С непривычки немного кружилась голова. И странное, странное ощущение охватило Сергея.
      Казалось ему, что он, огромный и могучий, сидит здесь и смотрит туда, где все, кроме него, маленькие, незаметные и неважные. Неважные эти ютящиеся внизу люди и домики, слившиеся в город, небольшим черным пятном видневшийся на темном фоне земли.
      Засмеялся громко. Отголоски покатились по сторонам, удесятерив силу его голоса. И, раскатившись, попрятались и пропали за темными уступами.
      - Ого-го-го!... - широко и сильно крикнул Сергей, вставая.
      И каждый камень, каждая лощинка, каждая темная глубина между изгибами гор ответили ему приветливо и раскатисто:
      - Го-ооо!....
      И вздрогнул, насторожившись, Сергей. Тихо, но ясно, откуда-то сверху, издалека, донеслось до его слуха.
      - Оо-ооо!...
      - Отвечает кто-то. Уж не они ли?
      Он обернулся, всматриваясь, и увидел далекий огонек, должно быть, одного из горных домиков.
      .....И пошел, спотыкаясь, опять. Долго еще он шел. Два раза падал, разбил колено, но, не чувствуя даже боли, шел на огонек. Он то мерцал, то пропадал за деревьями, но вот вынырнул от него близко, близко, почти рядом.
      Впереди залаяла собака, злобно и подвывающе. Сергей продвинулся еще немного, вышел на какую-то покрытую кустиком лужайку и остановился, услыхав впереди у забора голоса.
      Разговаривали двое.
      - Он давно ушел?.... - спрашивал один.
      - Давно! - ответил другой. - Давно, а не ворочается.
      - Может, попался?
      С минуту помолчали, потом один бросил докуренную цыгарку и ответил неторопливо:
      - Не должно бы, не из таких! Слышал я, как кричал давеча кто-то внизу.
      "Они!" - решил Сергей и, выступив, окликнул негромко:
      - Эй, не стрелять чур! Свой, ребята!
      Оба повскакали разом, лязгая затворами.
      - А кто свой? Стой! стой! Не подходи, а то смажем!
      - Свой! Из города к вам, в партизаны.
      - К нам? - подозрительно переспросили его. - А ты один?
      - Один!
      - Ну, подожди тогда. Да смотри, если соврал!
      Сергей подошел вплотную.
      - Вон ты какой! - проговорил первый, оглядев его. - Ну, пойдем, коли к нам, в хату до свету.
      Вошли во двор. Яростно залаяла, бросаясь, собака, но один ткнул ее прикладом, и она отскочила. Распахнули дверь, и Сергей вошел в ярко освещенную комнату, в которой сидело несколько человек.
      - Вот, Лобачев, - проговорил один из вошедших, указывая на Горинова, - говорит, к нам пришел в партизане.
      Сергей поднял глаза. Перед ним стоял высокий, крепкий человек в казачьих шароварах, в кубанке, но без погон, и на груди его была широкая малиновозеленая лента со звездой и полумесяцем.
      X.
      "Какой странный значок! - подумал Сергей. - Почему бы не просто красный?"
      Человек, повидимому, очень торопился. Он задал Сергею несколько коротких вопросов. - Кто он? Откуда? И как попал сюда?
      - Я из красных, попал к белым и бежал...
      - К зеленым?
      - Ну да! К партизанам! - утвердительно ответил Сергей и пристально посмотрел на спрашивающего.
      - А вы не коммунист? - как бы между прочим спросил тот.
      И что-то странное в тоне, которым предложен был этот вопрос, почувствовалось Сергею. Как будто за ним была какая-то скрытая враждебность. Он взглянул опять на ленточку, на холодное интеллигентное лицо незнакомца и ответил, не отдавая даже себе отчета, почему, отрицательно.
      - Нет, не коммунист.
      - Хорошо! Зотов, возьмешь его, значит, к себе, - проговорил незнакомец, обращаясь к одному, и добавил Сергею: - завтра я вас еще увижу, а сейчас мне некогда.
      Он поспешно вышел. В комнате осталось несколько человек. Сергей сел на лавку. Несмотря на то, что наконец-то он был у цели, настроение на него напало какое-то неопределенное, потому что все выходило совсем не так, как он себе представлял.
