Свенельд знал, неприступной крепостью высится Волынь на пределах земель славянских, но не ведал он, не гадал, долго ли стоять так отпущено. Это прозрели разве небожители.
Ольга растормошила дремавшего после утренней пробежки кота, чтобы тот порассказал ей о своих злоключениях. События мчались сегодня вприпрыжку и вот, наконец, остановились, словно увязли в песке времени.
— Ах, да! Раз обещал — изволь. Потешу я тебя историей, вот только конец у нее огорчительный, как вижу, — промяукал Баюн.
Зверь почесал лапой за ухом, и его пышные усы, обычно торчащие во все стороны, опустились вниз.
* * *
— Вот она, гора печенежская, о которой Свенельд сказывал. Вот он какой, Вал Отчаяния! — смекнул волхв, опытным взглядом оценивая высоту песчаной стены.
На самом деле сооружение имело форму громадной подковы, внутри которой правильными кругами стояли просторные шатры. Подле каждого находились рослые смуглые копейщики. Почти у всех были изогнутые сулеймановы мечи. Арабы славились оружием, а Куря, видать, жаловал восточных купцов.
Въезд располагался так, что все жаркие степные стрибы обрушивались на стену, а за ней царило безветрие. На самой вершине сооружения он приметил ряд лучников. Спускаясь к центру Вала, за ним следовал второй ряд и третий. А меж ними в рванине и тряпье брели бесконечные вереницы рабов. Израненные, измученные, голодные, грязные. У каждого на спине был мешок, полный сыпучего материала, они-то и обновляли Вал Отчаяния. Казалось, нет на свете более безумной и бесполезной работы, чем эта. Следуя мимо, Ругивлад пытался вглядеться в их лица, но увы, в мутных глазах он не прочел ничего, кроме обреченности. Обнаженный до пояса шаман бил в бубен, пленные двигались по кругу, послушные его воле.
— Вот, мы и у цели, чужеземец! — сказал провожатый, — Хан ныне пирует с родичами да сотниками. Ему уже доложено о твоем приезде, но если хочешь лицезреть нашего повелителя — меч ты обязан оставить при входе.
— Изволь! — усмехнулся Ругивлад, передавая полуторник.
В последний миг он заметил, что руны на клинке светятся недобрым злым зеленым огнем, но делать было нечего.
Воины подхватили мешок с диковинным котом и потащили вслед за гостем. Словен изумился — еще вчера возил звереныша за спиной, а сейчас два здоровяка еле волокут котяру.
На площадке перед шатром в пыли валялись пленные, связанные по рукам и ногам. Одежды на них еще не светили прорехами — знать, поймали недавно. Люди ожидали незавидной участи.
— Ольг! — услышал он знакомый голос, но не обернулся и прошел мимо, хотя сомнений не было — то, конечно же, Фредлав.
Вот где Кривая да Нелегкая свела!
Их останавливали два или три раза. Осматривали, оглядывали, может, только не ощупывали, прежде чем, миновав последний занавес, Ругивлад не явился пред очи хозяина.
Шатер был убран богато. Мягкие пушистые ковры делали шаги бесшумными. Пировавшие сидели кругом. Точно напротив входа на возвышении развалился хан. Разноцветные полупрозрачные ткани танцовщиц, скользящих пред гостями, позволяли разглядеть всевозможные прелести женского тела, если бы он того пожелал. Рабыни ловко сновали меж гостями — серебряные да златые блюда со всевозможными яствами, стояли точно там, где ступала иная стройная ножка. За гостями, также кругом, застыли безмолвные стражи. Истуканы, волхв принял их сперва за светильни.
Куря был поджарым, сухощавым мужем, который, однако, уже перешагнул порог старости. Кожа на его лице имела какой-то желтоватый оттенок, а при тусклом свете выглядела просто дряблой. При хане слева сидел красивый, еще молодой мужчина с правильными чертами лица, у этого кожа казалась посветлее, чем у смуглых печенегов. Тонкие усы огибая уголки губ обращались в короткую острую бородку, но при этом подбородок точно под нижней губой был гладко выбрит. Ругивладу показалось, он уже где-то видел этого вождя. Все, кроме хана и его наперсника, оказались одетыми так, точно через миг им уже быть в седле и скакать, выполняя веление господина, за тридевять земель. Однако, оружия при них тоже не было!
