Впрочем, глаза горели от титанического напряжения памяти - куда я спрятал вторую часть золота, было непонятно. А благородного металла в последней партии оказалось ой-ей-ей сколько, чуть ли не на миллион. Долларов, разумеется. Слава назвал мне вес своей половины, отчего мне вмиг поплохело. Куда я мог деть такую прорву - ума не приложу, но явно не в одну ночку. Профессиональные навыки должны были сказаться в любом состоянии, я уверен, тайников было два или три. О тех, которые я заложил в первый заход, я помнил хорошо, и не мешало бы их навестить, вдруг я туда довложил, но надежды на это было мало - вряд ли я стал бы рисковать, увеличивая и без того большой объем.
      Нет, мне свойственно делать много мелких хранилищ - уж это я знал наверняка.
      Я тяжко вздохнул. Вот так и становятся кладообразователями! "Обретенное же сокровище, ископав яму глубоку и тамо влож, и засыпа, еже от дней тех и доныне никто не севесть идеже сокровенно есть". Лет через двести потомки будут гадать, зачем понадобилось прятать так много золота и что случилось с его бывшим владельцем. Романтические версии начнут выстраивать - не иначе как разбойник с большой дороги, которого власти справедливым судом порешили. Только никому не придет в голову, что я самым тривиальным образом о них забыл.
      Слава меня не утешал, да и Маринка помалкивала. В конце концов, той, первой, добычи нам хватило бы на долгую жизнь в достатке, однако мне было обидно, даже невозможно вообразить как! Я мучился, ломая голову, но ничего нового придумать не смог: память о прошедшей неделе как ножом отрезало. Единственное, что я понимал совершенно точно, - глупостей, допущенных в отношении Есикова и испанцев, мне не простят.
      Встреча была неожиданной. Тахоева как молнией ударило, и он приостановился, поворачивая голову вслед прошедшей мимо женщине. Она тоже обернулась. Они мгновенно узнали друг друга.
      - Здравствуй, Ксюша, - проговорил Борз.
      - Здравствуйте, Руслан Мовлитович, - тихо произнесла женщина.
      В древнем мире все дороги вели в Рим, но теперь они, похоже, состыковались в Санкт-Петербурге.
      Сколько лет прошло - и на тебе: Ксения, медсестра из афганского госпиталя, сама шла навстречу. Воистину мир тесен.
      - Зачем по отчеству, - сказал Борз, крепко обнимая ее своими большими волосатыми руками.
      Медсестра поплыла, ее женская намять хранил а. о прежних годах совместной работы очень много хорошего. Прохожие, торопившиеся но своим делам, деликатно обходили эту странную пару, некоторые про себя улыбались.
      - Больше не буду. - Она всхлипнула у него на груди и, уже не обращая внимания на окружающих, во весь голос разрыдалась.
      Борз покорно вздохнул.
      - Все хорошо, Ксюша, - заверил он.
      - Конечно хорошо, - Ксения успокоилась, ее руки жадно гладили широкую, затянутую в черную глянцевую кожу спину Тахоева. - Руслан, Руслан...
      Улица словно перестала существовать для них, оставшихся наедине в своем мире. Борз торопливо шагнул к краю тротуара и поднял руку. Машина остановилась почти сразу. Тахоев распахнул дверцу и назвал свой адрес.
      - Как ты изменился, - сказала Ксения. Они лежали в развороченной постели и разговаривали. Ксения курила. Сбитое одеяло покрывало их ноги, в кресле, подобно огромному коту, свернулось покрывало. - Ты теперь так жутко воешь, когда кончаешь.
      - Контузия, - как бы нехотя признался Тахоев. - В Степанакерте попал под взрывную волну. В моменты сильного возбуждения меня иногда клинит.
      - Бедненький, - погладила его Ксения, - но ты так больше не вой, ладно?
      - Постараюсь, - пообещал Борз, - а ты крест все же не забывай снимать, ладно?
