Я сидела за столом в зале, пялилась на кружку молока и силилась побороть тошноту. Дугалу хватило одного взгляда на мое лицо, когда я спустилась вместе с крепким молодым капралом, — и он тут же решительно направился к лестнице, ведущей в комнату Рэндалла. Перекрытия и двери в гостинце отличались надежностью, но отголоски разговора на повышенных тонах все равно доносились до меня.
      Я взяла кружку с молоком, но руки слишком сильно дрожали, так что пить я не могла.
      От физических последствия удара я понемногу начала отходить, но шок остался. Я знала,что этот человек не мой муж, но сходство было столь велико, и прежние привычки вернулись так быстро, что я почти была готова ему поверить и говорить с ним, как с Фрэнком, ожидая хотя бы ответной вежливости, если уж не сочувствия. И когда взамен он так подло все извратил и напал на меня, это оказалось невыносимо.
      Невыносимо и пугающе. Я видела его глаза, когда он присел на корточки рядом со мной. Что-то такое шевельнулось там, в глубине. Это длилось всего мгновение, но я никогда бы не хотела видеть это вновь.
      Звук открывшейся наверху двери вырвал меня из раздумий. Послышались торопливые тяжелые шаги, и появился Дугал, а за ним — капитан Рэндалл. Впечатление было такое, будто капитан бежит следом за шотландцем, который остановился как вкопанный у подножия лестницы, едва завидев меня.
      Метнув через плечо взгляд на капитана Рэндалла, Дугал стремительно подошел ко мне, бросил на стол монетку в уплату и без единого слова рывком поднял меня на ноги. Он потащил меня к дверям, и последнее, что я успела заметить, был задумчиво-оценивающий взгляд офицера в красном мундире.
      Мы оказались в седле и тронулись в путь едва ли не раньше, чем я успела расправить юбки, и теперь ткань вздувалась вокруг ног, как парашют. Дугал молчал, но лошади как будто бы понимали его спешку и быстрой рысцой трусили по дороге.
      — Прямо сейчас снег не пойдет, — пробормотал он, нахмурившись. — Еще неделя, может, даже две. Мы успеем добраться до Леоха.
      Приятно получить подтверждение своим выводам, подумала я.
      — Думаешь, он там?
      Маленький человечек пожал плечами, подтянув плед повыше.
      — Кто знает. Путь для него будет нелегким — прятаться днем и держаться подальше от дорог. И коня у него нет. — Он поскреб подбородок. — Мы его найти не можем, значит, пусть он нас ищет.
      — Это как? Будем посылать сигнальные ракеты? — саркастически предположила я. Одно в Муртаге было хорошо: какую бы нелепость я ни сказала, он вел себя так, будто я ничего не говорила.
      — Я привез твой сверток с медикаментами, — кивнул он на седельные сумки, лежавшие на земле. — И вокруг Лаллиброха у тебя доброе имя. Тебя знают, как целительницу, почти по всей округе. — Он кивком подтвердил свои мысли. — Ага, этого достаточно. — И без дальнейших объяснений улегся на землю, закутался в плед и спокойно уснул, не обращая внимания на вой ветра в деревьях, на дождь и на меня.
      Довольно скоро я поняла, что он имел в виду. Путешествуя открыто — и медленно — вдоль основных дорог, мы останавливались у каждой хижины, в каждой деревне и деревушке. Там он быстренько изучал население, выяснял, кто страдает от болезни или раны, и приводил его ко мне на лечение. Врачей в этих местах было мало, и всегда находился кто-нибудь, нуждающийся в моей помощи.
      Пока я занималась тонизирующими средствами и мазями, Муртаг лениво болтал с друзьями и родственниками страдальца, непременно описывая наш путь в Леох. Если вдруг больных в деревне не оказывалось, мы все равно останавливались на ночлег, в коттедже или пивной. В таких местах Муртаг пел, чтобы развлечь наших хозяев и заработать ужин, упрямо настаивая на том, чтобы я не тратила полученные от Дженни деньги на случай, если мы найдем Джейми — тогда они нам понадобятся.
      Не очень настроенный беседовать, он учил меня своим песням, чтобы убить время, пока мы тащились от деревни к деревне.
      — У тебя приличный голос, — заметил он однажды после сравнительно успешной попытки исполнить «Цыпочки из Ярроу». — Не очень умелый, но сильный и не фальшивый. Попробуй еще раз, а вечером споешь вместе со мной. Там, за холмом, есть небольшая пивная.
      — Ты в самом деле думаешь, что это поможет? — спросила я. — Ну, то, что мы делаем?