Куря провел рукой, приказавл танцовщицам убраться прочь. Они убежали, скрылись, умчались, точно неуловимые тени.
Ругивлад низко поклонился хозяину, не погнушался словен, положил он поклоны и его сотрапезникам. Воины, сопровождавшие чужеземца — те вовсе упали ниц и поцеловали ковер, оставив мешок в покое.
— Здравствуй, великий хан! Да будут щедрыми к тебе боги! Пусть табуны твои никогда не оскудеют! Пусть жены твои подарят миру еще много храбрых джигитов! — приветствовал печенега волхв.
— Правдивые речи милы моему сердцу, но сладкие речи вредят моему слуху, — отвечал Куря, — Эй, слуги! Поднесите воину чашу! Тот, кто смел — люб нам, даже если это враг.
В руке у хана появился большой злаченый кубок, но Ругивлад стоял слишком далеко, чтобы в деталях рассмотреть его. Не успел он о том помыслить, как Куря сделал знак приблизиться. Следом за гостем поволокли и мешок. Волхву поднесли чашу с каким-то белым шипящим напитком, ту же жидкость налили в кубок, подставленный ханом. Затем стали обносить иных гостей. Это успокоило Ругивлада. Руны, что он кинул накануне, не сулили яда, хотя предвещали неприятную встречу со старым знакомым. А еще говорили они о взбесившейся земле, но волхв не сумел истолковать хитрые знаки.
— О мудрый хан! В жизни не пробовал такого изумительного напитка! — воскликнул словен, и он не погрешил против истины, — Никакое молоко на моей родине не веселит душу?
— Это потому, что вы, словены, не умеете доить лошадей, — ответил ему довольный своей шуткой хозяин.
Затем он трижды хлопнул в ладоши. Тогда воины, сопровождавшие доселе гостя, покинули шатер, а родичи и сотрапезники Кури приумолкли.
— Так, что у тебя за дело ко мне, молодец? Али шутишь? Смотри, я смеюсь редко, и при этом всегда последним, — промолвил Куря, оглаживая бороденку и нехорошо улыбаясь.
— Есть у меня, хан, в мешке диковина. Для тебя старался — непролазные леса исходил, пока поймал!
Сзади Ругивлад почувствовал движение, но обернуться сейчас и показать печенежскому вождю спину было равносильно тяжкому оскорблению. Поэтому он начал отступать, по-прежнему глядя в лицо хана и так добрался до мешка.
— Дозволь показать диковинку, мудрый хан!
— Дозволяю! — проговорил Куря и глянул на того молодого вождя, что сидел при нем слева.
Странно знакомый Ругивладу басурманин ответил таким же взглядом.
— Ну-ка, чудо из мешка, покажись-ка нам, сделай милость! — проговорил волхв.
Но не успел словен развязать горловину, как на него навалились шестеро дюжих печенегов и ловко скрутили руки за спиной. Петля сдавила горло, и судя по всему, та же веревка опутывала ноги. Вот в таком плачевном, скрюченном положении его и застал кот, продирая заспанные глаза.
— Щас спою! — мяукнул он — Только выпить бы чего! Глотка пересохла!
Но начать чародейство зверю не пришлось. Грянули оглушительные бубны и барабаны, грянули так внезапно, что иные гости поперхнулись и попадали на ковер. Даже если б Баюн и завел гармонь — он старался бы напрасно.
Оставив Ругивлада, так что тот повалился на бок и мог наблюдать за происходящим уже лежа, шестерка расторопных слуг набросилась на сонного кота. Один запихивал морду назад в мешок вонючим сапогом, четверо держали за бока, а последний ловил момент, чтобы как только кошачьи уши скроются в темноте, завязать коварный узел. Наконец, под усиливающийся надсадный вой рогов, их потуги увенчались успехом.
Валяясь на ковре, крепко связанный, с риском сломать спину, словен изогнулся и увидел, как восемь дюжих молодцев с трудом выволокли проклятый мешок. В тот же миг по знаку хана музыканты прекратили шуметь.