      Крестильный серебряный крестик на золотой цепочке едва не послужил причиной срыва. Увидев его, Борз не сумел заставить себя прикоснуться к телу подруги, пока она, не помня себя от страсти, не сорвала украшение, и Руслан тут же перестал ее бояться.
      Ксения по-собачьи вздохнула и положила голову Руслану на грудь. Она не хотела думать о своем женихе, когда рядом лежал ее единственный и понастоящему любимый человек. Славу, успевшего за короткое время фантастически разбогатеть, она уважала, но не более того. Тахоев же воскресил в ее душе давно забытое чувство духовного единства, когда с милым рай даже в шалаше, не говоря уже об отдельном "модуле", в котором они жили при госпитале. Там она и поверила в иллюзию семейного счастья, которую сама же и создала, пока ее не отправили в Союз, а Тахоев не затерялся в зонах локальных конфликтов. В Харькове жизнь не заладилась. Низкая заработная плата и наступившее вскоре всеобщее обнищание заставили ее сняться с насиженного места и отправиться на поиски удачи в Ленинград, к тетке, которая доживала свой век в однокомнатной квартире. Унылое и тягостное существование продолжалось до прошлого года, пока тетка не отдала концы, и, поскольку прямых наследников у нее не было, жилплощадь полностью отошла Ксении. Впрочем, жизнь это особенно не улучшило, так как зарплата старшей медсестры позволяла разве что не помереть с голоду. Подходящих кандидатов в мужья было днем с огнем не сыскать, и детьми обзаводиться она не спешила, отдавая себе отчет в том, что два рта будет попросту не прокормить.
      Серая полоса однообразия продолжалась до тех пор, пока однажды в коридоре ВМА она не столкнулась нос к носу с бывшим своим поклонником, боевым офицером, отчаянно клеившимся много лет назад в госпитале. Встреча эта в корне переменила всю ее жизнь. Слава разыскал ее снова и с ходу предложил выйти за него замуж, обещая в ближайшем обозримом будущем золотые горы. Поверить ему было трудно, поскольку он недавно освободился из мест заключения, но, что самое удивительное, все его посулы вскорости начали исполняться. Слово свое Слава держал крепко, и это предрешило исход -г они подали заявление в загс.
      Впрочем, заявление - это еще не штамп в паспорте. Ксения решила, что поторопилась и свадьба с офицером-афганцем, скорее всего, не состоится.
      Жаль обижать своим отказом Славу, но Руслана она хотела удержать любой ценой. Второй такой случай ей уже никогда не представится.
      Борз слушал ее воркование, с вожделением глядя на шею. Под кожей проступал крупный пульсирующий сосуд, наполненный густой и горячей кровью. Он едва сдерживался, чтобы со звериным рычанием не впиться в него зубами. Захлебнуться в этом бодрящем и вкусном фонтане - вот чего ему хотелось по-настоящему, а не выслушивать болтовню о семье и детях. Неожиданно Ксения подняла на него глаза.
      - Ты чего?
      - Так бы тебя и съел, - с жаром произнес Борз, но Ксения расценила его признание по-своему. Она гортанно рассмеялась и обвила его ногами.
      Потом долго лежали молча, глядя в потолок.
      Наконец Ксения вновь заговорила. Ей надо было многое еще рассказать, чтобы как можно крепче привязать его к себе. Она не хотела и боялась расставания и решилась использовать главный козырь.
      Нет никого целомудреннее только что трахнувшегося мужчины, поэтому Тахоев сумел сохранить на лице выражение невинности и безмятежности, хотя внутренне он жадно потирал руки и жадно скалился.
      Речь шла о золоте. Его было много.
      Тахоев весь превратился в слух.
      - Мамочка-мама, прости, дорогая, что сынапридурка на свет родила, воскликнул я, обхватив в отчаянии свою бестолковую голову.
