Пролог

Это непременно должно было случиться и я удивился, что случилось это только по прошествии шести недель моего пребывания в роли сторожа загородного коттеджа одной состоятельной дамы. Я сидел на балконе и смотрел в темноту. А темнота смотрела на меня. Мы с ней пытались загипнотизировать друг друга.

Это длилось уже слишком долго, и я был рад отвлечься на незваных гостей. Свет в коттедже не горел, и эти двое придурков решили, что дом пуст и представляет из себя легкую добычу. Они перебрались через забор, отряхнулись и, настороженно оглядываясь по сторонам, пошли к двери. При свете луны они были видны мне, как видны из главной ложи актеры. Правда одет я был не в костюм, а в джинсы и свитер. И театрального бинокля у меня не было. Зато был дробовик. Я ласково погладил его приклад, осторожно вытащил свое тело из кресла и ступая на носки поспешил с балкона в комнату, а потом по лестнице — вниз, на первый этаж. Конечно дробовик я прихватил с собой.

Без этой штуки я к гостям обычно не выхожу. Как действительно гостеприимный хозяин, я оставил дверь незапертой. Еще не хватало, чтобы какой-нибудь придурок сломал замок или высадил дверь. Нет я заботился о сохранности доверенного мне имущества. И совершенно не заботился о сохранности здоровья тех двоих, что поздним вечером наведались сюда, лелея явные преступные намерения.

Когда первый из них потянул дверь на себя и я узрел очертания человека на крыльце, я сказал:

— Привет! Мне не ответили. Вежливость встречается все реже и реже, особенно среди молодых людей. Печально, но факт. Эти двое также не были образцом хороших манер, они не произнесли ответного приветствия.

Может первому помешало то обстоятельство, что, сказав «Привет!», я тут же ударил непрошеного гостя прикладом дробовика в лицо? Возможно. А второй не ответил потому, что испуганно отпрыгнул назад, оступился и полетел с крыльца наземь? Может, и так. Всегда можно сочинить какое-нибудь оправдание.

Первый все стоял, зажав ладонями лицо и что-то лопоча себе под нос. Он был так увлечен своими переживаниями, так смаковал только что полученные новые волнительные ощущения, что совсем не обращал на меня внимания. Он мешал мне пройти. Тем самым он вынудил меня пустить в ход приклад вторично — теперь уже не в лицо, а совсем наоборот. Грабитель взвизгнул, схватился за промежность и упал на колени. Я прошел мимо, попутно не преминув пнуть несчастного ногой, чтобы окончательно очистить путь. Жалобные причитания были мне ответом.

Я спустился по ступеням. Второй уже оправился от испуга и падения. На подгибающихся ногах он бежал обратно к забору. Точнее, пытался бежать.

— А если побыстрее? — спросил я и приложил приклад дробовика к плечу.

Указательный палец лег на спуск. Второй обернулся, увидел вскинутый дробовик, и ноги у него подкосились окончательно. Он рухнул в траву, панически поднял руки. И завопил. Текст был обычный — что-то типа «Не стреляйте! Я больше не буду!» Более точно сказать не могу, поскольку звук выстрела заглушил истошные выкрики.

Первый выстрел предупредительный, — пояснил я. Не думай, что я промахнулся. Даже не надейся.

Не стреляйте! Нет!!! — надрывался он. Этот тип уже не поднимал руки к небу, он старался вжаться в землю, но выпяченные ягодицы в сумраке казались небольшим холмиком, и это было моим ориентиром для второго выстрела.

Забор ждет тебя, — напомнил я. Уткнуться носом в землю и вопить, как баба — это не выход. Считаю до пяти. Успеешь добраться до забора и перелезть — твое счастье. Не успеешь — мое.

Но как вы?.. Как вы можете? Так?! — Он все еще всхлипывал, но уже отползал назад. — По живым людям!

Стреляют всегда по живым людям, — возразил я. Это уже потом они становятся мертвыми. Ничего необычного в этом нет. Почему бы мне не пострелять по людям, которые считают, что могут таскать чужое имущество?

Я уже ухожу! Я не буду больше… — Судя по тембру голоса, ему было не больше двадцати. Он говорил «я ухожу», забыв про своего приятеля, который тихо мычал от боли где-то неподалеку от крыльца. Молодежь, молодежь…

— Раз, — сказал я. И посмотрел на первого, который так самозабвенно корчился, что даже не понимал, что происходит вокруг. — А тебе что, особое предложение надо?

— А? — прохрипел он.

— Два, — сказал я и качнул стволом дробовика в сторону забора. Это подействовало. Все еще придерживая ладонями ушибленные гениталии, первый неловко поспешил к забору, где его напарник уже совершал дикие прыжки, в надежде перебраться на другую сторону. — Три, — сказал я, когда первый доковылял до забора.

Потом было «четыре», потом было «пять». Они все еще нервно прыгали, материли друг друга за бестолковость…

— Все, — сказал я, и они вмиг замерли. Потом я нажал на курок, целясь в забор, чуть левей, примерно в метре от этих двух неудачников. Выстрел подействовал как лошадиная доза допинга — они каким-то чудом перелезли через забор.

Некоторое время были слышны их торопливые шаги. Потом все стихло.

Я повернулся и медленно зашагал к коттеджу. Я испытывал неожиданный прилив сил, словно мою старую, усталую, больную кровь в долю секунды выкачали из меня и в ту же долю секунды заполнили мои артерии пятью литрами молодой — яростной плазмы, которая теперь и циркулировала внутри меня с бешеной скоростью. Чужая боль — наркотик почище героина. Я знаю, меня научили. Чужая боль заглушает боль собственную. Но это продолжается недолго.

Мое сердцебиение замедляется, когда я закрываю за собой дверь коттеджа. А когда я поднимаюсь по лестнице на второй этаж, на место своих ночных бдений, мои шаги становятся тяжкими, словно я поднимаюсь на эшафот. А причина?

Причина все та же. После того как двое сопляков перепуганы насмерть и вышвырнуты прочь, — единственным, с кем мне остается общаться здесь, вновь становится она — кромешная тьма осенней ночи. Она пугает меня. Я закрываю глаза, стараясь убежать, но темнота настигает меня и здесь. Я не хочу видеть то, что выплывает из тьмы — образы, лица, голоса…

Это могло произойти и по-другому. Черт побери, это наверняка произошло совсем иначе. Но только темнота или же вступившее в сговор с ней мое больное воображение раз за разом рисует одну и ту же картину…

Открываю ли я глаза или закрываю — передо мной все та же тьма, убежать от нее невозможно, и приходится смотреть, смотреть на то, что видеть у меня нет никакого желания.

И я вижу: трое мужчин сидят за столом. Они играют в карты. Вероятно, в «дурака». Вероятно, они старались выбрать игру попроще. Они уже не, хотят играть в преферанс, потому что слишком долго сидят за этим столом, потому что уже слишком много времени убито карточной игрой. И еще неизвестно, сколько времени предстоит убить.

Они устали ждать. Они сидят с одинаково равнодушными лицами и поочередно швыряют карты на стол. В их глазах нет азарта и нет радости, которую вроде бы должна приносить игра.

Четвертый мужчина просто спит. Он лежит на широкой деревянной скамье, что поставлена вдоль стены, и спит, тихо посапывая. Наверное, трое игроков завидуют ему — тому, кому не нужно притворяться. Он просто спит — вот и все.

Беда в том, что трое остальных не могут последовать его примеру: спать может только один. Это закон. И трое продолжают безрадостную игру.

Проходит какое-то количество секунд и минут. Возможно — часов. Внезапно один из играющих кладет свои карты на стол рубашками вверх. А потом быстро выскальзывает из-за стола. Именно выскальзывает — бесшумно, стремительно, легко. Будто его всю жизнь только и учили, как выскальзывать из-за стола.

Затем следует столь же быстрое и не менее плавное движение — и в руке мужчины возникает пистолет. Он выглядит не особенно угрожающим, будучи зажат в большом кулаке, но это скорее говорит о потенциальной мощи кулака.

Пистолет настоящий, и размеры тут ни при чем.

Двое других мужчин также бросают карты. Один подскакивает к окну и осторожно разглядывает в щель между занавесками внешний мир. Насколько можно разглядеть мир в пятнадцатисантиметровую щель.

А еще один поспешно исчезает в соседней комнате, которая отделена пологом из темной плотной ткани. Полог свисает до самого пола, и кажется, что между комнатами — черная дыра прямоугольной формы. После того как мужчина скрывается за пологом, тот почти не колышется, и это лишь усиливает тревожное впечатление.

Прежде чем уйти в соседнюю комнату, мужчина успевает тронуть за плечо спящего, и тот немедленно открывает глаза, словно бы и не спал все это время, а притворялся.

Он вскакивает с лавки, хватается за полу висящей на гвозде синей джинсовой куртки с меховой подкладкой и вытаскивает из кармана куртки пистолет. Теперь и он готов.

Несколько секунд тишины. Затем становятся слышны шаги человека. Кто-то поднимается по ступеням крыльца. Кто-то останавливается у двери дачного домика и стучит костяшками пальцев по дереву. Раз. Потом еще два. Потом пауза. И еще два раза. Видимо, стоящий за дверью человек все сделал правильно. Его стук признан за пропуск. Все в комнате опять приходят в движение. Никто больше не задерживает дыхание и не прикидывается предметом интерьера.

Первый мужчина, убрав пистолет за брючный ремень, идет открывать дверь.

Второй сгребает со стола карты, и это напоминает легкую суету в офицерском общежитии, когда становится известно о возможном приходе командира части.

Третий, тот, что недавно проснулся, крутит головой, разминая позвонки.

Но пистолета из рук не выпускает. На всякий случай.

Дверь открыта, и в комнату входит еще один мужчина, ничем особым не отличающийся от тех, кто его встретил. Средний рост, средний возраст. Он не выделяется в толпе, он всегда совпадает с окружающей средой. А что касается его души… Ну да речь не об этом.

Вошедший в комнату хмуро кивает остальным и садится за стол. Его ладони поглаживают поверхность стола. Он не торопится начинать разговор, но три пары глаз пристально смотрят на него. А возможно, и четвертая пара также устремлена на него сквозь крохотную щель между пологом и дверным косяком.

— Ну как тут у вас? — произносит наконец гость.

— У нас все нормально, — говорит один из мужчин, тот, что открыл гостю дверь. Фраза звучит незавершенно. Будто бы мужчина хотел что-то спросить, но не решился…

За него это сделал другой.

— Какие новости? — нетерпеливо произносит он. — Что там?

Гость мрачно глядит в стол и говорит жестокое слово:

— Бесполезно.

Его слушатели одновременно и неосознанно двигаются по направлению к гостю, высказывая свое напряжение и свой интерес, разъедающий их изнутри словно кислота.

— Бесполезно? — удивленно переспрашивает тот, кто задал вопрос. Он не верит. Он не может поверить. Ведь если все бесполезно, тогда…

Остальные молчат. Они ждут дальнейших слов гостя. Понимая, что после такого начала продолжение не может сулить ничего хорошего.

И гость оправдывает их ожидания. В полной мере, — Короче говоря, — бесстрастно говорит он, — приходится идти до конца. Раз это не подействовало, тогда перейдем к следующей стадии. Ничего другого не остается.

В этот момент он поднимает глаза и пытливо вглядывается в лица троих стоящих перед ним мужчин. Он отслеживает реакцию на сказанное. Реакция…

Что ж, реакция удовлетворительная. Выражения восторга на их лицах гость не ожидал, достаточно обычного согласия и понимания.

Но все-таки в этих лицах что-то изменилось. Трое привыкли скрывать свои истинные переживания, поэтому сложно понять, что именно охватило их в эти секунды: испуг? облегчение? брезгливость? Во всяком случае, мгновение спустя все эмоции подавлены.

— Вот так, — говорит гость. Его ладони отрываются от стола — в твердой опоре уже нет необходимости, его люди восприняли известие так, как нужно.

Можно и перестать хмуриться. — Вот так, — еще более решительно повторяет он, и ни у кого из присутствующих не остается сомнений: все будет именно так, как сказано.

Один из мужчин вновь не сдерживает любопытства:

— Когда?

— Сейчас, — быстро отвечает гость. — Немедленно. Тянуть нельзя.

И тут из-за полога появляется четвертый мужчина. Гость бросает на него мимолетный взгляд и убеждается, что данный тип слишком возбужден. Но и это не проблема.

— Сейчас? — переспрашивает вышедший из-за полога.

Гость утвердительно кивает.

— И кто это будет делать? — следует вопрос.

— Все, — коротко отвечает гость.

Мужчина медленно отходит от полога, приближаясь к столу. Может показаться, что он растерян, что его шаги неуверенны… Но это ложное впечатление. Под неотрывным взглядом сидящего за Столом гостя он быстро приходит в себя. Он прислоняется к стене, скрещивает руки и кивает. Кивает с пониманием.

— Не будем тянуть, — говорит гость и обводит остальных взглядом, который должен подтолкнуть их к каким-то действиям.

В этот момент из-за полога слышится шорох. Звук негромок, не громче шелеста ветвей за окном. Но все пятеро немедленно поворачиваются. Они не вздрагивают, нет.

Они вообще не имеют привычки вздрагивать. Они просто обращают внимание на раздавшийся звук.

Гость первым встает из-за стола. Остальные четверо, не глядя друг на друга, следуют за ним в чулан. Они скрываются за темным пологом, который словно театральный занавес, опускающийся в конце спектакля, покрывает тайной все, что происходит за ним.

Можно лишь предположить, что им было тесно в этом чуланчике. Но так было нужно.

В тот миг, когда кажется, что происходящее за пологом надежно скрыто от посторонних глаз, ткань стремительно отлетает в сторону, один из мужчин пулей вылетает из чулана, не задерживается в комнате, выскакивает на крыльцо… Раздаются звуки, обычные в ситуации, когда взрослого и крепкого мужчину тошнит.

Это маленькое происшествие комментирует досадливый возглас из-за полога, вырвавшийся у гостя. Но случившееся с одним из пятерых — не проблема — Все идет как нужно, и лишь тот, у кого оказался слишком слабый желудок, стоит на коленях у крыльца, тупо смотрит в землю и глотает широко раскрытым ртом холодный мартовский воздух…

Он стыдится своей слабости. Он обязательно попросит у остальных прощения. Когда все кончится…

Кстати, в тех картинах, что рисовало мое проклятое воображение, эти пятеро мужчин почему-то имели одинаково серые и одинаково овальные лица. Они были неотличимы друг от друга.

Хотя на самом деле все пятеро были совершенно разными людьми. И снаружи и, так сказать, изнутри.

Теперь, по прошествии нескольких лет, я могу сформулировать одно бесспорное качество, объединившее пятерых: каждый по-своему, но они обрели покой. В отличие от меня.

Мне, которому охрана загородного коттеджа была прописана как своеобразное лекарство для излечения расшатанной нервной системы, покой и не снился. Мне снилось совсем другое.

Сидя на балконе коттеджа и поглаживая ствол дробовика, я пристально вглядываюсь в темноту, которая с некоторых пор стала моим единственным собеседником.

Часть первая

ШЕСТНАДЦАТЬ ВИЗИТНЫХ КАРТОЧЕК

Поздней осенью того года я вдруг стал обнаруживать себя в довольно странных местах. С трудом поднимая голову и разлепляя веки, я видел в табачном дыму, заполнявшем и без того плохо освещенное помещение, незнакомых мужчин, незнакомых женщин, незнакомую мебель, Я слышал незнакомую музыку, и каждый удар басового барабана отдавался резкой болью в моем черепе. Если бы я мог встать и подойти к зеркалу, то я бы наверняка увидел там незнакомое лицо.

Я вновь закрывал глаза и погружался в безразличное забытье. А по прошествии некоторого времени выныривал на поверхность. Рано или поздно моим погружениям и выныриваниям приходил конец — бар закрывался, меня любезно вытаскивали из-за стола, любезно выводили на улицу, не обращая внимания на то, что при подъеме по лестнице мои ноги колотятся о ступени. Потом столь же любезно подталкивали в спину, придавая моему телу нужное направление.

Иногда, если персонал бара был особенно раздражен, мне перепадало и по шее.

Возможно, это было последним словом в борьбе с алкоголизмом. Бесполезно. На следующий вечер все повторялось сначала — в другом месте, но со столь же чужими людьми.

Просто мне очень было нужно напиться. Никто не мог остановить меня на пути к этой светлой цели. Никто и ничто. Кроме разве что прямого попадания из гранатомета. Но что-то я не видел желающих выстрелить из этой штуковины.

Генрих, мой деловой партнер, наверное, удивлялся моему внезапному исчезновению. Он пытался дозвониться до меня, он оставлял мне записки в почтовом ящике, но мне было плевать.

Тогда Генрих предпринял коварный маневр — он явился ко мне в шесть часов утра. Я был дома и только что расслабился на диване после тяжелой ночи, приготовившись забыться минут на шестьсот; длинная настойчивая трель звонка пронзила меня словно автоматная очередь.

Бессознательно, будто зомби, я дотащился до двери и отпер замок. Если бы там были воры, то они не встретили бы в своей жизни более гостеприимного хозяина. Я бы махнул рукой и позволил им делать все, что угодно, лишь бы мне дали лечь и уснуть. Но это были не воры. Все обстояло значительно хуже. На пороге стоял Генрих.

— Н-да, — сказал он. А я просто покачал головой. От вида его аккуратного серого костюма под столь же аккуратным черным плащом меня едва не стошнило. Особенно отвратительным показался мне в этот момент золоченый зажим на темно-бордовом галстуке Генриха. И вообще весь он был олицетворением упорядоченного, рассудочного и правильного мира.

Я ненавидел этот мир. По крайней мере, в данный момент. Я был не из этого мира. Меня уронили с другой планеты.

Невнятно промычав нечто приветственное, я понял, что силы мои на исходе, изображать и дальше в прихожей радушного хозяина я не могу. Я быстро двинулся в обратный путь, лопатками чувствуя неодобрительный взгляд Генриха.

Но пружины дивана заныли столь же устало, как и мои кости, и я забыл про Генриха. Мне был нужен только диван. Он меня понимал. Мы подходили друг другу. Мы составляли идеальную пару.

— Н-да, — произнес из прихожей Генрих. — Ты сам на себя не похож, Костя…

Я пробурчал что-то вроде «извини».

— Когда я говорю, что ты сам на себя не похож, — продолжил Генрих своим бесстрастным голосом, — я имею в виду не только отсутствие хороших манер. Я также имею в виду твое лицо, Константин. Это была неудачная попытка пластической операции? Или тобой вытирали асфальт?

Генрих и не подозревал, насколько сложный вопрос он сейчас мне задал. В тех странных местах, куда меня заносило в последнее время, могло случиться всякое. К тому же я совершенно не представлял, как именно сейчас выглядит мое лицо. — Я лишь предполагал, что выглядит оно неважно. Так же, как и все остальные части моего тела.

— У меня были хорошие предложения, — сказал Генрих. — Я пытался с тобой связаться, но не смог. Теперь мне понятно, чем ты был занят. Скажи, пожалуйста, сколько времени ты еще собираешься так расслабляться?

Мои клиенты не могут ждать. Если ты не придешь в нормальное состояние в течение следующих суток, я передам заказы другим людям…

Я не ответил.

— Там было одно простенькое дело, — чуть мягче продолжил Генрих. — Тебе это на пару часов работы, а платят тысячу долларов. Проследить за одной дамой.

Если Генрих надеялся расшевелить меня такими сказками, то он ошибался.

Я вновь ничего не ответил. Не хотелось обижать Генриха, но все его проблемы, все его клиенты и все его заказы казались мне в тот момент полной фигней.

Абсолютной чушью. Стопроцентной ерундой, не стоящей даже того, чтобы думать о ней, не говоря уже о каких-то активных действиях. Из-за этого не стоило прерывать увлекательный марафон по истреблению алкоголесодержащих жидкостей.

Марафон, который продолжался уже…

Черт его знает, сколько он продолжался. И даже черт вряд ли знает, сколько он еще будет продолжаться.

Генрих вежливо подождал с минуту, а потом тяжело вздохнул:

— Да, я чувствую, что завтра ты не придешь в нормальное состояние…

Я подумал, что Генрих правильно понимает обстановку.

— Я не нянька, чтобы мыть тебе личико, надевать чистую одежду, брать за руку и вести на работу, — сказал Генрих строго и сухо. И вправду, как хорошая нянька. — Когда надоест валяться на диване и жрать водку — позвони.

По шороху плаща я понял, что Генрих развернулся и собирается уходить.

Стоило подсуетиться.

— Генрих… — тоном умирающего от голода, холода и обезвоживания организма прошептал я. — Одолжи денег.

Эту фразу мои губы проговорили на удивление четко. Язык больше не цеплялся за зубы.

В ответ раздалось презрительное хмыкание; — Ты мне нужен в нормальном состоянии. Костя, — сказал Генрих. — Чем быстрее у тебя кончатся деньги, тем быстрее ты прекратишь пить. Чем быстрее ты прекратишь пить, тем быстрее ты придешь в нормальное состояние и сможешь работать. Хрен тебе, а не деньги, — не без удовольствия заключил Генрих.

— Подлец, — ответил я, чувствуя переполняющий меня праведный гнев. — Скупердяй. Жмот.

Я не скупился на комплименты. Правда, все это было сказано уже после того, как Генрих покинул мою квартиру, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Утро было испорчено. Вслед за Генрихом куда-то исчез и сон.

Ничего не оставалось делать, как тащиться в ванную комнату. Я уставился в зеркало и присвистнул: выглядело мое отражение еще хуже, чем я предполагал.

Мое лицо никогда не было средоточием эстетических достоинств, ну а теперь…

Теперь оно стало средоточием эстетических недостатков, причем довольно свежих.

Эта запекшаяся кровавая отметина на левой брови, распухшая нижняя губа и пересекающая почти весь лоб царапина — откуда они? Так же, как и наливающийся цветом спелой сливы кровоподтек на левой скуле. Всеми этими украшениями я разжился совсем недавно.

Еще бы вспомнить, при каких обстоятельствах это случилось… Хотя что толку в точном знании, кто, когда, почему и с какой силой врезал тебе по морде? Главное, что уже врезал.

Я осторожно тронул кончиком пальца бровь и поморщился: пробудившаяся боль с энтузиазмом напомнила о себе.

И, кажется, я припомнил, при каких обстоятельствах мне рассекли бровь.

Носком ботинка. А все из-за этой птички-мутанта. Из-за двуглавого орла на черной майке, я не смог вовремя оторвать от него глаз. Хотя… Можно также сказать, что все случилось из-за пары бокалов с пивом. Да какая разница! В чем бы ни заключалась причина, все следствия уже красовались на моем усталом лице.

Смотреть на него в зеркало и сожалеть о случившемся означало впустую тратить время.

Я выключил свет в ванной и пошел спать. Прежде чем мои веки сомкнулись для путешествия в темные пространства сна, еще одно воспоминание непрошеным гостем влезло в мою голову.

«Что уставился, рожа?» — спросили меня. Вот так. И Генрих еще хочет, чтобы я выглядел прилично? Иногда после таких слов люди вообще перестают жить. Всякое случается иногда. Но не со мной. Пока не со мной.

Когда я в очередной раз оторвал голову от подушки, выскочив на несколько секунд из душных и странных коридоров, куда меня занесло очередное сновидение, то увидел темноту за окном. Стало быть, пора.

Я сполз с дивана, медленно поднялся на ноги, опершись на журнальный столик. Перевел дух после этого чрезвычайно выматывающего занятия.

Стараясь держаться поближе к стене, я двинулся в ванную комнату, где побрызгал в лицо холодной водой. Не лучший способ пробуждения, но другого придумать не удалось.

Бриться я не рискнул — слишком дрожали пальцы. Я просто еще раз посмотрел в зеркало и подмигнул собственному отражению. Это опрометчивое движение причинило мне небольшую, но ощутимую боль. Хорошо же я провел вчера время. Не без трепета я оттянул резинку трусов и осмотрел свое самое уязвимое место. По первому впечатлению все было на месте. Ну что ж, в такой день и это радость. Могло быть и хуже.

Память услужливо выдала образ сверкающего кожаного ботинка, который летит на встречу с моим лицом. Жутковатое зрелище. Я также вспомнил и о своей не очень удачной попытке увернуться от удара. Ну да об этом можно догадаться при первом взгляде — в зеркало. Во всяком случае, сегодня вечером мне не нужно было участвовать в городском конкурсе красоты в категории «тридцатилетние холостые мужчины с отвратительным настроением». А сам я был в состоянии существовать со своим лицом и в нынешнем его виде. На этот счет комплексов у меня не было.

Голова гудела как древний и не совсем исправный трансформатор. Я прошел на кухню, вытряхнул из коробки последнюю таблетку аспирина и растворил ее в стакане воды. И едва я пригубил спасительную жидкость, как в дверь позвонили.

Я наскоро заглотал содержимое стакана и пошел открывать. Это, должно быть, Генрих. Больше некому.

Он пришел оценить мое вечернее состояние. Ну-ну. Я выгляжу чуть получше, чем утром (так мне по крайней мере кажется). Меня уже не шатает — Ну, почти не шатает.

У меня вовсе не мутный взгляд. И на всякий случай я буду смотреть в пол.

Короче говоря, я постараюсь произвести на Генриха хорошее впечатление, потом одолжу у него денег, а потом…

Это был не Генрих. Это был дважды не Генрих. Я не знал ни одного из тех двоих мужчин, что стояли на лестничной площадке перед моей дверью.

— Здрас-с-сть, — автоматически вырвалось у меня.

— Добрый вечер, — вежливо сказал мне полный мужчина лет сорока в милицейской форме. Вторым был молодой белобрысый парень в штатском. Он приветственно кивнул, не вынимая рук из карманов длинного темно-зеленого плаща.

Мы стояли и смотрели друг на друга. Я тупо уставился на погоны толстяка, пытаясь сосчитать звездочки. Белобрысый, откровенно ухмыляясь, разглядывал мои полосатые трусы. Я ведь шел открывать Генриху, а тот неоднократно лицезрел меня в нижнем белье. Для этих двоих все было в новинку.

— Капитан Панченко, — наконец представился полный, и я облегченно вздохнул, потому что число звездочек на его погонах все время менялось (так казалось мне).

— Ну и? — Я все еще переживал, что за дверью оказался не Генрих, и испытывал легкое разочарование. И не торопился приглашать непрошеных гостей в квартиру.

— Двенадцатое отделение, — продолжил Панченко и показал удостоверение.

— Мы можем войти?

— Ко мне?

— К вам, — едва ли не просящим тоном сказал Панченко, — Если, конечно, вы Шумов Константин Сергеевич.

Я слегка пораскинул мозгами и пришел к выводу, что гостей стоит впустить.

Во-первых, моя фамилия действительно Шумов. А во-вторых, отправлять милиционеров к чертовой матери — занятие поразительно неблагодарное!

Они, как правило, потом возвращаются, причем в гораздо большем составе, увешанные бронежилетами, автоматами и переговорными устройствами. Самолюбию может быть и лестно, что власть решается беседовать с вами в количестве не меньше десятка вооруженных до зубов мужиков. Однако при таком повороте событий обычно страдают двери, которые эти мужики походя высаживают. И не утруждают себя восстановлением порушенной мебели.

Так что моя любезность носила сугубо прагматический характер.

— Ну заходите, раз пришли, — вяло пробормотал Я. — Вытирайте ноги.

— Непременно, — самым серьезным тоном отозвался капитан Панченко, а белобрысый снова заухмылялся. Правда, ноги он вытер. Я специально проследил за этим.

За властью нужен глаз да глаз. Итого два глаза. Чуть припухшие, но они у меня были.

Они вошли в квартиру, и я неопределенно махнул рукой в сторону одежной вешалки — Мой намек был понят.

Пока милиционеры пристраивали свои плащи, я быстро натянул спортивные штаны, чтобы не давать белобрысому дальнейших поводов скалить зубы.

Еще я успел пригладить волосы. Все за тем же — чтобы выглядеть поприличнее. Потом я сел в кресло и стал ждать, когда эти двое пройдут из прихожей в комнату. И в те несколько секунд, что у меня оставались перед их появлением, в моем мозгу впервые зашевелился вполне резонный вопрос.

Я подумал: «Какого черта им от меня надо?» После этого вопроса в голове у меня стало пусто, как в эпицентре ядерного взрыва. Белое пустое безмолвие.

Ни единого намека на ответ. Дальше — тишина, как выражался герой одного старого английского триллера.

То есть вообще-то не было ничего из ряда вон выходящего в том, что мое скромное жилище посетили с дружественным (надеюсь) визитом два милиционера — Такое уже случалось. И будет случаться впредь. Когда ваша профессия — частный сыск, вам волей-неволей приходится устанавливать отношения с людьми в погонах. Не скажу — хорошие отношения. Скажу — нормальные.

Иногда мы помогаем друг другу — Иногда нет. Иногда устраиваем друг другу мелкие пакости. Приходится. Иногда они подозревают меня в незаконных делах. А я так не подозреваю. Я просто знаю — кто, когда, где и за сколько.

Это знание плачевно сказалось на моем характере — я им не доверяю. Ну, честно говоря, не только им. Я вообще не доверяю людям. Так уж случилось, и это не моя вина.

Я хотел бы всем верить и всех любить, но… Я не могу. Вероятно, какой-то предохранительный клапан существует у меня внутри, и он дозирует предельно допустимые порции доверия и любви. Ради моего же блага. Почему-то эти порции неприлично малы…

Ну вот, так мы и сосуществуем. Не испытывая друг к другу теплых чувств, но и не пытаясь причинить друг другу лишние неприятности. Мы не видим другого выхода из той ситуации, в которой оказались: и я, и они живем в одно и то же время, в одном и том же Городе. Мы занимаемся примерно одним и тем же. Что бы они ни твердили о своем долге и что бы я ни бубнил о единственно возможном способе зарабатывать на жизнь, но суть одна: в наше время и в нашем Городе по одним и тем же улицам ходят слабые и сильные, бедные и богатые, жертвы и преступники. И отношения этих людей иногда переплетаются в такой змеиный клубок, что они бегут за помощью. Большинство в милицию.

Некоторые ко мне. А дальше… Дальше бывает по-разному.

И вот эти двое сидели напротив меня. И на коленях капитана Панченко лежала коричневая папка, а это значит, что они зашли ко мне не просто так, не на огонек. Зашли по делу. Что ж, я не в лучшей форме, но в состоянии поддержать разговор. К тому же аспирин, похоже, начал действовать, и в голове у меня прояснилось. Правда, лучше мне от этого прояснения не стало: по-прежнему внутри моего черепа бескрайняя пустыня вместо мыслительной деятельности. И посредине пустыни стоит здоровенный монумент с надписью: «Я понятия не имею, зачем эти двое ко мне притащились!!!».

Это действительно так. Я никого не ждал из их конторы к себе в гости.

Мне нечего с ними обсуждать. Уже три недели я был вне всяких дел. Сначала я просто отдыхал (с полного одобрения Генриха), а потом случилась одна вещь…

Но это слишком личное. Об этом позже.

За все время я палец о палец не ударил. Я не брался ни за одно дело.

Тем более в последние энное количество дней.

Так какого же черта они пожаловали? Я так разволновался, что едва не произнес свой вопрос вслух. Но вовремя сдержался. Пусть сами скажут.

И они не подкачали. Они сказали. И когда они сказали, я был удивлен.

Неприятно.

— Извините за поздний визит, — деликатно начал Панченко.

— Но лучше поздно вечером, чем рано утром, — впервые раскрыл рот его спутник. И широко улыбнулся. Я понимающе кивнул. Иногда человеку так хочется сострить, что стоит посмеяться над его первой шуткой, дабы предотвратить все последующие.

— Константин Сергеевич, — Панченко снова взял разговор в свои руки, никак не отреагировав на замечание белобрысого — Вы сотрудник частного детективного агентства?

— Угу.

Панченко что-то пометил в своих бумагах, должно быть, написал:

"Подозреваемый сказал «угу».

— Это вы по работе? — капитан вопросительно посмотрел на меня.

— Что? — не понял я.

— Я имею в виду ваше лицо. Производственная травма?

Далось им всем мое лицо! У некоторых с самого рождения физиономии похуже.

— Я в отпуске, — мрачно ответил ^. — Это бытовая травма.

— А-а-а, — протянул Панченко. — Ясно. Ну вы впредь поосторожней в быту, ладно?

— Угу, — сказал я и прикинулся, что совсем не заметил ехидную усмешку белобрысого: от уха до уха. И как таких клоунов берут в правоохранительные органы?! Тогда я решил взять инициативу на себя. Я же, в конце концов, хозяин, а они гости. Причем гости без ордера. Это я сразу понял. На это у меня чутье. Будь у них ордер, стали бы они вытирать ноги!

— Так вы насчет моего лица? — осведомился я. — Оно не представляет общественной опасности, не переживайте.

Конечно, беременные женщины и лица с болезнями сердца могут испугаться, но я обещаю, что не появлюсь на улице в светлое время суток, пока мои травмы не будут залечены. Честное слово. Могу дать подписку.

— До подписки мы еще дойдем, — пообещал Панченко, и мне стало как-то неуютно — Хотя я был хозяином, а они — гостями — И я уже не был уверен насчет ордера.

— В светлое время вы, значит, не выходите на улицу? — неожиданно жестко спросил белобрысый. — Только ночью, да? И куда вы ходите ночью, что возвращаетесь с такой рожей?

— Заявляю протест против употребления слова «рожа» в свой адрес, — сухо произнес я. — Еще один выпад, и я вызову своего юриста. Будем разговаривать вчетвером.

— Вчетвером оно, конечно, веселее, — согласился Панченко. — В картишки можно перекинуться… Только времени у нас нет, Константин Сергеевич, дожидаться вашего юриста. Давайте уж по-простому. Мы и вы. Хорошо?

— Не уверен.

— Ну что вы так сразу, — Панченко укоризненно покачал большой коротко стриженной головой. — Я же знаю про вас кое-что… Вы человек умный, опытный. Сотрудничали с правоохранительными органами.

— Только никому про это не говорите.

— Не скажу! — с готовностью пообещал Панченко. — А вы поясните мне кое-что, ладно?

— Кое-что? И я его должен пояснить? — Я с сомнением покачал головой.

Вряд ли я сейчас был в состоянии что-то объяснить, даже самые простые вещи.

Тем более — загадочное «кое-что». Мне бы самому кто объяснил, почему женщины вдруг делают то, чего от них никак не ожидаешь, и почему, начав пить, так трудно потом остановиться.

Непременно надо спросить у Панченко. Милиция должна знать.

— Будет лучше, — ответил капитан. — Будет лучше, если вы сумеете кое-что пояснить.

— Для кого лучше?

— Для вас, — просто ответил Панченко — Для вас, Константин Сергеевич, и еще для родственников Леонова Павла Александровича.

— Кого-кого? — переспросил я.

— Леонова Павла Александровича, — любезно повторил Панченко. — Кстати, покойного.

Видимо, у меня было несколько удивленное выражение лица.

— Что такое? — забеспокоился Панченко. — Что странного и нелепого я сказал? Вы не знали, что Павел Александрович Леонов скончался? Это вас удивило?

— Все немного иначе, — медленно сказал я. Мне теперь стоило тщательно подбирать слова, — Дело в том, что я вообще не знаю такого человека. Леонова Павла Александровича.

Панченко и его белобрысый напарник переглянулись.

— Сильный ход, — сказал белобрысый и с уважением посмотрел на меня. — Чувствуется, что товарищ с опытом.

— Я-то с опытом, а вот… — начал было я, но вовремя сумел заткнуться.

Потом мысленно проговорил все, что думал о белобрысом, облегченно вздохнул и приготовился к продолжению разговора.

— Что вы хотели сказать, Константин Сергеевич? — обратился ко мне Панченко. — Пожалуйста, мы вас слушаем.

— Чистосердечное признание, — вполголоса проговорил белобрысый, — и все такое прочее… Вы же знаете, вы же опытный.

Я поторопился улыбнуться, чтобы на моем лице не было видно страстного желания сделать с белобрысым что-то нехорошее. Выкинуть в окно, например.

— Серега, не гони лошадей, — бросил напарнику Панченко, и в его голосе я услышал некоторое раздражение.

Этого клоуна звали Серега. Ну-ну. Запомним.

— Вы хорошенько подумайте, — это уже в мой адрес. — Не торопитесь. Нам нужно знать, в каких отношениях вы находились с покойным гражданином Леоновым Павлом Александровичем. И когда вы последний раз видели гражданина Леонова.

— Живым? — уточнил я, и секунду спустя понял, что поторопился с вопросом.

— Или мертвым, — пожал плечами Панченко. — Все равно.

Белобрысый Серега скрестил руки на груди и сверлил меня пронзительным взглядом голубых глаз. Оказывал психологическое давление.

— Н-да, — я почесал переносицу, стимулируя умственную деятельность, посмотрел на вытертый ковер на полу, на не слишком чистые стекла книжных полок, на пыльный экран телевизора, на проблески вечерних огней в проеме между оконными шторами. Таблички с правильным ответом не было нигде. — Такой, значит, вопрос… — промямлил я. — И хороший вопрос!

— Да уж какой есть, — развел руками Панченко.

— Так, значит, гражданин Леонов скончался? — уточнил я несколько минут спустя.

— Совершенно верно, — кивнул Панченко.

— Естественной смертью?

— В том-то и дело, что нет, — грустно отозвался Панченко.

— Поэтому мы здесь! — гордо заявил белобрысый.

— Да что вы? — не выдержал я. — Именно поэтому?

А я-то думал! А я-то просто потерялся в догадках! Я перевел взгляд на Панченко:

— Так Леонова убили?

— Его сбило машиной, — ответил капитан. — Сегодня утром.

— Все понятно, — я сделал серьезное лицо. — Все мне понятно. Кроме одного. При чем здесь я? Гражданин Леонов погиб в результате наезда транспортного средства, и это очень печально. Но я знать не знаю этого самого гражданина Леонова. И никак не могу взять в толк, какого содействия вы от меня добиваетесь? Чем я могу вам помочь?

— Я еще раз предлагаю вам, Константин Сергеевич, — терпеливо проговорил Панченко, — подумать и не спешить с выводами. Вы же понимаете, что раз к вам пришли, то для этого имеются основания.

— Хорошенькая логика — кивнул я.

— Какая есть, — вздохнул Панченко. — А основания для визита к вам действительно имеются. Объясните одну простую вещь, Константин Сергеевич: в карманах пальто покойного гражданина Леонова обнаружены ваши визитные карточки. И не одна, не две. Сколько, Серега? — посмотрел капитан на белобрысого.

— Шестнадцать, — немедленно выпалил Серега.

— Вот так, — капитан вопросительно взглянул на меня.

А я удивленно смотрел на него. — Только не говорите, что вы печатаете эти карточки тысячами, а потом разбрасываете на улицах и засовываете в карманы всем прохожим.

Придумайте что-то пооригинальнее.

— Постараюсь, — пообещал я, тупо глядя на коричневую папку, что лежала на коленях капитана. — Слушайте, а у вас там случайно нет фотографии с места происшествия?

— Допустим.

— Покажите.

— Ну, если это освежит вашу память… Смотрите.

Он раскрыл папку и протянул мне несколько фотоснимков. Запечатленное на них зрелище навевало мрачные мысли. Серый асфальт в пятнах луж, серый комок человеческого тела, принявшего смерть в позе эмбриона — колени почти у самого лба, руки согнуты в локтях и прижаты к бокам. Грязь на лице и на пальто. Прах к праху. Откуда вышел ты, туда и вернешься.

Гражданину Леонову было на вид лет сорок. Последний раз он брился дня три назад. Но даже если бы он побрился, причесался и припудрился, это не сделало бы его особенно привлекательным. Одутловатое лицо уставшего от жизни человека. Поэтому оно органично выглядело на фоне серого асфальта, лицо с закрытыми навечно глазами.

— Не узнаете? — нарушил молчание Панченко.

— Нет, — ответил я. — Этого человека я не знаю. А нет у вас снимков анфас, и желательно еще живого Леонова?

— Все-таки узнали? — встрепенулся белобрысый.

— Если бы узнал, то не спрашивал бы другие фотографии. Просто я знаю, что после смерти люди выглядят несколько иначе, чем при жизни. Особенно если их сбивают машиной.

— Да ну? — притворно удивился белобрысый— И откуда такие сведения? Ах да, вы же опытный товарищ по части мертвых и живых тел…

— Вроде того.

Панченко внимательно слушал нашу беседу, роясь в содержимом папки.

Потом его пальцы вдруг замерли. 0н поднял голову и задумчиво спросил:

— Константин Сергеевич, а у вас есть автомобиль?

— Еще один хороший вопрос, — отреагировал я.

— Просто подумалось…Так что насчет автомобиля?

— Стоит во дворе. Можете убедиться на обратном пути. Белая «Ока».

— Шикарная штука! — ухмыльнулся белобрысый. — Только у вас неверные сведения. Она уже не белая, она темно-серая.

— Давно не пользовался.

— И на ней еще написано — пальцем по пыли — «танки не моют», — продолжал издеваться белобрысый.

— Завистники злобствуют, — ответил я, — один банкир из соседнего подъезда. А что касается пыли, так ведь синоптики обещают дожди. Сэкономлю на мойке.

— Значит, давно не ездили? Как давно? День, неделю? — Панченко снова что-то записал в своих бумажках, хотя я еще не ответил на его вопрос. — Можете сказать поточнее?

— Неделю, — я пожал плечами. — Вроде бы так. Может, больше.

— Серега, — Панченко сделал знак белобрысому. — Спустись во двор, посмотри на машину повнимательнее.

Вмятины на бампере и все такое…

— Понял! — Лицо Сереги растянулось в радостной улыбке, я и опомниться не успел, как он выскочил из комнаты. Секунду спустя его физиономия снова выглянула из коридора.

— Что такое? — нахмурился Панченко. — Какие проблемы?

— Я-то уйду, — белобрысый подозрительно покосился на меня. — А вы останетесь с этим один на один…

— Он меня не съест. Идите, сержант, — уже более настойчиво повторил Панченко. После этого минут на десять мы оказались избавлены от общества белобрысого энтузиаста. Не знаю, как капитан Панченко, а я почувствовал себя гораздо свободнее.

— Хороший парень, — сказал я, вложив в эти два слова всю гамму своих эмоций по отношению к белобрысому.

Панченко меня понял и не обиделся.

— Молодой, перспективный работник — ответил он. — Делает карьеру. Стены лбом пробивает. Я-то человек пожилой, мне как раз такие помощники нужны. А без умелого руководства он вообще такого натворит…

— Представляю, — согласился я.

— Не представляете, — усмехнулся Панченко. — Кстати, я был в ту ночь у обменного пункта. Когда вы вели переговоры с террористом, помните?

— Еще бы, — кивнул я. — Только я не вел переговоры, Я сидел рядом с ним и старался угадать, кого он грохнет первым — меня или женщину из обменного пункта.

— Ну а я стоял в оцеплении. Та еще ночка выдалась… — Панченко откинулся на спинку кресла, но, как оказалось, предаваться воспоминаниям он и не думал.

Пальцы капитана быстро вытащили из папки еще одну фотографию. Пока что Панченко держал ее ко мне тыльной стороной.

— Вы узнали Леонова, да? — Панченко пристально смотрел на меня, но я никак не отреагировал на его испытующий взгляд. — Узнали или нет? Я не подозреваю вас Константин, я просто провожу расследование этого происшествия. Быть может, это обычное дорожное происшествие… А может, и нет. Если что-то знаете обо всем этом — скажите. Пока юноша бегает во двор и обратно. Я-то не буду вам «шить дело». Моя карьера уже сделана.

Я основательно задумался и попутно помечтал о кружке пива, которая пришлась бы мне сейчас как нельзя более кстати.

— Ну вот что, — медленно произнес я. — Эти визитные карточки… Честно говоря, не помню, что я засовывал кому-либо в карман сразу шестнадцать штук.

Ни знакомым, ни незнакомым.

— То, что вы не помните, еще не значит, что такого не было вообще, — резонно заметил Панченко. — Между прочим, что у вас с лицом? Эта ваша «бытовая травма»…

— Чем еще она вас не устраивает? — сердито отозвался я.

— Объясняю: побитое лицо, помятый вид, явное похмельное состояние.

Неудивительно, что шестнадцать визитных карточек забылись. Люди по пьянке забывают и не такое.

— А этот Леонов… — Я не торопился с вопросом, потому что уже догадался, каким будет ответ. — Он тоже был пьян, когда его сшибла машина?

— Тоже? — Панченко усмехнулся. — Проговорились, Константин. Да, он был пьян. Точнее говоря, когда его нашли и провели определенные медицинские исследования, то оказалось, что в его крови сильное содержание алкоголя. Вот так. Какие отношения у вас были с покойным, Константин? Когда вы его видели в последний раз? Живым или мертвым?

— Фотографию, — сказал я. — У вас уже вспотели пальцы.

— Навряд ли, — ответил Панченко и повернул снимок лицевой стороной. Это была увеличенная паспортная фотография все того же мужчины. Здесь он был на несколько лет моложе. Гражданин Леонов также был гладко выбрит, одет в черный костюм, светлую рубашку и однотонный галстук с немодным увесистым узлом.

Именно такому узлу следовало находиться под тяжелым квадратным подбородком. Самоуверенный взгляд сильного, решительного мужчины. И уголки губ, чуть опущенные вниз, отчего все лицо приобретало выражение презрения к объективу фотоаппарата и всем, кто за ним находился.

За те годы, что прошли с момента съемки гражданин Леонов сильно изменился. Но тяжелый подбородок остался, как осталось и скрытое в уголках губ презрение. Полагаю, оно осталось и после удара несколькими тоннами движущегося металла.

— И что скажете, Константин Сергеевич? — Оказывается, голос Панченко мог быть и вкрадчивым. — Узнаете?

Я вернул ему фотографию, прокашлялся и отчетливо проговорил все, что мог ему сообщить, не вызывая при этом дополнительных подозрений. Я сказал:

— То, что этого человека зовут Павел Александрович Леонов, я впервые услышал от вас. Он называл себя просто Паша. Мы познакомились прошлым вечером… Или даже ночью. Вместе выпили. Потом я пошел к себе домой, он — к себе. По крайней мере, мне он сказал, что пойдет домой. Я действительно не помню, что давал ему свои визитки. Это была наша первая и единственная встреча. Точное время нашей встречи и всего последующего также сказать не могу. Помню, что была ночь. Автобусы уже не ходили. Или еще не ходили.

— Это все очень хорошо, — пробормотал Панченко, лихорадочно записывая какие-то слова на листе бумаги. — Это просто чудесно… Вы пошли домой пешком, да?

— Да. Я не пользуюсь своей машиной уже с неделю.

— Потому что сильно пьете, да? Боитесь разбиться на обратном пути из бара? Или из ресторана? Где, кстати, вы выпивали вместе с Леоновым?

Я прикрыл глаза, изображая мучительный процесс напряжения памяти.

— Нет, не помню.

— Константин, вы же вроде как частный детектив, да? — В его устах «вроде» прозвучало издевкой, но мне было не до обид. — Если вы вдруг всучили ему свои визитки… Может, вы предлагали ему свои услуги? Может, он просил вас о помощи в каком-то деле? Может быть, ему угрожали?

Я снова закатил глаза, обхватил голову руками и даже отчаянно замычал.

Негромко, но с чувством. Потом разочарованно покачал головой.

— Вот убейте, не припомню, что он там говорил…

— Если бы здесь был Серега, он бы вам ответил: «Обязательно убьем, если не вспомните», — улыбнулся Панченко. — Ага, а вот, кстати, и он…

Хмурый Серега с шумом ворвался в квартиру.

— Темно уже, а я фонарик забыл дома, — пожаловался он. — Спичками светил, да только ни черта не разглядеть. Надо забирать эту тачку на тщательный осмотр.

— Хорошая идея, — одобрил Панченко. — Но это в следующий раз. — Он закрыл папку. — Время позднее, меня жена заждалась, у младшего сына уроки проверить надо…

— Он не раскололся? — метнул на меня стремительный взгляд Серега.

— Пока держится, — усмехнулся Панченко, поднимаясь с дивана. — Да ты не кати бочки на Константина Сергеевича. У него тоже есть заслуги перед правоохранительными органами.

— Ну-ну, — недоверчиво пробормотал Серега. Моя персона явно не внушала ему доверия.

— У меня даже есть знакомые в Управлении, — не слишком уверенно похвастался я. Вроде того как остановленный гаишником водитель начинает придумывать себе родственников, работающих в госавтоинспекции.

— В вытрезвителе, что ли? — сострил белобрысый и сам же рассмеялся.

— Не в вытрезвителе, дурак, а в отделе кадров, — тихо сказал я, когда дверь за гостями закрылась. — И мне сообщили по секрету, что с завтрашнего дня всех белобрысых идиотов будут увольнять. Ты под номером один в этом списке, Серега.

Впрочем, я забыл про белобрысого уже через минуту. Меня занимало другое. Я встал под душ и стал медленно закручивать кран с горячей водой, пока не перекрыл ее совсем. После этого я выдержал секунд двадцать и с диким воплем выпрыгнул на кафель.

Затем последовали две чашки крепкого кофе. И тогда я попытался вспомнить все — от начала и до конца.

Черта с два. Последовательной цепочки слов и событий у меня не получилось. Так, отдельные эпизоды. Начало и конец каждого тонули в густом тумане. Все равно, что смотришь фильм не целиком, а десять минут из начала, десять минут из середины и десять минут финала. А потом твоей фантазии предоставляется широкий простор для придумывания связей между увиденными кусками. Моя фантазия куда-то отлучилась по делам, и между воскрешенными в памяти эпизодами оставались большие вопросительные знаки. И я ничего не мог с этим поделать.

Все начиналось с фразы:

— Чего уставился, рожа?

Вопрос адресовался мне — Под рожей, как нетрудно догадаться, также подразумевался я. Но в тот момент мне непросто было до такого додуматься. Я сидел за столиком в дальнем углу бара и чувствовал легкое покачивание, словно на прогулочном теплоходе. Топливом для этого теплохода послужили двести граммов водки (охлажденная «кристалловская») и несколько стаканов розового грузинского вина. Не так уж много. Но мне хватило. Я чуть навалился грудью на стол, глупо улыбался и смотрел прямо перед собой. Потому что сил повернуть шею в сторону не было. Да и смысла в поворотах не было. Я все равно не соображал, что именно вижу перед собой. Это и сыграло со мной шутку. Для кого-то смешную, для меня — нет.

В баре (я и вправду не помнил его названия, а также обстоятельств, которые занесли меня именно в это заведение) было людно, и я еще удивлялся, почему за мой столик никто не подсаживается.

Теперь-то мне понятно, что мало кто захочет иметь соседом пьяного типа со странной улыбкой во всю рожу, который к тому же раскачивается из стороны в сторону. Того гляди впечатается мордой в стол. Я бы с таким рядом не сел.

А уж после того, как меня спросили: «Чего уставился, рожа?», народ стал потихоньку линять из-за соседних со мной столиков. Чуть погодя я понял, почему.

Я понял это, когда сфокусировал свой утомленный взгляд на человеке, задавшем мне этот не слишком вежливый вопрос.

О, эта была та еще глыба. Это был тот еще матерый человечище. Он сидел, но был примерно одной высоты с людьми, которые стояли за его спиной у стойки бара. Его кулаки показались мне в тот момент идеально квадратными. А пальцы, толщиной в хорошую сардельку, из тех, что подают в столовой мэрии, а не в школьной столовой, пальцы были украшены массивными перстнями. Как бы пьян я ни был, но и то моментально догадался, что перстни имеют не только художественную ценность, но и вполне практическую. От них остаются следы на лице. Или на других частях тела, куда приложится кулак этого человека.

Так вот, этот тип положил локти на стол, подпер свою тяжелую голову могучими кулаками и спросил меня:

— Чего уставился, рожа?

Этот голос легко перекрыл грохот музыки из динамиков и чмокающие поцелуи влюбленной парочки за соседним столиком. Посетители бара испуганно завертели головами, пытаясь определить, кого из них назвали «рожей».

А я все еще витал в облаках — Поэтому специально для меня вопрос повторился. Может быть, даже не один раз. Полагаю, с каждым повтором ярость этого типа возрастала. Он не привык, чтобы его игнорировали.

В какой-то момент я встрепенулся. Протер глаза. И наконец услышал вопрос — «Кто куда уставился?» — не понял я. А потом постарался осмыслить то, что было у меня перед глазами. То, во что уперся мой взгляд (совершенно бессознательно) несколько минут назад.

На черном фоне была нарисована птица. Сначала я подумал, что у меня двоится в глазах. У птицы было две головы. Я несколько раз пересчитал — неизменно получалось две. Крыльев было тоже два. И ноги — две. "Э, нет, — сказал я сам себе. — Таких птиц не бывает. Мутант какой-то.

А если это нарисованы две птицы, то крыльев должно быть четыре — Вот художники от слова ху…"

Минутку. Я чуть пошире раскрыл глаза и увидел всю картину целиком.

Черный фон, на котором неизвестный художник изобразил странную птицу, оказался тканью майки, обтягивающей могучую грудь… Да, того самого амбала.

А чуть пониже птички виднелись буквы: Р. О. С…

Все, догадался. Я поднял глаза чуть повыше — на птичку. Потом еще выше.

И увидел бешеные глаза хозяина черной майки.

— Может, ты глухой?! — проорал он, не вставая из-за столика. Чтобы до смерти напугать кого-то, ему не нужно было даже вставать. Он прекрасно делал это из положения «сидя».

Так, оказывается, разговаривают со мной. Я воспитанный человек. У меня незаконченное высшее образование. Я должен поддержать беседу. Иначе меня убьют.

— Не глухой, — сообщаю я. Из-за соседнего со мной столика поднимается влюбленная парочка и спешно пересаживается в другой конец зала. До них отчетливо доносится запах керосина, которым пахнет мое дело.

— Сейчас будешь! — рявкает амбал. — Сейчас будешь и глухим, и слепым…

И лысым!

Черт, он задел за больное. Мне с некоторых пор кажется, что у меня редеют волосы. А лысым я быть не хочу.

— Ты чего на меня зенки вылупил, козел? — не успокаивается амбал. — Я тебе что, картина Репина «Приплыли»?! Я что, Выставка достижений народного хозяйства?!

— Н-нет, — отвечаю я не совсем уверенно. Орать, как амбал, я не могу, и, вероятно, мой собеседник не слышит, что я ему отвечаю. Он распаляется еще больше. Мне уже не так хорошо и безмятежно, как пять минут назад. Вдруг захотелось уйти домой, запереться на все замки, лечь на диван и накрыться одеялом с головой. Но до дома далеко.

— Гоша, что за шум? — слышу я. К амбалу со спины подходят двое. Один — мужчина в темно-зеленом пиджаке и белой водолазке. Он нормального роста, среднего телосложения и ужаса мне не внушает. Зато его спутница — высоченная жгучая брюнетка — накрашена так, что испугает даже сексуального маньяка, если встретится с ним в темном переулке. Она курит тонкую сигару, жеманно отставив мизинчик.

Парень в зеленом пиджаке склоняется к уху амбала и кричит:

— Гоша, я только на минуту отошел, а ты уже вопишь как раненый мамонт!

Какого хера?! Давай, пожалуйста, нормально отдыхать! Не бузи хотя бы в мой день рождения!

— А я что?! — разводит ручищами Гоша. — Это вон тот пидор, — палец-сарделька направляется в мою сторону. — Пялится на меня неизвестно зачем! Я что, должен терпеть?!

— Я не пидор! — обижаюсь я, но слишком тихо.

— Мне тут на ногу в сортире наступили, а ты говоришь терпи! — продолжает разоряться Гоша, и это похоже на сигнал воздушной тревоги. — Всякие пидоры пялятся — терпи! Ну есть же предел! — И тут он снова возмущенно разводит руками.

Слышен странный звук. Потом раздается спокойный, чуть хрипловатый голос:

— Насколько я понимаю, у тебя руки из задницы растут?

Гоша повторяет мою ошибку. Он не сразу понимает, что этот вопрос обращен к нему. Немолодой мужчина стоит в метре от Гошиного столика и держит в руках два полупустых бокала с пивом. Мужчина одет в светло-серое пальто, и на этом пальто видны мокрые пятна. Насколько я понимаю, совсем свежие.

— Ты же не дома у себя? — раздраженно вопрошает мужчина. — Ты же должен соображать, что можешь задеть других людей. И ты их задел.

— Кого еще я задел? — рявкает Гоша.

— Меня, идиот, — поясняет мужчина. Парень в зеленом плаще кладет руки Гоше на плечи, но уже поздно.

Гоша начинает подниматься из-за стола. На мужчину все уже смотрят как на смертника.

— Если хочешь извиниться, не обязательно вставать, — продолжает свой рискованный номер мужчина в пальто. — Я выслушаю и так.

Но Гоша поднимается явно не для извинений.

— Мужики, полегче, полегче! — орет из-за стойки бармен и быстро скрывается в служебном помещении. Жгучая брюнетка с большим интересом наблюдает за происходящим. Парень в зеленом пиджаке визгливо матерится. Все это кажется мне дико смешным.

Я не выдерживаю и начинаю тонко и противно ржать.

Гоша замирает на месте и поворачивает голову ко мне.

— Ты еще тут? — с тихой яростью произносит он.

— А куда я денусь? — сквозь смех бормочу я. — Я тащусь с тебя, Гоша…

Ты такой прикольный… Ты такой кретин…

— Это точно, — соглашается мужчина в пальто. Я чувствую симпатию к этому человеку.

Тем временем Гоша поворачивает голову обратно и оказывается лицом к лицу с облитым мужчиной. Гоша делает вдох и заносит кулак для удара. И тут же два полупустых пивных бокала врезаются ему в лоб.

Жгучая брюнетка роняет сигару и испускает восторженный вопль. Парень в зеленом пиджаке отталкивает ее в сторону и бросается на помощь Гоше. Я вскакиваю, издаю воинственный клич и срываюсь с места в надежде помочь облитому мужчине оборониться от амбала и его заленопиджачного друга. Я делаю всего лишь один широкий шаг, ударяюсь коленом об стул, внезапно теряю равновесие и падаю, падаю, падаю…

А потом так же внезапно поднимаюсь — не по своей воле. Меня поднимают руки парня в зеленом пиджаке. Он тяжело дышит, грязно ругается и брызжет слюной мне в лицо. Нос у него уже разбит. И когда это он успел? Впрочем, краем глаза я замечаю, что в драку вовлечено уже человек пять или шесть.

Жизнь кипит. Подробнее осмотреться мне не дают — кулак зеленопиджачного парня врезается мне в скулу.

Черная спираль закручивается перед моими глазами. Я складываюсь как детская книжка-раскладушка и оказываюсь лицом на полу. Последнее, что я вижу — это начищенный до блеска ботинок, летящий прямо на меня.

Я вяло думаю о том, что неплохо было бы схватить обладателя ботинка зубами за щиколотку. И хорошенько потрясти. Но это лишь мечты…

Наступает полное затмение. Абсолютный провал. И это конец первого эпизода. Редкие хлопки из зрительного зала — и неопределенный по продолжительности технический перерыв.

Второй эпизод начинается с ощущения, что меня возят лицом по битому стеклу. Холодно и больно. Я открываю глаза и отшатываюсь, глотая широко раскрытым ртом холодный воздух.

— Спокойно, спокойно, парень, — слышу я чей-то голос. — Все в порядке…

— Да? — недоверчиво спрашиваю я. — Вот уж никогда бы не подумал…

Несколько раз смыкаю и размыкаю веки, чтобы наконец прийти в себя и разобраться, где я и с кем. И в каком я состоянии. Потому что имеется серьезное подозрение, что мне хорошенько набили морду.

Мужчина в светло-сером пальто еще раз проводит по моим щекам мокрым носовым платком, вытирая кровь.

— Вот так, — с чувством удовлетворения своей работой произносит он. — Гораздо лучше, чем было.

У меня такой уверенности нет. Меня чуть подташнивает и шатает из стороны в сторону. Хочу ощупать свое лицо, но руки висят по бокам как вареные макароны и даже не думают шевелиться.

— Ты как, в норме?, — интересуется мужчина. — Если в норме, то давай-ка сваливать отсюда…

— Отсюда? — Я непонимающе таращусь на своего нового знакомого. — Откуда?

— Я еле вытащил тебя из этого гадючника, — пояснил мужчина. — Через служебный ход. Но нам лучше и отсюда рвать когти. Вот-вот менты приедут. О!

— Он со значением выставил вверх указательный палец, целя им "прямо в звездное ночное небо. — Слышишь? Едут, родные. Рванули, парень! — Он схватил меня под руку и потащил за собой. Я не сопротивлялся, поскольку понимал, что мужчина ориентируется в ситуации гораздо лучше меня.

Мы бежали по каким-то темным закоулкам, а ночной воздух разрезала, как нож масло, приближающаяся милицейская сирена.

Минут через десять мужчина остановился, тяжело дыша и вытирая пот со лба. Я прислонился к стене какого-то дома. Мне было плохо.

— Фух! — Мой спутник с трудом восстанавливал дыхание. — Отвык, блин, от пробежек! Старость не радость…

Ну да ладно, — он презрительно усмехнулся. — Мы-то слиняли, а те козлы все еще по инерции месят друг друга.

— Козлы? — переспросил я.

— Они самые. Ну, понятное дело, кроме того придурка, что мне пальто облил. Он в мероприятии не участвует. Я ему вроде бы руку сломал, — и мужчина снова презрительно скривил губы.

— Это тому амбалу в черной майке? — удивился я, припомнив габариты Гоши и сравнив их с габаритами моего собеседника. — Вы ему руку сломали? — Мне казалось, что сделать это можно только подкравшись к Гоше сзади с ломом в руках.

— Ну да, — кивнул мужчина. — Сам не ожидал. Тоже ведь давно не практиковался., а как до мордобоя дошло, так все вспомнилось… А вот дыхалка уже не та, — пожаловался он. — Старость не радость, — снова повторил он.

— Вы же не старый, — пробормотал я. Было самое подходящее время для комплиментов. Мужчина хмыкнул:

— Чего же ты меня на «вы» называешь, если я не старик?

— А как?

— Паша меня зовут, — сообщил мужчина и протянул руку. Я, пожал его широкую ладонь и назвался.

— Ты тоже молодцом. Костя, — одобрительно сказал Паша. — Хорошо вмазал тому козлу в зеленом пиджаке. Главное, вовремя.

— Я врезал? — Этот факт моей биографии почему-то совершенно вылетел у меня из памяти. — А разве не он мне? — Я с трудом донес руку до лица и застонал от боли. — Ну точно, он мне…

— Сначала он тебе, — пояснил Паша. — Потом ты ему… Всякое было. Но мы победили, Костик! А это главное. Плевать, что у тебя рожа разбита, а мне заехали по яйцам — Все равно мы были сильнее.

— Это хорошо, если мы победили, — согласился я. — Хотя лицо у меня болит так, словно победили совсем не мы.

— А кто же? — удивился Паша. — Конечно, мы. Мы — победители. А что делают победители после того, как одержат победу?

Я задумался, словно мне предстояло отвечать суровому экзаменатору, перед которым мне хотелось блеснуть знаниями.

— Делят трофеи? — предположил я, вспомнив исторический роман из жизни викингов. — Да?

— Хорошо бы, — вздохнул Паша. — Только напряженка с трофеями. Я ничего не успел позаимствовать. А возможность была! Бармен слинял, вокруг полный бардак — бери что хочешь и уходи! Как-то я не просек такой аспект… Короче, накрылись наши с тобой трофеи! Делить мы их не будем, Костик. Мы займемся другим, не менее приятным делом! — пообещал Паша.

— Это каким же?

— Будем обмывать нашу победу! — Паша хлопнул меня по плечу, и Я поморщился от боли. — Ты же видел, я даже пригубить не успел, как этот урод стал размахивать руками. Испортили мне весь вечер. Ты-то хоть успел нагрузиться?

— Угу, — гордо кивнул я. Стоило добавить: «Потому-то мне так здорово начистили физиономию». Но я не стал распространяться по этому поводу.

— Везет тебе, — сказал Паша и почесал квадратный подбородок. — Ничего, сейчас я наверстаю, а ты продолжишь и углубишь. Сделаю одно дело, и пойдем с тобой искать киоск, где есть чем разжиться двоим крутым мужикам-победителям.

— Он расстегнул «молнию» на брюках и стал мочиться на асфальт.

Не знаю, как я, но он-то в этот момент действительно выглядел крутым мужиком, который запросто ломает руки своим врагам и тем самым заслуживает право мочиться на любой улице Города в любое удобное для себя время.

Я внезапно почувствовал такой нетипичный для себя прилив теплых благодарственных чувств к Паше.

— Так громче, музыка! — сказал я, и Паша с интересом посмотрел на меня.

— Играй победу! Мы победили, и враг…

— Бежит, бежит, бежит! — пропел басом Паша и застегнул брюки.

Здесь заканчивался второй эпизод и наступало очередное затемнение. Мы куда-то шли, о чем-то говорили… Так мне кажется. Должны же мы были о чем-то говорить?

Паша тащил меня за собой. Он-то знал, куда шел. А я лишь тащился за ним, как слепой за поводырем.

В конце концов Паша привел меня к сооружению, которое напоминало вкопанный в землю броневик времен гражданской войны. Но под листовым железом оказался всего-навсего коммерческий киоск. Паша забарабанил по заслонке, та со скрипом отодвинулась, и заспанный голос продавца поинтересовался, чего нужно страдающим от бессонницы алкашам в два часа ночи.

— Догадайся, — предложил Паша. Продавец проявил потрясающую смекалку и выставил на узкий металлический лоток две бутылки водки и одну вермута.

— Молодец! — похвалил продавца Паша и высыпал на лоток горсть мелочи, после чего гордо бросил:

— Сдачи не надо.

— Что?! — Возмущенно завопил продавец, едва не по пояс высунувшись из отверстия, которое до этого казалось мне размером с пачку стирального порошка. — Какая сдача?! Ты мне еще должен остался!

— Не правда. — Паша, успевший отойти от киоска на пару шагов, медленно повернулся. — Это ты не правду говоришь, — произнес он голосом жестким и в то же время странно-печальным. — Я уже два с половиной года как никому ничего не должен, — произнес он непонятную, но впечатляющую фразу. Продавец, во всяком случае, тут же залез обратно в свое окошко.

— Понимаешь? — его губы скривились в уже знакомой мне презрительной усмешке. — Никому ничего.

Заслонка бронированного киоска торопливо захлопнулась. Может, Паша в этот момент походил на опасного психа, но только я-то знал, и сутки спустя это знание лишь укрепилось во мне: Паша был вполне вменяем. А в момент объяснения с продавцом он вдобавок был и трезв. Пока еще трезв.

Бутылки легко уместились в глубоких карманах его пальто, и вскоре Паша перестал быть трезвым.

А еще через несколько часов он перестал быть живым.

В какой-то момент времени, в какой-то точке пространства, занимаемого Городом, мы с Пашей расстались.

Не помню, когда, не помню, где. Помню лишь, что к этому моменту он успел хорошо набраться, полностью компенсировав два разлитых бокала пива.

Две бутылки водки он выдул практически в одиночку, дав мне лишь пригубить в самом начале, после первого тоста «За победу!». Дальше он пил за победу водку, а я неторопливо прихлебывал вермут.

Мы сидели на лавке в глубине какого-то парка, куда Паша затащил меня в целях безопасности.

— Чтобы ментовские патрули нам кайф не обломали, — деловито пояснил он.

— Вот по этой улице они ездят, по этой тоже, а в сам парк ночью не сунутся.

Я понял, что у моего нового знакомого имеется неплохой опыт ночных приключений в этой части Города. Патрули нам кайф не обломали.

Мы даже прогулялись к другому киоску, купили несколько банок пива и пакетик орешков в качестве закуски.

Победа была отмечена с потрясающим размахом.

— Еще хорошо бы сейчас бабу, — мечтательно произнес Паша, вытряхивая из бумажного пакетика ореховую пыль — но не сезон, не сезон… Слишком холодно.

А то бы непременно сняли бы пару блядей, они вон там, около гостиницы, тусуются, когда тепло.

Я из солидарности поматерил холодную осень, разогнавшую всех блядей. И после этого мы пошли по домам.

Паша вывел меня из парка к той части Города, где я не мог заблудиться даже ночью.

— Нормально посидели, — сказал он на прощание. — Приятно было познакомиться. Будет время, заходи в гости.

У меня-то у самого этого времени просто навалом — Он провел ребром ладони по горлу. — Завались у меня времени! Запиши мой адрес, Костик…

Да, вот так он сказал — «Запиши мой адрес, Костик».

И что я сделал? Наверное, я стал рыться в карманах, искать записную книжку, ручку… Ха, размечтался! Я же шел напиваться, а не делать записи, поэтому в карманах у меня не было ни записной книжки, ни ручки.

А у Паши? Вряд ли он носил с собой блокнот. Не такой он был человек.

Что же тогда мы сделали? Записать адреса друг друга было нечем и не на чем.

И тогда я нашел у себя в кармане визитные карточки. И вручил их Паше, чтобы тот потом позвонил мне. Звучит убедительно. Только почему шестнадцать визитных карточек? Он что, с первого раза не усваивал информацию? Я представил, как этот вопрос задает белобрысый умник Серега, и меня аж передернуло.

В самом деле — почему? Так я же был пьян. Я выгреб карточки из кармана не считая и отдал их все Паше. В качестве подарка. Широкий жест.

Звучит убедительно? Звучит совершенно идиотски. Извините, товарищ сержант, ничего другого придумать не могу. Так идите и думайте. Не домой, а в камеру. Как Штирлиц. Пока не объясните, каким образом ваши пальчики оказались на чемодане русской радистки… И так далее, и тому подобное.

Полный бред.

Попробуем сначала. Я пошел в бар. Там началась драка. Я и гражданин Леонов дрались с амбалом в черной майке и его приятелем. Кажется, мы их уделали. После чего немедленно дали деру.

Затем я и гражданин Леонов пару часов отчаянно пьянствовали на свежем воздухе, забившись от милиции подальше в глубь парка. Наконец, я подарил своему собутыльнику шестнадцать визитных карточек и попрощался с ним.

Гражданин Леонов направился домой, и по дороге был сбит неустановленным автомобилем. Конец фильма.

А теперь задачка для особо внимательных зрителей: найдите причинно-следственную связь между смертью господина Леонова и всеми предшествовавшими событиями, свидетелем которых я был. Ну-ка?

Первая версия: пить надо было меньше. С таким же успехом я сам мог не дойти до дома, попав под «КамАЗ».

Паше элементарно не повезло. Несчастный случай. Дело закрыто.

Вторая версия… Ну давайте, давайте, шевелите мозгами, гражданин Шумов! Или за вас это сделают другие, ну уж нашевелят они такого, что мало не покажется.

Вторая версия: Паша погиб из-за каких-то своих дел, о которых я не имею ни малейшего понятия, В конце концов, я знал его меньше суток. Меньше полсуток. У него же была жизнь и до вчерашнего дня. Мало ли какие там проблемы возникли… Не поделил сферы влияния с колумбийскими наркобаронами.

Раскрыл тайну убийства президента Кеннеди. Нашел деньги КПСС. Мало ли…

Только это не версия, а херня какая-то! Отговорки. Отмазки. Думай, думай, думай…

Вторая версия. Вторая версия… Вторая версия — это… Это — ? Это…

Вот что это!!! Вот!!!

Я подскочил в кресле, намереваясь завопить радостным фальцетом нечто вроде «Ай да Шумов, ай да сукин сын!», но потом воздержался от таких возгласов. Хвастаться было нечем. Стоило даже подвергнуть себя самокритике — это ж надо, полчаса потребовалось, чтобы просчитать простейшую версию!

Полчаса, чтобы увидеть самое простое объяснение смерти Паши Леонова! Вот это и называется деградация.

Я подумал, что пора завязывать с портвейном и прочими веселящими жидкостями внутреннего употребления.

И еще я подумал, что сейчас как раз самое подходящее время для маленькой экскурсии по памятным местам.

Только вместо путеводителя я возьму с собой кое-что другое. Кастет — вещь запрещенная, а вот двадцать пятирублевых монет, сложенных в столбик и завернутых в плотную бумагу, мне никто не запретит держать в кармане.

Они уже ждали своего часа — в ящике письменного стола. И дождались.

Я вышел на лестничную площадку и нос к носу столкнулся с ними — с Ленкой и ее мужем. И я и она промолчали, хотя желание обменяться любезностями было написано на ее физиономии; аналогичный порыв бурлил и внутри меня.

Но мы сдержались. В результате я вышел из подъезда даже более злым, чем требовалось. Пальцы ласково поглаживали сложенный из монет столбик.

Кто не спрятался, я не виноват.

Этот бар я нашел не сразу. Пришлось описать пару кругов по кварталу, приглядываясь к неоновым вывескам и надеясь, что одна из них вызовет всплеск воспоминаний о Непа-отало.

Тогда я стал заходить внутрь, осматривать интерьеры, вглядываться в лица барменов и официанток, трогать холодный пластик столов и теплое дерево перил на лестнице, ведущей вниз…

И наконец я его нашел. Я узнал мигающие огни над стойкой бара и низенькие широкие кресла. На маленькой сцене лениво изгибалась та же стриптизерша, что и вчера.

Мне показалось, что за прошедшие сутки она еще больше похудела и стала еще менее привлекательной. Хотя куда уж дальше?

Я не стал сдавать плащ в гардероб, лишь расстегнулся, проскользнул мимо охраны и подошел к стойке. Бармен узнал меня и чуть заметно улыбнулся.

— Привет-привет, — весело произнес он и плеснул в бокал белого вина. — Постоянным клиентам — первая за счет заведения. Только не доводите до побоища, как вчера…

При виде вина во рту у меня стало сухо, как в центре пустыни Сахара. Но я отодвинул бокал. Бармен удивился и даже прикинулся оскорбленным.

— Что так? — поинтересовался он. — Может, покрепче чего-нибудь?

— Пас, — сказал я. — Мораторий. Вчера было слишком много. Сегодня я отдыхаю.

— Дело хозяйское, — пожал плечами бармен, поразмыслил и сам выпил то, что было в бокале — Не пропадать же добру.

— Конкретный вопрос, — сказал я, глядя, как дергается кадык на толстой шее бармена. — Те двое, с которыми я вчера поцапался… Один — такой здоровый тип, Гоша. Второй был в зеленом пиджаке.

— Гоши сегодня не было, — сообщил бармен, ставя пустой бокал перед собой. — А тот в зеленом, Рафик, мелькал уже… Может, в туалет пошел?

— Понятно, — кивнул я, сжав столбик монет в кармане плаща.

— Кстати, — бармен перешел на шепот. — Рафик не один, с ним еще двое корешей… Имейте в виду.

— Спасибо за информацию, — сказал я — У вас где-то тут есть служебный выход?

— Правильное решение, — по-своему понял меня бармен. — Лучше не лезть на рожон. Трое на одного — совсем не дело. Пойдемте, покажу…

Он открыл для меня служебный ход — Я толкнул тяжелую дверь и увидел ночь за порогом. Повеяло холодом.

Я шагнул во двор, но прежде чем бармен успел шевельнуть рукой, попросил:

— Дверь за мной не закрывайте. Я сейчас вернусь.

— Зачем? — удивился бармен. — Лучше не надо, с меня и вчерашних разборок хватит… Разве вам самому не хватило?

— Да что вы… Я только вошел во вкус.

Бармен скептически окинул взглядом мою совсем не атлетическую фигуру, покачал годовой, но вслух своих сомнений не высказал и дверь запирать не стал. И оставил меня в маленьком дворике, откуда сутки назад я и Паша Леонов «делали ноги».

Место было то самое. Я оглядел дворик — груда пустых, картонных коробок, брошенные старые покрышки, лопата — и определил точку, где стоял вчера и протирал глаза. А Паша вытирал мне кровь с лица.

Я неторопливыми шагами прошел к этому месту, остановился, замер и уставился перед собой. Реальный пейзаж наложился на выползший из глубины памяти смутный образ. Они совпали, за одним исключением. Вчера мои пьяные глаза сначала зафиксировали фигуру Паши передо мной, а уж затем — кусок кирпичной стены, покрышки и прочий мусор.

Мусор остался, его даже стало больше. Человека не было. Человек уже никогда не встанет здесь. Он вытер мне кровь с лица, он вытащил меня из пьяного месилова, где упавшего обычно затаптывают до полусмерти. И если последовательность событий в этом мире действительно определяется хитрой теткой по кличке Судьба, то ее надлежало привлечь к уголовной ответственности за преступные действия, совершенные с особым цинизмом — Зачем сводить вместе двоих людей при обстоятельствах, которые заставляют проникнуться друг к другу доверием, а потом убивать одного из них, обрекая другого на муки от сознания неоплаченного долга?

Хороший вопрос. Из тех, ответа на который ждать не приходится. Все самые важные ответы добываются собственным потом и кровью. Иногда крови бывает слишком много. Любопытство в таких случаях становится разновидностью самоубийства.

Ну и черт с ним. На улице было слишком прохладно, и я вернулся в бар.

По моим расчетам, Рафик уже должен был вернуться из сортира. Или где еще он там прятался?

Конечно, проще было подкараулить его у писсуара и двинуть зажатыми в кулак монетами по затылку. Не слишком сильно, чтобы обладатель зеленого пиджака не вырубился, а был в состоянии поддерживать беседу. С другой стороны, если Рафик окажется слишком крепким, да еще и позовет на подмогу корешей, то меня просто размажут по стенке.

Окон в здешнем туалете не было. А при разговоре за столиком у меня всегда будет путь к отступлению. Вопрос лишь в том, на какой секунде разговора мне этот путь Срочно понадобится.

Рафик сидел ко мне спиной, а двое его приятелей в лицо меня не знали, Я сел рядом с Рафиком, и их лица изменились.

— Сидим спокойно и не дергаемся, — провозгласил я программу сегодняшнего вечера. — Потому что пальцы Рафика в надежных руках, и эти пальцы будут немедленно переломаны, если кто-то из вас попробует встать. — Для пущей убедительности я чуть ужесточил хватку, что немедленно отразилось на лице Рафика.

— Сука! — плачущим голосом пожаловался Рафик. — Надо было тебя вчера убить…

— Поздно, — сказал я. — Сегодня этот номер уже не пройдет.

— Не, ну мы, конечно, посидим, — сказал один из Рафиковых приятелей, обменявшись взглядом с друзьями. — Мы посмотрим, что ты за крутой парень.

Посмотрим, что из этого выйдет. Ты тоже не дергайся. Потому как мы тебе не только пальчики переломаем, мы тебе башку оторвем.

— Вот и договорились, — кивнул я. — Рафик, дорогой, — обратился я к соседу. — Где твой приятель Гоша?

— Где-где! — фыркнул Рафик. — Дома, где же еще!

Клешню свою в гипсе нянчит… Ему же вчера тут крепко вломили. Тот мужик в пальто. С которым вы потом слиняли. Так что, парень, — Рафик даже улыбнулся, — ты пока гуляй, выпендривайся… Но как Гоша залечит клешню, ты лучше спрячься получше и носа не показывай. Потому как Гоша тебе точно голову оторвет и будет ею в футбол играть! Настроение у него вчера было как раз такое…

— Этот хмырь что-то не поделил с Гошей? — уточнил второй приятель Рафика, глянув на меня холодными серыми глазами.

— У меня нет никаких дел с вашим Гошей, — ответил я, не желая оправдываться, но желая объясниться. — Я ему просто не понравился.

— За это он обычно убивает, — сказал приятель Рафика. — Так что ты лучше сматывайся. И начинай это делать прямо сейчас. Въехал?

Я вздохнул. Что утомляет в общении с людьми этого круга, так это их непреходящее желание тебя запугать. Просто мания какая-то. А поскольку общаться с такими типами мне приходилось частенько, то в результате сам собой выработался иммунитет. Я реагировал не на их страшные слова, а непосредственно на телодвижения. Пока все было в пределах нормы. Пальцы моей правой руки сжимали монетный столбик, левая рука удерживала вывернутые пальцы Рафика. Все при деле.

— В общем, так, — сказал я. — Рафик, куда ты вчера направился из этого бара, после того как пришел в себя?

— Пошел в задницу, — жизнерадостно ответил Рафик. — Ты что, мент, чтобы меня допрашивать?

— А без ментов ты разговаривать не будешь? — уточнил я. — Я это спрашиваю, потому что менты с удовольствием за тебя возьмутся. Так, как они это умеют: завалятся сюда компанией человек в двадцать, в масках и с автоматами, разложат тебя на полу мордой вниз и слегка попинают. Своими тяжелыми ботинками. А потом уже начнут с тобой разговаривать. У тебя есть и такая перспектива.

— Я ментам на фиг не нужен, — ухмыльнулся Рафик. — За мной нет ничего…

— Это тебе придется доказать, — возразил я и чуть сильнее вывернул пальцы Рафика, чтобы этот неисправимый оптимист вернулся к реальности. — Куда ты поехал вчера? И какая у тебя машина?

— Просто наезд какой-то, — констатировал Рафиков приятель и демонстративно хрустнул пальцами. — Парень наглеет.

— Именно что наезд, — согласился я. — Ты сказал, Рафик, что Гоша с удовольствием оторвал бы мне голову за вчерашнее? Так? Ну а сам бы ты не отказался грохнуть того мужика в пальто? Тебе ведь от него тоже перепало?

— Куда ты клонишь? — насторожился Рафик.

— Я клоню к тому, что кто-то на самом деле позаботился о мужике в пальто. Кто-то сбил его машиной, когда он подходил к своему дому. Это вполне мог быть ты, Рафик.

— Что-о? — лицо Рафика вытянулось. — Не гони пургу, не надо! Я повез Гошу в больницу, никого я не сбивал…

— Сначала отвез, а потом решил отомстить, — предположил я. — Какая у тебя машина? Ты хорошо ее помыл? А то ведь могли остаться следы на капоте…

— Не было там никаких следов, потому что я никого не сбивал, — отмахнулся Рафик. — По крайней мере, вчера.

И потом, вы с тем мужиком драпанули через служебный ход. Куда вы потом делись — хрен вас знает! Я за вами не следил. Как я мог подкараулить потом того типа? А?

— Ты мог знать его раньше, — продолжал я излагать свои предположения. — Знал его и его адрес. Быть может, это была не первая ваша драка. Тебе надоело, и…

— В первый раз вчера его видел, — решительно перебил меня Рафик. — Не, надо на меня собак вешать. И не дергай так сильно за пальцы, а то и вправду сломаешь…

— Все это придется доказывать, — сказал я. — В милиции, дорогой.

— Ясно, — вдруг вмешался второй Рафиков приятель. — Это стукач. У него под плащом диктофон, и он нас сейчас пишет.

— Закрой форточку, — отозвался я, — а то гнилым базаром потянуло.

Сам-то ты чем занимался до девяносто первого года? Я — человек вольный, на хозяина не работаю. Хочу узнать, кто моего знакомого переехал — вот и все.

Пока Рафик под номером один в моем списке.

— Ты — стукач, — упрямо повторил приятель Рафика. — Сними плащ, сука! — И он перешел от слов к решительным действиям. Лучше бы он этого не делал.

Он попытался вскочить на ноги, но я под столом стиснул его ботинки своими ступнями, и Рафиков приятель остался сидеть на стуле, слегка изменившись в лице. Еще больше его лицо изменилось, когда я слегка двинул ему правым кулаком в нос. Обратным движением мой правый локоть вошел под дых другому Рафикову приятелю: тот на ноги встать сумел, но толку от этого оказалось немного.

Широко раскрыв рот, он плюхнулся обратно на стул.

— А с тобой мы не договаривались, — прошептал я на ухо Рафику и потащил его из-за стола. Он попробовал было упереться, но его пальцы все еще были в моем кулаке, и сопротивление было подавлено в зародыше.

Бармен проводил нас грустным взглядом, предчувствуя очередные убытки для своего заведения, Я вытолкал Рафика в коридор, а затем — к двери служебного хода и далее, во двор.

— Холодно же! — возмутился Рафик, но я не обратил на его слова никакого внимания. Я был занят другим.

Приятели Рафика были не из робкого десятка и не собирались помирать от легких тычков, которыми я их одарил. Секунд через десять они вылетели во двор, охваченные жаждой мести.

За эти десять секунд я успел: во-первых, двинуть Рафика по шее, чтобы не путался под ногами; во-вторых, поудобнее ухватить лопату, что валялась у стены. Остальное было делом техники.

Я даже чуть-чуть запыхался, выколачивая пыль и излишнюю злобу из этих двоих молодых людей. Один из них, кажется, принял лопату близко к сердцу и потерял сознание. Второй, судя по нестихавшему мату, был покрепче.

— Я просто хотел поговорить, — пояснил Я, Не выпуская лопату из рук. — А вам нужно было довести дело до бессмысленного мордобоя. Это нехорошо.

— Гоша тебя грохнет, когда поправится, — пообещал Рафик, потирая затылок.

— Когда он поправится, его переведут в общую камеру, — поправил я. — Где ты его радостно встретишь. Кстати, — я подошел к Рафику, запустил ему руку во внутренний карман пиджака и вытащил бумажник. — Что у нас тут?

— Возьми себе на сигареты, — пробурчал Рафик.

— Спасибо, не курю.

Я достал из бумажника какое-то удостоверение с фотографией Рафика. Его я опустил в карман плаща, а бумажник швырнул Рафику на колени.

— Это ты зачем? — поинтересовался пострадавший.

— Передам куда следует, — пояснил я. — Фотография, фамилия, имя и отчество главного подозреваемого по делу об убийстве гражданина Леонова Павла Александровича.

Я не работаю на ментов, но я хочу знать, кто убил Пашу. Это личный вопрос.

Рафик утомленно покачал головой:

— Не, честное слово, я тут ни при чем. Я его не трогал, я не отморозок, чтобы после легкой заварушки по пьяни устраивать такие вещи… Я вообще просидел с Гошей до шести утра в травмпункте, пока ему руку ремонтировали.

Потом отвез его домой. Потом еще эту сучку домой отвозил, Милу. Ну, ты видел — тощая такая брюнетка…

— Видел, — кивнул я. — Милиция разберется. Кстати чтобы не было потом никаких обид: Гиви Хромой знает кто я такой.

— Так ты на него работаешь? — понимающе закивал Рафик. — Сразу бы сказал…

— Я не сказал, что работаю на него. Я просто сказал, что он меня знает.

Передай это Гоше, прежде чем он поправится.

— Ладно, — сказал Рафик. Свой последний вопрос он задал мне, когда я уже открывал дверь в бар.

— Так на кого ты работаешь?

— Сам на себя, — ответил я.

— Такого не бывает, — возразил Рафик.

— В этом мире есть много такого, о чем ты не слышал, дорогой Рафик, — сказал я и закрыл за собой дверь, оставив холодную осеннюю ночь снаружи.

На следующий день, в половине второго, я появился в двенадцатом отделении милиции и с помощью дежурного довольно быстро отыскал кабинет капитана Панченко.

— И что это такое? — полюбопытствовал капитан, рассматривая удостоверение полномочного представителя экспортной фирмы «Консорт», выписанное на имя Рафика Хайнутдинова. — Что мне с этим делать?

— Стоит приобщить к делу, — предложил я, присаживаясь рядом с рабочим столом Панченко. — Можете считать этого типа подозреваемым.

— Да ну? — скептически прищурился Панченко, разглядывая фотографию Рафика. — Морда, конечно, подозрительная, ну да у вас, Константин Сергеевич, не лучше.

С какой стати вы решили записать гражданина Хайнутдинова в подозреваемые?

Я рассказал. Не все, конечно. Избранные места. Чтобы информации в рассказанном содержалось достаточно для возбуждения антирафиковских подозрений, но чтобы сам я оставался чистым, как свежевымытый младенец. Не совсем объективно, зато безопасно.

— Ага, — глубокомысленно произнес Панченко после того, как я замолчал.

Карандаш, бегавший по листу бумаги в течение последних минут, также успокоился и слег. — Картина становится более понятной, — он взглянул на меня и усмехнулся. — Так вот что теперь называется бытовой травмой…

Кстати, а как это удостоверение оказалось у вас? Хайнутдинов поручил вам отнести его в милицию?

— Сознательность наших граждан еще не поднялась до такого уровня, — вздохнул я. — Правовая культура провисает, А то чего уж проще — совершил преступление, явился с повинной, заранее написав признание… Или даже заранее оповестил правоохранительные органы — такого-то числа в таком-то месте буду совершать преступление. Держите меня, товарищи милиционеры.

— Зубы не заговаривайте, — попросил Панченко. — Откуда удостоверение?

— Хайнутдинов выронил его, — развел я руками. — Пришлось подобрать.

— Все понятно. Практикуете сомнительные методы, товарищ Шумов. Лицензию у вас давно не отбирали?

— За что? — удивился я, — За помощь правоохранительным органам? Я же вам подозреваемого принес на блюдечке с голубой каемочкой!

— Спасибо за подозреваемого, — без особой теплоты в голосе произнес Панченко. — Будем разбираться. Мотив есть… Бар этот на территории нашего отделения, значит, если туда позавчера приезжала милиция, это были наши.

Почитаем протоколы… Второй был Гоша, да? Которому руку сломали?

Я кивнул.

— И еще некая Мила… То есть скорее Людмила, — Панченко скрестил руки на груди. — Что ж, будем работать. Серега раскопает, что там к чему.

— Искренне надеюсь.

— Кстати, — снова поднял на меня глаза Панченко. — Какая машина у этого Хайнутдинова?

— Понятия не имею. Пусть ваш Серега копает.

— Он-то раскопает, — кивнул Панченко. — Вашу машину он уже обработал.

— Что?! — Я недоверчиво уставился на капитана. — Когда?

— Тогда, — усмехнулся Панченко. — Небось спите по ночам? А Серега — нет. Отбуксировал на экспертизу, а потом поставил обратно. Не заметили?

Так-то…

— Практикуете сомнительные методы, — заметил я. — Кто ему разрешил изымать транспортное средство?

— Он уже оформил все документы, — Панченко откровенно забавлялся моей растерянностью и моим недовольством. — Он просто не мог ждать до утра.

Сыщицкий зуд, знаете ли. Судя по тому, что вы запросто воруете документы у граждан, вам это чувство знакомо, Константин Сергеевич…

— Зуд? — Я отрицательно покачал головой. — Я регулярно моюсь. И что там обнаружил в моей машине ваш одержимый зудом сотрудник?

— Ничего. На ваше счастье — ничего.

— Еще бы! — торжествующе ухмыльнулся я.

— Этого стоило ожидать, — продолжил Панченко, — потому что Леонова сбила машина габаритами побольше, чем ваша «Ока».

— Точные сведения?

— Судя по силе удара… Ну и судя по показаниям свидетеля.

— А там был свидетель?

— Одно название, — досадливо махнул рукой Панченко. — На противоположной стороне улицы находится офис одной торговой фирмы, и по утрам территорию перед офисом подметает один парень, студент. Очкарик к тому же. Он как раз в это время подметал свой участок. Но стоял спиной к проезжей части, понимаете? И он только слышал шум проезжающей машины, потом звук удара…

Пока он повернулся, пока понял, что случилось, — машина уже уехала. Он видел ее зад, но ничего определенного сказать не может. Вроде бы большая машина, не легковушка. Может, джип, может, «Газель». Может, микроавтобус. В то утро еще дождь прошел, так что никаких следов от шин уже не нашли, когда эксперты приехали. Просто тело на дороге.

— Понятно, — задумчиво проговорил я.

— Если у этого Хайнутдинова окажется джип и не будет алиби на половину шестого утра… Тогда будем дожимать.

Ну а если нет, то вряд ли даже Серега что-то нароет.

Слишком мало зацепок. Леонов был пьян, и это сразу делает самым правдоподобным вариант несчастного случая.

Переходил дорогу в неположенном месте. Водитель на пустой дороге слишком разогнался и не сумел затормозить. Вот и все.

— А тот студент не слышал звука тормозов? Если водитель затормозил, но слишком поздно, — это одно, а если вообще не тормозил — это другое…

— Студент? — Панченко скорчил презрительную гримасу. — Он вообще ничего конкретного сказать не может.

Все со словом «кажется». Может, это был джип? Кажется, джип, А может, микроавтобус? Кажется, микроавтобус.

А скрип тормозов слышал? Кажется, не слышал. А кажется, и слышал…

Одно расстройство с таким свидетелем, — раздраженно бросил Панченко. — Вы что, действительно думаете, что там было убийство?

Я пожал плечами.

— А что же тогда суетесь? — непонимающе посмотрел на меня Панченко. — Сами же говорите, что знали этого Пашу всего пару часов. Ну, напился, ну, попал под машину. Бывает. Видимых доказательств убийства нет, сами знаете…

Так что не переживайте, не суетитесь. Или это из-за того, что мы тогда к вам вечером заявились? Хотите оправдаться, доказать, что не имеете к этому отношения? Не берите в голову, Константин, у нас не было против вас подозрений. Все из-за этих карточек. Спьяну насовали ему своих визиток, да?

— Скорее всего, — согласился я.

— Ну и выбросите эту историю из головы, — посоветовал Панченко. — Пусть молодые, вроде Сереги, надрываются. Что у вас, других забот нет? По лицу вижу, что есть.

Так что спасибо за содействие и успехов вам в работе…

Если так стараться из-за каждого случайного собутыльника, то никаких сил и нервов не хватит. Я прав? — командным тоном осведомился Панченко.

— Так точно, — ответил я без энтузиазма, чувствуя, что Панченко и на самом деле прав, а я слишком плохо все продумал, когда кинулся доказывать факт убийства. Родившаяся в течение получаса вторая версия оказалась полной чепухой.

— Ведь этот Рафик не мог за нами проследить, — проговорил я негромко, глядя на Панченко и надеясь, что он поддержит мои аргументы. — Значит, он мог подкараулить Леонова у дома только в том случае, если знал Леонова ранее… А если нет доказательств такого знакомства…

— То получается, что вы погорячились, Константин, — мягко сказал Панченко.

— Да-а, — протянул я.

— Даже родственники покойного Леонова склонны считать это несчастным случаем. Он уже давно пил, все это подтверждают. Бывшая жена говорит, что рано или поздно нечто подобное должно было случиться. Или машина, или кирпич на голову, или пьяная драка…

— Бывшая жена? — переспросил я, чувствуя, как смутное воспоминание шевельнулось в голове, прорываясь из-под пелены, которой была покрыта большая часть событий той ночи.

— Ну да, — кивнул Панченко. — Они как раз развелись из-за того, что Леонов стал крепко закладывать. Никак не мог остановиться. Жена и ушла от него. Благо сын уже взрослый, в военном училище учится.

— Угу, — сказал я. Сообщение Панченко не добавило ничего существенного в мои знания о Паше Леонове. Он говорил что-то о своей жене… Ну и что?

Ничего. Вроде как бы жаловался на нее. Ну и что? Все жалуются. Особенно после двух бутылок водки.

Панченко некоторое время смотрел на мое задумчивое лицо, ожидая, когда я покину кабинет и перестану донимать занятого человека. Но я думал не о Панченко, я думал о Леонове и его жене, стараясь что-то вспомнить, стараясь из обилия бесполезных воспоминаний высеять крупицы действительно ценных сведений… Что-то там было еще. Нечто, заставившее меня насторожиться.

Нечто, из-за чего слова Панченко о возможном убийстве Леонова упали вчера на подготовленную почву. Я был готов услышать нечто подобное. И подготовил меня к этому сам Паша Леонов, Он мне что-то сказал. Что?

— Не буду вас больше задерживать, — громко произнес Панченко. — Еще раз спасибо за помощь. Всего хорошего.

Я непонимающе смотрел на него, поглощенный своими мыслями, и лишь по губам догадался о смысле произнесенного капитаном предложения. Всего хорошего.

— До свидания, — я торопливо вскочил со стула. — Если что-то новое выяснится…

— Конечно, — деловито кивнул Панченко. — Мы вас поставим в известность.

На его круглом лице было написано при этом, что черта с два он со мной свяжется. Он был счастлив, что я ухожу из кабинета и из этого дела. Панченко привык сам принимать решения, без разных там советчиков со стороны. Что ж, я мог это понять.

Напоследок он все-таки решил поразить меня своей осведомленностью, дававшей ему право пренебрегать моими скромными усилиями.

— Кстати, — почти безразличным голосом произнес он. — Вы в курсе, что Леонов в свое время работал в ФСБ?

Я остановился у двери. Обернулся к Панченко и отрицательно покачал головой.

— Его потом уволили оттуда, — сообщил Панченко, — И он запил.

— И что это меняет?

— Ничего, — Панченко пожал плечами. — Как показывает опыт, пьянство одинаково вредно как для бывших сотрудников ФСБ, так и для простых граждан, — и он со значением посмотрел на меня.

Я прикинулся, что ко мне эта тирада не имеет ровным счетом никакого отношения.

На звук открываемой двери из соседнего кабинета выглянул Генрих.

— Ага, — довольным тоном произнес он. — Возвращение блудного попугая.

Я не ответил. Просто толкнул дверь и вошел внутрь. Это крыло некогда процветавшего проектного института теперь сдавалось под офисы. На четвертом этаже было всего две комнаты — одну снимал Генрих, вторую — я.

Генрих повесил на своей двери табличку «Юридическая консультация», моя дверь оставалась девственно чистой.

То есть таблички на ней не было. Обычная дверь. То, что было за ней, Генрих гордо называл «офис». Мне казалось, что это слишком сильный комплимент комнате в двенадцать квадратных метров. Впрочем, помещения отыскал именно Генрих, и, дай ему волю, он бы называл эти две комнатки апартаментами.

У Генриха была самостоятельная юридическая практика, плюс к этому он был соучредителем и юрисконсультом в моем агентстве. Таким образом, в агентстве нас было двое. И каждый сидел в отдельном кабинете. Очень удобно, чтобы не возненавидеть друг друга. Если точнее — чтобы не возненавидеть как можно дольше.

Отличия двух комнат начинались с табличек на двери (вернее — с отсутствия таковой на одной из дверей) и продолжались внутри. Генрих умудрился втиснуть к себе набор австрийской офисной мебели, компьютер, факс и ксерокс. Я как-то намекнул ему, что если прикрутить под потолком стул, то туда вполне можно посадить секретаршу. Будет забираться по лестнице каждое утро. А чтобы раньше времени не сбегала домой, лестницу сразу же убирать. Но Генрих в очередной раз проявил скупость и сэкономил на секретарской зарплате.

В моем, с позволения сказать, «офисе» из мебели был один продавленный кожаный диван, который я самолично стащил в другом крыле института и приволок к себе. На нем можно было сидеть, лежать, вести деловые переговоры, пить пиво, делать гимнастические упражнения, заниматься сексом, спать, читать, смотреть в потолок. Все эти виды развлечений я перепробовал. За одним исключением — гимнастических упражнений я не переваривал.

Само собой разумеется, что, поскольку я мог все делать на диване, другая мебель мне не понадобилась. Телефон я поставил на пол, и если собирался вздремнуть, то легким движением ноги заталкивал его под диван.

Пробудившись, не менее легким и изящным движением я дергал за провод, извлекая пыльный аппарат на свет Божий.

Генрих смотрел на этот диван со смешанным чувством ужаса и презрения.

Мне же иногда приходилось жить на диване сутками. Я к нему привязался.

Поэтому, войдя в свой офис после трехнедельного отсутствия, я первым делом повалился на диван, положил ноги на боковину и блаженно вытянулся.

— Приятно посмотреть, — ехидно проговорил Генрих, заглядывая в комнату.

— И кто же сподобился вернуть тебя к жизни, а? Кто вправил тебе мозги? Лена, не иначе?

Этот человек мог испортить все одним словом. И испортил.

— Чтобы я больше не слышал этого имени в этих стенах, — проинструктировал я Генриха с дивана.

— О-о-о! — Генрих понимающе закатил глаза за стеклами очков в позолоченной оправе. — Трагедия на личном фронте… Но теперь кризис преодолен, Костя? Ты снова приступил к делам?

— Считай, что так, — мрачно кивнул я. — Радуйся, кровосос. Эксплуататор трудового народа.

— Вот список поступивших предложений для трудового народа, — сказал Генрих и неожиданно резко швырнул в меня записной книжкой. Я поймал. — Ознакомься и выбери, чем будешь заниматься. Чем быстрее, тем лучше.

— Быстро только кошки родятся, — пробурчал я, перелистывая страницы.

Предложений было много. Даже слишком много.

— Это какой-то бум, — поднял я глаза на Генриха. — Они все с ума посходили?

— Это не бум, — самодовольно улыбнулся Генрих, от чего ожили его тщательно подбритые усики. — Это правильно организованная рекламная кампания. После истории с захватом заложников на обменном пункте мне гораздо проще стало убеждать клиентов в твоей квалификации.

— Они все — заложники? — уточнил я. — Или терраристы? В любом случае — пошли они к черту. Мне что-нибудь попроще… Я все-таки первый день на работе.

— А где ты был сегодня утром? — осведомился Генрих, — Я тебе звонил, а там только этот автоответчик твой… И дурацкая фраза «А вы уверены, что попали туда, куда надо?» Придумай что-нибудь поостроумнее… Так где тебя носило?

— Я был в милиции, — ответил я и потянулся, с удовольствием наблюдая за тем, как лицо Генриха становится озабоченным.

— И что на этот раз? Куда ты влип? — спросил Генрих, ослабляя узел галстука, словно ему не стало хватать воздуха. — От чего мне тебя отмазывать на этот раз?

— Расслабься, — посоветовал я. — Я чист как стеклышко. Со мной консультировались.

— Они там совсем обалдели, — покачал головой Генрих. — Что уж, больше консультироваться не с кем? Ты уж им наконсультируешь… — Продолжая качать головой, он ушел к себе и пять минут спустя позвонил, хотя вполне мог крикнуть — обе двери были распахнуты.

— Ты не врешь? — с надеждой спросил Генрих. — Ты и вправду никуда не успел влезть?

— Расслабься, — повторил я. — Я консультировал двенадцатое отделение.

Завтра пойду в тринадцатое. Они записались ко мне в очередь на всю неделю.

— Болтун!. — в сердцах сказал Генрих и бросил трубку.

Его рассерженное состояние продолжалось минут пять, потом Генрих поднялся (мне был слышен скрип кожаного кресла) и вышел из своего кабинета.

Он постоял в коридоре, выдерживая необходимую паузу, и только потом просунул в дверь ко мне лысеющую голову.

— Ты выбрал себе дело? — сухо поинтересовался он.

— Номер пять, — ответил я с дивана. Под этой цифрой в списке Генриха значился некий бизнесмен, который с некоторых пор озадачился вопросом: «Что делает жена, когда мужа нет дома?»

— Достойный выбор, — прокомментировал Генрих — Когда собираешься приступать?

— Ближе к вечеру.

— Совсем хорошо, — озабоченные складки у переносицы разошлись, и Генрих даже изобразил нечто вроде улыбки. — Не люблю, когда нарушается режим.

Работа должна делаться постоянно и равномерно.

Я скорчил гримасу, символизирующую мое отношение к этому заявлению юриста. Мне б ближе к сердцу старая поговорка о том, что постоянный и равномерный труд отрицательно сказывается на здоровье коней. Генрих как-то заметил по этому поводу, что у нас существенно различные менталитеты. Я удивленно поднял брови и сказал, что, по-моему, менталитет — это такая болезнь и что я уж наверняка ею не страдаю. Генрих не без злорадства согласился.

