Однажды приснился Ананде сон: как будто идет он по улице, а там стоят гопники и кричат: эй, буддист, поди сюда! Ананда идет себе дальше, с понтом ничего не слышал; тут гопники его догнали, нос разбили, ногами попинали, еще и сережку из уха вырвали. Такой вот мутный сон Ананде приснился.
      И дальше ему снится, как будто он приходит к Джа-Будде и начинает жаловаться: вот, мол, посмотри, что со мной гопники сделали. А Джа-Будда только головой качает и говорит: не только в этой жизни, Ананда, снились тебе такие мутные сны. Когда-то давным-давно было тут неподалеку одно очень прикольное царство, а в царстве том был красный терем, в котором все спали. То есть они не каждый день спали, а только в пятую ночь от новолуния; и не то что бы действительно все, а только царская семья и десяток министров: но польза от этого была немалая. Они же поутру как просыпались, так сразу рассказывали друг другу свои сны, а потом по этим снам решали, чего дальше будет и как им государством управлять. Такая вот полезная была традиция.
      И был там один царевич, который эту традицию совсем не одобрял. То есть, считал ее чисто средневековым пережитком, которому не место вобще в цивилизованном государстве. И вот как-то раз проснулся он в красном тереме, а тут к нему царь-батюшка подходит и спрашивает: ну, сынок, и что тебе снилось?
      А царевич ему отвечает: не скажу! Царь удивился: то есть как это «не скажу»? Это же, сынок, государственная обязанность — наше царство на этом стояло и стоять будет! А царевич как уперся: все равно не скажу! Тогда царь в натуре обиделся и говорит: знаешь что, сынок. Ежели так, то и уходи из нашего царства. Прогуляйся где-нибудь, проветрись — может быть, ума-разума наберешься.
      Тут царевич, не говоря ни слова, быстренько собрал вещички и ломанулся на вольный Запад.
      Но только далеко он не ушел: на первой же границе его повязали и доставили к соседнему царю. А тот, как царевича увидел, сразу командует: а ну, подать сюда гостевой трон для дорогого гостя! А потом усаживает царевича на гостевой трон и начинает расспрашивать: что, мол, да как, да какими судьбами.
      Царевич ему все и выложил. Тут соседний царь аж восхитился: ах, какой самостоятельный и независимый молодой человек! Ах, как у нас в царстве таких ребят не хватает! Вот что, молодой человек, а согласен ли ты занять у нас пост министра по правам человека? Царевич слегка подумал и говорит: пожалуй, согласен.
      Тогда соседний царь выгоняет своих громил из зала, а сам нагибается к царевичу и спрашивает: ну, министр по правам человека, а мне-то свой сон расскажешь? А царевич говорит: нет. Отцу родному не рассказал — и тебе не расскажу. Потому что это дело принципа.
      Тут соседний царь зовет своих громил обратно и говорит им: вот, ребята, заберите отсюда этого принципа; а чтобы он впредь не борзел, выколите ему оба глаза; а потом завезите в темный лес и там оставьте. Царевич говорит: напрасно ты меня пугаешь, я тебе все равно ничего не расскажу. А соседний царь ему на это: ну, это уже неважно. Теперь ты уже никому ничего не расскажешь.
      Ну и, короче, ослепили злые люди царевича и завезли его в темный лес. И сидит он в темном лесу, и вдруг слышит откуда-то сверху: эй, ты! Глупый человек! Чего сидишь, не убегаешь: неужто меня не боишься?
      Царевич ему отвечает: я тебя не вижу. А голос говорит: ох, ничего себе! Я тут самый крупный великан, выше самых высоких деревьев — как это ты меня не видишь? Ты что, слепой?
      Царевич говорит: ну да, слепой. С сегодняшнего дня. И так вот, слово за слово, рассказывает великану свою историю. А великан как услышал, так аж заматюкался: елки-палки, вот это беспредел! А ну, парнишка, садись ко мне на плечо, сейчас мы этому хренову царю такой пистон вставим — век помнить будет! И, посадив царевича на плечо, идет с ним через лес в столицу соседнего царства.