      Положение было аховое. Разговор с мамой только добавил тумана в историю моей крайне загадочной деятельности. Каким-то непонятным образом за минувшую неделю я ухитрился перессориться со всеми своими знакомыми разом. На лестничной площадке старой квартиры обнаружили пять трупов, а голубой "фольксваген-пассат", который я увидел у парадного, когда заезжал к маме, подсказал, чьи это были трупы. Настойчивость, с которой я удерживал маму у себя дома, наводила на мысль, что я имею к бойне какое-то отношение, но какое именно, узнать не представлялось возможным. Неужели я опять пустил в ход свой и без того уже "мокрый" ТТ?
      Сколько же я на эту "дуру" навесил! И главное, куда я ее дел?! Обшарив свою, Маринкину и мамину квартиры, перетряхнув "Ниву", я так и не добился положительного ответа. Черт знает, может быть, просто на улицу выкинул ведь башня съехала напрочь - или опять Леше отвез? Но Есикову было не дозвониться, а когда приехал к нему, обнаружил опечатанную милицией дверь. Этого еще не хватало, неужели я и его грохнул? Слава, который ездил теперь все время со мной, не отпуская одного ни на шаг (вдруг опять планка ненароком соскочит), допустил такую возможность. Час от часу не легче.
      Сотовый телефон тоже исчез. На всякий случай я связался с Марковым и неожиданно нарвался на грубость: мол, за "Бенефон" спасибо, а более нам разговаривать не о чем. Попытка пролить свет на содержание нашей предыдущей беседы успехом не увенчалась - Борис Глебович просто повесил трубку. Вот те на! В офис "Аламоса" я даже звонить не стал.
      Подводя итог нашей бурной деятельности, можно было с уверенностью сказать, что я прочно встал на свой смертный путь. Такие фокусы, что были сотворены с испанцами, в современном деловом мире, увы, не прощаются, поэтому наказан я буду строго и, по всей вероятности, скоро. Слава был того же мнения и посоветовал притыриться куда подальше, авось со временем все уляжется. Я же вовсе не был таким оптимистом и предпочел поиски иного варианта решения проблемы. Конфликт с Алькантарой надо было гасить, причем гасить срочно, пока они сами меня не нашли и не потребовали какую-нибудь неустойку или компенсацию расходов за розыск, до кучи. Я был даже согласен вернуть им двести тысяч за украденные раритеты, но сомневался, что этим все ограничится: золото хашишинов, наводку на которое мы получили со Славой бесплатно, было вознаграждением за риск, связанный с добычей последнего предмета из комплекта символов власти, а теперь этот вопрос мог быть рассмотрен совсем под иным углом. Словом, куда ни кинь, всюду рисовался печальный финал.
      - Повинную голову меч не сечет, - спросил я, - как ты думаешь, Слава?
      - Еще как сечет, - осклабился кент. - Задумал чего?
      - Не вижу иного выхода, - заключил я, объясняя свое понимание сложившегося положения. - Лучше взять инициативу в свои руки. Тебя, впрочем, не неволю - ты человек семейный...
      - Обижаешь, - поморщился Слава. - Ты, Ильюха, совсем, видать, долбанулся, - он выразительно покрутил пальцем у виска.
      - Все может быть, - обрадовался я. - Тогда поехали.
      "Волга" быстро домчала нас на Миллионную улицу. У офиса свободного места не оказалось, и мы припарковались метрах в десяти от него. Закрыли машину и пошли сдаваться на милость победителя. Сдаваться, однако, было преувеличением, мы шли договариваться. По-мирному. На тот случай, если по-мирному не получится, Слава имел при себе "кольт" - аргумент достаточно весомый в любом споре. Вообще-то корефан таскал его на случай непредвиденных осложнений с хашишинами, которых вполне можно было встретить на улицах - в этом плане Петербург город маленький. В отличие от незабвенного Гоши Маркова, Слава иллюзий относительно ритуального оружия не питал и настроение для переговоров имел самое боевое.
      Впрочем, испанцы ему ничего плохого не делали, и я надеялся, что без повода палить он не станет.
      Дверь "Аламоса" открылась перед самым носом.