— Итак, — продолжал вещать Генрих, стоя в дверях моей комнаты. — Сегодня вечером ты будешь занят по работе. А как насчет того, чтобы в субботу культурно развлечься? Отметить твое возвращение к людям?

— Разве я был в джунглях? — обиженно спросил я, но тут же подумал, что, пожалуй, так оно и есть.

— В субботу в клубе «Ультра» выступает… — Генрих наморщил лоб, вспоминая имя гастролера. — Ну этот, грузин… Не Кикабидзе, другой. Муладзе, что ли?

— Ты собираешься идти в «Ультру»? — ехидно спросил я. — А врач тебе разрешил посещение концерта?

— Все нормально, — отмахнулся Генрих. — Я навел справки. Муладзе не опасен для моего здоровья.

Сложности с посещением ночных клубов возникли у Генриха с пару месяцев назад, когда очередная двадцатилетняя пассия затащила его в «Ультру» на концерт какого-то московского певца, о котором Генрих до того памятного вечера ничего не слышал. Но афиши висели по всему городу, билеты были чертовски дорогими, и Генрих решил что мероприятие достойно его персоны. Он забронирова самый ближний к сцене столик, что едва не закончилось для него трагически. Для Генриха, а не для столика.

Певец, в соответствии с последними тенденциями шоу-бизнесе, оказался сексуально сориентирован совсем другую сторону, нежели большинство мужского населени?

Вдобавок, он оказался чертовски раскрепощенным. И уж во время второй песни, раздевшись по пояс, запрыгнул Генриху на колени, продолжая раскрывать губы и иногда даже попадать в фонограмму. Помимо того, что у юриста не вызвало особой радости само пребывание заезжего певца гомосексуальных радостей на его коленях, гастролер к тому же тянул килограммов на восемьдесят с гаком. И еще от него пахло убийственной смесью женского парфюма и мужского пота. Через минуту такого кайфа Генриху стало плохо с сердцем.

— Я наводил справки, — повторил Генрих. — Этот грузин не прыгает на пожилых юристов, как тигр на антилопу. К тому же я больше не буду садиться так близко к сцене. Одного раза достаточно. Так ты пойдешь? Само собой, с дамами. Я с Полиной, а ты с Лен… — Генрих вспомнил слишком поздно о моем запрете.

Я сделал зверскую рожу и схватился пятерней за левую сторону груди, что одновременно означало сердечную недостаточность от генриховских оговорок и желание вытащить оружие из наплечной кобуры (если бы она была на месте), чтобы как следует шугануть юриста из моей комнаты.

Генрих все понял и махнул рукой на меня и на перспективу совместного проведения субботнего вечера.

Но, как оказалось, ненадолго. Минут через двадцать он позвонил мне из своего офиса и вкрадчиво проговорил:

— Костя, но если ты до субботы помиришься со своей… То тогда давай прошвырнемся в «Ультру», ладно?

Я повесил трубку. Что это еще за слово «помиришься»? Я с ней не ссорился. Мы просто обозвали друг друга всеми мерзкими словами, какие только знали, и разошлись в разные стороны. Я, правда, позже хотел вернуться, потому что вспомнил еще несколько эффектных выражений…

Но вспомнил выражение ее глаз, когда мы последний раз смотрели друг на друга в упор… Нет, спасибо. К таким не возвращаются.

В шесть часов вечера я и мой клиент, тот самый ревнивый «номер пять» из списка Генриха, встретились в небольшом кафе в центре Города. Я получил инструкции, фотографию супруги клиента и двести долларов задатка.

Мне надлежало заполучить доказательства супружеской неверности в виде фотографий, аудио, или видеозаписей.

Сам клиент объявил жене, что уехал на две недели в Турцию, но на самом деле засел в одной из городских гостиниц, выжидая моего сигнала, чтобы лично накрыть неверную жену.

— Надеюсь, вы не планируете двойного убийства в состоянии ревности? — сразу спросил я.

— А это посмотрим по обстоятельствам, — мрачно буркнул клиент. На том и договорились.

Час спустя я наблюдал за молодой женщиной, выходящей из косметического салона. Было достаточно заглянуть ей в глаза, чтобы понять — долго работать над этим делом мне не придется. Собственно говоря, одной лишь фотографии этих глаз хватило бы для приступа бешеной ревности у мужа. Просто порнография какая-то, а не глаза. Крутое трехиксовое порно.

Так что в одиннадцать вечера я уже поставил «Оку» у своего подъезда и выключил мотор. Две «полароидовские» кассеты были отщелканы, — а в квартире моего клиента установлены два диктофона — в спальне и в зале. Завтра я собирался поработать видеокамерой, потом отсортировать материал и представить его заказчику. И понаблюдать за его лицом.

Я едва успел войти в квартиру, снять ботинки и убрать в шкаф сумку с фотографиями, как в дверь позвонили.

Я посмотрел в «глазок» и громко сказал:

— Даже и не думай.

Она снова нажала кнопку звонка.

— Возвращайтесь в семью, девушка, — посоветовал я.

Еще один звонок.

— Займитесь чем-нибудь общественно-полезным, в конце концов!

Она снова жмет на кнопку. Наивная, она надеется оказаться более упрямой, чем я?!

— Ну и что тебе нужно? — холодно спросил я, все-таки отворив дверь и глядя на Ленку сверху вниз.

— А войти можно?

Я изобразил на лице глубокое возмущение подобными намерениями.

— Скажи «спасибо», что я открыл тебе дверь!

— Спасибо, — кротко произнесла она, потупив взгляд, и это было словно удар в солнечное сплетение. Весь мой словарный запас, унесло с попутным ветром в Африку.

Я стоял, смотрел и молчал.

Я молчал, когда она прошла в квартиру, включила свет в комнате и уселась в кресле, поджав ноги под себя. Женщины. Иногда просто не хватает слов. Как, например, сейчас.

Ничего, я про себя отсчитал от десяти до одного, глубоко вдохнул и прикрыл дверь. Не защелкивая замок, чтобы в нужный момент моя бывшая подруга могла легко и быстро покинуть квартиру, роняя отнюдь не скупые слезы на линолеум. По крайней мере я надеялся, что все сложится именно так. И чем скорее, тем лучше. В противном случае…

И случай вышел действительно противный. Она взяла инициативу в свои руки.

— Ты ничего не хочешь мне сказать? — прозвучал тихий голосок. Вот тебе и раз. Меня моментально поставили в положение обороняющейся стороны. Далее все могло развиваться по следующему сценарию: «Ты ничего не хочешь мне сказать?» — «А что я должен тебе сказать?».

«А ты не знаешь?» — «Понятия не имею!» — «А мог бы что-нибудь придумать… Или ты уже совсем отупел? Или ты не помнишь, о чем именно мы говорили в последний раз?»

Волей-неволей придется доказывать, что не отупел и не обеспамятел. А доказывать свою невиновность — это уже не в моем стиле. Я предпочитаю презумпцию невиновности: доказывайте мою вину сами. А не сможете…

— Так ты ничего не хочешь мне сказать?

— Ничего? Ха-ха, это гораздо больше, чем ничего, но по преимуществу матом, — выпалил я, надеясь, что фраза убьет ее наповал и заставит выбежать в слезах из квартиры через незапертую дверь.

Но она пропустила мою тяжелую артиллерию мимо ушей. Фу, обычная мужская Грубость. Когда им нечего сказать, они начинают ругаться. Козлы.

— Ты решил? — Это уже был второй вопрос, и увиливать больше я не смог.

Я сел напротив Ленки, уставился на нее в упор и членораздельно произнес:

— Что еще я должен был решить?

— Ты должен ответить на мое предложение.

— О Господи, — вздохнул я. — Ты что, с одного раза не понимаешь?

Она посмотрела мне в глаза, и я отвел свой взгляд первым. В последнее время я многое понял насчет пресловутой «войны полов». Я стал понимать мужчин, которые все споры с женщинами начинают и заканчивают оплеухой.

Причем они очень торопятся влепить женщине оплеуху. Ведь если хотя бы на секунду замешкаться — это конец.

Женщина переговорит, переплачет, переласкает.,. Или просто проведет ноготками вдоль вашего позвоночника. И добьется своего.

Так что единственный способ победить — это оплеуха. На Ленку у меня рука не поднималась. И я проиграл, я был вынужден заново слушать все ее доводы, все ее жалобы, всю эту лирику, которая в совершенно невообразимых количествах произносилась маленькими губками (бледно-розовая помада), принадлежавшими будто и не медсестре, а какой-нибудь сочинительнице любовных романов из южноамериканской жизни.

Это началось довольно давно. Года два назад. Я и Ленка оказались соседями по лестничной площадке. Если совсем точно, то соседями были с одной стороны я, а с другой — Ленка и ее муж.

То, что произошло дальше, мне казалось совершенно естественным — достаточно поставить рядом толстенького лысоватого Ленкиного мужа и… Ну, я, конечно, не эталон мужской красоты. Но на лестничной площадке конкурентов у меня не было.

Примерно с год наши отношения развивались вполне нормально, то есть без огласки. Ленкин муж стал часто ездить в командировки, и нас это устраивало.

Веселенькое было время. Если бы не таинственный доброжелатель, настучавший на нас, это время, возможно, длилось бы и до сих пор. Романтика запретных встреч, кайф наставления рогов супругу, адреналин в крови… При воспоминании о тех месяцах мне кажется, что при соприкосновении ладоней — моей и ее — проскакивала электрическая искра, ввергавшая нас в состояние кратковременного помешательства на любовной почве.

Сейчас это кажется сном. Сейчас это кажется несбыточным идеалом, мечтой. Но это было. Что бы в данный момент ни говорили я и она.

С Ленкиным мужем даже пришлось подраться. Я победил, но особенного проку в этом не было. Посрамленный и оттого еще больше полысевший муж перестал ездить в командировки, сидел целыми днями дома и бдил.

Самое печальное, что он действительно любил Ленку. Какие чувства к нему испытывала она, — этого я не знаю. Скорее всего бурных страстей там не было уже давно. И вряд ли они вообще были. Но чем меньше она любила его, тем настойчивее он пытался ее вернуть.

Вскоре он сообразил, что сидеть дома и изображать из себя негатив Отелло — это не выход. Жену надо было возвращать по-другому. Он не мог стать моложе, выше и красивее. Но он мог стать богаче. И Ленкин муж выбрал именно этот путь к сердцу женщины.

Мы с Ленкой не сразу поняли его коварство. Он опять начал пропадать в разъездах, предоставляя нам неограниченное время для развлечений. Мы даже начали забывать о нем, когда наступил сентябрь. А вечером первого сентября Ленкин муж вернулся домой. Вернулся, чтобы сделать заявление.

Он сообщил жене, что за последние месяцы сумел сильно «подняться» в той коммерческой структуре, где трудился. Поднялся до такой степени, что его отправили создавать филиал этой самой структуры в Питере. Повышение по службе сопровождалось подарком от фирмы в виде двухкомнатной квартиры на Васильевском острове и служебной «Волги». Дальнейшая перспектива сулила еще большие материальные блага, которые Ленкин муж весьма красноречиво и подробно расписал. Закончил он тем, что задал вопрос: "Если хочешь поехать со мной в Питер, то ты должна раз и навсегда покончить с походами «налево».

В противном случае ты останешься здесь и больше не получишь от меня ни копейки".

Расчет оказался точным — Ленка крепко задумалась. Ей хотелось поехать в Питер, ей хотелось быть женой преуспевающего бизнесмена… А с другой стороны был я.

В таком задумчивом состоянии она и навестила меня тогда — хмурая, без косметики, с волосами, стянутыми сзади в пучок простой резинкой. Она изложила мне ультиматум своего мужа.

— Что скажешь? — последовал вопрос. Я был слишком легкомысленно настроен в тот вечер. Я улыбался.

— Дело твое, — сказал я. — Хочешь ехать с ним — поезжай, я не обижусь…

— Что? — Тонкие брови удивленно выгнулись дугой. — Ты так легко меня выпроваживаешь?! Мне казалось, у нас были достаточно серьезные отношения! Ты говорил…

— Чего только не скажешь в определенные моменты взаимоотношений с женщинами, — перебил я. — Мне с тобой было хорошо, тебе со мной — тоже неплохо. Но ситуация изменилась — сейчас тебе выгоднее выбрать не меня, а мужа. Питер, квартира, машина — все это на дороге не валяется. Или ты собираешься всю жизнь работать медсестрой? Ведь твое медицинское заочное образование накрылось, кажется, в прошлом году?

— В позапрошлом, — уточнила Ленка.

— Тем более. Лови свой шанс, поезжай с мужем… — напутствовал я ее. — Можешь его не любить, но хотя бы делай вид, что любишь, иначе ваша семейная жизнь превратится в длинный сеанс боев без правил.

— И это все, что ты можешь сказать? — презрительно прищурилась она. — Ты, гад, даже не пытаешься удержать любимую женщину! Ты пальцем не пошевелил, задницу с дивана не приподнял! Я-то, дура, была готова послать мужа к чертовой матери и…

— Ты хотела предложить мне жениться на тебе? — уточнил я. — Мы как-то обсуждали этот вопрос и пришли к выводу, что из меня не может получиться нормальный супруг. С моей работой, с моим образом жизни…

— Хватит болтать! — взорвалась Ленка. — Хватит придумывать отговорки.

Тебе просто наплевать на меня, да?

Да?

— Судя по твоему лицу, — заметил я, — ты очень хочешь, чтобы я ответил «да». Я окажусь полным ублюдком, ты — невинно пострадавшей. Можно будет броситься мужу на шею и оплакивать загубленную любовь. А потом с чистой совестью ехать в Питер. Этого ты хочешь?

— Знаешь, чего я хочу? — она уже почти кричала. — Врезать тебе чем-нибудь тяжелым по башке!

После этого разговор продолжался еще очень недолго, сопровождаясь резкими жестами и движениями с обеих сторон. А потом она заплакала и убежала домой. Я представил, как она рыдает на плече мужа, а тот довольно улыбается и гладит ее по голове, говоря: "Ну вот видишь…

Я же тебе говорил. Тебе нужен только я…" Мне стало противно.

Нервы у меня в тот вечер расходились настолько, что сразу же после ухода Ленки я достал из холодильника начатую, бутылку водки, смешал с томатным соком и выпил.

Это была плохая идея.

Когда я размешивал красную смесь в своем стакане, я успокаивал себя тем, что никакой трагедии не произошло.

На самом деле Ленка сразу решила ехать с мужем в Питер и пришла лишь для того, чтобы выслушать мои просьбы остаться, а потом послать меня к черту. Но просьб не было, и она, обидевшись, устроила обычную бабью истерику. Тоже мне, метод… Реветь два часа кряду, как будто от этого что-то изменится. Вот у мужчин более практический подход — если возникает сложная проблема, выпиваешь водки, забываешь проблему и ложишься спать.

Никакого стресса, никаких истерик. Все чинно и спокойно.

Так я думал, прежде чем выпил свой первый стакан. Потом мне стало тепло и грустно. Я стал думать о том, какая я сволочь. Ленка приходила ко мне в надежде, что ей предложат любовь до гроба и новый штамп в паспорте, а ее жестоко и цинично обломали… Какая же я скотина!

После второго стакана я стал вспоминать наши лучшие дни, проведенные вместе с Ленкой, и чуть позже обнаружил, что глаза у меня наполнились слезами. Мне стало совсем грустно и очень жарко.

Затем я решил, что ехать в Питер с обновившимся мужем будет для Ленки лучше, чем связываться со мной.

Я бы никогда не смог обустроить жизнь этой женщине… И никакой другой женщине тоже. Так я перешел к оплакиванию своей никчемной жизни.

Я оплакивал ее потом шесть дней кряду. Я мог бы заниматься этим и дольше — я знаю людей, которые занимаются этим годы и даже десятилетия.

Настоящие профессионалы.

Но мне помешали. Меня заставили умыться холодной водой, протрезветь и вынести из квартиры пустые бутылки. И заставили меня не Генрих и не Ленка, и даже не капитан Панченко вместе со своим белобрысым компаньоном.

Меня заставил это сделать мертвый Паша Леонов. Павел Александрович. Не знаю, много ли добрых дел он совершил при жизни, но вот фактом своей смерти он уж точно одно доброе дело совершил. Он вытащил меня из пьяного безвременья.

Много недель спустя, уже зная гораздо больше о покойном Павле Леонове, я стал задаваться вопросом: «Если бы Леонов знал, что потом случится, вытащил бы он меня из той драки или бросил бы валяться там на полу, да еще врезал бы пару раз по почкам?»

Не знаю, не знаю… Но уж пить со мной на брудершафт он бы точно не стал. Кстати, я бы тоже не стал с ним пить. По ряду причин, из которых стремление к здоровому образу жизни было отнюдь не главным.

И еще: мне не стоило давать ему тогда свои визитные карточки. Ни шестнадцать, ни пятнадцать… Ни одной.

За окнами сгустилась тьма, которую кое-где пробивали бледные звездочки.

Мы сидели друг напротив друга, и можно было даже ничего не говорить. Мы просто смотрели: я на нее, она на меня. Казалось, что в этом нет никакого смысла, потому что мы знали друг друга целую вечность, но… Но это уже была другая Ленка, не принадлежащая мне. И, наверное, это был уже другой я.

— Этого хочет любая женщина, — говорил я. — Чтобы муж ночевал дома, чтобы в этом доме был достаток… Вряд ли бы ты получила это со мной.

— У меня эта больница уже вот где, — Ленка провела ладонью по горлу. — Может, я буду с мужем в той фирме работать… Или другую работу найду — в Питере ведь возможностей гораздо больше, чем здесь…

— Большой город, большие возможности, — согласился я. — Тебе нужно ехать. Твой муж не дурак, он все сделал правильно…

— Я знаю, — кивнула она. — Это наш шанс — и мой, и мужа…

— Тебе нужно ехать, — повторил я.

— Я знаю… — тяжелый вздох, и ее ладони закрывают лицо. — Только…

— Что?

— Я все равно тебя люблю.

Она отняла руки от лица, и по ее глазам я понял, что и от меня ожидается аналогичное признание.

— Ну, — переведя взгляд на ковер, сказал я. — Ты мне тоже всегда нравилась…

— Мне тяжело уезжать и оставлять тебя здесь. Я уже сейчас скучаю…

— Я тоже, — ответил я, и отчасти это было правдой.

— Может, я буду иногда приезжать? — с надеждой спросила она. — Скажем, на выходные? Вроде как к подруге в гости…

— Муж у тебя не дурак, — напомнил я.

— Придумаю что-нибудь другое, — с неожиданной легкостью сказала Ленка.

— Не хочу тебя терять…

Мы сидели друг напротив друга, а потом внезапно она очутилась у меня на коленях. Вкус ее губ был прежним, и это оказалось гораздо лучше, нежели все, что у нас было в последние недели перед приездом Ленкиного мужа… Потому ли, что теперь к вкусу ее губ примешался горький аромат грядущего прощания?

Потому что это был последний раз? Потому что и я, и она хотели запомнить этот вечер?

Я запомнил. Я очень хорошо все запомнил. Ее ласковые пальцы, ее гладкую кожу, ее горячие бедра… И она заплакала, когда все было завершено.

Потом я долго сидел в кресле, выключив свет в комнате, закрыв глаза и отключив свое восприятие окружающего мира. Темнота, тишина, усталость.

И вроде бы все пришло в норму. Все потихоньку восстанавливалось. Я не пью уже второй день. Я снова взялся за дело. Генрих мною доволен. Мы больше не враги с Ленкой. Вот они, кубики, из которых складывается пирамида моего ежедневного существования. Все пришло в норму.

Все сложилось заново. Можно сидеть, закрыв глаза, и ни о чем не думать.

Через какое-то количество времени я услышал, как надрывался телефон. Я снял трубку. Звонил Гарик. Сказал, что зайдет ко мне в гости. Голос у него был какой-то усталый.

— Много работаешь? — сочувственно спросил я.

— Возможно, — ответил Гарик. — Так я зайду? Ты будешь дома?

— Куда я денусь.

Вот так. Скоро ко мне придет старый приятель. Еще один кубик в пирамиду. Все понемногу налаживается, все возвращается на круги своя. Я не видел Гарика уже месяца два, а тут он вдруг решил ко мне наведаться. И все в один день. Все один к одному — все становится как раньше. Ну, с учетом Ленкиного отъезда, почти как раньше.

Я все еще сидел в кресле и блаженствовал. И не знал, что через несколько минут пирамида, которую я считал заново возведенной и вполне устойчивой, начнет стремительно разваливаться, внося в мою жизнь хаос, боль, отчаяние…

Началось с Гарика.

Он вошел ссутулившись чуть больше, чем обычно. Пожаловался на дождь и поставил раскрытый зонт сушиться на кухне.

— Как твои дела? — спросил он тусклым утомленным голосом. — Как работа?

— Все по-прежнему, — не без гордости сказал я. В тот момент я был доволен возвращением к нормальной жизни. Иногда отсутствие перемен — это просто здорово.

— Тебе везет, — отозвался Гарик. — Не то что мне. У меня все меняется семь раз на дню, начальство скучать не дает, жена тоже… Одна отрада — послали в прошлом месяце на курсы в Москву, как на курорт съездил. Знай себе спи на этих самых лекциях… Хоть пришел немного в себя.

— А выглядишь ты все равно не очень, — заметил я.

— Ну так — фыркнул Гарик. — Я уж десять дней как вернулся. Меня тут быстро довели до прежнего состояния! — Он недовольно тряхнул головой. — Ну да черт с ними со всеми! Я к тебе по делу…

— Хорошо, — сказал я.

— Ничего хорошего, — немедленно отозвался Гарик. — Перестань скалиться, дело на самом деле противное. И срочное. А то стал бы я к тебе тащиться по дождю в одиннадцать часов вечера!

— Уже одиннадцать? — Я посмотрел на часы и убедился, что Гарик прав. — Ничего себе! Как быстро время летит…

— Это уж точно, — недовольно пробурчал Гарик. — А я, между прочим, дома еще не был. У нас совещание закончилось в половине девятого, потом кое-какие оперативные материалы просматривал…

— Зашел бы завтра, — любезно предложил я. — Что уж так себя изводить?

Это же не вопрос жизни и смерти, в конце концов…

— Ошибаешься, Костя, — сказал он. — Именно вопрос жизни и смерти.

— Чьей смерти? — недоверчиво улыбнулся я. Общение с Ленкой настроило меня на благодушный лад. Я забыл о существовании такого слова — «смерть».

Гарик любезно восполнил провал в моей памяти.

— Сейчас расскажу, — уклончиво ответил Гарик.

Прежде чем приступить к обещанному рассказу, он с наслаждением стянул с шеи галстук и бросил его на ковер.

— Так-то оно лучше, — пробормотал он, расстегивая пуговицы рубашки. — А то прямо задыхаюсь с этой удавкой…

— Так что там насчет жизни и смерти? — напомнил я.

— С этим, как всегда, большие проблемы, — усмехнулся Гарик. — Не уживаются они друг с другом. Так вот, Костя… Помнишь, был такой деятель — Артур? Торговал наркотиками, нанял нескольких милиционеров в качестве «крыши»…

— Незабываемая личность. Ему осталось не то семь, не то восемь лет исправительных работ.

— Семь, — уточнил Гарик.

— Лучше, если бы восемь. Хотя и это вряд ли его исправит. А с чего ты вдруг вспомнил про него? Снится по ночам?

— Мне уже давно ничего не снится по ночам, — признался Гарик. — Полное отключение. Провал, а через секунду звонит будильник. И так каждую ночь…

— А при чем здесь Артур? — снова напомнил я. — Ты что-то слишком часто сбиваешься, Гарик… Это неспроста.

— Усталость, — вздохнул Гарик. — Так вот, Артуру этому осталось сидеть еще семь лет. Ты его помнишь, и он тебя тоже не забыл.

— Приятно, — сказал я. — Приятно, что человек, получивший от тебя по морде, потом всю жизнь хранит эти воспоминания. Иначе я бы считал, что моя жизнь проходит зря.

— Тогда с Артуром тебе повезло: он помнит все. И кто кому врезал по морде, и кто кого отправил париться на зону…

— А откуда ты знаешь — помнит он или нет? — удивился я. — Ты что, ездил к нему в гости? Отвозил передачку?

— Возможно, придется к нему съездить, — задумчиво проговорил Гарик. — Попробовать поговорить с ним…

Если он захочет. Видишь ли, Костя… Вчера вечером в городское управление внутренних дел пришел факс из того исправительно-трудового учреждения, где содержится наш общий знакомый Артур.

— Жалуются на его поведение? — предположил я.

— Угадал. Он пишет письма.

— А разве это запрещено?

— Нет, если отправлять письма по официальным каналам, то есть с прохождением тамошней цензуры и так далее… Он попытался переправить на волю письмо через одного солдата охраны… Но тот засыпался, и письмо перехватили.

— И что там Артур такого написал, что ты приезжаешь ко мне в одиннадцать вечера, вместо того, чтобы ехать домой отсыпаться?

— А я уже сказал, — Гарик пристально и печально посмотрел на меня. — Он тебя помнит. Больше того: он испытывает к тебе сильное чувство. Чувство ненависти. И хочет отомстить.

— Мало ли что он хочет! У него есть семь лет на то, чтобы изжить в себе ненависть и возлюбить всех ближних и дальних…

— Ну нет, — Гарик отрицательно помотал головой. — Он не собирался ждать семь лет, он хочет все сделать сейчас…

— Бежать собрался? Так пусть там в колонии принимают меры, раз такое стало известно…

— Дослушай, пожалуйста, до конца! — не выдержал Гарик. — И когда ты дослушаешь, то сразу перестанешь веселиться!

Я посмотрел на его напряженное лицо, на нахмуренные брови, на собравшиеся у глаз морщины и тут же перестал веселиться.

— Письмо было адресовано некоему знакомому Артура по имени Рома.

Знакомый живет здесь, в Городе. Из письма следует, что некоторое время назад Артур заказал твое убийство, — медленно проговорил Гарик и замолчал, ожидая моей реакции.

Я тоже молчал, потому что орать от страха, плакать и лезть под диван было бессмысленно.

— И что дальше? — спросил я.

— Угу, — Гарик одобрительно кивнул. — Я боялся, что ты примешь это близко к сердцу, но ты среагировал нормально.

— Близко к сердцу?! Ты боялся, что я приму это близко к сердцу? А как же еще мне это воспринимать?! Это же меня собираются убить, а не продавца из винного магазина!

— Это точно, — согласился Гарик. — Про продавца там ничего не написано.

А ты поспокойнее, сдерживай себя.

Ведь пока еще ничего не случилось…

— Когда случится, будет поздно беспокоиться. Я буду очень спокойным и очень неподвижным трупом.

— Тоже верно, — не стал возражать Гарик. — Таким образом мы пришли к золотой середине: не впадать в панику, но и не игнорировать это сообщение…

Так вот, Артур пишет, — Гарик раскрыл свой «дипломат», вынул листок бумаги и принялся зачитывать, предварительно водрузив на переносицу очки. Это старило его еще лет на пять.

— Артур пишет: «Спасибо тебе большое, Ромка, что не отказал в просьбе и связался с нужными людьми. Бабок не жалей, потому что это дело принципа, и я сколько хочешь могу проплатить, лишь бы этот гнида загнулся.» Как понимаешь, гнида — это ты, — любезно пояснил Гарик, отрываясь от листка. — И дальше: «В том месте, про которое я тебе писал в прошлый раз, бабок должно быть много, тебе хватит отдать кому надо. Что останется, твое. Еще раз повторю, не экономь, найди серьезного мужика, который все сделает как нужно. Чтобы этот мужик выполнил все мои условия, про которые я написал. Это для меня сейчас самое основное, больше ни про что не могу думать. Не будет мне покоя, пока не расплачусь с этим гадом…»

Гад — это тоже ты, Костя.

— Спасибо, я догадался. — Я встал и подошел к окну. Позвоночник вдруг оказался во власти суетливых холодных мурашек, руки тоже потеряли покой, и я едва свел их на груди, сложив вместе и сжав пальцы в кулаки. — Вот ведь, блин, неуловимый мститель! Ну и что теперь? Что теперь ты предлагаешь делать? Хотя… — я повернулся к Гарику — Раз письмо перехватили, то никакого заказа не было! Рома так ничего и не узнает.

— Ты невнимательно слушал, — сказал Гарик, и его глаза за стеклами очков были серьезны как никогда. — Артур пишет: « — ..чтобы этот мужик выполнил все мои условия, про которые я написал». Понял?

— Какие условия? О чем это он?

— Да плевать на условия! — не выдержал Гарик; — Я тоже понятия не имею, что там за условия! Ты о другом подумай: «Про которые я написал»! Это не первое письмо, понял? Это второе или третье письмо, которое Артур написал приятелю! Он в прошлых письмах написал и про эти чертовы условия, и про все остальное! И те, предыдущие, письма дошли до адресата. Их не перехватили, понял?

— И что? — Я неподвижно стоял у окна, а мурашки попросту вгрызались в меня. Я все понял, но хотел, чтобы это произнес Гарик. Быть может, я все-таки понял не правильно? Дай Бог, чтобы я понял не правильно…

— Это значит, — сказал Гарик, — что Рома получил поручение организовать твое убийство месяц назад. Или полтора месяца назад. У него было достаточно времени, чтобы найти исполнителя, договориться до условиям и так далее…

— И так далее, — бездумно повторил я за Гариком. Куда уж далее…

— Поэтому, — продолжал Гарик, — я, честно говоря, удивлен, что ты до сих пор еще жив.

Это странное чувство: еще десять минут назад я считал, что мое повседневное существование покоится на солидном фундаменте дружеских и деловых связей, что это существование в достаточной мере предсказуемо и нормально, Гарик сообщил, что это не так. Моя жизнь висела на тончайшей, тоньше паутинки, нити, и некто уже прогуливался вокруг с остро наточенным клинком, лишь выбирая момент, чтобы сделать одно-единственное движение. Все стало в один миг другим. Все оказалось очень ненадежным. Я стоял у окна и смотрел, как Гарик сидит в моем кресле и негромким усталым голосом пытается меня успокоить, подыскивает какие-то аргументы… Его ноги были обуты в мои старые клетчатые тапочки, рядом на ковре свернувшейся змеей валялся галстук… И это могло быть последним, что я видел в своей жизни.

Я вздрогнул и отошел от окна. А потом поплотнее задернул занавески. На всякий случай.

— Само собой, — продолжал говорить Гарик. — Мы это просто так не оставим. Даже не потому, что ты мой друг. В письме указывается на состав преступления — подготовка убийства группой лиц. Мы знаем заказчика и знаем посредника, Рому. А это гораздо больше, чем обычно удается узнать при расследовании заказного убийства.

Обычно убийца оставляет следы, и тогда от него уже устанавливается связь с посредником и дальше… В твоем случае все наоборот, — Гарик неожиданно усмехнулся. — Впрочем, меня это не удивляет…

— Ты забыл еще одно отличие от обычного заказного убийства, — чуть раздраженно заявил я. — Само убийство еще не произошло.

— Ах да! — Гарик деланно вытаращил глаза. — Действительно… Так вот.

Костя. Мы просто обязаны принять меры по этому письму. Кстати, твой друг Артур уже сидит в изоляторе.

— А Рома?

— Рома на свободе. Мы его не трогаем. Установили за ним слежку.

— Надеетесь, что он выведет вас на убийцу?

— Надеемся. И тебе тоже советуем надеяться.

— А если у вас ничего не выйдет? Если все уже договорено и оплачено, и Роме больше не надо встречаться с исполнителем?

— Ну ты спросил, — Гарик покачал головой. — Если уже все… То сам понимаешь… Могу дать тебе охрану.

— Спасибо, не надо, — сказал я. Опыт говорит о том, что в случае, когда человека очень хотят убить, его не спасет никакая охрана. Со второго, с третьего, с десятого раза — но это случится. Пуля снайпера, мина под сиденьем автомобиля, десять граммов пластида в почтовом ящике, выстрел из гранатомета «муха» в лобовое стекло…

Есть много способов. И как бы ни была хороша охрана, но это живые люди, и в этом их главная слабость. Во-первых, они тоже делают ошибки. Во-вторых, их также можно превратить из живых в мертвых, как и главную мишень покушения. И я не хотел отправляться на тот свет в компании приставленных Гариком охранников. Я привык решать свои проблемы сам. Правда, на этот раз проблема могла оказаться мне не по зубам.

— Давай подумаем, как киллер может тебя подловить, — сказал Гарик. — Какие у него ориентиры. Твой домашний адрес и адрес твоей конторы. Обычно жертву ловят в одном из этих двух мест: у подъезда и у офиса. Значит, тебе не нужно появляться дома и на работе.

— Генрих меня убьет, — сказал я и уже секунду спустя понял, что сказанное звучит слишком легкомысленно. В моей ситуации.

— Что еще может быть у киллера? — продолжал рассуждать Гарик. — Твоя фотография. Бреешься наголо и отпускаешь бороду. И в любом случае тебе не помешает и бронежилет.

Я без особой радости выслушал его предложения. Перспективы не радовали.

Я должен был неопределенное количество времени где-то прятаться, да еще эта борода…

— Вы же можете полгода за этим Ромой ходить, — сказал я. — А мне все это время прикажешь находиться на нелегальном положении? Да я с ума сойду!

— Жить захочешь — выдержишь, — оптимистически заявил Гарик.

— А если не таскаться за этим Ромой, а подловить в темном переулке, врезать пару раз по почкам…

— Гений! — ласково сказал Гарик, и его прищуренные глаза в этот момент лучились добротой как на картине художника Жукова «Ленин разговаривает с детьми». — Так он тебе и раскололся! Ты не видел личного дела этого Ромы, а я видел. В нем сто десять килограммов веса и метр девяносто роста. Он тебя погладит по головке, и головка оторвется. Тот еще тип. Мы поставили его телефон на прослушивание, мы будем «пасти» его двадцать четыре часа в сутки.

Мне кажется, это более эффективный метод, чем прыгать на Рому в темном переулке. А потом ходить к врачу лечить собственные почки. И еще… Я звонил в колонию, где томится Артур. Насколько я понял, тамошнее начальство тоже пытается надавить на Артура, чтобы он раскололся по полной программе.

— Ты думаешь, Артур знает имя убийцы? — с сомнением спросил я. — На то и посредник, чтобы заказчик и исполнитель не знали друг друга.

— Я тоже так думаю, — согласился Гарик. — Но если Артур расколется и даст показания, хуже не будет. Наоборот — будет лучше, чем пугануть Рому. Но только вряд ли Артурчик заговорит, ему же сразу накинут срок за организацию убийства… Так что Рома — наша главная надежда. А от охраны ты зря отказываешься.

Я махнул рукой.

— Ну вот, — подытожил Гарик — Хорошо мы с тобой посидели, поднял я тебе настроение… Пора мне домой. Хотя… — он посмотрел на часы. — Начало первого. Черт. Жена меня убьет.

— У нас с тобой схожие проблемы, — усмехнулся я. — Но ты по крайней мере знаешь, откуда ждать удара.

— Пожалуй, я не поеду сегодня домой, — рассудил Гарик. — Уже нет смысла. Слишком поздно. Считай, что сегодня ночью я буду твоей охраной.

Только принеси сначала что-нибудь пожрать…

— Поэтому я и отказываюсь от охраны, — сказал я, направляясь на кухню.

— Защитят, не защитят — это еще вопрос. А вот уж обожрут наверняка.

— Не причитай, — донесся до меня голос Гарика. — Голодный милиционер хуже сытого бандита. По себе знаю.

Я заснул той ночью под убаюкивающие звуки Гарикова голоса — рассказ о каком-то там милицейском совещании подействовал не хуже снотворного. И наутро проснулся я тоже от произнесенных Гариком слов.

— Спокойствие, — сказал он, тряся меня за плечо. — Это всего лишь я.

Пора сматываться отсюда…

И минут через двадцать мы вышли из квартиры. Гарик настороженно крутил головой, стараясь усмотреть возможную опасность, но обнаружил лишь Ленку, которая вышла из лифта и удивленно уставилась на меня.

— Ты куда-то уходишь?

— Ну… — начал я было длинное вступление, во время которого можно было бы придумать приемлемое объяснение, однако Гарик энергично вмешался в начавшийся разговор.

— Константин Сергеевич уезжает по делам, — эти слова сопровождались неслабым толчком, направившим меня к лифту.

— Куда это ты еще уезжаешь? — Ленкин голос принял подозрительно высокие тона. — А я думала, что ты захочешь со мной попрощаться, ведь скоро мы уезжаем…

— Константин Сергеевич уезжает в другой город, — немедленно ответил Гарик.

— Что? — удивился я.

— В какой еще город? — возмутилась Ленка. — Ты что, не можешь себя прилично вести больше одного дня?!

Я вижу, тебе на меня наплевать!

— Мне надо… Я потом! — успел я выкрикнуть, прежде чем Гарик впихнул меня в кабину лифта и нажал кнопку первого этажа. — Черт, — с досадой буркнул я, когда двери уже закрылись и кабина пошла вниз. — Какого хрена ты ляпнул про другой город?

— Умник! — презрительно покосился на меня Гарик. — А что, нужно было ей все рассказать? Про убийцу, про гостиницу, в которую ты едешь? Чтобы она потом на каждом углу трепалась: «А вы знаете, Костя Шумов скрывается от наемного убийцы! В такой-то гостинице, в таком-то номере! Но это большой секрет!» Этого ты хотел?

— Теперь она меня снова ненавидит, — скорбно констатировал я.

— У вас что-то серьезное? Нет? Собираешься жениться? По глазам вижу, что нет. Значит, тебе плевать на ее ненависть. Что тебе дороже — собственное здоровье или комплексы какой-то девчонки? По глазам вижу, что здоровье. Так что я все сделал правильно, — довольный собой, сказал Гарик. — Между прочим, тебе надо съезжать из этого дома. Идеальное место для киллера. Я уже придумал четыре точки для засады в вашем подъезде.

Двери лифта раздвинулись, Гарик первым шагнул вперед, деловито осмотрелся и сказал:

— Уже пять. Ага, вот и шесть. Нет, тебе определенно надо переезжать. На месте киллера я бы…

— Не увлекайся, — попросил я. — Ты мне вчера уже испортил настроение, так не продолжай это дело и сегодня.

— Хорошо, — кивнул Гарик, выходя из подъезда на улицу. — Вот тебе сразу семь и восемь. А вон с той крыши хорошо было бы из снайперской…

Он довел меня до такого состояния, что мне померещился отблеск на линзе оптического прицела на той самой крыше, Я даже шарахнулся в сторону.

— Ты что? — удивился Гарик. — Рано дергаешься. Я тебе скажу, когда можно начинать.

Мы сели в его машину, потому что мою «Оку» Гарик объявил номером десять.

— Пришлю ребят, чтобы внимательно осмотрели твой тарантас, — пообещал он — на предмет наличия взрывного устройства. А потом они машину оттранспортируют туда, куда тебе нужно… Кстати, а куда тебе нужно? Куда тебя везти?

Я задумался.

— У нас есть ведомственная гостиница, — предложил Гарик, — и я мог бы оформить тебя свидетелем, нуждающимся в защите. Отправил бы тебя к себе на дачу, но там камин не доделан, околеешь ночью. Уж заморозки начались…

— Отвези меня в двенадцатое отделение, — попросил я.

— Это еще зачем? — удивился Гарик. — Странное место ты выбираешь для конспиративной квартиры…

— Мне там надо закончить кое-какие дела, прежде чем я лягу на дно, — пояснил я. — А то нехорошо получится…

— Ты опять влип в историю, — сочувственно произнес Гарик. — Какую статью тебе шьют на этот раз?

— Никакую. Просто при мне случилась пьяная драка в одном баре… А потом одного мужика, с которым мы познакомились тогда, сбила машина. Вот и вся история.

— Познакомились в процессе пьяной драки? — уточнил Гарик, увидел мой утвердительный кивок и неодобрительно заметил:

— Ну и знакомых ты себе заводишь!

И что, насмерть сбило твоего знакомого?

— Угу, — кивнул я. Оказывается, смерть стала моей постоянной спутницей.

Вчера должны были похоронить Павла Леонова, а сегодня впору резервировать участок на кладбище для собственной персоны. Но мы еще посмотрим. Найдет коса на камень.

Гарик высадил меня около двенадцатого отделения милиции и умчался в ГУВД. А я вошел в здание и направился к уже известному мне кабинету Панченко. В коридоре на лавочке сидел розовощекий молодой человек. Я прошел мимо, не обратив на него особого внимания. Мало ли кто сидит по стенкам в отделениях милиции. Его лицо даже не показалось мне знакомым.

Вот насколько я был невнимательным.

— Это не займет много времени, — пообещал Панченко и сдержал слово. Я подписал свои показания, касающиеся той ночи в баре и дальнейшего своего общения с Леоновым. Текст был составлен Панченко по мотивам моего устного рассказа и в принципе соответствовал реальным событиям. Панченко лишь выделил все те места, где говорилось об употреблении Леоновым алкогольных напитков. Теперь покойный выглядел хроническим алкоголиком, и его смерть под колесами неизвестного автомобиля предстала вполне обычным делом. Я положил листы бумаги на стол Панченко и спросил:

— Насколько я понял, версия об убийстве отпала окончательно?

— Совершенно верно, — не без сожаления подтвердил Панченко.

— И даже Серега не раскрутил Рафика с компанией?

— У Рафика с компанией стопроцентное алиби. Это во-первых. А во-вторых, они не были знакомы до того вечера.

Остается лишь версия несчастного случая, причем виноват как водитель, скрывшийся с места происшествия, так и Леонов, находившийся в состоянии алкогольного опьянения и переходивший дорогу в неположенном месте. Вот и все. Дело закрыто. Леонова вчера похоронили. А вам, Константин, спасибо за сотрудничество. — Он важно приподнялся из кресла и пожал мне руку.

— Какой прок в моем сотрудничестве, раз Рафик тут ни при чем?

— Ну, — загадочно улыбнулся Панченко. — Не одно, так другое. Пришли к этой Миле на квартиру, а у нее на туалетном столике коробка с таблетками валяется. Сами понимаете, не аспирин. А у Рафика у этого незарегистрированный ствол. Так что ваши усилия были не напрасны.

Очень вам признательны. Кстати, — Панченко снова заулыбался, — Серега передает вам привет. Я ему рассказал, что это вы тогда были в обменном пункте, и он вас очень зауважал.

— Я недостоин, — вяло сказал я. Вот так — машешь лопатой направо и налево, пугаешь людей до полусмерти и сам попутно пугаешься, а толку — ноль целых ноль десятых. Несчастный случай. И теперь еще Серега меня зауважал.

Да, такое кого хочешь доконает.

— Пожалуй, пойду, — я поднялся со стула, еще раз пожал Панченко руку и пошел к двери.

— Кстати, — сказал капитан мне в спину. Это уже становилось традицией.

— Что? — обернулся я.

— Там в коридоре не сидит такой пацан лет восемнадцати?

— Когда я к вам шел, то сидел. А сейчас… — я открыл дверь и выглянул в коридор.

Молодой человек сидел на прежнем месте. Он резко вскинул голову, встретился со мной взглядом и резко, словно разочаровавшись, отвернулся. — И сейчас тоже сидит.

— Он меня уже затрахал, — сделал интимное признание Панченко. — А в шею его вытолкать как-то неудобно…

— Вам неудобно? — удивился я. — Ну так попросите Серегу. Мне кажется, он такого слова — «неудобно» — вообще не знает.

— Не то чтобы лично мне неудобно, — пояснил Панченко. — Вообще неудобно его отсюда выпроваживать. А сам он не уходит. Я в коридор выйти не могу — сразу ко мне кинется и начнет свое…

— А кто это? — Я был уже заинтригован. — Что это за жуткий тип, пристающий к капитанам милиции?

— А вы не узнали? Определенное сходство есть. Особенно подбородок… Не поняли? Это сын Леонова.

— А-а-а, — глубокомысленно протянул я. Сразу в памяти возникло лицо Леонова с той паспортной фотографии — она мне запомнилась лучше, чем живое лицо Павла. Потом на него наложиласъ только что виденная физиономия парня, и стало понятно, что сходство действительно есть, и, пожалуй, главное — это тяжесть в нижней части лица, массивный подбородок, почти прямоугольный.

— Кажется, я вам говорил, — продолжал Панченко. — Леонов разошелся с женой, та занялась бизнесом… А сын учится в военном училище.

— И что ему от вас надо?

— Да он просто помешался, — махнул рукой Панченко. По его лицу можно было сделать вывод, что Леонов-младший крепко достал его за последнее время, и Панченко просто счастлив пожаловаться кому-то на свою беду. — Жена Леонова, та нормально все восприняла. Она-то знала, что муж сильно закладывал… А сынок, тот уже несколько лет живет в другом городе — сначала Суворовское училище, потом военное… Слегка идеализирует папу.

— В чем это выражается?

— Он мне все уши прожужжал, что это был не несчастный случай, а убийство. Доказательств никаких, за что убили — тоже непонятно. Просто заладил одно и то же — убийство, убийство, убийство… Сидит здесь уже второй день. Пытается хоть кого-то убедить, но его все посылают, — злорадно усмехнулся Панченко. — Если вам не трудно, Константин, возьмите этого юношу под ручки и выведите проветриться на свежий воздух. Расскажите ему о той ночи, расскажите, как его папа напился и устроил драку… Вы же последний человек, который видел Павла Александровича живым. Вам и карты в руки. Ну, — Панченко сделал умоляющее выражение лица. — Очень вас прошу. Раскройте юноше глаза…

— Неблагодарное это дело, — вздохнул я. — Раскрывать глаза… Хорошо, я попытаюсь.

— Вот и славно, — обрадовался Панченко. — Будут у вас проблемы, заходите, я в свою очередь помогу… И Серега тоже!

— Ну-ну, — с сомнением пробормотал я. — Между прочим… Вы говорили, что Леонов работал в ФСБ. Было такое?

— Было, — подтвердил Панченко. — А что такое?

— Значит, ФСБ организовало похороны Леонова?

— Нет, — Панченко почесал в затылке, его круглое лицо стало задумчивым.

— Мне кажется, все устраивала жена Леонова. А от ФСБ на похоронах даже никого не было. Это я точно знаю, я был на похоронах, думал спросить эфэсбэшников, не было ли угроз Леонову по прошлой работе… А тех никого не было. Ни одного человека.

— Это не похоже на ФСБ, — сказал я. — Если он ветеран…

— Мне потом все объяснили, — перебил Панченко. — Леонов не считается ни ветераном, ни пенсионером ФСБ.

Он там работал, а потом его уволили. Причем за что-то нехорошее.

Выгнали, понимаете? Может, за пьянку, может, еще за что… Так что к ФСБ он уже давно никакого отношения не имеет.

— Давно?

— С девяносто шестого года, — уточнил Панченко. — Так мне сказали, по крайней мере. Ну что, вы идете выгуливать Леонова-младшего?

— Иду, иду, — обреченно кивнул я и вышел из кабинета.

Он сделал вид, что совсем не замечает меня. Просто сидел и смотрел в стену. На стене висело объявление с призывом оказать посильную материальную помощь семье погибшего при исполнении служебных обязанностей младшего сержанта Волошина. Рядом был приколот листок бумаги, извещавший членов садового товарищества о необходимости внести членские взносы за текущий квартал.

— Вот видите, — сказал я, и молодой человек вздрогнул от неожиданности.

— Жизнь продолжается. Младшему сержанту Волошину земельный участок под огород уже не нужен, но остальные будут продолжать сажать картошку.

— Зачем вы мне это говорите? — Юноша едва не сжал кулаки, настроившись дать мне достойный отпор. — Что вам от меня нужно?

— Просто чтобы ты понял: жизнь будет продолжаться и после смерти отца.

— Что вам от меня нужно? — Он повторил свой вопрос и не изменил тона: напряженность, подозрительность, недоверие. — И кто вы такой?

— Я немного знал твоего отца. По-моему, это достаточный повод, чтобы ты со мной поговорил.

Молодой человек смерил меня настороженным взглядом. Кажется, я не произвел на него положительного впечатления. Обычная история, со мной так часто происходит.

— Вы что, из ФСБ? — спросил парень, нахмурив темные брови.

— Нет, а разве у твоего отца были знакомые только из ФСБ?

Он не ответил на мой вопрос: предпочитал спрашивать сам.

— И где вы познакомились?

— В баре. В ту самую ночь… — я развел руками. — К сожалению.

Парень неожиданно вскочил с лавки и шагнул ко мне.

Я вдруг понял, что Леонов-младший будет покрупнее и меня, и своего покойного отца.

Пришло время насторожиться мне: учитывая настроение парня, я мог ожидать попытку врезать мне по морде. С криком: «Так это ты напоил моего папу!»

Однако все было не так. Леонов-младший схватил меня за ладонь и стал трясти. Вероятно, это называлось «дружеское рукопожатие».

— Так это вы! — едва ли не с радостью сказал он. — Мне рассказывал следователь про вас, и я хотел с вами познакомиться, поговорить… Собирался сегодня вечером вам позвонить, просить о помощи, потому что они тут вообще… — Парень сжал губы и покачал головой, что должно было означать самую негативную оценку работы двенадцатого отделения милиции.

— Давай выйдем на улицу и все обсудим, — предложил я. — Что толку здесь сидеть?

— Это правильно, — согласился Леонов-младший. — Тут бесполезно чего-то добиваться! Они хотят побыстрее прикрыть это дело. Списали все на несчастный случай! Козлы!

Последнее слово было сказано чересчур громко, и я поторопился вывести молодого человека наружу.

На улице было прохладно, и это слегка остудило пыл юноши. Он застегнул свою кожаную куртку и надвинул на брови кепку. Потом бросил презрительный взгляд на двенадцатое отделение милиции.

— Им не нужна правда, понимаете? — сказал он. — Им нужно приемлемое объяснение. Они его придумали, а меня послали к черту!

— Слушай… — Я взял парня под руку и повел в сторону от отделения милиции. — Тебя как зовут?

— Юра, — нехотя буркнул парень. — Это в честь Андропова… Он тогда был председателем КГБ, когда я родился. Отец в его честь меня назвал.

— Значит, Юрий Павлович, — сделал я вывод. Парень и вправду был зациклен на гибели отца, и вне зависимости от просьб Панченко, Леонова-младшего стоило вывести из этого состояния.

— В военном училище учишься, да? — спросил я, изображая живой интерес.

— Учусь, — подтвердил Юра. — А вы частный детектив?

— Да так, — постарался я не заострять на этом факте внимания. — Надолго тебя отпустили из училища?

— На неделю. Вы действительно частный детектив? С лицензией и все такое прочее? И давно вы работаете частным детективом?

— Я уже на пенсию собираюсь, — весело сказал я. — Где остановился в городе? У матери?

— В отцовской квартире, — ответил Юра, и по тону его голоса я вдруг понял, что у меня очень мало шансов отвлечь его от мыслей об отце.

Практически ни одного. Но тем не менее я продолжил:

— А почему не у матери?

— Она… — начал Юра и запнулся. Несколько секунд он шел молча, потом вытащил из кармана куртки пачку сигарет и закурил. Ему понадобилось три или четыре затяжки, чтобы собраться с мыслями. — Она как милиция, — с горечью проговорил Юра. — Она считает, что отец напился пьяный и попал под машину.

— А разве нет? — осторожно спросил я. — Разве это было не так?

Сигарета выпала из его пальцев. Юра повернулся ко мне, и его лицо стало в этот момент лицом обманутого ребенка. Удивление, непонимание, обида, боль — все это выплеснулось на меня.

— Зачем вы так говорите? — дрожащим голосом произнес он. — Вы же знаете, что это не так! Ведь вы-то знаете!

— Я? — Теперь пришла моя пора удивляться и не понимать. — Что я знаю?

— Вы же знаете, что это было убийство!

— Юра. — Я снова схватил парня за рукав и потащил прочь от автобусной остановки: Юра слишком громко говорил, и на нас стали обращать внимание. — Юра, ты что-то путаешь… тебя не правильно информировали. — Я произносил эти слова, а сам пытался сообразить: «Кто мог такое сказать? Панченко? С какой стати? Что за бред?!»

— Я ничего не путаю. — Юра отрицательно помотал головой.

— Кто тебе такое сказал?

— Никто мне не говорил, я и так знаю!

Я отпустил рукав Юриной куртки и в замешательстве остановился. Смысл происходящего уже находился за гранью моего понимания. Я глубоко вздохнул, посмотрел в серое осеннее небо, потом перевел взгляд на взволнованного Юру и негромко, стараясь произносить слова как можно отчетливее, спросил:

— С какой стати ты решил, что твоего отца убили? И почему ты думаешь, что мне об этом что-то известно?

— Ну как же! — Юра смотрел мне в глаза, а его руки лихорадочно рылись в карманах куртки, что-то там отыскивая, причем с такой скоростью и с таким усердием, будто от этой находки или потери зависели судьбы мира.

Хотя, возможно, это было и так. Для Леонова-младшего мир сузился до размеров одного-единственного события — гибели отца.

— Ну что там у тебя? — не выдержал я в конце концов.

— Вот. — Он протянул ко мне руку и медленно разжал кулак. На ладони лежала смятая картонка прямоугольной формы с отпечатанными на ней буквами. Я и с закрытыми глазами смог бы сказать, что там написано. — "Константин Сергеевич Шумов. Услуги частного детектива. Полная конфиденциальность.

Рабочий телефон. Домашний телефон."

Предположительно в карманах пальто Павла Александровича Леонова той ночью находилось еще пятнадцать таких карточек. Надо же было так упиться.

— И что с того? — сказал я, чувствуя некоторое облегчение. Он мог вытащить из кармана что-нибудь и похуже. Не знаю, что именно, но я ни секунды не сомневался в способности Юры Леонова неприятно удивить меня. Не вышло у мальчика. И славно. Хватит с меня неприятных сюрпризов. Один Гарик чего стоит с его рассказами о письмах Артура.

— Что с того? — повторил я, уже чуть насмешливо. — Это моя визитная карточка. Я знаю, что они были у твоего отца. Я сам их ему подарил. С полтора десятка. О чем это говорит, Юра? Всего лишь о том, что я был пьян.

Извини, но твой отец тоже.

— Вы не поняли, — торопливо выпалил Юра. — Это не то, что вы подумали.

— Неужели? — продолжал я измываться над юношей. — Разве это не визитная карточка?

— Послушайте меня, пожалуйста, Константин Сергеевич, — очень серьезно попросил Юра. — Как вы думаете, откуда эта карточка?

— Эта карточка была в кармане пальто твоего отца, — устало произнес я.

— Я угадал?

— Черта с два! — торжествующе выкрикнул Юра мне в лицо, и я слегка опешил. — Эта карточка была приколота кнопкой к стене в квартире моего отца!

Она была там, а вовсе не в пальто!

Он сунул мне визитку под нос, и я увидел едва заметную деталь, которая тем не менее многое изменила. Если бы на карточке не было маленькой дырочки вверху посередине, я не сделал бы того, что я сделал. Но там была маленькая дырочка. И я стал слушать Юру Леонова. Стал внимательно его слушать.

Однако прежде всего я отступил на шаг назад и сказал:

— Ну-ка, кончай орать. Может быть, в военных училищах это считается нормальным разговором, однако у нас, штатских, это называется диким воплем.

Держи себя в руках.

— Как же я буду держать! Когда вы говорите…

— Еще тише.

Парень собрался с силами и замолчал.

— Так-то лучше, — оценил я его старания. — Теперь давай обоснуемся в какой-нибудь забегаловке, перекусим и все такое прочее. На улице слишком холодно, чтобы орать друг на друга. Останешься без командного голоса.

— Пойдемте, — согласился Юра. — Я ведь только позавтракал, а потом весь день просидел в милиции…

Когда он это говорил, то напоминал уже не рассерженного мужчину, как две минуты назад, а скорее чуть растерянного ребенка, которого забыли покормить.

— Надо было селиться у матери, — посоветовал я по дороге в кафе. — Она бы уж не забыла о трехразовом питании.

— Ха! — с сомнением отозвался Юра. — Это вряд ли. Мама теперь вся в делах. Бизнесвумен. У нее продовольственный магазин и десять киосков. Ей не до моего трехразового питания…

— И еще она думает, что Павел Александрович спьяну попал под машину, — напомнил я. — Вероятно, у нее есть основания так думать.

— Давайте сначала что-нибудь поедим, — предложил Юра, — Иначе я не выдержу и снова начну орать…

Сначала мы наткнулись на пивной бар, в котором был обеденный перерыв, потом на пельменную, где выстроились в длинную очередь гремящие собранной за день мелочью бомжи. В ресторан «Ханой» я Юру не повел, потому что с некоторых пор с вьетнамской кухней у меня связаны не самые лучшие воспоминания.

В конце концов мы оказались в небольшом подвальчике, где по стенам висели многочисленные фотопортреты Аллы Пугачевой на разных стадиях ее карьеры, в разных нарядах и париках, с разными мужьями и в разных эмоциональных состояниях, от меланхолии до истерики.

— Что-нибудь согревающее? — осведомился я у Юры.

— Кофе, — скромно пожелал он. Я пожал плечами и себе тоже взял кофе. Мы были единственными посетителями, и специально для нас бармен включил стереосистему. «Старинные часы» грянули из динамиков в тот самый миг, когда я подносил чашку к губам. Чуть не пролил кофе себе на брюки.

Юра на музыку не обратил никакого внимания. Он торопливо набивал желудок и, вопреки нашей договоренности, стал говорить, еще не доев свой кусок пиццы.

— Я про эту карточку в милиции не говорил, потому что видел, как они торопились закрыть дело. Им не нужны такие детали…

— А это случайно не ты сам ту дырочку проколол? — невинно осведомился я. Юра едва не поперхнулся.

— По глазам вижу — не ты, — торопливо сказал я. — Ладно. Будем соображать. Я дал твоему отцу не то пятнадцать, не то шестнадцать визитных карточек. Отец положил их в карман и пошел домой. Как утверждает капитан Панченко, не доходя двухсот метров до дома, твой отец был сбит неизвестной машиной. А теперь ты говоришь, что одна визитка находилась в квартире отца, прикрепленная кнопкой к стене. Нестыковка. Кто-то из вас двоих не прав. Или ты, или Панченко.

— Ясное дело, что Панченко! — воскликнул Юра.

— Другого ответа я не ждал. А теперь докажи.

— Доказываю, — Юра сыто рыгнул и отодвинул тарелку. — Отец имел привычку записывать все телефонные номера карандашом прямо на обоях, на стене рядом с аппаратом. Туда же он кнопками прикалывал визитные карточки и номера телефонов, записанные на отдельных бумажках. У него там получился такой столбик — на полметра. И самой последней в этом столбике была ваша визитка, Константин Сергеевич.

— А милиция навещала квартиру твоего отца?

— Да. Было такое мероприятие.

— И они эту визитку не заметили?

— Так они ведь ничего такого не искали. Они зашли, в две минуты осмотрели квартиру и ушли. Их больше всего обрадовало, что на кухне стояли одиннадцать пустых бутылок из-под водки. Это они зафиксировали. Я же говорю: им было нужно удобное объяснение. Пьянство.

— Извини, но твой отец действительно выпивал. Мягко говоря, — напомнил я и, прежде чем Юра успел что-то возразить, вернул разговор к визитным карточкам. — Так что же у нас выходит теперь, с этой дырявой визиткой?

— А выходит вот что, — Юра был рад изложить свои предположения. — Отца сбили не по дороге домой. Его сбили, когда он уже побывал дома после всех ваших приключений и шел куда-то… Но не домой.

— То есть, — продолжил я… — Он пришел домой, прицепил на стену мою визитку, почистил зубы и снова куда-то потащился? В пять утра?

— В пять утра, — кивнул Юра. Я посмотрел на его тяжелый подбородок и невольно вспомнил Леонова-старшего, с его презрительно опущенными уголками рта… Куда, интересно знать, черти понесли этого человека в пять утра, после основательного мордобоя в баре и не менее основательной попойки?!

— Минутку, — сказал я. — А что, собственно, доказывает эта твоя карточка с дыркой? Пусть Панченко ошибается и твоего отца сбили, когда он шел из дома, а не домой. Ну и что? Где тут убийство?

— Это только начало, — Юра сжал пальцы в кулаки и придвинулся ко мне ближе. Он излучал необоримую страсть, страсть к разоблачениям, страсть к выяснению скрываемых истин, страсть к темным загадкам. Хороший мальчик. Его единственный недостаток заключался в том, что Юра Леонов не знал: в этом мире выяснение скрытых истин и разгадывание темных загадок стоит слишком дорого.

Я старый, измученный жаждой лентяй был в курсе действующих расценок. И я постарался просветить юношу. Пока у нас было время.

— Юра, — вздохнул я, насадив на зубчик пластмассовой вилки черную оливку. — А зачем тебе вообще это нужно? Сам понимаешь, отца ты не воскресишь…

— Да-да, — подхватил Юра. — Жизнь продолжается… Вы мне уже это говорили.

— Ну так что? Разве я не прав?

— Немного правы, немного нет. Вы правы, что отца уже не воскресишь. Он уже прожил свою жизнь. А я свою — еще нет. И мне придется говорить еще лет сорок-пятьдесят, когда меня будут спрашивать о моем отце: «Он умер. По пьяному делу попал под машину. Такое вот несчастье». Я не хочу так говорить!

И я не верю, что отец был настолько пьян и не смог увернуться от машины — в пять утра, когда дороги практически пусты, когда звук работающего мотора слышен издалека…

— Веришь ты или не веришь, но фактов, говорящих об убийстве, нет, — перебил я. — Карточка ничего нам не дает. Панченко схалтурил при расследовании, но это ничего не меняет! Был наезд.

— Было убийство, — упрямо повторил Юра.

— Факты?

— Как вы думаете, — впиваясь в меня глазами и словно гипнотизируя, прошептал Юра. — Как вы думаете, Константин Сергеевич, какого хрена мой отец попросил у вас полтора десятка визитных карточек? Не одну, не две, а полтора десятка! Даже семнадцать, если быть точным!

— Я не очень хорошо помню. — Юра продолжал меня гипнотизировать, и я предпочел смотреть на Пугачеву в розовом балахоне. — Я тоже был слегка под мухой… Не помню, зачем я дал твоему отцу столько карточек. Скорее всего я просто выгреб из карманов все, что у меня было…

— Он должен был как-то вам объяснить, — настойчиво повторял Юра. — Что он вам говорил при этом? Вы сказали: «На, возьми на память мою визитку». А он? Он попросил: «Дай-ка мне с десяток…»?

— Может, и так, — неуверенно проговорил я. — Что-то он говорил…

Я закрыл глаза, стараясь представить картину: холодная ночь, я поднимаю воротник плаща, мы с Павлом пожимаем друг другу руки, долго трясем… Мы собираемся разойтись по домам. Но что-то должно еще произойти. Мы не можем после всего, что случилось, просто повернуться спиной друг к другу и разойтись быстрым шагом. Настоящие мужчины так не делают. А что они делают?

— Запиши мой адрес, — сказал тогда Павел. Нет, немного по-другому.

Более доверительно, совсем по-дружески.

— Запиши мой адрес, Костик, — сказал Павел Леонов за час до своей гибели. А я? Что я ответил? «Записываю»? Нет, не так. «Записываю, Паша!»

Нет, не так. Что-то другое. И вообще, если я записывал его адрес или телефон, то где я это все записал? На чем? Стоп…

— Запиши мой адрес, Костик, — сказал Паша Леонов, чуть покачиваясь из стороны в сторону.

— Разве что пальцем, — радостно отвечаю я, выставляю указательный палец и глупо хохочу. Это тем более глупо, если учесть, что через короткий промежуток времени один из нас будет мертв. И это буду не я, я останусь жив, и самым надежным доказательством тому станет моя головная боль, пронизывающая череп от виска до виска.

Если болит, это значит, что ты еще жив.

Мы стояли у перекрестка и трясли сцепленными в рукопожатии ладонями.

Долгое и пьяное прощание. Машин не было, светофоры мигали разноцветными огоньками совершенно напрасно. Город еще не проснулся. Мне всегда нравилось это время суток, я ощущал собственное превосходство над десятками тысяч людей, которые в этот миг лежат под одеялами, отключившись от внешнего мира.

А я — нет. Я начеку. Я бодрствую. И еще — особый, бодрящий холодок предрассветных часов, даже если перед этим ты не спал около суток.

В тот раз удовольствие было подпорчено тем, что выпил я слишком много.

Может, потому так долго и не решался выпустить ладонь Павла — чтобы не свалиться. Да еще лицо — после драки я чувствовал на себе словно гипсовую маску, обхватившую лоб, скулы и челюсти. То еще ощущение.

— Запиши мой адрес, Костик, — сказал Павел Леонов, покачиваясь из стороны в сторону. Он походил на опытного боцмана, что уверенно стоит на палубе судна, попавшего в шторм. Корабль качает, но как бы ни ходила ходуном палуба — Паша стоит. Надо просто пошире расставить ноги и презрительно скривить губы, чтобы стихия осознала свое бессилие.

— Адрес? — пробормотал я чуть растерянно. — А чем? — Свободной рукой я неуклюже похлопал себя по карманам, скорее для проформы, чем в действительных поисках чего-то пишущего. — Нету… Разве что пальцем, — ответил я весело, показал Паше указательный палец и глупо засмеялся.

— Тогда я твой запишу, — сделал контрпредложение Павел. — Хотя… — Он наморщил лоб, то ли вспоминая что-то, то ли обдумывая. — У меня-то тоже нечем записать! — И он захохотал. — Вот, блин, приплыли! Два деятеля! Как алкаши прямо! Даже ручки в кармане нет!

— Стоп, — Осенившая меня мысль сверкнула в мозгу словно вспышка молнии.

— Не надо никаких ручек. У меня есть кое-что получше…

— Фломастер? — спросил Павел, и в этот момент я

понял, что он пьян немного сильнее, нежели я про него думал. Мой алкогольный пик пришелся где-то на час ночи, а Паша усердствовал с двух до половины четвертого. Или даже до четырех.

Так что мне полагалось быть более трезвым и соображать быстрее и четче.

Что я и попытался сделать.

— У меня же… — Я попытался достать визитные карточки одной рукой, но запутался в недрах кармана. — У меня же есть эти штуки… — Я осторожно разжал пальцы правой руки и отпустил руку Павла. — Визитные карточки у меня есть, — вспомнил я заветное слово.

— Да ну? — удивился Леонов. — Ни хрена себе! А у меня вот таких штук нету…

— Я тебе свои подарю, — пообещал я. Пустив в ход обе руки, я все-таки вытащил наружу перехваченную резинкой тонкую стопку визитных карточек. Затем последовали долгие попытки вытолкнуть пальцем одну карточку, но ни к чему путному это не привело.

Раздосадованный, я в конце концов стянул резинку, ухватил пальцем несколько карточек — то ли две, то ли три — и протянул их Павлу. Руки у меня чуть дрожали, и задача отделения одной карточки от остальных была столь же невыполнимой, как если бы меня в трезвом состоянии попросили разделить человеческий волос на сорок равных частей.

— Ну-ка, — Павел заинтересовался карточкой и поднес ее почти к самым глазам. — Почитаем, что написано…

Шумов Константин Сергеевич… Частный… Предприниматель, что ли?

— Как бы не так, — обиженно сказал я.

— А, частный де-тек-тив, — по складам произнес Леонов, осознал прочитанное и изумленно уставился на меня. — Правда, что ли? Черт!

— Правда, — гордо заявил я, продолжая ощущать легкую качку, словно во время несильного землетрясения. Три балла по шкале Рихтера.

— Черт! — прочувствованно сказал Леонов — Надо же!

— Всегда к вашим услугам, — произнес я и хотел было поклониться, но потом решил, что это слишком рискованно: можно потерять равновесие. — Там есть телефоны, домашний и рабочий. Так что звони…

— Само собой, — отозвался Леонов. — А знаешь, ты чертовски вовремя мне попался.

— Да ну?

— Честное слово. Мне как раз было нужно… — Леонов вдруг оборвал фразу. Некоторое время я вежливо молчал, ожидая, когда мой новый знакомый соберется с мыслями, однако, судя по выражению лица, Леонов унесся в такие заоблачные высоты или, напротив, такие запредельные глубины, что вытащить его обратно можно было лишь каким-нибудь радикальным методом, типа удара в челюсть с размаху.

Я посмотрел на леоновскую челюсть, и мне стало жалко свой кулак.

Я уже намеревался потихоньку отойти с перекрестка, оставив Леонова в компании мигающих светофоров, но тут Павел вздрогнул, икнул и посмотрел на меня более-менее осмысленным взглядом.

— Ты вправду частный детектив? — спросил он с неожиданной подозрительностью. — Ты не мент?

— Паша, — страдальческим голосом произнес я. — За что ты меня так обижаешь? Разве ты видел когда-нибудь, чтобы мент так пил, как я сегодня с тобой?

— Нашел аргумент, — фыркнул Леонов. — Они еще и похлеще закладывают.

Вот тут на днях… А, ладно. Не будем о прошлом. Короче, — хмуро посмотрел он в мою сторону. — Это хорошо, что ты не мент. Хотя кто-то мне говорил, что все эти частные сыскари — из бывших ментов. А ты нет? Ну, нет так нет…

Извини, Костя, — он хлопнул мне по плечу, и я едва не сел на асфальт. — Не хотел тебя обижать, но и разочаровываться в тебе не хочу.

Н-да… — Он вдруг засучил рукав пальто, отыскивая на запястье часы. — Времени многовато уже… — Потом его мутный взгляд перешел на визитную карточку, сжатую в его же руке. — Ага… Слушай, а у тебя только одна такая?

— Нет, — гордо сказал я. — У меня их до фига. Всегда с собой таскаю.

Раздаю разным людям. Это же моя реклама, мать ее…

— Вот и раздай мне, — предложил Леонов. — Штук десять дай. Я себе возьму, знакомым раздам… Вот и реклама тебе будет.

— Запросто, — согласился я и протянул оставшиеся визитки. Леонов попытался схватить их, но промахнулся.

Тогда я шагнул поближе и лично вложил свои визитные карточки в карман его светло-серого пальто. И еще хлопнул по карману, чтобы карточки провалились поглубже. — Готово, — отрапортовал я Леонову.

— Спасибо, Костик! — горячо проговорил Леонов. — Вот так настоящие друзья — ничего не жалко!

— Ничего, — кивнул я. — Будут проблемы — звони!

— У меня проблем этих — по горло, — вздохнул Леонов. — Я потому у тебя карточки и беру. Потом тебе позвоню, Костик. А может, кто из моих знакомых тоже позвонит. Я с ними поговорю…

— Только не все сразу! — предупредил я. — У меня же не шесть рук. Я десять дел сразу вести не могу!

— Да там одно дело, — постарался успокоить меня Леонов. — Если я уговорю… А она, может, и не согласится…

Но надо уговорить. — В этот момент он перешел на едва различимый шепот, и до моих ушей доносилось бормотание типа: "Договориться бы надо, чтоб всем… Частный детектив — это не хрен собачий… Ментам веры нету…

Сегодня поговорю, а потом… Не хрен собачий… Только чтобы все сразу, а не я…"

У меня вновь возникло сильное желание оставить Павла наедине со своими путаными мыслями, а самому направиться домой. И вновь Леонов пришел в себя за пару секунд перед тем, как я готов был повернуться к нему спиной.

— Горе тут у меня, Костик, было, — неожиданно признался Леонов. — Может, поможешь разобраться с горем?

— Запросто, — сказал я. — У меня работа такая.

— А у меня нет работы, — с еще более неожиданной грустью заявил Леонов.

— Меня выгнали с работы. Пинком под зад. Сволочи.

— Понимаю, — кивнул я. — Сокращение производства… Заводы стоят, кони дохнут. Экономический кризис и как с ним жить.

— Ты что за чушь несешь? — строго спросил Леонов. — Какое производство?

Какие заводы?! Меня же не с завода выгнали… У меня такая работа была… — Его лицо стало спокойным и безмятежным, словно Господь Бог только что выполнил все его заветные желания. — Какая была работа, какая была жизнь! И вот куда все прикатилось! Тьфу! — Безмятежность исчезла с его лица, и секунду спустя я уже не мог поверить, что видел что-то еще, кроме той презрительна гримасы, что вновь оккупировала лицо Павла Леонова.

Внезапно он повернулся ко мне спиной и быстро зашагал прочь. Я смотрел на удаляющееся светло-серое пальто и думал о том, что каждый человек — это загадка, разгадать которую не по силам никому, и в первую очередь это не под силу пьяному частному детективу, которого мучает боль в разбитом лице, сухость во рту и странный зуд внутри головы. Хотелось отвинтить крышку черепа и хорошенько почесать.

Метров через пятнадцать Леонов обернулся и крикнул:

— Я тебе позвоню. Костя! Скоро позвоню!

Я молча помахал рукой в ответ, наблюдая, как Леонов, решительно засунув кулаки в карманы пальто, идет по тротуару. Двигаться по прямой Павел после выпитого не мог и потому выписывал замысловатые зигзаги, то приближаясь к проезжей части, то, напротив, топча ботинками прямоугольные площадки мертвенно-серого цвета, бывшие еще полтора месяца назад зелеными газонами.

Он уходил, уходил… Пока не ушел совсем, оставив после себя множество вопросов и ни одного ответа.

— Примерно так это и было, — сказал я Юре и откинулся на спинку кресла.

Переживать заново весьма насыщенный событиями кусок своей жизни — это вам не шутка. Я чувствовал себя выжатым как лимон.

При всем том я вовсе не был уверен в точном соответствии моего рассказа действительным событиям. Туману в моей голове поубавилось, связь между различными эпизодами стала более очевидной. Однако вряд ли я сумел вспомнить все, сказанное Леоновым-старшим в ту ночь. Тем более что говорил он не слишком понятно, рассуждал вслух о каких-то вещах, очевидных ему, но абсолютно не ясных мне. Я вспомнил его слова: «Частный детектив это не хрен собачий». Но вот зачем ему понадобился частный детектив? Темный лес.

Впрочем, Юру мой рассказ воодушевил. Каждый сомнительный момент в моем повествовании он трактовал в пользу своей версии о преднамеренном убийстве отца.

— Вот! — едва не завопил он — Вот видите!

— Ничего не вижу, ничего не слышу, — отозвался я, скептически наблюдая за очередным приступом юношеского энтузиазма.

— Он вам сказал: «Помоги мне разобраться с горем», пояснил Юра.

— Вот если бы «Горе» было кличкой, тогда бы я поверил, что речь может идти об угрозах твоему отцу… Я, конечно, был нетрезв, но у меня сложилось впечатление, что горе — это именно горе, а никакой не головорез. А уж что именно за горе… — я развел руками. — Он еще что-то говорил о своих знакомых, которым собирался раздать мои визитки. Может быть, это у них были проблемы? В любом случае, мы уже не узнаем, кого и что твой отец имел в виду…

— Я узнаю, — решительно произнес Юра, морща лоб, — обязательно узнаю.

Это же моего отца убили. Не вашего.

— Юра, за что твоего отца уволили из ФСБ? — попытался я сменить тему разговора. К тому же мне и самому было интересно.

— Какая разница? — Юноша мгновенно переменился в лице, сосредоточился, нахмурился, замолчал.

— Ты не знаешь? — забросил я удочку. — Отец, наверное, не говорил тебе…

— Он говорил, — тут же отозвался Юра. — Он мне говорил. И не за пьянство, как думают те кретины из милиции. И как думаете вы. У него просто вышли разногласия… — на пару секунд Юра замялся, но потом снова вспомнил заученную конструкцию и выдал ее мне. — Из-за разногласий с руководством по вопросам организации оперативной работы.

— Это отец тебе такое сказал? — уточнил я.

— Да, он мне сказал! — Юра по моему примеру уставился на фотопортрет Пугачевой в розовом балахоне.

Я подумал, что если бы я занимался расследованием смерти Павла Леонова, то в первую очередь запросил бы ФСБ о службе Леонова-старшего в этой славной организации.

К счастью, я не занимаюсь таким расследованием.

— Все теперь думают про отца, что он был обычным алкашом, — тихо проговорил Юра некоторое время спустя. — Но это не так! Он начал пить уже после увольнения, когда ушел со службы и не мог найти новую работу. Он переживал!

— Послушай, если ты хочешь убедить всех, что твой отец был хорошим человеком, — то для этого не обязательно доказывать, что он был убит. И хорошие люди попадают под машину. И хорошие люди бывают слегка «под мухой».

И главное — если ты любил своего отца и уважал, его, то продолжай это делать и после его смерти. Безо всякой сыщицкой самодеятельности. И перестань постоянно морщить лоб, иначе к двадцати годам он у тебя весь будет в морщинах.

— Пусть будет, — ответил Юра. — Я слишком молодо выгляжу. Меня и так Василисой Прекрасной дразнят. Заколебали уже.

— Хочешь выглядеть взрослым? — усмехнулся я. — Могу сказать тебе по секрету — это не решает ни одной проблемы. Важно не только выглядеть взрослым, но и поступать соответственно. Взрослый мужчина в твоей ситуации отправился бы к матери и постарался ее утешить.

— Утешить? — с сомнением хмыкнул Юра. — Да она… — Она наверняка умеет притворяться, как любая бизнесвумен. Но ты должен помнить, что погиб не просто твой отец. Это был и ее муж. Что бы она ни говорила…

— Я собирался поехать к матери, — неохотно признался Юра. — Только попозже. Или завтра утром. А сегодня я еще пороюсь в бумагах отца, может, там найдутся какие-то намеки, какие-то записи…

— Не переусердствуй, — сказал я.

— Может, поедете со мной? — предложил Юра. — Вместе посмотрим?

Я отрицательно покачал головой. За разговором как-то позабылось, что я теперь остался без дома, что на меня объявлена охота и каждый миг может стать для меня последним. Какой-нибудь ветеран чеченской войны, не сумевший акклиматизироваться в мирной жизни, подойдет ко мне со спины и выстрелит в затылок.

От таких мыслей мне стало не по себе. Я оглянулся на дверь кафе, но не увидел там никого подозрительного.

— Видишь ли, — я перевел взгляд на Юру и увидел разочарование на его лице: парень явно рассчитывал на более активную помощь с моей стороны. Но с какой стати? Разве я давал повод для этого? Черта с два.

— Видишь ли, у меня сейчас хватает своих проблем, — проговорил я и понял, что это звучит как плохая отговорка. — Честное слово, — добавил я. — У самого такие проблемы возникли, что… Одним словом, сейчас мне не до того.

— Тогда я позвоню вам вечером домой и расскажу новости, если они будут, — предложил Юра.

— Меня не будет дома.

— Тогда я позвоню завтра утром вам на работу…

— Меня не будет на работе, я…

— Все понятно, — жестко сказал Юра и рывком поднялся из-за стола. — Вам наплевать на то, что случилось с моим отцом.

— Мне не наплевать! Но твой отец мертв, и ему уже ничем не помочь. А я еще жив и я хочу остаться в этом состоянии! И для этого мне нужно залечь на дно, а не гонять вместе с тобой по Городу, отыскивая мифические следы мифических убийц твоего отца! У меня настоящие проблемы, а не выдуманные! — Это было сказано чуть резче, чем следовало, однако мне к тому моменту порядком надоело выслушивать бесконечные рассуждения — «А может быть…», «А если…» и так далее. К тому моменту я очень хорошо понимал капитана Панченко. Впору было самому звонить в двенадцатое отделение милиции и просить избавить меня от общества назойливого курсанта.

О двенадцатом отделении вспомнил и Юра Леонов.

— Эх вы! — бросил он мне с презрением. — Я-то думал, что вы не такой, как они. Я-то думал, вы мне поможете!

— Я тебе уже помог. Я рассказал обо всем, что помню о той ночи.

Придумывать какие-то вещи сверх этого — уже не по моей части. Делать из мухи слона и превращать обычный наезд в мировой заговор — тоже не мой профиль.

Проведи остаток отпуска с матерью, навести свою девчонку и возвращайся в училище, — посоветовал я. — Занимайся своей жизнью. И не пытайся переписать жизнь своего отца. Она уже закончилась.

— У меня нет девчонки, — мрачно сообщил Юра, по прежнему стоя рядом со столом и барабаня пальцами по светло-коричневому пластику.

— Так заведи.

— Нет времени. Мне нужно просмотреть бумаги отца, — буркнул Юра.

Я тяжело вздохнул. Парень отреагировал неожиданно резко. — А вот не надо! Я все равно докопаюсь до правды! Я докажу, что это был не несчастный случай!

— Ради Бога. — Я пожал плечами и решил, что пора выбираться из этого злосчастного места, которое поначалу казалось мне весьма приятным. Вот уж действительно: не место портит человека, а человек место.

Я встал и застегнул плащ. Юра понял, что я собираюсь уходить, и вдруг стал говорить, быстро и даже иногда нечленораздельно, — стараясь зацепить меня хотя бы одним из сотни произнесенных слов, привлечь мое внимание хотя бы одной фразой.

— Вы сказали, что отец был в баре с двумя бокалами пива, не с водкой и не с коньяком — а кто же берет пиво, если хочет основательно напиться?

Значит, он не хотел напиваться, тем более что он все-таки не был алкоголиком. Он мог запить на два-три дня, но потом держался недели две как минимум. Я спрашивал у соседей — отец вышел из запоя за четыре дня до смерти, и вплоть до той ночи никто не видел его пьяным.

— Я видел, — устало произнес я и пошел от столика к выходу. За моей спиной Юра продолжал говорить, и это напоминало рев водопада. Слова произносились, падали в пустоту и исчезали.

— Он не пришел в тот бар, чтобы напиться, он стал пить уже после драки, то есть вынужденно… Как-то я приезжал к отцу на каникулы, летом, мой самолет прилетел в начале шестого утра, и отец приехал меня встречать.

Я удивился, что у него помятое лицо, и почувствовал запах алкоголя…

Но он не был сильно пьян. Отец сказал, что будильник у него дома не работает, он боялся проспать, поэтому с вечера пошел в пивной бар и просидел там до того времени, когда пора было ехать в аэропорт. Он пил тогда только пиво… И вы, Константин Сергеевич, видели его с пивом. Он пришел в бар провести время до утра, а потом направиться куда-то… И после того как он попрощался с вами, он вернулся домой, прицепил вашу визитку на стену, а затем пошел на ту самую встречу… И его сбили машиной, Я не знаю, с кем он должен был встретиться, я не знаю, из-за чего отец пошел на встречу… Но его там убили!

Я уже слишком устал. Я мало что понял из этого потока слов. Подумал только, что мальчик обладает хорошей фантазией. Бедняга.

Я пропустил его слова мимо ушей. Письма Артура, посредник Рома, предупреждения Гарика — все это было главным для меня в тот момент. Это заслоняло солнце, это заслоняло Ленку, и уж тем более это заслоняло Юру Леонова с его буйной фантазией. Надо было позаботиться о себе.

Поэтому я махнул Юре Леонову на прощание и стал подниматься по узкой лестнице к входной двери. Из динамиков в который раз уже доносился голос Аллы Пугачевой: «Жизнь невозможно повернуть назад, и время ни на миг не остановишь…».

Сопровождаемый этими глубокими мыслями, я вышел наружу. В кафе было душно и утомительно, на улице холодно, слякотно и противно. Моя «Ока» осталась стоять рядом с домом, и поэтому мне предстояло путешествовать на общественном транспорте. Куда? Куда глаза глядят. Как говорил кто-то из классиков: «Главное прочь, а там все равно».

И это было хорошо — запереться на ключ В гостиничном номере, задернуть шторы, лечь на кровать и закрыть глаза. В этом был кайф.

Ради него я мог смириться с вытоптанной до белизны ковровой дорожкой в коридоре, с мерно капающей из крана водой в ванной комнате, с выцветшими обоями на стене и со специфическим запахом, говорившем о недавно проведенной здесь дезинфекции.

В конце, концов, гостиница именовалась не «Метрополь» и не «Хилтон», а «Колос», лет десять назад ее название звучало еще более прозаично — Дом колхозника.

К слову сказать, колхозниками здесь и не пахло. Пахло торговцами с Кавказа. Пахло несколькими московскими бизнесменами, приехавшими расширить свою фирму за счет глухой провинции. На каком-то этаже обреталась, по словам администратора гостиницы, женская сборная Саратова по плаванию, прибывшая в Город на соревнования.

Ближе к вечеру кавказские торговцы впадали в лирическое настроение и начинали искать саратовских пловчих с целью познакомиться. Московские бизнесмены никого не искали. Они выписывали из газет телефоны контор, предлагавших «досуг для состоятельных господ в любое время суток». В Городе заурядный московский коммерческий агент начинал чувствовать себя состоятельным господином. Поэтому диски старомодных телефонных аппаратов крутились, а в гостиничном магазине, что располагался в вестибюле, на «ура» расходились водка и презервативы.

А я лежал на кровати, не сняв ботинок. И мне было хорошо безо всякой водки, потому что никто не звонил мне по телефону и никто не стучал в мою дверь. Никто не знал, что я здесь. Даже Гарик. Даже Генрих. Это было так просто — получить ключ у администратора, подняться на пятый этаж, запереться в номере, лечь и закрыть глаза.

Я убежал от них от всех. Генрих, Гарик, милиция, Юра Леонов, Ленка…

Все они остались за пределами моего номера. Я получил тайм-аут. Как мне казалось, вполне заслуженный.

Хорошо было бы. просидеть в этом номере до тех пор, пока Гарик не вычислит киллера и не запрячет его в камеру. Пока Генрих не подыщет мне такую работу, чтобы не нужно было суетиться, а лишь успевать получать деньги от клиента.

Впрочем, в тридцать лет прекрасно понимаешь, что этакое бывает только в мечтах. Я смогу оплатить номер до конца октября, а потом придется отсюда свалить. Вряд ли к этому времени киллер попадется в руки к Гарику. А попадется один, наймут другого.

Нет, не получится у меня отсидеться. И никогда не получалось. Всегда приходится выходить на улицу и спрашивать у поджидающего тебя громилы с выбритым затылком:

«Какие проблемы?» Ну а далее — возможны варианты.

Рано или поздно все этим кончится, но пока я наслаждался тайм-аутом. Я смотрел в потолок, я спал, я часами лежал в ванной, листая страницы старого журнала с картинками, оставленного прежним постояльцем.

Никто не звонил мне и никто не стучал в мою дверь. Я был переполнен покоем. Иногда это так необходимо.

Наконец я дошел до крайней степени безделья и стал смотреть в телевизор. Первая передача, на которую я наткнулся, была «Санта-Барбара». До этого я смотрел телевизор с полгода назад, и тогда один мой знакомый по фамилии Сидоров в сердцах расколотил кинескоп моего «Самсунга», опечалившись очередным проигрышем сборной России по футболу. Я не стал предъявлять Сидорову претензии. Я понимал его чувства.

Так вот, перед тем футбольным матчем полгода назад тоже показывали эту вечную «Барбару». А еще говорят, что в стране нет стабильности.

Я выключил чертов ящик, и мне стало гораздо лучше. На протяжении следующих двадцати часов я спал, я думал, я смотрел в окно. И если выходил из номера, то лишь за тем, чтобы спуститься в вестибюль и купить что-нибудь поесть.

И по прошествии двадцати часов такой жизни я понял, что меня начинает от нее мутить.

Никто не звонил мне по телефону, никто не стучал в мою дверь. От этого я начал понемногу психовать.

Через сорок два часа после того, как я запер за собой дверь гостиничного номера и облегченно вздохнул, мне стало понятно, что дальнейшие игры в прятки я не выдержу. Надо было подавать признаки жизни.

Я сел на кровать, посчитал про себя до десяти и снял трубку телефонного аппарата. А затем набрал шесть цифр.

Когда длинные гудки прервались, я услышал треск, щелчки и чуть позже незнакомый голос:

— Управление внутренних дел. Отдел по борьбе с организованной преступностью.

— Игоря, пожалуйста.

— Кто его спрашивает?

Я назвался.

— Минуточку, — сказали мне в трубке, — подождите.

Я был согласен подождать. Но лишь минуту, не больше.

— Откуда ты звонишь? — быстро спросил Гарик. — Нет, не называй, — тут же спохватился он, и я знал почему: с некоторых пор все звонки в Управление записывались, И Гарик считал нелишним подстраховаться. — Это безопасное место?

— Относительно.

— Хорошо, оставайся там и не вздумай соваться домой.

— Что-то случилось?

— Кажется, я уже тебе объяснил, что случилось.

— Артур, письма… — перечислил я ключевые слова, — Это?

— Да-да, — торопливо подтвердил Гарик. — Я посадил тебе на квартиру своих ребят, они ждут визитеров…

— Больше никаких новостей?

— Как тебе сказать, — Гарик на несколько секунд замолчал. — Ну, есть кое-что. Кое-что хорошее для тебя.

Быть может, сегодня вечером все это кончится.

— Возьмете киллера?

— Слушай. — недовольно сказал Гарик. — Давай не будем обсуждать это по телефону. Я тебе намекнул, а ты уж сам делай выводы.

— Может, нам встретиться? — предложил я.

— Сидел бы ты в своем подполье, — высказал пожелание Гарик. — Без тебя разберемся…

— Я тут свихнусь скоро, в этом подполье. Хотя бы введи меня в курс дела, — умоляющим голосом попросил я. — Или я сейчас приеду прямо в Управление!

— Не надо! Лучше сделай вот что… Часа через полтора я поеду обедать.

Знаешь куда?

Я знал. И я сказал, что через полтора часа буду в том месте.

— Приеду один, — пообещал Гарик. — Прослежу, чтобы никого за собой не притащить. Но и ты тоже ушами не хлопай. В конце концов, это не на меня открыли сезон охоты…

Это я тоже знал. Такие вещи не забываются. Они остаются в памяти даже после того, как сезон охоты по каким-то причинам закрывается.

Но мне еще нужно было дожить до этого события. Мне еще многое что было нужно. И, выходя из гостиничного номера, я был готов к этому куда больше, чем двое суток назад, когда нашел убежище в бывшем Доме колхозника.

Вот что значит выдержать паузу.

Гарик ждал меня в ресторане «Комета». Приятное место для того, чтобы провести там обеденный перерыв. Меня пару раз едва там не убили. Но это никак не было связано с кухней ресторана. Хотя иногда именно приготовленная там пища кажется самым опасным, что может случиться с тобой в «Комете».

Гарик сидел в глубине зала, один, повесив пиджак на спинку стула. Он сосредоточенно пытался порезать котлету на как можно большее количество кусочков.

— Тебе везет, — сказал он, как только я уселся напротив него.

— Пока это не очень заметно, — возразил я. — Можешь пояснить свое утверждение?

— Ты все еще жив, — заметил Гарик, и возразить на это было нечего.

— Это действительно аргумент, — кивнул я. — Что-нибудь еще?

— Еще, — пообещал Гарик — Будет и еще. Тебе, Костя, просто сказочно везет. Я поставил телефон того Ромы на прослушку, хотя не имел такого права.

Я посадил на квартиру к тебе засаду, хотя такие вещи делаются с санкции начальства. Но начальство до вторника на конференции в Москве. Во вторник я буду вынужден убрать засаду и снять прослушку. Так вот, тебе повезло.

— А более конкретно? — попросил я.

— Сегодня утром Роме звонил киллер, — сообщил Гарик. — Рома должен передать ему какую-то часть денег. Они назначили встречу на сегодняшний вечер. На двадцать три ноль-ноль.

— Где будут встречаться?

— Места встречи не назвали, сказали: «Там, где в прошлый раз». Сядем Роме на хвост, он сам нас приведет куда нужно. Если все будет в порядке, — Гарик отвлекся от котлеты, огляделся, отыскал по соседству деревянную панель и трижды постучал по ней, — тогда возьмем сегодня и Рому, и киллера.

— У тебя большие планы на сегодняшний вечер, — осторожно заметил я.

— Есть такое дело, — согласился Гарик.

— Помощники не нужны?

Гарик медленно поднял на меня глаза и столь же медленно положил на стол нож и вилку. Его взгляд стал печальным, как у ослика Иа-Иа. Потом Гарик отрицательно покачал головой.

— Так это же все из-за меня, — напомнил я. — Ты, грубо говоря, будешь спасать мне жизнь, так? Я тоже хочу участвовать. Мое законное право.

— Какие еще у тебя права? — сквозь зубы выдавил Гарик. — Нет у тебя никаких прав. Сиди в своем подполье, пока я не скажу, что можно вылезать на поверхность.

— Я бы там и сидел, если бы ты не вычислил киллера, — сказал я.

Словосочетание «если бы ты не вычислил киллера», по моим расчетам, должно было польстить самолюбию Гарика и в конечном счете сыграть в мою пользу.

Однако, судя по кислому лицу Гарика, его самолюбие сегодня взяло отгул.

— Теперь-то все ясно, — продолжил я. — И я хочу тебе помочь взять киллера.

Это, если хочешь, дело принципа.

— Не хочу, — буркнул Гарик.

— Придется раскрыть твоему начальству глаза, — вздохнул я. — Раскрыть глаза на твое самоуправство за их спиной — незаконное прослушивание и прочие подвиги…

— Ну ты и сволочь! — сказал Гарик и отодвинул от себя тарелку: что-то стряслось с его аппетитом.

— Да еще какая! — согласился я. — Ну что, я еду с тобой вечером?

— Едешь, едешь, — отмахнулся Гарик. — Только уйди отсюда, дай пообедать в спокойной обстановке.

Я, всем своим видом излучая удовлетворение от исхода переговоров, поднялся из-за стола. Гарик посмотрел на меня, покачал головой и задумчиво произнес, спрашивая даже не меня, а себя самого:

— Интересно, какого черта люди так активно ищут приключения на собственную задницу? Им что, больше нечем заняться? Почему бы тебе, Костя, не посидеть в тихом укромном местечке и не подождать, чем все кончится?

— Если я буду ждать, — сказал я, — боюсь, что все кончится совсем не так, как нужно.

— Я придерживаюсь противоположного мнения, — возразил Гарик и снова придвинул к себе тарелку. — Когда ты сидишь дома, есть хотя бы маленькая надежда, что все пройдет как надо. Вот такая маленькая надежда, — он свел вместе большой и указательный пальцы, оставив между ними промежуток в пару миллиметров. — Но и она, как правило, остается несбывшейся.

Он сказал это, и его взгляд принял обычное для Гарика пессимистическое выражение, более подходящее для какого-нибудь лорда Байрона, но никак не для капитана милиции. Однажды я спросил Гарика, писал ли он когда-нибудь стихи.

Гарик решительно отверг эти грязные подозрения. Хотя он мог и соврать.

— Говоришь, надежда? — иронически хмыкнул я, — Эх ты, а еще милиционер.

Ты должен быть стопроцентным рационалистом, практиком, циником. А ты — надежда… Кисейная барышня.

— Пошел вон, — еле сдерживаясь, процедил Гарик, — Или я заколю тебя этой вилкой!

Судя по выражению, его лица, он не врал. Во всяком случае, глаза Гарика уже не были столь грустными, чего я и добивался. Всякий раз, когда я видел безнадежность и печаль в его глазах, мне становилось не по себе. Потому что это никогда не было позой или игрой, они всегда были искренними, шедшими из глубины души.

Слезы в глазах ребенка трогают, но они при этом естественны и обыденны.

Слезы в глазах взрослого мужчины вызывают недоумение, иногда презрение, порой жалость, но в любом случае они производят куда более сильное впечатление, нежели детские слезы. Потому что они редки.

Когда темная неизбывная грусть поселяется в зрачках шестнадцатилетнего пацана, только что преданного другом или брошенного девчонкой, — это нормально, потому что это ненадолго. Это будет вскоре вытеснено новыми впечатлениями, подаренными жизнью. Когда же такое выражение имеют глаза сильного мужчины, движущегося от тридцати к сорока, имеющего за своей спиной победы и поражения, взлеты и падения, это пугает. Это означает…

Это означает многое. И когда я думаю об этом, я прихожу к выводу, что неспроста так много людей имеют привычку носить темные солнцезащитные очки даже в те дни, когда солнце светит не так уж и ярко. Какие уж тут надежды.

Гарик сумел задействовать в вечерней операции две машины и четверых милиционеров. В половине одиннадцатого Рома вышел из подъезда и сел в красный задастый «Вольво». Отблески уличных фонарей скользнули по крыше и бокам автомобиля, когда он стремительно вынесся со двора.

Мы наблюдали за этим событием сквозь окно «шестерки». Гарик проводил «Вольво» взглядом и меланхолично проговорил:

— Вот смотрю я и думаю — быть посредником при наемных убийцах занятие куда более прибыльное, чем спасать всяких дураков от этих убийц. Был бы как Рома, ездил бы на «Вольво», не стрелял бы полсотни до получки…

— Говорите, говорите, товарищ капитан, — жизнерадостно отозвался водитель, крепкий молодой парень по имени Леха. — Я как раз только что диктофон включил! — и он громко засмеялся.

— Ты лучше дави на газ, извозчик, — хмыкнул Гарик. — Не отрывайся от коллектива.

«Коллектив» состоял из собственно Роминого «Вольво», шедшей за ним в некотором удалении «Дэу» с тремя оперативниками и нашей «шестерки». Из «Дэу» по рации сообщали направление движения, и Леха мог себе позволить отстать от «Вольво» на сотню метров. Он вел машину с каким-то особым шиком, то и дело подрезая зазевавшихся «чайников», пролетая перекрестки на последних секундах зеленого света, закладывая крутые виражи на поворотах. «Шестерка» во время таких маневров издавала звуки, присущие скорее не произведению волжских автомобилестроителей, а какому-то инфернальному существу, волей мага запертому в оболочку машины.

Гарик морщился и ворчал, что это не оперативное мероприятие, а какие-то «американские горки», но я видел, что ему нравится такая езда. Меня же больше занимало другое.

— Итак, Рома встретится с киллером и передаст ему деньги, — начал я — Они расходятся, тут выскакиваешь ты, Гарик, и командуешь «Руки вверх!». А что дальше?

— Дальше они поднимают руки, — уверенно сказал Гарик.

— А что ты с ними будешь делать? Какое обвинение ты им предъявишь? Один мужчина передал другому деньги. Ну и что? Может, это старый долг. А отдавать долги — еще не преступление.

— Это точно! — поддакнул Леха. — Мне Тихонов уже месяц как сотню должен. Пора сажать, товарищ капитан?

— На дорогу смотри, — посоветовал Гарик. — И меньше думай о деньгах.

— Я знаю, — не успокаивался Леха. — Деньги — ничто, их количество — все.

— На дорогу смотри! — рявкнул Гарик и тут же едва не сонным голосом обратился ко мне:

— Так что ты там говоришь? Что мы не найдем, за что прижать Рому и киллера?

— Вот именно. Если только киллер окажется таким идиотом, что явится на встречу, увешанный оружием.

— Это вряд ли, — сказал Гарик. — Я вообще с утра продумывал такой вариант: взять сегодня Рому за яйца, сунуть ему под нос Артурово письмо, надавить, заставить пойти на сотрудничество, а потом прицепить микрофон на грудь и отправить встречаться с киллером. Тогда у нас в руках была бы запись их разговора, и можно было бы за что-то схватиться… Но потом я понял, что это слишком рискованно. Рома может не расколоться, тогда никакой встречи с киллером не получится. Или Рома перенервничает на встрече, киллер почувствует неладное и сделает ноги.

— Так что же ты будешь делать? — поинтересовался я.

— Буду брать обоих. Потом допрашивать поодиночке. Против Ромы у нас есть письмо Артура, можно заставить его сдать киллера в обмен на снисхождение к нему самому.

Киллеру можно закомпостировать мозги тем, что нас интересует только Рома, как крупный аферист. Мол, нужно просто признать, что ты взял у Ромы деньги. А там уже так развернуться…

— Давайте сначала их возьмем, товарищ капитан, — снова подал голос Леха. — А уж потом-то придумаем, как их разговорить…

— Дисциплина у нас в отделе — аховая, — пожаловался мне Гарик. — Подчиненные ни во что не ставят старших по званию. Учат жизни, понимаешь…

Так-то, Костик. Между прочим, ты собираешься сидеть в машине во время операции или все-таки прогуляешься?

— Подышу свежим воздухом.

— Так я и думал, — кивнул Гарик. — А у тебя есть что-то подходящее для такой прогулки? Типа пистолета?

Я отрицательно покачал головой.

— Вот еще Брюс Ли нашелся, — усмехнулся Гарик. — Голыми руками хочешь всех завалить? Хотя там и без тебя найдется масса желающих завалить Рому с компаньоном. Один Леха чего стоит.

— Я многого стою, — согласился Леха, и я увидел в зеркале его довольную улыбку.

Включилась рация, и сквозь помехи мы услышали голос оперативника из первой машины:

— Все, вроде приехали. Это складские помещения на Пироговской улице. Мы пойдем за «объектом», а вы объезжайте со стороны Лесного переулка… Там второй вход.

Леха принял сказанное за руководство к немедленному действию, и «шестерка» резко свернула вправо. Гарик завалился на меня, чертыхаясь, потом выпрямился, посмотрел на часы и сказал:

— Без пяти одиннадцать. Леха, не забудь надеть бронежилет. Будем исходить из того, что нас ждет встреча с невероятно тупым киллером, который явится на встречу с мешком оружия.

Это был один из основных принципов Гарика — готовиться к худшему, чтобы потом был повод радоваться после несбывшихся ожиданий.

— Ну а тебе, — Гарик похлопал меня по коленке, — тебе, юный друг милиции, я выдам резиновую дубинку. И ты будешь держаться рядом со мной. Так оно будет спокойнее.

Я хотел ему сказать, что спокойствие — нереальное понятие при проведении милицейской операции по задержанию наемного убийцы и посредника.

Но потом передумал и оставил свое мнение при себе.

Рация в руке Гарика изрыгала какие-то совершенно неприличные звуки, сквозь которые пробивался голос Тихонова, того самого оперативника, который задолжал сотню Лехе. Тихонов находился по другую сторону двухэтажного склада стройматериалов. А с ним еще трое милиционеров.

— Мы рассредоточились, — прохрипел Тихонов. — Один остается у машины, двое блокируют лестницу на второй этаж…

— Рома уже внутри? — спросил Гарик.

— Да, — ответил Тихонов. — Он поднялся по лестнице на второй этаж.

Дверь в склад была открыта. Он вошел внутрь. Это было минуты полторы назад.

Отсюда видно, что в помещении на втором этаже горит свет.

— А нам тут ни хрена не видно, — пробурчал Гарик.

Склад представлял собой двухэтажное кирпичное здание метров восьмидесяти в длину. Попасть туда можно было как через ворота первого этажа, так и через две небольшие двери на втором этаже, к обеим из которых вела винтовая лестница по внешней стороне здания. Леха пробежался до ворот и вернулся с сообщением, что те заперты.

Тогда мы стали подниматься по винтовой лестнице на второй этаж с нашей стороны склада.

— А если киллер еще не приехал? — прошептал я на ходу.

— Черта с два! — ответил Гарик. — Он уже там. Стал бы Рома туда лезть, если бы там никого не было. И потом, Рома приехал впритык к одиннадцати, а нормальные люди на такие встречи прибывают заранее. Так что киллер сейчас на втором этаже ведет деловые переговоры с Ромой. Жаль, что мы их не слышим. — Когда Гарик произнес эти слова, мы достигли верхней площадки лестницы. Дверь была перед нами. Леха осторожно потянул за металлическую ручку и прошептал:

— Закрыто.

— Отлично, — мрачно прокомментировал Гарик.

