— Приветствуем тебя, Великая Мать Судеб! — воскликнул Свенельд, преклонив колено. — Славьтесь вовек, мудрые девы рока! Не гневайтесь на нас, что нарушили ваш покой. Вышло то без злого умысла.
Волшебница, снова улыбнулась, и Ольга, не замедлившая последовать примеру седовласого воина, заметила в руке ее что-то блестящее и продолговатое. Когда она вновь подняла глаза, то вмиг осознала, с кем имеет дело.
Это было веретено, и на нем, так по крайней мере людям казалось, блестела та самая путеводная нить, что ввела смертных в обитель Великих богинь. Молодая, высокая, светлоокая, в пурпурных одеяниях, плавностью и легкостью движений Пряха напоминала Хранителя.
— Здравствуй, дочь гордых вятичей! Здравствуй и ты, Свенельд-воин. Видать, признали меня. Я — Доля ваша!
К людям приблизились три, не менее обворожительные, чем сама Ольга, девушки в тонких зеленых одеждах. Были дивы столь соблазнительны, что даже старый Свенельд с трудом удержался от искушения — ущипнуть одну из них, но он оробел пред богиней. Лицом, цветом глаз, статью они были похожи одна на другую, точно капли воды из Источника Судеб, а может, Свенельду только показалось. Жрицы вынесли три серебряных кубка, где шипел и пенился чудесный напиток, а также совсем непостижимые для привыкшего к грубой пище воина кушанья.
— Пей, дочь моя! В нем вся сила Земли! — молвила Пряха.
Она взяла у служительницы кубок и протянула Ольге:
— Здесь вам ничто и никто не посмеет угрожать. Ведаю, привела вас нужда великая. Рады мы помочь всякому, кто попал в беду, только помощь эта не всегда обернется благом.
Девушка, доверчиво принимая напиток, нечаянно коснулась руки богини. Кожа была обжигающе горяча. Живительное, чудодейственное тепло разлилось по телу, заглядывая в каждый уголок, в каждую клеточку израненной Навью души.
Владычица и сама пригубила из чаши, взглядом приглашая подозрительного Свенельда последовать ее примеру. Он так и сделал. И чудо! Кости перестали ныть, затекшая спина распрямилась, словом, всю усталость как рукой сняло.
— Оставьте скакунов тут. О них позаботятся.
Младая Пряха знаком предложила путникам следовать за ней в святилище, или то, что казалось таковым. Едва Ольга и старый воин переступили порог, как явь обернулась к людям совсем иной стороной. Тишь, величие и торжественность, царящие здесь, всколыхнули у Свенельда воспоминания о Великом храме Свентовита, при котором прошли детство и юность.
Тишину нарушали лишь плеск и журчание чистого источника, скользящего с неизмеримой высоты по ослепительно белой скале, да отзвук тяжелых шагов старого Свенельда. Его спутницы ступали бесшумно, едва касаясь волшебной лестницы, уводящей ввысь. Сводов у святилища просто не было. Как не оказалось и стен, если смотреть изнутри. Свенельд не верил глазам — в сознание смертного не укладывалась такая бесконечность.
По правую и левую сторону таинственной дороги гордо вздымали ветви к солнцу первородные сады. Под одной яблоней, мурлыкая, валялся на спине пятнистый барс, гоняя в воздухе большую бабочку, но это была только игра. На ступени выскочила лань и удивленно глянула на людей крупными карими глазами. Впереди резвились маленькие пушистые полосатые зверята, очень похожие на белок. Они свистели незатейливые песенки и не обращали никакого внимания на толстого полоза, что дремал тут же, свернув смертоносные кольца. Изредка на Свенельда и Ольгу слетали живительные капли того странного водопада, того удивительного Родника, который стремительно нес свои воды уже где-то над головой. И волшебная прохлада вместе с влагой ниспадала на сей благословенный мир, куда двум смертным приоткрылась дверь.
