ДМИТРИЙ ГАВРИЛОВ
      МЕЧ НЕ ЗНАЕТ ГОЛОВЫ КУЗНЕЦА
      "Твоей лишь душе ведомо то, что в сердце твоем; худшей на свете хвори не знаю, чем духа томленье."
      ("Речи Высокого")
      Здравствуй же, свет моих темных очей! Вот уже все плохое позади, и уже ничто не может угрожать тебе каждую минуту. Боль еще остается, но это же та боль, которая со временем проходит? А я неизлечимо болен, болен тобой и не желаю выздоравливать уже никогда. Зачем? Как томительно тянется время от каждой прежней встречи до новой встречи, и как оно несется вприпрыжку, едва ты позволишь встретиться. День, как миг, пролетает, а я стою под твоим окном. Может, хотя бы рукой помашешь вслед? О, твоя рука, эти точеные холодные пальчики, к которым я припадаю щекой, ужасаясь их холода, и в порыве согреть! Но ты прячешь руку. Не прячь, я отпускаю, хотя на губах еще странный терпкий привкус кожи и трепет в груди, который надо унять, во что бы то ни стало. И напрасно... Потом я ухожу. Медленно-медленно я иду тенистым парком, тем самым, где ты когда-то давно так бесстрашно ответила мне на первый поцелуй новым, таким восхитительным. Когда ты рядом, я счастливейший из смертных, и я несчастнейший из них, если тебя рядом нет. За что мне это смятение, за что мне это счастье, моя дорогая Марианна? Может, за то, что надеялся до последнего? Может, за то, что не высказал, не допел, недолюбил там, в какой-то иной жизни? Я теряюсь в решении этой загадки, и лишь ты способна дать на нее ответ, ответ, от которого все зависит для меня в этой, последней... Но я утомил тебя, я не буду, я умолкаю... сейчас, сегодня... А если все-таки сломаешь ты молчания печать... Сломаешь ли? Так спи, не смею я тревожить твой сон и твой покой. И я тоже забудусь сладкой грезой, а утром все растает...
      * * *
      - Ну и погодка, Ридар! - молвил Старик, прислонив посох к плечу, и протянул к огню длинные, белые, как у мертвеца, пальцы. - Почему ты решил, что я - рыцарь? - удивился тот. - Потому что там, на перекрестке, вороны клевали чью-то павшую лошадь. Вот я и решил, что хозяин ушел недалече по такой слякоти, - объяснил Старик. - А ты прозорлив, - усмехнулся Ридар и сдвинулся по бревну, давая место гостю. - Одно не пойму, сам-то из лесу вышел, а знаешь, кто нынче у падальщиков на ужин. Впрочем, я уже ничему не удивлюсь. Ты садись, Старик. Держи-ка, согрейся малость! - Благодарю, путник-странник! Да вознаградят тебя боги! - с этими словами гость приставил посох к высившемуся тут же морщинистому дереву и уселся рядом с хозяином кострища, подобрав полы грязного выцветшего от времени и солнца дорожного плаща. Потом он принял обеими руками, как велит обычай, баклажку и щедро вылил ее содержимое в рот, более похожий на хищную волчью пасть. Ридар покосился на топор, что был у него за бревном по левую руку. "Пустое! - успокоил он себя. - Дед, конечно, не слабак, но на татя не похож..." Старик фыркнул, отер усы и бородищу, огладил ее, стряхивая капли браги, и вернул флягу Ридару. - Многие отвернулись от старой веры, - сказал он затем, - а ты, должно быть, ездил к самому великому Ясеню. - Да, я оттуда, и я держусь веры предков моих, и силы прошу у истинных богов наших, - подтвердил Ридар неохотно и, не вставая, подложил в огонь сучьев. - Добро, - вроде обрадовался его гость. - Но в телеге прошлого далеко не укатишь. - И так же плохо, коли за спиной пустота, - возразил Ридар, оглядывая Старика. Долговязый гость оскалился, покачал головой, и снова протянул руки к пламени, разве что не в самый костер залез. А руки были мощные - жилы, как толстые тетивы - только еще белее, чем сами ладони. - Ты ведь не из местных? - спросил Ридар Старика. - Ну и что? Тут все окрест мне хорошо знакомо, настоящих драконов здесь нет - а мелочь всю повывели, - неожиданно откликнулся тот, - и Орма, которого ты желаешь найти, тут тоже нет.
