Но все эти государственные усилия шли не "поперек", а "вдоль" естественной линии развития, задававшейся рынком. Все эти усилия государства развертывались на заранее четко очерченном ноле легитимной частной собственности, свободного рынка (хотя и ограниченного в ряде случаев протекционистскими тарифами), разделения власти и собственности. Не входя "внутрь" частных владений, в пределах этих рамок государство работало на усиление капитализма, на его развитие, а не на подавление. Гибко приспосабливаясь к характеру рыночных отношений, европейские государства уменьшили степень своего влияния на экономику в XIX веке, когда частный капитал уже накопил достаточно сил для саморазвития.
Европейским западным обществам удалось найти самое эффективное в известной нам истории человечества решение главной задачи: оптимального соединения традиций и развития.
На Востоке реализуется ригидность и жесткость системы, которая кроваво ломается и восстанавливается в прежнем виде. На Западе – рост на базе традиций, рост, снимающий противоречия, позволяющий суммировать и материальные, и духовные итоги жизни предыдущих поколений.
Это не апологетика. Не стоит выдавать успех за некую абсолютную истину. Потрясений и кризисов хватало и хватает и в западных обществах, развитие продолжается, возможно, мы не видим за поворотом новые бури, которые их ждут. Буржуазно-демократическая система включает множество очевидных недостатков, несправедливостей и во всяком случае не является "конечным выводом мудрости земной", каким-то "хэппи-эндом" человеческой истории. Капитализм, безусловно, не является воплощением "абсолютной идеи" всемирной истории. Вероятно, по мере интеграции человечества разовьются путем конфликтов и борьбы новые формы общества, новые межгосударственные, мировые формы общежития. О буржуазной демократии прекрасно сказано, что это самая худшая форма правления… не считая всех остальных. Что же, действительно среди цивилизаций, функционирующих в последние века на исторической сцене, западная оказалась наиболее эффективной.
Наиболее опасный вызов, с которым столкнулся европейский капитализм в своем развитии, шел изнутри его. Он был связан с медленно накапливавшимися изменениями в ХVIII-ХIХ веках, которые под влиянием технических открытий и социально-политических перемен внезапно резко ускорились. И непривычно бурный прогресс нес в себе немалые опасности. Казалось, что европейский корабль сорвался с ясного курса, попал в шторм, что европейская история завертелась в гибельной "диалектической" ловушке. Об этом с грозным, "мефистофельским" торжеством писал Маркс: "Современное буржуазное общество…, создавшее, как бы по волшебству, столь могущественные средства производства и обмена, походит на волшебника, который не в состоянии более справиться с подземными силами, вызванными его заклинаниями". И далее еще более грозно, торжественно, диалектично: "Но буржуазия не только выковала оружие, несущее ей смерть, она породила и людей, которые направят против нее это оружие, – современных рабочих, пролетариев".
Как известно, Маркс о результате своего анализа капиталистического общества пришел к неверным выводам. Он считал, что буржуазные производственные отношения отстают от производительных сил. В действительности же бури, которые трясли Европу добрых 100 лет – с 1848 до 1945 года, – которые назывались "социализм", "коммунизм", "фашизм", "нацизм" и действительно угрожали несколько раз вырвать с корнем дерево европейской цивилизации, – эти бури имели совсем иную природу.
IV
Урбанизация, слом традиций привычного образа жизни дают основания для революции "надежд", резкого роста притязаний все еще бедных низших классов. С падением сословных перегородок идея всеобщего равенства овладевает массами и становится материальной силой – силой тарана. Захватывает она не столько пролетариев, сколько "растиньяков" – молодых честолюбивых маргиналов, не видящих для себя возможности занять "причитающееся" им высокое положение, мирно карабкаясь вверх по общественной лестнице. Остается другое -швырнуть эту лестницу оземь и попинать ногами. "Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем". Право, не знаю, что тут пролетарского! Откровенный гимн юных честолюбцев. Не случайно все вожди наиболее крупных разрушительно-революционных движений были как раз типичными представителями бесприютной интеллигенции, не находящими себе достойного места под солнцем, будь то Маркс, Бакунин, Ленин, Троцкий, Муссолини, Сталин или Гитлер. Конечно, я далек от того, чтобы приравнивать крупнейшего мыслителя и блестящего публициста Маркса к уголовнику Джугашвили или параноику-маньяку Шикльгруберу. Но общее в одном – в принадлежности к маргинально-интеллигентской среде, хотя и к совершенно разным ее уровням.
