- Последняя! Дальше некуда!
      Жгло августовское солнце, когда измученные и обливающиеся потом курсанты вливались в старые, поросшие травой, изгибающиеся окопы, вырытые почти что под самым Киевом еще во времена германской оккупации.
      - Вода есть? - еле ворочая пересохшим языком, спросил, подходя к Владимиру, покачивающийся от усталости Николай.
      - На, бери!
      Прильнув истрескавшимися губами к горлышку алюминиевой фляги, долго, с жадностью тянул тепловатую водицу.
      Взвизгнув, шлепнулась почти рядом о сухую глину шальная пуля и умчалась рикошетом в сторону, оставивши облачко красноватой пыли.
      - Осторожней! Стань за бруствер.
      И опять напряженная тишина.
      - Говорят, справа пластунов поставили.
      - Много ли толку в пластунах. Два батальона. - Помолчали. Где-то далеко влево загудел броневик, и эхо разнеслось по притихшим полям. У-ууу!..
      - Гудит!
      Шевельнул потихоньку головками отцветающего клевера ветер и снова спрятался.
      - Сережа! Пить хочешь?
      - Дай!
      Выпил все той же тепловато-пресной воды. Отер рукавом со лба капли крупного пота. Долго смотрел задумчиво в убегающую даль пожелтевших полей и вздохнул тяжело.
      - Стасин убит?
      - Убит!
      - А Кравченко?
      - Кравченко, тоже!
      - Жалко Стасина!
      - Всех жалко! Им-то еще ничего, а вот которые ранеными поостались! Плохо!
      - Федорчук застрелился сам.
      - Кто видел?
      - Видели! Пуля ему попала в ногу. Приподнялся, махнул рукой товарищам и выстрелил себе в голову.
      Жужжал по земле над поблекшей травою мохнатый шмель спокойно.
      Жужжал в глубине ослепительно-яркого неба аэроплан однотонно.
      - Жжз-жжж!
      И смерть чувствовалась так близко, близко. Не тогда, когда шум, грохот, а вот сейчас, когда все так безмолвно и тихо... Жжз-жжж!..
      - Тах-та-бах!..
      - Вот она!
      - Тах-та-бабах.
      - Вот!.. Вот она!
      И дальше в грохоте смешались и мысли, и взрывы, и время. Прямо перед глазами, - цепь... другая. - Быстрый и судорожный огонь.
      - Ага, редеют!
      Батарея...
      - Наша! Отвечает!
      Еще и еще цепи, еще и еще огонь. Окопы громятся чугуном и сталью, и нет уже ни правильного управления, ни порядка. И бой идет в открытую, по полям.
      Трудно... тяжело!..
      - Врете, чортовы дети. Не подойдете!
      Кричит оставшийся с несколькими нумерами пулеметчик:
      - Врете, собачьи души!
      И садит ленту за лентой в наступающих.
      - Бросай винтовки!... О-го-го, бросай!
      - Получай! Первую!.. вторую!..
      И с треском рвутся брошенные гранаты перед кучкой нападающих на курсанта петлюровцев.
      Стремителен, как порыв ветра, с гиканьем вырывается откуда-то эскадрон и взмахивает тяжелым ударом в одну из передних рот.
      - Смыкайся! Смыкайся! - кричит Сергей. Но его голос совершенно теряется посреди шума и выстрелов.
      Эскадрон успевает врубиться в какой-то оторвавшийся взвод, попадает под огонь пулеметов и мчится, растеривая всадников, назад.
      Пулеметчик, с разбитой пулею ногой, уже остался один и, выпустивши последнюю ленту, поднимает валяющийся карабин и стреляет в упор, разбивая короб "максима" с криком:
      - Нате! Подавитесь теперь, сволочи!
      На фланге бронепоезд, отбиваясь из орудий, ревет и мечется. Его песня спета, полотно сзади разбито.
      - Горинов, отходим! - кричит Сергею под самое ухо Ботт. - Бесполезно... уже охватывают.
      Справа петлюровцы забирали все глубже и глубже и густыми массами кидались на тоненькую цепь. Пластуны не выдержали и отступили.
      - Кончено?
