- Ты правильно поступил! Надо купца приветить, он еще пригодится. Едва унял Муромца с Добрыней - жалование им задержали!? - ответил вельможа, оглаживая изрядно поседевшую в последние дни бороду.
      - Смотри! Илье, да ватаге его плати исправно, корми лучше лучшего! Не посмотрю, что родичи! Я державу строю...
      Тут вошел в палату сам заморский гость. Была на нем шубка голевой парчи, приукрашена скатным жемчугом, приобсажена самоцветными каменьями. Сапоги у варяга - зелен сафьян, носок остер и пята кругла.
      А за Дюком следом нищий калика - на нем черный пыльный плащ, под плащом веретья грубые, и лицо тот калика под капюшоном скрыл, только одни глаза и светятся. Снял Дюк сорочинскую шапку, приунизанную красным золотом, да поклон положил собранию, поясной положил, по-ученому. Следом и калика в пояс поклонился...
      - Уж как здравствуешь, Владимир стольнокиевский! Привет тебе, солнце наше красное! И поклон тебе, князь Владимир Святославович!
      - Добро пожаловать, удалый молодец! - нехотя улыбнулся князь гостям.
      Вот пошли Дюк да калика к самому престолу Красна Солнышка. Широко шагал Дюк, а калика еле поспевал, прихрамывая. Гридня столовая высока да длинна, не миновал Волынянин и полпути, как встал со скамьи кленовой Чурила Пленкович и дорогу им загородил.
      - Ай же ты, Владимир Красно Солнышко, уж позволь мне с боярином речь держать!
      - Изволь, Чурила! - кивнул довольный князь.
      - Помнишь, славный, как прибыл во Киев сей купец-боярин, ты его спрашивал: мол, какой дорогой следовал, мой волыньский гость. Отвечал тебе, Красно Солнышко, гость негаданный, что езжал он путем прямохоженным. Так, в глаза нам врал Дюк, насмехался! Над тобой, светлый князь, издевался. Как от Венедии богатой до самого града стольного прямоезжая дорога заколодела, замуравела. Ведь на том пути три заставы - три преграды есть на дороге той. А ни пешему, ни конному прохода нет.
      - Ты Чурила малость перепил, - отвечал тогда волыньский гость, - Ныне есть дорога прямоезжая! На заставе первой я побил зверье! На второй заставе змей порубил, покончил! Как подъехал к третьей заставе - глядь, там сходятся горы толкучие... Пораздвинули мы с другами горушки. Езжай смело богат-купец! Веди свой караван! Хочешь - в Вендию, а хошь - на острова Оловянные? Так-то.
      Быть бы меж варягом и Чурилой столкновению, да вперед тут вышел калика. Он плечиком случайно двинул - так Пленкович под смех гостей на скамейку сел, да в зобу дыханье сперло у хулителя.
      - Ах ты, калика перехожая! Кто таков, чтоб гостей моих толкать! разозлился тут Владимир, - Как смеешь, чернец, с головою покрытой предо мной стоять?
      - Это, князь, мой спутник! - говорил Дюк примирительно, - Не сердись, светлый, на несчастного. Больно лицо у него попорчено, так, чтоб взоры не смущать, он и прячет шрамы рваные.
      - Раны красят мужчин, но коль он таков скромник - пусть хотя бы сыграет гостям, пусть потешит их. Усладит слух - награжу, не доставит радости пусть пеняет на умение! ...
      Тронул тогда калика звонкие струны и повел рассказы дивные про старинные времена, о князьях былых. Прославлял, негодник, Великий Новгород! Но так речисто славил, былинник, что все заслушались!
      Кто ж не помнил прежде о Словене? Он и заложил крепость гордую при истоке из Ильмень-озера. Тем и славен первый князь. Не сыскать мудрей волхва, не найти счастливей воеводы! Шли несметные полки славян, шли на запад, да на север. А в походах пили пращуры - осушали реки бурные. Стереглись тевтоны соседа, дорожили готы миром.
      Как рождались по земле славянской дети - были взяты все ко двору княжьему. И велел их Словен воспитывать, точно родные ему, со старанием. И росли люди верные, да учили воеводы ревностно, особливо с юных лет не искать доли легкой, а пытать судьбу, не щадя трудов.