      * * *
      ... Не успел я выйти за порог, а меня тут же потянуло обратно, к твоему окну, Марианна, и я чуть ли не за волосы развернул себя в сторону своей усадьбы. И снова весь вечер я метался от стены к стене, комкая баллады, не уложившиеся в размер, как в ложе коварного еллинского Прокруста. То я звал тебя, то проклинал собственное воображение, то снова призывал могучих богов. Лунный день был ничуть не лучше, я сходил с ума, изыскивая малейший повод увидеть тебя, чтобы убедиться, не совершил ли я еще какой-нибудь дикой ошибки, задев милое черноокое создание. Твой несносный Ридар большой путаник... Вот уж скоро настает время Тюра, бога побед. Какой-нибудь час. И с голубем моим почтовым ты получишь эти черты и резы, ты пробежишься по ним взглядом, и подумаешь, что в части рифмоплетства у Ридера получалось лучше. Но стихи - такой хитрый предмет, они, как мед. Так, напои же меня хоть как-нибудь, хотя бы один глоток, потому что при эдакой жажде я не способен к науке благословенных Одином скальдов! А ты, показывая баклажку, полную сладчайшего напитка, вновь закрываешь горло, измучив меня так, что свет порою меркнет в глазах. Я сейчас как натянутая струна, я так чутка к каждому твоему жесту, слову, что если он неверен, а оно - холодно - я не смогу больше звучать. Я - струна, и мечтаю, жажду хоть что-то спеть для тебя и только для тебя, а ты боишься моего звучания. Да, позволь же мне это сделать, потому что рано или поздно, я оборвусь, а новая струна, которую ты натянешь - то буду уже не я. Ведь, то единственное, о чем я прошу - быть тебе необходимым. Человек лишь тогда человек, а рыцарь - лишь тогда рыцарь, когда он нужен хоть кому-то, а если же он необходим любимой, то обретает небывалые силы. Как вырваться к тебе на волю в еще пущий плен твоих мягких волос, манящих уст и чарующих глаз - разве же это не счастье? Сейчас же представляю себе внимательные взгляды друзей, когда я войду... Кто-то улыбнется из них, чисто из любопытства наблюдая за нами. Я приближусь к тебе, я подойду близко, совсем близко, но ты ничем не выдашь себя, и я, как ни в чем ни бывало, целомудренно коснусь твоей ладони иссохшими губами. Мы разочаруем их - не так ли? Но весь следующий вечер я буду вновь ловить твой взгляд, внимать твоему дыханию и стараться удержать твои пальцы хоть на секунду в своих, и только легкая дрожь самых кончиков выдаст меня с головой... Чего же мне еще? Я верю, я чувствую - ты тоже не так невозмутима, как кажешься, потому что между нами есть такое, что и не снилось им, наблюдающим с легкой дружеской улыбкой. Светлое, невесомое, непередаваемое словами и, по мне, совершенно немыслимое притяжение. Но я должен отталкивать тебя, и ты должна меня сторониться. Мы продолжаем друг-друга проверять, чтобы ненароком не причинить боль, но я уже согласен испытать и ее вновь... когда-нибудь. Потому что сейчас нет большего мучения, и большей радости, чем эта странная неопределенность назначающая сроки. Сроки до чего? Ты "не готова", но я с тебя и не брал никакого слова, и ты ничего мне не должна, ты все уже знаешь про меня и так, и мне было это необходимо, чтобы хоть кто-то это про меня знал. Я пишу, а по телу - нега, меня качает волна таких переживаний, которые я не променял бы не прежнюю успокоенность и скованность. Мне хорошо настолько, что мне плохо. Нелепо это звучит, и я не понимаю, да и не хочу понимать, как это можно объяснить. Стоит мне отправить одно письмо - я уж сажусь за новое, и ты опять рядом, здесь, перед моим мысленным взором, и мы вместе. Какой изуверский, но единственно верный путь не потерять тебя - это оттолкнуть до поры до времени! Ты посмотри мне вслед - я не стану оборачиваться, плохая примета, и хоть я не суеверен - лучше смотреть друг другу в глаза, не отрываясь, чем потом в спину. А теперь спи, и приснись мне, моя родная Марианна. Это же твое время, оно уже скоро, оно уже наступило! Ночь.