      - Кончено, брат!
      С хрипом пролетел и бухнулся почти рядом, вздымая клубы черной пыли и дыма, взорвавшийся снаряд. Отброшенный с силою упал, но тотчас же вскочил невредимым Владимир. С разорванной на груди рубахой, шатаясь, поднялся Сержук. Шагнул, как бы порываясь что-то сказать товарищам, и упал с хлынувшей из горла кровью.
      А влево на фланге что-то гулко ахнуло, перекатившись по полям и заглушая трескотню ружейных выстрелов. И белое облако пара взвилось над взорванным броневиком.
      Разбитые части отступали.
      XXII.
      Вот и беленькие домики окраин Киева. Здесь Петлюра и Деникин не нужны. В страхе перед надвигающейся напастью их обитатели попрятались по погребам и подвалам.
      Беспорядочно и торопливо вливались смешавшиеся остатки красных частей в город.
      Чем больше они подвигались к центру, тем больше попадался им на глаза торопящийся и снующий народ. Носились мотоциклеты, гудели автомобили, тянулись бесконечные обозы, и кучками, с узлами на плечах, уходили какие-то люди.
      - Это - беженцы, рабочие! - пояснил кто-то. - Кто от деникинцев, кто от петлюровцев. Чорт их знает, который захватит раньше город.
      Шли не останавливаясь дальше. Вот налево и бывшая курсовая обитель. Золотило заходящее солнце верхушки знакомой зеленой рощи, еще недавно шумной и оживленной, а теперь пустой и безмолвной.
      Молчал черными пятнами распахнутых окон покинутый корпус. И стройно, точно бессменные часовые, застыли рядами тополя вокруг безлюдного плаца.
      Стало больно. Но скорей - мимо и мимо, - некогда...
      В разных концах города раздавались с чердаков выстрелы по отступающим. Бухали церковные колокола, - где набатом, где пасхальным перезвоном.
      Это торжествовала контр-революция.
      Но вот и Цепной мост. Не без труда наши товарищи протиснулись к нему и, подхваченные людской массою, стали продвигаться вперед.
      Где-то на окраинах стала раздаваться трескотня и сзади задавили еще отчаянней.
      Нельзя было сказать, что по мосту двигался кто-нибудь самостоятельно. Тысячи человек втиснувшись текли по нему, плотно прижавшись друг к другу.
      Возле Сергея автомобиль, с попортившимся почему-то мотором, захваченный общим течением, продолжал продвигаться безостановочно, вместе со всеми. Огромный мост скрипел, дрожал, и - казалось - вот вот рухнет в волны Днепра.
      Наконец-то - и на том берегу. Двинулись без передышки дальше по прямому шоссе - надо было торопиться. Потому что - если по этой массе да успеть поставить с гор трехдюймовки? - При одной мысли становилось даже страшно.
      Еще немного, - миновали слободку и с шоссе свернули на Броварский лес.
      Было уже совсем темно. Сотни груженых подвод тащились куда-то выбивающимися из сил лошадьми по ночной, корявой и загроможденной дороге.
      Изредка из города, раскатываясь гулким эхом, ахал снаряд, потом другой, через некоторое время третий, и так все время.
      Испуганные лошади шарахались в стороны, выламывая оглобли и выворачивая воза.
      В темноте то и дело попадались какие-то валяющиеся поперек пути корзинки, тюки, ящики.
      Повсюду, спотыкаясь, бродили невидимыми массами беженцы, курсанты, отбившиеся от частей красноармейцы. Все это, в глубоком мраке, перепутанное, стихийное, создавало представление о каком-то мифическом хаосе. Головы большинства сверлила только одна мысль. "Потом!.. все потом! а сейчас отдохнуть... спать!" Многие дремали на-ходу, придерживаясь за оглобли или перекладину телеги и еле переставляя ноги. Некоторые присаживались у края дороги перевести дух и совершенно помимо своей воли засыпали. Через них перешагивали, об них спотыкались, но они не слыхали и не чувствовали.
      Сергей с товарищами возле отдыхающих остатков своей роты стоял на высоком лесистом бугру, всматриваясь в сторону Киева.