Г.Уэллс, например, прямо писал, что он не сочувствует марксистской теории, которую считал "скучнейшей", и собирается когда-нибудь вооружиться бритвой и ножницами и написать "Обритие бороды Карла Маркса", но симпатизирует марксистам, из которых мало кто прочитал весь "Капитал". "Во всем мире это учение и пророчество с исключительной силой захватывает молодых людей, в особенности энергичных и впечатлительных, которые не смогли получить достаточного образования, не имеют средств и обречены нашей экономической системой на безнадежное наемное рабство. Они испытывают на себе социальную несправедливость, тупое бездушие и безмерную грубость нашего строя, они сознают, что их унижают и приносят в жертву, и поэтому стремятся разрушить этот строй и освободиться от его тисков… В 14 лет, задолго до того, как я услыхал о Марксе, я был законченным марксистом. Мне пришлось внезапно бросить учиться и начать жизнь, полную утомительной и нудной работы в ненавистном магазине. За эти долгие часы я так уставал, что не мог и мечтать о самообразовании. Я поджег бы этот магазин, если бы не знал, что он хорошо застрахован".
Быстрорастущие производственные возможности, кажущиеся неисчерпаемыми, и на их фоне сохранение бедности, рост социального неравенства, противопоставление четкой организации производства на фабрике видимому хаосу рыночных механизмов, оборачивающемуся безработицей, кризисами перепроизводства, – все это естественная питательная среда распространения радикальной антикапиталистической идеологии, связывающей все беды современного общества с частной собственностью и рынком, а надежды на светлое будущее – с их устранением, "обобществлением" производства. Именно к этим кажущимся очевидными фактам апеллирует и наиболее развитая, законченная, интеллектуально привлекательная форма антикапиталистической идеологии – марксизм, дающий своим сторонникам целостную картину мира, нравственное мессианство светской религии и убедительность рационализма.
Итак, европейский кризис – это кризис технического прогресса, обогнавшего традиции, кризис надежд, кризис слишком больших ожиданий, на фоне которых "вдруг" невыносимыми становятся, казалось бы, привычные неравенство, бедность. Это кризис не рыночных производственных отношений, как думал Маркс, а их легитимности. Это острое покушение на легитимность.
Кризис капитализма был слабее всего выражен в его цитадели – в Англии. Казалось бы, там-то кризис производственных отношений – именно вследствие их наибольшего развития – должен был достичь максимума. Однако случилось противоположное. Кризис буржуазного сознания в викторианской и поствикторианской Англии Форсайтов оказался самым слабым именно потому, что в сознании англичан были глубже, чем на континенте, укоренены идеи свободы личности и неприкосновенности частной собственности.
Но как бы то ни было, становой хребет европейской цивилизации – пронесенное через века, воспитанное веками убеждение в легитимности частной собственности ("священное право частной собственности") – внезапно подвергается яростной интеллектуальной и эмоциональной критике со стороны людей, которые с "пагубной самонадеянностью" (отсюда название книги Ф.Хайека*) собираются строить "новое общество" по лекалам собственного изготовления. Традиционное иерархизированное частнособственническое общество кажется обостренно несправедливым. Соответственно легитимной оказывается зависть, которая вдруг превращается в "благородное негодование", которое заканчивается апологией равенства, и, далее, в допущение возможности использовать "хирургические" решения в целях перераспределения богатства. Для реакционеров этот процесс иногда сопровождается переводом с "главного", марксистского, в "боковое", расистско-шовинистическое, русло (ограбить не всех богачей, а только "неарийцев").
* Хайек Ф. – видный австрийский экономист, лауреат Нобелевской премии.
