Вошедшие поклонились.
      - А где Борохня?
      - Борохня перепимшись и не встает.
      - Экие скоты! Только вас и хватает на то, чтобы водку дуть. Ну! - обратился он к вошедшим, - что нового?
      - Да кажись ничего пока, - ответил Черкаш. - Разве только, что вот от Могляка наши вернулись, что пакет возили.
      - Отряд где?
      - Стоит!
      - Ну, а возле Барашей как?
      - Как приказывали. Дорогу снимают.
      - И много сняли?
      - Побольше верст пятка, подле Яблоньки своротили. Да так порознь ребятишки гайки крутят.
      - Две деревни да волы - пар двадцать работают, - добавил Оглобля.
      Вошел Забобура и передал пакет. В нем главарь соседней банды Шакара сообщал следующее:
      "Командующему Волынско-повстанческим отрядом атаману Битюгу.
      "Для поддержания связи, а также для своевременного предупреждения вашего уничтожения сообщаю следующее. Что захваченный мною коростеньский большевик, после всесторонней обработки, показал, что на территорию войск ваших вызван из Киева особенный отряд не из красноармейцев, а из отборных большевиков, кои готовятся у них к офицерскому званию, а потому дошлый до всяких военных приемов".
      Дальше после титула "Атаман степного истребительного отряда". - печатными буквами стояла подпись: Шакара.
      - Вот! Вот... - сунул разгневанный Битюг в лицо сотенным бумагу. Дураки, черти криворожие. Не могли до сих пор узнать, что тут - не солдаты, а юнкера ихние. Да не я буду, если они не рыщут по ночам по всем направлениям, когда вы пьянствуете да дрыхните!
      - Забобура! - продолжал он. - Могляку приказ. Ночью потревожить их с тыла. Долго пусть не дерется. Но чтобы ночь не спали те тоже. Мы их закрутим. А ты! - закричал он на Оглоблю. - Распустился сам и ребят своих распустил. Зачем Семенки сожгли, когда я одно Крюково спалить приказывал?
      - Точно! Ошиблись маленько, - бормотал, пятясь к выходу, Оглобля.
      - То-то - ошиблись!
      В лагере дымились костры; над обеденными котлами играла гармония, слышался смех и ругательства. Занимался каждый, чем хотел. Тут кучка, лежа и сидя в самых разнообразных позах, резалась в затасканные карты перед грудкой петлюровских "карбованцив". Там человек десять окружили бутыль с какою-то мерзостью и перекачивали ее содержимое кружками в желудки.
      А вот и занятые настоящим делом: один с упорством окорачивает ствол винтовки наполовину, превращая ее при помощи подпилка в специально бандитский карабин. Другой вплетает в конец нагайки тяжелую свинчатку, и, очевидно заранее предугадывая последствия от удара ею по чьей-то спине, довольно улыбается.
      Кто они? - Эти Черкаши, Оглобли, Могляки, Свинстунчики? Что это за народ без имен и фамилий, с одними только кличками, наполнивший собой все поля, леса, деревни и хутора Украины?
      Объединяет их грабеж, водка и страх уже за совершонные преступления. И чем дальше, тем основательнее опасения, так как руки каждого пачкаются все больше и больше в крови. И бросив всякий расчет на возможность сближения с красными, они доходят до крайних пределов жестокости и ненависти. - Один ответ!
      Встречаются в лагере и бабы. Да недалеко ходить. Вот атаманова Сонька. Эх, хороша штучка! И конь у нее есть белый с яблоками, "сам" подарил, из учумского совхоза достали. Поймают москаля, приведут связанного.
      Кто кричит: зарубить, кто - повесить, а она - тут как тут! Подъедет она, - раз плетью, два, сшибет с ног конем и затопчет. Умный конь-то, наваженный. Благородная сама, из актрис, кажется - петербургская. Затопчет и смеется:
      - Хорошо, ребята?
      - Го-го-го! Куда уж, лучше не надо!