      Идут они, значит, идут, и вдруг великан говорит: а и дурак же ты, братец. Ведь царя-то наколоть было проще простого: любую чепуху ему продать, с понтом это твой сон. А там поверит он или не поверит — проверить-то все равно не сможет!
      Царевич говорит: нет, это не по мне. Я же не подонок какой-нибудь — я благородный человек и врать не приучен.
      Тут великан берет его двумя пальцами, снимает с плеча и говорит: ишь ты! Ты, значит, врать не приучен, а я приучен? Ты, значит, честный-благородный, а я подонок? Нет, мало тебя соседний царь наказал — я еще добавлю! И с этими словами отрывает у царевича руки-ноги и забрасывает его в ближайшие кусты.
      И вот лежит царевич в кустах и постепенно помирает. И вдруг слышит: эй, царевич! Ты что, помирать собрался?
      Царевич отвечает: а что же мне еще делать? Глаз нет, рук нет, ног нет — какие тут могут быть варианты?
      А голос ему: ну, это ничего. Рук нет, ног нет — а варианты все равно есть! И тут к царевичу возвращается зрение, и видит он, что руки-ноги у него тоже заново отрастать начали. А перед ним стоит на хвосте такая типа змея с человеческой головой и говорит: будем знакомы. Я Нагараджа, змеиный царь; и у меня, видишь, руки-ноги вобще от рождения не предусмотрены. Но, если тебе эти вещи так дороги, то есть, если ты без них обходиться не умеешь, то варианты у тебя будут такие. Или ты идешь со мной в страну змей и отрабатываешь там по семь лет за каждую возвращенную вещь — или остаешься здесь в прежнем виде; вот такие тебе два варианта.
      Ну, тут ежу понятно, какой вариант предпочтительнее. Короче говоря, пошел царевич в страну змей и отработал там шестью семь сорок два года. Семь лет воду носил, семь лет дрова колол, семь лет змеенышей нянчил, семь лет в ритуалах помогал, семь лет змеиной магии учился, семь лет в змеиной магии работал. Вот отработал он положенный срок, и Нагараджа ему говорит: ну, все. Ты теперь свободен, ступай на все четыре стороны.
      А царевич никуда уходить не хочет: он же в царстве змей почти всю жизнь прожил — привык, конечно; да и куда ему теперь идти? Нагараджа на это отвечает: в принципе, я не против, чтобы ты тут остался. Только в таком случае расскажи мне, пожалуйста, тот пресловутый сон.
      Царевич говорит: да не помню я того сна дурацкого! Я же его на другой день забыл и больше не вспоминал! А Нагараджа ему: ну, это не беда. Если не помнишь — вспоминай; а я тебе помогу.
      И просыпается царевич в красном тереме; а к нему подходит царь и спрашивает: ну, сынок, и что тебе снилось?
      Царевич говорит: такая чепуха, батяня, что и рассказывать стыдно. Снилось мне, как будто я тебе свой сон рассказать не захотел, а ты меня за это из царства выгнал, а соседний царь меня ослепил, а потом великан мне руки-ноги оторвал, а потом Нагараджа мне все назад приделал, а я за это сорок два года в стране змей работал.
      Царь как это услышал, так даже лицом посветлел: ну, сынок, обрадовал ты меня. Ведь и мне сегодня тоже плохой сон приснился: как будто я буддист и иду по улице, а тут приклепались ко мне злые гопники, ногами побили и сережку из уха вырвали. И проснулся я в таком херовом настроении; а теперь вот вижу, что тебе-то еще херовей пришлось! Но самое приятное в этой истории — то, что мы оба в конце концов проснулись, хоть и в херовом настроении, но зато живые-здоровые: врубись, Ананда, какой кайф!