      Хенаро Гарсия широким жестом швейцара выпускал заместителя управляющего, который не успел затормозить и ткнулся лбом прямо в грудь Славе.
      - Добрый день, - улыбнулся я.
      Оба сеньора оторопели. Затем Эррара что-то быстро сказал, и Гарсия, вмиг посерьезнев, ткнул руку куда-то за спину, задирая пиджак. Вероятно, хотел достать калькулятор для окончательных расчетов с клиентами фирмы, но я постарался не создавать взрывоопасных ситуаций.
      - Мы к господину де Мегиддельяру, - затараторил я, оттесняя Славу, который тоже запустил лапу под куртку, - у нас к нему срочное и неотложное дело.
      Эррара внимательно оглядел мои руки, ожидая, вероятно, обнаружить перстень или браслет (а может, и кинжал), но не нашел и окончательно запутался.
      - Господин управляющий здесь, - сказал он на свой обычный манер. - Вы подождите, я доложу.
      Он ушел, а мы остались в вестибюле под присмотром Гарсии, который так и не понял - за друзей нас принимать или за врагов.
      - Пройдите, - объявил Эррара.
      Мы вошли в кабинет управляющего, Хорхе Эррара двинулся следом, но приказ Мегиддельяра заставил его дать задний ход. К разговору помощник допущен не был.
      - Здравствуйте, - смиренно произнес я. Разговаривать в таком ключе с деловыми партнерами было непривычно.
      Франсиско Мигель де Мегиддельяр внимательно изучал нас пронзительно черными глазами.
      - Здравствуйте, - холодно произнес он. - С какой целью вы на этот раз пришли?
      - Э... получилось не совсем хорошо, - начал я и запнулся. Получилось-то в самом деле хуево, настолько, что даже словами не передать.
      - Что вы предлагаете? - сразу перешел к делу испанец.
      - Я готов компенсировать ваши расходы за утраченные реликвии, - выпалил я и затылком почувствовал, как мое заявление покоробило Славу.
      Что за глупость я несу, не так беседу надо начинать, не так! Ну, сейчас на нас навешают долгов... Я приготовился к самому худшему, в кабинете повисла гробовая тишина.
      - Нас не интересуют деньги, - вкрадчиво сообщил де Мегиддельяр.
      Слова прозвучали как приговор.
      Это и был приговор. Я понял, что нас отсюда не выпустят. Сейчас явится Хенаро со своей "расчетной машинкой"... Я вспомнил Эррару, целящегося в меня из "дезерт игл" в больничной палате. Точно не выпустят. Даже Слава не поможет - у него "калькулятор" слабоват, только для предварительных расчетов и годится, а у испанцев вполне потянут для окончательных. Окончательных и бесповоротных. Ну что за идиотство - сами сунули голову черту в пасть.
      - Нас интересуют только Предметы Влияния, - нарушил тишину де Мегиддельяр. - Вижу, их у вас нет.
      - Я не помню даже, как их у меня забрали, - прокаркал я, так как спазм от волнения сжал мое горло.
      Ответ Мегиддельяра меня ошарашил.
      - Зато знает чуть ли не весь город. - Впервые в его голосе прозвучало раздражение. - У вас их отняли новые тамплиеры, и теперь Предметы находятся в их руках!
      Новые тамплиеры! Гоша Марков... Надо полагать, есть еще и старые, а он к каким принадлежал?
      А Мегиддельяр обиделся - очевидно, утрата Предметов явилась для него позором. Чем смывается позор?
      - Что мы можем сделать? - спросил я, дабы побыстрее прояснить ситуацию.
      - Вернуть Предметы, - жестко ответил испанец. - Выкупить их у тамплиеров или отобрать - дело ваше. Получить прощение перед Орденом Алькантара можно лишь через возвращение всех трех Предметов. В противном случае вас найдут и убьют как позорных ассасинов и на небе вы не получите успокоения!
      - Хорошо-хорошо, - заверил я разбушевавшегося приора, - возвращать утерянные сокровища стало нашим хобби. Как нам связаться с этими "новыми тамплиерами"?