Молодой наперсник Кури сошел с возвышения и склонился над врагом — на вид ему, казалось, весен сорок, но может, и меньше:
— Не признал меня, Ольг из Ладоги? А ведь, мы старые знакомые. Ловко ты провел нас на пиру у Владимира! Да, видно, рыбак из тебя хреновый. Какая же щука на одну блесну дважды позарится? Я — Ильдей! … Поднимите его!
Слуги приподняли волхва и поставили на колени. Голова пленника оказалась заведена далеко назад. Выпирал кадык, петля не пускала, и приходилось косить глаза, чтобы видеть приятного во всех отношениях собеседника.
— Ты умрешь не сразу, Ольг! Ты еще ответишь за гибель лучших воинов! Там, под Домагощем, я уж совсем было поверил в свое бессилие. Да, видно, удача ныне на моей стороне. Зря, ой, зря ты погубил сына Буревидова.
— Предатель! — прошептал Ругивлад.
— Напротив! Он просил передать тебе, словен, что отныне станет причиной всех твоих бед. Это он сообщил нам о твоей службе. И когда ты будешь умирать — вспомни о славном Сером Хорте, вспомни об убитом Дорохе.
— Погоди, племянник! — подал голос Куря, — Уговор дороже денег! Забери диковину да вези коназю Владимиру. А герой мне останется, я на него тоже ловить думаю, а поймаю я красну девицу!
— Берегитесь, дядя! Договор, конечно, дороже, но не вышло бы худо… Владимир таких шуток не прощает, а силы у него немалые.
— Плевал я на русов с их каганами. Это ты, молодой, все вьешься при троне Владимира. Мы, старики помним еще славные времена, когда каганы нам не только руки готовы были лизать. Ступай, ступай! Вези своего борова, а об герое нашем не беспокойся.
Ильдей приблизил ненавистное лицо и потрепал связанного Ругивлада по щеке, их глаза встретились:
— Будь здоров, умник! Не скучай!
— Со мной не соскучитесь.
Ильдей пнул ногой в живот. Внутри все подпрыгнуло и отозвалось острой болью.
Прошипев еще что-то на прощание, хан вышел вон. Послышался скрип колес.
Под издевки гостей стражи потащили скрученного Ругивлада к возвышению, где сидел Куря, и бросили на ступени.
— Стало быть, чужеземец, тебе понадобилась моя чаша? Нечего сказать — хороший выкуп за девицу! А вот я беру их так, беспошлинно! — сказал и заржал, словно мерин, — И твою возьму!.. Ха! Чего шепчешь?
— Не видать тебе моей суженой, хан, как своих ушей! — ответил волхв, силясь разорвать путы.
— Ну, да! Погеройствуй! Твоя невеста в двух переходах отсюда будет. Как ты полагаешь, захочет ли девица спасти женишка? С ней Владимир-коназ не справился, ну да я знаю средство пуще прежних. Не захочет, знать, глядеть на мучения любимого…
— Эх, Волах! Вот и надейся на честное слово! — досадовал Ругивлад, — Ой, ты Мать-Сыра Земля, не дай без славы сгинуть! О Великий Велес, помоги! Ну-ка, кладенец, сослужи службу! Поруби вражьи головы! — прошептал волхв.
— Эй, слуги! Заткните ему глотку, да сторожите пуще глаз!
— Погоди, хан! Перехитрил ты меня! Не позволишь ли напоследок хоть одним глазком подивиться на чашу знаменитую? — взмолился словен.
— Могу и выпить предложить, да только ум тебе ныне не потребуется, — ответил Куря и поднес к его лицу, совсем-совсем близко что-то округлое и белесое.
Это был череп, окованный красным златом. То был заветный прах Святослава.
ГЛАВА 19. ВСЯ МОЩЬ ЗЕМЛИ
— Значит, Ругивлад в плену? — она закрыла лицо руками.