      "Глупости! - мысленно убеждал он себя. - Чего мне еще надо? Право, я как-то странно веду себя. Зачем, например, соврал, что не коммунист?"
      И он даже рассмеялся про себя над этим чудным поступком.
      В горах раздался выстрел, другой, потом затрещало несколько сразу. Через несколько минут стихли.
      - Это кто? - спросил Сергей одного из партизан.
      - А кто его знает! - довольно равнодушно ответил он. - Должно, красные балуются, они больше в тех концах бродят.
      - Какие красные?... С кем балуются?
      - Пей чай! - вместо ответа предложил ему партизан, - а то простынет.
      Сергей налил себе кружку и с удовольствием выпил ее, заедая большим ломтем хлеба.
      Присмотревшись, он увидел на рукаве у одного из сидевших все ту же яркую ленту.
      - Что она означает? - спросил он.
      - Кто?
      - Лента? Значок этот!
      - А! Разное означает. Зеленый - лес и горы, где мы хоронимся, месяц со звездой - ночь, когда мы работаем.
      - А малиновый?
      - А малиновый! - посмотрел на него тот, несколько удивленно, - так малиновый же наш исконний казачий цвет.
      "Что за чертовщина? - думал Сергей... - Что такое?"
      - Ты у красных был? - опять спросил его собеседник.
      - Был!
      - Ну, нам наплевать! - раздумывая, отвечал казак. - Хуть красный, хуть кто... А не коммунист ты?
      - Нет!
      - И не жид?
      - Да нет же! Разве так не видишь?
      - Оно конешно! - согласился тот. - По волосьям видно, по разговору тоже!
      И, вспомнив что-то, он усмехнулся.
      - А то у нас штука такая была: прибежал как-то жидок к нам... Такая поганая харя. Ваське Жеребцову как раз попался. "Товарищи" - кричит, свой! свой! Ворот от рубашки распорол, а там документ, что комиссар да партейный. Радуется с дуру, сам в лицо бумажку сует. Повели его, оказывается, белые к расстрелу, а он и удул, сукин сын.
      - Ну? - спросил Сергей, чувствуя, как он холодеет. - Ну, что же?
      - Как взяли мы его в работу! А! Комиссар, песье отродье? А! Коммунист, жидовская башка! Ты-то нам и нужен. Так живуч как чорт был. Покуда башку прикладом не разбили, не подыхал никак.
      И, вздохнув, рассказчик добавил:
      - Конешно! Ошибка у него, видно, вышла. Кабы он к Сошникову, либо Семенову попал, тогда другое...
      Сергей побледнел, содрогаясь при мысли о том, как недалек был он от того, чтобы разделить участь какого-то замученного несчастного комиссара.
      "Бежать! - мелькнуло в голове. - Бежать скорей!... дальше отсюда. Чтобы они сдохли, эти зеленые собаки".
      - Ложись спать! - предложил ему один. - А то завтра вставать рано. Домой пойдем. Днем-то мы здесь не бываем, - опасно.
      - Оправиться схожу, - сказал, потягиваясь и стараясь казаться как можно более равнодушным, Сергей и направился к двери.
      - Постой, дай и я с тобой. А то на дворе собаки.
      "Ах, ты, сволочь! - изругался про себя Сергей, заметив, что тот захватил с собой винтовку. - Это еще зачем?"
      Они вышли и остановились на высоком крылечке, оправляясь. Конвойный стоял на самом краю.
      Сергей со всего расмаху спихнул его в сторону. Зеленый с криком полетел, хлопнувшись в грязь. А Сергей рванулся через забор и помчался к деревьям. Почти что вслед искрами засверкали выстрелы, завизжали пули.
      - Убегу! - крикнул себе твердо Сергей. - Убегу!
      В то же время огнем рвануло ему плечо, и он пошатнулся.
      - Все равно! - И Сергей, стиснув зубы, пересилив боль, прыгнул куда-то в чащу, под откос.
      XI.
      Всю ночь плутал Сергей.
      Взошла луна. Пошатываясь, ходил он по рощам и полянам. Со склона невысокой горы увидел он впереди огни, должно быть на море. Потом спустился куда-то и побрел снова. На рассвете услыхал как будто отголосок далекого выстрела. Бросился бежать, но никого не встретил. Остановился, прислушался...