V
Как же ответил Запад на вызов марксизма? "Ирония истории" (о которой так любил говорить гегельянец Маркс) показала, что она универсальна и любимчиков не имеет, повернувшись своим острием против самого Маркса. Его теория в итоге оказалась для Запада не цианистым калием, а прививкой, предупредившей действительно смертельную болезнь.
Не механическое подавление марксистской оппозиции, а ее ассимиляция (подчас под аккомпанемент антимарксистской риторики) – таков был реальный ответ капиталистического общества. Ассимиляция, конечно, была болезненной. В конце XIX – начале XX века Запад пережил мучительную мутацию, но вышел из нее живым и здоровым. "Закат Европы", о котором так много говорили фашисты и коммунисты (а также свободные европейские интеллектуалы), не состоялся.
Два мыслителя сыграли выдающуюся роль в отражении революционного вызова Маркса – Эд.Бернштейн и лорд Дж.М.Кейнс.
Бернштейн в книге "Проблемы социализма и задачи социал-демократии" (1899) изложил теорию социалреформизма, куда более опасную для ортодоксального марксизма, чем "исключительный закон против социалистов", действовавший в Германии в конце прошлого века. Бернштейн противопоставил революции и насилию социальный компромисс, с помощью которого можно смягчить самые острые и несправедливые противоречия в демократическом обществе. Это выражено в его знаменитом лозунге-афоризме, который помог выпустить без взрыва весь марксистский пар: "Конечная цель – ничто, движение – все".
С конца XIX века нарастает тенденция социализации капитализма. Сословные перегородки были сломаны (на фоне их резкого, истинно феодального усиления в странах "реального социализма"), обеспечено в максимальной степени формальное и фактическое равенство людей перед законом, и все это не ценой революции, а, наоборот, благодаря усилению демократических традиций. Были устранены уродливые формы неравенства. Универсальной нормой стало всеобщее избирательное право. Развитие трудового законодательства обеспечило защиту прав наемных работников. Формируется система пособий по безработице, пенсионного обеспечения, государственных гарантий образования и здравоохранения.
Не менее важными были перемены в экономической политике.
Суть их сформулировал, как известно, Кейнс, с успехом заменив марксистскую революцию кейнсианской эволюцией.
Книга Дж.Кейнса "Общая теория занятости, процента и денег" (1936) появилась, когда мир приходил в себя после "великой депрессии" – самого мощного экономического кризиса в истории капитализма. Кризис этот шел на фоне казавшихся блестящими и неоспоримыми успехов "социалистического планового хозяйства" в СССР и начавшегося подъема "плановой экономики" (четырехлетний план) нацистской Германии. "Кейнсианская мутация" свободного капитализма заключалась в том, что были предложены и конкретные меры, и экономическая методология, направленная на сокращение безработицы, увеличение платежеспособного спроса, преодоление кризиса при сохранении частной собственности; все это позволяло достичь значительного увеличения эффективности государственного регулирования экономики. Кейнсианство в отличие от марксизма не было пронизано глобально отрицательным разрушительным пафосом. Это была конкретная реформистская теория с достаточно мощным инструментарием.
С экономической идеологией кейнсианства перекликается "Новый курс" президента Ф.Д.Рузвельта*. В условиях тяжелейшего кризиса, повальной безработицы американская администрация смогла поступиться принципами классического свободного капитализма – пошла на значительное вмешательство государства в экономическую жизнь. Это во многом помогло спасти ситуацию.
* Рузвельт, Франклин Делано – 32-й президент США (с 1933 г.) от Демократической партии (4 раза избирался на этот пост). Провел ряд реформ ("Новый курс").
"Новый курс" получил права гражданства и в послевоенной Европе.
Сегодня, по прошествии 50-60 лет со времен "Нового курса" и расцвета кейнсианства, мы можем точнее понять смысл мутации, которую претерпел классический капитализм в первой половине XX века, превратившись в социальный капитализм.
Предпосылками этой мутации был и духовный кризис первой мировой войны (кризис легитимности основных капиталистических институтов), и тяжелый экономический кризис, потрясший мир в 1929 году.