— Гм, боюсь, что хуже! — промурлыкал кот, — Сама видишь, здесь и пленных-то не осталось, не то что степняков, не иначе — буря в пустыне. Вот, только кажется мне, что ваш Фредлав знает больше. Как очнется — можешь спросить. Да, хватит, хватит реветь, дурочка! Ну, пропал покамест волхв без вести — так, не умер же. Я скажу — не тот это парень, чтобы так просто сгинуть.
Вчерашняя конина выглядела недожаренной, но, боясь оскорбить Свенельда, Ольга отведала кусочек. Она так устала за минувший день, что подавила брезгливость. Кот выпросил самый сырой кусок — от этого, как он пояснил, шкура станет еще пушистее.
— Как же ты сумел улизнуть от басурман? — спросила она зверя.
— Пустяки, — отмахнулся лапой Баюн и неопределенно продолжил, — кликнул дядюшку на колесе и сказал — «Поехали!»
— А, очнулся! — протянул Свенельд, положив руку на лоб раненого, — Жара нет! На-ка, поешь! Ты, должно быть, сильно голоден.
— Спасибо, старик, да я повидал нынче такое, что ничего в горло не лезет.
— А я говорю — ешь. Силы тебе еще пригодятся!
— Скажи, варяг! Не встречался ли тебе некто Ругивлад? Такой высокий, худой, бородатый? Весь в черном… Его сцапали пару дней назад, — бросилась Ольга к раненному.
Тот удивленно глянул на девушку и промолвил:
— Знал я одного Рогволда. Росли вместе. И встретились давеча на беду. Жаль! Принял он лютую смерть! Но звали его всегда Ольгом, а второе имя получил он за тридевять земель — в самой Артании. Мы столкнулись неожиданно, — продолжал Фредлав недавно прерванную историю, — Спутников моих, забыл сказать, убили там же, на берегу. Но я — счастливчик. Когда толстый смуглый степняк уж наклонился ко мне перерезать горло — его окликнул предводитель: «Постой, то видать сам купец будет! За него мы получим неплохой выкуп!». А затем он спросил, путая печенежские и наши слова, могут ли мои родичи отсыпать им за жизнь и свободу один-другой мешок золота. Я ответил, что они не столь богаты, но серебра не пожалеют. Наверное, этот ответ был так похож на правду, что они решили оставить меня до поры до времени. «Везите этого к Горе, в Ильдеев шатер! Да передайте на словах, что торговля пленными все-таки выгоднее, чем закапывать их заживо в песок!» — велел предводитель степняков. Меня хорошенько связали да бросили поперек какой-то норовистой кобылы. Сколько ехали — не ведаю, я часто терял сознание. Видать, мы не сразу двинулись в обратный путь, а еще долго кружили в ожидании новой поживы. Помню, что ночевали раза два, а то и три. Словом на третьи или четвертые сутки, когда я совершенно обессилел, мы очутились близ громадного вала. Песок высился на сотни саженей. Наверное, то и была знаменитая гора Куря, которую в Киеве зовут стеной отчаявшихся.
Ильдей пировал, потому меня швырнули к иным пленникам, что валялись напротив ханского шатра. Предводитель отряда приказал напоить нас. Наверное, не хотел, чтобы загнулись на глазах владыки. Подбежала чернобровая печенежинка … Тут я и углядел своего дружка. Он гордо шествовал по Стану, а за ним два степняка волочили здоровый мешок. Вот уж не знал, не гадал, что Ольг тоже в варяги подался!? Впрочем, он был не похож на себя, и я сдуру окликнул человека. Но тот и не вздрогнул. Ну, думаю, почудилось!
* * *
— Можно и выпить, — ответил хану Ругивлад, чуя, как подкравшийся полозом холодный, словно лед, дар Седовласа, едва касаясь кожи, режет толстые веревки.
— Изволь, последнее желание обреченного — для меня закон! — сказал печенег и подозвал слугу, чтобы тот наполнил зловещую чашу.
В тот же миг волхв резко выпрямился за его спиной, сжимая в руке колдовской меч. Слуга от неожиданности аж выронил кувшин и попятился, ахнули гости. Невозмутимые доселе телохранители бросились к возвышению, но словен предупредил их. Он схватил низкорослого хана за волосы. Клинок оказался у горла Кури, там, где ходил кадык.