      Никого!... Никого!.... Разгоряченный, обливающийся потом, испытывая мучительную боль, бросился он на землю. Долго лежал, вбирая в себя ее освежающий холод. Звезды гасли.
      Но, чу! близко, почти рядом, раздался звонкий, раскатистый выстрел.
      "Неужели... неужели наши?! - подумал, вскакивая, Сергей. - Или, может быть, опять какие-нибудь зеленые, голубые, розовые. - Будь они все прокляты!" - Он бросился и закричал громко во весь голос:
      - Кто-о там... Где-ее!..
      Прислушался. Не отвечал никто... Шумел по верхушкам деревьев ветер.
      - Кто-оо! - закричал он уже с отчаянием. - Кто-оо!
      - Чего зеваешь? - раздался вдруг позади него грубый голос. - Кого надоть?
      Обернувшись, Сергей увидал выходящих из-за кустов трех вооруженных человек.
      И у одного из них, наискось рваной черной папахи тянулась тряпичная ярко-красная лента.
      XII.
      Их было трое. Один - невысокий, крепкий, с обрывком пулеметной ленты через плечо и с красной полоской на папахе. Он смотрел на Сергея хмуро и недоверчиво.
      Другой - длинный, тонкий, в старой чиновничьей фуражке, на зеленом околыше которой была карандашом нарисована кривобокая, пятиконечная звезда, и в рваном драповом пальто. Винтовку этот держал наготове, присматриваясь к незнакомцу. Третий, тот, который только что окликнул Сергея, - коренастый, широкий, с корявым мужицким лицом, обросшим рыжеватой бородой, - смотря на Сергея с любопытством, проговорил негромко:
      - Ишь ты... гляди-ка!...
      - Ты кто такой? - строго уставившись из-под лохматых бровей и не сдвигаясь с места, спросил первый.
      - Вы партизаны?.... Красные?...
      - Куда уж больше? с головы до ног, на левую пятку только краски не хватило, - усмехнувшись, ответил второй.
      - Держи язык-то... брехло! - растягивая слова, перебил третий и спросил Сергея грубоватым, но не сердитым голосом:
      - Ты што за человек будешь? Пошто кричал-то?
      - Я тоже красный! - ответил лихорадочно и взволнованно тот. - Я убежал из города в горы, но попал к каким-то бандитам. Ночью опять убежал, они стреляли...
      - А ты не врешь? - хмуро оборвал его первый. - Может, ты шпион какой от белых или офицер переодетый.
      И, впившись в него глазами испытующе, добавил холодно и жестоко:
      - Смотри тогда! У нас расправа короткая...
      Но, должно быть, что-то искреннее было в словах Сергея, третий укоризненно ответил за него:
      - Оставь, Егор! Будет тебе... Разве не видишь, что человек правду говорит! И какая у тебя дубовая башка! Чать, я думаю, различить сразу можно.
      От усталости, от перенесенных волнений и от физической боли Сергей пошатывался и еле-еле стоял на ногах.
      - Верно!... - проговорил он тихо. - Верно, товарищи, я врать не буду...
      - Смотри-ка! Да у него кровь! - воскликнул молчавший до сих пор длинный партизан и, забросив винтовку за плечо, подошел к Сергею, у которого темно-красное пятно расплылось возле плеча по серой шинели.
      - Откуда это?
      - Откуда! Я же говорю, что они стреляли...
      Все трое обступили его участливо. Прежняя недоверчивость как-то сразу исчезла, и даже Егор сказал, насколько мог мягче:
      - Так ты видно, брат, и вправду из наших?
      - Ах ты... штоб им окоянным пришлось! - засуетился мужичок. - Ты дойти-то, парень, можешь? Тут не далеко. Там бы Федька перевязал.
      - Могу! Не в ногу попало.
      - Ну, все же. Пойдем, ты обопрись на меня. Яшка, возьми мою винтовку. Пусть он обопрется.
      - Не надо, не надо! - запротестовал Сергей. - Всю ночь прошатался, а теперь уж что.