      * * *
      - ... настоящих тут нет, кроме одного, Ридар! - Ты непростой старик, - сказал Ридар. Ухватив быстрым движением топор, он вскочил на ноги, развернулся в прыжке, и мигом оказался по другую сторону костра. - На гостя, да с топором! Как это по-людски! - ухмыльнулся Старик и взялся за посох, длинный, в рост, и черный, как сама ночь. - Что стоишь, раздумываешь? - На старого у меня рука не поднимется! - ответил Ридар. Ветер качнул макушки нависших над поляной сосен. Они и мокрые заскрипели, засмеялись. Заухал, точно филин, и Старик: - Дурень! Кабы ты на капище Ясеня не чертил рун - разве кто прознал бы про твою мольбу богам. - Уф! Так и ты был у Ясеня? - облегченно вздохнул Ридар, опуская топор. Значит, ты ведаешь нашу вязь? - И там тоже был! - ответил Старик, ударив посохом оземь. - И сплетение знаков смыслю. Но я не пытаю свою Судьбу, ибо сказано:
      "Следует мужу в меру быть умным, не мудрствуя много; лучше живется тем людям, чьи знанья не слишком обширны..."
      Затем гость сел на прежнее место и продолжил нараспев, покачивая посохом:
      "Следует мужу в меру быть умным, не мудрствуя много; ибо редка радость в сердцах, если разум велик.
      Следует мужу в меру быть умным, не мудрствуя много; тот, кто удел свой не знает вперед, всего беззаботней..."
      - Возьми-ка лучше, да выпей до дна. В остатке, как говорится, вся сила сокрыта, - пробасил дед и, не вставая заново, швырнул Ридару баклажку. Тот выронил оружие и едва успел ухватить свою флягу обеими руками. Она оказалась на удивление полнехонькой! - Пей, глупец! Потому что не надо искать драконов - они сами тебя находят, они бродят меж людей, и главное вовремя распознать их змеиную природу. Распознать прежде, чем они ужалят. Укус дракона не смертелен, но это хуже, чем смерть. Опростав флягу до дна, Ридар, покачиваясь, двинулся назад. Старик подложил в огонь еще пару-тройку толстых сучьев, а когда Ридар приблизился, хлопнул ладонью по бревну, на котором сидел. Сюда, мол! Словно уже не Ридар, а он сам, этот Старик, был хозяином места: - Нас здесь только двое, Ридар! И дракон - из нас двоих - это ты.
      * * *
      Марианна, родная! Я не хочу тебе надоесть, я не могу позволить стать для тебя обыденностью, как уже писал - иначе, мне суждено тебя потерять, а это смерти подобно. И все-таки, если сейчас влетит твой почтовый голубь - я не сумею устоять. И душа рвется к тебе, и вырывается, и взмывает в небесную синь каждый день и каждую ночь - ты сумеешь различить ее лишь по этим скупым строчкам письма. Она вряд ли надоедлива - моя душа, не то, что бородатое, изрезанное шрамами лицо. Как бы там ни было - ты не ответила ни на одно из четырех моих последних посланий за суматохой дел и событий. Это мелочь по нынешним неспокойным временам. А вот, представь себе наши два замка, и я шлю тебе письмо с самым быстрым гонцом. Потом еще... И еще одно. А потом, не получив ответа, либо принимаю яд из рук кормилицы либо еду штурмовать твой замок во главе шайки головорезов. Какая острота! Первый предмет, брошенный тобой со стен осажденной крепости, убивает меня наповал, и ты даже слезинки не прольешь над моим бездыханным телом. Так вот. Если бы спросили меня боги, что надобно мне в этой жизни - я попросил бы заключить тебя в самую высокую башню на Земле, до вершины которой мог бы добраться лишь сам. Будь же прекрасным исключением из общего правила! Поэтому, когда я полезу вверх по лестнице - ты не торопись ее ломать, не торопись резать веревки. Лестница еще слишком длинная, больно стены твоего замка высокие. Тем тревожнее и увлеченнее будет мое роковое восхождение. Но ведь, не неприступные же они! Да ты и так гордо взираешь с балкона, как с крепостных стен, к которым я придвинул лестницу. Не отталкивай ее сразу царственной ножкой. Дай мне залезть