— Я могу пальнуть в замок, — предложил Леха и вытащил из кобуры «Макаров».

— Это и я могу. — Гарик, явно нервничая, поднес к щеке рацию и сказал Тихонову:

— У нас тут кое-какие проблемы с дверью. Можем замешкаться при входе. Так что повнимательнее там у себя…

— Угу, — сказал Тихонов. — Мы начинаем подниматься.

— А с другой стороны, — прошептал Гарик, глядя на меня. — Раз тут и внизу все заперто, то мы точно знаем, куда они ломанутся. Остается только один выход.

— Я бы все-таки стрельнул в замок, — настаивал Леха.

— А головой вышибить слабо? — прошипел Гарик. — Иди-ка лучше вниз, да подстрахуй у того угла, чтобы…

Гарик не успел договорить, и Леха не узнал, почему ему нужно подстраховать первую группу оперативников именно у того угла. Звуки, раздавшиеся внутри склада, были совершенно недвусмысленны. И я, и Гарик, и Леха неоднократно слышали такое. И мы знали, что это значит. Поэтому Леха безо всяких разговоров выпустил полобоймы в замок, а потом резко пнул дверь, и та со скрипом провалилась внутрь. Гарик влетел в помещение склада первым, за ним — Леха. Я заскочил третьим, согнувшись пополам и отчаянно напрягая зрение, чтобы хоть что-то разглядеть в этом мраке.

А звуки продолжали резать мои уши — звуки, означавшие простую и страшную вещь: что-то случилось, что-то пошло не так. И надо было бежать вперед, налетая на какие-то ящики, на стеллажи, на коробки, на мешки…

Бежать, чтобы секунды спустя увидеть тот самый свет, что был заметен Тихонову с улицы: одинокая лампочка болталась под потолком, очерчивая желтый круг на деревянном полу.

В этом круге лежал человек: неуклюже, на боку, подмяв под себя правую руку. Он дрожал мелкой дрожью, открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная на песок. Его лицо было забрызгано кровью, пол был забрызган кровью, его одежда была пропитана кровью… Один человек — и так много темно-красной жидкости.

Гарик стоял возле него на коленях. Он даже бросил пистолет на пол, заняв свои руки другим — Гарик осторожно приподнял голову умирающего Ромы над полом, словно это могло как-то помочь.

Но я тут же понял, что Гарик вовсе не старается оказать медицинскую помощь.

— Ну! — выкрикнул Гарик, яростно уставившись на бледное лицо Ромы. — Ну, говори! Кто это был?!

Слабый хрип раздался из губ Ромы, и Гарик, действуя словно в приступе безумия, тряхнул голову умирающего.

Тот издал странный и страшный звук, на губах показались кровавые пузыри, но Гарик не успокаивался:

— Кто? Кто в тебя стрелял? С кем у тебя была встреча?! Говори!

И тогда Рома что-то произнес. Я стоял в паре шагов от него, впрочем, если бы стоял даже в шаге — все равно бы не расслышал. Гарик приник ухом к самому рту умирающего, но тоже вроде бы не совсем разобрался в произнесенных звуках.

— Что? — заорал он в отчаянии. — Что ты сказал?! Но Рома больше ничего не говорил, зато с улицы отчетливо донеслись другие звуки: пистолетных выстрелов.

Гарик будто очнулся от сна — он поднял на меня взгляд, потом резким движением схватил свой пистолет и вскочил на ноги.

— Твою мать! — сказал, словно сплюнул, он; — Где Леха?!

Я не ответил, и в следующую секунду мы, не сговариваясь, бросились к двери, выводившей к лестнице. Той лестнице, по которой несколько минут назад сюда поднялся Рома. Поднялся, чтобы уже не спуститься.

За дверью несколько раз грохнули выстрелы. Это походило на звук лопнувших покрышек, но только это были не покрышки. Это было кое-что похуже.

Звуки выстрелов на улице, вид расползающейся под телом Ромы темной лужи подействовали на меня словно мгновенная инъекция адреналина в вену. Меня охватило чувство безумной, лихорадочной спешки — быстрее, быстрее, к лестнице, вниз! Я не видел лица Гарика в эти секунды, но, судя по его действиям, он переживал те же самые ощущения.

Опередив меня на какие-то мгновения, Гарик ударил плечом в дверь и вылетел на верхнюю площадку винтовой лестницы, выставив вперед руку с пистолетом. Я буквально дышал ему в затылок, подталкивал его в спину — скорее, скорее! Лихорадка плескалась у меня в крови, и я с запозданием понял нашу с Гариком ошибку.

Я ухватил его левой рукой за ворот куртки и рванул назад, падая сам и заваливая на себя Гарика. Тот заревел так, как ревут раненые слоны. Я и подумать не мог что Гарик способен издавать подобные звуки.

— Й-о-о-о… — заорал Гарик, пихнул меня локтем и хотел было уже встать, как снизу, с улицы, грохнул очередной выстрел, пуля ударилась в дверной косяк, над нашими головами. Гарик сразу заткнулся, лег на живот и пополз снова на площадку, но теперь уже стараясь не отрывать колени и локти от пола.

А я метнулся назад и с размаху двинул растопыренной ладонью по выключателю. Лампочка под потолком погасла, и теперь дверной проем не представлял хорошо подсвеченной мишени, по которой стрелять с улицы было одним удовольствием.

Гарик, лежа на животе, трижды выстрелил в темноту, и ему любезно ответили одиночным выстрелом, довольно метким. Гарик выматерился и с бешенством крикнул в мою сторону:

— Какого хера ты… Прикрой!

Он забыл, что у меня нет оружия. Я тоже об этом не вспоминал, потому что лихорадка впилась в мое сердце, как пиявка, и эта боль заставляла меня делать все, что угодно. Самые странные и безрассудные вещи.

Я перепрыгнул через лежащего Гарика, выскочил на площадку и перевалился через перила, вниз. Я не слышал выстрелов, потому что кровь и без того стучала в ушах, словно набравший ход паровоз. Я повис на одной руке, потом разжал пальцы и полетел вниз.

Удар о землю, а потом и сама земля перед носом — холодная, сырая, неприветливая. Пятки болели, словно по ним от души врезали молотком, тело ломило, как будто я подрабатывал спарринг-партнером чемпиону страны по боксу. Тем не менее я встал на четвереньки и быстро, как только мог, перебрался под лестницу, где можно было перевести дух. Можно? Ха…

Сверху раздался торопливый грохот — это Гарик скатился по ступеням, прыгнул с предпоследней ступеньки, перекатился по земле, замер, вжавшись в почву и выставив вперед ствол пистолета. Он ждал. Ждал и я.

Но ничего не произошло. Наши акробатические номера остались без аплодисментов. Тягостное молчание прервал Гарик — он приподнял голову, осмотрелся кругом и негромко произнес:

— Костя…

— Чего изволите? — отозвался я из-под лестницы, одновременно пытаясь нашарить в темноте выроненную резиновую дубинку. Когда из темноты то и дело норовят вас застрелить, лучше все-таки иметь хотя бы резиновую дубинку, чем не иметь ничего.

— Ни хрена не вижу. А ты?

— Аналогично.

— А где Леха? Где остальные наши? Ты их видел?

— Под лестницей их нет, — с иронией ответил я, но в следующую секунду моя рука наткнулась на что-то, и это что-то вовсе не было резиновой дубинкой. Меня прошиб пот.

— Костя? — с тревогой спросил Гарик и медленно встал с земли. Я молчал, мой язык прилип к гортани. Неуверенными движениями я ощупывал то, что нашли мои руки в темноте.

— Костя? — снова спросил Гарик. — Что случилось? А?

Мне нечего было сказать в ответ. Слишком темно было здесь, слишком дрожали мои пальцы. Потом раздался еле слышный щелчок, и в руке Гарика загорелся немыслимо яркий свет.

— Где ты тут? — спрашивает Гарик, светя фонариком.

— Здесь, — с трудом произношу я, приваливаясь к стене склада. — Сюда посвети…

Луч бросается ко мне, в полосе желтого света появляется лестница, потом мои ботинки, а потом…

— Черт, — говорит Гарик — Черт — Это же…

Он мог и не говорить. Я знал, кто это. Леха неподвижно лежал на холодной осенней земле, а та впитывала его кровь. Леха был еще горячим, но земля оказалась сильнее — вскоре и Леха станет таким же холодным.

— Этот гад не мог далеко уйти! — произносит Гарик и бросается от склада в темноту, сжимая пистолет в одной руке и фонарик в другой…

— Стой! — напрасно ору я ему вслед:

— Если мы начнем поодиночке гоняться в темноте за убийцей, то вскоре окажемся рядом с Лехой. — Гарик, стой!

Гарик выключает фонарик и поэтому мгновенно исчезает из виду, растворяется во мраке ночи. Я прислушиваюсь к окружающим меня звукам: где-то далеко раздается ровный шум автотрассы, так же громко шумят деревья, чьи ветви шевелит ветер. Темнота издавна пугала человека.

Всегда трудно встать и пойти навстречу неизвестному и невидимому.

Особенно когда знаешь, что оттуда вполне могут засадить по тебе из двух стволов.

Я так и не нашел свою дубинку. На ощупь подобрал обломок деревянной рейки, ухватил ее поудобнее, двинулся вперед. Мне казалось, что Гарик ушел именно в эту сторону, но уже через пару шагов стало понятно, что со всех сторон меня окружала однородная, лишенная ориентиров темнота, и Гарик, возможно, двигался совершенно в другом направлении.

Мои шаги делались все медленнее, мне было все труднее заставлять себя отрывать подошву от земли, сгибать ноги в колене… Все труднее. У меня глаза вылезали из орбит, но я все равно не различал ничего впереди себя.

Оставалось лишь помахивать рейкой для самоуспокоения.

Так я и стоял, уставившись в темноту. Я не видел там никого, но и без того знал, что темнота враждебна. Скоро мне стало казаться, что кто-то наблюдает за мной. Кто-то сильный и хитрый, умеющий быть невидимым. Кто-то, кому нравится оставаться вне поля зрения, кому нравится забавляться с людьми, прежде чем напасть на них — неожиданно и свирепо.

И когда я почувствовал движение слева от меня, то, не раздумывая, послал туда рейку, держа ее на уровне собственных плеч. Раздался треск, рейка сломалась, столкнувшись с чем-то твердым. За треском последовал вскрик удивления и боли, а значит, это был человек. Обломок рейки в моей руке оказался чересчур коротким, чтобы достать цель во второй раз, но я упал на колени и вытянул руку изо всех сил вперед, стараясь задеть невидимого врага по ногам…

И вроде бы мне это удалось, но, как только конец рейки коснулся чужого тела, тут же гром и молния пронеслись над моей головой, обжигая кожу на затылке. Я упал грудью на землю и перекатился в сторону. Невидимка нажал на курок еще раз, но оружие издало лишь щелчок.

— Твою мать! — прозвучал в темноте яростный шепот, и я удивленно приподнялся.

— Гарик? — осторожно спросил я.

— А это кто еще? — так же осторожно поинтересовался Гарик. — Ты, что ли, Костя?

— Нет, Жан-Поль Бельмондо! — яростно крикнул я, забывая про враждебную темноту, окружавшую нас.

— Ты же меня чуть не прибил!

— А ты что, по головке меня хотел погладить своей дубиной? Ты первый меня саданул! — не менее яростно ответил Гарик. — Кретин! Болван! — Он подскочил ко мне вплотную, когда уже не требовалось никакого освещения, чтобы понять — да, это именно Гарик. Это именно он трясет перед носом пистолетом, зажатым в кулак. Того гляди, разобьет мне нос.

— Ну так что? — перебил я. — Где остальные?

Гарик замолк. Рука с пистолетом опустилась.

— Остальные… — произнес он устало.. — Я нашел Тихонова. Там, у машины.

— Нашел?

— Ну да. Он сидел у машины, у «Дэу». С дыркой во лбу.

— А остальные? — автоматически спросил я, хотя можно уже было и не спрашивать, а догадаться и так. Мы стояли у склада, и никто из оперативников не торопился к нам подойти.

— Сейчас пойду, — невнятно пробурчал Гарик, уставившись в землю. — Сейчас пойду наверх, я там рацию оставил. Вызову наших. Вызову «Скорую помощь». Хотя… «Скорую», пожалуй, уже не надо. Нет раненых, понимаешь?

Только трупы.

Я кивнул. Что ж тут непонятного. Только трупы. Раз человека наняли, чтобы он убил меня, то он и должен оставлять после себя только трупы. Не вазочки же с икебаной ему оставлять. Все было вполне естественно, но только вот при этих мыслях меня почему-то пробирала совсем неестественная дрожь.

Гарик толкнул меня в плечо, чтобы освободить дорогу, и медленно двинулся к лестнице.

— А ты сваливай отсюда, — сказал он на ходу. — Я и так на свою голову такого наработал сегодня, что и без тебя многовато…

Я стоял на месте и не думал шевелиться. Тогда Гарик включил фонарик и направил луч света мне прямо в лицо. Я зажмурился.

— Убирайся отсюда, — повторил Гарик. — Все, тебе нечего тут делать.

— А где мне есть что делать? — спросил я.

— Заберись в свое подполье и сиди как можно дольше, — велел Гарик. — Не знаю, спасет ли это тебя… Но ничего другого предложить не могу.

— Я могу помочь… — начал было я, но Гарик заорал, и в голосе его были смешаны боль, отчаяние и смертельная тоска:

— Пошел вон! Убирайся! Это были мои люди, и я сам буду здесь сидеть с ними! Я буду это объяснять! Не ты! Мне не нужна ничья помощь!

В этот момент я не видел его глаз. Но я примерно представлял себе их выражение, И хорошо, что я их не видел.

Выйдя за территорию склада, я обнаружил, что все еще сжимаю в руке обломок рейки. Причем сжимаю довольно твердо. Что ж, у меня были на то причины.

И я шел с рейкой в руке, пока не выбрался на более-менее освещенные улицы, а потом бросил свое оружие в урну.

Было холодно, и девушка в бикини, улыбавшаяся с плаката туристического агентства, выглядела здесь так же чужеродно, как священник в борделе.

Впрочем, священники бывают разные.

Витрины магазинов казались мне огромными аквариумами, в которых плавали разные диковинные товары с не менее диковинными ценами. На улицах еще попадались прохожие, и одна молодая пара, не слишком богато одетая, застыла у витрины супермаркета, разглядывая выставленную в витрине мягкую мебель. Я прошел мимо и подумал, что скоро разглядывание витрин станет обычной формой досуга, полностью заменив собой походы в музеи и картинные галереи. К этому все шло.

Но я возвращался домой. Хотя нет… Я забыл. В течение неопределенного срока я не смогу возвращаться домой, снимать в прихожей ботинки, садиться в старое продавленное кресло, брать книги с полки, пить кофе из маленьких, словно игрушечных, чашек, подаренных мне Ленкой на день рождения… И Ленку я теперь долго не увижу. Впрочем, это, вероятно, и к лучшему. Меньше боли — и ей, и мне.

У меня этой ночью не было дома, в который стоило торопиться. Был гостиничный номер, но он не был домом. Он был, как выразился Гарик, подпольем. Местом, где пересиживают тяжелые времена. А дома не было. От сознания этого факта мне стало еще холоднее.

На дороге появился автобус, и я ускорил шаг, чтобы успеть добраться до остановки. Я успел и запрыгнул на подножку, слегка толкнув пожилого мужчину, что вошел в автобус передо мной. Мужчина неприязненно покосился на меня, но ничего не сказал. И правильно — ни к чему затевать ссоры в общественном транспорте в двенадцать часов ночи.

Нас было двое в автобусе. То есть были еще водитель и кондуктор, но пассажиров было двое, и я чувствовал себя почти как в салоне личного «Линкольна». Не хватало коньяка в баре и музыки из микродинамиков. Впрочем, у меня все в порядке с воображением. Я мог представить и бар, и музыку, и длинноногую секретаршу рядом…

Потом ко мне подошла кондукторша, и пришлось вернуться к реальности. Я заплатил рубль и получил взамен серенькую бумажку с надписью «билет». Я выполнил свой гражданский долг. Можно было снова закрывать глаза.

— Кто хочет, может еще купить сегодняшние газеты, — сорванным за день голосом предложила кондукторша. — «Московский комсомолец», «Городские вести», «Комсомольская правда»…

— Уже не сегодняшние, — поправил я. — Уже вчерашние. Пять минут первого.

— Ага, — устало согласилась кондукторша. — Будете брать? В «Городских вестях» сегодня интересная статья, как один парень повесился…

— Спасибо, — поморщился я. Еще и читать про это?

Я видел достаточно мертвецов в своей жизни. Я вообще слишком хорошо знал жизнь Города, чтобы еще и читать о ней в популярных изданиях. Мне, напротив, нужно было что-то совсем из другой жизни. Скажем, почитать про жизнь на Марсе, или про кулинарные пристрастия японских самураев.

— Другого ничего нет? — спросил я. — «Нью-Йорк таймс»? «Жэньминь жибао»?

— У нас только русские газеты, — гордо ответила кондукторша. Кажется, мой вопрос ее задел. Но ведь я нечаянно. Я не всегда бываю таким вредным.

Только когда сильно устаю. Когда при мне убивают четверых человек. Точнее, пятерых. Рома тоже идет в этот счет.

Кондукторша двинулась обрабатывать второго пассажира, и тот был более благосклонен.

— В «Комсомольской правде» про то, где Чубайс хранит свои деньги, — говорила кондукторша — А в «Московском комсомольце» про одну учительницу, которая соблазнила семиклассника…

Пожилой мужчина купил все три газеты и снова неодобрительно покосился в мою сторону. Это мне за «Жэнь-минь жибао». Кондукторша, довольная тем, что избавилась от товара, ушла на переднее сиденье, а я сидел и считал оставшиеся до гостиницы остановки.

Пожилой мужчина развернул «Городские вести», и я увидел большой заголовок: «Полмиллиона долларов не падают с неба: их передает городской детской больнице известный бизнесмен из Москвы, начинавший свою карьеру в нашем городе». Наверняка этот богатенький Буратино делает такие жесты неспроста. Скажем, передаст больнице не полмиллиона, а тысяч пятьдесят. Еще пятьдесят — главному врачу. Зато потом во всех документах будет стоять пожертвование в полмиллиона, в том числе — в налоговой декларации бизнесмена. А можно еще отдать полмиллиона не деньгами, а каким-нибудь товаром, залежавшимся на складах бизнесмена и нужным ему не больше, чем прошлогодний снег…

Когда я мысленно произнес — «на складах», то сразу же перестал думать о долларах и стал думать о теле милиционера Лехи, лежавшем под лестницей.

Казалось, я чувствовал, как с каждой секундой оно становилось все холоднее…

Нет, думать об этом было все равно, что резать себя бритвой. Я перевел взгляд в нижний угол страницы. Час от часу не легче. «Курсант военного училища покончил с собой, не сумев пережить смерть отца». Эти газетчики, что, с ума, что ли, посходили? Прочитав такую подборку сообщений, либо сам в петлю полезешь, либо закроешься на все замки, чтобы больше никогда не выходить на улицы в столь кошмарный мир… Стоп.

Я вернулся к предыдущему заголовку: «Курсант военного училища…» Нет, это не то, про что я подумал. Этого не может быть. Это слишком нелепо и слишком страшно, чтобы быть правдой, «…не сумев пережить смерть отца». Это совпадение. Просто совпадение. Такое случается, иногда.

Я встал и подошел к пожилому мужчине. Прежде чем тот меня заметил, я выдернул из его пальцев страницу «Городских вестей»…

— Это еще что?.. — сурово начал было мужчина, но я посмотрел на него, и он замолчал. Он просто не мешал мне читать газету.

«Тело девятнадцатилетнего курсанта военного училища Юрия Леонова было обнаружено вчера вечером в квартире его отца, недавно погибшего в результате несчастного случая. Юрий приехал на похороны и, по словам родственников, тяжело переживал трагедию, произошедшую с отцом. Тем не менее никто не предполагал, что отчаяние молодого человека найдет такой выход. Вчера Юрий должен был встретиться со своей матерью, но в назначенное время юноша не появился. Мать забеспокоилась и вместе с другими родственниками поехала на квартиру покойного Павла Леонова, где в последние дни жил и Юра. Обнаружив, что дверь в квартиру не заперта, родственники Леонова, по их словам, заподозрили неладное. И их опасения оправдались: когда они вошли внутрь квартиры, Юрий Леонов висел в петле. Он не оставил предсмертной записки, но действовал весьма последовательно: сначала снял с крюка люстру, потом прицепил на этот крюк длинный кожаный ремень отца и затянул его на своей шее…»

Газета выпала у меня из рук. Пожилой мужчина сначала подобрал ее с пола, потом посмотрел на меня, чтобы в очередной раз высказать свое недовольство, однако сказал другое:

— Вам что, нехорошо? А?

— Нормально, — ответил я, и это была гнусная ложь, потому что смерть девятнадцатилетнего юноши в петле по собственному желанию не может быть нормальной. — Нормально, — тупо повторил я, чтобы мужчина успокоился. Так и случилось. Мужчина не собирался влезать в мои проблемы. Он всего лишь продемонстрировал свое хорошее воспитание. И на том спасибо.

Я сел на свое место и уставился в окно, на проносившиеся мимо огни ночного города. Не знаю почему, но в этот момент я подумал, что зима скоро наступит и она в этом году будет долгой и холодной.

Часть вторая

МОЙ УБИЙЦА

Двое суток — это всего лишь сорок восемь часов. И это слишком мало, чтобы забыть о липкой крови на теле Лехи и о полезшем в петлю розовощеком Юре Леонове.

Двое суток — это лишь время, когда бесконечно задаешь себе один и тот же вопрос: "Как такое могло случиться? Что я сделал не так?

Но сорок восемь часов — это не то время, за которое можно получить ответы на такие вопросы. До ответов оставались миллионы лет и миллионы километров.

Прошло двое суток и прошло еще несколько минут, прежде чем Гарик толкнул дверь моего гостиничного номера и вошел внутрь. Без стука. Без приветствия. Просто вошел, бросил на тумбочку куртку и сел в кресло, скрестив руки на груди.

— Выпить есть? — спросил он несколько минут спустя. Хорошее начало. И совершенно не типичное для Гарика.

— Нет, — ответил я и для пущей ясности отрицательно покачал головой.

— А тогда на кой черт тебе холодильник? — с логикой завзятого алкаша спросил Гарик. — И чего ты тут вообще делаешь?!

— Сижу, — вяло ответил я. — Как ты и приказал. Сижу и жду, когда все кончится.

— Ну жди! — язвительно бросил Гарик. Он расцепил руки, стал барабанить пальцами по подлокотникам кресла, потом поправил свитер, потом пригладил волосы… Ему явно некуда было пристроить свои руки. В другой ситуации я осведомился бы, не нужна ли Гарику смирительная рубашка. Но сейчас ситуация была неподходящая.

Через некоторое время Гарик оставил свои попытки держать руки в неподвижном состоянии.

— Я попал под служебное расследование, — наконец произнес он те слова, с которых и собирался начать, но слишком нервничал и стыдился. — Комиссия проверяет все обстоятельства той операции…

— Тебя есть за что там подловить?

— За все, — коротко ответил Гарик. — Я не имел права устраивать ничего подобного.

— Они тебя сожрут?

— Запросто. И будут правы. Я слишком увлекся. Мне следует дать по мозгам.

— Судя по всему, тебе уже дали.

— И это только начало, — многозначительно заметил Гарик — Но ты от этого, как ни странно, в выигрыше.

— Каким боком? — удивился я.

— Убийство четверых милиционеров — это совсем не то, что угроза жизни для какого-то частного детектива. Такое не сходит с рук никому. Этого парня будут искать месяцы, годы, десятилетия. И найдут в конце концов. Засада на твоей квартире оставлена. Мой шеф лично взял дело на контроль. Так что, — Гарик нервно улыбнулся. — Твои шансы выжить слегка поднялись…

— Спасибо, обрадовал — Я встал с кровати и подошел к окну. — Но ты сказал, что поиски киллера могут длиться десятилетия… Все так плохо?

— Хорошего мало, — согласился Гарик. — Рома мертв, и ниточка оборвана.

Следов на складе не осталось, предположительно этот гад работал в перчатках.

— Что тебе сказал Рома перед смертью? — повернулся я к Гарику. — Я-то думал, что он назвал тебе имя.

— Если бы! Я так понял, что киллер застрелил Рому за то, что тот привел за собой «хвост». В кустах, метрах в двухстах от складов, потом нашли милицейскую рацию, настроенную на нашу волну. Рация была не моя и вообще не нашего отдела. Понимаешь?

— Киллер приехал на встречу с милицейской рацией?

— Точно. И он услышал наши переговоры. И сделал вывод, что Рома его выдал. Рома получил две пули в грудь.

— Так что же он тебе сказал?

— Он пытался сказать. Я не уверен, что все расслышал правильно, но…

— Что он тебе сказал?!

— Филя. Или Фил. Или Филин. Что-то в этом роде.

— Так он все-таки назвал убийцу?

— Понятия не имею, кого он назвал, — раздраженно отозвался Гарик. — Может, он просто сказал «фиг вам!».

Он уже умирал, понимаешь? Он еле шептал. Вроде бы первые две буквы — "ф" и "и". Так мне послышалось. А что там дальше — не знаю. В нашей картотеке человека по кличке Филин или Фил нет. Был такой Филиппок, но его застрелили в девяносто втором.

— Кто бы он ни был — Фил или Филин, — но это человек, который сумел раскусить, что посредник привел за собой «хвост», сумел уйти, не оставив следов, да еще попутно уложить четверых милиционеров. Как я понимаю, не самых плохих в вашем ведомстве?

— Не самых плохих, — кивнул Гарик. Мне показалось, что за эти дни он похудел килограммов на пять-шесть. Щеки ввалились, кожа на скулах натянулась, из расстегнутого ворота джемпера торчала тонкая, как у подростка, шея. Не слишком здоровый вид. — И это тоже моя вина, — продолжил он. — Я не настроил их на серьезное дело.

— Но они, кажется, были в бронежилетах, — вспомнил я. — Я не видел бронежилет на Лехе…

— Правильно. Все правильно. Они были в бронежилетах. Только тот гад не стрелял в корпус, понимаешь? Он бил в голову. Всех четверых.

— Суровый мужчина, — сказал я. — Сработано мастерски. Я и не думал, что в городе есть такие искусники.

— Прикуси язык! — резко сказал Гарик. — Это сволочь, а не суровый мужчина. Он убил четверых моих ребят. И кстати — этот умелец нанят по твою душу. Тебе приятно, что Рома подыскал классного парня?

— Для Ромы он оказался даже слишком классным.

— Пожалуй, — Гарик на некоторое время задумался. — Суровый мужчина, говоришь… Я с удовольствием выбью ему передние зубы. Чтобы он не был таким суровым.

— Осталось лишь найти его.

— Найду, — пообещал Гарик. — Вот это я тебе обещаю. Найду и выбью передние зубы.

— Разожми кулаки, — посоветовал я. — Мне кажется, что пройдет достаточно времени, прежде чем ты доберешься до него и его зубов. Он не такой дурак, ты ведь согласен? — Гарик молча кивнул. — Сам знаешь, лучше относиться к врагу слишком серьезно, чем недооценивать его. Между прочим, он забрал деньги у Ромы?

— Наверное, забрал. Во всяком случае, в кармане у него была только мелочь, рублей двести. Этот гад на букву "Ф" сделал все свои дела — пришел, взял деньги и поехал домой, — Гарик покачал головой и добавил:

— Сука.

В слове из четырех букв содержалась не только ненависть к неизвестному убийце, но и вынужденное к нему уважение. Я всегда удивлялся, с какими вариациями можно произносить одни и те же ругательства, выражая зачастую противоположные чувства. В одном из своих фильмов Брюс Уиллис говорит женщине: «Ах ты, лживая сука», и это звучит как признание в любви. Когда Гарик негромко и отчетливо произнес «сука» в адрес киллера, это подразумевало: «Тебе повезло, ублюдок, но это ненадолго, я обязательно тебя найду и обязательно убью, каким бы везучим и опытным гадом ты ни был».

— Хм, — Гарик на некоторое время перестал мечтать о расплате и неуверенно усмехнулся, — Если он взял деньги… Он может ведь и не заниматься больше твоей скромной персоной, Костя. Он может свалить на все четыре стороны с деньгами в кармане. Рома мертв, никто не потребует отчета о проделанной работе… Может, тебе повезло?

Я хотел бы поверить в то, что говорит Гарик. Я хотел бы радостно закивать головой. Но мой опыт подсказывал мне другую реакцию. Гариков вариант был слишком хорош, чтобы быть правдой.

— Если бы Ф был дилетантом, нанятым на один раз, он бы с радостью соскочил с работы, после того как получил деньги и лишился заказчика. Но…

Ф слишком сурово вырвался из склада, чтобы быть дилетантом. Я не знаю, как он себя поведет. Но появляться дома я пока не рискну.

— Да? А может, прогулялся бы? Как приманка. Мы бы основательно тебя прикрыли… Таким способом можно было бы выманить гада.

— Спасибо, не хочу, — решительно ответил я. — После того, что я видел на складе, мне не хочется работать приманкой. Извини.

— Я пошутил, — признался Гарик. Это уже было прогрессом. Когда он вошел в номер десять минут назад — нервный, напряженный, с дрожащими пальцами — я никогда бы не заподозрил в этом человеке способность к шуткам. — Сиди в своем подполье. Там в твою квартиру ломится нескончаемый поток посетителей, как в Мавзолей.

— Да ну? Зачитайте весь список.

— Один — это Генрих. Я кратко обрисовал ему ситуацию, он кратко обматерил тебя и поехал на работу. Два — это твоя соседка. Лена, кажется? Я ей ничего не объяснял. Да если бы что-то и объяснил, толку бы не было.

Короче говоря, она каждые пять минут звонит в твою квартиру. Ребята там уже издергались. Может, напишешь ей записку? Я передам.

— Может, и напишу, — сказал я. — А может, и нет. Мне казалось, что у нас все решено, и ей незачем звонить в дверь каждые пять минут.

— Значит, тебе не правильно казалось. Хотя кто их поймет, этих женщин! — вздохнул Гарик. — И далее по списку идет… — Он запустил руку в карман брюк и вытащил какую-то бумажку. — Дальше по списку идет некая Орлова Ольга Петровна, — прочитал Гарик. — Оставила телефон, просила позвонить… Я сам ее не видел, но ребята говорят, что ей около сорока. Кажется, раньше ты не увлекался женщинами старше себя. Или вкусы меняются?

— Орлова? В первый раз слышу.

— Ну-ну, — снисходительно проговорил Гарик. — Я же не Лена, со мной можешь быть откровенным.

— Откровенным с милиционером? Это что-то новенькое.

— Не стесняйся, я пойму, — настаивал Гарик. — Откуда же у нее твой адрес?

— Это, должно быть, Генрих направил ее ко мне… Хотя… Нет, Генрих не мог никого ко мне послать, раз ты ему все объяснил. — Я непонимающе уставился на Гарика, и тот поторопился истребить мои тягостные раздумья.

— Ну вот, сам смотри. — Гарик стал снова рыться в брючных карманах, но ничего там не нашел, взял свою куртку и стал исследовать ее содержимое.

Через пару минут он издал довольный возглас и повернулся ко мне. — Вот оно, смотри… Что, что-то не так?

— Все в порядке, — проговорил я, ворочая языком с проворством престарелой черепахи. — Все в порядке. Абсолютно, — выдавливал я из себя все новые и новые лживые слова, не в силах остановиться, как испорченный автомат. Хотя ни одно слово не было в те минуты так далеко по значению от моего действительного состояния, как слово — «порядок».

Но я повторял «все в порядке», завороженно глядя на прямоугольный кусочек картона, который мне протягивал Гарик. Эта визитная карточка стала еще более потрепанной. И еще одна маленькая деталь — ее владелец умер.

Аккуратно отцепил люстру от крюка, накрепко завязал длинный кожаный ремень, не менее аккуратно соорудил на другом конце ремня петлю и просунул в нее свою коротко стриженную голову.

Отверстие от кнопки также было заметно — памятка, оставленная Леоновым-старшим, еще одним человеком, который держал эту визитку в руках, а потом умер. Я вдруг понял, что моя визитная карточка действует не хуже «черной метки» из «Острова сокровищ» — каждый, кто берет ее в руки, умирает.

И еще — в промежутках между смертями карточка возвращается ко мне. Я перевернул ее обратной стороной и увидел написанный аккуратным женским почерком номер телефона: шесть цифр, приглашавших сделать шаг в неизвестность.

Я не знал, кто такая Ольга Петровна Орлова и имеет ли она хоть малейшее представление о судьбе визитной карточки, но я захотел это узнать. Я не желал, чтобы смерти продолжались — с меня было достаточно Павла и Юрия Леоновых. Я вообще устал смотреть на мертвых мужчин и женщин.

— Ты ей позвонишь? — спросил Гарик, и его голос раздался как будто из параллельного мира.

— Позвоню, — пообещал я.

— Это имеет какое-то отношение к нашему делу? К Артуру, Роме и человеку на букву "Ф"? — вдруг спросил Гарик, и это был очень неожиданный вопрос. Я был счастлив ответить на него.

— Нет, — сказал я. — Абсолютно никакого отношения.

— Тогда я рад за Ольгу Петровну Орлову, — с горькой иронией проговорил Гарик. — Приятно знать, что существуют люди, не замешанные в таких делах…

Я не стал ему говорить, что, по всей видимости, Ольга Петровна Орлова имеет отношение к другому делу, менее кровавому, но не менее странному.

Зачем отнимать у человека веру в существование лучшей жизни?

В гостиничном номере было спокойно, одиноко и душно. За пределами гостиницы, на улицах Города, было людно, холодно и куда более опасно. Но за прошедшие несколько дней спокойствие и духота надоели мне до смерти.

И я оделся и вышел из номера. Не просто так. Предварительно я набрал шесть цифр, значившихся на визитной карточке, и попросил позвать Ольгу Петровну Орлову.

Трубку взяла секретарша, и это было первой неожиданностью: мне дали служебный телефон. У Ольги Орловой секретарша — это было второй неожиданностью.

— Представьтесь, пожалуйста, — попросила секретарша, прежде чем я успел что-либо заявить. — Иначе я повешу трубку. Мы не разговариваем с анонимными абонентами. Женщина, способная в девять утра без запинки выговорить слова «анонимные абоненты», заслуживает уважения. Я назвался.

— Ольга Петровна ждала вашего звонка, господин Шумов, — сообщила секретарша чуть более любезным голосом. — К сожалению, сейчас она находится на приеме в мэрии. Ольга Петровна вернется в офис примерно к двенадцати часам, и я советую вам также подъехать к этому времени. Вас это не затруднит?

Меня очень давно никто не спрашивал в таком тоне. Не затруднит ли меня?

Конечно, нет.

— Хорошо, — деловито сказала секретарша, — Я предупрежу охрану на входе. Вам выпишут пропуск.

Неожиданность номер три — Ольга Петровна Орлова возглавляла контору, в которой на входе выписывали пропуска. Насколько мне было известно, таких правил не придерживались даже в самых крупных коммерческих банках Города. За исключением "Европа Инвеста. Ну да это отдельная история.

— Всего хорошего, — сказала секретарша, но я успел вклиниться:

— Минутку! Вы не подскажете, по какому вопросу Ольга Петровна хотела со мной поговорить?

— Что вы! — удивилась секретарша. — Ольга Петровна не ставит меня в известность по таким серьезным вопросам. А вы сами разве не в курсе?

— Ну… Вообще-то догадываюсь, — соврал я. — Просто хотел уточнить.

— Понятно. В двенадцать, не забудьте, — напутствовала меня секретарша и продиктовала адрес офиса и кратчайшие подъезды.

— А если на общественном транспорте? — виновато спросил я: Гарик решил оставить мою машину у дома, словно подстрекая киллера к заминированию или еще какой-нибудь гадости. Характерно, что взамен Гарик мне ничего не предоставил, и я был вынужден разъезжать по Городу на автобусах и маршрутных такси.

— У меня «Мерседес» поломался, — пояснил я секретарше. — А «Линкольн» я одолжил соседу покататься.

— Понятно, — сказала она. — Что ж, если бы вы связались с нами заранее, мы бы прислали за вами машину, господин Шумов. Не «Линкольн», но что-нибудь приличное. Типа «Форда». К сожалению, сейчас уже слишком поздно, у нас нет свободных автомобилей. Вам стоит воспользоваться автобусом номер сорок шесть, остановка «Северный рынок», далее триста метров в направлении от центра…

После таких инструкций я не мог заблудиться. И без пяти двенадцать я перешагнул порог двухэтажного здания с небольшой табличкой "Совместное предприятие «Орел». Экспортно-импортная компания «Орел». Акционерное общество «Орел». Всего орлов я насчитал три. Просто заповедник непуганых хищников.

Два самых явных хищника стояли в вестибюле, положив руки на бедра.

Бедра были перепоясаны толстыми ремнями. Ремни украшала кобура, очевидно, не пустая.

— Здравствуйте, — сказал один, не переставая при этом жевать пластмассовую зубочистку, — Далеко?

— К Ольге Петровне, — ответил я. — «Рэкет Интернейшнл». Пришел получить дань за последние полгода.

Прежде чем меня успели выбросить за дверь, я все-таки успел улыбнуться и добавить:

— Шутка.

— Это хорошо, — сказал второй охранник и убрал руки от моего горла. — Люблю сатиру и юмор. Особенно журнал «Крокодил». Фамилия?

— Шумов, — признался я. — Константин Сергеевич.

— Не надо больше шутить, Константин Сергеевич, — посоветовал первый охранник. — Последнего рэкетира, который сюда сунулся, до сих пор ищут родные и близкие.

— Вы его съели? — простодушно поинтересовался я, глядя на ровные белые зубы охранников.

— Надо же, — удивился охранник с зубочисткой. — Догадливый попался.

Проходите…

Он нажал кнопку, и турникет, стоявший в проходе, пришел в движение. С риском получить алюминиевой скобой по заду, я проскочил внутрь орлиного заповедника. Охрана любезно помахала мне вслед ладонями размером с небольшую сковороду.

Лифт в здании с двумя этажами — сумасшедшая роскошь. Здесь было два лифта. В кабине из динамиков играл Моцарт. Я наслаждался им секунд десять, пока двери не разъехались в стороны и я не вышел в коридор второго этажа, стерильно-белый и безусловно отвечающий всем стандартам евродизайна.

Ради удобства таких визитеров, как я, коридор украшали стрелки-указатели «Генеральный директор», «Коммерческий директор», «Рекламный отдел» и так далее. Каждая стрелка была украшена черным силуэтом орла — логотипом компании. Я не знал, какой именно пост занимает Ольга Петровна, но, судя по разговору с секретаршей, ниже коммерческого директора она не тянула. Кабинеты коммерческого и генерального директора находились в одном конце коридора, и я двинулся туда. Только собрался я постучать в кабинет с табличкой «Коммерческий директор», как услышал за спиной звук открывающейся двери.

— Константин Сергеевич?

Я обернулся.

— Да, это я, — ответил я женщине, вышедшей из дверей генерального директора. — А вы…

— Ольга Петровна Орлова, — сказала она и протянула руку, которую я осторожно пожал. — Я хотела с вами поговорить. С глазу на глаз.

— Это самый лучший тип разговора, — вежливо заметил я, думая, что теперь Орлова не менее вежливо улыбнется. Но улыбки не последовало.

— Пройдите сюда. — Она указала на маленькую дверь с табличкой «Комната отдыха».

Очевидно, сотрудники компании «Орел» отдыхали мало и редко: комната отдыха представляла собой помещение в десять-двенадцать квадратных метров, с голыми стенами, без окон, с комплектом мебели из трех весьма простых стульев. Из развлечений здесь был только вентилятор под потолком.

— Итак, — сказала Орлова, сев на стул напротив меня и положив руки на колени. — Первый вопрос, который я хотела вам задать, Константин Сергеевич… Кто вы такой?

— Забавно, — ответил я. — У меня к вам аналогичный вопрос. Получается, нас мучают одни и те же вопросы.

Она снова не улыбнулась. Впрочем, вскоре я понял, что на это у нее были очень веские причины.

На первый взгляд Ольге Петровне было едва за сорок. А дальше первого взгляда дело не пошло, потому что мои глаза встретились с ее спокойным взглядом, который не то чтобы был холоден — скорее прохладен. Он заставил меня перестать разглядывать эту женщину и сосредоточиться на ее словах.

И после первого же предложения необходимость во всяких там прохладных взглядах полностью исчезла, потому что я и без того слушал каждое слово.

— Меня зовут Ольга Петровна, и это моя девичья фамилия, — сказала она.

— Когда я была замужем, то носила фамилию мужа — Леонова.

— Ага, — проговорил я, стараясь бороться с охватившей меня растерянностью. — Ясно.

— Мой бывший муж, Павел Леонов, несколько дней назад погиб, — продолжила Орлова, не обращая внимания на мой лепет. — Как утверждает милиция, это было дорожное происшествие — наезд автомобиля. Четыре дня назад мой сын Юра был найден мертвым в квартире, принадлежавшей мужу. Вчера его похоронили. Вчера я была в трауре, а сегодня я могу заняться выяснением кое-каких вопросов. Теперь вы понимаете, зачем вы здесь?

— Отвечать на ваши вопросы? — предположил я, и еле заметный утвердительный кивок был мне ответом. — Я постараюсь. Но боюсь, что и сам не много знаю…

— В любом случае вы должны знать больше моего. В последнее время я практически не общалась с Павлом, а вы, насколько я знаю, провели с ним несколько часов в ту самую ночь. Мой сын исчез сразу после похорон Павла, а в его вещах потом нашли вашу визитную карточку. Я надеюсь, — она выделила голосом это слово, — надеюсь, что у вас есть что мне рассказать.

— Что ж, — сказал я, настраиваясь на обстоятельную длинную беседу. — Во-первых, я хотел бы принести вам соболезнования…

— Что толку в соболезнованиях, — перебила меня Орлова. — Это слова, а утешительных слов я наслушалась вчера. С меня достаточно. Я позвала вас, чтобы получить информацию. С какой стати мой муж обратился к частному детективу? О чем вы говорили с моим сыном? Таков круг проблем, — сказала она и сделала жест рукой, словно мы присутствовали на какой-то конференции, где Орлова была председательствующей и в данный момент предоставляла мне слово.

Кафедры с графином поблизости не оказалось, и я начал без них.

— Ваш муж не обращался к частному детективу, — сказал я. — Мы познакомились случайно, в баре…

— Ну естественно, — кивнула Орлова, и в ее тоне прозвучало раздражение, но не злобное, а какое-то усталое, словно тень давнего сильного негативного чувства на миг скользнула по стене комнаты отдыха и бесследно пропала.

— Уже под утро ваш бывший муж выяснил, что я частный детектив. Я вручил ему несколько своих визитных карточек, одна из которых потом попала и к вашему сыну.

— Вы дали Павлу карточки. По его просьбе? Или это была ваша инициатива?

— Я не очень точно помню ту ночь, — извиняющимся тоном поведал я и даже посмотрел в пол, чтобы мое раскаяние выглядело натуральнее. — Кажется, я предложил Павлу взять визитные карточки. А он с большим энтузиазмом воспринял это предложение. И попросил несколько штук для своих знакомых.

— Он просил вас оказать ему какую-то профессиональную услугу? Я имею в виду услугу профессионального частного детектива.

— Нет, впрямую такой просьбы не было. Он обещал позвонить позже, и его слова можно было понять так, что он позвонит, чтобы предложить мне сделать какую-то работу.

— Так как же вы поняли его слова?

— Я пропустил их мимо ушей, — сказал я. — Для меня это была обычная болтовня не слишком трезвых людей. Я не знал, что через несколько минут ваш бывший муж…

— Понятно. Вас вызывали в милицию по делу о гибели моего бывшего мужа?

— Вызывали. Я рассказал примерно то же, что и вам. В более подробном варианте. Как мне показалось, мои объяснения их вполне устроили.

— И вы согласны с тем, что мой бывший муж погиб в результате несчастного случая?

— Хм. — Я собрался с мыслями и произнес то, что Гарик обычно называл «объективной оценкой ситуации». — У меня нет оснований думать, что это не так. Меня не было на месте происшествия. И я совершенно определенно могу заявить, что ваш бывший муж был пьян, когда направился домой.

— Все понятно, — мне показалось, что ответ ей понравился. — Я спросила об этом, потому что мой сын, — вдруг она замолчала. — Потому что Юра… — снова молчание.

— Потому что ваш сын считал, что это был не несчастный случай, а убийство, — пришел я на помощь. — Юра считал, что его отца кто-то намеренно сбил автомобилем. Будто бы Павел шел из дома на какую-то встречу и по дороге был сбит машиной. Эту версию Юра мне изложил во время нашей первой и единственной встречи.

— И что вы ему сказали?

— То же, что и вам. Нет очевидных доказательств в пользу версии об убийстве. Предположения вашего сына были всего лишь предположениями, не больше. Мои слова Юре очень не понравились. Он был расстроен гибелью отца, но я никогда бы не подумал, что он…

— Стоп, — неожиданно прервала меня Орлова. — Смотрите, какой у нас здесь прекрасный вентилятор, очень эффективная модель…

Я, как дурак, задрал голову кверху, а когда, слегка удивленный, опустил, платочек был уже спрятан в маленький карман на ее жилете. Будто бы и не было слез в уголках глаз. Будто бы ничего не было.

— Я тоже никогда не думала, что Юра решится на такое, — сказала Орлова чуть менее твердым, чем прежде голосом. — Он переживал наш развод, он переживал, что отца уволили с работы. И он очень сильно переживал его гибель. Но я никогда не подозревала в своем сыне нездоровой склонности с самоубийству. Психически он был полностью здоров.

— Стоп, — теперь притормозил я. — Вы утверждаете что самоубийства не было?

— Я не могу так утверждать. Потому что милиция считает, что это было именно самоубийство. Суицид, как выразился следователь. Это официальная версия, она и останется таковой…

— Пока не будет опровергнута, — продолжил я. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Я испытывал чувство, которое называется «дежа вю»: все это уже было. Уже приходил ко мне Юра и говорил, что его отец не мог спьяну попасть под машину. И он просил меня помочь ему доказать это. Орлова пока ни о чем меня не просила. Но было видно, к чему все движется.

— А Павел? — нарушил я молчание. — Про него вы тоже так думаете? Там тоже было убийство?

— Павел достаточно сильно пил, — сказала Орлова, и тень раздражения снова мелькнула в ее голосе. — И я не удивилась, когда узнала о его гибели.

Такой гибели. Юра же очень уважал отца, и он просто не мог допустить такой мысли — Павел для него не мог погибнуть под колесами автомобиля, да еще по пьянке. И он стал искать другое объяснение. Более героическое, что ли. Я пыталась ему говорить… Но он не слушал. Кажется, он даже обиделся на меня.

Стал жить в квартире Павла. Там его и нашли… Она замолчала.

— Если вы хотите плакать, то вовсе не обязательно заставлять меня глазеть на вентилятор, — сказал я. — То, что вы хотите плакать, — это нормально. Было бы ненормально, если бы за всю нашу беседу у вас оставалась одинаковой частота пульса. Я просто отвернусь или выйду в коридор. Позовете меня потом…

— Ничего, все в порядке, — Орлова уже в открытую вытащила платок и промокнула влагу у глаз, — Я уже пришла в норму… Я же не могу себе позволить оплакивать сына дни напролет, у меня есть дело, компания, десятки людей, которые зависят от меня. И большинство людей, что здесь работают, понятия не имеют, что за последние десять дней я лишилась сначала мужа, а потом сына. Я не делаю из этого трагедии. Хотя, возможно, стоило бы сделать.

— У вас процветающая компания, — сказал я без вопросительной интонации.

— Не жалуемся, — ответила она. — Я стала этим заниматься, когда Павла выгнали из ФСБ. Нужно было как-то кормиться, потом дело потихоньку стало раскручиваться, обороты росли… В прошлом году нашли серьезного инвестора в Чехии, обзавелись приличным офисом. Ну, вы сами все видели…

— А Павел не захотел работать в вашей компании? Или вы сами его не приглашали?

— Произошла такая странная история… — Орлова прищурила глаза, словно смотрела куда-то вдаль, в давние годы. — Павел тяжело переживал свое увольнение, начал пить. Но и другую работу искать не хотел. Почему-то вбил себе в голову, что скоро его позовут обратно. После его увольнения мы месяца полтора сидели без денег, потом я стала заниматься торговлей… Я приглашала Павла помочь мне. Сначала он не хотел. А потом уже не мог — из-за пьянства.

Да и мне такие помощники уже стали не нужны. Он начал ревновать меня к моему бизнесу, ему все не нравилось… Стал скандалить. А я уже так глубоко влезла к тому времени в дела, что все решала категориями бизнеса. Ведь там сначала определяешь, в чем проблема, потом — как ее решить. А дальше решаешь ее самым быстрым и эффективным способом.

Орлова вздохнула. Теперь она уже выглядела старше, чем при моем первом взгляде: резче обозначились складки у рта, проступили у глаз морщины. Да и переживаемые заново драмы прошлого не делали ее свежее и привлекательнее. И это было естественно.

— Так вот, — Орлова снова вздохнула, будто набиралась духу для дальнейшего рассказа. — Как-то у нас вышел очередной серьезный разговор, я отчитывала Пашку за безделье и пьянку, он ответил мне пощечиной… Я приехала на работу, вызвала своего юриста и велела ему развести меня с Пашкой. У меня очень хороший юрист, он до сих пор со мной работает. Через неделю я оказалась разведенной. Все оказалось легко и просто. Проблема решилась. Юрист даже говорил, что есть возможность осудить Павла за нанесение телесных повреждений — то есть за пощечину, Но я посчитала, что и развода достаточно. Так я снова стала Орловой.

— На что жил ваш муж? Где он работал?

— Я мало с ним общалась после развода… Кажется, он что-то сторожил.

Ну знаете, сутки через трое… Юра знал все подробности, но Юра… — Орлова опустила голову. — Юры больше нет. И Павла больше нет. Понимаете, Константин, все это так странно… Я двигаю свою компанию вперед, работаю с утра и до вечера, чувствую смысл во всем этом… А потом в один прекрасный день понимаю, что у меня больше нет ни мужа, ни сына. Они мертвы. И смысл исчезает. Все, я не знаю, зачем мне эта работа. Смысл потерян. Я хожу на автопилоте, езжу на деловые встречи на автопилоте. И не знаю, насколько меня хватит. Только боюсь, что когда автопилот выключится и я не смогу больше работать, то… То окажется, что у меня вообще ничего нет. Я окажусь в пустоте. Я боюсь этого, как не боялась ничего и никогда.

— Потери нужно пережить, — сказал я. — То есть прожить время после потери. Перетерпеть.

— Смириться? Вряд ли я смогу…

— Успокоиться. Дать покой себе. Хотя из меня плохой психотерапевт, и вряд ли вы меня пригласили, чтобы я давал вам подобные консультации.

— Почему бы и нет? У меня практически нет сейчас людей, с которыми я могу обсуждать подобные вещи. Нет времени общаться со старыми подругами, а моим подчиненным я не вправе приказать выслушивать мои жалобы. — Поэтому спасибо хотя бы за то, что выслушали старую разбитую женщину… И не вздумайте сейчас делать мне комплименты! — махнула Орлова на меня рукой. — Я чувствую себя именно такой: старой, разбитой, одинокой…

Правда, через несколько минут мне придется вернуться в кабинет — снова стать энергичной, сильной, уверенной…

Короче говоря — прежней. Проблема в том, что прежней я уже не буду. И это проблема, которую не решить ни одному юристу… У меня не протекли глаза? — внезапно обратилась она ко мне. — А то распустила сопли, как девочка…

Я сказал, что с глазами все в порядке.

— Что ж… — она откинулась на спинку стула. — Мне действительно нужно пережить и перетерпеть. Посмотрим, получится ли это у меня… Дело еще и в том, что я чувствую себя виноватой перед ними — перед Пашей и перед Юрочкой.

Я решала свои проблемы, но не знала, есть ли проблемы у них. Пусть поздно…

Пусть слишком поздно, но, Константин, я хотела бы поручить вам одно дело.

Узнайте, и узнайте наверняка, были ли смерти моего мужа и сына именно такими, как их представляет милиция. Было ли это трагическим стечением обстоятельств или…

— Я понял, — сказал я, услышав примерно те слова, которые ожидал услышать с самого начала разговора, как только узнал, что Ольга Орлова по мужу — Леонова.

— Если были какие-то люди, желавшие смерти моему мужу и моему сыну…

Если эти люди что-то сделали против них — я хочу, чтобы эта проблема была решена. Пусть сейчас, с опозданием, но это должно произойти. Если подтвердится официальная версия — что ж, я попытаюсь пережить и успокоиться…

— Мне понятно ваше желание, — сказал я, не упомянув о том, что самого меня обуревали похожие чувства: я не мог избавиться от мысли, что если бы тогда в кафе, украшенном портретами Пугачевой, я не поторопился подняться по лестнице, а выслушал Юру Леонова до конца, если бы пошел с ним на квартиру отца разбирать бумаги, если бы… Тогда бы все было иначе. Розовощекий мальчик, стеснявшийся своего прозвища, уехал бы обратно в военное училище. И через несколько лет его щеки утратили бы свой невинный розовый цвет, приобретая суроную мужскую щетину… Но ничего этого уже не будет, Я быстро поднялся по лестнице, оставив Юру наедине с чем-то, что убило его. Это «что-то» может называться отчаянием. Это «что-то» может называться тоска.

Вне зависимости от названия, Юра остался с этим чувством один на один. И оно сожрало его.

Однако есть другой вариант. Я оставил Юру наедине не с чем-то, а с кем-то. И этот кто-то, более темный, чем тоска, и более страшный, чем отчаяние, убил парня.

— Мне понятно ваше желание, — сказал я Орловой. — Я ждал, что вы об этом скажете. Ваш сын несколько дней назад пришел ко мне с просьбой помочь доказать, что Павел был убит. Я отказался, потому что не видел оснований для таких мыслей. Сейчас вы просите меня разобраться с обстоятельствами гибели Павла и Юры. Я не откажусь, хотя я по-прежнему не вижу оснований для мыслей об убийстве. Но я возьмусь за это дело и узнаю все, что можно узнать. Потому что я чувствую себя виноватым перед Юрой ничуть не меньше, чем вы. Пусть слишком поздно, но я…

— Хорошо, — перебила меня Орлова, и я увидел перед собой прежнюю самоуверенную сорокалетнюю женщину с чуть прохладным взором. — Это все эмоции. Давайте о деле. Каков ваш обычный тариф? Можем ли мы перевести деньги на ваш банковский счет, или вы берете только наличные?

— Это не принципиальный вопрос, — сказал я, и Орлова удивленно подняла брови.

— Вы ошибаетесь, — возразила она. — Это как раз и есть принципиальный вопрос. Я щедро плачу тем людям, которые на меня работают. И вы получите достойную оплату своего труда, с одним условием — раз в три дня представлять мне отчет с указанием всех расходов. Есть у вас какие-то дополнительные пожелания?

— Одна проблема — в силу кое-каких обстоятельств я не могу пользоваться своей машиной…

— Вам будет предоставлена машина. Завтра получите доверенность на пользование ею. Кстати, что за обстоятельства? Проблемы с ГАИ? — Вопрос был задан таким тоном, что я не сомневался: Орлова собиралась продемонстрировать свои возможности для решения моих проблем. Было ли это показухой или искренним желанием оказать взаимную услугу — не знаю.

— Нет, это не ГАИ… — Я помедлил, а потом все-таки сказал:

— Один человек пытается меня убить, поэтому я не живу дома.

— А где вы живете? В гостинице? Я могу предложить вам для проживания коттедж за городом, в пяти километрах за постом ГАИ — Орлова говорила так, будто в руках у нее находился рог изобилия, из которого в произвольных количествах могли сыпаться всевозможные блага. Щедрость ее не имела пределов. Пока.

Я поблагодарил ее за предложение, пообещав подумать.

В бухгалтерии мне выплатили двадцать тысяч на первые расходы. Надо сказать, это был весьма воодушевляющий момент. Не то чтобы я любил деньги, я просто не любил, когда они кончаются.

Если бы я рассказал обо всем Гарику, Тот решил бы, что я бесповоротно спятил. Бойня на складе доказала, что заказанное устранение моей персоны — не бред, а вполне реальная сделка. Более того, за эту работу уже заплатили.

И заплатили весьма квалифицированному специалисту.

В такой ситуации Гарик весьма резонно считал лучшей для меня моделью поведения залечь на дно и не высовываться, однако дальше возникали кое-какие проблемы.

Во-первых, сколько я должен был сидеть на этом самом дне? Процесс розыска неизвестного киллера мог занять годы. Так что ж мне было делать — жить все это время в гостиничном номере, вздрагивая при каждом странном звуке в коридоре? Существовать в вечном страхе? Ну, это несколько не по моей части. Я уже пробоялся целых два дня, и это занятие меня сильно утомило.

Во-вторых, нанятый Ромой убийца действительно мог после событий на складе, что называется, «соскочить». Деньги он получил, заказчика прикончил да еще убедился, что к этому делу милиция имеет особый интерес. Три убедительных причины, чтобы бросить этот заказ. Каким бы крутым профи он ни был, нельзя не понимать — везение не вечно, в следующий раз дырку в голове может получить и он сам. Если бы человек на букву "Ф" собрал чемоданы и поехал тратить полученные деньги на Кипр… Что ж, я бы не возражал.

Конечно, хорошо было бы положить этого типа мордой в землю, надеть наручники и так далее — все, что хотел Гарик. Но это уже программа-максимум. Мне хватило бы и минимума — пусть Ф просто уберется из Города.

И в-третьих. Я все-таки должен был разобраться с семьей Леоновых.

Точнее, с покойной семьей Леоновых: мать Юрия и жена Павла носила уже другую фамилию, и я вдруг подумал, что смена фамилии, вероятно, поможет Ольге Петровне избежать странной и трагической участи ее близких. Вот такая глупая мысль. Что ж, не одним же гениальным идеям посещать мою голову. Хотя, честно говоря, гениальные идеи в последнее время где-то в других местах.

Итак, я получил работу. Хорошо оплачиваемую работу. Не особенно хлопотную, потому что расследование касалось уже мертвых людей, а с ними обычно куда меньше проблем, чем с живыми. Правда, и поговорить с ними уже нельзя.

Короче говоря, моя задача была проста — сделать работу и остаться в живых. Ничего нового в этом не было. Сколько я уже занимаюсь своим ремеслом, а все сводится к одному и тому же: сделать работу и уцелеть. Сложность нынешней ситуации заключалась лишь в том, что опасность исходила не от расследуемого дела, опасность существовала сама по себе.

Я ехал на автобусе сорок шестого маршрута, полученные деньги оттягивали мне карман плаща, а за окном начинался дождь. Все как обычно. Все в порядке вещей. Как ни странно, но, договорившись с Орловой о работе, я практически перестал думать о нанятом по мою душу убийце, словно он не имел права мешать мне теперь, когда я проводил расследование. Какое-то спокойствие охватило меня. Вот вам еще один рецепт душевного спокойствия а-ля Карнеги: как перестать беспокоиться о наемных убийцах и начать жить. Просто взвалить на себя расследование двух несчастных случаев, которые могут оказаться убийствами.

Я-то перестал беспокоиться о наемном убийце, а вот перестал ли он беспокоиться обо мне — это уже другой вопрос, не имевший ответа до тех пор, пока господин Ф лично не заявит о себе. Любым возможным способом.

Капитан Панченко вернулся с обеденного перерыва в добродушном настроении, он что-то весело насвистывал, идя по коридору в сторону своего кабинета, и поигрывал связкой ключей.

А я сидел на той же самой лавке, что и Юра Леонов несколько дней назад.

Юра хотел, чтобы его выслушали. Он хотел, чтобы к нему прислушались.

Возможно, именно на этой лавке и рождалось то самое безудержное отчаяние, что позже заставило парня встать на табурет и дотянуться до крюка под потолком.

— Константин Сергеевич? — Панченко широко улыбнулся, словно встретил старого друга. — Какими судьбами?

— Хотел с вами проконсультироваться… — Я тоже улыбнулся, но про свою-то улыбку я точно знал, что она неискренна. Про улыбку Панченко я мог только догадываться.

— Вот как? — продолжал излучать благодушие и доброжелательность Панченко. Просто какой-то дядя Степа-милиционер. — Ну, с удовольствием, с удовольствием… Проходите, прошу.

Я прошел. Я сел на тот же стул, что и в прошлый раз. Я подождал, пока Панченко повесит пиджак на спинку стула, поправит рубашку и пригладит ладонью ежик темных волос на круглой голове. Когда все процедуры были закончены, Панченко посмотрел на меня и жизнерадостно поинтересовался:

— По какому вопросу вы хотели проконсультироваться? Знаете, нам буквально на днях поставили такую задачу — установить контакты с частными детективными агентствами, провести совместные мероприятия, чтобы поднять профессиональный уровень этих самых агентств…

Так что вы очень кстати, Константин. И я отметил в своем рапорте ваше содействие в расследовании обстоятельства гибели Леонова.

— Значит, программа сотрудничества с частными детективными агентствами у вас выполняется? — вежливо спросил я и этим вопросом очень порадовал Панченко.

— Конечно, — сказал он. — Надеюсь, и в дальнейшем…

— Я пришел по поводу смерти Юрия Леонова, — перебил я, и добродушия на лице Панченко слегка поубавилось. Через несколько секунд он сумел-таки изобразить на своем лице деловито-скорбное выражение.

— Да-да, — сказал он. — Ведь вы как раз ко мне приходили в тот день, когда этот парнишка сидел в коридоре, караулил меня… Да, — последовал тяжелый вздох. — Кто же мог подумать… Вы могли, Константин?

— Нет, — ответил я. — Как раз поэтому я и пришел. Мать Юрия Леонова попросила меня выяснить все об обстоятельствах смерти ее сына.

— Выяснить? — Панченко удивленно развел руками. — А что тут выяснять?

Самоубийство на почве нервного расстройства. Есть заключение медэксперта…

— Насчет нервного расстройства?

— Нет… Насчет самоубийства. То есть никаких телесных повреждений, не связанных с самоубийством, на теле Леонова не было. И матери об этом сообщили, так что пусть она не мутит воду и не загружает вас бессмысленной работой, Константин. — Подведя меня к такому выводу, Панченко вновь улыбнулся, правда, не так широко, как прежде. — Это дело закрыто. Тут нечего выяснять.

— Дело закрыто, — повторил я. — Вероятно, у вас высокий процент раскрываемости преступлений?

— Второе место в городе, — гордо сообщил Панченко. — Но вы же понимаете, Константин Сергеевич, что в случае с Леоновым-младшим даже и расследовать-то было нечего. Трагический случай, бывает и такое. Передайте матери покойного мои соболезнования…

Фраза Орловой о том, что соболезнования — это лишь пустые слова, пришлась бы сейчас как нельзя кстати. Однако я промолчал.

— Надо же, какая трагедия, — сокрушался Панченко. — Сначала муж, потом сын. Бедная женщина! Немудрено, что в голову лезут всякие мысли… Объясните ей, Константин, ладно?

— Постараюсь, — сказал я и сделал вид, что полученные объяснения меня полностью устроили. Я откинулся на спинку стула и весело спросил:

— Кстати, где ваш белобрысый помощник? Мне не хватает его искрометного юмора…

— Вы про Серегу? — засмеялся Панченко — Да, парень еще тот. Ему тоже в голову разные мысли лезут. Как он вас тогда хотел на чистую воду вывести, а?

Неглупый парень этот Серега, но молодой, слишком рьяный, отсюда и все проблемы…

— Передавайте ему привет, — сказал я. — А то как ни приду к вам, его все нет и нет. Гоняете молодежь, да?

— Не без этого, — признался Панченко, чуть потупив взгляд, словно я изобличил его в чем-то постыдном. Он играл в добродушного простого дядю, и его игра была близка к совершенству. Старый трюк — они с белобрысым Серегой составляли пару «хороший милиционер — злой милиционер», чтобы при допросе запуганный «злым» спешил открыться «хорошему». Но это было всего лишь игрой, подобием театра. И как в театре, роль и истинная суть человека не совпадали.

Сомневаюсь, что в нерабочее время Панченко столь же часто улыбался.

Вероятно, мышцам лица давался отдых.

Но беда состояла не в том, что Панченко изображал из себя вечно улыбающегося добряка. Беда была в том, что он поторопился сдать оба дела в архив. И я видел, что никаких сомнений в правильности этого решения он не испытывает. У него имелся стимул — первое место по раскрываемости дел. Я не стал портить ему настроение и говорить еще какие-то слова о гибели отца и сына Леоновых.

Я оставил его сидеть за рабочим столом с улыбкой на губах. Он, вероятно, посчитал, что я внял его доводам.

А может быть, даже записал в какую-нибудь специальную тетрадь пару строчек о проведенной с сотрудником частного детективного агентства беседе по проблемам «координации совместных правоохранительных действий». Все было просто и ясно в кабинете капитана Панченко. Только за пределами кабинета эта ясность почему-то исчезла.

Я бросил взгляд на пустую скамью у стены. Парень был прав: здесь нечего ловить. Точнее, нечего ловить под дверями кабинета Панченко. Но в помещении двенадцатого отделения милиции были и другие места. Там я еще не был.

— Можно вас на минутку? — спросил я, глядя на Серегу сквозь заполнивший курилку табачный дым. — По делу.

— Ну… — удивленно произнес Серега, затянулся напоследок и бросил окурок в урну — Ну, попробуйте.

— Выйдем на улицу, — предложил я.

— Зачем? А тут что, нельзя поговорить? — продолжал он удивляться.

— У меня астма, аллергия на никотин и клаустрофобия, — пояснил я. — Пошли скорее, пока приступ не начался.

— И как это вы работаете с такими болезнями? — Он и вправду был очень молодым, этот Серега. На улицу вслед за мной он все-таки вышел. — А что это вы в отделении делаете?

— Пришел с повинной. Решил признаться во всех своих восемнадцати убийствах.

— Да ну? — недоверчиво спросил Серега. — Врете, поди. Мозги компостируете. Нехорошо. А я за вами потащился…

— Думаешь, я не могу убить кого-нибудь? Скажем, тещу?

— Тещу — это не убийство, — заявил Серега с видом специалиста. — Это самозащита. Сам живу с женой и тещей в однокомнатной квартире.

— Не дают молодым сотрудникам отдельную жилплощадь? — сочувственно спросил я.

— Не дают, — подтвердил Серега.

— Надо продвигаться по службе, — посоветовал я. — Добиваться успехов в борьбе с преступностью.

— Открыл Америку! — фыркнул Серега. — Так что тебя… то есть, вас…

Что вас сюда привело?

— Ты в курсе самоубийства Юрия Леонова?

— Допустим, — осторожно ответил Серега, — только вам-то что? Или вы и с ним перед этим пили всю ночь?

— Угадал. Не так много, как с его отцом, но в кафе мы вместе посидели.

— Ничего себе, — уставился на меня Серега. — Вы это специально делаете?

Выпьете с кем-нибудь, а к утру этот кто-то дает дуба…

— Пойдем, выпьем, — предложил я, — проверим твою теорию.

— Спасибо, на работе не пью, — заявил Серега. — А если серьезно? Что вам нужно?

— У меня сегодня был разговор с матерью Юры Леонова, — сообщил я. — Она не верит, что ее сын покончил самоубийством. Она хочет все проверить.

— Ну и что? Пусть идет к Панченко, он ей покажет бумажки.

— Она была у него. И я у него только что был.

— И что? Он вам показал акт медэкспертизы?

— Серега, — сказал я и посмотрел милиционеру в глаза. — Ты сам знаешь, что из себя представляет Панченко.

— Что вы имеете в виду? — возмутился Серега. " — Что еще за намеки?

— У капитана Панченко есть отдельная квартира, — сказал я. — У него есть капитанские погоны. У него есть ты и другие ребята, чтобы делать черную работу. У него уже есть все, чего он может достичь. Если у него будет хорошая отчетность, он еще и майорские погоны получит. Вот что представляет из себя Панченко. Может быть, он классный мужик, с которым здорово пить водку и ездить на рыбалку. Не знаю, не пил и не ездил. Но капитану Панченко не нужны лишние хлопоты. Самоубийство так самоубийство, сдать в архив и забыть. Так проще, так спокойнее, так удобнее для отчетности.

— Ну и что? — спросил Серега, глядя куда-то в сторону. — Это его право.

Вам-то что?

— Я говорил с этим мальчиком. Он вовсе не собирался вешаться. Он не был психически больным. Здесь что-то более сложное, чем то, что записано в официальном заключении о причинах смерти Юрия Леонова.

— Его мать заплатила вам, чтобы вы доказали факт убийства? — догадался Серега.

— Она попросила меня узнать правду, — ответил я. — Да не крути ты головой, Панченко не увидит, что мы с тобой разговариваем. Он сейчас сидит в своем кабинете, а там окна выходят на другую сторону.

— Мне-то что, увидит, не увидит, — буркнул Серега. — Ну ладно. Это ваше право — думать, что парень не повесился, а кто-то ему помог повеситься. А я-то здесь при чем?

— Тебе нужно делать карьеру, — напомнил я. — Нужно продвигаться по службе. Вот тебе шанс. Если ты знаешь что-то, не стыкующееся с официальной версией, то — То Панченко мне ноги оторвет, — негромко сказал Серега — Тут таким продвижением по службе запахнет!

— Так что, есть какие-то нестыковки? — быстро спросил я.

— Вы что, не слышите, о чем я говорю? Панченко меня со свету сживет…

— Тебе что важнее — Панченко или правда?

— Ха! — Серега покачал головой. — Детские вопросы… Ясное дело, Панченко. Из правды квартиры не построишь.

— Быстро ты освоил основы милицейской службы.

— Не надо! Не надо меня лечить, — поморщился Серега. — Правда — это тоже хорошо, особенно когда она не мешает в жизни.

— Хреновая это будет жизнь… — бросил я, но потом успокоился, собрался с мыслями и заявил более спокойным, рассудительным голосом:

— Слушай, Серега. Если ты поможешь с этим делом, если дашь какую-то информацию…

— Нет никакой информации, — тусклым голосом сказал Серега.

Безжизненность интонаций и наморщенный лоб делали его похожим на старика, уставшего от жизни и не верящего в возможность перемен к лучшему.

— Если ты это сделаешь, то я тебе гарантирую, что Панченко не сможет тебя сожрать. Тебе ничего не будет.

— Врать — нехорошо, — сказал Серега. — Вас не учили в школе? У нас президент — гарант Конституции, и то в стране бардак. А уж если вы беретесь гарантировать… Нет, спасибо.

— Мать Юры Леонова — директор крупной фирмы.

— Ну и что?

— У нее есть деньги, связи…

— Рад за нее. У меня нет ни денег, ни связей.

— Если Панченко будет на тебя наезжать, она сможет тебя прикрыть.

— Каким макаром она меня прикроет? — недоверчиво спросил Серега.

— У нее есть связи, она сможет надавить на начальство ГУВД…

— Лучше продумайте свое вранье, — презрительно бросил Серега. — Если бы она и вправду могла там на кого-то надавить, вам не надо было бы меня обхаживать. Из ГУВД позвонили бы начальнику отделения, и все дела. Хватит мне тут лапшу вешать…

— У нее есть собственная охранная служба. Сам понимаешь, деньги там платят приличные. Перспективы тоже солидные. Я думаю, она сможет дать тебе хорошую должность, если тебя начнут выдавливать отсюда.

— Это вы сейчас придумали? — спросил Серега.

— Да, — признался я. — Но это недалеко от истины. Я просто еще не говорил с ней о такой возможности…

— Ну так поговорите. Сначала поговорите. А потом уже будем вспоминать нестыковки в этом деле.

— Утром деньги, вечером стулья, — перевел я. — Так?

— Вроде того, — Серега оглянулся на здание двенадцатого отделения. — Слушайте, давайте сворачивать эти переговоры, не дай Бог засекут… Вопросов потом не оберешься — про что говорили, зачем… — Он напряженно ссутулился, развернулся от меня и, по всей видимости, приготовился бежать как черт от ладана. — Все, договорились?

— В общем и целом, — сказал я. — Одно маленькое уточнение: а тебе есть о чем рассказать? В деле действительно были нестыковки? Или это просто треп?

— Треп — это у вас, насчет гарантий и прочего, — обиженно заметил Серега.

— Есть там нестыковки или нет?

— Если бы их не было, — тихо, но отчетливо произнес Серега, — я бы с вами вообще не разговаривал.

Чем дольше тянулось служебное разбирательство вокруг событий на складе, тем хуже выглядел Гарик. В какой-то момент он начал мне напоминать персонажа Стивена Кинга, который после цыганского проклятия каждый день терял вес, пока не превратился в ходячий скелет.

Гарик двигался в том же направлении, причем безо всяких цыган.

Мне надоело наблюдать за этим, и я едва ли не насильно вытащил Гарика на прогулку. Вид умирающей осенней природы произвел на него еще более тягостное впечатление. Он насупился, разглядывая подмерзшие за ночь лужицы, и пробормотал что-то насчет своего желания набить морду тому идиоту, который придумал зиму. Гарика всегда обуревают нескромные желания.

После этого он разом потерял интерес к общению и лишь однажды заметил мне, что я, должно быть, совсем свихнулся, раз вылез из гостиницы и шатаюсь по центру Города средь белого дня. Я стал объяснять причины своего бесстрашия, но Гарик лишь махнул рукой и ушел вперед быстрыми шагами.

— Может, выпьем? — предложил я, когда догнал Гарика.

— Твоя первая здравая мысль за сегодняшний день, — ответил тот. — Да и за вчерашний тоже.

Две кружки пива Гарик выпил залпом, как дети пьют молоко. Только после этого он огляделся по сторонам и недовольно пробурчал:

— Что это еще за кабак? Куда ты меня притащил? Лучше бы в «Комету» пошли…

— До «Кометы» далековато, — сказал я. — А с этим баром у меня связаны кое-какие лирические воспоминания.

— Старый ты блядун, — ласково ответил Гарик, хотя имел в виду несколько другую лирику. Именно в этом баре некоторое время назад мордоворот по имени Гоша поинтересовался у меня, с какой целью я на него уставился. А после этого вопроса началось размахивание руками и прочие неосторожные действия, в результате которых я поочередно познакомился с Павлом Леоновым, Юрием Леоновым и Ольгой Петровной Орловой. Первые два знакомства оказались весьма краткими. Третье знакомство началось с существенной подпитки моего скромного бюджета, но я подозревал, что за свои деньги Орлова и спросит с меня соответственно.

— И что этот мудак на букву "Ф" хотя бы чуток меня не зацепил? — спросил себя Гарик после третьей кружки пива.

— Немного странный вопрос, — отреагировал я. — Обычно говорят: «Почему я не умер маленьким?»

— Заткнись… — посоветовал грустный Гарик. — Знаешь, каково это — схоронить четверых своих парней и чувствовать, как семьи всех четверых ненавидят тебя? Потому что ты остался цел и невредим.

— Тебе было бы легче, если бы этот гад раздробил тебе, скажем, коленную чашечку?

— Само собой.

— А если бы отстрелил тебе мошонку, ты бы тоже сейчас радовался?

Гарик помолчал, очевидно, обдумывая последствия такого ранения.

— Это уже перебор, — наконец заявил он и потребовал четвертую кружку.

Бармен подозрительно поглядел на нас из-за стойки. Очевидно, моя репутация в этом заведении была основательно подмочена за два предыдущих визита. От меня ждали каких-то разрушительных выходок. Тем более что рядом со мной сидел худой мужик мрачного вида, который хлестал темное пиво, как газированную воду, и абсолютно не закусывал.

Гарик отставил от себя пустую кружку, вытер тыльной стороной ладони губы и неожиданно спросил:

— Ты когда-нибудь держал в руке «ЗИГ-зауэр П226»?

— А что это за штука?

— Это пистолет, темнота, — пояснил Гарик. — Швейцарский. Видел когда-нибудь?

— Нет, — честно помотал я головой, озадаченный неожиданным поворотом в разговоре. — Никогда не видел. А что?

— Я тоже его не видел, — печально сказал Гарик, и печаль его была столь глубока, как будто подержать в руках пистолет «ЗИГ-зауэр» было его заветной мечтой.

— Ну и хрен с ним, — подбодрил я Гарика. — Мало ли есть на свете пистолетов. И мало ли ты чего на свете не видел. Видел ты пьяного вусмерть мэра? Это зрелище почище целого ящика «ЗИГ-зауэров»!

— А мэр здесь при чем? — не понял Гарик.

— А «ЗИГ-зауэр» при чем?

— Объясняю для тупоумных, — вздохнул Гарик. — Это швейцарский пистолет.

Черта с два ты его найдешь в Городе. Братва все китайскими «ТТ» друг в друга пуляет. А «ЗИГ-зауэр» — вещь дорогая, редкая. Хорошая вещь, одним словом.

Я все равно не въезжал. Гарик посмотрел мне в глаза и понял это.

— Ох, тяжело мне с тобой, — снова вздохнул он. — Элементарных вещей не понимаешь. Леху, Тихонова и остальных уложили из «ЗИГ-зауэра». Калибр — девять миллиметров. Въехал? Нет? Это все равно как если бы их перестреляли из лука отравленными стрелами. Та же самая экзотика. У нас в городе «ЗИГ-зауэров» не водится. Выводы?

— Это еще раз доказывает, что Ф — мужик опытный, подготовленный. Абы что не использует.

— Гений! — хмыкнул Гарик. — Такое и ребенок сообразит! Я про другое. За все время, что в нашем ГУВД ведется баллистическая картотека, было зафиксировано два случая применения этого самого «Зауэра». Один — когда сучий сын на букву Ф наших ребят положил у склада. А второй — в прошлом году. Когда Мавра с телохранителями прикончили. Гарик смотрел на меня и ждал реакции.

— Да? — удивился я. — Мавра грохнули из этого… Как его? «Зауэра»? А я и не знал.

— Еще бы ты знал! — Гарик покачал головой. — Это конфеденцу… Конфиденца… Короче говоря, тебе и знать про это не положено. Пока я тебе не скажу. Так вот, я тебе сказал. Твои выводы?

— Выводы? — переспросил я. — Еще должны быть выводы?

— Вот ты выпил в четыре раза меньше меня, а потупел в десять раз больше, — сердито буркнул Гарик. — Хрен собачий, а не детектив! Вот тебе вывод: убийство Мавра и расстрел на складе — это один и тот же человек.

Который Ф.

— Один и тот же пистолет? — уточнил я.

— Пистолеты разные, — сказал Гарик. — Марка пистолета одинаковая.

— Ну и что?

— Да я тебе уже битый час толкую, — взорвался Гарик. — Что «ЗИГ-зауэры»

— это обалденно редкие пистолеты! Их в Городе днем с огнем не найдешь! Мавра кто убил? Наемник, киллер. На складе кто был? Киллер же. Оба пользовались одинаковым оружием. Пусть это не одни и те же пистолеты, но это одинаковые марки пистолета. Если Ф — профи, то он, наверное, привязался к какой-то одной марке оружия… Ну, как я привязан к «Балтике» пятого номера, — пояснил Гарик, — то есть Мавра и наших ребят убрал один и тот же человек.

— Похоже на то, — согласился я. — Мавра ведь трудно было убить. Но его убили, и троих телохранителей его положили. Только что толку в этих сведениях? Что мы с ними будем делать?

— Не знаю, — неожиданно равнодушно произнес Гарик. — Этого я не знаю. Я зато знаю, что у тебя за спиной стоят три каких-то урода и тычут в тебя пальцами. И треплются: решают, кто тебя первым по башке саданет. Если тебя это, конечно, интересует, Костя…

— Там нет такого здорового типа со сломанной рукой? — поинтересовался я.

— Я бы сказал, что это очень здоровый тип, — сказал Гарик. — Не надо было ему руку ломать.

— Это не я, это один мой знакомый…

— Ну да, — усмехнулся Гарик. — Ты как ребенок — «это не я, это кто-то другой-..» — Между прочим, они закончили трепаться и идут сюда. Мне идти вызывать «Скорую помощь»?

— Попробую договориться, — сказал я, — может, получится.

— Не получится, — покачал головой Гарик. — Я вижу их лица. Не получится.

— А сколько их там всего?

— Четверо. Один со сломанной рукой, а все остальные выглядят здоровыми.

Ох, чувствую я — без «Скорой помощи» не обойтись…

Я только хотел ответить какой-нибудь колкой фразой, как за моей спиной раздался знакомый голос. Как говорят в таких случаях, знакомый до боли. До боли в левой скуле.

— Кхм, — сказал Гоша. — Значит так, орел. Бармен просит выйти во двор, чтобы не ломать мебель и не пугать посетителей. Мне-то до фонаря, я тебя и здесь могу по стенке размазать, но бармен грозится ментов вызвать, если не послушаем… Так что вставай и пошли прогуляемся.

— Ребята, — миролюбиво сказал я, чувствуя дрожь в икрах. — Давайте спокойно все обговорим…

— Сначала я тебе пару ребер сломаю, а потом будем говорить, — пообещал Гоша. — И уж тогда разговор у нас будет очень спокойным.

— В чем проблема-то? — продолжал я свои дипломатические усилия, но чувствовал, что дипломат из меня хреновый. С таким же успехом Красная Шапочка могла предложить Волку закусить диетической кашкой. — Ну, поцапались с перепою, так ведь и мне досталось, а я претензий не предъявляю…

— А ты попробуй, предъяви, — предложил один из спутников Гоши.

— Да-а, — вдруг глубокомысленно протянул Гарик. — Не повезло… — при этом он посмотрел на загипсованную руку Гоши. — Теперь и в носу ковырять трудновато…

— Чего? — не понял Гоша. — Ты тоже, что ли? За компанию?

— Я мужик компанейский, — печально сказал Гарик — Мне компанию бы хорошую найти, а уж там я отрываюсь со страшной силой.

После этого он встал, аккуратно взял со стола пустую пивную кружку и двинул ею Гошу в челюсть.

Я хотел было даже поаплодировать Гарику, но в ближайшие несколько минут мне было не до этого.

Дальнейшие события заслуживают чести быть занесенными в Книгу рекордов Гиннесса в категории «Самая бестолковая драка в мире».

Пространство между столиками было слишком мало, чтобы Гоша и его команда сумели развернуться, поэтому они то и дело налетали на стулья и края столиков, нещадно материли ни в чем не повинную мебель, продолжая свои неуклюжие попытки добраться до меня и до Гарика.

Добраться до меня было тем более трудно, что после удара кружкой в челюсть Гоши я мгновенно сполз со своего стула и нырнул под стол. Иного способа слезть со стула не было, поскольку сзади его спинку подпирал Гошин живот. Оказавшись под столом, я почувствовал большой соблазн остаться здесь до лучших времен, то есть пересидеть драку. Однако в следующий миг я увидел обутые в огромные нечищенные башмаки ноги Гоши, и этот соблазн оказался еще сильнее. Я схватил Гошу за лодыжки и изо всех сил дернул. А потом прислушался — раздавшийся грохот был примерно таким, как если бы рухнула Останкинская телебашня. С той лишь разницей, что Останкинская телебашня не знает таких слов, какие выкрикивал Гоша, лежа на поду и тщетно стараясь подняться.

Я вылез из-под стола, но не там, где хотел, не рядом с Гариком, а рядом с Гошиными друзьями, которые посмотрели на меня не слишком приветливо, отчего у меня возникло желание снова залезть под стол. Но они меня не отпустили, а ухватили за грудки и врезали по ребрам.

— Эй, — свирепо завопил Гарик откуда-то издалека. — Ну-ка, руки прочь!

Как потом выяснилось, это свое требование он сопроводил броском очередной пивной кружки. Я этого не понял, а понял лишь то, что какой-то тяжелый предмет врезался мне в плечо.

— Ох, — виновато произнес Гарик. — Промахнулся.

В этот момент я с размаху двинул своей головой в нос тому типу, который держал меня. В последнее время моя голова туго соображала, так что приходилось использовать ее на черной физической работе по разбиванию чужих носов.

И надо сказать, это у моей головы получалось. Но успех не успел ее вскружить, потому что другой Гошин приятель обрушил стул мне на спину, и я повалился на пол, с удовольствием попав локтями в пах лежащему Гоше. Тот взвыл, а я развернулся, сполз с Гошиного живота и увидел перед собой ноги того самого типа, который двинул меня стулом. Я почувствовал себя абсолютно диким существом, лишенным малейшего налета цивилизации. Мной двигало только одно — месть, я желал разорвать врага на куски, сожрать его с потрохами. Но эта задача оказалась непосильной для моих попорченных кариесом зубов. Я только сумел вцепиться в эту вражескую ногу чуть повыше носка и продержать эту хватку секунд пятнадцать. Не Белый Клык и Джульбарс, конечно, но для новичка в этом деле совсем неплохо. А уж как кричал этот бедняга…

Когда я разжал челюсти, поднялся на ноги и посмотрел ему в лицо, он все еще кричал. Тогда я ударил его с правой в челюсть. Он мгновенно заткнулся, рухнул на соседний столик и обмяк. Самый дешевый наркоз.

Готовый двинуть еще кому-нибудь в челюсть, я резко повернулся вокруг своей оси. Странно, но в баре никого не было. Вообще. Даже бармена за стойкой не было видно. Я посчитал это плохим предзнаменованием.

— Пошли, — сказал я Гарику и вытащил его из-под стола, где он неторопливо бил своего противника головой об пол. — Пошли, в следующий раз закончишь…

Гарик с явным сожалением отпустил уши Гошиного приятеля и встал на ноги.

— У тебя так бывает каждый раз, когда ты приходишь в этот бар? — спросил он, отряхиваясь. — Надо же, какая интересная у тебя жизнь.

— Это еще не все, — я потащил его к служебному выходу. — Самое интересное, это когда милиция приезжает, а тебя уже здесь нет.

— Какая милиция? — удивился Гарик. — Зачем милиция? А я, по-твоему, кто?

— Если тебя заметут в пьяной драке, это вряд ли украсит твой послужной список, — пояснил я, врезаясь в дверь служебного входа. Бармен не потрудился оставить ее открытой, а мог бы. Он же знал, чем обычно заканчиваются мои визиты в это заведение.

Со второго удара защелка вылетела, и мы с Гариком выскочили во двор.

— Сюда — потянул я его за рукав, направляясь тем же путем, каким в свое время мы спасались на пару с Пашей Леоновым.

— Откуда ты знаешь все эти закоулки? — удивленно произнес Гарик. — Ты уже раньше здесь бегал, что ли?

— Потом объясню, — бросил я на бегу. Опять это странное чувство — я повторял то, что уже когда-то было. Я уже бежал здесь, прислушиваясь к звукам милицейской сирены…

«Отвык, блин, от пробежек», — звучат в моей голове слова. Это уже не Гарик. Это Паша Леонов. «Отвык, блин, от пробежек! Старость не радость…»

— Мы продолжаем бежать, а через несколько десятков метров в моей голове возникает очередная цитата из прошлого. "Я ему вроде руку сломал, — говорит Паша о своем обидчике, не зная, что бить амбала Гошу пивными кружками по черепу станет хорошей традицией этого бара.

Сам не ожидал — произносит Паша с явным удовольствием. — Давно не практиковался, а как до мордобоя дошло, так все вспомнилось… А вот дыхалка уже не та".

«Все вспомнилось», — сказал тогда Паша. Вспомнилось умение легко, между прочим, ломать руки? Интересно, чем занимался Паша Леонов в ФСБ?

— Ну ты что, сдох, что ли?! — это уже Гарик. Это уже сейчас. Я помотал головой, разгоняя не к месту нахлынувшие воспоминания, и легкой трусцой припустил за Гариком. Метров через сто я остановился, признав то самое место, где мы отдыхали с Пашей Леоновым. Я прислонился к стене дома. И в этом самом месте мы назвались друг другу. Я узнал, что мужчину в светло-сером пальто зовут Паша. Он узнал мое имя. До обмена визитными карточками еще не дошло… Вдруг время каким-то образом сжалось, и от рукопожатия у стены дома я перескочил к бронированному киоску, где мы затарились спиртным. Только что продавец сказал Леонову; «Ты мне еще должен остался!»

Следует медленный, исполненный непререкаемого достоинства поворот Пашиной фигуры к киоску. Губы искривлены в презрительной и печальной усмешке.

«Это ты не правду говоришь, — произносит Леонов чуть глуховатым голосом, в котором слышится жесткость и почти детская обида на слова продавца. — Я уже два с половиной года никому ничего не должен. Понимаешь? Никому и ничего».

Тяжелый подбородок чуть приподнят, отчего Пашина фигура напоминает памятник какому-нибудь героическому деятелю. Уже два с половиной года он никому и ничего не должен. То есть он ничего никому не должен аж с девяносто шестого года или около того. Помнится, именно в девяносто шестом его выперли с работы. Что ж, логика понятна, но зачем так болезненно переживать свое увольнение по прошествии почти трех лет?…

— Вот ты где! — это опять Гарик, он убежал вперед, не заметив моей остановки, но теперь вернулся. — Что ты плетешься как черепаха?

— А ты с каких это пор стал великим легкоатлетом?

— С таких! Как начал с тобой прогуливаться… В гробу я видел такие бары! Лучше буду с дочерью в кукольный театр ходить, чем с тобой в такие притоны! — ругался Гарик, привалившись к стене рядом со мной. — Заставить меня бегать от милиции, это же надо!

— Не все же тебе быть преследователем, — возразил я. — Имей представление о том, как чувствуют себя те люди, за которыми ты несешься…

— Хреново чувствуют, — признался Гарик, ноги его подогнулись, и он сел на корточки, дыша широко раскрытым ртом. — Ох, как хреново они себя чувствуют. Но мы вроде бы уже достаточно далеко убежали… Как ты думаешь?

— Пожалуй, — сказал я. — Можно передохнуть.

— Уговорил, — облегченно выдохнул Гарик.

И словно эхом отозвалось сказанное в ту ночь Пашей Леоновым. Точнее, это была уже не ночь, дело шло к рассвету. Мы стояли на перекрестке и пытались обменяться телефонами.

«Уговорю, — бормочет Паша. — Если я ее уговорю…. А она может и не согласиться, но я должен уговорить…» — Внезапно к этому уже десятки раз проигранному в моей голове монологу добавляется нечто новое, то, что до сего момента было потеряно, забыто, утрачено. И вот это слово появляется, как будто из глубины океана всплывает затонувший десятки лет назад корабль, вытягиваемый могучими лебедками на поверхность…

И я понимаю, что всегда знал это слово, что оно крутилось у меня на языке, что составляющие его буквы были мне известны, но я не знал, в каком порядке их сложить.

В один миг все стало на свои места. Словно кто-то всемогущий повернул ручку, усиливая громкость, и мне стало слышно окончание фразы. «А она может и не согласиться, но я должен уговорить…» — Это я помнил, а сейчас появилось завершающее слово. Завершающее имя.

"Я должен уговорить Марину, — сказал тогда Паша Леонов. Или даже так:

— Я должен уговорить Маринку".

Интересно, насчет чего он собирался уговаривать эту Маринку? «Может, тебе кто из знакомых позвонит. Дай-ка мне десяток визитных карточек, знакомым раздам». Марина, вероятно, одна из тех знакомых, кому Паша хотел раздать мои визитки. Так, дальше. «У меня проблем по горло… поэтому и карточки беру». Я в ответ сказал ему, что не смогу обслужить сразу всех его друзей с их проблемами. А он? Что он сказал?

«Да там одно дело», — сказал Паша. То есть получается, что была одна некая проблема, которая объединяла Пашу Леонова, Марину и еще каких-то людей. Милиция эту проблему решить не могла: «Ментам веры нету». Паша хотел уговорить всех этих людей, и Марину в том числе, обратиться ко мне, чтобы я помог эту проблему разрешить. Но Марина могла и не согласиться, ее надо было уговаривать. Хорошо бы еще знать, кто такая Марина.

— Эй! — словно взрыв хлопушки над ухом. Я вздрогнул.

— Эй! Ты что, ночевать тут собрался? — спросил Гарик, — У тебя уже глаза закрываются… Твое, конечно дело, но только я лучше пойду домой.

— А-а-а… — неопределенно протянул я, стараясь вернуться от воспоминаний к настоящему времени. Это и вправду было как пробуждение ото сна, когда первые несколько секунд не можешь понять, где ты…

— Сейчас тоже поеду домой, — сказал я, но потом спохватился:

— То есть в гостиницу.

— Вот именно, — менторским тоном произнес Гарик. — Сидел бы ты в своей гостинице.

— А долго еще?

— Я тебе уже говорил: начальство очень хочет поймать этого гада. И будет держать твою квартиру под наблюдением неограниченное количество времени. Пока не поймают Ф. Хочешь сохранить здоровье — сиди в гостинице.

Ведь кто знает привычки Ф — вдруг он шарахнет в твое окно из гранатомета?

Или заложит мину под дверь?

— Нет, — покачал я головой. — В обоих случаях нет гарантии устранения цели. То есть меня. Сдается мне, что этот Ф работает лицо в лицо, чтобы наверняка. Если он, как ты говоришь, вооружен швейцарским стволом, если это он завалил Мавра — то это терпеливый и расчетливый стрелок, который не будет лезть напролом. Он не полезет в квартиру. Он будет ждать, сколько потребуется, — недели, месяцы…

— Годы, — подхватил Гарик. — Ага. Размечтался. Слишком много чести твоей персоне. Либо он в ближайшие дни попытается забраться в твою квартиру или к Генриху в офис, либо он вообще не будет тобой заниматься.

— Твоими бы устами… — вздохнул я. — Кстати, по поводу Мавра. У вас есть информация насчет того, кто заказал его убийство?

— Официально — нет, — сказал Гарик и хитро улыбнулся. — Мавра очень чисто убрали. Там не было никаких зацепок. Дело не раскрыто.

— А если неофициально? Агентура ваша что болтает?

— Агентура много чего болтает. А если серьезно, то были кое-какие разговоры тогда… Но только разговоры. Никаких доказательств, никаких улик.

— Я понял и никому не проболтаюсь. Так что там говорили ваши информаторы? Кому было выгодно убийство Мавра?

— Кому-кому… — усмехнулся Гарик. — Есть такой человек, и вы его знаете. Один твой знакомый. Лицо кавказской национальности. Человек с тросточкой.

— Гиви Хромой?

— Славу Богу, а то я уж потерял надежду, что ты угадаешь.

— Это точно?

— Я тебе еще раз повторяю: ходили такие слухи. Официально Гиви даже не был подозреваемым. Он вообще не проходил по тому делу.

— Стоп, — сказал я не только Гарику, сколько самому себе. — Если Гиви Хромой заказал убийство Мавра, то он должен иметь контакт с этим Ф. Который пользуется пистолетом «ЗИГ-зауэр». Значит, можно поговорить с Гиви и выведать у него подходы к Ф.

— Пиши лучше научно-фантастические романы, — посоветовал Гарик. — Чтобы Гиви сдал тебе своего человека? Да кто ты такой?

— Кто сказал, что Ф — человек Гиви? Это вполне может быть человек со стороны. И я не буду просить Гиви сдать мне этого Ф. Я просто попрошу помочь установить с Ф связь.

— Ох, — вздохнул Гарик. — Ты пил меньше, чем я, а говоришь какой-то бред. Гиви Хромой станет тебе помогать? С какой стати?

— Он меня по-своему любит, — ответил я, посмотрел на удивленное лицо Гарика и немедленно добавил:

— Не так, как ты подумал. У нас чисто деловые отношения.

— Гиви я бы тоже с удовольствием выбил пару клыков, — мечтательно произнес Гарик. — Это та еще сволочь.

— Я знаю, — кивнул я. — Просто речь идет о том, чтобы найти Ф. Ради этого я буду говорить с кем угодно. С Гиви Хромым, с Артуром, с последним гадом.

— Говори, — без энтузиазма произнес Гарик. — Говори, конечно… Только не забывай, кто он и кто ты. Он тебя подставит, рано или поздно. Если не сегодня, то завтра.

— У меня есть выбор? — осведомился я.

— Ну, застрелиться ты всегда успеешь, — поразмыслив, сказал Гарик. Он всегда был большим оптимистом.

Пока мы шли к автобусной остановке, Гарик успел мне рассказать про покойного Мавра и его нелегкую судьбу. Да и сам я кое-что вспомнил из слышанного ранее об этом человеке.

Кличку для Мавра заработала, по сути дела, его родная мама, крутившая любовь с заезжим африканцем, курсантом военного училища, и докрутившая ее до появления на свет мальчика Миши, имевшего приятно-смуглый оттенок кожи. В силу этого самого оттенка кожи мальчик довольно рано почувствовал, что расизм — это не только киноафриканский феномен. В школе Мавра регулярно пытались избивать. Иногда это получалось, иногда — нет, потому что Мавр с завидным упрямством давал сопливым расистам отпор. А уж после того, как Мавр записался в секцию карате, процент его поражений в школьных драках свелся к нулю. Секцию скоро прикрыли, но Мавр уже успел получить там все, что нужно.

Точнее — навыки боевых искусств и взрослых приятелей с таким же кругом интересов.

Некоторое время Мавр подвизался в качестве тренера в подпольных секциях карате, а затем стал по-другому применять полученные знания, благо началась эпоха кооператоров и легких денег. К началу девяностых Мавр возглавлял самую мощную рэкетирскую группировку в Городе, успев попутно провести полгода за колючей проволокой.

Смехотворный срок говорил о том, что милиция не смогла набрать против Мавра ничего серьезного. Вернулся он с зоны еще более авторитетным, чем прежде, и казалось, что ничто не угрожает благополучию Мавра. Если бы не Гиви Хромой.

Гиви был старше, опытнее и умнее. Последнее проявилось в том, что Гиви не собирался ограничиваться тупым рэкетом. Он потихоньку начал скупать недвижимость, входил в долю при приватизации различных предприятий, то есть действовал с прицелом на будущее. Мавр с присущим ему африканским темпераментом добытые деньги лихо прогуливал, чтобы на следующий день заново «бомбить» коммерсантов. А те в конце концов не выдержали такого прессинга и обратились за помощью к Гиви.

Хромой предложил Мавру встретиться и обсудить кое-какие вопросы.

Очевидно, что Гиви хотел не столько заступиться за коммерсантов, сколько вообще поставить Мавра на место. То есть подмять его под себя.

Как утверждали агентурные источники Гарика, Мавр отказался от встречи с Гиви и заявил, чтобы Хромой не лез в его дела. Мавр считал себя настолько крутым, что не сомневался в своем праве делать такие заявления. Гиви так не считал. Хромой сделал вид, что забыл про Мавра. Мавр, приготовившийся к выяснению отношений, подождал с пару недель и расслабился. Он поехал с тремя телохранителями в загородный пансион, где за ним числился постоянный номер «люкс» с маленьким бассейном. В этом бассейне и нашли всех четверых — Мавра и трех его охранников, застреленных, как потом выяснилось, из пистолета «ЗИГ-зауэр». Все одиннадцать пуль, всаженных в их тела, были выпущены из одного ствола, и это казалось невероятным, потому что ребята Мавра не были лохами в своем деле.

Охрану территории пансиона несло милицейское подразделение, но дежурные клялись и божились, что никого постороннего они не пропускали. Никого не видели также горничные, администраторы, дворники. Словно никого и не было.

Однако четыре трупа плавали в розовой от крови воде бассейна, и у заместителя мэра, проживающего этажом ниже, едва не случился инфаркт, когда он узнал об убийствах по соседству.

Так Мавр закончил свои дни, а его люди частично перешли под крыло Гиви Хромого. Официальное милицейское расследование ни к чему не привело. Как сказал Гарик, ходили слухи о роли Гиви Хромого в скоропостижной кончине Мавра, но это были лишь слухи. Не больше, но и не меньше.

Для меня сейчас этих слухов было более чем достаточно, чтобы нанести визит Гиви Хромому. Будь на то моя воля, я бы предпочел никогда с ним не встречаться и не знать этого человека вообще. Однако мир наш так устроен, что приходится иметь дело не только с приятными людьми, но и с не очень приятными. А также с неприятными.

И он считал, что я нахожусь с ним в приятельских отношениях. Что думал я — неважно. Просто некоторое время назад я и Гиви попали в такую ситуацию, что я мог его убить, но не убил. Потом такая возможность оказалась и у него.

Он ею не воспользовался.

Теперь, как воспитанные люди, мы были вынуждены обмениваться рукопожатиями при встрече и улыбаться Друг другу. Каждый раз после этого мне приходилось мыть руки с мылом.

Прежде чем отправиться к Гиви, я позвонил Орловой. Она оставила мне номер своего мобильного телефона, и в этот раз я своим звонком вытащил ее с какого-то совещания. Неплохо для половины десятого утра.

Я пересказал ей свой разговор с белобрысым милиционером Серегой и поинтересовался, готова ли она принять Серегу на службу, если его выгонят из двенадцатого отделения за разглашение конфиденциальной информации.

— А нельзя ограничиться разовой выплатой? — спросила Орлова. — Скажем, долларов пятьсот? Если информация действительно стоящая.

— Его могут выгнать с работы, — еще раз сказал я.

— Так пусть делает все аккуратно, — сухо сказала Орлова. — Я не могу нанимать на работу всех подряд.

— И что же мне ему сказать?

— Пообещайте пятьсот долларов… Ну и наболтайте что-нибудь о работе.

Потом скажите, что я, стерва, передумала. Валите на меня, я выдержу.

— Не сомневаюсь, — пробурчал я, после того как Орлова отключилась. И тут же вспомнил об одном незаданном вопросе. Проклиная свой прогрессирующий склероз, я заново набрал номер и сразу начал извиняться за беспокойство.

— Хватит, хватит, — недовольно проговорила Орлова. — Что у вас еще?

— У вашего мужа была такая знакомая — Марина…

— Не знаю, — ответила Орлова. — У него было много знакомых. Никакой Марины я не знаю. В конце концов, у него наверняка были женщины после нашего развода, и эта Марина может быть одной из них. Поспрашивайте у друзей Павла…

— А кто его друзья? — спросил я, пододвигая к себе записную книжку и ручку. Однако Орлова внезапно замолчала. И надолго. Я подождал некоторое время, а потом спросил снова:

— Кто были его друзьями, Ольга Петровна?

Назовите фамилии…

— Видите ли, Константин, — задумчиво произнесла она. — Я только сейчас поняла, что не знаю его друзей.

— Ну, может быть, не из последних, а из тех, с кем он дружил еще во времена вашего брака.

— Как интересно вы сейчас сказали, — в голосе Орловой послышалась усмешка, — во времена нашего брака… Звучит как будто — «до рождества Христова». Ладно, не оправдывайтесь.

А я, кстати, и не собирался.

— Нет, Константин, — сказала вскоре она. — Когда мы были вместе с Пашей, у него не было особенно близких друзей. Сослуживцы — вот с кем он общался, вот кто приходил к нам в гости. Можно ли их назвать друзьями — не знаю… А уж после развода… Не знаю, с кем он общался. Понятия не имею.

— Ну а хотя бы одну фамилию сослуживца, с которым ваш муж был более-менее близок, — настаивал я.

— Более-менее? — Она опять задумалась, но в этот раз ненадолго. — Вот, пожалуй, Булгарин. Олег кажется. Вместе с Пашей работал.

