокрейн не мог отослать сына из дому без согласия Сары! Но он ее терроризировал, вот в чем все дело. Он сумел ее запугать. Прижимаясь губами к ее волосам и шепча слова утешения, Алекс принялся тихонько поглаживать ей спину, чтобы снять напряжение. Постепенно Сара успокоилась, но слезы так и не утихли. Вытащив платок из кармана, Алекс вложил его ей в руку.

– Извините… – пробормотала Сара. – Вы, наверное, думаете… – Она умолкла, вытерла глаза. – Нет, я не знаю, что вы думаете.

Сара прижала руку к горлу. Оно саднило, словно в нем застрял огромный ком, который невозможно было проглотить. Алекс отвел ее руку, коснулся пальцами теплой кожи, осторожно погладил ее.

– Запрокиньте голову, – скомандовал он шепотом. – Расслабьте плечи.

Он знал, что она повинуется не из доверия к нему, а скорее просто от усталости, и постарался ее успокоить, проводя по ее коже одними кончиками пальцев и поддерживая ее другой рукой за талию, чтобы она устояла на ногах. Несколько легких движений – и вот ее тело расслабилось. Глаза у нее закрылись сами собой. Она глубоко вздохнула, и Алекс прижался губами к ее шее там, где только что были его пальцы. При этом он не двигался и старался дышать как можно тише.

От нее слабо пахло сиренью: он угадывал точки на коже, где она надушилась. Он обхватил рукой ее затылок, и она откинулась, как на подушку. Его пальцы запутались в ее волосах, губы скользнули вверх, к подбородку, проследили тонкую, хрупкую линию челюсти до основания уха. Случайная слеза скользнула вниз по щеке. Алекс подхватил ее губами. Сара тихо застонала, потом вытянула шею, оттолкнулась спиной и выскользнула из его рук.

Подойдя к плите, Сара принялась бесцельно передвигать чайник с одной конфорки на другую. «Это не могло случиться, – говорила она себе, – должно быть, я что-то неправильно поняла, неправильно истолковала его намерения». Но даже если она все поняла правильно, надо делать вид, будто произошло недоразумение. Любые другие возможности просто исключены.

Вот только ее тело взбунтовалось и не желало прислушиваться к голосу разума. Хотя до сих пор плотское желание было ей не слишком хорошо знакомо, она узнала его – ошибиться было невозможно. Поэтому Сара продолжала возиться с чайным ситечком, упорно поворачиваясь спиной к Алексу и пытаясь придумать, что бы такое сказать.

– Не хотите ли вы…

Алекс положил руку ей на плечо. Она полуобернулась к нему, а он заставил ее повернуться кругом и понял по ее глазам, что продолжать в том же духе не следует.

– Сара, – прошептал он.

Это была мольба о помиловании. Потом он наклонил голову и поцеловал ее. Она могла бы опять вырваться – Алекс ее не удерживал, – но каждую минуту, каждую секунду заново принимала решение не двигаться. Не сопротивляться. Ее руки робко легли ему на плечи, обвились вокруг шеи.

Его губы оказались теплыми и мягкими. От легкого прикосновения усов ей стало щекотно. И поцелуи тоже были легкими, неторопливыми, нежными. На миг объятия стали тесными и страстными, но сразу же снова расслабились.

Самообладание Алекса немного успокоило Сару, хотя она не могла не понимать, каких усилий оно ему стоило. Его пальцы обвели контур ее скул и бровей, скользнули к вискам с такой нежностью, что она испугалась, как бы ей снова не расплакаться. Алекс прошептал ее имя, а потом его губы вызвали ее на ответ. Она приоткрыла рот – сперва покорно, а затем жадно. Ей показалось удивительным, что они оба хотят одного и того же: то, что доставляло наслаждение ему, нравилось и ей тоже.

Никто к ней раньше так не прикасался, даже самые смелые женские фантазии никогда не заводили ее так далеко. Велик был соблазн уступить, сдаться – он манил ее из какого-то потайного места, спрятанного так глубоко внутри, что она сама о нем не подозревала. «Все, – промелькнула бессвязная мысль в той части ее мозга, что еще сохранила способность думать. – Все, что угодно».

Алекс прижал ее к стене между дверью в кладовую и ящиком для специй. Весь остаток жизни ему предстояло вспоминать о ней, слыша смешанный пряный запах тмина, майорана и кардамона. Словно со стороны он услыхал свой собственный пьяный голос, шепчущий ей глупые, нежные слова:

– Сара… Мое чудо… Моя прелесть… – Он и сам не мог поверить, что эти слова срываются с его губ, не мог поверить, что не грезит наяву. А все потому, что и в самом деле случилось чудо: Сара позволила ему себя обнимать, она не сопротивлялась. Она оказалась совсем не такой, какой он ее себе представлял, но действительность превзошла все его ожидания. Алекс нарочно углубил поцелуй, стремясь заставить ее потерять голову, а его руки между тем скользили все ниже и наконец легли на грудь. Бедрами он ощущал ее бедра, животом – ее живот, его пальцы начали неспешно и внимательно исследовать упругую тяжесть груди, дразня и щекоча, а потом снова успокаивая ее в тесном, теплом пространстве, оставшемся между их телами.

Ее участившееся дыхание раззадорило его еще больше. Можно было подумать, что она девственница: все ощущения, все ласки, что он ей дарил, поражали ее своей новизной. Алекс чувствовал, что его кружит, затягивает в водоворот, из которого невозможно было выбраться. Он не мог ее отпустить, он должен был завладеть ею, сделать ее своей. В конце концов, когда терпеть стало невмоготу, прозаическая потребность заставила его прошептать, не отрывая губ от ее нежного горла:

– Сара, любимая, мы не могли бы пойти куда-нибудь и лечь?

Слишком много новизны, слишком много наслаждения. И – внезапно – слишком много боли.

– Нет, – сказала Сара.

Она оттолкнула его руки и высвободилась из объятий. И сразу же все случившееся предстало в ином свете, превратилось из неизбежного в недопустимое. Ее чуть было не одолело искушение свалить всю вину на Алекса, но Сара устыдилась себя самой и прогнала недостойную мысль.

– Мне очень жаль, Алекс, – проговорила она неповинующимся языком, – я совершила ошибку. Прошу прощения. Это не должно было случиться. Я одна во всем виновата.

И она беспомощно всплеснула руками, словно пытаясь развеять в воздухе свою ошибку.

Чувства Алекса пребывали в полном смятении. Он повернулся к ней спиной, стараясь сдержаться и не сказать что-нибудь обидное для нее или унизительное для себя, не испортить положение еще больше.

– Я все погубила, да? – спросила Сара, увидев, что он не отвечает. – Теперь мы не можем быть даже друзьями.

– Я не знаю, чем мы можем быть.

– Мне очень жаль, – повторила Сара. – Хочешь – верь, хочешь – нет, но мне… хотелось того же, чего и тебе… Но это невозможно, – добавила она, чувствуя, как подступает отчаяние.

– Почему нет?

Это был праздный вопрос: Алекс просто искал пути отступления. Он уже знал, почему нет.

– Ты же знаешь, – с грустной нежностью улыбнулась она, прочитав его мысли.

– Я мог бы сделать тебя счастливой, Сара.

– Знаю. Но это не имеет значения.

– Господи, что за жизнь ты ведешь? Я не могу на это смотреть.

– Спасибо. Но помочь мне ты тоже не можешь.

Он потянулся к ней, погладил по щеке, но она опять отстранилась.

– Уходи, Алекс. Пожалуйста, оставь меня одну.

Алекс почувствовал себя отвергнутым, и обида затопила его.

– И что потом? – набросился он на нее. – Что же нам дальше делать, Сара? Притвориться, что ничего не случилось? Встречаться, когда ты позволишь, – о, разумеется, только на публике! – и делать вид, будто между нами ничего не происходит?

– Да. Именно так.

– Ну так вот: меня это не устраивает.

Сара обхватила себя руками и улыбнулась все той же безнадежной улыбкой.

– Алекс, – прошептала она, – не мучай меня. Мне и так тяжело. Не надо ничего усугублять.

Она сделала еще один бессильный жест рукой.

– Пожалуйста, уходи.

Он отошел от нее и остановился, не зная, что делать дальше. С каждой секундой пропасть между желаемым и действительным становилась все глубже. Когда Алекс вновь повернулся лицом к Саре, она стояла в той же позе, на том же месте, но показалась ему бесконечно далекой, словно он смотрел на нее в перевернутый бинокль.

А ее лицо… как будто сгорело дотла.

– Ладно, Сара. Поскольку выбора у меня нет, я сделаю все, что ты хочешь. Но ты хотя бы дашь мне знать, если я смогу что-нибудь сделать для тебя? Все, что угодно, когда угодно. Если я могу что-то сделать для Майкла… Если тебе просто…

– Непременно.

Она решительно кивнула, хотя и понимала, что ее выдержке приходит конец.

Ему больно было на нее смотреть.

– Я вовсе не хотел так с тобой поступать. И никогда больше не говори мне, что все это твоя вина, потому что мы оба знаем, что это ложь. Прощай, Сара.

Стоя неподвижно, Сара слушала, как удаляются его шаги. Вот открылась и тихо закрылась входная дверь. Тишина показалась ей удушающей, словно снежная лавина накрыла ее с головой. Она отпила глоток холодного чая, и ее чуть не стошнило. Чашка выскользнула из ее онемевших пальцев и с грохотом упала в раковину. Сара вздрогнула от неожиданности.

Она вернулась в комнату Майкла и, глядя на него, как ни странно, немного успокоилась, во всяком случае, не заплакала. Ее так и тянуло к нему прикоснуться. Она то и дело легонько проводила пальцами по его щекам, целовала перепачканные землей маленькие ручки. А несколько часов спустя так и уснула, сидя в кресле рядом с сыном.

Майкл не вставал с постели пять дней. Сара велела перенести в его комнату раскладную койку, чтобы дежурить возле него по ночам. Он капризничал, а она совсем выбилась из сил, стараясь удержать его на месте и не давать ему скучать. На шестой день, когда доктор Бьюэлл наконец разрешил ему встать, Сара обрадовалась чуть ли не больше, чем сам Майкл. Алекс ни разу не заглянул к ним, но по почте от него каждый день приходила шутливая открытка с новым подарком в виде книжки, игрушки или головоломки. Его заботливость тронула Сару и в то же время заставила ее еще больше страдать.

Бен тоже не навестил сына: у него было слишком много срочных дел, к тому же мальчик и так шел на поправку.

Десять дней спустя после несчастного случая Сара решила вернуться домой. Она не стала спрашивать разрешения у Бена, просто послала в его клуб записку, объявив о своем решении и времени приезда. Слуг она распустила, но договор об аренде дома расторгать не стала: в конце концов Бен запросто мог бы настоять на ее возвращении. Ну а пока, нравится ему это или нет, она твердо решила увезти Майкла домой.

Ей следовало бы написать Алексу и сообщить о своем отъезде, или позвонить, или даже зайти к нему на стройку, но Сара оттягивала это до утра последнего дня, когда до отправки парома на Нью-Йорк остался всего час.

Тогда она сняла трубку и позвонила ему.

Судя по голосу, Сара догадалась, что ее звонок его разбудил, и только после этого до нее дошло, что день стоит воскресный, а час – слишком ранний: на часах не было еще и семи. Целую минуту она рассыпалась в извинениях, не в силах скрыть от него свою нервозность, и лишь потом, взяв себя в руки, объяснила причину звонка. «Майкл поправляется, – сказала Сара, – но с ним так трудно справиться в последние дни, что мне не обойтись без посторонней помощи. К тому же он скучает по своим друзьям; ему полезно будет повидаться с ними, особенно сейчас. Возможно, мы еще приедем в Ньюпорт, кто знает, но в настоящий момент нам лучше вернуться домой, где мы оба сможем отдохнуть и оправиться от несчастного случая».

Все эти объяснения прозвучали не слишком убедительно, Сара сознавала это, однако она продолжала говорить в тщетной надежде на то, что многословие поможет ей выпутаться из затруднительного положения. Но в конце концов слова кончились. Исчерпав все доводы, Сара поблагодарила его и попрощалась.

Воцарилась долгая пауза. Она представила себе, как он проводит пальцами по взлохмаченным волосам и протирает заспанные глаза. «Спит ли он в пижаме? – вдруг ни с того ни с сего подумала Сара. – В ночной сорочке? Голышом?»

– Сара, – проговорил он осипшим со сна голосом. – В этом нет необходимости.

Она опять начала говорить, повторять все сначала, делая вид, будто не понимает, что он имеет в виду. Его тяжелый вздох прервал ее на полуслове.

– Как ты? – спросил он, и все ее притворное самообладание рухнуло разом.

– Со мной все в порядке. Нет, я устала. О Алекс… как ты?

– Мне тебя недостает.

Сара крепко зажмурилась.

– Вот сижу и думаю: хуже мне будет или лучше, если ты уедешь. Мне кажется – хуже.

– Прошу тебя, – горестно прошептала Сара. Именно такого поворота в разговоре она пыталась избежать. Алекс молчал, она слышала в трубке его размеренное дыхание. И еще она ощутила его бессильную досаду: ведь любой намек на искренность или близость между ними с самого начала находился под запретом по ее требованию. У нее не было иного выбора.

– Не забывай, что я сказал, Сара. Если тебе хоть что-нибудь понадобится – позвони мне. Я всегда буду на месте.

– Но в этом нет никакой необходимости. Прошу тебя, не давай мне никаких обещаний.

– Это не обещание. Это всего лишь правда.

Нотка раздражения ушла из его голоса, он опять заговорил мягко:

– Ты не должна беспокоиться из-за меня. Я никогда ничего такого не сделаю, что могло бы тебе навредить или подвергнуть тебя опасности. Понимаешь, о чем я говорю?

– Да.

– Я хотел бы быть твоим другом. – Ее другом. Сара чуть не рассмеялась в трубку, но заставила себя сказать:

– Спасибо тебе. Извини, мне уже пора. Майкл передает тебе привет.

– И ему от меня передай.

– Непременно.

Следующая пауза показалась обоим бесконечной.

– Сара.

– Да?

– Береги себя.

– И ты себя тоже.

Она быстро повесила трубку.

Хорошо, что она уезжает, теперь она это ясно понимала. Пытаясь ее успокоить, Алекс лишь еще четче обозначил опасность. Ей бы следовало поблагодарить его за это. Но больше всего ей хотелось плакать.

Однако и этой роскоши Сара не могла себе позволить. Как раз в эту минуту она увидела за окном идущую по двору Дейзи в пестром восточном халате. Заплетенные в косу седеющие волосы мотались у нее по спине. Сара встала, готовясь к новому прощанию.

12

«…его зовут Клод Рено, его отец и мать были художниками, и сам он художник до мозга костей. Мы с ним познакомились в натурном классе, он там преподает. И знаешь, что он мне сказал? „Мадемуазель Юббер (это он так произносит фамилию „Хаббард“!), в вашей работе чувствуется стиль китайских мандаринов. Ну, разумеется, я сразу же в него влюбилась! Нет, честное слово, Сара, мне кажется, я его люблю. Мы все время проводим вместе, а когда расстаемся, для меня это сущий ад. И для него, по-моему, тоже. Ни с кем и никогда мне не было так хорошо, как с ним, даже описать тебе не могу. Он такой хороший – и благородный, и великодушный, и веселый. Мы все время смеемся! Он хочет „полноценных“ отношений (это он так выражается), и я, конечно, тоже хочу, но никак не могу решиться. Он утверждает, что у меня мещанские представления о жизни, что я все еще ребенок под родительской опекой и что общественные предрассудки губят страсть, искусство и индивидуальное развитие. О Сара, я не смогу устоять! Посоветуй, что мне делать? Мы почти ровесницы, но рядом с тобой я всегда чувствовала себя глупой девчонкой. Мысленно я соглашаюсь с Клодом, мне бы хотелось стать для него всем. Но мне страшно, хотя я сама не знаю, чего боюсь. Неужели это проклятие всех женщин – вечно чего-то опасаться? Что мы так ревностно оберегаем? Может, есть какие-то биологические причины, заставляющие нас хранить целомудрие? Нечто первобытное, более сильное, чем „нравственность“ или просто страх перед неизведанным? О моя дорогая, я так запуталась…“

Письмо Лорины Сара выучила чуть ли не наизусть. Она сложила его и спрятала обратно в ящик письменного стола. Всякий раз, как она его перечитывала, оно вызывало у нее какой-нибудь новый отклик. На этот раз ее больше всего поразило, что слово «нравственность» Лорина взяла в кавычки. Словно щипцы, они брезгливо держали слово на расстоянии, делали его мелким и никчемным. Неужели эти кавычки выражают новое отношение Лорины к нравственности? Или так сказывается влияние благородного и великодушного Клода?

Бедная Лорина. Если она ждет мудрого совета от своей лучшей подруги на сей счет, ей предстоит испытать большое разочарование. Сара понятия не имела, что ей ответить. Ее собственное воспитание было вполне традиционным, хотя его нельзя было назвать «нравственным» в строгом религиозном смысле слова. Первое, что ей пришло в голову, это посоветовать Лорине поскорее выйти замуж за своего преподавателя, если уж она действительно в него влюблена. Почему бы им в самом деле не пожениться? Если бы только Лорина знала, как ей в жизни повезло! Если бы понимала, какое это счастье – иметь возможность свободно выбирать себе спутника жизни, – она вряд ли с такой презрительной поспешностью назвала бы это право «мещанским предрассудком». Но можно было с легкостью предположить, что именно великодушный Клод не горит желанием на ней жениться; возможно, он опасается, что подобный брак положит конец его «индивидуальному развитию». Так что же ей посоветовать Лорине? Плюнуть ему в глаза – вот что. Нет, разумеется, это никуда не годится. Сара сама прекрасно знала, что подобный совет был бы продиктован завистью. К тому же месье Рено представлялся ей некой абстракцией. Стоило ей попытаться увидеть в нем живого человека, кого-нибудь вроде Алекса Макуэйда, как все сразу менялось. Черно-белое превращалось в серое, а правила и принципы благоразумия улетучивались. Правда состояла в том, что, если бы не Майкл, она стала бы любовницей Алекса.

Она думала о нем постоянно. Он оказался прав: ей стало хуже, в тысячу раз хуже, когда она запретила себе видеться с ним. Зато у нее сохранились отчетливые воспоминания. Сара перебирала в памяти его слова, сказанные много недель назад, обрывки разговоров о его работе, о его друзьях, о том, что ему нравится и что не нравится. Иногда она, спохватившись, прерывала себя на середине немыслимо эротических грез наяву, фантазий, которые начинались с тех поцелуев на кухне, а заканчивались бурной любовной сценой где-то глубоко в тайниках ее воображения. Для нее это было непривычное ощущение – бесконечный, неотступно преследующий ее плотский голод, тоска по мужчине. Она изо всех сил боролась с этим ощущением, старалась его подавить, так как оно ни к чему не вело, но это только делало ее еще более несчастной.

Она отказалась от него – недвусмысленно, без тени кокетства сказала ему «нет». Так какой же теперь смысл терзаться сожалениями и бесплодными мечтами о том, «что могло бы быть»? Сара чувствовала себя глупой гусыней, но, сколько ни старалась, не могла отказаться от своих мечтаний. Воспоминания об Алексе – житейские или заряженные чувственностью, меланхолические, философские, созерцательные или непристойные – преследовали ее, как вспышки молний в черном грозовом небе.

Это были самые яркие моменты в цепи дней, заполненных унылым распорядком обязательных дел и наигранным весельем.

Кто-то постучал в закрытую дверь ее кабинета.

– Войдите, – позвала Сара.

– Извините за беспокойство, но я сочла своим долгом довести это до вашего сведения.

Сара тихонько вздохнула.

– Входите, миссис Драм.

Гувернантка Майкла всегда «считала своим долгом» предварять жалобы на самые невинные детские шалости и проступки столь грозным предисловием. Если Сара ее возмущения не разделяла, миссис Драм находила способ «довести до ее сведения» свое разочарование и внушить ей чувство вины, укрывшись за ледяной стеной молчаливого осуждения.

Но вскоре выяснилось, что в этот день вовсе не проступки Майкла занимают ее пуританскую душу.

– Я пришла поговорить с вами о мисс Эминеску. На нее поступают жалобы.

– Жалобы на Ташу? От кого? – удивилась Сара.

– От слуг.

– А в чем дело?

Миссис Драм вытянулась во весь свой не слишком внушительный рост и выпятила колесом довольно-таки плоскую грудь.

– Эта особа отдает им приказания таким тоном, словно она важная птица. Распоряжается в доме, будто она тут хозяйка, а не гостья.

Сара была поражена.

– Прошу меня извинить, но этого не может быть! Она ничего подобного не делает!

– Прошу и меня извинить, но это правда.

– Миссис Драм…

– Вы ни о чем не подозреваете, потому что она этим занимается у вас за спиной, когда вас дома не бывает. Она дожидается, пока вы уйдете в ваш эмигрантский центр или еще куда-нибудь, и начинает тут всеми командовать.

Сара нервно забарабанила пальцами по столу, оглядывая гувернантку со скрытой неприязнью.

– Возможно, слуги что-то неправильно поняли. Таша иностранка, у нее не такие привычки, как у нас. И разумеется, она вообще не привыкла к присутствию слуг; может быть, она что-то сказала в не вполне корректном тоне, но это просто недоразумение.

– Нет, мэм, никакого недоразумения здесь нет, я уверена, потому что она точно так же обращается со мной. Да-да, она пыталась использовать меня для своих поручений: «Велите горничной сделать то-то, прикажите поварихе приготовить то-то». Разумеется, я живо поставила ее на место.

Теперь кое-что стало проясняться: в деле замешана уязвленная гордость. Таша заговорила не в том тоне, и миссис Драм обиделась.

– Мне все ясно. Хорошо, я поговорю…

– Слуги не понимают, какое положение эта женщина занимает в доме, и не знают, как им надо действовать. Одни исполняют ее приказы, другие – нет. Она здесь гостья или нет? Вот что они хотят знать.

– Спасибо, что сказали мне об этом, миссис Драм. Я, безусловно…

– Есть еще кое-что.

Сара снова вздохнула.

– Да?

– Вчера утром, пока вас не было, заходила с визитом миссис Киммель.

– Вот как? Она не оставила карточки.

– Совершенно верно, мэм, не оставила. А знаете почему? Потому что мисс Эминеску развлекала ее в ваше отсутствие.

– Развлекала ее? – улыбнулась Сара.

– Именно так: усадила ее в гостиной, приказала подать чаю, беседовала с ней в течение тридцати минут, как настоящая хозяйка дома. Мне об этом доложила официантка, а горничная подтвердила.

– Да-да, понимаю, но я уверена, что этому есть разумное объяснение. Я этим займусь. Это все?

– Мне осталось сказать только одно: только что позвонила мать Чарли О’Ши и просила передать, что будет ждать вас с моим воспитанником в парке в четыре. Я сказала, что передам.

Сара раздраженно прищурилась. Больше всего в гувернантке Майкла ее злила постоянная привычка миссис Драм называть его «воспитанником».

– Спасибо, – коротко бросила она.

– Разумеется, я не вправе вмешиваться, но, по моему убеждению, мой воспитанник еще не готов к возне и дракам в парке со своими друзьями. Он может опять что-нибудь себе повредить.

– Я ценю вашу заботу, но после несчастного случая прошло уже шесть недель, и доктор Паттерсон уверяет, что Майкл вполне готов к своей обычной жизни. А теперь, миссис Драм, мы закончили?

Негодующе фыркнув, гувернантка ответила: «Да, мэм» – и с достоинством удалилась.

– Таша? Можно мне войти?

– Да, конечно, входите.

Таша села. Перед приходом Сары она лежала поперек кровати, углубившись в газету. В изножии постели стоял забытый поднос с чайной посудой.

– Ты не заболела? – спросила Сара.

– Нет, а что? О, это из-за того, что я не одета? Да, сегодня утром мне как-то нездоровилось, поэтому я еще в постели. Извините… Вас это раздражает?

– Нет, нисколько.

– Хорошо. Я просто читаю здесь одну интересную историю. Возможно, вы уже видели. Здесь говорится про миссис Корнелиус Вандербильд. Большое новоселье в Ньюпорте на прошлой неделе. Они назвали свой дом «Брейкерз». Правда, старомодное название? Как будто это какое-нибудь старинное английское поместье.

Сара улыбнулась, хотя вообще-то ей было не до веселья: новый дом Вандербильдов в Ньюпорте вот уже в течение нескольких недель был предметом трений между ней и Беном.

– Сомневаюсь, что ты назвала бы его «старомодным», если бы видела дом.

– О да, я уверена, что вы правы. Здесь, в статье, описано, какой он: «Гостиная высотой в два этажа – самая сногсшибательная и великолепная из всех парадных гостиных в Ньюпорте. Большой салон просто потрясает воображение: он построен во Франции, разобран на части, упакован, доставлен морем в Америку и собран вновь». Тут говорится, что в библиотеке имеется камин XVI века, купленный в замке Шато-д'Арне-ле-Дюк в долине Луары. Как это все изысканно! Вы видели этот дом?

– Да, конечно, его нельзя не заметить.

Семидесятикомнатный «летний домик» Вандербильдов высился над Горной тропой, как башня, все соседние дома рядом с ним казались карликовыми.

– Но вы не ходили на это новоселье?

– Ты же знаешь, что нет. Мы были здесь.

– Но почему? Там было столько приглашенных!

Наташа вернулась к газете.

– Где же это место? А, вот оно. «Двери этого роскошного дворца были гостеприимно распахнуты для приглашенных на новоселье, совпавшее с другим торжеством – выпускным балом Гертруды, прекрасной дочери Вандербильдов. Обед был сервирован на тридцать персон для узкого круга друзей Гертруды, в то время как сбор более трехсот приглашенных на бал начался в 11 часов и открылся торжественным котильоном. В парадном холле на специально воздвигнутых подмостках было устроено театрализованное представление еще для двухсот пятидесяти гостей…»

– Да, я читала, – нетерпеливо остановила ее Сара. – Мы не присутствовали на этом новоселье, потому что не получили приглашения.

Сверкающие черные глаза Наташи расширились от изумления.

– Но… – Она помедлила, вовремя сообразив, что снова задать вопрос «Почему?» было бы бестактно. – О, я понимаю. Как жаль. Вам, должно быть, обидно, правда?

– Да нет, не особенно.

Сара скрестила руки на груди и с любопытством посмотрела на Наташу, пытаясь понять, что означает этот новый взгляд на ее лице. Неужели жалость? Она обратила внимание еще на одну деталь: речь Наташи в последнее время заметно изменилась. Девушка по-прежнему говорила с ясно выраженным славянским акцентом и небольшими грамматическими неточностями, но ее произношение было явно английским, а не американским. Странно: ведь преподаватель, которого Сара для нее наняла, был коренным уроженцем Нью-Йорка. Может быть, Наташа бессознательно подражает ей? При мысли об этом Саре почему-то стало не по себе.

– Мне было бы обидно, если бы меня исключили из круга… как это называется? Равных по положению, – решительно закончила Наташа.

– Правда?

– Да. Я бы хотела знать, что со мной не так. Почему со мной плохо обошлись.

– Понятно. Кстати об этом, миссис Драм упомянула в разговоре со мной…

– Сара?

Сара заморгала от неожиданности. Она много раз предлагала Наташе называть себя по имени, но та до этого самого момента величала ее только «миссис Кокрейн». Как странно это имя прозвучало в ее устах! Почти… оскорбительно.

– Простите меня, пожалуйста, но, если мне будет позволено заметить, вы в последнее время неважно выглядите. У вас усталый вид. Может быть, вы слишком много работаете?

Сару так и подмывало спросить, не кажется ли Наташе, что сама она в последнее время несколько прибавила в весе. Но она одернула себя: это было бы мелочно, ведь Таша проявила к ней участие.

– Да, возможно, – ответила она с улыбкой. – Но в нашей общине сейчас так много дел…

– Надеюсь, дело только в этом. Надеюсь, у вас нет других причин для печали.

– Нет, – задумчиво покачала головой Сара, – других причин нет.

Какая ирония! Они как будто поменялись местами.

Раньше Сара пыталась вызвать Наташу на откровенный разговор, но та упорно отмалчивалась; теперь Наташа приступила к ней с расспросами, а она не хотела отвечать. Но проявленное Наташей участие отбило у нее всякую охоту – и без того не слишком рьяную – выяснять обоснованность жалоб миссис Драм на ее обращение со слугами. Вместо этого Сара спросила:

– А как ты поживаешь в последнее время? Я не спрашиваю, как ты себя чувствуешь: вид у тебя цветущий. Ты сейчас выглядишь здоровее и крепче, чем за все время нашего знакомства.

– О, спасибо, – просияла Наташа. – Это потому, что вы так хорошо обо мне заботитесь.

Сара отмахнулась от изъявлений благодарности.

– Я хотела спросить… ты в последнее время не задумывалась о том, чтобы подыскать себе новое жилище?

Лицо Наташи вытянулось.

– Разумеется, никто тебя отсюда не гонит, – поспешно пояснила Сара, – можешь оставаться здесь, сколько твоей душе угодно, мы будем только рады, ты же знаешь. Но тебе не кажется, что пора подумать о том, чтобы снова стать независимой?

Наташа не ответила. Сара присела на край кровати и ласково положила руку ей на плечо.

– Я тут кое о чем подумала. Тебе не хотелось бы обзавестись своей собственной мастерской? Небольшой модной лавкой где-нибудь на Ледизмайл [20]? Ты могла бы торговать самыми лучшими, самыми модными, самыми дорогими дамскими нарядами в городе. Наймешь белошвеек: они будут шить, а ты сосредоточишься на разработке фасонов. Возможно, тебе понадобится управляющий – кто-нибудь должен заниматься бухгалтерией и поддерживать порядок в магазине. Бен мог бы тебе что-нибудь посоветовать; он даже мог бы подыскать кого-то, кто был бы заинтересован в партнерстве.

Наташа сидела, отвернувшись и не глядя на нее.

– Как тебе такое предложение? Могло бы оно тебя заинтересовать? Я готова помочь тебе, чем могу, Таша. У тебя есть настоящий талант, не хватает только небольшой поддержки, и если мы ее найдем, я уверена, успех тебе обеспечен.

Она протянула руку и, взяв Наташу за подбородок, осторожно повернула ее лицом к себе.

– В чем дело?

Полные губы девушки вздрагивали, черные глаза наполнились слезами. Вот крупные капли выскользнули из-под тяжелых век и покатились по щекам.

– Нет, – прошептала Сара, – не надо, Таша, не плачь. Все хорошо.

Она обвила обеими руками плечи Наташи и крепко прижала ее к себе, утешая, как испуганного ребенка.

– Ш-ш-ш, не надо плакать. Прости, что я тебя расстроила. Мы отложим этот разговор на потом, хорошо? Еще слишком мало времени прошло, я просто не сообразила. Это была неудачная мысль…

– Нет-нет, – лихорадочно перебила ее Наташа, – это была удачная мысль, да, очень удачная. Вы сущий ангел, я не стою вашей дружбы! Но прошу, умоляю вас, не заставляйте меня делать это. Мне все еще страшно, так страшно! Прошу вас, не заставляйте меня уезжать, я пока еще не могу, просто не могу…

Вырвавшись из объятий Сары, Наташа упала на постель, закрыла лицо руками и разрыдалась во весь голос. Руки Сары вновь бережно обвились вокруг нее, она укачивала Наташу, нашептывала ей слова утешения, пока та рыдала у нее на плече. Постепенно судорожный плач навзрыд сменился тихими всхлипываниями, Наташа больше не пыталась вырваться и замерла в неподвижности. Немного погодя она успокоилась под ласковыми руками Сары. Из ее груди вырвался протяжный довольный звук – точь-в-точь урчание сытой кошки.

– Что? А ну-ка повторите, что вы сказали! Я, должно быть, ослышался.

Сара оставила свои покупки в холле на индийском канапе из слоновьей ноги и подняла руки, чтобы снять шляпу. Зеркало, висевшее над канапе, сослужило ей скверную службу, напомнив о том, что она и так знала: она действительно переутомилась и выглядела прескверно.

– Прямо сейчас? Вы требуете оплаты прямо сейчас, сию минуту? Нет? Тогда какого черта вам нужно?

«Бен на кого-то сердится», – рассеянно подумала она. Казалось, стены вибрируют от раскатов его голоса, доносившегося из «алой гостиной» до самого вестибюля. Это означало, что, когда незадачливый посетитель уйдет, он сорвет зло на своих домашних и весь вечер будет особенно раздражительным. Последние несколько недель Бен вел себя так ужасно, что более невыносимую домашнюю обстановку трудно было даже вообразить. Разумеется, с ней он своими заботами не поделился (это было бы нарушением какого-то дурацкого мужского кодекса чести – довериться женщине, а уж тем более своей жене), поэтому ей оставалось только гадать, чем вызвано его недовольство.

Скорее всего, его дурное настроение было вызвано беспорядками среди рабочих. Похоже, в последнее время все его предприятия были охвачены забастовками. В политике тоже все шло вкривь и вкось: каждый вечер он приходил домой с новыми жалобами на членов городского совета, на мэра-реформатора или на «этого либерального ублюдка Кливленда» [21]. Но теперь, как выяснилось из случайно услышанного ею разговора, у него возникли денежные затруднения. «Любопытно, – подумала Сара, опуская шляпу на столик в вестибюле. – За все годы нашей совместной жизни единственное, с чем у нас никогда не было проблем, так это с деньгами».

Она уже начала подниматься по лестнице, когда до нее отчетливо донесся голос посетителя, которого в эту минуту распекал Бен. Сара остановилась и повернулась волчком. Алекс! Что он здесь делает? О чем спорит с Беном? Ужасное предположение промелькнуло у нее в мозгу. Но нет, такого быть не могло. «Я никогда ничего такого не сделаю, что могло бы тебе навредить или подвергнуть тебя опасности», – сказал он ей, и она ему поверила.

Было бы настоящим безрассудством, нет, чистейшим безумием подходить к нему сейчас, в присутствии Бена. Ей следует со всех ног бежать наверх, а потом ради Бена сделать вид, что она понятия не имеет, что за визитер к нему приходил. «Не ходи туда, – сказала она себе, отряхивая юбки и поправляя выбившиеся из прически волосы. – Не делай этого, Сара». Увы, голос разума так и остался неуслышанным. Она прошла по коридору к гостиной. Голоса звучали все громче и становились все более раздраженными.

– Никто ничего подобного не утверждает. Весь вопрос в том, чтобы продемонстрировать партнерам фирмы…

– А мне показалось, что вы предъявляете претензии. Послушайте, Макуэйд, можете передать от меня Огдену и всем остальным, что они не единственные архитекторы в городе и если им не нравится иметь дело со мной, я передам заказ кому-нибудь другому. Это ясно?

– Все, о чем они просят, это проявление доброй воли. Прошло полгода, и за все это время…

– Доброй воли? Они требуют проявления доброй воли от Бена Кокрейна? Послушай меня, сынок, я сколотил свой первый миллион, когда ты еще бегал в коротких штанишках! Я им покажу проявление доброй воли! Вся эта куча дерьма может провалиться сквозь землю и всплыть прямо в Китае, мне плевать! Так им и передайте. И скажите им…

Сара вошла в комнату, улыбаясь и делая вид, будто не замечает напряжения в воздухе, сгустившегося, как грозовая туча.

– Мистер Макуэйд, какой сюрприз! Я думала, вы все еще в Ньюпорте. Бен, ты не предложил нашему гостю чаю? А может, выпьете чего-нибудь покрепче, мистер?..

– Наш гость как раз собирается уходить, – прорычал Бен.

– Вот как? – Сара притворилась удивленной. – В таком случае я провожу мистера Макуэйда к выходу, хорошо?

– Валяй. Скатертью дорога.

Бен повернулся к ним спиной и начал раскуривать сигару. Сара рискнула заглянуть в лицо Алексу. Он едва сдерживал свое возмущение.

– Я передам Огдену ваши слова, – сказал он сухо, глядя в спину Бену. – Полагаю, он сам с вами свяжется.

Не дождавшись от хозяина дома никакого ответа, Алекс вышел из комнаты. Сара последовала за ним. Ей пришлось чуть ли не бежать, чтобы его догнать, ее высокие каблуки выбивали дробь на паркетном полу. Но в холле он остановился и дождался ее, прислонившись спиной к стенной панели ручной работы из расщепленных и покрытых лаком бамбуковых стеблей.

Сара замедлила шаг, поравнявшись с Алексом. Она в отчаянии сжала руки, смущение и стыд, переполнявшие душу, лишили ее дара речи. Четыре недели она только то и делала, что думала о нем, но встретиться с ним лицом к лицу именно сейчас, когда хамские слова Бена еще звучали в ушах у них обоих…

Он дернул подбородком, указывая на что-то за ее плечом.

– Что это, черт побери, такое?

Она обернулась.

– Что?

– Вот это.

– Ах это… Последнее новшество.

Речь шла о недавнем приобретении Бена для украшения холла: двух газовых светильниках, укрепленных на столбиках парадной лестницы. Они были выполнены в виде двух вырезанных из мореного дуба грифонов [22], сжимающих в зубах цепи. В этих свисающих цепях, в свою очередь, свили себе гнезда клубящиеся змеи, по четыре в каждом, а в зияющих змеиных глотках прятались газовые горелки. Когда свет зажигали, пламя вырывалось из каждой разверстой пасти огненными языками.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что тебе не нравится? – Алекс поглядел на нее в чистейшем изумлении. Веселое лукавство мелькало в ее серо-голубых глазах, словно искры в дыму костра. На правой щеке образовалась ямочка, губы вздрагивали, стараясь удержать смех. Его гнев улетучился подобно туману под ярким солнцем.

– Я просто в восторге, – ответил он с нежностью. – Это так…

Сара вопросительно подняла бровь.

– …так похоже на Бена, – нашелся Алекс. Тут уж она не смогла удержаться от смеха. Это было нечестно, легкомысленно, она дала слово, что никогда не позволит себе кокетничать с Алексом: он опасен и представляет собой почти неодолимый соблазн для нее, а подобного рода шуточки могут привести ее к погибели так же верно, как и поцелуи украдкой. Но Сара ничего не могла с собой поделать: ей было смешно.

Ее смех очаровал Алекса. Он ответил улыбкой, радуясь ее веселью. Ему хотелось спросить: «Как ты сберегла себя, Сара?» А ведь она могла бы превратиться в кого-то вроде Дейзи Вентуорт – в ожесточившуюся, ушедшую с головой в собственные горести алкоголичку. Но она такой не стала. Из-за Майкла? Какой бы она была, если бы ей вообще не пришлось столкнуться в жизни с Беном?

Алексу хотелось молча пожирать ее глазами, но он заставил себя спросить:

– Как поживает Майкл?

Это был самый безопасный предмет разговора.

– С ним все в порядке, он совсем поправился. Ты получил от него письмо с благодарностью за все твои подарки?

– Конечно, получил. Но мне показалось, что я узнал почерк его матери.

– Нет-нет, письмо сочинил он сам, я только написала адрес на конверте.

– Вот оно что. Значит, он совсем здоров?

– О да, он уже с нетерпением ждет начала занятий в школе.

– В какой школе? – спросил Алекс.

– Это… еще не решено.

Ей не следовало рассказывать ему об угрозе Бена; теперь она ясно видела, что совершила ошибку. Это был один из ее личных кошмаров, она не привыкла обсуждать их с посторонними. Поделившись своими страхами с другим человеком, даже с Алексом, Сара почувствовала себя еще более уязвимой.

– А как ты поживаешь? – торопливо спросила она. – Как у тебя дела?

– Я искал тебя.

Сара недоуменно нахмурилась.

– Мне часто кажется, что я тебя вижу: на улице, или в ресторане, или в проезжающем экипаже. Но потом женщина оборачивается, и всякий раз выясняется, что это не ты.

Она тяжело вздохнула.

– Алекс, прошу тебя…

– Я получил новый заказ, – поспешно сообщил Алекс. – Мне предстоит построить еще один особняк в Ньюпорте, на этот раз для Маршалла Фарли. Сара, слышала бы ты, чего он хочет! В сравнении с этим «Эдем» выглядит просто сторожкой смотрителя.

– О боже, Бен страшно рассердится, когда узнает. Но для тебя это отличная новость, Алекс! Поздравляю. – Она бросила на него вопросительный взгляд.

– Разве ты не рад?

– Да, конечно, это замечательная новость.

Сара не могла пробиться за непроницаемую завесу вежливой невозмутимости и догадаться, говорит он всерьез или нет. И задать прямой вопрос она тоже не могла, потому что сама запретила откровенные разговоры себе и ему.

– Я хочу извиниться за Бена, – тихо сказала она. – Он иногда бывает ужасно грубым. В последнее время у него сплошные неприятности…

– Никогда не извиняйся передо мной за него, Сара. Слышишь? Никогда!

– Ладно, но… насколько я понимаю, он задолжал деньги твоей фирме. Много? Ты не мог бы мне сказать, сколько именно?

Алекс помедлил. Было бы глупо ее тревожить, но, с другой стороны, она имела право знать правду:

– Я уверен, что беспокоиться не о чем. То есть я не сомневаюсь, что он мог бы заплатить, если бы захотел. Но ты права, это довольно много. Фирма на данном этапе хочет только одного: символического жеста, уплаты малой доли того, что он нам задолжал. Проявления доброй воли, как я уже говорил.

– А он не хочет заплатить вообще ничего?

– Он тянет время. Строительный подрядчик оказался в том же положении, что и мы, поэтому работа над домом пока приостановлена.

– Боже милостивый, я понятия об этом не имела.

Он наблюдал за ней, пока она, отвернувшись, переваривала услышанную новость. Ему показалось, что она выглядит скорее заинтригованной, чем обеспокоенной.

– Похоже, тебя это не особенно тревожит, – с любопытством заметил Алекс.

– Мысль о том, что Бен может разориться? – Сара приложила пальцы к губам, пытаясь это вообразить. У нее ничего не вышло.

– По правде говоря, я в это не верю. Но для меня деньги всегда были отвлеченным понятием… наверное, потому что их так много. Правда, тратить их мне нравится, не стану скрывать.

Она с улыбкой кивнула в сторону пакетов из универмага «Лорд и Тейлор», оставленных на канапе у дверей.

– Ну, как бы то ни было, мне жаль, что вам не заплатили. То есть… – Сара вдруг озабоченно нахмурилась, – тебя лично это не затронуло, правда, Алекс? Я хочу сказать, ведь тебе-то платят по-прежнему?

– О да, можешь не сомневаться, – с невеселой усмешкой заверил ее Алекс.

– Ну, значит, все в порядке.

И на этом ее интерес к финансовому положению Бена, по-видимому, иссяк. Алекс не знал, что еще придумать. Стало ясно, что ему пора уходить. Стоять в чужой прихожей и молчать, когда хочется высказать так много, но нельзя сказать ничего… глупейшее положение! Он чувствовал себя разочарованным и обиженным. Да, единственный достойный выход – попрощаться и оставить ее в покое. Ей, наверное, тоже не терпится его выпроводить, но она слишком хорошо воспитана и не может на это намекнуть.

– Как ты поживаешь? – спросил он, стараясь выиграть время. – Выглядишь ты хорошо.

Она не стала возражать, но на ее лице ясно отразилось недоверие.

– Не просто хорошо, – упрямо продолжал Алекс. – Ты прекрасна.

Сара только покачала головой.

– Алекс.

Он понял, что она не кокетничает и не скромничает: она действительно ему не поверила! Он бы пожертвовал всем на свете, чтобы ему дали возможность ее убедить.

– Бен когда-нибудь говорит тебе такие слова, Сара?

Она коротко и горько рассмеялась. Алекс получил исчерпывающий ответ на свой вопрос.

– Давно ты вернулся в город? – Да, она тоже умела тянуть время.

– Неделю назад. Но через день или два мне придется уехать.

– Правда? Но ведь не в Ньюпорт, я полагаю, раз строительство дома приостановлено.

– Нет, я собираюсь в Калифорнию.

– В Калифорнию? Это из-за твоего деда?

– Да, он умер. Наконец-то.

Сара машинально взяла его руку в свои и крепко сжала.

– Поверь, мне очень жаль. Ты говорил, что он болен…

– Я также говорил тебе, что не надо меня жалеть.

Она поглядела на него с любопытством.

– Да, верно, говорил. А его пожалеть можно?

– Бога ради. Я и сам стал к нему лучше относиться, с тех пор как он отдал концы.

Его развязный тон ее не обманул.

– Хотела бы я знать, что он тебе сделал, – тихо сказала Сара.

– Может быть, когда-нибудь я тебе расскажу.

Сара опустила глаза. Ее внезапно пронзила острая тоска.

– Да, может быть, когда-нибудь.

Нет, он ей никогда не расскажет: у него случая не будет. Она не могла себе позволить близких, доверительных отношений с Алексом. Все, чего она от него хотела, было под запретом; все, что она сама могла бы ему дать, – тоже. За прошедшие годы самоотречение стало для нее не просто привычным делом, а прямо-таки образом жизни, но никогда раньше ее стойкость не подвергалась столь тяжкому испытанию. Это было невыносимо.

– Сара…

Он прижал ее стиснутые руки к своей груди. Ее печаль привела его в отчаяние.