      И качают головами, умильно вздыхая, ребята. "Да, это - штучка! Вот бы..." Но тут мысль неизменно обрывается и перебивается другой. - "Пожалуй! попробуешь! В прошлом году сотенный, что до Могляка был, - из офицериков, - прилаживался. Зарубил Битюг, - полоснул шашкой и - конец!"
      И прут разные Вахлаки и Забубенные по деревням и хуторам, - девка ли, баба ли, лишь бы понравилась.
      - Даешь сюда!
      Та в страхе пытается вырваться и спрятаться за мужика, за старика ли.
      - Но-о! - и свист нагайки. - Проваливай, авось от бабы не убудет, с собой не возьму.
      - Оно тошно! не убудет, - со вздохом соглашается почесывающий спину мужик. - Конешно!
      А с девками и того проще. - Не для кого беречь.
      Гоголевская Украина. Добродушно-ленивая. Парубки, хороводы, дивчата со звонкими песнями. Где она? - Нету! Кипит, как в котле, разбурлившаяся жизнь. Решетятся пулями белые хаты, неприбранные стоят поля. А по ночам играет небо отблесками далеких пожаров.
      XVI.
      Атаман закинул ногу в стремя и, приподнявшись, грузно опустился на свою каурую кобылу. Сонька танцовала уже возле палатки на своем нетерпеливом коне, перед небольшой кучкой всадников, составлявшей конвой атамана.
      - Ну! Все, что ли?
      - Все.
      - Трогай!
      И сразу сорвавшись с места, легкой рысью полетела небольшая кавалькада и вскоре скрылась за поворотом к лощине Кривого лога.
      Мелькали поля, попадались заросшие зеленью яблонь и вишен хуторки. Заслоняясь рукой от солнца, всматривались на проезжающих работающие на хлебах мужики и, узнавши, снимали шапки, низко кланяясь.
      Остановились на несколько минут напиться в попавшейся на пути деревушке. И, провожаемые сочувственными советами зажиточных бородачей, а также испуганно-любопытными взглядами баб и ребятишек, поскакали дальше.
      На пути, по дороге посреди неснятых колосьев пшеницы, разглядели издалека скачущих к ним навстречу двух всадников, которые, заметивши отряд, остановились в нерешительности.
      - Наши ли это? - спросил с сомнением атаман.
      - А вот сейчас посмотрим.
      В самом деле один из всадников повернул лошадь, снял шапку и вытянул ее в сторону на правой руке два раза.
      - Наши! - сказал Борохня, отвечая тем же сигналом.
      Встречные оказались своими ребятами из сотни Оглобли, наблюдавшими за работой по разборке железной дороги.
      - Ну, как? - спросил, останавливая их, атаман. - Снимают?
      - Работают!.. - усмехнулся один. - Можно сказать, подходяще.
      Верст через десять обогнули по опушке небольшую рощу и выехали на бугор.
      Их, уже, очевидно, давно заметили, потому что человек с двадцать всадников быстро подскакали к ним сбоку из-за деревьев.
      - Ого-го-го! - послышалось радостное ржанье. - Свои! Наши!
      Приостановившаяся было работа снова началась с еще большим рвением.
      Атаман отпустил конвой, а сам с Борохней и Сонькой нетерпеливо стал осматриваться вокруг.
      Прямо перед ним, внизу, человек около четырехсот согнанных из окрестных сел хохлов копошились, старательно и умело разрушая железную дорогу. Разобравши в одном месте стыки рельс, привязывали к концам веревки, пристегнутые к десятку пар волов, и вся линия вместе со шпалами веером переваливалась в сторону насыпи, откуда сотнями рук стаскивалась под откос. Много народа, преимущественно девок и баб, следом разбрасывали лопатами и срывали песчаную насыпь. Позади на несколько верст желтел уже обработанный путь и сиротливо стояли пощаженные телеграфные столбы, но с перерванными и болтающимися кусками проводами. Отовсюду слышались крики и понукания.
      - Цоб! Цоб! Цобе! - гудели десятки голосов, и слышалось посвистывание ременных плетей и щелки по бокам неуклюжих волов...