— Скажи своим жлобам, пусть убираются вон.
— Убейте его! — прохрипел Куря.
— Смелым у нас почет, — похвалил волхв печенега, — Ты сам этого хотел.
Сталь взвизгнула, предвкушая богатую жатву. Клинок вскрыл ханское горло от уха до уха. Все произошло очень быстро, мгновенно! Вряд ли кто ожидал от пленного, еще миг назад связанного по рукам и ногам, такой прыти.
Пихнув еще трепещущее тело в одну сторону, словен бросился в другую, швыряя в воздух яростные слова заклятья Ругевита, безжалостного семиглавого бога ругов. Он ощутил на губах солоноватый привкус. Он всегда жалел, что не научился хранить одежды в чистоте. Вся грудь, весь его доспех, все лицо было в крови врага. Но сейчас это казалось даже приятным.
Очутившись в самой гуще печенегов, из которых во всеоружии были разве стражи, черный витязь Арконы не испытывал стеснений. Пред глазами так и стояла нищенка с мертвым младенцем на руках и ее муж со стрелами под сердцем. Со сверхестественной быстротой клинок рванулся к долговязому степняку, распарывая грудину и живот. Наскочивший второй получил рукоятью по зубам. Хрустнуло. Степняк рухнул с переломанной челюстью. Третьего достал в пах. Прыгнул, опрокидывая светильни.
Он давно заметил, злодейский меч живет особой жизнью! Казалось, ничто не способно устоять пред мощью Седовласовой стали. Когда воин колол, меч был длинным, когда обнажал — он становился короток, когда поднимал — легок, и уж если рубил — клинок казался тяжел, словно датская секира.
Вкруг волхва завертелась кровавая бойня. Еще один враг поскользнулся в луже крови. Удар меча пришелся на затылок. Обезглавленный труп покатился вниз. Кто-то схватил словена за ногу, и он едва не прозевал яростное движение сулейманового меча сзади. Присел — выдох, задержка, вдох! И с разворота всадил клинок в живот бойкого противника. Тут же искоса повел железо — его окатило кровью, отпихнул мертвеца ногой.
Падали раненные да изувеченные, громоздились трепещущие тела. Ругивлад исступленно валил печенега за печенегом. Степнякам чудилось, неуловимый чужак танцует, выбирая себе пару, каждый раз, когда пляска смерти того требовала. Да он уж был не один, этот дикий свирепый воин с искаженным лицом. Семь проклятых чернецов! Похожие один на другого, словно вороны на поле брани, семь смертей в едином клинке! В роковые минуты сечи руг был сильнее, быстрее, искуснее, изощреннее. Сам Перун не справился бы с ним!
— Арррха! — издал он леденящий кровь боевой крик ругов, и зловещий меч Седовласа раскроил еще одну неразумную голову от макушки до губ.
Отталкивая друг друга, басурманы повалили к выходу. Навстречу им продиралась внешняя стража, заслышав шум сквозь толстые войлоки. Снаружи могло показаться, что в шатре печенежского вождя идет веселый пир. Гости вынесли воинов назад…
Но один степняк все-таки остался. Он прикрывал резвое отступление сородичей, направив в сторону чужеземца плоский изогнутый сулейманов меч. Ругивлад поспешил покончить с печенегом, но опытный воин неожиданным, поистине звериным движением, избежал удара и сам перешел в наступление. Обманным секущим ударом словен заставил противника податься влево, а затем один за другим сделал два страшных выпада. И все же клинок степняка отразил и эти колющие движения с не меньшим изяществом. В следующий же момент разве Удача спасла Ругивлада от стремительной стали. Кончик вражеского меча чиркнул от виска до подбородка, щеку залило соленой влагой. Печенег отскочил, и тут дар Седовласа сам кинулся к врагу, ловко обогнув защиту, клинок на половину ладони вошел в горло.
Черный волхв наклонился и поднял с залитых кровью персидских ковров то, за чем явился сюда. Верх черепа был снесен по самый лоб, внутренность блистала серебром. Пустые впадины глаз позволяли владельцу, обхватив чашу ладонями, удобно припадать к плескавшейся внутри хмельной влаге. В верхней челюсти мертвой головы еще чудом держались остатки почерневших зубов, нижняя — вообще отсутствовала, а вместо нее там было золотое предчашие.