– О! Извините.

Сара отдернула руки и поспешно отступила назад, подальше от него. У подножия лестницы, застыв неподвижно, как статуя, прямо посредине между изрыгающими огонь змеиными глотками, стояла Наташа. Что выражает загадочный взгляд ее непроницаемо черных цыганских глаз, понять было невозможно.

– Мистер Макуэйд, не так ли? Как это мило. Рада видеть вас снова.

Алексу хотелось дать легкомысленный, любезный, ни к чему не обязывающий ответ, чтобы хоть как-то разрядить обстановку мучительного замешательства, но никак не мог вспомнить иностранную фамилию этой чертовой девки и ограничился тем, что отвесил ей поклон, что-то невнятно бормоча себе под нос. Она с медлительной важностью наклонила голову в ответ и неторопливо удалилась по скудно освещенному коридору в гостиную.

Сара тотчас же повернулась к нему спиной и отошла в другой конец холла. В зеркале у нее над головой Алекс увидел отражение ее лица, ставшего смертельно бледным. Он подошел к ней, но прикоснуться не посмел: именно прикосновение привело к только что разразившейся катастрофе.

– Сара? Сара, прости меня, это я во всем виноват. Что все это значит? Что теперь будет?

Она резко повернулась. Пятна краски выступили на ее бледных щеках подобно следам от пощечин.

– Я не знаю! Ведь ничего же не было! О Алекс, ради всего святого, уходи.

Он покорно повернулся, собираясь уходить, но Сара схватила его за руку.

– Прости, я сама не знаю, что говорю!

– Что теперь будет? – повторил Алекс. – Она ведь ничего не скажет, верно? Она… не расскажет Бену?

– Нет… нет. Да и что она могла бы сказать? Рассказывать нечего.

– С тобой ничего не случится?

– Нет, конечно.

Алекс скрипнул зубами в бессильной злости.

– Я могу отложить свою поездку. Мне вовсе не обязательно…

– Не говори глупости. Разумеется, ты должен ехать! – Привычная маска самообладания опустилась на лицо Сары с такой легкостью, что Алексу захотелось встряхнуть ее хорошенько.

– Позволь мне тебе написать.

– Нет.

– Сара…

– Нет, и мы больше не сможем увидеться. А теперь тебе лучше уйти. Алекс, неужели ты не понимаешь?

– Сара, это не…

– Прошу тебя, если я хоть чуточку тебе дорога…

– Ну хорошо.

Все равно говорить больше было не о чем. Алекс открыл дверь, но, обернувшись, увидел, что маска соскользнула: на один мимолетный миг во взгляде Сары ему открылась вся ее отчаянная и безнадежная нежность. На этот раз (такого с ним раньше не бывало) он сказал именно то, что думал, и притом в тот самый момент, когда мысль пришла ему в голову:

– Я люблю тебя.

Глаза Сары потемнели от горя. Его правдивые слова, выражавшие самое искреннее чувство, в мгновение ока превратились в оружие, разящее в самое сердце. Алекс понял, что, сам того не желая, нанес ей сокрушительный удар. Он не мог этого вынести и закрыл за собой дверь, чтобы не видеть ее помертвевшего лица.

Сара еще долго стояла в холле, бессмысленно уставившись на разводы древесных волокон на резной дубовой двери и прислушиваясь к тихому шипению газовых горелок. Наконец она повернулась кругом с мыслью, что надо бы подняться наверх, но ноги у нее подкосились, и она опустилась на канапе рядом со своими покупками. Благословенный обморок продолжался недолго – вскоре Сара ощутила, как жгучие слезы наворачиваются ей на глаза, и вслепую нашарила платок.

«Разбитое сердце» – вот как это называется. Она чувствовала себя разбитой. Разорванной пополам. Алекс вскрыл все затянувшиеся рубцами старые раны, о которых она не вспоминала годами. Теперь они начали кровоточить. Ну почему, почему он не хочет оставить ее в покое?

Нельзя оставаться здесь, где любой из слуг, проходящих мимо, может ее увидеть. Ей надо встать, сделать вид, что ничего не случилось. Больше всего Сара хотела укрыться в собственной комнате и побыть в одиночестве, но ей необходимо было показаться на людях прямо сейчас, чего бы это ни стоило.

Она поднялась и подошла к зеркалу. И тихонько ахнула, увидев свое отражение. От ужаса у нее вспотели ладони. Как она сможет это объяснить? Может, все-таки лучше спрятаться, подняться наверх и заползти в свою нору? Нет. Более сильный инстинкт подсказывал ей, что надо показаться на глаза Бену именно сейчас, не откладывая.

Сара опять пустила в ход насквозь промокший носовой платок. Румяна ей не нужны – щеки и без того горят. Она сделала несколько глубоких вздохов, расправила плечи и попыталась придать лицу спокойное выражение. Это могло сработать. Должно было сработать.

Нервы у нее были натянуты до предела. На полпути к гостиной до нее донеслись голоса, но они смолкли, как только Сара остановилась в дверях. Таша сидела на обитом алой парчой диване с шитьем на коленях. В десяти шагах от нее Бен стоял возле столика со спиртным, смешивая коктейль. Сара перевела взгляд с Таши на мужа и обратно, стараясь оценить обстановку, но по их лицам ни о чем нельзя было догадаться, а царившее между ними молчание показалось ей вполне мирным.

Она часто заставала их вдвоем в этой комнате по вечерам. Ничего удивительного: «алая гостиная» считалась в доме Кокрейнов местом семейных сборищ, хотя их посиделки вряд ли можно было назвать семейным сборищем. «Да и семьей, – подумала Сара с циничной усмешкой, – нас с Беном можно было назвать разве что с большой натяжкой». Бену импонировала кричащая тяжеловесная роскошь «алой гостиной». Здесь он желал спокойной ночи Майклу, когда миссис Драм приводила мальчика вниз в восемь вечера, прелестного и трогательного до слез в пижамке и в тапочках. Здесь Таша занималась шитьем. Здесь Сара через силу разыгрывала из себя хозяйку дома, хотя с гораздо большей охотой предпочла бы укрыться в своем маленьком кабинетике на другом конце коридора, чтобы почитать книгу, написать письмо или предаться своим мыслям.

Бен допил только что смешанную порцию виски с содовой и налил себе по новой. Саре тоже хотелось выпить, но, если бы она попросила его налить себе стаканчик и Бен подошел бы достаточно близко, чтобы передать ей выпивку, он прочел бы слишком многое на ее заплаканном лице. Таша подняла голову и улыбнулась ей… какой-то странной улыбкой, как показалось Саре. А может, просто воображение разыгралось?

Она попыталась разгадать, что означает таинственное молчание Наташи, прилежно склонившейся над вышиванием, но это было невозможно. Тогда Сара решительно заняла место на диване рядом с ней и спросила:

– Над чем ты работаешь, Таша? Какой прелестный шелк!

Наташа подняла голову. Какая нелепость – пытаться увидеть нечто зловещее в бездонной глубине этих неподвижных агатово-черных глаз!

– Шаль для вас. Вам нравится?

– Очень красиво. Спасибо.

– Пожалуйста, Сара.

И опять фамильярность этого обращения покоробила Сару. Едва удержавшись, чтобы не поморщиться, она бросила взгляд на Бена. Он наблюдал за ними обеими над кромкой своего стакана, «Третьего стакана», – машинально отметила Сара. Затем он подошел ближе и опустился в кресло напротив дивана – развалился, полулежа на спине, почти в непристойной позе, широко раздвинув колени и поставив стакан на живот.

– Да кто он, черт побери, такой? – воскликнул Бен, злобно глядя на жену.

– Бен, тебе не кажется, что это…

– Кем он себя воображает, чертов сукин сын? Он что, считает, что я не могу заплатить? Да я могу купить его со всеми потрохами на ту мелочь, что у меня в кармане!

Сара провела пальцем по кружевной отделке на манжетах, мысленно спрашивая себя, как это ей до сих пор не удалось привыкнуть к его сквернословию. И как он мог до такой степени забыться, что заговорил о деньгах в присутствии Таши? Но она была до того раздражена, что не удержалась от соблазна огрызнуться в ответ:

– Так почему бы тебе не заплатить?

– Я ему заплачу, черт его дери, когда сочту нужным! «Проявление доброй воли» – скажите на милость!

Бен отпустил грязное ругательство, и Сара вздрогнула. Наташа между тем продолжала молча шить.

– Огден протащил его в нью-йоркский клуб…

– Что?

– Ты что, оглохла? Огден протащил Макуэйда в нью-йоркский клуб. Это уж ни в какие ворота не лезет!

Ах вот в чем дело! Теперь ей многое стало понятным. Шесть лет подряд Бен пытался найти достаточно влиятельного покровителя, который дал бы ему рекомендацию в самый престижный из мужских клубов в городе, а возможно, и во всей стране. А теперь туда приняли Алекса. Это была забавная новость: несмотря на все случившееся, Сара едва удержалась от улыбки. Ей пришлось закусить губу.

– А знаешь, как он проложил себе туда дорогу? Этот ублюдок спит с женой Огдена.

– Что за вздор! – возмутилась Сара, хотя прекрасно понимала, что ей бы следовало попридержать язык. – Зачем ты говоришь такие вещи?

– Потому что он готов спать с любой юбкой. О господи, что ты на меня вытаращилась? Все это знают. Между прочим, он предпочитает замужних.

– Ты говоришь глупости. Ты прекрасно знаешь, что это неправда.

«Замолчи!» – забил тревожный колокол у нее в мозгу. Но она вся дрожала от возмущения и не могла остановиться.

– Черта с два! Держу пари, он наставил рога всем партнерам в своей треклятой фирме.

Сара вскочила, хотя и удержалась от желания закричать на него. Но оставаться с ним в одной комнате она больше не могла. Пробормотав что-то насчет обеда, она попыталась миновать его кресло. Бен выбросил вперед руку и схватил ее за запястье.

– Пусти.

– Останься, мне надо тебе кое-что сказать.

Ей никак не удавалось разжать его пальцы и высвободить запястье. Стараясь сохранить на лице невозмутимое выражение, Сара проговорила нарочито спокойным голосом:

– Что ж, прекрасно. Таша, ты не могла бы оставить нас вдвоем на несколько минут?

– О, конечно.

Наташа аккуратно и очень медленно сложила рукоделие – так медленно, что Сара чуть не закричала. Бен едва не сломал ей запястье, и было ясно, что он не разожмет пальцы, пока они не останутся одни в гостиной.

– Увидимся за обедом, – проронила Наташа, окинув их томным взглядом черных, как обсидиан, глаз, и проплыла мимо кресла Бена в коридор.

Как только она ушла, Сара яростным рывком высвободила руку и отошла от него подальше.

– Ублюдок, – прошептала она. Несмотря на все ее отчаянные усилия, ей не удалось сдержать слезы боли и ярости, хлынувшие по щекам.

– Что ты хотел мне сказать? Говори быстрее. – Как всегда, вид ее слез оказал на Бена умиротворяющее воздействие. Он перебросил ногу на ногу и торжествующе улыбнулся.

– Я хочу, чтобы ты вернулась в Ньюпорт, и больше не желаю об этом спорить. Ты поедешь, и никаких разговоров.

Сара удивленно заморгала, потом в недоумении развела руками.

– Зачем? Какой мне смысл туда возвращаться? Тем более что строительство приостановлено…

О боже, об этом не следовало упоминать! Она невольно выдала Алекса. Но Бен, похоже, не заметил ее оплошности.

– Строительство возобновится, как только я вышлю им чек. Я пошлю его завтра утром.

– Но зачем? – повторила Сара. – Почему ты непременно хочешь спровадить меня туда?

Бен пытался избавиться от нее с того самого дня, как она вернулась в город. Сара проявила недюжинное упорство, отказываясь ему подчиниться. В качестве оправдания она напоминала мужу о болезни Майкла, хотя истинной причиной был, конечно, Алекс.

– Я вовсе не хочу тебя «спровадить», Сара, – ответил он с невозмутимым видом. – Я думаю о Майкле. Свежий воздух пойдет ему на пользу.

Это была такая нелепость, что Сара чуть не рассмеялась вслух.

– Да, наглости тебе не занимать. Через десять дней у Майкла начинаются занятия в школе, и тебе об этом известно. Все дело в женщине, верно? Хочешь иметь свободу, чтобы спокойно развлекаться со своей новой шлюхой?

Бен допил стакан, не глядя на нее.

– Не будь дурой.

– Неужели ты будешь отрицать? Зачем? О господи, Бен, неужели ты думаешь, что для меня это имеет значение?

Он поднялся на ноги и, тяжело ступая, направился к ней. «Да он пьян!» – внезапно догадалась Сара.

– Слушай, Сар-ра…

Она попятилась от него, пока не наткнулась спиной на столик с напитками.

– Не прикасайся ко мне, слышишь? Я не шучу: не подходи ко мне.

Протянув вперед мясистую руку, Бен провел пальцами по ее щеке.

– Да брось, Сар-ра, не ломайся. Хватит дуться. Боже, до чего же ты сладкая…

Воспаленные, в красных прожилках глаза заслезились в пьяном умилении.

– Прекрати!

– Ну давай улыбнись мне, Сар-ра. Разве я тебе совсем не нравлюсь? Поди сюда. Давай…

Сара оттолкнула его лапающую руку и метнулась в сторону.

– Не смей, – прошипела она, содрогаясь от отвращения.

Такое сентиментальное настроение – взамен обычной грубости – иногда накатывало на Бена по пьяной лавочке, правда, к счастью, довольно редко. Давным-давно, еще в самом начале своей супружеской жизни, Сара по неопытности приняла это слюнявое сюсюканье за выражение подлинного чувства. С тех пор она многому научилась и теперь ненавидела его приставания не меньше, чем привычную жестокость, возможно, даже больше. Уж лучше откровенные побои, чем это тошнотворное заигрывание.

Его рука сорвалась и упала. Рыча от злости, Бен покачнулся, налетел на столик с выпивкой, выругался и начал смешивать себе еще одну порцию.

– Ты едешь в Ньюпорт, – его голос опять стал угрожающим. – И не спорь, будет, как я сказал.

А ведь она может поехать, вдруг сообразила Сара, теперь, когда Алекса там не будет! Она могла даже поторговаться и притвориться, что делает мужу одолжение.

– Хорошо, – сказала она, повернувшись к нему лицом. – Если для тебя это так важно, я поеду. Но только при одном условии.

Бен залпом проглотил виски и уставился на нее слезящимися глазами.

– Майкл пойдет в школу здесь, в Нью-Йорке, Бен. И не будет больше никаких разговоров о том, чтобы его отослать – ни на этот год, ни когда-либо в будущем.

С бурно колотящимся сердцем она устремила на него взгляд, полный решимости, которой на деле отнюдь не ощущала.

– Ты согласен?

– Нет.

Кровь отхлынула от ее лица.

– Будь ты проклят! Я говорю серьезно, Бен, я не стану…

– Заткнись! Он может остаться здесь… скажем, на полгода. Это честная сделка. А потом мы еще раз это обсудим.

– Ах ты подлый ублюдок!

Сара с ужасом поняла, что готова его ударить. Она повернулась на носках, дрожа от негодования и боясь взглянуть на него.

Бен засмеялся, допил виски и схватил ее за руку. Она попыталась вырваться, но он встряхнул ее с такой яростью, что у нее лязгнули зубы, а потом жестом заботливого мужа просунул ее руку к себе под локоть.

– Обед, наверное, уже подан, Сар-ра. Идем, мы же не хотим заставить ждать мисс Эминеску, верно?

Самодовольно улыбаясь и похлопывая Сару по руке, Бен вывел ее из комнаты.

13

На свежей могиле Мэттью Холифилда еще не установили надгробный камень. Должно быть, «Благословенные Братья» дожидаются, пока кто-нибудь из ближайших родственников покойного раскошелится на памятник, предположил Алекс, стоя с сомкнутыми руками и склоненной головой над четырехгранным холмиком свежей грязи. Он не молился. Вместо этого он пытался сочинить подобающую эпитафию для своего деда. Но ему на ум приходили неподходящие варианты. «Он был безжалостен к человеческим слабостям», например. Или: «Он был от природы неспособен прощать». А как насчет: «Он всю жизнь держал свою семью в страхе»? Нет, лучше что-нибудь более низменное. Ну, скажем: «Его внук терпеть не мог своего деда».

Алекс тихо выругался себе под нос. Черт возьми, даже уйдя в мир иной, Мэттью по-прежнему пробуждал в нем худшие черты характера. А ведь ему уже пора было бы простить старого подлеца! К тому же, если сукин сын был прав и загробная жизнь действительно существует, отныне Алекс сможет целую вечность любоваться с безопасного расстояния, из райских кущ, как его дед поджаривается в аду на сковородке.

Отойдя в сторону и миновав неприметный камень на могиле бабушки, он подошел к тому месту, где была похоронена его мать. «Сьюзен Холифилд», – гласила табличка. Вот и все. Не было даже дат. А может, оно и к лучшему. Да, скорее всего. Если бы Мэттью пожелал высечь надгробную надпись на могиле своей дочери, она гласила бы: «Богом проклятая грешница» или что-то в том же духе. Пока она была жива, он ее иначе и не называл.

Опустившись на колени, Алекс положил букет ярко-алых маков у подножия могилы матери. Будь она жива, ей сейчас было бы всего сорок восемь лет. Он даже не знал наверняка, что именно ее убило. Просто однажды, когда ему было семь, она «слегла», как выражались в семье. Но ненадолго: всего через несколько недель ее не стало. Отпевание, проведенное его дедом, столь яркими красками живописало ее грехи и позор, что Алексу стало неловко проявлять свое горе. Но он втайне тосковал по матери и оплакивал ее смерть, хранил воспоминание о ней в своем сердце на протяжении следующих десяти лет, самых ужасных в его жизни.

А потом, когда ему исполнилось шестнадцать, он сбежал из дому – в точности как пришлось сбежать его матери двадцатью годами раньше. Порой ему приходило в голову, что в первые годы самостоятельной жизни она, должно быть, оберегала его, как ангел-хранитель, потому что в отличие от нее самой Алекс так и не вернулся домой под давлением обстоятельств.

– Господь, спаси и сохрани! Это же Александр Холифилд, верно я говорю?

Алекс вскочил и повернулся на голос. В двадцати шагах от него на дорожке стоял старик, приложив узловатую, со вздувшимися венами руку козырьком ко лбу, чтобы заслониться от солнца. На нем были порыжелые черные брюки и белая рубашка без воротничка, на голове красовалась низко надвинутая на лоб соломенная шляпа вся в разводах от застарелого пота.

– Ты что, не помнишь меня, малыш? – Не переставая говорить, он направился к Алексу неторопливой развалистой походкой.

– Риз Мелроуз из Сайдер-Крик. Когда-то я был старостой в церкви твоего дедушки. Теперь вспоминаешь меня? С места не сойти, ты с тех пор малость изменился, а?

Он вытер ладонь о штанину и протянул ее для рукопожатия.

– Здравствуйте. Извините, но я вас не узнал. А моя фамилия теперь – Макуэйд,

– Макуэйд? Ха! Изменил фамилию?

– Это фамилия моего отца.

– Точно! Теперь я вспоминаю.

«Да уж, держу пари», – с ненавистью подумал Алекс, внутренне удивляясь тому, с какой легкостью, в мгновение ока, возвращается к нему привычный гнев – столь же яростный и непримиримый, как и прежде, горький, как желчь.

Мелроуз с ухмылкой отступил на шаг и окинул его долгим оценивающим взглядом с головы до ног.

– Сдается мне, что ты, парень, преуспел с тех пор, как сорвался с места ни с того ни с сего. Неплохо устроился, а? И на похороны дедушки не приехал. Кое-кто из Братьев о тебе справлялся. Многие думали, ты помер, но я рад, что ты, оказывается, жив-здоров. Чем занимаешься?

Эти слова едва не вызвали у Алекса невольную улыбку. Он решил ответить на последний вопрос старика, выбранный наугад из словесной мешанины.

– Я теперь живу в Нью-Йорке, мистер Мелроуз. Я стал архитектором.

– Ар-хи-тек-то-ром? – по слогам переспросил старик. – Ну надо же, какие мы стали важные! Интересно, что сказал бы на этот счет старый Мэттью?

– Что-нибудь о происках дьявола, я полагаю, или о грехах отцов, падающих на детей. Что-то в этом роде.

Мелроуз хлопнул себя по ляжке и заржал, согнувшись пополам.

– Точно! Ей-богу, в самую точку попал! Да, сэр, именно так он и сказал бы. Это вы верно подметили, мистер Александр Макуэйд.

Тут уж Алекс не удержался от улыбки.

– Как поживает ваша дочь, мистер Мелроуз?

– Ага, значит, ты меня все-таки не забыл? Я так и знал.

– Как поживает Шарлотта?

– Шарлотта? Неплохо. Замужем, четверо детей, живет в Монтерее. Непременно ей расскажу, как повстречался с тобой. Бьюсь об заклад, она тебя хорошо помнит.

– Да уж, наверное.

Алекс знал, что тоже вряд ли ее когда-нибудь забудет. Когда ему было четырнадцать, а ей тринадцать, он затащил ее на задний двор школы и поцеловал. Она все рассказала своей матери, а та пожаловалась его деду. Мэттью заставил внука «исповедаться» в своем грехе перед всей конгрегацией Благословенных Братьев, а потом принялся избивать его ремнем, пока не потекла кровь.

– Зачем ты вернулся? – щурясь на Алекса, спросил Мелроуз. – Соскучился по родным местам?

Алекс окинул задумчивым взглядом плоскую желтую равнину и всей грудью вдохнул солнечный запах лета. Он задавал себе тот же самый вопрос уже много раз с тех самых пор, как сел в поезд на Центральном вокзале в Нью-Йорке. «Соскучился по родным местам?» – повторил он про себя. Жужжание пчел над выгоревшим под лучами солнца лугом было ему знакомо не хуже, чем звук собственного голоса; летнее небо казалось ослепительно синим и как будто вскипало на глазах. Нигде в мире он не встречал такой жгучей синевы. Только в Калифорнии.

– Какие виды на урожай в этом году? – спросил он вместо ответа.

– Ужасный год, просто ужасный. Слишком мало дождей.

Мелроуз сдвинул шляпу на затылок и почесал лысую макушку.

– А Мэттью совсем забросил ферму, когда ты сбежал. Ты это знал?

– Нет, сэр.

Ему было все равно, но он все-таки спросил:

– А в чем дело? Не мог себе позволить нанять нового раба?

Старый Мелроуз в нерешительности несколько раз втянул и вытянул губы трубочкой.

– Уж не знаю, в чем тут дело… Нам казалось, он немного умом тронулся. Стал держаться особняком, ни с кем не виделся. Он, ясное дело, продолжал проповедовать, ничто не могло удержать его от богослужения, но начал все больше рассуждать о больших городах: что это, мол, скопище греха и порока, ну и тому подобное, все в том же духе. Он, конечно, знал, что ты к тому времени перебрался в Сан-Франциско, ну вот мы и решили, что все дело в этом. Ты что, учился там или как?

– Совершенно верно.

Чертовски приятно было думать, что Мэттью с годами все больше и больше сходил с ума, забрав себе в голову какую-то дурацкую идею о том, что его внук Александр предается греху и пороку в большом городе. Совсем не так давно его обуревало желание встретиться со стариком и бросить ему прямо в лицо, что он добился своего, достиг в жизни всего, чего поклялся достичь тринадцать лет назад, перед расставанием с дедом.

– А что привело вас сюда, сэр?

Старик вытянул в сторону костлявую, темную от загара руку.

– Люсиль, моя жена. Вон там, у того кипариса. Скоро будет девять лет, как она приказала долго жить.

– Мне очень жаль это слышать.

– Я сюда выбираюсь где-то раз в месяц. Разговариваю с ней, рассказываю, как дела у детей и все такое. Думаешь, она меня слышит?

– Я… э-э-э… – растерялся захваченный врасплох Алекс. – Меня бы это не удивило, сэр. Нет, ни капельки не удивило бы.

Мелроуз хитро подмигнул.

– Ну, раз так, тогда, стало быть, и Мэттью тебя слышит. Что скажешь? Ну мне пора, малыш, у меня дела. А ты оставайся тут и подумай хорошенько, что сказать старому Мэттью, ясно тебе?

Он ткнул пальцем в поля шляпы и зашаркал прочь, все еще ухмыляясь.

– Хорошенько подумай, слышишь? – крикнул он через плечо. – Рад был с тобой повидаться. Отлично выглядишь, мистер Александр Макуэйд!

Алекс засмеялся и помахал рукой на прощание. Старик помахал в ответ и скрылся за поворотом дорожки. Продолжая улыбаться, Алекс опустил взгляд на могилу деда у своих ног. Идея, подсказанная старым Мелроузом, пришлась ему по душе.

– Ну что ж, слушай, – проговорил он вслух. – Ты был злобным сукиным сыном всю свою жизнь, Мэттью Холифилд. Ни одна живая душа на всем белом свете не жалеет, что ты умер. Никто не помянет тебя добрым словом. И если ты сейчас горишь в аду, то получил по заслугам, только и…

Он смутился и замолчал. Какого черта он тут делает? Смущенно оглядевшись по сторонам, Алекс с облегчением убедился, что вокруг никого нет.

– Только и всего, – доверительно закончил он. – Ты погубил жизнь моей матери и пытался погубить мою. Свою жену ты тоже загнал в могилу.

Судорога свела ему горло, он вдруг ощутил, как подступают слезы. На него обрушились тяжелые воспоминания, и Алекс вновь почувствовал себя двенадцатилетним мальчишкой, полным бессильной ярости.

– Знаешь, сколько у меня было женщин, Мэттью? Даже сосчитать не могу – не меньше сотни. И все они были грешницы. К тому же я богат. Вот эти башмаки стоили тридцать долларов. Я живу в Нью-Йорке, меня приняли в члены самого шикарного тамошнего клуба. Настолько шикарного, что тебя бы они не впустили даже чистить сортиры.

Алекс отер лоб тыльной стороной руки и перевел дух.

– Вот тебе мое обещание: я вернусь через десять лет, чтобы ты мог полюбоваться, каким я стану.

Он судорожно втянул в себя воздух и крепко зажмурился.

– Ты ничто, старик, ты меня больше не достанешь. Я победил тебя. И больше не стану тратить время на мысли о тебе.

Стремительно опустившись на колени, Алекс коснулся одной рукой могилы матери, а другой – могилы своей бабушки. Потом выпрямился и ушел быстрым шагом, ни разу не оглянувшись.

– До свидания, мистер Макуэйд, рад был с вами познакомиться. – Мальчишеское лицо Джорджа Митчелла порозовело. – Для меня это большая честь.

Алекс пожал ему руку.

– Я тоже очень рад.

Он заметил, как профессор Стерн подмигивает ему из-за плеча Митчелла.

– Как это мило с вашей стороны – согласиться просмотреть мои наброски! Могу я переслать их вам в Нью-Йорк, сэр, или в ваш отель в Сан-Франциско?

– Поскольку я точно не знаю, сколько времени еще пробуду здесь, почему бы вам не послать их в Нью-Йорк? Профессор Стерн даст вам мой адрес.

– Очень хорошо, я так и сделаю. Еще раз спасибо, сэр, я ваш должник по гроб жизни.

– Не стоит преувеличивать.

Алекс проводил молодого Митчелла слегка озадаченным взглядом, пока профессор Стерн прощался с ним на пороге и закрывал за ним дверь. Когда профессор вновь повернулся к своему гостю, в его кротких глазах мерцал лукавый огонек.

– Разговор со мной Митчелл никогда не считал особой честью для себя, – заметил он, первым проходя по коридору к своему кабинету. – Марта, не надо, только не сейчас. Оставь это до утра, я тебе помогу, – обратился он к жене, заглянув по дороге в гостиную.

Миссис Стерн досадливо отмахнулась от мужа и вернулась к уборке посуды со стола.

– Идите садитесь, кофе сейчас будет. – Стерн пожал плечами и продолжил свой путь. В кабинете, по настоянию профессора, Алекс занял почетное место: мягкое, потертое кожаное кресло, спинка которого откидывалась нажатием кнопки, вделанной в деревянный подлокотник.

– Бренди?

– Спасибо, не откажусь.

– Что ты думаешь о юном Митчелле?

– Он мне понравился. По-моему, он очень способный.

– Верно, он очень способный. Мой лучший студент в этом году. Он был потрясен, когда я сказал ему, что ты здесь: не удивляйся, если он попросит у тебя рекомендацию. Он тоже собирается учиться в Школе изящных искусств. Пойдет по стопам своего кумира, как говорится.

Алекс улыбнулся, принимая из рук своего старого учителя рюмку. Профессор Стерн уселся на диване напротив него и принялся раскуривать трубку.

– Итак, – сказал он, окутавшись клубами дыма, – расскажи мне, что ты на самом деле думаешь о моем новом доме.

– Я вам уже сказал: он великолепен, просто бесподобен. Настоящее чудо.

Профессор выдохнул еще одно облачко дыма, как бы давая понять, что все это прах и тлен.

– Да будет тебе! Ты больше не обязан мне льстить. Вот уже десять лет, как я не выставляю тебе отметки.

– Девять, – поправил Алекс. – Между прочим, я получил высший балл.

Профессор Стерн разразился добродушным смешком.

– Ничего другого я от тебя и не ждал. Такого упрямого и целеустремленного ученика, как ты, Алекс, у меня никогда не было. Сколько тебе было, когда ты появился в Окленде? Семнадцать? Восемнадцать?

– Около того.

– Ты не похож на других. Мало кто из мальчишек в этом возрасте твердо знает, кем хочет стать в жизни. Большинство мечтает уйти в море, податься в ковбои или стать гангстером. Вряд ли найдется много сбежавших из дому семнадцатилетних сопляков, одержимых страстным желанием учиться на архитектора.

Алекс улыбнулся.

– На самом деле все было гораздо прозаичнее: я просто хотел, чтобы у меня были чистые руки, чтобы я мог носить дорогие костюмы и гулять под ручку с женщинами, которых мой дед не одобрял.

– Ну что ж, я полагаю, всего этого ты добился?

– Да, сэр, – кивнул Алекс.

– Но дело вовсе не в этом, – продолжал Стерн после минутного молчания, становясь серьезным. – В действительности ты хотел совсем другого. Если бы все дело было только в костюмах и успехе у женщин, ты мог бы стать банкиром или избрать политическую карьеру. Нет-нет, ты хотел стать именно архитектором. И тебе придется признать, что для твоего тогдашнего возраста это большая редкость.

«Возраст? Возраст тут ни при чем», – подумал Алекс, потягивая густой, ароматный калифорнийский бренди. Он точно знал, кем хочет стать, уже в пятилетнем возрасте, если на то пошло. Но он никогда не рассказывал Стерну, в чем причина.

– Вы знали, что мой отец изучал тут строительное дело, сэр?

Профессор Стерн удивленно поднял на него лохматые седые брови.

– Нет, не знал. Ты мне никогда об этом не говорил. По правде говоря, ты вообще почти ничего не рассказывал о себе. Когда твой отец учился здесь?

– В шестьдесят шестом и шестьдесят седьмом.

– Значит, он не доучился до диплома?

– Нет, сэр, он умер. Погиб во время пожара в общежитии.

– Очень прискорбно об этом слышать.

– Он хотел стать архитектором – ради этого он здесь и учился.

Профессор Стерн хитро прищурился на него сквозь трубочный дым.

– Вот как? Ты, должно быть, был совсем маленьким, когда он умер.

– Ну, если честно, я появился на свет только после его смерти. Мать рассказывала мне о нем.

Каждый день чуть ли не до самой своей смерти она рассказывала сыну о мечтах и надеждах Брайана Александра Макуэйда. Она создала в воображении Алекса живой образ отца, словно он никогда и не умирал.

– Так-так. Значит, тебе крупно повезло в жизни, раз твои способности в точности совпали с твоими амбициями. Мало кому выпадает такая удача.

– Я часто об этом думаю, сэр. Но мне повезло не только в этом смысле.

– А в каком же еще?

– Мы оба знаем, – улыбнулся Алекс, – что, если бы не вы, мне бы в жизни не видать диплома.

– Ну это уж…

– Но даже если бы каким-то чудом мне это удалось, я все равно не попал бы в Школу изящных искусств без вашей помощи, влияния и поддержки. Не говоря уж о солидной денежной ссуде.

– Ну, может, оно и так…

Трубка погасла. Профессор встал и вновь наполнил бокалы.

Алекс вздохнул, вспомнив, что его старый учитель не приемлет благодарности ни в каком виде, кроме разве что экзаменационных работ, написанных на высоком уровне. Тем не менее, его долг Стерну был совершенно реален вне зависимости от того, признавал его сам профессор или нет. Алексу отчетливо вспомнился тот день, когда он впервые появился на пороге кабинета Стерна – семнадцатилетний, без гроша в кармане, тощий, оборванный, голодный – и заявил, что он хочет изучать строительное дело, чтобы стать архитектором.

Профессору понадобилось совсем немного времени, чтобы убедиться, что практические познания Алекса в области выращивания кочанного салата на ферме значительно превосходят его представления об описательной геометрии. Несмотря на это, по причинам, которые так навсегда и остались загадкой для Алекса, старый чудак решил ему помочь. Уже через несколько дней, не иначе как в результате каких-то ловких манипуляций, его зачислили в университет.

Да и потом профессор его не забывал: находил для своего подопечного самые выгодные и легкие подработки на территории университетского городка, занимался с ним частным образом, направлял, подбадривал, иногда утешал и в конце концов при помощи бог весть каких посулов и угроз заставил попечительский совет предоставить ему полную стипендию.

– Итак, Алекс, ты теперь стал крупным архитектором в Нью-Йорке, строишь особняки в Ньюпорте. Как тебе нравится у Дрейпера и Сноу?

– Главное, что я им нравлюсь. Они предложили мне стать партнером.

– Не может быть! – Профессор Стерн хлопнул себя по колену. – Слушай, это отличная новость. Поздравляю.

– Спасибо. Это случилось на прошлой неделе. По правде говоря, я сам не ожидал. То есть я знал, что они рассматривают такую возможность, но думал, что потребуется несколько лет…

– А как продвигается строительство «Эдема», о котором ты мне рассказывал?.. Это, должно быть, прекрасный дом!

– Нет, сэр. Не знаю, что это, но уж точно не дом. – Во время их первой встречи Сара назвала его «памятником». Пожалуй, это было самое верное определение. Через несколько минут миссис Стерн вошла в кабинет с подносом, уставленным кофейными приборами, пирожными и фруктами.

– Только две чашки? – заметил ее муж. – Захвати еще одну для себя, Марта, и посиди с нами. Алекс тут нахваливал наш дом, он находит его замечательным. Тебе надо это послушать.

Он подмигнул Алексу, а сам при этом с силой потянул жену за руку. Ей ничего другого не осталось, как опуститься на подлокотник дивана, и тогда муж обнял ее за талию.

– Зачем мне слушать, как кто-то другой превозносит этот дом, когда у меня есть ты? Ты твердишь мне об этом по десять раз на дню!

– Да, но Алекс стал преуспевающим архитектором. Уж ему-то ты можешь поверить.

– Разве вам не нравится ваш дом, миссис Стерн?

– Конечно, нравится, – ответила она со смехом. – Но, понимаете, для Уолтера это не дом, а скорее дитя родное. Сын-первенец. Его сколько ни хвали, все будет мало.

– Я этого не отрицаю, – признался профессор, игриво стискивая ее талию.

Она взъерошила ему волосы и встала.

– Пейте себе спокойно свой кофе, а я пойду.

Алекс поднялся и пожал протянутую ему руку.

– Спокойной ночи, мистер Макуэйд. Надеюсь, мы еще увидимся до вашего возвращения в Нью-Йорк.

Он ответил, что тоже на это надеется, и поблагодарил ее за обед. Она бросила шутливо-грозный взгляд на мужа и вышла из кабинета.

Алекс проводил ее взглядом и вдруг подумал, что она напоминает ему Сару. Разумеется, не внешне, и вообще ничего конкретного в этом не было. Просто она была такой же доброй и нежной по своей натуре.

Профессор Стерн наклонился к нему, упираясь локтями в колени. Его лицо горело от возбуждения, ему хотелось поделиться секретом.

– У нас наверху есть комната, я вам с юным Митчеллом ее не показывал, – поведал он тоном заговорщика. – В конце коридора на западной стороне – ты небось подумал, что это стенной шкаф. Ошибаешься, это спальня. Мы туда поднимаемся… время от времени. Понимаешь, что я имею в виду?

Алекс кивнул и поднял брови из солидарности с трогательной попыткой своего старого учителя изобразить похотливый взгляд.

– Чердачное окно и кровать, вот и вся обстановка. И еще граммофон. Мы ставим пластинку Моцарта и… ну в общем…

Стыдливость помешала ему выразить свою мысль до конца.

– Это очень… мило, – преодолел свое смущение Алекс. – Очень, очень мило. Давно вы женаты, сэр?

– Тридцать восемь лет.

Стерн откинулся на спинку дивана и сложил руки на груди со слегка самодовольной улыбкой.

– Итак, Алекс, когда же ты возвращаешься?

– Скоро. Уже через несколько дней.

– Вот как? А я-то думал, ты останешься на какое-то время, чтобы продать ферму деда, уладить его дела.

– Я нанял агента, он обо всем этом позаботится.

– Тебе не терпится вернуться поскорей, да?

– Нет, дело не в этом. Один из клиентов решил заплатить то, что он нам задолжал, а это означает, что я должен вернуться к работе над его домом.

При одной мысли об этом Алекса охватила тоска. «Эдем» с самого начала представлялся ему скверной шуткой: неприятно было думать, что он потакает прихоти богатого невежды, одержимого манией величия и желающего воздвигнуть памятник самому себе. Но в последнее время Алексу стала особенно ненавистна мысль о том, что Сара будет жить в этом доме вместе с Беном до конца своих дней и он не в силах этому помешать.

Когда работы были приостановлены, в глубине души он мстительно порадовался, хотя финансовые затруднения Кокрейна (а Алекс понятия не имел, насколько они серьезны) косвенно задевали и Сару. Проектировать комнаты, в которых она будет ходить, сидеть, разговаривать, есть и спать вместе с Беном… нет, это казалось ему непристойностью, насмешкой над его ремеслом и издевательством над его чувствами. Ему хотелось построить для нее дом, в котором она была бы счастлива, но стоило только вообразить рядом с ней Кокрейна, как у него возникало желание допустить конструктивный просчет, чтобы крыша рухнула.

– Что-то ты не слишком горишь желанием вернуться к работе, – заметил профессор Стерн. Алекс откинул голову на спинку кресла.

– На этот раз там не будет одного человека, с которым я познакомился на первом этапе строительства дома, – туманно пояснил он.

– Понятно. Женщина?

Он кивнул.

– Понятно, – повторил профессор. – Полагаю, это одна из тех женщин, которых твой дед не одобрил бы?

– Безусловно.

Профессор Стерн качнул бокал, взбалтывая бренди, потом решительно отставил его в сторону.

– Алекс, Алекс, что же нам с тобой делать? Приглашаю тебя провести месяца полтора в этом доме. Считай, что гостевая спальня на втором этаже – твоя, можешь занять ее хоть сейчас. И я тебе гарантирую, что Марта найдет тебе невесту и окрутит тебя еще до Дня благодарения [23]. Это дело верное, я даже не стану предлагать пари, потому что наверняка выиграю.

– Спасибо за предложение, сэр. Обещаю хорошенько обдумать его на досуге.

– Нет, я серьезно! Ну да ладно, я вижу, что тебя это не интересует. Но если ты думаешь, что это невозможно, уверяю тебя, ты просто недооцениваешь способности моей жены в качестве свахи. Ты уже уходишь? Еще рано, неужели тебе надо спешить?

– Да, сэр, хотя мне очень жаль. Рад был снова с вами повидаться.

Но ему вдруг до смерти опротивели картины супружеского счастья, истории о потайных комнатах для любовных свиданий и о сверхъестественных способностях миссис Стерн в качестве брачного маклера. Он тепло пожал руку своему старому другу, поблагодарил его за гостеприимство и пообещал в будущем чаще писать. Они попрощались на пороге, и Алекс вызвал на губах у профессора довольную улыбку, сообщив ему, что вход в его жилище является истинным шедевром, поскольку архитектурно выражает идею приветливости и открытости для гостя, обеспечивая в то же время полное уединение для хозяев.

Вместо того чтобы нанять кэб, он решил пройтись до гостиницы пешком. Путь был неблизкий, но холодный туманный вечер напомнил ему о сотнях таких же вечеров, проведенных в этом городе, пока он был студентом. Алексу захотелось вспомнить прошлое. Волшебный город Сан-Франциско по-прежнему притягивал его своей магией, но в то же время, как ни грустно было возвращаться в Ньюпорт, ему не терпелось покинуть Калифорнию. Глубокая грусть охватила его с первой минуты приезда. Здесь его что-то ожидало, какая-то истина, которую он должен был узнать, но она ускользала от него, и он чувствовал, что ему предстоит долгий путь, прежде чем он ее откроет.

Алекс не привык копаться в собственной душе. На протяжении последних тринадцати лет вся его жизнь была устремлена вперед, к четко определенной цели. Неизвестно откуда взявшаяся склонность к созерцательности беспокоила его и лишала душевного равновесия. Воспоминания, которые он всеми силами гнал от себя прочь, внезапно вернулись и обрушились на него с такой силой, что он не успел ни разобраться в них, ни остановить. С точки зрения любого постороннего наблюдателя, его, безусловно, можно было назвать человеком преуспевающим: он преодолел немыслимые препятствия и вопреки всему получил что хотел. Он победил. Его мечта воплотилась в жизнь. Так почему же столь коварно посмеялась над ним судьба, отняв у него счастье?

Дело было не только в том, что он полюбил женщину, которая не могла ему принадлежать. Он потерял кое-что еще: некий идеал, хранимый в душе, осознание высокой и чистой цели, которая долгие годы поддерживала его и помогала пережить самые трудные времена. Алекс сознательно не хотел определять эту цель словами: он тосковал по ней и в то же время радовался тому, что потерял ее.

Нет, все это было слишком сложно и лишь вносило путаницу в его жизнь. Он вступил на прямой и самый краткий путь к тому, чтобы стать богатым и знаменитым. «Богатые и знаменитые» – это были не просто слова, не обычный эпитет, применимый к незнакомым ему чужим людям. Для него эти понятия стали реальными, конкретными, достижимыми в ближайшем будущем. И он будет последним дураком, если сейчас свернет с прямой дороги, упустит золотую возможность ради каких-то ложно истолкованных сентиментальных соображений.

Он шел домой в тумане, вспоминая о своей матери, о деде, о плодородной земле Салинаса. И еще он думал о Джоне Огдене и о нью-йоркском клубе. О профессоре Стерне и его жене, об их чудесной тайной комнате. О Саре. И о Майкле. О жутком мавзолее, который он должен был для них построить.

Возможно, все дело в этом. «Эдем» – вот разгадка. Если он сумеет завершить строительство, покончить с этим проклятым особняком раз и навсегда, может быть, ему удастся вновь упорядочить свою жизнь, вернуть ее в нормальную, размеренную колею, по которой она текла когда-то – несколько веков назад, как ему казалось.

Раз Сара для него недосягаема, успешная карьера могла бы его утешить. Алекс не стал бы называть это трагедией: в конце концов именно так он всегда представлял себе свою жизнь: прежде всего его карьера, успех в работе, а на втором плане – очаровательная жена и детишки, смутные, расплывчатые фигуры, как на старинной дагерротипной фотографии.

Значит, так и запишем: все дело в «Эдеме». Мысленно Алекс дал себе слово, что больше не будет заключать название дома в презрительные кавычки. «Девяносто девять процентов людей на земле отдали бы правую руку, чтобы поселиться в таком месте, как „Эдем“, – сказал ему Джон Огден. Чертовски верно. Да, черт побери! Он закончит строительство дома и заживет своей прежней жизнью. У него есть работа, он должен поддерживать свою репутацию.

Решительно шагая к дому, Алекс приободрился и совершенно позабыл о дворце удовольствий, который обещал построить для мистера Маршалла Фарли.

14

Ньюпорт

2 сентября

Дорогой мой Майкл!

Я сижу на большом камне на Якорном мысу и пишу тебе это письмо, а сама вспоминаю все те вечера, когда я сидела на этом самом месте и ждала тебя и мистера Макуэйда, чтобы отправиться на нашу вечернюю прогулку по Горной тропе. Мне нравилось смотреть, как люди проходят мимо. Я пыталась угадать, кто они, как проходит их жизнь. А сейчас смотреть почти не на кого, потому что сезон закончился и все разъехались по домам. Я и представить себе не могла, как мал этот городок, когда в нем нет курортников! На улицах тихо, на пляжах ни души; большие дома закрыты и пусты, если не считать сторожей. Вчера я отпустила всех слуг, кроме миссис Годби и одной из горничных – ты помнишь Мауру? – а они обе уходят домой в пять вечера. Представляешь, какую тихую жизнь я веду!