Я схватил ручку и записал фамилию человека, который был «более-менее» другом покойного Павла Леонова.

— А еще можно записать Калягина, — продолжала Ольга Петровна. — Не помню, как его по имени… Кстати! — воскликнула она. — У этого Калягина была сестра по имени Марина. Они как-то вместе приходили к нам.

Я запомнила ее, потому что Калягин постоянно искал своей сестре жениха, у той больная нога, она сильно хромает, так что сами понимаете…

— Понимаю, — сказал я, быстро фиксируя на бумаге сказанное Орловой.

— Ну, вот, пожалуй, и все. Я вижу, вы основательно взялись за дело, раз достаете меня с утра пораньше.

— Других я достаю с вечера попозже.

— Что ж, это радует, — ответила Орлова. — Можете сегодня забрать свою машину. Все документы на нее уже готовы.

Я поблагодарил ее и повесил трубку. Поле для поисков стремительно расширялось. По крайней мере одна Марина в этом поле уже была.

Марину, как и белобрысого Серегу, я решил оставить на вторую половину дня. Пора было заняться собственными проблемами — то есть постараться через Гиви Хромого выйти на Ф, пока тот самостоятельно не вышел на меня, держа в руке свой любимый «ЗИГ-зауэр». Никогда не видел эту швейцарскую штуку вблизи, и после рассказа Гарика о смерти Мавра с компанией желания увидеть ее у меня тем более не появилось.

Примерно так я представлял себе снаряжение ковчега перед Всемирным потопом — все бегают, кричат и суетятся, но посреди этого хаоса стоит один человек, который точно знает, что и как надо делать. С ролью доморощенного Ноя Гиви справлялся играючи, словно репетировал ее на протяжении всей жизни.

В роли ковчега выступал офис Гиви Хромого. Его, правда, не нагружали, а, напротив, вытаскивали из офиса все, представляющее хоть какую-то ценность, и укладывали на асфальт. Из распахнутых окон офиса шел легкий дымок. И окна были распахнуты слишком широко, чтобы это походило на обычное проветривание. Стоящие поодаль две пожарные машины окончательно утвердили меня во мнении, что в хозяйстве Гиви Хромого не все в порядке.

Гиви, в кожаном пальто и шикарной широкополой шляпе, хмуро взирал на происходящее. Гримасы, то и дело искажавшие его лицо, словно говорили: «Вах, ну кто же так делает, а?! Ну какой идиот так вытаскивает диван? О Господи, за что мне такая кара — руководить скопищем криворуких идиотов?»

Наконец он не выдержал и выпустил все обуревавшие его негативные эмоции наружу:

— Вадик, Вадик, скажи вон тому барану, что компьютер нельзя бросать на асфальт! Скажи, что самого барана можно бросить на асфальт мордой вниз, а компьютер — вещь ценная, за нее деньги уплачены — и Гиви вытянул трость в направлении неуклюжего грузчика.

К этому моменту я уже слишком долго стоял и смотрел на события, разворачивающиеся возле офиса. Это должно было кончиться весьма прозаически, так и случилось: ко мне подошли двое широкоплечих молодых людей и предложили валить отсюда со скоростью света.

— Здесь не цирк, понимаешь? — сказал один.

— Это не театр, — добавил второй. — Тебе нечего тут делать.

Я согласился с тем, что это не цирк, признал, что это не театр, но вот что мне здесь нечего делать — с этим заявлением я был категорически не согласен.

— Гиви Иванович! — крикнул я из-за сомкнувшихся передо мной плечей. — Гиви Иванович!

К счастью, меня услышали, иначе эти мордовороты непременно намяли бы мне бока за несанкционированные выкрики в адрес любимого шефа.

— Ба! — Гиви Хромой по-приятельски заулыбался, узрев мою фамилию. — Костя? Какими судьбами? Уже узнал, да? — Гиви переменился в лице, повернулся к одному из своих подручных и веско сказал:

— Вот, уже весь город знает, что Гиви Хромого подорвали. Давай-ка, милый, не сиди, — а ищи того мерзавца. И тех, кто его послал.

Окружение Гиви мгновенно поредело — несколько человек бросились к машинам и вскоре уехали прочь от офиса. Я смотрел на эти поспешные перемещения с интересом, не слишком понимая их смысл.

— Подорвали? — переспросил я. — Кто тебя подорвал?

— Сейчас узнаю, — сказал Гиви, обнадеживающе подмигивая, словно это я был больше всех заинтересован в выяснении авторства теракта. — Мне сейчас все расскажут, а к вечеру привезут тех, кто это сделал. Веселый будет вечерок. Понимаешь, — возмутился Гиви, — приходит ко мне в офис какой-то сопляк, крутится по комнатам, тары-бары со всеми разговаривает, потом уходит, а через минуту — бац! Нате вам, Гиви Иванович, новогодний фейерверк!

Вроде бы он пачку сигарет оставил на столе, этот сопляк. А пачка потом рванула. Вот ведь что придумали, гаденыши! Нет чтоб лицо в лицо, глаза в глаза со мной сойтись… Только пакостить умеют исподтишка, — Гиви раздраженно сплюнул на асфальт. — Ты знаешь. Костя, мне сдается, что это работа кого-то из молодых. Только молодая шпана может себя так вести.

Солидные люди знают, что Гиви не любит подрыв и стрельбы, Гиви любит спокойно во всем разобраться.

— Наверное, бестолковый взрыв вышел? — спросил я. — Никого не задело?

— Как догадался? — удивленно спросил Гиви.

— Машин «Скорой помощи» не видно. «Пожарки» стоят, а «Скорых» нет ни одной.

— Молодец, соображаешь! — Гиви потрепал меня по плечу, и я подумал, что плащ теперь придется стирать. — Логическое мышление! Правильно, никого серьезно не задело, только стены испорчены в одной комнате и в коридоре. Да еще вон те орлы, — Гиви кивнул в сторону пожарных, — как стали тут воду лить… Пожара-то не было, так, две искорки, а уж потоп устроили! Паркет, конечно, теперь ни к черту, придется ремонт делать, — сетовал Гиви, расстроенно ударяя тростью в землю. — А тебе кто сказал, что меня подорвали?

Кто это у нас такой информированный?

— Никто не сказал.

— А как ты догадался? — недоуменно уставился на меня Гиви.

— Я к тебе ехал, хотел поговорить. А тут вижу — такие дела… В общем, случайно попал.

— Случайностей не бывает, — нравоучительно заявил Гиви. — Все происходит по каким-то причинам. И то, что ты здесь оказался именно в этот момент, — неспроста.

— И к чему это? — поинтересовался я.

— Пока не знаю. Как узнаю, сразу скажу, — пообещал Гиви. — Я вот тут на днях начал читать книгу, уже семь страниц прочитал, как раз про причины всего, что происходит…

Я с отсутствующим видом посмотрел на распахнутые окна офиса Гиви.

— Ах да, — спохватился Хромой. — Ты, кажется, хотел о чем-то со мной поговорить? Еще не передумал? Ну, тогда давай прогуляемся…

«Прогуляемся» в терминологии Гиви означало ходить медленным шагом туда-сюда перед дымящимся офисом в окружении десятка широкоплечих стриженых ребят, внимательно следящих за всем, что делается вокруг, ну и заодно за моими движениями. Так что я засунул руки в карманы и больше их оттуда не вынимал.

— Слушаю тебя. Костя, — сказал Гиви, неторопливо вышагивая по тротуару и помахивая тростью в такт шагам.

Его пресловутая хромота варьировалась в зависимости от обстоятельств — если Гиви общался с милицией или с другими представителями власти, то трудно было не проникнуться жалостью к инвалиду, который непонятно как еще держится на ногах. Сейчас Гиви был в кругу своих, прикидываться старой развалиной не было необходимости, и Гиви практически не пользовался тростью.

— У меня возникла кое-какая проблема… — начал я, и Гиви понимающе кивнул головой. А я замолчал: слишком уж это походило на банальную церемонию, когда к авторитетному человеку приходит коммерсант и рассказывает о своих проблемах. Авторитетный человек с пониманием выслушивает, обещает помочь в решении этих проблем, а в конце говорит: «Но взамен этого ты…» И после этого для попросившего помощи нет обратной дороги. Он будет привязан к своему благодетелю такими узами, освободить от которых может лишь смерть.

Либо одного, либо другого.

Это мне не подходило. Я все-таки не был коммерсантом. А Гиви, хоть и был авторитетным человеком, но как-то побывал у меня на мушке. Я — это особенный случай.

— Так что ты хотел рассказать мне о своих проблемах, Костя? — отеческим тоном подбодрил меня Гиви к дальнейшему разговору. В ответ я его слегка ошарашил.

— Кто убил Мавра, Гиви? — спросил я, и в ту же секунду все благодушие исчезло с лица Гиви. Он перестал помахивать тростью и просто застыл на месте, ничего не говоря и никак не реагируя на мой вопрос.

Гиви стоял со склоненной головой, поля шляпы загораживали верхнюю половину его лица, и выражение глаз Гиви в эти секунды оставалось для меня загадкой.

— Хм, — произнес Гиви некоторое время спустя и сделал движенье тростью, но не так, как он помахивал ею минуту назад, а по-другому. И результат был другой — на этот жест сразу же отозвались трое его людей. Не знаю, чем они занимались в основное время, но когда они ухватили меня под руки и потащили в воняющее дымом нутро офиса, я подумал, что эти ребята наверняка раньше подвизались если не в тяжелой атлетике, то уж в классической борьбе точно. Я практически не чувствовал своего веса, меня просто подняли и понесли. А потом прислонили к какой-то стене. Я думал, что сейчас на мне будут отрабатывать удары в корпус, и приготовился упасть на пол, но я ошибся.

Во-первых, меня так и не отпустили, так что упасть я не смог бы при всем своем желании. А во-вторых, меня не стали бить. Вместо этого меня основательно обыскали. Два амбала держали мои руки поднятыми вверх и прижатыми к стенке, а третий последовательно ощупывал меня с ног до головы и обратно.

Я с любопытством следил за его действиями, поскольку мне и самому было интересно, что можно обнаружить в моих карманах. Я надеялся, что амбал обнаружит пару золотых слитков или пакетик с необработанными алмазами, но увы…

— Чисто, — сказал амбал, когда меня точно таким же манером вынесли из офиса и поставили перед темные очи Гиви Ивановича.

— И хорошо, — сказал Гиви, глядя на меня. Он улыбнулся, но его взгляд был острым и холодным, как лезвие бритвы. — Боялся, что ты запишешь нашу дружескую беседу… — пояснил он мне свои действия.

Я развел руками.

— Упаси Бог, Гиви, — сказал я. — Это разговор по душам. Зачем такое писать?

— Все верно, Костя, — согласился Хромой. — Но осторожность не помешает.

Я знаю, что у тебя есть приятели среди ментов, так что…

— А у кого их нет? Такое время, Гиви Иванович. Нужно иметь друзей везде. У вас ведь тоже есть друзья в…

— Ладно, не будем об этом, — перебил меня Гиви. — Что ты там спрашивал насчет Мавра? Кто его убил? Понятия не имею. Костя. Темное дело. А зачем тебе знать?

— Есть причина, — ответил я. — На все есть причина, Гиви Иванович, ведь так пишут в вашей книжке? И у меня есть причина думать, что Мавра убил парень по кличке… — я замолчал, едва ли не кожей чувствуя, как напрягся Гиви. — Не то Филин, — продолжил я. — Не то Фил.

— Не знаю, не знаю, — почти равнодушно проговорил Гиви. Я посмотрел ему в глаза, и Гиви выдержал этот взгляд. Что ж, наивно было предполагать, что такой человек, как Гиви, начнет дрожать и заикаться, как только я назову имя киллера.

— Мавр меня совершенно не волнует, — продолжил я. — Меня волнует только сам убийца. Кстати, он недавно влетел в ментовскую засаду…

— И что? — не выдержал Гиви. — Чем дело кончилось?

— Он ушел, положив четверых ментов, — сообщил я. — Менты на него в большой обиде.

— Это плохо, — сказал Гиви, постукивая тростью по асфальту. — Когда убивают так много ментов, они начинают сердиться, начинают хватать всех подряд… Так тебе менты поручили найти этого Филина?

Я отрицательно покачал головой.

— Вы же знаете, Гиви Иванович, на ментов я не работаю.

— Ну да. — Теперь Гиви испытующе уставился на меня. — А ради кого ты стараешься? Кому понадобился Филин?

— Мне.

— Хочешь кого-нибудь грохнуть? — усмехнулся Гиви.

— Кто-то хочет грохнуть меня.

— М-м-м, — задумчиво протянул Гиви. — Это уже интересно. А зачем тебе Филин? Перекупить его хочешь? Или грохнуть его раньше, чем он тебя?

— Смотря по обстоятельствам, — уклончиво ответил я.

— Вот что я тебе скажу, — негромко произнес Гиви, оперевшись обеими руками на трость и глядя куда-то вдаль. — Я этого Филина не знаю. И никогда его не знал. Кто там тебе наболтал, что он Мавра грохнул, — не знаю. Сам я такого не слышал. Просто совет хочу тебе дать. Если каким-то чудом ты найдешь Филина — убивай его сразу. Не разговаривай с ним, не торгуйся, не пытайся его перекупить. Или ты убьешь его, или… Сам понимаешь.

— Я вот другого не понимаю, — сказал я, глядя на пальцы Гиви, обнимающие позолоченный набалдашник трости. — Если вы никогда не видели Филина, то откуда такие советы?

— Все верно, — кивнул Гиви. — Еще не хватало, чтоб я с ним виделся. На то есть специальные люди. И, может быть, с одним из них я тебя сведу… Эй, Шота, — крикнул он одному из своих парней. — Борода еще не приехал?

— Не-а, — помотал головой Шота. — Он поехал выцеплять того урода, что нас подорвал…

— Хорошо, — Гиви снова повернулся ко мне. — Приедет Борода, он тебе расскажет, кто такой Филин. И почему его надо бояться.

— А вы его боитесь? — напрямую спросил я.

— Я? — Гиви попытался улыбнуться, но потом посерьезнел и перестал демонстрировать золото зубов. — Если бы я был лет на десять помоложе, я бы тебе сказал: «Конечно, нет! С какой стати мне бояться этого Филина?» Но сейчас я скажу по-другому. Мне будет гораздо спокойнее, если я буду знать, что этот человек мертв. Потому что… — Гиви задумался, поправил свою роскошную шляпу, почесал кончик носа и продолжил многозначительно, неторопливо:

— Потому что это как мина, которая зарыта на дороге.

На ней можешь подорваться ты, а могу и я. Эта мина не нужна никому.

Филин, как мне рассказывали, слишком холодный человек. Он не придет и не поговорит, как ты, с Гиви Хромым. Он любит деньги и любит убивать.

Мне хотелось в этот момент задать вопрос, с каких это пор сам Хромой перестал любить деньги. А что касается убийств, то Филин умер бы с голоду, если б такие, как Гиви, не снабжали его заказами.

И это было главным, самым явным выводом из нашего разговора. Если отбросить всю болтовню о «холодном» Филине и о минах на дорогах, получалось одно — Филин получил заказ от Гиви на устранение Мавра, и сейчас Гиви очень бы устроило, если бы Филин навсегда заткнулся.

Вот это действительно походило на правду.

А потом приехал Борода.

Мерзко заскрипела резина, и у кромки тротуара затормозила белая «Тойота». Стекло с водительской стороны опустилось, там появилось чье-то лицо, и я услышал адресованное Гиви:

— Шеф, мы взяли этого подрывника.

— Я не сомневался, — ответил Гиви. — Борода, выйди, есть разговор. С подрывником позже поговорим.

Дверца машины открылась, и наружу вылез плотного телосложения невысокий мужчина в сером шерстяном свитере и черных джинсах. Как и следовало ожидать, у него была густая каштановая борода.

— Слушаю, батоно Гиви, — произнес он, облокотившись на крышу «Тойоты».

— Вот парень, — Гиви ткнул тростью в мою сторону. — Объясни ему все насчет Филина.

— Не понял? — Борода снял солнцезащитные очки и уставился на Гиви, будто не веря своим ушам. — Про Филина?

— Глухой, что ли? — сердито бросил Гиви. — Давай, рассказывай. Я здесь подожду. Будем подрывника обрабатывать.

— Ну, если надо, — не слишком уверенно проговорил Борода. — А кто это?

— спросил он у Гиви, подозрительно рассматривая меня. Гиви отмахнулся от него:

— Какое твое дело? Расскажи парню про Филина, вот и все!

Борода повздыхал, покрутил головой, потом вплотную подошел к Гиви и стал что-то нашептывать ему на ухо. Гиви отвечал столь же тихо, но сопровождал свои слова весьма энергичной жестикуляцией. Стекла «Тойоты» чудом остались целы во время полетов трости Гиви Хромого.

Со стороны это выглядело так, что Борода уговаривал Гиви не делать чего-то, а Гиви упрямо стоял на своем.

У меня создалось такое впечатление, что Борода не хочет делиться со мной информацией о Филине, а Гиви настаивает. Кончилось тем, чем и должно было кончиться: Гиви схватил Бороду за плечо и толкнул в мою сторону.

— Не знаю, не знаю, — пробормотал Борода. — С чего это шефу такая бредятина в голову пришла? Ты кто таков вообще? Я тебя в первый раз вижу…

— Взаимно, — доброжелательно улыбнулся я. Гиви мне кое-что задолжал, и я беру свой долг информацией о Филине.

— Что еще за долг? — хмуро осведомился Борода.

— Я мог нажать на курок, но не нажал, — пояснил я. — Стоит это рассказа о Филине? Или нет?

Борода посмотрел на меня, потом На Гиви и утвердительно кивнул.

— В конце концов, это его дело, — сказал он; — Мое дело предупредить шефа. Ну а если он хочет трепаться о своих делах на каждом углу — это его право. Он — шеф, а я просто пописать вышел. А кто тебе сказал, что Филин и Гиви как-то связаны?

— Сам догадался.

— А откуда ты вообще про Филина услышал, умный ты наш?

— Ходят слухи.

— А вот и не ври, — взгляд Бороды, как и его голос, неожиданно стали жесткими. Я не Гиви Иванович, я в курсе всех дел. Меня не надуришь. Нет никаких слухов про Филина. Были слухи, что Гиви Иванович Мавра заказал, но парень, который те слухи распускал, давно уже принимает цементные ванны. А Филин — это глухой номер. Посмотри. — Борода сделал широкий жест рукой. — Все эти люди, что вокруг Гиви суетятся… Это не «шестерки». Они по-своему важные птицы. Но ни один из них не знает о Филине. Бьюсь об заклад, что на три квартала вокруг о Филине знают только Гиви и я. А теперь еще приходишь ты, и ты третий человек, который знает, что есть такой специалист — Филин. А что ты еще знаешь?

— Филин убрал Мавра? — сказал я с вопросительной интонацией.

— Хорошо, — кивнул Борода. — Будь моя воля, я бы тебе тоже прописал курс водных процедур, но раз Гиви говорит… Что еще ты знаешь?

— Филин — профессионал. Он пользуется швейцарским пистолетом «ЗИГ-зауэр».

— Ну ты даешь! — Борода уважительно покачал головой. — Этого я не знал.

Я только знаю, что он хорошо пользуется этим пистолетом, — хохотнул Борода.

— Претензий к нему по заказам я никогда не имел. Так что ты хочешь знать?

Конкретно?

— Как его найти.

— Ни много, ни мало, — проворчал Борода. — Скажу тебе так: его не находят. С ним связываются. Ему передают наводку на мишень и деньги. Все.

Личного контакта может и не быть. Я сработал с ним дважды, прежде чем он согласился показать свое личико.

— Как передается наводка?

— Хм. — Борода сощурился, изучающе разглядывая меня. — А можно вопрос?

На хера тебе все это? Хочешь заказать чьи-то похороны? Я сам могу для тебя сработать, раз ты приятель Гиви Ивановича.

— Мне нужен Филин, — просто сказал я.

— Если тебе не нужны чьи-то похороны… Тогда ты хочешь завалить Филина, — рассудительно произнес Борода. — Я прав? Мне в принципе по фигу Филин, хочешь, кончай его. Гиви даже будет доволен… Но шансов у тебя, браток, честно говоря — с гулькин хер. Филин — это такая сволочь, знаешь ли…

— Знаю, — сказал я.

— Знаешь и настаиваешь, — вздохнул Борода. — Ну что мне с тобой делать?

Я-то тебе расскажу. Но когда Филин подойдет к тебе сзади и сунет ствол в ухо, а потом спросит, кто тебя вывел на него… Что ты ему скажешь?

— Я назову другое имя, — ответил я. — Не твое.

— Врешь, сука, — сказал Борода. — Будем надеяться, что он тебя сразу кончит, без допросов. Короче говоря…

Он говорил примерно три минуты без перерыва, потом повторил еще раз основные ориентиры.

— Хорошо, — сказал я. — А теперь вопрос из области теории. Филину заказали убийство одного типа. Филин приходит на «стрелку» с посредником, чтобы получить деньги за работу. Оказывается, что место «стрелки» окружено ментами. Филин кончает посредника, хватает деньги и едва-едва уходит. Что он будет делать дальше? Доведет работу до конца? Или забьет на нее, ведь бабки уже у него, а посредник мертв?

— Чудная история, — оценил Борода — Он и вправду кончил посредника?

Какое счастье, что я больше не работаю по этой части.

— Что он будет делать? — настойчиво повторил я вопрос. — Выйдет из игры или будет выполнять заказ?

— Видишь ли, — сказал Борода. Филин — это тебе не простой наемник.

Простой наемник уписался бы от счастья при таком раскладе, схватил бы деньги да завалился в кабак праздновать свой фарт. Филин — это кое-что другое. Я с ним всего пару раз встречался, очень быстро, на ходу, в каких-то подворотнях… Но у меня сложилось такое впечатление, что ему нравится это дело. Понял? Ему нравится вышибать людям мозги. Может, если ему деньги не платили бы, он все равно бы кончал каких-нибудь первых встречных. Из спортивного интереса. Так что мой тебе ответ — он не выйдет из дела. Раз ему дали наводку, он ее отработает, будь здоров.

— Ну, спасибо, — произнес я, чувствуя нечто вроде озноба, пронизавшего меня с ног до головы. И с чего бы это?

— Это на тебя, что ли, Филина навели? — Борода был чертовски догадлив.

— Ну что же… Даже и не знаю, что тебе сказать. Попробуй, конечно, выкрутиться, попытка не пытка. Но особенно не обольщайся. Филин любит этим заниматься, понимаешь? Поэтому он и берет заказы с условиями.

— С какими условиями? — не понял я.

— Ты что, не в курсе? — удивленно посмотрел на меня Борода. Я смутно припомнил, что в письме Артура Роме была какая-то строчка насчет условий…

Но в чем там точно было дело, я не помнил.

— Объясни, — попросил я Бороду. И тот объяснил.

Когда он закончил свои объяснения, у меня было весьма подавленное настроение. Мягко говоря.

Борода блестяще выполнил поручение Гиви Хромого. Он так рассказал о Филине, что жить мне не хотелось уже сейчас. Закончив делиться информацией.

Борода кивнул мне на прощание м побежал к своей «Тойоте», где ему предстояло основательно потрудиться, чтобы вывести пойманного подрывника на чистую воду. Гиви я уже не видел около машины, очевидно, он забрался в «Тойоту», чтобы лично руководить допросом. Трудовые будни продолжались.

И с чего Гиви решил, что только Филин любит деньги и любит убивать?

Вероятно, Гиви давно не смотрелся в зеркало. Там бы он узрел еще одного такого, любителя, разве что годами постарше да здоровьем похуже.

Так или иначе, но рандеву с Гиви и Бородой прибавило мне информации к размышлению. Оптимизма эта информация мне не увеличила.

Может, и вправду воспользоваться предложением Орловой и перебраться в загородный коттедж? Перебраться-то можно, но вот буду ли я там чувствовать себя спокойнее? После того, что мне сегодня пришлось выслушать, — вряд ли.

Да и к тому же Орлова дает мне коттедж лишь на то время, пока я на нее работаю, то есть провожу расследование. Отсиживаться в коттедже за закрытыми дверьми — это странный способ проводить расследование. Орлова меня не поймет.

И Гарик меня тоже не понял.

— Ты хочешь сказать, что болтаешься сейчас в центре города? — услышал я в телефонной трубке — И это после того, как тебе популярно объяснили, что Филин от контракта не отказывается? Ты тогда просто дай объявление в газету;

"Уважаемый Филин, буду ждать вас в таком-то месте и в такое-то время.

Приходите поскорее меня пристрелить, потому что я уже затрахался вас ждать!"

Какого черта ты носишься по городу?

— Меня попросили провести расследование, — признался я, и Гарик немедленно отреагировал на это сообщение парой крепких выражений.

— Нет, это полный идиотизм, — заключил он. — Люди, которым угрожает убийство, так себя не ведут. Они закрываются на ключ в своем гостиничном номере и носа на улицу не кажут. Тем более они не ввязываются ни в какие расследования!

— Ты же сам говорил, — воспротивился я против такого уничтожения собственной персоны, — что у Филина, вероятно, только две зацепки, чтобы выйти на меня: мой дом и мой офис. Насколько я понимаю, оба места под наблюдением твоих людей. Что еще нужно? Вероятность того, что мы с Филином столкнемся нос к носу на автобусной остановке, — одна тысячная процента.

— Оптимист! — выругался Гарик.

— Трезвомыслящий, — возразил я. — Я уже не мог торчать в гостинице с утра до ночи. Мне нужно сменить обстановку.

— Меняй что хочешь! Только я с себя всякую ответственность снимаю. — Гарик был явно не в настроении. — Я после вчерашнего похода в бар никак не отойду, а ты еще и…

Я повесил трубку. Гарик слишком расстраивался. В конце концов, это не его собираются убить, а меня. Так почему же он вопит, как сумасшедший, а я спокоен… Ну, скажем, как египетская мумия. Что-то здесь не так. У одного из нас двоих нервы явно не в порядке. И этот один — вовсе не я. Я совершенно спокойно сажусь в автобус и еду в офис орловской компании, чтобы забрать приготовленную для меня машину. Мне выкатывают из гаража вполне приличного вида «Шевроле», отчего моя нижняя челюсть отвисает на некоторое время. Потом мне приходится все-таки ее подтянуть, расписаться в бумагах, принять ключи и доверенность на пользование этим чудом техники цвета морской волны… А послушался бы Гарика и сидел бы в гостинице — черта с два свалилось бы на меня такое счастье.

Служащий компании, который вручил мне машину, заодно передал и какой-то конверт, поясняя:

— От Ольги Петровны.

Я почему-то решил, что там деньги для белобрысого Сереги, но там было другое. Там лежал лист плотной мелованной бумаги, на котором черным фломастером были написаны два адреса и два телефонных номера. Напротив — две фамилии: Булгарин О. и Калягин С. Я радостно улыбнулся и засунул бумагу в карман плаща. Где Калягин С. там и Калягина М. То есть Марина, которую собирался уговаривать Паша Леонов за считанные минуты до своей гибели. А может, и не эту Марину. А может, мне не правильно послышались произнесенные Леоновым слова. Все может быть. Только для того, чтобы разобраться, так это или нет, правда это или ложь, та Марина или нет, убийство или самоубийство — для этого нужно не сидеть в гостиничном номере, а ходить, бегать и ездить. И надеяться, что филины днем спят. Или — просто надеяться на собственную удачу. Что я и делал.

Во второй половине дня над Городом зарядил мелкий противный дождь. Даже не дождь, а так. Требовалось с полчаса, чтобы человек под ним промок, однако свою хилость это атмосферное недоразумение компенсировало продолжительностью. Ровный надоедливый стук капель по крыше машины на протяжении нескольких часов мог свести с ума кого угодно.

Я сидел в своем — пусть даже временно — «Шевроле», смотрел, как яростно и безуспешно «дворники» воюют с дождевой водой на лобовом стекле, и постепенно впадал в сладкую ленивую дремоту. Так здорово было сидеть за рулем хорошей машины, с пачкой денег в кармане и ничего не делать. Я был готов просидеть так всю оставшуюся жизнь. Во всяком случае, пока не кончится дождь — это точно.

Было уже начало шестого, когда Серега постучал в стекло. Он был в форменном милицейском дождевике. И он нервничал. — Чувствую себя прямо-таки американским шпионом, который пришел на встречу со связным. Вот сейчас отовсюду набегут кагэбэшники, повяжут и потащат в тюрьму, — признался он.

— Тяжела жизнь шпиона, — посочувствовал я. — А яд в коронку зуба ты уже вмонтировал? Не откладывай это в долгий ящик.

— Давайте без шуток, — попросил Серега. — Я буквально на пять минут, а потом побегу по делам…

Я пожал плечами: без шуток так без шуток, хотя я бы мог напомнить Сереге его «фонтан остроумия» у меня дома. Но я не злопамятен. Парень дергался, и я не стал доводить его до нервного срыва.

— Слушаю, сказал я. — Все, что, касается смерти Юры Леонова.

— Значит, так. Его обнаружила мать вместе с родственниками спустя примерно пять-шесть часов после наступления смерти. Леонов висел в петле, сделанной из кожаного ремня. Записка с объяснением мотивов самоубийства отсутствовала. Но отсутствовали также и посторонние телесные повреждения, которые могли бы навести на мысль о несамостоятельном повешении. Собственно, смерть наступила от асфиксии, то есть удушения. Соседи по этажу не слышали каких-либо звуков борьбы в квартире Леонова.

— Минутку, — перебил я. — Это и есть твои нестыковки?

— Дослушайте до конца, — попросил Серега. — Я излагаю все по порядку.

То, что перечислил, — правда. Но это еще не вся правда. Во-первых, отсутствие записки. Ее не было, но на письменном столе лежали разбросанные в беспорядке чистые листы бумаги и ручка. А в корзине для бумаг я нашел два скомканных листа, на которых были этой самой ручкой выведены какие-то странные кривые линии.

— Ненаписанные записки?

— В том-то и дело. Если бы сам Леонов начинал писать, а потом комкал бумажки и бросал в корзину, то там были бы хотя бы первые буквы слов. Но там — словно детские каракули. Словно его била какая-то невероятная нервная дрожь.

— Или кто-то держал его руку и хотел заставить писать. А он либо не хотел этого делать, либо был не в состоянии.

— Вот-вот, — согласился Серега. — Я тоже об этом подумал.

— А что подумал Панченко?

— Он выслушал меня и отправил ручку на дактилоскопическую экспертизу.

Там оказался четкий отпечаток самого Леонова — и больше ничего. После этого Панченко сказал, что все мои предположения — полная фигня.

Ну что ж, — усмехнулся я. — Он начальник, он решает, что фигня, а что нет. Но ты ведь не согласен, что это фигня?

— Если бы дело было только в исчерканных бумажках…

— А есть еще что-то?

— Именно, — Серега самодовольно улыбнулся. — Еще табуретка.

— Что за табуретка?

— Ну, та самая, на которую Леонов вставал, чтобы просунуть голову в петлю. Она лежала слишком далеко в стороне. Предполагается, что он сшиб ее ногами, когда уже висел в петле. Она отлетела в сторону. Но мне показалось, что уж слишком далеко она лежит. Я провел следственный эксперимент.

— Да ну? — Я с интересом посмотрел на Серегу. Он начал мне нравиться.

Такая неуспокоенность — редкое качество в наше время. Если она только не обращается на меня лично, как в ту ночь, когда он утащил мою «Оку» на осмотр.

— Я провел следственный эксперимент, — гордо повторил Серега. — И пришел к выводу, что табурет мог оказаться в том месте, только если бы его кто-то хорошо пнул.

Правда, Панченко мне на это сказал, что табурет мог сдвинуть с места кто-то из родственников, обнаруживших тело.

Позже они постеснялись сказать об этом. Или даже не заметили, что они что-то задели в комнате.

— Вполне резонно, — заметил я. — Само по себе ни первое твое наблюдение, ни второе ничего не значат. Мелочи. Фигня. Но если сложить их вместе, это уже кое-что…

А также если сложить с тем, что Юрий Леонов не производил впечатление человека, стремящегося покончить с жизнью. Он производил впечатление человека, желающего разобраться со смертью своего отца, а это несколько другая мания. Правда, оказавшаяся в итоге не менее смертельной.

— И это еще не все, — продолжал Серега, вдохновленный моими словами. — Еще есть сломанный замок в ящике письменного стола. — Я вопросительно посмотрел на него, и он пояснил:

— Я подумал, что если это не было самоубийством, то в комнате должны быть следы борьбы, — Я все внимательно осмотрел, но не обнаружил ничего подобного. Разве что сломанный замок в ящике письменного стола.

Я понимаю, что это не может говорить о драке Леонова с кем-то, но само по себе это интересно. В ящике есть внутренняя защелка, и кто-то дергал за ручку ящика так сильно, что выломал эту защелку. И открыл ящик.

— Только один ящик? — уточнил я.

— Только один.

— И что там было внутри? — спросил я, припоминая, что Юра Леонов собирался просматривать какие-то бумаги в квартире отца. Неужели я был таким идиотом, что позволил парню обнаружить какие-то документы, относящиеся к гибели его отца? А потом тут же и умереть. Получается, кто-то еще хотел поживиться этими бумагами, они встретились и…

— Там была какая-то ерунда. — Серега своим замечанием прервал ход моих мысленных рассуждений. — Квитанция об уплате за квартиру, за свет… Еще там была тетрадка, а в ней что-то вроде автобиографии.

— Чьей?

— Леонова-старшего, которого машиной сбило.

— Что за автобиография? — насторожился я.

— Как обычно: я родился, я закончил школу, я служил в армии… И так далее.

— Ты знаешь, что Леонов служил в ФСБ? — спросил я. — Он описывает там свою службу?

— Нет, — покачал головой Серега. — Там до этого не доходит. Он начинает писать про армию, про институт… Потом обрывает. И на следующей странице начинает снова, немного в других словах. Потом снова обрывает. И так всю тетрадь. Я считал, там ничего интересного. Ничего, за что можно было бы убить. Как он с женой познакомился, как в армии служил…

— Ясно, — разочарованно протянул я. — И все? Больше ничего не было?

— В том-то и дело. Может, это сын выломал? У него же, наверное, не было ключа…

— Может быть. Он как раз собирался разбирать бумаги отца…

— Ну вот, — сказал Серега и выжидающе посмотрел на меня. — Это все. Все нестыковки. Больше я ничего не могу рассказать, потому что больше ничего не знаю.

— Негусто, — оценил я.

— Ну, если бы там действительно было бы за что зацепиться, Панченко не стал бы закрывать глаза. Но там же были и эксперты, и из прокуратуры приезжал мужик. Все сказали, что самоубийство.

— А чего ж ты тогда рыпаешься? — спросил я белобрысого сыщика. — Тебе сказали: самоубийство. А ты про какие-то бумажки рассказываешь посторонним лицам, про табуретки. Тебе давно надо было это забыть. Это фигня, как сказал Панченко.

— Может, и так, — шмыгнул носом Серега. — Черт, кажется, простудился…

Может, и так, может, это и фигня. Как я тогда на вас «бочки» катил, помните?

По поводу старшего Леонова. А оказалось, что вы тут ни при чем. И вообще…

Панченко мне рассказал, что вы ходили на переговоры к тому террористу, что заложников в обменном пункте взял.

— Ты понял, что я по мелочам не работаю? — усмехнулся я.

— Я понял, что вам можно рассказать то, что я вам сейчас рассказал. Тем более что мать этого пацана вас попросила расследовать… Молодой совсем парень был, жалко его. И если он не сам, если ему кто-то помог, — Серега нахмурился. — То этому помощнику хорошо бы руки поотрывать.

Сегодня он явно был не в настроении шутить. И еще — у этого белобрысого парня были на удивление старомодные взгляды по поводу преступления и наказания. Примерно как у меня.

Серега вылез из машины и ушел в дождь, обнадеженный моими словами, что Ольга Петровна размышляет по поводу его трудоустройства. Отчасти это было правдой. Я просто не сказал, что знаю, в каком направлении движутся эти размышления.

— А что ты вообще переживаешь?, — спросил я Серегу напоследок. — Я на тебя стучать не собираюсь, так откуда же Панченко или другой твой начальник узнает, что ты поделился со мной служебной информацией?

— Ха, — не очень весело хмыкнул Серега. — Вы же будете сейчас копать, проверять мои слова. Если у вас ничего не получится и вы не сможете доказать убийство, тогда и вправду все останется тихо и спокойно. Но если вы чего-то добьетесь, то волей-неволей дело будут пересматривать, все выплывет на поверхность, и я получу по шапке. Вот в этом случае мне очень понадобится теплое местечко у вашей знакомой…

— Понятно, — сказал я. — В твоих интересах, чтобы у меня ничего не вышло.

— Объективно так, — согласился Серега, — А вообще… Черт его знает, в чем мой интерес. Вроде и правду узнать надо, и работу терять неохота. А чтобы одновременно, чтобы и одно, и второе… Так, наверное, не бывает.

— Как правило, не бывает, — согласился я.

— Вот и я про то, — Серега с силой хлопнул дверцей, выбираясь из «Шевроле», и зашагал под дождем, на ходу накидывая на голову капюшон. Еще один разочарованный молодой человек. Такой, каким когда-то был я. Что ж, вот они, прелести зрелого возраста, — все шишки, которые набиваются при накоплении жизненного опыта, получены. Все иллюзии рассыпались, как башни из детских кубиков. Боль разочарований — это уже пройденный этап. Пройденный, но не забытый.

Я включил зажигание и медленно поехал в направлении центра Города. К сожалению, предоставленный мне «Шевроле» не был снабжен сотовым телефоном, и чтобы связаться с кем-то, мне приходилось искать исправный телефон-автомат, вылезать из машины, покупать в газетном киоске жетон и дозваниваться сквозь помехи, разговаривать, вдавливая трубку в одно ухо и закрывая ладонью другое, чтобы защититься от уличного шума. То еще удовольствие. Сначала я позвонил Гарику на работу.

— Ну, — доброжелательно буркнул Гарик в трубку. И что еще ты хочешь мне сказать?

— У тебя случайно нет знакомых в городском управлении ФСБ?

Гарик на некоторое время даже потерял дар речи. Потом собрался с силами и сказал:

— А уж туда-то зачем тебя понесло?

— То маленькое расследование, о котором я говорил. Это касается одного мужика, который до девяносто шестого года работал в ФСБ. Его сбило машиной.

Я хочу узнать, чем он занимался в ФСБ и за что был уволен.

— Мало ли что ты хочешь… — проворчал Гарик. — Как фамилия этого мужика?

— Леонов Павел Александрович.

— Понятно, попробую что-нибудь выяснить, но ты особо не обольщайся. Это все? Я могу идти работать?

— Одно маленькое замечание напоследок. Сегодня утром я беседовал с Гиви Хромым. По поводу человека на букву Ф.

— Да? — оживился Гарик. — Ну и что он тебе сказал? Не тяни!

— Он сказал, — медленно проговорил я, представляя напряженное лицо Гарика. — Он сказал все, что нужно.

— Черт! Говори конкретнее!! Что он сказал?

— Все, что я хотел знать, — сказал я и повесил трубку на рычаг. Гарик как-то сказал, что иногда у него возникает желание меня убить. Вероятно, сейчас оно снова возникло. Однако Гарик так часто отчитывал меня за последние дни, что я просто был обязан поквитаться. Пять минут бессильного бешенства на другом конце провода — это бывает полезно. Я собирался перезвонить Гарику через пять-шесть минут, а пока занялся другими номерами.

Установив второй жетон в прорезь телефона-автомата, я вынул из кармана листок плотной бумаги, переданной от имени Ольги Петровны. Булгарин и Калягин. Начнем в алфавитном порядке.

Я набрал шесть цифр, но телефон Олега Булгарина был занят. Пожав плечами, я перешел ко второму номеру. Калягин С. Орлова даже не потрудилась указать имя — Сергей? Станислав? Святослав? Хотя она могла и не знать его имени. Просто переписала из старой записной книжки.

В трубке щелкнуло, раздался какой-то не совсем понятный, но явно произнесенный человеком звук, и я торопливо протолкнул жетон в щель.

— Алло! — завопил я, привычно зажимая правое ухо. — Алло!

— Але, — проскрипело в трубке. — Кто это?

— Мне Калягиных! — крикнул я. — Калягиных позовите к телефону!

Наступила краткая пауза, а потом все тот же шипучий — старушечий? — голос произнес:

— Каких еще Калягиных? Вы что?!

— Что? — не понял я. — Это квартира Калягиных? Я туда попал? Позовите Калягина!

— Вы что, не знаете? — голос звучал словно из дальнего далека, отрезанного от остального мира. Туда не принято звонить, и потому мой звонок встретил такую враждебную реакцию. Так мне показалось.

— Чего я не знаю? — У меня даже голова заболела от этого бессмысленного разговора. — Чего я не знаю? Почему вы не можете позвать Калягиных?

И тогда мне ответили.

— Потому что они умерли! — сказал скрипучий голос. — Вот почему! И хватит звонить! Хватит уже!

В ухо мне ударили пронзительные гудки, но я слышал не их, я слышал странный и страшный голос, только что сообщивший мне странные и страшные вещи. На миг я подумал, что моим собеседником была сама смерть. Потом до моего сознания добрались безнадежные гудки в трубке, шум дождя за пределами телефонной будки и гул проезжающих по дороге машин. Мой «Шевроле» стоял на месте, и это означало, что мир в основном остался прежним. Вот это меня и пугало.

Некоторое время спустя я осознал, что мне требуется сделать вполне очевидную вещь: еще раз набрать Калягина номер и уточнить, что именно имела в виду обладательница скрипучего голоса. Кто из Калягиных умер, когда…

Следующим вопросом напрашивалось "почему? И я вдруг подумал, что ответом на этот вопрос непременно будет что-то нехорошее. Вроде петли из кожаного ремня, или неустановленной машины на пустынной дороге. Такое у меня возникло предчувствие. И я понял, что не могу по второму разу набрать этот номер. Не то чтобы мне было страшно… Я чувствовал, что этим своим звонком я вторгаюсь в какую-то сферу, в которую мне скорее всего лезть не стоит. Мало у меня своих проблем? Хватает, ответил я сам себе и отдернул руку от телефонной трубки, попутно придумав себе в оправдание, что старая карга, один раз бросившая трубку, бросит ее и во второй, так ничего толком и не объяснив. А что, вполне может быть.

Тут я обнаружил, что передо мной по-прежнему находится белый лист бумаги, на котором рукой Ольги Петровны Орловой написаны два адреса и два телефона. Два. И если одного я уже втайне опасался, то второй мне ничего плохого пока не сделал. Я мысленно досчитал до десяти и набрал номер Булгариных. На этот раз трубку сняли. Уже хорошо.

— Алло, — торопливо проговорил я. — Алло, это квартира Булгариных?

— Каких еще Булгариных? — недовольно пробурчал в ответ голос с южным акцентом. — Нету тут никаких Булгариных…

— Подождите! — крикнул я и быстро назвал шесть цифр, значившихся на белом листе. — Это ваш номер?

— Номер мой, но никаких Булгариных тут нет… — все так же недовольно ответили мне. — А? Чего ты говоришь? — это уже адресовалось не мне, а кому-то, находившемуся в квартире. — Алло? — Это уже ко мне.

— Слушаешь, да?

— Слушаю, слушаю! — подтвердили.

— Мне тут жена подсказывает, что это прежние жильцы, наверное, Булгарины были. Я-то не помню, а жена говорит…

— И куда прежние жильцы делись?

— Куда-куда… Они в Москву уехали.. Продали нам квартиру и в Москву уехали. Вот так.

— Когда это было? Когда вы купили у Булгариных квартиру?

— А я помню? Сейчас у жены спрошу… — мой собеседник отвлекся на внутренние переговоры, а примерно через минуту заявил в трубку:

— Она говорит, что год назад. Или десять месяцев. Примерно. А что ты хотел?

— Они не оставили адрес?

— Московский? Нет, зачем? Мы им чужие совсем люди, зачем они нам адрес будут оставлять? Взяли и уехали. Муж и жена, двое их было. Фамилию не помню, но раз жена говорит, что Булгарины, то, значит, так и есть. Мужика вот помню как звали, — наступила пауза.. — Помнил, но забыл… — Жена! Как звали этого мужика? А, точно Олег, его звали.

Это я и сам знал. Я не знал, с чего вдруг Булгарины сорвались в Москву.

Мой собеседник с южным акцентом тоже не знал. И повесил трубку.

Я сложил бумажку с телефонами пополам и убрал ее в карман плаща.

Забавная получилась история: двое ближайших друзей покойного Паши Леонова исчезли. Один — в Москву, другой — на тот свет. Хотя и Москва — понятие растяжимое. Я знал одного парня, который говорил про мертвых: «поехал в Москву». И был по-своему прав, учитывая круг его друзей и подруг: те рано или поздно отправлялись в столицу на заработки, везя с собой кто пистолет ТТ, кто кружевное розовое белье. Мало кто возвращался назад…

А эти двое, Булгарин и Калягин? Что с ними случилось? Да еще если припомнить, что, по рассказам Орловой, друзьями ее мужа были его сослуживцы… Совсем странная история…

Хватит с меня странностей, и я позвонил простому и понятному Гарику.

Тот просто и понятно обматерил меня за предьщущую выходку и потребовал немедленного отчета о беседе с Гиви Хромым. Мы договорились встретиться в семь часов вечера в «Комете».

У меня остался последний неизрасходованный жетон. Я подумал, посмотрел на дождевую завесу за стеклом и набрал номер Орловой.

— Я говорила об отчете раз в три дня, — сказала она. — Трех дней еще не прошло. Или у вас есть какие-то срочные сообщения?

— Кое-что есть, — ответил я — Я позвонил по тем номерам, которые вы мне дали. Булгарин год назад уехал из Города, а Калягин умер.

— Неужели? — удивилась Орлова. — Надо же… Хотя, знаете, Константин, я видела последний раз их обоих еще до развода. Извините, что дезинформировала вас, но…

— Все нормально, — успокоил я ее. — Откуда вам было знать? Столько времени прошло…

— Да уж, — вздохнула Орлова. — Времени прошло порядочно. А Калягин умер, вы говорите? Надо же, он ведь был моложе Паши. Вероятно, тоже несчастный случай.

Она произнесла это словосочетание безо всякого подтекста, но я вздрогнул: тоже несчастный случай. Павел Леонов, Юра Леонов — тоже несчастный случай. Не много ли?

— А что этот мальчик, милиционер? — поинтересовалась Орлова. — Он как-то вам помог? Что-то рассказал?

— Кое-что, — ответил я, попутно припоминая слова Сереги о взломанном ящике в письменном столе Павла Леонова. — Скажите, Ольга Петровна, а что сейчас с той квартирой, где жил ваш муж?

— Ну, это была приватизированная квартира, Павел завещал ее Юрику, но поскольку Юры уже нет, квартира переходит мне.

— Я имел в виду: там кто-то сейчас живет?

— Ах, это… — Орлова задумалась. — Сначала там возились милиционеры, а потом… — Кажется, они ее опечатали. Я не в курсе, но я могу перезвонить своему юристу, он-то все знает.

— Не стоит беспокойства, — любезно сказал я:

— Я просто так спросил, меня эта квартира совершенно не интересует… Я соврал.

Так получилось, что мы одновременно подъехали к «Комете» — Гарик на своем «жигуленке» и я на «Шевроле».

— У тебя шею продуло? — поинтересовался я. — Что ты так скрючился?

«Шевроле» никогда не видел? Или меня не видел?

— И «Шевроле» я видел, — произнес Гарик, продолжая пристально рассматривать мое новое транспортное средство. — И тебя видел. Но по отдельности. А вот что вы можете вместе мирно сосуществовать — такое мне даже и не снилось.

— Уровень жизни россиян растет, — сообщил я. — А у некоторых россиян он растет со страшной силой.

— Понял, — Гарик кое-как выпрямился. — Ты случайно не будешь сейчас вытаскивать из багажника фотомодель с ногами от подмышек, двоих телохранителей и чемодан долларов на мелкие расходы?

— В следующий раз, — пообещал я. И мы вошли в «Комету». Гарик каждые пять минут тревожно спрашивал, не боюсь ли я оставлять «Шевроле» на улице и не лучше ли будет втащить машину внутрь ресторана. Я тщательно пережевывал куриное мясо и улыбался.

— Один серьезный вопрос, — сказал Гарик, когда дело дошло до кофе с коньяком. — Это не подарок Гиви Хромого?

— Нет, — с сожалением ответил я.

— Продолжаем разговор, — кивнул Гарик. — Значит, Хромой поделился с тобой только информацией?

— Сначала он меня обыскал. Думал, что я приперся с диктофоном.

— Нашел?

— Нет.

— Молодец, хорошо спрятал.

— Я был без диктофона, — сказал: я. Гарик печально посмотрел на меня и залпом выпил чашку кофе. Я продолжил:

— Сам Гиви мне ничего практически не сказал. Он стал говорить, что никакого Филина не знает…

— Все-таки Филин, — довольно улыбнулся Гарик. — Мне не послышалось.

… и в глаза никогда не видел, и никаких поручений не давал, но Хромой свел меня с одним типом по кличке Борода…

… — Знаю такого, — кивнул Гарик.

… а тот мне и раскрыл глазки на Филина.

— А я-то думаю: что у Кости с глазами? Ну, теперь подробнее, — попросил Гарик.

Я выполнил его просьбу и пересказал всю беседу с Бородой, стараясь не упускать ни одной детали.

Гарик размеренно кивал головой, и в какой-то момент мне показалось, что он вот-вот уснет. Именно что показалось. Когда я закончил, Гарик прищурился, посмотрел в дальний конец зала и значительно произнес:

— Вот это я называю появлением перспективы. Теперь мы выцепим Филина, и я сниму с него скальп.

— В прошлый раз ты хотел всего лишь выбить ему передние зубы, — напомнил я.

— Запросы россиян постоянно растут, — ответил Гарик.

— Мне это напоминает дележ шкуры неубитого медведя.

— Мне тоже, — согласился Гарик. — Не знаю, как ты, я сейчас немедленно поеду домой. Готовить план оперативных мероприятий. Завтра с утра — к шефу, он утвердит, и закрутится колесо…

Я не сказал Гарику, какие у меня планы на поздний вечер и ночь. Я промолчал. Иначе мне пришлось бы соврать, а я не могу врать на каждом шагу.

Не то чтобы физически не могу, просто надоедает.

В половине девятого я испытал легкое чувство обиды:

— приемщик на платной стоянке остался совершенно равнодушен к моему «Шевроле», не выказав не то что восторга, но и даже какого-то очевидного уважения к владельцу столь достойной машины. Меня проигнорировали. И будь у меня более тонкая душевная организация, я бы мог взорваться от расстроенных чувств, попутно кого-нибудь пристрелив. То ли приемщика, то ли самого себя. Нет, скорее всего приемщика.

Но моя обида была именно легкой. А моя кожа — толще слоновой. Такими комариными укусами меня не достать. А иначе нельзя. С тонкой душевной структурой тебя сожрут в три секунды. По крайней мере, в Городе это так.

Может быть, в других местах ранимые души находятся в большей безопасности.

Может, в Швейцарии. Или на Марсе. Но я был не на Марсе. Я был в квартале от дома, где жил Павел Леонов. От дома, где умер его сын. Машину я оставил на стоянке, чтобы никто потом не мог сказать, что видел «Шевроле» с такими-то номерными знаками возле такого-то дома в такое-то время. И квартал я прошел пешком. Пешие прогулки даже полезны для здоровья. Если по пути вас никто не переедет. В отличие от Паши Леонова мне повезло. На мою жизнь никто не покусился.

Это был длинный, как пассажирский поезд, девятиэтажный дом грязно-серого цвета. Цвета жизни. Я подходил к дому, минуя ряд мусорных баков, так что и пахло очень жизненно.

Было слишком поздно и слишком холодно, чтобы на лавочках у подъездов заседали на своих боевых постах пенсионеры. Это к лучшему. Я ускорил шаг, но потом резко остановился: дверь подъезда приоткрылась, и оттуда вышла полная женщина с болонкой на поводке. Хозяйка была одета в синий спортивный костюм, а собака — в изящный жилетик на меху, из чего я сделал вывод, что вкуса в одежде больше было у болонки. Пара удалилась в темноту, а я зашагал к подъезду, и теперь мне никто не помешал.

Я поднялся по лестнице, нащупывая в кармане плаща связку отмычек. С моей стороны это была чистой воды импровизация. То есть авантюра. Я собрался проникнуть в опечатанную милицией квартиру и провести свой собственный обыск. При условии, что мне удастся открыть дверь и что меня никто не застукает. Шансы были небольшими, но они были.

На лестничной площадке находилось две квартиры, одна из них — леоновская. Для начала я вытащил изо рта жевательную резинку и залепил «глазок» чужой квартиры. Не люблю, когда подглядывают.

Потом я принялся за работу. На третьем ключе я запотел, а к пятому мне показалось, что прошло уже часа полтора моего лихорадочного труда. Шестым ключом я отпер замок.

Тут зашумел поднимающийся наверх лифт, я отскочил от двери и стал медленно спускаться вниз по лестнице, изображая добропорядочного гражданина, возвращающегося из гостей.

Лифт ушел наверх. Я дождался его остановки, услышал шаги вышедших из кабины людей, подождал, пока они войдут в свою квартиру, и только тогда поднялся по лестнице обратно.

Я вытащил из бумажника половинку лезвия и осторожно прорезал бумажку с печатью, соединявшую дверь и косяк. Я надеялся, что никому не придет в голову посреди ночи проверять целостность этой полоски бумаги.

Как показывал опыт, беглый взгляд не заметит разреза, бумажка будет выглядеть целой, а вот если подойти поближе, да посмотреть повнимательнее…

Но зачем вообще лезть в чужие дела? Не понимаю.

Напоследок я сделал жест доброй воли и убрал резинку с «глазка». Жаль, мою доброту никто не оценит.

Сделав это, я открыл дверь леоновской квартиры и юркнул внутрь, тут же закрыв замок за собой. Вот мы и на месте.

Первым делом я надел тонкие кожаные перчатки, потом пробежал по комнатам и задернул везде шторы. Стало совсем темно, но в кармане у меня лежал небольшой фонарик. Потом я снял плащ, ботинки и свитер. Мне стало более-менее комфортно. И я начал работать.

Письменный стол я приберег напоследок, потому что уже примерно знал по рассказам Сереги, что там меня ожидает. Я начал с кухни, обшаривая внутренности шкафов, пространства за плитой, за холодильником, под раковиной.

Тараканы были просто в ужасе от такого бесцеремонного вторжения. На кухню я потратил больше сорока минут. Результат — нулевой.

Затем я перешел в спальню. Темп работы замедлился, потому что я уже немного запыхался: впрочем, укромных уголков в спальне было куда меньше. Я обнаружил много пыли, несколько старых носков и коробку из-под видеокассеты «Девять с половиной недель». Какой ужас! До чего может довести мужчину развод.

Ванную и туалет я прошел за полчаса. Потом сделал перерыв. Попытался представить, что сейчас делает Ленка, но быстро прекратил это занятие.

Слишком разволновался.

На очереди была комната, представлявшая нечто вроде рабочего кабинета — письменный стол, стеллажи с книгами, кресло-кровать. С книгами пришлось повозиться — у меня возникло подозрение, будто Павел мог что-то спрятать между страницами, и я пролистал каждый том.

Как и следовало ожидать, это было глупое занятие. За это время я чихнул, вероятно, раз пятьдесят. И все — в сложенные лодочкой перед носом ладони, чтобы не производить шума. Очень утомительное занятие.

Так дело дошло и до письменного стола. Я похлопал его по крышке, как врач ободряет нервного больного: «Спокойствие, только спокойствие. Сейчас займемся вами». Стол ничего не ответил. Но прежде чем заняться его внутренностями, я обратил внимание на один предмет, стоящий на крышке стола и открытый всем заинтересованным взглядам… В частности, моему взгляду.

Это была электрическая пишущая машинка «Самсунг». На вид довольно новая. И это выглядело несколько странно на фоне остальной бытовой техники в квартире: холодильник «Бирюса», у которого едва не отвалилась дверца, когда я в него залез, пылесос «Ракета», телевизор «Рубин».

Роскошью в этом доме не то чтобы не пахло, здесь никогда и не знали такого запаха.

Я приподнял машинку и посветил фонариком на днище: на бирке указывалось, что данный аппарат произведен в декабре прошлого года. Значит, покупка совсем свежая. Судя по рассказам сына и жены, Леонов в последние годы не преуспевал в финансовом отношении. Сторож, работающий сутки через трое, миллионов не зашибает. Да еще расходы на спиртное, съедающие большую часть бюджета.

Понятно, что квартира в целом выглядит бедненько. Но вот машинка, стоящая не меньше двухсот долларов… Она-то что здесь делает? Зачем обиженному на весь свет человеку такая штука? Ясно, что не в качестве декоративного предмета интерьера.

Тут я выстроил цепочку с самого начала: увольнение из ФСБ — обида — напрасное ожидание приглашения обратно — еще большая с течением времени обида — …Следующим элементом должно было стать желание как-то отомстить за нанесенную обиду. Пишущая машинка — известный способ мести.

Что там Серега обнаружил в ящике стола? Тетрадь с несколькими начальными вариантами автобиографии? Кто-то называет это автобиографией, а кто-то мемуарами. Мемуары, которые могут стать способом мести. Забавно. Кто бы мог ожидать от Паши Леонова писательских амбиций…

Действительно, кто? Кто-то, кто после его смерти взломал ящик стола и искал там нечто. И это был не Юра Леонов, потому что найденные Юрой материалы тут же бы и остались. Кто-то взял из ящика стола… Что взял? А вот что — машинка на столе стоит, а где отпечатанные тексты?

Серега обнаружил лишь рукописные черновики…

И я кинулся рыться в ящиках стола, вытащил их все, перевернул, высыпав на пол содержимое. Пачка чистых листов подтвердила мои предположения — тут готовились к печатанию некоего труда. Тетрадь с набросками автобиографии я отложил в сторону. Остальное — бумажный мусор. Ни единого отпечатанного на машинке листа. Черт…

Я сидел на полу, обхватив голову руками, и грустил. Я пришел сюда слишком поздно. Мне нужно было в тот вечер пойти с Юрой Леоновым, чтобы найти то, что здесь лежало. То, что либо нашел сам Юра, либо нашел некто уже после смерти Юры. И в этот момент я наконец увидел мотив Юриного убийства.

До этого все основывалось лишь на инстинктивном неприятии совершенного девятнадцатилетним розовощеким парнем самоубийства. Теперь появился мотив, появилась четкая картинка.

Иногда мое воображение сводит меня с ума. Оно с поразительной реалистичностью представляет мне картины тех событий, свидетелем которых я не был. Оно услужливо показывает мне, как это могло произойти. Иногда показ сопровождается натуралистическими подробностями, видеть которые я не хочу, но избавиться от которых невозможно. Это нельзя выключить, потому что это не телевизор, это моя голова. Это мое чертово воображение.

В этом случае я представил, как Юра Леонов поздним вечером (или даже ночью, как я сейчас) сидит в квартире своего покойного отца и изучает содержимое его письменного стола. Он перебирает поздравительные открытки, которыми забит нижний ящик. Он откладывает в сторону пачку чистой бумаги.

Потом пробует открыть верхний

ящик, но тот не поддается. Парень начинает дергать за ручку, сначала одной, а затем двумя руками. Раздается треск, а потом ящик вылетает из стола прямо в Юрины руки. Парень радостно вскрикивает и смотрит на оказавшееся перед его глазами сокровище. Там лежат…

Но Юра не видит, как со спины к нему неслышно подкрадываются два человека в черных шерстяных масках с прорезями для глаз (глупость какая, на фига им шерстяные маски?). Следует короткое движение, и Юра падает без сознания. Для этого не обязательно наносить удары, оставляющие очевидные следы. Если работали профессионалы, то достаточно будет и легкого касания в нужной точке.

Итак, Юра повалился на пол, потеряв сознание. Двое (или один, или трое, это, в конце концов, неважно) незнакомцев, проникших в квартиру, убеждаются, что в ящике стола лежит именно то, что им нужно. Они забирают бумаги.

Предположительно, отпечатанный текст мемуаров Павла Леонова. А потом один из незнакомцев вытаскивает из шкафа длинный кожаный ремень. А второй аккуратно снимает с крюка люстру… Они привыкли не оставлять свидетелей.

Представляя эту жутковатую сцену, я вспотел. Вряд ли от страха, просто в квартире было душно. Душно и тихо.

Я сидел на полу, как, по моим представлениям, сидел здесь Юра несколько дней назад. Была такая же ночь, точно так же передо мной были разбросаны на ковре бумаги из ящиков стола…

И в этой тишине было очень хорошо слышно, как кто-то вставил ключ в замочную скважину входной двери.

Нет, мне следовало все-таки повесить на двери леоновской квартиры табличку «Просьба не беспокоить», как в приличных гостиницах. Не повесил.

Побеспокоили. Теперь надо действовать быстро.

Времени вставать на ноги не было, я на четвереньках метнулся в коридор, схватил ботинки, плащ, взял в зубы свитер и кинулся в спальню, а не в кабинет, словно был ребенком, опасающимся, что вернувшиеся родители зададут ему за устроенный в кабинете беспорядок. Немного позже мне даже стало стыдно за такое свое поведение. Но это было уже позже.

Я всунул ноги в ботинки, когда дверь открылась. Кто-то вошел в квартиру. Один. И я облегченно вздохнул (очень тихо), потому что с двумя специалистами по повешениям я бы вряд ли справился. И завтра утром здесь нашли бы еще одного покойника на крюке под потолком. Интересно, как бы объяснили мой нервный срыв?

Вошедший аккуратно прикрыл за собой дверь. Света в прихожей не включил.

Зато я услышал характерный металлический звук — гость взвел курок. Ну вот, докатились. Люди приходят в гости не с подарком, а с пистолетом. Полное падение нравов.

Пришелец двинулся в сторону кабинета. Инстинкт меня не подвел — спальня пока оставалась безопасным местом. Еще секунд на пятнадцать.

В кабинете зажегся свет. И гость, увидев произведенный мною беспорядок, удивленно присвистнул. Интересно, ему никто никогда не говорил, что свистеть в помещении — дурная примета?

Но он плевал на приметы и вообще чувствовал себя в леоновской квартире достаточно самоуверенно — включал свет в комнатах, громко топал, свистел…

Из кабинета он направился не в спальню, а в коридор, к телефону. Я понял, что это абсолютный лопух. А значит, у меня есть шанс выйти из этой квартиры живым.

Неизвестный стал набирать номер. Я прокрался к двери в коридор, выглянул одним глазом; гость стоял в полоборота ко мне, держа пистолет направленным вниз.

Очевидно, его наконец соединили. Он откашлялся и произнес деловитым рапортующим тоном:

— Это я. Срочное дело. У меня вскрыта…

И тут я прыгнул на него. Трубка выпала из его руки, повисла на шнуре, совсем чуть-чуть не доставая пола.

Я ударил незнакомца головой в лицо, одновременно ухватив его за запястья и прижав руки к бокам. Он дернулся всем телом, стараясь вырваться, я не удержал его, и мы оба рухнули на пол. В этот момент пистолет выстрелил.

Грохот был таким, как будто разбился фарфоровый сервиз на тысячу персон. Я еще раз ударил незнакомца головой, стараясь также пнуть его коленом в какое-нибудь чувствительное место. Он резким движением подобрал согнутые ноги к животу, а потом пнул меня так, что я отлетел к стене.

Пистолет тут же взметнулся вслед за мной, и я понял, что следующая пуля наделает грохоту в моей продырявленной голове. Я схватил с полки телефонный аппарат и запустил им в противника.

Это была хорошая советская вещь, кажется, производства рижского радиозавода. И весила она килограмма два. Очень подходящая штука Для таких ситуаций. Это вам не «Панасоник».

Я попал незнакомцу в грудь, рука дернулась, и второй выстрел ушел в потолок. Еще немного — и проснется весь дом. Спокойный сон окружающих надо беречь, поэтому я со всей силы пнул пришельца по руке, и пистолет, крутясь на паркете, улетел в сторону кухни. А я со всего размаху грохнулся на живот незнакомца, отбил его удар и ударил сам — кулаком в ухо. А потом в другое.

Затем взялся за уши противника и пару раз двинул его затылком об пол.

Кажется, это произвело на него должное впечатление. Он затих и больше не пытался ни в кого стрелять.

Зато настроение он мне испортил основательно. Мне нужно было немедленно срываться из леоновской квартиры, а я ведь, по сути, ничего не нашел.

Придется компенсировать: я расстегнул куртку на поверженном противнике и залез во внутренний карман пиджака. Так, документы…

Я бегло просмотрел паспорт, потом раскрыл красную книжечку… Ну вот, так я и думал. Но не думал, что настолько быстро влипну.

Я притащил из ванной пару грязных полотенец и связал незнакомца по рукам и ногам. Найденный под кроватью в спальне носок я засунул ему в рот. В таком виде неудачливый стрелок нравился мне несколько больше. Я вытащил обойму из пистолета, положил ее на кухонном столе, а само оружие бросил на ковер в кабинете.

Потом я бросил прощальный взгляд на леоновскую квартиру, на разбросанные бумаги. Тетрадь Леонова я все-таки взял с собой. И уже в дверях, собираясь выскочить на лестничную площадку, я вдруг вспомнил. И кинулся обратно в кабинет. Это было как молния, как гром среди ясного летнего неба.

Я сел на пол и взял в руки коробку с картриджем для печатной машинки.

Раскрыл коробку. Там был новый неиспользованный картридж. Тогда я схватил вторую коробку, выглядевшую потрепаннее и старше. Я открыл ее и увидел использованный одноразовый картридж. То есть покрытую красящим слоем ленту, на которой машинка пробивает белый след, идентичный печатаемой букве. В результате на черной ленте остаются белые буквы повторяющие печатаемый этим картриджем текст.

Мне стало не по себе. Я еще не мог поверить в свою удачу. Я разломал пластмассовый корпус картриджа, схватил конец ленты и протянул ее перед глазами.

Сначала шло: АБВ йцу фыв ячс. Леонов пробовал машинку. А потом я прочитал: «Глава первая. Я, Леонов Павел Александрович, родился 2 мая 1957 года в городе…»

Я лихорадочно рассовал все картриджи по карманам, вскочил и метнулся к выходу, но вернулся с полдороги, подскочил к машинке, открыл крышку и вытащил картридж, который стоял там.

И после этого я пулей вынесся из леоновской квартиры. Я бежал, не останавливаясь, метров с триста, а потом увидел телефон-автомат. У меня больше не было жетончиков, но звонок по 02 — бесплатный.

Я представился соседом Леонова и сообщил, что в опечатанной квартире только что раздавался странный шум, похожий на выстрелы. У меня стали спрашивать фамилию и место работы, но я бросил трубку и помчался к автостоянке. «Берите его тепленьким, ребята!» — подумал я на ходу.

Это называется нетерпение. Именно так и называется то состояние, когда ведешь «Шевроле», но мысли твои заняты вовсе не дорогой, а картриджами от печатной машинки, которые только что украдены из леоновской квартиры и лежат в карманах плаща. Карманы набиты так туго, что это мешает мне вести машину — и в прямом, и в переносном смысле. Каждый метр своего пути, каждую секунду я борюсь с желанием немедленно вывернуть к обочине, затормозить, вырубить мотор и заняться изучением картриджей.

Но я еще не сошел с ума. Я не забыл о том, что связанный мною в леоновской квартире визитер мог быть и не одиночкой. Он мог прибыть в компании себе подобных, и эти подобные запросто могли подсесть мне на хвост.

Поэтому минут пятнадцать я гонял по Городу, выбирая для поворотов самые неожиданные места, перебираясь на встречную полосу, внезапно останавливаясь и давая задний ход — все с одной целью: оторваться от возможного преследования.

Под конец я выехал на окраинное шоссе, прямое, как стрела, и пустое в это время суток. Я проехал километра два и не заметил в зеркальце заднего вида ничего, что могло напоминать проблески фар в густой темноте осенней ночи. Только теперь я направил «Шевроле» в сторону гостиницы, продолжая думать о содержимом карманов своего плаща. Картриджи буквально жгли мне бока.

Влетев в гостиничный номер, я тут же запер за собой дверь. На два оборота ключа. Затем завесил окно и включил свет, но не люстру под потолком, а настольную лампу. Меры предосторожности были здесь, пожалуй что, ни к чему, но я сделал это, подчиняясь не столько рассудку, сколько инстинктам.

Потом я вытащил коробки с картриджами и положил их на стол перед собой. Сюда же легла и тетрадь с рукописными набросками мемуаров. Мой сегодняшний улов.

Было уже поздно, больше трех часов ночи, но я не собирался ложиться спать. Я знал, что попросту не смогу уснуть, пока не разберусь с вереницами белых букв на лентах картриджей. Я хотел выяснить, что в наши дни можно написать такого, отчего тебя собьют машиной, а твоего сына повесят на ремне.

Для начала я полистал тетрадь. Там содержалось четыре варианта жизнеописания Павла Леонова, точнее описания первой половины его жизни.

Первый вариант состоял из коротких предложений, напоминавших ответы на вопросы анкеты. Перечень основных событий, и не более того. Никаких эмоций, никаких переживаний. Очевидно, поэтому 0 данный вариант был забракован автором. Каждый последующий вариант становился более многословным, обстоятельным, полным деталей.

После троекратного переписывания Леонов, видимо, решил остановиться. И приступил к перепечатыванию. Во всяком случае, четвертый рукописный вариант был практически идентичен тексту, оставшемуся на первом картридже: «Я, Леонов Павел Александрович, родился 2 мая 1957 года в городе Волжском Волгоградской области. Мои родители были в то время рабочими на заводе имени Жданова…»

Я медленно просматривал ленту, знакомясь с перипетиями жизни человека, который занялся написанием мемуаров очень вовремя — перед смертью. Леонов достаточно уверенно вел повествование, не увлекаясь посторонними сюжетами и лирическими отступлениями. Лента первого картриджа кончалась тем, что Леонову предложили служить в КГБ.

Сразу же после этого я схватился за новую коробку, взломал корпус и вытащил ленту. Леонов описывал свою работу в городском управлении КГБ, учебу в специальном заведении, первые задания. Это описывалось довольно бегло, без упоминания фамилий. И пока было непонятно, в чем здесь криминал. Все выглядело довольно безобидно. До поры до времени. До начала шестой главы.

В этой главе Павел Леонов писал: "Новый, 1996 год, я встретил вместе с Олегом и Стасом. Пока жены смотрели телевизор, мы вышли покурить в коридор.

Разговорились о работе. У всех было не очень хорошее настроение, потому, что новый начальник притащил с собой своих людей.

Наши повышения откладывались. Кроме того, ходили разные слухи — о том, что готовится сокращение штатов, и о том, что будут снова посылать офицеров управления в Чечню. Ни то, ни другое радости не вызвало. Заговорили о Чечне и сошлись во мнении, что нашим не хватает точного указания на цель всей этой кампании: то ли размазать чеченцев по стенке, то ли договориться с ними.

Наши бросаются из крайности в крайность: то бомбят аулы, то начинают сюсюкать на переговорах. Так нельзя. Поэтому и ехать туда неохота.

Когда после праздников вышли на работу, то узнали, что приехала комиссия из Москвы. Все сразу подумали, что это будут решать насчет сокращения. Числа пятнадцатого января я шел по коридору, и меня остановил невысокий худой мужчина. Я знал, что это один из московской комиссии. Он представился Николаем Николаевичем и предложил побеседовать с глазу на глаз.

Я подумал, что он будет спрашивать меня о работе, о моих предложениях и так далее. Но когда мы зашли в кабинет, Николай Николаевич стал расспрашивать меня совсем не о работе. Он спросил, как я оцениваю нынешнюю ситуацию в стране. Он также попросил быть откровенным. Я все еще предполагал, что Николай Николаевич — член комиссии, решающей вопрос о сокращении штатов, поэтому стал говорить всякие правильные вещи, хвалил президента и его политику. Тогда Николай Николаевич начал делать короткие замечания, ставя под сомнение мою искренность. В частности, он спросил, думаю ли я, что чеченский вопрос можно решить теми методами, какие практикуются правительством в этот момент. Этим меня задело за живое, я стал более откровенен. Николай Николаевич поддерживал мои критические оценки. Он согласился, что необходимо ужесточить нашу политику не только по отношению к чеченцам, но и вообще на международной арене.

Николай Николаевич также сказал мне, что не стоит скрывать такие взгляды, потому что все эти проблемы очевидны. Руководство ФСБ о них знает и придерживается примерно таких же взглядов, что и я. В ответ я пояснил Николаю Николаевичу, что такие разговоры в нашем управлении не поощряются.

Он спросил, не из-за этого ли я так медленно продвигаюсь по служебной лестнице. Я ответил уклончиво, но его внимание к моей карьере мне понравилось. Я спросил, в чем заключается цель приезда комиссии. Николай Николаевич ответил, что комиссия осуществляет обычную проверку, но у него лично — особая миссия. Ему поручено на самом высоком уровне прозондировать настроения в региональных управлениях и выявить людей, которым может быть поручено в ближайшее время ответственное задание, связанное с обеспечением безопасности страны. Я конечно же, сказал, что считаю себя таким человеком.

Тогда Николай Николаевич спросил, не могу ли я порекомендовать еще кого-либо из офицеров управления, кто разделяет мои взгляды, испытывает проблемы с продвижением по службе и может согласиться на выполнение ответственного поручения.

Я сразу назвал Олега и Стаса. Николай Николаевич пообещал в ближайшее время провести с ними собеседование, а потом собрать нас вместе для подробного обсуждения дальнейших действий.

Когда я вышел от Николая Николаевича, то с запозданием сообразил, что это могла быть провокация начальства с целью выяснения моей благонадежности.

Но прошло два дня, а меня к начальству не вызывали. На третий день Николай Николаевич попросил меня подойти в четыре часа дня к нему в кабинет. Когда я пришел, там были Олег, Стас и еще Василий Кожухов, с которым мы дважды ездили в командировку и которого я также неплохо знал.

Николай Николаевич сказал нам, что все мы отобраны им на основании наших высоких профессиональных качеств, истинного патриотизма и желания работать на благо России. Он сказал, что наше начальство низко ценит наши способности, но теперь у нас появляется возможность резко изменить свою судьбу. Когда мы стали его спрашивать, что конкретно имеется в виду, Николай Николаевич сказал нам, что в этом году у нас, то есть у прогрессивно мыслящих патриотов России, появляется возможность кардинально изменить ситуацию в стране. Изменить к лучшему. Он сказал, что имеет в виду президентские выборы.

Стас напрягся и спросил, насколько законно то, что предлагает нам Николай Николаевич. Остальные, в том числе и я, такого вопроса не ставили, потому что для меня, например, нарисованная перспектива выглядела очень привлекательной.

Николай Николаевич сказал, что, когда идет речь о судьбах Родины, нет такого понятия — законно, незаконно. Есть только результат — спасти или не спасти отечество. Но Стаса он успокоил тем, что заверил его: никто не собирается делать военный переворот, никто не будет срывать выборы. Николай Николаевич сказал, что найдутся другие, гораздо более простые и действенные способы, дабы обеспечить тот исход президентских выборов, который нужен всем прогрессивно мыслящим патриотам.

Он пояснил, что в нынешней ситуации основная масса избирателей в России не имеет четких политических приоритетов. В таком случае исход выборов будет зависеть от массированной пропаганды, которая сродни коммерческой рекламе: та фирма продаст больше товаров, которая потратит больше средств на толковую рекламу. В конце концов речь пойдет о том, какой из кандидатов привлечет больше капиталов для своей избирательной кампании. Николай Николаевич сказал, что наша задача — организовать правильное направление финансовых потоков. Заставить крупных банкиров направлять деньги тому кандидату, который будет выбран нами, сказал Николай Николаевич.

«Нами» — то есть группой офицеров ФСБ и Министерства обороны, а также некоторыми членами действующего правительства и парламента. Николай Николаевич сказал, что сейчас во все области страны направлены люди для создания таких групп, как наша. И что в нашей области Николай Николаевич уже создал две группы. Все они будут работать для достижения единой цели.

Он дал понять, что в случае успеха и прихода к власти нашего кандидата нынешнее руководство городского и областного управления ФСБ будет отправлено в отставку. Их посты будут переданы нам и таким, как мы. Но чтобы получить такую награду, необходимо выполнить ответственное задание сейчас.

Олег спросил, что конкретно нам предлагают сделать, но Николай Николаевич не ответил. Он предложил нам всем четверым хорошо подумать над его предложением, а если будут сомнения, то открыто заявить о них. Или попросту отказаться от предложения.

После этого разговора я не видел Николая Николаевича больше недели. Я обсуждал его предложение с Олегом и со Стасом. Олег высказался решительно «за» и назвал это предложение таким шансом, от которого не отказываются.

Стас осторожничал, но у него тут как раз возникли какие-то финансовые трудности, и он сказал, что устал играть по правилам и ждать, когда государство обеспечит ему достойную жизнь. Пора самим решать свою судьбу.

В начале февраля Николай Николаевич вновь появился в управлении и собрал нас, четверых, вместе. Он предложил ответить, согласны ли мы на опасную и ответственную работу под его, Николая Николаевича, руководством.

Каждый отвечал отдельно, и все четверо сказали, что согласны.

Николай Николаевич был очень доволен и пожал нам всем руки. Он сказал, что заданием мы займемся в марте-апреле и что это будет официально оформлено как командировка. Мы будем считаться уехавшими из города, но на самом деле останемся здесь и будем выполнять задание. После этого он не появлялся дней десять. Наше следующие собрание Николай Николаевич провел за городом, в дачном домике. Здесь он уже говорил конкретно о нашей будущей работе. Он еще раз уточнил нашу задачу — правильное направление денежных потоков. Он спросил, известно ли нам имя Валерия Абрамова. Он пояснил, что это как раз…

Лента кончилась. Я отбросил ее в сторону и схватил, новую коробку.

Только я собрался разломать корпус, как вдруг понял, что это бессмысленно — это был новый картридж, и на черной ленте не было еще ни единой отметины. Я схватился за другую коробку — та же картина. И еще раз. И еще. Я чувствовал, как сердце колотится у меня в груди, в бешеном ритме качая кровь по венам. Я был как будто не в себе. Я хотел найти кого-то, виновного в невозможности дочитать текст до конца. Но виновных не было. Похожее чувство я испытал несколько лет назад, когда смотрел по телевизору «Молчание ягнят», и в тот момент, когда Кларисса Стерлинг спускается в подвал, преследуя маньяка, в доме отключили электричество. За пятнадцать минут темноты я едва не сошел с ума. Сейчас ситуация была похожей.

Я заново перебрал все картриджи, надеясь, что пропустил искомую ленту.

Но ничего не нашел. И туг я вспомнил о том последнем картридже, который я вытащил непосредственно из пишущей машинки. Я забыл вытащить его из плаща и теперь бросился исправлять свою оплошность. Боюсь, что в этот момент у меня на лице возникла идиотская улыбка предвкушения счастья.

Это был многоразовый картридж. Матерчатая лента, пропитанная красящим веществом. На ней не остается следов. По ней невозможно восстановить напечатанный текст. Я швырнул злосчастный картридж об стену и выругался.

Потом выругался еще раз. И еще. Легче мне не стало.

Можно было строить разнообразные догадки по поводу причин, побудивших Павла Леонова начать печатание своих мемуаров на одноразовых картриджах, а затем перейти на многоразовые. Это уже было неважно. У меня было начало текста, и у меня не было его окончания. Теперь я был на сто процентов уверен, что в ящике стола лежали листы с отпечатанным вариантом мемуаров. И эти листы исчезли. Возможно, там также лежали тетради с рукописными подготовительными набросками позднейших глав, но и они пропали. Остались никому не нужные детские и юношеские годы Леонова в тетради, плюс две ленты картриджей, содержание которых интриговало, но… Окончания не было.

«Он спросил, известно ли нам имя Валерия Абрамова. Он пояснил, что это как раз…» Хорошо, будем работать с тем, что у нас есть. Валерий Абрамов.

Знакомо ли мне это имя? Пожалуй, что нет. А другие имена? Олег — это явно Булгарин. Стас — это вроде бы покойный Калягин. А вот четвертый… Про четвертого я ничего не знаю. Мертв он или жив, свалил в Москву или по-прежнему трудится в городском управлении ФСБ? Василий Кожухов, где вы? Не дает ответа. Что ж, будем выяснять. Два имени — Абрамов и Кожухов — уже неплохо. А вот что касается Николая Николаевича, этого змея-искусителя из Москвы… Он мне не понравился. И еще — я подумал, что Николай Николаевич — это не настоящее имя. У меня вообще на его счет были плохие предчувствия.

А уж насчет Павла Леонова у меня были не подозрения, а твердая и непоколебимая, как могильный камень, уверенность: для него эта история окончилась плохо. Не знаю, что уж конкретно у них там вышло. То ли эта компания не смогла выполнить «ответственное задание», то ли Николай Николаевич попросту обманул Леонова с коллегами. Не знаю. Факт был налицо — в девяносто шестом году служебная карьера Павла Александровича скакнула не вверх, а вниз. Леонов не мог с этим смириться, и в конце концов взялся за письменное описание событий, приведших к его увольнению. Очевидно, что события были таковы, что ими заинтересовались бы некие люди, способные компенсировать Леонову потерянные годы. То ли он хотел шантажировать местное эфэсбэшное начальство, то ли собирался сделать из своей рукописи скандальный бестселлер… Результат оказался совсем другим.

Было четыре часа утра, и голова у меня соображала туго. Глаза начинали слипаться. Я отложил в сторону два использованных картриджа, чтобы потом понадежнее их спрятать.

Это было довольно странное чувство: с одной стороны, мне следовало радоваться, что мое расследование принесло ощутимые результаты. Я получил вполне правдоподобную версию всех странных событий, случившихся с семьей Леоновых. Леонов-старший написал мемуары о своей службе в ФСБ и поставил перед своим бывшим начальством ультиматум: или ему каким-то образом компенсируют увольнение, или он предает мемуары гласности. Его предложение вроде бы принимают и приглашают встретиться рано утром неподалеку от леоновского дома. Павел идет на встречу, и его сбивают машиной. Но остается еще и проблема самих мемуаров. Их нужно забрать из леоновской квартиры. Туда направляются люди из ФСБ, но сталкиваются с Юрием Леоновым. Парня убивают, инсценируя самоубийство, а мемуары изымают, не подумав о картриджах печатной машинки. Вполне логичная история. Непонятно только, зачем Павлу была нужна моя помощь и при чем здесь некая Марина. И почему мемуары не были изъяты сразу же, в день смерти Павла Леонова? Зачем понадобилось выжидать несколько дней? Но это уже частности.

В целом, все складывалось в единое целое. А если и были пробелы, то теперь в милиции сидел в наручниках нокаутированный мной сотрудник ФСБ.

Он-то наверняка мог многое объяснить. А с другой стороны, мне было как-то неуютно. И эта неуютность возникла в тот самый миг, когда я закончил читать шестую главу леоновских мемуаров. Это была политика. И это было очень плохо.

Генрих как-то сказал мне, что есть два вида высокоприбыльного бизнеса, в которых приличный человек не имеет права участвовать. Наркотики и политика. Ну вот я в нее и вляпался. И кто бы мог подумать, что угрюмый пьяница Паша Леонов может иметь хоть какое-то отношение к президентским выборам девяносто шестого года? Только не я.

Ну ладно. В конце концов, это не моя забота. Я изложу Ольге Петровне все, что сумел разузнать, а дальше пусть она сама решает: воевать ей с ФСБ или нет. Помнится, она сказала: «Я хочу, чтобы эта проблема, пусть с опозданием, но была решена». Орлова, конечно, производит впечатление сильной женщины, но как решить проблему, если проблема — это ФСБ?

Я с удивлением обнаружил, что число вопросов без ответа не сокращается, а увеличивается, как головы у Гидры, которые без конца рубил Геракл. Я не был Гераклом, и я очень хотел спать. И я рухнул на кровать, не раздеваясь. И я не думал, что утром случится чудо, и вопросов станет меньше. Нет, я был достаточно взрослым и не верил в чудеса.

Ночью, точнее в остаток ночи, мне приснился кошмар: как будто дверь моего гостиничного номера приоткрылась, и какие-то серые, незаметные люди бесшумно просочились внутрь, окружили мою кровать и протянули длинные руки к моему лицу… Вот что значит слишком много думать о политике и ФСБ.

Наутро я решил заняться куда более прозаическими вещами. Я залез под душ, который пусть не привел меня в состояние бодрости, но по крайней мере заставил проснуться окончательно. Я побрился, оделся и спустился вниз, в гостиничный буфет, чтобы позавтракать. После завтрака все казалось не таким мрачным. Ребра, куда меня пнул вчера эфэсбэшник, почти не болели. Я представил своего противника, сидящего в камере предварительного заключения, и усмехнулся. Я также подумал, что стоит позвонить Сереге в двенадцатое отделение и как бы невзначай осведомиться, нет ли новых сведений по делу Леонова. Но сделать это следует чуть позже, а пока…

Я поднялся в свой номер и стал названивать в городскую справочную службу, чтобы выяснить адрес Марины Калягиной, которая, по моим представлениям, жила отдельно от брата, а следовательно, скрипучее восклицание «Калягины умерли!» не могло к ней относиться. И мне дали адрес на восточной окраине Города. Телефона у Калягиной не было, и единственным способом удостовериться, та это Марина или не та, было самолично туда съездить. Благо что «Шевроле» по-прежнему находился в моем распоряжении. Но перед тем, как отправиться в поездку, я позвонил Гарику. Тот сразу же обругал меня, да еще и весьма энергично, так что я понял не все его слова и выражения.

— Я к шефу собираюсь, — пояснил Гарик чуть позже, уже успокоившись. — Предлагать план действий по поимке Филина. Нервничаю! А ты тут под горячую руку!

— Насколько я понимаю, ты еще не связывался со своим приятелем в ФСБ насчет Павла Леонова? — осведомился я.

— Правильно понимаешь, — подтвердил Гарик, — мне было не до этого. А что?

— Спроси заодно насчет Олега Булгарина, Станислава Калягина и Василия Кожухова. Работают ли они еще в управлении ФСБ, а если не работают, то с какого времени и почему они были уволены…

— Записано, — отозвался Гарик. — Я, конечно, спрошу, но ответ, сам понимаешь, не гарантируется.

Я заверил его, что понимаю специфику учреждения, куда обратится за информацией Гарик. И отпустил его делать свои дела. Гарик собирался ловить Филина, и мне это казалось хорошей идеей. Я со своей стороны сделал все, что мог, теперь осталась техническая сторона. Почему бы не поручить ее родной милиции?

Перед уходом я запрятал картриджи в пакет с грязным бельем. Надеясь, что если кому-то и придет в голову обыскивать мой номер, то эти люди окажутся достаточно брезгливы.

Когда я прикинул кратчайший путь от гостиницы до дома Калягиной, оказалось, что мой маршрут пройдет в опасной близости от моего офиса. То есть меня-то там уже давно не было видно, а вот Генрих, вероятно, находился на рабочем месте. Это обстоятельство, а также сегодняшний кошмарный сон навели меня на кое-какие мысли.

За два квартала до нашего офиса я остановил машину, добежал до телефона-автомата и позвонил Генриху.

— Кто-кто? — переспросил Генрих. — Костя? Какой Костя? Ах да, вспомнил.

Честно говоря, я уже не думал дождаться твоего возвращения на работу в этом году. Хочу сдать твою комнату под массажный кабинет, не возражаешь?

— Для меня должен быть бесплатный абонемент, — сказал я. — А на работу я действительно возвращаться пока не собираюсь.

— Так какого же черта ты звонишь?! — не выдержал и взорвался Генрих. — Это, может быть, не мое дело, но если бы ты знал, какие заказы я уже пропустил из-за твоего саботажа!

— И пропустишь еще немало, — обнадежил я его.

— И уже совсем не мое дело, — уже более тихим голосом сказал Генрих, — что уже с неделю напротив нашего офиса стоит белая «Волга» с государственными номерами. В ней сидят два типа, они наблюдают за нашей конторой.

— Может, это налоговая инспекция по твою душу? — предположил я.

— Нет, это по твою душу, — возразил Генрих. — Они мне ничего не объясняют, но еще один тип в штатском сидит в коридоре напротив твоей комнаты. Что ты сделал на этот раз?

— Не волнуйся, — решил я наконец успокоить Генриха. — Это моя охрана.

Милиция решила все-таки меня слегка поберечь.

— Неужели? — недоверчиво спросил Генрих — Тогда тем более: что ты сделал на этот раз, коли тебя охраняют — трое, но ты все равно не решаешься показываться здесь?

— Не решаюсь, — согласился я. — И у меня есть веские причины, поэтому я прошу тебя достать из сейфа известную тебе вещь и принести ее на известное тебе место. Я буду ждать.

— Когда? — с тяжелым вздохом поинтересовался Генрих.

— Сейчас! — ответил я и повесил трубку.

Минут через двадцать появился озабоченный, но безукоризненно одетый Генрих. Он встал у пешеходного перехода, рядом с газетным киоском — место, которое мы с десяток раз использовали для экстренных встреч. Место, которое не было нужды описывать по телефону. Стоило лишь сказать: «известное место».

Генрих озабоченно крутил головой, пытаясь разглядеть меня среди прохожих. Он очень удивился, когда я на «Шевроле» притормозил рядом и вежливо спросил:

— Подвезти, дедушка?

Генрих быстро сел в машину, еще быстрее кинул мне в ноги сверток с пистолетом, после этого перевел дух и, став прежним респектабельным джентльменом, произнес не без иронии:

— Скажу тебе одно. Костя: твоя прежняя машина была куда хуже. Затем он поправил узел галстука, пригладил седые волосы на висках, посмотрелся в зеркальце и остался доволен результатом.

— Собираешься кого-то убить? — продолжил Генрих светскую беседу.

— Пару адвокатов, — ответил я с беспечной улыбкой.

— Тогда притормози, я выйду, — попросил Генрих. — На всякий случай.

— Минутку. — Я переключился на вторую передачу и теперь тащился по узкой улочке, опоясывавшей парк и здание, где располагался наш офис. — Хочу проверить твою эрудицию. Кто такой Валерий Абрамов?

— А ты не знаешь? — недоверчиво переспросил Генрих.

— Понятия не имею.

— Ну и дурак, — сделал вывод Генрих. — Это известный финансист. Он когда-то начинал с торговли продуктами питания в Городе.

— Здесь, у нас?

— Вот именно. У него было несколько магазинов, два или три ресторана, потом он купил большую ферму, создал агрокомплекс. Затем занялся недвижимостью, нефтью и всем, чем занимаются приличные бизнесмены. Возглавил банк и страховую компанию. Уже несколько лет живет в Москве. Здесь остался филиал его корпорации. Некоторое время работал в правительстве, представлял Россию то ли в Международном валютном фонде, то ли в Европейском банковском объединении. Потом вернулся в бизнес. Входит в сотню самых богатых людей России.

— Это весь файл? — осведомился я. — Давай, чертов «пентиум», выгружай остальное.

— Остальное? — Генрих задумался. — Ну что еще… Недавно он подарил городской детской больнице то ли миллион, то ли полмиллиона долларов на закупку медтехники. Постоянно наведывается в Город. Хотя я бы на его месте предпочел сидеть где-нибудь в Цюрихе.

— Какие-то скандалы, разоблачения?

— Пожалуй, что нет, — покачал головой Генрих.

А что это ты заинтересовался Абрамовым? Мягко говоря, это не твой уровень, Костя.

— Знаю, — кивнул я и остановил машину. — Спасибо за информацию.

— Не за что, — пожал плечами Генрих, вылезая из «Шевроле». — И все-таки, что делают эти типы в нашем офисе? Чего они ждут?

— Человека, который придет меня убивать, — пояснил я.

— Только одного человека? — удивился Генрих. — Мне кажется, если все эти люди в конце концов соберутся, то получится очень длинная очередь. И если ты не выйдешь на работу в течение ближайших десяти дней, то в этой очереди, я думаю, найдется местечко и для меня. Всего хорошего.

Довольно странное пожелание, учитывая то, что он мне только перед этим наговорил. Откуда тут взяться хорошему?

Пятнадцать минут спустя я медленно кружил между одинаковыми панельными многоэтажками на восточной окраине Города в поисках дома Марины Калягиной.

Микрорайон выглядел странновато — брошенные строительные вагончики, кучи мусора, доски, обломки кирпичей заставляли подумать, что возведение жилого массива закончилось совсем недавно. Однако сами дома были уже изрядно побиты жизнью и жильцами. Дул холодный ветер, неся пыль и сор. Это место казалось приспособленным для жизни людей не намного больше, чем какая-нибудь лунная пустыня. Пару раз «Шевроле» чуть не застрял в глубоких грязных лужах, а один раз в заднее стекло прицельно заехал камнем чумазый пацан лет девяти-десяти.

Подходя к подъезду, я подумал: «Какое счастье, что я приехал сюда не на своей машине». Еще мне было интересно, что станется с «Шевроле», пока я занимаюсь своими делами — угонят или разломают?

Кодовый замок на подъездной двери, несомненно, когда-то работал, но сейчас дверь, скрипя, покачивалась на петлях в соответствии с силой ветра.

Внутри было еще более холодно, чем на улице. Тем не менее двое подростков, парень и девушка, страстно целовались у лифта, не выпуская зажженных сигарет из пальцев. На полу стояли пустые бутылки из-под пива. Я хотел спросить, на каком этаже находится сто семьдесят вторая квартира, но потом решил не мешать подрастающему поколению выражать свои чувства.

Лифт поднимался вверх медленно, дрожа мелкой дрожью и словно прикидывая, развалиться ему сейчас или этажом повыше. Иногда он вдруг останавливался на каком-нибудь этаже и долго не закрывал двери, будто ждал кого-то. Никто не садился, и лифт снова начинал дрожать. К тому моменту, когда я доехал до нужного этажа, у меня сложилось мнение, что этот лифт — живое существо, страдающее нервным расстройством. Вниз я пойду только по лестнице.

На этаже было темно, и я вспомнил про завалявшийся в моем кармане с прошлой ночи фонарик. Вскоре я поймал в кружок искусственного света овальный кусочек эмалированного металла с черными цифрами 172. Рядом отыскалась и кнопка звонка.

— Кто там? — спросили за дверью. Вопрос был совершенно оправдан, более того: живи я в таком районе и таком доме, я бы вообще никому не открывал без предварительной записи по телефону. Но у этой женщины не было телефона.

— Мне нужна Марина Калягина, — сказал я.

— А вы кто? — настаивала женщина.

— Меня зовут Константин Шумов, я частный детектив и… Дверь открылась с какой-то невероятной быстротой.

— Проходите скорее, — сказала женщина. — Я вас давно жду. Наконец-то вы…

— Извините? — не понял я. — Вы сказали «наконец-то»?

— Да, — подтвердила женщина. — Наконец-то вы пришли. Я просто устала вас ждать.

— Кхм, — сказал я, чувствуя, что совершенно перестаю понимать происходящее.

— Мне двадцать девять лет, — сказала она. — Хотя выгляжу я на тридцать пять. И еще левая нога у меня короче правой, поэтому я хромаю. Это врожденный недостаток.

— Ага. — Я смог лишь кивнуть, дав понять, что принял информацию к сведению.

— Хотя Павел вам, наверное, рассказал про мою ногу?

— Что? — Я с трудом сообразил, о чем речь. — Нет, знаете ли… Мы много о чем с ним говорили, но про вашу ногу… Нет. А что он должен был про нее рассказать?

— Что левая у меня короче правой, — чуть удивленно сказала она, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся. Ну о чем же еще говорить двоим пьяным и слегка побитым мужчинам в два часа ночи, как не о длине ног ее сестры одного из них. То есть о длине ног сестры сослуживца одного из них.

Вот так. Полный бред.

— Мне рассказал о вас Павел, — пояснила Марина Калягина. Это пояснение запутало меня еще больше.

— Павел мертв, — сказал я. — Он не мог вам про меня рассказать. Он погиб. Его сбила машина. Разве вы не знали?

— Я знаю, — уверенно кивнула Марина. — Но он позвонил мне и рассказал о вас. Позвонил рано утром, часов в пять. Сказал, что случайно познакомился с частным детективом и что тот решит все наши проблемы. Павел обещал перезвонить позже, но в тот же день его… Ну, вы знаете.

— Знаю. — Уж это я знал наверняка.

— Так что я узнала лишь ваше имя. Павел сказал, что вы займетесь нашими делами. И я ждала вас. Вы действительно займетесь нашими делами?

— Минутку, — проговорил я. — Давайте присядем.

— Что вы, мне не трудно, — гордо заявила она, — Могу стоять хоть целый день и…

— Мне нужно сесть, — перебил я Калягину. — Сидя я лучше соображаю.

— Ах вот оно что…

Это была небольшая однокомнатная квартира, чем-то напомнившая мне мое собственное жилище: не очень новая мебель и обилие книг. Только у меня это были по большей части толстые исторические романы, а у Марины — труды по медицине. Я подумал сначала, что она медицинский работник, но в действительности все оказалось немного иначе.

— Налить вам выпить? — решительно спросила Марина, когда я устроился на вытертом диване. Я удивленно посмотрел на часы: только что перевалило за полдень. Неужели желание выпить написано у меня на лице? Придется с таким лицом что-то делать.

— Лучше не надо, — ответил я. — Если вам хочется выпить, что ж, я не буду возражать. А сам воздержусь.

— Ну вот, — разочарованно проговорила Марина. — А я видела в кино, что все частные детективы, приходя к клиентам, сразу просят выпить.

— А потом пристают к клиенткам? — уточнил я. — Скажу вам сразу, что я последнее время отошел от обычаев нашей профессии. Печень уже побаливает, да и вообще…

— Печень? — чуть ли не обрадованно воскликнула Марина. — А у Павла тоже была больная печень! Как он страдал, бедный…

— Ну, — постарался я перевести разговор в нужное русло. — Теперь для него проблема печени уже не стоит. Как и проблемы других внутренних органов.

— Марина скорбно заохала и закачала головой, а я продолжил:

— Так вы говорите, что он позвонил вам тем утром и сообщил, что познакомился со мной и что я буду заниматься вашими делами…

— Вот именно, — Марина неуклюже присела на краешек дивана. — Это было раннее утро, и я не сразу сообразила, кто говорит…

— У вас нет телефона, — напомнил я. Марина на секунду замолчала, напряженно глядя на меня, а потом воскликнула:

— У меня-то нет! У соседей есть.

— Он позвонил соседям в пять утра, чтобы вас позвали к телефону? — недоверчиво спросил я. — Хотя, конечно, он выпил немного…

— И позвонил моим соседям! Они были очень недовольны. Но Павел тогда радовался буквально как ребенок. Радовался, что встретил вас. Он назвал мне ваше имя и пообещал, что скоро нас познакомит. Сказал, что взял у вас визитные карточки…

— Было дело, — кивнул я.

— … много карточек, чтобы раздать мне, Василию…

— Ага. — Я отреагировал на это имя, как начавший засыпать рыбак реагирует на нырок поплавка. Я вздрогнул. — Какому Василию?

— Кожухову. Они раньше вместе с Павлом и Стасом работали…

— А Стас — это ваш брат?

— Да, — Марина вздохнула. — Стасик страдал почками последнее время, я пыталась его лечить, напокупала книг, — она показала на полки, — только все без толку.

— Он умер?

— Да, — кивнула Марина. — Два месяца назад.

— Почки, — сочувственно кивнул я.

— Нет, ему проломили череп.

— Что? — Я снова почувствовал себя полным идиотом: я не понимал, что происходит. Только что я, казалось, привел свои сведения о Павле Леонове и его сослуживцах в соответствие со словами Марины, только что все казалось правильным, и тут…

— Ему проломили череп, — спокойно повторила Марина. — И его жене тоже.

Бедная Анечка как раз перед этим сделала себе завивку, ей очень шло…

— Минутку, — попросил я. — Не так быстро. Я не успеваю. Вашего брата с женой убили два месяца назад?

— А разве вы не знали? — Она удивленно посмотрела на меня. — Разве Павел вам не говорил?

— Ни черта он мне не говорил! Он забрал у меня визитки и сказал, что должен посовещаться с вами…

— Так он посовещался. Я же говорю — он позвонил и сказал, что встретил частного детектива. Спросил мое мнение: стоит ли поручить вам заняться нашим делом. Я согласилась. По-моему, все очень понятно.

— За одним исключением: что значит «заняться нашим делом»? Что это за «ваше дело»?

— Вы точно не хотите выпить? — следуя какой-то своей странной логике, ответила Марина. — Правда, у меня и нет ничего… Но выпить бы сейчас не мешало. А что касается нашего дела… Это все Павел придумал. То есть не придумал, потому что это не выдумка. Мой брат действительно мертв, а теперь и Павел тоже. Павел бы очень обрадовался, если бы узнал, что его убили.

Я тихо застонал. Понять это было совершенно невозможно.

— Давайте по порядку, — предложил я. — Чему бы обрадовался Павел? Что его, Павла, убили? Это вы хотели сказать? Или у меня уже размягчение мозга?

Симптомов размягчения мозга не наблюдается, — серьезно произнесла Марина. — Я имела в виду, что смерть Павла подтверждает версию Павла. А версия Павла — это и есть наше дело. Будете слушать?

— А зачем тогда я сюда приехал?! — прорычал я.

Марина положила ноги на низенькую табуретку, откинулась на спинку дивана и приступила к рассказу. Я смотрел на ее носки, связанные из обрывков шерстяных нитей всех цветов радуги, и пытался это усвоить. Хотя у меня и рябило в глазах.

— Стас — это мой старший брат. Он работал в КГБ, потом это стало называться ФСБ, но дело не в этом. Вместе с ним работал Павел, вместе с ним работал Олег Булгарин, а еще — Кожухов. Но Кожухов работал в другом отделе, поэтому он… Он был как бы в стороне. А Стас, Павел и Олег — они дружили.

Дружили, пока работали, а потом что-то у них там на работе случилось, и их всех уволили. И Васю Кожухова тоже. Ну, они все, конечно, переживали. Павел стал закладывать. С женой развелся. Короче, пустился во все тяжкие. И печень у него, кстати, сразу стала пошаливать. Олег, он бизнесом занялся, вроде все удачно сложилось, и он подался с женой в Москву. В люди вышел. Стас стал консультантом в какой-то фирме работать, здесь, в Городе, по вопросам безопасности, что ли. Тоже у него все более-менее наладилось. А Павел все не мог остановиться, пил, пил… Ну, не то, чтобы каждый день до свинячьего состояния упивался, но раз в неделю — это точно. Я и Стас говорили ему: ты же не старый еще мужик, тебе сорок с копейками, еще не поздно чем-то серьезным заняться. А он нас посылал. Не хотел ничем заниматься.

Все обижался на свое начальство прежнее. — Она вздохнула, явно продолжая осуждать несознательного Пашу Леонова и после его смерти. — Ну, а в августе это и случилось… У Стасика дача была, участок небольшой. Да и домик он в последнее время обустроил… Вот они с Анечкой туда и поехали на выходные. В пятницу днем уехали, а в воскресенье к вечеру должны были вернуться. Не вернулись. Соседи их, у кого дача неподалеку была, увидели, что со Стасиковой дачи дым валит. Побежали смотреть, что да как…

Снаружи-то дом кирпичом облицован, а вот внутри все выгорело, вся обстановка, вся мебель сгорела… И Стасика с Анечкой внутри нашли. Сначала думали, что они дыму наглотались, а потом установили, что смерть наступила от удара тяжелым предметом по голове. И его, и ее… Следователь решил, что воры забрались, а Стасик проснулся, вышел… Воры его и убили. А потом и жену. Забрали что под руку попало, подожгли дом, чтоб следы замести, да и бежать.