      Тут царевич смотрит — а он и в самом деле уже не царевич, а самый настоящий Ананда, любимый ученик Джа-Будды. И осознав эту истину, начинает постепенно просыпаться. А там уже вся бригада давно попросыпалася, уже и чай попили, как раз вторяк заливают; а вот и Джа-Будда под деревом сидит, прямо как сокол красноглазый. Ананда ему свой сон рассказал, а Джа-Будда как обрадуется! Ух ты, — говорит, — так это же целая готовая джатака получается, это и сочинять сегодня ничего не надо. А закончим мы ее, как обычно:
      В то время царевичем был наш любимый ученик Ананда, отцом его был западный доктор Юнг, соседним царем был западный доктор Фрейд, великаном был великан из джатаки про сундук, гопники чисто приснились, змеи тоже были прикольные, царем змей был Нагараджа, царем обезьян — Хануман, царем ракшасов — не помню, нет, ну, в натуре не помню я, кто там был царем ракшасов; он еще Ситу у Рамы украл, сито у рамы — хха! Ох, ничего себе! А я тогда, короче, лечу себе лечу, лечу себе лечу — так их всех и залечил.

      Однажды поселился возле Джа-Будды один учитель с Запада, который учил: бьют по щеке — подставь другую. И кроме того, что такой экстремальный гуманизм, так и сам он к тому же был очень приятным человеком: молоденький, здоровенький и совсем еще не обкуренный. Отсюда, конечно, ясность мышления и всеобъемлющая популярность в цывильных массах. И даже сами ученики Джа-Будды, глядя на него, иногда говорили: ах, если бы ты, Джа-Будда, тоже был немножко подобрее к людям. И помоложе. И курил бы не каждый день, а хотя бы через день. Джа-Будда долго слушал эти речи и ничего не отвечал. А однажды сел, помедитировал и сказал: не только в этой жизни, братишки, был наш западный учитель таким добрым, и не только в этой жизни он от этого страдал.
      Когда-то давным-давно, когда слоны еще были как люди, был у них свой царь: огромный белый слон с золотыми бивнями. И было у того царя слонов две жены-слонихи, и к обеим он был очень добр и ласков. Но одна жена все равно думала, что он предпочитает другую и дарит ей больше доброты и ласки. И очень ей завидовала.
      Однажды слоны пошли купаться на целебное озеро. Царь слонов набрал в хобот воды и дунул ее вверх фонтаном, чтобы обеим женам досталось. Но ветер сбил фонтан, и на завистливую жену упало только несколько капель. И она сразу подумала: ага!
      Другой раз слоны пошли трусить дынные деревья. Царь слонов стукнул жопой по стволу, и все дыни тут же с дерева осыпались; но с той стороны, где стояла завистливая жена, упало только несколько самых зачуханных дынек. И тогда она снова подумала: ага!
      А потом вдруг нормальная жена взяла и родила слоненка. А завистливая тогда окончательно подумала: ага. Совсем он меня не любит. Ну, я ему отомщу. И сразу после этого перестала есть, заболела и вскорости померла. А потом родилась принцессой в соседнем королевстве. Выросла, выучилась, вышла замуж и стала королевой. И все это время помнила, что должна царю слонов отомстить.
      И вот однажды она забеременела. Врачи говорят: сын будет. Муж ее (тоже крутой король) бегает вне себя от радости и дарит ей все, чего она пожелает. А она капризничает: не хочу того, хочу этого. И наконец говорит: хочу золотые бивни от белого слона.
      Король ей отвечает: радость моя! Да таких слонов в природе не существует. А она говорит: есть такой слон, и знаю я, что живет он за двумя горами у целебного озера. Приведи ко мне своего главного зверолова, я ему расскажу, как этого слона добыть.
      Приходит к ней главный зверолов. Она ему говорит: послушай. Слон этот не простой, а заколдованный, и добыть его будет нелегко. Там в лесу есть широкая тропа, по ней они на водопой ходят. Так ты выкопай на той тропе яму, притруси ее листьями, спрячься и жди. Как пойдет над тобой белое брюхо — значит, это он. Тогда целься копьем в черную точку на этом белом брюхе и бей со всех сил. И ничего не бойся.
      Зверолов пошел за две горы, нашел широкую тропу и сделал все так, как ему сказала королева. Дождался белого брюха, ударил в черную точку, но сил у него не хватило, и поэтому он царя слонов не убил, а просто очень тяжело ранил. И сидит в яме ни жив ни мертв от страха, ждет, когда же его слоны обнаружат и на куски разорвут.
