Ругивлад любил тишину, Ольга это знала.
      - Кроме этого он, наверное, ничего и никого не любил! - думала она, Разве, еще изредка что-то напевал себе под нос. Нет! Ему никто не нужен! Холодный, злой человек. А ты злишься на него, дурочка! Как это он ловко переиначил твое имя: Ольга, Оля, Ляля... У него низкий и хриплый голос, который напрочь исключает всякий спор. Он умел говорить убедительно, но не о том, вечно не о том. Словен из породы молчунов. А вот Дорох - этот напротив, разговорчив и словоохотлив. Он подхватывает любые твои слова, но с такой податливостью, что просто неприятно... Зато, Дорох умел улыбаться, он хорошо улыбается, с ним весело и беззаботно, а чужак постоянно думает о чем-то своем, и заставляет тем самым думать тебя, глупая. С ним тягостно, но к Ругивладу меня всегда манила некая недосказанность и таинственность. Только ли? Дороха-то я видела насквозь, мне ясны все его глупые слова и желания... Вот, он что-то шепчет мне на ухо, я смеюсь, потому что щекотно, этот прохвост слегка касается губами шеи, с риском вывалиться с крыльца. Краем глаза я замечаю Ругивлада, он притаился, он выжидает... Ну, и пусть смотрит, так ему, истукану, и надо! Я смеюсь еще громче, Дорох целует меня. Это уж слишком! Куда же он делся? А, уходит!... Я возвращаю поцелуй. У Дороха мокрый подбородок, я ощущаю на губах ни с чем не сравнимый вкус мужского пота. Но почему таким эхом отзываются эти шаги?
      - Скорее, дура! Иначе поздно будет! - орал кот, тормоша Ольгу лапой за край рубахи.
      Миновав заросли, она снова выбралась на едва заметную тропу, кот уверенно семенил впереди.
      - Не отставай! - мявкнул он и припустился черной тенью средь камней и трав.
      Девушка не скоро нагнала юркого зверя, но, увидев, как Баюн затормозил всеми четырьмя лапами у крутого спуска, сама еле удержалась, чтобы не скатиться вниз.
      Отсюда открывался вид на унылую желтую долину. Вдалеке маячили песчаные холмы, да и все вокруг было погружено в песок, колкий и холодный. У подножия горы, где столь внезапно окончилась тропа, сидел Свенельд, он усиленно работал руками, разгребая всепоглощающую зыбь.
      - Я сейчас! Я здесь! - крикнула она и поспешила спуститься. Это не заняло бы и двух мгновений, но Свенельд, заслышав шум наверху, оглянулся и крикнул:
      - Берегись! Тут кругом смерть!
      Осторожно ступая по рыхлой коварной среде, девушка стала пробираться к нему на подмогу, но сделать это было труднее, чем подумать. Ноги проваливались в пески по колено, один раз что-то противное, костлявое и когтистое мертвой хваткой вцепилось в лодыжку.
      - Мама! - Ольга вскрикнула от неожиданности, но кот, более легкий, устремился к ней и яростно куснул Это.
      Тщетно, враг еще сильнее сжал бедную ножку.
      - Следы останутся на всю жизнь! - подумала девушка.
      По счастью Свенельд оказался уже рядом. Сверкнул металл. На поверхности валялась кисть, обрубок дергался и трепетал, орошая песок густой кровью. Несколько капель попало девушке на щеку, но она не заметила этого - вокруг творилось ужасное. Казалось, целое войско силой каких-то причин вдруг оказалось погребенным под слоем губительного песка. Тем, кого накрыло сразу, повезло больше, чем отчаянно боровшимся за жизнь - их ожидала медленная и мучительная казнь. Всюду, куда достигал взор, она видела лишь руки со скрюченными пальцами да головы с грязными кровавыми дырами вместо глаз. Бывало, до людей доносился крик о помощи, то падальщики, расхаживая среди останков, делали свое дело.