— Под руку попало — это что? — решил уточнить я.

— Ну, магнитофон, фотоаппарат, часы Стасиковы, кольца обручальные…

Хотя недели две спустя магнитофон этот нашли в соседней деревне, в овраге валялся, пацаны местные нашли. Но следователь сказал — воры. Я-то поверила, что ж мне не поверить? Вроде все правильно, вещи пропали… Мне-то главное, не кто убил, а что Стасика с Анечкой убили. Я их схоронила, спасибо, ребята помогли из той фирмы, где Стас работал последнее время. Поминки справила.

— А кто-то из ФСБ участвовал в организации похорон? Деньгами помогали?

— Нет, да я как-то и не подумала, что они должны что-то делать. Сама справилась. Ну вот как раз на девять дней пришел Павел. Он на похоронах был, а потом уж сам стал горевать, да так, что только к девятому дню немного отошел. Так вот, гости с поминок разошлись, а Павел все сидит, не уходит.

Дождался, пока мы с ним остались один на один. Я, говорит, хочу с тобой поговорить об очень серьезном и важном деле. Хотела его шугануть — мол, иди протрезвей сначала, а потом о делах разговаривай. А присмотрелась, так он и не пьяный. Ну, то есть слегка поддатый. А для Павла это, считай, что трезвый, Я удивилась, слушаю его. И он начинает мне рассказывать. «Ты думаешь, кто твоего брата убил?» Я говорю: «Воры. Милиция ищет, дай Бог, найдет». А Павел мне: «Черта с два найдет. Никакие это не воры. Это другие люди, еще хуже». Что характерно, подробнее он ничего говорить не хотел.

Другие люди — и все. Говорил, что это Стасу, Олегу, Васе Кожухову и самому Павлу какие-то другие люди хотят головы поотрывать. Это он так говорил. То есть убить хотят. Чтобы они, все четверо, не рассказали никому о каких-то старых делах.

— Что за старые дела? — не выдержал я.

— Понятия не имею. Он мне не рассказывал. Только после августа стал он бояться, что следующим за Стасом он будет. Как и вышло, между прочим. Не зря он боялся.

— Ну, это большой вопрос, — сказал я. — Вы же знаете, что Павел погиб в результате несчастного случая.

— Конечно, — иронически кивнула она. — Сначала со Стасом несчастный случай, через два месяца — с Павлом. Если завтра Кожухову на голову кирпич упадет, тоже скажете — несчастный случай?

— Так ведь не упал, — возразил я.

— Откуда вы знаете? Вы давно видели Кожухова? Я уже с полгода не видела. Может, ему уже упал этот самый кирпич! — разошлась Марина.

— Давайте не будем про кирпичи, — предложил я. — Давайте дальше про Павла.

— А что про Павла? Он ко мне каждый день приходил и все говорил про заговор, про то, что его следующим уберут… Он написал Олегу в Москву, чтобы тот поберегся, но Олег, кажется, ему не ответил. Кожухову звонил, но я не знаю, о чем они там договорились. Я Кожухова не очень хорошо знаю, он всегда себе на уме был. И на похороны Стаса не пришел. Кажется, Павел даже в милицию обращался, чтобы пересмотрели дело об убийстве Стаса. Но его никто не слушал. Тогда он сказал: «Хрен с ним, пусть меня тоже убивают, но это им выйдет боком. Я всю правду напишу, и тебе. Маринка, отдам свои мемуары. Как только узнаешь, что мне кранты, езжай в Москву и отдай в журнал „Огонек“, пусть напечатают». Уж не знаю, написал он там чего или нет…

— То есть он вам не передавал никаких своих записей? — уточнил я.

— Нет. Павел хвастался, что пишущую машинку купил, а что касается его мемуаров… Болтал он много последнее время, вот что.

— Возможно, — сказал я. — И зачем же ему понадобился частный детектив?

Зачем он так вцепился в меня?

— Как зачем? — удивилась Марина. — Милицейское расследование его не устраивало. Он хотел, чтобы кто-то доказал про смерть Стаса… Ну, что это было не ограбление, что это специально было сделано. Вот это он и хотел вам поручить. Со мной посоветовался…

— Два месяца спустя? — я непонимающе уставился на Марину. — Два месяца спустя после смерти вашего брата? Как я должен был доказывать все это, черт побери?!

— Действительно… — похоже, Марина только сейчас об этом задумалась. — Может, у вас есть какие-то свои методы? Вы же частный детектив…

— Но не Господь Бог! Через два месяца после совершения преступления никаких следов уже не остается! Я бы ничего не смог сделать для Павла! При всем желании!

— Только не кричите, — попросила Марина — У меня соседи нервные. Они и так бесятся, что им звонят в пять утра и просят позвать меня к телефону. А вы еще и вопите… Не надо. А что касается Павла… Понимаете, он давно хотел поручить это расследование кому-то вроде вас. Но забывал. Только соберется этим заняться, а тут запой. Вот и дотянул до последнего…

— Это уж точно, — согласился я. — До самого последнего.

— А может, он хотел, чтобы вы его охраняли? — предположила Марина. — Он же боялся, что его следующего…

— Возможно. В любом случае — он ничего мне толком так и не сказал. Он взял у меня шестнадцать визитных карточек. Или даже семнадцать. Куда ему столько? Допустим, одну для вас. Остальные?

— Наверное, для Кожухова. Одну-две. Может, еще пару послал бы Олегу в Москву. Ведь Павел хотел, чтобы они, трое, объединились и что-то придумали.

Наняли такого человека, как вы, чтобы провел расследование.

— Остается еще десять карточек. Их кому?

— Ну а что вы, собственно, привязались к этим карточкам? Взял и взял.

Он очень рассеянный стал в последнее время, все терял. Вот и взял с запасом.

Устраивает такое объяснение?

— Ну, раз другого у вас нет… — разочарованно сказал я.

Марина развела руками. Мне впору было сделать то же самое. Вещи, которые казались исполненными тайного значения, оказывались бессмысленными, В них не было ничего. Забывчивость Павла, туман в его голове, запои… Хаос вместо порядка, бардак вместо логики. А в результате — то же самое, как если бы Павел предоставил мне в письменном виде мотивацию необходимости моего участия в этом деле. Я все равно оказался здесь. Я все равно был вынужден взяться за предназначенную мне роль. Я стал расследовать смерть Павла Леонова, которая потянула за собой гибель его сына, а теперь я знал и другое звено в этой жутковатой цепочке — смерть Стаса Калягина и его жены. Все получилось, как хотел Павел. Как он хотел и о чем он не успел мне сказать.

Странно все это… Впору глубоко вздохнуть и сказать что-то философское по этому поводу. Типа: «От судьбы не убежишь». Только не хочется философствовать. Не хочется терять время. Я уже достаточно потерял его — Павел Леонов мертв, Юрий Леонов мертв. Каждый из этих двоих знал нечто, что я должен был у них спросить, но не спросил. Каждый из этих двоих унес с собой тайное знание, которое стало свинцовой болванкой на ногах пловца.

Знание, утягивающее вниз, в темную холодную глубину, откуда нет возврата.

— Павел даже не намекнул вам, из-за какого старого дела ему и остальным грозит опасность, — констатировал я, глядя на Марину. Она кивнула. — Ваш брат вам также об этом ничего не рассказывал? — еще один кивок. — Но остались Булгарин и Кожухов. Они должны знать.

— Если они еще живы, — сказала Марина. Очень своевременное и точное замечание.

Я легко отделался — «Шевроле» был на месте, при всех четырех колесах и с целыми стеклами. Правда, на левом крыле появилось свежепроцарапанное трехбуквенное ругательство. Можно было дописать «вам!» и считать получившуюся фразу своим девизом, навроде рыцарского. Но я решил, что это "будет слишком вызывающе. И попросту уехал оттуда.

Марина снабдила меня адресами Кожухова и Булгарина, и работой я теперь был обеспечен до конца дня. То есть я не собирался немедленно ехать к Булгарину в Москву, но обсудить такую возможность с Орловой и получить деньги на эту командировку я намеревался. Но сначала мне нужно было позвонить Сереге. В том микрорайоне, где жила Марина Калягина, я даже и не останавливался у телефонов-автоматов: по их внешнему виду было понятно, что они давно и надолго сломаны. Пришлось ехать в центр Города.

Трубку снял Панченко, но я не хотел, чтобы он был в курсе моих отношений с Серегой. Пришлось заговорить с ним хриплым и как бы старческим голосом, наподобие той бабки, что жила теперь в квартире Стаса Калягина.

Панченко меня не узнал и пообещал позвать Серегу к телефону. Минуты через две я услышал знакомый голос:

— Алло…

— Это Шумов, — быстро заговорил я. — Не подавай виду, что разговариваешь со мной, не называй моего имени. Понял?

— Само собой, — весело ответил Серега.

— Есть новости по делу о Юре Леонове?

— Да ты просто какая-то бабка Ванга! — сказал Серега, искренне удивляясь. — Как раз сегодня ночью… Да еще такие новости! О, Панченко вышел, так что могу открытым текстом: на леоновской квартире сегодня ночью нашли связанного мужика, слегка побитого…

— «Слегка? — недовольно подумал я. — Я аж вспотел, пока его уделывал…»

— …оружие при нем было. Как попал в квартиру и чего там делал, объяснить не может. В квартире беспорядок, словно что-то искали. Еще при этом типе было удостоверение сотрудника ФСБ, наверное, фальшивка…

«Как бы не так», — подумал я, а вслух спросил.

— Ну и что вы с ним сделали?

— Да в КПЗ посадили. Личность устанавливаем. Я вообще-то не в курсе, но могу узнать, если тебе нужно. Сходить?

— Нет, не надо. Скоро к вам перезвонит одна женщина, вот для нее подготовьте подробный отчет.

— Что еще за женщина? — удивился Серега, но я повесил трубку, не вдаваясь в разъяснения. И набрал номер Орловой. В этот раз я достал ее в машине по дороге от железнодорожного вокзала в офис.

— Новости — это хорошо, — сказала она. — Это доказывает, что вы работаете, а не пропиваете мои деньги. Но почему нельзя доложить эти новости сейчас, по телефону?

— Это такие новости, которые рассказывают с глазу на глаз, — пояснил я.

— Вы что, уже выполнили мое поручение? Вы уже нашли того, кого нужно?

— Я подошел слишком близко, чтобы двигаться дальше без вашей санкции, — уклончиво ответил я. — Так как насчет того, чтобы встретиться и обсудить ситуацию? Я не отниму много времени и не помешаю развитию вашего бизнеса…

— Вот в последнем я ни капли не сомневаюсь, — сухо и коротко рассмеялась Орлова. Ну это она зря. Она меня явно недооценивала. А свои возможности переоценивала. По крайней мере, мне так казалось. А на самом деле — кто знает?

«Мерседес» стоял у ее офиса, мотор работал, а сама Орлова расхаживала взад-вперед, сосредоточенно сжав губы и скрестив руки на груди.

Светло-голубой брючный костюм, немного косметики, мобильный «Эрикссон», торчащий из кармана. Не слишком женственно, зато удобно.

— У меня есть пять минут, — проговорила она, схватила меня под руку и оттащила в сторону от «Мерседеса» и охраны метров на десять. Взглянув на меня снизу вверх из под тонких, аккуратно выщипанных бровей, Орлова строго сказала:

— Ну. Я слушаю.

Мне не понадобилось второго приглашения, и я стал рассказывать.

Конечно, не все. Избранные места. То, что могло заинтересовать Ольгу Петровну.

— В девяносто шестом году, — сказал я, — ваш муж вместе с тремя другими сотрудниками ФСБ под руководством некоего приезжего из Москвы участвовал в какой-то тайной операции. Возможно, именно из-за этого он потом и был уволен. Ваш муж считал, что его могут попытаться убить, чтобы информация о той операции никогда не была предана гласности. В августе погиб один из их группы, Стас Калягин, и Павел решил написать о тех событиях. После этого с вашим мужем случилось то несчастье… которое, вероятно, было замаскированным убийством. Люди, которые это организовали, потом пришли на квартиру вашего мужа, чтобы изъять его бумаги. К несчастью, они столкнулись с Юрой, который находился там в то же время. Чтобы не оставлять свидетелей, они…

— Я поняла, — кивнула Ольга Петровна. Она выслушала меня молча, с непроницаемым, бесстрастным выражением лица, не изменившимся, когда я сказал о гибели Калягина и о причинах смерти ее сына. Она впитала в себя информацию, а потом спросила:

— Ну, и кто же эти люди?

— Прошлой ночью, — сказал я, — в квартиру вашего мужа забрался некий молодой человек. Он что-то снова искал. Соседи вызвали милицию. Сейчас он находится в камере предварительного заключения в двенадцатом отделении милиции. У него изъяли оружие. И удостоверение сотрудника ФСБ…

— ФСБ, — задумчиво произнесла Ольга. — Ну надо же… Павла убили свои же.

— Более подробную информацию я рассчитываю получить от двоих оставшихся в живых участников той операции. Один из них живет в Москве.

— Поезжайте, — решительно сказала Орлова. — Делайте, что сочтете нужным. Мне нужны какие-то доказательства.

— Вы собираетесь воевать с ФСБ? — спросил я.

— С ФСБ? Нет, я еще не сошла с ума. Я буду воевать с теми людьми, которые убили моего сына. И моего мужа. Мне нужны фамилии, Константин.

Конкретные люди. Когда у меня будут эти фамилии, тогда… Тогда я решу проблему с ними. Одну фамилию вы можете узнать прямо сейчас, — сказал я. — Тот парень, который попался прошлой ночью. Он наверняка имеет какое-то отношение к этому делу. Позвоните в отделение и… Не дожидаясь окончания фразы, Орлова стала набирать номер на своем телефоне.

— Алло… Мне капитана Панченко. Орлова Ольга Петровна. Да, здравствуйте. Я слышала, что есть какие-то новые данные… Так. Понятно. Да, все ясно. Что ж, спасибо за разъяснения. А фамилию этого… Ну, нет так нет.

До свидания. Орлова закрыла крышку телефона.

— Что-то не так? — осторожно поинтересовался я. — Что сказал вам Панченко?

— Он сказал, что они действительно задержали на Пашиной квартире вооруженного мужчину, который не мог объяснить цель своего визита… — Орлова говорила медленно, сощурив глаза и уставившись куда-то вдаль, беседуя словно не со мной, а с горизонтом. — Однако сегодня же за этим мужчиной приехали люди из ФСБ. Насколько я поняла из слов Панченко — достаточно высокопоставленные люди. Они заявили, что их сотрудник выполнял ответственное задание, суть которого не может быть разглашена.

— Ну и?.. — не выдержал я.

— Этого мужчину выпустили.

— Черт, — сказал я. — Да что же это…

— Это только подтверждает ваши слова, Константин. — Орлова перевела взгляд на меня. — Здесь замешана ФСБ. Панченко не назвал мне фамилии этого задержанного, но вы…

— Я узнаю фамилию, — пообещал я, немного лукавя. Мне незачем было просить об услуге Серегу или Панченко: фамилия парня была мне известна с того момента, когда я раскрыл его паспорт. Но я играл в незнание, потому что не мог признаться в одном из своих мелких грехов — именно я был тем человеком, который сначала связал непрошеного гостя, а потом вызвал милицию.

В этом случае мне было выгоднее остаться неизвестным благодетелем. Которого теперь наверняка ищет ФСБ, чтобы поквитаться за разбитую голову их сотрудника.

— Узнайте фамилию, — директивным тоном произнесла Орлова. — Поговорите с теми двумя Пашиными сослуживцами. Все расходы по поездке в Москву будут оплачены. Пока ваша работа меня устраивает, Константин. У вас что-то еще есть ко мне? Если нет, то я должна ехать. Всего хорошего. Она первой энергично стиснула мне ладонь и быстрым шагом направилась к «Мерседесу».

Я поставил «Шевроле» на стоянку перед гостиницей, вылез из машины и неожиданно подумал о том, что я сегодня с утра таскаю в кармане плаща гангстерский мининабор: пачку денег и пистолет. И то и другое придавало мне уверенность. Карманы были приятно отягощены вещами, способными разрешить очень многие проблемы. Вероятно, те люди, которые таскают эти вещи с собой постоянно, фактически сроднившись с пистолетом, пачкой долларов, мобильным телефоном, тяжелым перстнем-печаткой и золотой цепочкой на шее, эти люди действительно считают, что в их карманах лежат ключи от всех дверей, ответы на все вопросы, панацея от всех болезней…

Как бы не так. И вот вам пример: вы узнаете, что некий профессиональный стрелок по кличке Филин получил задание вас убрать. Грохнуть. Пришить.

Замочить. Пристрелить. Прикончить. Завалить. Ну, вы поняли, о чем идет речь.

Кстати, мне в руки недавно попал словарь синонимов современного русского языка, так там синонимов к слову «убить» в два с половиной раза больше, чем к слову «любить». Комментарии излишни.

Так вот, Филину поручили вас убить. Он может сделать это в любую неделю, в любой час, в любую минуту. Потому что он знает вас в лицо, а вы его — нет. Инициатива — за ним. Время и место выбирает он. А вы лишь, к собственному несчастью, оказываетесь в этом месте. А теперь скажите, при чем здесь пачка денег и пистолет? Они что, помешают Филину? Черта с два. Может быть, приятнее умирать, зная, что ты прилично упакован? Не знаю, не пробовал.

И хотя я понимал, что в этой охоте я — всего лишь дичь, которая может попросту не увидеть охотника, пустившего пулю из надежного укрытия, я все равно опустил правую руку в карман плаща и погладил прохладный металл «ТТ».

Слабое утешение, но лучше, чем никакого.

Я прошел к железнодорожной кассе, располагавшейся в вестибюле гостиницы, и заказал один билет в Москву на послезавтра. Обратного билета я брать пока не стал. Москва — это то еще место. Там можно так застрять, что едва унесешь потом ноги. Некоторые люди застревают там на всю жизнь. Я знал таких. Положив билет в бумажник, я пошел в сторону гостиничного ресторана, намереваясь пообедать, прежде чем двинуть дальше.

— Шумов!

Я так резко повернулся на голос, что, по-моему, испугал Гарика. К счастью, он не узнал, что я мог, разволновавшись, попросту его пристрелить — палец автоматически скакнул на спусковой крючок.

— Шумов, ты чего так дергаешься? — спросил Гарик, подходя ко мне. — Совсем нервный стал, да? Ничего, недолго тебе осталось нервничать…

— Ты хочешь сказать, что Филин уже здесь, в вестибюле?

— Ну, все не так мрачно, — сказал Гарик со своим вечным предпохоронным выражением лица. Из-за этого самого лица ему никогда не стать большим милицейским начальником. Таково мое убеждение. В обязанности милицейского начальника входят выступления на всяких пресс-конференциях, где он с радостным лицом должен сообщать об очередных успехах в борьбе с преступностью. Гарику такого не потянуть.

— Все не так мрачно, — сказал Гарик, энергично потопывая меня по плечу.

— Может, тебе и повезет.

— Это вряд ли. Я никогда не был везунчиком.

— Везение я обеспечу, — пообещал Гарик. — Сегодня утром я представил шефу план мероприятий по взятию Филина. План одобрили, и он уже начал разворачиваться. Удочки уже заброшены, понимаешь? — Он снова хлопнул меня по плечу. — Филин не сегодня, так завтра клюнет, и мы его размажем!

— Оптимист, — сказал я. — У меня немного другие настроения. Поэтому на то время, пока вы будете размазывать Филина, я уеду в Москву. Ты мне напишешь, чем дело кончилось.

— Что ты там забыл, в этой Москве? — удивился Гарик.

— А что я здесь забыл? — На этот аргумент Гарик не нашел, что возразить. Он как-то еще больше помрачнел, насупился. Мне захотелось поднять ему настроение. Если, конечно, эта задача окажется мне по силам.

— Так ты приехал меня порадовать? — спросил я. — Доложить об успехах в борьбе с ночной птицей Филином?

— Какой это успех, — махнул рукой Гарик, — пока это все еще дележ шкуры неубитого медведя. Но я собираюсь его убить. Я думал, что ты примешь участие в этом мероприятии…

— Во-первых, я в прошлый раз принял участие — ничего хорошего из этого не вышло. Может, я приношу несчастье? А во-вторых, мне действительно надо уехать в Москву.

— Насчет того маленького расследования, о котором ты говорил?

— Точно, — кивнул я, не упомянув, что это расследование давно перестало быть маленьким, напротив, оно все время увеличивалось в размерах, и мне было страшно представить, какого объема оно достигнет в конце концов. — Кстати, я просил тебя связаться со знакомым в ФСБ насчет…

— Помню, — сказал Гарик. — Помню, о чем ты меня просил. Только…

— Что? — насторожился я.

— Такая странная история вышла, — Гарик почесал в затылке, виновато поглядывая на меня. — Понимаешь, я позвонил сегодня этому парню в ФСБ.

Сказал, что так, мол, и так, нужна информация по этим фамилиям. Он нормально так отреагировал. Сказал, что постарается узнать и потом перезвонит. Я его спрашиваю: «Ну, что? Выяснил?» А он так странно начинает со мной говорить…

На вопрос не отвечает, а все норовит сам спросить. Его интересовало, почему меня эти фамилии интересуют. Ну, я сказал: один знакомый попросил. А парень не успокаивается: «Что за знакомый? Кто такой? Зачем ему такая информация?»

— Так, — сказал я, обуреваемый не слишком хорошими предчувствиями. — И что ты ему сказал?

— Я сказал, что у меня есть знакомый частный детектив, что это ему понадобилось для какого-то дела…

— Так-так, — сказал я. — А мою фамилию ты случайно не назвал?

— Назвал, — признался Гарик и тут же спохватился:

— А что, не надо было? Так ты же не предупредил. Я думал, что сейчас объясню тому парню, что к чему, а он мне выдаст информацию для тебя…

— А он ничего тебе не сказал, — закончил я за Гарика. Мне захотелось плюнуть на пол, но рядом проходила уборщица, толкая впереди себя поломоечную машину, и я сдержался. — Он узнал у тебя мою фамилию, а сам ничего тебе не сказал.

— Ну да, так получилось, — хмуро согласился Гарик. — Я не ожидал, что он так по-свински себя поведет. Вроде нормальный парень, я с ним раньше дела имел…

— А теперь он тебя поимел, — не сдержался я.

— Вот этого не надо! — вскинул голову Гарик. — Нужно было нормально все объяснять! Что это за секретные фамилии? Чем ты вообще занимаешься? С какой стати тебя занесло на территорию ФСБ?

— Это не их территория, — возразил я. — Это наша территория. А они тут хозяйничают, как у себя в холодильнике… Черт с ним. Не надо было тебе говорить мою фамилию, ну да ладно…

— Чем ты занимаешься? — настойчиво продолжал Гарик. — За каким чертом тебя понесло в Москву?

— Ну, есть у меня маленькое дело, — сказал я. — Надо же мне на жизнь зарабатывать. Кушать иногда хочется…

— Я спрашиваю потому, что хочу знать: где тебя потом придется искать?

Куда тебя занесет это дело?

— Да я не собираюсь пока теряться, — ответил я. Кажется, Гарика мой ответ не утешил.

— Секреты до добра не доведут, — нравоучительно произнес он. — И игры с ФСБ — тоже. У меня, кстати, целая кипа записок от Ленки накопилась.

— Она тебе пишет?

— Тебе, болван. Пишет и передает нашим ребятам, которые у тебя на квартире сидят. Они изругались уже, что не в засаде сидят, а в почтовом ящике. Записки у меня на работе, заходи, отдам.

— Будет время… — неопределенно ответил я, подозревая, что времени в ближайшие дни у меня не будет.

— Когда ты уезжаешь в Москву? — спросил напоследок Гарик, подозрительно поглядывая на мой «Шевроле». Если у меня появится какая-то информация по Филину, я тебе в гостиницу позвоню. И ты тоже звони, не пропадай. Ладно?

— Ладно, — сказал я. Пропадать я не собирался.

Это место было просто пропитано покоем. Высокие окна охотно позволяли лучам бледного осеннего солнца падать на светлый мрамор, отчего создавалось впечатление, будто на улице не середина осени, а один из не слишком жарких летних дней. Библиотека была по всему периметру обсажена липами, которые еще сохраняли часть съежившейся желтой листвы, и казалось, что и за пределами этого в высшей степени спокойного заведения — тоже тишина, покой, отсутствие банальной суеты, величественная неторопливость и мудрость, словно в старых книгах.

Но я-то знал, что это не так. И, к сожалению, я приехал не для того, чтобы почтительно перелистывать страницы древних изданий, приобщаясь к словам и фразам, исполненным вечного смысла. Сейчас меня интересовало другое — то, что содержало много суеты и очень мало смысла.

Я поднялся на третий этаж библиотеки и попросил девушку за компьютером распечатать перечень газетных публикаций, касающихся Валерия Анатольевича Абрамова. Я хотел начать с девяносто шестого года, но потом спохватился — причина должна лежать где-то раньше. И я поставил в качестве даты девяносто четвертый год.

Список, выползший из принтера, оказался внушительным. В основном это были местные издания, наверняка полные слюнявых восторгов по поводу своего влиятельного земляка. Будем надеяться, что там найдутся и какие-то факты.

Я попросил сделать копии всех статей из списка. Девушка за столиком удивленно подняла на меня глаза за круглыми очками.

— Вы представляете, сколько это будет стоить?

— Совершенно не представляю. Сосчитайте и скажите.

Девушка долго нажимала на клавиши калькулятора, а потом показала мне высветившуюся на экранчике цифру. Примерно столько же стоят пять бутылок шампанского. Я пожал плечами и сказал:

— Мне нужны эти копии к завтрашнему дню.

— У нас обычный срок три дня… — начала было девушка, но спохватилась.

— Хотя можно сделать срочный заказ. Но это стоит в два раза больше.

— Нет проблем, — сказал я и расплатился. Ничто не тратится так легко и быстро, как чужие деньги. Я сбежал по красной ковровой дорожке вниз, забрал в гардеробе плащ и вышел из здания библиотеки, с сожалением бросив взгляд на обитель покоя. Покоя, который мне даже уже и не снился.

В шесть часов вечера я подъехал к дому, где, по сведениям Марины, проживал Кожухов, Вася, как она его называла. Человек себе на уме. Я остановил машину, выключил зажигание и задумался. Если это не было оптическим обманом, Кожухов проживал в двухэтажном коттедже красного кирпича, где окна были закрыты декоративными чугунными решетками, а вокруг самого коттеджа возвышался забор с пущенной поверху колючей проволокой. На крыше торчала спутниковая антенна. В этом, конечно, не было ничего особенного — так и должен жить человек, достигший зрелого возраста и отработавший с десяток лет в самой могущественной спецслужбе страны. Но Паша Леонов так не жил. Судя по рассказам Марины, ее брат тоже так не жил.

Значит, Кожухов был не просто человеком «себе на уме». Он использовал этот ум с приличной для себя выгодой. Что ж, его право. Я ему не завидовал.

Богатство приносит новые возможности, но оно приносит и новые проблемы, неведомые нищим частным детективам вроде меня. Впрочем, у меня хватает других проблем. Например — как найти Кожухова.

Я несколько раз нажал на кнопку звонка, однако в доме никто на это не отреагировал. Начало седьмого — можно было бы уже прийти домой, надеть тапочки и ждать прихода нежданного гостя, то есть меня. Кожухов так не поступил. Я снова нажал на кнопку, со злостью вдавливая пластмассовый кружочек и уже представляя мысленно картину многочасового напрасного ожидания. Сидеть здесь до ночи? Нет, спасибо, у меня и других дел хватает. Я еще раз нажал на кнопку звонка, плюнул с досады и вернулся к «Шевроле».

Прислонился к капоту и стал ждать. Прошло минут двадцать, и я дождался. Меня тронули за плечо. Я повернулся и сразу же инстинктивно отшатнулся: запах.

Бомж в длинном коричневом пальто, с набитым всякой полезной дрянью пакетом под мышкой, шмыгнул носом и спросил:

— К хозяину, что ли, приехал? — грязные пальцы указали на кожуховский коттедж.

— К нему.

— Так он в баре, поди, сидит, — доверительно сообщил бомж. — Он вечерами всегда там ошивается вместе с друганами. Вон там, за углом. Большая вывеска, увидишь: «Золотая антилопа».

— Ага, — сказал я и открыл дверцу «Шевроле», чтобы сесть в машину.

— А оплатить? — обиженно произнес бомж. — Информация — самый дорогой товар.

— Да что ты? — не поверил я и дал бомжу десятку.

— Самый дорогой! — настойчиво повторил бомж.

— Допустим, — сказал я, не торопясь залезать в «Шевроле». — А откуда ты знаешь Кожухова?

— Никакого Кожухова я не знаю, — замотал головой бомж.

— Хозяина этого дома, — пояснил я.

— А, так бы сразу и сказал. Он мне бутылки пустые отдает. Много у него бутылок, праздники все время у него… Правда, бутылки хреновые. Импортных много, не принимают их нигде. Я уж ему говорил — потребляйте отечественную продукцию, так и Ельцин призывал…

— А Кожухов что? — усмехнулся я.

— Не слушает, падла, — махнул рукой бомж и протянул ладонь, куда я опустил еще одну десятку. — Это уже лучше. «Золотая антилопа», не перепутай.

За углом, налево.

— А как он выглядит?

— Хорошо выглядит, падла, чтоб я так жил, как он живет, — посетовал бомж. — Сразу его заметишь: лысый такой мужик, в черной коже все время ходит, и друзей всегда с ним полно. Просто спросишь там Василия, тебе покажут…

И мне действительно показали. И дело было даже не в самом Кожухове, который в действительности оказался бритым наголо мужчиной с резкими чертами лица, в черной кожаной куртке. Дело было в тех людях, которые сидели за одним столиком с Кожуховым. Как же они мне обрадовались, сволочи.

Мне сразу не понравилось в «Золотой антилопе»: душно, слишком яркие светильники на стенах, слишком плохая музыка. Не говоря уже о людях, которые проводили там время.

Я тронул за плечо тощего и бледного как смерть официанта. Тот отреагировал весьма примечательно:

— «Кокс» у бабы за крайним правым столиком, а «колеса» могу сам толкнуть.

— Спасибо, позже, — ответил я. — Кожухов здесь? Вася?

— А, Кожаный, — сказал официант, ухмыльнувшись. — Конечно, вон он, расслабляется с пацанами…

А вот это уже было плохо. Потому что эту кличку — Кожаный — я уже слышал. Кожаный был сравнительно новым человеком среди вожаков небольших, рвущихся наверх банд. Они еще не урвали свой кусок, а поэтому были особенно наглыми, жестокими и агрессивными. Как-то я разговаривал с Гариком, и тот помянул банду Кожаного как одну из наиболее перспективных. Если тут можно употребить это слово.

Теперь стало понятно, что все-таки было на уме у Васи Кожухова.

Официант ткнул пальцем в группу людей за дальним столиком, я увидел отблеск света на идеально выбритой голове одного из этих людей, и понял, что это, вероятно, и есть тот, кто мне нужен. Бывший сотрудник ФСБ Кожухов. Но я не спешил познакомиться с ним и задать ему кое-какие вопросы. Теперь я уже не спешил. А потом они увидели меня и обрадовались. Я понял, что напрасно оставил пистолет в машине под сиденьем, И бежать за ним было уже поздно.

— Я, блин, глазам своим не верю, — произнес Гоша, тяжело разворачиваясь в мою сторону. — Это же тот самый пидор. Из-за которого я руку сломал. Вася, посмотри.

— Ну-ка, — Кожухов поднял на меня глаза: пристальный, угрюмый взгляд оправдал мои худшие ожидания. — Ты уверен, Гоша? Это тот самый?

— Ну так! — Гоша, разволновавшись, задел загипсованной рукой стол и поморщился от боли. — Эта самая рожа! Пацаны, вы же помните? — спросил он сидевших рядом парней.

— Привет, — сказал я им. Это были те самые два деятеля, которых я знакомил с особенностями конструкции штыковой лопаты во дворике бара. Они на удивление хорошо выглядели. И почему-то злились на меня.

— И Милка его вспомнит, — продолжал перечислять свидетелей Гоша. — Милка! Ну-ка, вали сюда! Из-за крайнего правого столика поднялась высокая брюнетка в красном коротком платье. Слишком худая, чтобы носить такие декольте. Ну и сигарета между тонких пальцев, естественно.

— Что надо, Гошуля? — жеманно поинтересовалась она.

— Помнишь вот этого гада? — Гоша мотнул головой в мою сторону. — Когда у Рафика день рождения был, помнишь?

— Допустим, — процедила она и выпустила колечко дыма. — Я тогда два ногтя сломала об чью-то рожу. А вообще, клево тогда развлеклись…

— Это тот самый? — спросил Милку Кожухов.

Я обернулся и увидел, что в дверях уже стоит официант и какой-то плотный бородатый мужик. Официанта я бы смел в сторону, но в бородаче я бы неминуемо застрял. Вариант с бегством отпадает. Придется придумать нечто другое.

— Вроде он, — лениво произнесла Милка и потащила свое вихляющее в тазовой области тело обратно за столик.

— Опознание проведено, и большинством голосов личность этого товарища установлена, — подытожил Кожухов, а Гоша плотоядно усмехнулся. — Намеки излишни. Рома! — Это адресовалось официанту. — Закрывай заведение. Здесь будет частная вечеринка. Посвящается Рафику, которого нет среди нас. И Гоше, у которого до Сих пор большие проблемы с игрой в бильярд.

— А у меня потом обыск был! — напомнила, о себе Милка. — Я тоже в претензии к этому типу.

Официант выталкивал на улицу посетителей, которые, правда, не особенно возмущались, чувствуя, что в «Золотой антилопе» сейчас начнется совершенно особое мероприятие. Я услышал щелчок замка за своей спиной. Теперь посторонних здесь не было. Я взял у ближайшего стола белый пластиковый табурет и уселся на него посреди бара. Расстегнул плащ, закинул ногу на ногу.

— Ты особенно тут не рассиживайся, — посоветовал Кожухов. Гоша и другие парни вылезли из-за стола. У меня стала подрагивать левая икра. — Можешь произнести прощальное слово, — предложил Кожухов. Он был чертовски любезен.

И я не стал отказываться от предоставляемой возможности. Я откашлялся и сказал:

— А вот интересно, это не вы, ребята, подорвали офис Гиви Хромого?

После этого всю компанию можно было отправлять в театр — играть массовку в финальной сцене «Бориса Годунова». Они заткнулись.

Гоша даже сел на место и как-то осторожно взглянул на Кожухова. Тот вытянул из кармана солнцезащитные очки, нацепил их на нос, посмотрел на меня через стекла. Вряд ли теперь я понравился ему больше.

— Так, — сказал Кожухов. — Это уже интересно. Сыч, я буду очень тебе признателен, если ты возьмешь этого типа на мушку.

— Запросто, — сказал Сыч и прицелился в меня из пистолета.

— Ой-ой, — сказал я. — Какой кошмар. Я могу сбегать к машине за своим «ТТ», и тогда мы будем целиться друг в друга, одновременно разговаривая по душам часа полтора. Это очень модно в нынешнем сезоне.

— Хрен ты куда побежишь, — ответил Гоша, снова вставая со стула. — Потому что я сейчас тебе ноги повыдергиваю…

— Погоди, — сказал Кожухов. — Что ноги? Ноги ты всегда успеешь выдернуть, хотя это будет и непросто с одной здоровой рукой. Мне интереснее услышать про Гиви Хромого. Что там насчет офиса?

— Кто-то подорвал офис Гиви Хромого, — сообщил я. — Не так чтобы сильные разрушения были, но любимый коврик Гиви запачкали. Он теперь в бешенстве…

— Коврик или Гиви? — уточнил Кожухов.

— Оба. Ребята Гиви поймали какого-то оболтуса, который вроде оставил в офисе зажигалку с парой граммов пластида…

— Даже так? — Кожухов подался вперед.

… но когда я вчера расставался с Гиви, этого террориста они еще не разговорили.

— Ага, — кивнул Кожухов, откидываясь на спинку стула.

— … потому что этот пацан все время теряет сознание. Ну, как только он придет в себя…

— Я понял, спасибо, — сказал Кожухов и посмотрел на Гошу. За стеклами очков его глаз не было видно, но Гоша вдруг загрустил. — Так тебя послал Гиви?

— Нет. Меня никто не посылал. Я человек вольный. Вот захотелось мне сюда наведаться, я наведался. Рассказал про дела Гиви Хромого. Потом встану и уйду.

— А хрен тебе! — не сдержался Гоша.

— Спокойнее, Гоша, — снова посмотрел на него Кожухов. — Тебе как раз не мешало бы помолчать. Деятель, блин… — Кожухов вспомнил про стоящий перед ним бокал с пивом и залпом допил содержимое. — Тебя как зовут? — спросил он меня.

— Константин, — ответил я.

— А меня Вася зовут, — сообщил Кожухов.

— Я знаю, — сказал я. — Я много чего про тебя знаю, Вася.

— Например? — криво улыбнулся Кожухов. — Расскажи что-нибудь. Чтобы я понял, какого черта тебе здесь нужно.

— При всех? — Я кивнул на Гошу, Сыча с пистолетом в вытянутой руке и остальных.

— А что? У меня от своих парней секретов нет, — заявил Кожухов. Очень опрометчиво заявил.

— Хорошо, — сказал я. От Николая Николаевича давно вестей не было?

Вся компания уставилась на Кожухова. Посмотреть было действительно на что. Кожухов снял очки, протер стекла, снова их надел. Потом снова снял. И убрал в карман. Помассировал подбородок. Нахмурил брови. Потом резко встал и, не глядя в мою сторону, буркнул:

— Пойдем, Костя, поговорим.

— Один на один? — уточнил я.

— Само собой, — Кожухов показал на неприметную дверь за стойкой бара. — Туда пойдем.

— А мне-то что делать? — подал голос Сыч. — Держать его на мушке или нет?

— Я сам буду его держать на мушке, — зло проговорил Кожухов, вырвал у Сыча пистолет и показал дулом на дверь. — Туда, Константин.

— Как скажешь, — миролюбиво отозвался я. А ноги у меня были как ватные.

Я, конечно, знал, что мир тесен, но не до такой же степени. Гоша, которому Паша Леонов лихо сломал руку, оказывается подручным Пашиного бывшего сослуживца.

Да еще этот взрыв в офисе Хромого… Глядя на то, как перемигиваются Кожухов и Гоша, у меня возникло сильное подозрение, что я, сам того не желая, попал в точку — и сейчас сидел лицом к лицу с организатором взрыва. Я угадал, но эта догадливость могла мне выйти боком.

— Откуда знаешь про взрыв? — притворно-лениво проговорил Кожухов, поглаживая рукоять пистолета. — Кто тебе рассказал?

— Никто, — развел я руками. — Никто мне ничего не рассказывал. Просто заезжал вчера к Гиви, посмотрел, как он переживает, как виновных ищет…

— Это Гоша, — нехотя буркнул Кожухов. — Гоша, придурок. Взял молодого пацана к нам, решил его проверить в деле… Проверил. Говоришь, взяли его пацаны Хромого?

— Угу, — подтвердил я. — Вчера же и взяли. Но он молчит. Если бы он раскололся, то вы бы тут пиво не распивали.

— Согласен, — кивнул Кожухов. — Он-то не раскололся, а вот если ты сейчас побежишь Гиви стучать…

— Зачем было говорить, что это Гошиных рук дело? — удивился я. — За язык-то никто тебя не тянул, Вася.

— Так ведь ты здесь не из-за Гиви и не из-за взрыва, — сказал Кожухов.

— А зачем ты здесь? Что-то тебе здесь нужно, раз ты сюда сунулся. Гоша и другие парни за дверью, у них очень хорошая память, они очень хотят крови, но ты все равно сюда полез. Зачем?

Мало того, что я оказался специалистом по мгновенному раскрытию загадочных взрывов, я еще и стал в глазах Кожухова героем-камикадзе. Я не стал его разочаровывать и объяснять, что я понятия не имел о нахождении в «Золотой антилопе» Гоши и прочих своих знакомых. Не очень хороших знакомых.

Кожухов выжидающе смотрел на меня, продолжая вертеть пистолет в руках, но какие бы траектории ни выписывал «ТТ», его ствол был непременно направлен в мою сторону. Я медленно опустил руку в карман плаща — пистолет перестал вертеться — и вытащил свою визитную карточку. Потом положил ее на стол перед Кожуховым.

— И что с того? — спросил Кожухов. — Это не ответ.

— Ответ в том, что я по поручению Ольги Петровны Орловой расследую смерть ее мужа, Павла Александровича Леонова.

— Паша умер? — без особого удивления произнес Кожухов. — Давно?

— Дней десять назад.

— И что там можно расследовать в его смерти? Как он умер?

— Его сбило машиной.

— Если он продолжал пить так же, как вовремя нашей последней встречи, то такая его смерть, совсем неудивительна и закономерна. Рано или поздно это должно было случиться.

— Возможно, — сказал я. — А как насчет Стаса Калягина?

— Всякое случается, — пожал плечами Кожухов. — Не повезло Стасу.

— У Леонова было другое объяснение…

— Я помню, — сдержанно произнес Кожухов.

— Он считал, что кто-то хочет убрать участников одной операции ФСБ, проводившейся в девяносто шестом году. Калягина, самого Леонова, Булгарина.

И вас, Вася.

— Что это ты мне «выкаешь»? — как бы обиженно спросил Кожухов, уходя от ответа.

— Павел рассказывал вам о своих подозрениях, — продолжил я, не обращая внимания на слова Кожухова. — Что вы ему сказали?

— Чтобы не занимался ерундой и чтобы бросил пить.

— Хорошие пожелания. Ерундой вы назвали его версию смерти Калягина?

— Естественно.

— Теперь Леонов тоже мертв. Вас это не наводит на мысль, что версия Павла вовсе не бред и что…

— Нет, не наводит, — перебил меня Кожухов. — Слушай, ты, сыщик хренов, я кое-что понимаю в этих делах, я знаю, как ФСБ может убирать ненужных людей. Стас — это не их рук дело, слишком уж грязно: убили вместе с женой, устроили пожар, да еще убивали чуть ли не табуретом по голове… Это не наш… то есть не их стиль. Вот Паша — это более похоже. Сбить машиной — это куда еще ни шло. Но Паша сильно закладывал, понимаешь? Он сам запросто мог под «КамАЗ» влететь! Безо всякого ФСБ!

— То есть вы не думаете, что можете стать следующим? — намеренно равнодушно спросил я, перебивая кожуховские выкрики. Он замолчал.

— Я думаю о смерти каждый день, — сказал Кожухов некоторое время спустя. — Когда ложусь в постель, я думаю: «Ну вот, еще один день прошел, а я все еще жив». У меня достаточно врагов и без ФСБ. Про Гиви ты сам знаешь, ну и вообще… Человек человеку волк, это стопроцентная истина. Если я кого-то не сожру, сожрут меня. Так вот и живу. И стану я следующим, не стану… Я больше боюсь умереть одиноким стариком в своей постели, когда ты, мертвый, лежишь еще несколько дней, прежде чем тебя найдут. По запаху. Вот этого я боюсь.

— А Николай Николаевич? — снова спросил я. — Как насчет него?

— Эта сволочь умел запугивать людей, — медленно проговорил Кожухов, глядя в стол. — Он много чего умел такого… Особенного.

— Его вы не боитесь?

— Я его уже боялся. Первые месяцы после того, как… После той операции, — слово «операция» Кожухов произнес с явной брезгливостью, словно говорил о чем-то фальшивом, прикрывающем яркой оболочкой гнилую сущность. — Тогда я боялся. А потом я узнал. И перестал бояться.

— Что узнали? — не понял я.

— Он умер, — просто сказал Кожухов. — Понимаешь? Он давно умер. Его послали в Чечню летом девяносто шестого года. И он попался под руку чеченцам. Я был очень этим доволен, когда узнал. Хотя чеченцев ненавижу. Вот так, — он криво усмехнулся. — А ты хотел меня напутать, да? Не было ли вестей от Николая Николаевича… Нет, не было. И не будет. Он сдох.

Я тупо смотрел перед собой. Если Николай Николаевич умер в девяносто шестом году, то кто же тогда может быть заинтересован в убийствах людей, которые с ним работали? Кто? Получалось, что никто. И тогда Стас Калягин вместе с женой были убиты ворами, а Павел Леонов попал спьяну под машину. А я занимаюсь пустым и бессмысленным делом. Хотя… Хотя оставался Юра Леонов.

В его самоубийство я поверить все равно не мог. Оставались пропавшие воспоминания Павла Леонова. И оставался тот эфэсбэшник, вломившийся в леоновскую квартиру посреди ночи и с ходу шарахнувший по мне из пистолета, даже не разбираясь, кто я и откуда. А если бы Орлова решила переночевать в квартире бывшего мужа? Боюсь, что ей пришлось бы худо.

— Ну, что молчишь? — спросил Кожухов. — Я ответил на твои вопросы? Ты доволен? По лицу вижу, что не очень…

— Павел перед смертью начал писать воспоминания о той вашей операции, — сказал я. — О Николае Николаевиче и так далее…

— Дурак, — пожал плечами Кожухов. — Что еще сказать? Он слишком много переживал по поводу своего увольнения. Надо было начинать что-то новое, а не плакать над старым.

— Новое? — Я посмотрел на пистолет в руках Кожухова. — Это и есть ваше новое?

— Да, — едва ли не с гордостью ответил он. — Это мое новое, то, что сделал я сам. И мне это нравится. У меня больше нет шефа, я ни перед кем не отчитываюсь, я делаю что хочу. Со мной мои люди. Мне это нравится, — решительно повторил он.

— А как же Гиви Хромой? — напомнил я. Он не любит таких самостоятельных деятелей. Или он станет твоим шефом, или не станет одного из вас.

— Поживем — увидим, — заметил Кожухов. Без особого энтузиазма. Он как-то погрустнел после всех этих разговоров о Паше Леонове и Николае Николаевиче, о Гиви Хромом и о страхе одинокой смерти… И, вероятно, я выбрал не лучший момент для своего вопроса.

— Вася, — спросил я не без определенного неудобства, называя сорокалетнего мужика с наметившимися на лбу морщинами уменьшительным именем.

— Вася, дело уже прошлое. Что это была за операция, после которой… — я замолчал, не зная, с чего начать перечисление событий, последовавших за загадочной операцией весны девяносто шестого года — увольнение четверых сотрудников ФСБ, гибель Николая Николаевича в Чечне, пьянство Паши Леонова… Там было слишком много последствий. И, похоже, мне были известны далеко не все из них.

— А разве Паша не написал в своих мемуарах? — быстро спросил Кожухов.

— Не до конца, — сказал я. — Он не успел. Это было моей ошибкой. Нужно было сказать, что Паша все написал и что я все знаю, просто хочу выслушать версию Кожухова и сравнить ее с леоновской… Я этого не сделал.

— Не успел? — почти радостно спросил Кожухов. — Ну и хорошо, что не успел. Пусть никто об этом и не узнает. Пусть так… — Он явно оживился, стал улыбаться, снова завертел пистолет в руках. Я его сильно обрадовал своими словами. Весьма глупо с моей стороны.

— И все-таки, — настаивал я. — За что вас четверых уволили из ФСБ? Что это была за операция?

— Нет, не дави на меня. Дело, как ты сказал, прошлое. Зачем все это заново вытаскивать? Тем более что расследованию твоему это не поможет, да и расследования, как оказалось, никакого и нет…

— Это уж я сам решу — помогут твои признания расследованию или нет. Ну, давай. Что там насчет правильного направления финансовых потоков и Валерия Абрамова?

Кожухов снова перестал играть пистолетом. Веко его левого глаза дернулось в нервном тике.

— Хм, — сказал он — Направление финансовых потоков. Да, это Николай Николаевич так говорил. Чтоб ему черти пятки в аду поджарили.

— А что это вы его так не любите? Что он вам сделал?

— Он меня втянул в это дело, — вздохнул Кожухов.

— Какое дело? — не отставал я.

— Такое! Сам знаешь, раз знаешь про Абрамова и финансовые потоки.

— Что конкретно вы должны были сделать?

— Ты меня уже утомил! — недовольно пробурчал Кожухов. — Что мы должны были сделать? Ну ты же сыщик, сам должен догадаться! Ты же знаешь ключевые слова: Абрамов, направление финансовых потоков. Пошевели мозгами!

— Абрамов — финансист, — сказал я, глядя в глаза Кожухову и ожидая утвердительного знака. — Он контролировал какие-то финансовые потоки. Вы должны были заставить его изменить направление этих финансовых потоков, так?

Кожухов медленно опустил веки и так же медленно их поднял. Это можно было расценить как демонстрацию усталости от общения со мной и как одобрение моего последнего предположения.

— И куда он должен был направить деньги? Кому? Это же связано с президентской кампанией, да?

— Хрен тебе, а не президентская кампания! — Кожухов забыл про все фокусы с поднятием век и яростно процедил сквозь зубы:

— Это все туфта! А никакая не президентская кампания…

— Ну как же, — не поверил я. — Леонов написал, что…

— Все, — решительно заявил Кожухов. — Больше ничего тебе говорить не буду.

— Хорошо, — заторопился я. — Вы должны были заставить Абрамова изменить направление финансовых потоков. Что вы для этого сделали? Что придумал Николай Николаевич?

— Кое-что, — мрачно проговорил Кожухов. — Кое-что.

— Вы угрожали Абрамову? Шантажировали его? Хотели организовать компромат?

— Ну вот что, — Кожухов поднялся из-за стола. Пистолет не крутился в его пальцах, он был направлен мне в голову. — Я не знаю, зачем я вообще с тобой разговариваю, зачем я тут с тобой сижу. Но я больше не буду отвечать на твои идиотские вопросы. Я тебе скажу кое-что. А ты меня послушаешь и если задашь мне хоть еще один вопрос после этого, то я, честное слово, разнесу тебе башку! И Гоша мне скажет за это большое спасибо! Усвоил?

Я кивнул, глядя попеременно в черное жерло «ТТ» и в бешеные глаза Кожухова. И то и другое было одинаково страшно.

— Мы вчетвером должны были сделать кое-какую вещь, чтобы Абрамов куда-то там переправил деньги, — быстро и отрывисто заговорил Кожухов. — Не очень хорошую вещь. Может быть, самое плохое, что я сделал в своей жизни. Но тогда нам сказали, что так надо. Николай Николаевич сказал. Поэтому и желаю ему теплой встречи в аду. Короче говоря, мы сделали то, что от нас требовалось. Стаса даже стошнило, но мы сделали это. Только все равно ничего не вышло. И в этом не было нашей вины. Кто-то другой просчитался — Николай Николаевич или еще кто. Все оказалось бесполезным. И отыгрались на нас. Эти сволочи, наше начальство, прекрасно знали, что Николай Николаевич занимается не совсем законными делами. Но закрывали глаза. А потом, когда наше дело провалилось, они эти свои глазки открыли. Возмутились и дали нам пинка под зад. Вот и вся история. Я не хочу вдаваться в подробности… Потому что не хочу! Все!

Пистолет черным глазом смотрел на меня, и я усилием воли сдержал вместе губы. У меня было что спросить, но я подозревал, что мне ответит не Кожухов, а его «ТТ».

Мы вышли из-за стойки бара: сначала я, потом Кожухов с пистолетом в руке. Он не подталкивал меня стволом в спину, и Гоше это явно не понравилось.

— Что-то вы там долго базарили, — сказал он, барабаня пальцами здоровой руки по гипсу, — Что тянуть-то? Все давно понятно…

— У тебя все понятно, — раздраженно ответил Кожухов. — У тебя все просто. Сам поедешь своего пацана у Гиви отбивать или как? Очень просто ты придумал. Гений. Подрывник. Ирландская Республиканская Армия по тебе плачет.

— Кто по мне плачет? — не понял Гоша. — Это вообще была не моя идея, этот пацан сам предложил Гиви подорвать…

— Ну а голова тебе на что? Или только носы ломать ею можно? Отговорить того сопляка нельзя было? — продолжал отчитывать его Кожухов, совершенно не обращая на меня внимания. При всем при этом особой злости в его голосе не было, Кожухов как будто отбывал неизбежную повинность, которая утомляет, но содержит и некоторую скрытую приятность. Короче говоря, Кожухов с удовольствием вернулся из жизни прошлой в жизнь настоящую. Ему нравилось быть Кожаным. Это был его выбор.

— А чего это ты меня тут при этом гаде лечишь? — обиженно уставился на Кожухова Гоша. — Давай его сначала кончим, а потом уже устраивай собрание…

— Мы не будем его кончать, — сказал Кожухов. — Это нормальный парень.

Он меня предупредил насчет Гиви и еще насчет кое-кого. Так что пусть гуляет.

— Вот еще фокусы! — возмутился Гоша. — Я, блин, уже в тот бар прийти нормально не могу — сразу натыкаюсь на этого типа, и начинается!

— Все в порядке, — сказал я — Больше меня там не будет. Обещаю.

— Правильно, — сказал Кожухов. — Это правильно. Вам лучше не пересекаться. Целее будете. Оба.

— Я если тебя там хоть раз увижу, — грозно сказал Гоша и показал мне кулак, в котором четыре пальца из пяти были украшены перстнями. — Ох, что я с тобой сделаю!

— Представляю, — я медленно отступал к дверям, — и понимаю. Между прочим, журнал «Здоровье» не рекомендует постоянно носить перстни.

Способствует развитию нефрита.

— Развитию чего? — нахмурился Гоша, разглядывая свои пальцы. — Какого такого нефрита? Что еще за херня?

— Точно не скажу, — я локтем отодвинул официанта в сторону, — но хорошее дело нефритом не назовут. — И я кинулся вверх по лестнице, не особенно надеясь на длительное действие посетившего Гошу приступа милосердия. Пробежав ступенек десять, я уперся в железную дверь, закрытую на засов. Пока я с ним справлялся, я еще слышал доносившиеся снизу, из бара голоса.

— Кожаный, — кажется, это говорил Сыч. — А что это он тут толкал насчет какого-то Николая Николаевича? Что это за кадр? Крутой?

— Забудь, — посоветовал Кожухов. — Это все прошлые дела и… Но тут все перекрыл отчаянный вопль Гоши:

— Кто-нибудь скажет мне, что за херня этот нефрит?!

Я откинул засов, толкнул дверь плечом и вывалился на улицу, глотая свежий воздух и быстро удаляясь от бара «Золотая антилопа». Не самое приятное место. Не самые приятные люди. Хорошо, что мы больше не будем пересекаться. Так я думал тогда. Напрасно.

Перед самой гостиницей я едва не въехал левым крылом в замешкавшийся на перекрестке грузовик. Мурашки весело взбежали вверх по позвоночнику, и я подумал, что еще пара дней в таком духе, и у меня тоже, как у Кожухова, начнется нервный тик. Я вышел из лифта, расстегивая на ходу плащ, когда услышал:

— Это вы из пятьсот тринадцатого номера?

Дежурная по этажу выглядывала из-за своей конторки.

Я кивнул.

— Вас тут гость дожидается уже с час, наверное.

— Гость? — Я посмотрел вправо, потом влево: коридор был пуст. — Какой гость? Где он?

— А разве его нет? — удивленно проговорила дежурная. — Вот же, только сейчас его видела… Непонятно. Он уже давно вас дожидался. Может, ушел?

— Хм, — сказал я. Как-то мне стало не по себе. Что еще за гости в девять часов вечера? Гарик обещал только звонить, а больше, пожалуй, никто и не знает про мое убежище. Получается… Очень плохо получается…

— Даже не знаю, куда он мог подеваться, — продолжала сокрушаться дежурная. — Приятный такой молодой человек, все время улыбался… Это уже совершенно точно не Гарик.

— Ладно, — сказал я дежурной. — Переживем как-нибудь. И я медленно пошел по коридору к двери своего номера. Я шел по краю ковровой дорожки, там, где паркет под ней не скрипел. И я положил правую руку в карман, на рукоять пистолета.

Пятьсот девять. Пятьсот одиннадцать. Пятьсот тринадцать. Я остановился.

Забавно. Коридор освещался двумя светильниками — один висел под потолком над конторкой дежурной, а второй — в противоположном конце коридора, на уровне пятьсот двадцать восьмого или пятьсот тридцатого номера. Мой номер находился примерно посередине, и это была довольно сумеречная территория. Я осторожно присел на корточки, потом уперся ладонями в пол и вытянул ноги, будто собираясь начать отжимания. В щели под дверью моего номера метался свет.

Именно метался, источник света был не особо мощным, но он постоянно менял свое положение. Фонарик.

И еще — как бы ни старался этот тип действовать бесшумно, кое-какие звуки он все-таки издавал, и мне, прильнувшему ухом к двери, эти звуки были хорошо слышны. Я вскочил на ноги и на носках отошел от двери.

— А что это вы…

Я резко обернулся, прыгнул к дежурной и зажал ей ладонью рот. Мне показалось, что бедная женщина сейчас рухнет без сознания.

— Спокойно, — прошептал я, волоча дежурную обратно к конторке. — У меня в номере кто-то есть, кто-то чужой… Понимаете?

— Мгм, — промычала женщина в мою ладонь.

— Садитесь за свой стол и наберите номер вашей службы безопасности… — скомандовал я, отнимая руку от рта дежурной.

— Номер чего? — сдавленным голосом переспросила она. — Какой службы? У нас вахтер внизу, да милиционер ночью дежурит… А службы безопасности у нас нет!

— Лишаю вас звания пятизвездочного отеля, — сказал я и вытащил из кармана пистолет, отчего глаза дежурной едва не вылезли из орбит.

— Ой, — сказала она. — Зачем это?

— Это вместо службы безопасности, — пояснил я. — Набирайте вот этот номер. — Я продиктовал ей домашний телефон Гарика. Женщина торопливо тыкала пальцами в кнопки, а я следил за коридором.

Гарик оказался дома, он внимательно меня выслушал и сказал:

— Сейчас к тебе приедут. Поспокойнее там, не переусердствуй.

— Я тоже хочу взять его живым, — ответил я. — Но я не знаю его планов.

Сам-то будешь?

— Если это тебя успокоит…

— Это меня успокоит. А то я просто дрожу сейчас от страха.

— Выпей что-нибудь успокоительное, — посоветовал Гарик. — И вообще: поаккуратнее там… Не дергайся.

С чего он решил, что я буду дергаться? Я стоял минут двадцать, держа пистолет, направленным в сторону моего собственного номера. Я не дергался, у меня просто устала рука. Вот дежурная дергалась, это правда. Ведь у нее не было пистолета, чтобы занять руки.

— И кто это там может быть — неуверенным голосом спрашивала она.

— Есть масса вариантов, — отвечал я. — Это может быть обыкновенный вор.

Это может быть другой ваш постоялец, ошибшийся номером… Это может быть просто убийца. Дежурная вздрогнула.

— К вам — убийца? — с дрожью в голосе спросила она.

— Ну не к вам же.

Прошло чуть больше двадцати минут. Из моего номера никто не выходил.

Потом открылись двери лифта, и оттуда вывалились четверо сосредоточенных мужчин во главе с Гариком.

— Где? — спросил он. Я показал. — Пошли! — скомандовал он. Четверо, доставая на ходу оружие, побежали по коридору. Гарик и я шли следом.

Дежурная запихивала обратно в номер выскочившего на шум командировочного.

Тот упирался и говорил, что хочет узнать, что творится на этаже. Я бы и сам не прочь был это узнать.

— Готовы, — прошептал прижавшийся к стене оперативник, положив палец на спуск «Калашникова». — Командуй, Игорь.

— Может, постучимся? — усмехнулся Гарик. — Ключ у тебя есть?

Я показал ему ключ с массивным деревянным брелоком, где было выжжено «513».

— Это хорошо, — кивнул Гарик. — Но это долго. — И он ударил ногой в дверь рядом с замочной скважиной. Раздался треск, а после второго удара дверь распахнулась. Все четверо стали кричать одновременно, влетая в номер, пригибаясь, крутясь вокруг своей оси, ища мишени для своих стволов…

Гарик вошел пятым, осмотрелся и сказал:

— Все, расслабьтесь. Здесь пусто.

— Как пусто? — не поверил я. — Как здесь может быть пусто? Я же сам…

— Смотри, — Гарик показал мне то, что я уже и без него заметил. Оконная рама была приоткрыта, и по номеру гулял сквозняк, — Ребята, быстро вниз, под окна… Он может быть еще там.

— Это зависит от того, когда он нас почуял, — сказал я, открывая раму и высовываясь в окно. До земли было далековато, но зато в полутора метрах справа я увидел балкончик соседнего номера, а еще чуть подалее — пожарную лестницу. Десяти минут вполне хватило бы, чтобы открыть раму, перебраться на соседний балкон, а оттуда — перелезть на пожарную лестницу и по ней беспрепятственно спуститься вниз. Гарик и я заглянули в соседний номер, но тамошний обитатель ничего не слышал и ничего не видел, поскольку смотрел телевизор.

— Н-да, — мрачно произнес Гарик, вернувшись в пятьсот тринадцатый. — Что мы в итоге имеем? А ни фига не имеем.

— Почему же? — возразил я. — Дежурная видела этого самого «гостя».

Может получиться словесный портрет.

— Может получиться, а может и не получиться, — пессимистично отозвался Гарик. — Что у тебя такой бардак в номере? Свинарник какой-то…

Я огляделся. Матрас был сброшен с постели на пол, моя одежда также валялась на полу, двери шкафа были раскрыты настежь.

— Здесь что, горничные не убираются, что ли? — продолжал возмущаться Гарик. — Или… Или это работа твоего «гостя»?

Я пожал плечами.

— Минутку, — сказал Гарик и уселся на край кровати. — Если это был Филин, то зачем устраивать такое? Ему заказали твое убийство, а не обыск в твоем номере. А если это не Филин, то кто это? Кто это такой ловкий, что прыгает по балконам и пожарным лестницам, как Тарзан?

— Хорошие вопросы, — одобрил я. — Продолжай, у тебя хорошо получается.

А я пока… — Я подставил стул и стал шарить по верху шкафа, ища пакет с картриджами. Там было много пыли, но не было пакета. Я стал нервничать.

— Вопросы-то хорошие, — согласился Гарик — Да только ты на них не отвечаешь… Придется мне самому что-то придумать. Это скорее всего был не Филин. А кто? И я вспоминаю, что ты мне пару раз помянул свое маленькое таинственное расследование. В связи с которым тебе была нужна информация из ФСБ…

— И которую ты мне не достал, — пропыхтел я, слезая со стула и лихорадочно шаря взглядом по углам номера. Мне был нужен мой пакет.

— Не достал, — согласился Гарик. — Потому что ты занялся какой-то фигней, которая сильно беспокоит людей в ФСБ. Это какая-то закрытая информация. Я, дурак, назвал им сегодня утром твою фамилию… А вечером кто-то производит обыск в твоем номере. Нет ли тут связи? Вероятно, им понадобилось несколько часов, чтобы проверить списки лиц, проживающих в гостиницах. Ведь дома тебя не оказалось.

— А это не ты подсказал им, где меня искать? — спросил я из ванной, разбирая свои сваленные под раковиной вещи.

— Зачем мне делать чужую работу? У них масса сотрудников, надо же их чем-то занять… Они наверняка просекли, что за твоей квартирой ведется наблюдение, поспрашивали соседей, и те сказали, что тебя уже давно не видно… Но они знают, что ты в городе. Начинается проверка гостиниц. А ведь ты зарегистрирован под своим именем?

— Естественно.

— Вот это твоя ошибка, — сказал Гарик. — Надо было взять псевдоним.

— Сегодня же запишусь как Филипп Киркоров.

— Неудачная мысль, — оценил Гарик. — Налоговая инспекция достанет.

— Ага! — воскликнул я, выудив из-под кровати пакет с грязным бельем.

Гарик скептически покосился в мою сторону.

— Как мало нужно человеку для счастья, — вздохнул он. — Две пары носков, да еще грязных… Только не говори, что человек из ФСБ искал именно это. Хотя более ценного у тебя все равно ничего нет. А это еще что за херня?

— заинтересовался Гарик, увидев извлеченные мной картриджи.

— Это то, что он искал, — пояснил я. — Мне так кажется, по крайней мере. Больше тут искать действительно нечего, в этом ты прав.

— И что на этих картриджах? — поинтересовался, зевнув, Гарик. — Протоколы антиправительственного заговора?

— Мемуары одного моего знакомого. Ныне покойного.

— Хорошие у тебя знакомые. Мемуары пишут. За которыми потом ФСБ гоняется. Дашь почитать?

— Сам еще не дочитал.

— Ну-ну, — Гарик обвел печальным взглядом разгромленный номер и вздохнул. — Желать тебе спокойной ночи язык не поворачивается. Хотя сегодня-то уж к тебе никто не сунется. Вот сквозняк у тебя теперь тут — это да…

— Какой кошмар! — Это дежурная нашла в себе силы переступить порог моего номера. — Какой разгром! И рама открыта! Мы же их уже на зиму заколотили…

— Поторопились, — сказал Гарик. — А вообще это все из-за него. — Он ткнул в меня пальцем. — Вы его больше не селите в вашу гостиницу. Он притягивает неприятности, как громоотвод — молнии. — Гарик посмотрел на часы и вздохнул. — Одиннадцатый час, а я все еще не дома. И футбол по телевизору уже кончился… А все из-за тебя, — упрек адресовался мне. — Собирай свои вещи да пошли отсюда.

— Далеко?

— Не будешь же ты тут оставаться? В разгромленном номере со сквозняком и выломанной дверью. В номере, где могут еще раз навестить, но обыском уже не ограничатся. Пошли отсюда. В коридоре он пояснил:

— Домой я тебя не приглашаю, у меня маленькие дети, и я не хочу, чтобы ты оказал на них разлагающее влияние.

— Куда же тогда?

— У меня к тебе предложение: исполнить свой гражданский долг.

— Какой именно?

— Помочь правоохранительным органам.

— А разве я…

— По большей части ты им мешаешь, — заявил Гарик. — Правоохранительные органы в моем лице физически устали от твоей деятельности. Можешь оказать мне действительную помощь? А заодно обеспечить себе ночлег?

— Вымыть полы в твоем кабинете? А потом переночевать на коврике у двери?

— Идея интересная. Но это в следующий раз. Сейчас есть другая работа. В машине объясню.

Мы вышли из гостиницы. Гарик отпустил оперативников и повел меня к своему «жигуленку». У автостоянки перед нами как из-под земли выскочил сутулый человечек в потрепанной куртке и старомодных очках с треснутым стеклом. В руках он держал два букета начавших увядать астр.

— К-купите вашим д-дамам, — пробубнил он жалостливым голосом — Д-дамы любят цветы…

— Купи Ленке, — предложил мне Гарик. — Девчонка замучилась тебе записки писать.

— Ничего себе девчонка, — фыркнул я. — Третий десяток пошел, замужняя дама.

— К-купите цветочки замужней д-даме, — канючил человечек.

— Такие цветочки дамам не покупают, — возразил я. — Они сгодятся разве что на могилку любимой собачки дамы. А у Ленки нет собачки. — Это я уже сказал Гарику.

— Я тебе завтра привезу ее записки, — пригрозил тот. — Там на три тома уже хватит…

— Привози, — сказал я. — Будет что почитать в поезде по дороге в Москву.

— Если не хотите цвет-ты, — продолжал ныть человечек, — дайте тогда пять рублей на п-поливитамины…

— Молодец, — сказал Гарик, открывая дверцу «жигуленка». — Про поливитамины — это оригинально. Я еще такого не слышал.

… Я дал продавцу цветов десятку, и тот, обрадованный, немедленно испарился в ночи. Как будто его и не было.

— Деньгами разбрасываешься? — удивился Гарик. — Разбогател? «Шевроле» этот… Кстати, мой тебе совет — оставь его здесь. На всякий случай. Машина приметная. Мало ли что.

— Ехать на этом? — Я показал на «жигуленок» и поморщился.

— Не обязательно. Можешь бежать следом.

Я забросил сумку на заднее сиденье и сел рядом с Гариком. Тот включил зажигание.

— И куда ты меня везешь? — спросил я, когда машина тронулась с места.

— Помогать правоохранительным органам, — довольно ответил Гарик, словно человек, только что безнаказанно сотворивший какую-то пакость. — В окрестностях Успенской церкви. Да-да, — сказал он, увидев выражение моего лица. — Именно там.

Было бы довольно глупо говорить по этому поводу такие слова, как «цинизм» или «варварство». Ну, цинизм. Только разве стоит этому удивляться?

Просто так развивается мир. Говорят, что граница льдов на полюсах перемещается. Вот и линия между цинизмом тоже перемещается. Не в пользу последнего. Это может нравиться, это может не нравиться, но это происходит.

И я не очень удивился, когда Борода объяснял мне технику связи с Филином.

Сначала нужно было повесить объявление: «Срочно требуется мастер каменной кладки со своим инструментом. Обращаться на Центральный почтамт, а/я 88». Причем повесить в строго определенном месте, на фонарном столбе в переулке за Успенской церковью. Указание на абонентский ящик было обманкой.

Почтамт тут был ни при чем.

Следующим шагом для заказчика должно было стать помещение условий своего заказа в тайное место, откуда потом Филин должен был эти условия забрать. Тайным местом являлось дно храмового подсвечника в Успенской церкви. Человек подходил со свечкой, загораживал спиной подсвечник от посторонних взглядов и свободной рукой помещал конверт в щель днища подсвечника. Точно так же конверт изымался.

Цинично или нет, но эта методика казалась мне довольно продуманной, особенно для Филина. Он не был связан определенным временем. Он мог прийти за конвертом утром, днем и вечером. Он мог появиться в церкви, изучить обстановку, убедиться в своей безопасности и только потом забрать заказ. Как сказал Борода, этот способ Филин использовал для контактов с новыми клиентами. После второго или третьего раза он мог пойти на личную встречу.

Видимо, Рома был постоянным заказчиком, раз заработал себе привилегию персонального рандеву с Филином. Правда, это плохо сказалось на его здоровье.

— Вы уже повесили объявление? — спросил я Гарика.

— Вчера вечером, — спокойно ответил он. — Да-да, еще до того, как я изложил наш план шефу. Я просто не хотел терять время даром. Объявление висит уже больше суток. Конверт тоже на месте. Я, кстати, хочу взять тамошнего батюшку в разработку. Не может быть, чтобы такие дела у него под носом творились, да не один год, а он был не в курсе. Думаю, Филин ему отстегивает.

— Почему не один год? Ты говорил, что у вас в картотеке только два преступления, которые можно повесить на Филина — Мавр и Рома.

— Это преступления, которые были зарегистрированы. Он мог убить еще девять или двадцать человек, просто их тела не найдены. Он мог убивать за городом, расчленять тела, топить, растворять в кислоте, — деловито перечислял Гарик.

— Бр-р-р, — поежился я. — На ночь такие разговоры… Так вы повесили объявление, положили конверт. То есть приманка готова. А что дальше? Вы посадили засаду в церкви? И думаете, что он ее не засечет?

— В церкви нет ни единого нашего человека, — сказал Гарик. — Они все снаружи. Две машины. А в конверте — микромаяк, который засекается в одной из машин. Мы можем дать Филину возможность выйти из церкви с конвертом, на безлюдное место, а там уже… Первый предупредительный, второй — на поражение. Есть предложение живым его не брать, и я это предложение разделяю.

— И мы сейчас едем туда?

— Вот именно. Там наши ребята дежурят уже сутки. Между прочим, они стараются и ради твоей безопасности. Будь им благодарен.

— Я благодарен, — сказал я. — А где ты предлагаешь мне ночевать?

— Там, в машине. А утром подменишь ребят на дежурстве. Посидишь, посмотришь на сканирующее устройство. Ребятам надо тоже отдохнуть. К обеду тебя сменят. Возражений нет?

— Так я же в Москву собирался ехать, — напомнил я.

— Когда?

— Послезавтра, — я посмотрел на часы и уточнил, — то есть уже завтра.

Вечером.

— Ну и поедешь в свою Москву. Подежуришь, а потом поедешь. Я же говорю — ребята и ради тебя стараются. Цени.

— Угу, — отозвался я. Мне стало понятно, что ближайший день окажется весьма утомительным. Не дожидаясь, пока мы приедем к Успенской церкви, я откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.

Я почти не помню, как вылезал из «жигуленка» и перебирался в грязный невзрачный «УАЗ», где был оборудован пункт слежения. Когда я проснулся, было уже утро, и я хорошо помнил только одно: этой ночью я не видел снов. К счастью.

Я проснулся от того, что кто-то довольно противным голосом напевал у меня над ухом:

— Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой…

Песня почему-то исполнялась в замедленном темпе и в миноре. Звучало это как похоронный марш по этим самым танкистам. Просыпаться мне не хотелось, я лежал с закрытыми глазами и выдержал испытание музыкой до конца. Однако после песни о трех танкистах тот же голос не менее заунывно стал петь про то, что на поле танки грохотали, а солдаты шли в последний бой.

Соответственно, молодого командира уже несли с пробитой головой. Я подозревал, что позже будет исполнена песня из фильма «Четыре танкиста и собака». И это уже было бы свыше моих сил. Я решился и резко встал, немедленно треснувшись головой о потолок уазовского салона.

— Уй, блин, — сказал я и добавил еще несколько слов.

— Вот именно. Доброе утро, — сказал усатый мужчина в спортивном костюме, перестав петь. — Леша, — протянул он мне руку.

— Костя, — ответил я, держась левой рукой за макушку. — Очень приятно.

— Мне тоже. Раз ты проснулся, то я пошел обедать, — заявил Леша.

— Обедать? — Я изумленно посмотрел на часы: пять минут первого. Это называется хорошо выспаться. — Погоди, ты уходишь, а я что буду делать?

— Работать, — сказал Леша. — Вот экран, вот точка сигнала. Пока она не движется все в порядке. Если эта дура шевельнется, хватай рацию и вызывай вторую машину. У нас здесь наблюдательный пункт, а во второй машине как раз все убийцы и сидят.

— Убийцы?

— Они самые. Снайперы и всякие там костоломы. Задание понятно?

Я не слишком уверенно кивнул. В голове был легкий туман после сна, усугубившийся от удара. Бока ныли, и причиной тому было не слишком удобное ложе. Короче говоря, чувствовал я себя достаточно отвратно.

— Может, я не справлюсь тут один? — опасливо предположил я.

— Справишься, — оптимистически заявил Леша. — Тут даже идиот справится.

К тому же скоро мой напарник явится, — И вряд ли что-то случится сейчас.

Игорь сказал, что Филин скорее всего явится к вечерне, когда народу больше.

А сейчас в церкви пусто. И он ушел, оставив меня перед мерцающим пультом, от созерцания которого у меня вскоре заболели глаза.

Рядом с сиденьем стояла начатая бутылка минеральной воды, которую я одолел в три глотка. Мне стало немного получше. Во всяком случае, ощущение помойки во рту пропало. Почти пропало. В кармане плаща я отыскал пару пластинок жевательной резинки, закинул их в рот и стал медленно жевать пахнущий мятой комок. Будем считать, что я сел на диету.

Напарник Леши в конце концов действительно явился, но к тому времени я понял, что «скоро» в этой машине — понятие растяжимое. Я просидел в компании неподвижной точки почти полтора часа, прежде чем дверца «уазика» открылась и внутрь забрался толстяк в коричневой кожаной куртке. Он представился Альбертом и сказал, что теперь и я могу передохнуть. Альберт был очень любезен. Я вылез из машины и потянулся. Светило солнце, и, хотя тепла от него ждать не приходилось, в целом погода меня устраивала: спокойный безветренный день в конце октября. Что еще нужно, если перед этим ты проспал почти двенадцать часов, а потом без толку пялился на экран чертова прибора.

Из-за крыш соседнего двухэтажного дома виднелись купола Успенской церкви, тускло блестевшие на солнце. Это зрелище не вызвало у меня благостных мыслей о вечных истинах. Я поискал взглядом вторую машину, не нашел ее и понадеялся, что стоит она в правильном месте, чтобы вовремя перекрыть пути отхода от храма. Также я вспомнил, что мой «Шевроле» остался стоять на гостиничной автостоянке. По предложению Гарика. Я мысленно выругал приятеля, но, проинвентаризировав содержимое своих карманов, понял, что смогу вполне безболезненно для бюджета кататься по Городу на такси. Чем я и занялся.

Сначала я отправился в ресторан «Комета» и набил желудок, компенсируя пропущенный завтрак. Потом поехал в библиотеку. Оказалось, что еще не все копии готовы, мне пришлось прождать час с лишним, зато ушел я оттуда с кипой листов отксерокопированных публикаций о Валерии Анатольевиче Абрамове. Я теперь был надолго обеспечен увлекательным чтением. То есть я надеялся, что это чтение будет увлекательным. Из библиотечного вестибюля я позвонил Гарику в ГУВД.

— Мне сказали, что ты отправился гулять по городу, — строго сказал Гарик. — Особо не увлекайся. Мало ли с кем столкнешься. А еще лучше — возвращайся-ка ты к церкви, в машину.

— Я уже свое отдежурил, — попытался возразить я.

— Дело не в дежурстве, — сказал Гарик. — Хотя и в этом качестве ты там пригодишься. Когда ты сидишь в машине, я знаю, что ты делаешь и где находишься. Я знаю, что с тобой ничего не случилось.

— Какая трогательная забота, — фыркнул я.

— Вот приезжай сейчас к церкви, я тоже приеду. И кое-что тебе покажу, от чего у тебя пропадет охота иронизировать. — В голосе Гарика звучало обычное чувство превосходства человека, обладающего информацией, над человеком, такой информацией не обладающим.

— Что-то свежее? — попытался я расколоть Гарика, но тот был строг и сдержан.

— Приедешь — узнаешь, — коротко ответил ой. — Давай, шевелись, через полчаса встретимся в машине слежения.

— Пригнал бы ты мой «Шевроле», — предложил я. — А то я уже все пятки стоптал от пеших прогулок.

— И про «Шевроле» я тебе тоже расскажу, — многозначительно пообещал Гарик и повесил трубку. Его слова интриговали. Я сел в такси и поехал обратно, листая попутно полученные в библиотеке материалы. «Как стать таким известным и состоятельным человеком, как вы?» — спросил наш корреспондент у нашего знаменитого земляка бизнесмена и банкира Валерия Абрамова. «Нужно работать двадцать четыре часа в сутки и думать не об известности и не о будущем богатстве, нужно думать о развитии своего дела, тоже двадцать четыре часа в сутки», — ответил Валерий Анатольевич. «А когда же спать, если работать двадцать четыре часа в сутки?!» — удивился корреспондент.

«Спать будете, когда станете известными и богатыми!» — заразительно рассмеялся Валерий Анатольевич, а на прощание подарил нашему корреспонденту набор сумок с символикой своей корпорации". Потрясающе интересная информация.

«Валерий Абрамов признан лучшим бизнесменом девяносто пятого года по итогам опроса в деловых кругах города и области…» С ума сойти! "Вчера В.

А. Абрамов и мэр города присутствовали на открытии очередного супермаркета сети магазинов «Вавилон 2000», создаваемой корпорацией господина Абрамова. В своей речи мэр сказал…" Изумительная речь. Фонтан красноречия. «Господин Абрамов официально опроверг слухи о нестабильном финансовом положении своего банка, приведенные на прошлой неделе газетой „Городские вести“ в статье „Вавилон падет?“. Его слова подтвердил представитель Центробанка…» Ничего особенного. «Валерий Абрамов выступил спонсором гастролей Аллы Пугачевой в нашем городе…» Памятник ему за это поставить. «Валерий Анатольевич, кем собирается стать ваша дочь? Связаны ли ее планы с бизнесом?» — «Моя дочь совершенно свободна в выборе профессии. На прошлой неделе она, кажется, собиралась стать дизайнером одежды. Меня смущает то, что месяц назад она так же уверенно говорила о своем желании быть телеведущей кулинарного шоу». — «Она хорошо готовит?» — «Нет, она хочет стать ведущей, чтобы научиться готовить…» Чушь какая-то. «Валерий Анатольевич, это правда, что вам предложен пост вице-премьера в правительстве России?» — «Я не хотел бы это комментировать». — «Но вы переезжаете в Москву?» — "Да, я переезжаю в Москву, но это не связано с занятием правительственного поста. Просто «Корпорация „Вавилон 2000“ так разрослась, в том числе и территориально, что управлять ею удобнее из столицы…»

— Приехали, — сказал водитель такси.

— Это точно, — согласился я и полез в карман за деньгами.

— Во-первых, ты опоздал, — сказал Гарик, когда я влез в салон «УАЗа». — А во-вторых, что это у тебя за бумажки?

— Это очень личное. — Я спрятал досье на Абрамова под плащ. — Это письма от любимой женщины.

— Вот твои письма от любимой женщины. — Гарик кинул на сиденье передо мной перетянутую резинкой пачку конвертов. — Изучи и прими в качестве руководства к действию. Девка с ума сходит…

— Может, уже сошла? Сначала она со мной попрощалась и собралась с мужем в Питер, а теперь…

— Ну, это твое дело, — махнул рукой Гарик.

— Так это вся твоя новость? — Я взял Ленкины письма и взвесил их в руке: солидная пачка. — И что там с моим «Шевроле»?

— Значит, так: во-первых, по поводу вчерашнего разгрома в твоем номере.

Это ФСБ, можешь не сомневаться. Вчера после обеда к моим ребятам, что сидят у твоего дома, подошли двое, показали удостоверения ФСБ и сказали, что они теперь тоже занимаются этим делом. Спросили, где тебя можно найти. Мои и ляпнули, что ты в такой-то гостинице отсиживаешься.

— Хорошие у тебя работники, — сказал я. — А если Филин сделает себе такую книжечку и подойдет к твоим орлам? Может, они его еще и проводят ко мне? И что это за засада, которую видно невооруженным взглядом? Люди из ФСБ подходят к твоим, треплются с ними… Это уже справочное бюро, а не засада!

— Не ори, — попросил Гарик. — А то привлечешь внимание к нашей машине.

Нам это надо? Не надо. Я уже убрал тех двоих. Они вправду облажались, тут я с тобой согласен. Но и воевать с ФСБ я не нанимался. Моя задача — выцепить Филина, что я и делаю. Пытаюсь делать. Моя задача — защитить тебя от Филина, потому что тот наемный убийца, гад и так далее… А что касается ФСБ — я не в курсе. Я не знаю, что у вас там происходит и с какой стати ты их заинтересовал. Я не знаю, может, у них действительно есть основания…

— Врываться в мой номер и устраивать обыск? — засомневался я. — Гарик, ты же знаешь, что когда для этого действительно есть основания, это делается с ордером на обыск. И те, кто тот обыск проводят, не вылезают потом в окно.

— Не знаю, не знаю, — проворчал Гарик. — Это ты так говоришь. Они могут все по-другому представить…

— Могут, — согласился я. — Но они не решаются действовать официально.

Это значит, что они боятся проиграть.

— Тебе? — усмехнулся Гарик. — Это уже мания величия, Костя. Я бы тебе посоветовал пересидеть здесь до отъезда в Москву. Завтра едешь, да? — Я кивнул. — Вот и посиди. Я буду спокоен за тебя, а ты мне поможешь и будешь в курсе дел с Филином. Идет?

— Ты не сказал, что с моим «Шевроле», — напомнил я.

— А это твой «Шевроле»? Или…

— По доверенности. Что с машиной?

— Такая история, — вздохнул Гарик. — Ты же знаешь, мы «Оку» твою проверяли, как только все это началось. Искали мину или еще какую гадость.

Искали, но ничего не нашли. Оставили ее стоять у подъезда. А вчера я решил, что нужно точно так же «Шевроле» проверить. Отдал своим ребятам распоряжение… А они слегка напутали. Не только «Шевроле» проверили, но и «Оку» по второму разу.

— Ну и? — не выдержал я. По лицу Гарика было понятно, что с машинами что-то не в порядке.

— Кто-то поставил радиомаяк на «Шевроле», — сказал Гарик. — Не такой, как у нас здесь, а помощнее. Тебя можно было бы вести в городской черте. Во всем Городе.

— Это лучше, чем мина, — заметил я.

— Возможно. На «Оке» обнаружился аналогичный радиомаяк. Тебя обкладывают, Костя, и обкладывают серьезно, — сделал вывод Гарик. — Вопрос только в том, кто это делает, Филин или ФСБ?

— Я бы предпочел не таскать за собой ни Филина, ни ФСБ, — ответил я. — Не люблю, когда дышат в затылок.

— Тогда пользуйся общественным транспортом или ходи пешком, — посоветовал Гарик. — Так что, остаешься здесь до завтра? Даешь сотрудничество правоохранительных органов и частного сектора? Тем более что тебе не придется скучать на дежурстве — чтением тебя обеспечили. — Он с ухмылкой кивнул на пачку Ленкиных писем.

— Да уж, — буркнул я, не уточняя, что меня больше интересует чтение другого рода. То, что было у меня за пазухой.

Через тридцать часов я был готов вдребезги разбить проклятый экран, распотрошить электронные внутренности прибора, поотрывать провода и бить, ломать, крушить, пока не будет уничтожена последняя микросхема в этом издевательски мигающем аппарате. Точка не двигалась, и это сводило меня с ума.

— Не дергайся, — советовал меланхоличный Альберт, отрываясь от чтения автобиографии Билла Гейтса. — Мы так иногда неделями сидим. С чего, думаешь, меня так разнесло в талии? Малоподвижный образ жизни. И не пялься ты на эту точку, глаза испортишь. Если она начнет двигаться, сработает звуковой сигнал, и ты сам собой подскочишь на месте.

Я кивнул, но пять минут спустя снова стал гипнотизировать взглядом неподвижную точку в центре экрана. В голове у меня засела глупая надежда, что именно сейчас, именно в момент, когда я смотрю, это случится: точка начнет двигаться, завоет дурным голосом звуковой сигнал, Альберт заорет в рацию, что объект двинулся к выходу… То-то будет веселье.

Я понимал, что наивно ожидать захвата Филина прямо перед моим отъездом в Москву. Это был бы слишком шикарный, а потому невозможный подарок. Тем не менее я сидел и смотрел в ярко-желтую на синем фоне точку и ждал. Потом начинал понимать, что это не я ее гипнотизирую, а она меня. Я чувствовал легкое головокружение, боль в глазах и отворачивался в сторону. Но через некоторое время все начиналось сначала. Ожидание настолько захватило меня, что я не мог читать библиотечные материалы о Валерии Абрамове и Ленкину лирику. Во всяком случае, я надеялся, что там лирика, а не повторенное десять тысяч раз: «Ты испортил лучшие годы моей жизни».

Я добросовестно пытался начать чтение, я отсаживался от экрана, поворачивался к нему спиной, закрывал на несколько секунд глаза, чтобы сосредоточиться, а затем брал в руки очередной отксерокопированный лист… И не понимал смысла напечатанного там текста, потому что не текст интересовал меня в данный момент. Меня интересовало — что там, на экране? Не шевельнулась ли точка? Вдруг она шевельнется в следующую секунду, а я сижу спиной к экрану и отреагирую слишком поздно? Вдруг звуковой сигнал сломается, и уткнувшийся в книгу Альберт пропустит момент начала движения?

Вдруг, вдруг, вдруг… Я даже чувствовал какое-то покалывание кожи в районе затылка: тоска по отсутствующим там глазам? Наконец я издавал досадливое восклицание и поворачивался к экрану, откладывая в сторону бумаги.

Альберт поднимал глаза от книжных страниц, видел меня вновь уставившимся в одну проклятую точку, вздыхал и снова говорил что-то вроде:

— Не дергайся. И не пялься ты на эту точку. Глаза испортишь. Все будет хоккей, не волнуйся. Мы так иногда неделями сидим — и что? Главное выждать…

— И так далее. И тому подобное. Время шло, я ждал, я ждал, я ждал. А Альберт дочитал свою книгу.

— Четыреста страниц, — сказал он. — И ничего не запомнил. Как будто дыра в голове. Все вошло и все вышло. Может, старею?

— Значит, — отозвался я на его жалобы, — мы провели время с одинаковой пользой. Точка, словно дразнясь, едва заметно подрагивала. Но движения не было.

— Ну ты и сволочь, — сказал я ей. — Стерва ты рыжая. Она мне не ответила. Побоялась, гадина.

— Не переживай, — сказал Альберт, глядя на мое общение с экраном. — Она со мной тоже не разговаривает, не только с тобой. Это должно было меня утешить, но действительно меня утешил только приезд Гарика. Он обещал подвезти меня до железнодорожного вокзала, раз мои «Ока» и «Шевроле» оказались непригодными к употреблению.

— У тебя недовольное лицо, — отметил Гарик, когда я выбрался из «УАЗа» на улицу. — Плохо провел время? Я ничего не сказал ему в ответ. Я просто устал, такое со мной иногда случается. Не хотелось говорить, не хотелось объяснять. Хотелось сесть на заднее сиденье «жигуленка», доехать до вокзала, потом добраться до вагона и сразу же завалиться спать.

Звонили к вечерне колокола Успенской церкви, и этот звук отдавался в моей голове долгим тяжелым эхом, летавшим от одного виска к другому, словно мой череп был пустым пыльным чердаком.

— Я и не надеялся, что он выберется в эти дни, — сказал Гарик. — Все равно спасибо тебе, что подежурил.

— Не за что, — вяло произнес я. — У меня к тебе просьба — не убивайте его сразу. Пусть он объяснит кое-какие вещи.

— Какие именно? — заинтересовался Гарик. — О чем ты хочешь с ним поговорить?

— Кто поставил «жучок» мне на машину? Какие условия имел в виду Артур?

Достаточно интересные темы для разговора, — сказал я, — по крайней мере, для меня.

— Условия? — не понял Гарик. — Ты о чем?

— В письме, которое перехватили, были слова насчет непременного соблюдения условий контракта при моей ликвидации, — сказал я, едва не поперхнувшись словами «моей ликвидации». — Я спросил у Бороды, что такое «условия» при таких контрактах. Борода пояснил, что это не просто убийства, а убийства с какими-нибудь дополнительными штуками.

— Поясни, — попросил Гарик.

— Ну, например, не просто зарезать человека, а перед этим подробно объяснить ему, кто и за что распорядился его убрать и сказать, что завтра будет вырезана вся его семья. Или заснять убийство на видеокамеру, а потом кассету отдать заказчику, чтобы тот мог любоваться зрелищем. Убить человека на глазах его семьи. Убить каким-нибудь изощренным способом. Вот это они называют «условиями».

— Милое дело, — покачал головой Гарик. — И, значит, на твой счет тоже есть какое-то условие?

— Видимо, Артур поднапряг свою фантазию. — Я попытался усмехнуться, но продолжающийся внутри моей головы колокольный звон вызвал лишь гримасу боли.

— Неплохо бы Артуру впаять по полной катушке за эти дела, — мечтательно произнес Гарик. — Организация преднамеренного убийства… Только вот Рома совершенно некстати отбросил копыта. Ладно, — посмотрел он на меня, — постараемся взять Филина живым и постараемся выбить из него показания против Артура. У меня будет много способов повлиять на чистосердечное признание этого гада. Ему и так светит пожизненное, а если его еще и оставить в кабинете на пару минут с друзьями тех ребят, что погибли на складе…

Пожизненное может и не понадобиться.

— Это все хорошо, — сказал я. — Но это все равно напоминает дележ шкуры неубитого медведя. Вернусь из Москвы, расскажешь, чем дело кончилось.

— Договорились, кивнул Гарик — А у меня к тебе просьба: оставь свою пушку здесь, не тащи ее в Москву. Мало ли что…

— Согласен. — Я достал из кармана плаща «ТТ» и вложил в ладонь Гарика.

— Я все равно не собирался затевать там перестрелку. В Москву для этих целей нужно ехать с автоматом. — С ручным пулеметом. И лучше на бронетранспортере, — добавил Гарик. — Ну что, поехали?

Я согласно кивнул, подхватил свою сумку и зашагал к «жигуленку» Гарика.

Колокола молчали, и в воздухе разлилась настоящая благодать беззвучия, которую не нарушало, а лишь подчеркивало хлопанье голубиных крыльев да сдержанное собачье тявканье за одним из заборов. Церковь располагалась вдалеке от центра Города, поэтому вокруг преобладали одноэтажные деревянные домики, создававшие иллюзию патриархальности и покоя. Рядом с одним из таких домиков стоял «УАЗ» с аппаратурой для слежения, так что лично у меня иллюзии не было.

— Будет время, — сказал Гарик, пристегиваясь ремнем безопасности, — посмотри там в магазинах видеокассету «Спайс герлз» в Стамбуле". Дочь очень просит.

— Само собой, — кивнул я, подумав о том, как, должно быть, счастливы те люди, которые ездят в Москву исключительно за кассетами «Спайс герлз», не пытаясь попутно раскрыть несколько сцепившихся в клубок преступлений…

— Запиши, — сказал Гарик. — А то ведь забудешь. Записывай, не ленись — «Спайс…» Стоп, — внезапно сказал он, и его рука с ключами от машины застыла, не донесенная до замка зажигания.

— Что? — спросил я и повернулся к Гарику: тот уставился в зеркало заднего вида, что-то там пристально рассматривал и будто сомневался. Затем сомнениям пришел конец.

— Черт! — резко выкрикнул Гарик и вылетел из машины, прежде чем я успел что-либо сообразить. Но потом я все-таки сообразил и тоже выскочил из «жигуленка». Выскочил и увидел распахнутую дверцу «УАЗа», вытаращенные глаза Альберта, высунувшегося из машины. Рот Альберта был широко открыт, но я не сразу понял, что Альберт не просто старается продемонстрировать свои гланды, он орет. В руке у Альберта была намертво зажата рация, и он орал попеременно то в нее, то в сторону приближающегося Гарика. В обоих случаях он орал одно и то же. Альберт выкрикивал два слова, которые не требовали абсолютно никаких комментариев. Альберт вопил:

— Он идет!!!

Гарик с силой толкнул его в плечо, заставив Альберта, во-первых, влететь внутрь «УАЗа», а во-вторых, заткнуться. Потом он отобрал у Альберта рацию, посмотрел на экран, задумался на секунду, а затем сказал в рацию:

— Он идет к воротам. Дайте ему выйти. Бейте уже за воротами, чтобы вокруг не было народу. Сейчас он подходит к воротам, сейчас… поравнялся.

Остановился. Продолжает движение… Мне, кажется, пора. Да, — негромко сказал Гарик, безо всякого пафоса, без нервных выкриков и суперменского самодовольства. Он сказал «да», и в следующую секунду я увидел его обращенное ко мне бледное лицо.

— Пойдем посмотрим, — сказал он, выскочил из машины и пошел в сторону церкви. А потом побежал. И я кинулся за ним. Метров через пятьдесят Гарик выхватил из наплечной кобуры пистолет, а я запоздало сообразил, что смогу показать Филину разве что кулак. Будем надеяться, что он впечатлится.

Улицы и переулки в этой части города были такие же маленькие, кривенькие, как и сами домики, что окружали нас со всех сторон. Мы бежали сначала прямо, потом повернули направо, потом снова прямо и выбежали к воротам Успенской церкви — наверное, это длилось не больше пятнадцати-двадцати секунд, но мне показалось, что я бежал марафонскую дистанцию, не в смысле усталости, а в смысле затраченного времени.

Крики стали доноситься от церковных ворот, еще когда мы с Гариком туда бежали. Оказавшись на месте, мы увидели, кто кричит и почему. И увидели тех, кто не кричал, а победоносно улыбался.

Человек пятнадцать сторонних зрителей стояли у церковных ворот, оттесненные туда милиционерами в штатском, которые энергично размахивали автоматами Калашникова и громко кричали в толпу какие-то слова, видимо, с целью заставить ее успокоиться. Результат был прямо противоположным — все новые зеваки подходили из церкви и из соседних домов. Навстречу Гарику выбежал какой-то парень с автоматом и с радостной улыбкой во всю физиономию.

— Ну, — сказал Гарик. — Что у вас здесь?

Милиционеры расступились, и мы увидели лежащего на земле невысокого перепуганного мужчину, который дрожал мелкой дрожью не то от страха, не то от боли в простреленной ноге. Он был бледен и тихонько поскуливал.

Заломленные назад руки уже были заботливо закреплены в запястьях наручниками.

— Вот, — Гарику протянули конверт. Очевидно, тот самый, что лежал в тайнике храмового подсвечника.

— Оружие? — спросил Гарик.

— Нет, пустой был, — сказал улыбающийся милиционер. — Ему Михалыч из винтовки аккурат в колено заделал, только он из ворот вышел. Даже рыпнуться не успел, скотина! — Последовал сильный удар носком ботинка в плечо лежащему.

Ему было лет сорок на вид — наметившиеся залысины на лбу, седые волосы на висках, обмотанная коричневым шарфом шея, старомодное синее пальто. Он не был похож на убийцу.

Я посмотрел на Гарика. Тот нахмурился, сжал губы и присел на корточки рядом с раненым.

— Осторожнее, товарищ капитан, — сказал улыбающийся милиционер и на всякий случай ткнул лежащего в ухо стволом автомата. — Кто его знает, что он выкинет… Гарик не обратил внимания на это предупреждение.

— Зачем ты взял конверт? — спросил он у лежащего на асфальте мужчины.

Тот уставился на Гарика так, как будто ему явился ангел, слетевший с небес и пообещавший избавление от всех земных страданий.

— Это не я! — выговорил дрожащими губами он. — Это не я, мне сказали…

Мне сказали, я и взял. Он мне деньги заплатил, чтобы я взял… Не я, честное слово!

— Где он? — тихо спросил Гарик. — Где вы с ним встретитесь?

— Там, — лежащий мотнул головой. — Там, где продовольственный магазин.

Там он меня будет ждать…

— Как он выглядит?

— В очках он, в черных таких… В зеленой куртке… Подстрижен коротко…

Гарик резко поднялся. Так же резко подтащил к себе за рукав улыбающегося милиционера:

— Этого, — кивок на лежащего, — немедленно в больницу. Записать его показания. Составить словесный портрет Филина… А сейчас…

Он посмотрел на меня, и я кивнул. Гарик сорвался с места, словно гоночный автомобиль, никак не комментируя свои действия и не отдавая никаких приказов, но тем не менее человек пять милиционеров, окружавших раненого, столь же стремительно последовали за ним. Ну и я тоже. Давно я так быстро не бегал. Быстро — это когда встречные прохожие с испугом отскакивают в сторону, крутят пальцем у виска, матерятся, но уже глядя тебе в спину, потому что ты пронесся мимо.

Брызги луж, несущихся под ноги, холодный воздух, проглатываемый широко раскрытым ртом. Я вижу перед собой спину Гарика и выкрикиваю по слогам, чтобы не сбить дыхание:

— Га-рик! Мой пи-сто-лет!

Гарику не до меня, он мчится в направлении продовольственного магазина, исполненный надежды, что Филин все еще там, что он все еще ждет посланного за конвертом человека. Коротко постриженный человек в зеленой куртке и солнцезащитных очках. Профессиональный убийца. Мой убийца. Гарик не обращает на меня внимания, но усатый милиционер, бегущий чуть впереди меня, расстегивает на ходу кобуру и протягивает мне пистолет. Сам он летит вперед с «Калашниковым» наперевес.

Продовольственный магазин находится на перекрестке узких грязных улочек, возле него толпятся люди, усталые мужчины, вернувшиеся с работы, и не менее усталые женщины с полными сумками. Люди входят и выходят из магазина, торопятся, чтобы успеть сделать покупки и вернуться домой к вечернему телесериалу. И тут появляемся мы, и это сразу же становится убийственнее любого телевизионного шоу.

Вид мчащихся к магазину угрюмых мужиков с оружием в руках заставляет людей броситься врассыпную, и у нас есть пара секунд, не более, чтобы найти в толпе его — коротко стриженного убийцу в зеленой куртке. Прежде чем он растворится.

Не знаю, кто его заметил. Просто бегущие впереди резко сворачивают вправо, мы бежим уже не к магазину, а влево от него. Меня бросает в сторону, спины бегущих передо мной на миг исчезают, и я успеваю захватить взглядом зеленое пятно в нескольких десятках метров впереди. Он движется быстро, смещаясь то вправо, то влево, намеренно врезается в группы прохожих, теряя на этом скорость, но избегая выстрелов в спину. Мир сужается до топота ударяющих в землю ног и стиснутого в руке пистолета. Нет ничего, кроме безумной потной гонки, кроме желания поймать зеленое пятно в прорезь прицела и нажимать, нажимать, нажимать…

Кто-то из милиционеров не выдерживает и палит из «Калашникова» короткой очередью в воздух. На Филина это впечатления не производит, зато все вокруг оглашается истошными воплями гражданского населения… Восторженно визжат дети. Внезапно зеленое пятно пропадает — исчезает в узком проулке, куда, вероятно, сразу двоим и не пролезть. Гарик машет рукой, чтобы трое милиционеров обошли с другой стороны и подстраховали нас, перекрыв проулок.

А сам Гарик кидается дальше, выставив вперед ствол пистолета, ссутулившись и, вероятно, надеясь на удачу. За ним — еще один милиционер, дальше — я.

Слева — покосившийся забор, нависающий над проулком. Справа — глухая бревенчатая стена какого-то сарая. Проулок должен неизбежно вывести Филина на встречу с теми тремя, и назад дороги не будет, сзади у него — мы. Я взвожу курок. Почва под ногами то проваливается вниз, то вздымается вверх.

Все время кажется, что при следующем шаге ты либо зацепишься одним плечом за гвоздь в заборе, или ударишься другим плечом о стену. Будто узкая горная тропа. На которой так хорошо устраивать засады.

Я успел только подумать об этом, а Филин успел это реализовать. Он выскочил словно из-под земли, словно из стены сарая, словно упал с неба… И он сразу начал стрелять.

У него был пистолет с глушителем, издававший хлопок вроде тех, что сопровождают вылет пробок из бутылок с шампанским в новогоднюю ночь.

Казалось, что Филин за несколько секунд откупорил целый ящик шампанского.

Гарик тоже выстрелил, потом упал, я вытянул руку с пистолетом, но милиционер загородил мне линию огня, правда, ненадолго — он тоже упал, повалился лицом вниз, выронив автомат…

Как только его спина перестала маячить передо мной, я нажал на курок, еще не видя Филина, но зная, что он там, впереди, в узком промежутке между забором и стеной, и тоже целится в меня… Восемь пуль ушли в этот промежуток, восемь шансов убить врага и выжить самому. Когда рука перестала дергаться от отдачи, а палец замер на курке, нажимать который стало бесполезно — тогда я увидел его.

Филин стоял в нескольких шагах от меня, вполоборота, в банальной куртке, вероятно, пошитой в Китае. Очков на нем уже не было. Зато пистолет в его руке был, и ствол смотрел мне в лицо.

