Глава 1

Повешение в Эдеме

Чарльстон, июнь 1767.

Я слышала барабаны задолго до того, как они стали видны. Удары отдавались точно в моем желудке, как будто я тоже была изнутри пустой. Звуки продвигались сквозь толпу, резкий воинственный ритм, предназначенный для того, чтобы быть услышанным даже при громких криках или ружейном огне. Я видела, как поворачивались головы умолкавших людей, смотревших теперь вдоль улицы Ист-Бэй, туда, где она начиналась от каркаса недостроенной новой таможни, направляясь к парку Уайтпойнт.

День был жарким, даже по меркам июньского Чарльстона. Лучшие места были, конечно, на дамбе, где дул ветерок; а здесь, внизу, всех как будто поджаривали заживо. Мое платье промокло насквозь, и хлопчатый корсаж прилип к телу между грудями. Я в десятый раз за десять минут промокнула лицо и подняла повыше тяжелый валик волос в тщетной надежде, что ветерок охладит мне шею.

Я в этот момент ощущала собственную шею как-то особенно болезненно. Незаметно положив ладони на нижнюю часть горла, я обхватила его пальцами. Я ощущала биение пульса в сонной артерии, я слышала грохот барабанов, и, когда я вздохнула, горячий влажный воздух застрял у меня в горле, как будто меня душили.

Я поспешно опустила руки и сделала как можно более глубокий вдох. Это было ошибкой. Мужчина, стоявший передо мной, не мылся с месяц или больше; край воротника, прилегавшего к его шее, был темным от грязи, от его одежды несло кислятиной и затхлостью, и эта едкая смесь перешибала даже сладковатую вонь толпы. Запах горячего хлеба и жареной жирной свинины, доносящийся с лотков разносчиков, перебивал мускусный дух гниющих в низинах водорослей, и все это лишь слегка смягчал слабый соленый ветерок, дувший с залива.

Впереди меня было несколько ребятишек, вытягивавших шеи и таращивших глаза; они постоянно выбегали из-под дубов и карликовых пальм, чтобы посмотреть вдоль улицы, и их то и дело призывали обратно встревоженные родители. У ближайшей ко мне девочки была шейка, похожая на белый стебелек травы, тонкая и трогательная.

По толпе пробежал ропот возбуждения; направлявшаяся к виселице процессия появилась в дальнем конце улицы. Барабаны застучали громче.

— Где он? — пробормотал рядом со мной Фергус, тоже вытягивая шею, чтобы лучше видеть. — Уверен, мне следовало быть с ним.

— Он подойдет сюда. — Я хотела подняться на цыпочки, но не стала, чувствуя, что это было бы недостойным поступком. Я огляделась по сторонам, шаря по толпе глазами. Я всегда без труда находила Джейми в толпе; его голова и плечи возвышались над большинством мужчин, а волосы пылали красновато-золотым огнем. Но его пока что не было видно, вокруг волновалось лишь море чепчиков и треуголок, спасавших от жаркого солнца тех горожан, которые пришли слишком поздно, чтобы занять местечко в тени.

Сначала мы увидели флаги, полоскавшиеся над головами возбужденной толпы, — знамя Великобритании и британской колонии Южная Каролина. И еще одно, с гербом лорда-губернатора колонии.

Затем появились барабанщики, шедшие парами, в ногу; их палочки выбивали тревожный ритм. Это был медленный марш, безжалостно-неумолимый. Марш мертвеца, подумала я, да, наверное, это можно назвать так; весьма подходящий при данных обстоятельствах. Все вокруг затихло при звуке барабанов.

Затем показался взвод солдат в красных мундирах, а между ними шли осужденные.

Их было трое; руки у них были связаны спереди, на шее у каждого был железный воротник с кольцом; цепь, пропущенная сквозь кольца, соединяла узников между собой. Первым шел невысокий пожилой мужчина, оборванный и грязный, едва волочащая ноги развалина, которая то и дело пошатывалась и спотыкалась, так что священник в темном костюме, шедший рядом с осужденными, был вынужден то и дело поддерживать его под руку, чтобы тот не упал.

— Это кто, Гэйвин Хайз? Он выглядит больным, — негромко сказала я Фергусу.

— Он пьян, — ответил мягкий голос у меня за спиной. Я резко обернулась и увидела Джейми, стоявшего совсем рядом и не отрывавшего глаз от процессии.

Неустойчивость малорослого человека нарушала стройность процессии, а его постоянные попытки упасть на колени заставляли тех двоих, что были соединены с ним цепью, шарахаться из стороны в сторону, чтобы увернуться от него и удержаться на ногах. В целом впечатление создавалось такое, как будто трое пьянчужек возвращались домой из ближайшей таверны; и это выглядело чрезвычайно странно, если учесть серьезность происходившего. Сквозь грохот барабанов до меня доносились смешки, выкрики и язвительные замечания, звучавшие с битком набитых людьми кованых балконов домов, стоявших вдоль Ист-Бэй.

— Твоя работа? — спросила я тихо, чтобы не привлекать внимания стоявших рядом, — но я могла бы хоть закричать во весь голос и замахать руками; никто не замечал ничего, кроме происходившего впереди.

Я скорее почувствовала, чем увидела, как Джейми пожал плечами, продвигаясь вперед и становясь рядом со мной.

— Он сам меня попросил, — сказал Джейми. — И это лучшее, что я мог для него сделать.

— Бренди или виски? — спросил Фергус, изучая Хайза оценивающим взглядом.

— Этот человек шотландец, милый Фергус. — Голос Джейми был так же спокоен, как и его лицо, но я все же уловила в нем слабую нотку напряжения. — Виски… Он хотел виски.

— Мудрый выбор. Если ему повезет, он может даже и не заметить, как его повесят, — пробормотал Фергус.

Маленький человечек тем временем выскользнул из рук проповедника и с размаху шлепнулся лицом вниз на песчаную дорогу, и один из его товарищей упал на колени от толчка; третий пленник, высокий молодой человек, устоял на ногах, но отчаянно раскачивался из стороны в сторону, пытаясь удержать равновесие. Толпа при этом зрелище отчаянно развеселилась.

Капитан стражи залился краской от белого парика до металлического латного воротника, разогретый яростью не меньше, чем солнцем. Он выкрикнул приказ, пока барабаны продолжали свой мрачный грохот, и один из солдат поспешно подбежал к приговоренным, чтобы снять соединявшую их цепь. Хайза бесцеремонным рывком поставили на ноги, солдаты схватили его за обе руки, и процессия двинулась дальше, уже более упорядоченно.

Смех затих, когда она подошла к виселице — это была подвода с запряженными в нее мулами, стоявшая под ветвями огромного, могучего дуба, Я даже пятками ощущала бой барабанов. Меня тошнило от жары и от запахов. Барабаны внезапно умолкли, и в ушах у меня зазвенело от тишины.

— Тебе вовсе ни к чему смотреть, Сасснек[1], — прошептал мне в ухо Джейми. — Вернись в фургон. — Он, не мигая, смотрел на Хайза, который что-то бормотал и шатался в руках солдат, глядя по сторонам затуманенными глазами.

Последнее, чего мне хотелось, так это смотреть. Но все же я не могла оставить Джейми одного перед этим зрелищем. Он пришел сюда ради Гэйвина Хайза; я пришла ради него. Я дотронулась до его руки.

— Я останусь.

Джейми выпрямился, расправив плечи. Он сделал шаг вперед, дабы быть уверенным: его видно в толпе. Если Хайз был достаточно трезв для того, чтобы видеть хоть что-либо, то последним, что он увидит в этом мире, будет лицо его друга.

И он увидел; Хайз шарил глазами туда-сюда, пока его поднимали на подводу, вертел головой, отчаянно таращась…

— Гэйвин! — внезапно закричал Джейми.

Глаза Хайза сразу нашли его, и он перестал сопротивляться.

Маленький человек стоял, слегка покачиваясь, пока зачитывали приговор: виновен в краже на сумму шесть фунтов и десять шиллингов. Он был весь покрыт красноватой пылью, и капли пота висели, дрожа, на его седой щетине. Проповедник наклонился к нему, что-то настойчиво шепча на ухо.

Потом снова зазвучали барабаны, рассыпая ровную дробь. Палач накинул петлю на лысеющую голову, опустил на шею, затянул потуже, аккуратно расположив узел точно под ухом. Капитан стражи стоял неподвижно, подняв саблю.

Вдруг приговоренный выпрямился. Глядя на Джейми, он открыл рот, как будто собираясь что-то сказать.

Сабля сверкнула на утреннем солнце, и барабаны замолчали с финальным «банг!»

Я посмотрела на Джейми; он побелел, неподвижные глаза расширились.

Краем глаза я видела натянувшуюся веревку и слабое подергивание висящей мешком одежды. Резкая вонь мочи и фекалий донеслась до нас сквозь густой воздух.

Стоявший с другой стороны от меня Фергус наблюдал за всем с полным бесстрастием.

— Полагаю, он все-таки заметил, — с сожалением пробормотал он.

Тело покачнулось, мертвец слегка вибрировал, как тяжелый отвес на бечевке. По толпе пронесся вздох ужаса и облегчения. В пылающем небе кричали крачки, шум залива слабо просачивались сквозь плотный воздух, но место событий окутывала тишина. Оттуда, где я стояла, были слышны короткие «плюм… плим… плюм…» — это капли падали вниз с болтавшихся в воздухе башмаков трупа.

Я не была знакома с Гэйвином Хайзом, и меня не мучило чувство вины из-за его смерти, но я была рада, что все кончилось быстро. Я украдкой бросила на него взгляд, со странным чувством, будто я вторгаюсь в нечто запретное. Это было предельно публичное совершение предельно интимного процесса, и я испытывала легкое смущение от того, что должна смотреть на это.

Палач знал свое дело; не было ни унизительной борьбы, ни вытаращенных глаз, ни вывалившегося языка. Маленькая круглая голова Гэйвина резко склонилась набок, шея гротескно изогнулась, но явно была сломана.

Это была во всех отношениях чистая работа. Капитан стражников, убедившись, что Хайз мертв, шагнул со своей саблей к следующему мужчине, которого следовало подвести к виселице. Я видела, как его глаза оглядели ряд красных мундиров, а потом вдруг расширились от ярости.

В то же самое мгновение в толпе послышались крики, и волны возбуждения быстро разбежались во все стороны. Головы вертелись, каждый толкал своего соседа, стремясь увидеть что-то, хотя видеть-то было нечего.

— Он удрал!

— Туда, туда побежал!

— Держи его!

Третий приговоренный, высокий молодой человек, использовал момент смерти Гэйвина, чтобы спасти собственную жизнь, и проскользнул мимо стражников, которым следовало бы не спускать с него глаз, но которые оказались не в силах устоять перед притягательной силой виселицы.

Я заметила быстрое движение за одним из торговых лотков, вспышку грязных светлых волос. Кто-то из солдат тоже увидел это и побежал в том направлении, но большинство бросились в разные стороны, и среди возникшей путаницы и суматохи никто никого не нашел.

Капитан стражников кричал во все горло, его лицо налилось кровью, но его голос был едва слышен в поднявшемся шуме. Оставшегося приговоренного, выглядевшего совершенно ошеломленным, схватили и поволокли обратно к казармам, причем красные мундиры пытались второпях построиться должным образом, подгоняемые резким голосом капитана.

Джейми обвил меня рукой за талию и потащил в сторону, с пути катившихся волной людей. Толпа отступала перед приближавшимися взводами солдат, наконец-то обретших правильный порядок и быстро маршировавших в сторону казарм следом за мрачными и взбешенными сержантами.

— Нам бы лучше найти Яна, — сказал Джейми, отпихивая в сторону компанию взволнованных школяров. Он посмотрел на Фергуса и качнул головой в сторону виселицы и ее печального груза. — Потребуем выдать тело, да? Встретимся позже в «Плакучей иве».

— Думаешь, его поймают? — спросила я, когда мы проталкивались сквозь убывающую толпу, держа путь к мощеному переулку, выводившему к товарной пристани.

— Наверное, да. Куда ему бежать? — Джейми говорил рассеянно, между его бровями пролегла заметная морщинка. Ясно было, что его мысли все еще обращены к умершему и что ему пока что не до живых.

— У Хайза были какие-то родные? — спросила я.

Он покачал головой.

— Я спросил его об этом, когда принес ему виски. Он полагал, что один из его братьев вполне может быть еще жив, но понятия не имел, где того искать. Этого брата куда-то отправили сразу после восстания… вроде бы в Виргинию, так думал Хайз, но больше он ничего не знает.

Этому не стоило удивляться: чернорабочие, связанные договором, вряд ли имели возможность как-то связаться с родственниками, оставшимися в Шотландии, разве что поручитель оказался бы настолько добр, что отправил бы письмо за свой счет. Но будь он добр или нет, вряд ли письмо смогло бы отыскать Гэйвина Хайза, который провел десять лет в Ардсмурской тюрьме, прежде чем его доставили к конечному пункту.

— Дункан! — крикнул Джейми, и высокий худощавый мужчина обернулся и приветственно взмахнул рукой. Он ввинтился в толпу, его единственная рука описывала перед ним широкую дугу, отгоняя прохожих.

— Макдаб, — кивнул он, здороваясь с Джейми. — Миссис Клэр… — Его длинное узкое лицо выглядело печальным. Он тоже был когда-то узником в Ардсмуре, вместе с Хайзом и Джейми. Его спасло заражение крови, из-за которого он и лишился руки, — иначе его отправили бы оттуда вместе с другими. Поскольку его нельзя было продать в качестве рабочей силы, ему даровали помилование и свободу умирать с голода — пока Джейми не отыскал его.

— Помилуй Бог беднягу Гэйвина, — сказал Дункан, грустно качая головой.

Джейми в ответ пробормотал что-то на гэльском, но тут же умолк. Потом он выпрямился, с видимым усилием сбрасывая с себя все тяготы этого дня.

— А, ладно… Я должен идти в доки, договориться насчет Яна, а потом мы подумаем о похоронах Гэйвина. Но сначала надо парнишку пристроить.

Мы, с трудом проталкиваясь сквозь толпу, направились к докам, лавируя между группами возбужденных сплетников, уворачиваясь от подвод и ручных тележек, сновавших туда-сюда с тупым безразличием ко всему.

Шеренга солдат в красных мундирах быстрым шагом вышла со стороны причала, разбрызгавшись среди толпы, как капли винного уксуса по белому соусу. Солнце жарко горело на сверкающих штыках, и мерный ритм солдатских шагов звучал в шуме толпы, как бой барабанов. Даже громыхающие телеги и тачки резко остановились, чтобы уступить дорогу.

— Держись за карман, Сасснек, — шепнул мне на ухо Джейми, подталкивая меня в промежуток между рабыней в тюрбане, с двумя малышами на руках, и уличным проповедником, сидевшим на ящике. Он кричал что-то о грехе и покаянии, но едва ли одно слово из трех можно было расслышать в стоявшем вокруг шуме.

— Я его просто зашила, — уверила я Джейми, но тем не менее коснулась рукой тяжелого маленького предмета, болтавшегося возле моего бедра. — А как насчет твоего кисета?

Он усмехнулся и сдвинул шляпу на лоб, спасаясь от бьющего в лицо солнца, и прищурил темно-голубые глаза.

— Он там, где была бы моя кожаная сумка, имей я ее. Пока я не встречусь с какой-нибудь шустрой блудницей, я в безопасности.

Я посмотрела на его слегка вздувшиеся спереди штаны, а потом окинула взглядом всего Джейми. Высокий и широкоплечий, с дерзкими и чистыми чертами лица и с горделивой осанкой шотландца, он привлекал внимание каждой встречной женщины, даже когда его ослепительные волосы прикрывала унылая синяя треуголка. Штаны, надетые на нем, были определенно слишком тесными, и уж никак не умаляли общего впечатления, производимого Джейми, — впечатления, о котором он сам и не догадывался.

— Ты ходячий соблазн для блудниц, — сказала я. — Держись поближе ко мне; я буду тебя защищать.

Он рассмеялся и держал меня под локоть, пока мы не выбрались на относительную свободу.

— Ян! — закричал Джейми, через головы толпы заметив своего племянника. Мгновением позже высокий простоватый юнец выскочил рядом с нами из толпы, отбрасывая с лица густые каштановые волосы и широко улыбаясь.

— Я думал, что не найду тебя, дядя! — воскликнул он. — Иисусе, тут людей больше, чем на рынке в Эдинбурге! — Он рукавом отер пот с длинного некрасивого лица, размазав грязь по щеке.

Джейми неодобрительно оглядел племянника.

— Ты выглядишь неприлично веселым, Ян, для того, кто только что видел смерть человека.

Ян поспешно сменил выражение лица, пытаясь изобразить грусть.

— Но, дядя Джейми, я этого не видел, — возразил он. — Я не видел, как его вешали. — Дункан вопросительно поднял одну бровь, и Ян слегка порозовел. — Я… ну, я не боялся смотреть, просто… ну, я тут хотел кое-что сделать.

Джейми чуть заметно улыбнулся и хлопнул племянника по спине.

— Ладно, не беспокойся, Ян. Я бы и сам не стал смотреть, если бы Гэйвин не был моим другом.

— Я знаю, дядя, и мне очень жаль. — В темно-карих глазах юноши промелькнуло сочувствие — в глазах, бывших единственной красивой чертой его лица. Потом он посмотрел на меня. — Это было ужасно, да, тетя?

— Да, — кивнула я. — Но все уже кончилось. — Я вытащила из-за корсажа влажный, смятый носовой платок и, привстав на цыпочки, стерла полосу грязи с его щеки.

Дункан Иннес горестно покачал головой.

— Да, бедняга Гэйвин! Ну, по крайней мере такая смерть легче, чем смерть от голода, а ведь ему в противном случае ничего другого не оставалось.

— Пошли, — перебил его Джейми, не желая тратить время на бесполезные причитания. — «Бонни Мэри», должно быть, уже подходит к причалу.

Я заметила, как Ян бросил взгляд на Джейми и вроде бы хотел что-то сказать, но Джейми уже повернулся к заливу и врезался в толпу. Ян посмотрел на меня, пожал плечами и предложил мне руку.

Мы пошли следом за Джейми, обходя сзади торговые склады, окружавшие доки, и стараясь не столкнуться с матросами, грузчиками, рабами, пассажирами, покупателями и торговцами всех родов и видов. Чарльстон был крупнейшим торговым портом, и дела его процветали, ведь до сотни кораблей в месяц причаливали и вновь уходили в Европу в это время года.

«Бонни Мэри» принадлежала другу Джареда Фрезера, двоюродного брата Джейми, который уехал во Францию искать счастья в винном деле и блестяще преуспел. Если бы нам повезло, капитан «Бонни Мэри» мог ради дружбы с Джаредом взять на борт Яна и доставить его в Эдинбург, позволив ему отработать проезд в качестве юнги.

Ян вовсе не был в восторге от этого плана, но Джейми был решительно настроен отправить своего сбившегося с пути племянника назад в Эдинбург при первой же возможности. И именно весть о прибытии в Чарльстон «Бонни Мэри», впрочем, наряду с еще кое-какими делами, заставила нас приехать сюда из Джорджии, где мы впервые ступили на американскую землю — совершенно случайно — два месяца назад.

Когда мы проходили мимо какой-то таверны, оттуда вышла неряшливая прислуга с бадейкой помоев. Она увидела Джейми и застыла, прижав бадью к бедру, вытаращив глаза и состроив завлекательную улыбку.

Он прошел мимо, не глянув в ее сторону, сосредоточенный на своей цели. Девка встряхнула головой, выплеснула помои на свинью, дремавшую возле крыльца, и стремительно умчалась назад в таверну.

Джейми приостановился, прищурив глаза и всматриваясь в ряды мачт, возвышавшихся внизу, в заливе, а я подошла и встала рядом с ним. Он бессознательно дернулся, коснувшись рукой своих штанов и поправляя их, и я дотронулась до его руки.

— Фамильные драгоценности пока что в безопасности, а? — мурлыкнула я.

— Немножко неудобно, но безопасно, да, — заверил он меня. Он подергал шнурок на своей ширинке и скривился: — Уж лучше бы я упрятал их на заднице, право слово!

— Ничего, ты для этого дела подходишь лучше меня, — улыбнулась я. — Я, пожалуй, больше рискую быть ограбленной.

Фамильные драгоценности представляли собой вот что. Нас выбросило на берег Джорджии штормом, и мы очутились там мокрыми, оборванными и потерявшими все — кроме пригоршни крупных и очень дорогих драгоценных камней.

Я надеялась, что капитан «Бонни Мэри» сочтет достаточным упоминание о Джареде Фрезере, чтобы взять Яна юнгой, потому что в противном случае у нас могли возникнуть трудности с отправкой юноши.

Теоретически мой карман и кисет Джейми содержали в себе целое состояние. Но практически эти камни могли бы быть и галькой с пляжа, в смысле пользы для нас. Хотя драгоценности и были легким и удобным способом перевозки богатства, сложность состояла в том, чтобы снова превратить их в деньги.

Большая часть торговых сделок в южных колониях совершалась способом бартера, — все что угодно обменивалось на сертификат или переводной вексель, выписанный на богатого купца или банкира. Но солидные банкиры редко встречались на землях Джорджии; а уж такие, которые захотели бы связать живые деньги, вложив их в драгоценности, были и того реже. Тот преуспевающий рисовый плантатор, у которого мы жили в Саванне, заверил нас, что он лично едва ли держал в руках даже два фунта стерлингов наличными, — и в самом деле, во всей колонии, похоже, не набралось бы и десяти фунтов золотом и серебром.

Точно так же не было и ни малейшего шанса продать один из камней на бесконечных пространствах соленых топей и сосновых лесов, через которые мы проезжали по пути на север. Чарльстон был для нас первым городом, в котором имелось множество купцов и банкиров, способных помочь нам в реализации части нашего замороженного имущества.

Впрочем, подумала я, вряд ли что-то может долго оставаться замороженным в Чарльстоне летом Струйки пота стекали по моей шее, и льняное платье под моим корсетом промокло и прилипло к коже.

Даже здесь, рядом с заливом, в это время дня не было ни малейшего дуновения ветерка, и запахи горячей смолы, дохлой рыбы и пропотевших рабочих переполняли воздух.

Несмотря на все их протесты, Джейми преподнес один из наших камней мистеру и миссис Оливер, добрейшим людям, подобравшим нас, когда после кораблекрушения мы очутились буквально у их порога, — в знак признательности за их гостеприимство. В ответ они предоставили нам фургон, двух лошадок, одежду и еду для путешествия на север, а также немножко денег.

Из них у меня в кармане оставалось еще шесть шиллингов и три пенса, являвшихся по сути всем нашим состоянием.

— Сюда, дядя Джейми — сказал Ян, оборачиваясь и энергично кивая своему дядюшке. — Я тебе кое-что покажу.

— Что именно? — спросил Джейми, прокладывая себе путь сквозь толпу потных рабов, грузивших пыльные бруски сушеного индиго на стоявшее на якоре грузовое судно. — Да и зачем нам смотреть на что-то, если у нас все равно нет денег? Или, может, у тебя они есть?

— Нет, я это выиграл в кости. — Голос Яна уплыл куда-то, и сам он исчез, завернув за груженую зерном подводу.

— В кости! Ян, Бога ради, ты не можешь играть, не имея в кармане ни пенни! — Держа меня за руку, Джейми быстро последовал за племянником.

— Да ты сам все время так делаешь, дядя Джейми! — возразил мальчишка, остановившись и поджидая нас. — Ты это делал в каждой таверне и в каждой гостинице, где мы останавливались!

— Бог мой, Ян, это карты, не кости! И я знаю, что делаю!

— Ну, и я тоже, — сообщил Ян с самодовольным видом. — Я ведь выиграл, так?

Джейми возвел глаза к небесам, моля даровать ему терпение.

— Иисус, помоги… Ян, как же я рад, что ты отправляешься домой прежде, чем влип во что-нибудь. Обещай мне, что не станешь ни во что играть с моряками, ладно? Тебе некуда будет сбежать от них на корабле.

Ян не обратил на его слова ровно никакого внимания; он подошел к полусгнившей свае, вокруг которой была обвязана крепкая веревка. Там он остановился и обернулся к нам, показывая на что-то у своих ног.

— Видите? Это собака! — с гордостью объявил он.

Я быстро спряталась за спину Джейми и схватила ею за руку.

— Ян, — сказала я, — это не собака. Это волк. И это чертовски большой волк, и я думаю, тебе следует отойти от него подальше, пока он не отгрыз тебе половину задницы.

Волк лениво повернул ко мне одно ухо, облил меня презрением и отвернулся. Он спокойно сидел, часто дыша от жары, его крупные желтые глаза уставились на Яна так внимательно, что человек, никогда не видавший волков, мог принять это за выражение преданности. Но я волков видела.

— Такие звери опасны, — сказала я. — Стоит им увидеть тебя, тут же набросятся!

Джейми, не обратив внимания на мои слова, наклонился, рассматривая зверюгу.

— Ну, это не совсем волк, а? — В его голосе звучала явная заинтересованность, и он протянул так называемой собаке раскрытую ладонь, предлагая обнюхать его пальцы. Я закрыла глаза, ожидая неминуемой ампутации. Но, не услышав крика, я снова их открыла и обнаружила, что Джейми сидит на корточках, изучая нос зверя.

— Отличный зверь, Ян! — сообщил он, бесцеремонно почесывая чудовище под подбородком. Желтые глаза собаки чуть прижмурились, то ли от удовольствия, то ли — что показалось мне более вероятным, — от предвкушения того, как она сейчас цапнет Джейми за нос. — Он крупнее волка, вообще-то, голова и грудь шире, и ноги намного длиннее.

— Его мать была ирландским волкодавом, — Ян пристроился рядом с Джейми и пустился в пылкие объяснения, поглаживая мощную коричневато-серую спину. — Она сбежала в лес, когда у нее была течка, ну, а когда вернулась…

— О, ладно, я понял. — Джейми что-то вполголоса забормотал на гэльском, обращаясь к чудовищу и мягко беря его огромную лохматую лапу. Изогнутые черные когти на ней были длиной в добрых два дюйма. Зверюга еще больше прикрыла глаза, и легкий бриз ерошил густую шерсть на ее загривке.

Я глянула на Дункана, который смотрел на меня, подняв брови, слегка пожала плечами и вздохнула. Дункан не любил собак.

— Джейми… — окликнула я.

— Балах Бойдхич, — произнес Джейми, обращаясь к волку. — А ты не худенькая зверюшка, верно?

— Но что он ест? — спросила я, может быть, немножко громче, чем было нужно.

Джейми перестал гладить зверюгу.

— Ох, — выдохнул он. И с некоторым сожалением окинул взглядом желтоглазое чудовище. — Ну, ладно. — Он поднялся на ноги, огорченно покачивая головой.

— Боюсь, Ян, твоя тетя права. Как мы его прокормим?

— Ой, ты не беспокойся, дядя Джейми! — заверил его Ян. — Он сам раздобудет себе еду.

— Вот как? — Я посмотрела по сторонам, на пакгаузы, на ряды оштукатуренных магазинов за ними. — И кого он ловит, маленьких детей?

Ян вроде бы слегка обиделся.

— Конечно, нет, тетя. Рыбу.

Видя скептическое выражение на всех трех лицах, обращенных к нему, Ян опустился на колени и вцепился обеими ладонями в морду зверюги, заставляя ту открыть рот.

— Рыбу! Клянусь, дядя Джейми! Ну же, понюхай, от него рыбой пахнет!

Джейми с немалым подозрением скользнул взглядом по двум рядам внушительных блестящих зубов и почесал подбородок.

— Ну… ох, ну, я поверю тебе на слово, Ян. Но даже если и так… ради Христа, побереги свои пальцы, мальчик!

Хватка Яна ослабла, массивные челюсти захлопнулись, уронив на брусчатку причала несколько капель слюны.

— Со мной все в порядке, дядя! — бодро сообщил Ян, вытирая руки о штаны. — Он меня не укусит, я уверен. Его зовут Ролло.

Джейми задумчиво потер верхнюю губу.

— М-м… Ну, как бы его ни звали, и что бы он ни ел, я не думаю, чтобы капитан «Бонни Мэри» с радостью принял его на борт, в матросский кубрик.

Ян ничего не ответил, но выражение счастья на его лице и не подумало гаснуть. Вообще-то оно стало еще ярче. Джейми посмотрел на него, поймал сияющий взгляд — и окаменел.

— Нет, — простонал он в ужасе. — О, нет!

— Да! — воскликнул Ян. Восторженная улыбка расплылась на его костлявом лице. — Она вышла в море два дня назад, дядя. Мы опоздали!

Джейми произнес на гэльском нечто, непонятное мне. Дункан, похоже, был шокирован.

— Черт! — воскликнул Джейми, возвращаясь к английскому. — Тысяча чертей! — Он снял шляпу и крепко провел ладонью по лицу. Он выглядел разгоряченным, взъерошенным и жутко рассерженным. Он открыл рот, но, подумав над тем, что собирался сказать, снова закрыл его, и, запустив пальцы в волосы, снял ленту, которой они были связаны сзади в хвост.

Ян смутился.

— Извини, дядя. Я постараюсь тебе не мешать, правда, постараюсь. И я могу работать; я сам заработаю себе на пропитание.

Лицо Джейми смягчилось, когда он посмотрел на своего племянника. Глубоко вздохнув, он потрепал Яна по плечу.

— Это совсем не то, чего я хочу для тебя, Ян. Ты знаешь, я и сам бы не хотел ничего другого, кроме как оставить тебя здесь. Но что, черт побери, скажет твоя мать?

Ян снова просиял.

— Точно не знаю, дядя, — сказал он. — Но она ведь это будет говорить в Шотландии, правда? А мы-то здесь! — Он обнял Ролло и прижался к нему. Волк сначала слегка отпрянул, но в следующую секунду высунул длинный розовый язык и смачно облизал ухо Яна. Пробует, каково оно на вкус, цинично подумала я.

— Кроме того, — добавил парнишка, — она ведь прекрасно знает, что я в полном порядке; ты же написал ей из Джорджии, что я с вами.

Джейми изобразил кривую улыбку.

— Не сказал бы, что именно это ее сильно утешит, Ян. Она ведь давно меня знает, а? — Он вздохнул, снова водрузил шляпу на голову и повернулся ко мне: — Мне чертовски нужно выпить, Сасснек, — сообщил он. — Пойдем-ка, поищем ту таверну.

В «Плакучей иве» было темно, и могло бы быть прохладно, окажись там поменьше народу. Но внутри было полным-полно тех, кто пришел посмотреть на казнь, и матросов из доков, так что атмосфера напоминала парную баню. Я вздохнула, входя в эту пивнушку, и тут же поспешила выдохнуть. Это было похоже на то, как если бы вы дышали сквозь грязную тряпку, пропитанную элем.

Ролло тут же проявил свою дурную натуру, разрезав толпу, как корабль режет Красное море, — он гордо прошествовал через зал, обнажив зубы в неслышном рыке. Он явно не впервые попал в таверну.

Благополучно очистив для нас угловую скамью, он свернулся под столом и вроде бы заснул.

Скрывшись от солнца, с большой кружкой темного пенящегося эля перед ним, Джейми быстро восстановил свое обычное самообладание.

— У нас два пути, — сказал он, отводя с висков влажные от пота волосы. — Мы можем остаться в Чарльстоне на столько времени, чтобы найти покупателя на один из наших камней, и, возможно, купим тогда для Яна билет до Шотландии на какой-нибудь корабль. Или мы можем отправиться на север, в Кейпфир, и, может быть, найдем для него корабль, уходящий из Велмингтона или Нью-Берна.

— Я бы выбрал север, — без колебаний заявил Дункан. — У тебя ведь есть родня в Кейпфире, верно? Мне и думать противно, чтобы слишком долго быть среди чужаков. Люди твоего клана присмотрят за тем, чтобы нас не обманули и не ограбили. А эти… — Он приподнял одно плечо, красноречиво изображая не шотландцев (а следовательно, наверняка жуликов), окружавших нас.

— Ой, поедем на север, дядя! — живо воскликнул Ян, не дав Джейми ответить. Он промокнул рукавом усы из пивной пены. — Такое путешествие может ведь быть очень опасным, правда? Вам понадобятся лишние люди!

Джейми скрыл выражение своего лица, сунув нос в кружку, но я сидела достаточно близко, чтобы почувствовать, как его затрясло от сдерживаемого смеха, Джейми вообще-то очень любил своего племянника. Но факт оставался фактом: Ян принадлежал к тем людям, с которыми вечно что-то случается. Обычно он был в этом совершенно не виноват, но тем не менее…

Этого парнишку годом раньше похитили пираты, и именно необходимость заняться его спасением и привела нас в Америку, окольными и зачастую опасными путями. В последнее время, правда, ничего не происходило, но я знала, что Джейми очень обеспокоен тем, чтобы поскорее отправить своего пятнадцатилетнего племянничка назад в Шотландию, к матери, — пока все не началось сначала.

— Ну… разумеется, Ян, — пробормотал Джейми, опустошив кружку. Он старательно избегал моего взгляда, но я видела, как неудержимо изгибаются уголки его губ. — Ты, конечно, можешь быть очень полезен, я не сомневаюсь, но…

— Мы может встретиться с краснокожими! — Глаза Яна расширились, его лицо осветилось радостным предвкушением. — Или диких зверей! Доктор Стерн рассказывал мне, что в необжитых районах Каролины живут свирепые твари — медведи, дикие кошки, даже очень опасные пантеры… и еще здоровенная вонючая тварь, которую индейцы зовут скунсом!

Я подавилась элем.

— Тетя, ты в порядке? — Ян встревоженно наклонился ко мне через стол.

— Все отлично, — прохрипела я, промокая залитое потом лицо косынкой. Потом я стерла капли пролитого эля с груди, заодно отлепив от кожи платье — в надежде, что ей достанется хоть капля воздуха.

Потом я заметила, что на лице Джейми появилось странное выражение — сдержанное веселье явно начало уступать место некоему беспокойству.

— Скунсы не опасны, — пробормотала я, кладя руку на колено Джейми. Будучи опытным и бесстрашным охотником в своей родной Горной Шотландии, он, похоже, склонялся к тому, чтобы внимательно исследовать неведомую фауну Нового Света.