Я уже несколько дней не была на строительстве нашего нового дома, но пойду туда сегодня вечером, когда закончу это письмо, и либо сделаю приписку, либо сообщу тебе в своем следующем письме, как там продвигается дело. Пока мистер Макуэйд в Калифорнии, я имею дело с мистером Кронином, его помощником. В последний раз, когда я была на стройке, в доме уже были готовы все этажные перекрытия и даже часть крыши, но стен по-прежнему нет.

Если папа сможет освободиться, я надеюсь, он привезет тебя сюда на выходные, и тогда вы оба увидите своими глазами, как идут дела. Но я очень прошу тебя, дорогой, не надо надоедать ему просьбами. Он сможет приехать, когда найдет удобное время.

Миссис Вентуорт просит тебе передать, что Гэджет получил посланный тобой рисунок кошки и ему очень понравилось. Спасибо тебе за последнее письмо. Я рада слышать, что тебе нравится мисс Робертс и что учение в этом году дается тебе легко. И еще мне приятно узнать, что ты унаследовал от своей мамы способность к правописанию.

Но, ради твоего благополучия, мой любимый, будем надеяться, что ты не унаследовал ее способности к. арифметике. Будет лучше, если в этом отношении ты пойдешь по стопам своего отца, уверяю тебя. Да, кстати, я получила записку от миссис Драм. Она пишет, что ты хорошо учишься и слушаешься ее. Знаешь, как я горжусь тобой? Если бы я была дома, я бы тебя расцеловала и обняла бы крепко-крепко, как Большая Медведица, а потом я бы тебя защекотала, и ты запросил бы пощады! Я по тебе скучаю каждый день,

золотой мой мальчик, и очень, очень, очень тебя люблю.

Целую. Мама.

Сара сложила письмо и спрятала его в карман. Она писала Майклу каждый день, иногда посылала открытки, но чаще – письма и обычно вкладывала в конверт какой-нибудь небольшой сувенир: свой собственный рисунок, фотографию или маленькую ракушку. Тоску по сыну она ощущала как физическую боль, спрятанную глубоко внутри и никогда ее не покидавшую. Ничего подобного ей раньше испытывать не приходилось.

Майкл тоже скучал по ней и в своих ответных письмах признавался в этом с бесхитростным простодушием. И хотя он мог бы сказать нечто подобное по доброте душевной, просто чтобы доставить ей удовольствие, Сара знала, что он говорит правду.

Но иногда на нее все-таки нападали сомнения: ей начинало казаться, что ее бесконечные послания, подарки, телефонные звонки тяготят Майкла, что ее сын чувствует себя полузадушенным в материнских объятиях. Однако остановиться Сара не могла. Ньюпорт стал для нее ссылкой, в которую она ради Майкла отправилась добровольно и даже охотно, но… она не знала и не могла даже вообразить, сколь тягостным будет ее заточение. Все, что у нее в жизни было, это Майкл. Единственный человек, которого ей разрешалось любить на законных основаниях. Без него она могла бы запросто превратиться в камень. Или просто умереть. Ей было все равно.

Она уже видела, как будет разворачиваться ее дальнейшая жизнь: как цепь бесконечных унизительных сделок с Беном из-за Майкла. Но вместо того чтобы раздумывать над своей горькой судьбой, сидя на камне, Сара встала, расправила юбки и решительным шагом направилась по широкой эспланаде к «Эдему». Заходящее над бухтой солнце слепило ее; она поправила поля огромной шляпы с перьями, чтобы защитить глаза.

На дорожке ни впереди, ни позади нее не было ни души. На горизонте покачивались на воде четыре рыбачьи лодочки, спешившие в бухту в конце дня. По другую руку простирались аккуратно подстриженные газоны богатых «летних домиков», поднимавшиеся над зубчатой чередой утесов к далеким фасадам роскошных псевдоитальянских палаццо, французских загородных дворцов, английских и шотландских замков. У подножия невысокого марша временной, пока еще деревянной лестницы, ведущей к ее собственному дому, она на секунду остановилась и, запрокинув голову, посмотрела вверх.

С каждым днем «Эдем» все больше приобретал очертания средневекового замка из песчаника с многочисленными амбразурами вместо окон. Постепенно ей удалось отговорить Бена от большей части его безумных затей, но никакими силами невозможно было заставить его отказаться от «лабиринта», причем живые изгороди из американского кустарника его не устраивали. Нет, ему непременно требовался итальянский тис – и не саженцы, а полностью развитые кусты, выписанные из Европы по баснословной цене вместе с истеричным английским ландшафтным архитектором, нанятым для устройства лабиринта на месте.

Пробираясь по усеянному строительным мусором двору, Сара с отвращением покосилась на уже законченный лабиринт. Плотно усаженные тисовые кусты с остроконечными верхушками, темные и угрожающие, торчащие вверх, словно пики, воткнутые в землю, выполняли только одно предназначение – нагонять страх. Она твердо решила, что ноги ее там не будет, однако Майкл был в восторге от нового развлечения. Ему нравилась сама мысль о том, что он загодя узнает все секреты лабиринта, а потом будет хвастаться своим преимуществом перед друзьями, напуганными и растерянными, заблудившимися в его хитросплетениях. Но Майкл ребенок, ему простительно, а вот Бен… Неприятно было думать, что увлечение Бена растительной головоломкой вдохновлено точно таким же детским злорадством.

– Миссис Кокрейн! Рад вас видеть!

Мистер Кронин приближался к ней семенящим шагом со стороны дома. На ходу он стащил с головы шляпу, обнажив совершенно лысый череп, и протянул ей руку. Пятидесятилетний, мелочно суетливый, всегда чересчур аккуратно одетый, он казался ей человеком, чье предназначение – выдавать деньги через окошечко кассы в банке, а не строить дома. Иногда Сара невольно спрашивала себя, каково ему подчиняться приказам человека на двадцать лет моложе себя.

– Здравствуйте, мистер Кронин, как поживаете? Мы с вами не виделись несколько дней.

– Ровно недельку, миссис Кокрейн, – поправил он.

– О боже, неужели целую неделю? Я не заметила, как время прошло.

Сара спохватилась и обвела глазами дом, проверяя, насколько выросли стены.

– Я вижу, дело у вас продвигается быстро. Все это крыло уже под крышей, – заметила она, указывая рукой.

– Точно так. Не удивлюсь, если к Рождеству вы справите новоселье.

При одной только мысли об этом ее охватила тоска.

– Прекрасно. Вы меня спрашивали о дверных проемах для большой приемной, мистер Кронин. Я не забыла, переговорила с мужем, и он выбрал рамы из каррарского мрамора с резным рисунком, который вы предложили.

– Очень хорошо. Передайте эту новость мистеру Макуэйду, он займется монтажом.

– Но он же… в Калифорнии.

– Нет, мэм, – покачал головой Кронин, – он уже здесь. Вот он.

Следуя взглядом за указующим перстом мистера Кронина, Сара увидела Алекса на другом конце двора. Он говорил с тремя мужчинами в рабочих комбинезонах. Все четверо стояли, склонившись над чертежом, расстеленным на козлах.

Не успела она совладать хотя бы со своим лицом, как он выпрямился, повернулся и посмотрел прямо на нее. На большом расстоянии Сара не могла с точностью угадать, что означает выражение его лица, но ей показалось, что вид у него невозмутимый и не слишком удивленный.

Мистер Кронин продолжал что-то говорить, она уже ничего не слышала, глядя на приближающегося Алекса. Потрясение, радость, тревога, испуг схватились врукопашную у нее в груди, стремительно сменяя друг друга, пока наконец не осталось ничего, кроме томительного волнения. Она не только оглохла, но и онемела. Жизнь вернулась к ней лишь после того, как Алекс пожал ей руку. Он произнес какое-то формальное приветствие, и Сара с трудом сумела ответить в подобающем духе. Поскольку Кронин все еще стоял рядом, она добавила:

– Я не ожидала, что вы так скоро вернетесь из Калифорнии, мистер Макуэйд. Как прошло ваше путешествие?

– Спасибо, успешно.

– Я как раз говорила мистеру Кронину, что Бен наконец решил, какой мрамор ему нужен для зала приемов на первом этаже.

– Ну, я, пожалуй, оставлю вас вдвоем выяснять этот вопрос, – вставил мистер Кронин, вновь нахлобучив шляпу. – Как всегда, рад был с вами повидаться, миссис Кокрейн. Вам следует заходить сюда почаще.

– Да, – откликнулась Сара, – я так и сделаю. – Потом он ушел, и они с Алексом остались одни.

– Привет, – робко сказала она, стесняясь неизвестно чего, но не переставая улыбаться.

– Привет.

– Я рада тебя видеть.

На это он ничего не ответил.

– Давно ты вернулся в Ньюпорт?

– Неделю назад.

– Неделю? Но…

Сара проглотила остальные слова, но Алекс догадался, что она растеряна, обижена и выбита из колеи. Он подошел ближе.

– Думаешь, я не хотел тебя видеть, Сара? Думаешь, это мой выбор? – Алекс почти грубо схватил ее за руку. – Я не могу говорить с тобой здесь. Давай-ка войдем в твой новый дом.

Сара двинулась за ним по изрытому ямами двору, едва поспевая за ним. Они обогнули всю заднюю часть дома, по-прежнему одетую в леса, пересекли еще голый, незаконченный передний двор и подошли к двойным дубовым дверям центрального корпуса – массивному, усеянному бронзовыми бляшками, устрашающему порталу, рассчитанному на то, чтобы отпугнуть, а не приветствовать гостей. Внутри, как только ее глаза привыкли к полутьме, Сара увидела, что стоит в огромном квадратном вестибюле, в дальнем конце которого смутно белела широкая алебастровая лестница.

– А это что такое? Не припомню, чтобы это было в планах.

Ее голос гулким эхом отражался от холодных полированных поверхностей.

– В планах этого не было. Бен придумал это, как только мы закончили настилать паркет. Это скульптурная галерея. Вся сплошь отделана мрамором, можешь сама убедиться.

Она мрачно кивнула и поежилась. Мраморный пол, мраморные стенные панели, потолок из мраморных плит. Мраморные оконные перемычки, карнизы, коринфские колонны. Бр-р-р!

– А потолок не рухнет? – спросила Сара без особого интереса. – На чем все это держится?

– На разделительных переборках из огнеупорного кирпича, – сухо объяснил Алекс. – Кирпичные этажные перекрытия скреплены стальными балками. Этот потолок никогда не обвалится.

Тон его голоса насторожил Сару. Алекс стоял, отступив от нее на несколько шагов, подбоченившись и холодно прищурив синие глаза.

– Я рада тебя видеть, – повторила она, но он опять не ответил. – Майкл все время о тебе спрашивает. – Мысленно Сара обругала себя трусливой дурой.

– А где он?

– Он в Нью-Йорке.

– Значит, все-таки не в Германии.

– Нет. Бен передумал.

– Вот и хорошо. Но я никогда не верил, что он на это способен.

– Не верил?

– Нет. Даже Бен не смог бы отослать из дому собственного сына без твоего согласия.

– Ты и вправду так думаешь?

«Остановись, – одернула она себя. – Какой смысл рассказывать Алексу, на что способен Бен?» Сара нервно стиснула руки, не понимая, что на него нашло, откуда взялась эта странная враждебность.

– Хочешь осмотреть дом? – внезапно спросил Алекс.

– Нет. Извини, но… нет, не хочу.

Он подошел к ней, и она впервые за все время заметила, что его лицо смягчается.

– Ладно, в следующий раз. Как ты поживаешь, Сара? Ты выглядишь…

– Как?

– Печальной.

Сара инстинктивно попятилась.

– Нет, со мной все в порядке.

– Что произошло в тот день? После того, как я ушел?

– Ничего. Таша, в сущности, ничего особенного не видела. И в любом случае кому она могла бы рассказать? Просто я расстроилась и придала случившемуся слишком большое значение. На самом деле ничего же не было!

– Ничего. Ты права, ничего не было. Ты ведь уже привыкла, что мужчины на каждом шагу признаются тебе в любви. Как это, должно быть, утомительно для тебя…

– Алекс!

Он отвернулся от нее.

– За что ты на меня сердишься?

Алекс отошел на несколько шагов, прежде чем повернуться к ней лицом.

– Извини.

Но в его голосе не было искренности, а в лице по-прежнему сохранялась неприязнь. Сара и сама была на грани взрыва, хотя и не понимала, что происходит.

– Чего ты от меня хочешь? Что, по-твоему, я должна сделать? Завести с тобой роман?

– Я бы хотел, чтобы ты была со мной честна.

– Я всегда была честна с тобой!

– Ну тогда будь честна с собой.

– Что это должно означать? Это всего лишь слова, Алекс. Нет, ты просто хочешь меня скомпрометировать.

– «Скомпрометировать» тебя?

– Да. Не вздумай надо мной смеяться! Неужели я – первая женщина, сказавшая тебе «нет»? А может, именно это тебя и привлекает? Ты потому и не можешь оставить меня в покое?

– Оставить тебя в покое? – Разгневанный, потрясенный, он подошел ближе и схватил ее за обе руки. – Я даже не знал, что ты сюда придешь! Зачем ты приехала? Что ты тут забыла? Почему ты, черт возьми, не осталась в Нью-Йорке?

– Я вернулась, потому что на этом настоял мой муж. Он завел новую любовницу и хочет держать меня подальше от дома.

Внезапное сочувствие, вспыхнувшее в его глазах, ничуть не утешило Сару, наоборот, по какой-то непонятной причине оно разозлило ее еще больше.

– Почему ты не можешь оставить меня в покое? – в отчаянии повторила она. – Всякий раз, куда бы я ни повернулась, ты уже тут как тут… Не смей ко мне прикасаться!

– Черт побери! Я всегда делал то, о чем ты просила. В тот вечер, когда Майкл расшибся, ты говорила, что ты меня хочешь, Сара. Ты сама это сказала! Если только это не было неправдой…

Алекс с силой притянул ее к себе, когда она его оттолкнула.

– Это была неправда? В тот момент я так не думал. И поверь, многие мужчины на моем месте попытались бы воспользоваться ситуацией, но я этого не сделал. Я дал тебе…

– Тебе есть чем гордиться, верно? Ты горд тем, что не воспользовался моментом?

Алекс скрипнул зубами.

– Я только хочу сказать…

– Ты, наверное, к этому не привык? Тебе было нелегко с этим смириться? Ведь чужие жены – это твоя специальность, разве не так? Дамы, которым не повезло в замужестве? Прости, что мой случай оказался таким сложным. Не сомневаюсь, ты уже готов поставить на мне крест.

Он опустил руки.

– Да, готов. Потому что, если ты меня любишь, Сара, твое поведение можно назвать только трусливым, а если не любишь, значит, ты мне лгала. В любом случае я совершил ошибку.

Она часто-часто моргала, готовая заплакать.

– Да как ты смеешь обвинять меня в трусости? Ты ничего обо мне не знаешь.

– Если это правда, то лишь потому, что ты все скрываешь.

– Я не могу иначе! Ты же знаешь, что я тебя люблю! За что ты так со мной поступаешь? Это жестоко, Алекс. Это эгоистично и…

Алекс снова потянулся к ней.

– Ты меня любишь?

– Пусти меня, это ничего не меняет. И ты все равно знал это с самого начала.

– Сара…

– Прекрати, не смей, – Сара начала яростно отталкивать его, и Алекс ее отпустил.

– Я этого не вынесу. Прошу больше со мной не разговаривать.

Она стремительно подошла к тяжелым двойным дверям и стала изо всех сил тянуть одну половинку, пока та не распахнулась.

– Мистер Кронин держал меня в курсе всего того, что происходило на стройке, и меня такое положение дел вполне устраивает. Я хочу по-прежнему иметь дело с ним, а не с тобой. Если захочешь мне что-то сказать, передай через него.

На полу у ног Алекса лежал забытый штукатуром мастерок. Он в сердцах поддал его ногой. Ударившись о ступени мраморной лестницы, ни в чем не повинный инструмент подпрыгнул и с громким стуком застыл на полу. Эхо раскатилось по всему холлу.

Сара вздрогнула от неожиданности.

– Ты считаешь, что я веду себя трусливо? Вот и прекрасно – мне все равно. Оставь меня в покое, Алекс, даже близко ко мне не подходи! Я этого не вынесу.

Ей было несвойственно хлопать дверями, но бессильный гнев и досада, искавшие выхода, как будто сосредоточились в ее руках. Она переступила через порог и толкнула дубовую дверь с такой яростью, что задребезжали янтарные стекла в окнах. Грохот услышали даже рабочие, настилавшие плиткой пол в ванной на четвертом этаже.

Миссис Годби оставила для Сары в леднике картофельный суп, томатное желе и поджаренного на решетке цыпленка. Сара съела свой ужин в кухне, не ощущая вкуса, пока читала записку от Майкла, пришедшую с вечерней почтой. Иногда его письма вселяли в нее бодрость, но чаще они лишь усиливали глубокое уныние, овладевшее ее душой, и это последнее не стало исключением, хотя оно было полно неотразимо прелестного детского вздора. Майкл просил свою мамочку есть побольше овсяной каши и пересылать ему флажки-сюрпризы из коробок с хлопьями; если он соберет полную коллекцию из дюжины флажков, то сможет претендовать на приз, хотя и неизвестно, какой именно. Письмо не развеселило Сару. Наоборот, ей захотелось плакать.

Что она наделала? Хотя к этому времени она перебрала в уме произошедшую между ними сцену, по меньшей мере, раз двадцать, Сара по-прежнему не могла поверить, что все это случилось наяву. Ей было стыдно и грустно, ее терзали сожаления. Она же любила Алекса! Но даже с Беном она никогда не вела себя так сварливо и жестоко. Что за бес в нее вселился? А он тоже хорош! Разозлился на нее чуть ли не в тот же момент, как они встретились. Сара твердила себе, что все к лучшему, что ей бы следовало радоваться разрыву, но у нее ничего не получалось. Ей казалось, что произошла ужасная ошибка.

Она встала и подошла к раковине, чтобы наполнить водой чайник и вскипятить чай. Может, стоит извиниться перед ним? А что, если от этого станет только хуже? Вдруг все начнется сначала? Нет, не начнется, если она все сделает правильно, если будет держать себя в руках, если скажет, что сожалеет и больше ничего. По крайней мере уж извиниться-то перед ним она должна.

Телефон стоял в прихожей.

– Четыре-ноль-один-ноль, – сказала она оператору.

Через несколько секунд раздался звонок. Потом еще и еще один. Сара прождала еще целую минуту, прежде чем с размаху водворить трубку на рычаг и вернуться в кухню. Ее грусть превратилась в черную меланхолию. Где Алекс, что он делает? Она почему-то заранее не сомневалась, что он сидит один дома, тоскует так же, как и она сама. Но его не было дома, он был где-то в городе. Возможно, обедал в ресторане, с кем-то болтал и вовсе о ней не вспоминал. Или почти не вспоминал.

Боже, что с ней происходит? Она превращается в настоящую стерву. Неужели любовь совершает подобные метаморфозы? Она гораздо лучше относилась к Алексу до того, как в него влюбилась. Сара принялась беспокойно расхаживать по кухне. Во время одного из кругов она остановилась перед полкой над ледником и сняла бутылку коньяка, простоявшую там с начала июня. Откупорив бутылку, она налила немного в рюмку. Терпкий запах оглушил ее. Это был отличный коньяк, но первый же глоток заставил ее содрогнуться.

Решительным движением Сара выплеснула остальное в раковину. «И зачем я это сделала?» – беспомощно мелькнуло у нее в голове. Это глупо, она же не собиралась напиваться, она просто хотела пропустить рюмочку! От одной рюмки она не превратилась бы в подобие своей матери.

Глядя на свое отражение в черном окне над раковиной, она вспомнила тот вечер, когда Алекс ее целовал. Здесь, на том самом месте, где она стояла сейчас. Закрыв глаза, Сара коснулась пальцами своих губ. Ее переполняло желание. А ведь не далее как сегодня она обвинила его в попытке себя «скомпрометировать». Разыграла из себя какую-то невинную девственницу, целомудренную юную деву, ведомую на заклание! Как будто он прикасался к ней против ее воли! Как будто сделал что-то такое, чего она сама не желала всем своим существом. Лицемерка!

Алекс ошибся, когда сказал, что она либо трусиха, либо лгунья. Она была и тем и другим. Со стуком поставив чашку на блюдце, Сара решительно вышла в прихожую. Она сорвала трубку с телефонного аппарата, но тут раздался стук в дверь, и она крутанулась волчком с трубкой в руке.

Вернувшись домой, она забыла включить свет на крыльце, поэтому теперь ей оставалось лишь гадать и надеяться, что это Алекс. Она узнала наверняка, только когда открыла ему дверь.

– О Алекс…

– Сара, послушай…

– Входи!

– Нет, это много времени не займет. Мне бы следовало позвонить, но…

– Прошу тебя, ты не мог бы войти в дом? Я не могу говорить с тобой на пороге.

Он вошел. Вид у него был настороженный, и Сара прекрасно понимала – почему. Два часа назад она велела ему держаться от нее подальше.

– Давай пройдем сюда, – пригласила она, показывая дорогу в гостиную. – Присядешь?

– Нет.

– Может быть, хочешь выпить? Что-нибудь…

– Черт побери, это не светский визит!

– Нет, конечно, нет, я понимаю. Ну хорошо, зачем ты пришел?

Алекс отошел от нее подальше и принялся рассеянно вращать вырезанный из мыльного камня подсвечник на каминной полке.

– Я пыталась тебе дозвониться, – призналась Сара, так и не дождавшись, что он ответит на ее вопрос. – Уже держала в руке трубку, когда ты постучал.

– Правда? Но зачем? Чтобы меня уволить?

Она взглянула на него с упреком.

– Мы опять будем ссориться?

– Нет… Во всяком случае, не я. Я пришел сюда, чтобы извиниться.

Сара с улыбкой облегчения подошла поближе.

– Вот как? Но ведь ты ни в чем не виноват. Ты ничего плохого не сделал.

– Теперь я уже и сам не понимаю, почему я так рассердился. Столько дней мечтал тебя увидеть… С тех самых пор, как узнал, что ты здесь. Но я старался держаться от тебя подальше. Мне казалось, что ты сама этого хочешь. А потом… когда я тебя увидел… Все, что я видел, это «запретный плод». То, что мне никогда не достанется.

Я говорил ужасные вещи, но на самом деле я так не думал, поверь. И я наговорил много лишнего о том, что меня вообще не касается. Я не имел никакого права об этом судить. Прости, если я причинил тебе боль. Я просто хотел, чтобы ты знала.

– Алекс, не уходи. Разве ты не хочешь узнать, зачем я тебе звонила?

– Я уже знаю. Ты чувствовала себя виноватой, тебе казалось, что ты оскорбила мои чувства. И тебе хотелось облегчить мою боль: сказать, что на самом деле ты ничего подобного не имела в виду. Я угадал?

Она робко протянула ему руку.

– Да, ты угадал. Подожди, Алекс, прошу тебя!

Он уже собрался уходить, но остановился, сунув руки в карманы.

– Ты все еще сердишься, да?

– Да. Но не на тебя. Мне хотелось бы что-то изменить, но это невозможно. Дай мне уйти, Сара. Я этого не вынесу.

– Но… разве ты можешь просто так уйти? Ничего не решено, все осталось как прежде. Мы ни о чем не договорились. Когда я вновь тебя увижу, все будет в точности как…

– Ты меня больше не увидишь, ты будешь общаться с Кронином…

– О Алекс, я же говорила не всерьез. На самом деле я вовсе не собиралась… Конечно, мы будем видеться, это неизбежно. Мы должны договориться, прийти к какому-то общему пониманию!

– Каким образом?

– Я не знаю!

– Сара, ради всего святого, не надо плакать.

– Прости, я знаю, я больше не буду… – Она поспешно вытерла глаза. – Ну вот, со мной все в порядке. Как это глупо, я же ненавижу слезы. Каждый раз, как я тебя вижу… нет, я не говорю, что это твоя вина! – торопливо добавила она.

– Нет-нет, это всего лишь совпадение,

Сара попыталась улыбнуться.

– Что же мы будем делать?

– Ничего. Я ухожу.

Она поспешила за ним следом в коридор.

– Разве ты… разве мы не можем поговорить? Я даже не знаю, как у тебя дела, что произошло в Калифорнии…

Алекс повернулся так стремительно, что Сара налетела на него. Его руки больно стиснули ее плечи.

– Сара, чего бы мне действительно хотелось, так это жениться на тебе, но ты уже замужем. Поскольку брак невозможен, я хотел бы завести с тобой роман. «Скомпрометировать» тебя, как ты выражаешься, встречаться за спиной у твоего мужа как можно чаще, в любой момент, когда ты позволишь. Но этого я тоже сделать не могу. У меня остается третья, хотя и маловероятная возможность: уложить тебя в постель прямо сейчас, сегодня вечером, а потом встречаться, когда тебе будет угодно, на твоих условиях. Но есть одно, чего я, оказывается, сделать не могу. Я думал, что сумею, но ошибся. Несомненно, это один из серьезнейших моих недостатков. Я… не могу быть твоим другом.

Он отпустил ее, оттолкнул, не обращая внимания на ее слезы, и оставил в коридоре. В отличие от нее, Алекс не хлопнул дверью, покидая дом.

15

Должно быть, жестокий и мстительный бог его деда выбрал такой изощренный способ, чтобы наказать его за грешную жизнь, полную распутства, подумал Алекс, ныряя голышом в холодные темные волны прибоя. Если так, надо отдать ему должное: его замысел оказался на редкость удачным. До этой самой минуты Алекс ни за что бы не поверил, что бог его деда обладает столь богатым воображением. А уж тем более таким извращенным чувством юмора. Алекс должен был признать, что этот бог придумал идеальное воздаяние за его преступления. После того, как он переспал с десятками женщин, которых не любил, его наконец угораздило влюбиться в одну-единственную, которая не могла ему принадлежать.

За полосой прибоя волнение было не таким сильным. Алекс поплыл, глядя на бегущую к нему по воде лунную дорожку. Она расширялась и раздваивалась; казалось, сверкающая серебром развилка покрывает и успокаивает море. Он не мог заглянуть в будущее дальше этой минуты, не мог вообразить, как будет существовать на протяжении всей оставшейся ему жизни, не мог представить себе унылой череды однообразно сменяющих друг друга дней без Сары. Как все это случилось? Она никогда ему не принадлежала, никогда не будет принадлежать, так откуда же взялось это убеждение, будто их судьбы каким-то образом переплетены?

Ему казалось, что он знает, но правдивый ответ не льстил его самолюбию. Его общение с женщинами на протяжении последних десяти лет сделало его идеальной жертвой для подобного рода катастрофы: ведь до сих пор ему дозволялось иметь все, чего он хотел. Все само плыло в руки, любая женщина могла принадлежать ему, если он ее желал. А если изредка какая-нибудь женщина оказывала сопротивление, он без колебаний переходил к другой, более доступной цели. Опыт приучил его видеть действительность в несколько искаженном свете: он уверовал, что мир вращается вокруг него. Теперь наступил час расплаты. Его мысли совершили полный круг и вернулись к возмездию, уготованному для него богом старого Мэттью.

Бормоча проклятия, Алекс нырнул в свинцовую воду и, отталкиваясь ногами по-лягушачьи, поплыл вперед. Он держался под водой, пока хватило дыхания, а вынырнув, убедился, что его снесло вниз по течению далеко от дома: огни едва виднелись вдали. Чувствуя себя усталым, Алекс направился к берегу в ближайшей точке, а когда достиг его, побрел к дому по мягкому влажному песку.

Он сказал Саре, что не может быть ее другом, и только теперь понял, что совершил огромную ошибку. Он приговорил себя к тому, чтобы вообще не видеться с ней или – что было бы еще ужаснее – встречать ее изредка на светских приемах. Пожимать ей руку на глазах у Бена, вежливо спрашивать, как поживает Майкл. И никогда не знать правды, быть лишенным ее доверия. Знать, что она несчастна, и не иметь возможности ей помочь – вот ад, на который он обрек себя в порыве бессильной злости. Алекс схватил оставленное на берегу полотенце и растерся им досуха, пока кожа не покраснела.

Он был в двадцати шагах от своего крыльца, когда увидел ее. Ее силуэт маячил перед окном неясной темной тенью, но вот она двинулась вперед, ее каблуки глуховато постукивали на дощатом настиле веранды. Долгая минута прошла в молчании, потом Сара повернулась к нему спиной, и это заставило его вспомнить, что он не одет. Стянув с плеча полотенце, Алекс обмотал его вокруг бедер.

Сара опять повернулась к нему лицом, когда услыхала его шаги на ступеньках.

– Я… я… – Она сглотнула, чувствуя, что понемногу сходит с ума. – Я вовсе не пытаюсь тебя разозлить и не собираюсь доставлять тебе неприятности. Если ты сейчас меня прогонишь, я тебя прекрасно пойму.

Сильнейшее удивление вызвало у Алекса неожиданную реакцию – смех. Он подошел к ней и коснулся ее плеча, чтобы убедиться, что она ему не приснилась.

– Дорогая…

– Это все, что я могу сделать, – торопливо продолжала Сара, ощущая настоятельную необходимость выговориться, – Хотела бы я дать тебе больше… хотела бы я отдать тебе все. Но это… это и есть твоя третья, хотя и маловероятная возможность. Только на эту ночь. Если ты меня хочешь.

– Хочу ли я тебя?

Алекс обнял ее и привлек к себе. И секунды не прошло, как их обоих охватила дрожь.

– Как ты сюда добралась, Сара? – прошептал он, все еще пытаясь опомниться.

– Пришла пешком.

– Пришла пешком? Одна?

Она взглянула на него с улыбкой.

– Нет, я попросила миссис Вандербильд проводить меня до поворота к твоему дому.

Очарованный шуткой, Алекс поцеловал ее.

– Мне бы следовало попытаться отговорить тебя от этого, – прошептал он, правда, без особой убежденности в голосе. – Сегодня вечером я тебя принудил. Я заставил тебя плакать.

– Нет, не смей так говорить. Я не ребенок, я сама сделала этот выбор. Однажды я тебе уже говорила: я хочу того же, чего и ты. Давай позволим себе сегодня побыть счастливыми, Алекс. Я так сильно тебя люблю.

Обхватив ладонями лицо Алекса, Сара притянула к себе его рот.

– Я люблю тебя.

Он прошептал в ответ те же слова, а она, не удержавшись, добавила:

– Мне нравятся твои усы. Я давно уже хотела тебе сказать.

Он крепко обнял ее, потом отстранился.

– Пошли, давай зайдем внутрь.

Открыв дверь, Алекс втянул ее в дом. Его душа пела, ликовала, он был пьян от счастья.

– Знаешь, сколько раз я воображал тебя здесь? – Он покачал головой, сам себе удивляясь. – Ты не голодна? Может быть, хочешь пить?

Сара остановилась у самого порога.

– Это твоя спальня?

– Да.

Неожиданная интимность обстановки встревожила Сару. Она окинула спальню беглым взглядом: старинная мебель, уютный беспорядок. На расстеленной постели Алекса лежала открытая книга; одежда, которую он носил сегодня, аккуратно свисала со спинки стула. Дверца гардероба была отворена: Сара разглядела внутри твидовый пиджак Алекса, тот самый, который, как ей всегда казалось, делал его похожим на англичанина. Алекс не сводил с нее глаз.

– Ты не собираешься одеться? – неуверенно спросила Сара.

Она решила, что, если он будет одеваться, ей не стоит при этом присутствовать и смотреть на него.

– Ты считаешь, что мне нужно одеться?

– Не знаю. По-моему… нет необходимости…

– По-моему, это лишнее.

Сара чуть не захихикала.

– Алекс, мне так страшно. Я этого не вынесу.

Он усмехнулся с облегчением и подошел к ней.

– А что, по-твоему, должен чувствовать я?

– Ты нервничаешь?

Алекс прижал ее руку раскрытой ладонью к своей груди.

– Чувствуешь?

Она была слишком взвинчена и не почувствовала ничего, кроме прохладной кожи.

– Тебе холодно.

Он медленно покачал головой, словно стараясь загипнотизировать ее. Вот теперь она различила сильные удары сердца под его прохладной и все еще чуть влажной кожей. Взяв его руку, Сара поднесла ее к губам, а потом прижала к своему собственному сердцу.

– Чувствуешь?

Алекс пошире растопырил пальцы, глядя, как закрываются ее глаза. Но они раскрылись в испуге, когда он стянул с ее плеч черный плащ с бахромой и позволил ему соскользнуть на пол у нее за спиной. На ней был строгий темно-синий жакет поверх простой белой блузки с высоким воротничком. Алекс улыбнулся: его всегда восхищала ее непринужденная элегантность.

– Я никого не знаю, кто умел бы одеваться, как ты, Сара. Но…

– Но?

– Но сейчас рядом с тобой я чувствую себя не совсем в форме. Можно я помогу тебе кое-что снять?

Сара молчала. Она почему-то думала, что сначала они немного поговорят, но оказалось, что у него другие планы. Его длинные ловкие пальцы прошлись по пуговицам у нее на шее. Если и были у нее когда-то сомнения насчет его искушенности в любовных делах, они упокоились с миром, когда он с молниеносной скоростью и в то же время без всякой видимой суеты и спешки сумел расстегнуть ей блузку до самой талии.

– Корсет! – воскликнул Алекс в полном недоумении.

– «Восполняет недостатки фигуры», – с закрытыми глазами процитировала Сара.

И опять Алекс улыбнулся. Вообще-то он никогда не питал особых сомнений, но сейчас, глядя на округлость груди, мягко вздымающуюся над кружевным краем сорочки, воочию убедился, что Саре ничего восполнять не надо, ее фигура не страдает недостатками. Он поцеловал ее в ложбинку между грудей, а его руки тем временем расстегнули сзади пояс на юбке и стянули ее с бедер.

На ней была великолепная нижняя юбка – грандиозное творение из белого батиста с отделкой в виде розочек и кружевных воланов, а также мережки, через которую бежала, то появляясь, то исчезая, продернутая насквозь шелковая ленточка. Алекс быстро избавил Сару от этого пышного одеяния, а вот с корсетом решил не торопиться, упиваясь переменами, открывающимися при расстегивании каждого нового крючочка. И все-таки игра закончилась слишком быстро: вскоре на ней ничего не осталось, кроме короткой кружевной шемизетки и тонких батистовых панталончиков. И еще пары черных шелковых чулок. Под его горящим взглядом щеки у нее сделались пунцовыми.

– Алекс, – призналась она, задыхаясь, – я до смерти боюсь.

Его пальцы нежно обвели линию скулы.

– Почему?

– Давай не будем разговаривать.

Он прижался губами к ее виску:

– Не будем? Ты хочешь покончить со всем этим поскорее, так?

Ощущая у себя на лице его тихое дыхание, она совсем растерялась.

– Я вовсе не то имела в виду, но… Алекс?

– М-м-м?

– Давай не будем сегодня говорить о Бене, хорошо?

– Дорогая моя, у меня и в мыслях не было говорить о Бене.

Взяв Сару за руку, он подвел ее к кровати. Она села на самый краешек, напряженно выпрямив спину и плотно сомкнув колени. На ней были красные кожаные туфельки на высоком каблучке. Алекс подумал, что умрет, если не овладеет ею в самом скором времени.

– Может, нам стоит оставить включенный свет?

– М-м-м… нет, пожалуй, не стоит. – Почему-то его это ничуть не удивило.

– Как насчет свечки?

– Ладно, но только одну.

Он зажег свечу в шандале на ночном столике, погасил лампу, подошел и сел с ней рядом. Его рука обвилась вокруг ее плеч.

– Тебе холодно?

Она покачала головой. Алекс начал выбирать шпильки из ее волос.

– Когда я увидел тебя сегодня на стройке, то подумал про себя: «Столько волос, да еще эта шикарная шляпа – как она удерживает голову на своей красивой длинной шейке?» – Алекс поцеловал ее за ухом, потом тихонько потянул зубами мочку уха.

– Сара…

Какое чудное слово, и как приятно прошептать его на ухо женщине! Его пальцы скользнули вниз по ее шее, по груди, забрались за вырез кружевной сорочки, провели по плечу.

– Сними это, Сара. Мне не терпится на тебя посмотреть.

Дыхание вырывалось у нее из груди короткими мучительными толчками. Дрожь в пальцах лишила ее проворства, но в конце концов ей удалось справиться со шнуровкой сорочки. На миг, равный двум биениям сердца, Сара заколебалась, а потом сбросила ее движением плеч. Из горла Алекса исторгся звук, которого она никогда раньше не слышала: нечто вроде торжествующего звериного рыка. Но его руки были нежны, когда он обхватил ее затылок, притянул к себе и поцеловал. Она обняла его и прижалась грудью к его прохладной, гладкой коже, поправила пальцами влажные волосы. Прикосновение его шелковистых усов показалось ей волнующей лаской.

Алекс заставил ее открыть рот, коснулся языком нежной внутренней поверхности губ. Сара застонала. Он опрокинул ее на постель, и она почувствовала холодок простыни обнаженной кожей спины. Сара прервала долгий опьяняющий поцелуй:

– Подожди! Я должна тебе что-то сказать!

Длинная золотистая прядь ее волос оказалась зажатой между их губами. Алекс поднял голову и осторожно отстранился.

– Что?

– Я… я в этом деле никуда не гожусь.

– В каком деле?

– Ну… ты же понимаешь. В этом.

– «Ну. Ты же понимаешь. В этом»? Что это должно означать?

Но Сара не улыбнулась в ответ. Еще секунду Алекс озадаченно смотрел на нее, потом легко прижался губами к ее губам и в то же время начал гладить ее грудь снизу вверх волнующими полукруглыми движениями, с каждым разом захватывая все больше и больше нежной бархатистой кожи. Ее губы раскрылись, но он удержался от соблазна проникнуть языком внутрь.

– Так в каком же деле ты никуда не годишься? В этом? – прошептал он.

Она беспокойно задвигалась, крепче прижимаясь к нему. Но, сколько она ни выгибалась, сколько ни взывала к нему всем телом, лукавая игра его руки упорно не затрагивала сосок.

– В этом? – Он легонько прикусил ее губу. Сара снова застонала, схватила его руку и подтянула ее выше. Он воспользовался сразу всеми десятью пальцами, успокаивая напрягшийся от возбуждения тугой розовый бутон. Она заметалась еще сильнее, волосы рассыпались по простыне шелковистой волной.

– Интересно, кто тебе внушил, будто ты никуда не годишься в этом деле? – тяжело дыша, сумел выговорить Алекс.

Саре захотелось смеяться. Незнакомое счастье стремительно и неудержимо разрасталось в ее груди, а вместе с ним все ближе подступало ощущение новой, невообразимой и опасной свободы.

– Я люблю тебя, Алекс! Я так давно хотела тебе это сказать!

Он обхватил ее обеими руками и перевернулся на кровати, увлекая ее за собой с таким расчетом, чтобы она оказалась наверху. Они целовались до тех пор, пока Сара не начала задыхаться. Она оседлала его и выпрямилась, провела руками по волосам и облизнула губы, все еще хранившие вкус его поцелуев.

– Я только одного не понимаю: почему на тебе до сих пор столько одежды, – проворчал Алекс.

Он потянул за ленточку, ее панталоны спустились вниз. Никогда в жизни его взору не открывалось более соблазнительное и волнующее зрелище, чем полуголая Сара в чулках и спущенных панталонах, сидящая верхом на его бедрах. В один и тот же момент они потянулись друг к другу и опять перекатились на постели.

Полотенце соскользнуло с бедер Алекса. Сара взглянула вниз и пробормотала нечто нечленораздельное. Ему безмерно польстил ее зачарованный взгляд. Безо всяких церемоний он освободил ее от остальной одежды, а потом склонился над ней. Беспокойно ищущие пальцы нащупали заветный холмик, и он сразу понял по теплому, влажному ощущению, что она готова.

– Дорогая, – прошептал Алекс и скользящим движением плавно проник в нее.

Сара оцепенела и едва удержалась, чтобы не поморщиться.

Алекс замер.

– Сара? Тебе больно?

Она помедлила, потом сказала:

– Нет… нет.

Такое неподдельное удивление слышалось при этом в ее голосе, что Алексу стало не по себе.

– Послушай, – сказал он, обхватив ее лицо ладонями и внимательно глядя на нее. – Если когда-нибудь что-то тебе будет неприятно, ты должна мне сразу сказать.

Она кивнула.

– Обещаю.

Сара ласково улыбнулась, пряча от него глубокую печаль, стрелой пронзившую ей сердце. «Если когда-нибудь…» Бедный Алекс! Он еще не мог в это поверить, но она-то знала, что другого раза у них не будет. Только здесь и сейчас.

– Люби меня, Алекс, – попросила Сара. – Люби меня.

Шепча ее имя, он начал двигаться внутри нее – сначала медленно и плавно, возбуждая ее скользящими ударами. Его глубокие, горячие поцелуи поглотили ее целиком; она обо всем на свете позабыла, осталось одно лишь ощущение тела, отданного ему безраздельно. Никогда раньше Сара ничего подобного не испытывала и даже поверить не могла, что бывает так хорошо.

– Алекс, это бесподобно…

Он был с ней совершенно согласен, хотя и знал, что до полного блаженства ей еще очень далеко.

– Тебе нравится так или ты предпочитаешь что-то другое? – спросил он, не отрываясь от ее губ.

– Что ты имеешь в виду?

– Скажи мне, чего ты хочешь, любовь моя.

– Я понятия не имею, о чем ты говоришь, – смущенно призналась Сара. – Я же тебе говорила: в этом деле я никуда…

– Замолчи. – Алекс нежно поцеловал ее, мысленно проклиная ее мужа на чем свет стоит. – Сара, ты хоть раз в жизни кончала?

– Кончала?

– Ну… ты испытывала оргазм?

– А-а, вот ты о чем. Нет, не думаю. Хотя… может быть. Я не вполне уверена.

Она залилась мучительной краской неловкости. Сначала все шло так хорошо, а теперь она почувствовала себя беспомощной, неуклюжей и глупой. Ей стало стыдно. Когда Алекс отодвинулся от нее и лег на бок, ей даже захотелось плакать.

– Я никуда не гожусь, верно? Мне очень жаль. Я так и знала…

Алекс снова ее поцеловал, чтобы она замолчала. Наклонившись над ней и опираясь на локоть, он сказал:

– Ты хоть понимаешь, как прекрасно твое тело? У тебя потрясающе красивые ноги, Сара, сильные и длинные, великолепной формы.

Он говорил, а сам тихонько поглаживал ее бедра.

– Удлиненные, изящные.

Они оба посмотрели вниз на ее ступни. В смущении Сара непроизвольно поджала пальцы на ногах.

– Или взять, к примеру, вот эту линию бедра. Она прелестна…

Алекс провел ладонью от впадинки на талии вниз к плавному изгибу бедра.

– Никакой вульгарной пышнотелости, лишь утонченная женственность. Как раз то, что нужно. – Его рука скользнула ей на живот.

– Многие женщины пошли бы на преступление, чтобы заполучить такой живот. – Его рука снова поползла.

– Ничего более прекрасного я в жизни своей не видел.

Ошеломленная, с широко раскрытыми глазами, Сара лежала неподвижно. Ей хотелось смеяться, но она была как будто в трансе. Широко раскрытыми пальцами Алекс проводил по внутренней стороне ее бедер снизу вверх, слегка задевая при каждом взмахе треугольник мягких вьющихся волос. «Интересно, что он скажет об этом месте?» – как в тумане подумала Сара.

Ничего. Он ничего не сказал, но продолжал держать руку на этом месте, даже когда его внимание переместилось на ее грудь. Он поцеловал соски и вслух отдал им должное:

– Какая красивая грудь, Сара. Но даже этот сукин сын должен был хоть разок сказать тебе об этом.

– Алекс…

– Прости. Прости. Но это все равно что отправиться на экскурсию в Большой Каньон, а потом не сказать никому, что вид был впечатляющий.

Сара громко фыркнула, и этот откровенный, совсем неподобающий благовоспитанной английской леди смешок заставил Алекса расхохотаться во весь голос. Они звонко поцеловались, соединив две улыбки в одну. Она почти забыла о его руке, но та ожила у нее между ног как раз в эту самую минуту. Иногда, очень редко, Бен ласкал ее вот так. Нет, не так. Совсем не так, ни капельки не похоже. Она дернулась, напряглась…

– Алекс!

Нет, уж на этот раз он точно знал, что не делает ей больно. Это была не боль, ее просто ошеломили новизна и непривычность ощущений. Алекс упорно продолжал свое дело, не сводя с нее глаз, предвосхищая каждый отклик. Но Сара никак не могла дать себе волю. Дважды он подводил ее к самой грани, и оба раза она останавливалась – в буквальном смысле физически замирала на пороге, словно боялась того, что должно было последовать. Как будто подвергалась страшному риску, грозившему слишком опасными и непредсказуемыми последствиями.

– Сара, – прошептал он, целуя ее шею. Она молчала, не могла говорить.

– Я собираюсь поцеловать тебя здесь.

Ее глаза широко раскрылись. Его не переставшие двигаться пальцы яснее ясного подсказали ей, что он имеет в виду.

– Алекс… – беспомощно вздохнула Сара. У нее не было ни сил, ни желания воспротивиться ему, когда он развел ее бедра широко в стороны и прижался ртом к тому месту, которое до этого щекотал пальцами. Сара опять застонала, да так громко, что он засмеялся от радости, и она ощутила этим самым местом его дыхание, шумное и прерывистое.