повыше, чтобы при падении сломать шею, а не просто ушибиться. ... Я как представил, что на полмесяца, бесконечно долгих полмесяца ты уедешь - сосчитал по пальцам, на сколько ночей и дней, полных одиночества, я расстанусь с тобой... Лучше бы и не представлять. Ощущение твоей близости, когда ты рядом - это просто неописуемо, словно какие-то ласковые волны счастья нежно качают меня... И вот лишиться этого на невозможно длинные полмесяца?! Ах, я бесконечно признателен тебе, милая моя, родная Марианна! Хотя бы только за то, что ты даешь мне возможность вновь пережить искренние, светлые, незамутненные никакой корыстью чувства. И сделать хоть что-то для тебя - означает, прежде всего, продлить собственное существование. Уезжай! Скорее, уезжай прочь - потому что знать, как ты близка и недосягаема - худшая из пыток. Ты будешь там одна, ты многое передумаешь. Суета этого мира схлынет - все предстанет в истинном свете. Может быть только там, на теплом берегу, ты поймешь, что не будет в твоей жизни другого, более сумасшедшего Ридара. Остальные - они уже будут расчетливы. А я теперь перед тобой, как на ладони. И никто не скажет тебе все, как есть, кроме меня. Но, я надеюсь, до встречи! И раз мне отказано в милости коснуться твоих коленей, считай, что я впился в одних своих мечтаниях в твои молчаливые холодные губы. Ей-ей, даже такие, я бы не оставил их вовек, я желал бы вечно пить из их источника. А ты, словно Фрейя из пены теплого моря, сойдешь на берег и ни разу не вспомнишь обо мне. Ты будешь нежиться в раскаленном песке, и капли терпкого вина заскользят у тебя по груди, пьяня голову ветром свободы. Я вижу это, как наяву, но я не смею тревожить твоего уединения на том южном берегу. Как много бы я отдал за то, чтобы лишь день провести бы там с тобой, чтобы я мог разбить рядом наши шатры, и, зарывшись в песок, строить немыслимые замки. Они - и шатры, и эти замки - куда приятнее мрачных стен наших северных твердынь. Одно твое слово, один твой взгляд, одно твое касание - мои невероятные сооружения обретут плоть и кровь. Лучшие мои строки - тебе, все победы тоже тебе. Вся моя жизнь - одной лишь тебе, лишь тебе, Марианна! А ты все-таки дремлешь там, под лучами коварного солнца, уже в мечтах и грезах, и мне нет там места... Наверное... Мечтай же, а я, слишком груб и неотесан для твоей мечты. Но таким я уродился... и только одной единственной Женщине дано переделать меня, если она загадает. Душно, как душно в этом тесном мире. Надо вырваться из порочного круга! У нас одна жизнь, а в следующей коварные боги могут не свести нас вновь, хотя я помню, мы не раз встречались там, в глубине веков. У нас были иные имена, и тела были разные, и судьбы. Сведя нас, они - бессмертные каждый раз нас разводили вновь. Ты взирала на мой силуэт из темноты, ты внимала моему голосу, но на балкон взбирался совсем иной. Я клялся тебе страшными клятвами, но исчезал на много лет, а вернувшись, так и оставался один... Как давно все это было... Ты выводила меня из лабиринта, ты давала мне яблоко... А мне было надо все время что-то иное, и я разменивал Твою... Твое... расположение на мелочи жизни. Я дурак был, поверь мне. Я ничего не понимал тогда. Сейчас. Здесь, в этот год, век, эпоху, на этом Круге Земном я говорю тебе, Марианна - мне никуда от тебя не деться, прогони - ты останешься со мной. Но, лучше, не спеши с этим. Ведь, прозревший мужчина, стоит слепца. Слепец не разбирает, к чьим коленям он припадает, а я обнимаю твои, только Твои, и иных не желаю знать. Я жаждал бы целовать только эти уста, я мечтал бы шептать день и ночь только в твои терпеливые ушки, и только эти чудные ласковые волосы я хотел бы осторожно ворошить грубыми изрезанными пальцами, и только твоему голосу внимал бы я - одно лишь Твое слово, одно лишь Твое касание, один лишь Твой жест.