      Муртаг поерзал в седле перед тем, как ответить. Он не был прирожденным всадником, поэтому всегда выглядел, как обезьяна, выучившаяся кататься на пони, однако вечером спешивался свежий, как огурчик, а я едва была в состоянии стреножить своего пони прежде, чем рухнуть на землю.
      — О да, — сказал он, наконец. — Раньше или позже. В эти дни больных стало больше, нет?
      Так оно и было, и я согласилась с ним.
      — Ну вот, — подчеркнул он свою правоту. — Это значит, что весть о твоем умении разнеслась далеко. А мы именно этого и хотим. Но, может, можно сделать больше. Поэтому сегодня вечером ты будешь петь. И возможно… — Тут Муртаг замялся, словно не решаясь что-то предложить.
      — Возможно что?
      — Ты ведь знаешь кое-что о гадании, так? — осторожно спросил он. Я поняла причину неуверенности — он видел исступленную охоту на ведьм в Крэйнсмире — и улыбнулась.
      — Немножко. Хочешь, чтобы я попробовала?
      — Ага. Чем больше мы предложим — тем больше народа придет на нас посмотреть, а потом расскажут другим. И весть о нас разнесется все дальше, так что и парень об этом услышит. Тогда мы его и найдем. Готова попытаться, а?
      Я пожала плечами.
      — Если это поможет — почему нет?
      Мой дебют певицы и гадалки состоялся тем же вечером в Лимрэйге с немалым успехом. Я убедилась, что миссис Грэхем была права, утверждая — лица, а не руки, дают тебе необходимые подсказки.
      Слава наша понемногу разносилась все дальше и дальше, и на следующей неделе, когда мы въехали в деревню, люди выбегали из домов, приветствуя нас, и бросали нам пенни и небольшие подарки, когда мы уезжали.
      — Знаешь, мы могли бы немало извлечь из этого, — заметила я как-то вечером, пряча вечерний заработок. — Плохо, что поблизости нет театра — можно было бы устроить настоящий мюзик-холл: магический Муртаг и его чарующая ассистентка Глэдис.
      Муртаг отнесся к этому замечанию со своим обычным молчаливым равнодушием, но чистая правда: мы неплохо ладили. Может, потому что были едины в своих поисках, невзирая на различия наших индивидуальностей.
      Погода становилась все хуже, и наше продвижение — все медленнее, а от Джейми так и не было ни слова. Однажды ночью, неподалеку от Белладрума, во время проливного дождя, мы встретились с табором настоящих цыган.
      Я недоверчиво заморгала, увидев на поляне у дороги выцветшие кибитки. Это походило на цыганский табор, который каждый год приезжал на Хемпстедскую Пустошь.
      И люди выглядели точно так же: смуглые, веселые, громкоголосые и приветливые. Заслышав позвякиванье нашей сбруи, из окна кибитки выглянула женская голова. Женщина осмотрела нас с ног до головы и громко закричала что-то.
      Тут же под деревьями появилось множество ухмыляющихся коричневых лиц.
      — Дай-ка сюда кошелек на хранение, — не улыбаясь, сказал Муртаг, внимательно глядя на молодого цыгана, который вразвалочку шел к нам с веселым пренебрежением к дождю, промочившему его разноцветную рубашку. — И ни к кому не поворачивайся спиной.
      Я была осторожной, но нас приняли очень радостно и предложили разделить с ними ужин. Пахло потрясающе, каким-то тушеным мясом, и я охотно приняла приглашение, не обращая внимания на кислые предположения Муртага о происхождении животного, которое тушилось в котле.
      Они немного говорили по-английски, хуже по-гаэльски. В основном мы общались жестами и на каком-то варварском языке, который немного походил на французский. В кибитке, где мы ужинали, было тепло и славно. Женщины, мужчины и дети ели из своих мисок, усаживаясь там, где нашлось место, и подбирая подливку кусками хлеба. Это была самая вкусная еда за последнее время, и я ела, пока не почувствовала, что сейчас лопну. Я едва дышала, когда начала петь, но старалась, как могла, просто мыча в самых трудных местах и доверяя Муртагу вести мелодию.
      Наше представление сорвало восторженные аплодисменты, и цыгане ответили нам тем же — один молодой человек спел под аккомпанемент древней скрипки что-то очень жалобное. Его выступление ознаменовалось сломанным тамбурином, в который слишком старательно лупила девочка лет восьми.
