— Радигош, Радигош! — вспоминал волхв.
      Радигощем, как он доподлинно знал, прозывались великий град и храм на землях лютичей. В ученическую бытность словен гостил и там. Святилище воздвигли в незапамятные времена, во славу Сварожича. Радегаст! Вот как звучало в тех краях имя Сварогова сына.
      Град был вельми многолюден, хотя стоял средь нетронутых лесов у самого озера. Из древа были и поставленные правильным треугольником крепостные стены.
      В каждую сторону открывались врата, двое из которых оставались доступными всякому, а сквозь третьи, самые малые, восточные, можно было попасть на берег, а оттуда и в святилище, ведь Храм Радегаста — и вовсе обосновался на острове. Со всех сторон окружали его глубокие воды. На остров вел широкий деревянный мост. Будучи составленным из нескольких плотов, он зачастую держался на плаву.
      Ругивлада и Лютогаста пропустили к храму не сразу. Лишь узнав, что они прибыли из самой Арконы, служители позволили гостям принести свою жертву и испросить предсказаний. Не последнюю роль сыграло и обаяние Учителя, а вернее — его магическая сила. Ругивлад всегда чувствовал, что Лютогаст — один из тех редких людей, с которыми не хочется расставаться. Людей, чье присутствие постоянно вдохновляет. Из тех, у кого спорится любое, даже самое заковыристое, дело…
      Храм имел целых десять врат и был выстроен гигантским кругом. Ничего, кроме него, на острове не было. Стены храма извне украшали причудливые изображения божеств, а внутри стояли бронзовые кумиры высотой в человеческий рост. При каждом читалась та или иная надпись, обозначенная тут же рунами. Верховный жрец пояснил ругам, что, когда жителям города угрожает опасность, из вод озера выходит громадный вепрь Сварожича. Но, к счастью, в те годы враг только помышлял о нападении, и Ругивладу не пришлось встретиться со зверем…

* * *

      Дымило долго, пока, наконец, не пошел дождь… Огонь подобрался к самым стенами Домагощинским, оголил холмы с севера. Глянув сверху, воевода покачал головой: «Спасибо, Ока, подмогла Дождьбогу!»
      Едва последняя капля небесной влаги упала на землю, словен отправился посмотреть, нельзя ли перенести на двор, что он теперь занимал с дозволения жупана, достаточное количество угля. На гари волхв обнаружил серебристые лужицы мягкого, но весьма тяжелого металла. Не вдаваясь в разъяснения, Ругивлад просил Владуха отправить к выжженым холмам побольше людей с повозками для сбора слитков. Тот так и сделал.
      Подоспел День Волха-охотника. Собирая вкруг себя детишек, внушал им Станимир:
      — Есть еще на свете ладны воины, постигшие премудрость Волхову, мудрость серого да волохатого. И недаром идут сказители по Свету Белому, и недаром поют славу Ему:
 
Обернется он да волком рыскучим,
Побежит, поскачет лесами дремучими,
Ай, побъет великана сохатого,
Да и беру спуску нет.
А и соболи да барсы — то любимый кус,
Он и русым заюшкой да кумой не побрезгует,
Волх всегда поит-кормит дружину хоробрую,
Оденет в соболя да барсы,
И на смену шубы останутся.
Обернется Волх гнедым Туром,
Не простым Туром — золоты рога,
Побежит по царству Венедскому:
Он на первый скок на целу версту скачет,
За другой-то скок — уж не видят Его.
Обернется Волх ясным соколом,
Полетит Финист далеко на море:
А и бьет он гусей да лебедушек,
Да и уткам, птицам Кощным, спуску нет.
Он напоит-накормит дружинушку славную —
А и все у Волха яства переменные,
Переменные ества, сахарные!
 
      Били вятичи по осени резву дичь, а под середину Овсеня промышляли зверя пушного. Зимой же ловили они на покрытых толстым льдом Двине да Оке всякую рыбу, подкараулив у проруби. Летом в дело шла сеть, щедры были водяные.
      Год выдался урожайным и на ячмень, и на лен. Радигош щедро одаривал поля дождями и светом.
      «Скотий бог» не давал баловать медведю.
      И овцы плодились на диво шелковистые, потому жены ткали разную пестрядь с затейливым клетчатым рисунком. Такие шерстяные одежды высоко ценились иноземцами.