      Пора было уходить.
      - Ну! Прощай, Украина! - сказал один.
      - Прощай! - мысленно, эхом, повторили другие.
      - Опять здесь скоро будем!
      - Будем!..
      Далеко внизу черным блеском отсвечивал изгибающийся Днепр. По темному небу бродил бесшумно прожектор. И где-то на окраинах занималось зарево пожара.
      И точно последний прощальный салют уходящим, ослепительно-ярким блеском вдруг вспыхнуло небо. Потом могучий гул, точно залп сотен орудий, прокатился далеко по окрестностям. Утих!.. Потом еще и еще. И заметалась вспугнутая темная ночь. И казалось, что судорожно вздрагивала земля.
      Это рвались пороховые погреба оставленного города.
      Конец первой повести.
      Арк. Голиков.
      В ДНИ ПОРАЖЕНИЙ И ПОБЕД.
      Часть вторая.
      "Революция в опасности!" - красными молниями бил радиотелеграф.
      "Революция в опасности!" - огненными буквами повторяли плакаты.
      И снова заколыхались усталые и полуголодные люди и гулким эхом, перекатываясь от края до края РСФСР, ширился и креп брошенный в ответ из ее недр новый боевой клич:
      - Не сдадимся!..
      - Выдержим!..
      - Победим!
      Тянулись хищные лапы генералов к центру Красной России. И рвались вперед белые своры, заранее предвкушая торжество кровавой расправы.
      Пригреваемые приближающимся солнцем генеральских эполет, проснулись полуиздохшие змеи-предатели и злобно зашипели, приноравливаясь тайком пустить капли смертельного яда поближе к сердцу пролетарской Республики.
      Работал шпион Локкарта.
      Готовились его белые шайки прийти изнутри на помощь наступающей темной реакции.
      Хоронил московский пролетариат погибших на посту товарищей, вырванных из его среды взрывом белогвардейских бомб.
      И думалось многим, что доживает последние недели и даже дни Советская Россия.
      Но зорко смотрел пролетариат-часовой.
      - Нашу Москву? - гневно сказал рабочий, надевая патронташ.
      - Наш Петроград? Нашу Революцию?
      - Подождешь!
      И загудели срывающиеся с вокзалов и уносящиеся на фронты новые и новые эшелоны.
      Раздавались винтовки прямо с заводов в Туле.
      Опутывались колючей проволокой улицы Петрограда.
      Садился на крестьянскую сивку буденовец под Воронежем. И, сдерживая удары, отходили части Красной армии, с тем, чтобы выждать и вырвать победу из рук зарвавшегося врага.
      Затаив дыхание, следили рабочие массы за исходом последней и решительной схватки.
      Стояли часами на осеннем холоду возле больших карт, агитпунктов и Росты, с тревогой наблюдая за извивающимся черным шнурком.
      И, точно удар по собственному телу, принимали каждый укол булавки к северу и шумно радовались даже малейшему сдвигу к югу.
      Нависли предбурные тучи в воздухе. Замерла на картах, неподвижно зацепившись от Орла к Воронежу, тесемка. И умолкла антенна...
      Потом разорвали залпы минутную тишину тысячеверстного фронта. - И ударила красная сторона. И радостно, молниями, бил радиотелеграф.
      Всем!.. Всем!.. Всем!..
      - Мы наступаем!
      А черный шнурок на витринах Росты впервые упал вниз, к югу. В третий раз красным становится Харьков!
      I.
      Красные заняли Харьков 11 декабря.
      Перестрелка на улицах еще не утихала, когда Сергей наткнулся на вооруженных рабочих. Они окружили лежащее на мостовой тело неизвестного человека.
      - Кто это? - спросил Сергей, указывая на убитого.
      - Офицер какой-то. Сумка у него полевая с картами.
      - Дай сюда! - сказал Сергей. - Может, нужные есть!
      Он повесил сумку себе на пояс и пошел дальше.
      Носились конники по улицам. Стучали двуколки. Утихали взрывы по полям. Высовывались, хотя и с опаской, из дверей и калиток любопытные, и по мягкому сыроватому воздуху доносились откуда-то звуки красноармейской дружной песни.