— Не обижайся, Святослав! — он бесстыдно пропустил сквозь мертвые глазницы ремень и через плечо приторочил чашу к спине.
Ругивлад ринулся к выходу. Он столкнулся с двумя столь же рослыми степняками. Едва бросив взгляд на чужеземца, враги подались назад и кинулись наутек. Ярость Нави переполняла его. Волхв рубанул мечом по какому-то столпу, что поддерживал своды. По дереву поползла трещина, словно оно было давно трухлявым изнутри. Не успел словен выбраться наружу, как шатер за спиной стал медленно складываться и оседать.
* * *
— Я опешил, когда он возник рядом и одним рывком освободил меня от пут. Среди этого песка и пыли не хотелось уже ничего, кроме смерти. И тут — на тебе, как снег на голову!
…Ольг обернулся, — продолжал рассказ Фредлав, — У него было лицо одержимого, ужасное лицо. И я понял, такого уже ничто и никто не остановит на пути: «Здоров будь, друже! Времени нет! … У тебя один жребий из тысячи! … Попробуй рвануть через стену, когда я начну…» — так говорил он, отражая удары.
Освобожденные, мы присоединились к нему. Я подхватил у мертвеца оружие и хотел стать спина к спине.
— Нет! Бегите, что есть мочи, други! — то ли приказал, то ли попросил он, — Беги Фредлав! Дуй отсюда! Промедли одно мгновение — я не поручусь за твою жизнь!
— Что ты задумал, Ольг!?
— Не зови меня так, имя мое — Ругивлад. Оно дадено в бою, с ним и помру, коль повезет. А что я задумал!? — отвечал он, укладывая секущими ударами одного степняка за другим, — Щас вот спою напоследок и отправлюсь в Пекло, к старушке Хель! — рассмеялся он. — Да, куда же вы лезете! По одному, по одному! … Убирайся же ты, несчастный — не видишь, мне все труднее сдерживать Его! Я проклят на этом Свете!
Налетел степняк, он неуклюже ткнул копьем. Я перехватил древко, басурман не удержался и упал, его тут же пригвоздили к земле. Взлетел в седло и рванул удила, так что коняга взревел от боли. Стрелы понеслись вдогонку, одна достала, но сперва я не чувствовал боли.
Я слышал голос, его голос. Ругивлад пел, а эхо подвывало, скакун в ужасе несся прочь, опрокидывая встречных. Но басурманам было уж не до меня. Обезумевшим лица, мечущиеся тени, рабы в лохмотьях. Люди падали на колени и вздевали руки к небу.
Обернулся, мне показалось, что стены гигантского цирка стали медленно оседать, как рушился ханский шатер. Со всех сторон волнами тек песок, увлекая и печенегов, и плеников. Он стекал туда, где еще недавно стояла палатка Кури. Теперь там высилась лишь худая черная фигура Ругивлада. Железо в его руке светилось мертвящим холодным зеленым огнем. И рядом моим другом вырастали темные воины, похожие на него статью — это рана давала о себе знать…
…Я почти выбрался, края громадной песчаной подковы распахивались, навстречу степям. Но тут и они начали завораживающее движение вниз. Стены схлопнулись, преградив путь, и песчаный вал покатил мне навстречу. Я, и те степняки, что увязались следом, очутились в ловушке. Мы все попались! И в тот миг уж не стало ни друзей, ни врагов — каждый сам за себя.
Я почуял, как земля уходит из под ног. Какой-то надсадный свист. Ржание гибнущих лошадей. И смерч, могучий, неудержимый смерч вздымает кверху. Я решил поддаться ему и оставил несчастное животное. Подбросило! Завертело! Но мне все-таки посчастливилось вскарабкаться на конус оседающей горы. Я ринулся по склону вниз, сломя голову. Волна душного песка подхватила и понесла, понесла… И дальше уж ничего не помню, други, — окончил сказ Фредлав.