      А царь слонов лежит на боку возле ямы и говорит своим слонам: отойдите. Кажется мне, что все это неспроста. Иначе как бы этот слабый и трусливый человек на такое дело решился? И спрашивает зверолова: эй, человек! Скажи-ка мне: ты ведь не по своей воле сюда пришел?
      Зверолов говорит: верно. Не по своей воле. Меня королева сюда прислала и всё рассказала, как тебя убить. Тут слон говорит: а зовут эту королеву так-то и так-то, и живет она в королевстве за двумя горами — верно я говорю? Зверолов говорит: верно. Именно так ее и зовут, и именно там она и живет.
      Тогда слон говорит: так я и думал. Все-таки она до меня добралась. И в чем-то она права: я и в самом деле ее не очень любил, потому что вредная была. Ну да ладно, что теперь. И снова обращается к зверолову: эй, человек, я ведь сейчас умру. Если что от меня надо — говори прямо сейчас, не бойся.
      Зверолов побледнел и говорит: нужны мне твои золотые бивни. За ними я и пришел. А слон говорит: а пила у тебя есть? Ну, так давай ее сюда, я их отпилю и тебе отдам, потому что сам ты с ними три дня возиться будешь.
      Взял он пилу и отпилил оба бивня по очереди. И говорит зверолову: бери и уходи. Дай мне умереть спокойно. А королеве скажи, что я на нее зла не держу. И пусть ей там повезет больше, чем со мной.
      Зверолов бивни взял и ушел. И пока через лес шел, передумал о многом, и к королеве пришел уже совсем просветленным. Королева ему говорит: проси чего хочешь, король тебя наградит по-королевски. А он отвечает: чего уж тут просить? У меня ведь уже все есть: и что надо, и чего не надо. Вопрос в том, как бы от этого навсегда избавиться, чтобы его никогда больше не было. Сказал — и сломал свое копье как тростинку, а потом вернулся в лес, и уже больше оттуда не выходил.
      Закончив эту историю, Джа-Будда сказал: в то время царем слонов был добрый западный учитель; хорошей слонихой была женщина, на которой он женится, когда вернется на Запад; завистливой слонихой был нехороший брахман, который фактически сдаст его тамошним ментам; звероловом был военный начальник, который приговорит его к смертной казни; а слонами были его ученики, которые отойдут в сторону и ничего не сделают. А все-таки стоило бы ему местной ганджи покурить, пока он здесь и все это почти на халяву. Потому что там у него такой возможности уже не будет.

      Одна собачка любила есть говно. Увидит, съест, а потом и хозяйку оближет: вот, мол, какое вкусное! А хозяйка ее не понимала, кричала, матюкалась, поводком лупила, а однажды пожаловалась на нее большим собакам. И вот, собрались большие собаки и говорят: собачка, не ешь говна! А собачка говорит: ну, как же его не есть, если оно такое вкусное и пахнет приятно... А большие собаки говорят: фу! да ты извращенка! А собачка говорит: да вы, небось, и сами его едите, когда никто не видит! И тут большие собаки, до глубины души обиженные таким вот обвинением в говноедстве, да, обиделись большие собаки и каак зарррычат! А маленькая собачка испугалась и тут же торжественно пообещала, впредь говна не есть.
      И вот она его не ест и не ест — а хочется! А она все равно не ест. А оно все равно хочется. Но маленькая собачка проявила большую силу воли, и не ела говна целый месяц... а может быть, и два... а может быть, и — короче, долго она говна не ела, и наконец хозяйка, восхитившись собачкиной выдержкой, купила ей в подарок большой кулек педигри. Это такой корм собачий, если кто не знает, — хотя, кто же педигри не знает? Педигри все знают, многие по телевизору видели, а многие даже пробовали (под пиво, например), и даже знают, какое оно на вкус. И собачка тоже его попробовала, и возрадовалась от всей души, поскольку оно и вкусом, и цветом, и запахом — ну да! Именно, именно! Вот, как раз такое, за что ее хозяйка поводком лупила, а большие собаки дружно рычали. И теперь его целый огромный кулек, и можно есть вполне законно, на совершенно легальных основаниях.