— М-мм… — Он опомнился, но тонкая морщинка застыла между его бровями. — Ну, может, это и так… но как насчет всего остального? Не могу сказать, что мне хотелось бы встретиться с медведем или толпой дикарей, имея в руках только это, — он коснулся большого ножа, висевшего в ножнах на его поясе.

Отсутствие у нас настоящего оружия тревожило Джейми на всем пути от Джорджии, и замечание Яна насчет индейцев и диких зверей снова напомнило ему об этом. Кроме ножа Джейми, был еще небольшой нож у Фергуса, годный разве что для того, чтобы обрезать веревку да настрогать стружек для разжигания костра. На этом и заканчивалось все наше вооружение — у Оливеров не нашлось ни ружей, ни мечей, чтобы поделиться с нами.

Когда мы добирались от Джорджии до Чарльстона, мы присоединились к компании владельцев рисовых и индиговых плантаций, — сплошь увешанных ножами, пистолетами и мушкетами, — которые везли свой урожай в порт, чтобы отправить на кораблях в Пенсильванию и Нью-Йорк. Если же мы теперь отправимся в Кейпфир, нам придется путешествовать в одиночку, безоружными, и мы будем совершенно беззащитны перед всем, что только может выскочить из густых лесов.

Но в то же время у нас были серьезные причины к тому, чтобы отправиться на север, — и в том числе недостаток у нас живых денег. Кейпфир был крупнейшим поселением шотландских горцев в американских колониях, предметом гордости нескольких городов, чьи жители эмигрировали из Шотландии в течение последних двадцати лет. И среди этих эмигрантов были родственники Джейми, которые, как я знала, охотно предложили бы нам убежище: крышу, кровать, и время для того, чтобы мы могли утвердиться в этом новом мире. Джейми сделал еще глоток и кивнул Дункану.

— Должен сказать, я с тобой согласен, Дункан. — Он откинулся назад, прислонившись к стене, и небрежно осмотрел переполненную таверну. — Ты чувствуешь на спине взгляды всех этих глаз?

По моей собственной спине тут же пробежал холодок, несмотря на жару. Глаза Дункана заметно расширились, потом сузились, но он не стал оборачиваться.

— Ох, — только и произнес он.

— Чьих глаз? — спросила я, довольно-таки нервно глядя по сторонам. Я не заметила никого, кто обращал бы на нас какое-то особое внимание, хотя кто-то мог и следить тайком… Таверну переполняло пьяное благодушие, и гул голосов был настолько громким, что едва можно было расслышать сквозь него голоса ближайших людей.

— Да чьи угодно, Сасснек, — ответил Джейми. Он скосился на меня и усмехнулся. — И нечего так таращить глаза, а? Нам ничто не грозит. Здесь — не грозит.

— Пока не грозит, — уточнил Иннес. Он потянулся вперед, чтобы налить себе еще кружку пива. — Макдаб окликнул Гэйвина, когда тот стоял под виселицей, соображаешь? И уж наверное, кто-нибудь это приметил — что Макдаб был приятелем того парня, — сухо добавил он.

— А те фермеры, что явились вместе с нами из Джорджии, уже, наверное, тоже поработали языками, когда посиживали в таких вот местечках, — сказал Джейми, который, казалось, был полностью поглощен тем, что рассматривал свою кружку. — Все они честные люди… но они любят поболтать, Сасснек. Это ведь отличная история, разве нет? Люди, выброшенные на берег ураганом. И можем ли мы рассчитывать, что хотя бы один из них не узнал чуть-чуть о том, что мы носим с собой?

— Понимаю, — пробормотала я, и я действительно поняла. Мы привлекли всеобщее внимание, поскольку открыто признали свое знакомство с казненным преступником, и уже не могли оставаться неприметными путешественниками. И если поиск покупателя потребует некоторого времени, — а на то и было похоже, — мы рисковали вызвать интерес грабителей, или английских властей. Ни то, ни другое было нам ни к чему.

Джейми поднял кружку, сделал большой глоток и со вздохом поставил ее на стол.

— Да. Я думаю, не слишком умно задерживаться в этом городе. Мы скромно похороним Гэйвина, а потом поищем безопасное местечко в лесах за городом, чтобы переночевать. А завтра решим, оставаться нам здесь или уезжать.

Мысль о том, чтобы провести еще несколько ночей в лесу — со скунсами или без них, — мне не понравилась. Я уже восемь дней не меняла платья, лишь обмывая не скрытые им части тела в ручьях, если мы останавливались рядом с ними.

Я жаждала настоящей кровати, пусть даже полной блох, и мечтала о возможности соскрести с себя грязь, налипшую за последнюю неделю путешествия. Однако Джейми говорил дело. Я вздохнула, уныло глядя на оборку рукава, серую и жутко истрепанную.

В этот момент дверь таверны внезапно резко распахнулась, заставив меня забыть о своих невзгодах, и четыре солдата в красных мундирах вошли в наполненное людьми помещение. Солдаты были в полной выкладке, со штыками, привинченными к мушкетам, и явно не собирались пропустить по кружечке пива или сыграть в кости.

Двое из них быстро обошли пивнушку, заглядывая под столы, в то время как еще один исчез в кухне. Четвертый остался на страже у двери, и его светлые глаза скользили по толпе. Его взгляд отыскал наш стол и на мгновение задумчиво задержался на нас, но потом солдат принялся усердно рассматривать других посетителей.

Джейми казался абсолютно безмятежным, он сидел, рассеянно потягивая пиво, но я видела, как его вторая рука, лежавшая на коленях, медленно сжалась в кулак. Дункан, куда хуже владевший своими чувствами, наклонил голову, чтобы скрыть выражение лица. Ни один из этих двух мужчин не мог чувствовать себя легко в присутствии красных мундиров, и к тому были серьезные причины.

Но больше вроде бы никого не обеспокоило появление солдат. Небольшая компания певцов в углу у камина продолжала тянуть бесконечные куплеты «Наполним каждый бокал», а барменша громко ругалась с двумя подмастерьями.

Вернулся солдат с кухни, явно ничего там не обнаружив. Грубо оттолкнув игроков в кости, он подошел к товарищу, стоявшему возле двери. Когда солдаты уже выходили из таверны, в дверях появилась хрупкая фигура Фергуса; он прижался к косяку, чтобы не угодить под солдатские локти или приклады мушкетов.

Я видела, как глаза одного из солдат уловили блеск металла и с интересом остановились на крюке, который заменял Фергусу отсутствующую левую руку. Он внимательно посмотрел на Фергуса, но потом вскинул мушкет на плечо и поспешил за остальными.

Фергус протолкался к нам и хлопнулся на скамью рядом с Яном. Он выглядел сердитым и раздраженным.

— Чертов кровопийца salaud, — заявил он без всяких предисловий.

Брови Джейми взлетели вверх.

— Священник, — пояснил Фергус. Он взял кружку, которую придвинул к нему Ян, и мгновенно осушил ее, — в его горле булькало без передышки, пока эль не исчез до последней капли. Фергус поставил кружку, резко выдохнул и сразу стал выглядеть намного лучше. Потом вытер губы.

— Он хочет десять шиллингов за похороны этого человека в освященной земле, — сообщил он наконец. — Англиканская церковь, конечно; здесь нет даже пресвитерианцев, не то что католиков. Поганый ростовщик! Он знает, что нам деваться некуда. Тело только до рассвета может лежать там, вот как. — Фергус запустил пальцы под свой шарф, сдирая с шеи влажный от пота хлопковый лоскут, а потом несколько раз ударил кулаком по столу, чтобы привлечь внимание прислуги, сбивавшейся с ног из-за наплыва посетителей.

— Я объяснил этому заплывшему жиром борову, что вам решать — платить или нет. В конце концов, мы можем просто похоронить его в лесу. Хотя тогда нам придется купить лопату, — добавил он, нахмурившись. — Эти жадюги горожане знают, что мы тут чужаки; они сдерут с нас последнюю монетку, если сумеют.

Насчет последней монетки он был слишком прав. У меня оставалось лишь столько, чтобы заплатить за скромное питание здесь и купить провиант для путешествия на север; возможно, хватило бы еще и на пару ночевок в какой-нибудь гостинице. И все.

Я увидела, как глаза Джейми рассеянно обежали таверну, оценивая возможность выиграть некоторую сумму в кости или карты. Лучшими партнерами в игре стали бы солдаты и матросы, но в таверне их было немного — похоже, основная часть гарнизона все еще шастала по городу в поисках беглеца. В одном из углов небольшая компания мужчин громогласно веселилась, на столе перед ними стояло несколько бутылок бренди; двое из этой команды пели, или пытались петь, — их попытки ужасно веселили остальных. Джейми едва заметно кивнул в их сторону и повернулся к Фергусу.

— А куда ты пока что девал Гэйвина? — спросил Джейми.

Фергус дернул плечом.

— Положил в фургон. Я отдал его одежду старьевщице, в обмен на саван, и она еще согласилась обмыть тело, в качестве доплаты. — Фергус слабо улыбнулся. — Не тревожьтесь, милорд, все будет прилично. Ну, за удачу! — закончил он, поднося к губам вновь наполненную кружку.

— Бедный Гэйвин, — и Дункан Иннес тоже поднял кружку, словно салютуя павшему товарищу.

— Sl

— Почему бы и нет? — удивилась я. — Не думаю, чтобы для него это имело значение.

— Ох, нет, мы не можем так поступить, миссис Клэр, — выразительно покачал головой Дункан. Обычно Дункан вел себя очень замкнуто, так что я была просто поражена таким проявлением чувств.

— Он боялся темноты, — мягко произнес Джейми. Я повернулась и уставилась на него, а он ответил мне кривой улыбкой. — Я прожил рядом с Гэйвином Хайзом столько же, сколько мы прожили с тобой, Сасснек… и в куда более тесной квартирке. Я хорошо его узнал.

— Да, он боялся оставаться один в темноте, — согласился Дункан. — Он жутко боялся tannagach… призраков, так?

Его длинное печальное лицо вдруг стало отстраненным, и я понимала, что он видит в воспоминаниях тюремную камеру, которую он и Джейми делили с Гэйвином Хайзом, — и еще с сорока заключенными, — в течение трех долгих лет.

— Ты помнишь, Макдаб, он как-то ночью рассказал нам, что встречался с tannasq?

— Помню, Дункан, но лучше бы забыть, — Джейми содрогнулся, как от холода, несмотря на жару. — Я половину ночи не спал после его рассказа.

— А что это было, дядя? — Ян вытянул шею над своей кружкой, вытаращив глаза. Его щеки пылали, а шейный платок весь смялся, пропотев.

Джейми в задумчивости потер щеку ладонью.

— Ну… в общем, это случилось однажды холодной поздней осенью, в нашей Горной стране, как раз перед наступлением зимы, и воздух уже наполнился ощущением, что вот-вот ударят морозы, — заговорил наконец Джейми. Он уселся поудобнее, откинулся назад, держа в руке кружку. И сдержанно улыбнулся, почесав горло. — Не то, что сейчас, а? Ну, сын Гэйвина тем вечером пригнал домой коров, но одна из них куда-то пропала… парень искал ее в холмах и в лощинах, но найти не мог. Поэтому Гэйвин отправил парнишку доить двух оставшихся, а сам пошел искать потерявшуюся корову.

Джейми медленно вращал кружку, зажатую в ладонях, сосредоточенно глядя в темный эль, как будто искал в нем вершины шотландских гор, черных в ночи, и окутанные туманом осени долины…

— Он ушел довольно далеко, и дом уже исчез за холмами. Когда он оглянулся, то не увидел света в окне, и ни звука не слышалось вокруг, кроме завывания ветра. Было холодно, однако он пошел дальше, шагая по лужам и вереску, слыша потрескивание льдинок под ногами. Потом он заметил сквозь туман небольшую рощицу, и подумал, что корова могла спрятаться под деревьями. Он говорил, что там росли березы, и на них уже не оставалось ни листочка, но при этом они так переплелись ветвями, что ему пришлось нагнуться, чтобы протиснуться под сучьями. Он вошел в рощу — и увидел, что это вовсе никакая не роща, а кольцо деревьев. Там стояли огромные, высокие деревья, аккуратно вставшие вокруг него, а те, что были пониже, молоденькие, втиснулись в промежутках, образовав настоящую стену. А в центре этого круга стояла каменная пирамида.

Несмотря на жар, наполнявший таверну, мне показалось, будто по моей спине скользнула льдинка.

Мне и самой приходилось видеть древние пирамиды в Шотландии, и мне они показались жутко зловещими даже при ярком дневном свете.

— У него даже голова закружилась, у Гэйвина. Потому что он знал, что это за место, — там все это знают, и стараются держаться подальше. Это было странное местечко. А уж в темноте, да на морозе оно выглядело куда хуже, чем днем. Это была древняя пирамида, сложенная из обломков скал, а рядом высились груды камней, и Гэйвин рассмотрел прямо перед собой черную дыру могилы. Он знал, что в таких местах человеку нечего делать, тем более что у него не было сильного амулета. У него был только деревянный крестик на шее. Поэтому Гэйвин осенил себя этим крестом и повернулся, чтобы уйти.

Джейми умолк и отхлебнул пива.

— Но когда Гэйвин пошел прочь от могилы, — медленно произнес он, — он услышал за своей спиной шаги.

Я увидела, как дернулся кадык на горле Яна, когда он резко сглотнул. Ян машинально потянулся к своей кружке, но его глаза не отрывались от дяди.

— Он не обернулся, чтобы посмотреть, — продолжил Джейми, — а двинулся дальше. И кто-то шел за ним, шаг в шаг, не отставая. Он миновал торфяник, пропитанный водой, и под его ногами трещал лед, а вокруг было жутко холодно. И он слышал треск льда не только под собственными ногами, а и под чьими-то еще — крак! крак! Он шел и шел, сквозь холод, сквозь тьму ночи, ища впереди свет собственного окна, за которым его жена зажгла свечу. Но света все не было, и он начал уже бояться, что заблудился среди вереска и темных холмов. И все это время его преследовали шаги, грохоча в его ушах. Он больше не мог этого выдержать, и, крепко сжав крест, висевший на его шее, с громким криком обернулся, чтобы увидеть то, что его преследовало.

— И что это было? — Зрачки Яна расширились, глаза потемнели от выпивки и любопытства. Джейми посмотрел на парнишку, потом на Дункана, и кивнул тому, предлагая закончить историю.

— Он увидел фигуру, похожую на человека, но бестелесную, — тихо сказал Дункан. — Она была вся белая, как будто из сгустившегося тумана. Но на месте глаз у нее были дыры, пустые и черные, такие, что от страха у Гэйвина чуть душа не отлетела. Но он держал крест перед своим лицом и вслух молился Деве Марии…

Тут рассказ подхватил Джейми, напряженно склонившийся вперед; тусклый свет камина очертил золотом его профиль:

— И это не пошло дальше, оно остановилось поодаль, рассматривая Гэйвина. Тогда он начал пятиться, не решаясь снова повернуться к этому спиной. Он так и шел задом наперед, спотыкаясь и оскальзываясь, каждое мгновение боясь, что свалится в ручей или налетит на валун и сломает себе шею, — но еще больше боясь показать спину холодной белой тени.

Он не знает, как долго это продолжалось, но его ноги уже дрожали от усталости, когда он наконец заметил мелькнувший в тумане свет, и это был его собственный дом, и на окне горела свеча. Он закричал от радости и повернулся, чтобы броситься к двери, но холодное нечто оказалось проворнее, и оно метнулось вперед и встало между Гэйвином и домом.

Жена Гэйвина ждала его, и когда она услышала снаружи его крик, то тут же подошла к двери. Гэйвин крикнул ей, чтобы она не выходила, а Бога ради поскорее сделала бы что-нибудь, чтобы отогнать tannasq.

Жена со скоростью молнии выхватила из-под кровати горшок с водой и ветку мирта, перевязанную красной и черной нитями, — этим благословляли коров. Женщина выплеснула воду через порог, и холодное нечто взлетело вверх, оседлав дверной косяк. Гэйвин проскочил под ним и крепко запер дверь, и простоял до рассвета у порога, обнимая жену. Они всю ночь держали свечу зажженной, и с тех нор Гэйвин Хайз никогда не выходил из дома после заката… пока не отправился сражаться за принца Терлаха.

Даже Дункан, знавший эту историю, вздохнул, когда Джейми умолк. Ян перекрестился, потом невольно оглянулся по сторонам, но вроде бы никто этого не заметил.

— Ну вот, а теперь Гэйвин ушел во тьму, — тихо произнес Джейми. — Но мы не можем оставить его лежать в неосвященной земле.

— А они нашли корову? — спросил Фергус со своим обычным практицизмом. Джейми приподнял одну бровь, молча задавая вопрос Дункану, и тот ответил:

— О, да, нашли. На следующее утро они отыскали бедную животину, и ее копыта были облеплены грязью и побиты камнями, она таращила глаза, как сумасшедшая, вся ее морда была в пене, а бока обожжены. — Дункан перевел взгляд с меня на Яна, потом на Фергуса. — Гэйвин говорил, что она выглядела так, будто ее сгоняли в ад и обратно.

— Иисусе… — Ян сделал большой глоток эля, и я тоже. Пьяная компания в углу предприняла попытку исполнить «Громового капитана», но то и дело разражалась смехом на полуслове.

Ян поставил кружку на стол.

— А потом что с ними было? — спросил он с тревогой. — С женой и сыном Гэйвина?

Глаза Джейми встретились с моими, его рука коснулась моего бедра. Я знала, хотя мне никто этого не говорил, что случилось с семьей Хайза. И если бы не храбрость и непримиримость Джейми, то же самое могло случиться со мной и нашей дочерью Брианной.

— Гэйвин так и не узнал, — тихо ответил Джейми. — Он никогда больше ничего не слышал о своей жене… может быть, она умерла от голода, или ее выгнали из дома и она замерзла. Его сын отправился сражаться рядом с отцом у Калодена. Когда в нашу камеру как-то попал человек, который тоже бился там, Гэйвин спросил — не видал ли тот где-нибудь дерзкого парня по имени Арчи Хайз, примерно такого роста? — и Джейми машинально повторил жест Хайза, проведя ладонью футах в пяти над полом. — Ему около четырнадцати лет, сказал Гэйвин, в зеленой накидке с маленькой позолоченной брошью… Но никто его не видел, никто ничего не мог сказать наверняка, — ни того, что парень погиб, ни того, что избежал смерти.

Джейми снова отхлебнул пива, и глаза его остановились на двух британских офицерах, вошедших в таверну и усевшихся в одном из углов. На улице начало темнеть, и офицеры явно уже закончили дежурство. Их кожаные воротники были расстегнуты из-за жары, и при них имелись только пистолеты, поблескивавшие под накидками, казавшимися в полутьме почти черными; лишь когда на них падали отблески огня из камина, они вспыхивали красным.

— Он иной раз надеялся, что парнишка, возможно, попал в плен и отправлен в колонии, — добавил Джейми. — Как его брат.

— Но тогда он был бы где-нибудь в списках, — сказала я. — Эти… они ведь ведут учет?

— Да, ведут, — кивнул Джейми, все так же глядя на военных. Чуть заметная горькая улыбка тронула уголки его рта. — Именно такой список и выручил меня, после Калодена, — потому что они спросили мое имя, прежде чем расстрелять меня, чтобы внести в списки. Но человек вроде Гэйвина вряд ли мог бы заглянуть в английские списки убитых. Да даже если и увидел такой список, то не стал бы в него заглядывать. — Джейми посмотрел на меня. — Ты сама решилась бы узнать наверняка, что твое дитя убито?

Я покачала головой, и он улыбнулся мне и сжал мою руку. Наше дитя было в безопасности, в конце концов. Джейми поднял свою кружку и осушил ее, а потом махнул подавальщице.

Девушка принесла еду, стараясь не подходить слишком близко к нашему столу, — из-за Ролло. Зверь неподвижно лежал под столом, высунув морду в зал, а его серый лохматый хвост придавил своей тяжестью мои ноги, — но желтые глаза были широко открыты, наблюдая за окружающим. Они неотрывно следили за девушкой, и она то и дело нервно пятилась, поглядывая на волка и стараясь держаться на таком расстоянии, чтобы не угодить ему в зубы.

Видя это, Джейми окинул так называемую собаку вопросительным взглядом.

— Он вроде бы голоден? Может, заказать для него рыбу?

— Ой, нет, дядя! — заверил его Ян. — Ролло сам для себя рыбу поймает.

Брови Джейми сдвинулись, но он лишь кивнул, и, настороженно глянув на Ролло, взял с подноса тарелку жареных устриц.

— Ах, какая жалость! — Дункан Иннес был уже основательно пьян. Он сидел, привалившись к стене, его лишенное руки плечо поднялось выше другого, придавая ему странный, как у горбуна, вид. — Такой замечательный человек, как Гэйвин, — и такой печальный конец! — Он мрачно покачал головой, поднимая и опуская ее над своей кружкой с элем, как будто бился лбом и затылком в похоронный колокол. — И родных не осталось, чтобы похоронить его, и бросили его одного в диких краях… и повесили, как уголовника, и закопают в неосвященной могиле… И даже упокойную песню над ним не споют! — Он подхватил кружку и с некоторым усилием поднес ко рту. Сделав большой глоток, он со стуком поставил кружку на стол.

— Впрочем, он услышит правильную погребальную песнь! — Дункан воинственно оглядел Джейми, Фергуса, Яна… — Почему бы и нет?

Джейми не был пьян, но не был и по-настоящему трезв. Он усмехнулся Дункану и приветственно поднял свою кружку.

— В самом деле, почему бы и нет? — воскликнул он. — Только придется ее петь тебе, Дункан. Остальные не знали Гэйвина, а я не певец. Но я буду тебе помогать.

Дункан величественно кивнул, его налитые кровью глаза обежали нас. Без предупреждения он откинул назад голову и испустил ужасающий вой. Я подпрыгнула на месте, выплеснув себе на колени половину эля. Ян и Фергус, явно слыхавшие прежде гэльские причитания над покойниками, даже глазом не моргнули.

Во всей таверне скамьи разом скрипнули, отодвигаясь, когда мужчины встревоженно вскочили на ноги, хватаясь за пистолеты. Барменша выглянула из буфетной, ее глаза были по плошке. Ролло мгновенно проснулся с оглушительным «Гав!» и принялся дико озираться, оскалив клыки.

— «Tha sinn cruinn a chaoidh ar caraid, Gabhainn Yayes», — загремел Дункан хриплым баритоном. При моем знании гэльского я перевела это как: «Мы пришли, чтобы поплакать и воззвать к небесам о нашем потерянном друге, Гэйвине Хайзе».

— Eisd ris! — прогудел Джейми.

— Rugadh e do Sheumas Immanuel Hayes agus Louisa N'ic a Liallainn an am baile Chill-Mhartainn, ann an sgire Dhun Domhnuill, anns a bjliadhnaseachd ceud deug agus a haon! — «Он был рожден Симусом Эммануэлем Хайзом и Луизой Макэлан, в деревне Килмартин, в церковном приходе Доудэнил, в году от рождения Христова тысяча семьсот первом».

— Eisd ris! — на этот раз Фергус и Ян изобразили хор, а я перевела их рев как: «Слушайте его!»

Ролло явно не одобрял ни строфы, ни припев; его уши прижались к голове, желтые глаза сузились до едва заметных щелочек. Ян успокаивающе почесал лоб зверюги, и тот снова улегся, негромко рыча по-волчьи сквозь зубы.

Присутствующие, догадавшись наконец, что им ничто не грозит, и без сомнения утомившись вокальными упражнениями пьяной угловой компании, снова расселись по местам, наслаждаясь представлением. К этому времени Дункан в своем перечислении добрался уже до овец Гэйвина Хайза, назвав их поименно и сообщив, что Гэйвин оставил свою ферму, отправившись за своим лордом к Калодену, — и многие из сидевших за соседними столами с энтузиазмом присоединились к хору, выкрикивая: «

Дункан, пьянее, чем когда-либо, уставился на солдат по соседству злобным взглядом; пот заливал его лицо.

— A Shausunnaich na galladh, 's olc a thig e dhuibh fanaid air bas gasgapch. Gun toireadhnan diabhum fliein leis anns a bhas sifh, direach do Fhirinn!» — «Злобные английские собаки, пожиратели дохлой рыбы! Мор нападет на вас за то, что вы смеялись и веселились, видя смерть прекрасного человека! Может быть, сам дьявол явится за вами в час вашей смерти и утащит прямиком в ад!»

Ян слегка побледнел при этих словах, а Джейми угрожающе прищурился на Дункана, но оба дружно рявкнули: «

Фергус, охваченный вдохновением, встал и пустил по кругу шляпу, — и пьяные гости таверны, подогретые пивом и громогласной песней, стали с удовольствием бросать в нее монеты, платя за счастье слышать то, как их ругают на все корки.

Я могла выпить столько же, сколько многие из мужчин, но мочевой пузырь у меня был не такой крепкий. Да еще и голова кружилась от шума и духоты не меньше, чем от алкоголя, — так что я встала и, прихватив с собой кружку с элем, выбралась из-за стола, протолкалась через толпу и вышла на свежий воздух, в сумерки.

Было все еще жарко и влажно, хотя солнце давно уже опустилось за горизонт. Но все же здесь было немного легче дышать, чем внутри, и еще несколько человек вышли следом за мной.

Избавившись от внутреннего напряжения, я с кружкой устроилась на колоде для рубки дров, глубоко дыша. Ночь была ясной, и яркий полумесяц заливал серебром воды залива. Наш фургон стоял совсем рядом, но я могла рассмотреть лишь его смутные очертания — в свете, лившемся из окон таверны. Похоже, тело недавно почившего Гэйвина Хайза лежало там. Я понадеялась, что он получил истинное удовольствие от погребальной песни.

Дункан наконец иссяк. И чей-то высокий тенор, неуверенный из-за количества выпитого, но тем не менее нежный и сладкий, затянул нечто знакомое, перекрывая бормотание множества голосов.

Голос певца сорвался на «пой, бездельничай, пей», но он упрямо продолжил, несмотря на смех слушателей. Я криво улыбнулась, когда он выдал очередной куплет:

Я подняла кружку, салютуя гробу на колесах, и чуть слышно повторяя за певцом последние строки:

Я выпила все до дна и долго сидела молча, ожидая, когда выйдут мои мужчины.

Глава 2

Мы встречаемся с призраком

— Десять, одиннадцать, двенадцать… и два, и шесть… один фунт восемь шиллингов шесть пенсов и два фартинга! — Фергус торжественно опустил последнюю монетку в тканый кисет, затянул шнурок и протянул кисет Джейми. — И три пуговицы, — добавил Фергус, — но их я оставил тут, — он похлопал себя по боковому карману.

— Мы расплатились с хозяином? — спросил меня Джейми, взвешивая на руке тяжелый мешочек.

— Да, — заверила я его. — У меня еще осталось четыре шиллинга и шесть пенсов, ну, и то, что собрал Фергус.

Фергус скромно улыбнулся, и его ровные белые зубы блеснули в слабом свете, сочившемся из окна таверны.

— У нас теперь хватит денег на похороны, да, — сказал он.

— Доставим мсье Хайза к священнику прямо сейчас, или подождем до утра?

Джейми, неподвижно застыв на краю гостиничного двора, нахмурился в сторону фургона.

— Я что-то не думаю, что священник бодрствует в такой час, — сказал он наконец, глянув на встающий месяц. — Хотя…

— Мне бы не хотелось возить его с собой, — сказала я. — Нет, я вовсе не хочу тебя обидеть, — поспешила я извиниться в сторону фургона. — Но если мы собираемся ночевать в лесу, то… э-э… запах… — Запах пока что был не слишком сильным, но стоило отойти от таверны, из которой несло невесть чем, и сразу же отчетливо ощущался душок, тянувшийся из фургона. В конце концов, это была нелегкая смерть, а день был по-настоящему жарким.

— Тетя Клэр права, — заявил Ян, машинально потирая нос.

— Мы ведь не можем позволить, чтобы к нам сбежались всякие звери.

— Ну, и здесь мы не можем оставить беднягу Гэйвина! — возразил Дункан, возмущенный подобной идеей. — Что, неужели мы бросим его вот тут, на ступенях гостиницы, прямо в саване, как будто он подкидыш в пеленках? — Он опасно покачнулся, слишком большое количество спиртного повлияло на его обычно безупречное чувство равновесия.

Я видела, как широкий рот Джейми весело скривился, а лунный луч высветил его тонкую переносицу.

— Нет, — сказал он. — Мы не должны оставлять его здесь.

Он перебросил мешочек с деньгами с ладони на ладонь; послышался негромкий звон. Затем, решившись, Джейми опустил кисет в карман куртки.

— Мы сами его похороним, — твердо сказал он. — Фергус, ты не мог бы заглянуть вон в ту конюшню и узнать, нельзя ли там задешево купить лопату?

Наше недолгое шествие до церкви по тихим улицам Чарльстона выглядело не менее торжественным, чем традиционный похоронный кортеж, поскольку Дункан настоял на том, чтобы повторить по дороге наиболее интересные куплеты его причитаний.

Джейми заставил лошадей идти медленно, время от времени покрикивая на них; Дункан, пошатываясь, брел рядом с упряжкой, хрипло причитая и держась за уздечку одной из лошадок, а Ян придерживал другую, чтобы уравновесить качания Дункана. Мы с Фергусом шли сзади, чтобы придать процессии более респектабельный вид, Фергус нес на согнутой руке недавно приобретенную лопату и бормотал себе под нос ужасные предсказания насчет того, что всем нам наверняка придется ночевать в тюрьме за нарушение ночного покоя Чарльстона.

Церковь тоже стояла на тихой улице, и до ближайшего к ней дома было довольно далеко. Это было и к лучшему, если мы не хотели привлекать к себе внимания, но это также значило, что на кладбище при церкви отчаянно темно, и ни свет ближайшего фонаря, ни свет случайной свечи в окне не рассеют мрака.

Огромная магнолия нависла над воротами, ее кожистые листья поникли от жары, а ряд сосен, днем предлагавших вам тень и отдых от жары, ночью не давали проникнуть к земле ни единому лучику луны или звезд, так что церковный двор был черным, как… ну да, как склеп.

Идти сквозь эту черноту было все равно что протискиваться между занавесями из черного бархата, надушенными смолой прогретых солнцем сосен; это были бесконечные пласты чего-то мягкого, терпкого… Ничто не могло быть более непохожим на холодную чистоту нашей Горной страны, чем эта удушающая южная атмосфера. Но при этом едва заметные клочки тумана висели над темными кирпичными стенами, и мне очень не хотелось вспоминать подробности истории, рассказанной Джейми, — истории о tannasq.

— Мы поищем подходящее местечко. А ты подержи лошадей, Дункан, — Джейми соскользнул вниз с козел и взял меня за руку. — Может, лучше будет поближе к стене? — сказал он, ведя меня к воротам. — Мы с Яном будем копать, ты подержишь фонарь, а Фергус может постоять на страже.

— А Дункан? — спросила я, оглянувшись назад. — С ним ничего не случится? — Шотландца уже не было видно, его высокая тощая фигура растаяла в тени лошадей и фургона, но зато его было хорошо слышно.

— Он будет старшим могильщиком, — ответил Джейми, и в его голосе послышался смешок. — Нагнись, Сасснек! — Я машинально наклонила голову, чтобы не стукнуться о низко нависшую ветку магнолии; не знаю, то ли Джейми действительно видел в полной тьме, или его выручал инстинкт, — но я никогда не замечала, чтобы он спотыкался или на что-то налетал, как бы темно ни было вокруг.

— Неужели ты думаешь, что никто не заметит свежую могилу? — пробормотала я.

В церковном дворе оказалось на самом деле не совсем темно; едва выйдя из-под магнолии, я различила смутные очертания могильных камней, казавшихся в ночи невесомыми, но зловещими, и легкий туман, поднимавшийся от густой травы у их подножий.

Мои ноги запутались в этой траве, когда мы пробирались между надгробиями. Мне казалось, я ощущаю молчаливые волны недовольства нашим вторжением, поднимавшиеся из-под земли. Я налетела подбородком на камень и прикусила губу, едва удержавшись, чтобы не извиниться вслух перед тем, кто лежал под этим камнем.

— Думаю, заметят, — Джейми выпустил мою руку, чтобы пошарить в своем кармане. — Но если священник потребовал денег за то, что мы сами похороним Гэйвина, я не думаю, чтобы он стал трудиться и выкапывать его бесплатно, а?

Малыш Ян возник из тьмы прямо возле моего локтя, жутко перепугав меня.

— Вон там есть свободное местечко, дядя Джейми, у северной стены, — сказал он очень тихо, хотя нас явно никто не мог услышать. Помолчав немного, парнишка чуть придвинулся ко мне. — Очень тут темно, а? — голос Яна звучал как-то неуверенно. Он выпил почти столько же, сколько Джейми или Фергус, но в то время как в мужчинах спиртное пробудило мрачный юмор, на мальчишку оно явно подействовало подавляюще.

— Ага, вот оно. Я прихватил из таверны огарок свечи… погодите-ка, — легкий шорох сообщил нам о том, что Джейми ищет кремень и трутницу.

Окружавшая нас непроглядная тьма вызвала во мне такое ощущение, словно я лишилась тела, став чем-то вроде призрака. Я подняла голову и увидела звезды, плохо различимые сквозь густой воздух, — они просто не в силах были донести свой свет до земли, рождая лишь чувство безмерного расстояния и бесконечной отдаленности.

— Похоже на канун Пасхи, — негромко произнес голос Джейми, сопровождаемый скребущими звуками от ударов кремня. — Я однажды видел эту службу, в Париже, в Нотр Дам. Поосторожнее, Ян, тут камень… — Глухой удар и сдержанный стон сообщили нам, что Ян уже обнаружил камень самостоятельно.

— В соборе было совсем темно, — продолжал Джейми, — но каждый, кто пришел на ту службу, должен был купить при входе маленькую свечку, их продавала какая-то старая карга. Это было примерно так… — Я скорее почувствовала, чем увидела его жест, указующий на небо над головой, — огромный купол вверху, и тишина полная, и людей набито полно, стоят бок о бок… — Хотя жара так и не спала, я невольно содрогнулась при этих словах, напомнивших мне о мертвецах вокруг нас, молчаливо лежавших бок о бок в ожидании грядущего воскресения.