Восхождение, впрочем, было недолгим. Вскоре они достигли просторной беседки, колонны которой поросли диким виноградом. Но когда Ольга оглянулась — земли там, внизу, не оказалось, она пропала из вида. Рваные свинцовые облака неслись с юга на север, сгущая мрак над ее родиной, страной лесов и озер. А здесь, на вершине, все по-прежнему цвело и радовалось жизни, не зная времени.
Свенельд, впитавший с молоком матери чувство опасности, тоже посмотрел назад, это бывает полезным иногда, чтобы отчетливей вообразить будущее, дабы не забыть обо всем на свете.
— Высоко же мы забрались!
Волшебница пригласила Ольгу и ее верного спутника войти в чудесную беседку. Возможно, здесь отдыхали все из тех немногих отважных, кто решился поговорить с самой Судьбой, выслушав предсказание. Девушка опустилась на скамью, свитую из ветвей, а старый воин расположился на ступенях лестницы, что уходила в бесконечность, на дороге, что вела в сказочное никуда.
Виноград карабкался по колонне, заползал на купол, и уже оттуда клонил вниз полные соком грозди. Младая Пряха предложила гостям отведать ягод, а сама исчезла.
По обычаю извинившись пред деревцем за боль, Свенельд сорвал сочные дары и протянул Ольге, хотя сам рассчитывал на что-то куда более питательное. Да, разве осмелится он охотиться в волшебных садах? Девушка, заметно проголодавшись в пути, охотно приняла в ладони спелые, душистые грозди, затем ее правильные коралловые зубки надкусили нежную кожицу волшебных ягод, брызнул сок. Ей стало сладко и покойно.
Ольга наслаждалась беспечностью, царившей вокруг, ее уже не волновали, как Свенельда, мысли о завтрашнем дне и предстоящем возвращении. Ей хотелось, чтобы так было всегда, как здесь, как сейчас, в загадочной беседке под Источником Прях. Сладкая, сладчайшая истома овладела всем девичьим телом.
Она вышла наружу, едва не задев спящего Свенельда, и присела на зеленую шелковистую траву. Старик дремал, уронив голову на колени. Не допуская и тени мысли, что пища отравлена, девушка еще раз с беспокойством взглянула на древнего воина, но и ее веки, словно повинуясь чьей-то воле, смежились. Она пыталась сопротивляться чарам, но побежденная волшебством, тоже уснула. Последнее, правда, что могла углядеть Ольга сквозь слипающиеся ресницы — это крошечный прозрачный человечек. Он приложил к губам столь же маленькую трубочку и дул в нее, целясь девушке в воображаемую точку меж очей. Там, где сходятся надбровные дуги, она и впрямь ощутила приятный холодок: «Что же, пусть так и будет, если вы хотите…»
— Дело сделано, госпожа! — молвил альв, отвешивая поклон Доле.
— Спасибо, Нокке, — ответила волшебница и добавила, — Спи, бедное дитя!
ГЛАВА 16. КРЕПКИ УЗЛЫ НА НИТИ ПРЯХ
Пробудившись ото сна, Ольга с удивлением обнаружила, что укрыта легким, но теплым покрывалом из неизвестной ей серебристой ткани. Свенельд спал, как убитый, на ступенях бесконечной лестницы, по которой, быть может, им еще предстояло долго идти. Даже птицы, и те не нарушали мудрого покоя, царящего ныне на вершине Прях. Вот только неугомонный ручей во глубине яблоневого сада по-прежнему нес в долины хрустальную божественную влагу. Скинув одежды, обнажив стройный стан, девушка шагнула в студеный поток, испытав несказанное блаженство за все минувшее время с тех пор, как они оставили Домагощ. Вода и впрямь оказалась ледяной, точно Тур с серебряным копытцем уже побывал здесь раньше срока.
Маленькие худенькие плечики, белоснежные руки, упругая девичья грудь, плоский живот, округлые бедра — все трепетало в водах этого удивительного источника. Ручей журчал, брызгался, щедро делясь с девушкой первозданной радостью бытия. В таком неописуемом состоянии восторга и застал Ольгу приход Доли. Та улыбнулась смертной и спросила:
— Хорошо ли почивала, дочь моя?