      * * *
      Налетевший ветер швырнул пламя Ридару в лицо, опалив густые брови и посеребрив пеплом рыжую бороду. Ридар рухнул на колени и ударил кулачищами оземь, согнулся, ударил еще раз. - Не трудись, крылья тебе без надобности! - пошутил Старик, поглядывая на широкую, одетую в броню спину скорченного человека. - Ты считаешь, мы поменялись с Ормом местами? - глухо спросил Ридар, думая о своем. - Я в том уверен! - откликнулся ночной гость. - Но, если ты помнишь: "Головня головне передать готова пламя от пламени; в речах человек познает человека, в безмолвье глупеет." Так что, вставай... - Откуда же тебе ведомо про Орма? - Ты сам про то богам отписал в грамотке! - объяснил Старик. - Ну же, не тяни жилы из себя. Выкладывай все, как есть. Оно и легче станет... - Великие боги! Как несуразно вы устроили этот свет! Я любил прекраснейшую из женщин. И не было в мире такого безумства, какое я бы не свершил в ее честь и во славу ее. Ах, Старик! Если бы ты только видел Марианну! Когда мы встретились впервые - это была несчастная испуганная девушка, мне так казалось, которая искала верности в этом мире! Она обрела и верность, и друзей. Ее мучил тяжелый недуг, причиной которого был все тот же Орм, поранивший ее некогда и изливший частицу яда в девичью душу. Тогда я нашел за тридевять земель чудесного лекаря, который исцелил мою Марианну. Мне так думалось, я надеялся на его умение. - Теперь ты жалеешь об этом? - спросил, прервав Ридара, Старик. - Нет! Я бы сделал это сотни раз... Один косой взгляд на нее, одно неправильное, невежливое слово о ней - я вызывал наглеца на поединок. Но наглость идет рука об руку с трусостью. Мне не довелось никого зарубить на ее глазах. - И об этом ты не жалеешь? - еще раз спросил его Старик. - Нет! Тысячу раз нет! ...Наши усадьбы стояли в одной долине, и хотя семьи не были меж собой дружны и даже знакомы, вскоре я стал желанным гостем в ее доме. Не проходило и дня, которого бы я ни проводил под ее окном, блуждая там под вечер. Я сопровождал ее повсюду, оберегая от всех зол, от каких только мог. Впрочем, она уже и сама могла бы постоять за себя. Это была истинная валькирия, только волосы, цвета ворона, отличали бы ее от небесных воительниц. Она легко управлялась со строптивой лошадью, стреляла из лука, как сам Одиссей, не считая эту забаву достойной разве только бондов. Однажды я заказал для нее меч, легкий, как перышко, он вряд ли подходил мужчине, но пришелся точно по женской руке... - Меч не знает головы кузнеца, - молвил Старик и нахмурился. - Да, и не гоже мужчине делать любимой такие подарки, потому что по обычаю он не сумеет взять с нее монеты. Правда, волхвы подсказали мне способ, как обойти зловещее суеверие. Если оружие напоить кровью дарителя, оно никогда не обратится против него. Я протянул деве клинок, когда она взялась за рукоять, я шагнул к ней так близко, чтобы напороться на него. Так он познал меня, а я - его. - И ты не жалеешь о том? - вновь был вопрос Старика. - Я ни о чем не жалею, - ответил Ридар, - кроме одного...