– О господи… черт побери… Алекс!

Сара виновато и смущенно прикусила язык, крепко стиснула зубы. Глупо было думать, что восемь лет брака с Беном не научат ее ругаться, но вот что забавно: зная все непристойные слова, она ни разу не воспользовалась ни одним из них до этой минуты. И опять смешок Алекса прокатился по всему ее телу, заставив ее ерзать.

– Что… ты… делаешь?

Он внезапно поднялся на локтях, подтянулся и грозно склонился над ней.

– Пусти, Сара, не сопротивляйся. Давно уже пора.

– Я даже не знаю, о чем ты говоришь.

– Доверься мне, и все узнаешь. Не сдерживайся. Следуй за мной.

Алекс был неутомим в своих ласках. Его ловкие руки скользили по ее животу, по бедрам с изощренной нежностью и бесконечным терпением, а язык легко и настойчиво, частыми-частыми, трепещущими касаниями ласкал ее в самой чувствительной точке тела.

Сара сама не слыхала своих слов, но он-то расслышал, запомнил на всю жизнь, как она сказала:

– Ладно, твоя взяла.

Позже Сара много раз переспрашивала и все равно не верила, сколько он ни клялся и ни божился, что все так и было. С этими словами она взорвалась. Алекс крепко прижимался к ней, наслаждаясь вместе с ней безумной скачкой, упиваясь ее глубоким, мощным и неожиданным высвобождением. Когда все кончилось, ему пришло в голову множество разных ухищрений – волнующих и непристойных, – к которым он мог бы прибегнуть, чтобы продлить ее наслаждение, но он сдержался.

Алекс подтянулся выше, накрыл ее содрогающееся тело своим. Их лица соприкоснулись. Он тоже тяжело дышал, словно взобрался бегом на высокий холм. Глаза у Сары все еще были закрыты, она была напряжена и не хотела расставаться с только что пережитым ощущением, жилка на туго вытянутой шее пульсировала как безумная.

Он долго, обстоятельно, искусно целовал ее. Наконец она отстранилась и посмотрела на него. Алекс вдруг понял, что ему хочется похвал, а не благодарности. Именно похвал, изъявлений восторга. Сара одарила его мечтательной, как бы отсутствующей улыбкой и прошептала:

– Вот это да…

Он получил, что хотел.

– Бедная Сара, – сочувственно вздохнул он ей на ухо, – как жаль, что ты в этом деле никуда не годишься.

Она обвила его руками и крепко сжала.

– Что ты со мной сделал? Я еще жива?

– Ну что ж, давай проверим. – Алекс начал ласкать ее левую грудь, тихонько пощипывая сосок, пока тот не отвердел. – Сдается мне, тут еще остались кое-какие признаки жизни. И здесь тоже.

Сара, хихикая, обхватила его ногами. Он застонал. Она вздрогнула.

– Что случилось? Я сделала тебе больно?

– М-м-м… не совсем.

– Ой, прости, теперь ведь твоя очередь. А мы не могли бы как-нибудь сделать это вместе? Я хочу, чтобы тебе было хорошо.

– Что ж, спасибо тебе большое, это очень любезно с твоей стороны. О любовь моя, я и не думал над тобой смеяться!

– А по-моему, ты смеешься. Но пойми, для меня все это внове.

– Знаю. Знаю.

Алекс успокоил ее поцелуями и нежными, произнесенными шепотом комплиментами. Никогда, даже в самых буйных своих фантазиях он не мог вообразить, что она окажется такой несведущей. В самом начале их знакомства он почему-то загодя решил, что она должна быть искушена в житейских делах.

– С тобой такого никогда раньше не бывало?

– Нет, никогда.

– А ты сама ни разу не пробовала себе помочь?

– Это как? – переспросила она с недоумением.

– Я потом тебе объясню.

Сара очень надеялась, что он объяснит.

– Это бывает с… – она осеклась на полуслове.

– С Беном, – мрачно докончил за нее Алекс. – Да, уж в этом можно не сомневаться. Это каждый раз бывает с Беном, но с тобой – никогда. Найди десять ошибок в этой картинке, Сара.

– Мы же договорились, что не будем говорить о нем, – уныло напомнила она.

– Можешь мне поверить, меньше всего на свете мне хочется говорить о твоем муже.

Сара кончиками пальцев разгладила суровую складку у него между бровей, потом поцеловала переносицу. Целовала до тех пор, пока складка не исчезла.

– Люби меня, Алекс.

– Давай сделаем это по-другому.

– По-другому?

– Ну ты же знаешь.

– Нет, не знаю. Как?

– Нет, ты знаешь…

Наконец она поняла, чего он добивается. Ему хотелось, чтобы она сама его потрогала. Совершенно новая и непривычная улыбка искусительницы, спрятанная глубоко в уголках рта, медленно расцвела на губах Сары. Она сделала то, чего он хотел. Его голова запрокинулась, он судорожно втянул воздух сквозь зубы. Как это ново и необычно – ласкать его подобным образом! Как это не похоже на то, что с ней было, когда Бен заставлял ее к себе прикасаться. Ей было противно, тошно при одной мысли о том, что он вынуждает ее доставлять себе удовольствие.

Она снова улыбнулась, глядя на лицо Алекса, внимательно следя за его закрытыми глазами, за мучительно напряженной гримасой, исказившей его лицо. Поглаживая бархатистую кожу, ощущая в руке его тяжесть, Сара сама почувствовала невыносимое возбуждение.

– Что тебе нравится? – спросила она шепотом.

– Со мной все просто, – прошептал он в ответ. – Мне нравится все.

– Ты неразборчив.

– Я нетребователен и готов довольствоваться тем, что есть. Но раз уж ты спросила, прямо сейчас мне бы хотелось…

Он не закончил фразы и умолк, поддразнивая ее.

– Чего бы тебе хотелось?

– Оказаться внутри тебя.

Сара крепко зажмурила глаза.

– О да.

Алекс опять передвинулся выше, подхватил ее обеими руками под ягодицы и подтянул к себе. Ему очень нравилось чувствовать, как ее ноги раздвигаются под его тяжестью – такие послушные и ждущие. Он бережно овладел ею, чутко подмечая каждое ответное движение, каждый вздох, мельчайшие нюансы ее ощущений. На этот раз слияние их тел оказалось глубоким, проникновенным и волнующим.

Ничего подобного у Сары раньше не было, ей и сравнить было не с чем. Впервые за все время она начала понимать, что будет, когда все это кончится. Она с ужасом наблюдала, словно со стороны, как ее тело радостно устремляется навстречу новой чудесной цели. Чувство благодарности заставило ее отвлечься, она страстно поцеловала его, горячо шепча:

– Я не знала, я ничего не знала. О, Алекс…

– Ты о чем, любовь моя?

– Я не знала, что так бывает…

Все было так хорошо и правильно, что у нее совершенно пропало ощущение стыда от акта любви, который раньше всегда представлялся ей механическим и унизительным.

– Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, – повторяла она нараспев, а слезы тем временем сами собой наворачивались ей на глаза, и его лицо расплывалось перед ее взглядом.

Алекс обеими руками осторожно расправил ее волосы на подушке.

– Золотая Сара, – назвал он созданную им картину и языком остановил слезинку, скользнувшую к ее виску.

Для него все тоже было как в первый раз. До сих пор Алекс ни разу даже не задумывался над тем, в чем состоит разница между понятиями «любить» и «заниматься любовью». Эта разница казалась несущественной. Теперь она стала несуществующей. Он наконец-то обрел и воплотил свои истинные чувства. Как будто вернулся домой.

Их сплетенные руки сжались еще теснее; желание вознесло их на неведомую высоту, поцелуи стали рассеянными и запоздалыми, а все чувства сосредоточились на достижении ускользающей цели. У Алекса мелькнула мысль о том, чтобы задержаться и тем самым продлить наслаждение для Сары, но подобные ухищрения были уже не в его силах. Ее тело трепетало на самой грани человеческих возможностей. Он получил полное представление о ее неискушенности, когда она прошептала в воздух над его плечом:

– Может быть, мне тебя подождать?

Уткнувшись лицом ей в волосы, Алекс подавил неудержимый приступ восторженного смеха.

– Нет, дорогая, – великодушно посоветовал он, – ждать не надо.

– Ты никогда не хочешь ждать.

Они в последний раз торопливо поцеловались, и тут разразилась буря. Тело Сары разбилось на тысячи осколков, а потом исчезло, растворилось в темноте. Она могла бы испугаться, но на этот раз ее любовник был вместе с ней в невесомой черной пустоте острого наслаждения. Когда буря утихла, когда их тела вновь обрели плоть и обрушились друг на друга в благодарном изнеможении, они оба почувствовали, как свет проник в их сердца. К добру или к худу, что бы ни случилось потом, они знали, что он никогда не угаснет.

– Что ты там делаешь? Мы же договорились, что ты будешь мне помогать!

Алекс вывалил тушенку из банки в глубокую чугунную сковородку с длинной ручкой, передвинул ее к краю, а на свободное место разбил четыре яйца.

– Хочешь еще кофе?

Ответа не последовало.

Он схватил шипящую сковородку за ручку и перенес ее из кухни в комнату, служившую ему кабинетом. На пороге ему пришлось остановиться. Сара Кокрейн, воплощение красоты и женственности, стояла, наклонившись над его столом. На ней ничего не было, кроме его рубашки. О таком зрелище ему даже мечтать не приходилось.

– Прекрасная леди, – тихо окликнул ее Алекс. Она подняла голову и улыбнулась. В свете лампы волосы, рассыпавшиеся по плечам в полном беспорядке, напоминали золотую пряжу. У нее были красивые длинные ноги, и он ничуть не преувеличил, когда говорил о ее изящных ступнях. Сара держала кружку, обхватив ее обеими ладонями, длинные рукава мужской рубашки были закатаны выше локтя.

– Чем это ты так увлеклась? – удивился Алекс. – Несущими конструкциями для солярия Бена? Вертикальной проекцией римской бани?

– Нет. Вот этим.

Подойдя ближе, он с удивлением увидел набросок, который она, должно быть, обнаружила в стопке рисунков и чертежей.

– Если бы ты не был архитектором, то мог бы стать художником, Алекс. Это здорово.

Он долил кофе ей в кружку и поставил сковородку на чертежный стол.

– Рад слышать.

– Ты всегда делаешь акварельные наброски домов, которые проектируешь?

– Нет, не всегда. Только когда цвет имеет значение.

– Это ведь дом, правда? – уточнила Сара, внезапно усомнившись.

Алекс усмехнулся.

– Мне хотелось бы так думать. Что ты о нем думаешь? – спросил он с напускной небрежностью, проводя двумя пальцами вверх и вниз по ее спине.

Сара медлила, подбирая верный ответ. Алекс подсказал:

– Он никуда не годится?

– О нет, мне кажется, он… великолепен. Я ничего подобного не видела. Он деревянный, да?

– Да, это древесина Мамонтова дерева, или калифорнийской секвойи.

Она пристально разглядывала рисунок, привлеченная богатством и разнообразием теплых коричневых тонов – тут были и охра, и шоколадный, и многочисленные оттенки умбры, – а также экстравагантной смелостью линий.

– Я никогда ничего подобного не видела, – вторила Сара. – Тут столько стекла: как, должно быть, светло внутри! А цвета! Настоящий янтарь и… нет, мне не под силу это описать. Очень красиво. Это керамическая плитка?

– Нет, цветной камень.

– И вот эти штуки по бокам, они такие… – Опять у нее не хватило слов, чтобы описать замысловатые решетчатые конструкции в торцах дома, предназначенные, по-видимому, для выполнения как полезных, так и чисто декоративных функций.

– Представляешь, каково было бы жить в таком доме, – мечтательно протянула она. – Чей он, Алекс?

Он отвел назад длинный локон, упавший ей на ухо, чтобы ее поцеловать.

– Ничей. Это был просто эскиз.

– О-о-о, – протянула слегка разочарованная Сара. – В Нью-Йорке его даже вообразить нельзя. Во всяком случае, не в городе.

– Верно. Если мне будет суждено его построить, то только в Калифорнии.

– Правда? Ты хотел бы снова переехать туда жить?

Алекс пожал плечами и опустил руки.

– Мой дом теперь в Нью-Йорке. Ну-ка давай поедим, ты же говорила, что умираешь с голоду! – Они поели прямо в постели.

– Как тебе удается сделать настоящую глазунью? У меня желтки всегда растекаются. Ты мог бы стать отличным поваром, не то что я, – искренне призналась Сара.

Он поблагодарил ее, умолчав о том, что это еще не самый лестный комплимент. Однажды под большим секретом в чисто мужском разговоре Майкл доверил ему страшную тайну: его мамочка – самая никудышная повариха на свете.

– Я никогда раньше не ела в постели, – продолжала Сара, откусывая ломтик поджаренного хлеба, – и теперь вижу, что лишила себя одного из самых утонченных удовольствий в этой жизни.

Алекс улыбнулся ей, и она догадалась, о чем он думает: это далеко не единственная радость, которой она себя лишила. Они оставили дверь и окна открытыми; в комнату врывался приглушенный и размеренный шум прибоя, легкий бриз заносил соленый привкус моря, чистый и свежий.

– Ты уверен, что сюда никто не придет? – вдруг забеспокоилась Сара, представив себе, какое соблазнительное и хорошо освещенное зрелище они должны представлять собой для любого случайного прохожего.

– Никто и никогда. Представь, что мы на необитаемом острове.

– Почему тебе нравится быть архитектором? – неожиданно спросила она, отставив свою тарелку в сторону.

– Все очень просто. Я хочу увековечить свое имя. Достичь бессмертия.

Она почти не сомневалась, что он шутит.

– Это потому, что тебе нравится быть богатым?

Алекс помедлил, прожевывая ломоть хлеба, и посмотрел на нее. В ее лице не было ничего, кроме любопытства, и вопрос был задан без осуждения, безо всякой задней мысли: ей просто хотелось знать. Ее чистосердечная прямота побудила его ответить тем же.

– Я никогда не был богат и поэтому не знаю, хотелось бы мне этого или нет. Наверное, хотелось бы. Но не по этой причине я стал архитектором.

– Тогда что же тебя подвигло?

Алекс на секунду задумался.

– Мне нравится упорядочивать пространство. – Он замолчал, и она подумала, что это и есть весь его ответ, но Алекс продолжил:

– и еще мне нравится представлять себе – во всяком случае, пытаться представить себе, – как люди будут жить и работать в этом пространстве. А потом я стараюсь воплотить их представления, причем дать им то, чего они хотят, в таком удобном, полезном, выгодном и красивом виде, чтобы они почувствовали себя счастливыми.

Алекс умолк, решив, что его ответ прозвучал слишком самонадеянно. Тем не менее, он сказал чистую правду. Сара ласково улыбнулась ему. Она тоже расслышала амбициозную нотку, но ее это ни капельки не смутило.

– Я думаю, ты станешь великим человеком.

– Ты так думаешь? Ей-богу?

– Да, я так думаю.

Она принялась чистить банан и, придвинувшись ближе, потерлась щекой о мягкий шелк его халата.

– А теперь расскажи мне о Калифорнии.

– Да нечего особенно рассказывать.

– Тяжело было хоронить деда?

– Нет. Совсем нет.

Он взглянул на ее лицо, терпеливо обращенное к нему, на полные сочувствия серо-голубые глаза.

– Как бы я хотел, чтобы моя мать могла узнать тебя, Сара. И поверь, я никогда этого не говорил ни одной женщине до тебя.

– У тебя ведь было много женщин?

Алекс помолчал, стараясь выиграть время.

– Любовь моя…

– Ничего страшного, я вовсе… – Она рассмеялась коротким нервным смешком. – Я собиралась сказать, что мне все равно, но это было неправдой.

Алекс ничего не сказал в ответ на ее признание.

– Как поживает Констанция? – спросила Сара, едва не поперхнувшись словами и ненавидя себя за них.

– Я с ней больше не вижусь.

– Почему?

Он перевернулся на бок лицом к ней.

– Потому что я влюблен в другую.

Она коснулась его лица.

– А раньше ты был влюблен в нее?

Алекс наклонил голову и поцеловал ее руку.

– Нет. Я знал других женщин, Сара. Они мне нравились, ни одну из них я не любил.

– Почему?

Он задумался.

– Потому что ни одна из них не была тобой.

– О Алекс… Ты не должен так щадить мои чувства. Я не умру, если ты скажешь мне правду.

– А я и говорю тебе правду. Нет никого, кроме тебя. – Они потянулись друг к другу. Она прижалась лицом к его шее, вдыхая запах его кожи, потом отстранилась и пальцами стерла влагу с ресниц.

– Расскажи мне о своей матери. Когда ты ее потерял?

– Когда мне было семь.

– Должно быть, это было ужасно.

Алекс через силу кивнул. Сара догадывалась, что он хочет поговорить, но это дается ему с трудом.

– Ты на нее похож?

– Она уверяла, что я похож на своего отца.

– Но ты же его никогда не знал!

– Нет.

– И я своего не знала.

Он положил руку ей на живот, перебирая пуговицы своей рубашки.

– Мои родители познакомились в Окленде. Он изучал строительную инженерию в колледже – собирался стать архитектором, – а она работала уборщицей в студенческом общежитии, где он поселился. Она только что сбежала из дому и приехала в город, денег у нее не было, образования – тоже, никакой другой работы она найти не могла. Если бы ты ее видела, Сара. Она была такая хорошенькая!

Сара нежно погладила его по руке.

– А твой отец? Какой он был?

– Мама уверяла, что он был высокий, красивый и очень способный. Обаятельный. Правда, она влюбилась в него с первого взгляда, и мне ничего другого не оставалось, как принять ее слова на веру.

И все же Сара заметила, что в голосе у него зазвучала гордость, когда он говорил о своем отце.

– Как его звали?

– Брайан Александр Макуэйд.

– Ах вот как. Значит, она назвала тебя…

– Меня звали Александром Холифилдом, до того самого момента как я сбежал из дому. Вот тогда-то я и взял имя отца. Они любили друг друга… он женился бы на ней, если бы остался жив, и тогда его имя перешло бы ко мне по закону.

Он помолчал, а когда вновь заговорил, в его голосе звучала невыразимая горечь.

– Но к тому времени я уже готов был взять любую фамилию: Смит, Джонс, Раппопорт… Я не желал иметь ничего общего с Мэттью Холифилдом.

– Почему, Алекс? Что он тебе сделал?

Не выпуская ее руку, Алекс опять перевернулся на спину.

– Тебе не следует об этом знать, Сара.

– Но мне бы хотелось. Что он такое сделал, чего ты не можешь простить?

Алексу вдруг стало ясно, что лишь многолетняя привычка мешает ему рассказать правду. Он стыдился своего прошлого и держал его в тайне. До встречи с Сарой у него ни разу не возникало желания с кем-либо поделиться воспоминаниями о детстве.

– Дело не только во мне, – осторожно начал он, нащупывая почву. – Если бы это затрагивало только меня одного, я бы стерпел, потому что был, что называется, «крепким орешком». Но я никогда не прощу ему того, что он сотворил с моей матерью и с бабушкой. И со многими другими членами своей паствы.

– Паствы? Он что, был священником?

– Самопровозглашенным. Дед пользовался верой как отмычкой, чтобы пролезть к людям в душу, стать их верховным судьей, их совестью. Это была его специальность: вцепиться в какого-нибудь несчастного грешника, имевшего глупость ему исповедаться, выставить его перед всей конгрегацией Благословенных Братьев – так он называл свою церковь – и заставить прилюдно признаться во всех своих «прегрешениях». Но и сделав признание, ты не получал прощения, тебя подвергали бесконечным унижениям, а деду только этого и было нужно. Его хлебом не корми – дай поиздеваться над кем-нибудь. В его сердце не было ни капли милосердия, одна только злоба.

От Сары не укрылась подмена местоимений: Алекс явно перешел на личности.

– Он… делал это с тобой? Заставлял тебя исповедоваться публично?

– Ясное дело. Я же был закоренелым грешником. Я исповедовался в его треклятой церкви чуть ли не каждое воскресенье. Обнажал свою порочную душу.

Сара невольно содрогнулась: трудно было представить более гнусное преступление, чем насильственное и публичное унижение ребенка.

– Будучи «плодом греха», я был обречен с рождения, – продолжал Алекс. – Чего еще, если не бесконечных мерзостей, можно было ожидать от отпрыска потаскухи, зачатого в прелюбодействе? Вот так Мэттью называл свою родную дочь, Сара. Прямо в лицо, каждый день до самой ее смерти.

– Почему же она оставалась с ним?

– Ей больше некуда было податься. Она и не знала, что беременна, когда мой отец погиб во время пожара в том самом общежитии. Сам он был сиротой. У нее не было ни денег, ни образования, ни профессии. Все, что у нее было, это я. Поэтому она вернулась домой и терпела издевательства моего деда последние семь лет своей жизни. Ради меня.

Ее руки крепче обвились вокруг него. Он вплел пальцы ей в волосы, легонько погладил по голове.

– После смерти моей матери основной мишенью для деда сделался я. Исчадие сатаны.

Алекс замолчал. Наконец Сара осмелилась спросить:

– Что он сделал?

– Он верил, что существуют два источника всяческого зла: деньги и распутство. Следовательно, высочайшими нравственными ценностями для него стали бедность и полный отказ от плотских утех. Надо отдать ему должное – уж в чем его никак нельзя было обвинить, так это в двоедушии: в собственной жизни он был верен тем заповедям, которые проповедовал с церковной кафедры. На практике это означало, что в доме у нас, помимо прочего, вечно не хватало еды.

– Помимо прочего?

– Ты не представляешь, какая в доме царила нищета, служившая одной-единственной цели: еще больше всех нас унизить. Мне не разрешалось носить башмаки. Дом никогда не отапливался. Моей бабушке было уже пятьдесят, а он не разрешал ей купить пальто. Бог поселил нас в Калифорнии, – утверждал мой дед, – он в милосердии своем даровал нам солнце и все, что произрастает на земле. Если ты хотел большего, это означало, что ты себялюбив и неблагодарен и тебе предстоит гореть в аду.

Сара чувствовала, что его мучает что-то еще, она даже догадывалась, что именно. Пальцы Алекса, запутавшиеся в ее волосах, сжались в кулак; если бы она шевельнула головой, он сделал бы ей больно. Медленно, осторожно она заставила его разжать пальцы, а потом перецеловала их все по одному.

– Он бил тебя?

После долгой паузы Алекс неохотно ответил:

– Да.

– Расскажи мне.

– Зачем?

Сара молча ждала, не менее напряженная, чем он сам. Наконец Алекс сдался:

– Он избивал меня чуть ли не каждый день, с тех самых пор как мне исполнилось семь. Обычно он пускал в ход кулаки, и я частенько спасался бегством. Я спал в поле или прятался в амбаре по нескольку ночей подряд, но в конце концов мне все-таки приходилось возвращаться домой. А он всегда меня поджидал. Он никогда ничего не забывал.

Он умолк, и Сара не решилась нарушить наступившую паузу.

– Когда мне исполнилось шестнадцать, я влюбился в девушку по имени Шелли. Поначалу все было вполне невинно: мы держались за руки и целовались. Но скоро мы начали заниматься любовью. Наверное, можно сказать, что мы соблазнили друг друга. Это было… волшебство, я никогда раньше ничего подобного не испытывал. И ты не думай, это был не просто секс. Это была нежность. Забота. Мне казалось, что она меня исцеляет.

– А потом?

– Салинас – небольшой городок, никаких секретов. Мой дед вскоре все узнал.

Алекс вдруг понял, что ему не хватит мужества продолжить рассказ.

– В ту же ночь я сбежал, – поспешно и отрывисто закончил он, пропустив худшее. – Если бы я остался, он убил бы меня, забил бы до смерти. Или я сам убил бы его.

Больше я туда не возвращался ни разу. Однажды написал бабушке, но ответа не получил. А потом я узнал, что год спустя после моего побега она умерла.

Страдая за него, Сара лежала молча и не знала, какими словами его утешить.

– Может быть, он был не вполне нормален, Алекс? Его разум…

– Меня это не волнует, – резко прервал ее Алекс, садясь в постели и отворачиваясь от нее. – Может, он действительно рехнулся, ну и что? Думаешь, это хоть что-то меняет? Мне плевать. Для меня это не имеет никакого значения, тебе ясно?

– Мне ясно, что ты еще не готов его простить.

– Нет, и никогда не буду готов. Я тебе не сказал и половины… десятой доли того, что он делал. Мой дед сейчас горит в аду, и там ему самое место.

Алекс вскочил с постели.

– Сукин сын, он все еще меня достает! Даже из могилы! Боже, как бы я хотел от него избавиться… – Он тут же опомнился и виновато повернулся к ней: – Прости меня, Сара. Сам не понимаю, что на меня нашло, как я мог опуститься до такого.

– Давай пойдем прогуляемся.

– Что?

– Разве ты не хочешь пройтись?

– Прямо сейчас?

Она отбросила простыню и встала.

– А почему бы и нет?

16

Луна плыла высоко в темно-синем небе, разгоняя облака и проливая призрачный свет на море и на песчаный берег. Начавшийся отлив уносил водоросли и мусор, оставленные прибоем, и тут же вновь сердито выбрасывал их на песок. Сара откинулась назад, прислонившись к груди Алекса, и крепче обхватила себя руками. Соленый ветер дул, не переставая, но он был теплым – последний подарок бабьего лета.

– Хотела бы я, чтобы мы жили здесь. Ты, я и Майкл. Мне бы очень этого хотелось.

Ему тоже этого хотелось. Он прижался подбородком к ее макушке, не замечая лунного света на воде, не слыша плеска волн, разбивающихся о берег. «Оставь его, Сара». Алекс чуть было не произнес эти слова вслух. Но это привело бы к спору, к которому он пока еще был не готов.

– Я думал о тебе и о Майкле. Как вы не похожи на мою мать и на меня. У нее, кроме меня, никого не было – в точности как у тебя никого нет, кроме Майкла, – но ты сильнее ее. А Майкл такой умный и счастливый мальчик. Открытый и полный жизни.

– Я надеюсь, что он счастлив. – Но Майкл был слишком впечатлителен и в этом походил на нее. Она боялась заразить его своей тоской.

– Моя мать была глубоко несчастна. А я все время был полон ненависти, особенно после ее смерти. Угрюмый, замкнутый, злобный бунтарь. Бен… не бьет Майкла? Нет, Сара?

– О нет, он никогда не бьет Майкла. Но Майкл не дает ему повода. Понимаешь, Майкл любит его, и это ставит Бена в тупик. Так мне кажется. Ему не нравится, что Майкл такой хрупкий, что у него слабое здоровье. Он похож скорее на англичанина, чем на американца, и это раздражает Бена…

Она осеклась, когда Алекс силой повернул ее кругом и больно схватил за плечи.

– Алекс, что слу…

Он не слыхал ни звука, после того, как она сказала «Нет, он никогда не бьет Майкла»: логическое ударение, невольно сделанное на последнем слове, заставило его похолодеть.

– Он бьет тебя, Сара? Он тебя когда-нибудь бил? Бил? – Не дождавшись ответа, Алекс яростно встряхнул ее:

– Скажи мне правду.

Сара высвободилась из его рук и отступила назад.

– Алекс, – проговорила она, стараясь сохранять спокойствие, насколько это было в ее силах, – мы стали любовниками на эту ночь, но это не значит, что тебе принадлежит мое прошлое или мое будущее. Я бы все на свете отдала, чтобы это изменить, но, увы, отдавать мне нечего. Поэтому не задавай мне подобных вопросов: эта часть моей жизни тебя не касается. Прошу тебя, не надо.

Она отвернулась от него и пошла прочь. Он нагнал ее в два шага и снова схватил за плечи.

– Боже мой… Он бьет тебя, да?

– Нет.

– Ты лжешь.

– Нет.

Сара опять вырвалась. Алекс был так потрясен и расстроен, он сам был так близок к насилию, что в ее голове прозвучал тревожный набат.

– Я не лгу. Ты неправильно истолковал мои слова. Может быть, я невольно ввела тебя в заблуждение, извини! Но поверь мне, есть вещи похуже рукоприкладства: холодность, полное отчуждение. И многое другое. За определенным пределом бесчувственность превращается в нечто вроде садизма. Я неудачно вышла замуж, мы с Беном не подходим друг другу… но он не причиняет мне физической боли, клянусь тебе.

Все это настолько не отражало истинного положения вещей, что собственные слова едва не вызвали у нее смех.

– Ты говоришь мне правду?

– Да, Алекс. Если бы он бил меня, я бы тебе сказала.

– Сказала бы?

– Да.

Она выждала, чувствуя, какая буря бушует у него в груди.

– Это правда, клянусь тебе, – повторила Сара, обняв руками его талию и притянув к себе. – Я никогда не позволила бы Бену причинить мне боль. Поверь мне, Алекс.

Она физически ощущала, как напряжение уходит из его тела. Его руки поднялись и обвились вокруг нее.

«Прости меня», – взмолилась она молча, но ни на секунду не пожалела о том, что солгала ему.

Алекс облегченно вздохнул, ощущая в душе какую-то незнакомую усталость.

– Зачем ты за него вышла, Сара?

Сара спрятала грустную улыбку у него на плече. – А я-то думала: когда же ты об этом спросишь? – Взяв его за руку, она снова пошла вперед, но теперь все изменилось: они гуляли. Босые ноги по щиколотку утопали в мягком песке.

– Ты не хочешь мне рассказать?

Сара запрокинула голову и посмотрела на черное небо.

– Гордиться особенно нечем. Но я полагаю, что уже с лихвой заплатила за свою ошибку и больше нет смысла ее стыдиться.

Алекс молча ждал продолжения.

– Мне было восемнадцать, когда мы познакомились. Уже прошел год, как я окончила школу. Мы с матерью жили в нашем замшелом и рассыпающемся на куски замке на холмах Блэкдаунз. К тому времени она уже превратилась в неизлечимую алкоголичку, а мои обязанности состояли в том, чтобы о ней заботиться. Не могу тебе описать, на что это было похоже. У меня не осталось буквально ни единого проблеска надежды; в тот год я была на грани отчаяния.

– Стало быть, Бен пришел и спас тебя, – предположил Алекс.

– Бывали моменты, когда я сама так думала. Но недолго, только в самом начале.

– Как вы познакомились?

– Мне казалось, что это произошло случайно; лишь много позже я узнала, что знакомство было подстроено. Моя лучшая школьная подруга сжалилась надо мной и пригласила в Лондон на свой выпускной бал. Для меня это был первый бал в Лондоне. Для меня, но не для Бена, как я потом узнала. Выяснилось, что к тому времени он уже дважды делал предложение двум разным юным леди с титулами и каждый раз нарывался на отказ. Сезон подходил к концу, и он уже начал впадать в уныние. Во мне он увидел свой последний шанс.

– Он сам тебе все это рассказал?

– Да, только много позже. Теперь, конечно, я вижу, что все это очень похоже на Бена – вполне в его духе, – но в то время хладнокровная расчетливость этой аферы меня просто ошеломила. Они давным-давно задумали и подготовили эту женитьбу.

– Они?

– Бен и одна его протеже.

– Что значит «протеже»?

– Более пристойное название для любовницы. Она вдова по имени миссис Расселл – Минни Расселл. Представляешь, однажды он нас познакомил!

Алекс выругался.

– Бен разбогател к двадцати пяти годам. Он начал свой путь с чикагских скотобоен, где поставил дело на поток: гнал скот по специальному транспортеру прямо к гибели. Спроси его как-нибудь при случае об устройстве для разбивания бычьих черепов, которое он изобрел с целью ускорения процесса. Ну, словом, у него было все, о чем он когда-либо мечтал, кроме одного: высокого положения в обществе. Ему хотелось стать частью светской элиты, а Минни подсказала ему, как этого добиться. Надо было взять себе жену с аристократическим именем. Ее имя и его деньги – заверила она Бена – распахнут перед ним двери всех фешенебельных особняков на Пятой авеню, которые до сих пор были для него закрыты. Бен мне сказал, что Минни уже «пообтерлась в обществе», но, насколько я понимаю, ей это ничуть не помогло. Судя по всему, она была не менее наивна, чем он сам, если думала, что все так просто получится. Но Бен заглотил наживку и отправился за море покупать себе жену. Он решил ограничить свои поиски Соединенным Королевством, потому что он терпеть не может иностранцев, и раз уж ему пришлось жениться на чужеземке, по крайней мере ему хотелось заполучить такую, которая говорит по-английски.

– И все это он рассказал тебе.

– Ну да, я же тебе говорила. Итак, он нашел меня. Можешь мне поверить, я оказалась для него идеальной кандидатурой. Дочь герцога, юная, застенчивая, благовоспитанная, неплохо образованная. А самое главное – утонченная. Редкостное качество, свойственное разве что английским девушкам, воспитанным в уединении.

Она тихонько рассмеялась.

– Ему я, должно быть, казалась существом с другой планеты. Поначалу он почти не понимал меня, когда я говорила. Он меня даже побаивался. Своей чопорностью и непохожестью на все, что он раньше знал, я вынудила его вести себя прилично. Мы с ним все время говорили на разных языках и не понимали друг друга. Принимали желаемое за действительное, приписывали друг другу качества, которые хотели найти. Потом оказалось, что у нас обоих этих качеств вовсе нет. Нас разделяла пропасть, мы абсолютно не подходили друг другу.

– Что тебе в нем понравилось?

Сара прижалась к его плечу.

– О Алекс… Я была так молода… и так невежественна. Его упрямство представлялось мне настойчивостью, его хамство и нетерпимость – энергией и напором. Он был американцем и поэтому казался мне волнующим незнакомцем, немного дикарем. Первопроходцем. Человеком с передового рубежа. Я не знаю, это трудно объяснить. Возможно, мне импонировала наша полная противоположность, но все это продолжалось недолго, и через несколько недель иллюзия окончательно развеялась.

Они дошли до скалистой границы пляжа, где нагромождение обточенных морем валунов преграждало путь, нашли сухой плоский камень вне досягаемости подступающего прилива и сели.

– Бен приехал в Сомерсет почти сразу же после нашей первой встречи. Не припомню, чтобы я его приглашала; возможно, это сделала моя мать. Все эти детали выпали у меня из памяти. Как бы то ни было, сделка между ними была заключена с молниеносной скоростью.

Бен предложил ей пятьдесят тысяч фунтов единовременно в качестве предоплаты за меня, а потом по десять тысяч в год на протяжении всей ее жизни.

До Алекса доходили слухи о том, что «предоплата» составляла двадцать тысяч фунтов, и теперь у него мелькнула абсурдная мысль: хорошо, что ее оценили дороже. Он взял Сару за руку, ясно различая страдание, сквозившее под циничной насмешкой в ее голосе.

– Для нее это было целое состояние, для него – гроши. Она приказала мне выйти за него замуж. Я так и сделала. Отчасти для того, чтобы уехать от нее подальше.

Сара помолчала, потом устало прислонилась к нему, чтобы перевести дух. Алекс молча привлек ее к себе.

– Мы поженились в Нью-Йорке, – возобновила она свой рассказ. – Медовый месяц оказался коротким. По правде говоря, он закончился уже во время свадебной церемонии, на которую никто из приглашенных им и Минни сиятельных особ так и не явился. Именно с этого момента Бен впервые начал догадываться, что разработанная им блестящая стратегия продвижения в обществе дала сбой. Разумеется, он всю, вину возложил на меня. После венчания мы поехали в Италию. Флоренция и Рим. Вот там-то я и получила ответы на многие из своих наивных девичьих вопросов. Нет, мой муж меня не любил. Нет, я его тоже не любила. Наш брак был деловым соглашением, и мы оба вскоре заподозрили, что эта сделка обернется катастрофой для нас обоих.

– И ты сразу же забеременела?

– Да, почти сразу же. И слава богу – я убеждена, что если бы не Майкл, я сошла бы с ума. Но сначала были эти ужасные месяцы в Нью-Йорке после возвращения из свадебного путешествия. Нам прислали несколько приглашений, но все они были от таких же разбогатевших выскочек, как сам Бен. Он не желал с ними знаться. Поэтому он посоветовал мне вести себя более наступательно. Он приказал мне – восемнадцатилетней новобрачной, оказавшейся в чужой стране без друзей и знакомых, – наносить визиты Дрекселям и Уильяму Уитни, оставлять карточки, посылать приглашения Брэдли Мартинам на чай и на обед, просить миссис Генри Фиппс сыграть со мной в бридж или прокатиться верхом в Центральном парке.

Алекс прижался виском к ее виску.

– Бедная Сара.

– Да, это было ужасно. А главное – нечего и говорить – все это ни к чему не привело. Когда я в слезах рассказывала Бену обо всех перенесенных унижениях, о дверях, захлопнутых у меня перед носом, он приходил в бешенство. Он совершенно искренне не мог понять, где и в чем он допустил ошибку. Бог ему свидетель, он совершил честную сделку: заплатил денежки и получил в жены английскую аристократку. Стало быть, во всем виновата я одна. Он решил, что я нарочно что-то делаю не так, чтобы ему навредить. Он…

– …наказывал тебя, – мрачно предположил Алекс.

– Мы оба наказывали друг друга. Мы оба чувствовали себя разочарованными и обманутыми, мы оба вели военные действия, каждый по-своему. Иногда я нарочно вызывала его на ссору, потому что только озлобление помогало мне ощутить себя живой. Я была ему плохой женой. Была и осталась.

– О, ради бога!

– Это правда. Его обвинения по большей части верны. Я действительно холодная, неженственная, эгоистичная, высокомерная…

– Все это неправда, не будь дурочкой. Ты возводишь на себя напраслину.

– Ты меня любишь – откуда тебе знать?

– Я точно знаю, потому что люблю тебя.

Сара не знала, смеяться ей или плакать. Ей больше не хотелось говорить о Бене. Алексу тоже. Он сунул руки внутрь ее халата – своего халата, который она накинула поверх его рубашки и своих батистовых панталончиков. Получился потрясающий костюм. Кушак развязался, и она набросила халат на плечи Алексу, укрыв и его, и себя широкими серыми крыльями.

– Если бы ты знал, что все это значит для меня, Алекс, любовь моя.

– Но я знаю!

– Нет, ты не можешь знать. Иметь возможность рассказать тебе обо всем… быть здесь с тобой, прикасаться к тебе вот так, чувствовать себя свободной…

Проклиная себя за глупость, Сара заплакала. Алекс отвел в сторону ее растрепавшиеся на ветру волосы, уткнулся губами в нежную шею и принялся шептать какие-то бессвязные слова утешения. Она ощутила, как в груди у нее распускается горьковато-сладкий цветок счастья. Его руки обхватили ее грудь, поцелуи начали обжигать ей кожу. Все изменилось так быстро, что она не успела даже заметить, как мгновенно и неожиданно воспламенилось ее тело.

– Ты сводишь меня с ума, – удивленно заметила Сара. – Я хочу сказать… в буквальном смысле…

Связная речь давалась ей с трудом, и вскоре она оказалась неспособной произнести что-либо более вразумительное, чем: «Алекс, прошу тебя, да, о боже…» Ее задрожавшие руки обвились вокруг его шеи. Серый халат по-прежнему укутывал их обоих; под его покровом Алекс расстегнул пуговицы рубашки и обнажил грудь Сары. Она выгнулась, прижимаясь к нему еще теснее, потом откровенно бесстыдным, призывным движением перебросила ногу ему через колени, смутно удивляясь самой себе.

Стало быть, муж называл ее холодной и неженственной? Алекс провел губами по ее тонкой коже, упиваясь неистовым биением пульса. Он нашел грудь и медленно втянул ее в рот, посасывая ритмично, как младенец, пока она стонала и впивалась ногтями ему в спину – божественное ощущение, прекратившееся только тогда, когда он поднял голову и удивленно сказал «Ого!», Сара смутилась и перестала его царапать.

– Сара, – прошептал Алекс, – прекрасная Сара, ты когда-нибудь занималась любовью под открытым небом?

Она никак не могла унять дрожь, и это было странно, потому что ее кожа пылала, где бы к ней ни прикасались его губы.

– Я вообще никогда и нигде не занималась любовью до сегодняшнего вечера.

Алекс поцелуями заставил ее закрыть глаза, зато губы у нее открылись сами собой. Он подтянул и перебросил через свои колени ее ноги; откинувшись назад, Сара почувствовала лопатками холодный твердый камень.

– Я знаю одно подходящее место. – Его рука, поглаживающая ее между ног, заставила Сару зажмуриться и томно вздохнуть.

– Вечно ты все знаешь, – проворчала она. Алекс хрипло рассмеялся.

– Нет, правда. Вот там, на песке. – Он неопределенно мотнул головой куда-то в сторону. – Твоей прелестной попке там будет удобнее, чем на этом камне.

– Разве мы на камне? А я-то думала – на облаке.

Он подхватил ее на руки и встал: ему вдруг расхотелось разговаривать и предаваться нежностям. Сара уцепилась за него, мгновенно проникнувшись его желанием поторопиться. Ей было все равно, где он овладеет ею; голова у нее кружилась, но так чудесно было закрыть глаза, спрятать лицо у него на шее и позволить ему нести себя куда угодно.

Идти пришлось недалеко. Песок тянулся ровной полосой и в нескольких шагах выше линии прибоя был уже совершенно сухим. Алекс нашел ровное место, опустился на колени и уложил Сару на мягкое ложе, освещенное серебристым светом луны. Его охватило лихорадочное нетерпение, когда висящие свободными складками полы халата разошлись, открыв ее восхитительную наготу. Но его руки, обхватившие ее лицо, были нежны, а голос зазвучал ровно, когда он сказал ей:

– Я люблю тебя, Сара. Это не может кончиться сегодня ночью, это просто невозможно. Ты должна это понимать. Скажи, что понимаешь.

Однажды она уже сказала ему неправду, и теперь все ее существо возмутилось при мысли о том, что придется лгать снова. – Алекс…

– Скажи это.

Сара схватила его ласкающие руки и крепко сжала их.

– Я всегда, всегда буду тебя любить. Это никогда не окончится. Никогда.

Алекс уловил уклончивость ее ответа, но в эту минуту он был слишком сильно охвачен желанием, чтобы продолжать спор. Волны отчаянной, лишающей сил и разума страсти сотрясали его тело. Он овладел ею с неистовым, почти грубым нетерпением и отдался на волю волн чувственности.

– Дай мне мою блузку, Алекс. Я не могу с тобой спорить, пока я голая.

– Я понятия не имею… о!

Оказалось, что он сидит на ее блузке, забытой на краю постели. Алекс вытащил ее из-под себя и неохотно протянул Саре. Поскольку невозможно было поверить, что она собирается через несколько минут уйти из его жизни навсегда, он решил насладиться очаровательным зрелищем ее одевания, не воспринимая его как конец всего.

– Я не спорю, Сара, я просто спрашиваю, когда мы снова увидимся.

Она наклонилась, чтобы поднять свою юбку, лежавшую рядом с кроватью темно-синей горкой, и без особого успеха попыталась расправить смявшиеся складки, потом натянула ее и застегнула крючки.

– Это будет либо очень сложно, либо невозможно, поэтому…

– Я голосую за невозможное.

Сара положила руки на бедра.

– Алекс.

– Что?

Ее серьезный взгляд заставил его опомниться; он встал и подошел к ней.

– Ты пропустила пуговицу, – сказал Алекс, расстегивая одну из пуговичек у нее на груди.

Она опустила глаза, потом вскинула взгляд и улыбнулась. Но когда Алекс попытался просунуть руки за ворот блузки, она проворно отступила назад.

– Послушай меня, – проговорила она умоляюще. – Пожалуйста, помоги мне это сделать. Мне и так тяжело… а если ты сейчас начнешь со мной ссориться, будет во сто раз хуже.

– Сара, зачем ты это делаешь? Какой в этом смысл? Дорогая, если тебя мучит совесть, мне очень жаль, но тебе придется найти способ с этим жить. Ты же сама прекрасно знаешь, что не можешь меня оставить.

– Ты абсолютно ничего не понимаешь. Чувство вины тут совершенно ни при чем, оно никогда меня не тревожило. Со дня нашей первой встречи (нет, при первой встрече ты мне не понравился), со второй встречи я хотела быть с тобой, стать твоей возлюбленной. Ты ошибаешься, если думаешь, будто я считаю, что мы с тобой совершили грех. То, что случилось прошлой ночью, было бесподобно. И если есть на небе бог, Он улыбался нам. Он хотел, чтобы мы были счастливы.

– Но в таком случае, что же изменилось?

– Неужели ты не можешь хоть на минутку попытаться стать…

– Оставь его, Сара, – с нетерпеливой досадой перебил ее Алекс. – Разведись с ним. Переезжай жить ко мне вместе с Майклом. Ты больше не будешь миллионершей, но и нищета тебе тоже не грозит.

– О господи! Алекс, если ты думаешь…

– Нет, я вовсе не думаю, что ты держишься за него из-за денег.

– Тогда что же, по-твоему, меня держит?

Он попытался выразить это как можно мягче:

– Страх. Робость. Боязнь неизвестности. Я тебя не виню, любовь моя, но ты должна…

– Нет!