      Сергей повернул обратно, туда, где остановились курсанты.
      В этот вечер, впервые за два месяца, курсанты спокойно отдыхали, не заботясь о разведке, караулах и постах. Частей в городе было много и охранение несли не они.
      Команда пеших разведчиков вместе со всем полком разместилась по квартирам в рабочем поселке.
      Сергей и Владимир сидели за уютно кипящим самоваром в квадратной чистенькой комнате в квартире, одного из рабочих. Неторопливо пили чай и отдыхали.
      Потом Сергей принялся разбирать бумаги и документы, находившиеся в сумке убитого офицера. Он вынул карты, полевую книжку и небольшой надушенный конверт. На конверте стоял адрес: "Новороссийск, Серебряковская ул., дом Пушечникова, Г-же Ольге Павловне Красовской".
      - Интересно, - сказал Сергей. - Почитаем. - И раскрыл конверт.
      - Читай вслух!
      - Мелко больно написано. Сразу видно, что баба.
      Крепкими духами пахнуло от этих исписанных листочков. Сергей начал читать.
      "...наконец-то пользуюсь случаем, чтобы послать письмо, которое дойдет уже наверное..."
      - Как раз угадала!
      - Ладно! Ты не перебивай.
      "... Я посылала по почте несколько раз, но думаю, что до тебя не доходили, потому что ответа нет и до сих пор. Еще совсем недавно, две-три недели назад, я была совершенно уверена в том, что увижу всех вас скоро. Об этом мы уже условились с Жоржем. И Павел Григорьевич обещал ему один из классных вагонов из их интендантских, предоставленных для каких-то комиссий или ревизий; впрочем, это не важно. Оставалось только подождать, когда вагон вернется с его женой из Киева.
      Но разве можно быть в чем-нибудь уверенной в наше время. И вот обстановка сложилась так, что о какой-либо поездке и думать не приходится. Опять наши отступают. Большевики заняли уже Белгород и двигаются ближе и ближе. Боже мой, какая это мука! Опять приходится волноваться, переживать все ужасы сначала. Счастливцы вы. Вам не приходится и не придется испытать ничего подобного..."
      - Уж это положим! - проговорил, закуривая, Владимир. - Доберемся когда-нибудь и до вас, сволочей. Тоже попробуете тогда.
      "...Ну, об этом пока довольно. Стратег я плохой, а Жорж говорит, что дальше Белгорода их все равно не пустят. Живем мы ничего. Зарабатывает Жорж на службе прилично, кроме того у него какие-то там дела с поставками. Какие - не знаю. Я не вмешиваюсь.
      Вчера видела Люду! Ты себе представить не можешь, какое у ней горе. Ее мужа убили. Он ехал из Курска в Харьков, какие-то бандиты остановили поезд и всех занимающих более или менее видные места по службе тут же расстреляли. Она убита горем. По этому делу было следствие, посылали отряд на место. Он что-то там сжег, сколько-то повесил. Но, конечно, легче ей от этого не стало.
      У нас часто бывает Виктор. Они с Жоржем большие друзья. Все такой же веселый, беззаботный и несколько наивный, как и прежде. Он служит помощником начальника конвойной команды при тюрьме. Ужасный, в сущности, человек. Ненавидит красных страшно, и что у них там творится, одному богу известно. Я далеко не всегда могу выслушать их до конца. Да и вообще... Все это... кровь... веревки... допросы... Все это как-то не вяжется в моем представлении с ним. Ведь он, в сущности, такой милый, чуткий и застенчивый человек. Помнишь, как он краснел всегда, когда говорил с тобою. Он еще и до сих пор в душе обожает тебя..."
      - Хорош наивный? Мерзавец! Разговаривать - краснел, а плетью шкуру со спины спускать - хоть бы что! - проговорил, останавливаясь, Сергей. Знаешь! Я не любитель всяких там жестокостей, но, честное слово, если бы этот "наивный" мне попался, то я сказал бы, что расстрелять его - мало!
      - Читай дальше.
      "...Севка из училища ушел, да я его вполне понимаю. Он уже подпоручик и где-то сейчас на фронте.