— А потом, когда я уже думал, что не выдержать этой тишины и этой толпы, у двери раздался голос священника: «Христос воскрес!» — и прислужники тут же зажгли огромную свечу, которую он держал. И от ее огня все зажгли свои свечки, и свет побежал по проходам, во все стороны сразу!

Теперь я видела его руки, слабо освещенные искрами, летевшими от кремня.

— И церковь как будто ожила от тысяч крошечных огоньков, но именно первая свеча разорвала тьму.

Скребущие звуки прекратились, Джейми отвел ладонь, которой прикрывал едва родившееся пламя. Оно набрало силу и осветило снизу его лицо, позолотив высокие скулы и лоб, и затенив глубоко сидящие глаза.

Джейми поднял свечу, оглядывая неясно вырисовывавшиеся таблички, такие же зловещие, как и камни надгробий.

— Христос воскрес, — тихо сказал Джейми, чуть наклоняясь к гранитной колонне с крестом, — почивай в мире, друг. — Насмешливая нота исчезла из его голоса, он говорил совершенно серьезно, и я почему-то вдруг успокоилась, как будто невидимый наблюдатель исчез.

А потом Джейми улыбнулся и отдал мне свечу.

— Посмотри, найдется ли тут подходящая для факела деревяшка, Сасснек, — попросил он. — Мы с Яном начнем, пожалуй, копать по очереди.

Я больше не тревожилась, но все равно чувствовала себя как могильный вор, стоя под сосной с факелом в руке и глядя, как малыш Ян и Джейми по очереди трудятся над все углубляющейся ямой; их обнаженные спины блестели от пота.

— Студенты-медики обычно платили людям за то, чтобы те крали свежие трупы с церковных кладбищ, — сказала я, протягивая свою влажную косынку Джейми, когда он в очередной раз выбрался из ямы, кряхтя от усилий. — Только таким образом они могли научиться рассекать ткани.

— Платили? — откликнулся Джейми. Он отер с лица пот и бросил на меня быстрый косой взгляд. — Или платят?

К счастью, несмотря на факел, было слишком темно, чтобы Ян мог заметить, как я вспыхнула. Это была не первая ошибка, допущенная мной, и вряд ли она была последней, но по большей части подобные оплошности вызывали всего лишь недоуменный взгляд, если их вообще замечали. Правда просто-напросто была такова, что никто и вообразить ее не мог.

— Думаю, они это и теперь делают, — признала я. И слегка содрогнулась при мысли о том, что можно остаться один на один с только что выкопанным из земли и ничем не обработанным телом, все еще пахнущим землей оскверненной могилы. Конечно, набальзамированные трупы, лежащие на безупречно чистых металлических столах, тоже не слишком приятны, но официальная обстановка их осмотра хотя бы отодвигает немного в сторону гниющую реальность смерти.

Я с силой выдохнула через нос, пытаясь избавиться от запахов, воображаемых и засевших в памяти. Когда я вдохнула, мои ноздри наполнились ароматами влажной земли и горячей смолы, капавшей с моего факела, и слабым, прохладным отзвуком живого духа сосен, высившихся над нашими головами.

— Они еще берут бездомных и преступников из тюрем, — малыш Ян, похоже, слышавший наш обмен репликами, хотя и не понявший его, воспользовался возможностью на минутку прекратить работу, оперся на черенок лопаты и вытер лоб. — Па рассказывал мне о том, как его как-то раз арестовали, поймали в Эдинбурге и заперли в Толбуте. Он сидел в камере еще с тремя мужчинами, и у одного из них была чахотка, и он страшно кашлял, не давал им уснуть ни днем, ни ночью. Ну, а потом как-то ночью кашель прекратился, и они увидели, что он мертвый. Но па сказал, они так устали, что даже не смогли прочитать над ним молитву, а просто уснули.

Парнишка ненадолго замолк и почесал свербевший нос.

— Па сказал, что он проснулся от того, что кто-то схватил его за ноги, а еще кто-то — за руки, и подняли. Он дрыгнул ногами и закричал, и тот, кто держал его за руки, тут же их отпустил, так что па грохнулся головой о каменный пол. Он сел и стал тереть макушку, и тут увидел, что прямо перед ним стоит доктор из тюремной больницы, и с ним — два парня, которых док привел, чтобы утащить труп в анатомичку.

Ян ухмыльнулся во весь рот при этом воспоминании, и отвел со лба влажные волосы.

— Па сказал, он не знает, кто больше перепугался, он сам или эти парни, которые схватили не того. И еще па говорил, что доктор вроде как сожалел, что помер не тот, кто надо — дескать, па более интересный экземпляр, потому что у него ноги нет.

Джейми засмеялся, поднимая руки, чтобы дать отдых плечам. С лицом и торсом, перемазанными красной землей, с волосами, стянутыми сзади, с платком, повязанным на лоб, он выглядел так же непристойно, как настоящий могильный вор.

— Да, я помню эту историю, — сказал он. — Ян тогда заявил, что все доктора — вурдалаки, и нет для них достойного наказания, — он усмехнулся, глядя на меня; я ведь была врачом-хирургом — в моем собственном времени, но здесь я могла быть всего лишь знахаркой, искусной в лечении травами.

— К счастью, я не боюсь вурдалаков, — сообщил он и наклонился ко мне, чтобы быстро поцеловать. Его губы были теплыми и имели вкус эля. Я могла рассмотреть в тусклом свете капли пота, повисшие на курчавых волосах на его груди, и его соски, похожие на темные бутоны. От мысли о том, что ничего невозможно изменить в нашем зловещем окружении, по моей спине пробежала дрожь. Он заметил это и заглянул мне в глаза. Потом глубоко вздохнул, и я тут же ощутила всю тесноту лифа моего платья и тяжесть грудей, зажатых пропотевшей тканью.

Джейми слегка шевельнулся, переменив позу так, чтобы тесные штаны не слишком давили на его плоть.

— Черт, — тихо пробормотал он. Потом опустил глаза и отвернулся с печальной улыбкой.

Я не ожидала этого, но я, конечно, все поняла. Внезапный порыв страсти был обычной, хотя и специфической реакцией на близость смерти. Солдаты испытывают подобное во время затишья между боями; то же случается и с врачами, видящими кровь и сражения. Возможно, Ян был совершенно прав, считая докторов вурдалаками.

Рука Джейми коснулась моей спины, и я вздрогнула, а с факела посыпались искры. Джейми забрал у меня факел и кивнул в сторону соседней могилы.

— Сядь, Сасснек, — сказал он. — Незачем тебе стоять так долго.

Во время кораблекрушения я сломала берцовую кость левой ноги, и хотя она срослась быстро, время от времени нога еще давала о себе знать.

— Я в порядке.

Но все-таки я шагнула к камню, по пути погладив Джейми. Он источал жар, но его обнаженная кожа оказалась прохладной, пот, испаряясь, остудил ее. Я почувствовала его запах.

Я посмотрела на него и увидела пупырышки, покрывшие кожу там, где я коснулась ее. Я тяжело сглотнула, отгоняя внезапно нахлынувшее видение: мы с ним обнимаемся в темноте, на смятой траве…

Его рука чуть задержалась на моем локте, когда он помогал мне сесть на камень. Рядом лежал Ролло, он часто дышал, и капли его слюны поблескивали в свете факела. Раскосые желтые глаза прищурились на меня.

— Даже и не думай, — я прищурилась в ответ. — Попробуй только укусить меня, и я затолкаю башмак тебе в глотку!

— Уаф… — негромко ответил Ролло. Он опустил морду на лапы, но лохматые уши настороженно шевелились, ловя едва заметные звуки.

Лопата мягко вонзилась в землю у ног Яна, он выпрямился, вытер пот с лица грязной ладонью, оставив черные полосы на подбородке. Переведя дыхание, он посмотрел на Джейми, изобразив на лице полное изнеможение и даже высунув язык.

— Ай, я думаю, достаточно глубоко, — кивнув, ответил Джейми на его молчаливую мольбу. — Я принесу Гэйвина.

Фергус неуверенно нахмурился, черты его лица казались в свете факела более острыми.

— Разве тебе не понадобится помощь, чтобы перенести тело? — Видно было, что ему совсем не хочется браться за эту работу, но он все же предложил. Джейми криво улыбнулся ему.

— Я вполне справлюсь, — сказал он. — Гэйвин был маленьким человеком. Но ты можешь нести факел, посветишь мне.

— Я тоже пойду, дядя! — Малыш Ян торопливо выбрался из ямы, его тощие плечи блестели от пота. — Вдруг тебе все-таки надо будет помочь? — добавил он, отдуваясь.

— Боишься остаться в темноте? — язвительно спросил Фергус. Я подумала, что темнота и на него повлияла, заставив нервничать; хотя он часто дразнил Яна, к которому относился как к младшему брату, все же он редко бывал по-настоящему суров с мальчиком.

— Да, боюсь, — просто ответил Ян. — А ты нет?

Фергус открыл рот, вздернув брови, — но тут же снова закрыл его, не сказав ни слова, и повернулся к черному пятну крытого выхода на кладбище, предназначенного для выноса гробов, в котором исчез Джейми.

— Тетя, тебе не кажется, что тут жутковато? — тихо пробормотал Ян за моим плечом, подобравшись настолько близко ко мне, насколько позволяла путаница камней, и следя за мельканием факела в руках Фергуса. — Я все думаю о той истории, которую дядя Джейми рассказал. И думаю, что теперь, когда Гэйвин умер, может быть, та холодная штуковина… ну, я имею в виду, тебе не кажется, что оно может… прийти за ним? — Слышно было, как Ян сглотнул, выговорив наконец свой вопрос, и мне показалось, будто чей-то ледяной палец коснулся моей спины, у самого основания шеи.

— Нет, — ответила я, пожалуй, слишком громко. Я схватила руку Яна, не потому, что мне была нужна поддержка, а чтобы укрепить его пошатнувшийся дух. — Конечно, нет! Идем!

Его кожа была липкой от высохшего пота, но его мускулы все же показались мне надежной защитой. Его почти невидимая фигура слегка напоминала Джейми; Ян был почти так же высок, как его дядя, и почти так же силен, хотя продолжал еще расти и выглядел долговязым и неуклюжим, как любой подросток.

Мы оба с искренним облегчением шагнули в слабое пятно света, испускаемого факелом Фергуса. Этот мерцающий свет сочился сквозь колеса фургона, бросая тени, похожие на растянутую в пыли паутину. На дороге было так же жарко, как на кладбище, но воздуха здесь было все-таки побольше, и когда мы вышли из-под удушающих крон деревьев, дышать стало легче.

К моему немалому удивлению, Дункан не спал; он сидел, ссутулившись, на месте кучера, похожий на сонную сову, его плечи почти касались ушей. Он что-то напевал себе под нос, но умолк, завидев нас. Долгое ожидание, похоже, слегка протрезвило его; он довольно уверенно спустился на землю и пошел к задней части фургона, чтобы помочь Джейми.

Я с трудом сдержала зевок. Я знала, что буду просто счастлива, когда мы наконец покончим с этой печальной процедурой и отправимся спать, даже если постелью нам послужит всего лишь куча листьев.

— Ifrinn an Diabhuil! A Dhia, thoir cobhair!

— Sacr

Моя голова резко дернулась. Все разом закричали, а лошади, напуганные, заржали и принялись рваться из упряжи, заставив фургон подпрыгивать и раскачиваться, как пьяный таракан.

— Гав! — сообщил Ролло.

— Иисусе! — выдохнул Ян, таращась куда-то за фургон. — Иисусе Христе!

Я повернулась в ту же сторону — и завизжала. Бледная фигура выглядывала из спальной части фургона, раскачиваясь в такт с ним.

Ролло подобрал зад и с рычанием метнулся сквозь тьму, добавив свой голос к крикам Джейми и Яна и жуткому вою привидения.

За своей спиной я слышала французские ругательства — это Фергус бежал назад в церковный двор, спотыкаясь и грохоча по камням.

Джейми уронил факел; тот подмигнул и зашипел на пыльной дороге, грозя погаснуть. Я упала на колени, схватила его и взмахнула, отчаянно стараясь оживить пламя.

Хор криков и рыков нарастал, и когда я встала, держа факел в руке, то обнаружила, что Ян сражается с Ролло, пытаясь удержать зверюгу подальше от смутно видимых фигур, сцепившихся в облаке пыли.

— Arr — Фергус вырвался из темноты, вооруженный лопатой. Обнаружив, что на его слова никто не обратил внимания, он шагнул вперед и опустил лопату на голову пришельца с громким «бамс!» Потом повернулся к Яну и Ролло.

— И ты тоже помолчи! — сказал Фергус собаке, грозя лопатой. — Заткнись на минутку, чертова тварь, или я вышибу тебе мозги!

Ролло огрызнулся, показав внушительные зубы, и я перевела его рык примерно так: «Или я тебе?» — но от неминуемой гибели Фергуса спас Ян, обхвативший пса за шею и заставив его замолчать.

— Откуда он взялся? — изумленно спросил Ян. Он вытянул шею, стараясь рассмотреть лежавшего в пыли, но не отпуская при этом Ролло.

— Из ада, — коротко ответил Фергус. — И я сейчас же отправлю его обратно. — Он дрожал от пережитого потрясения и физических усилий; свет слабо блеснул на его крюке, когда Фергус отвел им с глаз густую прядь черных волос.

— Не из ада, с виселицы. Ты не узнал его?

Джейми медленно поднялся на ноги, отряхивая штаны. Он дышал тяжело и был весь перепачкан, однако вроде бы не пострадал. Он поднял упавший шейный платок и огляделся по сторонам, вытирая лицо.

— Где Дункан?

— Здесь, Макдаб, — донесся сердитый голос из-за передней части фургона. — Видишь ли, лошадкам не слишком нравился Гэйвин, и они расстроились, решив, что он воскрес. Ну, — добавил он честно, — вообще-то я так перепугался, что чуть не описался. — Он неодобрительно посмотрел на человека, лежавшего в пыли, и крепко похлопал по шее одну из храпящих лошадей. — Да это ведь просто глупый оборванец, luaidb, так что заткнитесь все, а?

Я отдала факел Яну и опустилась на колени, чтобы осмотреть нашего незваного гостя. Похоже, он не слишком пострадал и уже шевельнулся. Джейми оказался прав; это был тот самый человек, который утром избежал повешения. Он был молод, около тридцати, мускулист и хорошо сложен, его светлые волосы свалялись от пота и грязи. От него пахло тюрьмой и долгим страхом. Ничего удивительного.

Я взяла его под руку и помогла сесть. Он охнул и приложил ладонь к голове, поморщившись от света факела.

— Ты в порядке? — спросила я.

— Спасибо, мэм, вы так добры… ничего, все пройдет. — У него был низкий мягкий голос, и говорил он с легким ирландским акцентом.

Ролло, приподняв верхнюю губу как раз настолько, чтобы показать угрожающие клыки, сунул нос подмышку незнакомцу, фыркнул, потом отдернул голову и шумно чихнул. Легкий смешок пробежал по кругу зрителей, и напряжение мгновенно спало.

— И долго ты просидел в фургоне? — резко спросил Дункан.

— Да с самого полудня. — Мужчина неловко встал на колени, слегка пошатываясь после удара лопатой. — Ох, Иисус! Я туда забрался, как только они расправились с беднягой Гэйвином.

— А до того где вы были? — спросил Ян.

— Прятался под висельной подводой. Я подумал, что это единственное место, куда они не заглянут. — Он наконец с трудом поднялся на ноги, закрыв глаза, чтобы справиться с головокружением, потом снова открыл их. Глаза эти в свете факела выглядели бледно-зелеными, как морская вода на отмели. Я видела, как они пробежали от лица к лицу и остановились на Джейми. И тут человек поклонился, стараясь не тряхнуть головой.

— Стефан Боннет. К вашим услугам, сэр. — Но он не сделал даже попытки протянуть руку для пожатия, и Джейми тоже.

— Мистер Боннет, — кивнул в ответ Джейми, и его лицо хранило отсутствующее выражение. Я не знаю, как он умудрялся выглядеть настолько внушительно, — одетый всего лишь во влажные и грязные штаны, — но он умудрялся. Он оглядел чужака, изучая до мелочи его внешность.

Боннет был тем, что деревенские называют «крепко сбит», — с длинным мощным торсом и бочкообразной грудью; черты его лица были тяжелыми, но обладали грубоватой привлекательностью. Ростом он был на несколько дюймов ниже Джейми и стоял спокойно, чуть покачиваясь на пятках и наполовину сжав кулаки, словно будучи в любой момент готов к драке.

Да, он явно не был смиренником, судя по его слегка искривленному носу и небольшому шраму в углу рта. Но эти небольшие дефекты ничуть не умаляли общего впечатления животной притягательности; он был из тех мужчин, которым обеспечено внимание женщин. Определенного типа женщин, поправила я себя, когда он бросил на меня задумчивый взгляд.

— За что вас приговорили к казни, мистер Боннет? — спросил Джейми. Он тоже стоял спокойно, но настороженность его взгляда была сродни настороженности Боннета. Такой взгляд бывает у прижавших уши псов, перед тем, как они бросаются друг на друга.

— Контрабанда, — коротко бросил Боннет.

Джейми промолчал, только слегка вскинул голову. Одна его бровь вопросительно поднялась.

— И пиратство, — губы Боннета слегка дернулись, то ли пытаясь изобразить улыбку, то ли от невольной судороги страха.

— И вы кого-нибудь убили, совершая свои преступления, мистер Боннет? — лицо Джейми застыло, лишь глаза оставались предельно внимательными. «Подумай как следует, — говорил его взгляд. — Дважды, а то и трижды подумай».

— Никого, кто не пытался бы сам убить меня, — ответил Боннет. Слова прозвучали легко, тон был почти беспечным, однако кулаки его при этом сжались окончательно.

Мне вдруг пришло в голову, что Боннет должен себя чувствовать сейчас, как если бы он стоял перед судьей и присяжными, что уже было с ним когда-то. Он ведь не мог знать, что нам почти так же не нравится находиться рядом с военным гарнизоном, как и ему самому.

Джейми долго молча смотрел на Боннета, внимательно разглядывая того в пляшущем свете факела, потом кивнул и отступил на полшага назад.

— Ладно, идите, — тихо сказал он. — Мы не станем вам мешать.

Боннет громко вздохнул; я видела, как расслабилось его крупное тело, как плечи опустились под рваной льняной рубашкой.

— Спасибо, — кивнул он. Он провел ладонью по лицу и еще раз глубоко вздохнул. Потом зеленые глаза метнулись ко мне, к Фергусу, к Дункану… — Но… не поможете ли вы мне?

Дункан, успокоившийся после слов Джейми, откровенно удивился.

— Помочь тебе? Грабителю?

Голова Боннета дернулась в сторону Дункана. Железное кольцо темной линией прочертило его шею, и от этого создавалось жутковатое впечатление, будто его голова отделена от тела и плавает в воздухе в нескольких дюймах над плечами.

— Помогите мне, — повторил Боннет. — Этой ночью на дорогах будет полным-полно солдат, они ищут меня. — Он махнул рукой в сторону фургона. — Вы можете меня провезти мимо них… если захотите. — Он снова повернулся к Джейми и выпрямился, его плечи снова напряглись. — Я прошу вас о помощи, молю именем Гэйвина Хайза, который был моим другом так же, как и вашим… и вором, как и я.

Мужчины несколько мгновений молча изучали его взглядами, переваривая услышанное. Фергус вопросительно посмотрел на Джейми; решение должен был принять он.

Но Джейми, после долгого изучения Боннета, повернулся к Дункану.

— Что скажешь, Дункан?

Дункан смерил Боннета таким же взглядом, как Джейми, и наконец кивнул.

— Ради Гэйвина, — сказал он и отвернулся к кладбищенским воротам.

— Ладно, хорошо, — решил Джейми. Он вздохнул и завел выбившуюся прядь волос за ухо. — Помоги нам похоронить Гэйвина, — обратился он к новому члену нашей команды. — А потом поедем.

Часом позже могила Гэйвина превратилась в аккуратный прямоугольник свежевскопанной земли, резко выделявшийся среди травы.

— Надо, чтобы над ним было написано его имя, — решил Джейми. И старательно кончиком ножа нацарапал все буквы имени и даты рождения и смерти на гладком куске известняка. Я стряхнула копоть с факела на камень и растерла ее, и буквы сразу стали видны на этом своеобразном надгробии. А Ян соорудил нечто вроде пирамиды из гальки, на которую и водрузили камень. На верхушку маленького памятника Джейми осторожно поставил огрызок свечи, позаимствованный в таверне.

Мы все некоторое время смущенно стояли вокруг могилы, не зная, как попрощаться с Гэйвином. Джейми и Дункан встали бок о бок, глядя в землю. Они уже попрощались со многими из своих друзей после Калодена, и с куда меньшей торжественностью.

Наконец Джейми кивнул Фергусу, и тот взял сухую сосновую ветку, запалил ее от факела, наклонился и зажег огарок.

— Requiem aetemam dona ei, et lux perp… — тихо произнес Джейми.

— Да будет он вечно покоиться в мире, о Боже… и пусть над ним сияет вечный свет, — эхом откликнулся малыш Ян, и его лицо выглядело в свете факела очень торжественным.

Не добавив больше ни слова, мы повернулись и ушли с церковного кладбища. Позади нас свеча ровно горела в спокойном, тяжелом воздухе, как лампада в пустой церкви.

К тому времени, когда мы добрались до военной заставы за городской стеной, луна уже поднялась высоко в небо. Это был, правда, всего лишь полумесяц, но он светил достаточно ярко, чтобы мы могли видеть грязные разбитые колеи дороги, по которой катил наш фургон, — дороги достаточно широкой, чтобы два фургона могли ехать по ней рядом.

Мы уже проехали мимо нескольких таких застав по пути от Саванны до Чарльстона, и на большинстве из них обитали умирающие от скуки солдаты, не трудившиеся проверять пропуск, который мы раздобыли в Джорджии. Заставы эти в основном занимались поиском контрабанды, да еще ловлей беглых рабов и нарушивших контракт рабочих.

Даже будучи грязными и оборванными, мы легко миновали большинство из них; другие путешественники выглядели не лучше. Фергус и Дункан просто не могли быть рабочими по контракту из-за своих увечий, а внешность Джейми говорила сама за себя — был ли он одет в рваное пальто или в целое, никто и никогда не принял бы его за слугу.

Но в эту ночь все было по-другому. На заставе вместо обычных двух солдат находилось целых восемь, и все они были вооружены и насторожены.

Стволы мушкетов блеснули в лунном свете, когда мы услышали из темноты: «Стой! Кто такие, куда направляетесь?» Потом в шести дюймах от моего лица вдруг появился фонарь, на мгновение ослепив меня.

— Джеймс Фрезер, направляюсь в Велмингтон с семьей и слугами. — Голос Джейми звучал ровно и спокойно, и его руки держали поводья уверенно и твердо; он передал их мне, чтобы достать из кармана пальто пропуск.

Я слегка склонила голову, стараясь выглядеть усталой и безразличной. Я и в самом деле устала — я готова была упасть прямо на дорогу и заснуть, — но весьма далека от безразличия. Что они с тобой сделают, если узнают, что ты прячешь приговоренного к виселице, думала я, что? Капля пота медленно стекла по моей шее на спину.

— Вы никого не встретили по дороге, сэр? — Это «сэр» было произнесено с явной неохотой; ветхость пальто Джейми и моего платья была отлично заметна в желтом свете фонаря.

— Только один экипаж обогнал нас; полагаю, вы и сами его видели, — ответил Джейми. Сержант отозвался чем-то вроде хрюканья, внимательно изучил пропуск, потом всмотрелся в темноту, чтобы сосчитать людей и убедиться в правильности их количества.

— Какие товары вы везете? — Сержант вернул пропуск и подал знак одному из подчиненных, чтобы тот осмотрел фургон. Я нечаянно дернула поводья, и лошади тут же зафыркали и встряхнули головами. Нога Джейми тут же коснулась моей, но он не посмотрел в мою сторону.

— Только домашние вещи, — все так же спокойно сказал он сержанту. — Половина оленьей туши и мешок соли для питания. И тело.

Солдат, который уже потянулся было к занавеске фургона, резко остановился. Сержант внимательно посмотрел на Джейми.

— Что?

Джейми взял у меня поводья и как бы машинально обмотал их вокруг запястий. Уголком глаза я видела, как Дункан осторожно двигался в темноту, к лесу; Фергус, с его проворством карманного вора, уже исчез из поля зрения.

— Труп человека, которого повесили сегодня днем. Мне он был знаком; я попросил у полковника Франклина разрешения доставить тело родственникам казненного, на север. Именно поэтому мы едем ночью, — добавил он тоном намека.

— Понятно. — Сержант кивнул солдату, державшему фонарь, чтобы тот подошел поближе. Потом одарил Джейми долгим задумчивым взглядом, чуть прищурился и кивнул. — Я вас помню, — сообщил он. — Вы его окликнули в последний момент. Друг, да?

— Я когда-то с ним встречался. Несколько лет назад.

Сержант снова кивнул, не сводя глаз с Джейми.

— Глянь туда, Грисволд!

Грисволд. которому было, пожалуй, лет четырнадцать, вовсе не проявил энтузиазма, услышав этот приказ, но послушно отодвинул полог и поднял фонарь, вглядываясь во внутренности фургона. С огромным усилием я удержалась от того, чтобы не обернуться.

Левая лошадь фыркнула и вскинула голову. Если нам придется удирать, коням понадобится несколько секунд, чтобы сдвинуть фургон с места Я слышала, как Ян слегка передвинулся за моей спиной, положив руку на дубинку из древесины гикори, спрятанную за сиденьем.

— Да, сэр, там труп, — доложил Грисволд. — В саване. — Он опустил полог со вздохом облегчения и с силой выдохнул через нос.

— Прикрепи штык и проколи его пару раз, — приказал сержант, по-прежнему глядя на Джейми.

Наверное, я издала какой-то звук, потому что глаза сержанта обернулись ко мне.

— Вы испортите мой фургон, — возразил Джейми. — В конце концов, этот человек весь день пролежал на солнце, он уже немножко протух, а?

Сержант нетерпеливо фыркнул.

— Ладно, кольни его в ногу. Давай, Грисволд!

С откровенной неохотой солдат прикрепил к мушкету штык, поднявшись на цыпочки, начал робко тыкать в постель. Ян за моей спиной начал тихонько насвистывать. Это была гэльская мелодия, название которой звучало примерно как «Мы умрем утром», и я подумала, что Ян проявил отсутствие вкуса.

— Нет, сэр, он точно мертвый, — Грисволд с видимым облегчением опустился на пятки. — Я его сильно ткнул, но он и не дернулся.

— Ну, хорошо. — Коротким жестом отпустив молодого солдата, сержант кивнул Джейми. — Поезжайте, мистер Фрезер. Но я бы посоветовал вам в будущем поосторожнее выбирать друзей.

Я видела, как побелели пальцы Джейми, стиснувшие поводья, но он просто выпрямился и поглубже натянул шляпу на голову. Щелкнув языком, он резко пустил лошадей с места, и фургон тронулся, подняв облако светлой пыли, заслонившее фонарь.

Тьма казалась теперь еще более густой и плотной; несмотря на полумесяц, я почти ничего не видела. Ночь окутала нас. Я ощущала себя зверем, нашедшим надежное укрытие от охотников, и несмотря на гнетущую жару, вздохнула куда более свободно.

Мы проехали с четверть мили, прежде чем решились заговорить.

— Вы ранены, мистер Боннет? — громким шепотом спросил Ян, и его едва можно было расслышать за дребезжанием фургона.

— Да, он ткнул меня прямо в бедро, чертов щенок, — низкий голос Боннета звучал спокойно. — Слава Господу, что он ушел прежде, чем кровь просочилась сквозь саван. Покойник не может истекать кровью.

— Вы сильно пострадали? Могу я посмотреть на вашу рану? — обернулась назад я. Боннет отодвинул парусину, покрывавшую фургон, и сел; в темноте он казался смутным пятном.

— Нет, спасибо, мэм. Я обвязал ногу чулком, думаю, этого пока достаточно.

Мои глаза уже привыкли к темноте; я рассмотрела волну светлых волос, когда мужчина наклонил голову, изучая собственную ногу.

— Вы сможете идти, как вы думаете? — Джейми придержал лошадей, и они перешли на шаг, а сам обернулся назад, проверить, как там наш гость. Голос Джейми звучал не слишком дружелюбно, и ясно было, что он предпочел бы избавиться от опасного груза как можно скорее.

— Вряд ли прямо сейчас, нет. Мне очень жаль, сэр, — Боннет тоже прекрасно понял горячее желание Джейми высадить его. Он с заметным трудом встал с койки, опираясь на нее здоровой ногой. Нижняя часть его тела была совсем не видна в темноте, но я почувствовала запах крови, куда более острый, чем слабый дух, все еще исходивший от савана Хайза.

— Я вам кое-что предложу, мистер Фрезер. Через три мили будет дорога на Ферри. А дальше, в миле от перекрестка, еще одна дорога, она ведет к побережью. Это, правда, просто две колеи, но проехать по ней можно. Она нас выведет к ручью, который впадает в небольшую бухту, а оттуда можно попасть в залив. Ну, кое-кто из моих компаньонов должен подойти туда и встать на якорь в течение этой недели; и если бы вы были так добры и снабдили меня небольшим количеством провизии, я бы дождался их в полной безопасности. А вы бы могли продолжить путь, избавившись от моего дурного общества.

— Компаньоны? Вы имеете в виду пиратов? — В голосе Яна слышалась явная настороженность. Будучи увезен из Шотландии пиратами, он вовсе не обольщался на их счет, как это обычно свойственно романтическим юнцам.

— Ну, это как посмотреть, парень, — весело произнес Боннет. — Пожалуй, власти Каролины назовут их именно так; а вот купцы из Велмингтона и Чарльстона могут рассудить по-другому.

Джейми коротко фыркнул.

— Контрабандисты, а? И чем эти ваши компаньоны собираются там заняться?

— Всем, что того стоит, и ради чего стоит рискнуть, — насмешка по-прежнему звучала в голосе Боннета, но теперь к ней примешалась еще и изрядная доля цинизма. — Может, вы пожелали бы вознаграждения для ваших помощников? Это можно устроить.

— Нет, — холодно ответил Джейми. — Я спас вас ради Гэйвина Хайза и ради себя самого. Я не ищу вознаграждения за это.

— Я не хотел вас оскорбить, сэр, — и голова Боннета слегка склонилась в нашу сторону.

— Вы и не оскорбили, — коротко бросил Джейми. Он размотал поводья, высвободив руки.

Разговор прервался, но Боннет все так же стоял на коленях позади нас, вглядываясь через мое плечо в темную дорогу. Но на ней больше не было солдат; все вокруг замерло, даже ветра не было, и ни один листок на деревьях не шевелился. Ничто не нарушало тишину летней ночи, кроме редких случайных вскриков ночной птицы или далекого уханья совы.

Мягкий ритмичный стук лошадиных копыт по густой пыли и дребезжание фургона начали действовать на меня усыпляюще. Я пыталась держаться прямо, таращась на черные тени деревьев на дороге, но вскоре обнаружила, что постепенно склоняюсь к Джейми, а мои глаза закрываются, несмотря на все мои усилия.

Джейми переложил поводья в левую руку, а правой обнял меня, предлагая отдохнуть на его плече. И как обычно, я почувствовала себя защищенной, прижавшись к нему. Я расслабилась, приникнув щекой к пыльной сарже его пальто, и сразу же впала в ту полудрему, в какую впадает сознание, когда тело измучено донельзя, а лечь и вытянуться нет возможности.

В какой-то момент я открыла глаза и увидела высокую, худощавую фигуру Дункана Иннеса, шагавшего рядом с фургоном с неутомимостью истинного горца, со склоненной, как в глубоком раздумье, головой. И тут же снова задремала, и воспоминания о прошедшем дне перемешались в моей голове с обрывками снов.

Мне виделся гигантский скунс, спящий под столом в таверне, а потом он проснулся и присоединился к хору, исполнявшему «Звездное знамя», а потом я увидела качающийся труп, и он вдруг поднял свернутую набок голову и уставился на меня пустыми глазами… Я проснулась и обнаружила, что Джейми легонько трясет меня.

— Тебе лучше забраться внутрь и лечь, Сасснек, — сказал он. — Ты дергалась во сне. Ты можешь свалиться на дорогу, прежде всего.

Пробормотав что-то в знак согласия, я неуклюже перевалилась через спинку сиденья, поменявшись местами с Боннетом, и свалилась на койку рядом с бесчувственным малышом Яном.

Койка пахла пылью — и еще кое-чем похуже. Ян вместо подушки положил голову на слегка подпортившуюся оленью тушу, завернутую в невыделанную шкуру. Ролло устроился лучше, его лохматая морда удобно лежала на животе Яна. Мне пришлось использовать вместо подушки кожаный мешок с солью. Гладкая кожа под моей щекой была твердой, зато ничем не пахла.

Трясущиеся доски фургонной койки даже при большом воображении нельзя было назвать удобной кроватью, но я испытала такое наслаждение, когда смогла наконец вытянуть ноги, что едва замечала толчки и тряску. Верх с фургона был снят из-за жары. Я перевернулась на спину и уставилась в необъятное южное небо, густо утыканное сияющими звездами. Христос воскрес, подумала я, и, утешив себя мыслью, что Гэйвин Хайз нашел надежный приют среди небесных огней, снова заснула.

Не знаю, как долго я спала, убаюканная усталостью и жарой. Я проснулась, когда фургон замедлил ход, и чувство какой-то перемены проникло в сознание вместе с ощущением жары.

Боннет и Джейми разговаривали, и в их голосах звучала та легкость, какая возникает между людьми, преодолевшими первые трудные шаги знакомства.

— Вы сказали, что спасли меня ради Гэйвина Хайза и ради себя самого, — говорил Боннет. Голос у него был мягкий, и говорил негромко, так что его едва было слышно сквозь издаваемый фургоном шум. — Что вы имели в виду, если можно спросить…

Джейми ответил далеко не сразу; я чуть не уснула снова, пока он заговорил; но вот наконец зазвучал его голос, уплывая в теплый, темный воздух.

— Вы, я думаю, в прошлую ночь не слишком много спали, а? Зная, что вас ждет днем?