      * * *
      ...Ты поразительно счастлива в том, что называют любовью, и совершенно неважно, если сама никого и ничто на этом свете не любишь, моя холодная северная дива! Важно то, что ты сумела в силу одного своего существования на этом свете увлечь кого-то призрачной надеждой ответа. Все называют это любовью, кроме тебя, и кроме меня. Но ты считаешь взаимность обязательным условием, дабы счесть себя счастливой. А я знаю, что никто из тех, кто признавался тебе в любви под балконом доселе, на самом деле не любил тебя. Это была лишь слабая влюбленность, потом они находили утешение с другими и забывали о вспыхнувшей страсти, и становились мужьями, отцами... Время стирает влюбленность в пыль. Так вот, я не дам тебе даже повода сказать мне, что я испытывал легкое увлечение. Я верю в то, что мне не нужен никто, кроме тебя... И, наверное, ты вообще последняя из настоящих принцесс ускользающего сквозь пальцы Времени... Скажи мне, зачем же ты, если в тебе нет ни капли теплоты, поцеловала меня тогда. Зачем ты это сделала, глупая? Зачем ответила мне, еще и еще раз? Ты же не понимаешь, что натворила. Я не могу поверить, что ты вот так легко отдаешь поцелуй мужчинам. Я знаю, что это не так. Зачем? Да укажи мне того злого волшебника, назови мне того дракона, который околдовал тебя, моя милая. Я найду их, я сражусь с ними, лишь бы снять злодейские чары и найти противоядие. Это снова Орм? Попадись он мне в руки! Случится так - ты оглянешься, меня уже не будет рядом. Я должен буду уйти, едва ты скажешь, что нашла другого, более достойного - веселого, доброго, умного, самого лучшего. И даже если ты не скажешь такого напрямую - я пойму это. И я не смогу не то что встречать тебя.... Каждый, кто некогда был вместе с нами и рядом с нами - их с того момента просто не смогу видеть, не вызвав в себе приступ давней боли. Я уйду, но не отрекусь ни за что от всего, что было между нами, и я не о чем не пожалею... Ты свободна от меня, хотя я все бы положил к твоим ногам... пусть и безответно. Но все будет хорошо, если ты и в самом деле ищешь Своего Избранника, но не находишь пока. И почему это я должен так вот запросто предавать свою... Нет, я не могу такого себе позволить. Я не из той породы пажей, что стараются найти утешения с девочками по поводу и без повода. И, может, в том моя беда, да и твоя беда. Ведь, мы похожи. Мы сильно зависим от нашего прошлого. А это неправильно. Марианна! Дорогая! Да впереди еще целая жизнь. У тебя еще впереди вся жизнь! Ах, как прекрасен был тот последний вечер перед отъездом! Ты, как всегда, выглядела очаровательно, если не сказать, что потрясающе. Но в тот вечер ты была совсем иной, чем накануне, ты была теплее. И ты удержала меня там, у себя, хотя я знал, что нам будут сниться разные сны... И эта небольшая прогулка по нашему ночному парку - вот так бы нескончаемо бродить с тобой под вечным звездным небом, не наблюдая за ходом неумолимого времени. И еще мне так хотелось стать маленьким серым котенком, запрыгнуть к тебе на колени, свернуться там комочком, чтобы ты гладила мою шкурку, а я бы мурлыкал, мурлыкал, моя нежная мучительница. Сумасшедшие мысли, безумные идеи и образы. А я всего лишь хотел вновь ощутить эти точеные персты в своей непокорной кошачьей шерстке. Я мечтал бы день и ночь целовать твои руки, плечики с охранительной руной, гордую шею, приближаясь к роднику томительных губ Марианны. Какие пустяки эти цветы - да мне бы осыпать твою дорогу их лепестками, мне бы соткать тебе одеяло из них, хотя быть может, соткать его из касаний губ было бы увлекательней, но и тогда бы я не выразил всего восхищения, милая, милая Марианна. Я шел просветленный, я уходил, но ведь это повторится, и такой же вечер, как миг, взятый взаймы у самой смерти приговоренным. Ты почему еще здесь? Уезжай! Уезжай скорее, мне невозможно вот так сидеть в пустой-пустой усадьбе и знать, что на другом конце долины ты проводишь этот вечер в таком же одиночестве. И я тянусь к тебе, дорогая моя... И я не хочу очнуться, я жаждал бы чувствовать Твое дыхание, как дуновение ветерка и внимать каждому Твоему желанию, как воле капризного бога. Нет, не бога! Ты - моя единственная богиня, ты - моя радость, ты - боль моя, ты, как сама жизнь, в