      Муртаг, очень осторожный в расспросах в деревнях и на фермах, где мы останавливались, с цыганами был предельно откровенен. К моему удивлению, он прямо сказал им, кого мы ищем: крупного мужчину с волосами, как огонь, и глазами, подобными летнему небу. Цыгане переглядывались, потом единодушно замотали головами. Нет, они его не видели. Но… тут их главный, молодой человек в пестрой рубашке, встретивший нас, изобразил, как он посылает гонца в случае, если они натолкнутся на мужчину, которого мы ищем.
      Я поклонилась, улыбнувшись, а Муртаг, в свою очередь, изобразил, как платит деньги за полученные сведения. Этот момент был встречен улыбками… и задумчивыми взглядами. Я обрадовалась, когда Муртаг заявил, что мы не можем остаться на ночь, но все равно большое спасибо. Он вытряс из сумки несколько монет, старательно показывая, что там лежит всего-то несколько медяков. Раздав их с благодарностями за ужин, мы пошли прочь, а вслед нам неслись многословные прощания и добрые пожелания — во всяком случае, я решила, что услышала именно это.
      С таким же успехом они могли говорить, что поедут за нами и перережут нам глотки, и Муртаг вел себя так, словно это они и обещали. Он пустил наших пони в галоп, а через две мили свернул, и мы некоторое время заметали следы, пробираясь по зарослям, прежде, чем вернулись на дорогу.
      Муртаг посмотрел в обе стороны, но дорога была пуста, а пыль прибита дождем.
      — Ты в самом деле решил, что они будут нас преследовать? — с любопытством спросила я.
      — Их там двенадцать, а нас только двое, вот я и решил, что лучше делать так, будто они за нами погнались.
      Это звучало довольно разумно, и я без лишних вопросов совершила с ним еще несколько хитрых маневров. В конце концов мы оказались в Россморе, где и переночевали в сарае.
      Снег пошел на следующий день. Совсем немного, он лишь припудрил землю, как мука припудривает пол на мельнице, но это меня встревожило.
      Мне не хотелось думать о Джейми, о том, как он в одиночестве, без крыши над головой, скрывается в вереске в одной рубашке и пледе — так он был одет, когда солдаты схватили его.
      А через два дня появился гонец.
 

* * *

 
      Солнце еще стояло довольно высоко, но в гленах, обнесенных скалами, уже наступил вечер.
      Под деревьями лежали такие глубокие тени, что тропинка — если она там вообще была — оставалась невидимой.
      Я так боялась потерять своего проводника в сгущающейся тьме, что шла за ним по пятам, дважды наступив на полу его плаща.
      Наконец, нетерпеливо буркнув что-то, он подтолкнул меня вперед и теперь направлял, положив тяжелую руку мне на плечо.
      Мне показалось, что мы шли очень долго. Я давно потеряла счет поворотам среди огромных валунов и густой мертвой травы под ногами. Я могла лишь надеяться, что Муртаг не отстал и если и не видел нас, то, по крайней мере, слышал.
      Человек, пришедший за мной в таверну — цыган средних лет, ни слова не говорящий по-английски — наотрез отказался брать с собой кого-нибудь еще, кроме меня; он очень выразительно показывал сначала на Муртага, потом на землю, чтобы обозначить, что тот должен оставаться на месте.
      В это время года ночью быстро холодает, и мой тяжелый плащ оказался не очень надежной защитой против внезапных порывов ледяного ветра, которым встречали нас открытые места.
      Я просто разрывалась между мыслями о Джейми, оставшимся без крыши над головой в холодные и сырые ночи поздней осени, и возбуждением от того, что снова его увижу. По спине пробежала дрожь, не имевшая никакого отношения к холоду.
      — Уймись, женщина, — раздался неприятный скрежещущий голос. Он сделался тише, когда его обладатель заговорил с кем-то еще. — Пьяна, как лэрд, и трещит, как сорока… что тут еще скажешь…
      Другой голос перебил его, но смысла слов я разобрать не смогла: они смешались у меня в голове, хотя и звучали как-то успокаивающе и обнадеживающе. Голос стал ближе, и я наконец сумела различить слова. Пришлось сосредоточиться, но вскоре внимание вновь отвлеклось.
      Муха вновь угодила в лужу и безнадежно в ней увязла. Свет из окна искорками отражался в зеленом брюшке. Я не могла отвести взгляд от этого дергающегося изумрудного пятнышка.
      — Сестра моя… у тебя ни единого шанса, — пробормотала я, и искра погасла.

      Проснувшись, я увидела над головой низкие балки потолка. Кто-то заботливо укрыл меня до подбородка стеганым одеялом. Похоже, я лежала в одной сорочке. Попробовала сесть, передумала, очень осторожно снова легла, закрыла глаза и сосредоточилась на том, чтобы удержать голову на подушке и не дать ей свалиться на пол.