— Сном младенца! — ответила Ольга и приветствовала кудесницу низким поклоном, не стыдясь наготы.
Она быстро оделась и, приблизившись к владычице, поцеловала ей руку.
— Нам многое открыто про тебя, и потому не утруждайся напрасным пересказом. Ты хочешь спросить нас о многом, но что-то мешает? Скромность делает девушке честь. И все же, раз ты преодолела страх, последовав за клубком Пряхи — победи и смущение, оно сковывает слова!
— Что со мной? Найду ли я то, что потеряла?
— Идем! Мы заглянем в грядущее, коль ты и в самом деле решилась сразиться с посланцем Чернобога. Но сперва о прошлом, ведь, без него нет и настоящего. Делай все, как я скажу, и ничего не бойся! А сейчас, закрой глаза и открой глаза!
Ольга так и сделала. Теперь они находились в просторном пустом зале, впрочем, оглядеться девушке не пришлось. Волшебница усадила ее на край мраморного ложа и приказала положить ладони на колени. Сама кудесница встала рядом. Опустив кисть в громадную чашу, она молвила:
— Следи за звуком! Считай звук!
Зазвенел сладкозвучный колокольчик, но делал он это размеренно, выверяя мгновения и паузы:
— Динь-динь, динь-динь!
На десятом ударе холодные мокрые пальцы Пряхи заскользили по девичьему лицу, начиная со лба, от бровей и до самого кончика подбородка. А колокольчик все также ритмично исполнял свою партию:
— Динь-динь, динь-динь!
Вот персты коснулись глаз, вот очерчен контур маленького прямого носика. Все повторялось, звенел колокольчик, мокрые пальцы не спеша скользили… Она и сама не поняла, сбившись со счета, на каком же ударе провалилась в небытие, но голос предсказательницы девушка слышала отчетливо. Та повторяла нараспев, может и не повторяла, а только какой-то глас, очень похожий на голос самой Ольги, вещал ей:
«На беду тебе встретился путник в Ничто.
Хоть он молод на взгляд, но ему сто веков.
Сам возводит преграды и бьется о них,
Кто душою — ребенок, рассудком — старик.
Пусть силен и коварен, ученый и шут,
Но он Времени раб, словно тлеющий трут.
Кто с судьбой всегда на ножах — тот беглец,
но ему не сбежать!
Потому и неиствует злоба в груди,
Потому и страшатся Рогволда враги,
Потому и тебя он навек потерял,
Потому не нашел он того, что искал!
Волхв в гордыне своей не признается нам,
Одержим и безумен, кровь льется из ран…
И в бессилии себя побороть —
лижет раны да пьет эту кровь».
…— Что ты с ней сделала? — воскликнул Свенельд.
Битый час руг искал спутницу в тенистых волшебных садах Прях, пока не обнаружил вход в ту часть святилища, где властительница Доля «спрятала» Ольгу от его глаз.
— Стой, где стоишь, Свенельд! И не смей входить с мечом! — услышал он и застыл на ступенях.
Но и оттуда вся зала была как на ладони, и воин, разглядев среди мрамора, белое, как мел, лицо Ольги, немного успокоился.
— Я же сказала, витязь — здесь вам никто не угрожает. Она слышит то слово, какое хотела бы услышать. Очередь за тобой, Свенельд!
— То, что было со мной — я и так знаю. Ну, а что случится — того не миновать, со временем станет ведомо и это, — отвечал старый воин.
— Мудрые речи. Тогда оставь нас и приготовься к дальней дороге. Вскоре понадобятся все твои знания и весь твой опыт, — посоветовала кудесница.
— Далеко ходить не надо, память со мной всегда! — отозвался суровый Свенельд, но вложил меч в ножны.
— До свидания, витязь, нам еще предстоит последняя встреча — да не признаешь меня в тот час. Ступай! Ты найдешь судьбу у Готского моря.