      - Эй-раз! Эй-два! - протяжно раздавалось со стороны работающих по стаскиванию под откос полотна, и, понемногу подвигаясь, рельсы и шпалы скользили вниз.
      Между народом проезжали и проходили наблюдающие за работой бандиты. Они перешучивались с бабами и девками и сурово покрикивали на мужиков.
      Атаман подъехал поближе и окрикнул:
      - Бог на работе помочь!
      - Спасибо! - раздалось несколько десятков голосов в ответ.
      Он проехал взад и вперед мимо работающих, выругал за то, что мелко срывают насыпь, но в общем работами остался доволен.
      Атаман заехал в соседнюю деревушку. Отдохнул, плотно закусил жареным гусем, основательно выпил и отправился обратно.
      - Слушай, - спросила его на обратном пути Сонька. - Что же ты не думаешь об отряде? Ведь писал тебе Шакара!
      - А вот приедем, узнаем. Ночью Могляк их должен потревожить с тылу. Сегодня я пошлю за тем же Оглоблю, завтра Борохню, а послезавтра двинусь и сам.
      - Послезавтра! - капризно протянула та. - До послезавтра еще долго, а я хочу сегодня.
      - Сегодня, душечка, нельзя.
      - Почему нельзя?
      - Потому что нужно потрепать их сначала, а не то нарваться здорово можно. Юнкера ведь все-таки ихние.
      - Юнкера! - с озлоблением бросила она. - Раньше действительно юнкера были, а теперь у них - одна дрянь. Всякий сиволапый - тоже юнкер...
      Она не кончила. Битюг остановился и посмотрел в бинокль.
      - Кого это так дьявол несет? - сказал он недоумевая. - Скачет кто-то, точно за ним черти гонятся.
      Теперь уже и невооруженным глазом можно было видеть, как всадник, склонившись к седлу, бешеным аллюром мчался по полевой дороге.
      - В чем дело? - беспокойно крикнул Борохня, когда, наконец, взмыленная лошадь с пыльным седоком поровнялась с ними.
      - Атаман! - ответил седок, едва переводя дух, - беда! Могляк убит, и сотня его почти целиком пропала.
      - Как! - побагровев от волнения, рявкнул тот, - откуда ты знаешь?
      - Сейчас прибежали несколько из уцелевших ребят.
      - Собачий сын!.. баба!.. - разразился градом ругательств по адресу погибшего Могляка атаман и, ударивши шпорами, понесся вперед к лагерю.
      Как встревоженный осиный рой загудел бандитский лагерь. Еще бы! лучший сотник! Еще только недавно прибежал из деревни мужик и сообщил, что утром возле деревни отряда не оказалось, и он словно пропал куда-то ночью. Еще только недавно всыпал Оглобля этому мужику пару плетей за то, что во-время не доглядел и поздно сообщил об этом, как прибежали два бандита и поведали о разгроме лучшей банды.
      - Да! - Гневно шагал атаман по палатке. - Выслать во все стороны пешие и конные разведки. Отряд разыскать; посты к ночи удвоить.
      Через несколько минут потянулись пешие разведывательные партии, и легко понеслись куда-то три небольших конных отряда.
      - К чорту! - говорил атаман, - мало ли что юнкера, - нас втрое больше. В случае чего и Шакару можно попросить. Не даст, скотина! Он таких дел недолюбливает: ему бы наверняка. Поезд сначала спустить, а потом ограбить, на обозников каких-либо напасть, а прямо-то он не любит.
      - Не даст - и чорт с ним! Мы и сами не хуже его сделаем дело.
      В лагере не было слышно ни обычных пьяных криков, ни песен, и настроение было подавленное. Повсюду кучками толковали о случившемся.
      - Жалко Могляка!
      - Чего жалеть-то? Ты за своей башкой смотри.
      Послышался торопливый топот. К атамановой палатке подскакал какой-то хохол без шапки, без седла и быстро говорил о чем-то Забобуре.
      - Что там такое? - спросил выходя "сам".
      - Отряд вернулся и стоит на прежнем месте.