— Тебе бы отлежаться, парень, денек-другой, — молвил Свенельд, — да нет у нас на то времени. Ищем мы, теперь искать уж бросили. Зато и про нас ловец найдется. Идти-то сможешь?
Небо заволокло серыми тучами, Баюн тревожно посматривал наверх.
Ольга тихо заплакала, тогда кот ткнулся мокрой мордой в соленые девичьи ладони и утешал, как мог.
— Ну, вот еще сырость развела. Не печалься! Может, все к лучшему обернется! Никто не видел парня мертвым.
— Но и живым-то уже не увидит… — зарыдала она.
— А не вспомнишь ли, варяг! Он ничего тебе не говорил о Чаше? — кто о чем, а Свенельд тоже думал о своем.
— Да, была у него какая-то штуковина за спиной… А что?
Так, сам не подозревая, Ругивлад выполнил свою давнюю клятву.
— О, Святослав! То истинно княжеская тризна! Ему удалось! Ты слышишь, девочка! Ему все-таки удалось! Теперь я свободен, теперь все счеты кончены.
И не успел он вымолвить эти слова, как в вышине грозно и торжественно пророкотал гром, а немного погодя на иссохшую от Любви по Небу Землю упали первые капли долгожданного дождя.
* * *
Чаша болталась за спиной, притороченная ремнями. Какие, к Шуту, приличия!
Эхо, многократно отразившись, вторило тяжелому басу. Волхв кричал, а оно вопило на семь разных голосов. Но Ругивлад знал, что как только мощь Нави выплеснется до дна — наступит похмелье, и тогда ему не спастись. Голос вибрировал, дрожал и клинок. Выпивая чужие жизни! Впиваясь гадюкой меж толстых кож!! Рассекая мышцы и сухожилия!!! Танцу Ругевита его научил сам Лютогаст. Ученик превзошел Мастера.
По лагерю метались обезумевшие люди. Но лишь те, кто оказался рядом с ханским шатром, могли предположить, что виною царящего безумия — чужеземец. Черная броня его была окровавлена. В руках северянина плясал длинный меч, собиря богатый урожай. Надсадная песнь сквозь хрипы и стоны призывала стихию Земли. Песчаная воронка сужалась с потрясающей быстротой. Мчались по кругу кобылы. На словена уж обращали внимание не больше, чем на любого другого. Каждый пытался заполучить скакуна. Животные не давались… Брат резал брата в жестоком стремлении — успеть. Кто бы теперь мог помыслить, что этот одержимый, этот бесноватый чужестранец, неистовый вопль которого уже порядком заглушали шипение и шуршание песчаных лавин, есть причина всех зол?
Все! Выдохся! Глотка пересохла!
Ругивладова скакуна и след простыл. Увели поганые! Но ему удалось-таки словить чью-то каурую, метавшуюся в смертельном испуге от стены к стене. Расшвыряв степняков, он получил удар в широкую спину. Нож угодил в драгоценную чашу. Отпихнув врага, словен ринулся прочь с гиблого места. Но не тут-то было!
Навстречу неслась желтая зыбучая масса. Она захлестнула, перевернула его, вышибив из седла, и поволокла назад. Последнее, что успел словен — накинуть на голову свой темный плащ. А дальше — завертело, закружило, точно взбесились все духи этой выжженной солнцем и проклятой Лесом земли.
…Очнулся он от того, что рукоять волшебного меча обожгла ладонь, предвещая опасность. Душно, очень душно. Какая тут к Шуту опасность, когда шевельнуться нет мочи. Превозмогая неимоверную тяжесть, что давила сверху, он все-таки постарался это сделать.
— Хорошо, хоть, руки-ноги целы, — решил словен, — Теперь бы еще не перепутать, где верх, а где низ — и порядок! Да, котяру жаль, смышленый звереныш был — служить ему в Киеве ко всеобщей потехе. Ну, если выкарабкаюсь — это мы поглядим.
Песок к изумлению Ругивлада стал легко подаваться вверх, и надежды на спасение у волхва прибавилось. Вот только отчего рукоять клинка все жгла ему пальцы неимоверным холодом? Почуяв влагу, он кое-как приблизил рукоять к губам и лизнул. Так и есть, живительные ледяные капельки приятно стекли по языку в пересохшее горло.