Ольга смотрела пророческие сны. Ей грезился громадный песчаный вал, за которым словно в самую бездну спускались круги, и бесконечные толпы пленников брели по ним во тьму. В тряпье и рванине, в грязи и шерсти, и лица их не выражали боле ничего человеческого. Били барабаны, толпы выстраивались в колонны и снова шли, шли… Вниз, вниз! Случалось, кто-то вырывался из строгих рядов и пытался одолеть песчаную стену, но то был Вал Отчаяния. Вдруг, она, совершенно отчетливо, представила себе какую-то сухощавую фигуру в черном. Она стояла на самом дне гигантской песчаной воронки, а вокруг по-прежнему копошились пленники. Девушка попыталась разглядеть лицо незнакомца, да капюшон плаща скрывал лик, только зеленые глаза светились в тени мрачной одежды. По кому же этот траур?
И тут края песчаного конуса начали осыпаться, осыпаться, а пленные и их стражи карабкались вверх, но накатывающиеся желтые волны возвращали всех назад. Черная фигура раздвоилась, растроилась, она множилась, рождая близнецов. Закипел бой, ужасный по жестокости и бессмысленности. Демоны не щадили никого, но на них и кидались все, по щиколотку, по пояс, по горло в смертельном песке, а всё равно бросались в страстном порыве — укусить, загрызть, растерзать в клочья. Чернецы делали свое дело, вертелась кровавая мясорубка, а пустыня смыкалась над головами дерущихся… Кто-то рванул за плечо, вовлекая в сумасшедшую, бешеную сечу. Прочь!
— Это он! Я узнала! — воскликнула Ольга, но больше уже ничего не видела, она очнулась.
— Ты и так проведала многое. Не всякая смертная сумела бы выстоять, соприкоснувшись с самой Навью. Тебе это удалось. Только ты сумеешь усмирить посланца Черного бога, он и сам того хочет, — разъяснила Пряха.
— А что же Вы, могучие и древние боги не смирите эту Силу? — удивилась Ольга.
— Она должна быть! Так установлено Родом. Навь можно успокоить, но победить ее невозможно — так устроен мир. Иди же, дочь вятичей! Пусть враг не спасется от твоих не знающих промаха стрел, но пощади больного, исцели раненного, не тронь того, кто способен испытывать боль, — так молвила богиня, едва они покинули залу и шагнули в густой, невесть откуда принесенный в эти заоблачные сады туман.
В руках у Доли вновь возник клубок волшебных нитей.
— Но как? Как я, такая маленькая и неразумная справлюсь с тем, против чего не смеют выступить даже небожители? Я должна ему отдаться? Да?
— Не он ли отказался от тебя? Так и не задавай глупых вопросов. Когда вы с ним встретитесь — все и решится само собой, к радости или к горю. То и мне не открыто, и даже сестра моя старшая ничего про то не ведает. А если и ведает — не скажет. Коль захочешь найти своего героя — вот тебе клубочек, бросишь его наземь — и ступай следом. Ты ведь этого желала, и за этим приходила. Прощай! Мы не скоро с встретимся.
С этими словами Пряха вдруг стала медленно растворяться средь утреннего тумана, пока совсем не утонула в нем златокудрым видением.
Кто-то потерся о плечо, она вздрогнула, но то оказался гнедой. Мокрым, шершавым языком конь лизнул руку. Свенельд уже был в седле. Он молчал. Молчала и Ольга.
Когда туман рассеялся, и они огляделись — кругом была бесконечная степь, и ничего, кроме этой голой незнакомой степи, чуждой всякому северянину.
— Знать, Пряха что-то да умеет? — нарушил тишину старый воин.
Ольга молча согласилась с ним.
— Перед дальней дорогой не плохо было бы подкрепиться, — предложил Свенельд, — Кони, я смотрю, сыты. И на том, спасибо! Да и в сумках полно овса. Но зато я голоден, как волк.
Заботливая женка Стоича положила им немного вяленного мяса, да ячменные лепешки. Они оказались на удивление свежими, так что первое время путникам было чем утолить голод. В флягах булькала чистая родниковая вода, отведав которой, и девушка и Свенельд заметно приободрились.
— Спускаться вниз было бы тяжко. Я мечтала остаться там навсегда, — наконец, вымолвила девушка.