      - Ага! - довольно воскликнул атаман, - теперь расквитаемся! Заруба! Карасю приказ: завтра к ночи встать позади отряда, поблизости. Борохня! наши от Сыча-мельника вернулись?
      - Вернулись.
      - Порошок привезли? Давай их сюда. Ну, что, где? - спросил он кого-то из вошедших.
      - Вот! - и тот передал ему небольшой, завязанный из грязной тряпочки, узелок.
      - Кто из Дубков сообщение привез?
      - Вавила-косой.
      - Давай его ко мне.
      В палатку вошел все тот же прискакавший с донесением об отряде хохол и низко поклонился.
      - Откуда солдаты воду берут? - спросил его атаман.
      - То-ись как? - не понял тот.
      - Ну из деревни... из речки?
      - Не! из колодца, что возле Яковой мельницы.
      - В чем обед варят?
      - Кухня у них есть такая, на колесах.
      - Вот что, Вавила! Вот тебе порошок и чтобы завтра до обеда он уже был в колодце.
      - Никак невозможно! - ухмыльнулся мужик.
      - Как невозможно, дубина! Вот я тебе стукну по башке, так будет возможно!
      - Народу всегда там ихнего много.
      - Мало ли что много. Долго ли кинуть!
      - Ладно, попробую.
      - На вот, попробуй! - крикнул атаман и вытянул несколько раз мужика плетью, - чтобы ты у меня больше не пробовал, а точно делал, как говорят.
      - Что же... Сделаем, - согласился Вавила. - Если уж такое от вашей милости строгое приказание, - сделаем.
      - Ну то-то! А ночью я у вас сам буду.
      Атаман отослал мужика и злобно пробормотал:
      - Могляка разбили! Я вам покажу... С-собачья коммуна!
      XVII.
      Могляка разбил отряд Сергея. Отличная разведка установила его местонахождение. Банда, введенная в заблуждение поведением отряда и не ожидая нападения, мирно перепилась. Перехваченный приказ Битюга дал отряду новые указания, и сильным ударом банда была уничтожена. Впрочем, это был лишь первый шаг. Предстояло взять Битюга.
      Наши друзья утром проснулись довольно рано, часов около семи.
      - Значит сегодня наступаем?
      - Значит так.
      - Трудно только по такой дороге подойти ночью.
      - Ночью мы подойдем только до леса, а свернем уже к рассвету.
      - Пойдем умываться.
      Пошли к колодцу. Еще не доходя, они услышали какой-то треск, похожий на негромкий револьверный выстрел, но не обратили на него внимания. Теперь же, подходя к мельницам, они увидали кучку оживленно суетящихся курсантов.
      - Колодец либо отравили, либо заразили, - сообщили Сергею сейчас же курсанты.
      - Вот этот субъект. Ему Кузнецов из ногана руку просадил.
      Подошел Кузнецов и пояснил: он сегодня дневалил по лагерю и заметил, что какой-то мужик все время толкается около мельниц. Это ему показалось подозрительным, так как доступ за черту расположения курсантов был запрещен. Он спрятался за плетень и стал наблюдать. Человек подбежал к колодцу и что-то туда бросил.
      - Стой! - крикнул, выбегая из засады, дневальный.
      Куда там "стой!" - человек огромными прыжками бросился в сторону, намереваясь перемахнуть через плетень, но в следующую же секунду повис на нем с простреленной рукой.
      Отравитель, дрожа от боли и от страха, сознался в том, что приехал ночью от атамана, который и приказал ему бросить этот узелок в воду, при чем для подтверждения показал протянутый через всю спину ярко-красный рубец от ременной нагайки. Ночью он заезжал в деревне к некоему Макару, по прозванию Щелкачу, и передал ему, что атаман велел тотчас же сообщить, как подействует отрава. И если подействует, то ночью же он нападет на красных сам.
      - Вот что! - сказал Сергей. - Нам теперь незачем тащиться по трудной дороге в лес. Мы подождем, пока они сами не подойдут к нам. Но необходимо дать им уверенность, что отряд действительно отравлен.
      Для наибольшей правдоподобности было приказано: по лагерю никому не разгуливать, в деревню ни под каким видом не отлучаться.