      - Пить! - раздалось совсем рядом.
      Усилия Свенельда, наконец, увенчались успехом. Он выволок на поверхность какого-то человека и медленно, осторожно, чтобы не причинить раненному боль, перевернул на спину.
      ГЛАВА 18. ДУХИ ЧУЖДЫХ ПЕСКОВ
      Оставшись один, Краснобай разоблачился до пояса, обнажив еще весьма и весьма привлекательный для женщин торс. Стянув дорогие красные сапоги с острыми, загнутыми кверху мысами, зло швырнул их в угол.
      - Спокойно! Только успокойся! Надо решаться - иначе будет поздно.
      На столе слуги оставили кувшин с любимым дорогим вином из Корсуни. Год назад вельможа там неплохо погулял и приказал вывезти в Киев несколько бочек. Хлебнув прямо из кувшина, Малхович подошел к окну и сквозь щель в неплотно прикрытых ставнях глянул во двор. Стражи исправно несли службу. Дворовые ходили на цыпочках и вели себя тише мыши. Никто не посмел бы нарушить покой разгневанного хозяина. Однако, Краснобай решил дождаться сумерек, а пока он занялся необходимыми приготовлениями для задуманного таинства.
      Вернувшись вглубь светлицы, вельможа направился к самому темному углу и надавил на одну из гладких, ничем неприметных досок. Стена подалась, и он, сдвинув искусно сработанную дверцу, скрылся в потайной комнате. О ее существовании больше не знал никто. Мастеров, возводивших терем, по приказу Краснобая удавили, тогда еще Святослав был жив - зятек несостоявшийся.
      Содержимое комнаты тоже не предназначалось для чужих глаз, хотя терем строили с расчетом, что из нее открывался вид на Днепр, и раздолья, расстилавшиеся за рекой. В лунную ночь здесь бывало светлее, чем днем, если приоткрыть занавес, скрывавший единственное окошко. Как раз днем Краснобай думал входить сюда реже всего.
      В покоях не было ни скамьи, ни стола, ни кровати, пол был устлан черной материей. Такая же плотная, непроницаемая для лучей ткань покрывала алтарь, составленный из двух больших и гладких камней, лежащих посреди комнаты. По углам стояли светильни, полные дорогого масла, которое совсем не коптило. Если бы их зажгли сейчас - то можно было бы разглядеть, при алтаре, вокруг него лежали предметы, укутанные в разноцветный шелк. Каждый имел свое особое место. Камни поддерживали пятый предмет, также скрытый под коноватым покрывалом, но в очертаниях угадывалось блюдо с чем-то большим и округлым на нем.
      Человек, раздевшись уже донага, запалил огонь, притворил потайную дверь и опустился на колени подле алтаря. Он развернул один из свертков и накинул на себя белоснежную суконную мантию, рукава которой едва достигали локтей, а низ платья расширялся колоколом. Положив руки на колени и закрыв глаза, он вознес к небесам какую-то молитву, а затем обратился к загадочным вещам, по очереди извлекая их из-под шелка и приговаривая шепотом.
      Первым оказался черный шнур - и смертный тут же опоясал себя:
      - Сделанный, чтобы измерять! Созданный, дабы связывать! Прочнейшим будь, ты, Шнур, мной сплетенный! Такова моя Воля и да будет так!
      Затем опоясанный обратил лик на Север, для чего ему пришлось развернуться к алтарю спиной, и отбросил шелка черного цвета - под которыми оказался искусно сработанный свинцовый пентакль.
      - Йуд, Йебешас, Йуд! - молвил он и положил символ Земли на прежнее место уже ничем не прикрытым.
      Обратившись на Запад, маг, прошептал:
      - Йуд! Йам! Йуд!
      С этими словами он поставил справа от себя медную чашу, полную влаги, а под ней оказались голубые шелка.