      Но Силантий настоял на своем. Сергей прислонился к нему правой рукой, хотя итти по буграм от этого было нисколько не легче.
      Шли недолго, с полчаса. Яшка шел впереди и тащил обе винтовки.
      - Дядя Силантий, а дядя Силантий! - проговорил он, оборачиваясь на ходу. - Ребята-то на нас накинутся сейчас - во-о!..
      - Чего мелешь?
      - Не мелю, а белого, подумают, поймали. Даешь, мол, к ногтю!
      - Скажешь! Как язык-то у тебя не отсохнет!
      Они вышли на полянку, повернули за гору, и на небольшой площадке под крутым скатом Сергей увидел две прикурнувшие книзу землянки. Около них стояли и сидели несколько человек.
      Пришедших окружили с любопытством.
      - Го! Кого привели, ребята? - спросил невысокий, пожилой партизан, с наганом за поясом. По татуированным рукам Сергей угадал в нем матроса.
      - Наш, - коротко ответил Егор и выругался крепко. - Чего, дьяволы, рты-то разинули? Федька, ты где?
      - Здесь!
      - Валяй, тащи чего-нибудь. Неужели не видишь, что у человека плечо прострелено? Доктор хреновский!
      - Так заходите же в землянку тогда. Не тут же ему раздеваться.
      Землянка оказалась вместительной. Посередине стояла железная печка, а по сторонам, прямо на земле, лежали охапки сухих листьев. Стола не было вовсе.
      Сергею подставили обрубок.
      Прибежал Федька, маленький, черный, суетливый человек. В германскую войну он служил санитаром, а у партизан "доктором".
      Притащил сумку, все содержимое которой заключалось в бутылке иоду и нескольких бинтах, после чего приступил к делу.
      С Сергея стащили шинель, гимнастерку и залитую кровью нижнюю рубаху.
      - Отойдите от света-то, черти! Чего носы суете, - степенно сказал Федька.
      Он долго осматривал рану, потом объявил, что пуля прошла насквозь, пониже плеча через мякоть.
      - Кости, кажись, не задела. А впрочем, кто ж ее знает?
      - Кто ее знает? А еще доктор!
      - Тебе бы, брат, не доктором, а сапожником быть.
      - Пойдите к чорту! - не сердясь сказал Федька.
      - Егор, вымети-ка это дурачье!
      - Выкатывайся, ребята! - возгласил Егор. - Посмотреть?.. Нечего тут смотреть! Вот сам получишь, тогда и посмотришь.
      - Взвоешь, брат, сейчас, - предупредил, подходя с бутылкой, Федька. Ну ничего, я скоро... самую малость.
      - Не буду! - улыбаясь, ответил Сергей.
      - Ой ли! Ну смотри...
      И он прямо из горлышка влил ему в оба отверстия раны черноватой, жгущейся жидкости. Сергей сдержал крик, вынес боль молча.
      - Эх молодец! - заговорил Федька. - А у нас этого еду боятся, страсть! Кулику нашему просадили намедни ногу. Так две версты в гору прополз, винтовку не бросил и не пикнул даже. А как еду, - то никак! Со скандалом кажный раз, хуже бабы.
      - Кто же это тебя? Не пойму я все-таки толком, - спросил матрос.
      - Я и сам не знаю. Бандиты какие-то! Я думал, это партизаны, а вышло вон как. Значок у них малиновый с месяцем...
      - Пилюковцы! - резко сказал Егор. - Казачья сволочь! Это ихний.
      - Что за пилюковцы? - спросил Сергей.
      - Кубанцы-самостийники. Пилюк там в ихнем правительстве был. Ну, дак, он у них атаманом. Возле Соч они больше путаются.
      Веки Сергея отяжелели, глаза закрывались. Голова горела.
      - Ляг! - сказал ему матрос. - Вон тебе в углу на листьях постлали. Укройся моей шубой.
      Сергей лег, закрыл глаза. Партизаны вышли. Ему было жарко, но в то же время пробирала мелкая нервная дрожь. Рука теперь тяжело ныла и повернуться, даже чуть-чуть, было больно. Он чувствовал, как раскраснелось его лицо и как горячая кровь толчками била где-то близко под кожей.
      "Хорошо! - подумал он - Хорошо, что все-таки я у своих..."