      Сам Сергей с товарищами отправился к старосте и приказал к завтрашнему дню приготовить подводы, потому что отряд уезжает, при чем было прибавлено, что люди позаболели и есть предположение, что они отравлены. Если же последнее подтвердится, то, уезжая, они подожгут деревню со всех концов.
      Вернулись обратно.
      - Вот только насчет деревни-то зачем ты им пыли напустил? - спросил Николай.
      - Чудак! Как только Макар Щелкач узнает, что люди заболели, он поймет это по-своему, а то обстоятельство, что отряд, уезжая, собирается сжечь это гнездо, заставит его поторопиться донести во-время атаману. Я, брат, хочу, чтобы уже наверняка.
      В лагере курсантов, с наступлением сумерок, началось сильное оживление. Заранее выбрали позиции, измерили дистанции, вырыли и замаскировали окопчики для пулеметов. На рассвете из секретов прибежали курсанты и сообщили: один о том, что банда заходит в деревню, другой о том, что банда подходит к оврагу, лежащему в двух верстах.
      И еще тише прилегли цепи и еще безмолвнее притаились пулеметы за увядшей листвой мнимых кустов. А серая полоса на окраине неба ширилась и светлела.
      Атаман шел вместе с отрядом со стороны оврага, Карась занял деревню.
      "Уж не подохли ли они?" - подумал атаман, когда они беспрепятственно приблизились меньше чем на версту к мельницам.
      Но в это время несколько редких выстрелов послышались со стороны лагеря, и пули зажжужали где-то высоко в стороне.
      "Ну и стрелки!" - подумал он и густою цепью быстро повел банду вперед, туда, откуда защелкали редкие и совершенно не достигающие цели выстрелы.
      Захлебываясь от радости и предвкушая богатую добычу, бандиты, гуще и гуще смыкая цепи, уже чуть ли не толпами неслись вперед.
      - Ого-го-го! Бросай винтовки!
      - Мухи дохлые!
      Горя от нетерпения, из окраины деревни, бегом, чуть ли не колоннами, бросилась банда Карася с ревом:
      - Даешь пулеметы!
      - Дае-ешь...
      Но тут взвилась голубая ракета, и раздался грохочущий могучий залп, слившийся с рокотом четырех, направленных в самую гущу, пулеметов.
      Огорошенные такой неожиданной встречей, бандиты дрогнули и залегли; но расстреливаемые метким огнем по заранее измеренным дистанциям, в панике бросились бежать. Убегающие люди Карася напоролись на засаду и заметались, бросаясь через огороды и плетни.
      Разгром был полный. Через час отовсюду стали возвращаться запыхавшиеся и обливающиеся потом преследовавшие бандитов роты.
      Весь день разыскивалось и собиралось оружие с убитых. Дорого обошлась эта операция атаману. Сам он скрылся, но среди трупов оказались Оглобля, Черкаш, а также атаманова Сонька. Она лежала посреди небольшого болотца с простреленной головой. В сумке нашли флакон одеколона, пудру и дневник; в нем под рубрикой "моя месть" в списке лично ею уничтоженных врагов значилось - 23 человека.
      Далеко по окрестным селениям пронеслись вести о смерти Могляка, Оглобли, Черкаша, Соньки и Сыча-мельника и о разгроме их шаек.
      Банды притихли и разбились на кучки, ожидая лучших времен, так как ползли отовсюду слухи о поражениях красных на фронтах и об успехе белых.
      Прошло уже около месяца с тех пор как отряд уехал из Киева. За это время он совершенно оторвался от прежней жизни и потерял почти всякую связь с курсами.
      И потому с огромной радостью сегодня встретили весть о том, что их телеграммой вызывают срочно в Киев.
      Все отлично знали, что не пройдет и несколько недель, как снова придется выступать с оружием против одного из бесчисленных врагов, но тем не менее по городу сильно соскучились.
      Слишком уж напряженно-живая и интересная была в то время там жизнь.
      Через два дня отряд подходил к станции, где живо погрузился и без задержки помчался к Киеву.
      Очевидно машинист огромного американского паровоза и начальники мелькающих станций имели на этот счет особое приказание. Потому что еще рано утром курсанты радостными криками приветствовали показавшийся город.
      Когда высадившийся отряд в порядке подходил к курсам, он неожиданно столкнулся с другой только что подходящей колонной своих товарищей, возвращающихся после боев под Жмеринкой.
      С обеих сторон раздалась приветственная команда "смирно", а затем громкие крики "ура" и радостные возгласы, заглушаемые звуками музыки. Запыленные больше чем когда-либо, загоревшие, с честью выполнившие свой долг, обе стороны с гордостью встречались со своими товарищами. Вызванная неожиданной встречею волна горячего энтузиазма прокатилась еще раз по рядам молодых бойцов. И радостные крики ширились, росли, проникали вместе с потоком серых шинелей и громко раскатывались по стенам обширного корпуса.
      Курсанты быстро переоделись в разложенное каптерами по постелям новое обмундирование. Умылись и отправились вниз, на торжественный обед. В большой столовой было прохладно и хорошо. На покрытых скатертями столах стояли цветы и приборы. Играла музыка. Ботт отыскал тут Сергея, радостно пожал ему руку, и они долго беседовали, прислонившись к основанию каменной арки, на которой нарисованный во весь рост Красный Кавалерист рубился с белым офицером.
      XVIII.
      Только по возвращении в Киев Сергей узнал, что Радченко пропал без вести и что начальник курсов на свободе. К счастью предательство еще не успело осуществиться. Сергей, посоветовавшись с Боттом, решил: установить слежку за Сорокиным и если не удастся выследить его сообщников, арестовать его одного. А Николай пошел к Эмме.
      Солнце уже скрылось за горизонтом, когда Николай завидел знакомый беленький домик. Прошел уже месяц с тех пор, когда он убегал отсюда ночью, нагруженный поклажей наподобие ночного разбойника.
      Вот и калитка. Но войти туда он теперь не мог, - нужно было оградить Эмму от каких-либо подозрений. А потому он подошел к плетню со стороны жилого переулка и, остановившись под кустом акации, стал наблюдать.
      Садик был пуст, и никого в нем не было, только жирный кот развалившись спал на круглом столике. Он подождал еще немного, - все оставалось попрежнему. Вдруг дверь хлопнула, и через веранду торопливо промелькнула знакомая фигурка и снова скрылась.
      "Экая недогадливая! - подумал Николай. - И не взглянула даже".
      Через некоторое время Эмма показалась снова, торопливо накинула на-ходу шарф и вышла на улицу.
      Николай пропустил ее мимо, потом последовал за ней немного поодаль, до тех пор пока не миновали они несколько уличек, наконец подошел и осторожно взял ее за руку.
      Она сильно вздрогнула, но, увидевши его, не удивилась, а проговорила только торопливо и возбужденно:
      - Я знала уже, что вы вернулись, и шла сама к тебе. Идем!
      - Куда?
      - Все равно! Подальше отсюда только.
      Они пошли широкими улицами Киева. Почти всю дорогу они ничего не говорили.
      Наконец, на одном из бульваров они выбрали самую глухую скамейку в углу и сели.
      - Что с тобою, Эмма? Ты чем-то расстроена... взволнована.
      - Немудрено! - горько усмехнувшись, ответила она. - Можно бы и совсем с ума сойти.
      - Ну успокойся! Что такое? Расскажи мне все по порядку.
      - Хорошо!..
      И она, путаясь, часто останавливаясь, рассказала ему о том, как весь месяц шли в ее доме совещания петлюровцев. Ее вотчим, офицер петлюровской армии, вернулся домой, словно Киев уже не принадлежал красным.
      - Эмма! - сказал Николай, заглядывая ей в лицо. - Тех сведений, которые ты мне сообщила, вполне достаточно. Завтра же эта предательская игра будет прекращена. А теперь скажи - ты любишь меня?
      Она просто ответила:
      - Ты знаешь!
      - Ну вот! Я тебя тоже, - это видно было уже давно. Но теперь беспокойное и тяжелое время, скоро будет выпуск, и я уеду на фронт. Думать о чем-нибудь личном сейчас нельзя. Но вырвать тебя теперь же из этого болота, которое называется твоим домом, необходимо. Ты согласна?
      - Да! Но...
      - Ничего не "но". Я сегодня же переговорю с комиссаром, и мы что-нибудь устроим. А потом, когда мы уйдем на фронт, ты уедешь в Москву к моей матери... Ничего не "неудобно". Во-первых, отец - коммунист, и он только рад будет оказать тебе всяческую помощь, во-вторых, моя мать все-таки приходится же тебе теткой.
      Они встали и пошли обратно. Несмотря на поздний час, на улицах города было шумно, светло и людно. Повсюду мелькали огни кабачков, подвалов. Сквозь открытые окна ресторана доносились громкие звуки марша, сменившиеся вскоре игривыми мотивами сначала "Карапета", потом "Яблочка", потом еще чем-то.
      - Раньше были денежки, были и бумажки,
      доносился чей-то высокий ломающийся тенор,
      - А теперь Россия ходит без рубашки.
      Ото всего веяло разгулом распустившейся и чающей скорого избавления буржуазии.
      Николай проводил Эмму до самого дома.
      XIX.
      Владимир был сыном слесаря и часто помогал отцу в работе. Потому ему не стоило особенного труда сделать по восковому слепку ключ для двери комнаты начальника курсов.
      Сергей зашел к Ботту, объяснил в чем дело и попросил под каким-нибудь предлогом увести Сорокина на час с курсов.
      - Хорошо! - согласился тот. - Как раз кстати, нам нужно съездить с докладом о работе отрядов.
      Когда увозивший их экипаж скрылся, Сергей и Владимир отправились в темный конец коридора, отперли новым ключом дверь, заперлись изнутри и огляделись. Квартира состояла из двух хорошо обставленных комнат. Они осторожно перерыли все ящики и полки, но ничего подозрительного не нашли.
      Они уже собрались уходить, как Сергей остановился в маленькой темной прихожей возле заставленной умывальником, наглухо завинченной печки. Отодвинули... развинтили и открыли тяжелую дверку. В глаза сразу же бросились какие-то бумаги и письма.
      - Ага! - сказал, просмотревши мельком, Сергей. - Это-то нам и нужно. Теперь и слежка излишнею будет.
      И он положил все обратно.
      Ночью пришел Николай и подробно рассказал обо всем комиссару и товарищам. Сведений набралось более чем достаточно. Решено было Сорокина арестовать сейчас же, а об Агорском сообщить в Чека. Николай рассказал также Ботту о том, что сделала для них Эмма и о ее положении. Ботт охотно согласился дать ей небольшие задания по клубной работе на курсах. На первое время это было удачным разрешением вопроса.
      Теперь нужно было произвести арест.
      Все четверо направились к кабинету. Сергей подошел и нажал кнопку фонического аппарата, вызывая квартиру. Через несколько минут послышался ответный гудок и потом вопрос:
      - Я слушаю! Кто у телефона?
      - Дежурный по курсам. Вас просят по городскому от начальника гарнизона.
      - Сейчас приду.
      Вскоре послышались шаги, вошел Сорокин и направился к телефону.
      - Алло! Я слушаю. В чем дело?
      - Дело в том, что вы арестованы, - проговорил подходя Ботт.
      А Владимир твердо положил руку на кобур его револьвера.
      Генеральское лицо начальника побагровело от бессильной злобы, и он понял, кажется, что игра его проиграна, но темные точки направленных на него ноганов заставили его отказаться от мысли о сопротивлении. Он ни о чем не спросил, не поинтересовался даже о причинах такого внезапного ареста, а только процедил негромко:
      - Что же! Пусть пока будет так!
      Его отвели в крепкую камеру бывшего карцера и к дверям и к окну выставили надежные парные посты.
      Всю ночь не спали наши товарищи. Долго Ботт говорил с кем-то по телефону, потом отсылал захваченные бумаги с прискакавшим откуда-то верховым. Квартиру обыскали еще раз. Помимо всего там нашли еще тщательно завернутую новенькую генеральскую форму и двадцать пар блестящих, вызолоченных, на разные чины, погон.
      - Точно целую армию формировать собирался.
      - Кто ж его знает! Разве не из этого же теста были слеплены Деникины, Каледины и прочие спасатели отечества.
      Наступало утро.
      Из генеральской квартиры ребята перетаскали лучшую мебель в небольшую светлую комнату возле коридора, занимаемого семьями комсостава. - Вышло очень недурно. - Это для Эммы.
      Рано утром с небольшой корзинкой она вышла из дома и направилась к роще. Там ее уже ожидал Николай.
      - Ну, ты совсем?
      - Совсем, Коля!
      - Не жалко?
      - Нет! - и она, обернувшись, посмотрела в сторону оставленного дома. - Теперь уже не жалко!
      - Ну так значит теперь жить и работать по-новому. Не так ли, детка?
      И он, подхвативши, легко подбросил ее в воздух, поймал сильными руками и поставил на землю.
      - Конечно так!
      Днем Укрчека арестовала обоих Агорских, при которых нашли много ценных сведений и бумаг. Домик заперли и запечатали.
      Опасная игра изменников на этот раз сорвалась.
      Начальника курсов расстреляли сами курсанты. Его обрюзгшее генеральское лицо не выражало ни особенного страха, ни растерянности, когда повели его за корпус к роще. Он усиленно сосал всю дорогу свою дорогую пенковую трубку и поминутно сплевывал на сухую, желтую траву. И только когда его поставили возле толстой каменной стены у рощи, он как будто с изумлением посмотрел на стоящий перед ним ряд, на окружающих курсантов, и окинул всех полным сознания своего собственного превосходства взглядом. И в загрохотавшем залпе потерялось последнее, презрительно брошенное им слово:
      - ...Сволочи!
      Через два дня Петлюра внезапным ударом продвинулся за Фастов и очутился чуть ли не под самым Киевом. Это было для всех неожиданностью, так как предполагали, что красные части продержатся значительно дольше.
      XX.
      - Слушайте! Слушайте!
      - Тише!
      - Это ветер!
      - Нет, это не ветер.
      - Это орудия.
      - Так тихо?
      - Тихо, потому что далеко.
      - Да... Это орудия.
      Курсанты высыпали на широкий плац, на крыльцо и даже на крышу корпуса и внимательно вслушивались в чуть слышные порывы воздуха.
      Ежедневные сводки доносили о непрерывном продвижении противника. Уже потерян был Курск, отошли: Полтава, Житомир, Жмеринка. Уже подходил враг с тылу к Чернигову и только еще Киев держался в руках Советской власти.
      Но вскоре очевидно суждено было пасть и ему, так как все уже и уже сжималось вокруг белое кольцо, и все наглее и смелее бороздили бесчисленные банды его окрестности.
      Провода перерывались, маршрутные поезда летели под откос или останавливались перед разобранными путями.
      Шла спешная эвакуация, хотя отправлять что-либо ценное поездами не представлялось возможности из-за бандитизма. Даже баржи приходили к Гомелю с продырявленными пулями бортами. Со всех сторон теперь, после жестоких боев, сюда подходили командные курсы Украины: Харьковские, Полтавские, Сумские, Екатеринославские, Черкасские и другие - всех родов оружия - для того, чтобы впоследствии сорганизоваться в железную "бригаду курсантов", которой и пришлось вскоре принять на свои плечи всю тяжесть двухстороннего Петлюро-Деникинского удара. Часто теперь по синему небу скользили куда-то улетающие и откуда-то прилетающие аэропланы. А по земле - тяжело пыхтящие бронепоезда, с погнутым осколками снарядов железом, срывались со станций и уносились на подкрепление частей фронта.
      XXI.
      Уже пятый день, как отбивается бригада курсантов, - отбивается и тает. Уже сменили с боем четыре позиции и только отошли на пятую.
      - Последняя, товарищи!