«Ну что ж, вот так и умирают», — подумал я, чувствуя кожей, как медленно тянется время, чувствуя, что это мои последние секунды, в которые надо успеть сделать что-то важное, но только сил на это уже нет, и ствол пистолета в руке Филина сейчас взорвется огнем, отправляя свинцовое послание мне в череп…

Что-то случилось. Время двигалось медленно, словно больная черепаха, и я разглядел поверх пистолетного дула, как выражение лица Филина чуть изменилось. Если бы я рассматривал его на пару секунд подольше, я мог бы сказать точнее, но тогда мне показалось, что лицо выражало охватившее Филина удивление. А потом он нажал на курок. Я инстинктивно сжался и отпрыгнул в сторону, хотя прыгать было особенно некуда.

Я ударился плечом об забор, сполз по тому же забору вниз и замер, сидя на корточках, в ожидании второго, третьего и четвертого выстрелов. Столько, сколько понадобится, чтобы убить человека. Чтобы убить меня… Однако я не дождался выстрелов. Я открыл глаза и не увидел никого перед собой. Никого, кто стоял бы на ногах. Я видел лежащих на земле Гарика и милиционера. И я не видел Филина.

Я схватил с земли автомат, передернул затвор и медленно пошел по проулку дальше, держа палец на спусковом крючке. Я еще не верил в то, что я остался жив, но инстинкт подсказывал, что надо взять автомат, догнать Филина и убить его. Догнать и убить. С удовольствием.

Но тут возникла одна маленькая проблема — я не видел больше Филина. И не мог понять, куда же он подевался. Словно провалился под землю. Словно его и не было. Но на самом-то деле он был, и худшим доказательством тому были тела Гарика и милиционера, через которые я только что перешагнул. Пока не время было драматически склоняться над ними, пускать скупую мужскую слезу и шептать слова прощания. Прежде надо было пришить эту сволочь. Напряжение давило на меня, словно стокилограммовый рюкзак за плечами. Мне все больше хотелось не идти, а ползти по-пластунски, вдавить свое тело в землю, врасти в нее, общаясь с миром посредством автомата. Вероятно, таково ощущение войны. И я был на войне. И я едва не нажал на курок, когда навстречу мне выскочили трое милиционеров — с лицами столь же напряженными и страшными, как, вероятно, и у меня самого. Ссутулившиеся так же, как и я. С пальцами, помещенными на спусковые крючки. Мы были словно братья. Правда, не слишком удачливые.

— Не стреляй, свои! — прохрипел первый милиционер, не переставая держать автомат направленным на меня. Я отвечал тем же. — Где он?

— Хер его знает! — ответил я сквозь зубы. — Подстрелил двоих наших… А потом пропал.

— Из-под земли достанем! — пообещал милиционер, оглядываясь кругом и не понимая, куда мог исчезнуть Филин. — Он точно за тебя не рванул?

— Нет, — решительно сказал я. — Он был вот здесь, между нами. Справа — стена, слева — высокий забор. Оглядев и то, и другое, милиционер опускает ствол автомата и чешет в затылке. Это помогает — он начинает остервенело пинать доски забора, пока не находит одну, которая отходит в сторону, открывая проход внутрь. В образовавшейся щели видны облетевшие деревья, сваленные в кучу дрова…

— Займись капитаном, — говорит мне милиционер, после чего ныряет в щель. Двое других следуют за ним, держа автоматы наперевес. Война продолжается. А я бросаюсь назад, к Гарику и тому, другому, неизвестному мне по имени милиционеру. Я стараюсь не думать о том, живы они или мертвы, стараюсь, но у меня это не очень получается — слишком много крови на телах, слишком неподвижны они, слишком бледны лица.

Я хватаю Гарика под мышки и волоку по проулку туда, откуда мы примчались несколько минут назад — охотники, не знающие, что им уготована участь дичи. Я тащу Гарика, и мои пальцы чувствуют какое-то неудобство, что-то твердое ощущается мною поверх тела Гарика. Бронежилет. И я тащу его еще быстрее, обливаясь потом так же, как Гарик обливается кровью. На улице полно народу, ревут моторы машин, в том числе милицейских. Ко мне бросаются на помощь, у меня принимают тело Гарика. Другие люди бросаются по проулку, чтобы вытащить тело милиционера… Я смотрю им вслед, вытираю пот со лба, и чувствую, что смертельно устал. И еще: кажется, я опоздал на поезд.

Я уехал в Москву на два с половиной часа позже, чем первоначально планировал. Мой билет пропал, пришлось покупать место в следующем поезде. И хотя это оказалась верхняя боковая полка в плацкартном вагоне, я согласился и заплатил.

Это был проходящий поезд, он останавливался на городском железнодорожном вокзале лишь на десять минут. Люди в вагоне уже спали, я быстро забрался на свою полку, положил голову на сумку и уставился в грязный пластик багажной полки, нависавшей надо мной, как Филин навис над моей жизнью.

Довольно странно — я уже давно знал о его существовании и о полученном им заказе на мою жизнь, но не испытывал особого страха. До сегодняшнего дня, до того момента, когда я увидел этого человека во плоти, и сомнений больше не осталось: это не дурная шутка, не ошибка и не ночной кошмар. Это реальный убийца, реально нажимающий на курок.

До сегодняшнего дня можно было прикидываться храбрецом, втайне надеясь, что информация неверна, что Филина не существует в природе или что он, испуганный перестрелкой на складе, сбежал из города… Теперь надежд нет. Я видел этого человека, я видел его прищуренные глаза, я видел пистолет в его руке. И то, что он промахнулся сегодня, ничего не меняет. Будет завтра, будет послезавтра. Когда-нибудь он снова вот так встанет передо мной. Мой убийца. Избегать этого события бессмысленно. Нужно просто быть к нему готовым. Что ж, я буду готовым.

Часть третья

ОСТАВЬ НАДЕЖДУ

Такси было желтым, таксист был русским, на бортах красовалась реклама кока-колы, из радиоприемника доносился самоуверенный голос какого-то негра, исполнявшего хип-хоп с обилием ненормативной лексики. И все равно это был не Нью-Йорк.

Это была процветающая, обновленная, развивающаяся и еще Бог знает какая — Москва. Город напоминал старую выцветшую фотографию, которую наспех подретушировали цветным фломастером на переднем плане и снова повесили на стенку. Фон остался прежним, но это уже никого не волновало.

— На Полянку, — сказал я таксисту, швыряя сумку на заднее сиденье.

— Поехали, — согласился он и включил счетчик. Я никак не мог прийти в себя после поезда и стал дремать, едва прикоснулся спиной к сиденью. Таксист понял это так, что мне скучно, и попытался меня разговорить. Лучше бы он этого не делал.

— Давно в Москве последний раз были? — громко спросил он, перекрывая музыку.

— Угу, — сказал я и снова закрыл глаза.

— Правда, похорошела Москва? — жизнерадостно поинтересовался таксист. — Расцвела просто…

— Ваша фамилия Лужков? — осведомился я, желая подремать и злясь на таксиста за его неуместные разговоры.

— Почему Лужков? — не понял он, но тут же повернул разговор в намеченное русло, — Лужков молодец, да? Храм Христа Спасителя видели?

— На картинке.

Хотите, мимо поедем? Посмотрите…

— Не стоит. И вообще, я атеист.

Таксист явно разочаровался во мне. На Полянке он остановил машину и назвал мне сумму, которая была почти в два раза больше показаний счетчика.

Ну конечно, Москва слезам не верит. Она верит наличным деньгам. Лучше, если они бледно-зеленого цвета.

Такси уехало, а я остался. Где-то здесь неподалеку жил Олег Булгарин, последний из той четверки, которую в начале девяносто шестого года подобрал себе в помощники Николай Николаевич. Последний, с кем я должен был переговорить, прежде… Прежде чем прийти к окончательным выводам и представить эти выводы Ольге Петровне Орловой. При том, что общая картина уже имелась у меня в голове. Однако пройти мимо еще одного участника событий было бы глупо. Поэтому я был в Москве, поэтому я прошел метров двести по Полянке, потом свернул направо и шагал, пока не увидел искомую цифру на белой табличке, прикрепленной к стенке. Попасть внутрь оказалось сложнее.

Точнее, внутрь я так и не попал. Я ограничился разговором по переговорному устройству с некоей женщиной, которая назвалась булгаринской домработницей.

Я, в свою очередь, представился человеком, купившим у Булгарина прежнюю квартиру и приехавшим, чтобы дооформить какие-то документы.

Домработница предложила поискать Булгарина в его офисе и продиктовала адрес. На этот раз я не стал шиковать в такси, а отправился на метро. Две пересадки, тысячи торопливых людей, проносящихся мимо и выглядящих в мраморных коридорах минутными гостями, тогда как неподвижно застывшие у стен нищие — хозяевами.

Потом эскалатор выбросил меня наверх, а наверху, как только я вышел из здания метро, мой взгляд уперся в двадцатиэтажную башню из стекла и бетона.

Где-то там, среди сотен офисов, был и офис фирмы Олега Булгарина. Продажа какой-то сантехники. То ли финской, то ли итальянской. Самое подходящее занятие для бывшего офицера ФСБ.

В вестибюле на меня сурово взглянула охрана, но я назвал фирму, в которую направляюсь, назвал имя ее директора и номер офиса, после чего охрана сочла, что я не представляю общественной опасности. Меня пропустили.

Я поднялся на нужный этаж и сразу понял, что Москва куда более опасный город, чем может показаться поначалу. Я шел по коридору, когда из распахнувшейся двери выскочила длинноногая блондинка в короткой юбке. Зажав мобильный телефон между плечом и щекой, она смерила меня оценивающим взглядом, а затем сверкнула черными глазами, ухватила меня за рукав и с криком «Леван, вот приехали за прайс-листами по унитазам!» потащила в комнату. Такого я вытерпеть не мог.

— Ну уж нет, — сказал я и слегка шлепнул девушку по руке. — Никаких унитазов.

— Как? — изумилась она и едва не выронила телефон. — Вы разве не…

— Нет, это не я.

— А что же вам нужно? — продолжала изумляться она, как будто все появлявшиеся на этаже мужчины в верхней одежде обязаны были интересоваться прайс-листами на унитазы.

— Мне нужен Булгарин, — сказал я.

— Олег Петрович?! — Она почтительно захлопала ресницами и убежала в глубь офиса. Еще некоторое время оттуда раздавались ее громкие реплики:

«Я-то думала, это за унитазами! А это совсем наоборот!» Минут через пять в коридор выглянул гораздо более серьезный человек: низкорослый и широкоплечий парень лет двадцати. Хороший костюм парадоксально сочетался с неоднократно сломанным носом и тусклым взглядом профессионального вышибалы.

— Это вы к Олегу Петровичу? — холодно осведомился он. Я подтвердил. — Сумку оставьте здесь, — последовал приказ. — Документы у вас есть? — Я показал, а он, к моему удивлению, переписал паспортные данные. Ценный кадр.

Надо будет похвалить его Булгарину.

— Будете обыскивать? — поинтересовался я.

— Много чести, — презрительно буркнул парень — Проходите. Прямо и налево.

Двигаясь по указанному маршруту, я уперся в дверь с табличкой «Генеральный директор ТОО „Комфорт“ Булгарин О. П.» Я толкнул дверь и с порога предупредил:

— Я не насчет унитазов.

— А зря, — сказал Булгарин. У него, вероятно, было нечто вроде обеденного перерыва. Взгромоздив ноги на стол, он ел огромный гамбургер.

Рядом с его ногами стояла кружка с надписью «Босс». Чтобы никто не подумал, что Булгарин — не босс этой конторы. А может, он носил эту кружку с собой вместо документов.

— В этом месяце у нас скидки, — сообщил Булгарин, откладывая недоеденный гамбургер в сторону. — Не упускайте такую возможность, — он посмотрел на меня и понял, что его рекламная кампания провалилась. — Раз вам не нужна сантехника, то что же вам нужно? Кто вы такой?

— Я человек, который портит настроение продавцам сантехники, — представился я и сел напротив Бултарина.

— Налоговая инспекция? — предположил Булгарин. — Но я же на прошлой неделе…

Я положил на стол визитную карточку. Булгарин повертел ее в руках, потом прочитал адрес и оживился:

— О, земляк! Давно приехали?

— Сегодня.

— И как там, дома?

— Не слишком весело. Особенно для бывших сотрудников ФСБ, уволенных со службы в девяносто шестом году.

— Не понял, — нахмурился Булгарин. — Что вы имеете в виду… — Он торопливо заглянул в визитку. — Константин Сергеевич.

— Я имею в виду, что Станислав Калягин мертв. И Павел Леонов тоже мертв. — Произнеся это, я ожидал увидеть на лице Булгарина хотя бы какое-то подобие обеспокоенности. А возможно, и страх. Вместо этого я увидел, как Булгарин взял гамбургер, откусил от него, тщательно прожевал и только после этого отреагировал на мое сообщение:

— Ну и что?

Я ничего не сказал, продолжая смотреть на Булгарина, и, очевидно, смотрел я не слишком дружелюбно, отчего Булгарин отложил гамбургер, вытер салфеткой губы и сказал, осторожно и вкрадчиво:

— Поймите меня правильно, я искренне скорблю… — Мне жаль, что с ребятами так получилось. Но я здесь при чем? Я довольно давно уехал из Города, а наши отношения испортились еще до того. Каждый из нас жил своей жизнью. Еще раз говорю — мне жаль их, но я не понимаю, как это может быть связано со мной?

— Вероятно, какая-то связь здесь имеется, — сказал я, оглядывая интерьер булгаринского кабинета: стандартная стерильность, но кое-где заметны следы того, что ремонт завершился здесь совсем недавно. Картина не повешена, на раме остался кусок защитной пленки, а на столе Булгарина стопкой лежат таблички, которые предстоит прикрепить на дверях остальных комнат. О себе-то он позаботился в первую очередь.

— И какая же? — Булгарин снова взялся за гамбургер. То ли он был зверски голоден, то ли, подобно многим людям, заедал стресс. Стресс, вызванный моим появлением. Я не стал отвечать на его вопрос. Я сам стал спрашивать. — Олег Петрович, если у вас действительно испортились отношения с Леоновым и Калягиным, если вы действительно прервали с ними всякие контакты… То откуда вы знаете об их смертях?

— Хм, — задумался Булгарин. — Откуда?. Ну, кажется, мне писала сестра Стаса. Или звонила, или писала. Точно не помню. Это же было давно, да?

— Два месяца назад. Не слишком давно.

— Ну, время для всех движется по-своему, — улыбнулся Булгарин. — У меня так оно просто летит…

Много дел?

Да, — Булгарин явно обрадовался, что разговор перешел с покойных сослуживцев на более приятную тему. — С утра до вечера…

— Бизнес процветает?

— Ну, раз вы не из налоговой инспекции, то скажу вам — да, — засмеялся Булгарин. — Сантехника ходовой товар, люди хотят, чтобы у них было красиво не только в спальне или на кухне, но и в сортире. Это и называется цивилизация.

— Надо же, — удивился я. — Такого определения цивилизации я еще не слышал.

— Мое изобретение, — похвастался Булгарин, придя в благодушное настроение, которое я не преминул тут же испортить.

— Не всем вашим знакомым так повезло, — сказал я. — Леонов бедствовал в последние годы своей жизни, Калягин был более удачлив, но до вас ему все равно далеко. Поделитесь секретом? Что надо делать, чтобы стать богатым и известным? — Мне почему-то в голову пришла та дурацкая фраза из интервью с Абрамовым.

— Надо много работать, — ответил Булгарин, сделав деловитое лицо. — Много работать, мало отдыхать. Тогда и придет успех. Паша Леонов вообще ведь не работал, он боролся с винно-водочными изделиями, пытался как можно больше их уничтожить.

— А вы, значит, в это время трудились? — Я понимающе покачал головой. — Двадцать четыре часа в сутки. Это, наверное, универсальный рецепт. Совсем недавно я читал похожие слова в интервью одного известного бизнесмена.

Может, слышали? Валерий Анатольевич Абрамов. Тоже ваш земляк.

Булгарин нахмурился. Потом нажал кнопку на селекторе и проговорил в микрофон:

— Меня ни с кем не соединять. Никого не пускать. Важный разговор.

— Его напряженный взгляд полоснул по мне. — Что вам нужно? Что это за разговоры?

— Все очень просто, — сказал я, — Хочу предупредить вас о возможной опасности. Леонов и Калягин мертвы. Вам может грозить то же самое, пусть даже вы и не общались с ними в последнее время. Дело не в недавних событиях.

Дело в том, что происходило в начале девяносто шестого года. Вас осталось только двое из тех четверых, кого набрал к себе Николай Николаевич.

— Двое? — быстро переспросил Булгарин. — Кожухов еще жив?

— А он должен быть мертв, как остальные?

— Ну… — Булгарин замялся. — Вы говорили про двоих мертвых…

— И про двоих живых, которые могут стать мертвыми. Вам же писал Леонов.

Он еще тогда старался вас предупредить.

— Вы и это знаете? — удивился Булгарин. — Мало ли что Паша писал… У него слишком разыгралась фантазия на алкогольной почве.

— Но он умер. Случилось то, чего он опасался. Вы думаете, что это вам не грозит? Думаете, что расчет за девяносто шестой год вас не коснется?

— Слушайте. — Булгарин становился все более и более серьезным. — А вы-то здесь при чем? Знаете вы много, это я понял. Даже слишком много, но зачем вам это?

— Вдова Леонова наняла меня, чтобы я нашел его убийц, — сказал я, и мне показалось, что на лице Булгарина мелькнула мимолетная улыбка. Потом он справился с эмоциями и все так же серьезно, как раньше, произнес:

— Понятно.

И где вы собираетесь их искать? В Москве?

— Николай Николаевич, — медленно проговорил я, следя за реакцией Булгарина. Я не хотел повторять ошибки, допущенной мною в разговоре с Кожуховым. Я не буду показывать, сколько я знаю на самом деле. Я буду делать многозначительный вид, буду называть имена и фамилии, я скажу, что Леонов рассказал мне все, что только можно рассказать. И посмотрим, что на это скажет Олег Петрович Булгарин, подозрительно процветающий торговец сантехникой.

— Николай Николаевич, — сказал я и уставился на своего визави. Реакция его была куда более сильной, чем я мог предположить. Булгарин навалился грудью на край стола, и его глаза оказались менее чем в двадцати сантиметрах от моих глаз. Тяжелые веки полуприкрывали карие зрачки, отчего Булгарин выглядел заспанным и усталым. Но он не был заспанным, он был более чем взволнован, он требовательно спросил меня:

— Что еще с Николаем Николаевичем?

— Странный вопрос, — сказал я. — Вы сами прекрасно знаете, что с ним. И вы прекрасно знаете, что если у кого-то и есть причины желать устранения вашей великолепной четверки, то этот кто-то — Николай Николаевич. Или люди из его окружения.

Я ждал какой-то реакции от Булгарина, но ее не было.

— Продолжайте, — сказал он. — Я пока послушаю. Понятия не имел, что это все может быть кому-то известно.

— С удовольствием: меня наняла вдова Леонова…

— Ольга?

— Она самая. У нее сейчас процветающий бизнес, большие связи. И она хочет разобраться с теми, кто убил ее мужа и сына.

— Сына? А при чем здесь ее сын?

— Те, кто убил Павла Леонова, заметали следы. И Юра, его сын, попался им под руку. Так что всего уже четыре жертвы — Калягин с женой, Леонов с сыном. Если не хотите оказаться пятым в этом списке — помогите. Мне нужны фамилии: кто еще, кроме Николая Николаевича, мог быть заинтересован в устранении свидетелей?

— А Николая Николаевича вам мало? — Булгарин достал сигарету и закурил, одновременно включив кондиционер.

— Покойникам не мстят, — сказал я.

— А кто вам сказал, что он покойник? — Булгарин был совершенно спокоен, пуская табачные кольца. А вот я встревожился. Мы поменялись ролями.

— Извините? Я правильно понял: вы хотите сказать, что Николай Николаевич не умер?

— Да он живее всех живых. С неделю назад я видел его по телевизору, получающим какую-то медаль. Вас не правильно информировали, Константин Сергеевич, — Булгарин сожалеюще покачал головой. — Он жив, этот мерзавец…

Были слухи о его гибели в Чечне, но потом он вернулся. И не просто вернулся, а пошел на повышение. Что-то он там такое в Чечне сделал, и его произвели в полковники. Николай Николаевич процветает. Чего и вам желаю.

— Подождите, — сказал я, с сомнением глядя на Булгарина. — Вы так спокойно говорите о воскресении Николая Николаевича? О человеке, который, по-видимому, убил Калягина и Леонова? И который может завтра убить вас? Вы узнаете о его возвращении в Москву, и у вас не возникает чувства страха, не появляется мысли обратиться в милицию?

— А вот это было бы полным идиотизмом, — усмехнулся Булгарин. — Ну что я могу рассказать о Николае Николаевиче? Чем я докажу, что он хочет меня убить? Да ничем. Кстати, я больше чем уверен, что и у вас доказательств тоже — кот наплакал. Да, с точки зрения логики, тут все нормально: ему выгодно убрать свидетелей своих старых грехов, раз он пошел на повышение. Но доказательства? Пшик. Ничего. Пусто.

— Будете сидеть и ждать, пока вас убьют?

— Знаете, прошло уже несколько лет. Если Николай Николаевич оставил меня в покое на такой срок, то почему именно сейчас он должен немедленно бросаться за мной вдогонку? Я думаю, что вы преувеличиваете его злодейство.

К тому же сестра Калягина говорила, что Стас погиб от рук грабителей, забравшихся к нему на дачу… Разве не так? — Булгарин вопросительно смотрел на меня, но я предпочел промолчать. — А что касается Николая Николаевича… Вы не сможете достать его по закону. Придется устраивать нечто вроде падения кирпича на голову. Только так. Если это случится с Николаем Николаевичем — что ж, я буду рад, потому что он испортил жизнь не только Паше Леонову, но и мне тоже. Просто я не стал алкоголиком, я стал работать и кое-чего достиг… — Это уже была беззастенчивая самореклама, и я постарался ее прекратить.

— Я говорил с Кожуховым насчет того задания, которое вы выполнили, — сказал я, и Булгарин снова оцепенел. — Кожухов сказал, что в своей жизни он не делал ничего более омерзительного… — Я смотрел на Булгарина, ожидая его комментария. Тот еще некоторое время настороженно глядел на меня, понял, что дальше ничего не последует, вздохнул и произнес нечто странное:

— Ну что ж, может быть, и так. Может быть, Вася действительно не совершал ничего более омерзительного…

— То есть вы-то совершали и более омерзительные вещи?

— Ну что вы меня ловите на словах? — укоризненно сказал Булгарин. — Я хотел сказать совсем другое: может, Вася Кожухов действительно совершил что-то ужасное, но я об этом не знаю…

— То есть? Вы работали вчетвером по заданию Николая Николаевича и вы не знаете, что делал Кожухов?

— Вот именно. Задание было, а работали мы все-таки несколько порознь…

У Кожухова была своя работа, у меня своя. Вот так. — Булгарин улыбнулся, изо всех сил стараясь быть респектабельным бизнесменом, дистанцироваться от себя самого, оставшегося в прошлом. Но у меня со вчерашнего дня было слишком плохое настроение, чтобы позволять такие увертки.

— А мне кажется, что вы работали вместе, — сказал я. — И Стаса Калягина даже тошнило от этой работы. Наступила тишина. Булгарин смотрел не на меня, а на что-то, находящееся за моей спиной, хотя там была лишь стена. Он смотрел сквозь меня, словно заглядывал в прошлое и видел там нечто, в реальность которого поверить было трудно. Но ничего другого не оставалось.

— Хорошо, — медленно произнес Булгарин. — Давайте говорить в открытую.

Вы знаете такие вещи, которые не мог знать никто, кроме нас пятерых. Может быть, вы также знаете, что после того как… Когда все кончилось, и мы знали, что задание провалено и что нам скорее всего придется уйти с работы… Тогда Николай Николаевич сказал; «Будет лучше; если вы больше не будете встречаться друг с другом. Чтобы не было потом пьяных воспоминаний, соплей и так далее. Это была секретная работа, и она должна остаться в секрете. Вся информация должна остаться в ваших головах. Это приказ. Мы проиграли на данном этапе, и я вынужден буду уехать, но будьте уверены: у меня хватит сил и возможностей проконтролировать выполнение вами этого приказа. Пусть пройдет пять лет, десять, пятнадцать — все должно оставаться внутри вас. Выплеск информации наружу угрожает интересам очень влиятельных людей, и я вам гарантирую, что они остановят распространение такой информации любой ценой. Возможно, они поручат сделать это мне. И я выполню это, несмотря на свое профессиональное уважение к вам. Сделайте выводы и не делайте ошибок». Вот так он сказал. И знаете что, Константин? Раз вы знаете про то, как тошнило Стаса, раз вы вообще знаете о нас, — это говорит о том, что кто-то из нас четверых этот приказ нарушил. Леонов? Или Стас Калягин?

— Какая разница? Теперь мертвы они оба.

— Вот именно. Пока — только они. И я не хочу, чтобы этот дуэт превратился в трио. У меня полно дел. Я еще не насладился жизнью. Поэтому я закрою рот и не скажу вам ничего. И более того — посоветую вам сделать то же самое. То, что тогда случилось… Кожухов может называть это омерзительным, но так было нужно сделать. И мы это сделали. Все разговоры, все расследования уже ничего не изменят. Поэтому просто забудьте об этом, Константин. Скажите Ольге Петровне, что ничего не нашли. Пусть и она забудет.

— Мне кажется, что смерть мужа и сына — не такие вещи, которые можно забыть.

— А жаль… Все было бы значительно проще, если бы это можно было сделать. Давайте закончим на этом нашу беседу, — предложил Булгарин. — Вы добились своей цели, вы испортили мне настроение. Я хочу закончить.

— Пожалуйста! — Я поднялся со стула. — Так, значит, Николай Николаевич запретил писать вам мемуары? Булгарин дернулся как от удара током.

— Что? Какие мемуары?

— Я к тому, что Николай Николаевич запретил вам разглашать информацию.

А какие могли бы получиться Мемуары! Сейчас это очень модный жанр…

— Возможно, возможно, — заторопился Булгарин, выпроваживая меня из кабинета. — Если хотите, мы можем встретиться еще раз, скажем, завтра, в более уютной обстановке. Здесь неподалеку есть частный клуб, там прекрасная рыбная кухня… Я угощаю вас как гостя столицы. И вообще, — произнес он уже в дверях. — Я не знаю, что вам наговорили Леонов или Кожухов… Лично я там имел очень скромную роль. Я не сделал ничего такого, чего можно было стыдиться. Честное слово. У меня нет таких воспоминаний, которые надо заливать водкой, как это делал Паша…

— А почему вы переехали в Москву? — спросил я, и этот вопрос удивил Булгарина.

— Как почему? Здесь такие возможности, каких никогда не будет у нас в Городе.

— Возможности? Какие возможности вы имеете в виду?

— Скажу вам по секрету, — Булгарин прошептал это мне на ухо, видимо, окончательно вернув себе приятное расположение духа. — Здесь, в Москве, деньги просто валяются под ногами.

Я сказал, что только прошел пешком от остановки метро до его офиса, и на асфальте не было ни рубля. Булгарин рассмеялся и сказал, что нужно знать места. Потом он открыл перед мной дверь, я вышел, едва не столкнувшись с изящной брюнеткой в черном платье. Она не походила на офисного работника. И точно — я услышал запоздалое восклицание секретаря:

— Олег Петрович, к вам супруга!

Женщина в черном вошла в кабинет Булгарина, и дверь за ней закрылась. Я ощутил оставшийся после нее в воздухе слабый след духов, и аромат подействовал на меня странно. Я достал из кармана визитную карточку и положил на стол секретарши Булгарина. Позже я сообразил, что на самом деле означал мой неосознанный жест, и ужаснулся себе. Честное слово.

Я вышел из этого здания с усиливающейся головной болью: перемена климата, во-первых, и булгаринские разговоры, во-вторых. Он меня просто измотал. Он заставлял меня надеяться на то, что вот-вот, в следующий миг, под влиянием страха или удивления он не выдержит и начнет говорить, излагая факты… но этого не происходило. Булгарин изображал оцепенение, испуг, шок — и ничего не говорил. Все ограничилось уверениями в том, какой хороший человек Олег Петрович и какой плохой Николай Николаевич. Поэтому мне следует прекратить всякие расследования и… Вот забавно. Я подумал, что Булгарин проявил себя достаточно искусным в словесных играх: как Леонов годы спустя после увольнения играючи ломал руки, так этот манипулировал собеседником.

Старая закалка. Ладно, посмотрим.

В чем он пытался меня убедить? В том, что сам Булгарин ни в чем особо гадком замешан не был и даже пресловутое задание Николая Николаевича его не коснулось в той степени, что Кожухова? Назовем это самооправданием. Он также пытался убедить меня в том, что Николай Николаевич — «мерзавец», жестокий и злопамятный. При этом — «если ему свалится кирпич на голову, я буду только рад». И подчеркнутые опасения самого Булгарина, что разговоры о прошлом приведут к каким-то акциям со стороны Николая Николаевича. Назовем это созданием образа врага. Хотя я и раньше имел представление об этом образе.

Булгарин под конец стал советовать мне отказаться от расследования, потому что Николай Николаевич слишком крут. Это вроде бы логически вытекало из предыдущего пункта, но хотел ли действительно Булгарин, чтобы я оставил Николая Николаевича в покое? Вряд ли. «Если ему свалится кирпич…» и так далее. Булгаринское запугивание было рассчитано на мою отрицательную реакцию. Ну как же, разве можно поддаваться на какие-то угрозы и предупреждения? Я должен был после таких слов лишь сильнее заняться Николаем Николаевичем. И в этом скорее всего заключалась цель Булгарина.

Подведем итог: он хотел обелить себя, он показывал мне злодея и направлял меня на него. Вот забавно. Все это было слишком искусственно, чтобы быть истинным. Как мне показалось, стопроцентно натуральная реакция проявилась у Булгарина только один раз, в самом конце разговора, когда он уже посчитал дело сделанным. Тогда я спросил: «Так, значит, Николай Николаевич запретил вам писать мемуары?» И он вздрогнул. Я-то имел в виду мемуары Павла Леонова. А о чем подумал Булгарин? Вот в чем вопрос.

Я шел по направлению к станции метро, стараясь отыскать глазами аптечный киоск, где можно было бы купить аспирин или цитрамон, чтобы унять головную боль. И еще мне требовалось снять номер в гостинице.

Я купил аспирин у метро, и, пока продавщица искала сдачу, отражение в зеркальной витрине привлекло мое внимание. Метрах в десяти позади меня, стараясь спрятаться за газетным стендом, стоял «ценный кадр» из булгаринского офиса — тот самый, со сломанным носом. У меня было плохое настроение, и я жестко обошелся с ним. Я спустился в метро и ушел от своего «хвоста» две минуты спустя. Иметь сломанный нос — это еще не значит быть хорошей ищейкой. Возможно, Булгарин лишит этого парня премии. Какая жалость. Все дело в моем плохом настроении и больше ни в чем.

Позже: гостиница, одноместный номер чуть пошире купе в пассажирском вагоне, холодные батареи, две таблетки аспирина и стакан воды. Боль постепенно растворяется, уходит, уступая место обычной усталости. Сумка брошена на дно пустого одежного шкафа. Некоторое время я тупо сижу на кровати, потом самонадеянно решаю, что смогу прочитать хотя бы несколько страниц из абрамовского досье, но как только я беру эти страницы в руки, мои веки наливаются свинцом, затылок мягко падает в подушку, бумаги разлетаются по полу…

Тут я вспоминаю, что Булгарин вдобавок ко всем прочим своим достижениям заставил меня отвлечься от Абрамова: едва я успел назвать фамилию, как Булгарин нахмурился, а потом заговорил совершенно о другом… Скотина.

Деньги у него, видите ли, под ногами валяются… И жена у этого мерзавца такая… Привлекательная, мягко выражаясь. На сколько лет она его младше?

Лет на пять-семь, вероятно… Скотина. Еще одна причина ненавидеть торговца унитазами. Много таких причин, особенно если ты лежишь один в холодном гостиничном номере… Ненависть отнимает слишком много сил. И я заснул, прежде чем за окном сгустилась темнота.

В позднем пробуждении есть своя прелесть — говорят, от этого кожа лица выглядит моложе. Мне придется проспать еще пару тысяч лет, чтобы перемены стали очевиднее. Головная боль уходит, сменяясь болью в спине, так и не сумевшей за ночь подружиться с матрасом. Но есть и негатив: в гостиничном ресторане из меню завтрака остался только салат «Столичный» и черный кофе.

Чтобы побороть утреннюю тоску и оставшееся с вечера чувство голода, я взял три салата. Уже на втором движения моей вилки стали медленными и плавными. Я вспомнил, что Булгарин приглашал меня на рыбные посиделки в каком-то частном клубе. Это было интересно. К тому же за его счет — вдвойне интересно. Только он не сообщил мне точного времени и места. Все-таки он скотина. Надо будет позвонить ему после обеда, прозондировать почву. Может, если к рыбе подать достаточно белого вина, Булгарин станет более разговорчивым? Если прикинуться, что я послушно клюнул на все вчерашние приманки. А потом поинтересоваться, каким способом великолепная четверка Николая Николаевича пыталась заставить финансиста Валерия Абрамова изменить направление каких-то там финансовых потоков? И какое отношение все это имеет к президентской кампании? Это были вопросы, не имевшие непосредственного отношения к моей работе на Ольгу Орлову. Для нее у меня был давно готов ответ — Николай Николаевич вернулся и через своих людей в Городском управлении ФСБ заметает следы. Он пошел на повышение, и ему не нужны свидетели его прежних сомнительных делишек. Исчерпывающее объяснение.

Только вот само это сомнительное дело начала девяносто шестого…

Возможно, я просто-напросто больной человек. Но я хотел знать, в чем там дело. Они сами виноваты — Леонов, Кожухов, Булгарин. Они, сами того не замечая, произносили такие фразы, которые заставляли мое проклятое воображение работать на полную катушку, представляя мрачные картины, исполненные тайного смысла…

Я хотел узнать правду. Я хотел разыскать эту тайну, как хотят женщину — до дрожи в коленях, до боли в паху, до безумия бессонных ночей. Я болел этим. Я, несомненно, болел этим. И когда я вернулся в номер и запустил руку в сумку, то вытащил не Ленкины письма, а листы абрамовского досье, подобрав также то, что разлетелось из моих вялых пальцев в предыдущий вечер.

Я начал читать, а потом вдруг отложил листы в сторону. Мне в голову пришла крайне банальная и донельзя очевидная мысль: Валерий Абрамов тоже проживает в Москве. Я могу поговорить с ним точно так же, как вчера разговаривал с Булгариным. Только мне надо хорошенько подготовиться к этой беседе, почитать досье… Потому что я не имел ни малейшего представления, о чем следует говорить с Абрамовым. Заметил ли он, что в девяносто шестом году против него проводилась тайная операция? Или провал в том и заключался, что Абрамову усилия Николая Николаевича были как комариные укусы?

Ясно было только одно — встретиться с Абрамовым будет в миллион раз трудней, чем с Булгариным. Это вам не торговля унитазами. Это то, что называется финансово-промышленная олигархия. Люди, которые не ходят по земле. Люди, умеющие направлять финансовые потоки. Впрочем, это умение может быть и опасным. И я снова взялся за страницы абрамовского досье.

«Нравится ли вам современная эстрадная музыка? — спросил наш корреспондент у Валерия Анатольевича Абрамова, известного бизнесмена, президента корпорации „Вавилон 2000“, который сегодня приехал к нам в город, на свою родину..,» Убивать нужно таких корреспондентов.

Стоит вам приобрести хоть какую-то известность, и на вас обрушится миллион самых дурацких вопросов — это вывод, к которому я пришел, изучив с полсотни газетных статей, посвященных Валерию Абрамову. Он был вынужден описывать свои кулинарные вкусы, называть любимых киноактрис, любимые книги, комментировать ситуацию в Индонезии, перечислять своих знакомых в шоу-бизнесе, делать комплименты участницам городского конкурса самодеятельных дизайнеров, куда Абрамова затащили в качестве члена жюри.

Рядом красовались фотографии работ этих самых дизайнеров-любителей: зрелище не для слабонервных. Но Абрамов выдержал и даже сумел выдавить из себя что-то хорошее на этот счет. Абрамов среди одноклассников на встрече выпускников, Абрамов на открытии десятого супермаркета компании «Вавилон 2000» в нашем городе… Абрамов дает старт легкоатлетической эстафете в честь стасемидесятипятилетия опрометчивого проезда Александра Сергеевича Пушкина в десяти километрах от Города. Абрамов отвечает на вопросы еженедельной газеты местных феминисток «Все мужики — сволочи»…

На самом деле газета называлась «Я — самая!» Рубрики газеты продолжали ее заголовок: раздел мод назывался «Я — самая стильная!» Раздел кроссвордов — «Я — самая эрудированная!» И вот в рубрике «Я — самая деловая!» интервьюировался несчастный Абрамов.

Сначала журналистка допытывалась у бизнесмена, может ли женщина в России стать столь же успешным предпринимателем, что и он сам. Абрамов сказал «да», но не смог привести ни одного реального примера. Журналистка торжествующе констатировала, что мужчины в этой стране все еще мешают женщинам нормально развиваться в сфере бизнеса, после чего приступила к расспросам о семейной жизни Абрамова.

Абрамов поведал, что его жена — скромная домохозяйка, которая терпеть не может появляться с мужем на всяких презентациях и приемах. «Может быть, она тоже хотела бы заняться каким-то бизнесом, но вы сдерживаете ее, потому что вам нужна хозяйка?» — спросила журналистка. «Я бы давно нанял домработницу или даже двух, если бы моя жена действительно захотела заниматься чем-то вне дома, но дело в том, что моя супруга предпочитает создавать в доме уют и покой, и мне кажется, что это у нее прекрасно получается». Журналистка проворчала что-то насчет еще одной женщины, чьи способности принесены в жертву мужскому эгоизму, и перешла к следующему вопросу: «Сейчас модно направлять детей обучаться за рубеж. Я имею в виду моду, распространившуюся среди людей вашего круга, Валерий Анатольевич. Ваша дочь также продолжит свое образование за границей, когда закончит школу?» — «Вряд ли. Жанна неоднократно бывала за границей, но у нее не возникло желания жить там постоянно и учиться. Вероятно, моя дочь будет поступать этим летом на юридический факультет Московского университета…» Я посмотрел на дату вверху страницы: январь девяносто шестого года, В это же время Павел Леонов уже обсуждал перспективы политического развития России со своим новым знакомым из Москвы Николаем Николаевичем.

А чем занимался Абрамов в это время? Так… «Городские новости» сообщали: «Вчера в нашем городе состоялась региональная конференция частных предпринимателей и банкиров. Примечательно, что на конференции рассматривались не только вопросы экономического развития, но и текущая политическая ситуация в России. Абсолютным большинством голосов участники конференции постановили поддержать на грядущих президентских выборах кандидатуру действующего президента и обеспечить ему посильную финансовую и моральную поддержку. Координатором этих усилий региональных деловых людей избран Валерий Анатольевич Абрамов, штаб-квартира корпорации которого уже несколько месяцев находится в Москве. Тем не менее Валерий Анатольевич сохранил свое влияние на бизнесменов нашего региона и даже усилил его за счет недавно приобретенных обширных связей в столице…»

Ну вот и они: финансовые потоки. Видимо, Абрамов получил от своих коллег право распоряжаться частью средств, которые предстояло направить на поддержку избирательной кампании президента.

Однако Николай Николаевич, совсем как мелиоратор, жаждал изменить русла рек, по которым текли деньги. И не столь важно, куда он хотел отправить эти миллионы, важно другое: как он собирался повлиять на Абрамова? Что такого мерзкого сделали по его приказу те четверо, в живых из которых уже осталось лишь двое?

Я подумал о том, что каждый из четверых вынес из той истории нечто особенное — глубоко персональное впечатление и глубоко персональную оценку своих поступков.

За взрывными выходками Кожухова читалось одно: сожаление. «Самое плохое, что я сделал в жизни». «Нам тогда сказали, что это нужно». «Не хочу больше об этом!» Подозреваю, что сны Кожухова были не слишком спокойными.

Паша Леонов тоже сожалел, но он больше сожалел о своей загубленной карьере. Загубленной, как он считал, совершенно несправедливо. «Какая жизнь была, какая работа! И вот куда все прикатилось!» И воспоминания свои он писал, мучимый не совестью, а тоской по утраченной жизни. Он сделал все, как было велено, а его бессовестно обманули. Он обиделся.

А Булгарин поступил как истинно творческий человек. Он создал свою версию прошлого. Версию, при которой он оставался стерильно чистым, словно стены в его новом офисе. Откуда, кстати, бывший офицер ФСБ взял деньги не только на развитие бизнеса, но и на переезд в Москву, на офис в престижном районе? Надо будет позвонить в Город и попросить Гарика, чтобы тот через налоговую инспекцию… Черт. Я остановил свои бурно развивающиеся планы.

Гарик. Я так и не знаю, что с ним. Я сбросил его на руки врачам, убедился, что он еще жив, убедился, что о нем позаботятся… И кинулся ловить такси, чтобы ехать на вокзал. Я так торопился, что лишь на вокзале спохватился о своих испачканных в крови руках. Я вымыл их в вокзальном туалете и спустя пару часов отправился в Москву.

И вот после полутора суток пребывания здесь я спохватился. Я снял телефонную трубку и набрал код междугородной связи. Противно попищав, аппарат все-таки решил соединить меня с ГУВД. Кто-то снял трубку и буркнул «Алло». Я поинтересовался состоянием здоровья Гарика.

— Ну а как сам думаешь? — ответил в трубке знакомый голос. — Какое у меня будет состояние, после того как в меня влепили три пули? Ладно еще, что только одна попала в ляжку, а две другие — в бронежилет. Но тоже приятного мало.

— А что это ты делаешь на работе с простреленной ляжкой? — поинтересовался я. — Играешь в героев?

— Нет, просто сижу за столом. Должен же кто-то расхлебывать ту кашу, которая заварилась… Тебе-то хорошо, ты сделал ноги и ловишь кайф на Тверской, да?

— На Тверской ловят венерические болезни, — поправил я. — А что за каша?

Гарик пояснил. В тот вечер все поиски Филина в окрестностях Успенской церкви оказались безрезультатными. Он как сквозь землю провалился, и этого следовало ожидать: если он сам выбрал этот район для обмена информацией, значит, наверняка знал там все переулки. Милиционер, бежавший впереди меня, оказался менее везучим, чем Гарик, — одна пуля Филина вошла ему в переносицу, другая — в шею.

— А ты-то уж вообще везунок — восхитился Гарик. — Хоть царапина у тебя есть?

— Нет, — виновато произнес я. — Но я ведь выпустил по нему всю обойму, только какая-то чертовщина стряслась и …

— Всю обойму? — перебил меня, Гарик. — Как бы не так! Видел я тот пистолет, у тебя вышла осечка на втором патроне, понял?

— Осечка? — не поверил я, отлично представляя себе ту картину, как я раз за разом нажимаю на курок… А Филину все это как с гуся вода. Так, значит, осечка. Черт.

— Меня больше волнует другое, — продолжил Гарик. — Как ты остался жив?

Он что, испугался тебя и убежал?

— Нет, — сказал я. — Он в меня выстрелил. Один раз. Я отпрыгнул. Когда поднялся — его уже не было. Может, у него патроны кончились?

— Ха, — ответил Гарик. — Все тот же «ЗИГ-зауер». Пятнадцать патронов в обойме. Три в меня, два в нашего парня, один в тебя. Пусть он еще пять раз промахнулся — все должно было что-то остаться. А он убежал. Я не думаю, что в такой суете он сообразил, что ты — это тот самый тип, которого он должен был убрать по заказу Ромы… Но все равно — странно. Киллеры себя так не ведут.

Я вспомнил удивленное выражение лица Филина, когда он смотрел на меня, одновременно целясь… Целясь достаточно долго, чтобы не промахнуться, но он промахнулся. Это было действительно странно.

— Вот это я и называю кашей, — сказал Гарик. — Он ушел, но теперь-то он будет вынужден залечь на дно или на время свалить из города. Его едва не сцапали, ему показали, что знают его тайник… Он должен напугаться! — решительно рявкнул Гарик, выдержал паузу и спросил меня не столь безапелляционным тоном:

— Как думаешь, он испугался?

— Черта с два, — сказал я. — Но, между прочим, я звоню вовсе не из-за Филина. А время идет, и денежки идут…

— Так ведь твои денежки, не мои, — проницательно заметил Гарик. — Так что ты хотел?

— Узнай через налоговую инспекцию, каково было финансовое положение частного предпринимателя Булгарина Олега Петровича в прошлом и позапрошлом годах. Каковы были его источники дохода и все такое прочее…

— Записано, — ответил Гарик. — Это все?

— Второй вопрос посложнее. У тебя нет такого знакомого в Москве, который мог бы мне помочь, если что?

— Ты имеешь в виду — знакомый, который работает в милиции? — уточнил Гарик.

— Да, только не в ГАИ и не участковым. Что-нибудь более серьезное.

— Надо подумать, — сказал Гарик. — А что, уже нажил проблемы? Ты же всего сутки как в Москве…

— Это не проблемы, это симптом. На который надо отреагировать, пока он не стал проблемой. Например, один тип вчера пытался за мной следить. У него это неважно получилось, но на будущее…

— Я понял. Запиши телефон. Это племянник моего шефа. Он кабинетный работник в московском ГУВД, но связей у него — дай Бог каждому. Я ему позвоню сегодня и предупрежу насчет тебя. Чтобы знал, с кем имеет дело.

— Не рассказывай слишком много, — посоветовал я.

— Само собой, — сказал Гарик. — Зачем же пугать человека?

До пяти часов я мучил себя газетным жизнеописанием Валерия Анатольевича Абрамова, а в пять отложил похудевшую кипу листов и вновь обратился к телефонному аппарату. В булгаринском офисе мне вежливо сказали, что Олег Петрович отъехал по делам, когда подъедет неизвестно, а на мой счет никаких указаний оставлено не было.

— Он хотел встретиться со мной в клубе, — возмущенно заявил я. — Я уже сижу в смокинге, осталось только шнурки на ботинках завязать. Где ваш босс?

— На то он и босс, — ответили мне. — Значит, сам себе хозяин. Хочет — встречается в клубе, а не хочет — не встречается. Позвоните завтра.

— Ну и скотина же ваш босс, — в сердцах заметил я. Придется ужинать за свой счет и отнюдь не изысканными рыбными блюдами, а тем, что предложат гостиничные кулинары. Потом я тоскливо смотрел из окна на многоцветие вечерних огней, из-за которых город напоминал большой аттракцион. В гостиничном вестибюле я купил несколько свежих газет, чтобы разнообразить свое чтение. В одну из них был вложен рекламный проспект, описывающий тысячу и один способ весело и забавно провести время в ночной Москве. Огни мигали, аттракцион работал всю ночь напролет, на Большой Ордынке открылся новый ресторан итальянской кухни с тридцатипроцентными скидками на всю первую неделю работы, клуб «Доллс» предлагал первоклассный стриптиз, а клуб «Утопия» гарантировал просто «полный отрыв»…

Стекло, отделявшее меня от мира развлечений, было на удивление холодным. Ну да, осень. Отопление еще не включено. Здесь так неуютно. Но я знал, что и снаружи, при всем тамошнем многоцветии, ничуть не лучше. То же одиночество и грусть, разве что получше замаскированные. Их можно забивать стимуляторами, но, как старые верные друзья, они всегда возвращаются, как только человек остается один…

В ту ночь я остался в гостиничном номере. Листать страницы прошлой жизни чужих людей. Читать об их беспроблемном существовании, видеть их беззаботные улыбки на фотографиях — и при этом знать, что все это лишь обманчивое поверхностное впечатление. Что-то случилось, это «что-то» должно было как-то отразиться на страницах старых газет, я изучал их и не находил.

Я не находил случившегося. Но я должен был его найти. Я не успокоюсь, пока не найду. В этом заключается моя болезнь.

Прочитав последнюю страницу абрамовского досье, я тяжело вздохнул, потянулся до хруста в позвонках, посмотрел на часы: половина второго ночи.

Нормально. А потом я начал читать все сначала.

Как будто успел вовремя спрыгнуть с поезда, стремительно несущегося к разрушенному мосту — проснуться посреди тягостного кошмарного сна. Поставить босые ноги на пол, оглядеться по сторонам и убедиться, что это — реальность, а не то, что виделось минуту назад и отчего спина до сих пор покрыта липким потом. Тихо сказать: «Слава Богу…»

В ванной комнате, покрывая щеки пеной для бритья, я попытался вспомнить свой сон, который был тем более кошмарен, что имел достаточно связный и длинный сюжет, но мои попытки не увенчались успехом. В голове засела лишь последняя сцена, похожая на ту, что приснилась мне как-то в бывшем Доме колхозника: странные фигуры окружают мою постель и тянут руки к моему горлу… Собственно, сон, вероятно, содержал объяснение, кто это такие и чего им от меня надо, но эти эпизоды растворились у меня в мозгу в первые секунды после пробуждения, как растворяется кусок рафинада, на который плеснули воды.

Впрочем и финала было достаточно, чтобы хорошенько перепугаться.

Перепугаться и совсем забыть про смятый листок бумаги, на котором я наспех записал кое-какие свои мысли по поводу Валерия Абрамова. Эти мысли посетили меня около трех часов ночи, после долгого и отупляющего изучения абрамовского досье. К этому времени глаза у меня слипались, буквы выходили кривые, а записывать собственные мысли я надумал потому, что боялся забыть их. Слишком уж вялым я был в три часа ночи, слишком усталым, чтобы доверять своей памяти. Теперь задача заключалась в расшифровке тех каракулей, которые сам же я и изобразил. Но это позже. Хотя куда уж позже, начало второго на часах. За окном прекрасный вид на озабоченную Москву — потоки автомобилей, дымящие трубы, спешащие люди. Мой персональный кайф в том, что я неторопливо чищу зубы. Однако затем происходит то, что часто случается с кайфом из-за несовершенства мира: его ломают.

Зазвонил телефон, и под аккомпанемент длинных, настойчивых трелей я наскоро выплюнул изо рта зубную пасту, вытер губы полотенцем и метнулся в комнату. Это был Гарик, и я подумал, что он звонит по поводу финансового прошлого Олега Булгарина. Ошибка.

— Ты ничего более умного не мог изобрести? — раздраженно спросил Гарик.

Я не понял вопроса и немедленно сообщил об этом в трубку.

— Вы еще через спутник перезванивайтесь! — продолжал возмущаться Гарик.

— Опять не понимаешь? Объясняю: сегодня с утра на твою квартиру звонит какая-то дама и домогается тебя со страшной силой. Буквально с девяти утра и дальше каждые пятнадцать минут. Мои ребята ей сначала говорили, что ты вышел, придешь попозже и так далее… А она не унимается. Оставила свой телефон. Чтоб ты ей позвонил. Номер, черт побери, московский! Понял? Она звонит тебе на квартиру, ребята звонят мне, а я звоню тебе. Не проще вам было связаться напрямую, раз вы сидите в одном городе? А может, вы там через стенку?

— Все еще лучше — мы в одной постели, — обрадовал я Гарика. — Что за дама? Диктуй номер. — Гарик продиктовал, и я осведомился насчет финансов Булгарина. — Узнал что-нибудь?

— Сейчас! Разбежался! Ты все время думаешь, что наша контора существует только лишь для того, чтобы выполнять твои мелкие поручения! — возмутился Гарик. — У нас и своей работы хватает. Тем более стыдно что-то требовать от меня, инвалида борьбы с преступностью…

— Это намек, что я должен поинтересоваться твоим здоровьем?

— Это намек, что нужно быть поскромнее. Позвони ближе к вечеру. Между прочим, я позвонил тому человеку в Москву…

— Какому человеку? — не сообразил спросонья я.

— Который тебе был нужен! Человек в штабе московского ГУВД! Племянник моего шефа! Вспомнил, дубина?

— Так, значит, можно пользоваться племянником твоего шефа? — уточнил я.

— Он получил соответствующие инструкции? — Гарик в ответ произнес несколько неприличных слов, и я воспринял это как знак согласия. Я тут же набрал номер человека в московском ГУВД, представился и попросил выяснить кое-какие вопросы согласно моему корявому списку, составленному в три часа ночи.

— Да вы с ума сошли! — был ответ. — Это же все не по моей части. Это даже не по части нашего министерства…

— Мне сказали, что у вас большие связи, — парировал я. — Разве не так?

— Допустим, — сказал мой собеседник, — но есть же разумные пределы. Вы просите большего. Да и времени на это уйдет масса… Давайте сделаем так: выберите из ваших вопросов какой-нибудь один, кажущийся вам наиболее важным.

Вот я его в течение дня-двух сделаю. А там посмотрим… Выбирайте. Какой?

Я назвал, и на другом конце провода возмутились:

— Это самый сложный вопрос! Я вообще не представляю, как его можно…

— Вы сказали выбирать. Я выбрал.

— Ну да, — недовольно буркнул он. — Вот ведь свалился на мою голову…

Короче, раньше завтрашнего вечера не звоните. И то — я ничего не гарантирую.

Эту информацию могут просто не дать. Понимаете?

— Нужно, чтобы дали, — сказал я. — Вы милиция или кто?

— Это уже хамство, — отреагировали в трубке, и связь прервалась.

Надеюсь, он несильно обиделся. Мне же с ним еще работать и работать.

Звонить даме небритым — дурной тон. Сначала я привел себя в порядок, а уж потом набрал номер, продиктованный мне Гариком. Быть может, Ольга Петровна прибыла в Москву, чтобы проконтролировать меня? Что ж, мне будет что ей рассказать… Вторая ошибка. Это была не Ольга Петровна. Это была другая женщина, в руки которой попала визитная карточка. Причем совсем недавно. Буквально на днях.

— Моя фамилия Булгарина, — торопливо произнесла она. Этого было достаточно, чтобы я вспомнил стройную брюнетку в черном платье, проскользнувшую в кабинет Булгарина в тот момент, когда я оттуда выходил.

Женщина произвела на меня впечатление, но, судя по голосу в телефонной трубке, сейчас мои впечатления интересовали ее меньше всего. Она не была настроена на лирику. Скорее, это был звонок очень встревоженной и начинающей паниковать женщины.

— Я хотела знать, где мой муж! — решительно заявила она.

— Честно говоря, я тоже не прочь узнать, где он, — ответил я, все еще пребывая в легкомысленном настроении. — У меня вчера сорвалось свидание с ним в рыбном ресторане. Я закипаю от возмущения и…

— Я с вами серьезно разговариваю! Я не могу найти своего мужа!

— Может быть, он у любовницы? — предположил я. — Знаете, если бы у меня было чуть побольше свободного времени, я бы за умеренную цену все выяснил — где, с кем, когда… И давно вы его потеряли?

— Вы с ним говорили, и после этого он пропал!

— Не совсем так. Я с ним поговорил и ушел. Ваш муж остался у себя в кабинете, и вы к нему зашли. Так что вы видели его уже после общения со мной…

— Я не это имею в виду! Вы приехали, о чем-то с ним поговорили, он потом был очень озабоченным весь вечер, куда-то звонил, а вчера утром уехал на работу… И больше я его не видела.

— То есть прошло около суток, — уточнил я. — Но, кажется, вчера он появлялся на работе. Так что исчез Олег Петрович не сразу же, как уехал из дома.

— Он был на работе до обеда, потом уехал, не сказав куда… И все, — голос женщины дрогнул. — Больше его никто не видел. Секретарша сказала, что вы оставили визитную карточку, и я стала звонить по телефонам, что были на ней указаны… Я боялась, что вы уже уехали обратно и что мне никто ничего не сможет объяснить…

— Я еще не уехал. Но я мало что могу объяснить. Я не знаю, где ваш муж.

— Но как же?! О чем вы разговаривали? Олегу угрожала опасность? Почему он так занервничал после вашего визита? Этому же должно быть какое-то объяснение!

— Должно, — согласился я, — но у меня его нет.

— А предположения? Версии?

У меня было одно предположение. Но я не произнес его вслух. Я не хотел сразу же лишить жену Булгарина надежды на благополучный исход. Однако цепочка Калягин — Леонов — Булгарин сама собой выстроилась у меня в голове.

И если мои рассуждения были верны, то Олег Петрович вел себя как полный идиот, зная о возвращении Николая Николаевича и не предпринимая никаких действий. Зная о смерти Леонова и Калягина и надеясь, что его эта участь минует. Словно он был какой-то особенный. Словно он был заговоренный. Словно он был…

— Извините, пожалуйста, как вас зовут? — спросил я жену Булгарина.

— Евгения, — ответила она чуть удивленно. — А что?

— Вы звоните из дома? — И прежде, чем она успела ответить, я торопливо задал следующий вопрос. — Можно, я к вам приеду? Мне нужно с вами поговорить.

— Об Олеге? — растерянно произнесла она. — Вы хотите поговорить об Олеге?

— И о нем тоже, — уклончиво ответил я.

Случайно или нет, но Евгения Булгарина встретила меня в том же самом облегающем черном платье, в котором я видел ее в офисе. Теперь этот цвет приобрел вполне определенный и трагический смысл. Этот цвет означал траур.

Хотя Евгения пока этого не осознавала.

— Как вы думаете, — с порога спросила она, — уже пора обращаться в милицию?

— Еще рано, — сказал я, хотя подумал при этом:

— «Слишком поздно».

— Думаете, стоит подождать еще?

— Посмотрим, — сказал я и прошел в комнату. Зал по площади был примерно равен всей моей квартире. Сколько здесь еще было комнат — не знаю, но явно не меньше четырех. Высокие потолки, продуманный дизайн, много бытовой электроники. Здесь пахло деньгами. Кучей денег, вложенных в квартиру, ремонт и обстановку.

— Вы давно замужем за Олегом Петровичем? — спросил я уже из глубин огромного мягкого кресла. Хозяйка устроилась на диване, подобрав под себя ноги. Красивые ноги.

— Это важно? — спросила она. Евгения меня явно в чем-то подозревала. В похищении ее мужа или еще в чем-то подобном. Она была напряжена. И пыталась расслабиться с помощью тонких сигарет «Галуаз»..

— Это интересно, — ответил я. — Он еще работал в КГБ, когда вы…

— Конечно, — кивнула она.

— То есть, вы достаточно давно вместе.

— Именно, — в моем голосе, видимо, был оттенок неверия, поэтому она сочла нужным уточнить. — Скоро пять лет. Не верите? Чему именно?

— Тому, что вы десять лет как замужем. Не вышли ведь вы замуж школьницей.

— Комплименты, — равнодушно отметила она. — Мне было девятнадцать. Так что с того?

— Раньше, когда вы еще не жили в Москве, материальный достаток вашей семьи тоже был высоким?

— Откуда? Он же получал зарплату, нормальную зарплату. Чуть больше, чем я, когда еще преподавала в художественной школе, но все равно… Это была зарплата, а не деньги. Служа в ФСБ, не заработаешь миллионы.

— Разве? — удивился я. — А это все? Откуда это? Ваш процветающий бизнес, квартира в Москве. Откуда это взялось? Или это вы ударно поработали в художественной школе?

— Олег вовремя ушел из ФСБ, — сказала Евгения.

Я хотел поправить: «вовремя вышибли», но решил не портить семейную легенду. — Точнее, он вовремя взялся за ум, вспомнил, что у него есть молодая красивая жена… Ничего, что я так откровенно о себе? — усмехнулась она. — Жена, которая хочет хорошо одеваться, проводить отпуск на море, а лучше на океане… И так далее.

— И что он сделал? Ограбил банк?

— Ну что вы. Все гораздо прозаичнее. Он стал заниматься бизнесом. Ездил в Москву, брал в Лужниках какой-то ширпотреб, привозил в город, раскидывал по комкам. Так и крутился.

— В этой квартире не пахнет Лужниками, — сказал я.

— Ну, само собой, это был начальный этап. Потом он заработал деньги и открыл свой киоск…

— Когда это было?

— Года два назад…

— Понимаете, Евгения. — Я чувствовал себя довольно гадко, ведь говорить я должен был с ней о другом, о случившемся с ее мужем, но сначала я должен был выжать из нее все, что можно, ведь когда разговор дойдет до сути, она перестанет отвечать мне. Она начнет плакать. — Я имею кое-какое представление о той сфере бизнеса, которой занимался два года назад ваш муж.

Так вот, если вы возьмете сто человек, начинающих с поездок за ширпотребом в Москву, то два года спустя треть из них разорится, половина будет продолжать ездить в Москву, зарабатывая лишь на жизнь и ни на что сверх того. Процентов семь либо попадет в тюрьму, либо будет убито. И лишь оставшиеся десять процентов смогут чуть расширить свой бизнес. Я имею в виду — чуть увеличить оборот капитала, поставить один или два ларька… Но не офис в центре Москвы. Но не бизнес с оборотом в десятки тысяч долларов. Не квартира в Москве — такая квартира! Может, вы возьмете свои слова, обратно и мы вернемся к версии об ограблении банка?

— Ха-ха, — холодно произнесла Евгения. — Олег всего достиг своим трудом, и ваш юмор здесь неуместен. Просто ему повезло. Он получил кредит от банка…

— От какого? Под какой процент? Он его уже выплатил?

— Что это за вопросы? — гневно спросила она — Что это за…

— Странная жизнь, — сказал я. — Вашу жизнь я имею в виду. Не было ни гроша, да вдруг миллион. Учительница в художественной школе — и вдруг жена миллионера. Шикарные апартаменты. Наверняка собственная машина. «Ягуар»? Или «Шевроле»?

— «Рено», — нехотя призналась Евгения.

— Ну, не переживайте. Все еще впереди. Будет и «Ягуар». Только вот муж…

— Что? Скажите мне правду, о чем вы говорили с ним позавчера? О чем вы говорили по телефону?

— Мы не говорили по телефону. Мы разговаривали только один раз. У него в офисе. Честное слово.

— Видимо, это был такой разговор, что хватило и одного раза!

— Евгения, — сказал я просительно, чтобы отвлечь женщину от переживаний. — Давайте не будем становиться врагами. Попробуйте найти Олега Петровича. Позвоните на телефонную станцию и выясните, с кем разговаривал ваш муж в тот вечер. Вдруг это междугородные или международные переговоры…

Это может пригодиться.

Она несколько секунд смотрела на меня исподлобья, молча, черная и напряженная, как пантера. Я даже стал опасаться, что она сейчас прыгнет и разорвет меня на сотню маленьких частных детективов. Однако Евгения встала с дивана и пошла звонить. Я облегченно вздохнул. Через пятнадцать минут, на протяжении которых я успел внимательно изучить обстановку зала, Евгения вернулась и протянула мне листок бумаги:

— Вот.

Судя по коду, это был номер в нашем с Олегом Петровичем родном городе.

Точнее, это были два номера с одним и тем же междугородным кодом.

— Хм, — сказал я. — А можно мне трубочку? Надо бы выяснить этих абонентов…

Евгения молча протянула мне трубку мобильного телефона. От нее пахло все теми же духами. От Евгении, не от трубки.

Она вдруг вспомнила о гостеприимстве, убежала на кухню и появилась десять минут спустя, катя перед собой сервировочный столик с двумя чашками кофе, блюдцем крекеров и фарфоровым кувшинчиком, полным сливок.

Она не сразу обратила внимание на выражение моего лица. Это выражение появилось там после того, как я позвонил в Город. А когда Евгения обратила на это внимание, она ветревоженно спросила:

— Что-то случилось?

Мне следовало бы ей сказать: «Случилось. И достаточно давно». Это как бумеранг, пущенный в девяносто шестом году, а теперь вернувшийся обратно и крушащий черепа тех, кто его отправил. Несчастье этой женщины состояло в том, что ее муж был одним из них.

— Ну, — сказал я, предварительно откашлявшись. — Мне кажется, вам следует обратиться в милицию.

— Но вы только что говорили, что еще рано…

— Прошло уже двадцать минут. Теперь пора. И если вы этого не сделаете, то лишь навлечете на себя подозрения.

— Какие подозрения? — не поняла Евгения.

— Подумают, что вы причастны к исчезновению своего мужа. Так что в ваших интересах начинать бить тревогу. — Про себя я добавил: «Хотя это уже ничего не изменит. Максимум, на что можно рассчитывать — это на обнаружение тела». Однако такие вещи не говорят в лицо красивой женщине, чьи большие черные глаза и так полны тревоги. Я не буду убивать надежду. В этом мире и без меня достаточно убийц.

— А вы, — медленно произнесла Евгения, пристально глядя на меня этими самыми черными глазами — А вы сами не причастны к его исчезновению?

— Нет, — сказал я, стараясь выглядеть искренним, но не будучи уверен в успехе. — Я пытался его предупредить о возможной опасности. Он меня не послушал. Весьма опрометчиво с его стороны.

— Если вы предупредили, — рассудительно сказала Евгения, — это значит, что вы знали, откуда могла исходить опасность для Олега. Вы знаете, что с ним случилось. Так?

Она была сообразительна. Обычно женщине оказывается достаточно лишь одной красоты. Я вздохнул и признался:

— Я расследую смерть одного человека по поручению его жены. То есть его вдовы. Быть может, вы помните сослуживца Олега, Павла Леонова?

— Павел? Он умер? — Евгения побледнела и торопливо присела на край дивана. Не совсем к месту, но я отметил, что теперь ее глаза стали еще красивее.

— Несчастный случай, — сказал я. — Сбит автомобилем. Но возникли подозрения, что это спланированное убийство. Тем более что за два месяца до этого погиб другой сослуживец вашего мужа, Станислав Калягин.

— Я слышала про Стаса, Олег мне говорил… Но разве это не было убийство во время ограбления? Их дачу ограбили, так мне сказал Олег…

— Очевидно, это инсценировка, — сказал я. — У меня нет доказательств, но я думаю, что есть нечто неестественное в этих событиях, происходивших одно за другим: убийство Калягина, несчастный случай с Леоновым…

— Исчезновение Олега? Это продолжение списка?

— Есть еще один человек в этом списке. Позавчера вечером ваш муж звонил в Город. Он звонил еще одному своему бывшему сослуживцу, Василию Кожухову.

Помните такого?

— Вряд ли, — она покачала головой. — Вообще-то фамилия знакомая, но у нас он не бывал…

— Возможно, — кивнул я. — Себе на уме — так его характеризовали. Он держался чуть в стороне. Кстати, тоже неплохо устроился после увольнения из ФСБ.

— Это хорошо… — автоматически проговорила Евгения.

— Ваш муж не мог поговорить с Кожуховым, потому что Кожухов был убит за сутки до того. Кто-то выстрелил ему в затылок, когда он выходил из своей машины.

— Какой ужас! — прошептала она.

— Три человека, работавших с вашим мужем в девяносто шестом году, умерли в течение последних двух с половиной месяцев. Мне кажется, пора сообщать в милицию. Быть может, еще есть шансы…

— Но… — она не смогла договорить, торопливо отхлебнула кофе и продолжила:

— Но вы выяснили? Вы узнали, откуда исходит опасность? Кто угрожал Олегу?

— Я узнал. Но это бесполезное занятие. Этого человека невозможно арестовать и осудить. Во-первых, потому что все мои предположения — это только предположения, а не список улик. Во-вторых, это высокопоставленный офицер ФСБ, который в последние месяцы резко пошел вверх. И он не будет считаться ни с чем, чтобы продолжить восхождение. Он уже не посчитался с тремя человеческими жизнями. То есть, — я запнулся, вспомнив о двух действительно невинных жертвах этой истории. — То, есть, с пятью. Калягин был убит вместе с женой. После смерти Леонова погиб и его сын, пытаясь выяснить правду.

— Так что же делать? Что мне делать?

— Звонить в милицию. Сообщить об исчезновении мужа. Не слишком надеяться на счастливый исход. Не упоминать обо мне и о том, что я вам сейчас рассказал. Никогда не упоминайте того, что вы знаете о возможной связи смертей в Городе с исчезновением вашего мужа. — Я сказал «исчезновение», но подразумевал смерть. И Евгения это прекрасно поняла. — Иначе вы можете обратить на себя внимание тех, кто… Короче говоря, не становитесь следующей в этом списке.

Евгения медленно кивнула. Ее жизнь рушилась в эти мгновения, и не было волшебной палочки, чтобы восстановить разрушенное.

— Вдова Леонова, — сказал я. — Ольга Петровна, она потеряла мужа и сына. Она сказала мне, что такие вещи нужно просто прожить. Дать времени идти…

— К черту вашу Ольгу Петровну! — неожиданно взорвалась Евгения и выбежала из комнаты, едва не опрокинув сервировочный столик. Сливки в кувшине беззвучно плеснулись и вернулись в состояние покоя.

Я дал ей десять минут, чтобы выплакаться. Потом подошел к двери ванной комнаты и постучал.

— Да, — услышал я сдавленный голос. — Сейчас я выйду и выпущу вас.

Извините, что не сдержалась…

— Мне кажется, что вы как раз сдержались, — возразил я. — Из квартиры я и сам как-нибудь выберусь, а у вас я хотел вот о чем спросить…

— Я слушаю, — донеслось из-за двери, — спрашивайте.

— Ваш муж звонил в Город по двум номерам, — напомнил я. — Первый номер — это домашний телефон Кожухова. А вот второй…

— Что такое?

— Это домашний телефон некоего Лернера Александра Исаковича. Кто это?

— Лернер — это юрист, нотариус. Он работал вместе с Олегом в Городе, когда Олег только начинал заниматься бизнесом, помогал с налоговыми декларациями и так далее. Но это было давно, еще в Городе… Зачем Олег ему звонил? Почему он вспомнил про Лернера?

— Вы меня спрашиваете? Это я вас хотел об этом спросить…

Дверь приоткрылась, и Евгения вышла из ванной комнаты. Я не смотрел ей в лицо, чтобы не видеть покрасневших глаз, смазанную косметику… Я и без того хорошо знаю, как выглядят женщины, после того как оплачут любимого человека.

— Если вы предупредили Олега, — сказала она, по-детски шмыгнув носом. — Если он узнал, что этот самый Кожухов убит… Может быть, завещание?

— Что? — Я почувствовал, как моя интуиция, обычно благополучно спящая триста шестьдесят четыре с половиной дня в году, мгновенно пробудилась, отреагировав на это слово. Завещание? Какое еще завещание?

— Перед тем как переезжать в Москву, Олег составил свое завещание.

Лернер ему в этом помогал. Я удивлялась, зачем это нужно, а Олег полушутя-полусерьезно говорил, что Москва опасный город и что там нужно держать свои дела в порядке, то есть быть готовым к смерти в любой момент.

Говорил, что старше меня, поэтому ему пора уже задумываться о таких вещах…

И он составил завещание.

— Вы читали его?

— Нет, не читала, — растерянно произнесла Евгения. — Я не думала, что это нужно делать. Впрочем, это можно сделать хоть сейчас. Завещание лежит в верхнем ящике стола Олега. Принести?

— Несите, — кивнул я. — Хотя все это довольно странно: человек переезжает в Москву, а завещание составляет с юристом, живущим в другом городе. И звонит этому юристу в тот день, когда чувствует нависшую над собой опасность… Зачем? Посоветоваться? Внести изменения в завещание? — Кстати, у вас, то есть в столе у Олега — единственный экземпляр завещания?

— Кажется, у Лернера тоже был экземпляр. Олег как-то пытался мне объяснить, почему нужно держать завещание в другом городе… Но я ничего не поняла. Так я принесу завещание?

— Я утвердительно кивнул, и Евгения скрылась в глубине квартиры.

Некоторое время не доносилось ни единого звука — очевидно, кабинет Олега Петровича находился на дальнем конце этой огромной квартиры. На ее окраине.

Потом я уловил слабый, еле слышный голос Евгении. Я пошел на голос и, к счастью, не заблудился. Она сидела на полу в окружении разбросанных бумаг.

Это напомнило мне картину в квартире Леонова. И сходство оказалось куда более серьезным, нежели просто внешнее.

— Я не могу его найти, — удивленно сказала Евгения. — Оно куда-то пропало.

— Вы уверены, что оно было здесь?

— Конечно! Олег мне сам много раз напоминал, что завещание здесь, в ящике стола, в такой кожаной папке, закрытой на замок.

— На замок? А ключи у вас?

— Нет, ключи были у него.

— Чтобы вы не могли прочитать завещание до его смерти, да?

— Я и вообще не слишком любопытна…

— Но завещание пропало. А кроме завещания? Другие ценные вещи?

— Вы думаете — кража? — всполошилась Евгения. — Но я бы заметила!

— Вы уходили сегодня из дома?

— Я была утром в супермаркете… Это полчаса, не более. К тому же квартира стоит на охране, внизу, вы сами видели, консьержка, она не пускает посторонних…

— Тем не менее завещания нет, — констатировал я. — Тогда звоните Лернеру. Говорите, что муж исчез, что вы хотите знать, о чем они разговаривали позавчера… И спросите о завещании — где оно и что с ним.

— Понятно. — Евгения взяла себя в руки, а потом взяла в те же руки телефонную трубку. Я не стал проявлять деликатность и выходить из комнаты.

Какая уж тут к черту деликатность. Разговор продолжался около пяти минут.

Евгения закрыла крышку, бросила трубку на диван рядом с собой и развела руками:

— Он сказал, что совершенно не представляет, что могло случиться с Олегом. Сказал, что Олег звонил просто так, справиться о здоровье… И что завещания у него нет. Посоветовал обратиться в милицию.

— Сначала я обращусь в милицию, — сказал я. Лернер врал, и это было ясно как Божий день. С ним надо было что-то делать. Что именно — я не знал.

И сделал самое простое, что пришло мне в голову. Я позвонил в город, Гарика на работе не оказалось, он отлеживался дома.

— Ни сна ни отдыха измученной душе, — отреагировал он на мой звонок.

— Тебе же ляжку прострелили, а не душу. Так что не преувеличивай.

Ладно, мне нужно от тебя вот что: немедленно распорядись, чтобы нотариус Лернер Александр Исакович был задержан и изолирован.

— Вот почему так происходит — стоит человеку попасть в Москву, так он сразу начинает отдавать приказы в провинцию? — философски заметил Гарик. — Ты в своем уме? Кто такой Лернер? За что его задерживать? С какой стати?

— Это нотариус, я же тебе сказал, его нужно поместить в камеру и не давать ни с кем видеться. До моего приезда.

— Мания величия у тебя прогрессирует, — скорбно произнес Гарик. — Придумай хотя бы повод для задержания. Переход улицы на красный свет? И вообще, задержание ограничивается несколькими часами, потом я его выпущу.

Если не будет предъявлено обвинений, достаточных для ареста. Они у тебя есть?

— Их у меня нет, но мне нужно, чтобы Лернер сидел под замком. Вот что… А если ты получил информацию, что жизни Лернера угрожает опасность?

Что ты будешь делать?

— Она ему действительно угрожает или…

— Какая тебе разница! Что ты будешь делать в таком случае?

— Дам охрану. Помещу в охраняемое помещение.

— Вот и помести! В следственный изолятор, в отдельную камеру со всеми удобствами.

— Он юрист, — напомнил Гарик. — Он выйдет и подаст на меня в суд.

— Ему такое и в голову не придет, — возразил я.

— Ты меня подставляешь, — вздохнул Гарик. — В который раз.

— И ты снова мне поможешь, — решительно заявил я. — Только не тяни, Лернер должен сесть сегодня же! В ближайшие часы!

— Успокойся, истребитель нотариусов. Кстати, я выяснил насчет доходов Булгарина, как ты просил… В позапрошлом году он платил налог с одного торгового киоска, где продавались сигареты и презервативы. Его личный доход составил за год что-то около двадцати семи тысяч новых рублей. Тот еще воротила. Не слышу горячих благодарностей.

— Ну, я выяснил примерно то же самое. Не с такой точностью, но картина мне понятна…

— Картина ему понятна! — протянул Гарик. — Свинья ты неблагодарная! Я заставил всю районную налоговую инспекцию рыться в архиве, а ты — я уже выяснил… А ты выяснил, какого черта за тобой ФСБ бегает?

— Опять?

— Они сегодня приходили ко мне и допытывались, где ты можешь быть.

Генрих жаловался, что и к нему приходила делегация из этого ведомства. За твоим домом они наблюдают. И возле гостиницы крутятся. В чем дело, не говорят. Но морды у них при этом очень серьезные.

— Видел бы ты мою морду сейчас! Она еще серьезнее…

— Да, ты пораскинь мозгами, стоит ли тебе в ближайшее время возвращаться, если тебя ловят как американского шпиона. Лернер может тебя не дождаться.

— Я приеду, — пообещал я. — Максимум двое суток, и я приеду. У меня масса дел в Городе. Самых разнообразных.

Это было действительно так: дел меня ждало немало, однако не все еще было сделано в Москве. Покинув квартиру Булгариных, я пробежался под холодным дождем до троллейбусной остановки и укрылся там под стеклянным козырьком. Лужи пошли пузырями, и все небо до горизонта было мрачно-серого цвета. Настроение соответствовало цвету неба. Я не думал, что все случится так быстро, но это случилось. Два дня, и Кожухов мертв, а Булгарин исчез, скорее всего также в направлении вечного безмолвия. И они уже никогда никому не расскажут правду о том, что происходило в начале девяносто шестого года под чутким руководством Николая Николаевича. Они не смогут стать свидетелями. Они уже ничего не смогут. Какая глупость!

Что стоило Кожухову переступить через болезненность воспоминаний и излить душу? Что стоило Булгарину сделать то же самое? Хотя тут явно что-то другое. Невесть откуда свалившееся богатство, уверенность, что Николай Николаевич не доставит ему хлопот… Булгарин что-то сделал. Что-то, как ему казалось, достаточно хитрое, чтобы гарантировать ему безопасность и даже безбедное существование. Деньги, самоуверенность и некое завещание, составленное вместе с нотариусом Лернером. В этом перечне что-то было причиной, а что-то следствием. И я был вынужден признать, что Булгарин сделал нечто настолько хитрое, что мне раскусить его пока было невозможно. И еще этот тип со сломанным носом… Зачем Булгарин послал его следить за мной? Что этот парень знает о планах своего шефа? Хорошо бы прижать его, да основательно расспросить, только мне в одиночку такое не провернуть.

И так везде — куда ни толкнешься, везде тупик. Оказалось, что поле моего действия очень узко. Четыре явных или неявных убийства словно красные флажки, говорящие: дальше хода нет, это предел в получении информации.

Что ж, мой доклад Ольге Петровне Орловой не будет слишком обширным.

Придется соврать, что краткость — моя сестра. Ни Кожухов, ни Булгарин даже не решились назвать мне фамилию Николая Николаевича. Ну, это будет просто выяснить: неделю назад Булгарин видел его по телевизору, получающим какую-то медаль. В официальных газетах непременно напечатан и список награжденных, и какая награда, за что. Там-то я и найду Николая Николаевича, полковника ФСБ, а заодно и убийцу своих бывших помощников. Этим все и закончится — сообщу Ольге Петровне фамилию Николая Николаевича, сообщу, что он сейчас в Москве.

Пусть делает с ним то, что сочтет нужным. То, что сможет сделать.

Внезапно я подумал о том, какую форму примет месть Ольги Петровны. Если Николая Николаевича нельзя достать по закону… Что там говорил Булгарин насчет кирпича, падающего с крыши? Кирпич не кирпич, а какой-нибудь московский Филин получит хорошо оплаченный заказ. Мне стало немного не по себе. Чтобы вершить справедливость, приходится нарушать закон. И давать работу наемным убийцам. Это уже не меч Фемиды, это уже нечто другое. Типа заточки. Сто лет спустя в учебниках по правоведению это, вероятно, классифицируют как неформальные методы отправления правосудия в переходный период. Хотел бы я надеяться, что этот переход когда-нибудь закончится. Но в тот день, когда тучи нависли над Москвой и не было видно ни единого просвета, такие надежды казались мне чем-то вроде детских сказок. Филин — молодец, у него перспективная специальность. Он еще долго не останется без работы. Пока мы ненавидим друг друга. Пока ценность человеческой жизни определяется киллерским прейскурантом. Оптом — дешевле. Только надо обозвать это мероприятие войной и придумать хороший рекламный слоган. К счастью, подошел троллейбус, и это прервало ход моих мыслей. Иначе я бы додумался до чего-нибудь совсем уж нехорошего.

Между тем прошло уже более трех дней, как я в последний раз отчитывался перед Ольгой Петровной. Она вела себя со мной порядочно, я решил ответить тем же и набрал ее номер, хотя ничего особенного нового рассказать ей не мог. Формальность: напомнить, что я работаю, а не пропиваю ее деньги. Хотя мог бы и пропить.

— Константин? — услышал я в трубке. Странно, мне показалось, что Орлова ждала моего звонка и отреагировала на него куда живее и непосредственнее, чем раньше. — Константин, вы давно не связывались со мной… — Это был едва ли упрек. Что-то случилось с Ольгой Петровной. Попробуем выяснить, что именно.

— Было много разного, — ответил я. — Но сейчас я немного развязался с делами. Новостей немного, и все они подтверждают то, что я вам говорил раньше.

— Константин, — вдруг перебила меня Орлова. — Послушайте, что я вам скажу. Я погорячилась, когда дала вам это поручение…

— То есть?

…я была в расстроенных чувствах, у меня была депрессия, поэтому я выдумывала всякую ерунду о смерти Юры… Конечно, он покончил жизнь самоубийством. Теперь у меня нет никаких сомнений. Вы напрасно тратили время и…

Эти слова произносились, несомненно, голосом Ольги Петровны Орловой, но также несомненно, что высказываемые мысли принадлежали не ей.

— К вам приходили люди из ФСБ? — быстро спросил я. — Что они вам говорили? Угрожали вам? Хотели, чтобы вы прекратили расследование?

— Дело даже не в этом. Мне сказали, что вы, Константин, вместо расследования собираете компрометирующие материалы на руководство ФСБ. И делаете это по приказу каких-то политических авантюристов. Вы меня очень разочаровали. Я хочу, чтобы вы прекратили расследование…

— Они вас дурят! — закричал я в трубку. — Нет никаких политических авантюристов, есть преступления, совершенные одним человеком, полковником ФСБ! Его пытаются прикрыть, пытаются прикрыть убийцу вашего сына! Они убили уже четверых свидетелей его прошлых ошибок, они продолжают совершать преступления!

— Какое это имеет отношение к моему сыну? — холодно спросила Орлова. И сама же ответила:

— Никакого. Все слишком поздно. Даже если бы вы действительно нашли убийцу — разве это вернет мне Юру? Тем более, — как бы спохватилась она, — вы идете в неверном направлении. Вы хотите полить грязью ФСБ, вы фабрикуете улики… мне все рассказали.

— Они вам угрожали? — спросил я. — Угрожали вашему бизнесу? Что они такого сделали, что вы заговорили как робот, который повторяет ту программу, что в него засунули?!

— Не звоните мне больше, — сказала Орлова. — Деньги можете оставить себе. Я ошиблась в вас…

— А я — в вас! Я думал, что вы действительно переживаете из-за смерти сына, из-за смерти мужа. Я думал, что вы действительно хотите наказать тех сволочей, которые убили девятнадцатилетнего парня! Найти и наказать! Но вы не такая, вам важнее бизнес, чем близкие люди! Вам, погрозили пальцем, и вы тут же забываете обо всем, о крови, о неотмщенном сыне… Вы вправду думаете, что сможете их забыть? А как насчет ночных кошмаров? Не перебарщивайте со снотворным, когда будете с ними воевать!

Я выдал все это меньше чем за минуту и замолчал, задыхаясь от гнева и от слишком большого количества произнесенных слов. Бесполезных слов. Мне ответил голос спокойный и холодный, так что аналогии с роботом напрашивались сами собой.

— Достаточно, вы уже слишком много сейчас наговорили. Не звоните мне больше, не пытайтесь встретиться со мной, когда вернетесь в Город. Бросьте это расследование. Развейтесь. Поменяйте образ жизни, поменяйте гостиницу, купите себе новые ботинки. Расслабьтесь. Не думайте больше об этой работе, за нее вам заплачено, и хватит об этом. Найдите своей энергии применение. Я имею в виду применение в другой сфере. Здесь вам больше нечего делать. Я сожалею, что дала вам это задание. Прощайте.

И долгие-долгие гудки в трубке. Я медленно опустил ее на рычаги и задумался. Красные флажки стали ко мне еще ближе. Ограничение моего поля действия теперь обозначил не очередной труп, а безжизненный, почти мертвый голос Орловой. Она отказалась от моих услуг. Ее губы озвучили приказ, исходивший от людей Николая Николаевича: «Прекратить!» И я оказался в ловушке, созданной моим собственным усердием: я слишком рьяно бросился исполнять просьбу Орловой. А теперь она ушла в сторону, и я остался один. С теми, кто убивал людей так же легко, как Ольга Петровна предавала…

Хотя — минутку. Отвлечемся от эмоций. Ее последний длинный и странный монолог. Что он значил? Она повторила все то, что сказала раньше, но добавила еще несколько несвязных и непонятных замечаний. «Не звоните мне больше» — это она произнесла дважды. «Поменяйте образ жизни, поменяйте гостиницу…» Хм. Интересно. «Не думайте о работе, за нее заплачено…» И про деньги она тоже раньше говорила. Зачем повторяться? «Найдите своей энергии применение». Очень странная фраза. «Здесь вам больше нечего делать».

Где здесь? В Москве? В гостинице? На службе у Ольги Петровны? И тут я понял.

Конечно, если бы у меня был письменный вариант ее монолога, я бы понял быстрее. Но я все равно разобрался. Это было как простейший шифр — есть фразы, имеющие смысл, и есть балласт, бессмыслица, заполняющие промежутки, маскирующие общий смысл. Не знаю, удалось ли ей таким образом обмануть фээсбэшников… Но я все равно готов был поклониться этой женщине. Она, сама попав в сложную ситуацию, пыталась меня спасти.

Итак: «не звоните мне больше, не пытайтесь встретиться со мной, когда вернетесь в Город». Это значит, что телефон прослушивался, а за Орловой ведется наблюдение.

Дальше: «поменяйте гостиницу». Это значит, что мое местонахождение уже известно ФСБ или скоро станет известно. Это значит, что мне пора отсюда линять.

«Не думайте о работе, за нее заплачено». Это звучит как призыв бросить расследование, но Орлова подчеркивает: «За нее заплачено». То есть — раз заплачено, нужно доводить дело до конца.

«Найдите своей энергии применение» — это практически то же самое.

Двигайтесь в прежнем направлении.

«Здесь вам больше нечего делать». Здесь — имеется в виду гостиница.

Орлова еще раз подчеркивает, что мне пора менять место жительства. И наконец — «я сожалею, что дала вам это задание».

А тут никаких ребусов, никаких шифров. Просто — сожаление, что дело оказалось куда сложнее, чем оба мы представляли. Но делать его тем не менее надо.

Итак, ФСБ занялась нами вплотную. То есть не вся ФСБ, а те люди, работающие в этой структуре, что напрямую или опосредованно выполняют распоряжения Николая Николаевича. Орлова их не слишком интересует — пуганули бабу, она выдала текст, как ей и велели. Почти такой, как велели. А вот я — другое дело. Мной займутся плотнее. У меня картриджи с леоновскими мемуарами. Я отделал того типа ночью в леоновской квартире. Ко мне есть масса претензий. К Юре Леонову у них было только одна претензия — он оказался в квартире своего отца не вовремя. И это стоило Юре жизни.

Я сделал необходимые выводы. Я быстро собрал вещи и покинул гостиницу.

Был большой соблазн посидеть в засаде напротив и посмотреть, через сколько часов явятся по мою душу работнички Николая Николаевича. Но я не стал этого делать. Время шло, а мне предстояло сделать довольно много.

Сгоряча я едва не поехал в «Измайловскую», но вовремя спохватился: искать меня будут именно в гостиницах. И найдут, как нашли в бывшем Доме колхозника. Значит, стоило придумать другой вариант. Этот вариант был наглым до невозможности. Сам не пойму, как я на такое решился.

— Только не бейте меня сразу скалкой по голове и не вызывайте милицию, — попросил я. — Я сначала выскажусь, а уж потом решайте, что со мной делать.

— Скалкой вы в любом случае не получите, — ответила Евгения. — У меня нет скалки. Зато баллончик со слезоточивым газом имеется. А у Олега был пистолет. Так что я смогу произвести на вас впечатление… Проходите.

— Вы сообщили в милицию? — спросил я, расстегивая плащ.

— Да, сообщила. Теперь будет довольно сложно объяснить им, что вы здесь делаете в десять часов вечера. Если они придут.

— Вот именно, если придут. А уж если придут, скажете: «Друг семьи». В определенном смысле я и есть друг семьи. Олег Петрович весьма любезно со мной разговаривал… Приглашал в ресторан. Вот я и подумал… Может, я смогу у вас переночевать?

— Вы серьезно? — Евгения скрестила руки на груди и смерила меня не слишком любезным взглядом. — Вы за этим приехали? Я думала, вы узнали что-то новое об Олеге…

— Это мы также можем обсудить. Дело в том, что та опасность, о которой я предупреждал Олега Петровича, она теперь светит мне. Я не по собственному желанию сбежал из гостиницы…

— Да вы врете, — просто сказала Евгения. — Нагло врете. Я же вижу, как вы на меня смотрите. Думаете, что я теперь захочу утешиться на сильном мужском плече? Буду искать замену Олегу? За кого вы меня вообще принимаете?

— За умную женщину, — ответил я. — За женщину с хорошей памятью. Вы же помните, что я вам говорил сегодня? Я приехал в Москву не для того, чтобы трахать одиноких женщин. Я пытаюсь изобличить убийцу. Человека, жертвой которого, возможно, стал и ваш муж. И вы мне нужны лишь потому, что я вижу в вас заинтересованное лицо. Вы должны быть тоже заинтересованы в наказании этого человека. Ольга Орлова, вдова Павла, только что предупредила меня о том, что эти люди узнали мое местонахождение. Я сразу сбежал из гостиницы…

И я подумал, что ваша не самая маленькая квартира — то место, где я могу укрыться на эту ночь. И заодно обсудить историю с исчезновением Олега.

Возможно, мы забыли кое-какие нюансы?

— Возможно, — сказала она. — Возможно, мне стоит вам поверить.

Проходите. Но затем Евгения все-таки переоделась, сменив халат на джинсы и рубашку навыпуск. Я усмехнулся:

— Нет, вас спасет от моих похотливых взглядов лишь балахон из дерюги.

— Меня спасет от ваших взглядов вот это, — она показала мне ключ. — Вы будете спать в библиотеке. Дверь там закрывается. Я вас закрою на ключ и выпущу утром.

— А если мне будет нужно выйти в туалет? — забеспокоился я.

— Риск в таких делах неизбежен, — улыбнулась она.

— Хорошо, я вышибу дверь.

— Вот это вряд ли.

— Вы же сами сказали — у меня сильное мужское плечо. Двери мне поддаются без труда.

— И после этого вы говорите, что пришли обсуждать исчезновение Олега?

Я вздохнул и заткнулся.

— Ольга Орлова вас предупредила, — задумчиво произнесла Евгения. — И она теперь вдова… Что ж, если все будет плохо, мы с ней можем организовать клуб вдов. А почему она взяла себе девичью фамилию?

— Она развелась с Павлом. Так что формально она не вдова, — пояснил я.

— И тут я тоже осталась одна, — грустно заметила Евгения. — Без мужа, без клуба. Только не предлагайте свои услуги в качестве компаньона!

— Я молчу, — сказал я. — И я могу прямо сейчас отправиться в библиотеку и закрыться там, чтобы не смущать вас. Только скажите сначала, как отнеслась милиция к вашему заявлению?

— Спрашивали про любовниц. Взяли адреса всех сотрудников фирмы.

Интересовались, не было ли угроз в его адрес. Не заметила ли чего странного в его поведении. Не было ли каких-нибудь странных посетителей, — Евгения посмотрела на меня. — Посетителей из провинции, лет тридцати, ростом метр семьдесят пять — семьдесят восемь… Рассказывающих довольно сомнительные истории о серии убийств бывших сослуживцев Олега.

— Вы сказали «нет».

— Я сказала, что подумаю.

Потом она отвела меня в библиотеку указала на небольшой кожаный диван и сказала:

— Это ваша территория. За дверью — моя. И лучше держитесь от нее подальше.

— Ну да, газовый баллончик, — вспомнил я.

— И пистолет Олега, — добавила она, прежде чем закрыла дверь.

Я поставил сумку рядом с диваном и опустился на сверкающую кожу. Та довольно скрипнула. В этой комнате не было окна, зато по трем стенам выстроились стеллажи с книгами. Диван и бронзовый торшер составляли единственные предметы мебели. Аскетическая обстановка, самое место для полуночных размышлений.

— Константин, — раздался легкий стук в дверь, и я вскочил с дивана, как будто тот стал раскаленной плитой. Не ожидал от себя такой прыти. — Константин, это я…

— Неужели?

— Я хотела найти пистолет Олега. Нет, не то чтобы вас пугать, просто вдруг вспомнила про него…

Я уже понял, в чем дело.

— Пистолета нет на месте, так?

— Вот именно, и я не знаю, куда он мог деться. Олег не носил его с собой постоянно…

— Видимо, возникли чрезвычайные обстоятельства, — предположил я. — Ему вдруг срочно понадобилось завещание и пистолет. Хорошенький набор. Только куда с таким ходят? Не знаете?

— Понятия не имею, — ответила из-за двери Евгения. После чего вдруг услышал слабый и странный звук, напоминающий мяуканье котенка.

— Что это? — насторожился я. — Вы слышали?

— Слышала? Ах, это… Это я зевнула, — смущенно призналась Евгения. — Уже первый час. Не буду больше вас отвлекать, спокойной вам ночи…

Я разочарованно смотрел на дверную ручку, которая так и не удосужилась повернуться.

— И это все? Все, за чем вы приходили? — спросил я. — Ну да. А вы что, хотели вместе со мной поискать пистолет? Нет, спасибо, как-нибудь в другой раз. И она ушла.

Я снова сел на скрипучий диван и долго сидел в неподвижной позе, символизирующей усталость и разочарование. Честно говоря, я надеялся, что какое-то время спустя в коридоре послышатся тихие шаги, ключ войдет в замочную скважину, дверь приоткроется… Нет, у меня не было особенных надежд на такое чудо. Но все равно мне было чуть досадно, что чуда не случилось. С другой стороны, у меня этой ночью появилась масса времени для размышлений по более серьезным поводам. И мне не понадобилось особо мучить свой мозг, чтобы понять — прошло время расследований, пришло время выживания. По крайней мере — попыток выживания. И в связи с этим меня посетило два озарения: оптимистическое и пессимистическое. Оптимистическое заключалось в том, что я знал один способ выжить. Пессимистическое состояло в том, что я знал только один такой способ. Он назывался Валерий Анатольевич Абрамов.

Женщина из отдела по связям с общественностью компании «Вавилон 2000» смотрела на меня через толстое стекло, что делало ее похожей на диковинную рыбку в огромном аквариуме.

— Ваша фамилия? — спросила она, изучая меня взглядом, пронизывающим, как рентген. — Какое средство массовой информации представляете?

— Моя фамилия Шумов, — признался я. — Представляю газету «Городские вести». Я хотел взять у господина Абрамова интервью по поводу его благотворительной деятельности, совсем недавно он оказал помощь детской больнице…

— Ваше удостоверение, — сказала женщина, не обратив внимания на мою болтовню. Мне пришлось сделать заискивающе-виноватый вид:

— Я внештатный сотрудник, поэтому…

— У внештатных сотрудников тоже должны быть удостоверения, — отрезала дама. Охранник за моей спиной многозначительно кашлянул.

— Я недавно работаю, и поэтому… — продолжал врать я, потому что пути назад у меня не было.

— «Городские вести», — холодно произнесла женщина, и ее пальцы застучали по клавиатуре компьютера. — От «Городских вестей» с нами работают Аветисов и Козаков. Никаких Шумовых. Вот так. — Она подняла на меня глаза, и я понял, что мой поход к Абрамову провалился по всем статьям. Охранник, торжествующе осклабившись, вывел меня из двадцатидвухэтажной башни компании «Вавилон 2000», высившейся неподалеку от станции метро «Юго-Западная». Разве что пинка под зад я не удостоился. Охранник поберег сверкающие ботинки. Но посыпать голову пеплом и бежать, горько плача, к метро я не собирался. У меня был всего один выход, и я не собирался так легко от него отступаться.

Если у меня и было в жизни что-то, чем я мог гордиться, — так это моя независимость.

Еще когда я работал в охранной конторе Макса, я делал все, чтобы быть хозяином самому себе. Я этого добился, Макс меня выгнал, и независимость стала еще более явной. Я правду сказал тогда растерянному Рафику — у меня нет хозяина, я работаю на самого себя. И это мой кайф, но, как и у любого кайфа, в этом случае бывают кое-какие нехорошие последствия. Например, когда тебе приходится тягаться с крупной конторой, которая способна стереть тебя в порошок, абсолютно не напрягаясь. Николай Николаевич использовал против меня ФСБ. Крупнее и круче вряд ли что можно вообразить. И пока я сохранял свою сладкую независимость, у меня не было ни единого шанса выжить в этой схватке. Поэтому мне стоило похоронить на время независимость и пойти на поклон к другой крупной конторе. Которая именовалась «Вавилон 2000». И которая была способна стать для меня тем, чего мне катастрофически не хватало в последние дни, — стать моей опорой. Если мне удастся это провернуть, Николай Николаевич окажется в преглупом положении — ведь он считает, что гонится за мелкой сошкой, а наткнется на рой взбешенных ос.

Если только мне удастся провернуть задуманное.

Но пока осуществление задуманного шло туго. Меня выставили за порог, и теперь я мог лишь любоваться на памятник современного конструктивизма — здание корпорации «Вавилон 2000». Ни больше ни меньше. Причем любоваться на значительном удалении от ворот, иначе охрана непременно заинтересовалась бы, какого черта я тут делаю и не собираюсь ли подложить бомбу в знак протеста против чего-нибудь. Кстати, вот хороший способ обратить на себя внимание.

Только боюсь, что разговаривать в этом случае мне придется не с Валерием Анатольевичем, а все с той же ФСБ. Поэтому я держался подальше и не думал о бомбах.

Мне нужно было связаться с Абрамовым. И срочно. Лучше всего — сегодня, потому что имелись хорошие шансы, что Николай Николаевич отправит своих людей навестить квартиру Булгарина. Посмотреть его архивы и так далее…

Уходя, я велел Евгении не открывать никому, кроме милиции и меня. Но, кажется, она не намеревалась выполнять мои распоряжения.

Мне нужно было привлечь внимание Абрамова. Облить себя бензином и поджечь перед воротами компании? Потом я буду неразговорчив. Писать Абрамову письма? Это займет уйму времени, да и потом, вряд ли он сам читает письма, на это есть сотрудники секретариата. А те не поймут.

В каком-нибудь западном фильме герой в подобной ситуации бросился бы на телевидение, в газеты, на радио… И предал бы сенсационные факты гласности, посрамив тем самым силы зла. Но у нас тут местная специфика. Во-первых, по части доказательств у меня негусто. А во-вторых, известным я после такого разоблачения стану, только… Я стану известным покойником. Вряд ли общественное мнение что-то значит для Николая Николаевича. А в-третьих, я не думаю, что сам Валерий Анатольевич захочет предать гласности эти факты. Так мне казалось. Значит, телезвездой мне не быть, и на радиостанцию «Эхо Москвы» меня тоже не пригласят. Требуется придумать другой способ, как добраться до Абрамова. — Броситься под колеса его лимузина? Меня переедут, а скажут потом, что была попытка террористического акта. Террорист-камикадзе погиб.

Такой вариант мне не подходит.

Я и сам не заметил, как стал расхаживать взад-вперед по улице, бросая раздраженные взгляды на здание «Вавилон 2000». Прогулки вдоль фонарных столбов — три вперед, потом три назад. На столбах — рекламные щиты и плакаты. «Имидж ничто — жажда все». «Распродажа в автосалоне». «Интернет — дверь в будущее». Потом все в обратном порядке. Интернет, автосалон, имидж.

И снова: имидж, автосалон, Интернет…

Внезапно я вспомнил: стоя у конторки той самой дамы, которая потом лихо выставила меня за дверь, и ожидая, пока она закончит болтать по телефону, я услышал:

— Интервью в двенадцать — нереально… Да. Сейчас? Сейчас он у себя в кабинете. Работает. Сейчас тоже нереально… Вот именно. Работает в кабинете, я ж говорю…

Абрамов работает в кабинете. Я вспомнил несколько фотографий, виденных мною в газетах и журналах: председатель совета директоров корпорации «Вавилон 2000» деловито восседает на рабочем месте. На заднем фоне — непременный компьютер. Как правило, включенный. Если Абрамов работает в кабинете… Я поднял глаза на рекламный плакат. Дверь куда?

В самом низу рекламного плаката, извещавшего, что Интернет — это не что иное, как дверь в будущее, значился адрес компьютерного салона, предоставлявшего всевозможные услуги желающим. Я был желающим, и я прошел двести метров в направлении Ленинского проспекта, а потом свернул направо. И увидел подвал с железной дверью и соответствующей вывеской.

В главном зале торговали компьютерами, и пока я тихонько пробирался мимо продавца, тот активно пытался всучить пятитысячедолларовый ноутбук какому-то бритоголовому шкафу в кожаной куртке, который все повторял как попугай: «А какие тут еще навороты?»

В следующем зале продавали программное обеспечение, и тут в основном крутились подростки, присматриваясь к новым «стрелялкам» и «бродилкам», исходя слюной по причине невозможности купить все сразу.

Мой человек сидел в третьем зале. Он выглядел как сумасшедший — стоящие дыбом немытые волосы, легкая щетина, три серьги в правом ухе, одна — в левом. Рядом с табуретом стояли кроссовки. Из кроссовок торчали носки. Сам работник компьютерного фронта трудился босиком. Правой рукой он щелкал «мышью», а второй пытался есть йогурт. Первое у него получалось лучше, чем второе. Когда он повернулся ко мне, лицо его было от носа до подбородка испачкано в йогурте. Я сделал вид, что все так и должно быть. У всех свои недостатки.

— Что вы хотели? — поинтересовался он, стремительно доедая йогурт и иногда даже попадая ложкой в рот. — Выход в Интернет? Говорите, что нужно, я выведу вам нужный сайт…

— То, что мне нужно, — сказал я, усаживаясь рядом с оператором, — навряд ли называется Интернет.

— Электронная почта?

— Нет, — покачал я головой. — Мне нужен добротный и быстрый взлом.

— Чего? — Оператор толкнулся пятками в пол, и его кресло уехало в другой конец комнаты. — Какой такой взлом?

— Мне нужно проникнуть в компьютерную систему одного учреждения, — сказал я и улыбнулся: слишком уж озабоченное лицо смотрело на меня из угла комнаты. Озабоченное и перепачканное йогуртом. — Насколько я знаю, классный компьютерщик должен уметь такое делать.

— Фильмов, что ли, насмотрелся? — неодобрительно спросил оператор. — Хакеры там всякие, да? Так это ж кино.

— Я плачу сразу и не торгуясь.

— Угу, — пробормотал оператор, яростно почесывая затылок. — Понимаешь, кино — это такая лажа… В жизни все гораздо круче. Штука баксов.

— Идет, — сказал я и выгреб из кармана остатки денег заказчицы. — Штука так штука. Сделать нужно прямо сейчас.

— Сработаем, — пообещал оператор, стремительно убирая деньги в карман.

— А куда ты надумал влезть?

— Да тут, с вами по соседству. «Вавилон 2000».