которой всему есть место. Так прими же мою жизнь, если сочтешь ее ценной! И подумай, на что мне она без такой удивительной женщины в ней? Я у ног твоих, Марианна... Бушует непогода за окном. Ветер колотит в ставни... Приюти безумца в ночь хоть на миг, я просто сойду с ума. Я буду лежать и бороться с сумасшедшим желанием войти в твою комнату и упав на колени, поцеловать тебя в уста так, словно предо мной спящая княжна или Белоснежка. Может, это излечит тебя от заклятья, которое ты сама себе придумала. Хотя, казалось, еще днем я ненароком касался твоих платьев и любовался моей черноокой валькирией на вороном скакуне. Ах, как хотелось подхватить тебя, закружить в порыве неимоверного восторга. Прижать к самому сердцу, такую родную и неприступную, такую желанную и прекрасную. Прижать, и понять, что погиб - твое сердце, каменное и жестокое - оно совсем не бьется, а мое уже выпрыгнуло тебе под каблучок, еще шаг - ты раздавишь его. И как же еще может быть иначе, когда такая весна грозит обернуться вечным морозом? Она бы не имела срока эта весна, лишь позволь ей продолжиться ей не будет конца и края. Ты только поверь мне! Марианна, милая, черный котенок мой! Я не обману тебя, как сейчас хочу обмануться сам. Не надо меня жалеть, пусть остановится это мгновение, пусть я встану пред тобой на колени в том ли парке, на обрыве ли у реки или на вершине самой высокой башни. - Будь со мной, Марианна! - молю я тебя. - Будь со мной всегда! Ты никогда о том не пожалеешь. Мне не найти иной такой, Ты одна в этом свете. Но ты молчи, молчи, и слушай, что я еле слышно шепчу, и хотя хочется кричать во всю мочь от восторга встречи с тобой, мой шепот так похож на стон... Я прошу у тебя не просто доверия. Я прошу взять мою жизнь, мою судьбу, я их не хочу больше влачить вот так, без тебя, Марианна, и просто не мыслю, как можно жить, прикрывая всякими "великими" целями единственную, затмевающую все. Две ужасные недели без тебя, когда, как зверь ходишь из угла в угол по пустым горницам усадьбы, и все летит из рук...
      * * *
      - Едва она уехала на воды, так прописал лекарь, у нас начались дожди. Проливные - словно, вместе с моей Марианной, укатило на море и солнышко. Пять суток подряд. На праздник Фригг было еще светло, но и потом в ночь и весь последующий день, представь, в самой середине лета, идет все тот же дождь. Меня охватила безысходность. Музыка не радовала слух, меды не пьянили, ни одна из прежних забав, никакая из самых нужных работ не приносила мне радости, и не сложилось ни единой баллады, как я ни пытался превозмочь в себе это. Ах, Старик! И снова к ней, все мысли, все слова, все побуждения. Я ждал заветного голубя, я представлял, как Марианна нежится на горячем песке, как, обнаженная, она загорает, окуная изумительное тело в волны светлоокой Сол. Все шло как-то буднично, и только звериная тоска не отпускала меня ни на миг. Снова пусто, и пусто было на душе. И мне снился сон, как пол ее неприступного замка я усыпал цветами, чтобы Марианна шла по ним, точно эльфийская княжна из несбыточных грез, чтобы она купалась бы в них. А я срезал все шипы до одного, лишь бы ни один из них не поранил нечаянным касанием ее бронзовую от загара, но все такую же волнующую, кожу. Поутру, когда я очнулся, мои ладони были исколоты в кровь. Это было знамением! - Да, боги предупредительны, в том смысле, что заранее предупреждают смертных о таящейся опасности, - совсем тихо проговорил Старик. - Ты, Ридар, держишься прежней веры, а так ли преуспел в ней? - спросил он погромче. - Вспомни! Старик поднялся, распрямился, расправив могучие плечи, восстал, точно грозный великан. Потом, ударив в ладоши, в такт ударам он запел тяжелым густым басом:
      "Женщин любить, в обманах искусных, что по льду скакать на коне без подков, норовистом, двухлетнем коне непокорном, иль в бурю корабль без кормила вести, иль хромцу за оленем в распутицу гнаться."
      - А я вот что отвечу, старец! - разозлился Ридар, и, смело глядя своему гостю в глаза, тоже пропел:
      "Мужей не суди за то, что может с каждым свершиться; нередко бывает мудрец безрассудным от сильной страсти.
      Никто за любовь никогда осуждать другого не должен; часто мудрец опутан любовью, глупцу непонятной."