В ответ раздался низкий и совсем не веселый смех Боннета.

— Очень верно… Боюсь, я не скоро это забуду.

— Я тоже. — Джейми сказал что-то по-гэльски, обращаясь к лошадям, и они пошли еще медленнее. — Мне тоже пришлось пережить такую ночь, в ожидании утра, когда меня должны были повесить. Но я все еще жив, благодаря храбрости того, кто рисковал слишком многим, спасая меня.

— Понимаю, — серьезно произнес Боннет. — Так вы asgina ageli, да?

— Как? Что это значит?

По бортам фургона зашуршали листья и заскребли ветки, и пряный аромат живых деревьев внезапно стал резче. Что-то легко коснулось моего лица — это был лист, упавший сверху. Лошади едва тащились, и ритм стука и скрипа фургона стал совсем другим, колеса подпрыгивали в неровных колеях. Мы повернули на ту короткую дорогу, которая вела к бухте Боннета.

— Asgina ageli — так говорят краснокожие в горах, чероки… я слышал это от одного из них, он был у меня проводником. Это значит «полупризрак», тот, кто по всем законам должен был умереть, но остался на земле… женщина, вставшая после смертельной болезни; мужчина, попавший в плен к врагам, но сбежавший. Они говорят, что у асгина-агели одна нога на земле, а другая — в мире духов. Он может общаться с призраками и видеть нуннахов — Маленький Народ.

— Маленький народ? Это что-то вроде эльфов? — удивленно спросил Джейми.

— Да, в этом роде, — Боннет повернулся на месте, и сиденье скрипнуло под ним. — Индейцы говорят, что нуннахи живут внутри скал, в горах, и выходят оттуда, чтобы помогать людям во время войн или других бедствий.

— Вот как? Тогда это похоже на сказки Горной Шотландии… сказки о Древнем Народе.

— Действительно, — Боннет, похоже, слегка развеселился. — Ну, судя по тому, что я слыхал о шотландских горцах, они не слишком отличаются от краснокожих.

— Чушь, — ответил Джейми, ничуть не задетый. — Краснокожие дикари едят сердца своих врагов, ну, я так слышал. А лично я предпочитаю хорошую тарелку овсяной каши.

Боннет сдавленно хмыкнул.

— Так вы горец? Ну, позвольте вас заверить, для дикаря вы весьма цивилизованны, — заверил он Джейми, и его голос задрожал от смеха.

— Я чрезвычайно признателен вам за высокую оценку, сэр, — сообщил Джейми с такой же церемонностью.

Потом их голоса слились с ритмичным скрипом колес, и я снова заснула и ничего больше не слышала.

Когда мы остановились, полумесяц уже коснулся верхушек деревьев. Меня разбудил малыш Ян, сонно выбиравшийся из фургона, чтобы помочь Джейми распрячь лошадей. Я подняла голову и увидела массу воды, плещущейся между пологими берегами, глинистыми, затянутыми илом; сверкающая чернота течения отсвечивала серебром там, где волны бились о камни у берега. Боннет, с обычной для Нового Света склонностью к преуменьшению, мог назвать это ручьем, — но, думаю, многие другие назвали бы это полноводной рекой.

Мужчины сновали туда-сюда, занимаясь делом и лишь изредка перебрасываясь словами. Они двигались как-то замедленно, словно ночь высосала из них остатки сил, почти лишив телесности.

— Может, ты поищешь местечко, где можно поспать, Сасснек? — сказал Джейми, останавливаясь, чтобы поддержать меня, когда я выпрыгивала из фургона. — Мне надо собрать еды на дорогу нашему гостю, и заняться лошадьми.

За всю ночь почти не стало прохладнее, но воздух у воды был куда свежее, и я почувствовала, что понемногу оживаю.

— Я больше не смогу уснуть, пока не искупаюсь! — заявила я, в очередной раз отдирая пропотевшее платье от груди. — Я просто ужасно себя чувствую. — Мои волосы прилипли к вискам, все тело чесалось. Темная вода выглядела прохладной и манящей. Джейми тоскливо посмотрел на нее, дернув свой мятый шейный платок.

— Не могу сказать, что я тебя порицаю. Но будь осторожна, ладно? Боннет говорит, что эта речка в середине довольно глубокая, по ней проходят небольшие двухмачтовые суда, и прилив сюда доходит, так что течение может быть очень сильным.

— Я буду держаться поближе к берегу, — я показала на участок вниз по течению, где небольшой мыс обозначал поворот реки; там росли ивы, чья листва смутно серебрилась в лунном свете. — Видишь, вот тот мысок? Там должна быть заводь.

— А… ну, все равно, ты уж поосторожнее, — повторил он и вдруг на мгновение крепко сжал мой локоть. Когда я повернулась, передо мной возникла большая светлая фигура; это был наш недавний гость, одну штанину которого покрывали темные пятна засохшей крови.

— Ваш вечный слуга, мэм, — произнес он, отвешивая мне поклон, несмотря на раненную ногу. — Не позволите ли попрощаться с вами прямо сейчас?

Он очутился несколько ближе ко мне, чем мне это могло бы понравиться, и я невольно отступила на шаг назад.

— Да, конечно, — кивнула я, отводя со лба упавшие волосы. — Удачи вам, мистер Боннет.

— Благодарю за доброе пожелание, мэм, — вежливо откликнулся он. — Но я давно понял, что люди по большей части заботятся о собственной удаче. Спокойной вам ночи, мэм. Он еще раз поклонился и пошел прочь, сильно прихрамывая, — словно призрак подстреленного медведя.

Шум речного течения почти заглушал обычные ночные звуки. Я заметила летучую мышь, проскользнувшую сквозь лунный луч над водой и тут же растаявшую в темноте, — она гонялась за насекомыми, которых невозможно было и рассмотреть из-за их малости. А если во тьме и рыскал еще кто-нибудь, его не было слышно.

Джейми негромко хмыкнул себе под нос.

— Ну, вообще-то я сомневаюсь в этом человеке, — задумчиво произнес он, словно отвечая на вопрос, которого я не задавала. — Я лишь надеюсь, что проявил только мягкость сердца, а отнюдь не размягчение мозгов, спасая его.

— Ну, в конце концов, ты не мог допустить, чтобы его повесили, — сказала я.

— Ой, мог, — возразил он, удивив меня. Он заметил недоумение в моих глазах и улыбнулся, но как-то сухо и криво. — Королевское правосудие далеко не всегда ошибается в том, кого следует повесить, Сасснек, — пояснил он. — Гораздо чаще человек, оказавшийся на конце веревки, действительно заслуживает этого. И мне бы неприятно было думать, что я помог бежать настоящему злодею. — Он передернул плечами и отвел с лица упавшие волосы. — А, ладно, что сделано, то сделано. Иди купаться, Сасснек; я постараюсь присоединиться к тебе как можно скорее.

Я приподнялась на цыпочки, чтобы поцеловать его, и ощутила его улыбку. Мой язык коснулся его рта в осторожном приглашении, и он слегка куснул мою нижнюю губу в ответ.

— Ты не могла бы подольше не засыпать, Сасснек?

— Продержусь как можно дольше! — пообещала я. — Но ты поспеши, ладно?

Под ивами на мысу нашлась полянка, заросшая густой травой. Я неторопливо разделась, наслаждаясь ветерком, дувшим с воды и проникавшим сквозь влажную ткань платья, сквозь чулки, — и полной свободой от последнего клочка одежды, упавшей на землю. Я осталась полностью обнаженной в ночи.

Наконец я осторожно вошла в воду. Она оказалась на удивление прохладной — даже холодной по сравнению с горячим ночным воздухом. Дно под моими ногами оказалось илистым, но уже в ярде от берега ил сменился чудесным песком.

Хотя на этот водный поток влияли приливы и отливы, мы остановились достаточно высоко по течению, чтобы вода была чистой и свежей. Я напилась и вымыла лицо, а потом хорошенько прочистила нос и горло, освобождая их от набившейся пыли.

Я погрузилась в воду до середины бедер, помня о предупреждении Джейми насчет течения. После изнуряющей жары дня и удушающих объятий ночи, ощущение прохлады на обнаженной коже принесло огромное облегчение. Я набрала полную пригоршню воды и плеснула себе на лицо и грудь; капли побежали по моему животу и, холодя и щекоча, собрались между ног.

Я почувствовала легкие толчки воды, поднимавшейся от прилива, — волны мягко бились о мои ноги, как бы подталкивая к берегу. Но я еще не готова была вернуться на сушу. У меня не было мыла, но я опустилась на колени, снова и снова опуская в чистую темную воду волосы и натирая тело мелким песком, — пока моя кожа не почувствовала себя тонкой и сияющей.

Наконец я выбралась на каменистый берег и растянулась на земле, как русалка в лунном свете, и горячий воздух и прогретые солнцем камни согрели мою озябшую плоть. Я выжала свои густые вьющиеся волосы, разбрызгивая оставшуюся в них воду. Повлажневшие камни запахли дождем, пылью и еще чем-то непонятным.

Я очень устала, но в то же время чувствовала себя чрезвычайно бодрой, и это двойственное состояние сознания замедляло мысли и восхитительно усиливало даже самые легкие физические ощущения. Я медленно провела пальцами босой ноги по глыбе песчаника, наслаждаясь его шершавой поверхностью, и позволила руке очутиться между ногами. По коже тут же пробежали мурашки, разбуженные этим прикосновением.

Моя грудь набухла в лунном свете, как белые купола, обрызганные прозрачными каплями воды. Я дотронулась до одного из сосков и наблюдала, как он медленно твердеет, словно по волшебству.

До чего же здесь хорошо, подумала я. Ночь была тихой и безветренной, но в ее томности я чувствовала себя так, словно плыла в теплом море. Небо над побережьем было чистым, и звезды сверкали над головой, как бриллианты, освещенные неистовым огнем.

Слабый всплеск заставил меня посмотреть на воду. Ничто не нарушало ее поверхность, лишь слабые отражения звезд мигали, как; светлячки, угодившие в паучью сеть.

И вдруг чья-то огромная голова разбила воду посреди течения, и вода расступилась и взвилась брызгами перед длинной мордой. Это рыба колотилась в зубах Ролло; на мгновение мелькнул ее хвост, блеснула чешуя, когда Ролло резко дернул головой, перекусывая спину добыче. Здоровенный пес медленно подплыл к берегу, встряхнулся и пошел прочь, — а его ужин висел в его зубах.

Зверь на мгновение остановился на дальнем краю мыса, глядя на меня, и шерсть на его холке поднялась, превратившись в мрачную тень, на фоне которой сверкнули желтые глаза и блеснула убитая рыбина. Это похоже на картину примитивиста, подумала я; и еще в зрелище было что-то русское, особое сочетание крайней дикости и абсолютного спокойствия.

Потом собака ушла, и ничего не осталось на берегу, кроме деревьев, скрывающих то, что лежало за ними. И что же это такое, гадала я… Другие деревья, подсказала мне рассудительная часть моего ума.

— Слишком много деревьев, — пробормотала я. Цивилизация — даже в той примитивной форме, к которой я постепенно привыкла, — была не более чем тонким полумесяцем на краю континента. Двести миль от берега — и вы уже оказывались вне территорий, где можно найти город или ферму. А дальше простирались три тысячи миль… чего? Дикости, конечно же, и опасности. И еще приключений… и свободы.

Это был новый мир, в конце концов, свободный от страха и полный веселья, и мы с Джейми были вместе, и долгая жизнь лежала перед нами. Разлука и печаль остались позади. Даже мысль о Брианне не вызывала сильных сожалений — да, мне ее очень не хватало, и я постоянно думала о ней, но я знала, что она в безопасности в своем родном времени, и благодаря этому знанию мне было легче переносить ее отсутствие.

Я лежала на плоском камне, жар, накопившийся в нем за день, согревал мое тело, и я была счастлива просто оттого, что живу. Капли воды на моей груди высохли, сначала превратившись во влажные пятна, а потом и вовсе исчезнув.

Легкие облачка гнуса повисли над водой; я их не видела, но я знала, что они там, потому что слышала, как время от времени выпрыгивают из воды рыбы, ловя насекомых в воздухе.

Насекомые были здесь вездесущей напастью. Я каждое утро внимательно осматривала кожу Джейми, выбирая из ее складок прожорливых клещей и древесных блох, и щедро смазывала всех мужчин соком давленой болотной мяты и табачных листьев. Это спасало от опасности быть заживо сожранными тучами москитов, гнуса и плотоядными комарами, заполнявшими тенистые леса, — но это не останавливало рои злобных жуков, доводящих людей до безумия непрестанными укусами в глаза, уши, носы и губы.

Как ни странно, по большей части насекомые обходили меня стороной. Ян шутил, что их отгоняет исходящий от меня сильный запах целебных трав, но я думала, что дело тут в другом. Ведь даже сразу после ванны насекомые не проявляли желания побеспокоить меня.

Я предполагала, что это может быть своеобразной иллюстрацией фокусов эволюции, защитившей меня в этом мире от простуд и некоторых болезней. Кровососущие насекомые, как и микробы, эволюционируют вместе с человеком и весьма чувствительны к малейшим химическим сигналам, исходящих от источника питания. Придя из другого времени, я не подавала знакомых сигналов, и они не воспринимали меня как подходящую жертву.

— А может быть, Ян прав, и от меня просто ужасно пахнет, — сказала я вслух. Я опустила руку в воду и брызнула на стрекозу, отдыхавшую на моем камне, — она казалась всего лишь прозрачной тенью, ее яркие краски померкли в темноте.

Я надеялась, что Джейми поспешит. Ехать день за днем рядом с ним на козлах фургона, видеть каждое движение его тела, когда он правит лошадьми, отмечать каждую перемену в выражении его лица, каждую его улыбку, — этого было достаточно, чтобы у меня ежеминутно чесались руки от желания коснуться его. Мы уже несколько дней не занимались любовью, спеша добраться до Чарльстона, и моей накопившейся страсти хватило бы на дюжину мужчин.

Дыхание теплого бриза коснулось меня, и все крошечные волоски на моем теле разом поднялись от его касания. Я провела ладонью по мягкой выпуклости своего живота, потом погладила нежную кожу между бедрами, там, где медленно и сильно билась кровь, в такт ударам сердца. Я прижала руку к влажной набухшей ложбинке, ноющей от нестерпимого желания.

Закрыв глаза, я слегка потерла несчастное местечко и пробормотала:

— Черт побери, да где же ты, Джейми Фрезер?

— Здесь, — раздался хриплый ответ.

От изумления мои глаза распахнулись во всю ширь. Он стоял в реке, в шести футах от меня, и его напряженная плоть темнела на фоне светлой кожи. Его волосы свободно падали на плечи, обрамляя лицо и подчеркивая его белизну, а глаза смотрели пристально, не мигая, как у нашего волка-собаки. Совершенная дикость, совершенная неподвижность.

Потом он шевельнулся и шагнул ко мне, исполненный желания. Его бедра были прохладными, как вода, когда он прижался ко мне, но через несколько секунд он уже согрелся и разгорячился. И его жар передавался моей коже, И снова моя грудь покрылась горячим потом, и скользила по его прижавшейся груди.

Его губы слились с моими, и я растаяла — почти буквально — в нем.

Теперь меня не заботила ни жара, ни то, что пот на моей коже смешался с его потом. Даже облака насекомых превратились в нечто совершенно незначащее. Я выгнула бедра, и он скользнул в родной дом, тяжелый и гладкий, и последние капли его прохлады растаяли в моем огне, как холодный металл меча превращается в жидкое пламя, попав в горн.

Мои руки скользили по его влажной спине, моя грудь сплющилась о его грудь, и пот уже ручьем стекал с полушарий, увлажняя живот и бедра.

— Боже, да твой рот такой же скользкий и соленый, как твое лоно, — пробормотал он, его язык принялся пробовать на вкус капельки пота на моем лице, нежно касаясь висков и век.

Я едва замечала, что лежу на твердом камне. Тепло дня поднималось из его глубины и переходило в меня, грубая поверхность царапала мою спину и ягодицы, но меня это ничуть не заботило.

— Не могу больше терпеть, — прошептал он мне в ухо.

— И не надо, — ответила я, крепко обхватив ногами его бедра, и плоть вжалась в плоть в кратком безумии экстаза.

— Мне приходилось слышать, что люди сгорают от страсти, — сказала я, глубоко вздыхая. — Но это глупость.

Джейми с легким стоном сожаления поднял голову, лежавшую на моей груди, рассмеялся и соскользнул с меня.

— Боже, да он горячий! — Он откинул со лба влажные волосы и глубоко вздохнул. — Как вообще местные жители занимаются любовью в такую погоду?

— Точно так же, как мы сейчас это делали, — заверила я его. Я еще не отдышалась, как и он.

— Они не могут, — твердо заявил Джейми. — Не часто. Они бы просто умерли.

— Ну, может, они делают это медленнее, — предположила я. — Или под водой. Или ждут осени.

— Осень? — задумчиво повторил он. — Пожалуй, мне не хочется жить на юге. А в Бостоне жарко?

— В это время года — очень, — твердо ответила я. — И чертовски холодно зимой. Но я уверена, ты привыкнешь к жаре. И к жукам.

— Может быть, — сказал он. — А может, и нет, но сейчас…

Он крепко обнял меня, приподнял — и мы, как два грациозных полена, покатились с камня прямиком в воду.

Мы снова лежали на плоском камне, влажные и прохладные, и последние капли воды испарялись с нашей кожи. На другом берегу реки ивы купали в воде свои листья, их кроны чернели на фоне опускающегося полумесяца. А за этими ивами, акр за акром, миля за милей, тянулись девственные леса, не более освоенные к этому времени, чем противоположный край континента.

Джейми проследил за направлением моего взгляда и угадал, о чем я думаю.

— Должно быть, сейчас все это выглядит не так, как в твое время? — он кивнул в сторону шелестящей тьмы.

— Да, немножко по-другому. — Я сплела свои пальцы с его. — Все дороги будут вымощены… не камнем, нет, их покроют ровным, гладким веществом… вообще-то его изобрел шотландец по имени Макадам.

Он недоверчиво хмыкнул.

— Так в Америке будут жить шотландцы? Это хорошо.

Я не обратила внимания на его замечание и продолжила, глядя в шевелящуюся тень, как будто пыталась рассмотреть там города, которые когда-то появятся на этой земле.

— В Америке будет множество всякого народа. Все земли будут освоены, отсюда и до западного побережья, до области, которая называется Калифорнией. Но сейчас… — я слегка содрогнулась, несмотря на окутавшее меня тепло, — сейчас там лишь три тысячи миль пустыни. И ничего больше.

— Ага, ничего, кроме тысяч кровавых дикарей, — рассудительно заметил он. — И всяких странных зверей, будь уверена.

— Да, верно, — согласилась я. — Полагаю, они там есть. — Эта мысль немного расстроила меня; безусловно, я смутно, теоретически знала, что леса здесь населены индейцами, медведями и прочими лесными обитателями, — но передо мной вдруг встала вполне реальная перспектива встретиться со всеми этими обитателями лицом к лицу, причем совершенно неожиданно.

— А с ними что будет? С дикими индейцами? — с любопытством спросил Джейми, тоже вглядываясь в темноту, и словно пытаясь различить будущее среди качающихся деревьев. — Их разобьют и отгонят куда-то, да?

И снова я содрогнулась, пальцы моих ног невольно поджались.

— Да, разобьют, — сказала я. — Просто убьют большинство из них. А многих посадят в тюрьмы.

— Ну, это хорошо.

— Как посмотреть, — сухо произнесла я. — Не думаю, чтобы сами индейцы были с этим согласны.

— Пожалуй, — кивнул Джейми. — Но когда кровожадный дьявол попытается содрать скальп с моей головы, я не стану интересоваться его точкой зрения по этому вопросу, Сасснек.

— Да, но ты не можешь их винить за это! — возразила я.

— Очень даже могу, — заверил он меня. — Если один из этих дикарей скальпирует тебя, я даже очень буду его винить.

— А… хм, — сказала я. Мне пришлось откашляться и предпринять новую попытку объяснения. — Ну, ты представь, что толпы чужаков явились на твою родную землю и делают там, что хотят, да еще и пытаются убить тебя и выгнать из родных мест, а?

— Они и явились, — очень сухо откликнулся Джейми. — Если бы не они, я бы и сейчас жил в Шотландии, а?

— Ну… — я окончательно запуталась. — Но я имела в виду… ты бы ведь тоже стал бороться при подобных обстоятельствах, верно?

Он набрал полные легкие воздуха и с силой выдохнул через нос.

— Если английские кавалеристы налетят на мой дом и нападут на меня, — заговорил он наконец, — я наверняка стану драться с ними. И я ничуть не стану сомневаться, убивая их. Но я не стану сдирать кожу с их голов и размахивать ею, и я не стану жарить на обед их причинные места, это уж точно. Я не дикарь, Сасснек.

— Я этого и не утверждала, — возмутилась я. — Я просто сказала, что…

— Кроме того, — добавил он с неумолимой логикой, — я вовсе не собираюсь убивать индейцев. Если они сами ко мне не полезут, я их ничем не обеспокою.

— Уверена, они были бы счастливы узнать это, — пробормотала я, решив, что на сегодня довольно.

Мы лежали, прижавшись друг к другу, под укрытием камней, слегка освещенных нежным, мигающим светом звезд. Я вдруг почувствовала себя ошеломляюще счастливой, но легкие опасения не оставили меня. Может ли длиться подобный восторг? Когда-то я считала, что «навсегда» — это само собой разумеется для нас, но тогда я была куда моложе…

Скоро, если будет на то Божья воля, мы можем наконец осесть на месте; найдем, где построить дом и устроить жизнь. Я ничего больше не хотела, но в то же время я тревожилась. После моего возвращения прошло всего несколько месяцев. Каждое прикосновение, каждое слово пока что переплеталось с воспоминаниями и в то же время чем-то походило на первые встречи.

А что будет, когда мы окончательно привыкнем друг к другу, живя рядом день за днем, занимаясь обычными делами?

— Ты от меня не устанешь, как ты думаешь? — прошептал Джейми. — Когда мы остановимся на месте?

— Я как раз думала то же самое о тебе.

— Нет, — оказал он, и в его голосе послышалась улыбка — Мне-то ты точно не надоешь, Сасснек.

— Откуда тебе знать? — удивилась я.

— Ведь до сих пор не надоела, — напомнил он. — Мы были женаты три года, и я хотел тебя так же сильно, как в первый день. Пожалуй, даже сильнее, — мягко поправился он, подумав, как и я, о том, как мы занимались любовью среди камней.

Я наклонилась к нему и поцеловала. Он был чистым и свежим, и слегка пах страстью.

— Я тоже, — сказала я.

— Ну, так не думай об этом, Сасснек, и я тоже не стану. — Он погладил мои волосы. — Я думаю, я всю жизнь буду тебя любить. Но ты меня частенько удивляешь, как сегодня ночью.

— Вот как? Но что я такого сделала? — Я удивленно уставилась на него.

— О… ну… я не хотел сказать… это…

Он вдруг смутился и непривычно напрягся.

— А? — Я поцеловала его в ухо.

— Ну… когда я… ты… я хочу сказать — почему ты делала именно то, о чем я думал?

Я уткнулась в его плечо и улыбнулась в темноте.

— Наверное, это зависит от того, что ты думал, а?

Он приподнялся на локте и с усмешкой посмотрел на меня.

— Ты отлично знала, что я думал, Сасснек.

Я погладила его подбородок, потемневший от щетины.

— Да. А ты отлично знал, что я делаю, так почему же ты спрашиваешь?

— Ну, я… я и не думал, что женщины так могут, вот что.

Полумесяц светил еще достаточно ярко, чтобы я рассмотрела вопросительно поднятую бровь Джейми.

— Да, и мужчины тоже, — напомнила я ему. — Или ты, по крайней мере. Ты ведь рассказывал мне… когда ты был в тюрьме, ты…

— Это совсем другое дело! — Я видела, как сморщились его губы, пока он подбирал слова. — Я… это, так сказать, была взаимопомощь. В конце концов, я не мог…

— А в другое время ты этого не делал? — Я села и поправила волосы, глядя на него через плечо. Румянец не был виден в лунном свете, но я не сомневалась в том, что Джейми покраснел.

— А ты… ты такое делала… часто? — Последнее слово больше напоминало хрип, и ему пришлось замолчать и откашляться.

— Полагаю, ответ зависит от того, что ты подразумеваешь под словом «часто», — сказала я, позволив своему голосу прозвучать чуть резковато. — Я два года была вдовой, ты знаешь.

Он постучал костяшками пальцев по зубам, глядя на меня с явным интересом.

— А, ну да. Но это просто… ну, я просто не подумал о женщинах, которым приходится… — Его охватило восхищение. — И ты можешь… кончить? Без мужчины, я хочу сказать?

Это заставило меня расхохотаться, и мой смех эхом отозвался в камнях, рассыпался по реке…

— Да, но с мужчиной намного приятнее, — заверила я его. Потом протянула руку и коснулась его груди. Я видела, как его кожа мгновенно покрылась пупырышками там, где пробежались мои пальцы, и мягко обвела его темный сосок. — Намного!

— О! — счастливо выдохнул Джейми. — Ну, значит, все хорошо, а?

Он был горячим — даже горячее, чем текучий воздух, и я чуть было не отпрянула инстинктивно, однако сдержалась. И снова я облилась потом, и струйки потекли по шее и по спине…

— Мы никогда раньше не занимались любовью вот так, а? — сказал он. — Как угри! Твое тело проскальзывает сквозь мои руки, увертливое, как водоросли! — Его ладони медленно прошлись по моей спине, пальцы слегка нажали на позвоночник, и от удовольствия у меня зачесалась шея.

— Мм… Это потому, что в Шотландии слишком холодно для того, чтобы потеть, как свиньи, — заявила я. — Хотя, если уж на то пошло, потеют ли свиньи вообще? Мне всегда хотелось это знать.

— Понятия не имею. Никогда не занимался любовью со свиньей. — Голова Джейми склонилась, его язык коснулся моей груди. — Но ты на вкус, как форель, Сасснек.

— Я на вкус как что?

— Ты свежая и сладкая, и чуть-чуть соленая, — пояснил он, на мгновение отрываясь от меня. Но тут же вернулся к прежнему занятию.

— Щекотно, — пробормотала я, извиваясь под его языком, но не сделала попытки освободиться.

— Ну, я того и хотел, — хихикнул он, переводя дыхание.

— Я себя чувствую Евой, — тихо сказала я, глянув на полумесяц, висящий над темным лесом. — На самом краю Эдема.

Джейми громко фыркнул.

— Да, а я, наверное, Адам, — решил он. — У райских врат.

Он повернулся и посмотрел на другой берег, а потом прижался щекой к моему животу.

— Хотелось бы мне знать, к чему я иду, или чего ожидаю?

Я рассмеялась, удивив его. Потом сжала ладонями его голову, заставив посмотреть на мою жаждущую плоть.

— Войди, — сказала я. — В конце концов, я что-то не вижу рядом ангела с огненным мечом.

Он опустился на меня, его тело горело, как в лихорадке, и я вздрогнула.

— Нет? — прошептал он. — Ну, может, ты его просто не заметила?

И огненный меч пронзил меня, заставив забыть о реальности и опалив меня.

И мы пылали вместе, яркие, как звезды летней ночью, а потом упали, сгоревшие и обессиленные, и наш пепел разлетелся над первобытным океаном, теплым и соленым, зарождая в нем новую жизнь.

Глава 3

Кошка священника

Бостон, Массачусетс, июнь 1969.

— Брианна!

— А? — Она резко выпрямилась, ее сердце бешено колотилось, звук собственного имени отдавался в ушах грохотом. — Что… а?

— Ты спала. Черт, так и думал, что я не вовремя. Извини, может, мне перезвонить?

Легкая картавость говорившего наконец-то помогла ее нервной системе опомниться, хотя и с запозданием. Телефон. Это звонил телефон. Она машинально схватила трубку, еще не проснувшись.

— Роджер! — Адреналиновая буря, поднявшаяся в ее крови из-за внезапного пробуждения, улеглась, но сердце еще билось слишком быстро. — Нет, не вешай трубку! Я уже проснулась. — Она потерла лицо ладонью, одновременно пытаясь распутать телефонный провод и расправить сбившееся в ком одеяло.

— Да? Ты уверена? Сколько там у вас времени?

— Не знаю, слишком темно, чтобы рассмотреть часы, — ответила она все еще сонно. В ответ послышался низкий смешок.

— Мне очень жаль. Я пытался вычислить разницу по времени, но, похоже, ошибся. Я не хотел тебя будить.

— Все в порядке, мне все равно пришлось бы проснуться, — заверила она его и засмеялась.

— А… ладно. — Она отчетливо слышала улыбку в его голосе, и откинулась спиной на подушки, отведя с глаз упавшие волосы, понемногу начиная осознавать окружающую реальность. Ощущения, рожденные приснившимся ей сном, еще не исчезли, став даже отчетливее в полутьме спальни.

— Мне так приятно слышать твой голос, Роджер, — мягко произнесла она. Ее и саму удивило, насколько это оказалось приятно. Его далекий голос казался ближе, чем отдаленные звуки автомобильных сигналов и шорох шин прямо под окнами.

— Мне тоже, — слегка смущенно ответил он. — Послушай… у меня есть шанс поехать на конференцию в Бостон, в следующем месяце. Я думал зайти… черт, что-то я не то говорю. Ты хочешь меня видеть?

Ее пальцы стиснули телефонную трубку, сердце подпрыгнуло.

— Извини, — поспешно сказал он, прежде чем она успела произнести хоть что-то. — Это подталкивает тебя к решению, верно? Я… послушай… ты просто скажи прямо, если не хочешь.

— Я хочу. Конечно, я хочу тебя видеть.

— А… Но ты не передумаешь? Ты… ты не ответила на мое письмо. Я подумал, может, я что-то не так сделал.

— Нет-нет. Извини. Просто…

— Ладно, я не хотел сказать…

Их слова прозвучали одновременно, и они оба замолчали, смущенные.

— Я не хотел давить…

— Я вовсе не имела в виду…

Они снова заговорили одновременно, и на этот раз он рассмеялся, и низкий звук шотландского голоса преодолел пространство и время, успокаивая ее, как будто он прикоснулся к ней.

— Значит, все в порядке, — твердо произнес он. — Я правильно понимаю?

Она не ответила, только закрыла глаза, и чувство бесконечного облегчения охватило ее. Роджер Уэйкфилд, пожалуй, был единственным человеком в мире, способным понять; чего она прежде не осознавала, так это того, насколько важным может быть понимание.

— Мне кое-что снилось, — сказала она. — Когда телефон зазвонил.

— Мм?

— Мой отец. — У нее слегка перехватило горло, когда она произнесла это слова. То же самое случалось, когда она говорила «мать». Она все еще чувствовала запах прогретых солнцем сосен, приснившихся ей, и слышала скрип сосновых иголок под ногами.

— Я не видела его лица. Я просто гуляла с ним в каком-то лесу. Я шла по тропинке следом за ним, а он мне что-то рассказывал, но я не слышала его… я спешила, стараясь догнать его, чтобы расслышать, но никак не получалось.

— Но ты знала, что этот человек — твой отец?

— Да… но, может быть, я подумала так, потому что вокруг были горы. Я бывала в горах с папой.

— Вот как? Я тоже ходил в горы с отцом! Если ты когда-нибудь вернешься в Шотландию, я покажу тебе седловину Манро.

— Покажешь мне что?

Он засмеялся, и она вдруг увидела его как наяву, его густые черные волосы, которые он подстригал не лишком часто, зеленые, как мох, глаза, чуть прищуренные в улыбке. Она вдруг заметила, что потирает губы кончиком пальца, и остановила себя. Он поцеловал ее, когда они расставались.

— Манро — одна из шотландских гор, высота которой больше трех тысяч футов. Тут таких много, и каждому интересно, сколько из них он сможет покорить. Для местных жителей это вроде коллекционирования марок или спичечных коробков.

— Где ты сейчас — в Англии или в Шотландии? — спросила она, и тут же заговорила снова, не дав ему ответить. — Погоди-ка, дай сообразить. Это… это Шотландия. Ты в Инвернессе.

— Верно, — в его голосе прозвучало откровенное удивление. — Как ты догадалась?

Она вытянулась и скрестила ноги под одеялом.

— Твое «р» начинает звучать совершенно иначе, когда ты разговариваешь с шотландцами, — пояснила она. — А когда общаешься с англичанами — и говоришь, как они. Я это заметила, когда… когда мы были в Лондоне. — Теперь ее голос почти не дрогнул. Надо же, с каждым разом все легче, подумала она.

— А теперррь я начинаю думать, что ты — ясновидящая, — прорычал он и захохотал.

— Мне хочется, чтобы ты сейчас был здесь, — внезапно сказала она.

— Вот как? — он удивился и смутился. — О… ну… это ведь хорошо, правда?

— Роджер… я хочу сказать, что не написала…

— Не думай об этом, — быстро перебил ее он. — Я приеду через месяц, и мы сможем поговорить обо всем. Бри, я…

— Да?

Она слышала его тяжелое дыхание, и на нее нахлынули яркие воспоминания о его груди, теплой и крепкой, вздымавшейся под ее рукой…

— Я рад, что ты это сказала.

После звонка она уже не смогла заснуть; она встала с кровати и вышла в маленькую кухню, чтобы выпить молока. И лишь простояв несколько минут перед открытым холодильником, она поняла, что видит вовсе не бутылки с кетчупом и открытые банки консервов. Она видела стоячие камни, черные на фоне бледного закатного неба.

Она выпрямилась с коротким нетерпеливым восклицанием и с грохотом захлопнула дверцу.

Слегка содрогнувшись, потерла ладони, ощутив холодное дуновение от кондиционера. Машинально выключила его, потом подошла к окну и подняла раму, впустив в кухню влажное тепло дождливой летней ночи.

Ей следовало написать. По сути, она и написала — даже несколько писем, но все лишь наполовину, и все разорвала в отчаянии.

Она знала, почему это так, или думала, что знает. А вот суметь объяснить это Роджеру — совсем другое дело.

Отчасти это было сродни инстинкту, двигающему раненным животным: желание убежать и спрятаться. В том, что случилось годом раньше, Роджер не виноват, но он оказался странным образом впутан во все это.