      И когда через несколько минут в землянку вошел Егор, то он увидел, как, разметавшись, тяжело дышит, но все-таки спит новый партизан.
      XIII.
      Прошло две недели с тех пор, как убежал из города в горы Сергей. Рука еще болела, и двигать ею было трудно.
      Партизан кругом было много, но отрядами держались они небольшими, чтобы скрываться удобнее. Вокруг Сошникова сгруппировалось человек тридцать-сорок. Народ боевой и видавший виды. Сам Сошников матрос, из тех, от которых еще в феврале пахло октябрем, был старым партизаном, еще со времен германской оккупации Украины. Он не был хорошо развит политически, не был даже как следует грамотен. Но это не мешало ему быть хорошим профессионалом-повстанцем, ненавидеть до крайности белых и горячо защищать Советскую власть. Он крепко ругался, крыл и в "бога" и во все, что угодно; но при случае, не видел ничего зазорного в том, чтобы в меру выпить. Самою сильною бранью считал он слово "соглашатель".
      Потом Егор. Озлобленный до-нельзя и жестокий до крайности ко всем, кто принадлежал к "тому" лагерю, независимо от профессии, пола и возраста.
      Когда-то давно он был рабочим литейного цеха, про который вспоминал с ненавистью, который, как он говорил, "прожег и прокоробил его до последней жилы".
      Прямо с завода он попал в солдаты. За какую-то провинность оттуда - в дисциплинарный батальон. Озлобленность постепенно нарастала. А тут еще война, и, даже не заехав домой, он угодил на фронт.
      - Всю жизнь промотался хуже собаки, - говорил он. - Другому хоть что-нибудь, передышка какая, ну хоть обман какой-нибудь на время, а у меня - ни чорта!
      - А пропади они все пропадом! - отвечал он с озлоблением, когда матрос или еще кто-нибудь из товарищей старался удержать его от излишней жестокости.
      Он дружил с Сошниковым и считался его помощником.
      Близко узнал еще Сергей Силантия Евстигнеева, или, попросту, дядю Силантия. Это был простой мужик иногородний, как назывались крестьяне в казачьих станицах. У него где-то "там" была своя немудрящая хатенка, хозяйствишко, баба и девчонка Нюрка, о которой он очень тосковал. Ему совсем не по нутру были все эти сражения... выстрелы... войны... и все его мечтания были всегда возле "землишки", возле "спокоя". Раньше забитый и эксплоатируемый, он верил в то, что большевики принесли с собой "правду", и что скоро должно все хорошо "по-божьи" устроиться. Но вышло все как-то не так. Пришли белые, и первые плети он получил за то, что ходил за офицером и доказывал ему, что никак нельзя ему без отобранной лошаденки. Потом пришли красные, и на квартиру к нему стал комиссар. Потом пришли опять белые, и ему всыпали шомполами уже за комиссара и поводили "в холодную". Из "холодной", испугавшись, как бы не было еще чего хуже, он убежал и с тех пор бродит с партизанами, скучает по дому, по хозяйству и по Нюрке.
      Был еще Яшка, который где только не шатался. Служил полотером, работал грузчиком и собачником, а в дни революции одним из первых ушел в славную Таманскую армию.
      И черный, как смоль, грузин Румка, спокойный и медлительный.
      Как-то раз Сергей стоял и разговаривал с Егором.
      - Румка! пойди сюда! - позвал тот.
      - Зачэм? - не вставая отвечал Румка.
      - Пойди, когда говорят!
      Румка встал лениво и медленно подошел.
      - Ну?
      - Вот, смотри! - сказал Егор, отворачивая у того ворот рубахи. - Хорошо?
      И Сергей увидел, что вся шея у него исчеркана глубокими, недавно только зажившими шрамами.
      - Что это? - с удивлением спросил он.
      - Офыцэр рубал, - ответил флегматично Румка. - Шашкой рубал на спор.
      Офицер, оказывается, был пьян, а у Румки больше виноградного не было. Офицер рассердился и сказал, что будет Румке рубить голову пять раз. Если срубит, то его счастье, а нет - так Румкино. Офицер был здорово пьян, попадал не в одно место и свалился скоро под стол, так и не отрубив головы. Счастье было, безусловно, Румкино.