      Напишите скорее, как живете вы. На-днях приезжал Реммер и говорил, что твой муж получил повышение, а Глеб будто бы уехал с карательным отрядом под Мариуполь. - Правда ли это?
      Письмо это посылаю с нашим хорошим знакомым, поручиком Юрием Борисовичем Волчиным.
      Он едет в командировку. Я думаю, что ему можно будет у вас на несколько дней остановиться. С ним же пришли мне ответ".
      Сергей прочитал, вложил письмо обратно в конверт и аккуратно спрятал в сумку.
      - Зачем это тебе?
      - Пригодится. Когда-нибудь, возьмем-таки мы и Новороссийск. Пусть тогда Чека разберет, кто у кого был карателем, кто истребителем.
      II.
      Сегодня неспокойный день в полку. Сегодня волнуется комиссар, командиры, а больше всего красноармейцы. Не потому, что наступают, например, белые, или предстоит какая-нибудь тяжелая боевая операция.
      Нет! Белые очищают одну за другой станции Донецкого бассейна, боя сегодня тоже не предвидится.
      Дело много сложнее: впервые из штаба бригады прислали обмундирование, а главное обувь.
      Вернулся из штаба к себе на квартиру Сергей, с досадою хлопнул дверьми и выругался даже.
      - Ну, что? - живо спросил его Николай. - Как там?
      - Что! Хорошего мало, конечно. Девяносто пар ботинок на весь полк, в то время, когда восемьдесят процентов разутых.
      - Фюиить! - даже присвистнул Николай. - Какого же это чорта! Курам разве на смех. Сколько же на нас-то пришлось?
      - Восемь пар! Вот тут и обходись, как знаешь. Одному дашь, другой к горлу пристанет. "Почему ему, а не мне? Я тоже, да у меня тоже!.." Не люблю я этих подачек по чайной ложке, только людей растравишь.
      Весть о получении обмундирования уже давно облетела красноармейцев, но сведения от одного к другому передавались преувеличенные. Говорили, что наконец-то обуют почти весь полк, а уж если не весь, то во всяком случае больше половины. И толпились сейчас все около квартиры, нетерпеливо ожидая раздачи.
      - Сколько? - обступили вышедшего Николая.
      - Английские или русские?
      - Восемь пар всего! - сконфуженно закричал Николай.
      - Восемь па-ар?!
      - Чтоб им подавиться! Так это што ж, кому же достанется? Почитай никому.
      - Ладно! Там видно будет. В две шеренги становитесь. Командир осматривать сейчас будет, - старался перекричать Николай красноармейцев.
      - Чего осматривать? - со злобной ноткой выкрикнул кто-то. - Али и так не известно?
      Волна глухого раздражения, вызванного острым разочарованием, прокатилась по рядам. И недоверчиво, даже озлобленно посматривали красноармейцы то на командира, то на коптера, усевшегося с грудкой новеньких желтых ботинок на крыльце, то на свои собственные, закорузлые, с поднятыми кверху носами, с разъязвленными ртами, через которые виднелись мокрые серые портянки.
      - Вот что, товарищи! - закричал Сергей. - Почти что всем вам одинаково нужна обувка, а ее вы сами видите сколько. А потому я отберу из вас тех, у которых ботинки самые плохие, а они метнут жребий промеж себя.
      Заговорили все разом, торопливо, каждый предлагая тот способ дележа, который давал ему больше шансов получить одну из этих восьми злополучных пар.
      - Зачем отбирать? Пускай все тянут. Все в одно время получали!
      - Валяй, валяй, отбирай! У кого может хоть какие подходящие есть. Что ж ему вторую пару, а кому ничего?
      - Для чего по жребию? Ты так давай! Рази не видишь, у меня вон одного ботинка вовсе нет.
      - Заткни глотку, чорт! Ты куда ж его дел? У тебя еще вчера был.
      - Вчера был, а сегодня совсем разорвался.
      - Совсем! У всех совсем!
      - Давай чтобы на всех обувка была! - крикнул кто-то из задних рядов громче остальных.
      - Ладно там! - оборвал Сергей, - как я сказал, так и будет. Не галдеть! Выходи вот ты... ты...