"Социализация капитализма" в действительности включает две различные, иногда совпадающие, а иногда и противоположные линии.
Первая линия – социально-политическая: ликвидация любых юридических привилегий богатых слоев общества, всяческое расширение социально-политической роли низкостатусных групп, многочисленные социальные гарантии в области медицины, образования, занятости, пенсионирования и т.д., финансируемые за счет налогов, и сама система прогрессивного налогообложения частных лиц, в том числе налоги с наследства.
Вторая линия – экономическая: активная бюджетная и денежная политика государства и попытка ее использования для управления совокупным спросом, уровнем занятости, а также национализация (на условиях выкупа) целых секторов экономики.
Сейчас можно достаточно уверенно сказать: главный итог социализации капитализма в экономике заключается в том, что удалось спасти западное общество, сохранив его неизменным в важнейших, системообразующих аспектах: легитимная частная собственность, рынок, разделение собственности и власти; удалось сохранить традиции, не рассечь их скальпелем лево-правого экстремизма. В самые опасные 30-е годы, используя руль "Нового курса", удалось благополучно провести "западный автомобиль" между обрывами коммунизма и национал-социализма. "Полумарксизм" на западной почве оказался защитой от настоящего марксизма, реформизм защитил от революции и тоталитаризма.
Коль скоро рынок был сохранен, легитимность частной собственности устояла, в дело вступили защитные механизмы саморазвивающейся экономики.
Государственное регулирование и социальный реформизм позволяют избежать взрыва со стороны низов, но сами по себе они не ведут к экономическому прогрессу. Напротив, результаты долгого и последовательного проведения такой политики известны – блокировка экономического роста, бюджетный кризис, рост инфляции, сокращение частных и низкая эффективность государственных инвестиций, бегство капитала, в конечном счете застой и рост безработицы, т.е. именно то, против чего была направлена кейнсианская политика.
Поэтому с 70-х годов маятник экономической политики на Западе пошел в противоположную сторону. Начался возврат к традиционным ценностям либерализма, свободного рынка. Одним из выражений этого стала экономическая теория монетаризма – законная наследница классического либерализма. Политическую поддержку она получила с приходом к власти политиков "консервативной волны" в конце 70-х – начале 80-х годов, прежде всего М.Тэтчер, Р.Рейгана. Была проведена массированная приватизация национализированных предприятий, началось решительное наступление на инфляцию – родную сестру избыточного вмешательства государства в экономику.
Я не собираюсь, вдаваться в детали, но ни один здравомыслящий политик не будет игнорировать чужой опыт, как ни один и не станет его механически копировать, чтобы получить "зачет" в Чикаго. Обвинения, которые нам предъявляли в свое время, что мы вместо марксистской догмы хотим строить государство по догме монетаристской, – заведомая демагогия. Помню, как в свое время на съезде народных депутатов Р.И.Хасбулатов попытался затеять публичную дискуссию. Вот, мол, существуют разные концепции рынка – социально ориентированное государство с высокими налогами ("шведская модель") и классически капиталистическое, либеральное (американская модель). Он, Хасбулатов, – сторонник первой, Гайдар – последней. И пусть депутаты (голосованием, по-видимому!) и выбирают между этими моделями путь развития для России.
Все это в интеллектуальном плане смешно, в моральном – постыдно. Не говоря уже о высокой степени безграмотности такого противопоставления (скажем, "социальная" германская экономика в денежной области куда строже следует традициям монетаризма, чем экономика США), очень смешно (если бы не было грустно и стыдно) вообще всерьез обсуждать эту тему.
И кейнсианцы, и монетаристы, и социально ориентированное государство, и "классическое рыночное", и либерально-консервативные и социал-демократические правительства на Западе – все это относится к одной глобальной традиции, которую они сумели сохранить, – к социально-экономическому пространству западного общества, основанного в любом случае на разделении власти и собственности, легитимиости последней, на уважении прав человека и т.д. Войти в это пространство, прочно закрепиться в нем – вот наша задача. Тогда и поспорим о разных моделях.