      Купцы, переплыв Готское море, поднимались к истокам батюшки-Дона, откуда волоком попадали в Упу. Потому и процветало Волово городище близ Дедославля.
      Залы в тереме Владуха были увешаны бронзовыми щитами, в которые можно было глядеться, как в воду. Ольга и рассказывала, что чудесные щиты эти были выменяны прошлым летом как раз на славном Воловом торжище, куда ежегодно наведывались богатые персы.
      Сами заморские гости — жили-то они за Гирканским морем — землю вятичей называли Вантит К северу помещали они Славию, к западу — Киявию, а на самых пределах земель славянских, что на заходе, лежала мистическая Аркона. Арабы писали так:
      «Русы состоят из трех племен, из коих одно, ближайшее к Булгару, а царь его живет в городе под названием Куяба, который больше Булгара. Другое племя, наиболее отдаленное от них, называется Славия. Еще племя называется Артания, а царь его живет в Арте. Люди отправляются торговать в Куябу, что же касается Арты, то мы не припоминаем, чтобы кто-нибудь из иностранцев странствовал там, ибо они убивают всякого иноземца, вступившего на их землю. Они отправляются вниз по воде и ведут торг, но ничего не рассказывают про свои дела и товары, и не допускают никого провожать их и вступать в их страну. Из Арты вывозят черных соболей и свинец».
      Артанцы были добрыми ремесленниками. Изготовленные славянами бронзовые статуи не уступали изяществом форм ромейским скульптурам. С дальних островов бритов, чрез Варяжское море, на Аркону везли олово, которое во все века традиционно путали со свинцом. Олово же меняли на янтарь.
      Мастерам кия и на земле вятичей почтение особое. Каждый род имел своего оружейника. Хоть и редко, но все же встречались даже мастера не менее умелые, чем знаменитый киянин Людота. Старшего из вятичей, уже известного Ругивладу, звали Творилой.
      Особо любила сего искусника детвора, ибо не было такой диковины, такой чудной игрушки, что не сварганил бы добрый мастер, начиная от деревянного меча или детского лука и заканчивая вертушками да жужжалками.
      — Вот так клинок у тебя, словен! — не скрывал восхищения Творило, любовно разглядывая металл.
      Управляться с полуторником точно с простым мечом мог разве очень высокий воин. Ругивлад, к счастью, не мог пожаловаться ни на рост, ни на крепость длинных рук.
      — Да, особенный! — подтвердил он. — Сколько уж крови выпил, сколько вражины порубил — а ни одной зазубрины. Что тут скажешь.
      — Нет, Ругивлад, такого кузнеца, чтоб на творение рук своих не поставил бы клейма! Знатный меч особливо знаки любит. Клейма я тут не вижу. Выходит, не человек его справил, а могучий бог!
      — Вот и я так думаю, — грустно вымолвил словен.
      Издревле вятичи ведали тайны металла. Видно, достались им секреты от самого небесного Творца — Сварога. Чтили и Сварожича за неделю до конца Грудня, а еще пару дней в Большие Овсени, когда обновляли пламень в печах во славу Огнебога.
      И рек древний Станимир, поучая малышей, да не худо бы и всем послушать:
      — … Сварога — Деда богов, что ожидает нас, восхваляем. Сварог — старший бог Рода божьего и Роду всему — вечно бьющий родник. Как умрешь, ко Сварожьим лугам отойдешь, ибо он есть Творец, а прочие — суть сыны Его. Потому и молим Сварога со Сварожичем средь огней наших и хлябей наших и просим Его, ибо он — источник хлеба нашего и есть бог Света, Бог Прави и Яви, — вещал старец.
      И рассказывал мудрец, как поймал раз сей Кузнец Черного Змия, да прищемил ему язык клещами огненными, да стал охаживать Гада кулаком, что кувалдою киевой. И делили они с Ящером Землю Матушку. Справа Навь легла, слева Явь простерлась. Так прошла межа великая, а по ней бежит ныне река Смородина. Кто воды мертвые переплыл — назад не вернулся. Но и нечисти из-за той реки нет пути на Белый Свет. Так-то оно было!
      Ругивладу удалось без особых хлопот собрать десятка два искусников. На помощь жупана он не уповал, но работу скоро наладил, как должно.
      Волах дал всем строгий наказ слушаться чужеземца, точно его самого. Поведал словен воеводе про разные хитрости да придумки, вот и смекнул старый вояка — польза будет городу великая. Так двор Ругивлада превратился в настоящие мастерские.
      Наследники Сварога знали свое дело к несказанной досаде Медведихи — красивой дородной бабы, которую воевода подвязал заведовать нехитрым хозяйством чужеземца. В минувший год она потеряла сына — увел проклятый кочевник, да муж ее сгинул где-то в Муромских лесах несколько весен назад. По дурости нанялся вятич охотником, да не простым, а за головами человечьими.
      Пусть и за татями гонялся Медведихин муж, а пословицу древнюю забыл: не рой яму другому — сам в нее попадешь!
      Словом, была баба ныне не у дел, и работа, с легкой руки Волаха, пришлась как раз по ее стати. Женщина мигом показала мастеровитым мужикам, кто здесь хозяйствует, и те слушались ее во всем, окромя своего кузнечного дела. Медведиха баловала умельцев квашеной капустой да кислой морошкой, а иной раз блинчиками с медком. Но чужестранец, хоть и был моложе самого юного кузнеца на десяток лет, как слыл нелюдимым, таким им и остался. Ругивлад строго-настрого запретил бабе прибираться в верхних покоях, где даже ночами, при лучине, что-то себе колдовал, но в хозяйские дела не лез и по вопросам «куда чего нести» да «где что разложить» всех отправлял к ней. Медведиха слушалась молодого волхва, особенно после того, как словен отдал ей «на обзаведение» половину серебра, некогда выигранного котом в таврели. Баба гордилась ученым пришельцем, хотя в волховании ничего не смыслила. Она же готовила еду и самому волхву, который оказался на редкость неприхотлив: житного чужеземец почти не ел, брезговал и мясом, хотя позволял себе рыбу и яйца. Чаще всего чужак вкушал сочиво — отварную пшеницу и ячмень с медом, но без масла. Поговаривали, то ли в шутку, а может и всерьез, оно уходило на свечи, кои жег пришелец в немеряных количествах. Но то были враки — для таких целей у словена имелся пчелиный воск, что раздобыл он у бортников на пасеке. К слову, и мед у них выдался в этот год знатный, вкусный да пряный, на радость детишкам.
      Нередко бортни устанавливали на деревьях — чтоб грузному лесному хозяину не полакомиться дармовым медком. Бортник ловко поднимался по дереву и, прикрепив себя сыромятными ремешками к стволу, выдалбливал полость, называемую бортней. Ульи же обычно делались из деревянных колод, что нередко поднимали под самую крону, и не одну штуку, а сразу несколько.
      Как-то за работой Кулиш, сынок Манилы, располосовал себе бок. Медведиха никак не могла остановить кровь — повязка тут же намокала снова. Хотели было нести отрока к Станимиру, но, на счастье Кулиша, словен как раз вернулся от воеводы и сумел заговорить рану не хуже иного знахаря, посыпав ее измельченными листьями мяты да подорожника:
      «На море да на Окияне, на острове да на Буяне Седовлас стоит, рудой крови велит: „Ты, кровь-руда, стой — кладу запрет на тебя с листвой! Ты, руда-кровь, запекись — с раны не растекись!“»
      С тех пор местные зауважали иноземца, благодарил и Манило. Станимир, осмотрев шрам Кулиша, похвалил словена. После памятного случая с Домовым это была вторая похвала старика за осень. Удостоиться такой чести доселе не мог никто.
      Целебную траву, понятно, собирал не словен, ведь гостил в Домагоще недавно. Выручила Ольга, что знала и цветок, и корешок. Зато гость сам готовил отвары и пользовал ими себя как изнутри, так и снаружи. Черные одежды и нелюдимость прочно закрепили за молодым волхвом прозвище «Черниг». Так именовали темных кудесников, осевших в дремучих Черниговских лесах, где искали они покоя от сует обыденной жизни. Впрочем, естества своего волхвы не сторонились, и коль приходила к ним, бывало, женщина, пораженная бесплодием, но желавшая иметь дитя, никто не смел ей отказать в этом чуде, иначе гнев Черного бога непременно бы настиг такого служителя.
      А с запада и юга слетались вести одна хуже другой. Разведчики сообщали о необычном оживлении в стане печенегов да о посольстве к ним киевского воеводы Бермяты. И вспоминали ратные мужи, как ярились пожарищами светлые летние ночи, как вспыхивали факелами деревни, сгорая дотла одна за другой. Но даже старики сходились во мнении: никогда еще Домагощу не угрожала столь серьезная опасность.
      — Будет дело мечам! — поговаривали они. — Ждите кочевника летом! Непременно нападет!
      Налетят степняки — пожгут слободы да поселки, повытопчут поля. По осени-то им уже не добраться, разве только, а зимою — верная смерть. И лишь только просохнут тропы да дороги после вешних гроз — вот тогда и явится незваный гость из степей задонских.
      Несмотря на запрет отца, Ольга собралась за стены городища — сказала, что к бабке-ведунье.
      — И не боишься, глупая, в такую пору по лесу бродить, — молвил Ругивлад, встретив ее на обратном пути.
      — Вот еще! — возмутилась девушка. — Да я теперь и не одна! Разве не так?
      Словен ощутил дрожь, опрометью пробежавшую по спине.
      — Каррр! Карр! — раздалось с верхушек елей.
      — Плохая примета! Ворон, хоть и живет триста лет, — это навья птица. Дурное накликает! Уйдем скорей отсюда!
      — Ты иди, а я мигом догоню, — отозвался Ругивлад.
      Дернув плечиками, Ольга двинулась по тропе, что вела к Домагощу. Стены уж обозначились средь паутины ветвей.
      Волхв зашептал, проникая колдовским взором в лесную темень. Точно вняв его мольбе, стремительно набежавший ветерок предательски разворошил густую хвою. Но чернец и не думал улетать. Блеснул металлом клюв. Самоцветами сверкнули зоркие вороновы очи. Ругивладу почудилось, что это все те же чародейские глаза Седовласа.
      — Будь ты проклят, вестник Чернобога!!! Не по мою ли душу? Никак, Хозяин должок требует? — судорожно заметались мысли.
      — Каррр! Здррравствуй, паррень! Седовлас весть прррислал! Беррмята печенега ведет!
      Заслышав имя тысяцкого, к которому у него был кровавый счет, Ругивлад оживился.
      — Коль этот меня найдет — второго уж сам настигну! — подумал он.
      — Берррегись ррруг! Берреги Ольгу! Пррроворрронишь! — каркнул и снялся чернец. Взмыл выше самых старых елей, и уж не докличешься, от чего ж ее беречь, родимую.
      Напуганный этими последними словами, Ругивлад припустился за девушкой и нагнал почти у самых ворот Домагоща.
      — Гляди, потеррряешь! — неслось ему вслед.
      — Ну и ловок же ты ворон пугать! — рассмеялась она.

* * *

      На следующий же день пророчество колдуна стало самым ужасным образом сбываться.
      — Хороший у тебя клинок, Ругивлад! — похвалил Волах. — Я знаю, что говорю, ибо немало повидал на своем веку — лучшего не довелось встретить.
      Не укрылось от воеводы еще и то, что владение полуторным мечом требует немалого ратного искусства, силы и выдержки. Им можно сечь — наступать, используя как секиру, и защищаться, удерживая врага на расстоянии, словно копьем. А значит, тот, кто носит такое страшное оружие многого стоит.
      Мощь клинка и секиры растянута вдоль лезвия. Один верный удар — у врага нет либо руки, либо головы. Одно ловкое секущее движение — и широкая рана обескровит противника. Таким мечом можно еще и колоть, удобно перехватив длинную рукоять либо одной, либо обеими руками.
      — А что, словен, не покажешь ли свое уменье? — подначивал воевода.
      — Дел невпроворот! Но коль душа просит — изволь!
      — Сам-то я стар на потеху, разве только всерьез! А вот молодые рвутся в бой…
      — Это кто ж?
      — Да радогощинские!
      Ругивлад еще раз помянул Седовласа крепким словом.
      Приближался срок вечевого сбора. Ольгин батюшка мог лишиться прежней власти, если б вдруг Совет родов переизбрал жупана. Хоть и правил он мудро, да на все были причины. Жупан тревожился из-за назойливых слухов о любви стольнокиевского кагана к его дочери. Местные также поговаривали промеж себя, что, кабы отдали Владимиру Ольгу, печенег прошел бы мимо. Этому слуху немало способствовал «глава всех глав» — Буревид. Раздосадованный явной неуступчивостью соседа, он и подначивал старых людей. Молодые горой стояли за правителя.