      Через некоторое время я снова проснулась от того, что дверь в комнату открылась. Я очень осторожно приоткрыла один глаз. Колышущийся силуэт постепенно обрел формы суровой фигуры Муртага, неодобрительно смотревшего на меня от изножья кровати. Я закрыла глаз. Раздалось приглушенное бормотанье, очевидно, обозначающее омерзение. Я снова приоткрыла глаз, но Муртаг уже ушел.
      Я уже с благодарностью вновь проваливалась в беспамятство, как дверь опять распахнулась. На этот раз появилась женщина средних лет, видимо, хозяйка этой гостиницы. Она несла кувшин и таз. Женщина весело ворвалась в комнату и с грохотом, отозвавшимся у меня в голове, как столкновение двух танков, распахнула ставни. Надвинувшись на кровать, как целая танковая дивизия, она вырвала из моих дрожащих пальцев одеяло и отшвырнула его в сторону, оставив меня дрожать от холода. — Ну, вставайте, дорогуша, — сказала женщина. — Надо вас быстренько подготовить. — Обхватила меня мощной рукой за плечи и усадила. Я схватилась одной рукой за голову, другой — за живот.
      — Подготовить? — промямлила я. Рот как будто был набит гниющим мхом.
      Женщина проворно стала умывать меня.
      — О да, — приговаривала она — Вы же не захотите пропустить собственную свадьбу, правда?
      — Захочу, — отозвалась я, но женщина и бровью не повела. Она бесцеремонно сорвала с меня сорочку и поставила посреди комнаты, приводя в порядок.
      Через некоторое время я уже сидела на кровати, полностью одетая, с головокружением и в очень агрессивном настроении, но, благодаря стакану портвейна, предложенному женщиной, была в состоянии двигаться.
      Я осторожно отхлебнула уже из второго стакана, пока она пыталась продраться расческой сквозь мои спутанные волосы.
      Дверь снова с грохотом распахнулась, и я подпрыгнула, расплескивая портвейн. Одна чертовщина за другой, злобно думала я. На этот раз в комнату ввалились сразу двое, Муртаг и Нед Гован, оба с осуждающим видом. Пока Муртаг медленно обходил кровать, разглядывая меня под всеми углами, я мерилась взглядами с Недом. Муртаг повернулся к Неду и пробормотал что-то, но так тихо, что я ничего не разобрала, кинул на меня последний безнадежный взгляд и захлопнул за собой дверь.
      Наконец женщина расчесала мне волосы, стянула их вверх и сделала высокий, тугой узел на макушке, выпустив локоны сзади, так, что они падали на шею, и завитушки вдоль лица.
      Мне казалось, что волосы так натянуты, что сейчас сорвут с меня скальп, но результат в зеркале, которое подсунула мне женщина, был неоспоримо хорош. Я стала чувствовать себя немного больше похожей на человека и даже сумела поблагодарить ее за помощь. Она оставила мне зеркало и удалилась, обронив на прощанье, что, мол, какая удача выходить замуж летом, не правда ли, потому что можно украсить волосы цветами.
      — Мы, идущие на смерть, — сообщила я своему отражению и отдала ему честь. Потом рухнула на постель, положила на лицо кусок мокрой ткани и снова уснула.
      Мне снился дивный сон, что-то связанное с поросшими травой лугами и полевыми цветами, и тут до меня дошло, что за рукава меня теребит вовсе не игривый ветерок, а куда менее нежные руки. Я резко села, отмахиваясь вслепую.
      Когда глаза, наконец, открылись, я обнаружила, что маленькая комната теперь больше всего напоминает станцию подземки, в которую набилась толпа народа: Нед Гован, Муртаг, хозяин гостиницы, его жена и долговязый парень, оказавшийся сыном хозяина, с охапкой самых разных цветов — они-то и источали ароматы в моем сне. Тут же была и молодая женщина с круглой плетеной корзинкой. Она дружески улыбалась мне, демонстрируя отсутствие нескольких передних зубов.
      Далее выяснилось, что это — деревенская швея, призванная восполнить дефицит моего гардероба, в частности, подогнать по фигуре платье, срочно добытое у каких-то знакомых хозяина гостиницы. Нед держал это самое платье, которое свешивалось у него с руки, как убитое животное. Его разложили на кровати — платье из тяжелого атласа кремового цвета, с глубоким вырезом, с лифом, который застегивался на несколько дюжин крохотных, обтянутых тканью пуговок; на каждой была вышита золотая лилия. Вырез и расширяющиеся книзу рукава были густо оторочены кружевами. Хозяин гостиницы утонул под кучей нижних юбок. Его бакенбарды едва виднелись под пышными складками.