Реальная альтернатива у нашей страны сегодня совершенно другая.
Капитализм кануна XXI века отделяют 100-150 насыщенных лет от капитализма "классического". Именно в этот новый капитализм нам предстоит входить, а вот в какой роли, это уже зависит от нас, от той политики, которая будет проводиться в России.
Речь идет не о невмешательстве государства в экономику, а о правилах этого вмешательства, т.е. о том – и это главное, – что будет представлять из себя государство. До тех пор пока не сломана традиция восточного государства, невозможно говорить о вмешательстве. Не "вмешательство", а полное подавление – вот на что запрограммировано государство такого типа. Результат известен – экономическая стагнация, неизбежный дрейф России в направлении ядерной державы "третьего мира". Вот именно против превращения нашей экономики – уже на новом уровне – в экономику, описываемую как "восточный способ производства", в экономику "восточного государства"' мы категорически возражаем, боремся.
Напоминаем читателю, что восточный, азиатский, западный и европейский здесь употребляются не в географическом, тем более не в расовом, а только в политико-экономическом смысле. Скажем, Япония может считаться западной, а Куба или Гаити – восточными.
Глава II
Особый путь догоняющей цивилизации*
Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас,
Монголов и Европы!
А. Блок
* Понятие "догоняющая" не относится к русской культуре. Европейская культура, особенно с конца XIX и в течение всего XX века, испытывает мощнейшее и плодотворное влияние великой и самобытной русской литературы, театра, музыки, живописи и т.д. Вероятно, одной из сильных сторон русской культуры как раз и является содержащийся в ней западно-восточный дуализм, внутренний диалог культур. Для культуры внутренняя оппозиция "восток-запад" оказывается важной чертой, расширяющей пространство культуры, дающей новые обертоны. И совсем другое дело – политика и экономика, формы государственного устройства и хозяйственной деятельности. Здесь Россия безусловно веками находилась в положении "догоняющей цивилизации".
I
Противостояние "восточных" и "западных" обществ красной нитью проходит сквозь всю историю величайшей в мире евразийской империи – России.
Фактически Россия "ворвалась в Азию", в Сибирь лишь в XVI веке. Но Азия ворвалась в Россию и обосновалась в ней на 300 лет раньше. Причина ясна: наша страна всегда занимала "срединное" положение между Западом и Востоком и, увы, чаще в роли "щита", чем в роли "моста". "Особость" нашей страны, как известно, определялась множеством факторов: расколом единой христианской церкви на западную (католичество) и восточную (православие) с сильным византийским влиянием, огромными расстояниями, малой плотностью населения и плохими коммуникациями, территориальным отрывом от Западной Европы. Главную же, определяющую роль, очевидно, играло соседство кочевников.
Здесь не место обсуждать богатую внутреннюю историю Степи. Для социально-экономического развития России принципиально важна лишь одна ее сторона – регулярные столкновения кочевников и земледельческих восточных империй. Кочевник – хищник средневекового и Древнего мира. Как полярный волк на заболевшего оленя, бросается он на ослабленную внутренними раздорами и противоречиями, процессом чиновничьей приватизации восточную империю, нередко подводя черту династическому циклу. Государства Западной Азии с их развитой торговлей, относительной близостью социальных институтов к европейским степные завоеватели регулярно стирали с лица земли. И ведь каждое такое завоевание – это не только разграбление городов и разрушение ирригационных систем, это и упразднение социальных структур, традиций собственности, это переделы земли, имущества.
Европейский "остров" омывался восточным "океаном" с трех сторон: Русь граничила со Степью, Ордой, Австрия – с Османской империей, Испания – с маврами. И во всех трех государствах опасное соседство привело к сходным результатам: усилению государства-щита, бюрократии, замедлению развития. Но в силу особо экстремальной ситуации, а также в силу перечисленных выше факторов особенно дорогую цену пришлось заплатить Руси. Огромная масса Степи во многом определила траекторию русской истории, социальную структуру Московского царства. Подавляющее большинство российских мыслителей считали и монгольское нашествие, и укоренившийся после него "азиатский дух" бюрократии, "ханское самодержавие", несчастьем России ("И вот, наглотавшись татарщины всласть, вы Русью ее назовете", – со злой иронией писал А.К.Толстой). Надо только сразу сказать, что и те, кто считал "татарщину" главной бедой России, никогда не связывали это ни с какими собственно национальными проблемами, никакой "татарофобии" в России никогда не было.