Он был так нежен, и так добр потом, он обращался с ней как с только что осиротевшей… ну, так оно и было. Но что за странное это было сиротство! Ее мать исчезла ради блага других, но, конечно же — Брианна надеялась на это — не умерла. И все равно она чувствовала себя так же, как после смерти отца; и верила в загробную жизнь, и надеялась, что ее любимые счастливы и спокойны, — и пыталась справиться с болью потери и одиночества.

Неподалеку через парк проехала «скорая помощь», ее красные огни нервно мигнули во тьме, сирена затихла вдали.

Она привычно перекрестилась и тихонько пробормотала: «Miserere nobis». Сестра Мэри Ромейн сто раз повторяла ей, что мертвые и умирающие нуждаются в их молитвах; она так крепко вбила эту мысль в головы всего их класса, что ни один из детей просто не способен был в мало-мальски сложной ситуации обойтись без того, чтобы не вознести к небесам краткую молитву.

И она каждый день молилась за них — за своих мать и отца… ее отца. Это была другая часть дела. Дядя Джо тоже знал правду о ее родителях, но только Роджер мог по-настоящему понять, что произошло; только Роджер тоже умел слушать камни.

Никто не смог бы пройти через испытание вроде этого так, чтобы оно не оставило в нем следа. И он не смог, и она. Роджер хотел, чтобы Брианна осталась после ухода Клэр, но она не смогла.

У нее есть дела дома, объяснила она ему, дела, которые нельзя откладывать, ей необходимо закончить учебу. Это было правдой. Но важнее было то, что ей нужно было уехать — уехать подальше от Шотландии и каменных кругов, вернуться туда, где она могла излечиться, могла начать заново строить свою жизнь.

Если бы она осталась с Роджером, она не смогла бы забыть все это, ни на мгновение. И это было еще одной стороной вопроса, последний кусочек ее трехчастной головоломки.

Он защищал ее, помогал ей. Мать Брианны доверила ее его заботам, и он делал это от всей души. Но почему он делал это — потому что дал слово Клэр, или потому, что сам того хотел? В любом случае, это не было началом общего будущего, поскольку на них обоих лежал сокрушительный груз обязательств.

Если бы у них было будущее… и именно поэтому она не могла ему написать, потому что как она могла сказать хоть что-то, в чем не прозвучала бы надежда и ее собственный полный идиотизм?

— Уходи, и тогда ты сможешь вернуться и сделать все как надо, — пробормотала Брианна и сморщилась при этих словах. Дождь все еще моросил, охлаждая воздух настолько, что можно было нормально дышать. Это было как раз перед закатом, подумала она, но воздух еще был достаточно теплым, чтобы влага осела и сконденсировалась на ее холодном лице; маленькие капли набухли и побежали по шее одна за другой, впитываясь в хлопковую футболку, в которой она спала.

Она хотела оставить в прошлом события прошедшего ноября; просто забыть о них. Позже, когда пройдет достаточно времени, они, возможно, смогут снова сблизиться. Не как актеры, вместе играющие драму ее родителей, а как участники своей собственной пьесы.

Нет, если что-то и произойдет между ней и Роджером Уэйкфилдом, это уж точно будет по их собственному решению. Но все выглядело так, словно она должна была использовать свой шанс выбора сейчас, и такая перспектива вызывала у нее щекотку в животе.

Брианна провела ладонью по лицу, размазывая дождевые капли, и влажной рукой пригладила непослушные волосы. Если она не собирается больше спать, то вполне может поработать.

Она оставила окно открытым, не тревожась о том, что на полу будет лужа. Она чувствовала себя слишком встревоженной, чтобы запечатываться в доме, дыша искусственным воздухом.

Включив настольную лампу, она открыла учебник математики. Одним из маленьких и неожиданных вознаграждений за ее решение сменить направление занятий было открытие того факта, что высшая математика действует на нее успокаивающе.

Когда она вернулась в Бостон, одна, и снова принялась за учебу, ей показалось, что инженерное дело куда безопаснее истории; тут все основано на твердых фактах, все неизменно и непреложно. И все поддается проверке. Она взяла карандаш, неторопливо заточила его, наслаждаясь процессом подготовки, потом склонила голову и углубилась в первую задачу.

И постепенно, как это и всегда бывало, покой нерушимой логики чисел сплел в ее уме привычную паутину, ловя ненужные мысли, укутывая тревожащие эмоции в шелковые нити, словно они были мошками. Вокруг центральной оси задачи вращались эти нити, правильные и прекрасные. И лишь одна маленькая мысль избежала их ловушки, трепеща в мозгу Брианны, словно крошечная бабочка.

«Я рад, что ты это сказала». Она тоже была рада.

Июль 1969.

— Он что, говорит, как битлы? Ой, я просто умру, если он говорит, как Джон Леннон! Ты помнишь, как он выговаривает: «Это мой де-ед»! Я просто валюсь с ног от восторга!

— Он говорит совсем не как Джон Леннон, черт тебя побери! — прошипела Брианна. Она изо всех сил вытягивала шею, выглядывая из-за бетонной колонны, но международный терминал был пока что пуст. — Ты вообще понимаешь, какая разница между ливерпульцем и шотландцем?

— Не, — весело откликнулась ее подруга Гэйл, ероша свои светлые волосы. — По мне, все англичане говорят одинаково. Я готова слушать их без конца!

— Он не англичанин! Я объясняла тебе, он шотландец!

По взгляду Гэйл было совершенно ясно, что она окончательно перестала что-либо понимать.

— Шотландия — часть Англии, я смотрела по карте!

— Шотландия часть Великобритании, а не Англии!

— Да какая разница? — Гэйл высунулась из-за колонны. — Почему мы стоим здесь? Он нас не увидит!

Брианна нервным жестом пригладила волосы. Они стояли за этой колонной потому, что она совсем не была уверена в том, что ей хочется, чтобы он их увидел. Впрочем, теперь уже можно было не прятаться, — измученные долгим перелетом пассажиры, нагруженные багажом, уже начали просачиваться сквозь двойные двери.

Она позволила Гэйл вытащить ее на середину зала для встречающих, хотя и бурчала что-то себе под нос. Гэйл болтала без передышки.

Да, язык подруги Брианны явно вел двойную жизнь; хотя в классе Гэйл всегда умела рассуждать сдержанно и логично, тем не менее ее главным достоинством было умение говорить в компании сколько угодно и на любую тему. Именно поэтому Бри взяла ее с собой в аэропорт, встречать Роджера; присутствие Гэйл гарантировало, что в разговоре не возникнет неловких пауз.

— Ты уже занималась с ним этим?

Брианна резко повернулась к Гэйл, изумленная.

— Занималась чем?

Гэйл округлила глаза.

— Ну… играла в блошки? Только честно, Бри!

— Нет. Конечно, нет! — Она почувствовала, как к ее щекам хлынула кровь.

— Но ты собираешься?..

— Гэйл!

— Ну, я просто хотела сказать, у тебя ведь есть своя квартира, и все такое, и никто не…

И именно в этот неловкий момент появился Роджер Уэйкфилд. На нем были белая рубашка и потрепанные джинсы, и Брианна, должно быть, окаменела, увидев его. Голова Гэйл мгновенно повернулась вслед за взглядом Брианны.

— О-о! — восхищенно выдохнула девушка. — Так это он? Он похож на пирата!

Он и в самом деле был похож, и Брианна почувствовала, как ее желудок опустился на дюйм или два. Роджер был тем, что ее мать называла «черный кельт», — с гладкой оливковой кожей и черными волосами, и глазами, «намазанными сажей», — их окружали густые черные ресницы, и казалось, что они должны быть голубыми, но они имели удивительно глубокий зеленый цвет. С довольно длинными волосами, падавшими на воротник рубашки, встрепанный и небритый, он казался не просто распущенным, но даже слегка опасным.

Тревожный холодок пробежал по спине Брианны, и она вытерла вспотевшие ладони о расшитые джинсы. Ей не следовало позволять ему приезжать.

Потом он увидел ее, и его лицо осветилось, как лампой. И вопреки самой себе она вдруг поняла, что в ответ ее собственное лицо расплывается в широкой глупой улыбке, и, продолжая думать о том, что ошиблась, она побежала через зал, стараясь не налететь на блуждающих тут и там детей и багажные тележки.

Они встретились на середине зала, и он обнял ее так, что чуть не оторвал от пола и не переломал ей ребра. Он поцеловал ее, чуть отодвинул лицо, потом поцеловал еще раз, и его колючая щетина оцарапала ее лицо. От него пахло мылом и свежестью, а на вкус он был как шотландское виски, и ей хотелось, чтобы он не отпускал ее.

Но он отпустил, и оба они едва дышали.

— Эй! — послышался громкий возглас за спиной Брианны. Она резко обернулась и увидела Гэйл, на лице которой цвела ангельская улыбка, глаза из-под светлой челки таращились на Роджера, моргая, как у невинного младенца.

— Приве-ет, — протянула она. — Вы, должно быть, Роджер… потому что если вы не он, то он наверняка будет просто потрясен, увидев вас вместе, верно?

И она с явным удовольствием оглядела Роджера с головы до ног.

— О, так вы еще и на гитаре играете?

Брианна и не заметила футляр, который Роджер поставил на пол. Теперь он его поднял и перекинул ремень через плечо.

— Ну, вообще-то эта поездка — мой бутерброд, — сказал он, одаряя Гэйл улыбкой, и девушка прижала руку к сердцу, изображая экстаз.

— О, скажите это еще раз! — умоляюще воскликнула она.

— Что сказать? — не понял Роджер.

— «Бутерброд», — объяснила Брианна, забрасывая на плечо одну из его сумок. — Ей хочется еще раз услышать твое раскатистое «р». Гэйл просто помешалась на британском акценте. Ох… это Гэйл, — она вежливым жестом указала на свою подругу.

— Да, я уже понял. Э-э… — Он откашлялся, внимательно глядя на Гэйл, и понизил голос на целую октаву. — Вокр-руг гр-ромадных гор-р гр-ромила др-раный мчался… Ну как?

— Может, хватит? — Брианна бросила на подругу сердитый взгляд, когда та, закатив глаза, шлепнулась на один из пластиковых стульев. — Не обращай на нее внимания, — посоветовала она Роджеру, поворачиваясь к выходу. Он последовал ее совету, впрочем, сначала бросив в сторону Гэйл осторожный взгляд, а потом взял большую коробку, перевязанную бечевкой, и пошел за Брианной через главный вестибюль.

— Что ты имел в виду, когда сказал про бутерброд? — спросила Брианна, пытаясь вернуть разговор в рамки здравомыслия.

Он рассмеялся, немножко самодовольно.

— Ну, организаторы конференции историков оплатили мой полет сюда, но они не могут платить за все. Так что я позвонил кое-кому и умудрился раздобыть кое-какую работенку, чтобы раздобыть денег на обратный билет.

— Работенку — играть на гитаре?

— Видишь ли, днем я — хорошо воспитанный Роджер Уэйкфилд, безобидный ученый из Оксфорда. Но по ночам этот ученый надевает свои тайные шотландские регалии и становится отчаянным Р-роджером Маккензи!

— Кем?!

Он улыбнулся, видя ее удивление.

— Ну, я немножко интересуюсь народными шотландскими песнями, в особенности песнями горцев, да и другими тоже. Так что в конце этой недели я намерен выступить на кельтском фестивале в горах, вот и все.

— Шотландские песни? А ты надеваешь килт, когда поешь? — Это спросила Гэйл, высунувшаяся из-за локтя Роджера с другой стороны. — Ты поешь в клетчатой юбке?!

— Разумеется. Как еще люди могут узнать, что я шотландец?

— Мне безумно нравятся волосатые колени, — мечтательно произнесла Гэйл. — Скажи, а это правда, что шотландцы…

— Пойди, подгони машину, — приказала Брианна, торопливо сунув подруге ключи.

Гэйл прижалась к окну автомобиля, глядя, как Роджер входит в отель.

— Ах, я надеюсь, он не станет бриться перед обедом. Мне так нравится, как выглядят мужчины, не брившиеся пару дней! Как ты думаешь, что у него в той большой коробке?

— Его бодхран. Я спросила.

— Его что?

— Кельтский военный барабан. Он аккомпанирует на нем себе, когда исполняет некоторые песни.

Губки Гэйл в раздумье сложились в маленький кружок.

— Ну, ты, наверное, захочешь, чтобы я отвезла его на этот самый фестиваль, а? То есть я хочу сказать, у тебя ведь так много всяких дел…

— Ха-ха! Ты думаешь, я позволю тебе вертеться вокруг него, когда он наденет килт?

Гэйл грустно вздохнула и повернулась к Брианне, тронувшей машину с места.

— Ну, может, там найдутся и другие мужчины в юбках.

— Пожалуй, да.

— Но я надеюсь, что у них все-таки не будет при себе кельтских военных барабанов.

— Может, и не будет.

Гэйл откинулась на спинку сиденья и внимательно посмотрела на подругу.

— Так ты все же собираешься это сделать?

— Ну откуда мне знать? — Однако кровь гудела под кожей Брианны, а одежда вдруг показалась ей слишком тесной.

— Ну, если ты этого не сделаешь, — твердо заявила Гэйл, — то ты просто сумасшедшая.

— Кошка священника… амбициозная кошка.

— Кошка священника… аларгос кошка.

Брианна коротко глянула на него, на мгновение отведя глаза от дороги впереди.

— Опять шотландский?

— Это же шотландская игра! — возразил Роджер. — Аларгос — значит «унылая или мрачная». Твоя очередь. Буква «би».

Она прищурилась, сквозь ветровое стекло вглядываясь в узкую горную дорогу. Утреннее солнце светило в лицо, заливая машину ярким светом.

— Кошка священника — большущая кошка.

— Кошка священника — больная кошка.

— Ну, подъем тут ерундовый. Проедем. Ладно, буква «си». Кошка священника… — Он как будто видел, как в ее голове отчаянно вращаются колесики, а потом ее прищуренные голубые глаза сверкнули — идея созрела. — Коккигодинос кошка!

Роджер тоже прищурился, пытаясь перевести слово.

— Кошка с широким задом?

Брианна расхохоталась и автомобиль чуть заметно вильнул.

— Это кошка, у которой болит задница!

— Такое слово действительно есть, ты уверена?

— Ух-ах! — Она чуть не проскочила поворот. — Это один из маминых медицинских терминов. Коккигодиния — боль в области копчика. Мама постоянно называла администраторов своей больницы коккигодиносами.

— А я-то подумал, что это один из твоих инженерных терминов. Ладно, тогда… кошка священника — камстайри кошка — Роджер усмехнулся, видя, как поднялись брови Брианны.

— Вздорная кошка. Коккигодиносы по сути — камстайри. Такова их природа.

— Ладно, я это запомню. Кошка священника…

— Погоди, снова поворот, — перебил ее Роджер.

Она сбросила скорость и осторожно съехала с узкого шоссе на еще более узкую горную дорогу, у поворота на которую стоял маленький красно-белый знак — стрела с надписью «Кельтский фестиваль».

— Как любезно было с твоей стороны согласиться везти меня сюда, — сказал Роджер. — Я и не представлял, как это далеко, иначе не стал бы просить.

Она весело посмотрела на него.

— Это не очень далеко.

— Полторы сотни миль!

Она улыбнулась, но довольно сухо.

— Мой отец всегда говорил, что в этом и состоит разница между американцами и англичанами. Англичанин думает, что сто миль — это ужасно далекий путь; американец думает, что сто лет — это ужасно долго.

Роджер засмеялся, явно удивленный.

— Очень верно! Так ты, значит, теперь американка?

— Наверное, — но ее улыбка при этих словах увяла.

На этом разговор иссяк; они какое-то время ехали в полном молчании, и лишь посвистывание ветра да шорох шин нарушали тишину.

Вокруг сиял прекрасный летний день, духота и пыль Бостона остались далеко внизу, а они ползли по извивающейся, как змея, дороге все выше и выше, к чистоте и прозрачности воздуха горной вершины.

— Кошка священника — далекая кошка, — произнес наконец Роджер мягким тоном. — Я сказал что-то не то?

Голубые глаза Брианны сверкнули, на мгновение метнувшись в его сторону, девушка чуть заметно улыбнулась.

— Кошка священника — дремлющая кошка. Нет, ты тут ни при чем. — Ее губы сжались, пока она разъезжалась со встречным автомобилем, потом снова расслабились. — Нет, неправда… дело именно в тебе, но ты в этом не виноват.

Роджер повернулся на своем сиденье боком и всмотрелся в лицо Брианны.

— Кошка священника — загадочная кошка! — заявил он.

— Кошка священника — запутавшаяся кошка… извини, мне бы не следовало этого говорить.

Роджер был достаточно умен, чтобы не настаивать на ответе. Вместо этого он наклонился и достал из-под сиденья термос, полный горячего чая с лимоном.

— Хочешь немножко? — Он протянул ей чашку, но она изобразила на лице саму скромность и покачала головой.

— Нет, спасибо. Ненавижу чай.

— Ну, тогда ты определенно не англичанка, — сказал он, и сразу пожалел о своих словах; руки Брианны тут же нервно стиснули рулевое колесо. Однако она не произнесла ни звука, и он выпил свой чай в тишине, наблюдая за девушкой.

Конечно, она совсем не была похожа на англичанку, несмотря на происхождение и цвет лица и волос. Он не мог бы объяснить, в чем тут дело, но, конечно, ее манера одеваться была тут ни при чем. Да, она выглядела именно американкой… но почему? Из-за внутренней энергии? Напряженности? Роста? Нет, в ней было что-то еще. В Брианне Рэндэлл определенно было что-то еще.

Машин на дороге заметно прибавилось, и все они понемногу замедляли ход, приближаясь к въезду на территорию, где должен был состояться фестиваль.

— Послушай, — внезапно сказала Брианна. Она не повернулась к Роджеру, а упорно смотрела сквозь ветровое стекло на номерной знак стоявшего впереди автомобиля, приехавшего из Нью-Джерси. — Я должна объяснить.

— Не мне.

Ее каштановая бровь раздраженно дернулась.

— Кому же еще? — Она крепко сжала губы и вздохнула. — Ладно, хорошо, самой себе тоже. Но я должна.

Роджер вдруг ощутил горьковатый вкус лимона, положенного в чай, — где-то в самой глубине горла. Неужели она хотела сказать ему, что его приезд сюда был ошибкой? Он и сам так думал, все то время, пока летел через Атлантику, вертясь и ерзая в неудобном кресле самолета. Потом его оглушила суета аэропорта, и сомнения ненадолго ушли.

Но они, впрочем, не возвращались в течение всей прошедшей недели; он видел ее каждый день, хотя бы недолго, — и даже ухитрился сходить с ней на бейсбольный матч в Фенвейпарке, в четверг днем. Ему самому игра показалась из рук вон плохой, но азарт Брианны доставил ему истинное наслаждение. Он вдруг заметил, что подсчитывает часы, оставшиеся до отъезда, и ждет только одного — вот этого самого фестиваля, когда они могли бы провести вместе целый день.

Однако это ведь совсем не означало, что и она хочет того же самого. Он окинул быстрым взглядом ряды автомобилей; ворота были уже видны, но до них оставалась еще добрая четверть мили. У него около трех минут, чтобы убедить ее.

— В Шотландии, — говорила она тем временем, — когда… это… это случилось с моей матерью… Ты был на высоте, Роджер, ты был просто великолепен. — Брианна не смотрела на него, но он отлично видел, как повлажнели ее глаза, прикрытые густыми каштановыми ресницами.

— Невелика заслуга, — пробормотал он. Ему пришлось сжать пальцы в кулаки, потому что они просто сами тянулись к девушке, желая коснуться ее. — Мне было интересно.

Брианна коротко засмеялась.

— Да уж, что угодно поставлю, тебе действительно было интересно. — Она притормозила, потом повернулась и посмотрела прямо на него. Даже будучи широко открытыми, ее глаза оставались чуть раскосыми, как у кошки. — Ты возвращался к тому каменному кругу? В Крэйг-на-Дун?

— Нет, — резко ответил Роджер. Потом откашлялся и добавил, стараясь, чтобы его голос звучал небрежно: — Я даже в Инвернессе бывал нечасто; в колледже как раз шли экзамены.

— Похоже, кошка священника — трусливая кошка? — спросила она, однако слегка улыбнулась, произнося эти слова.

— Кошка священника до смерти боится этого места, — честно признался Роджер. — Она бы к нему и близко не подошла, будь оно даже по колено засыпано сардинами.

Брианна от души расхохоталась, и напряжение между ними заметно ослабло.

— Я тоже боюсь, — сказала девушка и глубоко вздохнула. — Но я помню. Все, через что тебе пришлось, чтобы помочь… и потом, когда это… когда она… когда мама прошла через… — Она с силой прикусила нижнюю губу и нажала на тормоз куда сильнее, чем это было необходимо.

— Теперь ты понимаешь? — тихо и немного жалобно спросила она. — Я не могу пробыть рядом с тобой и получаса, чтобы все это не вернулось. Я ни с кем не говорила о своих родителях уже больше полугода, но стоило нам с тобой начать играть в эту глупую игру, и они оба моментально всплыли в моей памяти. И так — всю неделю!

Она закинула за плечо упавшие вперед огненно-каштановые волосы. Когда Брианна бывала взволнована или огорчена, на ее щеках расцветал чудесный румянец, и сейчас тоже ее высокие скулы окрасились нежным розовым цветом.

— Я так и подумал, что тут нечто в этом роде… когда ты не ответила на мое письмо.

— Да не только в этом дело, — Брианна встряхнула головой и снова прикусила нижнюю губу, как будто мгновенно пожалела о вырвавшихся у нее словах, — но было уже слишком поздно. Яркая краска залила ее лицо и шею, вплоть до треугольного выреза белой футболки, — краска цвета ее любимого кетчупа, которым Брианна всегда поливала жареную картошку.

Роджер наклонился к ней и осторожно провел пальцами по лбу девушки.

— Я черт знает как влюбилась в тебя, — выпалила Брианна, изо всех сил стараясь смотреть прямо вперед, в переднее стекло машины. — Но я понятия не имела, почему ты так заботишься обо мне, — из-за того, что мама тебя об этом попросила, или…

— Или, — перебил ее Роджер и улыбнулся, когда она бросила на него осторожный косой взгляд. — Определенно и несомненно «или».

— Ох… — Она слегка расслабилась, ее пальцы, до боли сжимавшие руль, легли чуть более свободно. — Хорошо. Ладно, хорошо.

Роджер хотел было взять ее за руку, но побоялся, что девушка может потерять управление и с кем-нибудь столкнуться. Вместо этого он положил руку на спинку ее сиденья, позволив своим пальцам осторожно погладить плечо Брианны.

— Ну, в любом случае… Я не думала… я думала… ну, для меня это было… или броситься в твои объятия, забыв обо всем, или послать тебя ко всем чертям раз и навсегда. Я просто не знала, как вывернуться из всего этого и не выглядеть полной идиоткой… а когда пришло твое письмо, все стало еще хуже… ну, ты и сам видишь, я действительно полная идиотка.

Роджер одним движением расстегнул пряжку своего страховочного ремня.

— Ты не врежешься в кого-нибудь, если я тебя поцелую?

— Нет.

— Отлично.

Он придвинулся к Брианне, легко сжал пальцами ее подбородок и поцеловал, коротко и очень нежно. Машина медленно вывалилась с пыльной дороги на широкую стоянку.

Теперь уже Брианна дышала не так тяжело, и краска, заливавшая ее кожу, немного побледнела. Она аккуратно поставила машину на свободное место, заглушила мотор и мгновение-другое сидела неподвижно, глядя прямо перед собой. Потом отстегнула ремень и повернулась к Роджеру.

И лишь несколько минут спустя, когда они наконец вышли из машины, Роджер вдруг сообразил, что Брианна не однажды упоминала о своих родителях, но, похоже, главное тут заключалось в том, что она весьма тщательно избегала упоминания об одном из родителей.

Великолепно, просто великолепно, подумал он, восхищенно глядя на бедра девушки, открывавшей багажник. Она изо всех сил старается не думать о Джейми Фрезере, так какого черта ты ее заставляешь это делать?! Он посмотрел на ворота, над которыми полоскались в волнах теплого летнего воздуха флаги Соединенных Штатов и Шотландии. С горного склона за воротами доносился печальный, протяжный звук волынки.

Глава 4

Удар из прошлого

Роджеру, привыкшему, что ему на время концерта обычно предоставляется помещение либо в задней части фургона для перевозки лошадей, либо в пивнушке рядом с мужской уборной, показалось, что он попал чуть ли не во дворец, когда увидел отведенную ему, и только ему, небольшую комнату за сценой. Она была чистой, там были прибитые к стене крючки для верхней одежды, и там не было пьяного соседа, храпящего прямо на полу у порога. Ну конечно, это же Америка, подумал он, снимая джинсы и бросая их на пол. Другие стандарты, по крайней мере в том, что касается материальной стороны жизни.

Он натянул через голову рубашку с широкими рукавами, гадая, удостоилась ли Брианна такого же уровня комфорта. Он не разбирался в женской одежде, — он не мог судить, например, насколько дорогими могут быть джинсы девушки, — но он немножко понимал в автомобилях. У Брианны был новехонький синий «мустанг», вызывавший у него зуд в руках от желания хоть немножко подержаться за руль.

Ясно было, что родители оставили ей достаточно денег, чтобы она могла жить спокойно; он не сомневался, что Клэр Рэндэлл подумала об этом. Он только надеялся, что денег у Брианны не настолько много, чтобы девушка могла заподозрить его в интересе к ее состоянию. Вспомнив в очередной раз родителей Брианны, он бросил взгляд на коричневый конверт, лежавший в его открытой сумке; стоит ли, в конце концов, отдавать его девушке?

Кошка священника чуть не выпрыгнула из собственной шкурки, когда молодые люди вместе миновали вход для участников и лицом к лицу столкнулись с оркестром волынщиков из Канады (принадлежавших к клану Фрезеров), явившихся на кельтский фестиваль, — они репетировали во всю силу собственных легких, устроившись за артистическими уборными.

Брианна даже слегка побледнела, когда Роджер представил ее руководителю оркестра, своему давнему знакомому. Не то чтобы Билл Ливингстон выглядел так уж устрашающе, нет; просто Брианну ошеломил значок клана Фрезеров на его груди.

Je suis prest, было написано на нем. «Всегда готов». Вряд ли он готов, даже отчасти, подумал Роджер, и ему захотелось дать самому себе хорошего пинка за то, что он притащил сюда Брианну.

Впрочем, она твердо заверила его, что с ней все будет в порядке и ничего не случится, и она тут погуляет, пока он будет переодеваться и готовиться к своему выступлению.

И он предпочел действительно думать о выступлении, пока застегивал тугие пряжки на своем килте, затягивал пояс, надевал длинные шерстяные чулки. Ему предстояло выйти на сцену в утренней части программы, через сорок пять минут, а потом исполнить небольшое соло на вечернем ceilidb. Он примерно представлял, что именно будет петь, но ведь всегда приходилось учитывать, какая именно публика собралась послушать. Если среди зрителей большинство составляют женщины — тогда гораздо лучше примут старинные баллады; если преобладают мужчины, в особенности военные, — тогда следует поднажать на песни вроде «Монтроуз», «Ружья и барабаны», «Чокнутый убийца». Непристойные куплеты отлично подходят для того часа, когда аудитория уже хорошенько разогреется — налившись, например, пивом.

Роджер аккуратно подвернул верхние края чулок и спрятал в правый хорошо отполированный кусочек оленьего рога, привязав его возле икры. Потом быстро зашнуровал высокие ботинки, поторапливая себя. Ему хотелось успеть еще отыскать Брианну, погулять немного вместе с ней, зайти куда-нибудь перекусить и убедиться, что для нее нашлось место, с которого будет хорошо видно все представление.

Он перекинул через плечо плед, пристегнул брошь, надел ремень, на котором висел кинжал и кожаная сумка, отороченная мехом, — и на этом его сборы закончились. Или не совсем. Он остановился, не дойдя до двери.

Древние тускло-зеленые подштанники до колен когда-то представляли собой часть военной амуниции — во времена Второй мировой войны, — и были одной из немногих вещей, оставшихся Роджеру от отца. Конечно, в обычных условиях Роджер не носил никаких кальсон или еще чего-то в этом роде, но под килт он иной раз надевал эту деталь одежды, — в качестве меры защиты от изумительной наглости некоторых зрительниц. Его уже давным-давно предупредили другие выступающие в килтах, но он бы им не поверил, если бы не убедился в их правоте на собственном опыте. Хуже всех, пожалуй, были немецкие дамы, но ему приходилось видеть и американок, весьма быстро приходивших в состояние полной свободы от каких-либо уз, в том числе и от уз морали.

Но он не думал, что сегодня и здесь есть необходимость в такой мере; публика выглядела вполне цивилизованно, и он уже успел убедиться, что сцена расположена вне досягаемости опасных дам. К тому же, вне сцены рядом с ним будет Брианна, и если вдруг она сама решится позволить себе кое-что… Он бросил подштанники назад в сумку, прямо на коричневый конверт.

— Пожелай мне удачи, па, — прошептал он и отправился на поиски Брианны.

— Уау! — взвыла девушка, обходя вокруг Роджера с вытаращенными глазами. — Роджер, ты просто ужасен! — Она улыбнулась, но улыбка получилась какой-то кривобокой. — Моя мама всегда говорила, что мужчины в килтах неотразимы. Думаю, она была совершенно права.

Он заметил, как она нервно сглотнула, и ему захотелось обнять ее, чтобы обрести мужество, но она уже отвернулась, показывая на множество столиков под тентами.

— Ты не голоден? Я туда заглянула, пока ты переодевался. Мы можем выбирать между осьминогом, зажаренным на вертеле, рыбой в кукурузных лепешках, польскими сосисками…

Роджер взял ее за руку и развернул лицом к себе.

— Эй, — мягко произнес он, — извини. Я бы не стал тебя приглашать, если бы мне вообще пришло в голову, что для тебя это окажется таким потрясением.

— Нет, все в порядке, — Брианна снова улыбнулась, на этот раз более удачно. — Это… я очень рада, что ты меня пригласил.

— Правда?

— Правда. В самом деле. Это… — Она беспомощным жестом обвела яркие волны клетчатых пледов, пожала плечами, как бы немного недоумевая по поводу шума и пестроты красок. — Это так… по-шотландски!

Ему захотелось рассмеяться от ее слов; ничто не могло быть менее шотландским, нежели это дешевое карнавальное сборище туристов, чем эта наглая торговля наполовину забытыми, наполовину фальшивыми традициями.

И в то же время Брианна была права, кое-что здесь действительно принадлежало Шотландии; это была демонстрация древнего шотландского таланта выжить в любых условиях, способности приспособиться к чему угодно, да еще и получить от этого прибыль.

Роджер обнял девушку, притянул к себе. Ее волосы пахли свежестью, как молодая трава, и он ощущал сквозь белую футболку горячее биение ее сердца.

— Ты ведь тоже шотландка, и ты это знаешь, — прошептал он ей на ухо и убрал руку с ее плеча.

Глаза Брианны сверкнули каким-то непонятным ему чувством.

— Думаю, ты прав, — кивнула она, и опять улыбнулась, теперь уже по-настоящему. — Но это не значит, что я должна есть телячьи рубцы с потрохами, верно? Я вон там видела их, и что-то мне кажется, я бы лучше попробовала осьминога на вертеле.

Ему показалось, что она шутит, но Брианна не шутила. На этом курорте главным источником дохода, похоже, были «национальные блюда», как объяснил им один из бродивших вокруг торговцев с лотками.

— Поляки танцуют с полячками, шведы резвятся, как хотят… Иисус, да тут одних часов с кукушками, должно быть, десять миллионов! Испанцы, итальянцы, японский фестиваль цветущей вишни… да вы просто не поверите! — Продавец недоуменно покачал головой, подавая им две бумажные тарелки с гамбургерами и жареной рыбой по-французски. — И тут постоянно все меняется, каждые две недели. Ни минутки покоя, право! Но мы-то продаем еду, мы всегда при деле, нам все равно, какие сегодня блюда главные. — Продавец с некоторым любопытством посмотрел на килт Роджера. — Так вы шотландец, или вам просто нравится ходить в юбке?

Роджер, уже десятки раз слышавший этот вопрос, одарил продавца нежным взглядом.

— Ну, как я знаю, мои предки обычно говаривали, — начал он, намеренно подчеркивая шотландский акцент, — что когда ты надеваешь килт, парень, только тогда ты и можешь быть уверен, что ты действительно мужчина!

Продавец одобрительно похлопал в ладоши, а Брианна зверски выкатила глаза.

— Опять шутки насчет килтов! — прошипела она. — Черт побери, если ты снова начнешь их тут рассказывать, клянусь, я уеду и брошу тебя!

Роджер усмехнулся.

— Ох, ну же, ты не можешь так поступить со мной, красавица! Уехать и бросить мужчину одного только потому, что он сказал тебе, что прячется у него под килтом, — ну, нет, как тебе это нравится?

Ее глаза превратились в голубые щелки.

— Ох, вот уж что меня вовсе не интересует, так это то, что прячется под этим килтом, — заявила она, кивком указывая на кожаную сумку Роджера. — Могу поспорить, все, что там есть, находится в пр-рревосходном р-ррабочем состоянии, а?

Роджер подавился рыбой.

— Предполагается, что вы ответите: протяни руку, красавица, и убедись сама, — подсказал продавец. — Парень, если ты слышишь это впервые, то я за эту неделю слышал то же самое уже раз сто, не меньше.

— Если он сейчас скажет нечто в этом роде, — мрачно произнесла Брианна, — я уж точно уеду, и пусть торчит тут на этой проклятой горе! Он может здесь поселиться и питаться осьминогами, мне до этого дела нет.

Роджер сделал большой глоток кока-колы и наимудрейшим образом промолчал.

У них еще оставалось время на то, чтобы побродить немножко между торговыми киосками и лотками, покупая все подряд — от клетчатых галстуков до грошовых глиняных свистулек; тут продавались и серебряные украшения, и карты Шотландии с обозначенными на них владениями кланов, и ириски, и песочное печенье, ножи для вскрывания писем, точь-в-точь похожие на старинные палаши горцев, и оловянные солдатики в шотландских юбочках, а заодно книги, магнитофонные кассеты и всевозможные мелочи, на какие только можно было налепить знак клана или какой-нибудь девиз.