      Я взглянула на свою серую саржевую юбку, залитую портвейном, и во мне взыграло тщеславие. Уж если мне и в самом деле придется выходить замуж, то я не желаю выглядеть на свадьбе, как батрачка.
      После взрыва кипучей деятельности, пока я стояла посреди комнаты, как портновский манекен, а все остальные носились вокруг, что-то принося, унося, критикуя и налетая друг на друга, конечный результат, дополненный белыми розами, воткнутыми мне в волосы, и сердцем, бешено колотившимся под кружевным лифом, всех удовлетворил.
      Платье сидело не совсем идеально, и от него сильно пахло предыдущей владелицей, но тяжелый атлас над многими слоями нижних юбок пленительно шуршал. Я ощущала себя очаровательной и величавой.
      — Ты не можешь заставить меня сделать это, — угрожающе шипела я в спину Муртагу, пока мы спускались по лестнице, но и он, и я отлично знали, что это не более чем пустая бравада. Если у меня и была когда-то сила воли, чтобы противостоять Дугалу и англичанам, она растворилась в выпитом виски.
      Дугал, Нед и остальные сидели в пивной на первом этаже, выпивая и обмениваясь любезностями с местными жителями, у которых, похоже, не было других забот, как потихоньку напиваться весь день.
      Дугал увидел, как я медленно спускаюсь по лестнице, и замолчал на полуслове. Остальные тоже умолкли, глядя, как я, окутанная облаком их благоговейного восхищения, плыву вниз. Глубоко посаженные глаза Дугала неспешно обвели меня с головы до ног и снова вернулись к лицу. Он одобрительно кивнул, похоже, от души.
      Со всеми этими событиями мужчины давно не смотрели на меня так,и я в ответ тоже грациозно кивнула.
      После ошеломленного молчания посетители пивной начали вслух выражать свое восхищение. Даже Муртаг позволил себе слабую улыбку, глядя на результаты своего труда и удовлетворенно кивая. И кто, интересно, назначилтебя распорядителем моды?— раздраженно подумала я. Но все же должна была признать, что именно его усилиями я буду выходить замуж не в серой сарже.
      Замуж. О, Господи! Убаюканная портвейном и кремовыми кружевами, я умудрилась не придавать значения самому событию. Осознание пришло, как удар под ложечку, и я вцепилась в перила. У меня естьмуж. У меня есть Фрэнк! Я не могу выйти замуж за другого!
      Вглядываясь в толпу, я заметила всего одно вопиющее упущение. Жениха нигде не было. Эта мысль немного успокоила меня — возможно, он сумел сбежать через окно и теперь находился за много миль отсюда. Перед тем, как я вышла из гостиницы вслед за Дугалом, хозяин протянул мне еще один бокал вина «на посошок».
      Нед и Руперт пошли за пони. Муртаг тоже куда-то исчез — может, отправился на поиски Джейми.
      Дугал поддерживал меня под руку, якобы для того, чтобы я не споткнулась в атласных туфельках, но на самом деле, чтобы не дать мне в последнюю минуту рвануть на свободу.
      Стоял «теплый» шотландский день. Это означало, что туман недостаточно густ для того, чтобы считать его дождиком, но уже близок к этому. Внезапно дверь гостиницы отворилась, и на пороге возникло солнышко, то есть Джеймс. Если я была ослепительной невестой, то его, без сомнения, можно было назвать блистательным женихом. Я открыла рот и забыла его закрыть.
      Горец при полном параде — впечатляющее зрелище. Любой горец, даже старый, некрасивый или вовсе уродливый. А от вида высокого, стройного и ни в коем случае не уродливого горца просто захватывало дух.
      Густые рыжие волосы, тщательно причесанные, сверкали, спускаясь гладкими волнами на воротничок рубашки тонкого батиста со складками на груди, расширяющимися книзу рукавами и кружевными оборками на манжетах, очень подходившими к накрахмаленному жабо, украшенному заколкой с рубином.
      Он надел килт ярких кровавых, синих и черных тонов, полыхающий среди более скромных Маккензи в зеленом и белом. Пламенеющая шерсть, сколотая круглой серебряной брошью, изящно драпируясь, ниспадала с правого плеча, цеплялась за пояс, отделанный серебром, ниспадала дальше, задевая аккуратные икры, обтянутые шерстяными лосинами, и кончалась, чуть-чуть не достав до кожаных черных сапожек с серебряными пряжками. Сабля, кинжал и кожаная сумка на поясе завершали ансамбль.