Зря она спорила: надо было позволить ему так думать, это было менее рискованно. Да-да, было бы гораздо безопаснее оставить его в заблуждении. Но Сара была слишком горда: ей не хотелось, чтобы любимый человек подозревал ее в трусости.

– Я пытаюсь защитить Майкла, а не себя. Ты никогда не понимал, что представляет собой Бен. Однажды я пыталась тебе намекнуть, но ты мне не поверил. И никто бы не поверил: это слишком чудовищно. Алекс, он отнимет у меня сына. Я больше никогда не увижу Майкла.

– Это неправда, – отрезал Алекс.

– Нет, он способен на это.

– Можешь ты меня выслушать?

– Нет, не могу и не буду! Я и так знаю все, что ты хочешь сказать: что я слишком долго позволяла мужу себя терроризировать и поэтому потеряла чувство реальности, что он всего лишь человек, что он не может по прихоти разлучить меня с сыном, что я просто ударилась в истерику. Почему ты не можешь мне поверить?

– Я верю…

– Я поступила нечестно, извини. Я не рассказала тебе всей правды. Ты не знаешь, на что он способен.

– Ну так расскажи мне сейчас.

Но это была невыполнимая задача. Сара чувствовала себя беспомощной и не знала, с чего начать. Она слишком долго сносила жестокость Бена со стоическим терпением, и теперь привычная сдержанность, приросшая как вторая кожа, сыграла с ней дурную шутку. Наконец она решилась:

– Когда Майклу было три года, Бен его увез.

– Что значит: «увез»?

– А то и значит: исчез вместе с ним и пропадал неизвестно где двадцать семь дней. Двадцать семь дней, Алекс! Я не знала, где они, не знала, увижу ли сына еще хоть раз. А знаешь, зачем он это сделал? Чтобы преподать мне урок. Я совершила непростительный грех: пригрозила оставить его. Он решил показать, что мне за это будет и каково это – остаться одной.

– О боже, Сара, это же ужасно!

– «Ужасно» – это не то слово. Это было… – Но она не знала таких слов, которыми можно было бы описать, что она тогда пережила.

– Майкл стал единственным оружием, которое Бен мог использовать против меня. Он прекрасно знает, что это оружие действует безотказно. Он прячет когти, долго притворяется, будто ничего не происходит, усыпляет мою тревогу и сомнения, а потом наносит удар. Это правда, Алекс, я не преувеличиваю! Иногда он внезапно увозит Майкла в какое-нибудь неожиданное путешествие, не предупредив меня. И все это только для того, чтобы припугнуть меня и помучить, а вовсе не потому, что ему хочется побыть вдвоем с сыном. А иногда он заводит разговор о какой-нибудь закрытой школе в Европе… или – как в прошлом году – в Новой Англии [24]. Бен нанял гувернантку, прекрасно зная, что я ей не доверяю и терпеть ее не могу. И у него всегда есть в запасе последняя угроза: он отнимет у меня Майкла и больше никогда не позволит мне с ним увидеться, если я подам на развод. Потому что – хочешь верь, хочешь не верь, – несмотря ни на что, Бен все еще надеется, что в один прекрасный день высшее нью-йоркское общество распахнет перед ним свои двери. Смешно, правда? Но теперь ты понимаешь, что развод невозможен? Ведь скандал погубил бы его.

Алекс потянулся к ней, схватил ее за локти. Она уже опровергла все его возможные доводы: что она позволила страху взять верх над своим рассудком, что Бен всего лишь человек, а не исчадие ада, способное в любой момент похитить у нее сына.

– В таком случае мы будем с ним бороться, – решительно заявил он. – Ты говоришь, что он тебе изменяет. Если только ты сама не боишься скандала из-за себя или из-за Майкла, почему бы не обвинить Бена в супружеской измене?

– Потому что он выиграет дело в суде. Бен слишком ловок, он не даст застать себя врасплох. Знаю, знаю, тебе это кажется безумием, но, Алекс, неужели ты решил, что я об этом не думала? Мне никогда не удалось бы уличить его в прелюбодеянии, он слишком осторожен. А если бы я сделала попытку и потерпела неудачу, это развязало бы ему руки, и тогда случилось бы самое худшее. Я не имею права так рисковать.

Алекс возмущенно покачал головой и начал возражать. Его недоверие и упрямство наконец заставили Сару потерять терпение.

– Мало ли что ты думаешь! Главное состоит в том, что я точно знаю! Алекс, позволь мне уйти, я тебя умоляю, не надо меня принуждать.

– А к чему я тебя принуждаю?

– Хотя ты сам в это не поверишь, но, по сути, ты предлагаешь мне выбирать между тобой и Майклом.

– Я никогда бы этого не сделал, – горячо возразил он. – Никогда!

– Но на самом деле так оно и есть. И это совсем не оставляет мне выбора. – Сара в отчаянии обхватила себя руками. – О боже, и зачем только я сюда пришла! Это же безумие! Теперь я горько сожалею. Это была ошибка.

– Ошибка? – повторил Алекс. Этого он никак не ожидал услышать.

Она протянула руку и коснулась его груди. – Да, да! Я все испортила, теперь стало только хуже. Но я хотела…

– Ошибки нужно исправлять, – срывающимся голосом возразил Алекс, попятившись от нее прочь. – На сей раз все довольно просто. Не беспокойся, Сара, я больше не стану тебя обременять своим присутствием.

– Алекс…

– Поторопись, тебе же надо одеться, а то скоро совсем рассветет. Я покажу тебе короткий путь через лес. Никто тебя не увидит.

Он повернулся на каблуках, рванул на себя дверь и вышел.

Ей хотелось рухнуть на кровать и разрыдаться, но она решила, что у нее еще будет время наплакаться всласть. Вскоре у нее ничего не останется, кроме времени. Ее удержало от слез и от падения на кровать только ясное понимание того, что истерики и эмоциональные взрывы сейчас для нее совершенно бесполезны. Может, ей и станет немного легче, может быть, Алекс даже вернется и утешит ее, но ведь от этого все равно ничего не изменится. Ей все равно предстоит пережить следующие полчаса своей жизни: расстаться с ним навсегда.

Она нашла свой жакет, переброшенный через столбик в изножии постели, после долгих поисков обнаружила одну потерянную серьгу под подушкой вместе с несколькими шпильками. Вторая серьга так и не нашлась. Подойдя к зеркалу над комодом, Сара заколола волосы. Ей пришлось встать на цыпочки и воспользоваться гребешком Алекса. Его одежда, его одеколон, лакированная шкатулка с запонками и булавками для галстука, выцветшая миниатюра с изображением хорошенькой, грустно улыбающейся девушки – его матери? – все эти мелочи его личной жизни наполнили ее душу острой и безысходной печалью.

Если бы она могла познакомиться с ним поближе, открыть для себя все его вкусы, привычки и причуды, побыть с ним еще хоть чуточку дольше… Но ей не суждено было познать это горькое счастье. И как знать, если бы она сильнее привязалась к нему, может быть, расставание стало бы еще тяжелее для них обоих.

Сара в последний раз окинула взглядом комнату. Ее плащ висел на дверце гардероба. Она взяла его и набросила на плечи. Если бы только она могла что-то оставить ему на память – какую-нибудь мелочь, которую он потом нашел бы и вспомнил о ней. Но у нее ничего не было.

Выйдя из дома, она остановилась на верхней ступеньке крыльца и взглянула на него. Он стоял, повернувшись к ней спиной, спрятав руки в карманы, и смотрел на море. Небо посветлело и стало серым, звезды гасли одна за другой.

– Я готова, – тихо сказала Сара. Он обернулся. Она неясно различала его лицо, но боль и растерянность читались совершенно отчетливо.

– Я не хотела сказать, что это была ошибка. Я не это имела в виду. Я только хотела…

– Сара.

Алекс подошел к ней, протягивая руку. Она подхватила юбки и побежала к нему. Они обнялись, ощущая радость и боль, к которой примешивалось отчаяние.

– О моя любовь, прошу тебя, поверь мне, – умоляла Сара, крепко прижимая его к себе, – это не страх и не упрямство. Я сказала тебе правду. Если я его оставлю, он меня уничтожит.

Но он все еще не мог с этим смириться.

– Если я с ним поговорю…

– Нет! Нет! Боже милостивый… Алекс, я тебя умоляю, обещай мне, что ты этого не сделаешь.

– Сара…

– Обещай!

Она вся дрожала от напряжения и страха. Алекс зарылся лицом в ее волосы, осознав свое поражение.

– Ну хорошо, я обещаю.

Хотя именно этого она хотела и добивалась, хотя его слова доставили ей некоторое облегчение, в сердце у Сары образовалась пустота и гулкое эхо прокатилось – как будто со стуком захлопнулась тяжелая дверь. Вот теперь у нее действительно не осталось никакой надежды.

– Ты теперь уедешь домой в Нью-Йорк?

– Да. Потому что иначе…

– Я понимаю. Все в порядке.

– Бен будет вне себя, но другого выхода я не вижу. Мне было бы слишком тяжело… зная, что ты здесь.

– Ты позволишь написать тебе?

Сара отрицательно покачала головой, не доверяя своему голосу.

– Слишком опасно, – прошептала она.

– Ты сама могла бы мне написать.

– Лучше не надо. Мне кажется, было бы лучше… – ее голос прервался.

Он ничего не мог придумать, только обнял ее еще крепче.

– Я не стану искать встреч с тобой. Если узнаю, что мы с тобой приглашены на одну и ту же вечеринку или вернисаж, я откажусь от приглашения. Но рано или поздно нам все равно придется столкнуться… случайная встреча, ты же понимаешь.

– Я понимаю.

– Я думал, что это будет ужасно – худшее из наказаний. Но теперь, Сара, я буду с нетерпением ждать того момента, когда вдруг оглянусь вокруг и увижу тебя. И мне уже не важно, будешь ли ты с Беном или с Майклом, потому что настоящий ад мне предстоит пережить сейчас – после нашего расставания и до новой встречи. Я люблю тебя, Сара. Если бы только я мог тебя спасти!

– Ты меня уже спас. Я люблю тебя.

– Постарайся не грустить. Если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь…

– Да. Ты тоже. Алекс, поцелуй меня и дай мне уйти. Я этого не вынесу.

– Я тебя провожу. Но сначала я тебя поцелую. – Алекс поцеловал ее с такой отчаянной нежностью, что чуть сам не прослезился вместе с ней.

– Какая из нас вышла бы прекрасная пара, – прошептал он. Ее лицо было мокрым от слез. Алекс вытащил свой носовой платок и бережно вытер ей щеки. А потом ему пришлось поцеловать ее еще раз. Сара цеплялась за него так долго, как только могла. Но наступил час расставания, и никакие пожелания или сожаления не могли этого изменить.

– Тебе вовсе не обязательно идти со мной.

– Нет, я пойду.

Алекс провел ее кружным путем к дорожке, по которой она могла добраться незамеченной до самого города и оказаться в нескольких кварталах от своего дома. Позади них, далеко за линией подступающего прилива, в туманной дымке на горизонте показался огненный краешек солнца. Наступающий день обещал быть погожим.

17

Ровно четыре недели спустя в рыбном ресторане «Ректор» на углу Бродвея и 42-й улицы Сара вновь увидела Алекса.

Этот день, как и все последние дни в большинстве своем, начался с оглушительного и уже успевшего смертельно ей надоесть громоподобного голоса Бена. Так как была суббота и Бен работал дома, его рык с небольшими перерывами слышался все утро напролет, поэтому все домашние, включая прислугу, пребывали в постоянном страхе. Сара, пытавшаяся прочесть последнее письмо, полученное от Лорины, встала из-за стола в своем крошечном кабинетике и закрыла дверь, чтобы приглушить то и дело доносившиеся до нее раскаты яростного недовольства, от которого у нее уже начали сдавать нервы. Стало немного лучше. Она снова села и принялась за чтение.

«…знаю, знаю, ты пыталась меня вразумить, причем со всей чуткостью и добротой, которые присущи только тебе одной. Но теперь я жалею, что ты меня щадила. Нет, на самом деле я, конечно, не жалею. Во-первых, это все равно ни к чему бы не привело. А во-вторых, несмотря на все случившееся, поверь, Сара, я считаю, что плакать не о чем. Ты, конечно, скажешь, что я сошла с ума, и ты скорее всего права, но я страстно любила его всей душой, – как же я могу об этом жалеть? Ты, конечно, скажешь, что он не стоил таких чувств, и будешь права, но теперь это уже не имеет значения. Я пережила свою любовь, все кончено, я изменилась и никогда уже не буду прежней. Мне остается лишь благодарить бога за то, что наша связь не имела никаких иных последствий, кроме моего разбитого сердца».

Да уж, в самом деле оставалось только благодарить бога! Саре нетрудно было вообразить, что напускная бравада Лорины, отдавшейся бессовестному, лицемерному подонку, сменилась бы совсем иными чувствами, если бы ее роман имел одно крохотное последствие. Она сложила письмо и откинулась на спинку кресла, глядя в окно на желтеющую листву китайского дерева гинкго. А ведь в каком-то смысле они с Лориной схожи, подумалось ей. Конечно, сама Сара была уже замужем и успела родить ребенка, но все это не имело значения. Если не углубляться в детали, она попала в объятия любовника, оставаясь, по сути, девственницей. Однако в отличие от подруги у нее бывали моменты – как вот сейчас, например, – когда она горько сожалела о своем опрометчивом поступке.

Каждое утро Сара просыпалась, захлебываясь в густом черном тумане, и спрашивала себя: «Откуда взялась эта тоска?» И всякий раз, когда она вспоминала, чернота сгущалась. Если бы не чувство долга, тоска поглотила бы ее целиком, но сознание ответственности брало свое: оно заставляло ее подниматься с постели и проживать день за днем, словно ничего не произошло. Только теперь – увы, слишком поздно! – она начала понимать, что ей бы не было так больно, если бы она не пошла к Алексу в тот роковой вечер.

Отдав ему свое тело и сердце, Сара как будто позволила втянуть себя в некую страшную машину, которая безжалостно и равнодушно перемалывала нервы, и плоть, и кости, и душу. И эта машина работала круглые сутки, не останавливаясь ни на секунду. Когда же все это кончится? Когда затянется и зарубцуется эта рана, когда перестанет ее терзать? Иметь возможность прожить хоть час, не вспоминая о нем, не переживая мучительную боль утраты, – воистину это было бы чудом. Наверняка настанет день (должен настать, никто не в состоянии выносить подобные мучения бесконечно), когда она сможет вспоминать о нем без боли, но до тех пор ей оставалось только терпеть.

Телефонный звонок оторвал ее от мрачных размышлений. Звонил Пэрин Мэттьюз, как всегда, энергичный и деловитый.

– Вы подготовили проект моей речи на совете общины, Сара?

– Да, я написала его еще вчера вечером.

– Вот и отлично.

В его голосе прозвучало легкое удивление, ничуть не польстившее Саре: он принимал ее расторопность как нечто само собой разумеющееся.

– Рад, что ваши светские обязанности на сей раз не помешали профессиональным. Когда же я его получу?

Сара обвела указательным пальцем черный кружок переговорного устройства.

– Я могу завезти его вам во вторник, – ответила она, – поскольку мне все равно надо будет приехать на урок истории. Или, если хотите, я перешлю его по почте, и тогда вы получите его в понедельник.

Пора бы ей уже было привыкнуть к его сарказму. Она даже не слишком сильно винила Пэрина за его бесцеремонные манеры. И все же Сара чувствовала себя обиженной: ведь когда-то они были друзьями.

– Да-да, пришлите его почтой. Кто знает, вдруг что-нибудь опять помешает вам приехать во вторник? Поход по магазинам или чаепитие.

– Черт возьми, – возмутилась Сара, – это несправедливо, Пэрин, и вы это знаете.

В трубке воцарилось молчание, потом послышался вздох. Но в этот день ей так и не суждено было узнать, что означал вздох Пэрина и был ли он предисловием к извинению, потому что в эту самую минуту у нее в ухе раздался громкий щелчок, а затем громоподобный голос Бена:

– Алло! Алло!

– Бен? Я…

– Сара? Живо положи трубку!

– Я разговариваю с…

– Положи трубку, я сказал, мне нужен телефон. Ты что, оглохла? У меня деловой разговор!

Бен швырнул трубку с таким грохотом, что Сара подскочила на месте. Вся пунцовая от смущения, она попыталась спасти свое лицо в глазах Пэрина.

– Прошу прощения, мне пора освободить аппарат. Бен сегодня работает дома, и ему…

– Ясно, – коротко ответил Пэрин. – Пришлите мне речь почтой, Сара. Спасибо вам за труды.

Он бросил трубку почти так же резко, как Бен. Сара едва не разрыдалась. Ей не хватало дружбы Пэрина. Не хватало Лорины. Но больше всего ей не хватало Алекса,

Сара нащупала платок и высморкалась, стараясь думать о Бене, чтобы отвлечься от запретной темы. Что-то с ним творилось неладное в последнее время. Потратив несколько недель на ссоры и уговоры, она наконец добилась от него разрешения договориться о визите к врачу. Осмотрев его, доктор никаких отклонений не нашел, но Сара была убеждена, что постоянное напряжение и чрезмерные нагрузки подрывают здоровье Бена. В чем именно состояли его затруднения, так и осталось для нее тайной: всякий раз, как она пыталась его расспросить, он начинал возмущаться, и дело кончалось ссорой. Деньги и беспорядки среди рабочих – вот и все, что ей удалось узнать.

К четвергу ситуация достигла критической точки, но Сара могла бы так и остаться в неведении относительно причин кризиса, если бы не прочла о них в пятницу в газете. Служащие пекарен, а многие из них принадлежали Бену, без предупреждения объявили забастовку, требуя сокращения рабочего дня, повышения заработной платы и улучшения условий труда. Однако Бена окончательно взбесили даже не требования рабочих сами по себе: он носился по всему дому, как ослепленный яростью бык, из-за передовицы в «Ивнинг пост», вполне консервативной газете, как правило, не проявлявшей сочувствия к забастовщикам. Мало того, что в статье осуждались условия работы во всех городских пекарнях (это было бы еще полбеды), главное – в качестве вопиющего примера бесчеловечной эксплуатации рабочих в ней упоминались пекарни Кокрейна, причем текст сопровождался соответствующей карикатурой.

Гнев Бена был столь ужасен, что Майкл в страхе спрятался у себя в комнате за закрытой дверью. Вспышки ярости отца действовали на него так же, как на других детей действует гроза.

Вот и сейчас даже через плотно закрытую дверь своего кабинета Сара вновь услыхала яростный рев мужа. Она встала, чувствуя, как ее саму охватывает возмущение. Нет, все это зашло слишком далеко. Если она опять увидит, что Майкл прячется в страхе, она пойдет к Бену и положит этому конец. Тем или иным способом.

Оказалось, что Майкла нет в его комнате. И в своей комнате она его не нашла, и вообще ни в одном из помещений на втором этаже. В такие моменты Сара почти жалела об отсутствии миссис Драм, а также о том, что не наняла кого-нибудь вместо нее. Миссис Драм уволилась без предупреждения, пока хозяйка дома была в Ньюпорте. Сара так и не узнала, в чем было дело, ей было известно только одно: причиной увольнения гувернантки каким-то образом послужила Таша. Но Таша не захотела или не смогла объяснить, в чем суть. Только пожала плечами и сказала: «Она была глупая женщина. Тупоголовая Пэдди».

Сара обнаружила Наташу в «алой гостиной», где та, растянувшись на диване, читала журнал мод. Новая прическа Таши, с недоумением и досадой заметила Сара, была точной копией ее собственной. Девушка послала ей ленивую улыбку, потянулась, как пантера, и вернулась к чтению. Сара изо всех сил стиснула зубы – эта откровенная демонстрация томной лени вызвала у нее в душе необъяснимую вспышку острого раздражения.

– Ты видела Майкла? – резко спросила она.

– Майкла? Нет.

«А ведь во всем доме только она одна совершенно не страдает от буйства Бена!» – вдруг сообразила Сара. Это лишь усилило ее раздражение.

– Будь так любезна, ты не могла бы мне помочь его найти?

Наташа выпустила из рук журнал, и он соскользнул на пол да так там и остался. Время уже подходило к полудню, но она все еще была облачена в свой robe du matin [25], как она его называла, поверх атласного белья.

– Я бы с удовольствием, но мне пора пойти одеться, а то придет учитель и застанет меня в дезабилье.

Она поднялась с дивана, еще раз сладко потянулась и неторопливо проплыла мимо Сары к двери. Сара стремительно обернулась ей вслед.

– Таша, мне надо с тобой поговорить.

Наташа, приняв театральную позу, остановилась на пороге.

– Но разве непонятно? Я спешу. Поговорим позже, Сара.

И она скрылась за дверью.

Сара чувствовала себя в равной степени изумленной и рассерженной. Ей наконец стало ясно, что она оказала Наташе медвежью услугу, позволив ей так долго оставаться без работы и без какого-либо полезного занятия. Как можно скорее следует что-то предпринять – с каждым днем, проведенным в праздности, Таша становилась все более нахальной и дерзкой. Но до чего же это тяжкая и неблагодарная задача: сказать ей, что она должна выехать из дома и найти себе собственное жилье! У Сары не было сил для подобного объяснения. С тяжелым вздохом она приняла привычное для себя решение: отложить окончательное объяснение на потом.

– Шейла, вы не видели Майкла?

– Нет, мэм, – ответила горничная, подняв голову от навощенной до зеркального блеска поверхности стола, который протирала в вестибюле. – Я его не видела с самого завтрака.

– Я не могу его найти, и мне что-то тревожно. Помогите мне его искать, будьте добры.

Они обыскали весь дом, даже вышли на улицу, хотя начал накрапывать дождь. Сара знала, что спрашивать у Бена бесполезно; он никогда не интересовался сыном, ему не нравилось, когда его отвлекали от деловых разговоров, да и Майкл по собственной воле не подошел бы к нему даже на пушечный выстрел. Наконец у нее не осталось другого места для поисков, кроме подвала.

Вот там она и обнаружила сына. Он лежал, свернувшись калачиком, как собачонка, на куске холстины рядом с корзиной угля, и крепко спал.

В тусклом свете единственной запыленной лампочки Сара заметила, что Майкл уснул в слезах; их следы, словно борозды на грязной дороге, остались на его замурзанной мордашке, выпачканной угольной пылью. Рядом с ним на полу валялся какой-то клочок бумаги. Она наклонилась и со страхом подняла листок, заранее опасаясь того, что может увидеть. В последнее время все его рисунки стали черными, страшными и полными отчаяния, а интерес к школе угас, хотя учился он по-прежнему хорошо.

Но рисунок оказался не таким мрачным и тревожным, как предполагала Сара. Разглядывая его в тусклом свете, она с удивлением обнаружила картинку, изображавшую море и пляж – неужели Бейли-Бич? – в ярко-желтых и голубых тонах. Посреди пляжа, держась за руки и солнечно улыбаясь, стояли трое – мужчина, женщина и ребенок. Все трое были в купальных костюмах в красно-белую полоску. Счастливая семья. Майкл даже пририсовал в самом низу собаку. Судя по коротким ногам и удлиненному туловищу, она предположила, что это такса. Гэджет.

Сара отложила рисунок и ласково провела рукой по льняным волосам Майкла. Его глаза открылись.

– Привет, – тихо окликнула его Сара. – Ты тут заигрался и заснул.

– Привет, мамочка.

Майкл улыбнулся, и сердце у нее сжалось.

– Ты только посмотри на себя. Весь перемазался с головы до ног. Ты что, играл в прятки в корзине с углем?

– Нет.

Она потерла большим пальцем черное пятно у него на щеке.

– Нет? Значит, мне показалось. Идем наверх, тебе надо принять ванну.

– Мне не хочется.

– Я сама налью воду и все приготовлю, а Шейлу мы отпустим. И ты сможешь поиграть в ванне со своим новым кораблем.

В глазах мальчика вспыхнула искорка интереса, но тотчас же угасла.

– Я не хочу подниматься наверх.

Тяжело вздохнув и не обращая внимания на шесть рядов белой тесьмы, украшавшей подол ее красной поплиновой юбки, Сара опустилась рядом с сыном на грязный цементный пол.

– Ты же знаешь, папа на тебя не сердится. – Молчание.

– Думаешь, он сердится на тебя?

– Я не знаю.

– Можешь не сомневаться.

– Тогда почему он такой сердитый?

– Он недоволен тем, как идут дела у него на работе, Вот и все. А когда он сердится, он начинает кричать. Так уж устроены некоторые люди.

– Ты никогда не кричишь.

– Нет, почему же, со мной тоже всякое бывает.

– Почти никогда. Только в тот раз в Ньюпорте, когда я взял лягушку к себе в постель, чтобы она могла поспать, потому что на дворе дождь шел. Вот тогда ты тоже закричала. Помнишь?

– Еще как!

Майкл привалился головой к ее плечу.

– Мне это не нравится, мамочка, – признался он. – Не люблю слушать, как люди кричат.

– Я знаю. Но ты должен помнить, что ты тут ни при чем. Ты ни в чем не виноват, никто на тебя не сердится. Папочка сердится не на людей, а на то, как идут дела, понимаешь? Он тебя любит.

Сара так часто ему об этом говорила, что уже и счет потеряла, но только сейчас, глядя в его несчастное, осунувшееся личико, она впервые прочла в его глазах недоверие и похолодела. Ей вспомнилось, как он рассказал ей несколько дней назад – причем в его голосе слышался настоящий трепет, – что папа Чарли О’Ши брал сына на руки и целовал его каждый вечер, возвращаясь с работы. «Я сам это видел, мама», – повторил Майкл, не в силах оправиться от изумления.

– Это Ньюпорт? – спросила Сара, подтянув к себе рисунок и незаметно вытирая слезы со своей собственной щеки о волосы Майкла.

– Да. Это ты, и я, и мистер Макуэйд.

Она была так потрясена, что даже не сразу смогла заговорить. Острое чувство вины пронзило ее: ведь она знала, необъяснимым образом понимала, что это по ее милости главой счастливого семейства на рисунке Майкла оказался ее любовник, а не ее муж.

– Почему он нас больше не навещает?

– Потому что он в Ньюпорте. Он все еще строит для нас дом.

– А он все еще наш друг?

– Конечно!

– Можно мне написать ему письмо? Я для него кое-что сделал, да так и не отдал.

– Что это?

– Это секрет.

– Вот как?

– Не старайся угадать, ладно?

– Ладно.

Честная сделка: всякий раз, как у него появлялся какой-нибудь секрет, Сара всегда разгадывала, в чем он состоит, потому что Майкл не мог удержаться от весьма прозрачных намеков.

– Можно мне ему написать, мамочка? – снова спросил Майкл.

Сара помедлила, не зная, на что решиться. Преданность ее сына дружбе с Алексом приводила ее в замешательство. Они сблизились в самом начале лета, но ведь это было так давно! Обычно детская память коротка, привязанности меняются с легкостью, но дружбе с Алексом он неизменно оставался верен,

Может быть, это ее рук дело? Что, если Майкл почувствовал в ее поступках нечто, такое, чего не замечала она сама? Одна лишь мысль об этом привела ее в ужас. И в то же время… разве она могла отказать ему теперь? Это было бы жестоко – лишить сына такой простой радости.

– Хорошо, – нерешительно проговорила Сара, – можешь написать ему, если хочешь.

Но она от души надеялась, что он забудет.

– Здесь внизу холодно, милый, к тому же тебе непременно нужно переодеться и умыться перед полдником.

И они оба поднялись на ноги.

– А папа будет с нами полдничать?

До чего же невыносимым показался ей страх, явственно прозвучавший в голосе Майкла! Завтраки, обеды и ужины в последнее время превратились в тяжкое испытание. Всякий раз, оказавшись за общим столом, Бен начинал рычать и огрызаться на нее, на сына, даже на Ташу.

– Нет, – внезапно решила Сара. – Мы с тобой сегодня поедим в городе.

– Правда? А где?

– М-м-м… У Флейшмана?

В ответ послышался радостный визг.

– А потом мы пойдем на Юнион-Сквер, послушаем уличных ораторов и пороемся в книгах у Брентано.

– Здорово!

– А по дороге домой, если не слишком устанем, мы, возможно, заглянем к Хайлеру.

Сара знала, что это непростительное баловство, но ей уже было все равно. Любой ценой она хотела вновь услышать смех сына.

Однако при упоминании о его любимой кондитерской чумазая физиономия Майкла вдруг стала серьезной.

– Мамочка, ты не должна… ну ты знаешь… не надо так беспокоиться обо мне. Со мной все в порядке.

Сара попыталась рассмеяться, но, к счастью, смех застрял у нее в горле, не успев превратиться в рыдание. Наклонившись к сыну, она крепко обняла его.

– Я знаю, что с тобой все в порядке! – прошептала она с неистовой убежденностью.

Какое счастье – сжимать в объятиях это хрупкое, маленькое тельце…

Майкл прижался вымазанным в угле личиком к ее шее, с шумом втянул в себя воздух – ему нравились ее духи – и, как настоящий ценитель, промычал: «М-м-м…» Сара держала его, пока он не заерзал и не высвободился, вдруг вспомнив, что ему уже, слава богу, стукнуло семь и он слишком взрослый для таких проявлений нежности.

– Я назвал свой новый военный корабль «Непобедимый», – с важностью сообщил Майкл, взбегая впереди нее по ступенькам. – Мама?

– Да, любовь моя?

Они уже добрались до кухни.

– Тебе не надо готовить для меня ванну. Я уже сам все умею.

Не успела она ответить, как Майкл пробежал вперед и скрылся в коридоре, оставив ее одну. Она услыхала легкий топот его ножек по лестнице. На другом конце дома Бен продолжал громогласно изливать свой гнев.

Она едва не отказалась от похода на симфонический концерт в этот вечер. Долгая прогулка по городу с Майклом утомила ее, мысль о том, что придется еще раз переодеваться, причесываться и выходить из дому, нагоняла на нее тоску, а главное – ей были ненавистны все те бесконечные ухищрения, к которым приходилось прибегать, чтобы провести вечер с Беном на людях. Как ни странно, это он настоял, чтобы они все-таки пошли, хотя настроение у него все последние дни было отвратительное, а переутомление, делавшее его похожим на загнанного зверя, бросалось в глаза даже посторонним.

Разумеется, Вивальди его нисколько не интересовал, но после полудня позвонила миссис Конрад Шеридан и предложила чете Кокрейнов присоединиться к ней и ее мужу в их частной ложе в Карнеги-холле, а потом отужинать вместе с ними и небольшой компанией других приглашенных в кафе «Бустаноби». Мистер Шеридан был президентом Нантокского Торгового банка и Трастовой компании, а тот очевидный факт, что о Кокрейнах вспомнили в последнюю минуту, чтобы заменить какую-нибудь более именитую пару, имевшую иные планы на вечер, для Бена значения не имел.

Большую часть концерта Бен проспал. Глядя, как ее муж сидит, свесив голову на грудь и уронив руки на колени, Сара впервые обратила внимание на то, как заметно он прибавил в весе за последнее время. При этом вид у него был нездоровый, а его лицо, обычно багрово-красное, теперь казалось бледным, почти землистым. И он, должно быть, действительно страшно переутомился, если уснул в Карнеги-холле, где ему всегда доставляло огромное удовольствие разглядывать представителей четырехсот богатейших семейств Америки и мечтать, что в скором времени он станет одним из них.

Увы, в слишком тесном для него вечернем костюме Бен выглядел ряженым; черный шелковый галстук бабочкой врезался в белый крахмальный воротничок рубашки на тучной шее и, казалось, душил его. В этот вечер, как всегда, он заставил ее надеть слишком много драгоценностей со светло-голубым туалетом от Калло. Сара пыталась протестовать, но Бен настоял на своем:

«Какой же от них прок, если их не носить?»

Ее тяготило хвастливое выставление напоказ своего богатства; увешанная с головы до ног многочисленными нитями жемчуга и назойливо сверкающими бриллиантами, она смущалась и чувствовала себя донельзя глупо. Но стеснялась она напрасно: на ней было надето не больше побрякушек, чем на других (пожалуй, даже меньше, чем на многих) блистательных дамах в браслетах, брошах и диадемах, окружавших ее в фойе. Поэтому Сара могла утешать себя мыслью о том, что она по крайней мере не отличается безвкусием ото всех остальных.

Концерт закончился. Среди гостей Шериданов были еще две супружеские пары – Стенли и Киммели. В ожидании карет, которые должны были доставить их по Бродвею до 40-й улицы, миссис Киммель упомянула о том, что вчера вечером она с мужем и Лестер Стоун со своей женой уже были в кафе «Бустаноби» и сочли, что там очень скучно – совершенно не модное заведение. План мгновенно изменили, было решено отправиться всей компанией на площадь Лонгэйкр, к «Ректору», чтобы поесть омаров. Веселье им обеспечено: никогда не знаешь, кого можно встретить у «Ректора» после закрытия театров.

Усталое лицо Бена моментально оживилось, и Сару это ничуть не удивило. Ему было приятно, несмотря на усталость, покрасоваться в главном храме городских удовольствий. Когда их без колебаний провели к столику на первом этаже ярко освещенного, переполненного посетителями ресторана, у Бена появился лишний повод для торжества: на первый этаж пускали только тех, кто действительно преуспел в этой жизни; менее удачливым – если им вообще удавалось проникнуть внутрь – приходилось довольствоваться одним из семидесяти пяти столов наверху.

К полуночи свободных столиков не осталось ни для кого, невзирая на любые заслуги. Гам голосов и взрывы веселого смеха прокатывались между высокими стенами в сплошных зеркалах, люстры с хрустальными подвесками над головой подмигивали и переливались отраженным светом, позаимствованным у рассыпанной внизу груды бриллиантов и ослепительных дамских туалетов самых модных оттенков – лазоревых, светло-лиловых, канареечно-желтых.

Шампанское лилось золотистым водопадом, и Сара в тревоге следила за тем, как настроение Бена под его воздействием переходит от угрюмости к лихорадочному возбуждению. Он говорил, не умолкая, и раскаты его голоса обрушивались на ее беззащитные нервы подобно кулачным ударам. Что с ним произошло? До сих пор Бен никогда не напивался пьяным на публике, особенно в компании людей, на которых хотел произвести благоприятное впечатление: он слишком боялся потерять контроль над собой.

Однако в этот вечер его как будто подменили. Он дважды рассказал Конраду Шеридану, едва скрывавшему свое нетерпение, одну и ту же бесконечно нудную историю о своей последней сделке на бирже и трижды похвастался Джеймсу Киммелю и его жене Луизе, что его новая ложа в мюзик-холле Мэдисон-Сквер-Гарден стоит четыреста долларов. Неприлично громкие взрывы его смеха, подобные пушечным выстрелам, раздавались поминутно. Прекрасно понимая, что нечего и пытаться его образумить, Сара молчала. Ей было стыдно за мужа. Глубокая, пульсирующая головная боль стучала у нее в висках, в глазах – появилась резь.

Она увидела Алекса раньше, чем он ее заметил: его фигура отразилась в зеркале с золоченой рамой, за головой Дженни Стенли с пышным убором из страусовых перьев. Он держал под руки двух женщин. Казалось, они сестры – обе высокие, статные, черноволосые, с царственной осанкой. Алекс о чем-то добродушно спорил с метрдотелем, когда к нему подошел другой мужчина – худой, бородатый, светловолосый – и освободил его от забот об одной из величественных брюнеток, небрежно сунув ее руку себе под локоть.

У Сары закружилась голова от прилива крови; она машинально потянулась за своим бокалом, но пальцы у нее дрожали так сильно, что ей пришлось опустить руку на колено, так и не взяв его. Голоса за столом слились в ее ушах в однообразный гул, огни заплясали перед глазами и завертелись каруселью. Стараясь не видеть и не слышать ничего вокруг, она закрыла глаза и попыталась найти какое-то безопасное укрытие у себя внутри. У нее ничего не вышло. Громыхающий голос Бена едва не заставил ее упасть со стула.

– Макуэйд! Эй, Макуэйд! – без устали звал он. – Это мой архитектор, Конрад. Знаете его? Лучшая фирма в городе. Макуэйд!

Пестрота вокруг превратилась в одно сплошное смазанное пятно, голос мужа отдавался в ушах гулким эхом. Сара сидела неподвижно, словно в кошмаре, когда надо бежать, но тело не слушается. Она даже глаз не могла поднять, пока не почувствовала его присутствия рядом с собой. Дикая какофония звуков распалась на отдельные кусочки: люди знакомились и обменивались приветствиями. «Все знакомы с Алексом Макуэйдом? – гремел Бен, самовольно взявший на себя обязанности хозяина. – Скажите метрдотелю, пусть принесет еще стульев, им всем вполне хватит места, если они немного потеснятся. Садитесь, присаживайтесь! А кто эти очаровательные дамы?»

Оказалось, что они представительницы великолепного секстета «Девушки Флорадора», ежевечерне выступавшего с песнями и плясками в театре «Казино» на 39-й улице. Бен, от благоговения лишившийся дара речи, вскочил на ноги и тотчас же уступил ближайшей к нему «девушке Флорадора» (как выяснилось, ее звали мисс Сэмпсон) свой стул. Сопровождавший ее светловолосый мужчина с бородой поднял красиво изогнутые брови и бросил насмешливый взгляд на Алекса. До Сары едва дошло, что он скульптор. Они с Алексом были знакомы со студенческих лет, проведенных в Париже.

Вторую «девушку Флорадора», все еще державшую под локоть Алекса, звали мисс Фелан. Сара бесчувственной рукой пожала протянутую ей руку танцовщицы. Ее взгляд скользнул вверх по щедрому, лишь слегка задрапированному атласом бюсту и наконец встретился с парой знойных черных глаз. Женщины обменялись формальными приветствиями и фальшивыми улыбками.

Потом Сара перевела взгляд на Алекса. Он не протянул руки, но наклонился к ней, словно собираясь что-то сказать, однако она его опередила. Ее негромкий голос с насмешливыми, язвительными интонациями был слышен только ему одному.

– Поздравляю, Алекс, она ослепительна. К тому же тебе крупно повезло: она свободна и не отягощена досадными мещанскими предрассудками.

Сара не смотрела ему в лицо, но он резко дернулся всем телом, словно она его ударила. Горе обрушилось на нее тяжкой, удушающей волной. Она оглохла и ослепла, пока ворчливый голос Бена, повторявший: «Подвинься, Сара», и его рука, грубо рванувшая спинку ее стула, не вернули ее к ужасной действительности. Втиснув еще один стул между нею и мисс Сэмпсон, Бен уселся на него и немедленно повернулся спиной к жене, занимая соблазнительную субретку громким и оживленным разговором.

Время превратилось в самого изощренного и жестокого из ее врагов. Каждый час Сара бросала взгляд на усыпанные бриллиантами и рубинами часики, приколотые к груди, только для того, чтобы убедиться, что прошла всего минута. Запах еды вызвал у нее накатывающую волнами дурноту. Алекс был где-то на другом конце стола, она понятия не имела где, потому что ни разу не взглянула в его сторону. Дважды она спрашивала Бена, нельзя ли им уйти, но он ее даже не слышал. Бородатый скульптор (оказалось, что его фамилия Блэкмен) не раз обращался к ней, но Сара была не в состоянии уследить за его забавными историями и односложно отвечала на его вопросы.

В конце концов, силы ей изменили, продолжать стало невозможно. Ей пришлось схватить Бена за запястье, чтобы привлечь его внимание.

– Мне дурно, ты должен отвезти меня домой.

Он начал возражать, и она сжала его руку, словно тисками.

– Нет, сейчас же, сию минуту. Говорю тебе, мне нехорошо.

Сара не догадывалась, насколько Бен пьян, пока он не попытался встать. Она потянулась, чтобы его подхватить, но было уже слишком поздно. Он навалился на стол всем своим весом, и приборы задребезжали. Размахивая рукой в попытке за что-нибудь ухватиться и сохранить равновесие, Бен опрокинул стакан воды, бокал с вином и высокую зажженную свечу, стоявшую в центре стола в окружении живых цветов.

Мистер Блэкмен мигом оказался рядом с ней. Он подхватил Бена, принялся увещевать его спокойным, дружелюбным голосом и осторожно отбуксировал прочь от стола. Сара извинилась перед присутствующими и пробормотала что-то насчет кэба (свою карету Кокрейны в этот вечер оставили дома, их подвезли Киммели). Ошеломленное лицо миссис Шеридан еще долго стояло у нее перед глазами. Помогая Бену вытащить деньги из бумажника (он намеревался расплатиться за всех), она не обратила внимания на Алекса, пока тот сам не сунул деньги стоявшему за плечом официанту, а затем подхватил Бена под вторую руку. Вместе с Сарой они вытащили Бена из ресторана. Мистер Блэкмен придерживал дверь.

Свежий воздух немного взбодрил Бена, но не помог ему протрезветь. Вместо того чтобы утихомириться, он еще больше разбушевался.

– Макуэйд! – вскричал Бен, словно только что увидел Алекса (ни имени Блэкмена, ни его самого он, похоже, вообще не запомнил). – Эй, кто этот тип, вы его знаете? Это Макуэйд, мой архитектор. Строит для меня самый, черт его побери, здоровенный дом во всем Ньюпорте. Верно? Верно? Скажите ему, Макуэйд, во сколько эта штуковина мне обходится.

Его занесло на ходу, он покачнулся и налетел на Сару, обхватив ее рукой для равновесия.

– Найди кэб, – бросил Алекс другу. Блэкмен сошел с тротуара на мостовую.

– Я пьян, Сара. Как же так, черт возьми? Какого дьявола?

Оттолкнув Алекса, Бен обхватил Сару обеими руками и тяжело повис на ней.

– М-м-м, пахнет вкусно.

Он уткнулся лицом ей в плечо, довольно мыча себе под нос какую-то пьяную песенку без слов и без мотива. Сара споткнулась и, наверное, рухнула бы под его тяжестью, если бы Алекс не оттащил его с внезапной, едва сдерживаемой яростью.

– Эт' моя жена, Сара. Ах да, ты же ее знаешь… я з'был. А знаешь, ее мамаша была герцогиней! Ее хренова светлость, чтоб мне лопнуть!

Бен захохотал, потом снова покачнулся и грубо выругался. Сара сама не замечала, что плачет, пока он не схватил своей пьяной лапой ее лицо.

– Эт' что? – заплетающимся языком промямлил Бен, пялясь на нее.

Наемный кабриолет остановился у тротуара рядом с ними. Алекс и Блэкмен первым долгом втащили внутрь и усадили Бена; он плюхнулся на сиденье с тяжелым стуком, от которого карета покачнулась, как лодка на воде.

– Я поеду с вами, – с мрачной решимостью заявил Алекс, взяв ее под руку.

Сара проворно вывернулась и попятилась, загораживая дверцу кареты.

– Спасибо, не нужно.

– Но вам нужна помощь. Мы оба поедем…

– Вы очень любезны, мистер Макуэйд, но у дома есть слуги, они помогут.

Он не смог сдержаться и прошептал:

– Сара…

Она повернулась кругом, слепо нащупывая подножку. Алекс подхватил ее обеими руками, и Сара, ощутив его ладони у себя на талии, с трудом подавила в груди рыдание. Она понимала, что близка к гибели. И все же, когда Алекс потянулся, чтобы захлопнуть дверцу, Сара протянула руку и удержала ее открытой на несколько драгоценных секунд. «Забудь все, что я сейчас наговорила. Я не хотела тебя обидеть, – сказала она ему полными слез глазами, моля бога, чтобы он ее услышал. – Алекс, я люблю тебя».

Она откинулась на сиденье кареты. Дверца захлопнулась. Блэкмен дал вознице денег; Алекс сказал ему адрес. Кабриолет дернулся. Бен застонал и положил голову ей на колени, обхватив их руками. Она опустила руку ему на плечо, машинально укачивая его, пока электрический грифон на желтом фасаде ресторана «Ректор» не скрылся из виду за окном. Кэб плавно влился в вечерний поток экипажей на Бродвее.

18

Часы на каминной полке пробили час ночи, и их звон заставил Сару очнуться от легкого забытья. Но она не поднялась с дивана, на котором лежала, так и не сняв дорожный костюм в бежевую и белую полоску и высокие сапожки на пуговицах. Несколько часов назад она зажгла одну свечу и поставила ее на низкий мраморный столик возле дивана. Теперь, прямо у нее на глазах, догоревшая свечка зашипела и погасла, оставив ее в полной темноте. Может быть, стоит остаться здесь на всю ночь? Кому какое дело? Майкл и Таша крепко спят наверху, они никогда не узнают. В этот день она оставила Бена в Таксидо-парке [26], он тоже не узнает. А что подумают слуги – разве не все равно?

Нет, ей было не все равно. В кого она превратится, если перестанет заботиться о том, что подумают слуги? Раз ее это беспокоит, стало быть, для нее еще не все потеряно, есть еще последняя надежда. Она не погибла.

Но в этот день она чувствовала себя потерянной. Настолько потерянной, что оставила веселую домашнюю вечеринку в загородном доме Киммелей на день раньше положенного и вернулась домой на поезде. «Мне нехорошо, я больна», – сказала она Бену второй раз за восемь дней, однако он на этот раз отказался вернуться вместе с ней: провести выходные в Таксидо-парке, то есть в том месте, где бывают люди, подобные Уильяму Уитни или Хорасу Дювину с супругой, – нет, такую возможность Бен упустить не мог ни в коем случае, а уж тем более ради своей жены. Он, вероятно, бросил бы ее даже на смертном одре, лишь бы остаться в Таксидо-парке.