      И много других, таких же, как эти, было в отряде. Озлобленные на белых - уходили к красным. И горе казаку, горе офицеру, попадавшему в их руки. Жестока была партизанская месть.
      XIV.
      Яшка сидел на камне, недалеко от костра, над которым в котле варилась обеденная похлебка. Он наигрывал что-то на старой затасканной гармонии. Играть, собственно, Яшке сейчас не хотелось, а хотелось есть. Но до обеда надо было чем-нибудь убить время.
      - Ты подкидывай дров-то побольше! - предложил он, - эх ты, карашвиля несчастная!
      Румка, исполнявший обязанности кашевара, посмотрел на него лениво и ответил равнодушно.
      - Играй сэбэ! Сами знают.
      Яшка положил гармонию и подумал, что хорошо бы попросить у Румки поглодать мосол из котла. Но сообразив, что тот не даст наверное, потому что попросят другие, вслух обругал его "жадюгой" и пошел прочь.
      Подошел к Силантию, который, сидя на чурбаке, подшивал к своему сапогу поотставшую подошву. Тот работал сосредоточенно и внимательно, точно делал дело большой важности. Да и еще бы! Сейчас немного, потом побольше, и начнет тогда рваться. А где же возьмешь другие? - И потому он с неудовольствием посмотрел на Яшку, который толкнул его в спину.
      - Ты чего?
      - Так! Жрать надо бы, да не поспело еще. Вот и хожу.
      - Так ты не пхайся тогда. Видишь, што человек делом занят.
      - Форсишь все! Утром портки зашивал, теперь сапоги.
      Дядя Силантий откусил конец суровой нитки, заскорузлыми пальцами завязал узелок и ответил, продолжая работу.
      - Одежу, милой, беречи надоть. Нешто как у тебя, парень, штаны-то вон новые, а все в дырьях.
      - Пес с ними с дырьями! Вот кокну офицера, либо буржуя какого и опять достану.
      - Из-за штанов-то? - И Силантий укоризненно посмотрел на него.
      - Не из-за штанов, а так вообще...
      - Разве, что воопче... Да и то, милой, хорошево-то мало. Хочь из-за чево!
      - Ну нет, не мало. Так им гадюкам и надо! - присвистнув, ответил Яшка и добавил, передразнивая: - "Хочь из-за чево!" А на прошлой неделе кто стражника убил, не ты сам, что ли?
      - Убил! - сокрушенно вздохнул Силантий и, отложив даже работу, взглянул на Яшку маленькими голубовато-серыми глазами. - Верно говоришь, парень. Да што же мне делать было, когда они втроем на Епашкина навалились. Пропадал ведь человек-то... сво-оой!.. Убил, верно! Так мне хоть радости-то от этого нету. По нужде только. А ты вот кажный раз плясать готов. Ровно тебе светлый праздник.
      - На то они и буржуи, чтобы их бить, - убежденно сказал Яшка. - Такая уж пора пришла...
      - Дядя Силантий! - совершенно неожиданно перескочил он совсем на другое. - Ты вот что, положи-ка мне заплаточку... Ей богу!.. А то перед маленько лопнул. Чего тебе стоит? Валяй! Я за тебя черед отнесу или что еще придется...
      - Ну тебя к лешему! Рук у самого нет, что ли! - отвечал тот, несколько огорошенный таким внезапным переходом.
      - Нет уж ты, право! Смотри... тут самая малость...
      И, всучив тому свой сапог, Яшка поспешно куда-то ретировался.
      - Ах ты, лодырь!.. Провались он со своим сапогом!.. Думает и взаправду чинить буду! - и Силантий даже отпихнул его.
      Свой у него был готов. Он надел его и посмотрел - крепко! Теперь еще хоть полгода носи. - Потом иголку воткнул в затасканную шапченку, а клубочек ниток сунул в карман.
      Подошел к котлу, посоветовал Румке закрыть котел, чтобы лучше упрело, и стал думать, что бы это еще теперь сделать. Мужик он был хозяйственный и сидеть сложа руки не любил. Привычки не было - хоть что-нибудь, хоть какой пустяк, а все же. Он подошел к Егору, который чистил винтовку, потом к кучке, резавшейся засаленными картами в "козла", и пошел назад. Винтовка его была давно вычищена, а в карты играть не умел, да и не было интереса.