      - Это я-то глупец? - расхохотался Старик, схватившись за бока. - Да что же ты, приятель, жалеешь тогда об этой одной единственной вещи? Ведь ты судишь свою ненаглядную Марианну за ее любовь к Орму. А еще недавно и вовсе жаждал убить его. Уж, кто из нас дурак, так это ты, а не я! - Ты и о том прознал, проклятый колдун! - крикнул Ридар, но опомнился, и продолжил более спокойно. - Да, я теперь другой человек, Старик! Во мне нет больше былого Света. Со мной опасно теперь рядом любой и любому. Но пусть пройдет месяц, год, много лет. У меня теперь есть две цели - я верну себе похищенную женщину, и я уничтожу Орма, рано или поздно. Я так сказал. Да будет так! - По-моему ты обманываешься в сроках? - весело ответил гость. - Да, с кем ни бывает?! Лучше, выпьем-ка теперь из моей чаши! - Выпьем! Но уже как два месяца я только и делаю, что пью, не пьянея. - Это особый мед! - возразил Старик, доставая из-под плаща чашу, которая на глазах Ридара стала сама наполняться душистым пенистым напитком. - Экая диковина! - удивился Ридар. - Содержимое лучше вместилища! - пояснил его странный гость. - Пей же, и я за тобой, мы пригубим из одной чаши. - Теперь уже все едино! - промолвил Ридар и сделал глоток, словно хотел выпить море.
      * * *
      Вот ты и вернулась, моя родная Марианна! Но у отца колесницы наготове. Так, не берем же никого с собой, и прочь отсюда... На все четыре стороны, Марианна! На все четыре, мой холодный чернокудрый демон! Только ты и я. Или мы, рыцари, слишком радужно смотрим в будущее. Зачем же ты тогда вернулась? Чтобы я мог, наконец, украсть тебя, милая? А я и не могу видеть грядущее иначе, зачем тогда вообще жить? Марианна! Никто из нас не стеснит друг друга никогда. В конце концов у тебя будет время убедиться в моей искренности и честности, а главное, в том, что если я дам тебе слово быть верным до самого конца - я его постараюсь сдержать, коль ты позволишь мне это. Я видел смерть, не так много, но видел. И я нес ее сам на острие меча. Я знаю предательство и разочарование, может, не в полной мере, но с меня этого было довольно, да, ты тоже все это видела, наверное... Так, неужели, ничто не подсказывает тебе, что в этот раз все уже идет не так!? А лучше, чище, совсем, совсем по-другому, по-настоящему, как бывает только в детских сказках... Да, в сравнении с этими горячими арапами, что, проходя мимо, громко обсуждают тебя на своем тарабарском языке - я просто лед чистейший, я северянин - все необузданное и дикое прячется во мне. А если что и проявляется - под твоим строгим взглядом я загоняю это вниз, в самую глубину. Может быть, я даже сумею так долго существовать, прежде чем ты разрешишь мне выпустить себя. А коль не суждено... Я не знаю, что тогда. Позови меня, просто позови, и даже если ты спрячешь пронзительный, ни с чем не сравнимый взгляд этих внимательных глаз за длинными ресницами, я хотя бы обхвачу твои загорелые под южным неправедным солнцем колени. Уткнувшись в них лицом, я поведаю тебе о той нераскрытой, таящейся во мне нежности, которую не доверить никакому пергаменту. О том, как ждал тебя, как схожу с ума, и как счастлив, что ты снова здесь, рядом. Так повелевай же, любимая! Что же ты медлишь!? Что же ты молчишь? Я, быть может, и дурак, коль все это так открыто говорю тебе. Но разве это не лучший способ доказать, что я не лгу. Ты лишаешь меня даже самой надежды быть необходимым. Зачем ты так? Сегодня я и мизинцем не коснулся твоей кожи, а ты так отдернула руку, едва я указал на этот странный змеиный браслет... Твоя воля, Твое слово тут для меня закон. Но, коль я не совсем безразличен, родная, милая моя, да подскажи же путь, который ведет к твоим ногам, и к твоей руке, извлекающей из струн столь пронзительные звуки грусти и любви. А мой путь давно безжизненен без тебя, о, жестокая валькирия. Если я не нужен, если в тебе не теплится ничего, ни лепестка... то пусть отныне он будет таким. Но что же ты молчишь, если хотя бы искра, хотя бы уголек мерцает в тебе, в этих дивных очах?