— Уж я догадался о том, — усмехнулся старик, прибирая на ладонь крошки со скатерки, — Двинулись, что ли?
— Чародейство! — только и сказала Ольга, разглядывая клубочек Доли.
— Ладно, ты думай пока, кидать тебе его али нет. Нам бы какую примету сыскать, чтоб знать, прямо ли едем. Поскорей бы солнышко выглянуло!
* * *
Человек богатой души, усмотрев рядом подобие своей мечте, помещает этот образ в самое сердце. Там он живет уже независимо. Там, в непонятых глубинах он испытывает волшебные превращения, какие вовек не случились бы здесь, снаружи. Лягушка сбрасывает бородавчатую кожу, сраженный людской злобой — воскресает, неизведанные пространства мироздания умещаются в крохотной песчинке, клеточке с серым веществом.
«Ты вдолбил себе в голову, что не можешь жить без Ольги. Но, ведь, живешь!? Да и та ли это девушка, чей портрет рисуешь каждое свободное мгновение в неуемной памяти? Не обманывайся! Отражение во много крат лучше — к нему ты приложил себя, то светлое, что в тебе осталось, детские сны под колыбельную матери… Об Ольге же позаботились обстоятельства, в просторечии их и зовут Судьбой», — слышалось волхву.
Уж сколько раз он подумывал решить все сомнения одним движением лезвия и пуститься в сладкое последнее плавание по реке забвения!
«Разве не высшее предназначение женщины, ее предначертание — служить вечным источником вдохновения? И одно то, что Ольга способна удержать тебя, Ругивлад, на пути разрушительной, ниспровергающей работы — одно это доказывает реальность девушки. Вот ведь, точно вырвали изнутри что-то легкое и нетленное! Может, это и есть душа?» — размышлял он.
— Душа? У тебя? Откуда она взялась? — отозвался кот.
Ругивлад по привычке всех одиноких людей говорил вслух и совсем забыл о существовании зверя.
— Я, наверное, излишне откровенен?
— А с собой так и надо. Кто ж тебя еще сумеет выпороть? И по спине! И по спине! И пониже, и повыше! Вообще-то, ты столько всего болтал, и так заумно, что скромному коту захотелось жрать. Вот уже третьи сутки, волхв, как ты терзаешь бока этого благородного скакуна, да тиранишь собственную задницу. Ведь, ездок ты посредственный, это прямо скажу. А я хочу жрать! Много и долго! Пусть это грубо и не столь возвышенно, я — кот. И если помнишь, приставлен к тебе только для того, чтобы доводить всякую умную мысль до конца.
— Да ты на себя посмотри! Тебе поститься и поститься!
— Я сделан из мяса и костей, а не из железа. И хотя за эти месяцы сильно привязался к тебе — ты величайший жмот!
— Каждый волхв жмот, — не соврав, ответил Ругивлад и начал пристально всматриваться вдаль, где заметил какое-то движение.
Баюн не увидел этого, потому что морда его, торчащая из мешка, глядела в прямо противоположную сторону. Это не мешало зверю вещать, упражняясь в насмешках:
— Я тебе нравлюсь, волхв?
— Ты ж не красная девица. Допустим, да, — улыбнулся себе Ругивлад.
— Так, можно ли быть таким жмотом с тем, кого любишь? — поддел его зверь.
— По этой причине, кот, я и боюсь любить. Вот и выходит, что я слуга своей непобедимой гадкой трусости.
— Дай мне пожрать, несносный, — взмолился тот.
— Все о своем? Ну, вот взберемся на тот холм — пообедаем, — успокоил словен попутчика.
— Можно подумать, мы завтракали! — обиделся Баюн.
Густые травы смыкались за спиной всадника, скрывая след. Степь шептала, точно молила небеса о влаге. Некогда проезжая дорога, ныне — едва заметная узенькая тропа круто вздымалась, заползала на склон и терялась в ковылях, выцветших под взглядом лучезарного Хорса. На холме высилась массивная каменная баба, обдуваемая всеми ветрами. Она более чем наполовину вросла в землю и, наверное, могла бы так стоять до скончания времен, если бы не дожди, которые обещали окончательно смыть с нее все человеческие черты, обратив в груду.