      Проходя мимо того места, где он только что работал, увидел все еще валяющийся Яшкин сапог. - Вот непутевый, бросил и хоть бы что! - Он поднял, осмотрел его. - Ишь ты! Где это его так угораздило? Врет, что лопнул, об гвоздь должно быть. Теперь пойдет рваться. - Он, раздумывая, поглядел на дырку, потом обругал еще раз Яшку лодырем и принялся накладывать заплату.
      XV.
      Осмелели партизаны. На дворе стало теплее: наступила мягкая южная весна. Теперь заночевать можно было под каждым кустом, и частые набеги начали делать ребята. То стражников обезоружат, то казака снимут, то ночью, подобравшись к самому городу, обстреляют патрули и скроются моментально, прислушиваясь, как позади них впустую поднимут стрельбу из винтовок и пулеметов подоспевшие отряды.
      Ползли всевозможные слухи. Но никто точно не знал даже, где проходит линия фронта. Поговаривали, что где-то уже совсем близко, чуть ли не возле Екатеринодара.
      Однажды город был разбужен грохотом орудийных выстрелов. Испуганные и ошарашенные этим новым сюрпризом, повскакали с постелей обыватели. Что? откуда? Но вскоре волна смятения улеглась. Это английские суда с моря обстреливали тяжелой артиллерией, где-то возле Туапсе, зеленых.
      Каждый день прибывали теперь с севера партии новых и новых беженцев к последнему оплоту, к последнему клочку, не поглощенному еще красной стихией, - Новороссийску.
      XVI.
      Там, где кусты колючей ажины переплетались причудливо из-за серого истрескавшегося и поросшего мхом камня, как раз в то время, когда последний луч заходящего солнца скользнул по верхушке кряжистого дуба и исчез в горах, насторожившийся чутко Яшка услыхал доносящийся издалека, еще тихий, но ясный металлический звук - так-та! Так-та!
      Он осел сразу корпусом книзу, чуть выставил из-за веток голову и прислушался.
      - Подковы! Мать честная! Да неужели ж казаки?
      От волнения сперло дыхание.
      - Эх, вот была бы удача-то!
      Впереди из-за поворота, по широкой, тянущейся вдоль гор, дороге, показалось несколько всадников, человек пять-шесть. Яшка кубарем скатился вниз и помчался назад, пригнувшись и отмахивая длинными ногами саженные прыжки. Сергей видел, как пронесся он стремительно мимо них и скрылся за кустами, забираясь проворно туда, где с главною частью отряда засел матрос.
      Топот приближался, каждый из партизан зашевелился, чтобы принять наиболее удобное положение.
      - Ребята! - не своим, металлическим голосом предупредил Егор. - В последний раз говорю... Сдохнуть мне на этом месте, если я не разобью башку тому, кто выстрелит безо времени!.. Замрите как могилы!
      И ребята, действительно, замерли; даже дыханья не слышно стало, потому что приникли их головы плотно к сыроватой, пахучей земле.
      Конный дозор проехал близко, почти рядом, ничего не заметив, и у Сергея мелькнула мысль, что хорошо бы можно в упор отсюда одной пулей ссадить двоих, а то и троих сразу.
      Прошло несколько минут. Но вот показался и весь отряд. Человек около сорока пехоты. За ним тянулись какие-то экипажи, повозки и телеги.
      "Что бы это значило?" - подумал Сергей и взглянул вопросительно на Егора.
      - Беженцы в Сочи и к грузинам! - шопотом на молчаливый вопрос ответил тот и усмехнулся едко.
      Рядами проходили солдаты. Впереди офицера не было, но зато возле повозок, из которых раздавался звонкий женский смех, на конях гарцевало целых три. Несколько мужчин в штатском, которым надоело, очевидно, сиденье в медленно ползущих за отрядом экипажах, шли рядом, разговаривая.
      Молодая девушка, с развевающимся ярким шелковым шарфом, легко соскочила на ходу из шарабана, остановила одного из всадников и, взобравшись на седло, смеясь, поехала, свесив ноги на одну сторону.