Роджер лишь изредка привлекал к себе любопытные взгляды; хотя его наряд был и куда более высокого качества, чем у многих ему подобных, все же здесь он не представлял собой нечто из ряда вон выходящее. И хотя толпа по большей части состояла из обычных туристов, одетых в шорты или джинсы, все же в ней то и дело мелькали яркие, нарядные тартаны — клетчатые шотландские пледы.

— Почему Маккензи? — спросила Брианна, останавливаясь возле одного из стендов, на котором среди прочего висело множество цепочек для ключей. Она ткнула пальцем в один из серебряных брелоков, на котором можно было прочесть: «Luceononuro»; латинский девиз изгибался вокруг чего-то, вроде бы напоминавшего вулкан. — Разве «Уэйкфилд» звучит недостаточно по-шотландски? Или ты думаешь, что оксфордской публике могло бы не понравиться то, чем ты занимаешься… здесь? — Она широким жестом обвела пестрое сборище людей вокруг.

Роджер пожал плечами.

— Отчасти да. Но вообще-то это моя настоящая фамилия и родовое имя, вот в чем дело. Мои родители, оба, были убиты на войне, и мой двоюродный дед усыновил меня. Он дал мне свою фамилию, но меня крестили как Роджера Джереми Маккензи.

— Джереми? То есть Иеремия? — изумленно выдохнула Брианна. Она не засмеялась вслух, но кончик ее носа порозовел от внутреннего хохота. — Как пророк в Ветхом Завете?

— Нечего смеяться, — сказал он, беря ее за руку. — Мне дали имя моего отца — ну, обычно его звали Джерри. Моя мама называла меня Джемми, когда я был совсем маленьким. Это наше семейное имя. В конце концов, могло быть и хуже; я мог оказаться, например, Амброзом или Конаном!

Смех сочился из Брианны, как пузырьки из кока-колы.

— Конан?..

— Отличное, замечательное кельтское имя, то есть было им, пока в него не вцепились писатели-фантасты. Ну, в любом случае, Джереми — это, похоже, самое лучшее, что только можно было придумать.

— Почему это?

Они повернули назад и неторопливо направились к сцене, где ансамбль до жути накрахмаленных маленьких девочек отплясывала шотландский флинг, на удивление синхронно, и при этом каждый их бантик и каждая ленточка умудрялись оставаться на своих местах.

— О, это одна из историй па… вообще-то он был преподобным, но я всегда называл его «па»… Он часто рассказывал мне ее, как иллюстрацию к фамильному древу.

«Амброз Маккензи, это твой прапрадед, Родж. Он был плотником и строил лодки в Дингволе. И жила там Мэри Олифант… я ее помню, твою прапрабабушку Олифант, я тебе говорил об этом? Она дожила до девяноста семи, да, и сохранила острый, как нож, ум до самого последнего вздоха. Замечательная женщина.

Она шесть раз была замужем — и все ее мужья умерли по разным, но совершенно естественным причинам, так она меня уверяла, — но меня сейчас интересует только Джереми Маккензи, потому что он твой предок. Он был единственным, от кого она имела детей, и мне было не совсем понятно, почему это так.

Я спросил ее, а она закрыла один глаз, и кивнула мне, и сказала: «Is fliearr an giomach na 'bhi gun fear tighe». Это гэльская пословица, «лучше хоть какой-нибудь олух, чем никакого мужа». Она еще сказала, что остальные ее мужья могли бы так и не называться, и что Джереми оказался отличным парнем и единственным из всех, кто каждую ночь забирался в ее постель».

— Интересно, а что она рассказывала другим? — задумчиво произнесла Брианна.

— Она ведь не утверждала, что вообще никогда не спала с ними, — уточнил Роджер. — Просто — не каждую ночь.

— Для того, чтобы забеременеть, и одного раза бывает достаточно, — сказала Брианна. — По крайней мере, моя мама говорила нам так на лекциях по здоровью и гигиене, когда мы учились в выпускном классе. Она рисовала на доске сперматозоиды, как они несутся сломя голову к огромной яйцеклетке, с такими, знаешь, плотоядными физиономиями! — Брианна снова порозовела, но, пожалуй, теперь не от смеха, а скорее от огорчивших ее воспоминаний.

Они шли рука об руку, и он сквозь тонкую футболку ощущал тепло тела Брианны, и некое тревожащее движение под килтом заставило Роджера подумать о том, что надо было все-таки надеть зеленые подштанники.

— Ну, если оставить в стороне вопрос о том, имеют ли сперматозоиды физиономии, то какое отношение имела эта весьма специфическая тема к вашему здоровью?

— «Здоровье» — это особый американский эвфемизм, которым обозначают все, что связано с сексом, — пояснила Брианна. — В школах эти лекции читают мальчикам и девочкам по отдельности; курсы для девочек называются «Тайна жизни» и «Десять способов сказать мальчику нет».

— А курсы для мальчиков?

— Этого я точно не знаю, у меня ведь не было братьев, которые мне все рассказали бы. У некоторых моих подруг братья были, и… да, кто-то из них говорил, что им назвали восемнадцать синонимов к слову «эрекция».

— Полагаю, это помогало поддерживать беседу — при определенных обстоятельствах.

Ее щеки стали пурпурно-красными. Он почувствовал, что его собственное сердце бьется уже чуть ли не в горле, и тут же подумал, что они с Брианной вот-вот начнут привлекать к себе удивленные взгляды встречных. Ни одной девушке не удавалось смутить его на людях с тех пор, как ему исполнилось семнадцать, а вот у Брианны это получилось легко и просто. Но раз уж она сама начала этот разговор — пусть сама и заканчивает.

— Мм… — продолжил он, — я, впрочем, не замечал, чтобы в подобных обстоятельствах много разговаривали.

— Не сомневаюсь, что тебе это известно. — Это не был вопрос. Совсем не вопрос. Он слишком поздно сообразил, к чему она подвела. И тут же крепче сжал руку Брианны и привлек девушку к себе.

— Если ты спрашиваешь, имел ли, — да. Если ты спрашиваешь, есть ли, — нет.

— О чем это ты? — ее губы слегка дернулись, удерживая смех.

— Ты спрашиваешь, есть ли у меня девушка в Англии. Ведь так?

— Разве?

— Нет, у меня ее нет. Точнее — есть, но ничего серьезного. — Они уже подошли ко входу в гримерные; у него оставалось времени в обрез, только-только, чтобы взять инструменты. Роджер остановился и повернулся к ней лицом. — А у тебя? У тебя кто-то есть? Я имею в виду — какой-то парень?

Она была достаточно высокой, чтобы посмотреть прямо ему в глаза, и стояла достаточно близко, чтобы ее грудь задела его предплечье, когда она тоже повернулась к нему.

— Как это твоя прапрабабушка говорила? «Is fhearr an giomach…»

— «… ba 'bhi gun fear tigbe».

— Ух! Ну так вот, лучше хоть какой-нибудь олух, чем никакого парня. — Она подняла руку и коснулась броши на его груди. — Так что да, я ничем не отличаюсь от других людей. Но — но хорошего парня у меня не было… пока что.

Роджер поймал руку Брианны и поднес ее к своим губам.

— Отложим пока это, красавица, — сказал он, целуя пальцы девушки.

Публика вела себя на удивление сдержанно, не то что на концерте какой-нибудь рок-группы.

Конечно, здесь и нельзя шуметь, подумала Брианна, потому что тогда просто ничего не услышишь; выступающие не грохотали на электрических гитарах и не пользовались мощными усилителями, — перед ними лишь стояли небольшие микрофоны на тонких подставках. Но ведь далеко не все требует усиления. Во всяком случае, сердце Брианны и без усилителя колотилось с таким грохотом, что она почти ничего не слышала вокруг.

— Да, вот еще что, — сказал Роджер, торопливо выбегая из гримерной с гитарой и барабаном. Он протянул девушке небольшой коричневый конверт. — Я нашел их, когда разбирал старые папины бумаги в Инвернессе. Я подумал, может быть, тебе захочется взять их себе.

В конверте были какие-то фотографии, но Брианна не стала рассматривать их сразу, хотя и сгорала от нетерпения. Она положила конверт на колени и стала слушать выступление Роджера.

Роджер был великолепен — даже будучи слишком взволнованной и, то и дело, обращаясь мыслями к конверту, лежавшему на ее коленях, она могла с уверенностью заявить, что он просто великолепен! У него оказался удивительно богатый низкий баритон, и он отлично умел им пользоваться. Но дело было совсем не в тональности или мелодии; нет, Роджер обладал особым даром, он умел показать то, что поет, он знал, как преодолеть расстояние между певцом и слушателями, он смотрел в толпу, прямо в глаза людей, и заставлял их увидеть то, что лежало за словами и музыкой.

Для начала он исполнил «Дорогу на острова», живую и ритмичную песенку, и слушатели сразу же начали подпевать ему; а когда первая вспышка энтузиазма пошла на спад, заставил их выслушать «Холмы страданий», после чего мягко перешел к «Невесте новобранца» — у этой песни был чарующий припев на гэльском.

Когда в воздухе растаяла последняя нота «Ну просто очень…», Роджер посмотрел прямо на Брианну и улыбнулся ей — во всяком случае, так ей показалось.

— А теперь, — сказал Роджер, обращаясь к слушателям, — одна из военных песен. Она посвящена прославленной битве у Пристонпэна, когда армия Горной Шотландии под командованием Чарльза Стюарта наголову разбила намного превосходящие по численности английские войска, которыми командовал генерал Джонатан Коп.

По толпе пробежал одобрительный шумок, многие из присутствующих явно знали и любили эту песню, — но все мгновенно затихли, когда Роджер взял первые напоминавшие марш аккорды.

Роджер кивнул толпе и наклонился к струнам, как бы приглашая всех присоединиться и спеть вместе с ним припев.

Брианна внезапно почувствовала, как по ее коже пробежали легкие мурашки, — и это не имело отношения ни к певцу, ни к зрителям, в этом была виновата только сама песня, проникшая в ее душу.

«Нет, — прошептала Брианна, и ее пальцы, сжимавшие плотный коричневый конверт, похолодели. „За мной, мои воины…“ Но ведь они оба были там — ее родители. И это ее отец участвовал в конной и пешей атаке на полях Престона, с палашом и маленьким круглым щитом…

…и утро будет кровавым.

Вокруг Брианны волнами вздымались голоса, все больше и больше людей присоединялось к хору. Девушку на мгновение охватила паника, когда ей вдруг захотелось сбежать подальше, как сбежал Джонни Коп, но это прошло, и лишь взволнованные чувства бурлили в душе Брианны, да гремела в ее ушах мелодия.

Да, он был жив. И он не мог умереть, пока жила эта песня. Некоторые люди старались сберечь и законсервировать прошлое; другим хотелось убежать подальше, избавиться от него. И именно в этом состояла огромное, непреодолимое различие между Брианной и Роджером. И почему она до сих пор этого не понимала?

Девушка не знала, действительно ли Роджер заметил ее недолгую растерянность, но он оставил опасную территорию якобитов и завел «Плач Макферсона», — он пел его почти без аккомпанемента, лишь изредка касаясь пальцами струн гитары. Женщина, сидевшая рядом с Брианной, глубоко вздохнула, завороженно, как кролик на удава, глядя на сцену.

Брианна взяла конверт и взвесила его на ладони. Наверное, ей следовало бы подождать, ну, по крайней мере до возвращения домой. Но любопытство явно пересиливало. Роджер совсем не был уверен, что следовало отдавать ей этот концерт; Брианна прекрасно поняла это по выражению его глаз. «…Вот это и есть бодхран», — говорил тем временем Роджер. Но что такое этот самый шотландский барабан? Всего лишь деревянный обруч, в несколько дюймов шириной, на который натянута тонкая кожа… ну да, дюймов восемнадцати в диаметре, не больше. Роджер держал барабан одной рукой, а пальцы другой его руки ловко вертели палочку с утолщениями на обоих концах.

— Это один из древнейших из известных нам инструментов, — объяснял Роджер аудитории. — Именно под грохот таких барабанов кельтские племена напугали до полусмерти и разогнали войска Юлия Цезаря в пятьдесят втором году до Рождества Христова. — По рядам зрителей пробежал трепет, а Роджер коснулся широкой плоскости барабана палочкой, ударяя то одним ее концом, то другим, и выбивая мягкий быстрый ритм, похожий на биение сердца. — А теперь — «Битва при Шерфмире», она произошла во время восстания якобитов в 1715 году.

Роджер повернул барабан под другим углом, и дробь зазвучала совершенно иначе, резко и воинственно, создавая для слов песни фон, похожий на раскаты отдаленного грома. Аудитория по-прежнему оставалась молчаливой, но теперь многие напряженно выпрямились и подались вперед, захваченные напевом, рассказывающим о великой битве у Шермфира и обо всех кланах, принимавших в ней участие.

Когда эта песня закончилась, Брианна запустила пальцы в тревоживший ее конверт и вытащила из него пачку фотографий. Старые-престарые моментальные снимки, черно-белые, выцветшие, приобретшие коричневый флер… Ее родители. Фрэнк и Клэр Рэндэлл, оба выглядевшие до нелепости молодыми… и ужасно счастливыми.

Они находились в каком-то саду, и на заднем плане был виден стол, уставленный бутылками и бокалами, пестрый от пятен солнечного света, проникавшего сквозь кроны деревьев. Но лица двоих были видны хорошо — смеющиеся, сияющие юностью… и оба они не отрывали глаз друг от друга.

На другом снимке они стояли в торжественной позе, рука об руку, явно веселясь от того, что им приходится стоять столбами. А вот смеющаяся Клэр наклонилась к Фрэнку, слушая, что он ей говорит, и придерживая пышную юбку, раздуваемую ветром… ее пышные вьющиеся волосы ничем не скреплены, и это создает ощущение полной свободы… А вот Фрэнк протягивает Клэр чашку, и Клэр, принимая ее, смотрит в лицо Фрэнка с такой надеждой и с таким доверием… и сердце Брианны сжалось от взгляда матери.

Потом она взглянула на последнюю фотографию — и не сразу поняла, что именно она видит. Оба они стояли возле стола, вместе держа большой нож, и смеялись, смеялись… они явно разрезали домашний пирог. Свадебный пирог!

— И наконец, в заключение, старая и всеми любимая песня. Эту песню сочинил один из попавших в плен якобитов, на пути в Лондон, где его должны были повесить, и послал своей жене в Горную Шотландию…

Брианна быстро прикрыла снимки ладонью, словно стараясь уберечь их от постороннего взгляда. Ее пробрало ледяным холодом. Фотографии, сделанные во время венчания. Моментальные снимки главного дня их жизни.

Ну да, конечно; они ведь поженились в Шотландии. Преподобный Уэйкфилд вообще-то не мог провести эту церемонию, поскольку не был католическим священником, но он был одним из самых давних друзей ее отца… должно быть, прием по поводу торжественного события проходил в доме этого шотландского пастора.

Да. Вглядываясь в верхнюю фотографию через чуть разведенные пальцы, Брианна рассмотрела на заднем плане знакомые очертания старого дома. Потом, неохотно убрав руку, она еще раз посмотрела на юное лицо своей матери.

Восемнадцать. Клэр вышла за Фрэнка Рэндэлла, когда ей едва исполнилось восемнадцать… может, этим все и объясняется. Разве в таком юном возрасте можно знать что-то наверняка?

Но Клэр была уверена — или, по крайней мере, ей казалось, что она уверена. На широком чистом лбу и в изгибе нежных губ не было и тени сомнения; большие сияющие глаза смотрели на молодого супруга с полным доверием и обожанием. И все же, все же…

Не обращая внимания на все те ноги, на которые она наступила и о которые споткнулась по пути, Брианна поспешила выбраться со своего места, пока сидевшие рядом не успели заметить ее слез.

— Я могу побыть с тобой то время, пока идет перекличка кланов, — сказал Роджер. — Но потом мне нужно будет уладить там кое-какие дела, так что мне придется уйти. Ты как, справишься?

— Разумеется, — твердо ответила Брианна. — Со мной все в порядке. Не беспокойся.

Он посмотрел на нее слегка встревоженно, но больше ничего не сказал. Ни один из них и словом не упомянул о ее недавнем бегстве из зрительских рядов; к тому времени, когда Роджер сумел наконец пробиться сквозь толпу желающих обменяться с ним словечком, поздравить и пожелать удачи, Брианна успела уже найти дамскую комнату и привести себя в форму с помощью холодной воды.

Остаток дня они просто бродили где попало, что-то покупали, немножко посмотрели соревнование волынщиков, едва не оглохнув при этом, полюбовались на молодого человека, танцевавшего между двумя мечами, воткнутыми в землю. Фотографии были надежно спрятаны в сумочке Брианны, подальше от глаз.

Теперь уже начало темнеть; люди понемногу исчезали из-за столиков под тентами и тянулись к открытым трибунам у подножия горы.

Брианна подумала, что семьям с маленькими детьми следовало бы уехать в первую очередь, и некоторые так и поступили, но все же она видела множество сонных малышей на руках у взрослых. Одна совсем крошечная девочка крепко уснула, положив голову на плечо отца, и лежала безвольно, как нарядная мягкая кукла, пока тот пробирался на один из верхних рядов трибун. Перед трибунами было открытое ровное пространство, на котором красовалась огромная куча дров.

— Что такое перекличка кланов? — спросила женщина, сидевшая рядом с Брианной, обращаясь к своей соседке с другой стороны, — но та лишь пожала в ответ плечами. Брианна вопросительно посмотрела на Роджера, но он улыбнулся и покачал головой.

— Сама увидишь.

Темнота окончательно утвердилась в своих правах, даже луны не было; громада горы вставала абсолютно черным пятном на фоне усыпанного звездами неба. Собравшаяся на трибунах толпа непрерывно бормотала, время от времени раздавались чуть более громкие голоса… а потом в воздухе поплыла одинокая нота, изданная невидимой волынкой, — и все разом умолкли.

Высоко на склоне горы вспыхнул огонек. Все глаза следили за ним, когда он начал спускаться, а потом рядом с ним загорелся еще один. Музыка становилась все громче, новый огонек возник на вершине горы. Так прошло не меньше десяти минут, насыщенных ожиданием, — и музыка все нарастала, и линия огней становилась длиннее, — сверкающая во тьме цепь на теле горы.

Среди деревьев у подножия горы проходила тропа; Брианна видела ее днем, когда осматривала окрестности. И вот теперь по этой тропе вышел из-за деревьев человек, державший высоко над головой пылающий факел. Следом за ним шел волынщик, и теперь звуки его инструмента звучали уже настолько громко, что разом заглушили все «охи» и «ахи», раздавшиеся на трибунах.

Когда эти двое вышли с тропы на открытое пространство перед трибунами, Брианна увидела, что следом за ними идут другие, и каждый участник этого странного шествия нес факел, и все были одеты в яркие и пышные одежды вождей кланов Горной Шотландии. Они выглядели совершенно варварски и в то же время великолепно, со всеми этими перьями, серебром ножен палашей и кинжалов, сверкающих в свете факелов между волнующимися складками клетчатых пледов и юбок.

Волынка внезапно умолкла, и первый из мужчин шагнул вперед и остановился рядом с горой дров, лицом к трибунам. Он поднял факел еще выше и выкрикнул:

— Камероны здесь!

Громкие восторженные вскрики прокатились по скамьям, когда он ткнул факелом в облитое керосином дерево, и над кучей тут же с ревом взвилось пламя, ослепительная колонна футов в десять высотой.

Перед ослепительной завесой пламени возникла фигура другого мужчины, шагнувшего вперед и выкрикнувшего:

— Макдоналды здесь!

Крики и визг подтвердили, что в толпе присутствует достаточно представителей клана Макдоналдов. А потом…

— Маклахланы здесь!

— Макгилливрайзы здесь!

Брианна была настолько захвачена представлением, что почти забыла о присутствии Роджера. Потом вперед вышел очередной вождь и крикнул:

— Маккензи здесь!

— Tulach Ard! — завопил Роджер, заставив ее подпрыгнуть на месте.

— Что это такое? — выдохнула она.

— Это, — с усмешкой ответил он, — боевой клич клана Маккензи.

— Да, звучит вполне воинственно.

— Кэмпбеллы здесь!

Должно быть, Кэмпбеллов присутствовало особенно много, потому что от их отклика трибуны заходили ходуном. И как будто это и было тем самым сигналом, которого он ждал, Роджер встал и набросил свой плед на плечи Брианны.

— Мы с тобой встретимся попозже у гримерных, ладно?

Брианна кивнула, и он вдруг наклонился и поцеловал ее.

— Кстати, на всякий случай, — сказал он, — учти: боевой клич Фрезеров звучит так: Caisteal Dhuni!

Она следила взглядом за тем, как он быстро спускается по проходу между скамьями, словно горная коза. Запах пылающего дерева пропитал ночной воздух, смешиваясь со слабыми струйками табачного дыма от многочисленных сигарет.

— Маккаи здесь!

— Маклеоны здесь!

— Фаркарсоны здесь!

У Брианны защемило в груди — от дыма и от нахлынувших чувств. Ведь все эти кланы погибли в битве при Калодене… или нет? Да, погибли! То, что здесь происходило, было всего лишь данью памяти, всего лишь обращением к призракам прошлого; ни один из множества людей, с таким энтузиазмом выкрикивавших лозунги кланов, не состоял в родстве друг с другом, ни один из них не клялся в верности лэрду и не арендовал у него землю, но…

— Фрезеры здесь!

Брианну охватила самая настоящая паника, она изо всех сил сжала обеими руками сумочку.

Нет, в ужасе думала она, о, нет! Это не я!

Через несколько мгновений она смогла наконец вздохнуть, но адреналиновая буря продолжала бушевать в ее крови.

— Грэхэмы здесь!

— Иннесы здесь!

Огилвисы, Линдсеи, Гордоны… и наконец-то эхо последнего хорового ответа затихло. Брианна нервно прижимала сумочку к коленям, накрыв ладонями, как будто оберегая ее содержимое, как будто боялась, что фотографии могут выскользнуть из нее, как джинн из волшебной лампы…

Как ей быть, думала она немного позже, глядя на Роджера, шедшего к ней, — ответы огня играли на его волосах и на бодхране в его руках… и она снова и снова повторяла мысленно: «Как мне быть? Как мне справиться со всем этим?»

Глава 5

За двести лет до вчерашнего дня

— Ты не надел свой килт! — губки Гэйл разочарованно скривились.

— Век не тот, — ответил Роджер, глядя на нее сверху вниз и улыбаясь. — Нынче прохаживаются не под луной, а по Луне.

— Ты должен научить меня этому, — девушка приподнялась на цыпочки, стараясь сравняться в росте с Роджером.

— Научить чему?

— Да вот так перекатывать «р». — Она сдвинула брови и сделала попытку изобразить нужный звук, ворча, как моторная лодка на низких оборотах.

— Пр-рекрасно! — сообщил он, изо всех сил стараясь удержаться от смеха. — Так держать. Попр-рактикуешься немножко, и все будет безупр-речно.

— Ой, но ты, по крайней мере, захватил с собой гитару? — Гэйл снова поднялась на цыпочки, пытаясь заглянуть за спину Роджера. — Или этот твой обалденный барабан?

— Все в машине, — сказала Брианна, входя следом за Роджером и кладя ключи на столик. — Мы отсюда поедем в аэропорт.

— Ох, это никуда не годится; я-то думала, мы куда-нибудь сходим вместе, а потом устроим что-то вроде домашнего фестиваля, ну, чтобы отпраздновать событие. Роджер, ты знаешь песню «Эта земля — твоя земля»? Или ты предпочитаешь песни протеста? Нет, пожалуй, это не твое, ты ведь англичанин… опа, я хотела сказать — шотландец. Ваши ребята вроде как не особые любители протестовать против чего бы то ни было, а?

Брианна бросила на подругу слегка раздраженный взгляд.

— Где дядя Джо?

— В гостиной, издевается над телевизором, — ответила Гэйл. — Могу я минутку попользоваться Роджером, пока ты ищешь дядю? — И она тут же вцепилась в локоть Роджера, демонстративно хлопая ресницами.

— Ну что за досада! — У нас тут, похоже, собралась половина инженерного колледжа, и при этом никто не в состоянии привести в порядок самый простой телевизор! — Доктор Джозеф Эбернети выглянул из гостиной и обвиняющим взглядом уставился на сборище молодежи, топтавшейся под его дверью.

— Мы занимаемся электричеством, па, — важно сообщил его сын. — Мы инженеры-механики. Просить инженера-механика, чтобы он починил твой цветной телевизор — все равно что просить метеоролога посмотреть болячку на твоей за… ой!

— О, извини, — сказал его отец, рассеянно глядя поверх очков в золотой оправе. — Это что, твоя нога, Ленни?

Ленни, ко всеобщему восторгу, запрыгал по комнате на одной ноге, поджимая вторую под себя; он был обут в теннисные туфли, и потому прыжки получались хотя и увесистыми, но мягкими. Но, похоже, боль была самой настоящей, профессор постарался.

— Бри, малышка! — Доктор с улыбкой махнул рукой на телевизор и пылко обнял Брианну, не обращая внимания на то, что она была выше его дюйма на четыре или около того, а потом отпустил и посмотрел на Роджера. На его лице изобразилась немного осторожное радушие.

— Это твой приятель?

— Это Роджер Уэйкфилд, — поспешила представить Брианна, чуть прищурившись на доктора. — Роджер, это Джо Эбернети.

Роджер коротко поклонился.

— Доктор…

— Зовите меня просто Джо.

Мужчины обменялись рукопожатием, исподтишка оценивая друг друга.

Но хотя острые карие глаза доктора и всмотрелись в Роджера очень внимательно, это ничуть не убавило теплоты и добродушия, светившихся в них.

— Бри, детка, — повернулся доктор к Брианне. — Ты не могла бы возложить руки на этот кусок железа и выяснить, можно ли вернуть его к жизни? — Доктор ткнул пальцем в сторону здоровенного цветного телевизора с экраном в двадцать четыре дюйма по диагонали, стоявшего на тумбе и выглядевшего действительно просто куском железа. — Вчера вечером он прекрасно работал, а сегодня — фук!

Брианна с большим сомнением посмотрела на телевизор и, сунув руку в карман джинсов, извлекла на свет шведский армейский нож.

— Ну, я могу проверить контакты, полагаю, — в комплект ножа входила отвертка, и девушка, вооружившись ею, подошла к «покойнику». — У нас есть еще время?

— С полчаса, пожалуй, — ответил охромевший студент, выглядывая из дверей кухни. Он посмотрел на компанию, собравшуюся возле стола, на котором стоял телевизор со снятой задней крышкой.

— «Мы все полны ожидания, мы находимся на наблюдательном пункте Хьюстона… — прорвался вдруг из глубин телевизора приглушенный голос комментатора. — Посадка ожидается через тридцать четыре минуты…»

Комментатора заглушили радостные голоса зрителей.

— Неплохо, неплохо, — сказал доктор Эбернети. — Ну, у нас вполне достаточно времени, чтобы чуть-чуть выпить. Вы шотландец, мистер Уэйкфилд?

— Зовите меня Роджером.

Эбернети плеснул в стакан щедрую порцию янтарного напитка и протянул гостю.

— Уверен, вы пьете не только воду, а, Роджер?

— Нет, конечно.

Это было самое настоящее шотландское виски «Lagavulin», и видеть его в Бостоне казалось просто удивительно. Роджер глотнул чуть-чуть с одобрительным видом, и доктор улыбнулся.

— Мне подарила эту бутылку Клэр — мама Брианны. Да, это была женщина, которая и сама обжигала, как виски. — Он тоскливо качнул головой и приветственно поднял свой стакан.

— Slainte, — негромко произнес Роджер и слегка коснулся своим стаканом стакана доктора, прежде чем выпить.

Эбернети прикрыл глаза, выражая молчаливый восторг — но восторгался ли он виски или женщиной, Роджер не мог бы сказать наверняка.

— Живая вода, а? Я всерьез верю, что этот чудесный напиток способен поднять мертвого, — и он поставил бутылку назад в бар с явным почтением.

Как много Клэр могла рассказать доктору Эбернети, подумал Роджер, насколько много? И тут же решил, что она рассказала более чем достаточно. Доктор, держа высокий стакан, через его край оценивающе смотрел на гостя.

— После того, как отец Бри умер, мне подумалось, что я обязан взять на себя роль опекуна или чего-то вроде него. У меня достаточно времени, чтобы до вашего отъезда заняться допросом с применением пыток, но возможно, вы сдадитесь сразу?

Роджер вопросительно поднял одну бровь.

— Ваши намерения! — пояснил предыдущую мысль доктор.

— О! Самые что ни на есть честные.

— Вот как? Я звонил малышке Бри вчера вечером, довольно поздно, чтобы узнать, приедет ли она сегодня. Мне никто не ответил.

— Мы ездили далеко в горы, на кельтский фестиваль.

— Ну-ну. Я звонил еще раз, в одиннадцать вечера. А потом еще раз, в полночь. — Глаза доктора смотрели прицельно и жестко, ни следа добродушия не осталось в них. Он с легким стуком поставил свой стакан на стол. — Бри осталась совершенно одна, — продолжил доктор. — И она очень одинока. И она удивительно милая девушка. Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь воспользовался ее беззащитным положением, мистер Уэйкфилд.

— Уж только не я… доктор Эбернети. — Роджер допил виски и тоже поставил стакан на стол, крепко припечатав его донышко к столешнице. Его щеки слегка порозовели, но совсем не из-за драгоценного напитка. — Если вы думаете, что я…

— ГОВОРИТ ХЬЮСТОН, — внезапно рявкнул телевизор. — ВНИМАНИЕ, ВНИМАНИЕ, ПОСАДКА ОЖИДАЕТСЯ ЧЕРЕЗ ДВЕНАДЦАТЬ минут…

Все, кто пребывал на кухне, вывалились оттуда с восторженными криками, размахивая бутылками с кока-колой. Брианна, раскрасневшаяся от работы, смеялась и отмахивалась от поздравляющий, складывая и убирая свой замечательный нож. Эбернети крепко взял Роджера за локоть, удерживая гостя.

— Послушайте меня внимательно, мистер Уэйкфилд. — сказал доктор Эбернети, понизив голос так, чтобы его не смогли услышать остальные. — Мне очень не понравится, если я узнаю о том, что вы сделали эту девушку несчастной. Хоть когда-нибудь.

Роджер осторожно высвободил руку из захвата.

— Вам кажется, что она выглядит несчастной? — спросил он как можно более вежливым тоном.

— Не-ет, — протянул Эбернети, покачиваясь с пятки на носок и грозно озирая Роджера — Совсем наоборот. И именно то, как она сегодня выглядит, заставляет меня думать, что, возможно, мне бы следовало врезать вам по физиономии, вместо ее отца.

Роджер не смог удержаться и оглянулся на Брианну; доктор был абсолютно прав.

Под глазами девушки залегли темные круги, волосы выбились из «хвоста», а кожа светилась, как воск горящей свечи. Она выглядела как женщина, у которой была позади долгая ночь… счастливая ночь.

И она, словно уловив некий сигнал, тут же повернула голову, и ее глаза встретились с его глазами, глядя поверх головы Гэйл. Брианна продолжала говорить с подругой, но ее глаза говорили только с Роджером.

Доктор громко откашлялся. Роджер вздрогнул и повернулся к нему, и обнаружил, что Эбернети смотрит на него в упор с весьма задумчивым видом.

— Ох, — произнес доктор изменившимся тоном. — Вот какие дела, значит?

Воротник рубашки Роджера был расстегнут, и тем не менее молодой человек почувствовал себя так, словно на его горле чрезвычайно туго затянут галстук. Но он посмотрел в глаза доктора прямо и твердо.

— Да, — ответил он. — Вот такие дела.

Доктор Эбернети потянулся к бутылке «Lagavulin» и наполнил оба стакана.

— Клэр говорила, что ты ей нравишься, — сообщил он, сдаваясь. И поднял свой стакан. — Ладно. Slainte.

— Кто-нибудь, настройте цвет! Этот чертов Уолтер Кронкайт совсем оранжевый!

Ленни Эбернети услужливо покрутил ручки на панели, комментатор стал совершенно зеленым. Но, не обратив внимания на внезапное изменение цветовой ориентации, Кронкайт продолжал вещать:

— Примерно через две минуты командир экипажа Нейл Армстронг и команда «Аполлона-2» совершат историческую посадку на Куну, управляя космическим кораблем вручную…

Полутемная гостиная была набита битком, и внимание присутствующих было полностью приковано к экрану огромного телевизора, все напряженно следили за отсчетом времени, оставшегося до посадки «Аполлона».

— Я просто поражен, — шепнул Роджер на ухо Брианне. — Как тебе удалось его починить?

Они оба сидели на полу, Роджер прислонился спиной к книжному стеллажу, а Брианна уютно устроилась впереди; руки Роджера лежали на изгибах ее бедер, подбородок пристроился на плече девушки.

— Вообще-то кто-то просто-напросто выдернул разъем из задней стенки, — хихикнула Брианна. — А я его вставила обратно.

Он расхохотался и поцеловал ее в шею. В комнате было жарко, несмотря на кондиционер, старательно гудевший, и кожа девушки была немножко влажной и чуть солоноватой.

— У тебя самая круглая попка в мире, — сообщил он шепотом. Она не ответила, но тут же придвинула эту замечательную часть тела поближе к Роджеру.

Телевизор загудел множеством голосов, на экране появилось изображение флага, который астронавты должны были водрузить на Луне.

Роджер бросил взгляд через гостиную, на Джо Эбернети, но доктор, как и все остальные, был совершенно загипнотизирован событиями, его лицо в слабом свете экрана выглядело восторженным донельзя. Роджер, чувствуя себя невидимым в темноте, обнял Брианну и ощутил мягкую тяжесть ее грудей в своих ладонях. Девушка глубоко вздохнула и расслабилась в его руках, а потом нашла его пальцы и крепко сжала их.

Они не вели бы себя так дерзко, если бы им это чем-то грозило. Но он уезжал через два часа; у них не было возможности зайти дальше. Накануне ночью они поняли, что играют с динамитом, и были куда осторожнее. Роджер с интересом думал: неужели Эбернети и в самом деле набил бы ему физиономию, если бы узнал, что Брианна провела ночь в его постели?