«Вот она — судьба! Так и девушка, прекрасна, пока невинна, а привяжи к дому, да поставь хозяйкой — и неподражаемая флейта мигом обратится в балалайку, сама того не заметит. Нежные слова, вздохи да ахи, страдания под крылечком, цветы да веночки — все это еще не любовь, а только лишь внимание мужика к красивой вещи на торжище, обзавестись которой страсть как хочется. Зажиточный покупатель выбирает дорогой товар, но не от того, что это действительно нужно — зато он будет выглядеть лучше среди прочих, подобных себе купцов. Вещь недолговечна, она надоедает — заменяют иной. Образ же любимой хранят в сердце, в худшем случае — в памяти, но им живут, с ним и умирают. Любовь — это помешательство без прозрения, это состояние больной души, но совсем не купля и не продажа. Вера стоит вне рассудка, и потому она — безумие. Любить искренне, по-настоящему, можно только ту, которая одной веры с тобой. Мы разные с ней — и даже если этот поход закончится удачей, как смею я воспользоваться законами рода, коль они столь несовершенны?»
— Что, волхв, приумолк, али беду какую почуял? — спросил котофей, запихивая в пасть последний ломоть вяленного мяса, — А вот не хочешь ли загадочку — развеяться?
Баюн был сыт, а потому и заботлив.
— Ты сожрал все наши запасы.
— Не беда, завтра кого-нибудь поймаю. А может, нас кто-то словит? Разница не великая… А загадка-то простая! Что такое «сзаду да в рот»?
— Яйцо это, куриное! — не задумываясь ответил волхв, — Ладно, тут и заночуем! — молвил он затем, обтирая усталого скакуна.
Мысленно словен похвалил себя, что давеча на Пучай-реке до отказа наполнил меха. Конь пил за семерых.
В полумраке мир изменил очертания. Странными казались длинные стебли, будто вырастали из шелестящей густоты бесчисленные тонкие тела. Вилы, скользя в росистой траве, затеяли пляс. В лунных бликах чудилось, множество влажных блестящих глаз смотрит отовсюду, и в очах этих настойчивая, но призрачная нежность, а тысячи, тысячи гибких рук, взметнувшиеся средь ночной мглы, колышутся волнами на бескрайних степных просторах. Завороженный, Ругивлад так бы и сидел на склоне, любуясь движением трав, да с удовольствием вдыхая свежий запах ночи, но меч, что лежал на коленях, вдруг вспыхнул рунами, а по лезвию побежал серебристый огонек.
Он вскочил, резко обернулся и обомлел…
— Матерь родная! Никак Полевица!?
У нее была восхитительного пшеничного цвета кожа, твердые, высокие острые груди, упругие ягодицы. О, несравненная девичья стать! Широкие бедра и прочие прелести могли свести с ума любого, сколь-нибудь подвластного плотским утехам. И вожделение сочилось из всех пор чаровницы.
— Иди ко мне, воин! — позвала она взглядом, обещая такие ласки, что не снились ни одному смертному.
Поддавшись чарам, словен выронил меч и шагнул навстречу. Властительница притянула к себе человека и впилась в холодные уста северянина. Язычок русалки, глубоко проникнув ему в рот, жадно слизывая слюну. Тело пахло полем, степной травой и пашней, синеглазым базиликом и клевером. Руки сами собой вдруг сомкнулись вокруг тонкой талии. Длинные пушистые волосы щекотали ладонь. Еще миг, и он ощутил, как падает в глубокие нивы, и не нужно больше ничего, ничего на свете. Нежные пальцы полевицы направляли легкий бег его губ, так они спустились до талии, до первых изгибов бедер и живота. Русалка отвечала прерывистым дыханием, в котором проскальзывало воркование. Кожей он ощутил сладкие спазмы ее прекрасного тела, и от этого непостижимо радостного чувства в нем проснулась волна наслаждения. Она вздымалась и подхватывала, и несла их… пока розовый стяг зари не взвился над бескрайней степью и стало невыносимым ощущение конца.