      Но первые же пропущенные тотчас подняли крик, обступили Сергея, и каждый, захлебываясь, доказывал ему свое безусловное право на участие в дележе.
      - Меня пошто пропустил!
      - Ты вот посмотри, посмотри!
      - Ты куда, сволочь, тоже лезешь?
      - Дать ему в рыло раза! Сукину сыну!
      - Я при Колчаке получал!
      - Я вовсе не получал. Свои из дома дотрепываю.
      - Пропади я пропадом, если я не токмо в наряд, а хоть куда пойду, пока не получу! В Сибири пальцы обморозил, тут всю дорогу почитай босый прошел. Довольно!
      - И я!.. И я!..
      - И мы все!..
      - Чтобы их чорт с войной такой побрал, когда не дают, что солдату положено!
      - В штабах все поодетые. По три комплекта имеют.
      - Не пойдем без ботинок! На всех пускай присылают!
      - Давай комиссара!
      - Провались он, комиссар, что от него толку! Довольно ноги пообивали!
      Увидал Сергей, что расходились кругом страсти. Кричат, горячатся, брызжут слюною яростно. Пробовал остановить и так, и этак. Ничего не выходит. Обозлился, вскочил на ступеньку крыльца и крикнул, гневным и звонким голосом покрывая всех.
      - Замолчать! На свои места живо! Взводные командиры привести людей в порядок. Смирно! Слушай, что я скажу!
      Галдеж стих.
      - В то время, когда повсюду наши части наступают вперед и вперед, кричал Сергей, - вы заявляете, что дальше без новых ботинок не пойдете. Другие полки одеты не лучше, а многие и хуже вас, а они идут без всяких разговоров. Кто из вас хочет, пусть остается. Чорт с ними со всеми вместе взятыми, если правда, что они из-за башмаков готовы предавать Революцию! Если бы все так рассуждали, то давно получили бы вместо ботинок деникинские плети да шомпола по спинам...
      Красноармейцы молчали.
      - ...Но не все еще шкурники в Красной армии, которые наступают на горло своим командирам, требуя с них то, чего они им не могут дать! Где я вам возьму на всех ботинки? Где их возьмет комиссар или хоть командарм, когда их нету? Или тоже грабить мужика, как грабят белые? Вы кричите, что где-то лежат полные цейхгаузы. Враки все! Это полные цейхгаузы у белых английского обмундирования. Вот куда надо итти получать его! Стыдно так поступать, недостойно звания красноармейца! Кто не желает, тот может убираться! Палкой его все равно не удержишь. Но я знаю, что все-таки есть среди моей команды настоящие и сознательные ребята, которые всегда пойдут. Мы обойдемся и с ними. Пусть кричит теперь кто хочет!
      Сергей кончил и нервно правой рукой отер лоб. Так со своими людьми он говорил в первый раз.
      Все продолжали молчать.
      - Ну, что же?
      - Нету тут шкурников, командир. Зря говоришь, - хмуро, но уже без злобы сказал кто-то.
      - Нету! Нету!
      Подтверждали голоса.
      - Посуди, товарищ командир, легко ли нам, все ноги поссадили без обувки-то.
      - А пойти,-то, конешно пойдем. Это так с досады уж. Обидно ведь, право!
      И улыбнулся Сергей, сразу почувствовав что-то другое. Улыбнулся и Владимир, и окрикнул попросту.
      - Я ведь так и знал, что с досады языками заболтали. Разведчики у нас в полку самый надежный народ. Не то, что какая-нибудь третья рота.
      - Что верно, то верно! - раздались голоса.
      - Мы от своих-то хоть не бегали.
      - Пулемета за все время ни разу не бросили.
      - Вот и обидно, товарищ командир, а ботинок поди больше им дали?
      - Нет! Столько же.
      - Совсем бы стервецам давать не надо, а то при казаках они чуть што разведка. А к коптеру за обмундировкой так небось первые...
      Когда были, уже без шума, розданы ботинки, говорил кто-то, завидуя вслух.
      - Эх, хороши! Подошва спиртовая и каблук с подковой. Крепкие!