К тому же он был отнюдь не глуп, Сара не сомневалась, что он догадался: ее болезнь всего лишь предлог. На самом деле она не была больна, хотя действительно чувствовала себя плохо. Она была без сил. Она разваливалась на части. Она больше не могла притворяться.

По уснувшему дому прокатился звук, в котором она узнала стук захлопывающейся наружной двери. Сара твердо помнила, как сама заперла ее по возвращении домой. Должно быть, это Бен вернулся и открыл своим собственным ключом. Но зачем ему возвращаться так поздно?

Сара села на диване. Голова у нее гудела, она никак не могла решить, стоит ли пойти и встретить его. Какой в этом смысл? Он лишь заставит ее объяснять, почему она так странно себя ведет, почему заснула внизу, не раздеваясь. Ответов на все эти вопросы у нее не было. Лучше с ним не встречаться.

Но вот до нее донесся негромкий женский смех, потом в холле послышалась тяжелая мужская поступь. Сара встала, хотя ноги плохо ее слушались. Шаги приближались. А вот и частые женские шажки на высоких каблуках вслед за ними. Дверь в гостиную не была заперта; она открылась, и на пороге возникли две темные тени. Сара застыла на месте, словно оледенела. Тем временем пара вдверях слилась в единый и неразличимый черный силуэт. В ночной тишине шуршание одежды, трущейся об одежду, показалось ей очень громким и каким-то непристойным. Она прижала обе руки ко рту, когда узнала грудной, урчащий женский голос. Не в силах произнести ни слова, она наклонилась к столику и зажгла стоявшую на нем электрическую лампу.

Наташа завизжала. Но это была лишь половина кошмара, потому что Сара увидела, что пришедший с ней мужчина – не Бен. Это был незнакомец с черными волосами и белым лицом. Рот у него открылся от неожиданности. Они оба были в вечерних туалетах, причем Наташа вырядилась в темно-синий шелковый плащ Сары, который она надевала в оперу, и в ее новое, совсем недавно сшитое муаровое платье малинового цвета, уже расстегнутое на груди.

Целых полминуты никто не отваживался заговорить. Наконец черноволосый мужчина откашлялся и предпринял довольно-таки трогательную при сложившихся обстоятельствах попытку очаровать Сару своей улыбкой.

– Madame, je suis navre, desole! [27] Мне ужасно неловко. Наверное, мне следует уйти, qui? [28]

– Да.

Наташа рывком схватила его за руку; на секунду Саре показалось, что она попытается его удержать. Но он отпрянул, и она отпустила его руку. Мужчина отвесил насмешливый поклон, ухитрившись с величайшей ловкостью адресовать его обеим женщинам одновременно, пробормотал нечто неразборчивое, но многозначительное, обращаясь к Наташе, и выскользнул из гостиной. Минуту спустя они услышали, как открылась и вновь закрылась входная дверь.

Еще одна минута прошла в молчании. Догадавшись, наконец, что Наташа не собирается давать объяснения, Сара беспомощно всплеснула руками.

– Где ты была?

– В опере, разве не ясно?

Она небрежно бросила плащ Сары на спинку кресла и принялась нарочито неторопливыми движениями заново застегивать платье на груди.

– Ты обещала остаться с Майклом, пока нас с Беном не будет дома на выходные.

Наташа пожала плечами.

– Шейла за ним присматривала.

– Не в этом дело. Ты мне солгала. И ты привела мужчину в этот дом.

– Ну и что? Что тут такого?

Сара пристально смотрела на нее, но не видела ни тени раскаяния или хотя бы смущения в вызывающе дерзком взгляде Таши. Она тяжело перевела дух, чувствуя глубокую усталость. «Отчасти это моя вина, – подумала Сара. – Плата за то, что я слишком долго откладывала неизбежное объяснение, потому что оно было неприятным. Теперь оно стало невыносимым».

– Мне очень жаль, – тихо сказала Сара, стараясь, насколько возможно, удержаться от озлобленности, – но тебе пора подыскать себе другое жилище.

Наташа повернулась к ней с легкой улыбочкой на сочных карминовых губах.

– Ну нет, я так не думаю.

– Боюсь, что тебе придется это сделать. Твое присутствие в этом доме больше невозможно. Ты должна найти себе работу…

– Работу? – Наташа презрительно рассмеялась. – Я не собираюсь работать.

– Нет? Как же ты собираешься себя содержать?

– Я собираюсь остаться здесь.

– Ты слышала хоть слово из того, что я сказала? Ты больше не можешь оставаться здесь. Однажды я уже предложила тебе помощь в поисках работы; я вновь готова тебе помочь, если хочешь. Я дам тебе денег на первое время, пока ты не встанешь на ноги. Но ты должна оставить этот дом. Я сожалею, но это единственный выход, Таша. И даже лучший для тебя.

– Даже для меня? – злобно взвизгнула Наташа, оскалив зубы и подходя ближе – так близко, что на Сару пахнуло запахом ее собственных дорогих духов. – Значит, ты хочешь вышвырнуть меня отсюда для моего же блага? Как это мило! Пожалуйста, объясни мне, Сара, как это послужит моему благу?

Сара посмотрела ей прямо в глаза.

– Так будет честнее.

У Наташи вырвалось грубое слово на языке, которого Сара не понимала, но о смысле догадаться было нетрудно.

– Я сожалею, – сухо повторила она. – Я хочу, чтобы ты покинула этот дом завтра же.

С этими словами Сара двинулась мимо нее к дверям, но Наташа схватила ее за плечо и с силой развернула лицом к себе.

– Ты меня выгоняешь из-за Луи?

– Луи?

Наташа ткнула оттопыренным большим пальцем в дверь у себя за спиной.

– Ах Луи… Да, отчасти из-за этого. Ты не имела права приводить его сюда…

– Двуличная тварь!

Сара оцепенела.

– Не вижу смысла продолжать этот…

– Шлюха! Да кто ты такая, чтоб меня осуждать? Сама крутишь шашни на глазах у мужа да еще приводишь любовника прямо в дом! Ну что, Сара, язык проглотила? Что ты на это скажешь?

Ей нечего было на это сказать; Сара была так потрясена, что вообще лишилась дара речи. Надо было все отрицать, но эта возможность ускользнула от нее безвозвратно, пока она, побледнев как смерть, пыталась набрать воздуха в легкие.

– Прочь с дороги, – проговорила она наконец она онемевшими губами. – Тебе больше нет места в этом доме. Я хочу, чтобы утром тебя здесь не было.

Наташа ударила ее. Удар открытой ладонью пришелся в плечо. Сара вскрикнула от удивления и гнева, но Наташа лишь подошла еще ближе, пока их лица не оказались на расстоянии двух дюймов.

– О нет, я не уйду. Попробуй только меня тронуть, и я все расскажу твоему мужу про тебя и мистера Макуэйда.

– Рассказывать нечего! – запоздало спохватилась Сара.

– Врешь! Ты спишь с ним, я это знаю. Я все расскажу твоему мужу.

– Нет!

– Завтра же я ему все расскажу, богом клянусь. И он вышвырнет тебя отсюда. Он оставит сына себе, а тебя выгонит. И я это сделаю, не сомневайся!

Сара ей поверила. Она живо представила себе, как все это произойдет. Неизбежность. Обреченность. Судьба. В то же время она точно знала, какую цену ей придется заплатить, чтобы избежать этой судьбы. Но как могла Наташа разузнать о них с Алексом? Неужели у нее по лицу все заметно? А может быть, Таша просто сделала предположение, исходя из своих собственных представлений о морали?

Сара почувствовала бессильную ярость загнанного зверя и еще более сильный гнев, направленный против Таши. Нет, не из-за ее предательства, а из-за того, что своими гнусными подозрениями она замарала и втоптала в грязь единственный чистый акт любви, который Сара позволила себе раз в жизни.

Отступив назад, она наткнулась на кресло, но не села, хотя ноги у нее подкашивались, а искушение опереться на что-то прочное было велико. Кровь стучала у нее в висках и в запястьях. Никогда в жизни она не была так близка к обмороку, однако Наташа и без того уже получила слишком сильную власть над ней, и Сара не собиралась предоставлять ей дополнительное преимущество, демонстрируя свою слабость.

– Что тебе нужно? – спросила она, стараясь по мере сил сохранять спокойствие.

В глазах соперницы тотчас же вспыхнул огонек злорадного торжества, и Сара ощутила подступающую волной тошноту.

– Я хочу тысячу долларов.

Сара едва не рассмеялась вслух. Вероятно, вопиющее несоответствие между окончательным крушением ее жизни и смехотворной ценой, которую требовалось заплатить за спасение, должно преподнести ей некий урок смирения. И возможно, настанет день, когда ей удастся извлечь и усвоить этот урок.

– Хорошо, – тотчас же согласилась она.

– Это только для начала. Деньги нужны мне завтра около полудня. Я собираюсь отправиться по магазинам. Ты можешь пойти со мной, если хочешь: я всегда ценила твой вкус, Сара.

Разговор все больше и больше клонился в сторону абсурда.

– Что еще? – сухо спросила Сара, чтобы вернуться к мрачной действительности.

– Да-да, ты непременно пойдешь со мной. Я хочу, чтобы ты представила меня своему закройщику у Лонжина. Что еще? О, много чего еще.

Наташа начала ходить взад-вперед по гостиной, ее обычно томные и плавные движения стали торопливыми и резкими от возбуждения.

– По вторникам, когда ты делаешь визиты, я буду тебя сопровождать. Ты будешь представлять меня всем как свою подругу. Очень близкую подругу.

Она внезапно остановилась.

– И еще я хочу вечеринку в мою честь. Что-то вроде светского дебюта. Ты пригласишь в гости много приятных холостых мужчин на этот вечер, а кроме того, – тут Наташа кокетливо захихикала, – много безобразных молодых леди. Пожалуй, можно будет даже пригласить мистера Макуэйда: он очень хорош собой и скоро будет богат, да? Ну ладно, это мы еще посмотрим.

Голос Сары зазвенел от гнева.

– Даже если бы я согласилась проделать все, чего ты хочешь, мой муж никогда этого не допустит, можешь не сомневаться. Ты просишь невозможного.

– Но я и не думала просить! Ты сделаешь так, что все будет возможно. А если нет… что же, тогда мне придется искать работу для тебя.

Она опять рассмеялась торжествующим, хрипловатым смешком.

– Какая прелесть, правда? Скажи мне, Сара, ты умеешь шить? Нет? Ну ничего, мы найдем для тебя еще какое-нибудь занятие. Гувернанткой? Публичной девкой? Ладно, не будем пока об этом говорить,

Наташа сложила руки на груди, наслаждаясь выражением лица Сары.

– Так на чем я остановилась? Ах да. Сегодня вечером мы с Луи воспользовались семейным экипажем Кокрейнов, это было очень приятно. Так будет и впредь. Мы с не меньшим удовольствием воспользовались вашей ложей в Метрополитен-опера и будем пользоваться ею в будущем, когда захотим.

Она в задумчивости приложила указательный палец к губам.

– Мне нужны имена и адреса твоей модистки, парикмахера и меховщика. Мне все время нужны будут деньги, много денег. Можешь либо давать мне наличные, либо я буду записывать все, что мне нужно, на твой счет. М-м-м… пожалуй, лучше пусть будет и то и другое. Ну? Что ж ты молчишь?

Если бы она на самом деле поверила, что совершила грех, полюбив Алекса, думала Сара, именно такого возмездия, несомненно, пожелал бы для нее его дед-изувер. Ей хотелось знать, существует ли в мире справедливость и что она собой представляет, если на обыкновенное проявление участия и доброты отвечают таким бессердечным предательством. Ее поражала собственная наивность. Как она могла ожидать дружеских чувств, возможно, даже благодарности от женщины, которая, по всей видимости, ненавидела ее всей душой? Вслух Сара спросила:

– И ты собираешься по-прежнему жить в этом доме?

– Да, еще какое-то время. Позже, когда я займу подобающее положение, у меня будет и собственный дом. В верхней части города, я полагаю.

– И давно ты все это задумала?

Наташа лишь подняла брови с невинным видом и ничего не ответила.

– Пойми, у тебя ничего не выйдет.

Губы Наташи растянулись в злобной улыбочке.

– А ты постарайся, чтобы вышло. Тебе же лучше будет, – угрожающе предупредила она.

Сара покачала головой. Но было бы бесполезно – да, пожалуй, и небезопасно – пытаться объяснить Наташе, что приехавшая в страну два года назад белошвейка цыганского происхождения не имеет ни малейшего шанса попасть в общество (даже в самые низшие его круги); и если она думает, что добьется успеха, заручившись покровительством бывшей леди Сары Лонгфорд, значит, ее ждет не менее жестокое разочарование, чем то, которое испытал Бен восемь лет назад. Сара могла бы, пожалуй, даже пожалеть Наташу (несмотря ни на что, ей иногда становилось жалко Бена), но Наташа использовала ее еще более беспощадным и расчетливым образом, чем ее муж. Нет, Сара не могла тратить на нее свое сочувствие.

Но еще одну вещь ей все-таки непременно надо было узнать.

– А тебя когда-нибудь вообще насиловали, Таша? Или все было ложью с самого начала?

Наташа потянулась, широко раскинув руки.

– Я так устала, глаза слипаются. Думаю, это все из-за сегодняшних переживаний.

– Да будет тебе, уж теперь-то ты можешь сознаться. Какая разница?

Кошачья непринужденность исчезла; в страшных, черных, как ночь, цыганских глазах полыхнула лютая злоба:

– Ничего я тебе не скажу. Ты теперь уже не такая важная дама, ведь правда? Ты ничто, также как и я. – Она оскалила зубы в зловещей ухмылке. – Или наоборот, обе мы – важные дамы, и я такая же, как ты. Подумай об этом, Сара. Может быть, мы еще можем остаться друзьями. Но чем бы мы ни были, одно я тебе обещаю: что будет со мной, то будет и с тобой.

Сара вздрогнула, словно от холода. Она с лихвой получила ответ на свой вопрос.

– А теперь давай спать, – предложила Наташа, протягивая ей руку. – Ты выглядишь очень усталой. Это был длинный день, да? Почему ты так рано вернулась со своей загородной вечеринки?

Сара не ответила и с отвращением отшатнулась от протянутой руки.

– Нет, погоди, давай все выясним. Мы же договорились? Ты согласна на все мои условия, да, Сара?

Ей было ненавистно то удовлетворение, которое должен был доставить Наташе ее ответ, поэтому она помедлила, хотя и не испытывала никаких сомнений.

– Даже если я и согласна, Бен не допустит всех тех перемен, которые ты предлагаешь.

– О, ты найдешь способ с ним управиться, я не сомневаюсь. А теперь скажи, ты принимаешь мой план? – А какой у нее был выбор?

– Хорошо. Но только при одном условии: ты будешь держаться подальше от моего сына.

– Что? В чем дело?

– Не будешь с ним разговаривать. Даже близко к нему не подойдешь.

– Ты не смеешь ставить мне условия!

– Тогда сделки не будет.

– Я тебе говорю…

– Если ты заговоришь с Майклом, что-то ему сделаешь или хоть подойдешь к его дверям, я тебя выдам.

– Зачем мне с ним разговаривать? Что у меня общего с этим сопляком?

– Значит, ты согласна?

– Тьфу! Ты только мне не указывай, что мне делать, а чего нет.

Вот оно что: Наташе тоже не нравилось идти на уступки. Как и ей самой. Почему-то это смехотворное соображение несколько утешило Сару.

– Да или нет? Ты должна мне это обещать, или сделки не будет.

– Тьфу, – повторила Наташа. – Что мне за дело в конце концов?

– Ты согласна?

– Да! Я же сказала!

Сара кивнула и двинулась к дверям. Наташа бросилась ей наперерез так стремительно, что Сара удивленно остановилась, ожидая нападения. Но оказалось, что цыганская графиня просто желает первая пройти в дверь. Это можно было назвать почти смешным. Почти, но не совсем, потому что нелепое происшествие кое-что приоткрыло Саре. У нее пропала охота смеяться, когда она поняла, во что превратится ее жизнь, что за домашняя идиллия ее ожидает в обозримом будущем.

– Повторите, что вы сказали, Алекс. Я, должно быть, ослышался.

– Я сказал, что подаю заявление об уходе. Я увольняюсь.

Седые брови Джона Огдена полезли так высоко на лоб, что пенсне соскользнуло у него с носа и упало ему на колени.

– Что? Но почему?

Поскольку Огден был слишком сильно потрясен и даже забыл предложить ему стул, Алекс взял на себя смелость присесть на краешек его письменного стола, скрестив руки на груди.

– Мне жаль, что приходится так внезапно обрушивать эту новость вам на голову, Джон. Возможно, мое решение представляется вам поспешным.

– Поспешным? Это еще мягко сказано! Господи помилуй, Алекс, о чем вы говорите? Мы же только что сделали вас партнером!

– Прошу прощения, мне не следовало принимать это предложение. Поверьте, решение далось мне нелегко, но я долго его вынашивал. Пожалуй, я шел к нему даже дольше, чем мне самому казалось.

Алекс понимал, что все получается не очень складно. Огден заслуживал более уважительного отношения.

– Я возвращаюсь обратно в Калифорнию, Джон, – объяснил он. – Хочу попытаться открыть собственное дело.

Огден никак не мог оправиться от потрясения.

– Другими словами, вы хотите сломать свою карьеру? Давайте называть вещи своими именами. Вы этого хотите?

– Я смотрю на это иначе.

– Алекс, я же вас хорошо знаю. Самостоятельно сколотить себе состояние в Калифорнии вам не удастся, а это значит, что вы будете несчастны.

Пропустить такое оскорбление мимо ушей было невозможно, но Алекс решил, что заслужил этот упрек.

– В моей жизни грядут большие перемены, уж это точно, – мягко согласился он.

– Чего вы добиваетесь? – подозрительно прищурился Огден. – Вам нужно больше денег? Достаточно было только попросить. Вы же знаете, это было бы…

– Деньги здесь совершенно ни при чем. Честное слово, я не прикидываюсь и не набиваю себе цену. Я ухожу.

Джон Огден откинулся в своем вращающемся кресле и беспомощно развел руками.

– Но почему? Что вас туда манит? Все, что вы будете делать там, можно делать и, здесь, причем в престижных условиях и за хорошие деньги. Если вы отправитесь в Калифорнию, вам придется начинать с нуля, словно последних шести лет просто не было.

– В том, что касается моей репутации, вы, скорее всего, правы. Но в том, что касается моих способностей и моего опыта, я не могу с вами согласиться. Я дорожу каждой минутой из последних шести лет: если бы не они, я не смог бы прийти к своему сегодняшнему решению. С самого начала моей работы в вашей фирме отношение ко мне было справедливым и, я бы сказал, более чем щедрым. Я всегда буду вам за это благодарен. Но фирма заслуживает большей отдачи с моей стороны, а это как раз то, чего я не могу ей дать.

– Но почему?

Алекс встал.

– Это трудно объяснить. Я все больше и больше ощущаю себя каким-то ходячим пережитком прошлого. У меня такое чувство, словно я отказался от архитектуры и занялся археологией. Я с этим покончил, Джон, я больше не в силах этим заниматься.

И опять Огден всплеснул руками.

– Я не понимаю.

Алекс помедлил, напряженно хмурясь.

– У вас найдется свободная минутка? Зайдите ко мне в кабинет, я вам кое-что покажу.

Его кабинет, отделенный от кабинета Огдена длинным коридором, был обставлен скромно, по-деловому и никак не мог считаться роскошным, но от шумной и вечно переполненной людьми чертежной мастерской отличался как небо от земли. Алекс подошел к столу и вытащил из нижнего ящика стопку рисунков.

– Присядьте, – пригласил он гостя, отодвигая от стола свой собственный стул.

Огден сел, взял у него рисунки и вновь водрузил на нос пенсне.

Алекс в ожидании отошел к окну и стал смотреть на дождевые струи на стекле. Проделанный им путь наверх – от чертежной мастерской к собственному кабинету – совершился так стремительно, что он еще не успел привыкнуть к виду на Юнион-Сквер, открывающемуся с Шестнадцатой улицы, и любовался им при любой погоде. Октябрьский день был мрачен и дождлив, но благодаря бесконечной круговерти трамваев, пролеток, карет и сотен раскрытых зонтиков городской пейзаж казался почти веселым. Во всяком случае, если смотреть с высоты.

Еще полгода назад он ни за что не смог бы со всем этим расстаться. По правде говоря, тот прежний Алекс, не довольствуясь тем, что есть, уже захотел бы большего: ему требовалось больше восхищения, больше власти, больше собственности, больше побед над женщинами. Именно так он в то время определял себя, оценивал свою собственную значимость – прикидывая, сколько денег ему удалось заработать и сколько женских сердец покорить. Теперь ему была нужна только одна женщина, а контора Огдена, Дрейпера и Сноу превратилась всего лишь в здание на Бродвее, куда он ходил на работу.

– Боже праведный!

Он резко повернулся кругом.

– Неужели все так плохо?

– Господи, Алекс, неужели вы не понимаете, что никто не купит дом, который так выглядит!

– Вы слишком долго не покидали Нью-Йорка. Уверяю вас, Джон, это уже близкое будущее…

– Но не при моей жизни.

Алекс лишь усмехнулся в ответ.

– Ну что же, по крайней мере, партнеры будут рады узнать, что с вашим отъездом отсюда клиентов у нас не убавится, – добавил Огден.

– Это вы верно подметили, – легко согласился Алекс.

Огден встал и подошел к нему, протягивая руку. – Желаю вам удачи. Видит бог, она вам понадобится.

– Спасибо.

Но Алексу показалось, что он различает во внешне невозмутимом лице Огдена невольное восхищение. Это было нечто новенькое. Раньше Огден восхищался его работой, но был невысокого мнения о нем самом; теперь, похоже, его предпочтения поменялись местами. Мысль об этом польстила Алексу.

– Я от души надеюсь, что вы будете держать с нами связь, Алекс. Ваша карьера меня очень интересует, и я намерен пристально следить за ней.

– Да, сэр, я буду посылать вам весточки.

– Когда вы собираетесь уехать?

– Я думал – недельки через две, если у вас нет возражений.

– Да нет, срок меня устраивает. Повезло вам, что проект Кокрейна сорвался.

Алекс не ответил.

– Ну что ж… увидимся.

– Да, сэр. Увидимся.

Когда Огден ушел, Алекс сел на освободившееся место. Его рука машинально потянулась к стопке рисунков на столе. Ему очень хотелось надеяться, что он не ошибся в своих расчетах.

От его прежней эйфории не осталось и следа. Теперь ему предстояло известить о своем отъезде еще одного человека. Алекс бросил взгляд на телефон. Если он попросит о встрече, она скорее всего откажет. Но он не мог прощаться с Сарой по телефону. И ему непременно хотелось увидеть лицо Майкла, когда он отдаст ему свой прощальный подарок.

Алекс встал и вышел из кабинета, нахлобучивая шляпу прямо на ходу.

– Сара? О, пардон, я тебя разбудила?

Сара торопливо села, откидывая волосы с лица.

– Что тебе нужно?

Наташа переступила через порог ее спальни и сразу же направилась к зеркалу над туалетным столиком.

– Как ты думаешь, шляпа подходит к этому платью? Мадам Бижу уверяла, что подходит, но я что-то начала сомневаться.

– Я спросила, что тебе нужно.

Наташа повернулась к ней лицом, удивленно подняв брови.

– Я пришла сказать, что мистер Кокрейн звонил и просил передать, что он не будет обедать дома. И поэтому сегодня, Сара, ты поведешь меня в отель «Уолдорф», где я так давно мечтала пообедать. Сейчас я собираюсь к Пакену на вторую примерку, но вернусь рано. Будь готова к восьми, будь любезна.

Сара ничего не ответила.

– Да, чуть было не забыла! К тебе посетитель.

– Я никого не принимаю.

– Ах, как жаль. Мистер Макуэйд будет очень разочарован.

Сара вскочила на ноги.

– Боже мой! Ты… ты ему звонила?

– Я? – засмеялась Наташа. – Ну конечно же, нет. Он ждет в «голубой гостиной», Сара. Я велела подать чаю и сказала ему, чтобы подождал тебя. Он сегодня прекрасно выглядит – настоящий красавец. И при деньгах. Похоже, у него целая куча «зеленых», как сказал бы твой муж.

Таша двинулась обратно к дверям, шелестя дорогими шелковыми юбками, и уже на пороге бросила через плечо своим грудным, мурлычущим голосом:

– Желаю вам обоим приятно провести время.

В первую минуту Алекс подумал, что Сара нездорова. Она стояла в дверях гостиной, судорожно сжимая и разжимая руки. Ее приветливая улыбка показалась ему такой вымученной, что больно было смотреть.

– Сара? Что с тобой? Ты не заболела?

Она не могла отвести от него глаз. Его присутствие казалось ей чудом. И ей было все равно, что именно привело его сюда.

– Нет-нет, со мной все в порядке. Я чувствую себя прекрасно. – Но выглядела она далеко не прекрасно. Она попыталась припудрить темные круги под глазами, но должного эффекта это не дало. Губы Сары были бледны, лицо – еще бледнее, даже тщательно причесанные волосы потеряли тот волшебный золотистый отлив, которым он всегда восхищался. Чтобы прервать мучительно затянувшееся тревожное молчание, он сказал первое, что пришло в голову:

– Я едва узнал Ташу. Что с ней произошло?

– Что ты имеешь в виду?

– Она выглядит совершенно по-другому. И она мне показалась… не знаю, как сказать… более уверенной в себе, что ли.

К тому же Наташа при встрече наградила его странным пронизывающим взглядом, как будто ей был известен некий секрет.

– Она ведь ничего не говорила о нас, Сара? Или говорила?

Искушение рассказать ему правду чуть было не взяло верх над разумом. Но Сара оказалась в такой грязи, ей было до того стыдно, что она даже слов не находила, чтобы рассказать ему, как ее шантажирует эта мерзавка, обвиняя в супружеской измене. Более того, Сара отчетливо представляла себе, как поступит Алекс: придет в ярость и с чисто мужским азартом бросится на ее защиту. Увы, возможность защитить ее была утеряна безвозвратно, и если бы Алекс попытался что-то предпринять, стало бы только хуже.

– Нет-нет, конечно, нет! Да и что бы она могла сказать? Она же ничего не знает. Между прочим, она тоже заметила, что ты изменился, – заторопилась Сара, выжимая из себя улыбку. – Она сказала, что у тебя вид богатого человека.

Улыбка Алекса оказалась не менее фальшивой, чем ее собственная.

– Надо же! А я как раз собираюсь сильно обеднеть. Вот об этом я и пришел тебе сказать.

Он помолчал. Смягчить такой удар невозможно. Надо просто выложить все начистоту.

– Сара, я уезжаю.

Отчаяние просквозило в ее лице, прежде чем она успела отвернуться. Сара попятилась и без сил опустилась на ближайшее сиденье, оказавшееся диванным валиком. И все же, хотя у нее было такое чувство, будто ее срубили под корень и сровняли с землей, она ощутила в душе неистовую решимость не подавать виду, чтобы он ни о чем не догадался. Поэтому она задала самый дурацкий вопрос, который только можно было придумать:

– А как же «Эдем»?

Это его потрясло.

– Неужели ты ничего не знаешь? Бен приказал приостановить работы на неопределенное время.

– Нет, я не знала. Когда он это сделал? – спросила Сара, хотя ей было все равно.

– Две недели назад. На следующий день после того, как мы встретились в «Ректоре».

– Мне ничуть не жаль. Я этот дом терпеть не могла. Ой, извини…

– За что? Я тоже его терпеть не мог.

Сара глубоко вздохнула, собираясь с силами.

– Куда же ты едешь?

– В Калифорнию. Хочу попытаться наладить свое собственное дело в Сан-Франциско.

– Алекс, это же замечательно! Я так рада за тебя! Мне кажется, это правильный поступок, – искренне призналась Сара, – и я уверена, что тебя ждет успех.

Но она не владела собой; ее щеки пылали, голос не слушался, ей пришлось замолчать, чтобы себя не выдать. Услыхав шаги горничной, вкатившей в гостиную сервировочный столик с чаем, она вскочила и подошла к окну, повернувшись спиной к комнате.

Расстроенный и беспомощный, Алекс молча стоял, а горничная между тем возилась с чашками, раскладывала салфетки, снимала крышку с блюда с бутербродами.

– Будут еще какие-нибудь распоряжения, мадам?

– Нет, ничего.

Бросив любопытный взгляд на Алекса, девушка удалилась.

Надо повернуться к нему, разлить чай по чашкам, заговорить с ним… Нельзя, нельзя допустить, чтобы он о чем-то догадался, это было бы катастрофой! Но Сара не могла даже шевельнуться. Просто не могла. Не могла, и все.

Молчание стало невыносимым.

– Если хочешь, чтобы я остался, я так и сделаю. Одно твое слово, Сара, и я никуда не поеду. – Это заставило ее резко обернуться.

– Не говори так. Твое решение не имеет и не может иметь никакого отношения ко мне.

– Ошибаешься. Оно целиком зависит от тебя.

– Нет, нет, нет…

Он подошел к ней, взял ее за руки и силой удержал на месте.

– Да! Я не могу потерять одновременно и тебя, и свою работу. Сара, мне нужно хоть что-нибудь одно.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты знала, что Дрейпер и Сноу предложили мне партнерство?

– Бен мне сказал. Я так гордилась…

– Это означало, что мне пришлось бы строить «Эдемы» до конца своих дней. Если бы я мог получить тебя, я бы, наверное, согласился. Я даже смирился бы с этим.

– О нет…

– Сара, я должен делать свою работу, но в Нью-Йорке это невозможно. Поэтому мне придется уехать.

Она энергично кивнула.

– Да, я это понимаю. Ты должен ехать. – Из ее глаз полились слезы.

– Сара, не надо.

Она попыталась отнять у него руки, но он ее не отпустил.

– Я хочу прикоснуться к тебе, обнять тебя на прощание. Мы не могли бы пойти куда-нибудь?

Сара лишь покачала головой.

– Слуги, – еле выговорила она чуть слышным шепотом. Алекс в сердцах выругался вслух. Будучи хорошо знаком со всеми тонкостями любовных интриг с замужними дамами, он прекрасно понимал, насколько важно соблюдать тайну, но сейчас необходимость конспирации его тяготила. Она унижала Сару, унижала их обоих.

Сара безвольно подчинилась, когда он увлек ее за дверь, и не воспротивилась, даже когда он ее обнял, прижав спиной к стене. Она закрыла глаза и обняла Алекса, стараясь не думать о том, что это в последний раз.

– Дорогой мой… дорогой… – шептала она, и это тоже было в последний раз. – Когда ты едешь?

– Недели через две.

– Ты будешь строить такие дома, как на рисунке, который ты мне показывал?

Он кивнул.

– Вот и хорошо. Он был такой красивый…

– Он тебе понравился, Сара?

– Очень.

– Ты меня спросила, для кого он, и я тебе солгал. Я сказал, что ни для кого. Но это был дом для тебя. Это был единственный способ, который я мог придумать, чтобы показать, как я люблю тебя.

Сара позволила ему себя поцеловать: она не смогла бы ему отказать даже ради спасения собственной жизни. Губы у нее были солеными от слез. Обхватив ее лицо руками и легонько покачиваясь вместе с ней из стороны в сторону, Алекс ощущал их вкус у себя на языке. Его нежность надрывала ей сердце. Дыхание у нее пресеклось, когда его пальцы плавно скользнули ей на шею, на грудь, за узкие отвороты жакета. Руки Алекса замерли, обхватив ее груди, а тем временем его язык лаской заставил ее губы раскрыться и проник внутрь. Сара крепче ухватилась за него, чувствуя, как беспомощные стоны выдают ее готовность окончательно капитулировать.

Поначалу он вовсе не собирался заходить так далеко, он хотел только остановить ее слезы и успокоить, но его страсть была слишком велика.

– Приходи ко мне еще раз, – прошептал Алекс ей в губы. – Позволь мне любить тебя. Мы можем поехать куда угодно, даже за город, если хочешь. Будем соблюдать осторожность, никто не…

Сара хотела сказать «Нет», но он остановил ее поцелуем, заставил проглотить так и не произнесенное слово отказа.

– Прошу тебя, Сара. Еще только один раз. Не заставляй меня покидать тебя…

– Нет, Алекс. Я не могу. Не могу.

Он перестал просить. Было бы жестоко поступить так с Сарой. Она всегда была сильнее, но теперь настал его черед помочь ей, поддержать ее.

– Не плачь. – Алекс пальцами вытер свежие слезы, навернувшиеся ей на глаза, и ласково улыбнулся ей. – Прости меня, Сара. Я эгоистичный ублюдок.

– Неправда.

– Нет, правда. Слишком долго мне все сходило с рук. Слишком долго.

И все же он не мог припомнить за собой ни одного греха, настолько тяжкого, чтобы заслужить столь страшное наказание.

– Знаю, мне не следовало сюда приходить. Но я не смог бы проститься с тобой по телефону…

Схватив его за обе руки, Сара поцеловала их и прижала к своим горящим щекам.

– Нет-нет, я рада, что ты пришел! Я рада, и мне все равно…

Она умолкла и нервно вздрогнула всем телом, услыхав, как в отдалении хлопнула входная дверь.

– Мамочка!

Алекс отступил на шаг. Сара проскользнула мимо него, нащупывая в кармане платок и на ходу поправляя волосы.

– Я здесь, сынок! – откликнулась она.

Вымученное веселье, прозвучавшее в ее голосе, ранило Алекса больнее, чем все остальное. Она поспешно отерла слезы с глаз, расправила плечи и едва успела спрятать платок обратно в карман, как Майкл вихрем ворвался в комнату. Заплечная сумка с книгами била его по спине.

Его лицо засияло, когда он узнал гостя.

– Алекс! – закричал Майкл и бросился к нему. Алекс нагнулся и подхватил мальчика на руки, крепко обнимая его и прижимая к себе. Какое-то ранее неведомое чувство нахлынуло на него и затопило, согрев сердце.

Тоненькие ручки, обвивавшие его шею, ослабили захват, Алекс и Майкл одновременно отстранились друг от друга, чтобы обменяться улыбками. Алексу казалось, что он смотрит в серо-голубые глаза Сары, так велико было их сходство. Он осторожно поставил мальчика на пол. Волосы у Майкла немного потемнели, но по-прежнему сияли мягким светом.

– Пресвятое небо, да ты вымахал на целый фут! – Алекс пощупал костлявое плечико Майкла прямо через куртку. – Как там поживает ключица?

– Все зажило! А наш дом уже построен?

– Пока еще нет.

– А вы получили мое письмо?

– Да.

– Вам понравилась картинка?

– Еще бы! Я был в восторге.

Майкл оглянулся на Сару.

– Я послал Алексу картинку с его домом, мама.

Сара взглянула на него в недоумении.

– Это дом его мечты. Он мне рассказал, как там все будет устроено, и я все это нарисовал. Это был сюрприз, правда, Алекс?

– Правда.

– Там было много окон, чтобы было светло, и всяких входов-выходов, и ярких цветов, и много чего еще.

Алекс кивнул, подтверждая справедливость его рассказа.

– Ты здорово нарисовал все. Я мог бы построить дом прямо по твоему рисунку.

Майкл расплылся в горделивой улыбке.

– А у меня тоже есть для тебя сюрприз, – добавил Алекс.

– Правда? А что это? Это здесь?

Алекс распрямился и подошел к дивану, на котором оставил небольшую квадратную шкатулку лакированного дерева. Сара увидела, что шкатулка заперта висячим замочком, продетым в металлические ушки. Когда Алекс вынул из кармана крохотный ключик и протянул его Майклу вместе со шкатулкой, ей пришло в голову, что не имеет значения, что там внутри. Ей хотелось знать только одно: как он догадался, что последним страстным увлечением Майкла – по крайней мере на какое-то время – стали ящики с замками, запирающимися на ключ.

Но то, что скрывалось в шкатулке, оказалось еще более чудесным, чем замок с ключом. Это была детская готовальня, набор миниатюрных чертежных инструментов: рейсшина, циркуль, угольник, транспортир, лекала всех форм и размеров, зажимы для грифелей, щеточки, ластики, даже маленькая логарифмическая линейка.

– Вот это да! – воскликнул Майкл и тотчас же принялся вынимать инструменты один за другим из аккуратных, обтянутых бархатом гнезд.

– Алекс, это потрясающе. Где… вы это достали?

– Попросил изготовить эту штуку для меня на заказ. – Вдруг Алекс досадливо поморщился и хлопнул себя по лбу.

– Вот балда! – выругал он себя и подмигнул Майклу. – Забыл чертежную бумагу. Вы не могли бы купить ему бумаги, Сара?

– Да, разумеется. Завтра же.

Алекс опять присел на корточки рядом с Майклом.

– Не знаю точно, когда мы снова увидимся, приятель, – небрежно заметил он.

– А куда вы уезжаете?

– Далеко. В Калифорнию.

Майкл не поднял головы, и голос его тоже прозвучал ровно:

– А вы вернетесь?

Алекс не мог заставить себя сказать «нет». Но и солгать, сказав «да», он тоже не мог.

– Я точно не знаю, – ответил Алекс. – Может быть.

– А можно мне приехать к вам в гости?

Алекс невольно вскинул взгляд на Сару, и Майкл тоже обернулся.

Глаза Сары блестели слишком ярко, щеки у нее опять пылали. Майкл быстро отвернулся, но она материнским сердцем почувствовала, что он слишком о многом догадывается. Хорошее воспитание и врожденная деликатность удержали его от дальнейших разговоров о поездке в гости к Алексу: Майкл скорее умер бы сам, но не поставил бы другого человека в неловкое положение. Стараясь говорить как ни в чем не бывало, Сара заметила:

– Калифорния очень далеко отсюда, Майкл. Возможно, мистер Макуэйд не станет возражать, если ты ему напишешь.

Теперь уже голос Майкла стал жалобным:

– Можно, Алекс?

– Я очень надеюсь, что ты мне напишешь. Я обязательно отвечу. Мы сможем посылать друг другу не только письма, но и рисунки.

– Да. И я теперь смогу построить для вас ваш дом. Ну то есть модель.

– Это было бы здорово.

Алекс протянул руку и погладил светлые волосы Майкла, потом обхватил ладонью тонкую, как стебелек, детскую шейку.

– Позаботься о своей мамочке, – тихо попросил он. – Береги ее.

Майкл воспринял просьбу с той же серьезностью, с какой она была произнесена.

– Я буду ее беречь.

Вдруг он бросился на шею Алексу и крепко обнял его. Сара увидела, как из-под его крепко зажмуренных век просачиваются слезинки, и ей пришлось отвернуться. Секунду спустя она вышла из комнаты.

Алекс отыскал ее в холле через несколько минут – она ждала его у дверей. Никто из них не сказал ни слова. Да и что было говорить? Только одно. Да и то шепотом.

– Я люблю тебя.

– Я люблю тебя, Алекс.

– Береги себя.

– Постараюсь. Я надеюсь…

Ее голос прервался. Алекс положил ладонь на ручку двери. Господи, и зачем они друг друга мучают, зачем начинают все сначала? И все же он медлил, и она была этому рада.

– Я пришлю тебе свой адрес, как только устроюсь на новом месте.

– Пришли его Майклу.

Они обменялись мимолетными улыбками и отвернулись друг от друга.

– Если я когда-нибудь понадоблюсь тебе, Сара…

– Я знаю. И ты тоже можешь на меня рассчитывать.

Алекс кивнул.

Она положила руку поверх его руки на одну секунду, прошептала «Прощай» и отступила назад.

– Прощай, Сара.

Он открыл дверь и вышел за порог.

Сара не стала провожать его взглядом и тотчас же захлопнула дверь. Она немного постояла в холле, потом пошла отыскивать Майкла.

19

Сара проснулась в растерянности, не зная, где находится. Ей было холодно, все тело ныло, шея затекла и отказывалась поворачиваться. Было уже утро, но свет все еще горел – ночник в комнате Майкла. И тут она вспомнила.

Много часов назад она заснула в его кровати. Ему опять приснился очередной кошмар, он разрыдался, и ей пришлось его успокаивать.

– Не уходи, пока я не засну, ладно, мамочка? – умолял Майкл.

Вот так и получилось, что они заснули вместе, посреди прерываемой зевками на каждом слове истории о Гаммельнском Крысолове [29]. Ее последнее воспоминание было о том, как Майкл вслед за ней шепотом повторяет: «Крысы большие и крысы маленькие, крысы тощие и крысы жирные…»

Она осторожно села, стараясь не разбудить сына, и поплотнее завернулась в халат. Ее слегка знобило. Как всегда, над покрывалами виднелось одно только его милое личико – вечно серьезное, как будто даже во сне ему приходилось решать сложные философские проблемы. Сара легонько провела пальцем по атласной кайме одеяла у него под подбородком, вспоминая, как он с рыданиями рассказывал ей прошлой ночью подробности своего страшного сна.

Все они – он, она и Бен – находились в саду в «Эдеме». Сара и Майкл собирали цветы, а Бен сидел за своим письменным столом и разговаривал по телефону. Новый лабиринт был готов; Майклу до смерти хотелось его испытать. «Ну давай входи», – сказал ему Бен из-за стола. Взволнованный Майкл побежал к лабиринту, но вдруг остановился.

– Я хотел войти, но мне стало страшно. Папа все повторял: «Ну иди же, иди», но я боялся входить, а он страшно рассердился и начал кричать на меня. Тогда я вошел. Я попал в лабиринт, но там было полно чудовищ, они поджидали меня за каждым поворотом. Я побежал назад, хотел выбраться оттуда, но папа меня не пускал. И мне пришлось идти вперед, потому что в конце лабиринта была прекрасная дама, она должна была найти меня и спасти.

Его заплаканные глаза расширились от удивления.

– Ой, мамочка, это же была ты! – воскликнул Майкл, вдруг догадавшись, что означал его сон. – Но я так и не дошел до конца, я тебя так и не увидел. Я только все убегал и убегал от чудовищ, а папа кричал на меня.

– Это был всего лишь сон, – решительно объяснила ему Сара, – просто страшный сон и больше ничего. А теперь он кончился.

У нее не нашлось других слов, чтобы его утешить. И тогда, ночью, и сейчас, когда она обо всем вспомнила, ее терзала одна и та же мысль: ей не суждено узнать, помогла она Майклу или, наоборот, навредила, жертвуя собой и разыгрывая ради него бесконечную и жалкую комедию своего брака. Но в одном Сара была твердо уверена: до тех пор, пока она сможет оставаться для Майкла прекрасной дамой из сна, от которой он ждет спасения, она ни за что не отдаст его Бену, и в конечном счете не имеет значения, сколько при этом потеряет она сама.

Однако еще больше ее мучило то, чего она не в силах была изменить: то, что происходило с Майклом. Другой ребенок на его месте, наверное, стал бы озлобленным и непослушным, перешел бы в нападение, как-то выразил бы свой протест, а вот Майкл только худел и бледнел, становился все более незаметным, старался быть тише воды ниже травы. Он таял на глазах, словно призрак. Сара знала, что это его способ выживания – сделаться невидимым. О, как бы ей хотелось, чтобы ее сын хоть раз в жизни закатил настоящую истерику или начал выкрикивать подхваченные у отца грубые ругательства!

Она встала с кровати и потянулась, разминая затекшие руки и ноги.

– Мамочка?

– Поспи еще немного. Сегодня суббота, можешь полежать в постели подольше, если хочешь.

Сара нежно поцеловала его глаза, чтобы они закрылись, выпрямилась и на цыпочках вышла из комнаты.

Бесшумно проходя мимо двери, ведущей в спальню Бена, она замедлила шаг и в конце концов остановилась, услыхав какой-то звук. Голос. И этот голос принадлежал не Бену. Что-то щелкнуло у нее в мозгу. Предчувствие? Нет, уверенность, ощущение роковой неизбежности. Сара слышала, как кровь стучит у нее в висках тяжкими и редкими ударами, словно кто-то ломал тараном крепостные ворота. Она подошла ближе и прислонилась лбом к дверной панели, глядя на свои босые ноги.

Вот послышался женский стон – низкий, но поднимающийся все выше и выше, а потом грубый голос Бена. Сара словно со стороны увидела свою руку, протянутую к ручке двери. Вот ручка поворачивается…

«Неужели? – спросил чей-то неестественно спокойный голос у нее внутри. – Неужели ты это сделаешь?»

Вращающаяся ручка повернулась до отказа и замерла. Теперь она могла либо столь же бесшумно повернуть ее назад и крадучись удалиться, либо нажать на ручку и открыть дверь. Сара прекрасно понимала, что вся ее жизнь зависит от того, как она сейчас поступит.

Голоса за дверью чередовались – мужской и женский. Разговор становился все более оживленным, а паузы делались все короче. Если бы не ночь, проведенная с Алексом, она бы, наверное, не узнала и не поняла, что означают слаженные напевные придыхания этого разговора. Ее ладонь, сжимавшая дверную ручку, начала дрожать. Усилием воли Сара выпрямила руку и беззвучно толкнула дверь. Приоткрыла ее на дюйм, на два дюйма, на три.