      И стала собачка такой счастливой, что ее даже в рекламе сняли. Бежит она, короче, по полю, а там говно. Она его нюхает, кривится и дальше бежит. Подбегает к хозяйке, машет хвостиком и получает педигри. А за кадром голос хозяйки: раньше моя собачка любила есть говно, а теперь она ест только педигри. И потом рекламный слоган на весь экран: ПЕДИГРИ: ВКУС НАТУРАЛЬНОГО ГОВНА!
      И стали эту рекламу по телевизору гонять. И увидели ее миллионы телезрителей, и даже Джа-Будда ее увидел, и его любимый ученик Ананда тоже увидел, хотя они, вобще-то, не телезрители, а просто к телевизору в гости зашли — ну, и завтыкали. А там как раз такая вот собачка! И вот Джа-Будда, посмотревши на нее, глубоко задумался и сказал:
      Не только в этой жизни, братья, были у рекламной собачки экзистенциальные проблемы с говном, и не только в этой жизни она их успешно решала. Когда-то давным-давно было на свете одно приятное царство, и был в нем царь, и был у того царя единственный сын, и был тот сын конкретным засранцем. То есть, в натуре! Не стригся, не брился, не мылся, зубы не чистил, жопу пальцем подтирал, а палец вытирал об стену, чтобы все видели, какой он засранец. Царь уж и уговаривать его пробовал, и воспитывать его пробовал, и даже лечить его пробовал — все напрасно! Как был царевич засранцем, так и остался. А царь-батюшка, видя все это засранство, впал в уныние, дела государственные забросил, и вобще в монахи постричься хотел — но тут вдруг приходит к нему гонец и передает приглашение от главного говновоза. Знаю, мол, царь, о твоих проблемах, и даже знаю, как их решить. Давай-ка встретимся в Южной Роще, завтра вечером, часов в одиннадцать.
      И вот приехал царь в ту рощу, а главный говновоз ему и говорит: слушай сюда. Выгребал я давеча говно с твоего сортира и по запаху понял, что печаль у тебя большая. А потом по цвету понял, что печалишься ты о своем сыне. А потом людей порасспросил и узнал и про твоего сына, и про твою печаль. И вот, решил я тебе кое-что подсказать — если тебе, конечно, мой совет интересен.
      Царь ему говорит: конечно, интересен. Тогда говновоз ему говорит: ежели твой сын засранец, пусть живет как засранец. Объяви его главным царским засранцем, а там посмотришь, что будет.
      Ну, царь, конечно, говновоза послушал — а что ему еще оставалось? Взял, короче, да издал указ: дескать, мол, с завтрашнего дня вступает наш царевич в должность Главного Засранца, и отныне ему запрещается мыться, стричься, бриться, чистить зубы, а также вменяется в обязанность подтираться пальцем и об стенку. А царевич-то обрадовался: ура, ура, моя эстетика победила! И тут же засрался по уши. А царь говорит: какой молодец! Давай и дальше в том же духе!
      Тут-то царевич и обломался! И все предписания нарушать начал: то помоется, то зубы почистит, а то, глядишь, и туалетной бумагой воспользуется. А царь, как об этом узнает, сразу зовет его к себе и при всех министрах строжайше отчитывает: гляди, мол, Главзасранец, чтобы это было в последний раз. Не то в немилость впадешь, и будут у тебя большие проблемы.
      И вот, где-то через год, приходит царевич во дворец, весь из себя демонстративно чистенький, выбритый, постриженный, и говорит: всё! не боюсь я больше твоей немилости! и нечего меня заставлять! Почему это все другие царевичи чистенькие ходят, а я один как засранец?
      А царь ему говорит: ну, раз немилости не боишься, то объявляю тебе свою немилость. Иди и подумай над своим поведением, а я себе другого наследника найду. А ежели хочешь прощение заслужить, то чистым впредь ко мне не приходи.
      А царевич отвечает: очень мне надобно твое прощение! И без него как-нибудь проживу! Зато я теперь сам себе хозяин: захочу — помоюсь, захочу — запачкаюсь, а захочу — так вобще говновозом работать пойду! И никто меня не остановит!