* * *
— Ночь дремлет — бодрствует любовь? — ухмыльнулся котяра, — Ну-ну! Сенява кого хочешь соблазнит! Так что, ты не переживай! Одной бабой больше — одной меньше… — утешил он, и запел вдруг, затянул, загорланил…
На гряной неделе Русалки сидели.
Ой рано й ру!
Русалки сидели,
Поутру, когда словен забылся в детском сне, полевица исчезла. Лишь измятые травы помнили о событиях дня минувшего.
— Не надо о грустном! Я чувствую себя предателем. Лучше кумекай, как нам с печенегом управиться! — отозвался Ругивлад.
— Нет, очего же? Разобрало меня на пение! Теперь, терпи — «щаз ещо запою»:
У ворот береза зеленая стояла,
Зелена стояла, веточкой махала,
На той на березе Русалка сидела,
Русалка сидела, рубахи просила:
«Девки-молодухи, дайте мне рубахи!
Хоть худым-худеньку, да белым-беленьку!»
— Ты мне брось это дело, ну, переспал и переспал. К тому ж, она богиня… И зубы мне не заговаривай, коль никакой хитрости измыслить не можешь! — повел разговор словен.
— А чо? Богиня — она тоже баба, и все у нее, как у женщины, надо полагать… Разве не так? — насмешливо промяукал зверь. — А о хитрости? Cтарая шутка лучше новой. Скажешь, есть у тебя иноземное диво для ихнего хана…
— Дважды сработало, но, чую, в третий раз это нам не поможет, — возразил Ругивлад.
— Слушай сюда, парень, да запоминай! Как сменяешь меня на чашу — кончай пировать с печенегами, а скачи обратно путем-дорогой. Я тебя нагоню. И не вздумай выручать — знаю, «за друга в огонь и воду»! Мне сбежать от них — раз плюнуть!
— Больно приметы плохие, кот. Помнишь нищенку?
Пару дней назад, когда они перебрались через Сафат-реку, встретилась Ругивладу на дороге женщина. Нельзя сказать, что она была красива, но и безобразной словен ее бы не назвал. Одетая в лохмотья, сидела себе в пыли, не обращая на путников никакого внимания. Нищенка прижимала к груди спеленатого младенца, и, уставившись невидящими глазами в горизонт, напевала колыбельную:
Есть поверье на Руси: «Коль счастлива мать —
Суждено ей прежнее время повстречать».
Понарошку «Дочки-матери» игра —
Вот свою дочурку нянчить мне пора:
Розовое личико, глазки-огоньки…
Ах ты моя маленькая! Спи родная! Спи!
Песню колыбельную мама напоет,
А за нею следом сладкий сон придет…
Он в тебя проникнет теплым молоком,
Беззаботным, ласковым будет этот сон!
Вырасти красавицей, моя крошка-дочь!
Дни, недели мчатся, убегают прочь —
Ты губами цепко мне сжимаешь грудь, —
Но как выйдешь замуж — маму не забудь!
Пусть весь Свет завидует — будет у тебя
Маленькое, хрупкое, милое дитя…
— Не подскажешь, милая, далеко ль до Песчаного Стана? — спросил нищенку Ругивлад, но та не ответила.
Он спешился, поделиться с убогой своей нехитрой едой, как вдруг заметил, что ребенок на руках ее мертв, и уже давно. Несчастная нянчила маленький трупик. Чуть поодаль словен приметил тело селянина. Мужик лежал, широко раскинув руки, в одной ладони еще был зажат топор, а в груди, средь разорванного веретья, сидело две стрелы.
Волхв повидал немало смертей, но впервые она предстала пред ним во всей своей бессмысленности и уродстве. Ругивлад, разостлав скатерку, положил к коленям сумасшедшей одну из фляг, три лепешки и кусок мяса. Нищая не притронулась. Тогда он подобрал крому, валявшуюся тут же, и сунул туда нехитрые дары. Проголодается — авось, найдет!