      Испанец помолчал, наливаясь кровью. На мгновение мне показалось, что его хватит апоплексический удар, но "вывеска" из синюшной вновь стала багровой, и я понял, что опасность миновала.
      - Записывайте телефон, - произнес де Мегиддельяр. - Это номер местного штаба филиала Ордена. Имя пресвитера - Фридрих Готтенскнехт, он немец. С ним вы оговорите интересующие вопросы.
      - Си, сеньор, - сказал я по-испански, заметив, что от волнения Франсиско де Мегиддельяр начал говорить с заметным акцентом. - Грациас, грациас!
      Беседа с главой "Санкт-Петербургского Дома Ордена Новых Тамплиеров" (все с большой буквы) оставила весьма двойственное впечатление: либо занимались тут не тем, чем намечалось изначально, либо мне вешали лапшу на уши, дабы не посвящать постороннего в курс дел строго служебного характера. Пресвитер оказался немного запуганным немцем интеллигентской наружности, которого с первого взгляда можно было принять за директора библиотеки, каковую должность до переезда в Россию он, кстати, и занимал в небольшом курортном городке Баден-Баден. Зато команда у него подобралась самого разбойничьего вида. Разговаривали мы достаточно долго, чтобы я смог выудить у них кое-какие детали, позволившие составить об этих "братьях" некоторое представление.
      Каноника - самого старшего после пресвитера в этой четверке - называли иногда Шурой, но, как я понял, обращаться друг к другу в присутствии посторонних они предпочитали по кличкам. Погоняло у него было Истребитель, что вызывало поначалу вполне объяснимую параллель с самолетом, но чуть позже я догадался соотнести ее с библейским ангелом, которого Господь послал истребить не признававших Его среди своего народа. Шура был когда-то гуманитарием-романтиком, учителем литературы и русского языка в средней школе, но, встав на путь служения Ордену и кормясь крохами, подкидываемыми пресвитером, он морально окреп в борьбе и духовно закалился. Как символ своей железной воли он повсюду таскал с собой обоюдоострый меч, даже не подозревая о наказании за ношение холодного оружия. Впрочем, после Гоши меня такими выкрутасами было не удивить, и я воспринял его причуду вполне благосклонно. Коли уж он такой весь из себя рыцарь, то меч ему просто необходим. Чем бы дитя ни тешилось...
      С мечом ходил у них еще один - Басурман, но делал это для какого-то блатняцкого понта, мне непонятного. Его бандитскую рожу с раскосыми казахскими глазами я смутно припоминал, но где мог ее видеть - воскресить в памяти оказалось невозможно. Басурман был Мастером Ордена Новых Тамплиеров, сокращенно МОНТ.
      Более низший разряд - Слуги Новых Тамплиеров (СНТ) - занимали коренастый грек по кличке Купидон и огромный жирный еврей, именуемый Зоровавель. Они, помимо служения ОНТ, имели какие-то другие занятия, являющиеся источниками доходов, лишь Истребитель полностью посвятил себя благородному делу борьбы за выживание белой расы, сформулированному в Кодексе ОНТ основателем Ордена ариософом Ланцем фон Либенфельсом.
      О несостоявшемся монахе Адольфе Иозефе Ланце, зачинателе арио-героического культа, позже воплотившегося в анализе расовой соматологии нацистской Германии и варварских ритуалах СС, я был немного наслышан. ОНТ был создан им как собственный военный Орден, целью которого являлся новый Крестовый поход против "черных". Неплохая задумка, особенно актуальная в свете происходящих в нашей стране событий, и мне было вполне понятно, что привлекло в Орден учителя литературы с белой кожей и русыми волосами. Однако остальные братья имели куда меньше признаков арийской расовой чистоты, но, похоже, либо не отдавали себе в этом отчета, либо упорно старались данного факта не замечать.