Этого хватило, чтобы увидеть любовников, распростертых на постели Бена вполоборота к ней, не замечавших отворяющейся двери, не замечавших никого и ничего кругом, поглощенных только друг другом. Черные лоснящиеся волосы Наташи рассыпались по плечам и свесились вперед, почти скрывая лицо. Ее взгляд был устремлен вниз, на Бена. Упираясь руками в матрац по обе стороны от подушки, она призывала его, уговаривала, подбадривала гортанным полушепотом. Он до боли стискивал ее груди.

– Нравится тебе, потаскушка? Хочешь еще, да? – хрипел он, вскидываясь внутри ее и сжимая ее своими мощными бедрами.

– Да, еще, еще! – шипела Наташа, вжимаясь в него и ерзая всем телом, чтобы ускорить движение.

Она в упоении запрокинула голову к потолку, гримасничая и скаля зубы. Его руки ухватили ее за бедра и стиснули их так, что побелели костяшки пальцев.

Сара смотрела на них в каком-то странном оцепенении. Самым сильным ее ощущением было не расстройство и не возмущение, а брезгливость. Скоро должен был нахлынуть гнев, но пока эта подлая измена еще не затронула сердцевины ее существа. Ей самой казалось, что она смотрит на акробатические упражнения каких-то незнакомцев. Все эти кувырканья были бесконечно далеки от нее и не могли ее ранить.

Наташа просунула руки под ягодицы Бена, яростно подстегивая своего скакуна, с откровенным бесстыдством выкрикивая свои требования. Но ее жеребец вдруг лишился сил, замер в неподвижности, челюсть у него отвисла. Только это заставило Тащу наконец обернуться через плечо, следуя за его взглядом. Она ахнула, но уже через мгновение растерянность у нее на лице сменилась выражением лукавого и мстительного торжества. Как ни странно, Сара этому почти не удивилась.

Она могла бы и дальше смотреть на непристойную «живую картину», ожидая с холодным отстраненным любопытством, кто первым заговорит, но шум, раздавшийся у нее за спиной, заставил Сару обернуться. Майкл спешил к ней по коридору в тапочках и купальном халатике.

Сара инстинктивным жестом рванула на себя дверь и захлопнула ее, потом решительно направилась к Майклу. Все, что произошло после, было спонтанным. Она ни секунды не обдумывала свои слова, они выплеснулись прямо из души.

– Послушай, Майкл, помнишь, как мы с тобой в прошлом году поехали в Беркшир-Хиллз и остались ночевать у Дирборнов?

– Конечно, помню!

– Ты взял с собой маленький чемоданчик и сам его упаковал, помнишь?

– Да.

– Я хочу, чтобы, ты сейчас взял тот же самый чемоданчик и положил в него одежду на одни сутки. Знаешь, что такое сутки? День и ночь. Не забудь белье и носки. Сделай это прямо сейчас, Майкл, не откладывая.

– Куда мы поедем?

– Мы отправимся в небольшое путешествие – только ты и я.

– А куда?

Впервые за все время у нее не нашлось ответа; она понятия не имела, куда им следует отправиться.

– Это сюрприз. Сделай, что я прошу, дорогой, и не задавай мне больше никаких вопросов, а то сюрприза не получится.

Серо-голубые глаза Майкла затуманились тревогой: ей никогда не удавалось что-либо скрыть от него.

– Это хороший сюрприз или плохой? – спросил он с беспокойством.

– Это приключение, а приключения всегда бывают полны неожиданностей. А теперь поторопись. – Сара поцеловала его, развернула кругом и легонько подтолкнула вперед. – Скорее!

Майкл неуверенно оглянулся, но послушался и побежал в свою комнату.

Сомнения захлестнули Сару, как только он скрылся из виду. А что, если она лишает его выбора, который он вправе сделать для себя сам? Но ведь он совсем еще ребенок! Конечно, он очень впечатлительный мальчик и развит не по годам, возможно, он уже сейчас мудрее, чем ей самой когда-либо суждено стать, но все-таки он еще ребенок, и она за него отвечает. Проходя мимо двери Бена, за которой теперь установилась тишина, Сара с фотографической точностью вспомнила только что разыгравшуюся у нее на глазах сцену и ощутила новый прилив решимости. Она уедет и увезет Майкла с собой.

Страх и возбуждение волнами накатывали на нее. Вытащив небольшой чемодан из своего гардероба, Сара принялась наугад бросать в него одежду. Виноватая, перепуганная и взволнованная, она казалась сама себе уголовницей, убегающей с места преступления. Куда же им податься? Ах, если бы только Лорина вернулась из Европы! Они могли бы остановиться у нее. Ее родители, разумеется, тоже приняли бы Сару и Майкла с распростертыми объятиями, но ей не хотелось злоупотреблять их гостеприимством в отсутствие Лорины. Ну ничего, не страшно, они могут остановиться в отеле, по крайней мере на первое…

– Ты далеко собралась?

Сара вздрогнула, дернулась всем телом, хотя и не сомневалась, что он придет, даже ждала его. Бен стоял, уже одетый, заполняя собой дверной проем. Его мясистое лицо покрылось багровыми пятнами от гнева. А может, от еще не остывшей страсти?

– Я ухожу от тебя, – твердо ответила Сара. – И забираю Майкла с собой.

– Никуда ты не пойдешь.

– Я развожусь с тобой, Бен.

Он засмеялся:

– Черта с два! С какой стати?

– Супружеская измена. Наконец-то у меня есть свидетель: я сама.

Бен вошел в спальню, и, как всегда, в комнате сразу стало тесно от его массивного тела. Сара не поморщилась и не отступила. Но она обеими руками комкала ажурную нижнюю юбку, держа ее перед собой, словно щит. Сквозь зубы она спросила:

– Ты спал с ней все лето, пока я была в Ньюпорте?

– Не твое собачье дело. И спрячь подальше все эти тряпки, никуда ты не поедешь.

– Ты ошибаешься.

– Не имеет значения, что ты видела. Никто тебе не поверит.

– На этот раз я готова рискнуть и проверить это на практике.

Ей казалось, что покраснеть еще гуще невозможно, но Бену это удалось. Однако вместо того, чтобы заорать, как она ожидала, он выбрал другой путь.

– Ты хоть представляешь, какой разразится скандал, если все это выйдет наружу? Если тебе в самом деле так дорог Майкл, как ты говоришь, ты не станешь подвергать его этому.

Сара швырнула юбку на кровать.

– Проклятый лицемер! Тебе наплевать на чувства Майкла, и так было всегда. Тебя не интересует, как скажется скандал на твоем сыне, ты озабочен только тем, как бы тебе самому не пострадать. – Ее губы презрительно скривились. – Только представь себе, Бен: промышленный магнат, застигнутый собственной женой в постели с цыганкой-белошвейкой. Представляешь, как это понравится членам нью-йоркского клуба?

– Ах ты подлая сука…

Он двинулся к ней, и она отпрянула, вскинув перед собой руки для защиты.

– Если не хочешь скандала, мы можем прийти к соглашению, – торопливо вставила Сара, стараясь не заикаться. – Не надо устраивать сцен, мы можем тихо развестись в другом штате и выдвинуть любые причины, не упоминая об адюльтере. Если мы оба…

– И не надейся.

И опять гнев пересилил ее страх перед ним.

– Ублюдок! Проклятый лицемерный…

– Это кто тут лицемерный? – возмутился Бен, угрожающе стиснув кулаки. – Только попробуй поступить так со мной, Сара, и я тебя уничтожу! Я подам встречный иск с тем же обвинением!

– Ты о чем?

– Я все знаю про тебя и Макуэйда!

Вся кровь отхлынула от ее лица, колени подогнулись, ей пришлось присесть на край постели. Она могла бы все отрицать, но во второй раз подряд упустила этот шанс. От ужаса все в голове у нее перемешалась. Что все это значит? Как он сможет использовать против нее это новое оружие?

– Я давным-давно все знал, – продолжал Бен злорадным шепотом, растянув мясистые губы в улыбке. – Еще с лета.

Сара уставилась на свои руки, бессильно упавшие на колени. К горлу подкатывала тошнота.

– С лета, – тупо повторила она. – Ты знал еще с лета?

Они с Ташей друг друга стоили – поистине два сапога пара. Сара поразилась их бессовестной хладнокровной расчетливости. Ей хотелось выбраться из этой грязи.

– Ты недостоин своего сына, – сказала она тихо. – Я заберу его у тебя.

– Нет, это я заберу его у тебя.

– Привет, папа.

Бен повернулся кругом. Майкл робко улыбнулся отцу. Он стоял на пороге в походной курточке с нагрудными карманами и в широких брючках, собранных под коленом, в гетрах и башмачках, держа в руке свой чемоданчик.

– Гляди-ка! – весело воскликнул Бен. – Ты уже упаковал свои вещички, да?

– Да, сэр.

– Спускайся вниз и подожди меня там, – сказала Сара.

– Отличная мысль, – поддержал ее Бен. – Я сейчас спущусь.

– Ты тоже поедешь, папочка?

– Гм… видишь ли, планы немножко изменились. Твоя мама с нами не поедет; поедем только мы с тобой. Вместе.

– Нет, – невольно вырвалось у Сары. Отчаянно стараясь овладеть собой, она послала Майклу призрачную дрожащую улыбку.

– Спускайся вниз и подожди меня, – повторила она. – Нам с твоим отцом надо поговорить. Это займет несколько минут.

Майкл остался на месте.

– Прошу тебя, сынок…

Как раз в эту минуту Наташа появилась в дверях за спиной у Майкла.

– Отведи мальчика вниз, – приказал Бен, – и скажи, чтобы подали карету.

– Да, мистер Кокрейн.

Она хотела взять Майкла за руку, но он увернулся от нее.

– Мамочка?

Его светлые ресницы часто-часто вздрагивали: он изо всех сил старался не заплакать. Сара направилась к двери, но Бен заступил ей дорогу, не давая пройти.

– Живо, я сказал! – рявкнул он.

В ту же минуту Бен дотянулся одной рукой до открытой двери и захлопнул ее перед носом у сына.

Сара бросилась к двери, и Бен ударил ее по щеке. Оглушенная, она упала на постель, но ей хватило присутствия духа, чтобы не закричать: Майкл был еще близко и мог ее услышать. Она попыталась встать, но Бен склонился над ней, широко расставив ноги и тяжело дыша.

– Мне казалось, что мы давным-давно уже обо всем договорились. Ты никогда от меня не уйдешь. Однажды я уже забрал Майкла, чтобы преподать тебе урок, но теперь вижу, что он тебе впрок не пошел. На этот раз мальчишка уедет на долгое, очень долгое время вместе со мной и тетей Ташей, и ты не сможешь нам помешать. Ничего ты мне не сделаешь, ясно? Попробуй только мне навредить, попробуй только пискнуть, и я устрою так, что ты никогда его больше не увидишь.

– Ради всего святого, Бен, ты не можешь так поступить…

– Я это сделаю.

Он повернулся кругом, подошел к двери и рывком распахнул ее.

Сара вскочила, побежала следом и нагнала его в коридоре.

– Прошу тебя, умоляю, не надо.

Она схватила его за руку, стараясь остановить, задержать. Он грубо оттолкнул ее и пошел дальше. Через перила Сара увидела, что в вестибюле пусто: должно быть, Майкл уже на улице. Она бросилась наперерез Бену, преградила ему путь к лестнице, широко раскинув руки.

– Ты его не получишь! – истерически крикнула Сара, колотя мужа по груди кулаками, когда он натолкнулся на нее и начал теснить вниз по ступенькам.

– Хочешь, чтобы я сделал тебе больно? Ты этого хочешь, да, Сар-ра?

– Ты не можешь его забрать! Будь ты проклят… – Сара с криком бросилась на него всем телом, ее ногти оставили царапины у него на щеке. Она успела увидеть, как взметнулась его рука и обрушилась ей на лицо. Удар оглушил ее и с силой отбросил к стене. Она потеряла равновесие и упала – скатилась с последних шести ступенек и растянулась на полу в холле.

Она лишилась чувств, но ненадолго. Когда клубящееся вихрем серое облако перед глазами рассеялось, Сара различила склонившееся над собой, хмурое, как луна в тумане, лицо Бена и почувствовала его руки, вцепившиеся ей в плечи.

– Очухалась?

– Не увози его, Бен, – прошептала она еле слышно. – Прошу тебя, не забирай его у меня.

Он отпустил ее и присел на корточки.

– Ты не оставляешь мне выбора.

– Я тебя не оставлю, обещаю.

– А вдруг ты врешь? Не-е-ет, надо тебя проучить хорошенько. И это можно сделать только так.

– Бен…

Но он уже поднялся и начал отступать, пятясь задом, не сводя с нее глаз, пока не добрался до двери. На мгновение ей показалось, что сожаление затуманило его взгляд, погасив злобу. А потом он повернулся и ушел.

Сара медленно встала; ей пришлось прислониться к стене, чтобы снова не упасть. «Синяк на бедре, ушибленные ребра, шишка на голове, – механически отметила она, – ссадины на коленях, на ладонях, на локтях. Ничего серьезного». Хромая, сгибаясь на каждом шагу, она протащилась через холл к тяжелой входной двери и с трудом распахнула ее.

Карета как раз подкатила к тротуару, Наташа помогла Майклу забраться внутрь, потом села сама. Бен крикнул кучеру: «Центральный вокзал!» и тоже влез в карету. Сара сделала два шага на крыльцо и остановилась. Майкл увидел ее: его маленькое личико в окошке кареты казалось растерянным и испуганным, но он улыбнулся ей и помахал рукой. Она подняла руку, но губы у нее слишком сильно дрожали, и она не сумела улыбнуться в ответ. Экипаж отъехал.

Сара тотчас же повернулась и вошла в дом. Она добралась до телефона и с дрожью в голосе, которую не в силах была сдержать, дала оператору рабочий номер Алекса.

– Извините, мэм, номер не отвечает.

Ну да, разумеется, ведь сегодня суббота! На работе его нет. Если он вообще еще ходит на работу. Теперь она начала двигаться быстрее: прошла в свой тесный кабинетик, нашла записную книжку и дала уже новой телефонной барышне его домашний номер.

– Алло?

Ей показалось, что звонок разбудил его.

– Алекс, ты можешь мне помочь?

– Кто говорит? Сара?

Неудивительно, что он не узнал ее голоса: он казался чужим даже ей самой.

– Бен забрал Майкла, похитил его.

– Что?!

– Они поехали на Центральный вокзал – Бен, Майкл и Таша. Я должна их остановить, но я не могу одна. Алекс, ты можешь сюда приехать?

– Да.

– Если сумеешь найти кэб и подвезти меня, я думаю, мы сможем их остановить.

– Я уже еду. Буду, как только смогу.

– Спасибо.

Сара повесила трубку и поспешила наверх, чтобы одеться.

20

Алекс распахнул дверцу наемной кареты и соскочил на тротуар, не дожидаясь остановки экипажа. Взбежав по ступеням крыльца, он поднял руку, чтобы постучать, но в эту самую минуту дверь открылась изнутри: Сара ждала его появления, глядя через боковую створку эркерного окна.

– Слава богу, – воскликнула она. Он подхватил ее под руку, когда она, не говоря ни слова, устремилась к экипажу, и удержал на месте, а другой рукой коснулся ее лица.

– Боже праведный, что он с тобой сделал?

– Я упала, – машинально соврала она. Но нет, хватит вранья, пора сказать ему правду.

– Он меня ударил, и я упала с лестницы. Идем, – умоляюще попросила Сара, не слушая его проклятий, – нам надо спешить. Честное слово, со мной все в порядке. Ну идем же!

Она дернула его за руку и потянула за собой к карете, сама дала вознице адрес: «Центральный вокзал, как можно скорее!» – и забралась внутрь. Алекс вскочил за ней следом, кэб дернулся и покатился.

Они сидели друг напротив друга, наклонившись вперед и держась за руки.

– Я чуть было не уехала без тебя, – призналась Сара. – Тебя не было целую вечность!

– Я бы прибыл раньше, но мы поехали по Шестой авеню вместо Пятой, думали, так будет быстрее, а вместо этого наткнулись на толпу.

– Толпу?

– Профсоюз железнодорожников пикетирует движение надземного метро по всей Шестой авеню, проехать невозможно. – Алекс крепко сжал ее руки. – Сара, расскажи мне, что случилось.

– Все произошло так быстро… Я сказала Бену, что ухожу от него.

– Почему?

Самый очевидный ответ никуда не годился, потому что ничего не объяснял, сообразила Сара.

– Сегодня утром я застала его с Ташей. В постели. Полагаю, это тянется уже довольно давно. Вот почему он хотел убрать меня из дому на все лето.

Алекс начал что-то говорить, но она отрицательно покачала головой.

– Нет, это в общем-то не имеет значения. Я не поэтому от него ушла. То есть это, конечно, тоже сыграло свою роль, это меня подтолкнуло. И все-таки… мое решение даже нельзя назвать решением в полном смысле слова. Я никогда сознательно не задумывалась о том, чтобы его оставить. И вдруг все случилось само собой – я это сделала и сразу поняла, что поступаю правильно. Но в то же время… о господи, Алекс, смотри, что я наделала, – с тоской прошептала Сара.

Ему невыносимо больно было смотреть на ее руки в кровоточащих ссадинах, на синяк у нее на лбу, темнеющий на глазах.

– Послушай меня: что бы ни случилось, ты поступила правильно. Ты должна была оставить его, Сара. Сара лишь уставилась на него слепым от горя взглядом. Если она потеряет Майкла, то о последствиях своего сегодняшнего поступка ей придется сожалеть до конца своих дней, с горечью думала Сара. Она выглянула в окно кареты. Они как раз поворачивали с 34-й улицы на Парк-авеню.

– Почему мы так медленно едем? Что происходит?

Алекс поднялся, открыл дверцу, встал одной ногой на подножку и высунулся наружу, вглядываясь в северном направлении, но так ничего и не смог разглядеть, кроме карет, повозок, фургонов, телег, которыми улица была забита и впереди, и позади них. Все эти экипажи двигались с черепашьей скоростью, замирая через каждые несколько шагов.

– Вам что-нибудь видно? – спросил он у возницы.

– Что-то их там задерживает, – лаконично ответил тот. – А что – не знаю.

Алекс снова сел и захлопнул дверцу.

– Что он сказал?

– Он ничего не знает.

Увидев, как она стискивает пальцы и покусывает нижнюю губу, он попытался ее успокоить.

– Бен наверняка застрял в той же пробке, – сказал Алекс. – Не волнуйся, Сара, мы найдем его.

Сара его почти не слушала.

– Когда Бен увез Майкла в прошлый раз… помнишь, я тебе говорила?

– Помню.

– В тот раз он увез Майкла в охотничий лагерь в дальнем конце Лонг-Айленда. Но он слишком хитер: он не поедет дважды в одно и то же место. Если только нам не удастся перехватить их до отъезда, я даже не буду знать, где искать.

Это было не единственное, чего она не знала: например, она понятия не имела, куда бежать, если они наконец доберутся до Центрального вокзала. В каком направлении им двигаться – на Гарлемскую платформу, на Нью-Хейвен, на Лонг-Айленд или…

– Мы их найдем, – упрямо повторил Алекс.

– Я этого не вынесу.

Сара готова была выпрыгнуть на мостовую и идти пешком – уж конечно, это было бы быстрее, чем вот так ползти улиткой, выматывая себе нервы! – но всякий раз карета внезапно дергалась вперед, наполняя ее душу новым безумным взрывом надежды. Несколько минут спустя они пересекли 38-ю улицу, и тут карета окончательно остановилась. Кучер что-то прокричал; Алекс выпрыгнул наружу.

– В чем дело?

– Дальше не проехать. Я здесь поверну, надо выбираться отсюда. Похоже, эти забастовщики запрудили всю Третью авеню и 42-ю улицу до самого вокзала. Нам туда не добраться.

Сара услышала и вышла из кареты, присоединившись к Алексу.

– В таком случае мы пойдем пешком.

Алекс расплатился, догнал ее и взял под руку. Ему хотелось привести ей тысячу доводов, убедить ее, что ей следовало бы повернуть назад, но он почел за благо промолчать, понимая, что все бесполезно. На 39-й улице тротуар оказался почти таким же запруженным, как и мостовая, причем навстречу им двигалось не меньше народу, чем проталкивалось в том же направлении, что и они сами.

– Что происходит? – спросил Алекс у хорошо одетого господина, уступившего им дорогу.

– Забастовка! Вы не сможете попасть на 42-ю улицу, там наемные штрейкбрехеры гонят всех обратно на Парк-авеню и на Лексингтон. Вход в туннель Мюррей-Хилл заблокирован, так что пробраться на вокзал невозможно. Говорю вам, туда нельзя, не пройдете! – крикнул он им вслед, когда Сара снова двинулась вперед, а Алекс поспешил за ней.

Сара лихорадочно обводила глазами улицу в поисках кареты Кокрейнов. Вдруг она возвращается в южном направлении?

– Серая карета с коричневой отделкой, – твердила она Алексу.

Но кареты нигде не было видно. Патрульный фургон, забитый полицейскими и сопровождаемый воем сирены, прогрохотал на север по встречной южной полосе. Толчея на тротуаре стала невыносимой; Алекс притянул к себе Сару и крепко взял ее под руку.

– Ты должна, вернуться.

Ему приходилось чуть ли не кричать, чтобы быть услышанным в стоящем вокруг гвалте. Какой-то мужчина, бежавший мимо, сильно толкнул его в плечо, а он сам при этом едва не сбил с ног Сару. Она сумела сохранить равновесие и продолжила путь вперед, таща Алекса за собой, протискиваясь во все открывающиеся в людской давке лазы и щели.

– Ты же слышала, что сказал тот человек, – пытался вразумить ее Алекс. – Вокзал закрыт. Это значит, что Бену тоже туда не добраться. Если там штрейкбрехеры, значит, обязательно будут драки. Позволь мне отправиться туда одному. Ты можешь пройти по 40-й улице на Пятую авеню и вернуться домой. Сара, прошу тебя…

– Нет, я сама должна его найти. Должна. Непременно должна.

Больше она ничего не желала ни говорить, ни слушать, поэтому Алекс сдался.

– Давай пойдем по мостовой, – предложила Сара, дергая его за руку.

Не выпуская ее руки, он сошел следом за ней с тротуара. Она оказалась права: на проезжей части было безопаснее. Толкотня на тротуаре все больше напоминала потасовку.

На неровной булыжной мостовой Сара подвернула ногу в сапожке на высоком каблуке, сделала несколько ковыляющих шагов, но вскоре боль утихла. Издалека доносились громкие крики, но что происходит впереди, понять было невозможно: вся улица была загромождена экипажами. Внезапно толпа пешеходов хлынула с тротуара на проезжую часть огромной беспорядочной волной, а секунду спустя изо всех окон деревянного дома, выходившего фасадом на улицу, показались ярко-оранжевые языки пламени.

– Поджигатели, – догадался Алекс, с удвоенной силой прокладывая себе дорогу в немыслимом людском месиве.

Сара потеряла шаль; еще минута – и с ее волос слетела шляпа. Людские вопли смешивались с пронзительным ржанием перепуганных лошадей. Обезумевшие животные вскидывались на дыбы и панически дергали постромки безнадежно застрявших карет и повозок. Непрерывно и бестолково завывали сирены. Никто больше не соблюдал разделительных полос; полицейские фургоны, тщетно пытавшиеся пробиться на север сквозь бунтующую толпу, застряли в пробке наравне со всеми остальными экипажами.

В нескольких шагах впереди Сары и Алекса двое мальчишек возрастом чуть постарше Майкла швыряли кирпичи в толпу с крыши трехэтажного ресторана. Люди высовывались из окон, влезали на телеграфные столбы, толпа, зажатая между двумя тротуарами, металась из стороны в сторону.

– Нам не пробиться! – крикнул Алекс, обеими руками схватив Сару за плечи. – Тебе надо поскорее выбраться отсюда!

Сара яростно замотала головой.

– Там же Майкл! А если он ранен? – закричала она в ответ.

Вдруг Алекс схватил ее еще крепче и шарахнулся в сторону, одновременно поворачиваясь вокруг своей оси и увлекая ее за собой. Через секунду она увидела, как какой-то мужчина в одной рубашке без сюртука размахнулся фанерным плакатом на деревянном шесте и обрушил его на плечо Алексу. Алекс коротко вскрикнул. Когда пикетчик с обезумевшим взглядом снова вскинул свой плакат, чтобы кого-то ударить, в уме у Сары запечатлелись выведенные на фанере слова: «Долой продажных боссов».

Алекс опять развернулся кругом, пошире расставив ноги и заслоняя Сару своей спиной, но толпа уже вклинилась между ним и драчливым пикетчиком, плакат обрушился на голову кому-то еще, а затем и сам бунтовщик скрылся из виду. Когда Алекс обернулся, Сары уже не было.

Она ясно видела его всего в шести футах от себя – он был на голову выше всех, кто его окружал, – но с таким же успехом их могло разделять и шестьдесят футов и даже шестьдесят миль: сквозь плотно стиснутые в давке тела невозможно было пробиться.

– Алекс! Алекс!

Он не слышал. Когда он обернулся, Сара не смогла даже поднять руку в сумасшедшей толкучке, чтобы подать ему знак. Холодок подступающей паники змейкой скользнул у нее по спине. Она изо всех сил толкала монолитную движущуюся стену людских тел, оттеснявшую ее назад, назад, назад, но это было бесполезно. Она сама себе напоминала щепку, подхваченную и несомую бурным водным потоком.

Запряженный лошадьми экипаж лежал, опрокинутый набок, прямо на тротуаре; взобравшийся на него мужчина швырял вывороченными из мостовой камнями в полицейских, которые окружили его с поднятыми дубинками. Толпа кинулась на помощь товарищу, и Сару потащило следом за всеми, она ничего не могла поделать. Вот над ней нависло красное, взмокшее от пота лицо полицейского в шлеме, его дубинка взметнулась в воздухе у нее над головой. Сара завизжала от ужаса; он заметил ее, повернулся на ходу и с размаху опустил дубинку на плечо какого-то парнишки, оказавшегося рядом с ней.

Лошади, впряженные в еще один полицейский фургон, били копытами и взвивались на дыбы так близко от нее, что Сара слышала их разгоряченное дыхание, видела оскаленные зубы и закатившиеся от ужаса глаза. Чьи-то руки тянулись ухватить упряжь. Первого полисмена, спустившего ноги из фургона, вытащили силой и окружили. Другие полицейские выскакивали из фургона, спеша на помощь товарищу, удары дубинок сыпались направо и налево. Толпа засвистела и заулюлюкала, со всех сторон в стражей порядка полетели кирпичи и палки.

Что-то ударило Сару между лопаток, она споткнулась, упала на одно колено, дыхание застряло у нее в груди. Отталкиваясь обеими руками от булыжной мостовой, она попыталась подняться, но тут сквозь крики и свист загремели ружейные выстрелы. Толпу охватила паника. Чье-то острое колено врезалось ей в плечо, и она опять потеряла равновесие. Кричать она не могла, да это все равно не помогло бы. Нога в сапоге ударила ее в бедро. Сара упала, перевернулась на спину и вскинула руки, чтобы закрыть лицо. – Эй, леди, поднимайтесь!

Она открыла глаза и увидела протянутую к ней мужскую руку, громадную, как медвежья лапа. Сара ухватилась за нее обеими руками. Чернокожий великан легко вздернул ее на ноги. На груди у него блестел большой круглый значок, гласивший: «Нет грабительским поборам. Носильщики солидарны с машинистами».

– А ну-ка, леди, живо уносите отсюда ноги! – добродушно прикрикнул он на нее.

Но она вырвалась из его рук, когда он попытался вывести ее подальше от обезумевшей толпы, и прокричала в ответ:

– У меня там сын, я должна его найти!

Снова послышались выстрелы. Ее чернокожий спаситель вздрогнул, крикнул на прощание: «Желаю удачи!» – и бросился бежать.

При первых же звуках выстрелов толпа начала редеть, но кучки людей все еще жались в парадных, выкрикивая ругательства в адрес полиции и швыряя камнями при любой возможности. Прихрамывая, в разорванном платье, с растрепавшимися волосами, Сара упорно пробиралась на север.

Толпа схлынула, зато теперь можно было хорошо рассмотреть страшные последствия бунта. Сломанные плакаты, камни и кирпичи, обломки досок валялись на мостовой, а все тротуары были засыпаны битым стеклом. Подожженная телега с углем дымила, заволакивая всю улицу слоем едкой сажи; отчаянное, надрывающее душу ржание запутавшихся в постромках лошадей доносилось со всех сторон.

Сара обвела взглядом широкий перекресток 41-й улицы, не зная, куда идти. В двадцати шагах впереди себя она увидела мужчину в рубашке и порванном жилете. Он стоял к ней спиной, но она узнала его по высокому росту, развороту плеч и каштановым волосам с выгоревшими светлыми прядями.

– Алекс!

Он обернулся, и мучительная тревога у него на лице сменилась непередаваемым облегчением. Они сошлись посреди улицы, не замечая бегущих мимо людей, не слыша окриков полицейских, приказывающих всем очистить улицу.

– Ты нашел его? – безнадежно спросила Сара. Алекс решил умолчать о том, что видел.

– Пока еще нет, – ответил он. – Они, должно быть, вернулись назад.

– Но нам надо посмотреть и проверить!

– Хорошо.

Он взял ее под руку, и они вновь начали пробираться сквозь остатки бегущей в противоположном направлении толпы. Сара первая заметила карету Кокрейнов, лежавшую на боку на углу Парк-авеню, прямо у входа в устричный ресторан. Измученные, покрытые пеной лошади стояли смирно, поводья свисали до земли. Пятеро мужчин, присев на корточки рядом с каретой, пытались приподнять ее за край крыши, лежавший на тротуаре. На счет «три» все они вскинулись кверху. Тяжелый экипаж поднялся на двух колесах, покачнулся и опустился на остальные два, слегка пружиня рессорами. Сара выпустила руку Алекса и бросилась вперед.

– Отойдите назад, леди, там кто-то есть, – предупредил полисмен, стараясь ее схватить. Она увернулась и крикнула:

– Майкл!

Еще один полисмен рванул на себя заклинившую дверцу, и она распахнулась. Из кареты выглянул Майкл. Бледный, испуганный, он прятался на полу между сиденьями.

– Мама!

Мальчик выбрался из кареты без посторонней помощи и побежал к ней. Сара упала на колени посреди мостовой, не в силах сказать ни слова. Майкл налетел на нее и едва не опрокинул навзничь; она обхватила его обеими руками с неистовой силой, и они дружно ударились в слезы. Алекс стоял рядом, глядя, как они обнимаются, рыдают, укачивают друг друга.

– Эй, там еще кто-то есть! Тяжелый, черт, а ну-ка, кто-нибудь, помогите мне.

Сара подняла голову, смахивая слезы, и увидела, как Алекс и два полицейских возвращаются к карете. Майкл, давясь слезами, проговорил:

– Там папа. Ему очень плохо. Тетя Таша выпрыгнула на ходу и убежала, мамочка, но папа мне велел сидеть смирно и не высовываться. Он сказал, что в карете безопаснее.

Как раз в эту минуту мужчины вытащили Бена из кареты и уложили на тротуар рядом с открытой дверцей. Сара медленно поднялась на ноги, все еще держа Майкла за руку. Они вместе подошли к неподвижно распростертой на земле фигуре и присели рядом.

– Это ваш муж, мэм?

Она кивнула. Полицейский больше ничего ей не сказал, но сделал Алексу знак над ее плечом, кратко и безнадежно тряхнув головой.

– Папа? – с запинкой спросил Майкл и робко коснулся руки отца.

Сара посмотрела вниз на Бена. Он был неестественно бледен, его лицо покрыла испарина, он прижимал ладонь к груди.

– Сара?

Сара накрыла его руку своей и склонилась над ним. Глаза у него слезились, он часто моргал.

– Я не хотел далеко уезжать, – прохрипел он задыхающимся шепотом. – И я… на этот раз не стал бы его прятать так долго.

Сара промолчала.

– Прости насчет Таши. Черт, это было… – Бен с трудом качнул головой, – …глупо, – признался он наконец.

– Не надо разговаривать, Бен. Побереги силы.

Свободной рукой он сделал слабый нетерпеливый жест; на секунду прежнее воинственное выражение промелькнуло в его глазах, но сил хватило только на шепот.

– Будут проблемы с деньгами…

– Ничего страшного.

– Большие проблемы. Может, придется кое-что продать…

– Не надо разговаривать, Бен.

– Может, ты и не будешь миллионершей, но все равно богачкой останешься.

Он засмеялся, но смех тут же перешел в мучительный надсадный кашель.

Сара подняла голову. Стоявший рядом с ней полисмен наклонился и сказал:

– Карета «Скорой помощи» уже в пути, мэм.

Бен обессиленно умолк, его лицо, покрытое липким потом, посерело. Майкл плакал, прижимаясь к матери. Он протянул руку и робко дотронулся до отца одним пальцем, но тотчас же в страхе отшатнулся. Сара наклонилась ближе к Бену и что-то прошептала ему на ухо. Бен судорожно глотнул ртом воздух и перевел взгляд на сына.

– Майкл.

– Сэр?

Губы Бена задвигались, но с уст его не слетало ни звука. Сара затаила дыхание, изо всех сил стискивая руку мужа.

– Майкл… – попытался он еще раз. – Я тебе никогда не говорил…

Теперь его дыхание превратилось в глухое бульканье где-то глубоко в груди, а губы посинели.

– Да, сэр? – дрожащим голосом спросил Майкл сквозь слезы.

Наконец Бен сумел выговорить, что хотел:

– Я люблю тебя… Всегда любил…

Осунувшееся личико Майкла преобразилось.

– Правда, папочка? Правда?

Но Бен не ответил; его ресницы дрогнули, глаза закатились глубоко под веки, прерывистое дыхание окончательно пресеклось. Он уже не услышал, как Майкл сказал: «Я тоже люблю тебя, папа». Он уже вообще больше ничего не слышал.

21

– Миссис Уиггз? Вы дома?

Алекс просунул голову в дверь, которую его квартирная хозяйка всегда оставляла приоткрытой, хотя друзья и постояльцы неоднократно предупреждали ее, что кто угодно может войти и украсть все ее сбережения, и заглянул в тесную гостиную. Огромное количество мебели, безделушек, побрякушек, но самой миссис Уиггз нигде не было видно.

– Александр? – раздался голос из-за бисерного занавеса, отделявшего гостиную от кухни.

– Да, мэм.

Через минуту миссис Уиггз появилась из-за занавеса, суетливо вытирая руки о фартук. Широкая улыбка на ее розовой пухлощекой физиономии мгновенно угасла, как только она увидела чемодан на полу у двери.

– Нет, я сейчас умру! Он действительно собирается это сделать! – трагически воскликнула она, всплеснув руками и ссутулив заплывшие жиром плечи. – Трястись в поезде в самый Сочельник – это же надо такое придумать! Нет, бог мне свидетель, разума у вас не больше, чем у блохи.

– Вы скорее всего правы. Но в моем билете указано: «24 декабря, 18.37». Так что по всему выходит – мне надо ехать.

Миссис Уиггз громко и презрительно прищелкнула языком, выражая таким образом свое возмущение.

– Ну, ясное дело, никто и никогда на этом белом свете раньше не менял билета на более удобную дату. Я уверена, что в билетной кассе даже слыхом не слыхивали ни о чем подобном!

Алекс улыбнулся и пожал плечами, но в спор вступать не стал, по опыту зная, что состязаться в сарказме с миссис Уиггз ему не по плечу.

Она дернула головой в сторону чемодана.

– Это и есть весь ваш багаж?

– Все остальное я уже отослал.

– Гм. В этот чемоданчик не поместится нижнее белье для канарейки.

Он усмехнулся.

– Хватит ворчать, давайте простимся по-хорошему. Я хотел бы запомнить вашу улыбку, а не хмурый взгляд.

К его несказанному удивлению, глаза его квартирной хозяйки вдруг наполнились слезами. Алекс и сам был растроган, но за ней ему было не угнаться. Она решительно вытерла щеки и протянула ему грубоватую натруженную руку для пожатия.

– Ну что ж, как говорится, уходя – уходи.

Алекс тепло пожал ей руку обеими руками.

– Я вам напишу, когда устроюсь. Сообщу свой новый адрес.

– Как хотите.

– А вы мне напишете в ответ?

– Там видно будет.

– Это были прекрасные пять лет. Такой квартирной хозяйки, как вы, у меня уже никогда не будет.

– Уж это точно.

Он изогнул бровь.

– Ну признайтесь честно: вы тоже будете по мне скучать.

– Вот еще! Я об одном жалею: что вы не укатили два месяца назад, как собирались. Я тогда смогла бы удвоить квартплату и сейчас уже была бы богатой женщиной.

Улыбка Алекса напряженно застыла. Да, дела обернулись так скверно, что ему и вправду следовало бы уехать еще два месяца назад.

– Ладно, по крайней мере теперь у вас есть работа, хоть не на пустое место поедете. Я вам так скажу: работа – это уже кое-что, – неохотно признала она.

– Это вы верно подметили. Сам не понимаю, когда и как я обзавелся скверной привычкой питаться регулярно и спать под крышей.

По правде говоря, он был взволнован и возбужден в предвкушении своей новой работы. Благодаря (уже в который раз!) вмешательству профессора Стерна его пригласили принять участие в конкурсе на проектирование здания в университетском городке Беркли. Он выиграл конкурс и получил контракт, пусть и скромный в финансовом отношении, но это только начало.

Голова у него пухла от творческих идей, ему не терпелось приступить к работе. У него даже возник план нанять чертежника к себе в помощники: пусть это будет первый компаньон в новой фирме «Макуэйд и компания».

Алекс сунул руку в карман и вытащил плоскую продолговатую коробочку.

– Счастливого Рождества, – сказал он, протягивая ее миссис Уиггз.

Нахмурившись еще глубже, она взяла коробочку с такой опаской, словно там могли быть пауки.

– Боже праведный, это еще что такое? Мне что же, прямо сейчас ее открывать?

– Ну вы же не хотите оскорбить меня в лучших чувствах!

– Гм.

Миссис Уиггз подняла крышку и уставилась на желтый и мягкий, как масло, кашемировый шарф, который он для нее выбрал. Она молчала так долго, что Алекс решил, будто подарок ей не понравился. Он твердо уверился в своем предположении, когда она наконец подняла глаза, вновь наполнившиеся слезами, и сказала:

– Ну все, это конец.

– Вы можете его вернуть. Я купил его в универмаге «Бакли». Я уверен, они…

– Да замолчите же!

Один из многочисленных столиков, загромождавших гостиную, был завален пакетиками в ярких обертках. Подойдя к нему, миссис Уиггз выбрала среди множества других подарков квадратную коробку в красной фольге и сунула ее Алексу прямо в руки.

– Вот. Счастливого Рождества вам тоже.

– Я должен открыть его прямо сейчас?

Миссис Уиггз была скупа на улыбки, и каждую из них следовало ценить на вес золота:

– А может, вы хотите получить хорошего пинка на прощание? – осведомилась она. Алекс открыл свой подарок.

– Ну и ну, – присвистнул он. – Вот что значит «Великие умы мыслят одинаково».

– Вам нравится?

Он вытащил из коробки желтый вязаный шарф и обмотал его вокруг шеи.

– Я в восторге.

– Я его уже почти связала, когда до меня дошло, что в Калифорнии он вам не понадобится. Там слишком жарко.

– Нет, вы ошибаетесь. В Сан-Франциско как раз подходящая погода для ношения шарфов. Нет, ей-богу, – добавил Алекс, перехватив ее скептический взгляд, – там по полгода холода стоят, как у ведьмы под левой сиськой.

– Негодный мальчишка!

Домохозяйка стукнула его кулаком по плечу, сделав вид, что шокирована его словами. Это была их традиционная игра, ритуал, отработанный годами.

– Большое вам спасибо. Я буду вспоминать вас всякий раз, как его надену.

– Так я вам и поверила!

Алекс обхватил обеими руками ее грузное, расплывшееся тело и крепко обнял.

– Никто, кроме вас, никогда не называл меня «негодным мальчишкой», – признался он, вдыхая вечно витавший вокруг нее запах ванили. – Мне это нравится. Звучит очень по-домашнему.

Миссис Уиггз оттолкнула его, нащупывая в кармане фартука носовой платок.

– Ну что ж, поезжайте. Вы же сказали, в шесть тридцать с чем-то, разве не так? Вам лучше поспешить, если вы хотите сесть в поезд с кучей чужих людей накануне Рождества.

Она высморкалась и бросила на него сердитый взгляд:

– Берегите себя.

– Да уж конечно.

Алекс попятился к двери, чувствуя, что сейчас заплачет вместе с ней.

– Я вам напишу.

Миссис Уиггз отмахнулась. Нос у нее стал рубиново-красным.

– Прощайте, миссис Уиггз.

– Ну идите же!

Алекс послал ей прощальную улыбку. Он был уже в прихожей, на полпути к входной двери, когда она снова его окликнула.

– Мэм?

– Смотрите, Александр, постройте там побольше красивых домов, вы меня слышите?

Он в ответ торжественно поклонился, хотя и не удержался от улыбки.

– Да, мэм. Именно этим я и собираюсь заняться вплотную.

Миссис Уиггз снова помахала на прощание и скрылась за своей дверью, как всегда, оставив ее полуоткрытой.

Снаружи, в уже сгущающихся ледяных сумерках опять повалил снег. Алекс прошел по Десятой улице до Шестой авеню в поисках кэба. Он и без того чувствовал себя подавленным, а возбужденная толпа пешеходов в теплых пальто, запрудившая в этот рождественский вечер засыпанные снегом тротуары, заставила его еще больше помрачнеть. Каждый спешил к какой-то радостной, желанной цели, каждому не терпелось добраться до места назначения поскорее.

Алекс проводил взглядом не менее дюжины наемных экипажей: все они были заняты пассажирами. Потуже затянув на шее только что полученный в подарок шарф, он решительным шагом направился в обратную сторону от центра города в надежде найти свободный кэб на Четырнадцатой улице, но прошел мимо, невольно увлекшись мигающими огоньками ярмарочных киосков с сувенирами, растянувшихся на четыре квартала от модного магазина «Мэйси» до универмага «Зигель-Купер».

Даже самые безвкусные и бесполезные на первый взгляд предметы, умело расставленные среди присыпанных снегом еловых веток и освещенные керосиновыми лампами, в этот вечер выглядели привлекательно. Уличные торговцы объявляли скидки, торопясь в последний момент продать бронзовые пресс-папье, миниатюрные изображения статуи Свободы, носовые платки, дешевые браслеты и шоколадные наборы. В морозном воздухе витал запах остролиста и печеных каштанов. Двое членов Армии спасения били в барабан и в тамбурин на углу 20-й улицы, призывая прохожих пожертвовать что-нибудь в пользу неимущих.

– Игрушечный поезд для вашего малыша?

Алекс покачал головой в ответ на вопрос старика, стоявшего за прилавком, обтянутым зеленым сукном, но невольно остановился, чтобы полюбоваться искусно выполненной конструкцией из вагончиков, скользивших по рельсам, проложенным среди зеленых холмов из папье-маше, крошечных металлических деревьев и заборчиков, за которыми виднелись фигурки животных. Старик то и дело стряхивал с игрушки снег метелкой из петушиных перьев.

– Точно не хотите? Обрадовали бы малыша в рождественское утро.

– Нет, спасибо, у меня нет малыша.

– Бьюсь об заклад, что есть! Если не свой, так знакомый, – крикнул продавец ему вслед.

Алекс продолжил путь, но на следующем углу снова остановился, да так внезапно, что шедшая сзади женщина налетела на него всем весом.

– Извините, – пробормотал он, неотрывно глядя на крупные снежинки, кружащиеся серебристым нимбом вокруг уличного фонаря.

Справа от него находился защищенный навесом вход в отель «Каннингем». Внушительный швейцар, напоминавший в своей темно-синей униформе с эполетами адмирала в отставке, окинул его доброжелательным взглядом.

– В вестибюле есть телефон? – спросил Алекс.

– Да, конечно.

Багровая ирландская физиономия привратника расплылась в довольной ухмылке, когда Алекс протянул ему доллар. Он широко распахнул дверь перед щедрым клиентом и крикнул ему вслед: «Веселого вам Рождества!», пока тот спешил по красному ковру к стойке администратора.

Телефон, объяснил ему клерк, находится в другом конце вестибюля, в нише за горшками с папоротниками. Алекс направился туда и увидел, что у столика с аппаратом сидит лысый господин с длинными белыми усами, что-то горячо объясняющий в трубку. Сердце у Алекса упало – он решил, что это надолго. Но говоривший вдруг поднялся на ноги, прокричал невидимому собеседнику:

«Ладно, увидимся у Гофмана через десять минут!» – и отошел от телефона. Проходя мимо Алекса, он на ходу бросил:

– Извините, счастливого Рождества.

Алекс сел и взял все еще теплый наушник.

– Номер, пожалуйста? – спросил любезный голос телефонистки.

– Шесть-один-четыре-один.

– Минуточку, соединяю. Счастливого вам Рождества.