Наступила тишина. Потом оператор проехался по комнате, попутно пнул ногой дверь, и та захлопнулась.

— Ну вы, чайники, совсем охренели, — сообщил оператор, возвращаясь к столу. — А «Бэнк оф Нью-Йорк» не надо?

— Пока не надо. Только «Вавилон 2000», — повторил я.

— А что именно? Финансовая отчетность? Это вряд ли, там самая крутая защита. Туда вряд ли прорвусь…

— Мне нужно, чтобы председатель совета директоров прочитал на своем мониторе мое послание, — сказал я. — Немедленно.

— Надеюсь, там приличный текст? — захохотал оператор. — Порнуху я не передаю! Точнее, передаю, но не за штуку!

— Это не порнуха. — Я взял со стола лист бумаги и написал фломастером пятнадцать слов. Оператор мельком глянул на них и кивнул.

— Такое можно, — сказал он. — За такое не сажают.

«За такое сразу убивают», — подумал я.

Очень скоро оператор забыл о моем существовании; он уставился на свой монитор и беспрерывно гонял пальцы по клавиатуре. При этом он издавал весьма странные звуки, то есть странными они были именно в этой ситуации. В спальне, занятой двумя любовниками, они были бы уместны и естественны. Но оператор говорил это, влюбленно глядя в монитор:

— Ну, давай, давай, давай… Вот так, молодец. А теперь… Вот-вот, именно так. Умница. Теперь сюда… и медленно, медленно… Класс. А что здесь? Вот что у нас здесь, ага… Это мне нравится. Это мне очень нравится.

Это я сделаю вот так — ласково, не торопясь… Да! Да!

Я почувствовал себя лишним в этой комнате. И вышел осторожненько прикрыв за собой дверь, чтобы громким звуком не помешать оператору в его страстных компьютерных играх. Некоторое время я бродил по залам, делая скептически-оценивающее лицо и стараясь сойти за большого специалиста. Я не хотел, чтобы продавец доставал меня советами или расспросами. Я просто ждал.

И я дождался: дверь комнаты раскрылась, и оттуда выкатилось кресло с оператором. Тот довольно скалился, показывая мелкие желтые зубы.

— Ну и все, — сообщил он. — Дело сделано!

— Точно?

— Точнее не бывает! — захохотал оператор и уехал на кресле обратно к компьютеру. Похоже, он сразу же выбросил меня и мой заказ из головы, погрузившись в очередную игрушку типа «Тотальной аннигиляции». Хорошо устроился парень — вынырнул на пять минут из кибер-дебрей, заработал штуку баксов и опять с головой в монитор, мочить космических тварей из бластера. А тут — реальная жизнь двадцать четыре часа в сутки, нон-стоп. И хотел бы соскочить куда-нибудь, да не выйдет. И бластер мне бы пригодился. Но каждому свое. Кто-то живет и умирает в обнимку с монитором, кто-то медленно выходит из этого подвала и тащит свое тело к зданию «Вавилон 2000», не ведая, что приготовлено в меню: жизнь, смерть, страх, боль? Решаю уже не я — я свой ход сделал, назвался и вышел на открытое пространство. Мне осталось дождаться реакции со стороны «Вавилона 2000».

Холодный ветер трепал полы моего плаща, но башня абрамовской корпорации выглядела со стороны еще более холодной. Холоднее, чем лед. Я стоял и ждал, изредка поглядывая на часы. Прошло минут пятнадцать, прежде чем я заметил движение от здания в сторону ворот. Это был не тот охранник, что сопровождал меня час назад к даме из отдела по связям с общественностью.

Это был широкоплечий высокий мужчина в черном костюме. Когда он приблизился, я смог рассмотреть его сосредоточенное лицо и оценить его возраст — около сорока. Он остановился по ту сторону ворот, смерил меня внимательным взглядом и коротко спросил:

— Это вы?

Вместо ответа я кивнул.

— Пойдемте со мной, — сказал мужчина, сделал едва заметный знак рукой, и ворота приоткрылись, пропуская меня на территорию «Вавилона 2000». Туда, где я мог найти поддержку. Туда, где я мог найти смерть. Это зависит от того, насколько я правильно все рассчитал. Время теоретических рассуждений закончилось, пришло время практических экспериментов. На собственной шкуре.

Мы молчали всю дорогу от ворот до здания корпорации «Вавилон 2000», и это делало расстояние в сто — сто двадцать метров почти бесконечным. Я шел впереди, он сзади, и я чувствовал покалывание сотен маленьких иголочек в затылке, куда, вероятно, был направлен его взгляд. Мне было неуютно.

Сработали фотоэлементы, и двери перед нами разъехались в стороны, пропуская внутрь. Динамики откуда-то сверху произнесли по-русски и по-английски «Добро пожаловать». Какая любезность. Мы вошли в огромный вестибюль, где я уже побывал в свой прошлый визит. Но тогда охранник повел меня вправо, туда, где висел на стене перечень офисов на разных этажах, где стояли телефонные кабины для переговоров из вестибюля с верхними кабинетами, где с приятным перезвоном открывались двери скоростных лифтов. Там в основном и толпились люди, громко разговаривая, суетливо перемещаясь от лифтов к телефонам, от телефонов к девушкам из канцелярии. Это были обычные, рядовые посетители.

Мой провожатый тронул меня за плечо и повел налево. Я бросил прощальный взгляд на залитый светом вестибюль и зашагал по узкому коридору, который также был оборудован люминесцентными светильниками, но сразу показался мне куда более темным и мрачным. Было ясно, что мы идем туда, куда простых смертных обычно не водят. В тайные кабинеты, куда непросто попасть, но откуда гораздо сложнее выйти. С каждым шагом все дальше от обычных людей, от обычного мира. Что ж, я сам этого хотел.

Коридор закончился стальными дверями, которые никак не отреагировали на мое прикосновение к дверной ручке и на попытку ее повернуть. Из-за моего плеча появилась рука, отодвинула панель на стене, и толстые пальцы с неожиданной быстротой набрали код. Двери бесшумно открылись. Дальше по коридору за конторкой сидел коротко стриженный здоровяк в камуфляже. Увидев нас, он поднялся, вышел навстречу, перекрыв мощной фигурой проход.

— Лицом к стене, — это в мой адрес. — Ладони на стену. Ноги расставить в стороны. Не дергаться. — Его руки неторопливо изучили меня от лодыжек до затылка. — Чисто. Можете опустить руки. Что я и делаю. Парень в камуфляже заходит обратно за свою конторку, делает движение рукой. Раздается тонкий писк, и в стене перед нами открывается еще одна дверь. Но это уже не коридор. Это лифт.

Провожатый пропускает меня вперед, потом заходит сам. Он не нажимает кнопок. Лифт просто едет наверх. И мы молчим. Едем мы недолго, но за это время я успеваю подумать о том, что в каких-нибудь двухстах метрах по тротуару ходят простые люди, озабоченные своими простыми делами и не подозревающие, что происходит в возвышающейся по соседству двадцатидвухэтажной башне за воротами, за многочисленными дверями, снабженными сигнализацией, за постами охраны. А здесь совсем другое. Здесь скрытый от постороннего взгляда мир, со своими законами и со своими нравами.

Он находится на обычной улице, в обычном районе, но в то, же время он наглухо изолирован от того, что происходит вне стен здания. Я даже вспомнил свою первую неделю в армии, когда сержант разбил мне лицо ударом тяжелого деревянного табурета, я отлетел к окну, на несколько секунд потерял сознание, а когда очнулся и стал вытирать кровь, подумал о том, что вот за этим окном — светит солнце, ездят машины, девушки едят мороженое, а дети играют в песочницах, и мордобой считается правонарушением, за которое можно попасть в милицию. Казарма находилась в черте города, но граница между «внутри» и «снаружи» была настоящим «железным занавесом». Снаружи — улыбки, музыка из радиоприемников, киноафиши и пиво. А здесь внутри, когда я все-таки встану на ноги, — еще один удар табуретом. Ощутите разницу.

Лифт плавно остановился, и провожатый подтолкнул меня вперед. Еще один коридор, ни одного человека по пути не попадается, потом еще одна дверь, провожатый опережает меня, толкает здоровенной ладонью в дверь…

— Проходите, — басом говорит он. И я прохожу. В небольшой плохо освещенной комнате сидит за письменным столом сорокасемилетний мужчина с круглым лицом и некрасивым носом-картошкой. Светлые волосы расчесаны на пробор. Очков в тонкой оправе, которые можно было раньше видеть на фотографиях, теперь нет. С некоторых пор Валерий Анатольевич Абрамов носит контактные линзы. В очках он выглядел более импозантно. Впрочем, меня пригласили не для консультаций по имиджу председателя совета директоров корпорации «Вавилон 2000». У меня другая миссия.

Я делаю шаг по направлению к Абрамову и хочу протянуть ему руку; но тут меня словно танковым тягачом тянет назад. Мой провожатый склоняется к моему уху и произносит негромко и весьма убедительно:

— Если вы сделаете хоть одно движение, которое покажется мне подозрительным, я вас убью. Почему-то этому человеку веришь с первого и до последнего слова. Блестящий оратор.

Абрамов оторвался от бумаг, поднял голову и посмотрел на меня. Его взгляд был обычным. Никаких мелодраматических страстей, никакого страха или гнева. Это был взгляд человека, занимающегося целый день напролет довольно скучной работой и слегка из-за этого уставшего. И я был частью этой работы, не более, не менее.

— Во-первых, — негромко и внятно проговорил Абрамов, — вы находитесь в комнате для конфиденциальных разговоров. Здесь стопроцентная звукоизоляция плюс специальные датчики, исключающие любую возможность прослушивания. Здесь можно обсуждать самые тайные и деликатные проблемы. Хотя Горский, — он кивнул на моего провожатого, — утверждает, что здесь можно заниматься и другими вещами. Например, если мне понадобиться убить кого-то, так лучше места не найти. Тихо и спокойно.

— На какое из двух возможных мероприятий приглашен я? Собеседование о деликатных вопросах или убийство? — Я взялся за стоящий рядом стул, вопросительно взглянул на Горского — тот, похоже, не собирался меня за это убивать — и я сел. А потом вконец обнаглел и закинул ногу на ногу. Горский не пошевелился.

— Вообще-то вас никто не приглашал, — ответил Абрамов. — Вы сами напросились. «Я знаю, что случилось в марте девяносто шестого года. Жду у ворот через пятнадцать минут». Ваш текст?

— Мой, — согласился я.

— Во-вторых, — продолжал Абрамов, — прежде чем мы начнем, скажите, пожалуйста: сколько еще человек знает то, что знаете вы?

— Ноль. Никто.

— Неужели? — Абрамов недоверчиво поднял брови. — А ваш помощник?

— Какой помощник? не понял я.

— Который влез в нашу компьютерную систему. Вы хотите сказать, что он ничего не знает?

— Конечно! Он просто отправлял сообщение, он тут вообще ни при чем, — торопливо проговорил я, не сводя глаз с Абрамова. Тот был совершенно спокоен.

— Ладно, — сказал он. — Горский, сделай распоряжение.

Горский молча вышел из комнаты, и мы остались один на один.

— Не боитесь остаться без охраны? — спросил я.

— А вы не боитесь? Находиться здесь не боитесь? — задал встречный вопрос Абрамов.

— Бояться уже поздно, — сказал я.

— Правильно, — кивнул Абрамов. — Сейчас Горский распорядится, чтобы этого взломщика отпустили. Из этой комнаты нельзя звонить по мобильному, поэтому Горскому пришлось выйти.

— А где этот… этот взломщик? — Я смотрел на Абрамова, еще не до конца веря ему, не веря в его возможности, которые он так походя демонстрировал и не требовал аплодисментов. — Что с ним?

— Точно не скажу. Но он уже минут пятнадцать как у моих людей. Они должны были его основательно обработать, но раз вы гарантируете, что он тут не замешан… — Абрамов развел руками и улыбнулся, как бы говоря: «Вот какой он я, благородный и милостивый». Властитель людских судеб.

Беззвучно вошел Горский, кивнул Абрамову, сигнализируя, что поручение выполнено. Снова закрылась дверь, и я снова ощутил присутствие Горского у себя за спиной. Не слишком приятное ощущение.

— Пусть невинные не страдают, — сказал Абрамов. — А вот с вами мы продолжим. Вы знаете, кто я, но я не знаю, кто вы.

— Намек понял. — Я повернулся к Горскому и на его глазах медленно опустил свою руку в карман плаща. Горский кивнул, и я извлек визитную карточку. — Вот, — сказал я и показал Абрамову ее лицевую сторону.

— Можно поближе? — попросил тот, но я не спешил выполнить его просьбу.

— Вы верите в приметы? — сказал я. — Дело в том, что с тремя людьми, которым я давал визитку, случилось несчастье. Одного сбило машиной, второго застрелили, третий вообще пропал. Рискуете продолжить список…

— Я не суеверен, — сказал Абрамов, и, повинуясь его жесту, Горский взял визитку у меня из руки и положил ее на стол перед Валерием Анатольевичем. — Частный детектив. Константин Сергеевич Шумов. Ну что ж, добро пожаловать, Константин Сергеевич. И теперь большая к вам просьба — объясните, что вы имели в виду, когда утверждали: «Я знаю, что случилось в марте девяносто шестого».

— Хорошо. — Я освоился в этом мрачноватом месте и даже стал слегка покачивать носком ботинка. На мое счастье, Горский не счел это угрожающим жестом и не свернул мне шею. — Мы с вами земляки, Валерий Анатольевич. Вы уехали из Города, ну а я там все еще живу.

— Похвальный патриотизм, — отреагировал Абрамов. — Я тоже люблю свой Город, но масштаб моего бизнеса вынуждает меня работать в Москве.

— Я читал об этом в газетах. Я вообще много о вас читал. Я готовился к нашей встрече. Так уж получилось, Валерий Анатольевич, что ваше имя попалось мне в связку с расследованием одного дела. Того самого, о котором я упомянул в начале. Человек взял у меня визитную карточку, а потом его сбило машиной.

Он умер.

— Из-за того, что взял визитную карточку? — поинтересовался Абрамов. — Они действительно приносят несчастье?

— Вы же не суеверны, — напомнил я. — Меня тоже заинтересовала причина его смерти. Тем более что в случайности этого наезда засомневался сын покойного. Девятнадцатилетний юноша, курсант военного училища. Он не поверил официальной версии и решил провести самостоятельное расследование. Это стоило ему жизни. Его убили и инсценировали повешение.

— Какой ужас, — медленно произнес Абрамов. Как мне показалось, он был действительно потрясен. — Жизнь в Городе меняется не в лучшую сторону.

— Возможно, — сказал я. — Так вот, разбирая бумаги покойного, я обнаружил кое-какие записки. Своего рода мемуары. К слову сказать, этот человек был в прошлом офицером ФСБ.

— Мемуары? — Абрамов чуть качнул головой влево. Потом вправо. Он словно рассматривал меня под разными углами. — Многие офицеры ФСБ теперь пишут мемуары. А все от плохого финансирования.

— Мемуары, помимо прочего, касались некоей операции, осуществленной весной девяносто шестого года группой офицеров ФСБ, куда входил и сам покойный. Я узнал, что за два месяца до того другой человек из этой группы погиб насильственной смертью. Три дня назад еще один бывший офицер ФСБ был убит выстрелом в затылок у своего дома. Наконец, позавчера четвертый участник той группы пропал без вести, уже здесь, в Москве. Напрашивается вывод, что все эти смерти, несчастные случаи, исчезновения связаны между собой. Все это — цепь спланированных событий.

— Это очень занимательно, — сказал Абрамов, с демонстративным легкомыслием вертя в пальцах паркеровскую ручку. — Только один вопрос: а я здесь при чем?

— Ваша фамилия была в мемуарах того человека, которого сбило машиной.

Там было сказано, что в марте девяносто шестого года четыре офицера местного ФСБ под руководством присланного из Москвы человека осуществили секретную операцию, направленную против известного бизнесмена Валерия Анатольевича Абрамова…

Внезапно я обнаружил, что Горский более не находится у меня за спиной, а стоит справа, почти вплотную. Абрамов перестал изображать, что мой рассказ его не касается. Он положил ручку на стол и медленно произнес:

— Дальше.

— Целью операции было заставить Абрамова направить имеющиеся в его руках финансовые средства не на поддержку предвыборной кампании президента, а на другие цели. За несколько недель до того Абрамову было доверено распоряжаться средствами не только его собственной корпорации, но и средствами других коммерческих структур, пожертвованных на предвыборную кампанию… — Я замолчал, надеясь, что Абрамов захочет что-то добавить или уточнить, но тот лишь произнес прежним металлическим голосом:

— Дальше.

— Однако повлиять на вас, Валерий Анатольевич, им не удалось. Очевидно, вследствие этого предвыборная кампания того кандидата, для которого собирали деньги некоторые офицеры ФСБ, провалилась. Высшее руководство, до поры до времени закрывавшее глаза на эти аферы, после июля девяносто шестого года спохватилось и уволило всех сотрудников, замешанных в подобных операциях.

Эти четверо, что работали против вас, также были уволены. Пятый, человек из Москвы, руководитель всей акции, в качестве наказания был отправлен в Чечню… Но история на этом не закончилась. Прошло несколько лет, и кто-то поочередно расправился со всеми четырьмя участниками той операции. Кто-то не захотел оставлять их в живых.

— И вы знаете, кто это? — вкрадчиво произнес Абрамов. — Вы знаете этого человека?

Горский едва не взгромоздился ко мне на колени, и мне пришлось возмущенно на него взглянуть. Тот отступил на пару сантиметров назад.

— Знаю, — сказал я. — Думаю, и вам будет интересно узнать имя этого человека.

— Весь внимание, — сказал Валерий Анатольевич. Сам того не замечая, он навалился грудью на край стола и вытянул шею. Чтобы лучше слышать тебя, дитя мое.

— Его зовут Николай Николаевич, и он полковник ФСБ, — сказал я, — Он недавно вернулся в Москву. Его деятельность в Чечне высоко оценили, он пошел на повышение и решил, что ему необходимо избавиться от нежелательных свидетелей. Он убил уже четверых своих бывших помощников и того юношу.

Полагаю, что он захочет теперь убить и меня. Это достаточный повод для нашей встречи?

Если бы в этот момент в комнате рванула бы пара взрывпакетов, а из вентиляционного отверстия повалил бы цветной дым, как на эстрадном шоу, мое сообщение не могло бы стать более эффектным.

Абрамов резко откинулся на спинку своего стула, и я испугался, что сейчас раздастся треск ломающегося дерева, и президент огромной корпорации, миллиардер и меценат, нелепо грохнется на пол. Но такого удовольствия он мне не доставил. Горский тоже как-то растерялся. Он сначала схватил меня за горло, резко встряхнул, затем отпустил, шагнул к столу Абрамова, нелепо дернулся, замер, снова повернулся ко мне и промычал нечто нечленораздельное.

Если бы не кашель, вырывавшийся с болью из моей гортани после контакта с пальцами Горского, я бы мог насладиться сценой полного изумления, охватившего этих самоуверенных мужчин. К моему удивлению, первым опомнился Горский. Он присел на корточки, так, что его голова оказалась вровень с моей, и пробасил, одновременно показывая мне огромные кулаки:

— А ты не врешь? Ты не врешь, а?!

— Нет, — прохрипел я.

И тогда заговорил Абрамов. Не считаясь со своим общественным положением, материальным благосостоянием и международной известностью, Валерий Анатольевич матерно выругался. Очень длинно и очень грязно. Вот оно, истинное лицо капитализма…

— Браво, — захрипел я и пару раз сдвинул ладони. — Бис! А мне — стакан воды…

Потом был стакан минеральной воды без газа для меня, рюмка коньяку для Абрамова и нагоняй для мистера Горского.

— Почему об этом ничего не знаю?! — кричал Абрамов, пользуясь звуконепроницаемостью стен. Сейчас он уже не напоминал бесстрастного и всемогущего хозяина вселенной. Он напоминал человека, у которого не все в порядке с нервами. И который чем-то очень сильно недоволен. Я знал, чем. И Горский теперь это знал тоже.

— Потому что было официальное сообщение о его смерти, — сказал Горский.

— Я бы мог съездить в Чечню, чтобы лично убедиться в его смерти…

— А что ж не съездил? — желчно поинтересовался Абрамов.

— Не было такого указания.

— А инициативу проявить — слабо? Черт! — Абрамов все не мог успокоиться, его взгляд блуждал по комнате, пока не наткнулся на меня. — А теперь он вернулся, да? — вопрос адресовался мне, и я кивнул. — Это точная информация?

— С неделю назад ему вручили правительственную награду, и эта церемония демонстрировалась в телевизионных новостях. А главное доказательство — гибель этих четверых. Николай Николаевич убирает свидетелей.

— Почему ты называешь его по имени-отчеству? — насторожился Горский.

— Потому что я не знаю его фамилии. В мемуарах он упоминается как Николай Николаевич.

— То есть ты его ни разу не видел в лицо, не встречался с ним? А как ты его узнал в телевизоре? — допытывался Горский.

— Это не я. Это один из тех, кто с ним работал.

— Да ты не его пытай, Горский — простонал из-за стола Абрамов. — Пытай своего осведомителя из ФСБ! Сейчас же! Сегодня же! И еще — скажи, пусть мою пресс-конференцию перенесут с двух часов на половину четвертого. У меня сейчас будет серьезный разговор с Константином Сергеевичем.

— Мне уйти? — переспросил Горский. — А вы тут — вдвоем?

— Ты как мама школьницы, ей-Богу! Я уйду, а вы тут не наделаете глупостей? Не наделаем, иди!

Горский недоверчиво покачал головой, но все-таки отправился выполнять поручения босса. Абрамов еще некоторое время продолжал бушевать и материться, но затем пришел в прежнее спокойно-рассудительное состояние.

— Я упустил главный вопрос, — сказал он в прежней жесткой манере. — Что нужно лично тебе? Зачем ты со мной связался? Хочешь продать эту информацию?

— Это можно назвать и продажей информации, — согласился я. — Вероятно, вы не обратили внимания, но я уже сказал: Николай Николаевич убрал четверых свидетелей, а теперь ему стало известно, что я обладаю кое-какой информацией. Думаю, он захочет меня ликвидировать.

— Так ты хочешь защиты? — сделал вывод Абрамов.

— Защиты и возмездия. Я работаю по поручению одной женщины, ее муж был убит Николаем Николаевичем. Ее сын тоже погиб. Ей сейчас угрожают люди Николая Николаевича. Но она по-прежнему хочет отомстить ему.

— Погиб сын… — медленно проговорил Абрамов. — Ну да, ты говорил — инсценировали повешение… Девятнадцать лет. Н-да… Между прочим, фамилия этого Николая Николаевича — Яковлев. И я был уверен, что его уже давно сожрали черви под землей. Оказывается, это червям не повезло. Он снова выбрался на поверхность.

— И я думаю, что у вас есть желание отправить его на тот свет, — сказал я. — Желание не менее сильное, чем у той женщины, о которой я только что сказал.

— Ты думаешь? Или ты знаешь? — Абрамов прищурил глаза, и передо мной теперь сидел кто-то вроде хитроумного восточного мудреца, едва заметно покачивающего головой из стороны в сторону. Мудрец экзаменовал меня на сообразительность.

— Я догадываюсь. У вас ведь тоже есть причина для мести?

— Ты знаешь. — Это уже было утверждение.

— Я догадываюсь, — возразил я. — Догадываюсь, что случилось с вами в марте девяносто шестого года. В чем заключалась та секретная операция.

— Что случилось со мной? Со мной ничего не случилось. — Экзамен продолжался, но я знал ответ на этот вопрос.

— С вами — ничего. Они убили вашу жену и дочь, — сказал я и сам не поверил, что сумел это выговорить.

— Моя жизнь становится все более странной, — сказал Абрамов. — Все, что я делал в последние лет двадцать пять, можно объяснить стремлением придать моей жизни как можно большую независимость — от властей, бандитов, финансовой ситуации в стране, капризов погоды и так далее. Я хотел, чтобы моя жизнь принадлежала только мне и никому больше. Но со временем я начинаю сомневаться в возможности реализовать мои планы. В мою жизнь влезают все новые и новые люди. Десятки газетных статей написаны обо мне, и, читая их, я прихожу в ужас: там упоминается моя фамилия, там напечатаны мои фотографии, но это не я. Я не так думаю и не так говорю, как представлено в газетах. Они все перевирают, а в результате сотни тысяч читателей составляют мнение о Валерии Абрамове именно по этим публикациям. Мою жизнь извращают кто как сможет. У кого на что хватит фантазии. И меня это бесит. — Он тяжело вздохнул и посмотрел на меня, словно я сидел в этой комнате напротив него уже две тысячи лет и успел до смерти надоесть Валерию Анатольевичу. — А теперь приходите вы, и оказывается, что вы так глубоко влезли в мою жизнь, как этого не делал никто. У меня были свои семейные тайны, у кого их нет? У меня был повод проснуться среди ночи, пойти в бар, взять там бутылку коньяка и выпить в память о моих потерях. Это было мое и только мое. Теперь приходите вы, и моих тайн больше нет. И знаете, что я чувствую сейчас?

Желание вас убить. Горский некстати вышел.

— Мне подождать? — нарушил я этот монолог.

— Конечно. Горский нам еще понадобится. И мое желание тут ни при чем, потому что я уже давно научился контролировать свои желания. Загонять их в несгораемый сейф, запирать там и выпускать лишь через месяц, год или десять лет.

— То есть мое убийство вы занесете в бизнес-план на следующий год?

— Вы эгоист, как и все ваше поколение, — раздраженно ответил Абрамов. — Вы постоянно думаете только о себе. Вы искали встречи со мной лишь потому, что вам понадобилась защита от Николая Николаевича Яковлева. А если бы такой угрозы не было? Вы бы и думать забыли о том, что случилось в марте девяносто шестого года с моей семьей! Подумаешь! С кем не бывает! Кстати, откуда вы узнали? Из тех мемуаров? Они с вами?

— Нет, — сказал я. — С собой я такие ценные вещи не ношу. Они в надежном месте.

— Но они у вас не целиком, — утвердительно произнес Абрамов, и мне опять почудилось, что возможности этого невзрачного человека со старомодной прической действительно неограниченны. Бог двадцать второго этажа. Все видит и все знает.

— Там не хватает последних страниц, — сказал я. — А откуда вы узнали?

— Мою жену никто не убивал. Хотя ее нынешнее состояние не слишком отличается от состояния мертвеца. Она находится в клинике для душевнобольных.

— Не в России? — предположил я, и Абрамов кивнул. — В своих интервью вы утверждаете, что ваша дочь летом девяносто шестого года уехала учиться в закрытый пансион в Швейцарии. А ваша жена живет где-то рядом, поправляет здоровье.

— Тут я не солгал. Она действительно поправляет здоровье. Просто поправить его уже невозможно, — Абрамов говорил это все без надрыва, без скупых мужских слез на щеках. Он просто излагал факты — У меня были веские основания не разглашать факт смерти моей дочери.. А у вас есть семья? Дети?

— Он требовательно уставился на меня, и я снова вспомнил ассоциацию с экзаменом. Но тут у меня не было ни единого шанса ответить так, как нужно.

— Нет, — вздохнул я. — У меня нет ни семьи, ни детей.

— Хорошо устроились! — желчно бросил мне Абрамов. — Вы ни за кого не ответственны. Ни за кого не отвечаете. Не жизнь, а малина! И вы никогда не поймете, что такое терять. Что такое тащить на руках мертвое тело собственного ребенка, которого ты носил еще двухнедельным, годовалым…

Которого ты вырастил и воспитал, дал ей все, что она хотела, дал ей жизнь. А потом ты находишь своего ребенка в машине, с перерезанным горлом, рано утром, и ты не можешь понять, что заставило убивших ее людей сойти с ума, потому что нормальным людям такого не сделать! Ей было семнадцать, и она еще не начала жить. Она умерла. Я берег ее семнадцать лет, я берег ее от болезней и от обид, но так и не уберег. Я теперь не могу смотреть на родителей с детьми, счастливых родителей со счастливыми детьми. Мне хочется подбежать и заорать: «Не будьте такими счастливыми и беспечными! Будьте начеку! Будьте осторожны! Берегитесь, потому что беда придет, и она придет неожиданно, и вы не будете к ней готовы. И вы потеряете все самое дорогое!»

Его голос, его быстрые слова, режущие словно бритвой по телу, его неподвижные зрачки — все это гипнотизировало. Абрамов лишь изредка хлопал одной ладонью по другой, словно отбивая ритм. Ритм того потока болезненных признаний, который он выплескивал на меня. Я не хотел это слушать, но я не мог подняться со стула.

— И еще я ненавижу таких, как вы, — сказал Абрамов. — Эгоистов, которые никогда не испытывают такой боли. Вы так себя любите, что не обзаводитесь ничем, что бы вас обременяло. У вас нечего отнять. Он замолчал и несколько минут просто сидел за столом, глядя куда-то в пространство. Затем он вздохнул, посмотрел на часы и произнес вполне нейтральным обыденным голосом:

— В половине четвертого у меня пресс-конференция. Я должен закончить с вами до этого времени. Извините, что не смог сдержаться. Это была моя тайна, и я не мог делиться такими чувствами с кем бы то ни было… Горский бы ничего не понял. А вы… Вы просто попали под горячую руку. Еще раз извините. Больше не будем заниматься эмоциями, займемся делами. Итак, вы узнали о той операции из мемуаров покойного…

— Леонова, — сказал я. — Павел Леонов, его сбили машиной. Полный вариант мемуаров забрали люди Николая Николаевича. Это стоило жизни сыну Леонова, молодому парню…

— Да, вы говорили, — отмахнулся Абрамов. Ведь речь шла не о его ребенке. — И что в этих мемуарах? Кроме Николая Николаевича, не упоминается никто из организаторов акции?

— Только сам Николай Николаевич и четверо офицеров городского управления ФСБ.

— Вы, кстати, путаете, — заметил Абрамов. — Их всего было четверо, Яковлев плюс три офицера. Ну так и что…

— Это вас неверно информировали, — возразил я. — Всего их было пятеро.

— Дорогой мой, — вздохнул Абрамов. — Если бы вы знали, каких трудов мне стоило тогда выяснить причину случившегося с моей дочерью. Я задействовал все свои связи, чтобы выявить участников той операции. И все оказалось бесполезным. Мне повезло позже, по чистой случайности я встретился с бывшим офицером ФСБ, который знал Яковлева и знал суть его операции. Он назвал мне все фамилии. Точнее, продал, и это была довольно дорогая покупка. Яковлев и три офицера… — Абрамов наморщил лоб, вспоминая. — Леонов, Калягин и еще один на К…

— Кожухов, — подсказал я.

— Вот видите! — бросил на меня самоуверенный взгляд Абрамов. — Получается всего четыре человека. А не пять.

— Пятый, — сказал я. — Это тот, кому вы заплатили деньги. Конечно, он знал обо всей операции в деталях. Он сам в ней участвовал. И он назвал все фамилии, кроме своей собственной. Он знал, что остальные никогда до такого не додумаются, остальные будут молчать…

Абрамов сидел словно изваяние. Потом он нашел силы выдавить из себя:

— Он?! Этот?!

— Да, он самый. Ваши деньги нашли хорошее применение. У него процветающая фирма по торговле импортной сантехникой. Он перебрался из Города в Москву. Он, наверное, о вас тепло вспоминает… То есть вспоминал.

— Поясните… — сдавленным голосом попросил Абрамов.

— Олег Петрович Булгарин, — сказал я. — Человек, который назвал интересующие вас имена и фамилии… Ему это не прошло даром. Он исчез позавчера, и я подозреваю, что навсегда. Николай Николаевич предупреждал всех четырех, что разглашение информации недопустимо. Если я догадался об источнике богатства Булгарина, то это тем более мог сделать и Яковлев. Так что Булгарин мертв, как и трое других участников операции.

— Нет, — сказал Абрамов.

На протяжении всего нашего разговора, а особенно с той минуты, когда я признался, что знаю о смерти дочери Абрамова, меня не покидало ощущение, что Валерий Анатольевич одну за другой снимает с себя маски, тонкие, плотно облегающие кожу лица, настолько искусно выполненные, что их можно было принять и за истинного Валерия Анатольевича. Однако он говорил все более и более откровенные вещи, и одновременно маски спадали с его лица, и каждая последующая была более простой и реалистичной, нежели предыдущая. С потерей очередной маски Валерий Анатольевич все более и более походил на простого смертного, сущность которого не смогли изменить ни деньги, ни влияние, ни двадцатидвухэтажная штаб-квартира на Юго-Западе.

И когда он сказал мне в лицо: «Я ненавижу таких, как вы. Эгоистов, которые никогда не испытают такой боли…», в его голосе и в его лице отразилось действительно искреннее страдание, а я подумал, что вот наконец передо мной тот Валерий Анатольевич Абрамов, каким он бывает, выудив из бара глубокой ночью бутылку коньяка, глотая горьковатую жидкость, грезя об ушедшем… Я решил, что только что была снята последняя маска.

Но затем, в ответ на мое сообщение о смерти Булгарина, выдавшего Валерию Алексеевичу своих коллег, Абрамов как-то странно изменился в лице, говоря «нет». В его глазах мелькнуло нечто вроде доброй хитринки, а потом снова передо мной сидел прежний Абрамов, растерянный, удивленный, неверящий, что его могли так обмануть.

— Нет, — повторил он.

— Хотите сказать, что его не убили? — теперь удивился я. — Вообще-то тело пока не найдено, но вряд ли Булгарин нужен Николаю Николаевичу живым.

— Я не то хотел сказать, — досадливо поморщился Абрамов. — Я все не могу поверить, что я заплатил почти полмиллиона долларов одному из убийц своей дочери. Он сидел напротив меня, я пожал ему руку и поблагодарил за сведения… Он долго пересчитывал деньги, боялся, что его обманут. Сволочь, какая сволочь…

— Валерий Анатольевич, — спросил я, стараясь чтобы вопрос звучал безобидно, хотя Абрамов был слишком умен для безобидного восприятия моих слов. — Вот вы узнали от Булгарина имена тех людей, которые похитили вашу дочь. И что вы после этого сделали? Абрамов понял все как надо, но постарался это скрыть. Маски снова пошли в ход.

— Вероятно, я стал немного меньше переживать, — сказал он. — Раньше я не знал, теперь узнал. И это ничего в принципе не изменило, потому что знание имен не могло воскресить дочь.

— А как же месть?

— Что месть? Это примитивное чувство. Я был полон желания мести в то утро, когда я нашел Жанну убитой. Вот если бы тогда мне попался один из пятерых, я бы загрыз его, я бы рвал его ногтями, зубами! Я бы разодрал его, как медведь кролика! — В глазах Абрамова появился блеск, и я ему поверил. Он бы и вправду разодрал кого-нибудь. — А потом прошло время… У меня были другие дела, другие заботы.

— Вы заперли свою месть в сейф? И когда вы ее выпустили?

— У вас хорошая память, — похвалил меня Абрамов. — Я собирался выпустить ее на Николая Николаевича, но этот… Булгарин сказал мне, что Николай Николаевич погиб в Чечне. Мстить было некому.

— А как же Леонов, Калягин, Кожухов? Им вы не хотели отомстить?

— Никогда, — твердо заявил Абрамов. — В чем смысл? Они просто исполнители, «шестерки»… С таким же успехом можно мстить автомобилю, на котором они везли тело моей дочери. Хотя после того, что вы мне рассказали, Булгарина я бы с удовольствием взял за горло, вот так, — и Абрамов показал, как именно, — и медленно бы сдавливал, пока он не начнет синеть… Ну, потом бы я его, конечно, отпустил. И передал бы в руки Горского. Это уже цинизм, Константин, убить девушку-подростка и стребовать с родителей убитой деньги.

Это какое-то вырождение, деградация…

— Вряд ли сам Булгарин так про себя думал, — сказал я. — Мне кажется, он очень гордился проявленной находчивостью. Ну да ладно… То есть вы считаете главным виновником Яковлева. Но я читал в тех мемуарах, что Яковлев действовал по поручению неких сил в руководстве ФСБ и чуть ли не членов правительства. Они хотели привести своего человека к победе на президентских выборах, им нужны были деньги…

— Полный бред. — безапелляционно заявил Абрамов. — Чушь собачья. Это была легенда, вывеска. Не было никакого своего кандидата в президенты, не было никакой политической группировки, занимавшейся такими экспроприациями.

Я вспомнил, что нечто подобное говорил мне и Кожухов, но тот не стал вдаваться в подробности. Абрамов был более словоохотлив.

— Было вот что, — сказал он. — Несколько очень умных ублюдков, в том числе наш дорогой Николай Николаевич, решили нагреть руки на том политическом психозе, который существовал в первой половине девяносто шестого года, перед президентскими выборами. Была куча кандидатов в президенты, каждый давал свои обещания, рейтинг Ельцина был нулевой, все предсказывали ему каюк… Помните?

— Нет, — сказал я. — Я не интересуюсь политикой.

— Ну а телевизор-то смотрите?

— Практически не смотрю, — ответил я, вызвав улыбку на лице Абрамова.

— Бывают же такие счастливые люди, — с иронией произнес он. — Придется вас попутно просвещать. Так вот, в той ситуации вокруг предвыборных кампаний крутились очень большие деньги. Как вы выразились, финансовые потоки. По всей стране, в каждом регионе — чтобы напечатать плакаты, листовки, провести агитационные мероприятия, купить рекламное время на телевидении… И так далее. Группа ублюдков решила это использовать. Они находили людей, которые в разных частях страны распоряжались финансами, и делали им предложение: профинансировать их кандидата, который будет круче всех остальных. Кого конкретно — не говорили, но показывали всякие поддельные бумажки и фотографии, доказывавшие существование некоей группировки московских политиков и финансистов, стоящей за кулисами и управляющей развитием ситуации. Давались обещания высоких постов вплоть до министерских, обещания финансовых льгот. Кому-то хватало и этого, чтобы поверить и раскошелиться, пусть не намного, на несколько тысяч долларов. Группа ублюдков работала очень активно, и если сто раз они собрали по пять тысяч долларов, получилось уже полмиллиона. Ну а они собирали, как правило, больше пяти тысяч. Потом они обнаглели и стали требовать больше денег, а если человек отказывался, его запугивали или шантажировали. В девяти случаях из десяти это срабатывало. Тогда группа ублюдков решила, что уж если пугать и шантажировать — то за большие бабки. И они стали искать людей, с кого можно такие бабки содрать.

— И нашли вас, — сказал я.

— Вот именно. То, что я получил определенные полномочия от региональной конференции бизнесменов, было сообщено в газетах. Да и я сам весьма неосторожно выступил в какой-то телевизионной передаче. Меня спросили, насколько эффективное действие окажут собранные нами деньги на избирательную кампанию президента. Я был в хорошем настроении… Как полный кретин. Я был в хорошем настроении и сказал, что с такими средствами, как у нас и у других сторонников президента, мы можем сделать все. Скажете, циничное заявление?

— Нет, зачем… то есть, вы признались, что имеете в своем распоряжении большие деньги, и привлекли к себе внимание.

— Вот именно. Я в то время жил в Москве, а жена с дочерью — в Городе. Я считал, что Москва — более опасный город. Все получилось совсем наоборот. В начале марта я приехал в Город, чтобы решить вопросы работы в регионе. По бизнесу и в связи с избирательной кампанией. Я был очень занят, буквально на полчаса заскочил к жене и поехал на встречу с редакторами местных газет.

Вот… — Абрамов вздохнул, перевел дух и сокрушенно покачал головою.

— Неожиданно он сменил тему. — Да, вот я уж точно никогда не напишу мемуаров. Как будто нож у меня сейчас в горле сидит… Я много думал о тех событиях, но никогда не произносил вслух… Кажется, это называется спазмы.

— Он взял бутылку минеральной воды, которую Горский притащил для меня, и налил полный стакан, а потом залпом выпил.

— У вашей дочери не было охраны? — спросил я, чтобы вернуть Валерия Анатольевича к рассказу. Вероятно, мои слова были равнозначны повороту ножа в его ране, но я это сделал. Я часто причиняю людям боль и иногда прошу за это прошения. Иногда — нет.

— У нее не было охраны, — Абрамов поставил перед собой стакан и уставился на него так пристально, словно был алкоголиком, а на дне стакана оставались последние капли спирта. — У нее не было охраны, когда она ходила в школу. Я считал, что в Городе спокойнее, чем в Москве.

Когда жена с дочкой приезжали ко мне в Москву, их сопровождали двое телохранителей. Везде. А в Городе… У жены был охранник-водитель, а в школу дочка ходила пешком. Ей было семнадцать, и она хотела быть самостоятельной.

И вот в тот день она ушла в школу утром… И не пришла. А в почтовом ящике тут же оказалось письмо на мое имя. Жена увидела его, вскрыла… Ну, она вообще-то была крепкая женщина. Когда-то. А тут ее подкосило. Упала в обморок… И с этого началось. Нервы. Горский — он как раз был тем охранником-водителем — позвонил мне по мобильному. Я вернулся домой, у жены уже был врач, колол ей что-то успокоительное. Горский показал мне письмо. То самое где говорилось, что мне предлагают обменять мою дочь на финансовую поддержку анонимного кандидата в президенты. Указывались номера счетов в Швейцарии и в Москве… Меня предупреждали, что если милиция узнает, то Жанны я больше не увижу.

— Сколько они просили?

— Деньги вас интересуют, да? — Абрамов презрительно покосился на меня.

— Деньги — это важно. А что чувствовала моя дочка, когда ее затолкали в машину, заткнули рот, завязали глаза… Наверное, избили, чтобы не сопротивлялась. Можете представить, что она чувствовала?! И что она кричала бы, если бы могла кричать?! «Папа! — кричала бы она. — Спаси меня!» А я… Я не знал, где она, я не мог ей помочь. Вам не понять этих чувств, у вас ведь нет детей, вы предусмотрительный… Вы не хотите пережить такое. А я пережил. Мне это стоило… Мне это многого стоило. А сколько они просили?

Много они просили… Больше, чем я мог им дать. Если бы речь шла о моих собственных деньгах, я бы заплатил сразу. И я предложил им это.

— Что именно?

— Был один звонок от них. Они спрашивали, готов ли я выполнить условия.

Я сказал, что такие суммы я не смогу перевести, потому что они не принадлежат лично мне… Я предложил им двести тысяч долларов. Наличными.

Отсутствие преследования и все такое. Немедленный обмен дочери на двести тысяч. Они отказались. То есть тот человек, с которым я разговаривал по телефону, сказал: Или все, или ничего. Если в течение двадцати четырех часов деньги не поступят на счета, Жанна умрет". Такой вышел разговор. Горский сказал, что, когда я повесил трубку, лицо у меня было абсолютно белым.

Горский испугался, что я тоже упаду в обморок, как и жена. Но я выдержал…

— Это было сказано Абрамовым не без гордости. — Я выдержал.

— Выдержали в том смысле, что не отдали деньги?

Другой человек в такой ситуации, возможно, и врезал бы мне по морде. И отчасти был бы прав. Но Абрамов не стал совершать резких движений в направлении моего лица. Эмоции в сейфе и все такое. Он постучал ручкой по столу, сделал скучное лицо и заговорил так монотонно и бесцветно, как если бы был бесталанным преподавателем коммерческого техникума и объяснял основы бухгалтерского учета. Но на самом деле он объяснял, почему он не смог спасти свою дочь.

— Поймите, Константин, это было ошибкой с самого начала. Их ошибкой.

Николая Николаевича и компании. Любая тенденция рано или поздно достигает своего пика, а потом неизбежно идет вниз. Если бы они продолжали и дальше сшибать по пять-десять тысяч долларов, у них довольно долго бы еще не возникало проблем, потому что такие суммы — карманные деньги для крупного финансиста, и он расстается с ними почти безболезненно. Когда же они стали требовать миллионы долларов, это было уже нереально. Как бы я ни любил свою дочь, как бы ни хотел ее спасти, но сделать то, что они от меня требовали, невозможно. Это был абсурд. У моей корпорации все средства вложены в различные проекты, изъять их практически невозможно. То, что мне доверили другие банки и компании, — это не мой карман. Они же следили, как я расходую средства. Начни я отправлять деньги «налево» — и все, конец. Скандал и все прочее…

— Конец чему? Вашей корпорации? — Вашему влиянию?

— Всему. Это стало бы достоянием прессы, мне понадобилось бы давать объяснения. Вероятно, ничем бы хорошим это не кончилось. Я бы не успел перевести все те суммы, что от меня требовали. Таким образом, я бы убил и Жанну, и дело. Я предложил двести тысяч собственных денег. Мне сказали: «Или все, или ничего». Все или ничего. Таков был выбор для Валерия Анатольевича.

Если точнее, все или Жанна. Отдать все деньги ради ее спасения, спасти дочь, но лишиться денег, доверия в деловом мире, влияния… Что ж, Валерий Анатольевич сделал свой выбор. Правильно говорят, что бизнесмены — тоже люди, но другие люди. Особенные. В юности я увлекался переписыванием в блокнот разных умных мыслей. Так вот, кто-то из римских императоров сказал:

«Жизнь — борьба и странствие по чужбине. Что может быть ценнее в странствии по чужой стране, чем родная душа? Тем более ребенок, которого мы воспитываем в соответствии с собственными убеждениями, то есть пытаемся сделать улучшенную копию самого себя». Получалось, что, пожертвовав своим ребенком, Абрамов убил часть себя. И навсегда остался в одиночестве. А ради чего жертвы? Ради чего такая жертва? Те же самые римляне приносили в жертву богам то, что им самим было не нужно. Мы же приносим в жертву самое дорогое. И это прогресс? Впрочем, все эти слова остались в моей голове. Говорил Абрамов.

— Я просидел с Горским на кухне всю ночь. Он, кстати, единственный человек, который знает об этой истории. Ну, теперь еще и вы. Мы сидели и молчали. И глядели на часы. Я надеялся, что они перезвонят и скажут, что согласны на двести тысяч. Или на триста. Я бы выкрутился и нашел триста, но они не позвонили. Долго, очень долго. А мне нужно было продолжать свою работу, я и так отменил несколько встреч в первые часы после того, как узнал об исчезновении Жанны. И вот утром, рано утром, Горский пошел готовить машину, чтобы я поехал на какой-то там завод. И в машине на месте водителя он нашел Жанну. У нее было перерезано горло. Горский потом сказал, что у нее также были сломаны несколько пальцев и челюсть. Кровоподтеки на шее. Видимо, ее сначала пытались душить, она сопротивлялась. И тогда ей перерезали горло.

Я заранее сказал Горскому, что если… Если это случится, то мы не будем никуда сообщать. Мы просто похороним ее. Вдвоем. Так мы и сделали.

Пришлось положить Жанну в багажник. А за городом, в лесу я сам нес ее на руках. Я плакал. Честное слово, я плакал. — Абрамов смотрел на меня, ожидая, что я подвергну его слова сомнению. Но я не сомневался в способности этого человека исторгать влагу из глаз. Мои сомнения были другого рода.

— Скажите, в чем смысл такой секретности? — спросил я. — Ведь вы не просто замолчали смерть дочери, — вы стали рассказывать во всех интервью, что ваша дочь внезапно решила продолжить обучение в закрытом пансионе для девушек в Швейцарии. Кстати, это меня и навело на мысль о ее смерти. В ранних интервью вы говорили, что Жанна отвергает саму мысль постоянного проживания за рубежом. И вдруг — Швейцария. Именно после марта девяносто шестого. Одновременно и жена перемещается туда же, хотя раньше, как вы говорили, ее интересовало лишь домашнее хозяйство. Вот почему я решил, что ваша жена тоже погибла.

— Нет, моя жена действительно в Швейцарии. А что касается секретности вокруг смерти Жанны… Вы можете сказать, что это цинизм, но — Жанна умерла, и ей уже ничем нельзя было помочь. А вот сообщения о ее гибели, о попытках меня шантажировать — это серьезно повредило бы моему делу. То есть организации и финансированию президентской кампании. Инвесторы могли бы испугаться. Я сделал вид, что все нормально. Я похоронил свою дочь в лесу.

Горский полтора часа копал могилу, потому что земля была еще промерзлая. А потом я сразу уехал в Москву и велел вывезти туда жену. Под усиленной охраной. И продолжил свою работу.

— Вы не пытались отомстить сразу? У вас же были номера счетов…

— Я продолжил свою работу, — повторил Абрамов. — Ставки были чересчур высоки, чтобы бросать все и предаваться мести. Только после выборов, когда мы победили, я получил назначение на государственный пост, приобрел массу новых связей, в том числе в спецслужбах… Вот тогда я стал интересоваться, кто были те ублюдки.

— И что вы выяснили?

— То, что я вам рассказал вначале. Про группу ублюдков и ее деятельность. К маю девяносто шестого года они засыпались где-то в Сибири — то ли в Красноярске, то ли где-то рядом… Опять-таки жадность, опять-таки ошибка в расчете. Ими занялись спецслужбы, и огласки это не получило, потому что ублюдки сами были кто из ФСБ, кто из МВД, кто из президентской охраны.

Человек пятнадцать всего. Ездили по стране и вербовали себе помощников в местных структурах. Но правду-то знали только эти пятнадцать. Помощникам вешали на уши всякую лапшу о государственных интересах… А это был обычный рэкет. Так вот, из этих пятнадцати трое сбежали за границу, забрав большую часть денег. Один покончил с собой. Двоих посадили, а остальные… Николая Николаевича отправили в Чечню. Что называется, искупать кровью. А помощников, работавших в регионах, просто поувольняли и взяли подписку о неразглашении. Вот так мне рассказали. В самых общих чертах, без единого имени.

— Имена вам назвал Булгарин.

— Да, он. Прошло уже несколько месяцев, но я все равно обрадовался.

Я-то думал, что он выдаст мне имена главарей, тех пятнадцати. А он назвал одного Яковлева и троих «шестерок». Да к тому же выяснилось, что Яковлев погиб в том же девяносто шестом году. В Грозном. Получалось, что я зря заплатил…

— Но теперь все изменилось, — напомнил я. — Яковлев не просто вернулся живым, он вернулся сильным. Он идет наверх и подчищает за собой. У вас есть кого ненавидеть.

— Правильно подметили, — усмехнулся Абрамов. — Мужчине надо все время кого-то ненавидеть, иначе инстинкт хищника притупляется… Я его ненавижу. Я хочу его смерти. Как и вы, Константин. Как и та женщина, о которой вы говорили. Мне кажется, когда есть такая общность интересов… Иначе говоря, если бы здоровье Николая Николаевича оценивалось в ценных бумагах, я бы не решился сейчас играть на повышение.

— Что мы будем делать? — спросил я.

— Понятия не имею, — Абрамов посмотрел на часы и резко встал из-за стола. — Я же начальник, я просто принимаю решения. А другие люди думают, как эти решения выполнить.

— И кто эти другие люди?

— Мистер Горский ждет вас за дверью, — сказал Абрамов и доброжелательно улыбнулся. — Мне кажется, что наша встреча оказалась весьма плодотворной и закончилась на оптимистической ноте. Всего хорошего, Константин. Меня ждут на пресс-конференции.

Надев маску респектабельного улыбчивого джентльмена, Абрамов вышел из комнаты. Мне почему-то улыбаться не хотелось, хотя я получил практически все, за чем шел сюда. Проклятая человеческая природа. Никогда не бывает стопроцентного удовлетворения.

Горский шел по коридору, и гулкое эхо его тяжелых шагов разносилось вокруг, словно штормовое предупреждение перед началом стихийного, бедствия.

Я едва успевал за ним, обреченный разглядывать широкую спину абрамовского телохранителя по пути от комнаты для конфиденциальных переговоров к кабинету самого Горского.

— Заходи, — кивнул Горский, открывая дверь. — Чувствуй себя как дома. У меня дома.

Это меньше всего походило на стандартный офис. Здесь не было компьютера, не было ксерокса и каких-либо аппаратов специальной связи, кроме обычного телефонного аппарата. Зато на стене висела мишень для игры в дартс и календарь, иногда Горский забавы ради отправлял дартс в ягодицу Ирине Салтыковой. На стеллажах вместо папок с деловой документацией пылились стопки всевозможных журналов, а также с десяток в мягкой обложке. На самом почетном месте в кабинете стоял огромный телевизор «Сони».

Горский заметил, что я изучаю обстановку, ухмыльнулся и тяжело опустился в кресло, одновременно взгромоздив ноги в тяжелых ботинках на стол.

— Так вот и живу, — сказал он.

— Почему он называет тебя мистер Горский? — поинтересовался я.

— А вот из-за этого, — Горский кивнул на свои ноги. — Увидел как-то, что я сижу в такой позе, и стал издеваться — мол, ты, Горский, как настоящий американский ковбой. Только коровами от тебя не пахнет. Вот и стал звать мистером. Я думаю, что это не самое хреновое прозвище. Да ты садись… — гостеприимно предложил он. — Раз босс велел нам вместе работать, придется так и делать. Я вообще-то не против. Надоело одному пахать…

— Как одному? — удивился я, присаживаясь на диван:

— У Валерия Анатольевича один телохранитель?

— Ты не понял, — снисходительно произнес Горский. — У него их мешок.

Особенно после той истории… Ну, ты понял. Ме-шок, — по складам повторил он. — Охранников. А. я-то не охранник. Ты же видишь — босс пошел на пресс-конференцию, а я остался с тобой… Там о нем другие позаботятся. А я буду смотреть телик, а может, даже пропущу пару банок пива… — Горский вытащил из ящика стола дистанционный пульт управления и нажал кнопку, но в результате заработал не телевизор, как я ожидал, а из стены выехал мини-бар, доверху заполненный банками и бутылками. Горский бросил на меня взгляд, полный самодовольной гордости. Он явно ожидал от меня восхищения, и это восхищение я ему обеспечил.

— Ого! — изумленно сказал я. — Ничего себе!

— Это куда лучше, чем целый день носиться с боссом по Москве, — признался Горский. — А денег я получаю больше, чем те мальчики, что ездят с боссом. Мне это нравится!

— И за что же тебе платят? — сказал я, ловя брошенную Горским банку «Гиннеса».

— Честно говоря, это все из-за той истории. Если бы я тогда не оказался рядом с женой босса… Так бы я и остался в Городе. Считай, что мне платят пожизненную пенсию за мое молчание, за то, что я тогда был вместе с боссом, долбил эту гребаную землю, а она такая твердая в марте…

— Но это не все, — сказал я, не спрашивая, а констатируя факт. — Есть и другие обязанности. Как, например, сейчас.

— Ну да, — Горский не стал отрицать. — Кое-какие интимные поручения.

Если бы ты оказался простым шантажистом, я бы переломал тебе руки. Ну, раз уж ты не простой шантажист, тогда мне придется заняться Колей Яковлевым, который, как Фредди Крюгер из «Кошмара на улице Вязов», — никак не соглашается сдохнуть. Может, святой водичкой его побрызгать?

— Осиновый кол в грудь, — поддержал я.

— И еще в задницу, чтобы наверняка! — предположил Горский и громко захохотал, отчего кресло под ним жалобно застонало, а подошвы ботинок, смотревшие на меня, ритмично затряслись. — Ну это все шутки, как ты понял, — сказал он, отсмеявшись. — А на самом деле…

— Что на самом деле?

— Если Яковлев действительно пошел наверх, мы не можем просто подкараулить его у подъезда и сунуть ему финку между ребер. Тут придется делать что-то более хитрое. К тому же… — Горский прикинулся Майклом Джорданом и отправил пустую пивную банку в корзину по высокой дуге. — Три очка! Так, о чем я?

— О чем-то хитром, — напомнил я, про себя подумав, что хитрость — это то, что наполняет изнутри и самого Абрамова, и его телохранителя. Каким бы простым и приятным парнем ни старался прикинуться мистер Горский, я думал о нем, как о ком-то хитром.

— Вот именно, — кивнул Горский. — Нам нужно, во первых, поймать Яковлева врасплох, а во-вторых — обставить его смерть так, что мы тут совершенно ни при чем.

— Кирпич на голову, — сказал я.

— Это примитивно, — поморщился Горский. — И, между прочим, трудно попасть.

— Это один мой знакомый так называл несчастные случаи, которые на самом деле таковыми не являются, — пояснил я. — Кирпич на голову.

— Я понял, — кивнул Горский. — Да, нужно именно такое… А потом, нужно просто выяснить, где сейчас бродит этот Яковлев? В Москве он или нет?

— Его люди уже с неделю стараются сесть мне на хвост, — сообщил я. — Сначала в Городе, потом в Москве. Они хотят забрать у меня кое-какие документы.

— Если они гоняются за тобой, — рассудительно произнес Горский, — то, наверное, Яковлев захочет с тобой побеседовать, когда тебя поймают.

Выяснить, что и как. Ты понял?

— Хочешь, чтобы я стал приманкой?

— Ты такой догадливый, — уважительно сказал Горский. — Прямо как я.

Похожие чувства, наверное, испытывает старый холостяк, женившийся на старости лет и внезапно ощутивший всю прелесть положения, когда многое уже не надо делать самому. Для этого есть специальный человек под названием жена, и, приходя домой, ты с удивлением обнаруживаешь, что обед готов, полы вымыты, рубашки выстираны и поглажены. Есть от чего прийти в восторг, тем более что обратная сторона этой райской жизни далеко не сразу бросается в глаза.

Так и здесь: Горский по телефону заказал для меня авиабилет до Города, по телефону же его оплатил, по телефону заказал в кабинет обед из трех блюд на две персоны. Второй персоной был я.

Не дожидаясь тонких намеков на возможные расходы, Горский выдал мне две тысячи долларов.

— Машина до аэропорта будет в половине седьмого, — сообщил он, — Есть еще какие-то пожелания?

Я пожелал поговорить по телефону. Горский пожал плечами и вышел из кабинета, оставив меня наедине с телефонным аппаратом. Впрочем, я помнил, что сказал Абрамов, — во всем здании есть только одна комната, в которой прослушивание исключено. Я находился в другой комнате. Тем не менее я позвонил Евгении Булгариной и справился о новостях. Как и следовало ожидать, тело Олега Петровича не было найдено — ни мертвое, ни живое. Пара новых деталей… О которых стоит подумать. Следующим был Гарик.

— Ты у меня не то что в долгу, — с порога сообщил он. — Ты у меня в долговой яме! Но только больше суток я этого Лернера не продержу. Приезжай и сам с ним объясняйся…

— Можешь начинать, на дожидаясь меня, — сказал я. — В Москве пропал без вести гражданин Булгарин О. П., с которым Лернер работал в Городе. Вот пусть пишет все, что знает о Булгарине, пусть доказывает, что не имеет к этому делу никакого отношения. Я приеду сегодня вечером, поздно, и с утра включусь в работу. Еще какие новости?

— Домой лучше не ходи. Дело не в Филине, а в том, что, кроме наших ребят, там еще торчат парни из ФСБ, причем ничего конкретного они не говорят. Мой человек в ФСБ тоже не может ничего объяснить. Якобы это идет не от местного начальства, а аж из Москвы.

— Да, я в курсе, — сказал я, чем, видимо, поверг Гарика в крайнее изумление.

— Ты там в каких сферах вращаешься, а? Ты случайно не погряз в кремлевских интригах? Говорят, это очень прибыльное дело…

— Я возвращаюсь в город сегодня, — повторил я. — Я тебе позвоню. А ты пока не распространяйся о моем возвращении. Пока.

— То есть скоро мне придется кричать о твоем возвращении на каждом углу? — предположил Гарик — Я правильно понял?

— Правильно. И наведи еще справки по последним действиям Гиви Хромого против банды Кожаного. Или наоборот — Кожаного против Гиви.

— Так Кожаного убили, — сказал Гарик. — Грохнули у его собственного дома. Люди Кожаного думают, что это дело рук Гиви, и смазывают свои помповые ружья. Скоро займутся боевой раскраской, а там выйдут на тропу войны.

— Ясно, — сказал я и положил трубку. Стало понятно, что дальше засиживаться в Москве мне нельзя. Иначе Гоша, Сыч и прочие горячие парни начнут стрельбу, не дождавшись меня. А я кое-что хотел сказать им. Нечто вроде приветственного слова при открытии торжественного мероприятия. А вот человеку из московского ГУВД, племяннику шефа Гарика, я из этой комнаты звонить не стал. Не захотел. Да и времени до отъезда в аэропорт оставалось всего ничего.

Мистер Горский был настолько любезен, что поехал провожать меня в аэропорт. Вместе еще с двумя парнями из службы безопасности корпорации — с квадратными челюстями и сплющенными боксерскими носами, в одинаковых шерстяных костюмах они выглядели близнецами. Мистер Горский помыкал ими с завидной бесцеремонностью.

— Едем на скромной тачке, — сообщил он мне в подземном гараже. — Чтобы не выделяться.

Скромная тачка в корпорации «Вавилон 2000» называлась не «Запорожец», а «Крайслер». Сев в машину, я снова увидел в зеркальце сломанный нос водителя и повернулся к Горскому:

— Я тут вспомнил про одного парня… Он работал в конторе Булгарина. И в первый день, как я сюда приехал, этот тип следил за мной. Наверняка по приказу Булгарина. Невысокого роста, широкоплечий, бывший боксер или борец.

Лет двадцать пять — двадцать семь. Нос сломан В конторе Булгарина он состоит кем-то вроде начальника службы безопасности. Крутится на входе и отпугивает посетителей своей рожей. Если бы ты мог его разговорить…

— Я мог бы его разговорить, — кивнул Горский. — Вот посажу тебя на самолет и займусь.

«Крайслер» летел по омытым дождем московским улицам и вскоре вырвался на шоссе, ведущее к аэропорту. Горский оптимистично мычал какую-то мелодию, потом скорчил досадливую мину, хлопнул себя по лбу и сказал:

— Чуть не забыл! Вот тебе для связки. — Откуда-то появился сотовый телефон. — Действует по всей европейской части России, за него проплачено вперед, так что о деньгах не думай. Отдашь, когда закончим.

— Отдам? А я-то думал, что вы, богатеи, кидаетесь такими игрушками направо и налево.

— Не были бы мы богатеи, если бы кидались сотовыми телефонами направо и налево, — важно произнес Горский, и я понял, что это повторенная мысль его босса.

В аэропорту Горский устроил мне внеочередной проход через паспортный контроль, хотя я его об этом не просил.

— Особо там не затягивай, — напутствовал он меня. — Сразу бери быка за рога. И звони.

— Непременно, — пообещал я и направился к группе пассажиров, ожидавших рейса на Город.

Самолет принадлежал частной авиакомпании, а поскольку Горский мне об этом не сообщил, приятная новость достигла моих ушей на высоте трех тысяч метров.

— Наш самолет набирает высоту, — сказала стюардесса. — Как и наша авиакомпания. Сегодня мы открываем регулярное пассажирское сообщение с Москвой, и по этому поводу наша молодая энергичная авиакомпания дарит всем пассажирам небольшие сувениры. Всем раздали значки в форме маленького самолетика, и маленький мальчик, сидевший впереди меня, пришел в дикий восторг. Мой восторг был куда меньшим, особенно при известии о том, что для данной авиакомпании это не только первый рейс из Москвы, но и первый рейс после получения ими лицензии. Вспомнил, что самолет, в отличие от компании, показался мне очень старым. Мое воображение немедленно нарисовало картину его падения, саморазрушения в воздухе, столкновения с другим самолетом и прочие варианты, при которых слова «счастливого полета» будут звучать как посмертное издевательство. В такой ситуации, правда, была и своя мрачноватая прелесть. Филин, Николай Николаевич Яковлев, Абрамов и еще ряд людей будут долго мучить себя тщетными догадками, какую информацию унес я с собой в могилу и какую оставил в тайниках на черный день, а также была ли авиакатастрофа случайной, или ее организовал некий враг. Я разорву связь между ними, я останусь непораженной мишенью… Хорошенькая эпитафия, ничего не скажешь.

При заходе самолет несколько раз изрядно тряхнуло, но затем все наладилось, и перспектива воздушной катастрофы исчезла, что, однако, не делало намечающуюся интригу менее смертельной. Я подумал, что в подобных ситуациях все участники игры стараются запудрить друг другу мозги, но самые рьяные настолько этим увлекаются, что сами перестают понимать, где ложь и где правда, и каков процент лжи в тех двух словах, что они сейчас произнесли. Булгарин пудрил мозги мне, я — Абрамову, он отвечал мне тем же… Николай Николаевич Яковлев при встрече не преминет толкнуть какую-нибудь патриотическую речугу вроде тех, которыми он поднимал на великие дела Леонова и остальных. Есть еще Лернер, профессия которого состоит в запудривании мозгов. И я подумал о Филине, который был чужим в этой компании по одной простой причине — Филину не надо было врать. Он был откровенным убийцей на коммерческой основе, он брал деньги и убивал безо всякой посторонней болтовни. Искренний парень. Только почему-то я не горел желанием вновь с ним встретиться.

Я опять припомнил узкий проулок, ствол, глядящий мне в лицо, удивленные глаза Филина… Как бы то ни было, но я вернулся в Город, а значит, я вернулся на территорию Филина. Он был где-то здесь и вряд ли собирался промахнуться вновь.

Возле аэропорта я взял такси и поехал в Город. По пути я обдумывал возможные варианты и остановился на возвращении в гостиницу «Колос», бывший Дом колхозника. Люди Николая Николаевича едва ли ожидают такого. Они наверняка думают, что я буду обходить гостиницу стороной, памятуя тот поздний визит, закончившийся выламыванием двери. Но я не злопамятен. Тем более что за номер заплачено.

Я рассчитался с таксистом и зашагал к гостинице. Оглядев автостоянку, я увидел там свой «Шевроле». То есть не мой «Шевроле», а машину, предоставленную мне Ольгой Петровной Орловой. Тем не менее я испытал удовольствие, как будто обнаружил старую и дорогую вещь, некогда утерянную, а затем случайно найденную. «Шевроле» стоял в том же месте, где я его оставил несколько дней назад, — свидетельство того, что в этом мире кое-что еще остается неизменным. Мелочь, но приятно. Я поднялся на пятый этаж, подмигнул дежурной и направился к своему номеру.

— Вы вернулись? — запоздало спросила дежурная, обращаясь уже к моей спине.

— Вернулся, — сказал я. — Надеюсь, дверь починили и раму заколотили?

— Да, — дежурная подумала и добавила не столь уверенно:

— Кажется.

— И незваных гостей у меня в номере нет?

— Конечно! Примите наши извинения за тот инцидент… — Ей пришлось кричать, чтобы слова достигли моих ушей. А «инцидент» она произнесла как «инцендент». Я улыбнулся и вставил ключ в замочную скважину. Потом выждал несколько секунд. Но никто за дверью не шевельнулся, не взвел курок и не выпрыгнул в окно. Тишина как на кладбище. Я посмотрел в сторону дежурной по этажу и помахал ей рукой. Все нормально. Я отпер дверь и вошел в номер.

Зажег свет и на долю секунды зажмурился. Потом открыл, глаза, огляделся… И разжал кулак. Столбик из пятирублевых монет, завернутых в плотную бумагу, упал в карман плаща. Левой рукой я поставил сумку на пол. Они не только починили замок и заново заколотили оконную раму, они навели здесь образцовый порядок. Не хватало только приветственного транспаранта: «Добро пожаловать, Константин Сергеевич!». Но и без оного мне было приятно сюда вернуться, ведь это был мой «домозаменитель».

Завтра предстояло многое сделать, поэтому я собирался хорошенько выспаться. Белье было свежим, белоснежным и едва ли не хрустящим. Класть в такую постель уставшее немытое тело было бы кощунством, и я отправился в душ. Стоя под струями теплой воды, я вспоминал десятки подобных моментов в своей жизни, когда, вернувшись домой после изнурительных и небезопасных приключений, я опускался на свой старый продавленный диван, закрывал глаза, что не мешало мне точно подносить к губам бокал с мартини, если у меня был мартини, или с чем-то другим, не менее расслабляющим… Что еще? Ласковый взгляд на окружающие меня предметы, замершие на своих местах, покрытые пылью, которые, как и «Шевроле» на автостоянке, подтверждали, что не все меняется в мире… Пусть хотя бы книжный шкаф остается на прежнем месте. Мне нужно иметь точку опоры. Что еще? Еще можно было позвонить Ленке и сказать:

«Я дома», а потом сразу бежать открывать дверь, чтобы через считанные секунды она уже была рядом со мной на диване, и можно было ничего не делать, просто сидеть рядом, говорить или даже молчать… Положить голову на ее теплые колени, чувствовать ее нежные пальцы…

Я что, забыл выключить телевизор? Я вышел из ванной комнаты с полотенцем на бедрах и сразу же понял, что лучше было это полотенце использовать по-другому: например, завязать в узел на одном конце, намочить его, чтобы было тяжелее, и крутить этой штукой вроде пращи… Хотя вряд ли это меня бы спасло. Меня уложили первым же ударом в челюсть. От этого удара я отлетел назад, ударился спиной и затылком об косяк и сполз на пол, успев попутно получить пару пинков в ребра. Мое лицо постепенно смещалось вниз, вскоре оказавшись там, где только что были ребра. Неудивительно, что третий удар кроссовкой разбил мне лицо. Рот оказался полон крови, а голова — полной тумана. Меня выключили, как телевизор. Так мне, лопуху, и надо.

Но в одном я не ошибся — телевизор действительно работал. Они включили его, чтобы заглушить все прочие звуки. Это был ночной канал, и это была очередная серия очередной трансляции «Семнадцати мгновений весны». Если бы мне не выбили зуб, не разбили лицо и не врезали по ребрам, я бы даже и ухмыльнулся, глядя на троих мужиков, уставившихся в экран, как кролик в пасть удава.

" — А теперь расскажите мне о пасторе, — сказал Мюллер. Штирлиц сделал лицо умненького мальчика, которому учитель незаслуженно поставил четверку, и буркнул:

— Вот с этого и надо было начинать.

— Мне лучше знать, с чего начинать — немедленно заорал Мюллер".

— Вот в точности наш шеф, — прокомментировал сцену один из троих. — Сначала одно, потом другое, а наорет все равно на тебя, будто ты виноват, что у него семь пятниц на неделе…

— Он очнулся, — пихнул его в бок второй, показывая на меня. Третий просто подошел ко мне и еще раз пнул меня. Я мог понять его недружелюбное поведение: это был тот самый тип, которого я несколько раз двинул затылком об пол в леоновской квартире. Ему было на что обижаться. Выглядел он уже лучше, чем в тот момент, когда я оставил его лежать на полу. Я хотел сказать ему что-то вроде «Привет», но смог издать только хрип. Я сплюнул на пол сгусток крови и обломок зуба и укоризненно посмотрел на троих своих гостей.

— Скажи спасибо, что не убили, — сказал в ответ первый.

— Еще успеем, — рассмеялся второй.

— Это точно, — мрачно подтвердил третий. Я помнил его фамилию — Семенов. И ой не согласился бы с мнением Валерия Абрамова, что месть — это тупое чувство. Семенов выглядел как прирожденный мститель. Я подумал, что его стоит опасаться. И снова сплюнул кровь на пол. Во рту у меня было слишком много крови.

— Короче, — сказал первый, взглянул на часы. — Время позднее, всем надо домой, так что не будем тянуть резину. Ты знаешь, кто мы, мы знаем, кто ты.

Дальше: что нам нужно. Ты забрался в чужую квартиру и забрал оттуда чужие вещи. Их нужно вернуть.

— Все? — проговорил я разбитыми губами, которые казались мне в этот момент толстыми, как у негра.

— Ты должен прекратить распространять слухи, порочащие честь и достоинство офицеров ФСБ, — строго сказал второй. Я рассмеялся.

— Ну что вы, ребята? — медленно произнес я. — Какая честь? Какое достоинство? Вы втроем избили одного, к тому же голого, мужика. Не волнуйтесь, к вам эти слова не имеют никакого отношения — ни честь, ни достоинство… Третий хотел мне врезать, но первый его удержал.

— Мы могли бы действовать против тебя официально, — сказал второй. — Возбудить уголовное дело о распространении клеветы… О незаконном вторжении в квартиру Леонова. Об ограблении квартиры Леонова. Мы могли это сделать.

— А что ж не сделали? — осведомился я. — Или вы любители неформального общения? Неформалы от ФСБ? Черта с два вы можете что-то сделать официально!

Я, видите ли, незаконно вторгся к Леонову, а этот тип, что, законно? — Я показал на Семенова.

— Орлова больше не является твоим работодателем, — напомнил второй. — Она решила прекратить расследование смерти сына, согласившись с официальной версией. Очень мудрое решение. Так что у тебя больше нет оснований ворошить это старое барахло. И нет оснований утаивать документы, принадлежащие бывшему сотруднику ФСБ. Я имею в виду Павла Леонова. Давай, что нашел, и расстанемся по-хорошему.

— Ты мудр, как три Штирлица, — ответил я, и все трое, не сговариваясь, посмотрели на экран телевизора. — Я отдам тебе леоновские бумажки, а вы меня подвесите к потолку, как леоновского сына, да? Трое переглянулись.

— Если ты не отдашь эти бумажки, мы с тобой точно сделаем что-нибудь нехорошее, — пообещал Семенов. — У нас богатая фантазия и богатый опыт.

— Неужели? — Я негнущейся рукой зацепил полотенце, подтянул к себе и набросил на бедра. — Это чтобы ваша фантазия не забрела слишком далеко, — пояснил я свои действия. Семенов выматерился.

Я осмотрелся кругом — мой номер, бывший десять минут назад образцом чистоты и порядка, снова был разгромлен. И когда они успели устроить такой бардак?

— И вы опять ничего не нашли, — констатировал я. — И не найдете. Потому что я не такой кретин, чтобы таскать ценные вещи с собой. Или хранить их в номере. Это гарантия моей жизни, и она, как смерть Кащея, спрятана весьма и весьма основательно.

— Или ты скажешь, где, или я буду ломать тебе поочередно все пальцы на руках, — предложил Семенов. — Устраивает?

— Я могу умереть от болевого шока, — возразил я. — Мне никогда не ломали все пальцы, только по одному. Я могу не вынести такой ужасной пытки.

А бумажки спрятаны не просто так. Если я не подам о себе вестей в течение двух недель, бумаги пойдут в прессу. Надо это Николаю Николаевичу?

Они явно растерялись. Им велели выбить у меня документы, а потом ликвидировать. Самоубийц-висельников с разбитыми лицами не бывает, поэтому меня бы, вероятно, вывезли за город и утопили. И они с удовольствием это сделали бы, особенно Семенов, но главной их задачей все-таки была не моя смерть, а картриджи с леоновскими мемуарами. И они растерялись. На лице первого читалось большое желание сбегать к начальству и спросить совета, но…

— Есть такой вариант, — сказал я. — Вы извиняетесь передо мной и едете по домам. И больше не попадаетесь мне на глаза.

— Ха-ха, — сказал первый. — У меня есть тоже предложение: мы выкидываем тебя из окна. Черт с ними, с бумажками.

— Очевидно несовпадение позиций договаривающихся сторон, — заключил я.

— Надо искать компромисс.

— Надо тебе яйца оторвать, — душевно предложил Семенов.

— То-то ты все под полотенце заглядываешь, — понимающе кивнул я. — Ну хорошо, вот такая идея: вы оставляете меня в покое, я отдаю вам то, что я забрал у Леонова в квартире и не треплюсь на эту тему. Идет?

— Идет, — сказал первый. — Давай сюда бумажки.

— Иногда создается впечатление, что вы не хотите достичь компромисса, — сказал я. — Мне нужны гарантии, что вы меня не тронете.

— Гарантирую, — быстро сказал первый. — Давай бумажки.

— Не будь таким дураком, — попросил я. — Мне нужны гарантии от самого.

От Николая Николаевича. Я хочу с ним встретиться и лично отдать ему леоновские мемуары. А он пусть лично мне гарантирует безопасность. Ему я поверю.

— Он с такой швалью не встречается, — сказал третий.

— А с какой швалью он встречается? — огрызнулся я. — С тобой, что ли?

Короче, не будет Николая Николаевича, не будет мемуаров. А чтобы он понял, что ему обязательно нужно со мной встретиться, скажите ему: «Есть писатели мертвые, а есть писатели живые».

— Чего-чего? — первый посмотрел на остальных. — И что, из-за этой ерунды он кинется тебе навстречу?

— Помчится, — заверил Я. — Со страшной силой. Не перепутайте: «Есть писатели мертвые, а есть живые». Он поймет.

— А если не поймет?

— Тогда добавьте, что я могу организовать ему встречу с живым писателем. Это должно привести Николая Николаевича в неописуемый восторг.

— Ну хорошо, — задумчиво произнес первый. — И когда ты хочешь встретиться? И где?

— Понадобится время. Одни сутки. Чтобы и мне, и Николаю Николаевичу как следует подготовиться. В шесть часов утра. Завтра. В цирке.

— В цирке? — поморщился второй. — Там же холодно… Да еще в шесть утра.

— А ты не приходи, — усмехнулся я. — Пусть Николай Николаевич один приходит, без эскорта… Согласны? В шесть утра, в цирке?

— Тебе позвонят, — сказал первый. — Сегодня до десяти утра будь в номере. Тебе позвонят. Ты узнаешь наше решение. Они переглянулись, как нерешительные гости, чувствующие, что уходить уже пора, но не решающиеся сделать это в одиночку. Потом первый все-таки мотнул головой в сторону двери, и двое других последовали за ним.

— Все хорошо, — сказал я им вслед. — Только Семенова завтра с собой не берите. Я на него обиделся. Могу и зашибить сгоряча. Семенов дернулся было назад, но его снова сдержали.

— Если я еще раз! — прохрипел Семенов, ненавидяще глядя на меня. — Еще раз с тобой столкнусь! Одному из нас — кранты! Точно!

— Это цитата, — разочарованно заметил я, садясь на корточки. Затем медленно встал на ноги, использовав дверной косяк как опору. — «Три мушкетера». Рошфор говорит Д'Артаньяну: «Если мы еще раз встретимся, то один из нас убьет другого». И что ты думаешь? Через двадцать лет Д'Артаньян таки замочил этого придурка. Так что, Семенов, заходи двадцать лет спустя после обеда. Буду ждать. Семенов неожиданно улыбнулся.

— Я тебя убью, — пообещал он. — Поболтай напоследок, идиот.

И они ушли. Я снова посмотрел на свой разгромленный номер, потом проковылял в ванную комнату, увидел свое лицо в зеркале и простонал:

— Вот гады…

В таком виде я даже себе не нравился. Но самое главное — без пяти десять они позвонили. Еще бы им не позвонить! И, конечно, они были согласны.

— У тебя есть ровно один час на все твои дела с Лернером, — сказал Гарик. — Я обязан его сегодня же выпустить.

— А показания по поводу своих отношений с Булгариным он написал?

Гарик молча раскрыл папку и показал мне лист бумаги, исписанный примерно наполовину.

— И это все?

— Все. Лернер утверждает, что отношения были чисто деловыми и закончились, когда Булгарин перебрался в Москву. По поводу исчезновения Булгарина никаких соображений у него нет. Вовсю протестует и грозится пожаловаться в прокуратуру. Я буду тебе очень признателен, Костя, если ты сдержишь свое слово и сделаешь так, чтобы все закончилось без скандала. Что у тебя, кстати, с лицом? Это в Москве?

— Нет, это уже здесь. Группа встречающих. — Я вспомнил, что в автобусе, когда я ехал на встречу с Гариком, пассажиры с опаской или с брезгливостью посматривали в мою сторону. Все удары, полученные мною за ночь, проявились теперь на моей физиономии, как проявляется изображение на фотобумаге. Давно я не видел столь мерзких фотографий.

— Ну, в этом есть и свои плюсы, — оптимистично заявил Гарик. — Рожа у тебя так распухла, что никакой филин не узнает. О нем, кстати, никаких вестей. Как сквозь землю провалился. Тот мужик, которого он послал в церковь за конвертом, описал его внешность, но так приблизительно, что… — Гарик махнул рукой. — А ты его запомнил? Поможешь фоторобот составить?

Я задумался и снова воскресил в памяти ту сцену в проулке — выскакивающий невесть откуда Филин, хлопки выстрелов, падающий Гарик, потом милиционер… Потом между мной и Филином не оказывается никого, и вроде бы я должен видеть его лицо…

— Нет, — покачал я головой. — Не помню. Я как-то избирательно запомнил: помню, как он прищурил глаза. Еще в ствол я смотрел. А лицо как-то не запомнилось. Потом я отпрыгнул в сторону, а Филин пропал.

— Улетел, — скептически произнес Гарик. — Н-да… Тем не менее тебе жутко повезло, что он промазал. В упор ведь промазал.

— А ему не повезло? — обиделся я. — Ему не повезло, что у меня осечка вышла? Я бы там из него мишень бы сделал дырявую!

— Может, вы там договорились? — предположил Гарик. — Делаем вид, что стреляем друг в друга, а сами пуляем в воздух и расходимся подобру-поздорову… Ну, не скрипи зубами, я пошутил. Иди к Лернеру, он в следственном изоляторе, как ты и просил. Там предупреждены о тебе.

— Не пойдешь со мной? — повернулся я в дверях к Гарику.

— Разве что поскачу на одной ножке, — ответил тот. — Меня утром сажают за стол, а вечером вынимают и везут домой. С тростью не хочу ходить. Хватит нам и Гиви Хромого.

— Да уж, — согласился я. — Гиви Хромого номер два Город не переживет. С Гиви мне тоже надо было встретиться. Но позже, чуть позже. Сначала Лернер.

Сначала бывший юрист Олега Булгарина. Я должен его разговорить. Не для протокола, не для официоза, а для себя. Неформальные методы правосудия…

Хм. Я вспомнил ночных гостей, также считавших себя неформальными борцами за некие идеалы. И я вдруг подумал о том, что у нас с ними слишком много общего. Правда, я никогда не буду убивать девятнадцатилетних парней и подвешивать их на крюке из-под люстры. Но я могу сделать кое-что и похуже.

Потому что считаю, что прав я, а не они. Потому что считаю, что у меня есть основания так действовать. Хотя бы в память о Юре Леонове. Хотя бы из-за этого.

— Доброе утро, — сказал я, войдя в камеру Лернера. Дверь за мной с лязгом затворилась, и стали очевидны все прелести изолятора: тусклая лампочка под потолком, сквозняк и вонь.

— Так. Значит, мне подбросили соседа для компании? — осведомился Лернер, и в его голосе смешались радость и подозрение, что подбросили ему не простого соседа, а «наседку» — стукача. Нотариус даже на нарах выглядел вполне респектабельно: толстый шерстяной свитер, спортивные штаны и кроссовки, надетые опять же на толстые шерстяные носки. Лернеру было за пятьдесят, он был гладко выбрит, а когда я сел рядом, то ощутил пробивающийся от него слабый запах туалетной воды.

— Александр Исакович, — представился он. — С кем имею честь?

— Это неважно, — сказал я. — Маленькое уточнение: я не ваш сосед. Я тот, из-за кого вы здесь сидите.

— Можно ударить вас в лицо? — вежливо спросил Лернер.

— Если найдете там свободное место. Масса людей желает ударить меня в лицо, и большинство из них оказалось шустрее вас, Александр Исакович. Но дело не в том. Дело в том, как вытащить вас отсюда.

— Это элементарно, — сказал Лернер. — Открыть эту дверь, а дальше я выйду сам.

— И что дальше? Далеко вы уйдете?

— Домой, — сказал Лернер, но уже не так уверенно. — Что вы имеете в виду, молодой человек? Что значит «далеко вы уйдете»? Это угроза?

— Это предостережение, — возразил я. — Находясь в этой камере, вы были в безопасности. А вот за пределами камеры, за пределами этого здания… Кто знает.

— Ну да, — скривился Лернер. — Теперь выясняется, что вы мой благодетель и я вам должен быть по гроб обязан! Я член российской гильдии юристов и…

— Гильдия вас не спасет в этой ситуации. Вы обладаете слишком опасной вещью, Александр Исакович.

— Это вы про мою сберкнижку?

— Нет, это я про завещание Олега Петровича Булгарина.

Лернер недоверчиво покосился на меня, вздохнул и утомленно произнес, драматично потрясая руками:

— Я уже пятьсот раз говорил, что никакого завещания у меня нет. Я говорил это тому человеку, который меня допрашивал, я написал это в своих показаниях…

— Вы говорили это жене Булгарина, — продолжил я, и Лернер растерянно замолчал.

— Откуда вы это знаете? — проговорил он некоторое время спустя, с прищуром глядя на меня. — Вы подслушивали мои телефонные разговоры? Но это незаконно! Я буду решительно протестовать…

— Жена Булгарина мне сказала об этом, — перебил я. — Она мне рассказала про завещание. Про то, как Булгарин за день до своего исчезновения звонил вам. О том, что Булгарин оставил один экземпляр завещания у вас. Еще тогда, давно, два или три года назад.

— Она напутала, — быстро сказал Лернер. — Она что-то напутала.

— Отчасти вы правы, Александр Исакович. Она не в курсе дел мужа. Она, например, не понимала, зачем хранить один экземпляр завещания у вас, если сам Булгарин живет в Москве. А вы понимаете?

— М-м… — Лернер замялся. — Но нет же у меня завещания, как вы не можете понять! — выдал он после краткого раздумья.

— Хорошо, будем рассуждать теоретически. Булгарин составил некий документ, именуемый им завещание. Один экземпляр он оставил у себя, другой — у вас. Логично предположить, что такие вещи делают для того, чтобы, сохранить документ в случае каких-то чрезвычайных обстоятельств.

Предположим, чисто теоретически, что Булгарин опасался каких-то людей, которые могут к нему прийти и изъять данный документ. А может быть, даже и убить Олега Петровича. В таком случае Олег Петрович всегда имеет запасной вариант, который хранится у вас. Если эти люди захотят всего лишь документ, а не жизнь Олега Петровича, он отдаст свой текст и ничего при этом не потеряет. А если его убьют, то вы будете должны вскрыть это так называемое завещание и огласить его…

— Почему так называемое завещание? — встревожился Лернер.

— Потому что документ, который у вас хранится, — это не завещание в традиционном смысле. Это мемуары Олега Петровича о его службе в ФСБ с указанием на его возможных убийц. Олег Петрович не должен был писать эти мемуары и не должен был делать еще кое-что. Но Олег Петрович все-таки это сделал и стал бояться, что ему воздастся по заслугам. И он составил это «завещание».

— Боже, — прошептал Лернер. — Боже… Я действительно составлял для Олега Петровича завещание, настоящее завещание. Но я никогда не заглядывал в ту папку, которую он оставил мне на хранение. Я не знаю, что там! Боже…

— Вот именно. — Я с удовлетворением наблюдал волнение на его лице.

Наконец-то Лернера пробрало. — Олег Петрович жил себе не тужил, а потом узнал, что человек, которого он опасался больше всего, человек, который больше всех не заинтересован в существовании таких мемуаров, не погиб, как считалось раньше. Более того — этот человек решил уничтожить все компрометирующие его материалы. Некоторое время Олег Петрович выжидал, надеясь, что все обойдется. Но потом он узнал, что трое из его бывших сослуживцев погибли в течение двух месяцев при странных обстоятельствах. И Олег Петрович испугался. Настолько, что стал вздрагивать при слове «мемуары». Он-то хорошо помнил, что этот человек запретил разглашать информацию. А Булгарин ослушался. Тогда он побежал.

— Куда? — непонимающе спросил Лернер.

— Как куда? Вы вспомните, о чем он спрашивал вас, когда звонил последний раз? Только вспомните по-настоящему, не для протокола, а для себя… Ну!

— Не кричите, — попросил Лернер. — Ну… Он спрашивал меня о здоровье.

О делах. Потом он спросил, не собираюсь ли я уезжать из Города в ближайшее время. То есть… Он что, собирался приехать ко мне?

— Скорее всего он уже приехал.

— Но вы сказали, что он исчез!

— Он исчез из Москвы, чтобы сбить со следа своих преследователей. Но он их не сбил, понимаете? Они тоже здесь. Если уж я разузнал о существовании булгаринского «завещания», то те, другие люди, — тем более. Они хотят любой ценой заполучить это завещание. То, что хранится у вас. Вы сейчас уйдете из камеры, придете домой… А там вас уже ждут. И вряд ли Булгарин. Он один, а преследователей у него — много.

— Ну и что? — отважно заявил Лернер. — Пусть приходят, я отдам им завещание и раскланяюсь! Я-то тут ни при чем.

— Докажите, — попросил я. — Докажите, что вы не читали это «завещание».

Докажите, что вы не знакомы с его содержанием. Сможете? Черта с два.

— Ну и что?

— Все то же. Все та же старая печальная история. Идет подчистка следов.

Одного булгаринского сослуживца убили вместе с женой. У другого повесили девятнадцатилетнего сына. Кого волнует в таком раскладе старый нотариус?

Ровным счетом никого.

— Я не такой уж старый, — проворчал Лернер. — Ну, так и чего вы от меня хотите?

— Передайте мне завещание.

— Желаете иметь приключения на свою голову? — удивился Лернер.

— Они у меня уже есть, — признался я.

Лернер выскочил из опостылевшей камеры и так стремительно зашагал по коридору, что иногда это переходило в бег, мне приходилось придерживать нотариуса за локоть. Увидев нас в дверях своего кабинета, Гарик обрадовался:

— Консенсус состоялся?

— Не то слово! — ответил я. — Полное взаимопонимание! Никаких жалоб в прокуратуру!

— Но и благодарственных записей в книгу почетных посетителей тоже от меня не ждите, — пробурчал Лернер. — Если я заработаю себе воспаление легких…

— Вы? Воспаление легких? — притворно возмутился я. — Да вы меня переживете!

— Учитывая твой образ жизни, в этом не будет ничего необычного, — прокомментировал мои слова Гарик. — Так мне трубить на весь город о твоем возвращении, как ты просил?

— Уже не надо. Те, кого надо было известить, уже в курсе. — Я показал на свое лицо. — Между прочим, ты задолжал мне одну вещицу. Я отдал тебе ее перед отъездом в Москву. Вспомнил?

— А-а-а, — протянул Гарик. — Дело пахнет керосином, да? — Он открыл сейф и вынул оттуда мой «ТТ». Лернер посмотрел на оружие уважительно и чуть опасливо. Теперь он, наверное, окончательно проникся мыслью о существующей для его жизни опасности. А я подумал, что, будь со мной тогда, возле Успенской церкви, этот пистолет, а не чужой, одолженный у милиционера из группы захвата, все могло быть иначе. Все могло быть совсем иначе. Может быть, я убил бы Филина, а может… Но это уже прошло. Это не случилось. Я положил пистолет в карман плаща и повел Лернера на выход из здания ГУВД.

Моя «Ока», избавленная от радиомаяка, стояла здесь же, на стоянке. Как я и просил, Лернер недоуменно осмотрел мою машину, но затем все-таки соблаговолил в нее забраться.

— В «Салют-Банк», — сказал он веско, словно я был таксистом, а он пассажиром. Я не стал возмущаться и поехал в «Салют-Банк».

— Там завещание? — спросил я по дороге. Лернер солидно кивнул.

Некоторое время он ехал молча, потом встрепенулся, повернулся ко мне и сказал:

— Слушайте, вы, не знаю как по имени… А зачем Булгарин едет ко мне? Пока завещание у меня, то есть в банке, оно выполняет свою функцию. Оно сработает после смерти Булгарина и накроет его убийц. Но если он заберет его с собой… Тогда в нем не будет никакого смысла! Зачем он едет ко мне?

— Понятия не имею, — сознался я. — Но только в ближайшее время вокруг этого «завещания» развернется настоящее сражение — начнется выяснение отношений между Булгариным и теми, кто за ним гонится. Хотите оказаться между ними? Хотите попасть под перекрестный огонь? Надо вам это? — Для большей убедительности я как бы невзначай извлек правой рукой из кармана пистолет и положил на сиденье рядом с собой. Лернер подумал и сказал заискивающим тоном:

— Вот вы правильно говорите. Я понял, что вы правильно говорите. Это их проблемы, а не мои. Пусть сами разбираются… Я-то ведь простой нотариус, меня попросили присмотреть за завещанием, я сделал это… И я понятия не имел, что это такая опасная штука… А вот вам-то зачем все это?

— Это мое личное дело, — многозначительно ответил я. Звучало это солидно, но в то же время ничего не объясняло. А Лернер не решился расспрашивать дальше.

Когда он сбежал по ступеням «Салют-Банка», неся в руках зеленую кожаную папку, я приветливо ему улыбнулся. Лернер тоже улыбался — облегченно.

— Вот оно, — пропыхтел он, протягивая мне папку. — Все, я развязался…

— Мудрое решение. — Я покрепче сжал папку в своих руках. — Кстати, если вы сегодня увидите Булгарина, скажите, что «завещание» у меня. И что я буду ждать Олега Петровича в недостроенном цирке в шесть часов утра. Если у него возникнут ко мне претензии, там мы сможем их решить.

— Хорошо, — пробормотал озадаченный Лернер, до которого только сейчас дошло, что избавление от зеленой папки не избавляет его от перспективы столкнуться нос к носу с Булгариным или его преследователями. И Олег Петрович при этом наверняка будет страшно зол на своего нотариуса. Однако зеленая папка была уже у меня, я швырнул ее на заднее сиденье «Оки» и поспешно нажал на газ, оставив Лернера стоять на ступенях банка и думать, к добру все это или нет.

Следующим по списку был Гиви Хромой. Время близилось к обеду, и я решил поискать Гиви в ресторанах, где он обычно проводил по три-четыре часа ежедневно. Проблема Хромого заключалась в том, что все дела он решал лишь после обильного застолья, а поскольку застолья имели склонность затягиваться, то времени на дела практически не оставалось.

Я уже настроился было на то, чтобы грубо прервать процесс приема пищи Хромым, но неожиданно застал в ресторане «Эльдорадо» странную картину: Гиви сидел за столом в полном одиночестве. Да и стол выглядел бедновато: тарелка с какими-то зелеными листочками и бокал минеральной воды, которую Гиви пил с явным отвращением. За соседним столиком сидела свита Хромого в количестве пяти человек и с сочувствием смотрела на мучения своего шефа.

Я остановился в нескольких шагах от столика, но Гиви заметил меня, оживился и энергично замахал рукой, приглашая подойти поближе.

— Диета? — кивнул я на листья салата. Гиви Сморщился, как будто я наступил ему на любимую мозоль.

— Не спрашивай, не спрашивай, — пробурчал он. — Язву нашли у меня эти доктора, чтоб им неладно! Такие бабки им плачу, неужели не могли найти что-нибудь получше! А тут тебе — язва! Ни жареного, ни печеного, ни соленого… А что еще остается есть? — возмущенно спросил Гиви. — Это, что ли? — Его презрительный взгляд скользнул по салату. — Нет, я уже полчаса стараюсь это есть, но… Никак! Хочешь, съешь за меня?

— Я за другим, — сумел я наконец вклиниться в поток страданий на кулинарную тему. — Можно, я кое-что другое за тебя сделаю?

— Что такое? — удивился Гиви. — Что ты хочешь за меня сделать?

— У тебя проблемы с Кожаным, — заговорщицким шепотом сказал я.

— Это не проблемы, — махнул рукой Гиви. — Что это за проблемы? Тем более что Кожаного кто-то грохнул… но не я! — поспешно заметил он. — Не я.

Свои же, наверное, и грохнули.

— А они думают на тебя. И не просто думают, а потихоньку готовятся устроить тебе новую пакость. Кое-что покруче того фейерверка в твоем офисе.

— Ты тоже знаешь, что это их рук дело? — изумился Гиви.

— Они не скрывают. Они всем это рассказывают. Даже гордятся этим.

— Вот молодняк оборзел, — грустно произнес Гиви. — Я же хотел цивилизованно с ними разобраться. Того подрывника, которого Борода поймал, помнишь? Я же его не кончил. Просто хорошенько допросил, выяснил, кто это все устроил, да и посадил парня в подвал. До поры до времени. Хотел встретиться с Кожаным, пристыдить его, а парня представить как доказательство. Только вот Кожаный меня не дождался, помер Кожаный…

— А парень все сидит у тебя в подвале?

— Сидит, что ему сделается, — меланхолически произнес Гиви. Диетическая пища и воспоминания о неразумном Кожаном навели на него хандру. — Так что ты там хотел за меня сделать? Парня, что ли, этого убрать? Да ну, зачем тебе мараться…

— Немного по-другому, — сказал я. — Отдай мне этого парня. И больше не думай о людях Кожаного. Считай, что их вообще не существует в природе.

— Не существует? — Гиви удивленно поднял брови. — Но они же есть, они никуда не делись… Ты знаешь, у меня был земляк, из Кутаиси, так однажды он так хорошо накурился конопли, что ему стало казаться, будто меня, Гиви Хромого, не существует, домов вокруг не существует, ментов не существует…

И надо сказать, Константин, это плохо для него кончилось. Потому что пришли несуществующие менты, взяли моего земляка под руки и потащили к себе… При этом в одном кармане у моего земляка было полно конопли, в другом — незарегистрированный ствол, на котором висело два мертвяка. Так что я не люблю впадать в иллюзии — того нет, сего нет…

Это не будет иллюзией, — пообещал я. — Просто поверь мне. Они больше не будут тебя беспокоить.

— Если хочешь, делай, — согласился Гиви. — Конечно, у тебя тут какой-то свой интерес, но мне все равно… Хочешь — делай. А то у меня уже голова болит от всякой мелюзги, которая хочет воевать с Гиви, — Кожаный, Шелковый, Джинсовый, Атласный и какой там еще? А то еще появился такой — Хрюк.

Представляешь, Константин? Парня зовут Хрюк. Ну называли бы сразу «свинья».

Да и зарезали бы сразу. Ох, как мне это надоело, — Гиви сокрушенно покачал головой. — Иди, Константин, действуй. Ребята отдадут тебе того парня. Если он еще жив. Найдешь Бороду, скажешь, я велел…

— Большое спасибо, — сказал я.

— Большое пожалуйста, — отозвался Гиви. — Я не спрашиваю, кто тебе так разукрасил лицо…

— Столб, — ответил я. — Налетел случайно на столб. С кем не бывает?

— Твое дело! — развел руками Гиви. — Столб так столб…

Через сорок пять минут Борода запихнул на заднее сиденье моей «Оки» тощего и бледного как смерть пацана лет восемнадцати. Тот закрывал глаза ладонями — тусклое осеннее солнце казалось ему нестерпимо ярким.

— Надо же, — сказал Борода, ехидно усмехаясь. — Ты все еще жив. Видать, правду говорят про Филина…

— А что про него говорят? — спросил я, стараясь скрыть охватившее меня волнение. Словно каждые две секунды меня било разрядом электрического тока.

— Говорят, что его подстрелили, — сообщил Борода. — Я сначала не поверил, но слишком уж много людей об этом говорит. И разные люди. Видать, правда… Не вечный же он, Филин. Всем приходит свой срок. Разве нет?

— Наверное, — пробормотал я.

— Да точно тебе говорю, — вдруг с неожиданной настойчивостью затвердил Борода. — У каждого свой срок. Если бы только его знать… Хотя лучше, если не знать, Чтобы не считать дни и минуты до конца… Согласен?

— Конечно, — автоматически сказал я и завел двигатель. Я не был сейчас в состоянии думать о сроках и счете дней, мне было достаточно четырех слов Бороды: «говорят, что его подстрелили». Машина двигалась рывками, я не мог понять почему, но затем сообразил — мне было радостно. Я искренне радовался тому, что Филин, вероятно, мертв. Это порождало надежду, это давало шанс…

И хотя солнце с трудом пробивалось сквозь завесу из суровых ноябрьских туч, на какой-то миг его свет показался мне невероятно ярким, столь же ярким, каким он показался похожему на скелет подрывнику, лежавшему на заднем сиденье машины.

— У, черт! — изумленно выпалил официант «Золотой антилопы», когда я ввалился в зал, держа на руках тело подрывника. Оно было легким. Вот вам лучшая диета — неделя в подвале у Гиви Хромого.

Немногочисленные посетители завертели головами, разглядывая меня. Я улыбался направо, и налево, чувствуя себя почти кинозвездой.

— Где они? — спросил я официанта сквозь зубы.

— Кто?

— Гоша, Сыч и прочие…

Официант кивнул на дверь за стойкой бара. Туда я и направился. Дверь была закрыта изнутри, и мне пришлось пнуть ее пару раз, прежде чем мне открыли. Одновременно я увидел направленный мне в голову ствол пистолета.

Кажется, рука у Гоши больше не болела.

— Ты! — изумленно произнес он. — Опять!

— Держи! — сказал я в ответ и скинул ему на руки тело подрывника, который хоть и был в сознании, но никаких звуков не издавал и руками-ногами не шевелил. Этакий живой труп, который даже Гоша не сразу признал.

— Мать твою! — вырвалось у него, когда опознание состоялось. Гошу сегодня тянуло на восклицания. — Где ты его взял?!

— Это ты у меня спрашиваешь? — осведомился я, усаживаясь за стол и оглядывая разложенные на нем коробки с патронами и разобранный «Макаров».

Гарик правильно представлял себе ситуацию. Племя Кожаного схоронило своего вождя, а теперь готовилось к выходу на тропу войны. В углу с «Калашниковым» на коленях сидел Сыч, а рядом с ним стоял еще какой-то незнакомый парень в кожанке. — Здравствуйте, ребята, — сказал я им. — Не думал, что снова свидимся, но вот… — Я показал на подрывника. — Решил вам занести вашего человечка.

Гоша широким жестом смахнул патроны со стола, положил туда слабодышащего парня.

— Это же Ослик! — продолжал он удивляться. Ослик, который Гиви Хромого подорвал! Ослик, ты что, жив?! А мы-то думали…

— Ослик не только жив, — перебил я. — Он еще и не проболтался Гиви Хромому, кто его надоумил подорвать офис. Да, Ослик? — строго посмотрел я на парня. Тот, видимо, не успел забыть то, что я упорно вколачивал ему в голову всю дорогу от Бороды до "Золотой антилопы, и послушно кивнул. Это отняло у него последние силы. Он закрыл глаза.

— Не проболтался? — Гоша никак не мог поверить в такое счастье. — Не выдал. Ослик? Ну, мужик! Ну, крут!

— Гиви держал его в подвале, — сообщил я. — Круто на него нажимали, но парень не раскололся. И Гиви решил его отпустить. Он даже извинился.

— Погоди, — подал Сыч голос из угла. — Если Гиви не узнал, что это мы подорвали его офис, если он не держит на нас зла — зачем он замочил Кожаного?

— Да, — спохватился Гоша. — На хрена он Ваську замочил?! Мы такого не прощаем!

— А кто вам сказал, что это дело рук Гиви? — спросил я И посмотрел в глаза каждому из троих. Они ждали откровения. И я им это устроил.

— Гиви здесь ни при чем, — сказал я. У Гоши от напряжения отвисла нижняя челюсть.

— А кто же тогда? — не выдержал Сыч. — Кто это сделал?

— Есть такой человек, — неторопливо ответил я. — Как-то я приходил сюда, к Кожаному, чтобы предупредить его. Гоша тогда все собирался меня пришить…

— Забыто, — быстро выпалил Гоша. — Что за человек?

— Я помню, — внезапно сказал Сыч, морща лоб. — Как же его… Я помню, ты говорил тогда… Вспомнил! Николай Николаевич! Да, я угадал?

— Правильно, — кивнул я. — Насчет него я и предупреждал тогда Васю. Но он недооценил этого Николая Николаевича, сказал, что дело это прошлое и так далее… А дело оказалось совсем даже не прошлым, а настоящим.

