Дмитрий Гаврилов

Собачий ангел

Медленно, ощупывая перила, я спускался в подземный переход. Вниз по тем же склизким ступенькам пронеслись юнцы в дурацких красных колпаках на западный манер. Год близился к закономерному исходу. «Только беспечный мальчик или глубокий старик по нашей-то по русской погоде может под самый новый год носить на башке такое убожество» подумал я. Но тут же спохватился, сам и вовсе вышел «без головы». Накануне, правда, было слякотно, а нынче коварный мороз прихватил вчерашнюю грязь и слизь. Хоть и идти недалеко, всего-то из гостиницы «Москва» в Госдуму, навязчивая мысль о менингите – следствие плохого настроения – заставила меня задержаться на Охотном ряду.

Одноименный комплекс, что на скору руку сварганили под Манежной площадью, так же скоренько приказал жить. Не прошло и года, как потребовалась реставрация. Но с этой стороны Манежки кипела жизнь. И «над», и «под». Я запасся «Джином с тоником», откупорил банку, прислонился к холодному мрамору стены и сделал пару глотков.

Отягощенный предпраздничными покупками, народ месил коричневую жижу. Ворчала уборщица, кропотливо сгребая грязь. Мерно брел, пошатываясь, бомж, волоча за собой мокрый и рыхлый картон. Пять заляпанных сверху и донизу стеклянных дверей распахивались в едином порыве, и ходили ходуном. Шестая оставалась нетронутой – при ней полусидела, полулежала большая старая овчарка. Собачий силуэт явственно проступал сквозь муть стекла, и эту створку люди не трогали – кому охота связываться с такой здоровой на вид псиной. Я отхлебнул еще и взвесил банку в ладони. Жидкости хватило бы минут на пять, залпом я никогда не пью – разве только «святую воду». И вдруг… И вдруг я наткнулся на взгляд, полный невыразимой, невысказанной боли. В нем была не только боль, там была мудрость и жалость. Жалость к нам, людям. Потому что этот человеческий взгляд принадлежал той старой бездомной овчарке. Я не выдержал и отвел глаза. Несомненно, она когда-то носила ошейник, но годы взяли свое. Либо хозяин умер, либо – спился и вышвырнул собаку из дому. В переходе было ощутимо тепло – она грелась. Нет! Я тут же отбросил глупое предположение. Она ждала. Она кого-то или что-то ждала, заглядывая в лица нам, хозяевам здешней жизни. Жизни, в которой старой овчарке больше не было места. Но люди проходили мимо. Двери все так же ходили взад-вперед. Уборщица по-прежнему сгребала грязь, а бомж волочил свою постель…

Я не видел, как эта девушка оказалась рядом с худой овчаркой. Одетая скромно, не по моде, она как-то застенчиво присела около собаки и погладила ее большой умный лоб. Потом девушка достала из сумочки что-то завернутое в целлофан и на ладони поднесла к собачьей морде. Овчарка отвернулась. С трудом приподнялась. И, хромая, перешла к противоположной стене, мимо стеклянных дверей. Там она вновь легла.

Народ изменил направление, и потек в освободившийся проем, матерясь и с натугой протаскивая в дверь елки, крепко связанные по рукам и ногам. Девушка была настойчива, она вновь подошла к собаке, наклонилась, стала о чем-то с ней говорить. Овчарка в ответ жалобно заскулила, точно извинялась. Я давно уже опустошил банку и наблюдал издалека, комкая тонкий металл в руке – диалога я не слышал. Девушка положила еду подле овчарки и отошла в сторону, встала, прижавшись к стене, почти коснулась меня локтем.

– Извините!

Я глянул на незнакомку и скорее почуял, чем осознал, что она заметила и принимает мое участие.

– Ничего… Только вы зря это. Пищу не возьмет.

– Я это знаю, – подтвердила мою догадку незнакомка, поправив черные, как смоль, волосы, соскользнувшие на лоб из-под белого, пухового платка. Действительно, овчарка снова тяжело поднялась, медленно, но верно, оставив подношение на полу, она вернулась на прежнее место и улеглась, уронив морду на лапы. Я замер, комок подступил к горлу – к хлебному мякишу протянулась грязная, вся в царапинах и подтеках рука. Бомж схватил гамбургер, или что это еще было, затравленным псом огляделся, а потом запихнул половину булочки в рот, сглотнул – в ту минуту все мои чувства обострились, а мороз пошел по коже, когда дернулся его кадык. Рванув стеклянную дверь на себя, бомж быстро зашагал прочь из перехода, время от времени поднося руку ко рту.

– Она знала?

Я посмотрел нищему вслед и совсем забыл про незнакомую девушку, но ее и след простыл. Когда же я перевел взгляд на овчарку, то чуть не разрыдался там же, и слезы душили меня – далеко уже не мальчика, пережившего немало смертей всю дорогу домой… На собачьем теле белым саваном лежал пушистый девичий платок.

31.12.2001