– Я тебя не понимаю, Сара. Уж в чем, в чем, а в ханжестве тебя никак нельзя заподозрить.

– Ханжество тут совершенно ни при чем.

– Правильно, я о том и говорю. Но тогда в чем же дело? Ты ничего не желаешь объяснить. Если бы я могла понять, я бы тебе посочувствовала.

– Лорина, прошу тебя, давай не будем продолжать этот разговор.

Ей хотелось ответить резче, например: «Я в твоем сочувствии не нуждаюсь» (эти слова так и вертелись у нее на языке!), но она удержалась и вместо этого указала на сервировочный столик:

– Хочешь еще кофе?

– Нет. Ладно, намек понятен, я умолкаю.

– Вот и хорошо.

– И все-таки я считаю, что ты ведешь себя глупо. Если ты его любишь…

Сара встала, пересекла гостиную и демонстративно уселась в самом дальнем кресле. Скорчив гримаску, Лорина запустила пальцы в свои короткие каштановые волосы, ее огромные зеленые глаза виновато блеснули.

– Могу я сказать еще одну вещь?

– По правде говоря, мне…

– Только одну, а потом больше ни слова. Не отвергай такую возможность сгоряча, Сара. Подумай о ней – не сейчас, а когда-нибудь в будущем. Только не надо ждать целую вечность. Подумай о том, что ты так поступаешь только по привычке.

– Что это должно означать? Хотя нет, можешь не отвечать, я даже слушать не хочу. Все, Лорина, ты сказала «одну вещь», а теперь давай переменим тему. Как тебе нравится твоя новая квартира?

Бросив на подругу проницательный взгляд, Лорина заговорила о другом:

– Разумеется, я от нее в восторге. Ты бы поняла, в чем дело, если бы зашла на нее взглянуть.

– Я как раз собиралась. Я скоро приду, обещаю.

– А почему бы не завтра? Хотя нет, завтра же Рождество, мне придется навестить маму. Послезавтра? Приходи на ленч. Возьми с собой Майкла.

– Мы с удовольствием придем.

– Отлично!

Внезапно оживленное личико Лорины стало серьезным.

– Ты должна мне кое-что сказать, Сара. Только честно. Ты считаешь, что я плохая?

– Почему я должна так считать?

Но она прекрасно знала, что имеет в виду Лорина. Четыре недели назад, после возвращения из Парижа, ее подруга оставила родительский кров и поселилась в художественной мастерской, арендованной в западной части города. Утвердившись в своем независимом положении, Лорина принялась открыто пропагандировать свободную любовь и избирательное право для женщин, принимала в одиночку визитеров-мужчин, водила дружбу с гомосексуалистами богемного толка и рисовала шокирующе громадные полотна в неоимпрессионистском стиле с изображением обнаженной натуры. В последнее время она стала даже поговаривать об отказе от христианства и об обращении в буддистскую веру. Сара снисходительно улыбнулась и взглянула на Лорину с таким видом, словно та приходилась ей даже не дочкой, а внучкой.

– Нет, я не считаю, что ты плохая. Просто я думаю, что ты срываешь цветы удовольствия, пока можешь.

Лорина виновато усмехнулась.

– Но иногда я беспокоюсь за тебя, – продолжала Сара. – Я боюсь, что ты можешь пострадать.

– Подумаешь! Ну, допустим, я пострадаю, ну и что? – беспечно отмахнулась Лорина. – Жизнь слишком коротка, нельзя сидеть сложа руки и ждать, пока она преподнесет тебе подарок. Если хочешь быть счастливой, надо самой что-то делать.

Не желая снова втягиваться в прежний спор, Сара промолчала. Лорина вздохнула, опершись подбородком на сплетенные пальцы.

– Ты теперь сама себе хозяйка, можешь жить, как тебе заблагорассудится. Ты богата до неприличия и совершенно свободна. Ты хоть понимаешь, как крупно тебе повезло, Сара?

– Я предпочитаю вести самую что ни на есть тихую и уединенную жизнь.

– Это мне известно. Да, кстати, – вдруг спохватилась Лорина, – тебе удалось подписать контракт на дом?

Сара кивнула. Некие мистер и миссис Юстас Тэрнбулл, пара свежеиспеченных толстосумов, предложили за особняк в Нью-Йорке неслыханную, по ее мнению, сумму. Теперь Сара могла заплатить все, что Бен задолжал за строительство «Эдема», и у нее еще осталось с лихвой на скромный дом для них с Майклом, который она присмотрела на южной стороне Центрального парка.

«Вложения Бена в недвижимость, – подумала она, – помогут оплатить остальные его долги, возникшие главным образом из-за крушения его мясной империи». Так что в одном отношении Бен оказался прав: она больше не была миллионершей, но осталась вполне состоятельной женщиной.

– Вот и отлично: теперь ты можешь вплотную заняться поисками нового жилья. От мисс Эминеску в последнее время не было никаких вестей?

– Нет, больше ничего, с тех пор как я получила ее письмо. Вряд ли она снова объявится.

Лорина в недоумении покачала головой.

– Как знать! Видит бог, нахальства ей не занимать!

Сара считала, что «нахальство» – это еще слишком мягко сказано. Через две недели после смерти Бена Таша прислала ей письмо, написанное слабой, дрожащей рукой. В качестве обратного адреса была указана больница Милосердия. Она сообщала, что обе ноги у нее сломаны, есть внутренние повреждения, которые раньше времени сведут ее в могилу; она только-только начала приходить в себя после тяжелой раны на голове, а ее лицо обезображено навсегда. Она прекрасно понимает, что Сара никогда не простит ей того, что после долгой и изнурительной борьбы с собой она все-таки поддалась слабости и уступила настойчивым домогательствам мистера Кокрейна. Но если в сердце у Сары осталась хоть капля сострадания, именно сейчас настал момент его проявить: у Наташи совсем не осталось денег, и хотя она так слаба, что едва может поднять голову с подушки, доктора заявили ей, что она должна уплатить им четыреста долларов или немедленно покинуть больницу.

Все это звучало не слишком правдоподобно, но, несмотря на свое глубочайшее отвращение к Наташе, Сара не могла остаться равнодушной к ее беде. Поэтому она позвонила в больницу. Мисс Эминеску? Да, была у них такая пациентка. В чем заключались ее увечья? Вывихнутая лодыжка, синяки и ушибы, порез на лбу, от которого может остаться след. Неделю назад она выписалась.

– Как ты думаешь, что она теперь будет делать? – спросила Лорина.

– Кто знает? Не сомневаюсь, она как-нибудь выкарабкается. Я о ней больше не вспоминаю.

На самом деле Сара была не так равнодушна, как хотела бы показать. Но она никому – даже Лорине! – не могла рассказать о том, как Таша шантажировала ее; омерзительные подробности случившегося до сих пор вызывали у нее брезгливую дрожь, и она полагала, что ей придется унести этот постыдный секрет с собой в могилу.

Лорина подняла руки и потянулась.

– Ну, мне, пожалуй, пора. Сегодня я приглашена на рождественскую вечеринку к Максимилиану Эймису, надо выглядеть соответственно.

Вдруг ее лицо озарилось.

– Послушай, Сара, пойдем со мной! Там будут интересные люди. Ты бы немного развеялась.

Сара улыбнулась и покачала головой, окинув кратким выразительным взглядом свой вдовий наряд из черного шелкового крепа.

– Ой, я чуть не забыла. Это выглядело бы не вполне прилично, да?

– Не вполне.

– Так что же ты собираешься делать?

– Мы с Майклом нарядим елку, обменяемся подарками. Он опять требует, чтобы я прочитала ему на ночь «Рождественскую песнь». Раньше он всегда засыпал сразу после первого привидения, – с любовной улыбкой пояснила Сара, – но на этот раз клянется, что выслушает все до конца.

Лорина бросила на нее ласковый и, как показалось Саре, несколько сочувственный взгляд.

– Но я действительно этого хочу! – со смехом вскричала она себе в оправдание. – Спасибо за приглашение на вечеринку, но, сказать по правде, меньше всего на свете мне сегодня вечером хотелось бы идти в гости.

– Значит, дела у тебя обстоят еще хуже, чем я думала, – неодобрительно покачала головой Лорина.

Дважды позвонил телефон. Потом звонки прекратились, а в дверях гостиной показалась голова горничной.

– Вам звонят, миссис Кокрейн. Это мистер Макуэйд.

Краска залила щеки Сары, но она ответила без колебания:

– Передайте ему, что я занята, Дора. У меня гости.

Лорина взвилась со стула как ошпаренная.

– Нет-нет, я уже ухожу. И не надо меня провожать, я сама найду дорогу. Дора, будьте добры, подайте мне шубу.

И она одарила подругу улыбкой от уха до уха. Сара поднялась гораздо более медленно. Лорина подошла к ней и взяла за обе руки.

– Счастливого Рождества, Сара.

– Ты вовсе не обязана уходить.

– Нет, мне пора. Я же тебе говорила пять минут назад: мне надо привести себя в порядок. Поцелуй за меня Майкла. И передай мои наилучшие пожелания мистеру Макуэйду.

Увидев вытянувшееся лицо Сары, она засмеялась, но тут же снова стала серьезной.

– Воспользуйся дружеским советом: пойди ему навстречу. Мне кажется, ты и сама себе не сможешь объяснить, за что ты так его мучаешь.

Она поцеловала жарко вспыхнувшую щеку Сары, повернулась и вышла следом за горничной.

Сара долго смотрела в опустевший дверной проем, собираясь с силами. Последняя догадка Лорины ужаснула ее. Ей хотелось отмахнуться или спрятаться куда-нибудь подальше от правды, прозвучавшей в словах подруги.

Еле переставляя ноги, Сара прошла в кабинет и села у стола, подтянув к себе телефонный аппарат. Она медленно подняла трубку и прижала ее к уху, едва дыша. Сама мысль о том, что Алекс там, на другом конце провода, заставила ее сердце сжаться и в то же время наполнила душу мучительной тревогой. Прошло несколько секунд. Облизнув губы и закрыв глаза, Сара наконец сказала:

– Алло?

– Сара.

– Да?

– Это Алекс.

На линии послышался невнятный шум; Сара проговорила:

– Я взяла трубку, Дора.

Раздался щелчок, и вновь наступило молчание. Молчание вдвоем – интимное и волнующее. Но Алекс вскоре прервал его:

– Я звоню, чтобы сказать тебе, что я решил последовать твоему совету. Мой поезд отходит через час.

У нее все оборвалось в груди.

– Понятно.

Ладонь Алекса судорожно сжалась вокруг телефонной трубки.

– И это все? Это все, что ты можешь мне сказать?

– А чего еще ты от меня ждешь?

– Ну я не знаю, Сара. Как насчет: «Не уезжай»? Или, к примеру: «Я хочу быть с тобой, Алекс, потому что я не лгала, когда говорила, что люблю тебя»?

– Прошу тебя, не надо об этом. – Но даже печаль в ее голосе, близкая к отчаянию, на этот раз не остановила его.

– Я получил твое последнее письмо, – решительно продолжал Алекс. – Это было очень мило с твоей стороны – наконец-то взять на себя труд написать мне. Но я должен кое о чем тебя спросить. Что ты имела в виду, когда написала: «Оказавшаяся весьма своевременной смерть моего мужа по существу ничего не меняет»? Что, черт побери, это должно означать, Сара?

Он спохватился, что находится в вестибюле отеля, и понизил голос.

– Ты хоть представляешь себе, что я при этом должен чувствовать?

– Мне очень жаль…

– Кто я, по-твоему, такой? Какой-нибудь стервятник, кружащий над телом Бена, только и ждущий того, чтобы ринуться камнем вниз на его скорбящую вдову?

– Перестань, прошу тебя, перестань!

– Просто скажи мне, зачем ты это делаешь.

– Я тебе уже все объяснила.

Он только презрительно хмыкнул.

– А я-то надеялся, что ты на этот раз сумеешь придумать что-нибудь более связное и убедительное.

Сара вцепилась в край стола с такой силой, что костяшки пальцев побелели.

– Мне очень жаль, что ты не в состоянии понять доводы, которыми я руководствуюсь.

– Нет у тебя никаких доводов. У тебя есть целая куча надуманных, притянутых за уши отговорок, не имеющих никакого смысла.

Сара сидела, окаменев от горя, пока Алекс пытался овладеть собой.

– Тебе не кажется странным, что я встречался с тобой гораздо чаще, пока твой муж был жив, чем мне позволено теперь, когда он умер?

– Алекс… я тебя умоляю. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Я хочу, чтобы ты начал новую жизнь в Калифорнии. Ведь именно об этом ты мечтал прежде.

– Прежде чего? Ну скажи прямо, Сара: «Прежде, чем умер Бен», так? А теперь растолкуй мне, каким образом это ничего не меняет.

– Это просто…

– Это все меняет! Все! Нас с тобой разделяло только одно препятствие, и теперь его больше нет.

– Ты ошибаешься, все гораздо сложнее… – Но она не могла продолжать, а наступившая вслед за ее последними словами зловещая тишина была невыносимой. Когда Алекс наконец заговорил, его голос зазвучал скорее устало, чем сердито.

– Я пытался тебя понять. Видит бог, Сара, я был терпелив, насколько это в человеческих силах, но я постоянно возвращаюсь к одной и той же простой истине: ты ведешь себя, как идиотка, и я ничего не могу с этим поделать.

– В самом деле? Ну что же, в таком случае, я полагаю, говорить больше не о чем, – отрезала Сара. – Послушай, Алекс, мне жаль, что я не умею ничего толком объяснить, но это не дает тебе права оскорблять меня.

Он тяжело вздохнул.

– Скажи мне только одно: ты горюешь о нем? В этом все дело? Ты вдруг обнаружила, что всю дорогу была страстно влюблена в своего мужа, и теперь не можешь…

– Нет, нет, нет!

Ей пришлось замолчать: к горлу подкатил ком, который она никак не могла проглотить.

– Тогда в чем же дело?

– Я люблю тебя, – прошептала Сара. – Я всегда буду тебя любить. Прошу тебя, оставь меня, Алекс.

– Нет, ты только послушай, что ты несешь! – взорвался он.

– Пожалуйста, не надо так сердиться, – безнадежно попросила Сара. – Я понимаю, почему ты сердишься, но пойми, мне тоже тяжело. Я этого не вынесу.

– Я не сержусь!

– О Алекс…

С другого конца провода до него донеслись всхлипывания.

– Не плачь. Слушай, мне пора идти. Я напишу тебе, как только у меня будет адрес.

– Лучше не надо.

– Я напишу тебе, – повторил он упрямо.

– Я серьезно, Алекс. Не надо, это ничего не изменит.

Его гнев вернулся – темный и удушающий, как грозовая туча, готовая разразиться бурей.

– Желаю тебе и Майклу хорошенько повеселиться в Рождество, Сара, – прорычал он в трубку и с грохотом опустил ее на рычаг.

Сара в испуге отшатнулась от аппарата. Она повесила трубку, отодвинулась от стола вместе с креслом и обхватила себя руками, внезапно ощутив в груди ледяной холод. «Что я наделала?» Круглый рожок разговорного устройства, похожий на огромный черный глаз, смотрел на нее с молчаливым осуждением. Чувствуя, как подступает паника, она попыталась призвать себе на помощь все те доводы, рассуждения и оправдания, к которым прибегала, чтобы объяснить свои поступки самой себе и – правда, без успеха – Алексу. Но они вдруг повели себя, словно солдаты-новобранцы: разбежались кто куда, никакой дисциплины. Их было так трудно собрать воедино, что она догадалась – назревает бунт.

Основной причиной был, конечно, Майкл. Каждый свой сознательный поступок она совершала ради него, каждое ее решение диктовалось его интересами. Смерть отца потрясла его. После страшного происшествия в карете мальчик еще больше замкнулся в себе, несмотря на все отчаянные усилия Сары, уже не знавшей, чем ему помочь. Его ночи превратились в сплошной непрерывный кошмар. Его терзали страхи, ему снилось, что его бросили, оставили одного. Каждое утро и мать, и сын просыпались разбитыми и подавленными.

Только в самое последнее время Сара начала подмечать в нем признаки выздоровления, робкие проявления независимости, которые одновременно и радовали, и огорчали ее, потому что ей тоже была необходима его поддержка. В его постоянном присутствии Сара черпала утешение, особенно в первые дни, когда она нуждалась в сыне почти так же остро, как и он в ней.

Как бы то ни было, несмотря на некоторое улучшение, Майкл еще далеко не оправился от потрясения и остро тосковал по отцу. Было бы просто бесчеловечно срывать мальчика с места только ради того, чтобы она могла отправиться в Калифорнию и воссоединиться там со своим любовником. Одна лишь мысль о том, что она может испытывать подобный соблазн, усугубляла в душе у Сары чувство вины.

Впрочем, даже если отставить в сторону чувства – Алекса или ее собственные, – в одном можно было не сомневаться: поспешное бегство с любовником неизбежно запустило бы в ход машину сплетен и пересудов. Языки начали бы молоть, мог возникнуть скандал. Хотя Саре было наплевать на мнение света, она не могла не думать о Майкле. Его надо было уберечь от общественного осуждения, ведь он был слишком мал, чтобы постоять за себя.

Ну вот, она насчитала уже две причины, и это было еще не все. Хотя ее нельзя было назвать вдовой, убитой горем, она по-прежнему находилась… трудно было подобрать верное слово… ну, за неимением лучшего, – в шоке после гибели Бена. Он оказался не чудовищем, а всего лишь человеком. Мужчиной, с которым она связала свою судьбу, на радость или на горе. Надо было быть уж совсем бесчувственной, чтобы за два месяца перечеркнуть восемь лет жизни, прожитых вместе. Во всяком случае, Саре так казалось.

Отчасти тут сыграло свою роль чувство вины. Может, она со всей откровенностью и не желала Бену смерти, но нельзя было отрицать, что она много раз за последние годы желала, чтобы он исчез, скрылся куда-нибудь, растворился без следа. И вот теперь его не стало. И пусть ей сколько угодно твердят, что это безумие, что это противоречит здравому смыслу, что ее вины тут нет, Сара ничего не могла с собой поделать: она чувствовала себя виноватой в его смерти.

Но самая главная причина, удержавшая ее от опрометчивого шага, с точки зрения любого нормального человека, могла бы считаться совершенно абсурдной, причем Сара это сознавала и именно поэтому старалась ни в коем случае не упоминать о ней в разговорах с Алексом. Причина заключалась в следующем: Сара была твердо и непоколебимо убеждена, что счастье невозможно. Во всяком случае, для нее. Ей не повезло, она не попала в число избранных, умеющих получать удовольствие от жизни.

Вероятно, это чувство обреченности можно было назвать нездоровым, но Сара испытывала его с тех пор, как себя помнила, и не могла разом избавиться от него сейчас.

К тому же ей чудилось нечто непристойное в том, чтобы броситься на шею Алексу сразу же после смерти Бена. Возможно, Сара проявила излишнюю щепетильность, но ничего не могла с собой поделать. Восемь лет она была женой Бена. Один раз за все это время она ему изменила, и теперь ей надо было искупить свой грех. Она считала себя обязанной соблюсти видимость приличий, сохранив верность мужу хотя бы после его смерти.

Вот она и добралась до самого конца. Вот они, ее доводы – во всем своем тусклом великолепии. Алекс назвал их «вздорными» и «надуманными». Ну и ладно. Ее не это смущало. Было что-то еще. Да, что-то еще точило ее изнутри, не давало покоя. Но это ощущение было таким неясным, что ей никак не удавалось его ухватить.

Сара оттолкнула от себя телефон, поправила письменный прибор, выровняла края конвертов в специальном отделении для почты – все только для того, чтобы отвлечься, но так и не смогла заглушить в душе смутный ропот.

В конце концов она все-таки расслышала, что говорил ей тихий, но полный презрения голос совести. Все ее доводы, такие впечатляющие по своему разнообразию и изощренности, а в особенности по своему благородству и самоотречению, сказал этот голос, имеют один общий корень. Все они продиктованы трусостью. Сара опустила голову на край стола и разрыдалась.

Майкл нашел ее в таком положении несколько минут спустя. Весь последний час он разучивал в музыкальном салоне «Святую ночь» [30], готовясь к сольному выступлению в ее честь после ужина в этот вечер. Сара с некоторым запозданием сообразила, что музыка прекратилась уже несколько минут назад. Это должно было предупредить ее о его скором появлении, но она была так поглощена своими собственными злосчастными переживаниями, что ничего не заметила. Она рывком выпрямилась, когда Майкл легонько похлопал ее по спине своей маленькой ладошкой. Не стоило даже пытаться скрыть следы слез на лице, но Сара все-таки принялась вытирать покрасневшие глаза платком,

– Привет, мой родной, – проговорила она гнусавым от плача голосом.

– Ты плачешь из-за папочки?

Сара с вымученной улыбкой покачала головой.

– Ну тогда, значит, из-за мистера Макуэйда. – Это заставило ее опомниться. Она в ужасе уставилась на сына.

– Он тебе нравится больше, чем папа? – продолжал Майкл.

Вся дрожа, она откинула волосы у него со лба и поправила ему воротничок. Они никогда раньше не лгали друг другу. Что же ответить ему сейчас?

– Мне его не хватает, – признался Майкл, так и не дождавшись ее ответа.

– Кого, милый? – спросила она в растерянности.

– Мистера Макуэйда. Он больше не приходит меня навестить.

– Да, я знаю. Он уезжает.

Эта новость ошеломила мальчика.

– Куда?

– В Калифорнию. Он ведь собирался ехать, помнишь?

– Да, но…

– У него там новая работа. Он уезжает сегодня. Через час. – Сара бросила взгляд на часы, и на нее обрушилась новая волна горя.

– На поезде?

– Да.

– А можно нам поехать на вокзал и попрощаться с ним?

– Я думаю, что лучше не надо.

Майкл отвернулся, но она успела заметить блеснувшие у него на щеках слезы.

– А он вернется?

Она лишь пожала плечами, не доверяя собственному голосу.

– Но если он не вернется, значит, я не смогу отдать ему свой рождественский подарок. Ну пожалуйста, мамочка, почему мы не можем поехать на вокзал его повидать? Прямо сейчас! Ну, мамочка, пожалуйста!

Сара только молча покачала головой.

Майкл со всего размаху обрушил свой маленький кулачок на ее стол. Раздался оглушительный треск, вазочка с цветами опрокинулась, а вместе с ней и с полдюжины фотографий в рамочках.

– Проклятие! – закричал он, заставив ее подскочить от неожиданности. – Почему мы не можем поехать? Почему?

Сара так и не смогла ответить, и Майкл со злостью дважды пнул ногой тумбу стола.

– Ты никогда ничего не объясняешь? – возмущенно крикнул он и выбежал из комнаты.

Она была так поражена, что чуть было не бросилась за ним следом. Бурные взрывы возмущения, а уж тем более истерики были ему так же не свойственны, как и ей самой. Что это: случайность или предзнаменование на будущее? И что ей делать? Беспокоиться или, наоборот, радоваться за сына?

Но она не пошла за ним, понимая, что ему надо побыть одному. У них еще будет время поговорить. Глубокая печаль овладела ее душой. Она ощутила одиночество, столь полное и удручающее, что ей стало невыносимо больно. Зачем она терпит эту боль? Ей стоило сказать одно только слово, чтобы положить конец страданиям. И не только своим, но и страданиям Майкла и Алекса.

Может быть, Алекс прав – она действительно ведет себя как идиотка? Ей казалось, что она ступает по тонкой разделительной линии между черным и белым, между светом и мраком. Всегда, всю свою жизнь она выбирала темную сторону и только раз изменила этому правилу. Но кому она нанесет вред сейчас, если выберет свет? То, что она считала своим «долгом», делало двух самых дорогих для нее на свете людей глубоко несчастными.

Услыхав какую-то возню у себя за спиной, Сара обернулась и увидела Майкла, волочившего непонятный и очень громоздкий деревянный предмет через порог ее кабинета. Он бесцеремонно водрузил эту вещь на ее письменный стол, попутно опрокинув еще несколько фотографий, стакан с карандашами и чернильницу, которую она, к счастью, успела закрыть колпачком.

– Что это? – спросила Сара.

Ей казалось, что это естественный вопрос, но Майкл, услыхав его, повел себя, как человек, оскорбленный в лучших чувствах.

– Это? Это подковообразная арка, – обиженно ответил он, причем в его голосе прозвучало: «А что же это еще, по-твоему?», хотя он воздержался и не высказал своего возмущения вслух.

– Ну да, конечно, – еле слышно откликнулась Сара.

– Это подарок мистеру Макуэйду, и я хочу вручить его сегодня.

Сара пристально посмотрела на сына. Постепенно вызывающе дерзкое выражение – совершенно непривычное и потрясшее ее до глубины души – сошло с его лица, уступив место обычной кротости, которую она так хорошо знала и любила. Он подошел ближе и обнял ее за шею. Сара тоже обняла его. Серо-голубые глаза встретились с серо-голубыми глазами. Между матерью и сыном промелькнула искра взаимопонимания. Любой из них мог бы выразить это вслух, но первым заговорил Майкл.

– Я тоже его люблю, ты же знаешь. Давай проводим мистера Макуэйда, ладно, мамочка? – добавил он, немного помолчав. – Можно?

Сара почувствовала себя посрамленной и счастливой в одно и то же время.

– Я не знала, – честно призналась она. – Мне бы надо было догадаться, но я просто не понимала. – Она поцеловала Майкла и выпрямилась.

– Мы поедем и попрощаемся с ним. Он нам обрадуется. Дай мне только минуту, чтобы умыться и причесаться. А ты пока позвони мистеру О’Ши и попроси его заехать за нами в карете прямо сейчас, немедленно. Передай ему, что я прошу сделать это срочно в виде исключения. Ты помнишь номер?

– Конечно! Восемь-ноль-один-один? – на всякий случай переспросил Майкл, просияв от радости.

– Точно. А потом надевай пальтишко и встречай меня у дверей. Хорошо?

– Хорошо! Можно мне взять мою арку?

– Да, конечно. Мистер Макуэйд не уедет в Калифорнию без своей арки.

Они снова быстро и крепко обнялись, а потом Сара стремительно бросилась к дверям.

22

– Куда нам идти, мама?

Сара пробежала глазами список прибывающих и отправляющихся поездов, выписанный желтым мелом на длинной черной грифельной доске.

– Я его не вижу, – пробормотала она, нервно покусывая губы. – Его здесь нет.

Она повернулась, окидывая взглядом похожее на огромную пещеру здание вокзала в поисках справочного бюро. Только два кассовых окошка были открыты, а расположившиеся на полированных деревянных скамьях пассажиры явно принадлежали к числу припозднившихся на работе жителей пригорода, ожидающих ближайшего поезда на Йонкерс, Уайт-Плейнз или Нью-Рошель.

Гулкое помещение было плохо освещено, казалось, в воздухе стоит чад. Пахло скверным кофе, дезинфекцией и еще чем-то странным – перегоревшими электрическими пробками. Попытки украсить зал ожидания рождественской зеленью выглядели убого и окончились полным провалом: уж слишком он был огромен.

Сара обнаружила справочный киоск под громадными часами на другом конце зала и указала на него.

– Мы спросим вот у этого господина.

Даже нагруженный своей подковообразной аркой, Майкл опередил ее. Топот его шагов гулко отдавался на истертом мраморном полу. Но когда он добрался до киоска, у него вылетело из головы, о чем нужно спрашивать.

– Как нам найти поезд, отправляющийся прямо сейчас на Сан-Франциско? – спросила Сара.

Лысый клерк в полосатой рубашке с красным галстуком-бабочкой улыбнулся с возмутившим ее спокойствием.

– Такого нет.

– Должен быть!

– Нет. Есть один на Ньюарк, Филадельфию, Питтсбург, Толедо и Чикаго. Отходит через пару минут.

– Нет…

– Есть еще один – отходит через двенадцать минут на Атланту через Вашингтон, Роноук и Эшвилл. Один только что ушел на Бостон через Хартфорд…

– Чикаго! – лихорадочно догадалась Сара. – Он, наверное, сделает там пересадку. Есть еще поезда в западном направлении, отправляющиеся прямо сейчас?

– Что ж, давайте посмотрим.

Он сдвинул зеленый козырек повыше на лысой голове и задумался. Сара в нетерпении стиснула руки, а Майкл с досады повернулся волчком.

– Есть у нас прямой до Сент-Луиса, следует без остановки, отправляется… – клерк прищурился на вокзальные часы у себя над головой, – через четыре с половиной минуты. Девятый путь.

– Сент-Луис, – вздохнула она.

– Который из них, мам? Который? Скорее!

– С какого пути отправляется поезд на Чикаго? – спросила она.

– Номер четыре, – безмятежно ответил клерк, указывая куда-то за ее плечом.

Четвертый путь был не так уж далеко.

– Нам туда, – решительно сказала Сара Майклу. Она не могла ошибиться. Не должна была. Не имела права.

– Вы не успеете, поезд сейчас отходит! – крикнул клерк им вдогонку.

Они бросились бежать.

– Ваши билеты?

Они остановились у турникета, ведущего на открытую платформу к четвертому пути.

– Нам надо попрощаться с одним из пассажиров, – поспешно объяснила Сара.

– Все уже на своих местах, поезд отправляется, мэм, – сказал контролер.

– Прошу вас! – воскликнула она. Майкл готов был расплакаться.

– Ну что ж, проходите, но поезд сейчас отходит.

Они выбежали на продуваемую ветром заснеженную платформу.

– Смотри в окна, – посоветовала Сара. Мать и сын двинулись вперед, вдоль темного, обшитого стальными листами поезда, заглядывая в высокие окна. В хвосте поезда располагались багажные и спальные вагоны, их окна были затянуты шторами. Майкл поставил арку на перрон и побежал вперед, Сара по мере сил поспешала за ним на своих высоких каблуках. Где-то далеко впереди послышался крик:

– Все по местам!

Раздался свисток.

– Алекс! – закричал Майкл, подпрыгивая и указывая на окно одного из вагонов. – Алекс! Эй! Эй!

Он повернулся к Саре, когда она, запыхавшись, догнала его.

– Он меня не видит!

– О, боже.

Она поднялась на цыпочки и постучала костяшками пальцев по стеклу, но в вагоне было слишком шумно: Алекс ее не услышал.

– Алекс! – крикнули они хором вместе с Майклом. Он сидел, отвернувшись от окна, и смотрел в другую сторону. Наконец женщина, сидевшая позади, хлопнула его по плечу и что-то сказала, указывая на перрон. Алекс обернулся… и увидел их улыбающиеся лица. Его собственное лицо засветилось радостью, а Сара не удержалась от слез.

Алекс вскочил и указал на дверь в конце вагона. Они кивнули и бросились обратно к выходу из вагона, чтобы встретить его. Он открыл стальную скользящую дверь и, перепрыгнув через две ступеньки подножки, оказался на платформе. Майкл буквально повис на нем. Сара секунду помедлила в нерешительности, потом обвила руками обоих дорогих ей мужчин.

Вот так они и стояли, тесно обнявшись, щека к щеке, смеясь и всхлипывая, пока Майкл наконец не выскользнул из кольца рук и не убежал.

– Куда это он?

– За подарком для тебя. – Сара еще раз всхлипнула и вытерла слезы. – Ты был прав, я вела себя как идиотка.

– Нет-нет, – галантно запротестовал Алекс.

– Не надо спорить, ты был прав. Оставайся с нами на Рождество.

Его руки еще плотнее сомкнулись вокруг нее, он закрыл глаза. – Знала бы ты, как мне хочется остаться.

– Я сама виновата! Раньше надо было думать, – жалобно произнесла Сара.

Алекс улыбнулся ей с проникновенной нежностью, и его пальцы согревали ее озябшие щеки.

– Что же заставило тебя передумать?

– Майкл. Я люблю тебя, Алекс, и Майкл тоже тебя любит. Но это не мешает ему любить и вспоминать отца. Любовь к тебе ничего у него не отнимает. Раньше я этого не понимала…

– У меня не было времени его упаковать, – провозгласил запыхавшийся Майкл, подбегая и устанавливая громоздкое деревянное сооружение у ног Алекса. Сара попыталась перехватить взгляд Алекса и хотя бы одними губами намекнуть ему, что представляет собой подарок Майкла. Увы, Алекс присел на корточки, чтобы его рассмотреть, так и не взглянув на нее.

– Ну-ка, ну-ка, посмотрим, что у нас тут! – воскликнул он.

– Вы можете сказать, что это такое? – ревниво осведомился Майкл.

– Давай поглядим.

Внимательно прищурившись, Алекс повернул сооружение в одну, потом в другую сторону. Сара нервно кашлянула, но все без толку: он так и не поднял головы.

– На мой взгляд, это арка. Ну да, подковообразная арка.

Майкл испустил восторженный клич.

– Все по местам!

Алекс с досадой распрямился. Майкл ухватился за его руку.

– Вы еще вернетесь?

– Безусловно.

– А нам можно приехать с вами повидаться?

– Я очень на это рассчитываю.

– Я тоже на это рассчитываю, – добавила Сара. Из-за слез она почти ничего не видела. Ей безумно хотелось его поцеловать.

Пронзительные свистки раздались одновременно с двух концов платформы.

– Приезжайте поскорее, – сказал Алекс, взяв Сару за руку.

Она кивнула и пожала в ответ его руку.

– Майкл, ты бы не возражал, если бы мы с твоей мамой поженились? Как ты на это смотришь?

Сара напряженно замерла в испуге, а Майкл отчего-то смутился и отвел взгляд.

– По-моему, это хорошая мысль, – пробормотал он. Алекс мягко взял его за подбородок, заставил поднять голову и заглянул ему в глаза.

– Ты точно не против?

– Точно. Я не против.

– Отлично. Спасибо, дружище.

Больше всего Сару поразило то, с какой легкостью Майкл воспринял эту новость. Как будто для него она вовсе и не нова. «А как же я? – хотелось ей спросить. – Неужели никто даже не спросит, что я обо всем об этом думаю?» Опять зазвучали резкие, нетерпеливые свистки.

– Я согласна! – поспешно заявила она. Алекс обнял Майкла, потом Сару, скользнул по ее виску торопливым поцелуем. Она попыталась его удержать, но он пробормотал: «Надо ехать» – и тихонько, но явственно выругался себе под нос. Подхватив с перрона свой подарок, он повернулся и взобрался по ступеням в тамбур. Где-то впереди на платформе сигнальщик замахал красным фонарем. Поезд дернулся и медленно тронулся с места.

Провожающие принялись махать на прощание. Алекс что-то крикнул, но в общем шуме слов было не разобрать. Сара приложила руку к уху.

– Что?

Он снова что-то прокричал, но она опять не расслышала. Майкл с почтительным восхищением в голосе сказал:

– Он говорит: «Едем со мной».

– Что?

Алекс снова соскочил на перрон и бегом кинулся к ним, крича:

– Поехали со мной! Прямо сейчас! Поехали!

– Да! – завопил Майкл, вытягиваясь на цыпочках. – Да! Можно, мама? Можно?

Сара уставилась на них, словно они оба помешались у нее на глазах.

– Ну давай, – усмехнулся Алекс. – Поехали.

Он пошел рядом с вагоном, призывно протягивая к ним одну руку. Майкл побежал за ним вне себя от радости.

– Но… мистер О’Ши ждет нас в карете у вокзала!

Мужчины окинули ее взглядами, полными снисхождения.

– Мы позвоним из Ньюарка и все уладим, – успокоил ее Алекс.

Поезд между тем начал набирать скорость.

– А как же все твои подарки, Майкл? Они остались дома, и ты их теперь не получишь!

– Ну и что? Обойдусь без, них!

Еще две секунды Сара не могла опомниться, потом подбежала к Майклу, подхватила его на руки и рванулась к Алексу, который тем временем уже успел повернуться к ближайшему вагону, скользившему мимо с пугающей скоростью. Он поставил мальчика на подножку. Сара догнала его, задыхаясь от усилия и возбуждения. Алекс подхватил ее под локоть, поднял и подтолкнул на площадку тамбура вслед за Майклом. Теперь ему самому пришлось нестись вприпрыжку – еще четыре шага, и платформа оборвалась бы у него под ногами. Он вскочил на высокую подножку вагона, а Сара и Майкл ухватили его за сюртук и подтянули кверху.

Ему удалось взобраться в тамбур. Какое-то время они молчали, тяжело дыша и с трудом приходя в себя. Все, на что они были способны, – это смотреть друг на друга в изумлении, пока поезд мчался вперед все быстрее и быстрее, а снежинки, напоминавшие рой разъяренных белых пчел, уносились прочь.

Дверь вагона открылась, и перед ними предстал чернокожий проводник. На его широкой дружелюбной физиономии отразилось то же недоумение, что и на лицах у всей троицы.

– Привет! Как насчет билетов, друзья? Билеты-то у вас есть?

– Ой, что же нам делать, мамочка? – испугался Майкл, хватаясь за рукав Сары в предчувствии недоброго.

«Сразу можно догадаться, чей он сын», – подумала она с горечью.

– У нас есть деньги, мама? Может быть, Алекс мог бы нам одолжить…

– Есть у нас деньги, – со смехом успокоила его Сара.

– Сидячих мест у нас полно, и есть свободные купе в спальных вагонах, – любезно сообщил проводник. – В такой вечер мало кто пускается в путь. А вы куда направляетесь?

– В Калифорнию, – с важностью ответил Майкл.

– С пересадкой в Чикаго, – добавила Сара.

– Где мы собираемся пожениться, – внес окончательную ясность Алекс.

Сара почувствовала, что краснеет.

– Там видно будет, – сказала она.

– Она всегда имеет в виду «да», когда говорит: «Там видно будет», – доверительно шепнул Майкл Алексу с видом заговорщика.

– Я это запомню.

Лицо проводника расплылось в белозубой улыбке.

– Ну и ну! А у вас, как я вижу, и багажа-то никакого нет?

Сара и Майкл дружно кивнули.

– Нет, это не совсем верно, – поправил их Алекс. – Так получилось, что мы успели захватить с собой один из самых совершенных образцов подковообразной арки, какой мне когда-либо приходилось видеть.

Майкл захихикал, зардевшись от гордости. Алекс сунул руку в карман и что-то передал проводнику.

– Будьте так добры, проводите этого молодого джентльмена в мой вагон. Посадите его на соседнее со мной место. А потом… может быть, сумеете отыскать спальное купе для матери и ребенка? Тоже неподалеку от меня.

– Да, сэр. Предоставьте все это мне. Между прочим, моя фамилия Льюис, и я буду заботиться о вас до самого Чикаго. – Он окинул Майкла добродушным взглядом. – Вам помочь нести эту штуковину?

Покачивание поезда мешало Майклу нести свою драгоценную арку; он бережно передал ее Льюису, словно некую святыню, а сам прошел впереди него в вагон. Следуя за ним по проходу, Льюис начал посмеиваться. Майкл оглянулся.

– Все в порядке, они просто хотят поцеловаться, я знаю, – деловито сообщил он.

Глаза проводника, и без того широко раскрытые, округлились.

Стоя в тамбуре, Алекс взял обе руки Сары и положил их к себе на плечи, а сам притянул ее ближе. Снег, завиваясь вихрями, кружился вокруг них, ледяной ветер завывал, но они крепко прижимались друг к другу, и им было тепло.

– Он прав? – спросил Алекс. – «Там видно будет» действительно означает «Да»?

Не успела она ответить, как он ее поцеловал. Сара вздохнула с закрытыми глазами.

– М-м-м… Обычно – да, но не в этом случае. Я должна еще подумать.

– О господи, – простонал Алекс. – Не надо так говорить, Сара.

Он поцеловал ее еще и еще раз, оба они начали задыхаться. Алекс отстранился и заглянул ей в лицо.

– Ну давай, – принялся он уговаривать, – выходи за меня в Чикаго. Мы отыщем какого-нибудь мирового судью с доброй душой, который согласится поженить нас в рождественский вечер. А Майкл будет держать кольца.

Сара мечтательно улыбнулась и отрицательно покачала головой.

Алекс нахмурился.

– А ты передумай, – посоветовал он, проводя языком по ее губам.

У нее перехватило дух, когда он втянул к себе в рот ее верхнюю губу, а потом начал щекотать языком ее нёбо. Его рука тем временем раздвинула расстегнутые полы ее шубки и, пробравшись внутрь, принялась небольшими вкрадчивыми кругами поглаживать ее по животу.

– Алекс, – с упреком сказала Сара, но он опять поцеловал ее и заставил замолчать.

Вторая рука тоже проникла под полу шубы и обхватила ее сзади сквозь платье. Между их телами не осталось никакого просвета. Алекс глухо застонал, сам не зная, кому из них двоих приходится тяжелее в сложившемся положении.

– Я люблю тебя, Сара. Выходи за меня, – прошептал он. – Выходи за меня в Чикаго.

– Нет. Не могу.

Он скрипнул зубами от злости.

– Почему?

– Потому, – объяснила она, тяжело дыша, – что мне так долго ни за что не продержаться. Нет, Алекс, тебе придется жениться на мне в Питтсбурге.

На протяжении одной бесконечной секунды его лицо оставалось словно высеченным из камня. Потом он разразился громким радостным смехом и обнял ее с такой силой, что она испугалась, как бы не затрещали кости.

Они поцеловались. Еще и еще раз. Когда его руки скользнули ей на грудь, Сара глубоко прерывисто вздохнула.

– А может, в Филадельфии? – слабым голосом спросила она, цепляясь за его плечи.

– Гм-гм. В вагоне-ресторане сейчас начнут подавать обед. Это я вам на случай, если захотите подкрепиться. Молодой джентльмен говорит, что он уже проголодался.

Они отпрянули друг от друга и, повернувшись, увидели проводника у себя за спиной. И как ему удалось так бесшумно открыть дверь? Он стоял, отвернувшись в другую сторону, и демонстративно глядел на проносящийся за окном зимний пейзаж.

Сара обнаружила, что держит свою шляпку в руке, и принялась надевать ее непослушными руками. Они торопливо оглядели друг друга и обменялись кивками, подтверждая, что с учетом всего случившегося оба выглядят вполне прилично, а затем направились следом за Льюисом в свой вагон. Майкл радостно замахал рукой, увидев их; они помахали в ответ. Сара слегка повернула голову и спросила сквозь зубы:

– Надеюсь, ты дал мистеру Льюису щедрые чаевые?

– А что?

– Он же нас спас!

– Отчего?

– От свадьбы в Ньюарке.

Алекс все никак не мог отсмеяться, когда они сели рядом, усадив Майкла посредине – в узком пространстве между сиденьями. Через проход имелось свободное кресло для него, но им хотелось побыть всем вместе, поближе друг к другу.

– Тут так уютно, – объявил Майкл, положив одну руку на колено Алекса, а другую – на колено матери.

Они согласно кивнули.

Все трое повернулись и посмотрели в окно. Мигающие огоньки проплывали вдалеке, едва видные сквозь снег, но прямо перед собой они видели только отражение собственных лиц в блестящем оконном стекле. Они выглядели как одна семья.

1

Старейший университет в Калифорнии, основанный в 1868 году (Здесь и далее прим. перев.)

2

Презрительное прозвище ирландских эмигрантов в США.

3

Восточная часть Нью-Йорка, заселенная бедняками.

4

Здание дворцового типа, одно из красивейших в Нью-Йорке, где с 1789 года располагалась местная штаб-квартира демократической партии.

5

Сорт бисквитного печенья.

6

Роман Томаса Мэлори (1417-1471) о короле Артуре и рыцарях Круглого стола.

7

Да (нем.).

8

Джон Пьерпонт Морган (1837-1913), американский финансист, основатель могущественной империи Морганов.

9

Улица в Нью-Йорке, известная дешевыми ночлежками, салунами и мюзик-холлами для малоимущих.

10

Байки (идиш).

11

Архитектурный стиль, характерный для Англии начала XVIII в

12

Литературно-художественный журнал, выпускавшийся одноименным американским издательством.

13

«Трильби» – роман Джорджа Дю Морье (1834-1896).

14

Скопом (фр.)

15

Счастливого пути (фр.)

16

Загородный праздник на открытом воздухе (фр.)

17

Генрих IV (1553-1610) – французский король, прославившийся как военными, так и любовными подвигами.

18

Нежелательное лицо (лат.).

19

Царь Вавилонии в 1792-1750 годах до нашей эры.

20

«Дамская миля», участок Седьмой авеню в Нью-Йорке, где расположены модные магазины и ателье.

21

Стивен Гроувер Кливленд (1837-1908) – президент США в 1885-1889 и в 1893-1897 годах.

22

Сказочное чудовище, полуорел-полулев.

23

Официальный праздник в США в честь первых переселенцев, отмечается в последний четверг ноября.

24

Новой Англией называют пять старейших штатов на северо-востоке США: Коннектикут, Мэн, Массачусетс, Нью-Гэмпшир, Род-Айленд и Вермонт. В этих штатах действует множество привилегированных учебных заведений.

25

Утренний туалет (фр.).

26

Загородный парк в Нью-Йорке с роскошным клубом и спортивными аттракционами.

27

Мадам, я удручен, я в отчаянии (фр.).

28

Да (фр.).

29

Герой поэмы английского поэта-романтика Роберта Браунинга (1812-1889), выманивший своей игрой на дудочке всех крыс из города.

30

Рождественский хорал на музыку Иоганна Себастьяна Баха.