Но какие бы эмоции мы ни испытывали, куда важнее объективный факт. Там, где встретились восточное и западное общества, были мощно представлены обе социальные структуры, но если в культурном и идеологическом отношении превалировало влияние Запада, то экономическая и политическая структуры в значительной мере могли быть отнесены к разряду восточных обществ. Причем влияние это не было прямым, не было и речи о механическом копировании, скажем, татаро-монгольских институтов власти и собственности. Здесь сработала более сложная, в чем-то парадоксальная логика истории.
В самый разгар татаро-монгольского ига, в ХIII-ХIV веках, Россия в важнейшей сфере – в области земельных отношений – хотя и с отставанием, но повторяет общий путь европейского феодализма (отсылаю читателя к блестящим работам Н.Павлова-Сильванского по этому вопросу). Продолжение этой традиции прослеживается в истории западнорусских княжеств Волыни и Галиции, интегрированных с XIV века в литовско-польский мир с его слабым государством и самовластной шляхтой.
Парадокс истории состоял в том, что Россия заплатила дорогой ценой не столько за татаро-монгольское иго, сколько за его ликвидацию. Именно сверхусилия, связанные с ликвидацией ига, надолго перевели стрелку русской истории на "восточный путь".
У России не оказалось исторического времени, позволяющего превратить куколку раздробленного феодального государства в красивую бабочку. Государства, опирающегося на частную собственность, систему рынков и рожденную ими экономическую мощь, создать не удалось. Борьба со Степью потребовала предельной мобилизации всех сил общества.
При Иване III*, Василии III** и Иване IV***, т.е. когда решающие победы над Ордой были одержаны, происходит резкое укрепление Московского государства за счет подавления городов и бояр. Вместо приватизации поместий – закрепление условного, поместного землевладения. Государство тщательно контролирует перераспределение земли. Москва расправилась с Новгородом, где со времен Ярослава Мудрого**** неугодные князья изгонялись вечевым***** решением, где ганзейская****** торговля и сам
* Иван III – великий князь московский с 1462 года. В правление Ивана III сложилось территориальное ядро единого Российского государства, было свергнуто монголо-татарское иго.** Василий III – великий князь московский г 1505 года. Завершил объединение Руси вокруг Москвы.*** Иван IV – Иван Грозный, великий князь "всея Руси" с 1533 года, первый русский царь (с 1547 г.). При нем были покорены Казанское (1552) и Астраханское (1556) ханства**** Ярослав Мудрый – великий князь киевский с 1019 года.***** Вече – народное собрание в древней и средневековой Руси.****** Ганза – торговый и политический союз северонемецких городов в ХIV-ХVI вв., осуществлявший посредническую торговлю между Западной, Северной и Восточной Европой.
дух жизни позволяли во времена татарщины развиваться экономически и вырабатывать критическое отношение к устоявшимся традициям; влиятельных горожан высылали, их дворы отдавали московским людям. Одновременно шло прикрепление крестьян к земле (отмена Юрьева дня*, указ Бориса Годунова**). Церковь потеряла независимость, стала вконец послушна государственной машине. Не зря Сталин так восхищался Иваном Грозным, его привлекала не только садистская жестокость "русского Нерона"***, но и его государственная программа. Свою "государственную генеалогию" Джугашвили вполне оправданно мог вести от этого Рюриковича, создавшего на свой лад на костях России прообраз тоталитарного государства.