      Вятичам грозил раскол, поскольку Дорох, Буревидов сын, из рода радогoщинских вятичей с юных лет засматривался на дочь Владуха, а та вроде бы не желала такого жениха. И неспроста Буревид отправил сына в Домагощ: за Владухом глаз да глаз был нужен. Теперь его отпрыск то и дело захаживал на двор жупана и строил глазки Ольге.
      Владух выигрывал от этого мало. Выборы перенесли на год. Коль будущей осенью молодые сыграли бы свадебку — у него был бы случай остаться на новый срок.
      Средь приближенных Дороха словен не знал никого. Вызов — показать свое воинское искусство — его не удивил. Он почуял подвох и был настороже.
      — Ты зря согласился! — сказала Ольга, узнав о состязании. — Они опытные воины и сами, кого хочешь, научат!
      Слушать о воинском искусстве из уст женщины — скверное занятие, но Ругивлад помнил, как ловко иная управляется и с луком, и с метательным топором, а потому ответил:
      — Иногда стоит поразмять кости. Не волнуйся! Все, что ни делается на Белом Свете, — к лучшему. Они сами напросились!
      Биться предстояло на ратном дворе, где всецело властвовал бывалый воевода. Иной раз здесь сходились грудь на грудь, стенка на стенку, молодые дружинники. Нередко, отрабатывая движения, то одному, то другому из них приходилось сталкиваться с истыми мастерами своего «ремесла». После этих состязаний Станимиру и Медведихе хватало работы. Хорошо, хоть старые вояки упражнялись палками!
      Вдоль частокола стояли мишени — срезы толстой липы, размалеванные рудой. Волах подозвал туда соперников, чтобы обговорить условия боя. Выбор оставался всегда за тем, кого вызвали на круг.
      — Как станем ратиться? — спросил Ругивлад, разглядывая противников.
      Он запомнил предупреждение Ольги. Двое были и в самом деле едва ли моложе его, третий — громадный детина, пудов на десять — юнцом тоже не выглядел.
      — До первой крови! — ответил рослый усатый воин, вооруженный тяжелой секирой.
      Прозевай словен хоть один удар — второго бы не потребовалось.
      — До первой крови! — огласил Волах договор и махнул рукой, чтобы вои оттеснили толпу зевак.
      Здоровяк расправил широченные плечи и шагнул к чужаку. Сшиблись. Ольга закрыла глаза ладонями, но все-таки одним глазком, нет-нет, а посматривала между пальцев.
      Заскрипели на брони кожи, заскрежетало железо. Уходя от могучего вятича, Ругивлад пригнулся. Над его головой пронеслась секира. Следом дернулся и противник.
      Словен распрямился и влепил ему плашмя по боку. Секира двинулась в обратном направлении, и Ругивлад волчком уклонился от страшного удара. Противнику было нужно лишь мгновение, чтобы остановить боевой топор, но чужак оказался быстрее. С разворота он полоснул здоровяка по другому боку — от глубокой раны спасла броня — и возник за спиной радогощинца, готовый нанести смертельный удар.
      Зеваки засвистели. Ольга отняла ладонь от красного личика, потом вторую, пытаясь углядеть победителя. Привычные к затяжным показательным поединкам, широкому маху и дружному звяканью мечей, зрители недоумевали.
      Обрадовался разве сам здоровяк, отвечая на дружеское рукопожатие словена своим, не менее крепким и искренним.
      — Вот это по-мужски! — заключил Волах.
      — Как станешь ратиться? — спросил воевода следующего противника, все звали его Хортом.
      Вятич оглянулся на Дороха и глухо ответил:
      — До первой крови!
      — До первой крови! — громко крикнул воевода и дал знак.
      По слухам, этот воин редко разочаровывал публику. Меч у Хорта короче и легче, но сам он — левша. На правой руке — шит. Ругивлад не любил ближний бой. Ниже словена на пол-головы, Хорт казался более подвижным. Он устремился на чужака, обрушивая шквал коротких расчетливых ударов. Однако словен удачно защищался мечом.