      До слуха Сергея донеслось несколько слов, вырванных из оживленного разговора. Потом кто-то, проезжая мимо, мягким и красивым тенором запел модную в то время песню:
      Плачьте, красавицы, в горном ауле,
      Правьте поминки по нас.
      Вслед за последнею меткою пулей
      Мы покидаем Кавказ.
      - Но чорт! - оборвался вдруг голос. - Чего храпишь, дура!
      И слышно было, как слегка отскочила пришпориваемая лошадь.
      Грудью за родину честно сражаясь,
      Многие пали в бою-у-у!..
      И вдруг, сразу нарушив спокойную тишину, загрохотали выстрелы, и дикий визг смешался с перекатывающимся эхом.
      Растерявшись, расстреливаемый в упор отряд шарахнулся назад, но встреченный отсюда огнем Егоровой засады, заметался, кидаясь из стороны в сторону. Некоторые пробовали было отстреливаться, но они стояли открытые, как на ладони, и, не выдержав, через несколько минут, охваченные ужасом, бросились в кусты, преследуемые рванувшимися партизанами.
      Яшка сразу же напоролся на офицера, который, прислонившись к какой-то повозке, садил пулю за пулей в их сторону.
      - Брось, гадюка! - закричал он, но в ту же секунду ему пулей разбило винтовку в щепья, а офицер отпрыгнул.
      - Тебя-то мне, голубчик, и нужно! - процедил вывернувшийся сбоку Егор и прикладом со всего размаха ударил офицера по голове.
      Разгоряченные партизаны носились повсюду. Яшка орудовал уже новой подобранной винтовкой. Матрос, догнав какого-то субъекта, хотел полоснуть его из нагана, но, пожалев патрона, сбил его ударом кулака на землю, где тот и валялся до тех пор, пока его не пристрелил кто-то из пробегающих. Даже вялый грузин Румка пришел в ярость и набросился, как зверь, на какого-то штатского, оцарапавшего ему выстрелом из браунинга кожу на руке.
      - А! Убивать хотэл!.. Рук попадал!..
      И, подмяв того под себя, он до тех пор пырял его своим острым, длинным кинжалом, пока тот не перестал под ним возиться.
      Егор, ожесточившись, метался и поспевал повсюду; заметив что-то мелькнувшее в сторону, он закричал вдруг, кинувшись в кусты:
      - Стой! стой! курвы! Стой, так вашу мать! Не хотите... А!..
      И он, не целясь, прямо с руки выстрелил в убегающих, но, промахнувшись, бросился вдогонку сам. Сначала не увидал никого, повернул направо, сделал несколько шагов, как вдруг столкнулся лицом к лицу с какими-то двумя женщинами.
      Одна - высокая, черная, с разорванным о кусты ярким шелковым шарфом, та самая, которая еще так недавно беспечно смеялась, забравшись на верховую лошадь. Она смотрела на Егора широко раскрытыми темными глазами, в которых отражались растерянность и безграничный ужас. Другая - совсем молодая, белокурая, тоненькая, застыла, повидимому, не соображая ничего, рукою ухватившись за ветку.
      Несколько мгновений они простояли молча.
      - Аа! - проговорил Егор. - Так вы вот где!.. Убежать хотели!.. Офицеровы жены, что ли?..
      Те молчали.
      - Спрашиваю, офицеровы, что ли? - повторил Егор, повышая голос.
      - Да! - беззвучно прошептала одна.
      - Нет! - одновременно с ней другая.
      - И да и нет! - усмехнулся Егор и крикнул вдруг громко и злобно:
      - Буржуазия... белая кость! Думаете, что раз бабы, так на вас и управы нет?.. А, сукины дочери!..
      И он, выхватив обойму, стал закладывать ее в магазинную коробку.
      - Большевик!.. - с отчаянием и мольбой прошептала черная женщина. Большевик!.. товарищ!.. мы больше не будем...
      - Сдохнете, тогда не будете! - и все так же усмехаясь, Егор лязгнул затвором, не обращая внимания на то, что белокурая, пошатнувшись, еще крепче ухватилась за ветку, с ужасом впилась взглядом в винтовку, потом, вскрикнув, упала и задергалась вся от плача.