На обратном пути машину вел он, и всю дорогу отчаянно терзался, пытаясь не сбиться с верного направления и умирая от восторга при ощущении нежного тела Брианны. Они остановились где-то, чтобы выпить кофе, долго болтали, то и дело касаясь друг друга, их руки, бедра, головы постоянно были совсем близко друг от друга… К Бостону они подъехали уже к утру, беседа затихла, голова Брианны бессильно лежала на его плече…

И он, чувствуя, что и сам вот-вот заснет, и понимая, что ему не добраться сквозь путаницу незнакомых улиц до квартиры Брианны, просто-напросто подъехал к своему отелю, помог сонной девушке подняться наверх и уложил ее в собственную постель, где она и заснула мертвым сном в первую же секунду.

А он провел остаток ночи на целомудренно твердом полу, накинув на себя шерстяной кардиган Брианны, чтобы не замерзнуть. На рассвете он поднялся со своего девственного ложа и уселся в кресло, вдыхая запах Брианны, молча наблюдая за тем, как разгорающийся свет дня постепенно освещает лицо спящей девушки.

Да, вот так все оно и было.

— …внимание… — донеслось до сознания Роджера. — Он выходит, он ступил на Луну!

По затихшей гостиной сначала пронесся общий глубокий вздох, а потом присутствующие разразились восторженными криками, и Роджер почувствовал, как шевельнулись волоски на его затылке.

— Один… совсем маленький шаг… для человека, — торжественно вещал комментатор, — и огромный прыжок… для всего человечества…

Изображение на экране замигало и поплыло, но вовсе не по вине телевизора, это были какие-то помехи. Все разом отчаянно вытянули шеи, стараясь как следует рассмотреть массивную фигуру, осторожно спускавшуюся по лесенке и твердо ставящую ногу на лунный грунт — впервые в истории космонавтики, впервые в истории Земли. По щекам девушек, сидевших в гостиной, потекли слезы, смутно мерцавшие в серебристом свете.

Даже Брианна забыла обо всем остальном; ее пальцы соскользнули с руки Роджера и она наклонилась вперед, захваченная происходящим.

В этот день радостно было чувствовать себя американцем.

Роджер на мгновение растерялся, видя, как живо и искренне Брианна радуется великому событию, как отчаянно она гордится своей страной, — да, она действительно была гражданкой этой страны. Сейчас, в это мгновение, была совсем другая эпоха, отстоящая от вчерашнего дня на два столетия.

Может ли у них быть что-то общее, у историка и у инженера? Взгляд Роджера постоянно обращался назад, к тайнам прошлого, а Брианна устремлялась в будущее, в ошеломительное сияние новизны…

Зрители наконец расслабились, все разом весело заговорили, и Брианна повернулась к Роджеру, чтобы крепко поцеловать его и прижаться к нему, и он подумал, что, черт побери, не все ли равно, что они смотрят в разные стороны, если их лица при этом всегда обращены друг к другу?

Глава 6

Я сталкиваюсь с грыжей

Июнь 1767.

— Ненавижу лодки, — процедил Джейми сквозь стиснутые зубы. — Меня тошнит от лодок, просто выворачивает. На мой взгляд, лодки — это нечто жутко отвратительное и даже непристойное.

Дядя Джейми, Гектор Камерон, жил на плантации, носившей имя Речная Излучина, расположенной как раз над Кросскриком. Кросскрик, в свою очередь, находился вверх по течению от Велмингтона; вообще-то до него было около двухсот миль. Нам говорили, что в это время года путешествие по реке, на лодке, может занять от четырех дней до недели, в зависимости от направления ветра. Если же мы рискнули бы отправиться по суше, то нам пришлось бы потратить две недели, а то и больше, поскольку тут уже вступали в силу такие факторы, как напрочь размытые дождями дороги, грязь по пояс и сломанные колесные оси.

— На реке не бывает больших волн, — сказала я. — И мне почему-то представляется, что топать пешком по грязи двести миль подряд, увязая по меньшей мере по колено, — это такое занятие, которое может вызвать кое-что похуже простого отвращения и тошноты.

Ян широко ухмыльнулся, но тут же постарался придать своему лицу как можно более невинное выражение, поскольку взгляд Джейми устремился к племяннику.

— Кроме того, — заявила я, одаряя Джейми улыбкой, — если с тобой вдруг приключится морская болезнь, то помни: мои иглы пока что при мне. — Я похлопала по карману, в котором лежал мой маленький набор для иглоукалывания, в футляре из слоновой кости.

Джейми с силой выдохнул через нос, но больше не произнес ни слова. Так что с этой маленькой проблемой было покончено, но еще оставалось решить проблему куда более серьезную — то есть раздобыть деньги на проезд.

Конечно, мы не были богаты, но кое-что у нас все-таки имелось, благодаря удаче, поджидавшей нас на пути. Отправившись из Чарльстона на север и устраиваясь на следующую ночевку прямо у дороги, мы случайно нашли в лесу заброшенную ферму; вся ее расчищенная земля уже покрылась молодой дикой порослью.

Крепкие молодые тополя, словно острые копья, пронзили рухнувшую крышу, от которой остались только голые стропила, а пышный куст остролиста умудрился пробиться сквозь трещину в каменном полу перед очагом. Стены дома наполовину развалились, бревна почернели от гнили, кое-где они кудрявились зеленым мхом, в других местах обросли грибами. Конечно, мы не могли знать, как давно люди покинули это место, но ясно было, что пройдет еще год-другой — и все здесь, и этот небольшой домик, и обработанная земля, — будут поглощены лесом, и никаких следов забытого жилья не останется, кроме, разве что, пирамидки камней от рассыпавшейся печной трубы.

И тем не менее, как ни невероятно и даже нелепо это выглядело, — среди всего этого лесного безобразия, вторгшегося на заброшенную ферму, красовались уцелевшие остатки бывшего здесь когда-то большого фруктового сада, — персиковые деревья, сплошь усыпанные зрелыми, лопающимися от сока плодами и окруженные целыми роями громко жужжащих пчел. Мы ели их, пока чуть не лопнули, переночевали под укрытием руин, а рано утром, еще до рассвета, встали и до отказа нагрузили наш фургон целыми горами нежных золотистых фруктов, бархатных, полных чудесного сока.

Мы распродали их очень быстро, и в результате явились в Велмингтон с липкими руками, с мешочком монет (в основном там были денежки по одному пенсу), и насквозь пропитанные неистребимым запахом забродившего сока; он исходил от наших волос, от одежды, от кожи — как будто мы все хорошенько искупались в персиковой водке.

— Держи это при себе, — заявил Джейми, протягивая мне маленький кожаный кисет, содержавший все наше состояние.

— Но что мы купим в дорогу из продуктов, а? Надеюсь, не персики? Да и вообще, лучше бы нам прикупить всяких мелочей, чтобы не выглядеть совсем уж нищими, когда мы явимся к моим родственникам. Для начала, может быть, иголку и нитки?

Он кивком головы показал на здоровенную дыру в куртке Фергуса, — дыра эта возникла в результате падения с персикового дерева.

— Мы с Дунканом пройдемся вокруг, посмотрим, нельзя ли продать фургон и лошадей, и выясним, как тут обстоят дела с лодками. А если тут есть такая штука, как золотых дел мастер, я, возможно, спрошу, что бы он предложил за один из наших камешков.

— Ты поосторожнее, дядя, — посоветовал Ян, хмуро наблюдая за пестрой толпой самой разнообразной публики, болтавшейся вокруг небольшого порта; многие вроде бы совершенно бесцельно ходили туда-сюда. — Нам вовсе ни к чему попадать в какое-нибудь приключение, да и оказаться ограбленным прямо на здешней улице мне тоже что-то не хочется.

Джейми, сделав предельно серьезное лицо, заверил племянника, что он предпримет все мыслимые меры предосторожности.

— Возьми с собой Ролло, — настаивал Ян. — Он тебя защитит!

Джейми посмотрел на Ролло; так называемая собака рассматривала текущую мимо толпу с выражением терпеливого интереса на морде, и в глазах пса светилось нечто такое, что заставляло предположить в Ролло не столько интерес к новым местам и людям, сколько с трудом сдерживаемый голод.

— О, ладно, — сказал наконец Джейми. — Пошли со мной, милая собачка. — Сделав несколько шагов, он остановился и обернулся ко мне. — Мне что-то кажется, Сасснек, будет неплохо, если ты ко всему прочему купишь еще и немного сушеной рыбы.

Велмингтон был маленьким городом, но благодаря своему на редкость удачному расположению (он ведь представлял собой морской порт, стоявший в самом устье судоходной реки), он мог похвастать не только сельскохозяйственным рынком и доками для ремонта судов, но еще и несколькими магазинами, имевшими в наличии кое-какие предметы роскоши, доставленные из Европы, наравне с разнообразными местными изделиями и продуктами, необходимыми для повседневной жизни.

— Бобы, отлично, — сказал Фергус. — Я люблю бобы, хоть сколько мне их давай. — Он передвинул висевший за его плечами тяжелый джутовый мешок, поскольку тот съехал в сторону. — И хлеб, конечно, нам понадобиться хлеб… и мука, и соль, и свиное сало. Соленый окорок, сушеная вишня, свежие яблоки, да, все это нужно. И рыба, если уж на то пошло. Иголки с нитками я лично тоже считаю вещами необходимыми. И щетку для волос тоже, — добавил он, бросив косой взгляд на мои волосы, которые, благодаря повышенной влажности воздуха, так и рвались наружу из-под моей шляпы с широкими полями, и не обращали ни малейшего внимания на все мои усилия удержать их внутри головного убора.

— Ну, и в аптеку нам придется зайти, — решил Фергус. — Кое-какие лекарства купим, верно? Но кружева?

— Кружева! — твердо произнесла я. И засунула маленький сверток с тремя ярдами брюссельских кружев в большую корзину, которую нес Фергус. — И еще, между прочим, ленты. По ярду вон тех широких шелковых лент, — теперь уже я обращалась к потной молодой девушке, стоявшей за прилавком. — Красную… это для тебя, Фергус, так что нечего тут ныть, потом зеленая — для Яна, желтая — для Дункана, а вон та совсем темная голубая — для Джейми. И это вовсе не экстравагантность! Джейми не желает, чтобы мы выглядели как оборванцы, когда предстанем перед его дядей и тетей.

— А как насчет тебя, тетя? — спросил Ян, ухмыляясь. — Уж наверное, ты не захочешь, чтобы мы, мужчины, выглядели как настоящие денди, а ты бы осталась эдаким серым воробышком, а?

Фергус энергично сплюнул сквозь зубы; он одновременно и возмущался ненужными тратами, и отчаянно веселился.

— Вот это! — заявил он, показывая на большой моток темно-розовой ленты.

— Нет, это цвет для молодой девушки, — возразила я.

— Женщина никогда не бывает настолько старой, чтобы отказаться от розового цвета, — твердо произнес Фергус. — Я не раз слышал, как les mesdames говорили так.

Мне уже приходилось слышать мнения мадам по самым разным поводам; юные годы Фергуса прошли в публичном доме, и, судя по некоторым его высказываниям, не только самые юные годы. Я лишь от души надеялась, что Фергус преодолеет свою привычку при каждом случае ссылаться на мнения мадам, — ведь теперь он был женат на приемной дочери Джейми; но, поскольку Марсела сейчас находилась на Ямайке, ожидая рождения их первенца, я сильно сомневалась, что он перестанет упоминать мадам. В конце концов, по крови Фергус был французом.

— Думаю, мадам в этом должны разбираться, — кивнула я. — Ладно, пусть будет розовая.

Нагруженные корзинами и сумками с провиантом, мы наконец выбрались на улицу. Стояла отчаянная жара, и воздух был таким влажным, что хоть отжимай, но с реки дул легкий ветерок, и после душной тесноты магазинчика наружная атмосфера показалась мне сладкой и освежающей. Я посмотрела в сторону порта, где виднелись мачты нескольких небольших суденышек, мягко качавшихся на волнах прилива, и тут же увидела высоченную фигуру Джейми, размашисто шедшего в нашу сторону; Ролло ошивался возле его ног.

Ян завопил во все горло и замахал руками, и Ролло тут же сорвался с места и понесся к нам со всех ног, яростно размахивая хвостом при виде своего хозяина. К счастью, в это время дня народу вокруг было немного; но те, кто имел несчастье находиться в этот момент на узкой улице, шарахнулись к стенам домов, изо всех сил стараясь избежать столкновения со зловещим зверем.

— Бог ты мой, — послышался рядом со мной чей-то протяжный голос. — Это, пожалуй, самая большая собака из тех, что я вообще когда-либо видел.

Я глянула через плечо и заметила некоего джентльмена, только что отделившегося от стены таверны и вежливо приподнявшего шляпу, приветствуя меня.

— Ваш покорный слуга, мэм. Я от всей души надеюсь, что этот зверь не питает пристрастия к человеческой плоти, а?

Я наконец повернулась лицом к человеку, говорившему со мной, — и ахнула. И чуть было не ляпнула, что уж он-то, пожалуй, единственный из всего человечества, кто вряд ли мог счесть нашего Ролло пугающим.

Мой собеседник был одним из самых высоких людей, каких я когда-либо видела; он был даже на несколько дюймов выше Джейми. Он был тощим и костлявым, просто кожа да кости; огромные кисти его рук болтались где-то на уровне моих локтей, а затейливо расшитый бусинками кожаный ремень, перетягивавший его талию, оказался прямо напротив моей груди. Я вполне могла уткнуться носом в его пупок, случись мне, например, чихнуть — но этого, к счастью, не произошло.

— Нет, он питается только рыбой, — заверила я моего нового знакомца. Видя, как я вытягиваю шею, он любезно опустился на корточки, и его коленные суставы при этом щелкнули, как две винтовки. Теперь, когда его лицо оказалось в поле моего зрения, я обнаружила, что черты мне все равно не рассмотреть за густой черной растительностью. Лишь нелепо вздернутый нос выглядывал из этих зарослей, да моргала над ним пара больших и спокойных глаз светло-орехового цвета.

— Ну, я весьма рад это слышать. Мне бы совсем не хотелось, чтобы какой-нибудь здоровячок откусил мне ногу, да еще прямо с утра. — Он снял шляпу с обвисшими до неприличия полями и с облезшим индюшачьим пером, заткнутым за ленту, и склонил передо мной голову, отчего его завивавшиеся спиралями черные длинные волосы упали вперед, на плечи. — Джон Куинси Майерс, к вашим услугам, мэм.

— Клэр Фрезер, — представилась я, протягивая ему руку и очаровательно улыбаясь. Он на мгновение сжал мои пальцы, подом поднес их к носу и обнюхал, а потом посмотрел на меня и расплылся в широкой улыбке, весьма приятной, несмотря на отсутствие у него половины зубов.

— Эй, мэм, вы часом не травница будете, а?

— Я… кто буду?

Он осторожно перевернул мою руку ладонью вверх и показал на зеленые пятна хлорофилла, въевшегося в эпидермис.

— Если у леди просто пальцы зеленые, то она, может быть, всего лишь ухаживала за своими розами, но если у леди руки пахнут сассафрасом, то бишь как его… американским лавром, да еще и иезуитской корой, — то это уж вовсе не похоже на то, что она цветочки для букета собирала. А ты так не считаешь? — спросил он, поворачиваясь к Яну и добродушно глядя на него. Ян озирал мистера Майерса с нескрываемым интересом.

— Ой, да! — горячо откликнулся парнишка. — Тетя Клэр — известная целительница. Мудрая женщина! — И он с гордостью посмотрел на меня.

— Вот оно как? Ну, это хорошо. — Глаза мистера Майерса с любопытством прошлись по окружающему нас миру, а потом вернулись обратно и сосредоточились на мне. — Что хотите со мной делайте, если это не моя чертова удача! Я так и думал, что надо мне немножко тут подождать, прежде чем лезть в горы и искать там индейского шамана, чтобы он меня полечил немножко.

— Вы больны, мистер Майерс? — спросила я. Он вовсе не выглядел нездоровым, но вообще-то мне было трудно судить о чем-либо, поскольку Майерс был отлично замаскирован бородой, длинными волосами, загаром и тонким слоем жирной коричневой грязи, которая, похоже, покрывала все, что не было скрыто потрепанной одеждой из оленьей кожи. Единственным исключением оказался его лоб; видимо, его обычно прикрывала от солнца черная фетровая шляпа, а теперь он вдруг оказался на всеобщем обозрении, — широкая, абсолютно белая плоскость.

— Не то чтобы по-настоящему болен, я так не считаю, — заметил Майерс. Внезапно он поднялся на ноги и принялся неторопливо задирать подол своей кожаной рубахи. — Ну, во всяком случае, это не трип и не французская болезнь, это уж точно, такое-то я повидал на своем веку.

То, что я приняла за брюки, оказалось на деле длинными кожаными гамашами, поверх которых был надет такой же кожаный набрюшник.

Продолжая говорить, мистер Майерс взялся за кожаный ремешок, удерживавший на месте этот последний предмет его гардероба, и начал развязывать тугой узел.

— Чертовски неприятная штука, и здоровенная, вообще-то говоря; и выскочила вдруг, ни с того ни с сего, прямо рядышком с одним из моих шариков. И мешает, конечно, как вы и сами, наверное, догадываетесь, хотя не очень-то и болит, честно говоря, вот разве что когда я верхом на лошадку сажусь… Может, вы на это посмотрите и объясните, что мне с этой штуковиной делать, а?

— А… э… — промямлила я, бросая на Фергуса бешеный взгляд, — но тот лишь в очередной раз поправил висевший на его спине мешок с бобами и продолжал с интересом наблюдать за событиями, черт бы его побрал.

— Имею ли я удовольствие видеть перед собой мистера Джона Майерса? — раздался за моим плечом вежливый голос, говоривший с шотландским акцентом.

Мистер Майерс оставил в покое узел набрюшника и вопросительно посмотрел на Джейми.

— Насчет удовольствия или неудовольствия ничего не могу сказать, сэр, — сообщил он не менее учтиво. — Но если вы ищете Майерса, то вы его нашли.

Джейми шагнул вперед и остановился рядом со мной, тактично внедрив собственное тело между мной и набрюшником мистера Майерса. Он серьезно поклонился, держа шляпу подмышкой.

— Джеймс Фрезер, к вашим услугам, сэр. Мне говорили, что при знакомстве с вами следует упомянуть имя мистера Гектора Камерона.

Мистер Майерс с интересом посмотрел на рыжие волосы Джейми.

— Вы шотландец, да? Один из этих горных парней?

— Я шотландец, верно, и я горец.

— И вы родня старому Гектору Камерону?

— Он мой дядя по браку, сэр, хотя я до сих пор не встречался с ним лично. Мне говорили, что вы его хорошо знаете, и что вы могли бы довезти меня и моих людей до его плантации.

Обмениваясь репликами, мужчины откровенно оглядывали друг друга с головы до ног, оценивая внешность, одежду и вооружение. Глаза Джейми одобрительно задержались на длинном ноже в ножнах, висевшем на поясе охотника Майерса, а у мистера Майерса даже ноздри расширились от любопытства.

— Comme deux chiens, — негромко произнес Фергус за моей спиной. Как два пса. — …aux culs. — Ну да, теперь им следовало бы обнюхать друг у друга зады.

Мистер Майерс метнул в Фергуса быстрый взгляд, и я заметила в глубине его светлых глаз отсвет откровенного веселья, — но он тут же вернулся к изучению Джейми. Каким бы он ни был диким лесным охотником, но он явно кое-что смыслил во французском языке.

Учитывая острое обоняние мистера Майерса и полное отсутствие у него застенчивости, я бы ничуть не удивилась, если бы он тут же опустился на четвереньки и приветствовал Джейми именно тем способом, какой предложил Фергус. Но охотник вполне удовлетворился тем, что внимательно рассмотрел не только Джейми, но и Яна, и самого Фергуса, и меня, а заодно и нашего Ролло.

— Хорошая собака, — кивнул он, беспечно кладя здоровенную ручищу на голову последней. Ролло, приняв приглашение, провел собственное исследование чужака, старательно обнюхав его от мокасин до набрюшника, пока мистер Майерс продолжал говорить. — Так он ваш дядя, вот как? А он знает, что вы к нему едете?

Джейми покачал головой.

— Точно не могу сказать. Я послал ему письмо из Джорджии, месяц назад, но откуда мне знать, получил он его, или нет?

— Ну, скорее нет, — задумчиво произнес Майерс. Его глаза задержались на лице Джейми, потом снова медленно оглядели всех нас по очереди. — Я уже тут познакомился с вашей женой. А это ваш сынок? — он кивнул в сторону Яна.

— Племянник, Ян. А это — приемный сын, Фергус. — Джейми широким жестом представил присутствующих. — И еще с нами мой друг Дункан Иннес, он скоро придет.

Майерс хмыкнул, кивнул и принял решение.

— Ну, я должен был убедиться, можно ли вас провожать к Камеронам. Просто хотел увериться, что вы и вправду родственники, но вы, конечно, лицом действительно немного похожи на вдовушку Камерона. И парнишка вообще-то тоже немного похож.

Джейми резко вскинул голову.

— Вдова Камерона?

Хитрая улыбка промелькнула в волосяных зарослях лица Майерса.

— Да, старина Гектор схватил сильное воспаление горла, да, и помер в конце прошлой зимы. Так что я не представляю, чтобы он получал почту там, где он сейчас находится.

Оставив пока Камерона ради более насущных потребностей собственного организма, мистер Майерс снова принялся раскапывать узлы и обертки на собственном животе.

— Здоровенная такая штука, темно-красная, — пояснил он, обращаясь ко мне, но не прерывая процесса развязывания узла. — Почти такая же здоровенная, как один из моих шариков. Вам не кажется, что она могла просто потому выскочить, что мне вдруг захотелось отрастить третье яичко?

— Ну, это вряд ли, — ответила я, кусая губы, чтобы не расхохотаться. — Я в этом очень сомневаюсь. — Мистер Майерс работал пальцами очень медленно, и тем не менее узел на его набрюшнике был уже почти распутан; случайные прохожие начали понемногу останавливаться вокруг нас, глазея.

— О, пожалуйста, не стоит вам беспокоиться, — сказала я. — Я уверена, я знаю, что это такое… это наверняка просто паховая грыжа.

Большие ореховые глаза стали еще больше.

— Вот как? — похоже, мое сообщение его скорее заинтересовало, чем расстроило.

— Конечно, мне нужно посмотреть… где-нибудь в помещении, — поспешно добавила я. — Ну, просто чтобы наверняка убедиться, но судя по вашему описанию, это именно она. Вообще-то ее очень легко удалить хирургическим путем, но… — я с некоторым сомнением оглядела стоявшего передо мной колосса. — Я просто не знаю… то есть я хочу сказать, мне придется вас усыпить. Чтобы вы были без сознания, — уточнила я. — Мне придется вас разрезать и снова зашить, видите ли. Но, может быть, лучше наложить грыжевый бандаж… ну, перевязать особым образом.

Майерс впал в глубокое раздумье и принялся скрести подбородок.

— Нет, это я уже пробовал, перевязку-то. Резать, говорите… А вы, то есть ваша компания, собираетесь задержаться тут, в городе? Ну, передохнуть немного, прежде чем отправитесь к Камеронам?

— Недолго, — твердо ответил Джейми. — Мы отправимся вверх по реке к плантации моей тетушки, как только все организуем и найдем лодку.

— Ох… — гигант несколько мгновений обдумывал услышанное, потом вдруг широко улыбнулся и кивнул.

— Я знаю одного подходящего для вас человека, сэр. Я прямо сейчас пойду и найду Джоша Фримана, он наверняка в «Приюте моряка». Солнце еще высоко, так что вряд ли он уже настолько пьян, чтобы не суметь поговорить о деле. — Потом он отвесил мне поклон, прижав шляпу к животу. — А после, может, ваша жена будет настолько добра, что встретится со мной вон в той таверне… там куда поспокойнее, чем у морячков… и посмотрит все-таки на эту… на эту… — Я видела, как его губы дергаются, пытаясь произнести «паховая грыжа», но в конце концов он оставил эти попытки. — На эту мою болячку.

Он водрузил шляпу на голову и, получив согласный кивок Джейми, ушел.

Джейми проводил взглядом человека-гору, плетущегося вдоль по улице и то и дело останавливающегося, чтобы ответить на приветствия встречных.

— И что же это в тебе такое, Сасснек, хотел бы я знать? — задумчиво произнес он, словно бы продолжая уже начатый разговор.

— Что во мне, о чем ты? — удивилась я.

Он повернулся ко мне и, прищурившись, всмотрелся в мое лицо.

— Что в тебе есть такое, что заставляет каждого мужчину, увидевшего тебя, уже через пять минут начать стаскивать штаны?

Фергус как-то странно хрюкнул, а Ян отчаянно порозовел. Я постаралась сделать как можно более скромное и застенчивое лицо.

— Ну, если ты этого не знаешь, мой дорогой, — нежным голосом сказала я, — то и никто не знает. Но похоже, что я нашла для нас лодку. А чем ты занимался все это утро?

Однако Джейми, усердный и старательный, как всегда, раздобыл потенциального покупателя на один из наших драгоценных камней. И не только покупателя, но еще и приглашение на обед к губернатору.

— Губернатор Трайон собственной персоной сейчас как раз в городе, — пояснил Джейми. — Он остановился в доме мистера Лиллингтона. Я сегодня утром поговорил тут с одним купцом, его зовут Макэчерн, и он меня познакомил с неким Маклеодом, а тот…

— А тот, конечно же, сразу представил тебя Макнейлу, который взял тебя с собой на выпивку с Макгрегором, который рассказал тебе во всех подробностях о своем племяннике Бетуне, троюродный брат которого состоит в дальнем родстве с тем самым парнем, который чистит ботинки губернатора, — предположила я, будучи к этому времени уже неплохо знакома с теми весьма извилистыми, почти византийскими по духу путями, какими делаются дела между шотландцами.

Оставьте двоих шотландцев из Горной страны наедине — и уже через десять минут они расскажут друг другу, до последней подробности, всю историю своих кланов — ну, лет за двести, как минимум, — и выяснят, что у них имеется бесчисленное множество общих знакомых и дальних родственников.

Джейми усмехнулся.

— Нет, это секретарь жены губернатора, — поправил меня он. — И его зовут Мюррей. Это старший сын Мэгги, двоюродной сестры твоего отца, они из Лох-Линна, — последнее добавление он сделал, повернувшись к Яну. — Его отец эмигрировал сразу после восстания. — Ян кивнул, и можно было не сомневаться, что он уложил эту полезную информацию в кладовые собственных сведений по истории рода, чтобы сохранить до того дня, когда она может пригодиться.

Эдвин Мюррей, секретарь супруги губернатора, рад был приветствовать Джейми как представителя своего клана — пусть даже всего лишь по браку, — и мгновенно достал для нас с Джейми приглашение отобедать в доме Лиллингтона сегодня вечером, якобы для того, чтобы Джейми мог рассказать губернатору о торговых делах в Индии.

На самом деле мы намеревались познакомиться там с бароном Пензлером — хорошо известным немецким вельможей, который также должен был присутствовать на обеде. Барон был человеком не только богатым, но еще и обладающим хорошим вкусом, и слыл заядлым собирателем самых разных диковинок, если те были красивы.

— Ну что ж, — задумчиво сказала я, — как идея звучит неплохо. Но мне кажется, тебе лучше пойти туда одному. Я не могу отправиться на обед у губернатора в таком виде.

— Но ты выглядишь пре… — он запнулся, когда вдруг увидел меня трезвым взглядом. Его глаза медленно обежали мое платье, — грязное донельзя, обтрепанное и рваное, — свалявшиеся волосы и обвисший чепчик.

Оценив увиденное, Джейми нахмурился.

— Нет, Сасснек, я хочу, чтобы ты пошла со мной. Мне может понадобиться провести отвлекающий маневр.

— Кстати об отвлекающих маневрах… сколько пинт пива тебе пришлось выставить за это приглашение? — спросила я, подумав о наших убывающих финансах. Джейми и глазом не моргнул; он просто взял меня за руку и развернул лицом к ряду магазинов.

— Шесть, но за половину он заплатил сам. Идем, Сасснек; обед в семь, и мы должны найти для тебя нечто такое, что было бы достойно тебя.

— Но мы не можем себе позволить…

— Это капиталовложение, — твердо заявил он. — И кроме того, кузен Эдвин ссудил мне кое-что, я верну деньги, когда продам какой-нибудь камень.

Фасон платья оказался двухлетней давности по международным стандартам Ямайки, но оно было по крайней мере чистым, а для меня это, пожалуй, было в данный момент едва ли не самым главным.

— Вы вся насквозь влажная, мадам…

Голос портнихи звучал холодно. Эта маленькая худощавая женщина средних лет своим искусством превосходила всех прочих производительниц дамского платья в Веллингтоне, и, как я без труда догадалась, привыкла, что ее мнение насчет моды обсуждению не подлежит и все обязаны повиноваться ей беспрекословно. То, что я отказалась от чепчика с оборками в пользу свежевымытых волос, было принято с явным неудовольствием и сопровождались высказыванием, что так недолго и воспаление легких схватить, и булавки, которые она держала во рту, ощетинились, как иглы на спине дикобраза, — в особенности когда я заявила, что хочу заменить традиционный тяжелый корсет на легкий костяной, вырезанный в верхней части, — чтобы он поддерживал грудь, а не стискивал ее.

— О, извините, — я поспешила подобрать влажные локоны и засунуть их в льняное полотенце, намотанное на моей голове.

Парадная гостиная огромного дома мистера Лиллингтона была битком набита гостями, явившимися на прием с губернатором. Меня препроводили в крошечную мансарду, где обитал кузен Эдвин, — собственно, это был чердак над конюшнями, — и окончательная подгонка моего туалета проходила под аккомпанемент приглушенного топота копыт и хруста сена, доносившихся снизу; время от времени их дополняли монотонные звуки свиста конюхов, выгребавших навоз из-под лошадей.

Но я вовсе не была склонна жаловаться на что-то; конюшни мистера Лиллингтона оказались намного чище, чем та гостиница, в которой мы с Джейми оставили наших спутников, а миссис Лиллингтон была настолько любезна, что обеспечила меня большой лоханью горячей воды и куском мыла, пахнувшего лавандой, — что было для меня куда важнее, чем даже новый туалет. Я от души надеялась, что больше никогда в жизни не увижу персиковых деревьев.

Я слегка приподнялась на цыпочках, надеясь выглянуть в окно мансарды, поскольку Джейми должен был вот-вот прийти за мной, — но вызвала этим энергичное протестующее ворчание портнихи, которая как раз старалась выровнять подол моей юбки.

Вообще-то платье само по себе было совсем неплохим: строгий лиф из нежного кремового шелка, с укороченным рукавом, и пышный кринолин в полоску винного цвета; шелковые рюши оттенка старого кларета сбегали двумя волнами от груди к талии. Когда к краям рукавов были подшиты купленные мною брюссельские кружева, я решила, что платье вполне прилично выглядит, хотя, может быть, это и не высший класс.

Сначала меня удивила цена, показавшаяся мне уж очень низкой, но теперь я заметила, что ткань, из которой оно было сшито, явно низкосортная, грубоватая, — при ярком свете на ней можно было заметить утолщения нити и узелки. Удивленная, я присмотрелась к одному из таких дефектов и даже потерла его пальцем.

Я не так уж хорошо разбиралась в шелке, просто один знакомый китаец как-то раз во время плавания не пожалел для меня половины дня, рассказывая о разных профессиональных секретах шелководства и шелкоткачества, и о тонких различиях в результатах этого производства.

— Откуда привезли этот шелк? — спросила я. — Он не китайский. Это из Франции?

Портниха посмотрела на меня снизу вверх, на мгновение забыв даже о своем раздражении, — настолько удивил ее мой вопрос.

— Нет, конечно! Это сделано в Южной Каролине, вот где. Там живет некая леди, ее зовут миссис Пинкни, она засадила половину своей земли тутовником… ну, шелковичными деревьями, и стала разводить на них шелковичных гусениц. Может, эта ткань и не так хороша, как китайская, — неохотно признала портниха, — но зато она в два раза дешевле. — Она, глядя все так же снизу, прищурилась и неторопливо кивнула. — Уже почти готово, вот тут только немножко осталось… а вам идет, у вас даже цвет лица стал лучше. Но, мадам, уж вы меня извините, но вам необходимо что-то добавить вокруг шеи, а то вы кажетесь уж очень голой. И если вы не желаете надевать чепец или парик, то как насчет ленты? У вас найдется?

— Ох, лента! — вспомнила я. — Да, это отличная мысль. Загляните-ка вот в ту мою корзину, там найдется ленточка как раз в цвет.

Мы вдвоем сумели-таки справиться с моими волосами, подняв их повыше и старательно перевязав у корней длинной темно-розовой лентой, — и влажноватые еще локоны упали вниз, на уши и шею, а короткие завитки, с которыми просто невозможно было совладать, прикрыли лоб и виски.

— Я не слишком похожа на молодящуюся развалину, а? — спросила я, внезапно встревожившись. Я провела ладонью по лифу, но вроде бы все сидело как надо, аккуратно, плотно прилегая к талии.

— О, нет, мадам! — горячо заверила меня портниха — Весьма неплохо, уж в этом можете на меня положиться. — Она нахмурилась, оценивающе рассматривая меня. — Вот только над грудью выглядит немножко голо. У вас что, нет совсем никаких драгоценностей?

— Только вот это, — внезапно раздался голос от двери.

Мы обе нервно обернулись и увидели Джейми, просунувшего голову в приоткрытую дверь; ни я, ни портниха не слышали, как он пришел.

Он умудрился где-то искупаться и раздобыл свежую рубашку и шейный платок; кроме того, кто-то основательно потрудился над его свалявшимися волосами и превратил их в ровную, аккуратную косичку, перевязанную новой синей шелковой лентой.

Его на славу послужившее пальто было не только вычищено, но и приукрашено рядом серебряных с позолотой пуговиц, в центре каждой из который был тонко выгравирован маленький цветок.

— Очень мило, — сказала я, потрогав одну пуговицу.

— Взял взаймы у золотых дел мастера, — пояснил Джейми. — Но они очень кстати. И вот это тоже, мне кажется, — он достал из кармана жутко грязный носовой платок, развернул его — и извлек на свет тонкую золотую цепочку.