      Вот клинок вятича взлетел. Сверкнул молнией. С шипением рухнул вниз. Он почти уж достал словена, но тот ловко отскочил в сторону. Уклонившись от разящего железа, нанес ответный удар.
      Зловещее острие метнулось к приоткрывшейся груди. Звякнуло. Хорт не менее ловко отразил выпад щитом и снова ринулся вперед.
      Он успевал дважды взмахнуть коротким оружием. В первый раз рассекал воздух, во второй — натыкался на меч противника. Скоро рука его отяжелела. Все чаще и чаще вятич опускал щит, все сильнее и яростней были удары чужака.
      Хорт сделал молниеносный выпад. Его клинок чиркнул по пластинам Ругивладовой куртки, не причинив, однако, словену никакого вреда. Наконец, вятич потерял терпение. Отшвырнув изрубленный до неузнаваемости щит, он попытался достать словена неуловимым финтом.
      Но Ругивлад парировал, да так, что в руках у Хорта остался обломок. Чешуя на его груди расползлась. Воин яростно выругался.
      — Есть! — крикнул воевода, прекращая схватку.
      Вятича спасла ладная кольчуга. Но рассечена она была от плеча до самого живота. Второй удар, будь это настоящий бой, стоил бы Хорту жизни. Со слюнявых губ его срывалось клокотание. Словен, напротив, казался свеж, точно и не вступал в схватку.
      — Как станем ратиться? — произнес уже он ставшую ритуальной фразу, поглядев на третьего — верзилу.
      — Давай-ка на кулаках! — ответил тот, срывая войлочную рубаху.
      — Пока стоят на ногах! — провозгласил воевода.
      — Я из тебя дух вышибу! — пообещал вятич.
      Толпа радостно загудела, предвкушая потеху.
      Противник разоблачился по пояс. Плотное, масивное тело, которое и красивым-то не назовешь. Толстые, словно бревна, руки, и бедра не уже плеч. Он сутулился, но все равно казался повыше долговязого словена. Эдакая неуклюжесть при всем избытке веса была обманчива. По опыту кулачного боя, Ругивлад знал, что, хотя такой боец и не слишком полагается на удары ногами, он необычайно могуч и вынослив.
      Ольга надула шеки. Да, чужак не бугрился мышцами. Сухощавый, если не тощий, он явно проигрывал вятичу в силе. Хотя девушке не нравились толстяки, но атлетические мускулы словена особого впечатления на нее не произвели.
      Вдох. Противник медленно, но уверенно двинулся вперед.
      Выдох. Два удара — в душу! По микиткам!
      «Да это скала — не человек! — подумал словен. — Не дыши!»
      Вятич постарался сгрести Ругивлада, полностью используя преимущество в весе.
      Не тут-то было. Вдох! Словен уклонился, обтекая бойца, извиваясь, ускользая от смертельного захвата.
      Выдох! Раскачным ударом, заваливая кулак, скручивая корпус, он достал великана в подвяз и снова выскользнул, точно водица. Не дыши!
      Невозмутимый было противник начал изменять себе. Дождавшись, когда чужак ринется в атаку, он встретил его прямым, молниеносным выпадом в грудь. Ругивлад отлетел, едва удержавшись на ногах.
      Зрители неистово и восторженно закричали, подбадривая своего.
      Пропусти словен еще такой удар — растянулся бы на земле. Противник бил без предварительного замаха. Вдох! Выдох! Не дыши! Завалить же бугая почти невозможно.
      Вдох. Рывок под удар противника, скручивая плечо по косой вниз. Тут же, на выдохе, с левой неожиданно вмазал богатырю по виску, окровавив кулак.
      «Совсем другое дело! Не дыши!»
      Уходя, едва не получил локтем. Размашистый скол — это конец!
      Теперь удары следовали один за другим, со свистом рассекая морозный воздух. С потной кожи валил пар. Хриплое дыхание разозленного вятича заглушало крики зрителей. Словен уходил шатуном, маялся, заваливаясь то вправо, то влево. Всем казалось, еще чуть-чуть, и Ругивлад не сдюжит. Но чужаку везло, и он держался на ногах. Стонали отбитые бока. После косого на поражение гудело в ухе. Из рассеченной брови глаз заливала соленая жижа. Стекая по усам на подбородок, она, липкая, не падала наземь, а скользила на кадык.