      - Теперь этих при всяком случае, в очередь или не в очередь, в караул и на посты. Пусть знают, что не задаром получили, ешь их волки! А мы уж в своих замечательных до Кавказа как-нибудь дотопаем. Авось там и на нашу долю найдется!
      - Найдется! Как не найтись!
      - У них-то цейхгауз во... Англия!
      III.
      Невысокая серая лошаденка, худая и некрасивая, стояла возле крыльца и, поворотив голову, смотрела на Сергея, хлопая ушами.
      Весело смеялся чему-то Николай. Улыбался Владимир, похлестывая плетью по голенищам своих сапог.
      На душе у всех было хорошо и спокойно.
      Почему? Потому ли, что вновь наступила весна? Потому ли, что близок уже был некогда далекий Кавказ? А может быть и так, просто, непочему.
      Сергей вдел ногу в стремя и вскочил в седло, продолжая смеяться звонко. Тощая лошаденка зафыркала чего-то и подалась назад, - точно настоящий конь.
      - Ну, ты скоро?
      - Осмотрю посты. Вернусь через час. Гайда.
      Он уехал, а они остались еще немного подышать свежим воздухом.
      - Чудно, брат, право! - проговорил Николай. - Ведь скоро будет только год с тех пор, когда мы сошлись втроем. А как кажется, что это было уже давно, давно. Нет, ведь ты подумай! Только год!
      Усмехнулся Владимир и потянул товарища за рукав:
      - Пойдем! А говоришь ты правду, времени-то прошло немного, но всевозможных перемен, событий и совместно перенесенных опасностей больше чем много. Оттого и кажется, что давно. Знаешь, когда я вспоминаю о чем-нибудь, то как-то не возникает в голове - это было в феврале... это в марте... а - когда мы были на бандах... когда тебя ранили... и много таких других "когда".
      Они постояли на улице еще несколько минут. С крыши соседнего домика капало, и слышно было, как, падая, капли негромко и мерно булькали.
      На уличках, высыпавши, задорно гоготали около девок красноармейцы.
      - Хорошо, Владимир, опять скоро весна, - говорил, оживившись, Николай. - Я бы хотел, чтобы работалось бы так же дружно, интересно, помнишь как тогда...
      - ...Когда мы были в Киеве? Разве это забудешь? Пойдем!
      Долго в этот вечер ждали Сергея товарищи. Прошел час, другой после обещанного времени, а он все не возвращался. Наступила ночь.
      - Неужели у комиссара он засиделся, - начиная уже беспокоиться, высказал предположение Владимир.
      - Возможно.
      Прошло еще несколько часов, а Сергей все не возвращался.
      Совсем встревоженный, Владимир послал одного из красноармейцев в штаб полка, к комиссару, узнать, не там ли Сергей.
      - Да скажи, Петров, комиссару - пускай позвонит... Или постой, я лучше напишу записку.
      И он набросал карандашом на полевом бланке:
      "Тов. Григорьев! Не был ли у вас Горинов? Если нет, то позвоните в первый батальон и спросите, нет ли его там. Вот уже пять часов прошло, как он уехал по линии охранения и до сих пор еще не возвращался".
      Некоторые из спящих красноармейцев, уловив краем уха, о чем идет речь, - попривстали.
      - Неужто еще не ворочался? - раздались сонные голоса.
      - Нет еще.
      - Нуу! Это не ладно что-то!
      Многие проснулись. Столь долгое и загадочное отсутствие встревожило всех.
      - Может, его убили где?
      - Негде! Сегодня на всей линии хоть бы один выстрел хлопнул. Когда вчера, - ну тогда бы еще так.
      Через полчаса послышался топот, к крыльцу кто-то подъехал.
      Многие было бросились к дверям, рассчитывая увидать Сергея. Но это был не он, а ординарец-кавалерист, из штаба полка. Ординарец быстро соскочил с лошади и передал Владимиру записку. На ней значилось:
      "В штабе полка Горинова нет и не было, в штабе батальона тоже, я только что сейчас звонил. Срочно узнайте, кто и где видел его в последний раз! Все, что узнаете, сейчас же сообщайте мне".