— Что за кент? — деловито осведомился Гоша, будто в следующую минуту он собирался схватить автомат и бежать на поиски убийцы своего вождя.

— Серьезный товарищ, — сказал я. — Он был в отъезде. Теперь вернулся, сводит старые счеты…

— С зоны вернулся, — моментально все сообразил Гоша. — С зоны вернулся и хочет всех к ногтю прижать. А вот хер ему! С нас и Гиви хватит, чтобы всяких стариков еще кормить! Да и Ваську я ему не прощу!

— Правильный подход, — кивнул я. — У меня с ним тоже счеты. Поэтому я и пришел к вам, ребята. Вы люди серьезные, обид вы не прощаете, по себе знаю.

Я забил «стрелку» с этим Николаем Николаевичем на завтра, в шесть утра, в цирке. Может, подъедете?

Судя по выражению лица Гоши, такого подарка он не получал давно. Может быть, с самого детства. Он помотал стриженой головой и прочувствованно сказал мне:

— Ну мужик! Ну удружил! — И он протянул мне для рукопожатия толстую ладонь. Я пожал ее, заметив, что перстней на пальцах Гоши поубавилось. Он явно побаивался таинственного нефрита. Берег здоровье.

— Обязательно там будем! — пообещал он. — Всей нашей толпой подъедем и размажем этого Колю.

— Сколько с ним народу будет? — поинтересовался более осторожный Сыч.

— Человека три-четыре. — Я подарил Сычу успокаивающий взгляд. — Немного. Я бы мог на стороне пацанов набрать, но подумал, что вы захотите за Ваську сквитаться…

Сыч подумал пару минут, а потом утвердительно кивнул головой. Не подававший до этого момента признаков жизни подрывник Ослик внезапно оторвал затылок от стола и голосом смертельно раненного бойца пропищал:

— И я… тоже пойду! С вами!

— Само собой! — рявкнул Гоша. Я посмотрел на бледное лицо парня и вдруг подумал о Юре Леонове. Не то чтобы они с этим Осликом были похожи, но…

Нет, что вы, — сказал я. — Гляньте на парня — он на ногах не стоит. Ему теперь неделю отъедаться да отсыпаться надо. Его ветром сдует.

— Точно! — удивительно легко согласился со мной Гоша. — Пусть отдохнет, а потом уже за работу… Поправляйся, Ослик.

Я понял, что у этой компании после гибели Кожаного нет будущего. Гоше был нужен босс, который бы отдавал приказы и бил Гошу по толстому загривку за глупости. Гоше был нужен кто-то более умный. Сыч был слишком нерешителен для такой роли. Остальные — слишком молоды. Разве что…

Дверь распахнулась, и сначала в комнате оказались обтянутые черным вельветом ягодицы Милки. Как выяснилось чуть погодя, она тащила за собой Рафика, которого только что выпустили из тюрьмы после разбирательств с незаконным хранением оружия.

— А вот кого я вам привела! — завопила Милка, пятясь задом и не видя меня. Рафик, напротив, меня сразу заметил, треснул Милку по рукам, чтоб та отстала, и нахмурился.

— Это у вас тут что за?.. — очень нехорошим голосом начал он. — Этот гад что здесь делает, а?!

— Остынь, Рафа, — сказал Сыч. — Тут все в порядке. Это наш парень. Он притащил Ослика от Гиви, и он выведет нас на того козла, что замочил Кожаного. Все путем, Рафа. Садись, выпьем за встречу.

Рафик не торопился откликаться на призыв Сыча. Он смотрел на меня, смотрел на Ослика и размышлял. Если бы он мог сосредоточиться, напрячь свою память и проанализировать все, что знал обо мне… Тогда он мог заподозрить неладное. Особенно если бы вспомнил брошенное мною когда-то: «Я ни на кого не работаю. Я работаю только на себя». И Рафик мог бы задуматься — с какой стати я вдруг стал ангелом-хранителем банды Кожаного. И даже догадался бы, что мои действия меньше всего выгодны им, а больше всего выгодны мне.

Естественно. Но к его боку прижималось горячее — даже через вельвет — тело Милки, Сыч уже доставал стаканы, а на лице Гоши расплылась дурацкая и очень гостеприимная улыбка. Рафику не хотелось вспоминать и анализировать. Он слишком устал от тюрьмы. Ему хотелось расслабиться. Короче говоря, сладкий воздух свободы сыграл с Рафиком злую шутку.

Ну что ж, теперь я, пожалуй, представлял, как чувствует себя паук, развесивший сети и поджидающий, пока в них попадется всякая летающая мелочь.

Это было приятное чувство, дававшее ощущение своей силы и превосходства, своей мудрости… Оказывается, приятно быть повелителем судеб. Старая и неумирающая страсть человечества — управлять другими людьми. То, что называется власть. Сладка, как ананасовый ликер, желанна, как восемнадцатилетняя студентка с гладкой кожей и торчащими грудями, которым не нужен бюстгальтер. К ней привыкают быстрее, чем к героину. Она прирастает к телу, и оторвать ее потом очень трудно. Практически невозможно. А если оторвешь, то лишенный ее может просто умереть от болевого шока. Но все это — не совсем мой случай. Моя власть над теми людьми, что сойдутся на арене цирка в шесть часов утра завтрашнего дня, вовсе не абсолютна. Они могут разорвать паутину, если я допущу хотя бы одно неверное движение. А значит, допускать таких движений мне нельзя.

Был вечер, и я сидел в гостиничном номере, включив телевизор — калейдоскоп мужских и женских голосов, рекламных выкриков и фоновой музыки, как ни странно, успокаивал меня. Возникала иллюзия того, что ты не один. Я разбирал кучу разных бумаг, накопившихся у меня за последние недели. Копии газетных статей о жизни Валерия Абрамова. Связка Ленкиных писем. Зеленая папка, изъятая мною у Лернера. Ее, кстати, я еще не читал.

Первые страницы представляли собой обычное завещание, касающееся распределения материальных ценностей после кончины Булгарина О. П. Большая часть имущества отписывалась супруге покойного, и мне оставалось только порадоваться за Евгению. К этому документу Лернер приложил руку, и это естественно. А вот на последней странице подписи Лернера не было, да и сама страница выглядела чуждым элементом — более потрепанная, немного меньший формат, другая фактура. Тем не менее она была здесь, вместе с официальным завещанием. Последняя страница содержала следующий текст:

— "Я, Булгарин Олег Петрович, будучи в здравом уме и твердой памяти, заявляю, что в январе — марте 1996 г., будучи на службе в городском управлении Федеральной службы безопасности, был вовлечен Н. Н. Яковлевым в преступный заговор с целью шантажа известного бизнесмена В. А. Абрамова. Яковлев организовал похищение дочери Абрамова, ее содержание в дачном домике за городской чертой. Это он использовал, чтобы потребовать от Абрамова значительную сумму денег. Когда Абрамов не захотел ее заплатить, Яковлев приказал убить его дочь, что и было выполнено. Это также не заставило Абрамова выплатить требуемую сумму.

Яковлев предупредил меня и прочих участников заговора, что за его действиями стоят высокопоставленные люди, поэтому разглашение информации об акции против Абрамова недопустимо, а ослушавшихся будет ждать суровое наказание.

Зная жестокость и подозрительность Яковлева, я предполагаю, что он может предпринять попытку убить меня, чтобы уничтожить свидетеля своих преступлений. В случае моей гибели прошу иметь это в виду. Н. Н. Яковлев — это тот человек, который заинтересован в моей смерти. Учитывая его опыт в подобных делах, прошу учесть, что ему ничего не стоит придать моему убийству вид несчастного случая. Прошу тех, кто прочитает данное завещание, принять меры по изобличению и наказанию Н. Н. Яковлева". Подпись и дата.

Да, Олег Петрович в своем репертуаре. Он признался лишь в том, что его вовлекли в преступный заговор, а что он там делал, участвовал ли в похищении, в убийстве дочери Абрамова — непонятно. Можно было подумать, что и нет. Просто невинный агнец какой-то. Жертва происков Яковлева Н. Н.

И еще: дата. Последняя страница была датирована июнем девяносто шестого года. Собственно завещание — девяносто восьмым годом. То есть до Булгарина сразу дошло, что Николай Николаевич может подстраховаться и устроить Олегу Петровичу кирпич на голову. И бумажку написал почти сразу же после завершения той истории. Хранил где-то дома. Потом занялся бизнесом, познакомился с Лернером и решил обеспечить более солидное место хранения для своих бумаг. Составил официальное завещание, присовокупил к нему старое предупреждение о Яковлеве и отдал один экземпляр на хранение Лернеру.

Оставалось только поражаться, насколько Олег Петрович Булгарин заботился о своей жизни и о наказании своих возможных убийц, но при этом не задумывался о такой же ценности той жизни, что была жестоко прервана в марте девяносто шестого года в дачном домике неподалеку от Города. Хотя нет, ценность этого он представлял очень конкретно, Абрамов сказал, что заплатит Булгарину почти полмиллиона долларов за четыре имени убийц. Олег Петрович мастерски сотворил из собственного преступления капитал. Молодец, что и говорить… Только вряд ли кто теперь мог позавидовать нынешнему положению Олега Петровича. Тайное всегда становится явным, а сладкая жизнь, основанная на кровавых деньгах, внезапно приходит к концу. Олег Петрович, ау? Надеюсь, вы знаете, где находится недостроенный цирк? Не заблудитесь в предрассветных сумерках.

Там будет много желающих, с вами встретиться. Поделитесь ценным опытом…

Я отложил зеленую папку в сторону. Три странички в ней — вот все, что станет эпитафией Олегу Петровичу Булгарину. Негусто. Я ожидал чего-то более основательного. Хотя, если подумать, так и должно было быть. Леонов писал мемуары, чтобы заработать, привлечь к себе внимание. У Булгарина деньги уже имелись, и он ограничился краткой отпиской, очевидно, считая, что исповеди и угрызения совести — удел идиотов.

Так, теперь Ленкины письма. Я снял резинку, стягивающую их в тугую пачку. Конверты без марок, она просто бросала их в почтовый ящик или отдавала оперативникам, что сидели в засаде на моей квартире. Интересно, они все еще там? Или их перебросили на более важное задание? И остался ли у меня после их дежурств кофе в шкафчике на кухне? Вот вопрос всех вопросов. Ладно, письма: я надорвал первый конверт, вытащил сложенные листки бумаги.

Аккуратные буковки, складывающиеся в ровные строчки. Я вздохнул и приступил к этой тяжелой работе — чтению писем от женщины, которая сначала считала, что меня любит, потом считала, что ненавидит, потом… Ну вот, как раз узнаю последние новости.

Я прочитал первую строчку, а затем остановился. Отложил письмо в сторону. Что-то мешало мне погрузиться в чтение. Будто бы у меня была аллергия на листки в клеточку, исписанные Ленкиной рукой. Я несколько раз пробовал начать сначала, но каждый раз все заканчивалось одним и тем же — я не мог это читать. Дошло до того, что я просто не понимал смысла слов.

Придется отложить до лучших времен.

Так я и сделал, но тут же подумал, что ни к чему мучить себя чтением всей накопившейся за прошлые недели корреспонденции. Достаточно всего лишь позвонить, чтобы Ленка в двух словах пересказала мне свои послания. То ли это раскрытие темы «Ты загубил лучшие годы моей жизни», то ли «Вернись, я все прощу». К обоим лозунгам я относился с большим сомнением. Но потрепаться с Ленкой был не прочь. Тем более что наступающий день мог принести массу сюрпризов. Весьма специфических сюрпризов. Плохо сказывающихся на здоровье.

И с Ленкой стоило поговорить хотя бы из обычной вежливости — вдруг мне так понравится в недостроенном цирке, что я решу остаться там навсегда?

Я бросился энергично набирать номер ее телефона, а попутно — и запоздало — подумал, что Ленки уже может и не быть в Городе. Они с мужем, вероятно, уже в Питере, обставляют новую квартиру…

— Алло, — сказала Ленка. — Я слушаю.

— Привет. — Я был удивлен и обрадован тем, что мои опасения не подтвердились. Я уже забыл, когда последний раз так удивлялся и радовался.

Сам от себя такого не ожидал. — Привет, это я. Костя…

— Костя? — Ленкин голос был взволнован и, пожалуй, напряженным. — Ты где? Я тебя просто потеряла, — быстро заговорила она. — Я ждала твоего звонка, долго, долго, просто устала ждать… Ты получил мои письма? Получил?

— Получил, — ответил я. Нужно было сказать, чтобы она не переживала и не волновалась так из-за меня. Кажется, она сильно извелась за последнее время. Бедняжка. Мне стало ее жалко.

— Прочитал?

— Конечно, конечно, — постарался успокоить я ее. — Все прочитал. У меня тут были дела, но завтра, надеюсь, они закончатся… И я загляну к тебе.

Если твой муж, конечно, не помешает. Он в Городе или уже уехал в Ленинград?

— Он… — Ленка запнулась. — Неважно! — с каким-то отчаянием сказала она. — Костя, ты…

— Я приду, конечно, — повторил я. — Не переживай. Завтра вечером. Будь готова.

— Костя, не надо… — начала она и внезапно замолчала. Снова началось: люблю — ненавижу, приходи — не приходи. Что там в голове у этих женщин — черт знает…

— Успокойся, — сказал я как можно ласковее. — Завтра вечером я приду. И мы все обсудим. Пока…

Она первой повесила трубку. А я подумал, что один разговор по телефону с этой женщиной можно приравнять к часу физических упражнений. Я швырнул пачку ее писем на кровать. До лучших времен. Туда же полетели газетные статьи об Абрамове. Их можно было уже и отправлять в мусорное ведро, но…

Кто знает, вдруг пригодятся. На столе передо мной остались «ТТ» с двумя запасными обоймами и старенький револьвер. Револьвер мне подарил Гоша в знак своего ко мне расположения. Я подозревал, что на револьвере висит как минимум пара преступлений, и не собирался долго таскать его с собой. Повод избавиться от оружия у меня уже наметился. Еще здесь был сотовый телефон, переданный мне Горским. Звонок по нему я уже сделал, оставалось ждать результатов. А второй звонок я сделал по гостиничному телефону. Восьмерка, московский код, семь цифр.

— А не слишком поздно для таких разговоров? — мрачно отозвался в трубке племянник гариковского шефа.

— Ох, извините, я забыл про разницу во времени между нашим городом и Москвой, — соврал я. На самом деле никакой разницы во времени не существовало, но за сегодняшний день я так много лгал разным людям, что не мог сразу избавиться от вредной привычки. К тому же это так весело.

— Я выяснил то, что вы просили, — буркнул мой собеседник. — Чего мне это стоило — я не буду говорить, вы все равно не поймете. Короче, это был первый и последний раз. Больше мне по таким делам не звоните.

— Не буду звонить, не буду писать и слать посылки, — быстро пообещал я.

— И забуду, как вас зовут. Ну так что? Теперь скажете?

— Теперь скажу. Десятое сентября. И долгие-долгие гудки в трубке, где, словно в бездонной бездне, исчез голос моего собеседника.

Волей-неволей напрашивается сравнение с неким празднеством, приглашенные на которое люди слишком воспитанны и интеллигентны, чтобы опаздывать. Уж лучше они придут на час раньше, но не на пять минут позже. Я добрался до недостроенной круглой коробки городского цирка в половине шестого, а в центре сооружения, там, где должна была располагаться арена, уже кто-то был. И этот кто-то курил. Ветер дул в мою сторону, так что я замедлил шаги, а потом и совсем остановился, присел на валун и стал ждать.

В начале веселых восьмидесятых городские власти решили, что для полного счастья жителям не хватает своего постоянного цирка. Хотя лично я считаю, что сама власть бывает забавнее любого цирка. Но тогда идея пошла на ура, и были вбуханы приличные деньги в строительство. Во второй половине десятилетия оно шло все медленнее, пока совсем не сдохло. К тому времени веселья кругом хватало и без раскрашенных клоунских физиономий. В конце концов на окраине Города осталась недоделанная конструкция, без крыши и без перспективы быть доделанной, поскольку использовать сооружение для каких-то других целей было малоприемлемо в силу архитектурных особенностей. Был, правда, один энтузиаст, предлагавший построить на базе цирка всероссийский центр кик-боксинга, но потом этот деятель неудачно продал партию алюминия, и его взорвали в собственном «Мерседесе». Больше желающих заниматься судьбой цирка не нашлось. И в предрассветные темные часы это всеми покинутое и позабытое здание смотрелось весьма зловеще. Я подумал, что выяснение отношений — это как раз то, что будет весьма органично смотреться на круглой цирковой площадке. Там, где, по замыслу проектировщиков, должны были скакать лошади под сверкающими седлами, ходить вперевалку медведи и прыгать по тумбам хищники. Хищники потихоньку подтягивались к месту встречи.

Я просидел на холодном валуне минут пятнадцать, когда услышал шаги приближающегося к цирку человека. Точнее, не сами шаги, а шум, производимый этим человеком при столкновении с различными естественными препятствиями, которых было столь много вокруг цирка. Строители бросили это место, словно в панике спасались от нашествия инопланетян, оставив после себя два жилых вагончика, огромные кучи мусора, незарытые ямы, битый кирпич, кое-какие инструменты и массу бутылок.

Теперь по этому отнюдь не райскому ландшафту пробирался, сопровождая почти каждый свой шаг отчаянным матом, некто с чемоданом в руке. Издали он напоминал заплутавшегося командировочного. А вблизи — Олега Петровича Булгарина, только теперь без гамбургера, без кружки с надписью «Босс», без офиса и без секретарши. Само-собой, он был не в настроении. И само собой, его настроение не улучшилось, когда я подошел к нему сбоку и показал свой «ТТ».

— Фух, — сказал Булгарин, опуская чемодан на землю. — Наконец-то.

Наконец-то добрался. У меня все ноги в синяках…

— Не надо так много и поспешно бегать, — посоветовал я. — Ноги целее будут. И другие части тела тоже.

— Слушай, — обратился ко мне Булгарин, переведя дух. — Как ты меня вычислил? И зачем тебе мои бумажки" а?

— У тебя что в руке? — спросил я. — Чемодан? А у меня — пистолет.

Поэтому вопросы буду задавать я. Зачем тебе было забирать завещание у Лернера? У тебя же есть свой экземпляр, а Лернер держал бумаги в банке, все как надо…

— Не было у меня с собой завещания, — досадливо пробормотал Булгарин. — Я, когда узнал в конце девяносто шестого, что Николая Николаевича шлепнули в Грозном, на радостях все свои бумажки сжег, а то, не дай Бог, жена прочитает или еще кто… Я и у Лернера собирался все забрать, да только некогда было.

А потом ты приезжаешь и говоришь, что Калягина и Леонова грохнули. Я звоню Кожухову, а мне говорят, что он тоже в гробу лежит. Я запаниковал, взял ноги в руки, да и бежать из Москвы, пока меня четвертым трупом не записали.

Думал, что меня сочтут покойником, откроют завещание, да и врежут Николаю Николаевичу по полной программе. И с чего ты вдруг решил, что я хотел забрать у Лернера бумаги? Ничего подобного, я просто хотел его проинструктировать, как себя вести после моей «смерти», — Булгарин усмехнулся. — По телефону стремно, вдруг Яковлев меня на прослушку взял? А так я бы с ним обо всем договорился. У меня же кое-какие бабки на счетах еще имеются… Ну, вот Лернер за десять штук «зеленых» все бы и оформил. Только приезжаю я в родной город, а мне говорят, что Лернера менты забрали… Я жду-жду, потом появляется Лернер и сообщает, что ты ему совсем мозги запудрил, про какое-то преследование наболтал, про какие-то мемуары, и под этим соусом вытребовал все мои бумаги…

— Не так уж их и много, — сказал я.

— Но они мне дороги как память, — возразил Олег Петрович. — Бумаги должны быть у меня. Ты, конечно, хитрый, даже хитрее меня… Я это ценю.

Очень высоко ценю.

— Это хорошо, — кивнул я. — Ты, кстати, куда собрался?

— Туда, — махнул рукой Булгарин. — На Запад. Сначала в Польшу, а там как получится. Может, мне все-таки взять бумаги с собой, пристроить их в какой-нибудь швейцарский супернадежный банк? Как посоветуешь? Будет пожизненная страховка от Николая Николаевича… Лернер — это все-таки провинциальный лох. Вот ты ему мозги запудрил, он тебе все и вынес на блюдечке с голубой каемочкой. И вот еще… — Булгарин нахмурился, словно у него вдруг испортилось настроение. — А ты уверен, что это Николай Николаевич ребят положил?

— А что, есть другие предположения? — внимательно посмотрел я на него.

— Нет, я просто так спросил… А бумаги мои с тобой?

— Попозже об этом, — уклончиво ответил я. — Я их прочитал… Так ты участвовал в убийстве дочери Абрамова? В бумагах об этом как-то невнятно написано…

— Да черт с этим! — нетерпеливо выпалил Булгарин. — Давай мне бумаги, я тебе заплачу десять штук «зеленых». Идет? Я же знаю, зачем ты меня вызвал. — Он ухмыльнулся. — Каждый хочет иметь свой маленький бизнес, да? Десять штук, согласен?

— Абрамов заплатил тебе больше, — заметил я.

— Ты? — выдохнул Булгарин. — Ты и это знаешь? Двадцать тысяч.

— А зачем ты посылал за мной слежку? — продолжал я задавать вопросы. — Такого урода со сломанным носом.

— Ну, — замялся Булгарин. — Для подстраховки… Чтобы выяснить, кто ты, что ты…

— Я показал визитную карточку.

— Ну мало ли кто что показывает! А ты действительно частный детектив?

Хотя наверняка частный детектив, раз меня вычислил. Как ты допер, что я сюда рвану? Я-то надеялся, что все решат, будто со мной что-то случилось…

— Умник, — фыркнул я. — Во-первых, в твоей фирме сразу просекли, что одновременно с тобой исчезли сто пятьдесят тысяч долларов, предназначенных для какой-то там сделки. Это еще ладно, можно подумать, что тебя ограбили и убили из-за этих денег. Но что это за исчезновение, когда человек заранее берет из дома пистолет, зубную щетку и пять пар белья? Такое впечатление, что ты работал не в ФСБ, а воспитателем в пионерском лагере. А в-третьих, ты бросил машину, пусть даже с пулевым отверстием в стекле, но всего лишь в километре от аэропорта «Домодедово». Лень было пешком пройтись чуть побольше? Или за сто пятьдесят тысяч баксов теперь попутку не возьмешь? Ежу понятно, что ты двинул прямиком в Домодедово и полетел, в Город.

— Откуда ты знаешь про пять пар белья? — изумленно произнес Булгарин, — Что, Женька тебе разболтала?

— Когда мужчина бросает женщину безо всяких объяснений и без копейки денег, он не вправе рассчитывать, что она станет хранить его секреты, — сказал я. Что-то меня потянуло на морализаторство. — Я думаю, что она расскажет про твои трусы и в милиции. Польскую границу придется переползать на пузе. Глубокой ночью.

— Значит, у меня совсем мало времени, — сделал вывод Булгарин. — Ладно, вот двадцать пять тысяч долларов. — Он ласково похлопал по чемодану. — Давай бумажки, да я побегу. И еще одна просьба: помалкивай о том, что знаешь. За такие бабки можно и помолчать.

— У тебя в руках что? Чемодан, — напомнил я. А у меня — пистолет.

Наверное, я его не просто так с собой таскаю.

— Наверное, нет, — осторожно согласился Булгарин. — А зачем?

— Как средство убеждения, — пояснил я. — В данный момент мне надо тебя убедить двигаться вон в том направлении. — Я показал на здание цирка. — Польша в другую сторону, я понимаю, но тем не менее…

— Двадцать пять тысяч, — снова затянул свою песню Булгарин, но я ткнул его стволом «ТТ» в бок, и песня оборвалась.

В центр сооружения можно было попасть по трем широким проходам, находившимся под прямым углом друг к другу. Мы шли по среднему проходу.

Булгарин настороженно вертел головой по сторонам, рискуя споткнуться и полететь наземь.

— Что за темень, — недовольно бурчал он.

— Сейчас будет светлее, — пообещал я. Тут я не соврал. Над ареной перекрытий не было, и четверо мужчин стояли под темно-серым утренним небом, поеживаясь от холода. Двое курили, и один из курящих носил фамилию Семенов.

— Это еще кто? — Булгарин встал как вкопанный, едва мы вышли из коридора на открытое место. — Кто это такие?

— Сейчас узнаешь, — пообещал я. — Сейчас ты все узнаешь.

— Продал меня, да? — прошипел Булгарин, выставляя вперед чемодан и прикрывая им живот как щитом. — Не продешевил, нет? Он бурчал еще что-то такое же злобное, а я подумал, что мы стоим на арене, а на арене должны быть опилки. А опилки почему-то ассоциировались у меня с какой-то песней Высоцкого, где были слова «…но в опилки он пролил досаду и кровь». Не самая подходящая ассоциация.

— Константин Сергеевич, — это был первый. Сегодня он был подчеркнуто вежлив и корректен. Не спешил заехать мне ногой в морду. То ли присутствие Николая Николаевича его сдерживало, то ли «ТТ» в моей руке. — Константин Сергеевич, мы готовы дать вам гарантию безопасности, если вы передадите нам интересующие нас документы… А это еще кто? — уставился он на Булгарина.

— Я знаю, кто это такой.

Невысокий человек в темно-зеленом плаще и темных очках неторопливо шагнул к первому. Уж не знаю, зачем Николаю Николаевичу были нужны в такой темноте солнцезащитные очки… Хотя, я слышал, что умельцы из ФСБ могут нашпиговать в очки едва ли не компьютерную систему. Надеюсь, что у него все-таки не были вмонтированы в оправу крупнокалиберные пулеметы. Он же не Джеймс Бонд.

— Я знаю, кто это такой. Здравствуйте, Олег Петрович, — ровно и бесстрастно произнес Яковлев. — Давно не виделись. Когда он говорил это, его лицо оставалось совершенно неподвижным, что напоминало чревовещательские фокусы. Но все оказалось гораздо проще, когда Николай Николаевич подошел поближе — его щеки и подбородок оказались изуродованы страшными шрамами, что вызвало, наверное, повреждение мышц лица.

— Здравствуйте, — упавшим голосом ответил Булгарин. И тяжело вздохнул.

Он напоминал в этот момент напроказившего школьника, неожиданно наскочившего на строгого директора. Чемодан лишь усиливал сходство.

— Живой писатель — это вы? — спросил Яковлев.

— Что? — не понял Булгарин, но на всякий случай отступил назад.

— Он, — подтвердил я и вытащил из-за пазухи зеленую папку. — А вот его произведение. Хотите ознакомиться?

— Я полагаю, что вы затем ее сюда и принесли, Константин Сергеевич, — сказал Яковлев. — А в вас, Олег Петрович, я сильно разочаровался.

Булгарин скривился, как от боли, и еще сильнее прижал чемодан к животу, словно это могло его каким-то образом спасти.

— Итак, сделка? — предложил я. — Вот вам живой писатель вместе со своим произведением. Единственный экземпляр, между прочим. Передаю вам в пользование, как и то, что я забрал в квартире Леонова. Вы оставляете меня в покое.

— Хорошая сделка, — кивнул Яковлев.

— Продал меня, сволочь, — с болью в голосе сказал Булгарин и как-то странно скрючился.

— Папка, — я не обратил внимания на его стенания и протянул булгаринское завещание Яковлеву. Тот кивнул, взял папку, раскрыл ее и пролистал. Одобрительно кивнул мне. Неодобрительно взглянул на Булгарина.

Первый все это время щелкал зажигалкой над папкой с булгаринскими бумагами, и я понял, что никаких приборов ночного видения в очках Николая Николаевича нет и что это обычный выпендреж. Пожалуй, с этого момента я перестал его бояться.

— Хорошо, — сказал Яковлев, передавая папку первому, тот, в свою очередь, отдал ее Семенову. — Теперь бумаги из леоновской квартиры.

— Сейчас, — я вытащил из кармана плаща коробки с картриджами. Яковлев протянул за ними руку, но я медлил. — Николай Николаевич, я полагаю, что с этим писателем вы разберетесь со всей строгостью? — Я кивнул в сторону Булгарина. Яковлев молча кивнул…

— Так же, как разобрались со Стасом Калягиным и его женой?

Первый нахмурился, Семенов шагнул вперед и положил руку за полу куртки.

Яковлев не пошевелился. Спокойно и уверенно он сказал:

— Это просто клевета.

Я не имею к этому никакого отношения. Я знаю, как вы объясняете эти происшествия, но на самом деле смерти Калягина, Леонова и Кожухова — вовсе не моих рук дело. И я понятия не имел, что Олег Петрович составляет такие документы, пока вы не сказали об этом моим людям.

— А как насчет Юры Леонова?

Тут Яковлев помедлил, пожевал губами, но тем не менее произнес:

— Самоубийство, — и добавил уже более решительно. — Давайте сюда ваши коробки.

Семенов резко выдернул из-под полы куртки пистолет. Я вскинул свой и предупредил:

— Не надо обострять обстановку!

— Коробки, — повторил Яковлев.

— Держите. — Я бросил их на землю к ногам Николая Николаевича. Это было невежливо, но мне надоело быть вежливым. Первый быстро нагнулся и взял картриджи в руки.

— Вот так, — удовлетворенно произнес Яковлев. — Все можно решить миром…

— И если мне не дадут миром отсюда уйти, я кое-кому разнесу башку! — внезапно завопил Булгарин. Левой рукой он прижимал к телу чемодан, а вот в правой у него теперь был зажат девятимиллиметровый «вальтер». Откуда он его вытащил — черт знает. Но он вытащил этот «вальтер» и теперь целился в Николая Николаевича, однако при этом то и дело зверски косился на меня, тем самым намекая, что Яковлев не единственный человек здесь, кому Олег Петрович с удовольствием разнес бы башку. Далеко не единственный.

На Николая Николаевича произошедшее не произвело особого впечатления.

Он так и стоял — неподвижно, заложив руки за спину и чуть укоризненно глядя на Булгарина, который в это время целился ему в грудь. Я же обратил внимание на то, что Семенов развернул пистолет от меня на Булгарина. Это не могло не радовать.

— Олег Петрович, — как бы между прочим поинтересовался Яковлев. — А что это у вас в чемодане, который вы так страстно прижимаете к своему телу?

Может, еще три тома воспоминаний, с которыми вы решили рвануть за границу?

— Там сто пятьдесят тысяч долларов и пять пар белья, — ответил я, прежде чем Булгарин открыл рот. Судя по тому, как дернулся Олег Петрович после произнесения этой фразы, я переместился в списке кандидатов на тот свет на второе место. После Николая Николаевича.

— Пусть вас не беспокоят мои деньги! — ехидно выкрикнул Булгарин, медленно отступая к проходу, через который мы вошли внутрь цирка.

— Деньги меня всегда беспокоят. Особенно чужие, — сказал кто-то, и Булгарин внезапно прекратил свое отступление к спасательному выходу, замер и стал плавно опускать пистолет.

— Так-то оно лучше, — произнес мистер Горский, подталкивая Булгарина вперед. Я не видел, что именно Горский упер в спину Олегу Петровичу, но, учитывая габариты абрамовского телохранителя, это, по-видимому, было нечто основательное.

— Становится людно, — заметил Яковлев, всматриваясь в сумрак, откуда вышел Горский. — Больше там никого нет? А то выходите уж все сразу…

— Ты один? — спросил я Горского.

— По-моему, меня и одного тут будет достаточно, — самодовольно заявил Горский.

— Это ваша охрана, Константин Сергеевич? — уточнил Яковлев.

— В каком-то смысле, — ответили. К этому моменту Николай Николаевич был единственным из нас семерых, кто не извлек на свет Божий оружие. Семенов уже давно красовался с пистолетом, первый и второй энергично повытаскивали стволы, когда узрели выдвигающуюся из мрака могучую фигуру Горского.

Булгарин неуклюже вывернул шею, заглянул в лицо человека, который упер ему в спину ствол, и неуверенно проговорил:

— Кажется, я вас где-то уже видел.

— Хорошая память! — оценил Горский. — Я тебе потом скажу, где мы встречались. Если не забуду. Кстати, — он сказал это так, что слышали только я и Булгарин. — Я взял в оборот того типа со сломанным носом, про которого ты мне сказал. Пришлось его помакать головой в унитаз, но результат — чистосердечное искреннее признание. Оказывается, — Горский заговорил еще тише, — этот вот деятель, — последовал толчок в спину Булгарина, — велел ему проследить, где ты живешь, а потом тебя пришить. Чтобы ты не мог рассказать Валерию Анатольевичу о том, что товарищ Булгарин, удачливый торговец именами, умолчал о своих собственных подвигах… Да, родной? — последовал еще один мощный толчок, от которого Булгарин едва не упал, успев пробормотать: «Нет, это не правда!»

— Что у вас там за перешептывания?! — не выдержал Семенов. У парня явно чесались руки. Если держишь пистолет в руке больше двух минут, волей-неволей начинаешь палить из него. А тут такой повод.

— Стоп, — сказал Яковлев, который держал перед глазами картриджи; первый услужливо щелкал зажигалкой. — Это пустые картриджи. Здесь ничего нет.

— Может, у вас что-нибудь с очками? — невинно поинтересовался я. — Может, стоит посмотреть при более ярком освещении?

— Здесь ничего нет, — повторил Яковлев и кинул коробки на землю. — Что это значит, Константин Сергеевич?

— Это значит… — я пожал плечами. — Видимо, это значит, что сделка сорвалась. Да и вообще — какие там гарантии безопасности вы собирались мне предоставить, придя вчетвером, обвешанные оружием? Мне кажется, гарантия моей безопасности тут может быть только одна…

Яковлев раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но осекся и повернулся в сторону одного из проходов.

— Это что такое? — настороженно спросил он. Горский вопросительно посмотрел на меня, Семенов вскинул руку с пистолетом, первый лихорадочно убрал зажигалку, а Булгарин напряженно ссутулился.

Усиливающийся шум перерос в совершенно ясный звук работающего автомобильного двигателя. Через несколько секунд из прохода выехал джип, резко затормозил, оттуда тяжело вывалился Гоша с автоматом наперевес и, не обращая внимания на стволы глядящих на него пистолетов, мрачно поинтересовался:

— А ну, который здесь Николай Николаевич? Мне достаточно было протянуть руку в нужном направлении.

Накануне вечером, пообщавшись с людьми Кожаного в «Золотой антилопе», я покинул это заведение в самый разгар начавшейся там гулянки по поводу возвращения Рафика и заодно в преддверии утренней разборки с Николаем Николаевичем. Судя по тому, в каком состоянии Гоша и компания прибыли в цирк, можно было предположить, что гуляли они основательно и всю ночь. И в результате дошли до такого настроения, когда на спиртное смотреть уже противно и появляется нечто вроде чувства вины перед самим собой, что время потрачено зря, а важная работа не сделана. После чего все резко прекращают пить и бегут делать работу, но так, как ее можно сделать после нескольких часов пьянства, курения разных растительных составов и приставаний к Милке.

То есть — сделать работу грубо и наспех.

— А ну, который здесь Николай Николаевич? — мрачно поинтересовался Гоша. Одновременно из других дверей джипа повыскакивали еще несколько вооруженных мужчин, в том числе Сыч и Рафик.

Может быть, вы объясните… — начал Николай Николаевич, но его слова были перебиты звуком передергиваемого затвора. Гоша разговаривать не собирался. Ему надо было поскорее положить всех, кого надо, и ехать отсыпаться. Яковлев понял, что вновь прибывшие не будут вести дискуссии, за секунду до того, как Гоша начал стрелять. Этого ему оказалось достаточно, чтобы резко упасть на землю, но слишком мало, чтобы остаться невредимым и завладеть инициативой. А Гоша стоял на месте, как каменное изваяние, и поливал от бедра все пространство перед собой.

Завораживающее зрелище. Я не смог порадоваться ему (в полной мере), потому что мистер Горский толкнул меня в плечо, и я тоже повалился на землю, чтобы потом перекатиться за здоровенный каменный блок. Отсюда можно было наслаждаться звуковой дорожкой происходящего, а вот подглядывать за Гошей и остальными я не стал. Я и так примерно представлял, чем это может закончиться. Автоматные очереди перемешались с пистолетным тявканьем, сочными звуками разбивающихся стекол джипа, боевыми криками, которые состояли по преимуществу из матерных слов.

Между тем Горский отчего-то не спешил присоединиться ко мне в моем убежище. Я осторожно выглянул из-за блока и увидел, как двое мужчин катаются по земле, стараясь изо всех сил убить друг друга. Булгарин чувствовал, что шансов победить у него меньше, поэтому при каждой предоставившейся возможности пытался оторваться от Горского и бежать к выходу. Его драгоценный чемодан и не менее драгоценный в данной ситуации «вальтер» валялись неподалеку.

Поразмыслив, я решил остаться на прежнем месте. Я был организатором этого мероприятия, но чтобы лично участвовать в перегрызании глоток… Нет, спасибо. Честно говоря, никого из этих людей я бы не пригласил домой на чашку чая. Значит, мне нужно было просто сидеть и ждать, пока многочисленные противоречия, разделяющие этих людей, сами собой сгладятся. Когда никого из них не останется в живых, противоречий не будет совсем. Будет мир, покой и всеобщая гармония.

Хотя, с точки зрения относительной справедливости, Горский имел достойные причины слегка покалечить Олега Петровича. Горский, пусть и был по сути наемником, выступал сейчас мстителем за давнее жестокое убийство. И пусть Абрамов назвал месть тупым чувством… Тем не менее он послал сюда Горского расставить все точки над "и".

Яковлева мне было совершенно не жаль, а для Гоши сегодняшнее цирковое представление являлось просто форсированием событий: нечто подобное обязательно случилось бы с ним если не завтра, то послезавтра, если не послезавтра, то на следующей неделе. Гоша страдал распространенной болезнью: есть «Калашников», но нет мозгов. Болезнь эта обычно имеет печальный исход.

Горский пробежал на четвереньках ко мне, сел рядом, перевел дух и беззвучно засмеялся.

— Круто они там… — ткнул он большим пальцем за блок. — Чувствую, наша помощь им не понадобится.

— А где Булгарин? — поинтересовался я.

— Там валяется, — махнул рукой Горский. — Но это не я. Кто-то из тех его случайно завалил. Он все время подскакивал, понимаешь, как кузнечик!

Драпануть хотел. А я его за ноги тяну. А он опять прыгает. Ну и допрыгался, болезный…

Внезапно стрельба прекратилась. Щелкнул одиночный пистолетный выстрел, и наступила окончательная тишина. Я и Горский переглянулись.

— Все, что ли? — спросил Горский. — Закончили?

Ему ответил не я. Ему ответил совершенно не изменившийся, спокойный и бесстрастный голос Николая Николаевича Яковлева.

— Константин Сергеевич, давайте продолжим наш разговор, — предложил он.

— Теперь нам ничто не мешает это сделать. Выходите, мы не стреляем. Пока не стреляем.

— Вот сукин сын, — прошептал Горский и взвел курок своей «беретты». — Как ты думаешь, он, правда, стрелять не будет? Или берет на понт?

— Сейчас узнаем, — сказал я и показал Горскому на левый край блока. А сам двинулся к правому. Когда я махнул рукой, мы одновременно выскочили из-за блока на открытое пространство, держа пистолеты перед собой, а пальцы — на спусковых крючках.

Я не сразу заметил его — Николай Николаевич лежал на земле, удобно устроив руку с пистолетом на своем бедре. Непонятно было — то ли он ранен, то ли просто лежит с того момента, как упал, прячась от Гошиных очередей.

Сам Гоша имел куда более бледный вид. Он сидел, привалившись спиной к изрешеченной дверце джипа, опустив подбородок на грудь и выронив автомат из рук. Видимо, он настолько был уверен в своих силах, что просто стоял и стрелял, не делая попыток укрыться за машиной, не пригибаясь и не перебегая с места на место. Поэтому убить его было так же легко, как поразить в тире большую неподвижную мишень.

Рафик тоже был неподвижен, как и еще два тела рядом с джипом. Сама машина выглядела совсем не так эффектно, как пять минут назад: разбитые стекла, продырявленные борта, темные потеки крови. Но и люди Николая Николаевича вовсе не безболезненно вышли из этой переделки. Если сам Яковлев хоть и лежал, но выглядел вполне справно, то первый, широко раскинувший руки подле своего шефа, этим похвастаться не мог. Его рот был приоткрыт, подбородок вздернут вверх, а шея испачкана кровью. Семенов стоял, опустившись на одно колено и упрямо целясь в мою сторону. Его пошатывало, то ли от раны, то ли от волнения. И только второй явно был невредим, он быстро подошел к джипу и добил Гошу выстрелом в голову. Пинком отшвырнул автомат в сторону, затем вставил в свой пистолет новую обойму и сделал по контрольному выстрелу в каждого из лежавших на земле приятелей Гоши. А потом красноречиво посмотрел на нас.

— Так что, Константин Сергеевич, это была ловушка? — спросил Яковлев с земли. — Вы, наверное, согласитесь, что не самая удачная. И что это вам взбрело в голову? Ваш-то здесь какой интерес? Ольга Петровна Орлова давно отказалась от ваших услуг. Вы что, не можете вовремя остановиться? Ведь все было так просто — договориться и жить дальше. Почему этого нельзя было сделать?

— С убийцами не договариваются, — сказал я.

— Бросьте, — иронично проговорил Яковлев. — Это была самооборона. А вы сами разве на стали сейчас убийцей, только действующим чужими руками?

— Я имею в виду другие убийства. Случившиеся раньше.

— Много чего случилось раньше, но неужели необходимо все помнить?

— Иногда это просто невозможно забыть, — сказал я.

— Сантименты, — неодобрительно произнес Яковлев. — Эмоции. Давайте обойдемся без них. Давайте сюда леоновские картриджи, и мы разойдемся подобру-поздорову.

— Я не взял их с собой, — ответил я, чувствуя легкую дрожь в икрах. Не слишком приятно стоять под прицелом трех пистолетов. — Они слишком дороги мне, чтобы таскать их в карманах…

— То есть вы сознательно шли на силовое решение, — сделал вывод Яковлев. — Тянули время, вводили меня в заблуждение… Это нехорошо, Константин Сергеевич. Слово «нехорошо», очевидно, являлось условным сигналом, потому что стоявший до того момента у джипа второй переместился чуть вправо, чтобы Яковлев не находился на линии огня между ним и Горским.

Семенов, в свою очередь, держал на прицеле меня.

— Я бы предпочел решить все миром, — сказал Яковлев, и это звучало как насмешка. — Мне действительно жаль, что все так вышло с этим мальчиком, сыном Леонова. Я не хотел лишней болтовни, вот и все.

— А лучший способ заткнуть рот — смерть, да? Женщины, дети — не имеет значения…

— Да перестаньте вы… — сказал Яковлев, а потом вдруг резко повалился на спину, оглянувшись на раздавшийся резкий звук. Звук чертовски напоминал пистолетный выстрел. Да он и был пистолетным выстрелом.

Сначала пистолетный выстрел, потом истошный визг, потом еще один выстрел, еще один, еще один. Режущий уши, словно бритвой, безумный визг.

Милка вывалилась из джипа, именно вывалилась, сползла на землю, видимо, с заднего сиденья, где она пряталась до сих пор. Сначала она выстрелила в спину второму, а потом уже начала вопить — то ли от страха за свою обкуренную жизнь, то ли испугавшись того, что делали ее руки.

Второй качнулся, упал на капот джипа, инстинктивно нажал на спуск, пустив пулю в землю, а потом рухнул вниз. Милка продолжала визжать, уже стоя на коленях и уродуя все новыми выстрелами умирающее тело второго. Конец этому безумию положил Яковлев — он, по прежнему не вставая, выстрелил в нее, и вокруг затылка женщины взметнулось красное облачко. Милка медленно повалилась на спину.

Это был последний выстрел, который сумел сделать Яковлев — подскочивший Горский ударил его ногой в предплечье, и пистолет выпал из руки Николая Николаевича. На всякий случай Горский еще и пнул Яковлева в бок. Тот коротко вскрикнул, стиснул зубы и процедил:

— Хватит, у меня бедро раздроблено. Я уже больше не смогу ничего сделать.

— Это уж точно! — торжествующе воскликнул Горский и снова ударил Николая Николаевича по ребрам. Он походил на разошедшегося футболиста, который продолжает раз за разом посылать мяч в ворота, хотя свисток уже прозвучал и гол засчитан.

Семенов, оставшийся в одиночестве, растерянно смотрел на меня, и пистолет в его руке едва заметно подрагивал.

— Положи оружие на землю, — медленно сказал я. — Положи, и на этом закончим.

— Нет, — повернулся ко мне Горский. — Нельзя его упускать. Никак нельзя.

— Пусть катится отсюда, — упрямо повторил я. Не высказанное вслух, внутри меня в это мгновение появилось желание, подступавшее к горлу как острый нож: «Хватит! Хватит уже мертвых на сегодня!»

— Он не должен уйти живым, — настаивал Горский. Он даже схватился за свою «беретгу», и Семенов не выдержал: он выстрелил в меня, а я автоматически нажал на курок, выпуская ответную пулю. И не одну. Мозг сразу же подсказал оправдание: «Это не я выстрелил первым, это он… Я всего лишь защищался». Но я чувствовал, что уже давно был обречен на этот выстрел. На эту смерть.

— Давно бы так, — удовлетворенно сказал Горский. Семенов неуверенно дотронулся до своей груди, потом стал заваливаться на холодную землю, которая должна была стать ареной, местом для ярких развлечений, но стала местом смерти. Опилок здесь не было и уже не будет, но кровь, чужую кровь, я все-таки здесь пролил.

Горский оставил на время мрачного Николая Николаевича, подошел к Семенову и добил его выстрелом в голову. Потом повернулся ко мне и довольно сообщил:

— Все. Дело сделано. Это я знал и без него. Убийцы получили свое — то есть были убиты. Только чувства триумфа почему-то не появилось. И будет ли оно когда-нибудь вообще?

Необремененный такими мучительными раздумьями, мистер. Горский куда-то названивал по мобильному, не спуская глаз с Яковлева.

— Доклад начальству? — спросил я. Теперь можно было опустить револьвер, расслабить напряженные мышцы, можно было сделать несколько шагов все еще негнущимися ногами. Теперь все было можно.

— Да, обрадую Валерия Анатольевича, что все сошло отлично, — кивнул Горский.

— Какой еще Валерий Анатольевич?! — Яковлев дернулся при звуке этого имени, но Горский успокоил его видом ствола «беретты». Николай Николаевич вынужденно принял прежнюю позу, но теперь неотрывно следил за Горским, пытаясь подслушать разговор…

Он еще не знал. Впрочем, и я тоже. Я просто обогнул тело первого, поднял с земли зеленую папку, стряхнул с нее грязь и положил ее на место — за пазуху. Горский закончил разговаривать, закрыл крышку телефона и убрал его в карман.

— Ну что сказала Москва? — поинтересовался я.

— Какая Москва? — Горский удивленно поднял брови. — А, ты про Валерия Анатольевича? Так он не в Москве.

— А где же? — не понял я.

— Сейчас узнаешь, — загадочно улыбнулся Горский. Впрочем, разгадать эту загадку оказалось легко. Особенно после того, как пять минут спустя из прохода появился донельзя взволнованный, настороженно озирающийся по сторонам и даже непохожий на себя бизнесмен — но тем не менее именно он.

Валерий Анатольевич Абрамов собственной персоной. Просьбы любить и жаловать были излишни.

Абрамов вышел в центр арены, дрожащей рукой пригладил расчесанные на пробор волосы и неестественно весело произнес, оглядев распростертые вокруг тела:

— Хорошая работа, да, Горский?

— Как всегда, — скромно ответил телохранитель.

— Константин! — Абрамов торопливо подбежал ко мне и пожал руку. — Искренне! Благодарен! Вот, решил лично… Не мог усидеть там… в Москве.

— Конечно. — Я понимающе кивнул головой. А голова у меня уже начинала идти кругом. Один из богатейших людей страны приезжает в Город, чтобы полюбоваться на свежие трупы людей, которые имели отношение к смерти его дочери. Приезжает тайно, ночью, без эскорта, с одним лишь Горским. Что-то в этом было ненормальное. То ли персонально с Абрамовым, то ли со всей страной в целом.

А Валерий Анатольевич продолжал суетливо крутиться между трупов, задерживаясь возле каждого на пару секунд, заглядывая в лицо и спеша дальше.

Со стороны это напоминало ритуальный танец, исполняемый над поверженными врагами. А может, это действительно было так?

— Ага, — сказал Абрамов и остановился. В паре шагов от него лежал Николай Николаевич Яковлев. И теперь он понял. И чуть прищурил глаза, отчего его изуродованное шрамами лицо приобрело равнодушно-презрительный характер.

— Это он? — нетерпеливо спросил Абрамов, и Горский кивнул. — Это он…

— повторил Валерий Анатольевич уже с другой интонацией: в его голосе слышалось теперь какое-то особое, извращенное счастье, злобная радость, предвкушение чужих страданий и боли…

Я скрестил руки на груди и молча наблюдал за ними. Внутренний голос подсказывал мне, что пора уходить, что это уже не мое дело, что это вообще ничье дело, кроме тех двоих, что смотрели сейчас друг на друга — один стоя, другой лежа. Но я не ушел. Я остался и я смотрел, потому что оторваться от этого было невозможно. Если существует такое понятие, как концентрированная ненависть, то сейчас она просто хлестала, как нефтяной фонтан в том месте, где были Абрамов и Яковлев. Жертва и палач. Или наоборот. Мне вдруг показалось, что между двумя мужчинами существует некая связь. Они старались причинить друг другу боль и причинили ее столько, что нормальный человек давно бы уже не выдержал. Но эти двое выжили, и это было страшно. А тот из них, кто останется в конце, будет еще более страшен, потому он будет еще более не человек.

— Знаешь, кто я? — тихо спросил Абрамов, и Николай Николаевич кивнул. — Я хочу убить тебя. Я имею на это право. — Яковлев снова кивнул. Он считал ниже собственного достоинства разговаривать с человеком, который обыграл его, пусть чужими руками, но обыграл, заманил в ловушку и уложил на лопатки во всех смыслах.

— Горский, — повелительно произнес Валерий Анатольевич. Горский подошел к нему и протянул «беретту». Рукояткой вперед. Только теперь я заметил, что кисти Валерия Анатольевича затянуты в тонкие черные перчатки.

— Курок взведен, — предупредил Горский.

— Большое спасибо, — абсолютно серьезно сказал Абрамов, взял пистолет и направил его на Николая Николаевича. Сначала движения Абрамова были неуверенными, но потом он удобнее ухватил оружие, убедился, что мишень лежит смирно и не дергается, что мишень полностью в его власти. И тогда Абрамов заулыбался. Это была странная и жуткая улыбка, которая пробивалась на лице постепенно, сначала заставив правый угол губ вздернуться, потом задрожал левый угол, и наконец тонкие губы Абрамова раздвинулись, показав белые зубы и высунутый кончик языка. Губы подрагивали, а потом капелька слюны сорвалась с нижней губы и упала на землю. Это была отвратительная гримаса, занявшая лицо Валерия Абрамовича лишь на несколько секунд, но мне вдруг показалось, что именно это и есть его истинное лицо.

— Хотя бы одного — сам! — отчетливо произнес Абрамов и нажал курок. Все его тело вздрогнуло, как от удара током. Абрамов удивленно посмотрел на оружие, прицелился снова и снова нажал на курок. Потом еще, еще, еще…

— Достаточно, Валерий Анатольевич, — сказал Горский и аккуратно извлек оружие из рук босса. — Он уже мертв.

— Это ты точно знаешь? — спросил Абрамов, не зная, куда деть руки после того, как из них забрали пистолет. — Он точно мертв? Он уже один раз был мертв, но…

— Он мертв на триста процентов, — отчеканил Горский. Он достал из кармана платок, тщательно протер рукоятку и положил в ладонь мертвому Рафику. Затем Горский так же деловито достал из кармана куртки небольшой пакет с веществом белого цвета, положил его на капот джипа, потом достал нож и пропорол пакет, рассыпав часть белого порошка.

— Вот версия для ментов, — сказал Горский. — Группа московских фээсбэшников, а по совместительству торговцев наркотиками, приезжает в город, чтобы договориться о сбыте партии кокаина. Но товар, — он кивнул в сторону рассыпанного по капоту джипа порошка, — оказался дерьмовым, попросту смешанным со стиральным порошком. Покупатели не вынесли такого обмана и устроили перестрелку. Все действующие лица погибли.

— И это здорово! — отозвался Абрамов, который все еще стоял над трупом Яковлева, всматриваясь в лицо убитого, словно старался найти там скрытые признаки жизни. Мне показалось, что Валерий Анатольевич был немного не в себе. Но Горский посчитал, что все нормально. Он вспомнил про Булгарина и позвал босса:

— Валерий Анатольевич! Пойдемте, тут еще один деятель валяется, которого вы тоже хотели бы лично отправить на тот свет. Но он вас не дождался.

— Где-где? — заинтересовался Абрамов, спеша на призыв, но Горский внезапно замолчал, замер и растерянно уставился на то место, где должен был лежать Булгарин. Там не было ни тела, ни чемодана, ни «вальтера».

— Мне это не нравится, — вполне обоснованно пробормотал Горский, хлопнул себя по карману и вспомнил, что «беретта» уже пристроена. — Костя…

— повернулся он ко мне. — Что ты делаешь?!

Я резко вскинул револьвер и практически не целясь нажал на спуск.

Было немного странно видеть страх на лице такого большого и сильного человека, как Горский. Он вытаращил на меня глаза и испуганно вскрикнул:

— Что ты делаешь?!

Я выстрелил практически не целясь, потому что на эти дела времени уже не оставалось. Вылезший из-за каменного блока Булгарин выронил свой «вальтер» и рухнул наземь. Его левая рука даже сейчас сжимала ручку чемодана.

Горский резко крутанулся на звук падающего тела, увидел распростершегося на земле Олега Петровича и досадливо сплюнул:

— Надо же!

Вот уже действительно — крандец подкрался незаметно… — Спасибо, Костик, век не забуду! — пообещал он.

— Четыреста двадцать тысяч, — сокрушенно пробормотал Валерий Анатольевич, поеживаясь от холода. — Я ему заплатил четыреста двадцать тысяч…

— Но вы получили за эти деньги все, что хотели, — сказал я. Пока пистолет был в моей руке, они были вынуждены меня слушать. А мне надо было высказаться. Позарез. Иначе я бы сошел с ума. Иначе этот пистолет оставалось только приставить к виску и нажать на спуск. Мне столько врали за эти недели. Столько людей. Столько вариантов лжи. Это оказалось заразительно, и я тоже включился в общий процесс. Но дольше это не могло продолжаться. Без всяких высоких целей, без подспудного смысла — я просто хотел знать, чтобы успокоиться. Чтобы знать, кто был кем и кто кем не был.

— Вы получили за эти деньги все, что хотели, — сказал я Абрамову. — Вы узнали, что Яковлев погиб в Чечне, но зато трое остальных были в поле досягаемости. Вы чуть выждали, навели справки, все подготовили, а потом приступили.

— Что это вы такое говорите, Константин? — удивился Абрамов. Но я уже привык к его маскам. Я не обратил на новую маску никакого внимания. А Горский нахмурился.

— Я говорю, что в августе этого года по вашему указанию был убит Стас Калягин. Позже — сбит машиной Павел Леонов. Совсем недавно — застрелен Василий Кожухов. И вот теперь вы окончательно завершили свою месть — Яковлев и Булгарин мертвы. На триста процентов, как говорит Горский. Вам грех жаловаться, Валерий Анатольевич. Вы так отомстили… С размахом, по полной программе.

— Вы сами мне говорили, что это Яковлев убирал свидетелей! И вдруг — такая чушь… — едва ли не с обидой в голосе произнес Абрамов — Что с вами такое?

— Яковлев вернулся в Москву из своей чеченской командировки десятого сентября этого года. Это совершенно точная информация. К этому времени Стас Калягин уже был мертв, Яковлев не мог быть к этому причастен. Он спохватился, что творится неладное, только после того, как узнал о гибели Леонова. Тогда начались обыски в леоновской квартире, поиски документов, могущих компрометировать Яковлева… Но начали все вы, Валерий Анатольевич.

Отложили в девяносто шестом году свою месть, заперли ее в сейф, а потом выпустили…

— Яковлев мог направить убийц, даже находясь в Чечне, — возразил Абрамов. — Разве нет? Наверное, стоило хорошенько допросить его перед смертью, чтобы у вас, Константин, не осталось сомнений. Но, увы…

— Он сказал. Он признал, что виноват в смерти сына Павла Леонова.

Бумаги Булгарина и Леонова уличают его в убийстве вашей дочери. И все.

— Да он лгал! Он скрывал свои преступления…

— Зачем признаваться в одном преступлении и отказываться признаться в другом таком же?

— Нам уже этого не понять и не узнать. — глубокомысленно произнес Абрамов.

— Послушайте, — я посмотрел ему в глаза. — Я не служитель закона. Я ни на кого не работаю. Я делаю это только для себя. Скажите мне правду. Только один раз — правду. Вы уже добились своего, вы отомстили. Я не смогу причинить вам вреда, это даже смешно; миллиардер и простой частный детектив.

Я не смогу, да и не хочу этого делать. Убийство вашей дочери было зверством, за которое стоило отплатить, возможно, не так жестоко, но это уже ваш выбор, ваша боль… Яковлев заслуживал такой смерти, даже если он не виноват в убийствах Леонова, Калягина Кожухова. Ваша дочь и сын Леонова — еще более тяжкий грех. Мы сейчас с вами разойдемся в разные стороны и никогда больше не увидимся. Так почему же не разойтись, имея точное представление о том, кто чего стоит? Я рисковал жизнью, чтобы подставить вам Яковлева. Я не требовал денег. Я не требовал ничего. Я и сейчас не требую, я прошу у вас — правду.

— Вам будет легче? — медленно, произнес Абрамов, глядя куда-то вверх, в становящееся все более светлым небо над цирком.

— Вам будет легче, — ответил я. — Ведь вы не убийца. Вы хотели отомстить… Месть завершена, и вам придется теперь жить без мести, руководствуясь чем-то другим в своей жизни… Сами говорили, что месть — это тупое чувство.

— Говорил, — согласился Абрамов, посмотрел на Горского, и тот отвернулся в сторону. — Месть действительно тупое чувство. Зато… Зато такое сладкое.

Он произнес это, и он мог больше ничего не говорить. Все ответы содержались в этом слове, произнесенном словно признание в любви на ушко любимой девушке — «сладкое»…

— Ну, допустим, я это сделал, — сказал вдруг Горский. — Это я…

Я сразу вспомнил вырвавшуюся у Горского фразу в ответ на замечание Абрамова «Хорошая работа, да, Горский?» И ответ: «Как всегда». Как всегда…

— Я их убивал, — сказал Горский. — Одного на даче, другому позвонил, вызывал на встречу якобы от имени ФСБ. Сбил его машиной. Третьего просто застрелил. Вот и все. А ты молодец, Костя, догадался.

Я подумал, что не догадаться было бы труднее. Особенно после того, как разгоряченный Абрамов, всаживая в тело Яковлева пулю за пулей, кричал: «Хотя бы одного — сам!». Особенно после того, как Олег Булгарин чувствовал себя как у Христа за пазухой, зная, что Николай Николаевич вернулся в Москву, — Булгарин-то думал, что это Абрамов мстит бывшим булгаринским сослуживцам, и не беспокоился на свой счет. Это уже я сбил его с толку, пробудил дремавший страх перед Яковлевым и погнал Олега Петровича из Москвы… Особенно после того, как сам Абрамов выкрикнул — «Нет!», когда я предположил, что Булгарин уже убит Николаем Николаевичем. Абрамов лучше всех знал, что Булгарин не может быть убит. Потому что убийства соратников Яковлева происходили с санкции его самого, Валерия Анатольевича. Яковлев к этим убийствам не имел никакого отношения. Все это сложилось в моей голове только сейчас. К счастью или к несчастью Валерия Анатольевича Абрамова.

— Ну что ж, — сказал Абрамов. — Будем считать, что мне действительно полегчало, И в хорошем настроении я полечу домой. У меня много дел дома.

Очень много дел. Теперь я хочу похоронить свою дочь. По-настоящему. Я сообщу, что она погибла в автокатастрофе в Швейцарии, инсценирую перевозку тела и похороню ее где-нибудь здесь. По-человечески. Ее душа успокоится, ну и я успокоюсь… Наверное.

Он вздохнул, на лице его проявилась смертельная усталость, охватившая этого человека теперь, когда цель последних лет его жизни была достигнута.

Абрамов говорил, что мужчине надо постоянно кого-то ненавидеть, иначе теряется инстинкт хищника. Пожалуй, ему придется искать себе нового врага.

Абрамов махнул мне рукой и пошел к выходу из цирка.

— Стас Калягин был убит вместе с женой, — почему-то сказал я. — Она-то ни в чем не была виновата.

— И что? — повернулся Абрамов — Меня теперь должна мучить совесть? Моей дочери было семнадцать лет, понимаете?! И это такая боль, которую вы не можете понять! У вас все детские игрушки, сыщики, стрелялки… Вам нечего терять в этой жизни, вы не можете оценить мое страдание! Когда вы почувствуете хотя бы что-то похожее на мою боль, вы поймете, что смерть какой-то там женщины, жены одного из убийц, — это для меня ничто!

— Думаете, боль изгоняют только болью, причиненной другим?

Но это уже был вопрос без ответа. Абрамов скорым шагом удалялся, не собираясь более вступать в бессмысленные дискуссии. Горский, помедлив, кинулся было следом, но затем вернулся, забрал булгаринский чемодан — все это не глядя в мою сторону. А потом он сказал:

— Просто работа у меня такая.

Не то чтобы я получаю от этого удовольствие, понимаешь?

— Понимаю, — сказал я.

— Еще раз спасибо тебе, что вовремя пальнул…

— Не за что.

— Кстати, — Горский переступал с ноги на ногу, никак не решаясь уйти или не зная, что сказать напоследок. Он врет, когда говорит, что заплатил четыреста тысяч баксов за те имена… — Горский сообщил это шепотом, как свою самую страшную тайну. — На самом деле он заплатил только двести штук.

Вот так… Неожиданно он сорвался с места и побежал вслед за хозяином, громко топая ботинками по цементному полу. Теперь можно было разжать пальцы и бросить револьвер наземь. Предварительно вытерев рукоятку. Выждав минут пять, я зашагал следом. Надо было выбираться из этого места. Пустого, холодного и мрачного. Совсем не похожего на цирк.

— Ты что, пьян? — Гарик неодобрительно окинул взглядом мою фигуру.

— От жизни, — мрачно ответил я и с грохотом поместил свое тело на стул, стоявший в дальнем углу кабинета. Почему-то меня принесло именно сюда: из цирка, через дешевое кафе, из тех, что открываются рано и поздно закрываются. Я просидел там больше часа, проглотил уйму всякой еды, но в результате приобрел лишь тяжесть в желудке и никакого удовлетворения. В этом не лучшем состоянии я и завалился к Гарику.

— Десять минут десятого, — задумчиво произнес Гарик. — И ты уже у меня в кабинете. И по твоей физиономии видно, что опять влип в какое-то дерьмо.

Не рано ли?

Я одарил его выразительным взглядом, и Гарик понимающе кивнул:

— Ну да, конечно. Умолкаю, умолкаю…

Минут пятнадцать я просто молча сидел в углу и ненавидел весь свет, включая и себя, а потом понял, чего мне не хватает.

— Гарик, — сказал я, и он оторвался от бумаг, готовый выслушать сагу о моих новых неприятностях. — Гарик, я хочу домой. Мне надоело сидеть в гостинице, надоело мотаться по городу… Я хочу расслабиться.

— Ты очень кстати об этом заговорил, — сказал Гарик, и облегчение было написано на его лбу несмываемыми чернилами. — Шеф только вчера посоветовал мне убрать людей из засады. Время идет, а результатов никаких. Да и людей у нас маловато, чтобы так разбрасываться…

— Разбрасываться, — повторил я. — Что ж, точное определение.

— Не обижайся, — попросил Гарик. — На самом деле люди нужны и для других операций. К тому же агентура передает слухи о том, что с Филином что-то стряслось. Говорят даже, что его подстрелили. Я могу предоставить тебе одного постоянного охранника, не более…

— И без охранника обойдусь, — отмахнулся я. — Забаррикадируюсь в квартире и буду спать по двадцать часов в сутки.

— Между прочим, фээсбэшники тоже от твоего дома куда-то пропали, — сообщил Гарик. — Не знаешь, с чего бы это?

— Понятия не имею.

— Врешь, — печально констатировал Гарик.

— Вру, — согласился я.

— Ну так что? Дать тебе охранника? Один — это хуже, чем четыре, но лучше — чем ни одного. А если появится информация, что Филин жив-здоров и приступил к активным действиям, так мы сразу… — Гарик решительно потряс сжатый кулак.

— Обрадовал, — усмехнулся я. — Честно говоря. Филин меня мало волнует.

— А что тебя волнует? — удивился Гарик.

— Я сам, — признался я.

— В каком смысле?

— Слишком был активен в последние недели, слишком много всякой суеты…

Хочу немного отдохнуть. Привести мысли в порядок. И вообще…

— С Ленкой-то разобрался? — поинтересовался Гарик как бы между прочим, глядя не на меня, а в потолок. — Она бы тебе привела мысли в порядок… Вот, кстати, последние послания от нее к тебе. — Он швырнул мне на колени несколько скрепленных листов бумаги. Я нехотя посмотрел на последний лист: позавчерашнее число. Надо же, никак не может успокоиться. И что они не едут в Питер? Ага, вот она пишет: «…муж решил задержаться, познакомился с каким-то питерским бизнесменом, который сейчас чуть ли не ночует у нас. Все с мужем обсуждают какие-то грандиозные планы. Такой противный мужик, этот питерец… Сейчас особенно чувствую, как мне тебя не хватает…» Ну вот, спохватилась. Раньше надо было думать, дорогая. Когда выбирала себе такого мужа. Впрочем, я решил быть милосердным.

— Сегодня вечером к ней загляну, — сказал я Гарику. — Хотя… — я строго на него посмотрел, — у тебя какой-то нездоровый интерес к моей личной жизни. Надеюсь, у охранника, которого ты мне дашь, не будет такого недостатка…

— Разве это недостаток? — Гарик снял телефонную трубку. — Я тебе дам отличного парня, только что перевелся к нам из двенадцатого отделения. Ему там тесно было, негде развернуться… Кровь с молоком! Юморной такой, но и дело знает. Стены готов лбом прошибать! — рассказывал Гарик, набирая номер.

— Знал я одного товарища из двенадцатого отделения. — Я удивленно покачал головой. — Мир еще более тесен, чем кажется. Серегой зовут, да?

Белобрысый такой:

— Точно! — Гарик на миг оторвался от трубки. — Так вы еще и знакомы? Что ж это совсем хорошо…

— Куда лучше… — отозвался я. Меня захлестывала апатия, обычное дело после того, как долгая и трудная работа сделана. Даже перспектива выслушивать остроты белобрысого сколько-то там часов в сутки меня не пугала.

Я хотел лишь доползти до своей квартиры, положить голову на валик дивана и закрыть глаза. Если бы Ленка еще присутствовала бы при этом — совсем хорошо.

— Твой Серега сейчас на выезде, — сообщил Гарик, вешая трубку. — Он подойдет часам к четырем, я его проинструктирую — и вперед. Что ты будешь делать до четырех?

Мне нужно было выписаться из гостиницы, вернуть Орловой «Шевроле» и отчитаться перед ней о проделанной работе… Такой облом.

— Я буду спать вот здесь, на стуле, — сказал я. Гарик отреагировал на это сообщение так же смиренно, как житель Японских островов на весть о приближении цунами. Он смирился и стал ждать, пока стихийное бедствие завершится.

Белобрысый меня, честно говоря, стал раздражать, как только мы вышли из здания ГУВД. То ли я отвык от него, то ли так до конца и не выспался, то ли он задавал неудачные вопросы… Только он меня быстро утомил.

— Так вы закончили это дело, с Леоновым? — драматическим шепотом спросил он уже на ступенях ГУВД, хотя нас никто вроде бы не подслушивал.

— Закончил, — сказал я.

— Это не было самоубийство?

— Не было.

— И кто же его убил?

— Убийцы.

— А если серьезно? — обиженно уставился на меня Серега. — Я же вам помогал… Я же тоже принял участие.

— Принял, — кивнул я в десятый раз. — Только… Только подробности тебе знать вовсе не обязательно. Ты все-таки работник милиции, представитель власти, а расследование было… Ну, скажем так, — неформальным.

— Вы их что, убили? — прошептал Серега. — Я никому не скажу, честное слово.

— Честное слово, я их не убил. Я им сказал, что так делать нехорошо, им стало стыдно, и они сделали себе харакири. Все, конец истории.

— Вы же врете, — проницательно заметил Серега.

— Не совсем. Я им действительно сказал, что делать так нехорошо. Но оказалось, что им совсем не стыдно. И еще — оказалось, что стопроцентных жертв не бывает. Расследуешь убийство человека, а потом оказывается, что его действительно было за что убить. Помогаешь другому, оказывается, что и он не лучше. И так всю дорогу.

— Ну а Леонов?

— Какой, Павел Александрович?

— Нет, парень этот, курсант… Юра, — вспомнил Серега. — Он тоже — не стопроцентная жертва?

— Юра — это исключение. И еще там была одна де… — начал я, но вовремя спохватился. — Юра просто был еще слишком молод. Поэтому он — невинная жертва. В отличие от своего отца.

— Вы просто пессимист какой-то, — укоризненно посмотрел на меня Серега.

— Поработай здесь столько же, сколько работает Гарик, — сказал я. — И мы посмотрим, кто из нас окажется большим пессимистом.

— Думаете, я?

— Думаю, — сказал я и распахнул перед Серегой дверцу «Оки». — Добро пожаловать. Ты хотя бы вооружился, выходя на такое опасное задание?

— Само собой, — Серега отвел в сторону полу куртки, и я увидел кобуру.

— Теперь совершенно спокоен, — сказал я. — Не был таким спокойным с тех пор, как появился на этот свет.

Сначала нам пришлось заехать на заправку, а потом Серега вспомнил, что он сегодня не обедал. Я вспомнил, что последний раз ел в половине девятого утра, и нашим коллективным решением было пойти перекусить, прежде чем Серега обеспечит мое благополучное возвращение домой.

— Пригласил бы тебя к себе домой поужинать, — сказал я в кафе. — Но у меня пустой холодильник.

— Жениться вам пора, — авторитетно заявил Серега, нарезая бифштекс.

— Ты еще будешь заботиться о моем моральном облике! — возмутился я.

— А кто же? Вот, говорят, скоро будут набирать в отдел нравов, курировать проституток и так далее… — мечтательно произнес Серега.

— Думаешь податься?

— Возможно. Надо везде себя попробовать.

— Вот жена обрадуется! — усмехнулся я.

— У меня понимающая жена, — гордо сказал Серега. — Кстати, вы долго еще собираетесь по городу кататься? Я бы не прочь домой пораньше свалить…

— Охранничек, — проворчал я. — Доедай, да поедем. Сегодня я хочу пораньше лечь спать.

— Вот это дело! — одобрил меня Серега и с удвоенной скоростью задвигал челюстями. Его молодой растущий организм требовал своего.

Около восьми часов вечера мы подъехали к подъезду моего дома. Впору было прослезиться и облобызать в порыве ностальгии грязные стены. Но я сдержался. Это было бы негигиенично. Да и Серега отвлек мое внимание на другие аспекты возвращения под родной кров.

— Сидите в машине, — решительно сказал он. — Первым выйду я, все осмотрю, проверю подъезд и, если все в порядке, сигнализирую вам.

— Сигнализируешь? — удивился я. — Каким образом? Сигнальными ракетами?

— Голосовым сигналом, — ответил Серега, расстегнул куртку и выскочил из машины. Больше всего я опасался, что он пришибет в порыве усердия какого-нибудь случайного пенсионера. В подъезде частенько не горел свет, так что почудиться могло всякое.

Серега выглянул из подъездной двери минут пять спустя и помахал рукой.

Затем он вспомнил про звуковой сигнал, откашлялся и произнес:

— Все нормально!

Я поверил ему. Я вылез из «Оки» и зашагал к дому. Давно меня здесь не было, но никаких изменений мой беглый взгляд не замечал. Все по-старому. Не слишком уютный, не слишком чистый, совсем не шикарный, но неизменный — дом.

Что-то должно быть неизменным. Должно быть тем местом, куда можно вернуться и, облегченно вздохнув, отметить: «Все осталось таким же, как пять минут назад, как месяц назад, как десять лет назад…»

— Я проверил закуток у мусоропровода, — рапортовал на ходу Серега. — Проверил почтовый ящик — там могла быть бомба… Прошел к лифту — никого.

Так что можем спокойно подниматься на ваш этаж.

— Хорошая работа, — поощрительно заметил я. В кои-то веки чувствуешь себя важной шишкой, вокруг которой озабоченно суетятся телохранители. Ну, пусть даже один телохранитель. Все равно приятно.

— Это ваша квартира? — кивнул Серега на мою дверь.

— Ты же здесь уже был вместе с Панченко, — напомнил я.

— Это было давно.

— Пожалуй, — согласился я, припомнив все, что случилось за это время.

Серега подозрительно смотрел на дверь моей квартиры, а я почему-то смотрел в другую сторону — на Ленкину дверь. С чего бы это?

— Давайте мне ключи от квартиры, — скомандовал Серега. — Я войду, все проверю, а потом…

— Подашь звуковой сигнал, — предположил я.

— Точно, — кивнул Серега. — Где у вас включается свет в прихожей?

— Справа, — подсказал я, наблюдая, как Серега возится с замком, а сам начал потихоньку смещаться в сторону Ленкиной квартиры. Мои телодвижения не укрылись от бдительного ока Сереги.

— Куда это вы? — строго спросил он, застыв на пороге моей квартиры.

— Тут у меня подруга живет, — пояснил я. — Загляну на минутку, пока ты прочесываешь местность…

— Понятно. Я вам потом скажу, что можно заходить, — пообещал Серега и, держась за кобуру, шагнул в темноту моей квартиры. Отважный парень. А я нажал на кнопку звонка. Я тоже был отважным парнем, потому что Ленкин муж мог оказаться дома, а наши отношения… Наши отношения не достигли такой степени дружелюбия, когда приветствуются взаимные визиты или хотя бы просто пожимаются руки… И уже никогда не достигнут такой степени.

Что-то мне никто не торопился открывать, и в моем мозгу возникла страшная картина: муж удерживает Ленку, не пускает ее к двери. Я слегка разволновался и забарабанил по двери. Это произвело впечатление, и за дверью раздались шаги. Затем последовал неизбежный процесс разглядывания гостя в «глазок». Я специально отступил на шаг, чтобы меня было лучше видно.

Послышалась какая-то возня, затем защелкали замки, затем дверь приоткрылась.

Не слишком широко, не слишком гостеприимно, из-за чего мое предчувствие присутствия мужа усилилось. Но выглянула все-таки Ленка.

— А вот и я. Как и обещал, — сказал я с дурацкой улыбкой на губах. — Привет. Секунду спустя я понял, что выглядит она чересчур бледной и чересчур напряженной.

— Ко… — успела она сказать и исчезла. Я даже не успел удивиться ее исчезновению. Я даже не успел удивиться тому, что передо мной вдруг оказалось мужское лицо. Я просто почувствовал тычок в живот и резкую обжигающую боль, пронзившую все тело от головы до пяток. Вероятно, я сразу же стал падать. И тот, кто был внутри квартиры и только что сунул мне в живот электрошокер, позаботился, чтобы я упал не назад, на лестничную площадку, а внутрь, в квартиру. Ошибочка — не в квартиру. В ад. Первая буква "а", вторая "д".

Миллион лет и пять минут спустя. Тошнота и дрожащий подбородок. А вот руки не дрожат, потому что кисти скованы наручниками, самыми настоящими, стальными, гарантированно прочными и надежными. Я смотрю на них и не понимаю. Я не понимаю, где, что и как. Я не понимаю, почему и за что. Я только лишь понимаю, что шея у меня болит явно не от удара током. Я понимаю, что изо рта у меня течет кровь. И я беспомощен, как новорожденный ребенок. Я бы еще и закричал от ощущения непонятной жестокости окружающего мира, но рот у меня закрыт. Кажется, это скотч, залепивший мне губы, обхвативший щеки и шею.

Потом сверху спускается всемогущая рука Бога. Она дает мне право говорить. Она снимает с моих губ печать молчания, отлепляет с них скотч. Я сразу сплевываю кровь на пол, потом начинаю глубоко дышать, запуская воздух в голодные легкие… Это приводит меня в чувство. Я поднимаю глаза и теперь вижу не серый туман, а вполне конкретное лицо. Я вижу этого бога и я знаю его имя. И первое, что я произношу своими разбитыми, окровавленными губами, это:

— Так это ты, сука!

Он улыбается и хочет что-то сказать в ответ, но тут в квартиру врывается оглушительная трель дверного звонка. Я морщусь от боли, которую мне причиняет этот звук, а Филин реагирует быстро и решительно: он снова заклеивает мне рот. Я не могу говорить и не могу кричать, я едва могу дышать, зато я могу слышать.

— Быстро! — говорит кому-то Филин. Непонятные звуки, длящиеся несколько секунд, потом я вижу две пары ног, спешащих из комнаты. Одна — ноги в кроссовках «Рибок». Другая — в старых, до боли мне знакомых домашних тапочках. Две ноги — мужские. Две другие — женские.

Ленка. Я начинаю грызть скотч, душащий меня, но выходит только младенческое облизывание. Мои руки скованы, а мои ноги… Я их не чувствую.

Из прихожей доносится шепот Филина. Он обращается к Ленке:

— Спроси, кто это…

— Кто там? — послушно произносит Ленка, и ее голос дрожит. Мне это режет уши. Неужели Серега за дверью не сообразит, что здесь что-то не так?!

Неужели он не расслышит страх в ее голосе?!

Не сообразит и не расслышит. Потому что я не расслышал. Куда уж Сереге?!

— Он говорит, что из милиции, что ему нужен Костя, — повторяет Ленка.

— Я сам слышу, что он говорит, — зло перебивает ее Филин. — Открывай.

Плавно. Как в прошлый раз. Шевельнешься, я тебе брюхо вспорю. Эта штука очень острая! чувствуешь?

— Да, — Ленкин голос звучит неестественно спокойно, даже чуть устало.

— Тогда открывай.

Я кричу, я кричу так громко, как только могу, но все тонет в скотче, и мне остается только беспомощно лежать и беспомощно слушать, как открывается дверь, ясный голос Сереги «А Костя…», шум, Ленкин вскрик, опять шум, звук падения, щелчок захлопнувшегося дверного замка. Еще звук — отвратительный и гнетущий, невыносимый, как скрежет металла о стекло.

— Вот и все, — деловито произнес Филин. И я понимаю, что Сереги больше нет.

Сначала в комнату вбегает Ленка, она падает передо мной на колени и кричит, захлебываясь страхом, болью и отчаянием:

— Ну что же ты! Зачем ты пришел?! Я же пыталась тебе сказать по телефону, но он мне не давал… Я же…

Филин подходит к ней сзади и бьет кулаком в затылок. Ленка падает рядом со мной, едва успев выставить тонкие бледные руки, и я впервые понимаю, что выглядит она совсем не так, как раньше. Она выглядит больной. Будто ее несколько дней не кормили и не выпускали на улицу. Она с трудом приподнимается, смотрит мне в глаза, и я понимаю, что это так и есть. Ее слезы — катятся по щекам, падают на пол, смешиваясь с кровью, ее и моей кровью. Филин хватает ее за волосы и оттаскивает назад, достает скотч и заматывает Ленке рот. А потом снова бьет ее по лицу. Теперь он поворачивается ко мне.

— Времени мало, а дел много, — говорит он. — Но я успею.

— Я замечаю, что в его правой руке окровавленный финский нож. Филин следит за моим взглядом и понимающе кивает.

— Да-да, — говорит он. — Именно этой штукой я вспорол горло тому менту.

Он лежит в коридоре. Хочешь посмотреть? — И он внимательно смотрит мне в глаза. Я не шевелюсь и не моргаю. Я ненавижу этого человека так, как никого еще не ненавидел в своей жизни. И еще я ненавижу себя. Ленка сидит с закрытыми глазами, ее плечи дрожат, и я ненавижу себя еще больше.

— Ты меня хотя бы узнал? — спрашивает Филин, присаживаясь на корточки передо мной. Теперь лезвие ножа покачивается в паре сантиметров от белков моих глаз. — Помнишь меня, да? Тогда у гостиницы? Зря не купил цветочки своей девушке. Ей было бы сейчас что вспомнить.

Я делаю движение губами.

— Хочешь поговорить? — Филин неожиданно сдирает скотч с моих губ. — Последнее слово приговоренного к смерти — это всегда интересно послушать.

Я делаю несколько глубоких вдохов, потом пытаюсь собрать слюну, чтобы плюнуть в эту мерзкую рожу, но слюны нет, есть только кровь, облепившая мои десны и мою гортань. Язык с трудом ворочается в жаркой и липкой среде. Но кое-как исторгаю из себя:

— Су-ка…

— Ради этого не стоило тебе открывать рот, — замечает Филин и собирается снова замотать мои губы. Я понимаю, что, как только это случится, последует что-то страшное. Поэтому я начинаю быстро, как только могу, — говорить.

— Зачем ты меня не… Не убил тогда…

— Когда твои друзья-менты устроили мне засаду у церкви? — ухмыльнулся Филин. — Я мог бы это сделать. Как мог тебя убить тысячу раз в самых разных местах. Я сотни раз следил за тобой, и ты меня не замечал. Я мог войти в твою квартиру и задушить тебя подушкой, мог взорвать тебя в машине. Мог элементарно застрелить. Но все дело в условиях…

— Что за условия… — пробормотал я, перебарывая тошноту и головокружение.

— Условия заказчика, — охотно пояснил Филин. — Мне ведь не просто заказали тебя ликвидировать. Заказчик высказал кое-какие пожелания, и я должен их выполнить. А вот это оказалось очень трудно. Пришлось долго ждать, пришлось пускаться на разные трюки, вроде спектакля с цветочками и еще кое-каких представлений… Но зато сегодня я смогу выполнить все условия.

— Ублю-док, — устало проговорил я. — Дев-чон-ку не трогай… Тебе ее не заказывали. Отпусти ее.

— Ох-ох-ох… — вздохнул Филин и убрал нож от моих глаз. — Ты не понял, дурачок. В этом-то и заключается условие.

— Понимаешь, — Филин говорил с энтузиазмом, с явным удовольствием. Я вспомнил слова Бороды: «Он испытывает наслаждение от того, что убивает людей. Ему это нравится». Борода был прав на все сто. — В этом-то и заключается условие. Заказчик, который, видимо, тебя очень любит, попросил, чтобы тебя убили вместе с твоей девушкой. Он садист, наверное, этот заказчик. Но клиент всегда прав! — развел руками Филин. — И я долго не мог застать тебя с девушкой. Ты какой-то ненормальный, честное слово! Все носишься по городу, все работаешь, никакой личной жизни! Я еле дождался…

— Ошибка, — сказал я. — Мы с ней разошлись. У нее муж, и они уезжают в Питер…

— Про мужа можешь не рассказывать. Муж лежит в соседней комнате уже второй… Или третий? Третий день он уже там лежит и очень плохо пахнет. Я же не мог вынести труп, как выносят мусор. Все ждал, когда ты вспомнишь о Леночке. Пусть даже не купишь цветочков… Короче говоря, не надо ля-ля. Я же слышал ваш разговор по телефону. Никакой ошибки нет. В конце концов, — неожиданно Филин метнулся к Ленке, подхватил ее под руки и подтащил ко мне, приставив нож ей к горлу. — Ну-ка, скажи, любишь ты этого типа? Кивни, кивни, сучка… Ну! — лезвие вжалось в ее кожу, и я чувствовал, как по спине у меня течет пот. Ленка медленно опустила подбородок и так же медленно подняла его. Ее глаза были полузакрыты.

Филин убрал нож. — Вот видишь? — сказал он, обращаясь ко мне. — Все верно. Все правильно. Теперь можно снова заклеить тебе рот… Что он и сделал. Потом Филин прошел в другой конец комнаты и вытащил из серой спортивной сумки фотоаппарат «Полароид».

— Это вещественные доказательства, — пояснил он. — Заказчику понадобятся доказательства, что заказ выполнен и выполнен в полном объеме.

Он зарядил в фотоаппарат кассету, потом посмотрел вверх на зажженную люстру и удовлетворенно кивнул головой:

— Освещение сносное.

Он подтащил Ленку вплотную ко мне и посадил ее так, что мы касались друг друга плечами. Ленка посмотрела на меня. Я посмотрел на нее.

— «Прощай», — молча сказала она.

— «Прощай», — молча ответил я.

— Так, — сказал Филин, — в кадр вмещаетесь, все нормально. Он нажал на кнопку «Полароида», фотография с жужжанием вылезла наружу, Филин посмотрел на нее и остался доволен.

— На всякий случай — дубль, — пояснил он и снова щелкнул фотоаппаратом.

Я не смотрел в объектив, я смотрел на свои руки, скованные сталью, и желал разорвать эту сталь, чтобы потом так же разорвать того человека, который стоял перед нами и явно получал удовольствие от своей работы. Но сталь осталась сталью. Она не разлетелась, не исчезла. Чуда не случилось, и спасение не пришло. За окном мир продолжал жить своей обычной жизнью, за стенкой соседи пили вечерний чай и смотрели «Санта-Барбару». А в этой комнате убивали. Каждому свое.

Филин положил фотоаппарат, снова пошел к сумке и вернулся оттуда с пистолетом. Вероятно, это был тот самый «ЗИГ-зауэр», про который говорил мне Гарик. Но сейчас это уже не имело ровным счетом никакого значения.

«ЗИГ-зауэр» или «Калашников» — все одно. Я закрыл глаза.

— Еще одно условие заказчика, — вдруг произнес Филин. — Это сначала убить девушку на твоих глазах. А потом уже тебя. Так что открой глазки…

Не подчиняясь его приказу, а по собственному внутреннему импульсу я открыл глаза. «ЗИГ-зауэр» был снаряжен глушителем и готов к работе.

— Ну, — сказал Филин, вытягивая руку с пистолетом. — Вы уже попрощались? Если нет, то ждать я вас не буду…

Я всем телом рванулся влево и упал на Ленку, заслонив ей грудь и живот.

Я ощутил тепло ее тела. В последний раз.

— Нет, не так, — раздраженно произнес Филин. — Ты ничего не понял. Он пнул меня в бок, потом еще, пока я не отлетел в сторону метра на три. Я лежал, уткнувшись в пол лицом. Я ничего не видел, я только слышал: хлопок.

Потом второй хлопок. Пауза. И самые ужасные звуки — звук работающего фотоаппарата. Смерть наступила. И была запечатлена. Она стала очевидным фактом. Видимо, моя любовь к Ленке была не слишком сильной. Мне не хотелось сейчас умирать вместе с ней. Мне хотелось убить Филина — так сильно этого хотелось, что я прокусил себе губу, и вновь почувствовал вкус своей крови.

Но я ничего не хотел сильнее в эту секунду, чем ощутить на своих губах кровь другого человека — кровь Филина.

— Все, — сказал Филин. — Она отмучилась. Переворачивайся, мне надо закончить с тобой. Покажи мне свое лицо. Он помог мне перевернуться носком кроссовки. Посмотрел мне в лицо и неодобрительно зацокал языком.

— Нет, — сказал он. — Так не пойдет. Какая-то идиотская улыбка… Ты не должен улыбаться, понимаешь? Заказчик не примет у меня такую работу. Твою девку убили, тебя самого сейчас кончат — а ты скалишься? Маразм какой-то.

Убери эту дурацкую улыбку с морды. Быстро! — Для большей убедительности своих слов он пнул меня в пах. Это было больно, но я удержал лицевые мышцы в прежнем растянутом состоянии.

— Я тебе сейчас разнесу череп из этой штуки. — Филин продемонстрировал мне пистолет. — Что тут смешного? Или ты уже умом тронулся? Или надо мной прикалываешься? — Последнее предположение показалось Филину оскорбительным.

Видимо, самолюбие было его главным качеством после жестокости. — Ну, я тебе сейчас испорчу настроение, — пообещал он. — Это, кстати, тоже одно из условий. Сделать твою смерть как можно менее приятной. Так вот, слушай… — он вновь присел на корточки, и теперь его голова нависала надо мной, а слова вываливались из его плохо пахнущего рта, как омерзительные атмосферные явления из не менее омерзительной тучи. И деваться от них было некуда.

— Слушай, ты, смертник. Мне тут пришлось пожить в этой квартирке три дня, пока тебя дожидался. Утомительное занятие, надо сказать. А я здоровый мужик, у меня возникают определенные потребности… — Он ухмыльнулся. — Короче, я твою девку отымел. Не скажу, что много раз, так, три раза в день, не больше… — он плюнул мне в лицо и негромко рассмеялся. — После завтрака, после обеда и после ужина. Как тебе такое? Хули ты головой мотаешь, а? — Он вдруг изменился в лице и резко хлестнул меня ладонью по щеке. Кажется, я его разозлил.

— Ну-ка, скажи, чего ты лыбишься? — Он стянул скотч с моих губ. — Что тут веселого? — Он держал пистолет в левой руке и край клеющей ленты в правой. — Что?

— Ты врешь, — с наслаждением выдохнул я ему в лицо. — Врешь как сивый мерин.

— Нет, — он покачал головой. — Доказать? — Он приблизил свое лицо к моему. — У нее есть родинка. Сказать, где? Сказать…

Ничего он не сказал, ублюдок. Ничего он не сказал. Если бы я мог, я кричал бы от восторга, от животной радости, от первобытного чувства триумфа!

Он ничего не сказал! И я молчал тоже, потому что мои зубы были заняты. Очень хорошим и классным делом. Лучше которого я просто не мог придумать.

— Сказать, где? — шептала эта мразь, все ближе и ближе склоняя свою руку к моему лицу. — Сказать…

Я изо всех сил рванул голову вверх, от пола. Я ударил ему лбом в лицо, но главное — я вцепился зубами ему в губы, а также ухватил несколько пальцев правой руки. Их я сразу прокусил до кости и ощутил во рту сладкий вкус его крови. Сладкий вкус мести. Он яростно тряхнул головой, потом дернулся всем телом, но я висел на нем, я грыз его, я кусал его, я пил его кровь, и он мог только выть от боли, он мог колотить меня рукояткой пистолета по голове, отчего перед глазами пошли темные круги. Но я был псом-убийцей, мои челюсти было невозможно разжать, я рвал его кожу, я убивал его — постепенно, по частям.

Ему надо было сразу приставить ствол верного «ЗИГ-зауэра» мне к голове и просто вышибить мне мозги. Это был единственный способ избавиться от меня.

Но Филин не был Богом, он был просто наемным убийцей чуть выше среднего уровня. И ему было так больно, что на несколько секунд он утратил возможность рационально мыслить.

А мне хватило этих несколько секунд, чтобы обработать ему правую руку, порвать губы, прокусить щеки… Он сначала выл от боли, а потом стал просто неприлично реветь, повизгивая. Впрочем, он все-таки сообразил наконец, что меня надо пристрелить. Он хотел перехватить пистолет, взять его за рукоятку, но я продолжал его грызть и бил его сцепленными руками в живот…

Он уронил пистолет. Я на секунду отпустил его, чтобы посмотреть ему в глаза. А он глядел на мои красные от крови губы и боялся. И когда я увидел страх в его глазах, то понял, что я его убью. Пусть у меня руки в наручниках, пусть мои ноги словно ватные, но я его убью. Пусть для этого мне придется перегрызть ему горло. Если для того, чтобы убить зверя, надо стать зверем, я им стану. Нет проблем.

Каким-то чудом он все-таки оторвался от меня. Бледный и перепуганный, он сразу же отпрыгнул от меня на несколько шагов. Забыв про «ЗИГ-зауэр» на полу. А я не забыл. Я сразу двинул по пистолету ногой, и тот улетел в другой конец комнаты.

— Без пистолета, как без рук, да? — издевательски спросил я и показал Филину зубы. Он молча прыгнул за оружием. «ЗИГ-зауэр» лежал у ног Ленки.

Мертвой Ленки. Филин споткнулся, упал на живот и протянул руки за пистолетом, но мне показалось, что он тянет руки к Ленке, что он хочет причинить ей боль уже после смерти.

Ярость — вот название безумия, влезшего мне в мозг в те секунды. Я прыгнул следом и вцепился зубами в ногу Филина. Тот опять завопил, дернул рукой, и пистолет, вместо того чтобы оказаться в его ладони, отлетел под батарею. Филин стряхнул меня с ноги и пополз за пистолетом. А я встал. Это было трудно, я чувствовал себя плюшевым медведем, которого заставляют ходить, но который не знает и не понимает, как это можно делать. Но я проковылял к батарее, и когда Филин схватился за пистолет, и на его окровавленной роже появилась кошмарная улыбка — разодранные губы не слишком смотрятся, — тогда я пнул его по голове. Я пнул его, как пинают футбольный мяч в последнем пенальти, от которого зависит судьба всего матча и всего чемпионата. Как бьют, чтобы мяч пушечным ядром просвистел над полем, а у вратаря даже не возникло желание остановить его. Я ударил так, что голова Филина должна была отлететь в сторону, как тот футбольный мяч. Но ноги были слабы. Филин просто ударился головой о батарею, ткнулся лицом в пол и затих. Я ударил снова, не удержался на ногах и рухнул рядом. Но я знал, что останавливаться мне нельзя — секундное промедление убьет меня. И я не дал Филину передышки, я подполз к нему, схватил его за голову и несколько раз с силой двинул ею об пол. Я не убил его, нет, эта сволочь была слишком крепкой, чтобы сдохнуть от такого обращения. Тут нужно было что-то более серьезное. Типа пары пуль в голову.

«ЗИГ-зауэр» забился под батарею, и с руками, сцепленными наручниками, я не смог бы его достать. Поэтому я энергично пополз к своему плащу, валявшемуся в нескольких метрах от меня. В плаще был мой «ТТ» с полной обоймой. Я добрался до плаща и попытался залезть руками в карман, однако это получалось не особенно хорошо. К тому же я услышал сзади легкий шорох. Я даже не стал оглядываться, потому что источником любых звуков там мог быть лишь один человек. И мне стоило поторопиться выудить «ТТ» из плаща, а не тратить время на испуганные взгляды через плечо.

Я вытащил пистолет, но мне требовалось время на то, чтобы снять его с предохранителя. Шорох повторился, и тут я уже не выдержал: я обернулся. И увидел, как Филин достает из-под батареи свое оружие. Он издавал какие-то странные звуки, похожие на всхлипывание и рычание одновременно. Но главным было не это, а то, что он быстро вытащил «ЗИГ-зауэр». Быстрее, чем я. И он захихикал, поворачиваясь ко мне. Нечто вроде смеха гиены. А потом он увидел «ТТ» в моих руках, и смех прекратился. На его изуродованном, окровавленном лице в эти секунды жили только глаза — снова, как тогда, в проулке возле Успенской церкви, в них читалось удивление. Только теперь у него не было причин стрелять мимо. А у меня не было права на осечку.

Большими пальцами я взвел курок, а Филин вытянул руку с пистолетом. Нас разделяло метра три-четыре. Но не только это нас разделяло. Между нами была кровь, слишком много крови. Настолько много, что я нажал на спусковой крючок с наслаждением. Что там говорил по этому поводу Абрамов: «Месть тупое чувство, но зато такое сладкое»? Черт, как же он был прав!

Когда я закончил давить на спуск, Филин был мертв на восемьсот процентов. И это было главное, что мне нужно было знать в тот момент. Ранен я или нет, умираю или нет — все уже было неважно, все уже не имело значения.

Я положил пустой пистолет на пол. И сам лег, прижавшись щекой к ковру.

Теперь все было легким — мое тело, моя боль, мои мысли… Теперь все стало окончательным — в смысле, нашедшим свой конец. Я знал, что жить дальше не имеет ровным счетом никакого смысла, все должно кончиться здесь и сейчас.

Мне нужно было только лежать на ковре и ждать, когда придет смерть и избавит меня от груза, состоящего из воспоминаний, сожалений, раскаяния. Я думал о том, как все могло бы быть, и знал, что так уже никогда не будет. Однако мое проклятое воображение с услужливостью подсовывало мне картины несуществующей жизни, где была живая и улыбающаяся Ленка, где все были живы, здоровы и даже иногда счастливы…

Когда вызванная соседями милиция высадила дверь и обнаружила все, что и должна была обнаружить, я, по их утверждениям, лежал на полу в луже крови и плакал. Что ж, возможно, так оно и было. Просто я об этом уже ничего не помню. Я запретил себе вспоминать об этом.

С некоторых пор я все делаю очень медленно. Медленно передвигаюсь, медленно ем, медленно разговариваю. Я не понимаю, зачем куда-то торопиться.

Времени и так слишком много. Вот наступил Новый год, а потом, как говорят, будет и новое тысячелетие. Ума не приложу, что можно делать с такой уймой времени.

В тот день я, как всегда, медленно и осторожно спускался по ступеням районной поликлиники. Мне были предписаны периодические беседы с психотерапевтом, что я в очередной раз и сделал. Вряд ли врач получил удовольствие от нашей беседы. Что касается меня — то я тем более был не в восторге. Но это помогло мне хоть как-то убить еще два часа времени. Еще часа три, и можно считать еще один день благополучно прожитым. И слава Богу.

Я не сразу узнал эту женщину. Она слишком хорошо выглядела, чтобы быть моей знакомой. Ольга Петровна Орлова стояла у белого «Линкольна», одетая в длинную белую дубленку. Вокруг лежал белый снег, и все это выглядело совсем как интерьер стерильной больничной палаты. С некоторых пор меня просто тошнило от белого цвета и от стерильности. О чем я и не преминул сообщить Ольге Петровне. Потом я поздоровался.

— Подвезти вас домой? — предложила она и погладила свою шикарную машину. Шофер высунул в окно улыбающуюся физиономию.

— Это слишком быстро, — сказал я. — Предпочитаю ходить пешком. Пока доберешься до дома, уже стемнеет. А там можно и спать ложиться.

— Вы изменились, — сказала после паузы Ольга Петровна. И пошла со мной рядом. Белоснежный «Линкольн» ехал чуть позади.

— Со стороны виднее, — равнодушно ответил я. А вы получили обратно свою машину, тот «Шевроле»?

— Да, конечно, — кивнула она. — Я хотела поблагодарить вас за то, что вы сделали.

— Неужели? А что я сделал? Напомните, пожалуйста…

— Вы нашли убийц моего сына. И наказали их.

— И за это стоит благодарить? — пожал я плечами. — Вот если бы я сотворил чудо и вернул Юрия к жизни — это было бы дело. А то получилась совершенная бессмыслица: вы мстите за своего сына, а кто-то мстит вашему мужу за смерть своих близких… Просто замкнутый круг какой-то. Круг, полный ненависти. Ненависть объединяет всех. Поэтому невиновных здесь нет. Хотя…

Если вы чувствуете удовлетворение… Я рад. Сам-то я ничего подобного не чувствую.

— Да, — Ольга Петровна вздохнула и поторопилась сменить тему. Очень неудачно это у нее вышло. — Знаете, недавно прочла в газете, что в автомобильной катастрофе погибла дочь Валерия Абрамова. Знаменитого бизнесмена, который начинал когда-то здесь, у нас… Ей было около двадцати, как и Юре. И я подумала, что есть какой-то злой рок, — задумчиво произнесла Орлова. — Вы говорите, что мой муж сделал что-то такое нехорошее, но смерть за это принял Юра. Вероятно, у Абрамова тоже есть какие-то грехи. Но сам он жив, а дочь его мертва. Дети расплачиваются за грехи своих родителей, и это страшно, потому что грехов у нас столько, что целые поколения вряд ли их искупят…

— Но вы чувствуете удовлетворение? — перебил я ее. — Вы успокоились теперь? Помните, вы тогда говорили, что нуждаетесь в успокоении. Вы его получили, когда узнали, что убийцы сына мертвы?

— Знаете что, Константин… Пожалуй, что действительное успокоение я ощутила не в тот момент. Когда узнала о смерти Юриных убийц. А немного позже. Я позволила себе нечто вроде отпуска, сидела дома, смотрела по видео разные старые фильмы, читала книги. Странно, до этого я была в полной уверенности, что фирма движется только моими безумными усилиями, но вот я перестала ездить в офис — и что? Земля не перестала вращаться, дела кое-как делались. И я подумала, что могла бы уделять всему этому гораздо меньше времени, а больше… — она неожиданно осеклась, словно одернула сама себя. — Так вот, я сидела дома, никуда не ходила. Просто старалась пережить то, что со мной случилось. И я читала, помимо прочего, «Унесенных ветром», а там в конце второго тома есть строчки, которые написаны как будто для меня. То есть я читала книгу и раньше, но просто так, не придавая особого значения. А тут… Я сразу поняла, что это для меня и про меня. Скарлетт О'Хара говорит сама себе после всех своих несчастий и злоключений: «Завтра будет новый день, и тогда я займусь тем-то и тем-то». Понимаете? Как бы тяжело ни было, но завтра будет новый день. Вы проживаете день сегодняшний, а назавтра — что-то другое, новое… Вот эта мысль и помогла мне успокоиться. Просто наступил мой другой день. Вот так. И она осторожно улыбнулась.

— Приятно слышать, — сказал я. Про себя я подумал, что всегда считал Скарлетт О'Хара порядочной стервой. И до конца второго тома эту книгу не дочитал. А стало быть, не видать мне успокоения как своих ушей.

— Я слышала, что у вас тоже случилось несчастье, — Орлова деликатно взяла меня по руку. — Вам тоже нужно пережить это.

— Конечно, — кивнул я. — Так я и сделаю.

— Правда? — она посмотрела мне в глаза.

— Правда, — сказал я.

Она помахала мне рукой и уехала на длинном белом «Линкольне» в свою жизнь. А я остался в своей.

Я достал из кармана пальто записную книжку и нашел там нужную страницу.

Мне оставалось еще два раза посетить психотерапевта, а потом я буду полностью свободен в своих действиях. И у меня уже есть кое-какие планы на конец февраля. Семь часов на поезде и два с половиной часа на автобусе — итого девять с половиной часов. У меня есть удостоверение внештатного сотрудника ГУВД, выписанное на чужое имя, но с моей фотографией. Так что аудиенцию с заключенным ИТУ Артуром я получу без проблем. В одном кармане у меня будет фотография мертвого Филина, я стащил ее у Гарика из кабинета. А во втором кармане у меня обязательно будет что-то достаточно острое и длинное. Сначала я заставлю Артура сожрать фотографию, а потом… А потом мы проверим на прочность его внутренние органы.

Абрамов был прав — пока это не коснется лично тебя, ты не узнаешь настоящую боль и не поймешь, чем ее можно излечить. Пожалуй, что только другой болью.

Я стоял на тротуаре и подсчитывал, через сколько дней я смогу навестить Артура. Думаю, что в эти мгновения я совсем не походил на эту чертову Скарлетт О'Хара