— У него не было времени на что-нибудь, кроме самой простой оправы, — сообщил Джейми, сосредоточенно нахмурившись и застегивая цепочку на моей шее. — Но мне кажется, это и к лучшему, а?

Прямо над выемкой между моими грудями повис огромный рубин, разбросавший по моей отмытой белой коже бледно-розовые блики.

— Очень хорошо, что ты выбрал именно этот камень, — сказала я, осторожно прикасаясь к драгоценности. Рубин уже стал теплым, впитав тепло моего тела — К этому платью как раз подходит, чего не скажешь о сапфире или изумруде.

Рот портнихи сам собой заметно приоткрылся. Она перевела взгляд с меня на Джейми и обратно, и по выражению ее лица было совершенно ясно, что наш социальный статус в ее глазах взлетел до небес и выше.

Джейми наконец обратил внимание на мой туалет, дополнявший его подарок. Его глаза медленно прошлись по мне от прически до подола платья, и лицо озарилось улыбкой.

— Ты соорудила отличную шкатулку для драгоценностей, Сасснек, — решил он. — И отлично сможешь провести отвлекающий маневр.

Он выглянул в окно — снаружи нежные пастельные тона заката уже сменялись вечерней мглой, — потом повернулся ко мне, поклонился и шаркнул ногой.

— Могу ли я рассчитывать на вашу благосклонность, мадам, будет ли мне позволено составить вам компанию за обедом?

Глава 7

Великие, но рискованные планы

Хотя мне и была отлично известна склонность восемнадцатого века пытаться съесть все, что вообще только можно (в физическом смысле) вывалить на стол, я все равно не в силах была свыкнуться с особо маниакальной привычкой людей этого времени подавать рыбу в таком виде, как будто на деле она вообще не проходила никаких стадий промежуточной обработки, а просто была выловлена прямо перед обедом и брошена на блюдо такой, какой ее извлекли из воды.

Поэтому я поглядывала на большущего осетра, таращившегося прямо на меня белыми глазами, с полным отсутствием аппетита. Совершенно с виду невредимая трехфутовая рыбина, не только с глазами, но и с чешуей, плавниками и хвостом, величественно вздымалась на волнах заливного из икры и молок, украшенного великим множеством мелких крабов, сдобренных специями; крабы были сварены целиком и разбросаны по блюду в художественном беспорядке.

Я отпила еще немного вина (точнее, сделала довольно большой глоток) и повернулась к своему соседу по столу, изо всех сил пытаясь не смотреть на выпученные осетровые глазища, торчавшие прямо возле моего локтя.

— …весьма дерзкий тип, — говорил в этот момент мистер Стэнхоуп, описывая некоего джентльмена, с которым он столкнулся на почтовой станции по пути в Велмингтон из своего поместья поблизости от Нью-Берна. — Да, представьте, прямо посреди обеда, за столом, он начал рассказывать о своем геморрое, и какие муки тот ему причиняет во время постоянных поездок через континент. А потом этот чертов грубиян не нашел ничего лучшего, как вытащить из кармана шейный платок, весь в пятнах крови, чтобы предъявить честной компании свидетельство своей болезни! Он весьма испортил мне аппетит, мэм, можете поверить! — сообщил он мне, энергично подцепляя на вилку немалый кусок куриного фрикасе. Потом принялся медленно жевать, оглядывая меня бледными выпученными глазами, сильно напомнившими мне глаза дохлого осетра.

Широкий рот сидевшего напротив меня Филиппа Уайли весело скривился.

— Поосторожнее, Стэнхоуп, ваш рассказ может произвести точно такое же впечатление! — сказал он, кивком показав на нетронутую еду на моей тарелке. — Впрочем, подобная грубость и невежливость — одно из зол общественного транспорта, это я признаю.

Стэнхоуп фыркнул, стряхивая крошки с салфетки, заткнутой за его воротник.

— Тут все равно ничего не изменить, Уайли. Не каждый может себе позволить держать собственный экипаж с кучером, особенно со всеми этими новыми налогами. Не успеешь один заплатить, тут тебе уже и новый готов! — Он негодующе взмахнул вилкой. — Налог на табак, на вино, бренди, — ну, это еще куда ни шло, однако налог на газеты! Вы вообще когда-нибудь слыхали о подобном? Вот, старший парень моей сестры год назад получил степень в Йельском университете, — мистер Стэнхоуп бессознательно надулся и заговорил немного громче, — и черт бы меня побрал, если с нее не потребовали пол шиллинга просто за то, чтобы на его дипломе поставили официальную печать!

— Ну, теперь такого уже не будет, — сдержанным тоном произнес кузен Эдвин. — С того момента, как был отменен Акт о печатях…

Стэнхоуп сцапал маленького краба с осетровой тарелки и обвиняюще взмахнул им перед носом Эдвина.

— Стоит избавиться от одного налога, как на его месте тут же появляется другой! Как грибы растут! — Он швырнул краба в рот и что-то невнятно пробормотал насчет того, что если в ближайшее время введут налог на воздух, он ничуть не удивится.

— Мадам Фрезер, вы, насколько я понял, совсем недавно прибыли из Индии? — барон Пензлер, сидевший по другую сторону от меня, воспользовался паузой в разговоре, чтобы обратиться ко мне. — Не думаю, чтобы вам были знакомы наши провинциальные проблемы… или чтобы они показались вам интересными, — добавил он, небрежно, но благодушно кинув в сторону Стэнхоупа.

— О, нет, налоги всех интересуют! — воскликнула я, поворачиваясь к нему чуть боком, чтобы он увидел мою грудь во всей ее красе. — Но может быть, вы не воспринимаете налоги как плату за жизнь в цивилизованном обществе? Впрочем, если учесть то, что рассказал мистер Стэнхоуп, — я вежливо кивнула второму соседу, — то, возможно, он признает, что уровень цивилизованности пока что далеко не равен уровню налогообложения?

— Ха-ха! — Стэнхоуп подавился куском хлеба и закашлялся, разбрасывая крошки. — Ох, хорошо сказано! Далеко не равен… ха-ха, уж конечно, не равен! Еще и как!

Филипп Уайли бросил на меня взгляд несколько язвительный, но все же одобряющий.

— Вам бы следовало постараться не так сильно веселить собеседников, миссис Фрезер, — сказал он. — Бедняга Стэнхоуп вполне может и помереть от этого.

— Ужа… какова текущая ставка налогообложения, как вы думаете? — поспешила спросить я, стремясь отвлечь внимание от фонтана крошек, вылетавшего изо рта Стэнхоупа.

Уайли поджал губы, соображая. Будучи щеголем, он носил парик по последней моде и маленькую мушку в углу рта — мушку в виде звездочки. Впрочем, под слоем пудры я без труда разглядела и симпатичное лицо, и весьма острый ум.

— Ну, учитывая все, вплоть до второстепенных мелочей, я бы сказал — налог может доходить до двух процентов от общей суммы доходов, если включить сюда еще и налоги на рабов. Добавьте налоги на землю и урожай, и процент, возможно, будет даже немного выше.

— Два процента! — задохнулся Стэнхоуп, колотя себя кулаком по груди. — Да это просто чудовищная несправедливость! Просто чудовищная!

Ярко и живо припомнив последнюю налоговую декларацию, которую мне пришлось заполнять, я с сочувствием согласилась, что налог в два процента с общей суммы дохода есть самый натуральный грабеж, — гадая при этом, куда подевался воинственный дух американских налогоплательщиков в мое родное время, через два столетия.

— Но может быть, нам лучше сменить тему? — предложила я, видя, как головы сидящих в противоположном конце стола начинают поворачиваться в нашу сторону. — В конце концов, разговор о налогах в доме губернатора немного сродни разговору о веревке в доме повешенного, вам не кажется?

При этих словах мистер Стэнхоуп проглотил краба целиком и подавился уже всерьез.

Его сосед с дальней от меня стороны принялся услужливо колотить его по спине, а маленький чернокожий мальчишка, чьей обязанностью было стоять у открытого окна и отгонять либо бить насекомых, был поспешно отправлен за водой. Я нашла взглядом вполне подходящий нож — острый и тонкий; он лежал на краю блюда с рыбой, как нарочно приготовленный; впрочем, я от всей души надеялась, что мне не придется прямо здесь демонстрировать свое умение делать трахеотомию; я, конечно, привлекла бы к себе внимание, но немножко не того сорта, на какой я рассчитывала.

К счастью, столь крайние и суровые меры принимать не пришлось; краб извергся наружу после одного особо удачного шлепка, оставив свою жертву побагровевшей и задыхающейся, но в остальном вполне невредимой.

— Кто-то упомянул о газетах, — сказала я, когда мистер Стэнхоуп был окончательно избавлен от напавшего на него вареного краба. — Я так недавно сюда приехала, что пока что и не видела ни одной; я так поняла, в Веллингтоне есть своя периодическая пресса?

У меня были и свои собственные причины задать подобный вопрос, кроме желания помочь мистеру Стэнхоупу прийти в себя.

Среди тех немногих земных сокровищ, которыми владел Джейми, был и печатный станок, в настоящее время хранившийся в Эдинбурге.

Велмингтон, как выяснилось, имел в составе своих жителей двух печатников, но лишь один из этих джентльменов, а именно мистер Джонатан Джилетт, издавал периодическую газету.

— И вполне возможно, что скоро она станет не такой уж и регулярной, — мрачно произнес Стэнхоуп. — Я слышал, что мистер Джилетт получил некое предостережение от Комитета по безопасности, что… ах! — он закончил свою речь коротким восклицанием, и его пухлое лицо искривилось в странном, болезненном удивлении.

— А у вас к этому какой-то особый интерес, миссис Фрезер; — вежливо спросил Уайли, бросая быстрый взгляд исподлобья на своего друга. — Я слышал, что ваш муж имеет какое-то отношение к печатному делу в Эдинбурге.

— В общем, да, — ответила я, весьма удивленная тем, как это он успел так много разузнать о нас. — У Джейми там небольшая типография, хотя он не занимается газетами… так, знаете, книги, брошюры, пьесы и прочее в этом роде.

— То есть никаких политических пристрастий и предпочтений, так? Ваш муж держит нейтралитет? А ведь как часто печатники склоняют свой слух — за хорошую плату — к тем, чьи преступные страсти ищут выхода в печатном слове! Но, конечно, подобные страсти совсем не обязательно разделяются самим печатником.

В моих ушах как будто разом зазвонили десятки тревожных колокольчиков; неужели Уайли действительно что-то знает о политических связях Джейми в Эдинбурге?.. Или это всего лишь обычная застольная болтовня? Судя по замечаниям Стэнхоупа, газеты и политика в умах людей были очевидно и неразрывно связаны… и тут было нечему удивляться, учитывая эпоху.

Джейми, сидевший в противоположном от меня конце стола, услышал свое имя и слегка повернул голову, улыбнувшись мне, но тут же вернулся к разговору с губернатором, возле которого он сидел, — там шло какое-то горячее обсуждение. Я не была уверена в том, кто именно пристроил Джейми на это местечко, — то ли мистер Лиллингтон, сидевший слева от губернатора и следивший за беседой с умным и немного печальным выражением бассет-хаунда, то ли кузен Эдвин, занимавший место напротив меня, между самим Филиппом Уайли и его сестрой, Юдифью.

— О, ремесленник! — изволила заметить эта леди, многозначительно понизив голос. Она улыбнулась мне, стараясь не демонстрировать зубы, и я тут же подумала, что они, должны быть, основательно попорчены. — А вот это все, — она сделала рукой неопределенный жест, как бы сравнивая мою вольную прическу с розовой лентой и свой похожий на башню парик, — это эдинбургская мода, да, миссис Фрезер? Как это… очаровательно!

Ее брат посмотрел на нее, прищурившись.

— Я также уверен, что мне приходилось слышать вот что — мистер Фрезер является племянником миссис Камерон из Речной Излучины, — вежливо произнес он. — Я ничего не перепутал, миссис Фрезер? Мне не солгали?

Кузен Эдвин, бывший, без сомнения, источником информации для мистера Уайли, спокойно намазывал маслом булочку, вроде бы полностью сосредоточившись на этом важном деле.

Кузен Эдвин совершенно не походил на секретаря, будучи высоким и располагающим к себе молодым человеком, обладающим парой чудесных карих глаз… один из коих в данный момент вроде как едва заметно подмигнул мне.

Барон, которому равно надоели как газеты, так и налоги, слегка оживился, услышав имя Камерона.

— Речная Излучина? — переспросил он. — Так вы в родстве с миссис Джокастой Камерон?

— Она тетушка моего мужа, — пояснила я. — А вы с ней знакомы?

— Конечно, разумеется! Очаровательная женщина, в высшей степени очаровательная! — Широкая улыбка расплылась по обвисшим щекам барона. — Я давным-давно уже стал лучшим другом миссис Камерон и ее супруга, к сожалению, ныне покойного.

Когда я повернулась к лакею, чтобы тот добавил лишнюю ложку соуса на мою тарелку, я уловила взгляд Юдифи Уайли, направленный на меня, — взгляд сквозь прищуренные веки, взгляд, выражающий откровенное недовольство, которое леди и не пыталась как-то скрыть. Я самым любезным образом улыбнулась в ответ, выставив напоказ все свои безупречные зубы, и снова обратилась к барону, преисполнившись самоуверенности.

В маленьком жилище Эдвина не было зеркальных стекол, и когда Джейми уверял меня, что я выгляжу отлично, он исходил из собственных стандартов, весьма отличавшихся от требований моды. Я, правда, услышала несколько восторженных комплиментов от сидевших за столом джентльменов, но это могло быть простым проявлением вежливости; бесконечная галантность — явление обычное среди представителей высшего класса.

Но мисс Уайли была на двадцать пять лет моложе меня, одета по последней моде и увешана драгоценностями; и хотя она не была потрясающе красива, уродиной ее тоже никто бы не назвал. И ее зависть сказала мне о моей внешности куда больше, чем могло бы сказать лучшее из зеркал.

— Какой у вас красивый камень, миссис Фрезер… вы позволите мне рассмотреть его немножко ближе? — Барон наклонился ко мне, его короткие толстые пальцы осторожно протянулись к выемке между моими грудями.

— О, разумеется! — с готовностью откликнулась я и, быстро расстегнув цепочку, опустила драгоценный рубин в его широкую потную ладонь. Барон выглядел слегка разочарованным тем, что ему не позволили исследовать камень прямо на месте, но тем не менее поднес ладонь поближе к глазам и принялся рассматривать пылающую капельку с видом истинного знатока — каковым он, без малейшего сомнения, и являлся, потому что уже в следующую секунду он запустил пальцы другой руки в жилетный кармашек, предназначенный для часов, — и извлек оттуда некое маленькое приспособление, оказавшееся комбинацией нескольких сильных линз, среди которых была и особо сильная ювелирная лупа.

Я слишком увлеклась, наблюдая за его действиями, и, утратив бдительность, позволила обходившему стол дворецкому положить на свою тарелку нечто горячее, с сильным пряным ароматом. Ну что заставляет людей подавать к столу горячие блюда, когда температура в столовой поднялась как минимум до девяноста градусов?

— Великолепно, — пробормотал себе под нос барон, нежно перекатывая камень на ладони. — Sehr scb.

Пожалуй, во многом и многом я не стала бы доверять мнению Джейлис Дункан, но уж в том, что касалось драгоценностей, я в ее вкусе и знаниях не сомневалась. А она, помнится, сказала мне, объясняя свою теорию путешествия сквозь время при помощи драгоценных кристаллов: «Это обязательно должны быть камни самого высшего сорта. Большие и абсолютно безупречные».

Этот рубин был безусловно большим; он почти равнялся в размерах с маринованными перепелиными яйцами, окружавшими фазана в полном оперении (и с клювом), возлежавшего пока что на буфете, в сторонке от стола. Да и в его безупречности я была совершенно уверена. Джелли была убеждена, что этот камень может унести ее в будущее; меня бы вполне устроило, если бы он помог нам добраться до Кросскрика. Я наконец решилась попробовать то, что лежало на моей тарелке; похоже, это было нечто вроде рагу, очень нежного и со множеством разнообразных приправ.

— Как вкусно, просто восхитительно, — сказала я, обращаясь к мистеру Стэнхоупу, который как раз отправлял в рот очередную порцию, зацепив вилкой как можно больше. — Что это такое, вы не знаете?

— О, это одно из моих самых любимых блюд, мэм, — ответил он, с блаженным видом нависая над своей тарелкой и вдыхая аромат горячего соуса. — Это тушеные свиные морды. Удивительный деликатес, вы не находите?

Я с силой захлопнула за собой дверь комнаты кузена Эдвина и прислонилась к ней, позволив наконец своему лицу полностью расслабиться и испытывая огромное облегчение от того, что мне больше не нужно любезно улыбаться. Теперь я могла снять к чертям это тесное платье, расшнуровать тугой корсет, сбросить с ног пропотевшие туфли.

Покой, одиночество, обнаженность и тишина. Я и желать не могла ничего такого, что сделало бы мою жизнь в данный момент еще более полной, — кроме, разве что, глотка свежего воздуха. Я сбросила с себя почти все и, оставшись в одной рубашке, подошла к окну и распахнула его.

Воздух снаружи оказался таким плотным, что мне показалось, будто я могу шагнуть через подоконник и поплыть вниз, как маленький камешек, брошенный в кувшин с черной патокой.

И в то же мгновение на свет моей свечи бросились толпы мошек, привлеченные огнем и жаждущие моей крови. Я поспешила задуть свечку и в темноте села на подоконник, позволив теплому, мягкому воздуху омыть меня.

Рубин по-прежнему висел на моей шее, черный, словно капля крови, выступившая на коже. Я прикоснулась к нему, заставив качнуться между моих грудей; камень был таким же горячим, как моя кровь.

Снаружи доносился шум; гости начали разъезжаться. Вереница экипажей, ожидавших своих седоков, медленно ползла по подъездной дороге. До меня доносились отдельные слова прощания, обрывки разговоров и негромкий смех.

— …было довольно умно, мне так показалось, — услышала я протяжный голос Филиппа Уайли.

— О, да, умно, безусловно это было умно, — чуть повышенный тон, которым ответила его сестра, давал понять без малейших сомнений, какого она мнения об уме как качестве светского человека.

— Ну, ум в женщине вполне можно вытерпеть, моя дорогая, — если при этом на данную женщину еще и приятно посмотреть. Но вообще-то говоря, если женщина обладает красотой, то она вполне может обойтись и без ума, в особенности если она способна скрыть его полное отсутствие и умеет держать рот на замке.

Саму мисс Юдифь Уайли вряд ли можно было обвинить в обладании большим умом, но она прекрасно понимала все неприличие этого качества у женщин. И потому совершенно не по-дамски фыркнула.

— Да ей уже тысяча лет от роду, уж это точно, — заметила она. — Приятно посмотреть, как же! Впрочем, должна признать, что побрякушка у нее на шее выглядела совсем неплохо, — неохотно признала сердитая леди.

— О, да! — согласился с ней низкий голос, который я опознала как принадлежащий Ллойду Стэнхоупу. — Хотя, на мой взгляд, оправа производит куда более сильное впечатление, нежели сам камень.

— Оправа? — выпалила мисс Уайли. — Да там вообще никакой оправы нет! Камень просто сам по себе лежал на ее груди!

— В самом деле? — вежливо откликнулся Стэнхоуп. — А я и не заметил. — Уайли разразился смехом, но тут же умолк, поскольку дверь дома распахнулась, выпуская очередного гостя.

— Ну, старина, если ты этого не заметил, так нашлись другие, кто сумел это сделать, — с лукавой интонацией сказал Уайли. — Ага, а вот и экипаж подали.

Я снова прикоснулась к своему рубину, наблюдая за тем как пара отличных мышиных жеребцов, принадлежавших Уайли, увозит его прочь. Да, кое-кто сумел заметить. Я до сих пор ощущала взгляд барона на своей груди, — взгляд оценивающий и горящий алчностью. Я даже подумала тогда, что он разбирается не только в драгоценностях и не только их жаждет.

Камень лег в мою ладонь — теплый, гладкий… мне даже показалось, что он гораздо теплее, чем моя кожа, хотя это, безусловно, была иллюзия. Обычно я не носила никаких украшений, кроме обручального кольца; они меня не слишком интересовали. Пожалуй, было бы немалым облегчением избавиться хотя бы от части наших опасных сокровищ. Я долго сидела на окне, держа камень, уютно устроившийся в моей ладони, пока наконец не додумалась до вовсе странной идеи: мне почти уже начало казаться, что рубин бьется в моей руке, словно маленькое сердце, бьется в такт с биением моего собственного.

Внизу остался уже только один экипаж, его кучер терпеливо стоял рядом с лошадьми, поглаживая их морды. Минут через двадцать вышел наконец его хозяин, весело бросивший в ответ на слова провожавших его: «Спокойной ночи!». Он спустился с крыльца. Да, это был барон. Он задержался дольше всех, и он уезжал в отличном расположении духа; это показалось мне добрым знаком.

Один из лакеев, одетый в ливрею, потушил факелы, укрепленные у выезда. Я видела бледное пятно его рубашки, когда он возвращался к дому по темной дороге, и внезапный всполох света на террасе, когда открылась дверь, пропустившая его. Но и этот свет погас, и ночная тишина опустилась на поместье.

Я ожидала, что Джейми придет с минуты на минуту, однако время шло, а я все не слышала звука его шагов. Я посмотрела на кровать, но мне пока что не хотелось ложиться.

Наконец я слезла с подоконника и снова набросила на себя платье, не потрудившись, правда, добавить к нему чулки или туфли. Я вышла из комнаты и, бесшумно ступая босыми ногами, спустилась вниз, потом пошла по длинному крытому переходу между зданиями — к большому дому; этот переход выводил к боковой двери, со стороны сада. Вокруг было совершенно темно, лишь лунный свет слабо сочился сквозь оконные переплеты.

Должно быть, большая часть слуг уже отправилась спать, заодно с хозяевами дома и гостями, оставшимися здесь до утра. Но сквозь балясины перил лестницы, ведущей на верхний этаж, виднелись огоньки. Похоже, канделябры в столовой наверху еще не были погашены.

Когда я на цыпочках поднималась по отлично отполированным деревянным ступеням, до меня донеслось неразборчивое бормотание мужских голосов; мягкий и глубокий голос Джейми, с шотландским выговором, и чисто английские интонации губернатора, — это был разговор наедине, в нем звучали некие особые тона доверия и внимания друг к другу.

Свечи в роскошных канделябрах уже догорали. Воздух наполнял сладкий запах пчелиного воска, смешивавшийся с низко повисшими облаками дыма душистых сигар, неторопливо выплывавших из открытой двери столовой.

Двигаясь как можно тише, я подошла к самой двери и остановилась в тени. Со своего наблюдательного пункта я отлично видела губернатора, сидевшего ко мне спиной; он как раз наклонился вперед, прикуривая очередную сигару от свечи в стоявшем на столе подсвечнике.

Если Джейми и заметил меня, он ничем не дал этого понять.

Его лицо хранило обычное выражение спокойствия и благодушия, но, поскольку недавно появившиеся тонкие морщинки вокруг его глаз и у рта слегка разгладились, а плечи не образовывали жесткие линии, я пришла к выводу, что он действительно расслаблен и пребывает в хорошем настроении. У меня сразу стало легче на душе; это значило, что он преуспел в своих замыслах.

— Это место называется Речная Излучина, — говорил он в этот момент губернатору. — Довольно высоко в горах за Кросскриком.

— Я знаю эту плантацию, — откликнулся губернатор Трайон слегка удивленным тоном. — Мы с женой в прошлом году провели несколько дней в Кросскрике; мы тогда объезжали колонию, по случаю моего вступления в должность. Речная Излучина расположена вообще-то скорее у подножия гор, хотя и не в городе… ну, пожалуй, это даже на полпути к собственно горному хребту.

Джейми улыбнулся и сделал глоток бренди.

— А, неважно, — сказал он. — Моя семья родом из Горной Шотландии, так что любые горы для нас — дом родной.

— Да, в самом деле. — Маленький клуб дыма поднялся над головой губернатора. Потом он вынул сигару изо рта и доверительно взмахнул ею в сторону Джейми. — Поскольку мы сейчас одни, мистер Фрезер, мне бы хотелось обсудить с вами еще одно дело. Еще по глоточку, сэр? — он поднял графин и, не дожидаясь ответа, и налил еще бренди в оба стакана.

— Благодарю вас, сэр.

Губернатор несколько секунд энергично сосал сигару, выпуская голубые облака дыма и заставляя огненную точку на ее конце разгораться все ярче, потом наконец оставил скрученные табачные листья в покое и откинулся на спинку стула, небрежно держа сигару двумя пальцами.

— Вы совсем недавно прибыли в колонии, так мне сказал наш юный Эдвин. Вы вообще хорошо знакомы со здешними условиями?

Джейми слегка пожал плечами.

— Я старался разобраться во всем как можно лучше, сэр, — ответил он. — Но какие именно условия вы имеете в виду?

— Северная Каролина — очень богатая земля, — сказал губернатор. — Но здесь еще далеко не достигнут такой же уровень благополучия, как у соседей… в основном это связано с тем, что живущие здесь люди не могут полностью использовать все свои возможности. У нас, видите ли, нет достаточно большого залива, чтобы построить солидный морской порт; поэтому рабов приходится доставлять по суше из Южной Каролины или Виргинии, а это обходится очень дорого… и по той же самой причине мы и надеяться не можем соревноваться с Бостоном и Филадельфией в количестве рабочих по контракту. Довольно долго политикой колонии и моей собственной, мистер Фрезер, было вот что. Власти всячески поощряли селиться на землях колонии Северная Каролина людей умных, умелых, знающих и из хороших семей, ради будущего процветания и безопасности. — Он поднес сигару к губам, глубоко затянулся дымом и медленно выдохнул его. Потом слегка откашлялся. — К настоящему моменту, сэр, установилась некая система предоставления земли, посредством чего многие и многие акры могут быть переданы во владение людям со средствами, которые готовы взять на себя обязательство убедить некое количество эмигрантов приехать сюда и устроиться в наших краях под его покровительством. Эта политика прекрасно действовала и оправдывала себя в течение последних тридцати лет; и очень много жителей Горной страны и семей из Ирландии и равнинной Шотландии вняли призыву приехать и поселиться в наших краях. Ну, и когда я прибыл сюда, я был просто изумлен, обнаружив, что берега реки Кейпфир просто сплошь заселены Макнейлами, Буханэнами, Грэхемами и Кэмпбеллами!

Губернатор снова обратил внимание к своей сигаре и поднес ее к губам, но на этот раз лишь на мгновение; ему хотелось закончить изложение своей мысли.

— Но в этих местах остается еще огромное множество земель, пригодных для заселения, вглубь от побережья, ближе к горам. Конечно, эти территории довольно далеко, и к тому же, как вы и сказали, скорее подходят людям, привыкшим к уединению Горной Шотландии…

— Мне уже приходилось слышать о таких грантах, сэр, — перебил губернатора Джейми. — Но разве в текстах соответствующих документов не упомянуто также, что те, кто претендует на дарственные земли, должны быть не просто белыми, но еще и протестантами и возрасте не более тридцати лет?

— Да, в официальном тексте Акта о грантах сказано именно так, — мистер Трайон повернулся, и теперь я видела его в профиль; он постучал сигарой по краю фарфоровой пепельницы, стряхивая хлопья пепла. Уголок его губ изогнулся, как бы в предвкушении чего-то; его лицо теперь напоминало своим выражением лицо рыбака, почувствовавшего первую поклев-

— Подобное предложение, безусловно, могло бы звучать весьма интересно, — немного официальным тоном произнес Джейми. — Но я, тем не менее, должен подчеркнуть тот факт, что я не протестант, равно как и большая часть членов моего клана.

Губернатор протестующе скривил губы и вздернул одну бровь.

— Но вы в то же время и не иудей, и не негр! Я могу с вами говорить, как джентльмен с джентльменом, разве не так? Буду до конца откровенен, мистер Фрезер, одно дело закон, а другое дело — как он исполняется. — Он с легкой улыбкой взял стакан с бренди и забросил наживку: — И я убежден, что вы понимаете это так же хорошо, как и я.

— А может, и лучше, — пробормотал Джейми с вежливо улыбкой.

Губернатор бросил на него внимательный взгляд, но тут же разразился громким смехом. И с видом одобрения поднял свой стакан и отпил глоток.

— В общем, мы друг друга поняли, мистер Фрезер, — заявил он, удовлетворенно кивая. Джейми наклонил голову — на долю дюйма, не больше.

— Так значит, не возникнет никаких трудностей, — я имею в виду, никто из тех, кого следует убедить в правильности вашего предложения, не столкнется с осложнениями?

— Ни в малейшей степени! — заверил его губернатор, с легким стуком возвращая стакан на стол. — Им следует заявить только, что они крепкие люди, умеющие работать на земле; и больше я их ни о чем не спрошу. А если не было вопроса — то нет надобности и в ответе, разве не так? — И тонкая бровь губернатора вопросительно и в то же время весело изогнулась.

Джейми повертел в руках свой стакан с бренди, словно восхищаясь глубоким, насыщенным цветом жидкости.

— Видите ли, ваше превосходительство, — сказал он наконец, — далеко не всем, кто принимал участие в восстании Стюартов, повезло так, как мне. Мой приемный сын, например, потерял кисть руки; еще один мой близкий друг потерял всю руку. Но они тем не менее остаются людьми добрыми, надежными и трудолюбивыми. И у меня даже в мыслях нет принять какое бы то ни было предложение, если оно не будет касаться и всех моих спутников.

Губернатор широким взмахом руки отмел все сомнения Джейми.

— Если они способны заработать себе на хлеб и не станут обузой для всего здешнего общества, добро пожаловать, — воскликнул он. Потом, как если бы он сам испугался своей опрометчивой щедрости, губернатор выпрямился на стуле, бросив сигару догорать на краю дорогой пепельницы. — Раз уж вы упомянули якобитов… пожалуй, от этих людей потребуется клятва верности Короне, если они еще не приносили ее. Осмелюсь ли я задать вопрос, сэр… вы, вы сами, часом не папист?

Конечно, Джейми мог прищуриться из-за того, что ему в глаза попал дым, но я лично сильно в этом усомнилась. Да и губернатор, пожалуй, тоже, потому что, хотя ему и было лишь слегка за тридцать, он явно неплохо разбирался в людях. Он снова повернулся на стуле, так что теперь я опять видела только его спину, но я могла поспорить, что он весьма пристально смотрит на Джейми, ловя малейшие изменения в выражении его лица.

— Я далек от того, чтобы ставить вам в вину ошибки прошлого, — сказал он. — И не намерен отрицать ваши теперешние заслуги. Это всего лишь моя обязанность в силу занимаемой должности, надеюсь, вы понимаете.

Джейми улыбнулся, хотя и не слишком весело.

— А моя обязанность — ответить со всей откровенностью, — кивнул он. — Да, я прощенный якобит. И я принес клятву верности Короне — как и все те, кто этой ценой купил себе жизнь.

Он вдруг резко опустил на стол свой почти полный стакан и отодвинул тяжелый стул. Потом встал и поклонился губернатору.

— Уже довольно поздно, ваше превосходительство. Прошу позволить мне удалиться.

Губернатор откинулся на спинку стула и медленно поднес к губам сигару. Он глубоко затянулся, заставив кончик сигары вспыхнуть темным огнем, и при этом не сводил глаз с Джейми. Потом кивнул, одновременно выпустив струйку дыма сквозь поджатые губы.

— Конечно, спокойной ночи, мистер Фрезер. Но вы обдумаете мое предложение, не так ли?

Я не стала дожидаться ответа Джейми — в том для меня не было необходимости. Я, подобрав юбки, метнулась через холл к лестнице, перепугав до полусмерти лакея, задремавшего в темном углу.

Я ворвалась в предоставленное нам помещение над конюшнями, никого больше не встретив по пути, и без сил свалилась на стул. Мое сердце колотилось, как сумасшедшее; и не только от того, что я промчалась вниз и вверх по ступеням, но и от того, что я услыхала.

Да уж, Джейми наверняка обдумает предложение губернатора, еще и как обдумает. И какое предложение! Одним махом вернуть все то, что он потерял в Шотландии… и даже больше.

Джейми не был рожден лэрдом, но смерть старшего брата сделала его наследником Лаллиброха, и с начиная с восьмилетнего возраста в нем воспитывали чувство ответственности за его владения, за благополучие земель и арендаторов, учили ставить дела земли превыше своих собственных. А потом явился Карл Стюарт, и начал свое безумное шествие к славе; он был словно некий огненный крест, увлекший своих последователей к разгрому и смерти.

Джейми никогда ни в чем не упрекал Стюарта; он вообще никогда не говорил о Карле Стюарте. Точно так же он никогда не упоминал и о том, во что лично ему обошлась вся эта авантюра.

Но теперь… все могло вернуться. Новые земли, пригодные для обработки и фантастически плодородные, и возможность устроить весь свой клан, всю свою родню под своим теплым крылышком. Это просто похоже на Книгу Иова, подумала я, — все эти сыновья и дочери, и верблюды и лошади, уничтоженные так небрежно — и вновь возрожденные в жесте сумасбродной и расточительной щедрости.

Я лично всегда относилась к этой части Библии с некоторым сомнением.

Конечно, один верблюд мало чем отличается от другого, но вот о детях этого уж никак не скажешь. И хотя Иов вроде бы воспринял замену своих детей как простую справедливость, я никогда не могла удержаться от мысли, что умершая мать всех тех детей вполне могла иметь на этот счет совершенно другое мнение.

Не в силах усидеть на месте, я снова подошла к окну и уставилась в темноту, ничегошеньки в ней не различая.

Но мое сердце билось так сильно не просто от волнения, и не оно заставило мои руки повлажнеть; тут был еще и страх.

При том, как обстояли дела в Шотландии — а они обстояли так после восстания Стюарта, — конечно же, не составило бы труда найти желающих эмигрировать.

Я уже видела корабли, входившие в порты Индии, видела их и в Джорджии, — трюмы этих судов были битком набиты беглецами, настолько истощенными и оборванными, что они казались мне уж слишком похожими на узников концентрационных лагерей, — просто живые скелеты, едва шевелящие конечностями, бледные, как мясные черви, после двух месяцев, проведенных в темноте под палубой.