      Все эти подробности я узнал, поскольку сам был принят в состав питерского филиала. Временно, конечно, в качестве Близкого Друга ОНТ существовал и такой разряд для людей, не стремящихся к вступлению в Орден, но оказывающих ему особые услуги. А услуги оказывать поневоле придется: исмаилитские реликвии согласились продать лишь после длительных переговоров с Мегиддельяром, и то лишь по выполнении "особой миссии", на которую у филиала не хватало своих сил и средств.
      Ничего сверхъестественного от меня не требовалось, лишь принять участие в обычной поисковой работе, по завершении которой я выкупал Предметы по двадцать тысяч долларов за единицу. Фридрих Готтенскнехт был рад любым деньгам, поступающим в казну, - Орден бедствовал, и ни одна копейка не была лишней.
      - Может, грохнуть их всех? - предложил Слава, когда мы возвращались домой. - Делов-то: четыре раза шмальнуть, и пятый - когда фашист цацки отдаст, а? Че канителиться?
      - Нет, - твердо сказал я. - Грохать никого не будем, хватит с нас.
      - Ну как хочешь, - вздохнул Слава, - тут тебе решать.
      Решать было мне, и я свой выбор сделал. Причина крылась, разумеется, не в чистосердечном раскаянии и не желании искупить вину честным трудом - эти сказки для лохов мне настопиздели еще в колонии, - гораздо больший интерес вызывала загадочная потеря памяти, секрет которой я хотел вызнать у тамплиеров, пообщавшись накоротке во время совместной работы. Не исключено, что найдется способ ее восстановить. Забытые тайники не давали мне покоя. Выяснить же дикарскими методами, памятными по разборке с афанасьевской "крышей", мне претило: замочим всех, верняк, но толку не добьемся. Такие тонкости надо вытягивать в приватной беседе, а не щелкая перед лицом насмерть напуганного человека блестящими бокорезами.
      Славу я посвящать в свои умствования не стал, опасаясь, что он вспылит ненароком и повернет обратно, горя желанием поскорее применить метод форсированного допроса, не желая слышать о том, что его кореш унижается из-за плевого дела, которое можно обернуть за считанные минуты. Поэтому он мирно довез меня до дому и высадил у парадного, отказавшись заехать на рюмку чая. Сам я считал, что после сегодняшней катавасии необходимо основательно оттянуться. Ну, не хочет пить, и не надо.
      Расслабиться можно и с женой.
      Когда я отпер дверь, в прихожей меня встретила Маринка. Я только и успел заметить некоторые изменения интерьера, вроде незнакомой одежды на вешалке и каких-то дачных сумок, как меня окончательно обломали с релаксацией.
      - Родители приехали, - шепнула она.
      Моя холостяцкая квартира постепенно принимала обжитой и пристойный вид: исчезла пыль по углам, появилась искусственная зелень, даже ящики кухонного стола оказались застеленными свежей белой бумагой. Все это было прекрасно, и я наконец-то стал ощущать на себе благотворное влияние налаженного семейного быта. Прошла неделя, как Марина перебралась ко мне, разочаровав родителей безрассудным, по их мнению, решением вновь сойтись с "тунеядцем и жуликом", сиречь со мной.
      Не знаю, чем я им не приглянулся, но еще с первой нашей встречи мы ощутили взаимную антипатию. Говорят, что дочери с возрастом становятся похожи на матерей, но мне почему-то не хотелось верить, что Маринка когда-нибудь превратится в аналог тещи.
      И вот, после первой неудачи и долгих лет разлуки началась наша полноценная совместная жизнь - в собственной квартире, обеспеченная в материальном плане. Я даже придерживался некоего расписания, структурируя время по типу работы в конторе - "ездил на службу", мотаясь с новыми коллегами полный рабочий день, с утра до вечера.
      С коллегами, впрочем, громко сказано. Ездил я с одним Истребителем, остальные копошились сами по себе. Мы разыскивали какую-то древнюю рукопись, стоившую, вероятно, больших денег, раз пресвитер был так в этом заинтересован. Это был пергаментный свиток, фотографии которого имелись у каждого из нас.