      А царь ему говорит: ну, сынок, это уж дело твое. Да только не примут тебя в говновозы, потому что это работа не для слабых умов. Тут царевич каак возмутится: это у кого тут слабый ум?! Это у меня-то слабый ум?! Да я...!!! Да я...!!! И, короче говоря, пошел в говновозы устраиваться.
      Приходит — а говновозы как раз всю работу покончали, помылись, поужинали, покурили и сидят, беседы умные ведут. А тут приходит к ним царевич и говорит: примите меня в свою команду. А главный говновоз: принял бы, да нельзя. Говновозом может стать только сын говновоза, или уж, на худой конец, племянник или зять. Такое у нас правило, и нет из него никаких исключений.
      А царевич ему отвечает: если исключений нету, то откуда ж тогда самый первый говновоз взялся? С неба, что ли, упал, или из земли вырос? Тут все говновозы одобрительно засмеялись, а главный говорит: ладно. Задам и я тебе сейчас один вопрос. Если на него ответишь — будешь моим учеником, если нет — тогда уж извини-подвинься. А вопрос мой очень простой: что такое говно?
      Царевич говорит: ну, это любому понятно. Я насрал, ты насрал, он насрал — вот вам и говно. А говновоз ему отвечает: ответ неверный. Мы эту субстанцию золотом называем, потому что сам погляди. Мы его у горожан забираем, а горожане нам за это платят. А потом мы его крестьянам отвозим, и крестьяне нам снова платят. Где ты еще такой предмет найдешь, чтобы даром доставался и двойную выгоду давал? Так что, парнишка, подумай лучше и отвечай снова: что такое говно?
      Тогда царевич подумал и думает: ага! Если говно для вас золото, то золото для вас говно. И отвечает: говно — это золото. А говновоз ему говорит: ответ неверный. А царевич: как это неверный, ты ведь сам посмотри, сколько говна люди друг другу делают, и все из-за золота. А говновоз говорит: хорошо. Но виновато ли в том золото? Оно ведь само по себе металл полезный и нейтральный, и вовсе даже не говно.
      Тогда царевич говорит: а-а-а, я понял. Говно — это люди, которые друг друга подсирают, обсирают, говном мажут, в говно втаптывают и с говном съедают. А говновоз ему: не спеши, парнишка, а посмотри на тех же людей повнимательнее. Они ведь кого-то в говно втаптывают, а кого-то, напротив, с говна вытаскивают, кого-то говном мажут, а кого-то от говна отмывают, кого-то с говном едят, а за кем-то говно выносят. Вот и получается, что один и тот же человек для кого-то говно, а для кого-то — чистое золото.
      Царевич говорит: ну, тогда я не знаю. А говновоз ему: ну, коль не знаешь, так узнавай, а как узнаешь — приходи, приму тебя в ученики. И с этими словами забивает новую трубочку и пускает ее по кругу, а царевичу не предлагает и перестает его в упор замечать.
      Вздохнул царевич и пошел по свету — искать ответ на вопрос, что же такое говно. Странствовал он семь лет, и много всякого говна за это время схавал, а потому решил, что весь мир говно. И вот, приходит он к говновозам, а они сидят как сидели, как будто и дня не прошло. А главный говновоз сразу его узнал и спрашивает: ну, что? Знаешь теперь, что такое говно?
      Царевич говорит: ох, знаю! Говно — это весь наш мир, и вся наша жизнь, и все, что мы имеем. Тогда говновоз, ни слова ни говоря, забивает новую трубочку и протягивает ее царевичу. А потом подвигается, чтобы он рядом сел.
      И вот они посидели, покурили, поболтали, помолчали, потом опять покурили, а потом говновоз царевича спрашивает: слушай, парнишка, ты тут давеча говорил, весь наш мир говно? Царевич отвечает: говорил. Или не говорил. В натуре, не помню. Не, точно не говорил. Не, точно. Не мог я, в натуре, такую парашу сказать.
      Тогда говновоз спрашивает: ну, ежели тебе мир не говно, то что ж такое говно? А царевич отвечает: ежели мир не говно, тогда, наверное, я говно. А говновоз говорит: ну, нет. С говном бы я драп не курил. Так что, парень, успокойся: и мир не говно, и ты не говно — но что такое говно?