      Всю ночь, по заставам и полевым караулам, спотыкаясь в темноте, носились гонцы, расспрашивая - не видал ли кто-нибудь начальника команды пеших разведчиков.
      Домой вернулся Владимир хмурый, усталый и сел молча на лавку.
      - Ну, что же? - живо спросил его Николай и обступившие красноармейцы.
      - Ничего пока!.. - глухо ответил он. - Ничего... Последней его видела застава четвертой роты. Но что толку-то, что видела! Приехал, - говорят, - посмотрел, посмеялся и свернул влево.
      - И давно?
      - Давно, еще с сумерками.
      И повторил, чуть-чуть подумав:
      ... - С сумерками!
      И с тех пор исчез бесследно и загадочно, для товарищей, для команды и для всего полка, краском Горинов.
      IV.
      Уже начало темнеть, когда Сергей, осмотрев линию сторожевого охранения, мелкой рысцой отправился обратно. Он поехал прямо, вдоль фронта:
      - Ближе будет, как раз, пожалуй; на участок второго батальона попаду.
      Раззадорившийся Васька, незаметно затрусил побыстрее и, пользуясь тем, что, задумавшись, Сергей перестал обращать на него внимание, потянул немного вправо, к чернеющим впереди кустам.
      - Э-э! брат, - поговорил заметивший его маневр Горинов. - Куда тебя чорт несет?
      Он остановился, приподнялся на стременах и, оглядевшись, вздохнул глубоко, полной грудью.
      Был безмолвен фронт. Впереди, в нескольких верстах, горели огни Батайска, и чуть слышно было, как гудел какой-то паровоз.
      "Крепко засели! - подумал Сергей, - а выбить оттуда надо бы, узел важный".
      - Однако! - вслух подумал он. - Я кажется сдурил порядочно. За каким чортом попал сюда? Надо к своим поближе поскорей.
      Он дернул за левый повод Ваську, круто повернул его и только что хотел стегнуть покрепче плетью, когда из-за кустов выехало человек десять-двенадцать конных.
      "Кто это, - вздрогнул Сергей, - наши или казаки?"
      И он остановил коня.
      Скрыться было абсолютно некуда. Если Сергей сдвинется с места, то его увидят сейчас же. Если не сдвинется, то увидят минутой позже, - только и всего. Ускакать же на Ваське - и думать было нечего. - "Эх! была не была, - решил Сергей. - Все равно сейчас заметят".
      И он встал как-раз посредине дороги так, чтобы он всем был виден.
      Кавалеристы сразу заметили его, передние даже сначала шарахнулись в сторону, но, не увидав на дороге никого другого, направились рысью к нему, взяв винтовки наперевес.
      Сергей стоял спокойно.
      "Сейчас!.. - соображал он. - Сейчас узнаю - кто... Казаки!"
      И почти что до крови закусив губу, он сразу же взял себя в руки.
      "Застрелиться еще успею! - Попробую все-таки последнее!"
      - Эй... кто такой? - крикнул ему первый, подъезжая потихоньку и зорко всматриваясь, готовый и выстрелить, и рубануть.
      - Подъезжай ближе! - ответил Сергей. - Чего горланишь? Хочешь чтоб с поста сняли?
      И подъехал к ним сам шагом.
      - Офицер есть?
      - Нету! - ответил казак, весьма озадаченный спокойствием попавшегося на пути и, повидимому, красного. - Вахмистр есть.
      - Давай его сюда!
      И Сергей очутился возле самой кучки.
      - А кто вы такой? - спросил вахмистр, подозрительно оглядев Сергея.
      - Поедем вместе! - проговорил вместо ответа Сергей и накинулся на одного из казаков.
      - Ты что, дурья башка, винтовку сюда наставил! Смотри-ка, да еще без предохранителя! Надень за спину!
      - Постойте ж, - проговорил растерянно вахмистр. - Так вы ж разве не красный?
      - Дурак! сам ты красный! А еще вахмистр! Трогай, давай, поскорей!
      - Нет уж, господин, поедем лучше с нами, к командиру, - недоверчиво и настойчиво проговорил вахмистр.
      - А я куда тебя зову? К чорту на кулички, что ли?