В Московском царстве времен Ивана IV четко прослеживаются черты классической восточной деспотии. Дело не в личной свирепости Грозного – его современник Чезаре Борджиа**** или несколько раньше Ричард III*****
* Юрьев день – 26 ноября старого стиля, в России ХУ-ХУ1 вв. – время перехода крестьян от одного феодала к другому.** Борис Годунов – русский царь с 1598 года. Укреплял центральную власть, опираясь на дворянство.*** Нерон – римский император с 54 года. Согласно источникам, жестокий, самовлюбленный, развратный. Репрессиями и конфискациями восстановил против себя разные слои римского общества.**** Чезаре Борджиа – представитель знатного рода, игравший значительную роль в политической жизни Италии (XV – начало XVI в.).***** Ричард III – английский король с 1483 по 1485 г.
ничуть не уступали ему по числу преступлений, но их государства не были похожи на восточные деспотии, а Московское царство все больше напоминало Османскую империю Сулеймана Великолепного* или Иран Аббаса I**. То же доминирование поместной системы, тот же государственный контроль за перераспределением земли, торговлей, городами, то же полное бесправие подданных, включая приближенных. И главное отсутствует полноценная частная собственность на землю.
Тогда же началось быстрое расширение государства – Сибирь, Урал и т.д. Но эта территориальная экспансия (последние приращения были сделаны уже в 1945 г.) лишь загоняла Россию в "имперскую ловушку": с каждым новым расширением территории увеличивалось то, что надо охранять, удерживать, осваивать. Это высасывало все соки нечерноземной метрополии. Россия попала в плен, в "колонию", в заложники к военно-имперской системе, которая выступала перед коленопреклоненной страной как ее вечный благодетель и спаситель от внешней угрозы, как гарант существования нации. Монгольское иго сменилось игом бюрократическим. А чтобы протест населения, вечно платящего непосильную дань государству, не принимал слишком острых форм, постоянно культивировалось "оборонное сознание" – ксенофобия, великодержавный комплекс. Все, что касалось государства, объявлялось священным
* Сулейман Великолепный – турецкий султан с 1520 по 1566 г.** Аббас I – шах Ирана с 1587 года.
Само государство выступало как категория духовная, объект тщательно поддерживавшегося культа – го-сударственничества. В сущности, российское государство всегда насаждало единственную религию – нарцис-сический культ самого себя, культ "священного государства". Так было и в эпоху официального православия, и в эпоху государственного атеизма. Квинтэссенцию этого, по сути дела, языческого культа власти точно выразил А.И.Солженицын: "Писать "Бог" с большой буквы совершенно необязательно, но "Правительство" надо писать с большой".
Конечно, нельзя впадать в противоположную крайность – по временам угроза самому существованию страны действительно бывала смертельной (Смутное время!*). Но верно и то, что не только и не столько для отражения этой угрозы постоянно наращивало силы, постоянно сжимало и подавляло общество сверхмогучее Государство. Оно давно уже жило своими собственными интересами. Саморазвитие государства подавляло саморазвитие страны, уродовало отношения собственности.
* "Смутное время" – события конца XVI – начала XVII в. в России.
Как верно писал Н.А.Бердяев, "интересы созидания, поддержания и охранения огромного государства занимают совершенно исключительное и подавляющее место в русской истории. Почти не оставалось сил у русского народа для свободной творческой жизни… Классы и сословия слабо были развиты и не играли той роли, какую играли в истории западных стран. Личность была придавлена огромными размерами государства, предъявлявшего непосильные требования. Бюрократия развилась до размеров чудовищных. Русская государственность… выковывалась в борьбе с татарщиной, в смутную эпоху, в иноземные нашествия. И она превратилась в самодовлеющее, отвлеченное начало; она живет своей собственной жизнью, по своему закону, не хочет быть подчиненной функцией народной жизни".
Мощное государство, осуществляя территориальную, социальную и психологическую экспансию, тяжелогруженой подводой проехалось по структурам общества, остановило их развитие, нередко просто уничтожило. В результате благодатная почва сложно структурированного общества с частной собственностью, с гарантией от произвола так и не сформировалась. Культ государства изуродовал сознание общества, породил в нем ряд тяжелых комплексов, которые мешают нам рационально, открытыми глазами видеть себя и мир даже сегодня