      Хладно море Варяжское, суровы его покорители. Нет житья словенам - то поморянин нагрянет, то рыжий свей. И обрушился князь на противников. За Словеном шли сыновья его, а при них-то млады сотоварищи. Стал владыкою стран полуночных Словен, князем стал над князьями, и привлек сердца щедростью да правосудием. С тех-то пор земли на севере прозвались Славию.
      А особливо чествовал князь тех мужей ратных, что проливали кровь за него. Щедро награждал, но и жестоко наказывал. Он не жалел себя, но и не щадил тех, кто шел за ним. И тогда разделил Словен полночные земли на пять частей да вручил их достойным людям, на которых надеялся, и имел над всеми свое попечительство. Сам же князь собрал многочисленный флот и ходил до самого батюшки-Дона, воевать водою и сушею народ скифский. Вслед за ним и Север шел на Юг. В покоренных селениях и городищах ставил он столпы великие: "Словен завоевал сию страну честным оружием".
      На четырнадцатом году по устроении Великого Новагорода возвращался он из свейской стороны. Старый был, слепый был, и принял смерть на берегу быстротекущей Мсты-реки. Над могилою дружины Словеновы пригоршнями насыпали велик курган, украшали его трофеями...
      Затуманились очи княжеские. Сам не свой сидит Владимир-князь, говорит:
      - Пой еще, гость мой - калика!
      - Я сыграю, князь! - отвечает певец. - Прикажи подать зелена вина, и потешу я слуг твоих ратных да бояр вельможных.
      - Добро! Эй! Вина гостям!
      И вновь закружилось, завертелось веселие на пиру на княжьем. Гости досуха напивались, наедались они достыта, и опять пошла у них похвальба промеж собой. Иной хвастает несчетной казной золотой, другой хвастает резвым скакуном, третий об удаче своей молодецкой толкует. А об калике все забыли. Сидит Дюк угрюм - ничто не радует купца.
      - Ты чего, гость Волынский, не ешь, не пьешь, безутешен сидишь. Отчего ничем не хвалишься? Иль не нравится тебе мой богатый пир? - спросил князь, Ну-ка, скоморошина! Потешь-ка нас песнею!
      И послушные желанию Владимира грянули разноцветные скоморохи, разодетые в бабье платье. Громко, фривольно грянули, под дружный смех гулящих мужиков:
      Полюбил меня Микитка-водовоз,
      Да повалил на кучу, на навоз.
      По навозу я каталася,
      А Микитке не давалася!
      Отвернулся гость заморский от шутов гороховых:
      - Ай, прости ты меня, Красно Солнышко! Но ества на столах мне не в радость, и былички - не к заботам. Да скажи, сделай милость - ты судил ли моего товарища?
      Как он спросил, так гости приумолкли.
      - Я сужу, Дюк, по чести и по совести! - с расстановкой выговаривал Владимир, а взор его блестел от гнева, - В том виновен Фредлав, что напал варяг на дружинников моих. Но коль скоро в том не имел он корысти и стоял один супротив десяти - я варнака помилую. Отпущу Фредлава на все четыре стороны, коль положит кто за него велик заклад. Слово мое княжеское крепкое - каждый знает, и от слова своего не отступлюсь!
      - Я поставлю за него таков заклад! - отвечал Дюк Волынянин.
      Только он это вымолвил, из угла дальнего темного вставал калика. Говорил чернец такие речи:
      - А и мудрый ты, Владимир князь! Видно, славен тот варяг, что против десяти выстоял. Неужели, Дюк, да не выручим мы храбра молодца? Ты не примешь ли, Красно Солнышко, в тот велик заклад и мою долю - злату чашу, что несу с собой из чужих земель? Больно тяжела ноша для перехожего - пусть послужит она делу доброму.
      Стали гости над нищим насмехаться, громче всех Фарлаф да Чурила Пленкович:
      - А откуда ж у тебя, чернец, столько золота? Не ограбил ли кого в чистом поле?
      Но князю уж больно чашу охота было увидать, он и кивнул калике:
      - Я приму твою долю в заклад Дюков - но сперва покажи, коль похвастался! Смотри, гости мои и так на золоте едят...
      Как достал переброжий диковину - так у насмешников челюсти и поотвисли.
      - Говорят, Владимир князь, не простая моя чаша - всяк, кто к ней прильнет - либо прошлое узрит, либо грядущее! Только для глотка немало нужно смелости.
      Видать, поддел хитрец кагана русского. Верно знал калика, что с младых лет съедает Красно Солнышко честолюбие. Да, разве, уступит, князь кому на пиру святое право первого?
      Сказал так чернец и с поклоном подал кубок государю Киева.
      * * *
      Стал Владимир заклад разглядывать да осматривать - нет ли тут какого подвоха, не удумал ли калика худого. Волчок, стоявший у престола, приметил, как дрогнули руки господина, едва большие пальцы угодили в какие-то темные дыры на белесой округлой стенке чаши. Отверстия скорее всего для этого и были предназначены, вот располагались только как-то странно. За широкими дланями слуга не усмотрел, что в самом деле держит Красно Солнышко, лишь видел, как серебрится внутренность сосуда, да снизу выглядывает червонное предчашие.
      Рядом с князем оказался и Краснобай Малхович, зашептал он племяннику:
      - Слышал я, греки вельми искусны в ядах! Что как нутро у кубка отравлено - пусть сперва гость отведает. Этим и честь ему окажешь, этим и себя обережешь...
      Владимир зачарованно разглядывал зловещий залог - он не был столь суеверен, но в даре сем князь и впрямь находил нечто непознанное, недоступное сознанию. Указательные пальцы легли в небольшие ямочки висков, здесь кость была отполирована до блеска.
      - Ты, как всегда, прав, дядя! - ответил он и, обернувшись к Волчку, приказал, - Ну-ка, наполни сей кубок, да поднеси дарителю! Мы желаем пить с тобой, калика!
      - Это великая честь, князь! И коль будущее мне пригрезится - ты услышишь песнь о том...
      - И то дело! - облегченно вздохнул Краснобай.
      - Пусть же отныне твоя чаша служит братиной - и опосля князя в перву очередь пить дозволяю дяде нашему и мудрому советчику! - молвил Владимир, возвращая калике сосуд, полный зелена вина.
      Он смело принял дар обратно, и, слегка плеснув на пол - то была дань подземным богам - припал к чаше.
      - Ох, и хмельные вина у тебя, светлый князь! - проговорил Ругивлад, откидывая капюшон.
      - Брага добрая - с самой Корсуни! - согласился с ним Краснобай.
      - Гм! Больно мне твое лицо знакомо, калика!? - удивился Владимир, пристально рассматривая седого путника, а затем добавил, - Так, что же ты зришь?
      - Выпей, Красно Солнышко! В странах, где я хаживал, из кубков сперва пьет сам хозяин, дабы гость не подумал лишнего... Ты пей - и сам все увидишь!
      Князь был не робкого десятка, и слова перехожего опять задели за живое, поэтому он не заставил себя ждать, да и в горле от царившего на пиру напряжения пересохло. К тому же калика и впрямь поглотил немало браги, а ничего - стоит на ногах, не шелохнется.
      Вино было ароматным, в желудке разлилось приятное тепло.
      Но лишь только Владимир приложился к кубку и сделал жадный глоток таинственный черный гость запел, легонько трогая струны. И в пророческой песне* были такие строки, что навсегда врезались в память всех сидевших на том княжьем пиру:
      (* Пророческая песнь - эддические песни есть магические ритуальные тексты, заклятия. Ругивлад использует знаменитое "Прорицание вельвы", намекая на "все тяжкие" Владимира по языческим понятиям и предсказывая, что семя Владимира, его сыновья и внуки истребят друг друга, приведя славян к неутешительному итогу. Собственно - это есть его проклятие, последствия которого гораздо более страшны по своей разрушительности, чем все прежние навьи дела Ругивлада).
      "Я прозреваю, как грозные реки несут
      Изменников мертвых, убийц и предателей,
      Тех также, что жен соблазняли чужих...
      И Ящер глодает тела охладелые,
      И Волк рвет погибших на части,
      Поймете ли весть мою?
      ...
      В распре кровавой брат губит брата;
      Кровные родичи режут друг друга:
      Множится зло, полон мерзости мир.
      Век секир, век мечей, век щитов рассеченных,
      Вьюжный век, волчий век!"
      Услыхал то Владимир, чуть хмельную брагу не расплескал:
      - Ах, черный скоморошина! Как посмел, ты, пес, петь хулы! Как смел испортить пир князю киевскому!? Эй, слуги мои верные! Вы гоните-ка взашей калику перехожую!
      Набежали было слуги княжьи, и прогнали б они калику, не милуя. Но хвать его, да хвать, а чернец увертлив был. Так ретивые и попадали.
      - Погоди, князь! - в ответ ему Ругивлад, - Я уйду, а загадочка-то моя останется неразгаданной. Позволь еще слово молвить!
      - Гнать его! Довольно! Наслушались! - завопили бояре со своего стола.
      - Выслушай, княже! - заглушали их богатыри, сидящие за другим столом.
      - Не любы нам такие сказочники! - вторил Краснобай племяннику и тоже из чаши отхлебывал. - Кабы не был он гостем - оставил бы здесь буйну голову!
      Поднял Владимир руку - мигом стихло в гридне столовой, сразу все утихомирились:
      - Молви, калика. Говори свою загадку, но смотри - как бы слово твое последним не оказалось!?
      - Благодарствуй, Красно Солнышко! А задачка моя легонькая: "Как рядиться по правде русской с тем губителем, что целуется с жертвою. Как по суду княжьему поступать с сыном, что пожирает прах отцов?"
      - Это, калика переброжая-перехожая, загадка не хитрая! - отвечал Владимир-князь, - Чести нет тому губителю, жизни нет такому сыну! Верно ль, други, я сказал?
      - Верно речешь, княже! - закричали гости да бояре, богатыри да купцы киевские.
      Только Дюк один промолчал.
      - Верно князь, - похвалил черный волхв, - Вот оно мое слово последнее, на том и прощай!
      Поклонился честному собранию на четыре стороны, повернулся, да зашагал вон.
      - Стой! Держите его, слуги верные! - услыхал Ругивлад голос боярина.
      - Он хотел провести тебя, светлый князь! - говорил Малхович, - Да только я признал окаянного. Это ж Ольг из Ладоги!
      Ругивлад круто повернулся и глянул в ненавистное лицо кровника.
      Бросилась к волхву стража, да он как крикнет:
      - Все назад!
      Они и посторонились, на князя посматривают.
      Протянул черный волхв персты к престолу и сказал еще громче:
      - Угадал ты верно, Красно Солнышко! Но того не знаешь, не ведаешь, что ты сам и есть тот сын! А губитель - это дядя твой, ну а чаша - то прах Святославов.
      Только вымолвить успел, распахнулись двери, ставни в гридне столовой повылетали. И полуночный стриба один за другим принялся задувать факела... Кинулись слуги окна закрывать, а ставни хлопают, друг о дружку бьются, рукам не даются.
      - Это точно! - продолжал Ругивлад в полутьме, - Я Богумилов отмститель, но есть Суд повыше моего, посуровее княжеского. Не убежать от него ни хитрому, ни гораздому. Посмотри, Краснобай, Он теперь за тобой стоит!
      Обернулся вельможа, за ним оглянулся и сам князь, да гости именитые все на дядю княжьего уставились.
      Вдоль стены Золотой палаты шли двое. Гордо шествовали призрачные навии своим чередом, двигались фигуры, и не было у них тени. Даже при тусклом свете единственного факела, что уцелел от нашествия ветров, все заметили это. И узнал Владимир князь тех двух навиев. Обмануться трудно, ведь лицом он с первым витязем схож - те же черты, та же стать, тот же чуб непокорный на лоб брошен. А второй-то пестун Святославов верный - он проходит мимо боярина, и пусты его очи и темны они, да и все кругом чернее черного.
      - Претич! Глянь! Уж не Свенельд ли сам? - спрашивает князь.
      - Он, государь! - отзывается воевода.
      - Асмунд! Здесь ли ты? - смотрит Владимир в зал.
      - Тут я, княже! - древний воин в ответ, - А другой-то никак ваш батюшка!
      И вскричал Краснобай, словно зверь загнанный, выхватил он из под одежд кинжал, искусно спрятанный, да кинулся на призраков. А только их железо не ранит, не сечет - всяк удар мимо проходит. Вроде и во плоти, а на деле сама пустота. Так и человек, бывает - собой пригож и речи ученые говорить умеет, а нутро у него гнилое - хуже навьего.
      И стояли богатыри русские. И молчали гости именитые. И дрожали бояре кособрюхие, когда встретилось прошлое с будущим, когда шли те герои погубленные, да метался безумный властолюбец - их подлинный убийца...
      Мрак, окутавший княжий терем, не мог помешать волхву. Хитросплетения залов и комнат не сумели обмануть того, кто прошел посвящение в девяти подземных пещерах священного острова. Ругивлад спустился во двор и, миновав рослых приворотников, зашагал по мощеной тверди киевских улиц.
      - Не скажешь ли, старик? Что там князь наш, Владимир Красно Солнышко? окликнул один из стражников словена.
      - Чего ему сделается? Все пирует, - ответил словен дружиннику, и не оглядываясь, прихрамывая, двинулся в сторону Почайны.
      Но не успел он сделать и десятка шагов, как чьи-то холодные тонкие персты застенчиво коснулись его локтя...
      Рядом, на мощеной тверди улицы, стояла девушка ослепительной красоты. Ее волосы, со спадающей на плечо косой, венчала диадема с великой руной Макощи.
      Ольга улыбнулась:
      - Здравствуй, странник! Куда путь держишь?
      * * *
      Робкие лучики проснувшегося светила заскользили по водной глади, окрасив ее в розовые тона. Утренний ветер полнил парус. Богумил сказывал, есть у вея большие крылья, да только пара из них свободна - остальные сложены. Потому как, открой он все крыла, ярилась бы по земле невиданная буря...
      - Куда ж ты теперь, друже? - окликнул Ругивлада Фредлав, - Может, погостишь у нас, а по весне и на свой остров вернешься?
      - Нельзя мне в Нова-городе оставаться, - спокойно возразил словен, Больно князь злопамятный да сластолюбивый. Не простит он мне, да и Константин-тысяцкий, ни боярина, ни девицы. И не один я теперь! Прощай! Велес даст - свидимся.
      Варяг глянул ему вслед. У пустой пристани, там где на водах седого Волхова качалась Дюкова лодья, стояла девушка ослепительной красоты. Ее волосы, со спадающей на плечо косой, венчал древний серебряный убор, кольцами струящийся с висков, точно сама Макощ сверкающими дождями спускалась с высот на землю.
      Едва словен спустился к мосткам, девушка бросилась ему навстречу. Он подхватил ее, закружил неуклюже, прижав к себе крепко-крепко. И прошептал на ухо - этого ни Дюк, ни Фредлав, конечно, не расслышали:
      - Повтори! Сейчас же повтори, о чем ты Его просила?
      - Я сказала Ему, любимый, что хотела бы умереть в тот же день и тот же час, как и мой будущий муж.
      Долго стояли они, прижавшись друг к другу. Еще раз махнув влюбленным рукой, варяг отправился в город, но все-таки не удержался и оглянулся.
      Нежно высвободившись из объятий спутницы, мужчина скинул плащ. В руках словена что-то ярко блеснуло, отразив первые робкие лучики дневного светила, восставшего ото сна. Ругивлад размахнулся и...
      Это яркое да блещущее, описывая круги, устремилось от него прочь, пока, наконец, не ухнуло со стоном в глубокие омуты великой реки.
      ЭПИЛОГ.
      Немалый вышел срок с тех пор. Никто не слыхал о черном волхве и его спутнице.
      Разве только знающие люди сказывали, что недалече от свейских пределов, в мурманском местечке Несьяр как-то жил-поживал один кузнец. Был он вдов, женку его через чахотку прибрала к себе хромая старуха Хель, да и детей у кузнеца того не было. Сыскать себе вторую такую бабу не сумел, а иная и не нужна. Так и бедовал вдовцом на хуторе, хоть нельзя сказать о нем, что был кузнец слишком стар.
      По хозяйству мужику иногда помогала младшая сестра, которую он выгодно выдал замуж пару весен назад. При нем же с некоторых пор стали замечать хуторяне и какого-то мальчонку, смышленого, но худющего и к тому же немого. На расспросы кузнец отвечал всем, что мальчишка тот приблудный, и сам нашел пацана на берегу, видать разбило в щепы какое судно, а он имел удачу спастись. Кто мальчик и откуда - никто не знал, так как сам бедолага поведать им не мог. Сестра считала это скорее достоинством, чем недостатком, и кузнец соглашался с ней, полагая немоту выкормыша за печать богов. Он надеялся, что отрок принесет с собой счастье, да, наверное, прогадал.
      Хуторяне по-своему жалели горемычного, хотя приютил паренька именно кузнец. Найденыш служил у него, как водится, на подхвате. Сверстников мальчуган дичился и частенько сиживал на хладных скалах высокого фьорда, да с неимоверной тоскою смотрел вдаль.
      Удача не шла, судьба не улыбалась, и стал кузнец с горя крепко выпивать, порою он не мог найти свою кузню. И тогда мальчик помогал хозяину, как умел - едва они добирались до скамьи, юнец стаскивал с кузнеца мокрые сапоги все в грязи и соли, а затем прикрывал благодетеля теплой мохнатой шкурой бера. Наутро, когда мужик просыпался, злой и разбитый - найденыш стойко сносил от него все те невинные обиды, что может выдержать детское сердце. Несмотря на все это излишне набожная сестра кузнеца прозвала-таки пацана маленьким язычником, ибо ни когда никто на хуторе не видал, чтобы немой мальчик клал Господу крест. Да селяне глядели на это сквозь пальцы, и кузнецу тоже на таки мелочи было откровенно наплевать. Немощь стерегла юнца от прочих напастей, виною которым уже не боги.
      И вот однажды в сильную непогоду, на дворе тогда был вторник, под самый вечер в дверь к кузнецу постучали:
      - Кого там бес несет? - буркнул мужик, потянувшись за своим молотом на всякий случай.
      - Добрый человек, пусти усталого странника переночевать? - ответили из-за дверей.
      - А ну, малый, - приказал кузнец, - сходи, посмотри- сколько их там притаилось?
      Спрыгнув с лавки, мальчонка подбежал к затянутому мутным пузырем узкому оконцу и некоторое время всматривался в темень, затем он показал хозяину два пальца.
      - Что ж ты, странничек, один просишься? А дружка-то своего не позовешь?
      - Это точно, хозяин, мой верный конь и правда лучший друг мне, чем иной человек! Возьмешься ли ты поутру подковать его? Я не останусь в долгу и щедро расплачусь! - рассмеялись за дверью.
      Кузнец почесал затылок и глянул на немого пацана, тот кивнул, словно подтверждая слова нежданного гостя.
      - Ну, открывай тогда, да поживее, растяпа! - выругался мужик, - Не видишь, путник наш промок!
      Мальчик с большим трудом отомкнул тугой засов и пропустил неизвестного внутрь.
      - Спасибо, Иггволод*, и здравствуй тысячу лет! - услышал хозяин жилища - Будь мил, позаботься о моем боевом скакуне.
      (Иггволод, Иггивлад - оно из ряда летописных имен, на варяжский манер звучало бы как Ингевлад, Инегельд, Ингвальд. Дословно - ведущий Игга. Игг Ужас - одно из имен Одина-Велеса, созвучное с женскими именами Фригг, Инга, Игга, Яга. Герой романа Дмитрия Гаврилова и Владимира Егорова "Падение Арконы". Имя Ругивлад образовано по тому же принципу. У восточных славян его имя звучало бы - Рогволод, а у скандинавов - на их лад, Рагнвальд)
      - Откуда ты, путник, знаешь, что этого хлопца кличут Ингеальдом, когда он слова вымолвить не в силах, да и знака вычертить не научен? - подивился кузнец.
      - Мы, странники, много чего знаем. Каждый достоин имени, даже последняя тварь, а уже человек и подавно. Да, ты, хозяин, сперва бы обсушил меня, накормил-напоил, потом и расспрашивал.
      - Прости, незнакомец! Что это я в самом деле? - спохватился кузнец, ибо всяк, будь он мурманин, свей али венд, должен чтить законы гостеприимства.
      Сказано - сделано, не успел Иггволод, промокший, как мышь, вернуться, а хозяин уж выложил на стол угощение. Оно вряд ли могло удовлетворить изысканный вкус, но тому, кто голоден тот ужин показался бы несказанно богатым.
      Гость скинул длинный с капюшоном серый плащ и кузнец развесил одежу на веревке у очага. Тут он сумел, наконец, рассмотреть своего незнакомца. Это был сухощавый высокий мужчина лет сорока пяти, скорее всего воин, о том свидетельствовала пустая левая глазница и некоторая хищность в чертах лица. Рыжеватые косматые волосы странника стягивал серебристый обруч с руническими резами, тут кузнец мог вполне положиться на немалый жизненный опыт и взгляд мастера, словом он был готов поклясться, что от самой Уппсалы до Вендских пределов вряд ли сыщется наследник Вёлунда*, способный сварганить эдакое украшение. Рыжая с проседью окладистая борода незнакомца закрывала бычью шею, раздваиваясь на конце вилами, и спускаясь на мощную грудь. Разворот могучих плеч и толстые, словно поленья, руки викинга говорили о неимоверной силе. Но ночной гость, не иначе, был из знатных, потому как персты незнакомца венчали богатые перстни, а уж кто-кто, кузнец разбирался в том получше любого из хуторян.
      (*Вёлунд - в германской мифологии волшебный кузнец, создатель магических талисманов, как и Фрейр - он князь светлых альвов, но скорее всего Велунду подчинены альвы огня, а Фрейру - альвы света. Известен по эддической "Песне о Вёлунде" и ряду англо-сакских преданий)
      Странник на удивление совсем ничего не ел, зато пил он немеренно и совсем не хмелея.
      - Где ж ты был прошлой ночью? - спросил кузнец гостя, слегка робея, и сам не понял, почему.
      - Да, недалече тут - в долине Медальдаль.
      - Ну, сочиняй, да не знай меру! - осмелел хозяин, полагая, что чужеземец все-таки пьян. - Этого никак не может быть. Видать, ты большой шутник, Странник! До нее неделя пути - не меньше.
      - Все может статься, - возразил гость резонно - Но у меня, как помнишь, славный конь, единственный в своем роде!
      - Так твоему скакуну впору летать! - захохотал кузнец.
      - И я ему о том же говорил! - весело ответил тот, ничуть не обидевшись.
      Выпили раз. Стукнули кружки. Выпили еще. А потом еще.
      Инегельд, который, быстро управился с чудесным скакуном, сидел тихо в уголке и теперь во все глаза смотрел на ночного гостя.
      - А ну, хлопец! Подь сюда! - поманил кузнец.
      Видя, что хозяин изрядно пьян, Иггволод с опаской подошел поближе.
      - Так, ты у нас Ингеальд? - погладил Торвильд мальчугана по голове- Имя чудное?
      - Обычное имя. Варяжское! - уточнил незнакомец.
      - И откуда ты про то все знаешь? Может, ведаешь, кто родичи?
      - Отца твоего хлопца звали Ругивладом, а мать - Ольгою. Была она поляницей, стала женою верною.
      - Не звучит. Не звучит...- молвил кузнец и уронил голову на стол.
      Проницательно глянув на выпивоху, его ночной гость вдруг усадил ребенка к себе на колено и, взяв за тонкие ручонки, сказал то ли ему, то ли себе:
      - Ну вот! Пора все заново начинать! Поедешь со мной?
      - Поеду! - улыбнулся гостю мальчонка.
      - Тогда помни - тебе путь до конца пройти надо!
      Утром работалось кузнецу из рук вон плохо, подковы выходили из-под молота столь огромными, что таких на хуторе еще никто не видывал. Казалось мастеру, вроде их и четыре, а вроде - и все восемь! Ковал мужик, да зарекался:
      - Надо меньше пить!
      Когда же кузнец их примерил, то они пришлись скакуну как раз впору.
      - Бывают еще чудеса на Белом Свете! Пожалуй, я поверю, что с эдакими копытами он обставит любого коня, - молвил кузнец, - Но откуда ж ты тогда приехал, незнакомец, и куда держишь путь?
      - Явился я с севера и пока гостил тут, в Норвегии, но думаю податься ныне в Свейскую державу, а оттуда - в Хольмгард. Я много ходил морем, но теперь снова надо привыкать к скакуну. Тебе он по нраву?
      - Я не смыслю в хороших лошадях, - уклончиво ответил кузнец, а сам подумал, что вопрос этот неспроста.
      И вот удача! Ночной гость оправдал его предположения:
      - Слушай, хозяин! Мне подходит твой мальчуган. Я возьму его с собой.
      - Как это так? - не понял мужик, но от предчувствия удачи у него по спине побежали мурашки.
      - Мы поняли друг друга, - продолжил незнакомец, - Ты назови цену, я готов выкупить этого хлопца.
      - Видишь ли, - отвечал кузнец, - человек я неученый. Если мой Ингеальд и в самом деле готов услужить, то ничего я с тебя не возьму. Грех наживаться на убогом, и неволить мальчика не стану! Думаю, разве, на старости лет трудно мне придется без хорошего помощника.
      - Молодец, хозяин! - похвалил кузнеца одноглазый гость, да и снял с пальца золотой перстень с изумрудом, - Возьми! Пусть это несколько скрасит твое одиночество! Зови мальчишку - нам пора в путь!
      Кузнец отправился за пацаном, но про себя отметил такую странность, что чужестранец, еще вчера рыжебородый, ныне сед, как лунь, и лет ему на взгляд совсем немало. Впрочем, он не долго размышлял над эдакими перевоплощениями, поскольку прошлым вечером изрядно перебрал - могло померещиться и не такое.
      Сияющий Иггволод занял место впереди незнакомца, крепко держась тонкими белыми пальчиками за повод. Конь укоризненно глянул на людей добрыми синими глазами.
      - Не притворяйся, бездельник, что тяжело. Ни в жизнь не поверю тому, усмехнулся всадник.
      - Где же ты собираешься быть к вечеру? - спросил кузнец.
      - Мне нужно на восток, я буду в Спармерке, не успеет и стемнеть, ответил гость.
      - Это уж верное бахвальство, туда и за семь дней не добраться...возразил кузнец своему недавнему гостю. - Да, чуть не забыл! Как зовут тебя? Потому, явись отец ребенка - соседи болтливы - что мне надо ему рассказать?
      - Слышал ли ты о Харбарде*, кузнец?
      (* Харбард - Седая или Длинная борода. Одно из имен Одина из знаменитого перечня имен Эдды, тождественное иносказательному поминанию Велеса, как Седовласа. Известна также Эддическая "Песнь о Харбарде", в которой Один под именем Харбарда соревнуется в уме с Громовиком Тором. По нашему мнению это одно из оснований признать существующим противостояние Велеса и Перуна у славян. Эпилог романа опирается в общих деталях на "Сагу о посошниках" и позволяет автора отослать любопытного читателя к другому нашему роману - "Падение Арконы", где Иггволод-Инегельд выведен в качестве главного героя. Там же читатель познакомится подробнее с историей западных славян и Храма Свентовита, где ходил в учениках наш герой - Ругивлад. В эпилоге нами использован мотив Эдды, что Один (Велес) подстраивает смерть любимцам, дабы скорее заполучить их в свои покои, на то он и Навий бог)
      - Еще бы, Седовласа у нас часто поминают.
      - Теперь ты можешь его видеть. И если снова мне не веришь - так смотри!
      Мужик только рот открыл, а таинственный гость пришпорил коня, и тот перелетел через высокую ограду, ничем не задев ее. Да уж колья той ограды были в восемь локтей.
      - О родителях мальчика не беспокойся. Их больше нет среди живых, они умерли в один день. Уж мне ли это не знать! - услышал кузнец сквозь грохот копыт...