      Царевич говорит: не знаю. Пока к тебе шел — точно знал, а сейчас то ли забыл, то ли я не знаю. Пойду я, наверное, еще у людей поспрашиваю.
      И пошел. Но на этот раз далеко не ушел, а просто поставил шалаш на проезжей дороге, и у всех проходящих да проезжающих спрашивал: что такое говно? Отвечали ему разное, но у него на всякий ответ свои аргументы были, и всем он объяснял, что и это говно совсем не говно, и прочее говно не так уж плохо, и из любого стопроцентного говна можно выгоду извлечь. Скоро о нем слава пошла: есть, дескать, на свете такой учитель, который в шалаше живет и правильной жизни учит. Стали к нему ученики стекаться, большой дом построили, и у всех приезжающих спрашивали: что такое говно? Но никто им не мог такого говна назвать, которое было бы говном всегда и везде и для всех, и при любых условиях.
      И вот однажды сидел царевич со своими учениками, размышлял о жизни, и вдруг понял, что понял он о жизни почти все, и осталось понять только самую малость, без которой в этой жизни никакого смысла нет. И тут решил он, что настала пора идти к говновозу и отвечать на его вопрос.
      Приходит, а говновоз его спрашивает: ну, что? Понял, что такое говно? Царевич говорит: понял, только ты не обижайся. Говно твой вопрос, учитель. Только ты не сердись, а лучше задай мне правильный вопрос, чтобы я на него ответил и окончательно во все врубился.
      А говновоз улыбнулся и сказал: эх, уважаемый! Правильный вопрос на свете только один: это вопрос о том, что такое правильный вопрос. И ты его только что задал, так что дело за немногим: поразмыслить на досуге и на него ответить. А теперь давай о делах поговорим: ты ведь мне сегодня про говно все правильно сказал — и, стало быть, в говновозы годишься. Теперь иди да спать ложись, а завтра в шесть утра приходи на работу. Или, еще лучше: отправляйся к своему отцу, он тебя давно простил, да и не сердился он на тебя всерьез. Все-таки, царскому сыну лучше царем работать, я так считаю.
      А царевич говорит: да как же я буду царем работать, если в жизни смысла нет? А говновоз отвечает: в жизни нет, а в работе есть. В любой работе смысл найдется, если с умом за нее взяться. А за жизнь как ни берись, смысла в ней не найдешь, потому как не для смысла она, а для прикола.
      Оглядел царевич команду говновозов и говорит: вот что, господа хорошие. Смысл-то ваш я понял, а вот в приколы ваши, пожалуй, никогда не врублюсь: больно они у вас мудреные. А потому решил я, что прав ты, учитель: не быть мне говновозом, коль я царевичем родился. Так что пойду я, попробую царем поработать — глядишь, что-нибудь да и получится.
      С тем и вернулся он во дворец, а царь его, понятно дело, давно уже простил и с радостью принял. А потом он и сам царем стал, и, говорят, неплохо у него получилось.
      Закончив эту историю, Джа-Будда сказал: в то время царевичем была рекламная собачка, царем была ее хозяйка, главным говновозом был я, а говна никакого не было, нет и не будет. Бывают на свете говнюки, бывают засранцы, и даже говноеды — но не бывает такого говна, которое было бы говном всегда и для всех. И даже наше телевидение: какое, в сущности, говно! — а иногда и от него какая-то польза случается.

      Однажды сидит Джа-Будда со своей бригадой под деревом, и все они ждут Ананду, который поехал к родителям на село и должен вернуться с торбой продуктов. Сидят они себе, сухарики дожевывают, а тут приезжает Ананда с двумя большими торбами, но весь какой-то мрачный и пасмурный. Джа-Будда на него сразу смотрит и говорит: а не сделал ли ты, Ананда, какую-то глупость? Анада отвечает: отнюдь. Я, напротив, очень важное и нужное дело сделал. Я своим односельчанам дхарму проповедовал. А они, дураки, с меня смеяться начали, матом ругались, факи тыкали и вобще в натуре меня расстроили. Ну, скажи мне, учитель: ведь они же нормальные добрые люди. Так почему же они ничего не понимают и понимать не хотят?