И тут неизмеримая силища подбросила героя вверх, разметав песчаную тюрьму! Ругивлад не успел сообразить, кому же обязан спасением, как шлепнулся на горячую поверхность и вновь стал быстро погружаться в степное «болото». Он утоп почти по пояс, когда, было совсем ослепший от яркого света, стал различать детали, окружавшие его. Первым, что попалось на глаза, оказалась громадная голая человеческая ступня неестественно красного цвета. Волхв присмотрелся получше — так и есть! Стопа имела продолжение, она принадлежала гигантской столь же голой ноге без малейших признаков на поросль.
— Никак, баба? — мелькнула у него шальная мыслишка.
В тот же момент красная великанская рука устремилась к нему с высот и вырвала из плена, сдавив чудовищными перстами грудь и плечи.
— Прах Чернобога! — воскликнул Ругивлад.
Ему всегда нравилась эта несуразица, превратившаяся со временем в излюбленную брань. Еще похлеще звучало «Кащеевы яйца», но сейчас не до шуток.
Каждый палец на той руке был толщиной с лодыжку обычного человека. Еще мгновение и он разглядел лик спасителя! Но увидев его, волхв пожалел себя. Образом и подобием голем полностью походил на создателя. На Ругивлада смотрело бородатое глиняное лицо княжеского дяди, Малховича. На лбу существа он заметил резы, там явственно обозначилось пять символов. Там красовалось «ЕМЕТН».
Глянув вниз, словен сообразил, что находится на высоте не меньше семи-восеми косых саженей. Голем стоял на губительном песке, словно не весил и фунта. Земля не перечила порождению Нижнего мира.
Повертев человечишку, голем хорошенько осмотрел его, точно сравнивал с чем-то. Гигант радостно осклабился, показав кошмарный язык, весь в пупырышках с хорошую бляху для плаща.
Ругивлад ведал, такие великаны не живут собственной жизнью. Они лишь верно служат господину и создателю, выполняя его волю и питаясь его магической силой. А творцам своим големы всегда, по сведениям словена, доставляли массу хлопот. Во-первых, они росли, словно на дрожжах, и значит, не могли похвастаться долговечностью. Вылепленный младенцем, голем через семь дней достигал потолка. Он был услужлив и предан, как верный раб, но такая маленькая неприятность грозила хозяину разоблачением. Маги, практикующие каббалу, справлялись с недостатком просто — они возвращали големов к истоку, имя которому — глина. Из нее-то и вылепил Саваоф праотца иудеев и хазар Адама, а вот Род, не мудрствуя лукаво, шел себе по небу, да швырял груды каменные наземь — от тех столпов народились славяне, хотя и не все — наследники сильно могучего богатыря Ивасика-Телесика почитали Иву-мать. Из Ясеня выстругал первого германца Один, хотя деда его Небесная Корова все-таки вылизала из Алатыря.
Чем выше големы росли — тем сложнее ими было управлять. В том и заключалась вторая из хлопот. Ибо что-то приказать созданию земли можно, только дотронувшись до его лба, а темечко-то поднималось и поднималось, и уж не допрыгнешь, не доскочишь! выходило, что голем, выпущенный на свободу, мог исполнить лишь одно поручение. Сам великан слыл тугодумом, хотя изредка попадались весьма умные парни. Сказывали, что некий раввин из Любека слепил помощника, чтобы защитить членов своей многочисленной общины. На голема возложили почетную обязанность совершать ритуальные убийства, и о нем шла дурная слава. Глиняный человек превосходно справлялся с обязанностями, да вот как-то раз, когда на дворе стояла пятница, старый раввин забыл обратить детище в глину. В субботу он, понятно, тоже не пошевельнул и пальцем — день спустя разгневанный чем-то голем развалил дом хозяина, и тот погиб под обломками вместе со всей семьей. Долго собратья покойного ловили нечисть. Наконец, им это удалось, загнав верзилу в пруд, они подплыли к нему на лодке и алебардой выскребли на лбу разбушевавшегося голема одну из букв, ибо «МЕТН» значило — «мертв».