Он уже был в седле, когда кот зашипел, а меч, вдруг, обжег хладом спину. Волхв внимательно осмотрелся. Степь пустынна — не иначе, враг затаился на пути.
— Шш-ш! Брысь негодная! — снова угрожающе зашипел Баюн.
Мех на звере стал дыбом, а пушистый хвост стал нервно хлестать по спине скакуна.
— Дело нечисто! — понял Ругивлад, и начал читать запасенный по такому случаю стих.
Чем отчетливей были заклинания, тем яснее становился и взор. Вскоре он различил черные полупрозрачные ткани, витавшие в воздухе, а затем и хозяйку зловещих одежд, что кружила, прихрамывая, возле нищенки с ее мертвым ребенком. В руке у колдуньи он заметил веретено с черной нитью, и если бы еще присмотрелся, то увидел бы, что нить постепенно опутывает жертву. Рукоять рунического меча сама прыгнула в ладонь, клинок дрожал и гудел, знаки мерцали зеленоватым пламенем. В сей же миг ведьма обернулась, их взоры скрестились.
— А, словен? Право, не знаю, как мы не встретились доселе! — молвила женщина в черном, продолжая отматывать нить.
Она была прекрасна, пышные волосы, темные, точно вороново крыло, ниспадали на плечи. Кожа незнакомки казалась белее самых чистых снегов. Если бы не хромота, волхв смело бы мог сказать, что нет в целом Свете красивее ее. Да, вот еще очи! Очи ведьмы оказались столь же черны, как незабываемые глаза Седовласа. Пусты и безжизненны, как сама смерть! И не было в них ничего, кроме косой да нелегкой. Ругивлад отвел взор.
— Что сделала тебе, Кривая, эта несчастная.
— Экий ты любопытный, волхв! Ехал, так и езжай себе дальше!
— Боюсь, она права, парень! — вдруг посоветовал кот, — Нам не стоит задерживаться!
Ругивлад тронул коня, но оглянулся еще раз. Нищенка лежала у дороги, все так же прижимая к груди драгоценную ношу. Темная Пряха махала ему вослед, и рваные нити колыхались на ветру.
— До встречи, волхв! — донеслось вдруг.
И смертный испугался. Страх, великий и непобедимый Страх пред незнаемым обуял человека. Он сдавил бока скакуну, и тот рванул по голой степи, словно мысли всадника передались коню.
* * *
Оставив многие версты позади, Свенельд и его очаровательная спутница очутились пред скалистой грядой, которую пронизывал, судя по всему, единственный в этих местах проход. Разнуздав коней, старик сказал, что переждут здесь ночь. Опрометчиво было слишком полагаться на выносливость скакунов, если не дать и им передохнуть. Древний воин недоверчиво поглядывал в сторону ущелья, нависшего над проходом. Ольга нарезала пучки выцветшей травы, скупо разбросанной по пустоши, задав корм животным. Теперь следовало бы позаботиться и о себе. Запасы еды подошли к концу, еще хуже обстояло дело с водой, а рассчитывать на их скорое пополнение в незнакомой местности не стоило и подавно.
— Гляди! — воскликнула девушка, заметив крылатую тень, перемахнувшую с одной скалы на другую.
— Вижу! Не вспугни! — подтвердил Свенельд и взялся за лук.
— А может, не надо?
— Сперва говорит «смотри», а затем — «не стоит»… — буркнул Свенельд.
— Тогда, пошли вместе! Мне одной оставаться страшно, — с надеждой в голосе предложила она.
— Да, что ж с тобой поделаешь? Идем, но ступай как можно тише, — прошептал воин и начал, словно кошка, выслеживающая неразумного воробья, осторожно взбираться по гряде.
Им не мешало бы подстрелить любое бегающее, прыгающее или летающее на ужин, но на сей раз старания оказались напрасными. Едва люди вскарабкались на скалы, с тем расчетом, что если бы птица вздумала выпорхнуть — ей не миновать бы вертела, как воздух огласил предсмертный хрип скакуна. Очень часто охотник напротив обращается в дичь. Девушка хотела кинуться на выручку, у виска нервно забилась синяя жилка, но старик предупредил порыв:
