- Лишь немногие своим стрибом жить умеют! - отозвался Седовлас.
      - Как мне избавиться от непрошеного подарка, как мне прекратить эти жалкие потуги моего ума над тем, что разумеют только боги? Я не желаю, чтобы моя разумная любовь принесла кому бы то ни было зло! - отвечал словен.
      И тут колдун захохотал, раскатисто, задорно, точно приглашал человека повеселиться с ним:
      - Тысячи мудрейших сотни лет бьются над этой задачкой, но до сих пор не нашли ответа! Ромеи говорят: "Истинный человек должен быть несчастлив, иначе это уже не человек!" И я смеюсь над ними, потому что одинаково ценны и счастье, и несчастье, судьба и лихо, чет и нечет, добро и зло. Как волхвы Арконы не научили тебя таким простым вещам? Вот мой совет: ежели ты хочешь быть выше смертного естества, если ты жаждешь хоть на шаг приблизиться к божественному знанию и величию - не смотри на свое естество, как на несчастье! Не гляди на несчастье - как на зло! Нет ни зла, ни добра! Есть только высшая цель и то, что ей противостоит. Выжившие из ума жрецы Свентовита в чем-то правы. То, что достойно уничтожения, следует разрушить!... А если где-то и совершен злой поступок, он непременно, в конце концов, уравновесится добрым делом...
      * * *
      - Эк, вымахал? - удивился Богумил, когда посыльный шагнул в горницу, и даже наклонившись, чуть было ни расшиб лоб о притолоку.
      - Да святится великий Свентовит! Будь здрав, мудрейший! - выпалил парень. - Скверные вести из Киева.
      Сказал, да и умолк на полуслове.
      - Как же, ждем! - молвил в ответ тысяцкий, нервно перебирая тронутою сединой бороду.
      Богумил молча кивнул доверенному:
      - Хвала Велесу, я обогнал их! Ночью кияне сбились со следа, но князев уй* скоро будет здесь. У вас нет в запасе и дня. Худые дела творятся и в Киеве, и в Чернигове, и по всей земле славянской. Много крови будет, чую.
      (* уй - дядя, в данном случае Добрыня Малкович, прозванный Краснобаем, брат Малуши, ключницы княгини Ольги, матери Владимира, сын Малка Любечанина, помогал племяннику насаждать культы Перуна и Христа, и утверждать власть Киева над землями свободных славян, последний раз упоминается в летописях в связи с разорением Новгорода под 989 г.)
      - Не бывать тому, чтобы мать да отца поимела. Никогда Господин Великий Новград не покорится Киеву! Никогда Югу не владеть Севером! - воскликнул Угоняй.
      - Тише, воевода! - спокойно произнес верховный волхв - Реки дальше!
      - Едет Краснобай, да дружина его, а с ним еще Владимиров верный пес, Бермята. И он ведет войско. Все воины бывалые, у всех мечи остры да булатны. Хотят кумиров наших ниспровергнуть. Хотят снова вознесть веру чуждую!
      - Уж не Перунову ли? Ишь, какие скорые. Еще тлеют кумиры Рожаниц да Родича, а они снова тут объявились! Не пустим врага в Новгород, нехай за Волховом себе скачет. Попрыгает да помается - и назад повернет.
      - Ты дело говори, воевода!? - нахмурился Богумил, хотя сам недолюбливал Краснобая, а особливо его выкормыша стольнокиевского. "Третий десяток разменял, а всё равно - мальчишка, да еще злопамятный и честолюбивый. Не почтил ни Велеса, ни Свентовита, а объявился жрецом Громометателя" - злился он.
      - Как ворога отвадить? Выстоим? Али прогнемся? - продолжал волхв.
      - Думаю я, - разобрать мост, а лодьи да на наш берег переправить. Выиграем время - ушкуйники вернутся, и варягов с Ладоги вызовем.
      - А коль пожгут супостаты торговую-то сторону? - осмелел посыльный.
      - Что они, дурни? От того народ еще злее станет. Правда, купчишки наши - эти заложить могут. Всюду поплавали, всем пятки да задницы лизали. Вот откуда предательство да измена будет, - развивал свою мысль тысяцкий.
      - Прикажи бить набат, Угоняй! - молвил Богумил. - Немедленно учиним вече. Буду говорить с новгородцами!
      Тысяцкий поклонился верховному жрецу и спешно покинул палаты. Посыльный топтался, как несмышленый конек. Богумил хмуро посмотрел на него, неожиданно, улыбнулся - лицо просветлело. Он поманил посланца, тот все так же нерешительно приблизился.
      - Садись, молодец - продолжал Богумил, - Знаю, устал с дороги, но время не терпит. Сам сказал.
      - Истинно так, не терпит, владыко!
      - Хочу отписать я племяннику грамотку, ты и повезешь бересту.
      На столе он нашел еще совсем новое стило и несколько свитков.
      - Здрав будь, Ольг! Слово тебе шлю. Лучше убитому быть, чем дать богов наших на поругание, - медленно начал говорить Богумил - Идут враги к Новому городу. Молимся, жертвы приносим, чтобы не впасть в рабство. Были мы скифы, а за ними словены да венеды*, были нам князи Словен да Венд. И шли готы, и за ними гунны, но славен был град. И ромеи были нам в муку, да били их дружины наши. И хазары жгли кумирни, но разметал их Ольг, коего звали Вещим. А прежний князь Гостомысл, что умерил гордыню свою, тем и славен. Как и прежде, в тресветлую Аркону, отчизну Рюрикову, слово шлем. Спеши в Новград! Купец златом богат, да умом недолог - предаст за серебряник. Будет киянин, чую, смерть сеять и богов наших жечь. Суда Велесова не убежать, славы словен не умалить."
      (* Венеды (ваны - вандалы - венды - венеты - вентичи - вятичи вятичи) - от "вено"- сноп, оседлые западно-славянские племена 6 в. до н.э.нач 1 тыс. н.э., частью смешались с германцами, частью, спасаясь от германской экспансии, перебрались на Русскую равнину земли (вятичи). В тексте романа встречаются разные написания этого общего названия множества славянских племен. Любопытно, что со временем сонорный звук "н" исчезает из слова "венеты", а "е" возвращается к исходному "а-я" - мы говорим вятичи, а не вентичи. "По разным же местам венеди, или вандали, разно имяновались, яко поморяне или померане, лебузы, гавелане, гевельды и гевелли, синиды, цирципаны, кишины, редари, толеисы, варни, варини, герули, верли, абортрыты, поляби, вагри, рани ..."( Татищев В.Н., История Российская, ч.2, собр. cоч. Т.IV, ч. 2. 33, М. 1995)
      Едва удалось подвести черту, как за окном тяжелым басом, торжественно и мрачно, гулко и зловеще зазвучал вечевой колокол.
      * * *
      "Есть только высшая целесообразность!" - Ругивлад и сам не раз приближался к этой убийственной мысли. Но впервые сия бесстыдная и нагая истина прозвучала вот так из чужих уст.
      - Что до любви, молодец, успокойся! - продолжал Седовлас, - Она, как Лихо, как "То, Не Знамо Что", о котором все говорят, да никто толком не встречал. Ты страстно любил ее? Ну, эту, свою первую... И теперь столь же страстно ненавидишь? Ты стал на путь волхва - так не прощай же слабостей никому, а в первую очередь себе и тем, кто заставил тебя выказать слабость.
      Ругивлад хотел что-то возразить, но властным знаком руки старец остановил человека.
      - Сильно чего-то желая, впечатлительные юноши так увлекаются, что уже воображают себя обладателем этих надежд. Поэтому ты и прекратил все попытки обольстить свою любовь. А когда мы не делаем того, что от нас ждут, этим пользуются другие. Бабы любят, чтобы их добивались, девушку интересует само действо ухаживания - и значит, все твои мечты остались мечтами. Плох тот мужчина, что не возжелал бы соединиться с женщиной, пусть даже для пользы рода, а не по любви. Это тогда, вообще, не мужчина. Бойся прогневить Велеса и сына его, Ярилу*! Боги не станут тебе помогать, если их заповеди нарушены.
      ( * Ярила (зап.-слав. Яровит) - бог нарождающегося солнца, бог возрожденной природы, бог-воин, покровитель молодых и брачующихся. В православии назван как св.Егорий и Егорий Храбрый)
      - Осознание того, что я - просто кобель тут же дает о себе знать, едва встретишь красивую женщину. Ведь, плох и тот человек, а в особенности волхв, если не сумеет подавить в себе влечение, коль оно угодно только роду одному, и не более. Не мудрый ли Велес усомнился во всемогуществе Рода*? - возразил Ругивлад колдуну.
      (* Род - всеобъемлющий Бог Вселенной у славян, сама Вселенная и ее Творец, все прочие боги-лишь ипостаси или имена Рода. Полный аналог Рода Рудра - Высшее божество ведического пантеона, предшественник Шивы).
      - Эк поддел? - усмехнулся Седовлас.
      - Я знал, на что шел, и сопротивлялся кобелиной любви, как умел, а сам остался в проигрыше... Меня коробит при одной мысли, что моя женщина оказывается ущербным существом по имени "баба", которое я буду использовать ради своих идей. Но ведь: если я не стану этого делать, то баба использует меня, а это уж полное безобразие! Так, неужели, любовь - это лишь красивая приманка, изобретенная богами? Неужто, цель их - чтобы кобель обрел суку? Даже если мы поладим с женой, порядком попривыкнув друг к другу, но утратив при этом ярость былого чувства, то буду чувствовать себя гадко, потому что возьму с нее больше, чем дам? - развивал мысль словен.
      - Если ты волхв, значит, обречен искать. Хотя итог поиска - сомнение во всем! - еще раз прервал Ругивлада черный колдун и продолжал. - Племя смертных обречено продолжать животный свой род, не задумываясь над такими сложностями. Лад и Лада установили этот закон, и на Руси давно никто не смел его преступить! Община должна жить, племя должно восполняться новыми пахарями, воинами, охотниками и теми, кто разделит с ними в свою очередь брачное ложе или росистое поле в купальскую ночь. Ты же, парень, много лет гостил в чужих краях и впитал всю западную дурь, какую только было можно проглотить. Создай богиню - и, дай срок, убедишься в жалком подобии любимой женщины своей мечте, стоит протереть глаза. Так нет же! Герой мигом выдумывает новый кумир для воздыхания, хотя только что проведал этот порочный путь. Безумие и есть отсутствие ума! Что же может быть извращеннее, глаголя о звездах, тереться друг о друга телесами той же ночью? Все эти разговоры о воссоединении, слиянии в единое целое, конечно, пустая болтовня. Но если бабе хорошо, и тебе хорошо - почему бы и нет?
      - Ты прав, колдун! Мне гораздо ближе те, которые скорее принесут себя в жертву, ничего не требуя взамен. Но стремление души разбивается брызгами о пороги рассудка, потому сомнительно существование любого чистого чувства. И если одна отдает cебя во имя рода-племени, то другой вынужден принимать хотя бы из уважения традиции, - вспыхнул Ругивлад.
      - Кто знает... кто знает... - Седовлас улыбнулся такой горячности и повел уже совсем иной разговор.
      - На место неразделенной любви приходит ненависть. Интерес сменяется безразличием. И все это временно! Ныне, чую, у тебя есть дело, святое дело, где не надо сдерживать ни Силы, рвущейся наружу, ни ненависти, оседлавшей эту Силу. Ты помог мне, и не останешься в накладе. Проси, чего пожелаешь!
      - Я еще долго бы не вернулся в Новгород, если б не дурные вести, молвил тогда словен, немало обрадовавшись, что разговор получил такой оборот.
      Он так охотно начал его, и вот сейчас - словно все жилы навий вытянул вымотался, выдохся, устал.
      - Слышал ли ты о волхве Богумиле? - не то чтобы спросил, а так просто вымолвил он, все еще переводя дух.
      - Кто же не знал верховного жреца? - невозмутимо отвечал Седовлас, будто бы и не понял уловки словена. - Умел он поболе, чем нынешние. Да, слух прошел, зарезали старика!?
      - Если бы только слух! - опять вспыхнул Ругивлад, - Я ему, что сын, и долг мой - наказать убийц!
      Седовлас выжидающе молчал, лишь сверлил молодца своим неимоверным взглядом, но тот боялся встретиться с ним.
      - Руны не открыли мне имен - наверное, даже здесь я колебался, вправе ли творить суд. Видишь! Сам себя порой боюсь... Так, сумеешь ли ты, отец, открыть их имена?
      - Дело привычное - отчего же не взяться? - Седовлас довольно потер ладони, разминая пальцы - Я, поди, дольше твоего волхвую. И это все, о чем ты просишь?
      - Коль поможешь и догнать обидчика - я в долгу у тебя буду.
      - Изволь, Ругивлад! Но смотри - единожды дав, держи слово свое. А дважды дав - сверши боле того! Придет время - я ведь долг стребую... Не хитру, ни горазду меня не миновать, - пригрозил старый кудесник.
      - Мое слово твердо и клятвы помню! - отвечал словен уверенно.
      Тогда Седовлас, приступив ко второму, такому же сочному и большому, яблоку, продолжил:
      - Прими-ка от меня еще три дара! Вот тебе, молодец, мелок! Очерти круг - и ни одно оружие, нацелившись, не сможет поразить подло, исподтишка! Ни одна тварь не сумеет подобраться незамеченной... Ни один тайный, подлый удар не попадет в тебя.
      Словен ощутил в левой ладони тряпицу.
      - Иной враг увертлив и быстр, а на своих двоих его не догонишь! Вот тебе мой второй дар!
      В правой ладони очутился какой-то корешок. Когда ж присмотрелся, оказалось - свистулька!?
      - Свисток не простой, а особенный! - наставлял Седовлас, - Трижды может подсобить. Трех знатных скакунов вызывает свист, а шибче, разве, вольный ветер да еще молот Перуна. Ну, а сейчас, могу и до самого Киева подбросить не жалко!
      - Это как, подбросить? - не сообразил Ругивлад и решил глянуть на колдуна еще раз, больно взор у чародея памятный.
      Но тот исчез, испарился, будто не было на свете, и лишь бас Седовласа еще громыхал в сводах таинственной пещеры:
      - Грусть-тоска путника - одиночество. Дам тебе я, молодец, попутчика, не простого, а смышленого. Ты корми, пои его, да не балуй слишком! Справим мы твое дельце. А пока - жди, я сам тебя найду! ...
      Изумленный Ругивлад шагнул вперед. Огляделся - никого! На троне, где только что философствовал Седовлас, зияла пустота, еще более пустая, чем его сердце, сердце черного волхва. И подземный мир снова стал меняться, поворачиваться, тускнеть, расплываться... Мгновение - он стоял уж среди осеннего сумеречного леса, который поскрипывал одеревеневшими мускулами.
      Ругивлад потянул носом, впитывая все запахи ночи.
      Полное ярко-желтое светило царило высоко в небесах. Но и оно едва пробивало тяжелую мокрую бахрому могучих елей.
      - Самое время лунному богу, - подумал словен, отыскав его средь макушек вековых древ.
      И тут что-то шелохнулось сзади.
      Обернулся, но в этот раз за меч хвататься не спешил - чутье подсказывало, то не враг вовсе. Лешака он бы враз учуял, больно вонючий, да и человека с такой близи - непременно.
      В темноте вечнозеленой хвои вспыхнули два изумрудных огонька, и Ругивлад услышал приятный, медоточивый голос: "Первым делом не плохо бы перекусить? Скверно ждать неизвестно чего на голодный желудок!"
      - Только б на дорогу выбраться! - подтвердил Ругивлад, припоминая намеки колдуна.
      - Нет ничего проще! Эти места я знаю, как свои когти. До Киева уж лапой махнуть - ко вторым петухам доберемся. Есть там одна корчма. Вот и пошумим перед дальней дорогой?
      - Валяй, мудрый попутчик, только без глупостей! - ответил Ругивлад, решив ничему не удивляться.
      - И пугаться не надо. Доверяй тому, кто первым заговорит из тьмы! Хотел бы напасть - ты бы валялся тут к небу пузом!
      Словен вздрогнул.
      - Пригнись!
      Вверху зашуршало. Посыпались иголки. Кто-то волосатый тяжело прыгнул ему на спину, едва не сбив с ног.
      - Убери хвост! Чихну - мигом слетишь! - предупредил Ругивлад, когда говорящее животное устроилось на плечах пушистым теплым воротником.
      - Мррр... А ты горб-то разогни! - отозвался зверь.
      - Как же? Жрать надо меньше! Навязался на мою шею! - зло ответил словен.
      - Кощей несчастный! - фыркнул кот, - Кожа, да кости!
      Ругивлад понял, что препираться - себе дороже выйдет. Он покосился на попутчика. Котяра сверкнул глазищами и зевнул - не иначе, вел род по прямой от самых диких тигров.
      - Терпи! Авось, в князи выйдешь! - добавил зверь.
      - С моим-то носом и "в князья"? - отшутился Ругивлад, распрямляя спину, а сам подумал, - Ромеи, нет, не нынешние, а прежние, считали, что нет, и не может быть, ничего совершенней человеческого тела. И даже боги вроде бы творили их по своему образу и подобию. Право, слишком самоуверенное суждение! Этот мохнатый пролаза, небось, тоже мнит себя образцом красоты.
      - Не, скромничай! - мурлыкал зверь, - Нос как нос. Не клюв же? Так, поломан немножко... в двух-трех местах. Никак из-за бабы?
      - Еще чего? Много чести!
      - Дурак! Может, только ради бабы и стоит! - возразил кот.
      - Ах, мощи Кощеевы! Растяпа я! - спохватился Ругивлад.
      - Ась? - не понял усатый попутчик.
      - Флягу-то свою я у норы Седовласовой оставил!
      - Вспомнил?! Ха! Теперь тебе до нее не один день топать. Ну, да ничего, она все одно пустая была, - обнадежил кот.
      ГЛАВА 2. СЛУЧАЙ В КОРЧМЕ
      Словен небрежно очертил "колдовской круг" и теперь проклинал себя за торопливость. Сквозь призрачную ткань волошбы просачивались не только аппетитные запахи, но и будничный шум.
      Ругивлад скупыми глотками попивал медовуху, тщетно пытаясь усыпить память. Он расположился в углу корчмы за приземистым дубовым столиком, и звуки, на которые в другом расположении духа не обратил бы внимания, нагло вторгались в размышления: "Нет защиты от случайной брани, волошба спасает только от предсказуемого, как если бы это была предательская стрела иль метательный нож".
      Но вряд ли кто всерьез посмел беспокоить героя, ибо длинный меч, небрежно прислоненный к стене рядом, надежней любой магии оберегал покой владельца. На столе дремал, основательно нализавшись мяун-травы, величавый усатый лесной кот, и только слепой не заметил бы, как прогнулись доски под тяжестью животного. Изредка зверь зевал, обнаруживая белые, острые, крепкие клыки, а затем, слегка пристав, переворачивался на другой бок под скрип возмущенной утвари.
      "Управляться с послушной стихией, будь то вода или воздух, земля и руда, снег и лед - в силах и обычный человек, - рассуждал словен. - Он использует подручные средства, на худой конец - то, что дали ему боги от рождения - те же руки. Ими он покоряет и древо, и камень. Волхв умеет кое-что сверх того, ибо понимает - и меч, и борона, и самая пустая в мире кружка - это всего лишь части языка, на котором Род говорит со своими детьми. Медовуха, благодаря пустоте чаши, уравнивается с тем, кто пьет, и все это "черты и резы" пропойцы".
      Ругивлад сделал еще глоток...
      "Пахарь пользует знаком "соха" землю и тем хранит себя и родню. Он сам и его орудие, и ячмень, им взращенный - то "письмена" земледельца. Однако, подлинно божественным языком может быть лишь что-то гораздо более всеобщее и это руны!" - так учил Ругивлада стрый Богумил, так наставлял он своего наследника.
      Отца мальчик и не помнил, но сказывали, пропал в дальних странах. Мать померла через год. Дядя заменил ему родителя, и семья Богумила стала его семьей. Сперва жили в Ладоге, но когда Богумила избрали верховным жрецом перебрались в Новгород... Потом его, совсем еще ребенка, провожали в Артанию, далекую, заморскую, таинственную... Потом он учился, долго, мучительно и упорно, чтобы быть таким, как стрый - знающим, ведающим, мудрым. По меркам десятого века - тридцать лет - это больше, чем зрелость.
      Словену теперь было тридцать три, но едва он получил черную весть, как горечь утраты, а за ней и страстное желание отмстить убийцам всецело овладели им, как мальчишкой. За долгие годы ученичества молодой волхв научился сдерживать первый порыв, но на этот раз хлынувшие рекой воспоминания только бередили душу. Мастера Лютогаста, что не раз помогал ему добрым советом, в ту пору в Арконе не оказалось. Оно и к лучшему - вдруг, да и отговорил бы! Родичей этим всё равно не воротишь, а ненависть - не то чувство, что вправе вести молодого волхва и зрелого человека по жизни. Сердце не может брать верх над рассудком. И не для того ли Ругивлад покинул родину, не для того ли он служил Храму, чтобы покорять волею самые темные, самые низменные мысли и чувства?
      Отхлебывая глоток за глотком, словен возвращался к событиям и совсем еще вчерашним, как взывая к небесным и подземным судьям, проклиная неторопливый западный ветерок, он в три недели добрался до Новагорода. Он тогда не скупился, подгоняя корабельщиков, но угрозы и деньги его истощились, едва лодья достигла пристани.
      Седые воды Волхова туда-сюда бороздил не один десяток вертлявых лодочек. Свейские шнеки, ладные словенские лодьи, киянские струги и кочи самых северных широт выстроились вдоль пологого брега по левую сторону, где кишел самый разный приезжий народ. Тут можно было встретить и чубатого руса с Днепра, и бородатого викинга, здесь бранились с прижимистыми словенами разодетые в пух и прах горячие восточные гости. Красивые длиннополые кафтаны, белоснежные холщовые рубахи, строгие черные веретья - все смешалось в кутерьме, царившей на берегу. А с Торговой стороны уж доносился знакомый гул вече.
      Великий град еще не оправился от пожаров, уцелел разве Прусский конец. То здесь, то там стучали топоры и ладно ходили пилы. Ругивлад широким шагом мерил дощатые мостовые, удивляясь разительным переменам. Вот здесь, на том самом месте - вспоминал герой - двадцать весен назад он поджидал ее, свою первую и настоящую...? Хотя нет! О боги, нет в мире постоянства! И Ругивлад продолжал путь, а комок уж подступал к горлу - где-то рядом, у вечевой площади пал на сыру землю старый Богумил, сраженный предательской рукой. Чьей?
      Он удивлялся себе, потому как, свершив жертву на Волотовом поле, стал сразу хладен, словно полоз. Холоден и расчетлив. Не иначе, чуть жертвенный нож полоснул по горлу несчастного ягненка, а на алатырь хлынула кровь вместе с ней в мрачные навьи подземелья утекла и душевная боль, казавшаяся невыносимой, и неудержимая ярость, совсем было помутившая разум мстителя...
      Словен вспоминал, но хотел забыться.
      - Хреновая медовуха! - прошептал Ругивлад себе под нос, отметив приближение корчмаря.
      - Что еще угодно гостям? - осведомился расторопный хозяин корчмы с лицом похожим на хитрую морду хоря.
      Кот зевнул, прищурил глаз и провел острым когтем от начала до самого конца берестяного списка, прибавив совсем тихо что-то о самой медленной в мире черепахе. Хозяин был порядком измотан, чтобы удивиться такому чревовещанию, а может, он повидал на своем веку еще и не таких посетителей от стола хитрец отошел, как ни в чем ни бывало, уверив гостей, что им сейчас все подадут. Ему ли не знать, что такое черепаха, когда давеча княжий дядя заказал из нее суп? И судя по всему, остался доволен.
      - Но я, гм... - замялся Ругивлад.
      - Называй меня просто - Баюн*! А не нравится, так Гамаюном кличь - не обижусь! - промяукал кот.
      (* Баюн - слав. гамаюн, говорун. Сладкоречивый ученый кот, сказывает сказки да зубы путникам заговаривает. Известен по многим легендам, например "Матюша Пепельной", "Перышко Финиста Ясна сокола" или "Поди туда - не зная куда, принеси то - не знамо что")
      - Замечательно! - улыбнулся словен, - Так вот, Баюн, с прискорбием сообщаю - кошель мой пуст, как никогда!
      - Можно и без прискорбия! - отвечал зверь, - Пустое, я знал, на что иду.
      - Это ты о чем?
      - Если ничего не произойдет, мы мирно поедим, - пояснил Баюн, - а потом нас вышвырнут, зато с полным брюхом. Я всегда так делаю, если не терпится пропустить одну-другую кружечку. Впрочем, столь высокородного героя никогда не посмеют выставить за дверь.
      - Подлиза! Чтобы я еще когда-нибудь ходил по кабакам! - ерничал словен.
      - Правильно, лучше сдохнуть на дороге с голоду, крепко получив по башке от ветряной мельницы! - невозмутимо продолжил его мысль собеседник, - И помилосердствуйте! Разве ж это кабак? Здесь Корчма! - и Баюн подмигнул человеку, - Лучшее из заведений княжества. Кушай спокойно, нам пока ничего не грозит и торопиться-то особенно некуда! Ты ж хотел ждать Седовласа? А он никогда и никуда не спешит.
      - Подслушивал?
      - Сильное эхо.
      - Схватить бы за хвост, да об стену? - усмехнулся словен, но он преодолел и это искушение.
      Продолжая разглядывать пестрое общество, Ругивлад решил хорошенько расспросить собутыльника о Киявии, стране, куда забросила судьба, а вернее, собственное недомыслие, где он хотел поискать справедливости.
      Два волосатых и худых человека в лохмотьях забивали досками из красного дерева огромную ушастую дыру в стене корчмы. Вездесущий хозяин успевал наполнить постояльцам чаши, рассчитать их не без выгоды для себя, и рассказывать занятные былички о мужском достоинстве и женской чести:
      - Едет как-то Илья по лесу, глядь - избушка стоит, а там бабка сидит у окна. Сама старая, беззубая. Илья ей: "Приюти, мол, путничка?" "Изволь, молодец! Только в хате места мало, так не обессудь - ступай-ка на сеновал! Да ежели ночью к тебе дочка моя заглянет, станет приставать - гони ее прочь, дурочка она". Поблагодарил Илья старуху и пошел себе ночевать. Только задремал - скрипнула дверь, богатырь приоткрыл глаз и обомлел. Девица! Нагая! Груди - во! Бедра - во! "А и славный ты богатырь, Илья! Не хочешь ли, чтобы я тебя и перстами и языком в трепет привела?" - говорит. Илья сам не свой, на заставе он баб давно не видывал: "Желаю!" - отвечает. А она ему рога лосиные строит и кажет: "Ммеэ! Ммеэ..."
      Лихие молодцы покатывались со смеху, а иной из них сообщал такие подробности, что смех превращался в ржание. Проворные девочки-подростки меняли блюда, улыбаясь завсегдатаям.
      В другом углу корчмы располагался купец со своими варягами. Телохранители сперва мрачно поглядывали на жизнерадостных киян, но душистые крепкие медовые напитки развязали бы язык кому угодно.
      - Мужики! А що такое "висит да мотается, всяка за него хватается"?
      - Хе-хе!
      - Не "хе-хе", лопух, а рушник!
      Вскоре у них за столом пошло такое бахвальство, что хозяин поспешил проведать - не надо ли чего именитому гостю.
      Кутерьма быстро наскучила Ругивладу, и он, как советовал Седовлас, взялся за мелок, огораживая угол от остального мира ...
      - Глянь, какой праздник жизни! - мяукнул кот, очищая баранью лопатку, По мне, если есть добрая выпивка и мягкое мясо - это уже немало. Конечно, готовят здесь не то, что в княжьем тереме! Ну, да ничего, и у Красна Солнышка на пиру побываем! ... И как ты, парень, можешь вкушать эту гадость?
      Зверь понюхал кашу и презрительно отвернулся.
      - Ого, а вот это уже интересно! - мяукнул кот и навострил уши.
      - О чем это они? - спросил Ругивлад, тронув Баюна за хвост.
      - Ш-шш! Слухом русская земля всегда будет полниться, - ответил тот и принялся намыливать языком когтистую лапу.
      - Похоже, в Берестове еще одной бабой станет больше... Ну, силен мужик!... Теперь никому от вятичей проходу не будет. Неужто, девки в Киеве перевелись? ... - долетели и до него отрывки разговора.
      Два мужа, убеленные сединами, терпеливо слушали третьего, еще совсем молодого и горячего дружинничка, а речь его более походила на хулу:
      - Видано ли дело - дружбу водить с печенегами? Давеча княжий дядя привел в терем ихнего хана, Ильдея.
      - Говори, хлопец, да не заговаривайся! Не может того быть, чтобы Красно Солнышко Ильдея привечал! К тому Ярополк, старший сын Святославов, был ласков, не посмотрел, что Ильдей - кровник.
      - То куда ранее началось, - вставил второй муж, - Разве не помните, как воевода Претич со степными гадами лобзался? Так, могу поведать.
      И получив молчаливое согласие, он продолжил:
      - Когда степняки пришли к стенам киевским в первый раз, князь наш в Переяславцах силу копил. Затворилася его матушка во граде со внучатами, Красно Солнышко тогда вельми молод был, ему и десяти весен не минуло. Обступил Куря-печенег Киев, и нельзя из него ни весточки послать, ни сбежать, было ворога великое множество, такое, что нельзя из Лыбеди-реки горсть воды черпнуть. Голодно киянам, изнемогать стали. И решено было, коль в неделю помощи не пребудет - отдаться на милость поганых. Да по счастью выискался у наших смекалистый хлопец, умел по степному гуторить. "Берусь, говорит, - весть ко русичам доставить". Снял он свои портки, да пошел по мелководью прям на печенегов - те дивятся: "Що такое?". Он им и глаголет, мол - ищу коня. Те и пропустили. Так парень без штанов и явился пред светлые очи Претича да речет ему: "Коль не подступите завтра к Киеву - кияне хотят предаться печенегу". Взял тут Претич дружину свою хоробрую, посадил на лодьи, и ай-да по Днепру до самого Киева. Приказал он трубить громко в трубы и бить в бубны, дабы поняли ханы - идет рать великая. Подступил он со дружинушкой к Киеву, да и взял к себе на лодью княжичей. С той поры Владимир наш Красно Солнышко сильно обязан Претичу. Посылает Куря-печенег слуг, узнать - что за войско ныне прибыло. А воевода и глаголет: "То еще не сама рать, она уж следом поспешает и ведет войско князь Святослав". Испугался тогда хан, да и в ответ: "Будь мне друг, храбрый воевода! Пусть царит вечный мир между нами!". Да протягивает он Претичу саблю вострую, стрелы каленые, да подводит ему скакуна буланого. Наш-то Претич не лыком шит - он снимает брони, подает Куре меч и щит. Знал бы Претич, что тем клинком глава Святославова и срублена! ... Так вот, Ильдей - родич Кури. Потому и не может быть, чтоб Красно Солнышко поганого привечал.
      Ругивлада не сумел дослушать историю - взгляд остановился на трех дюжих воинах, что показались в дверях. Хозяин занервничал, быстро сунув что-то под прилавок. Остальные поутихли и, вроде бы продолжая кутить, на деле - искоса наблюдали за происходящим.
      Городскую стражу ввели при Владимире. Как водится, блюстителей порядка недолюбливали, и завидев бердыши, сплевывали под ноги. Миновав пару столов, поскрипывая да позвякивая бронями, стражники очутились как раз в том углу, где Ругивлад и кот не спеша приканчивали утку запеченную с яблоками.
      - Видать, чужеземец, ты прибыл к нам издалека...- растягивая слова молвил старший, и его красный сапог с загнутым верх мыском оказался точно на линии, вычерченной колдовским мелом.
      - Мир велик, я из славного Новагорода...- ответил Ругивлад и глянул на клинок, словно обещая тому скорую потеху - только руку протяни..
      - Ты будешь Ольг, племяш того Богумила, коего прозвали Соловьем? бесцеремонно продолжил второй стражник.
      - Если это и так, то зовут меня все-таки иначе! - рукоять меча удобно легла в ладонь.
      - Следуй за нами!
      - А в чем моя вина?
      Cтражник замялся с ответом, наблюдая, как неимоверных размеров кот, показав лоснящуюся жирком спину, тяжело спрыгнул вниз и, вздохнув, полез под стол.
      - Не заплатил гостевую пошлину - и в Новгороде тысяцкий тебя обыскался!