      Общаться с Шурой было интересно. Был он достаточно сведущ в плане русской литературы, даже исторические познания кое-какие имел, но весьма однобокие, касающиеся крестовых походов и развития рыцарства в средние века. Видимо, муза Клио посещала его совместно с Евтерпой и Каллиопой[В греческой мифологии - музы, входящие в число девяти олимпийских муз. Клио покровительница истории, Евтерпа - лирической поэзии, Каллиопа - эпической поэзии и науки. (Прим. ред.)]. Он был неисправимым идеалистом, поднахватавшимся где-то практических навыков уличных разборок. О деятельности местного филиала мы говорили мало. Точнее, я-то спрашивал, но мой собеседник распространяться не желал, - значит, было что скрывать. Но за язык я его не тянул, что позволило завоевать некоторое доверие. Постепенно "новый тамплиер" оттаял и стал знакомить со своими патриотическими идеями, которые его "братья", похоже, не очень-то разделяли. Истребитель был типичным расистом нового поколения: угнетенный экономической политикой нашего постсоветского государства, он нашел выход для скопившейся агрессии в лице давнего и всеобщего "врага", отличающегося от подобных Шуре нищих неудачников, главным образом, местом рождения и цветом кожи.
      При других-обстоятельствах противником легко мог стать и схожий по антропологическим признакам хомо сапиенс, имеющий лишь более толстый кошелек, как это случилось в России около восьмидесяти лет назад. Пока же Шура задался целью истребить "черное" нацменьшинство, попирающее белое коренное население, хотя был в пределах родного города, коли с ним не в состоянии справиться коррумпированные власти. В выборе средств новоиспеченный борец за справедливость не стеснялся, подобно своему ветхозаветному предшественнику изничтожая грязных иноверцев, в прямом смысле, огнем и мечом. Религиозные мотивации также играли в его поведении далеко не последнюю роль. Фанатичная уверенность, с которой он считал себя православным христианином, ратующим во имя всеобщего блага за дело Божье, помогала оправдывать любые действия, вплоть до убийства, но при этом куда-то терялось понимание того, что при этом он уже перестает быть христианином. По его словам, где-то был припрятан автомат, добытый в честном бою. Вероятно "мокрый". С таким отмороженным "рыцарем" я особым желанием работать не горел, да и поквитаться за наглый уличный грабеж не мешало бы, но мысль о благородном металле могла примирить с кем угодно.
      Загадка амнезии начала проясняться, когда я узнал о технических средствах, имеющихся у Ордена. Говоря проще, кроме микроавтобуса Зоровавеля и басурмановского мотоцикла, у мужиков ничего не имелось. Следовательно, и применение дорогостоящих психотропных средств было сомнительным.
      Версия подтвердилась, когда мне удалось подначить Истребителя похвастаться удачной операцией по моему перехвату. Брали меня голыми руками, просто скрутив. Ничем не били, да и следов от ударов я, как тогда ни искал, так и не нашел. Получается, что память пропала вместе с Предметами, и как раз за тот период, когда украшения были на мне. Забавная версия для верящих в чудеса. Впрочем, у меня выбора-то никакого не было, я готов был поверить во что угодно, только бы найти честным трудом заработанное рыжье. Поэтому я старался вовсю, помогая отыскать заветный манускрипт, и был заинтересован в его скорейшем обнаружении больше всех остальных "новых тамплиеров", вместе взятых.
      Мы катались на "Ниве" по адресам, где могла скрываться искомая книга. Как правило, это были площадки замороженного долгостроя, где в бетонных катакомбах отсыревших подвалов скрывались тайные храмы религиозных извращенцев - то ли сатанистов, то ли иных фанатиков. Лучи фонаря выхватывали на стенах обширные участки, покрытые странными надписями, взывающими к неведомому богу. Откуда Истребитель берет адреса, я мог только гадать, но однажды вскользь было упомянуто некое детективное агентство, а подробности выяснять я не стал. Поиски наши пока успехом не увенчались, но в местах сборищ хватало других весьма интересных находок. Чего стоила железная трехпалая перчатка с длинными кривыми когтями, явно не предназначенная для человеческой руки, или острый стальной топор с двумя асимметричными лезвиями, на которых кислотой были вытравлены скандинавские руны. Кто обитал в этих урбанистических пещерах и какие ритуалы справлял, осталось для меня тайной. Одно я мог с уверенностью сказать: рейд, сообща проводимый тамплиерами, потревожил множество подобных гнезд.
      Сегодня намечалась загородная прогулка. Очередная точка располагалась в деревушке под Всеволожском, куда мы отправились в десять утра. Я загрузил в машину сумку с бутербродами и термос с кофе, подобрал на выезде из города заждавшегося Истребителя, и мы рванули, зная, что днем хозяина дома нет, торопясь завершить шмон до вечера, пока он не вернулся. Пока ехали, пошел мелкий дождь.
      Я врубил дворники, но встречные машины временами обдавали лобовое стекло брызгами грязи, и я с матюгами включал опрыскиватели. Истребитель прикорнул, забросив меч в ножнах на заднее сиденье. Со своей железякой он не расставался, и, хотя порой я относился к этому скептически, в темных подвалах наличие оружия придавало уверенности.
      Трофеев в этих прибежищах я старался не брать, несмотря на то что иные диковины могли украсить коллекцию какого-нибудь чудака. Фантазии дьяволопоклонников, или кто там тусовался, принимали зачастую настолько извращенные формы, что их материальные воплощения было сложно отнести к какому-то определенному виду искусства: скульптура не скульптура, живопись не живопись и даже оружие не оружие... а нечто совсем иное, и в то же время обладающее одновременно всеми признаками вышеперечисленного. Такое мог создать только сумасшедший. Или инопланетянин. Похитить что-либо останавливало опасение навлечь на себя гнев создателя этих предметов, обладающего столь нечеловеческим сознанием, засветившись на продаже какому-нибудь коллекционеру. Посему я воздерживался во время наших экскурсий от страстного внутреннего зова собирателя, что давалось весьма нелегко.
      - Подъезжаем, - похлопал я по плечу Истребителя. Шура открыл глаза и неподвижно уставился на дорогу, словно и вовсе не спал.
      - Остановимся на пригорке, - бодро сказал он и ткнул пальцем в сторону холма, на который вползала коричневая грунтовая дорога.
      О'кей, - полноприводная "Нива" могла взобраться куда угодно. Мы взлетели на пригорок и свернули за деревьями, чтобы не торчать на виду.
      Я надвинул капюшон, и мы вышли. Дождь усиливался.
      - Кажется, никого нет, - промолвил Истребитель, изучая окраину деревни в полевой бинокль. - Пошли.
      Мы спустились с холма и двинулись напрямик к стоящему на отшибе потемневшему от времени дому, крытому взлохмаченной дранкой и огороженному покосившимся забором. Хозяину явно было западло заниматься ремонтом. Бугристый пятачок перед крылечком густо зарос лебедой и тимофеевкой. Мы взошли по скрипучим ступенькам, Истребитель с ходу приналег плечом на дверь.
      - Погоди, - только и успел пробормотать я, когда филенки ржаво взвизгнули и петля, скрепленная с косяком дужкой навесного замка, повисла, свободно покачиваясь и позвякивая торчащими гвоздями. Держалось тут все исключительно на соплях.
      Мы прошли полутемные сени, половицы угрожающе прогибались под ногами того и гляди провалятся. В доме было неубрано, валялись комки сухой грязи и окурки. Истребитель открыл дверь в жигую половину.
      - Ну и бардак, - сказал он.
      Бардак здесь царил исключительный. Две крошечные комнатки и кухня, оклеенные отставшими от стен газетами, не убирались, похоже, с новоселья.
      Треснувшая сбоку русская печь закоптила потолок обширным пятном сажи, побелка на ней кое-где отстала, и были видны красные огнеупорные кирпичи.