      Оставаясь лицом к алтарю, то была южная сторона, склонившись над ним, посвященный торжественно сдернул кроваво-красный шелк с жезла и кадильницы, что лежали вместе.
      - Нун! Нур! Нун! - таковы были слова, прозвучавшие в тишине.
      Теперь предстояло обратиться на Восток, что он и не замедлил сделать, обнажая кинжал, укутанный в желтые ткани и указывая им налево.
      - Реш! Руах! Реш! - сказал человек, заклиная воздух.
      И точно, в комнате заметно похолодало, может сквозняк, а может и сам Рафаил соизволил заглянуть на огонек.
      Он прислушался, нет, решительно ничего!
      Как поведал Бермяте оскорбленный Буревид - чужеземец был в ладах с духами огня, не даром он так просто спалил стан Ильдея под стенами Домагоща. Михаэл с пылающим мечом вряд ли бы откликнулся на призыв сейчас.
      Малхович знал также, что кровнику удалось непостижимым образом договориться со змеем, и значит, альвы воздуха также покровительствовали врагу.
      Не укрылось от Краснобая и то, как на помощь осажденному городищу вятичей пришли все водяные Оки. Потому он не осмелился молить о помощи Гавриила.
      Была лишь одна стихия, союзом с которой Ольг из Ладоги не посмел бы хвалиться.
      Все эти мысли пронеслись в воспаленном мозгу княжьего уя, едва явился гонец Бермяты. Ныне он вступал в царство Каббалы* во всеоружии, чтобы закабалить подходящего Духа Земли. Маг решил воспользовавшись мощью самого Ориила. Для того предстояло выполнить очень хитрый и опасный обряд Пентакля.
      Не все ритуалы были ему ведомы. Чему-то научили хазарские колдуны, когда Святослав, еще будучи при голове, опрометчиво отправил "свояка" с посольством в Каганат, высмотреть и вызнать о его силах. Что-то Краснобай узнал с детства от матери - Малки, а кое-что выведал сам.
      Этот обряд Малхович не просто любил, он его чувствовал. Взяв в руки свинцовый пентакль, на котором проступали едва заметные символы, человек стал похаживать возле алтаря. Двигался он так, что земляной знак Севера всегда сменялся воздушным символом Востока, а не наоборот. Стал похаживать да приговаривать:
      (* Каббала - древнеиудейская магическая система, предполагающая в том числе заключение договора с демоном или иным духом, чтобы заставить его работать на себя. Считается, что формировалась в 7-13 веках. Ее последователи одинаково преследовались и христианской церковью, и строгими последователями иудаизма. Поскольку дядя Владимира хазарянин по крови и жил в хазарском каганате, а хазары исповедовали иудаизм, он мог приобщиться к тайнам каббалы)
      - О Ты, стоящий у начала времен, ты, который и Мать, и Отец Всему, Ты, скрытый за сенью небесной, твоим именем святым Господним Адонай, именем тайным твоим Цафон, истинным именем твоим Йуд-Хе-Вав-Хе, - вибрировал голос посвященного, - заклинаю и умоляю! Даруй мне силу и зрение видеть то, что недоступно иным в твоем скрытом Свете!
      Прошу Тебя, как ученик Твой смиренный! Ниспошли архангела Своего Ориила сопроводить меня, раба твоего, на пути тайном! Отправь ангела Своего Форлоха, чтобы защитил меня, раба твоего, на дороге полной загадочного.
      Пусть правитель Земли, властный князь Церуб, волей Вечного Йуд-Хе-Вав-Хе укрепит силы тайные и добродетели сего Пентакля, дабы мог использовать его к вещей славе Господа моего, Адонай!
      Затем маг поднял кинжал и остановившись лицом к Северу принялся медленно вычерчивать в воздухе пентаграмму Земли:
      - Святым именем Господа моего, держащим стяги Севера, вызываю тебя, Ориил. Явись! И да вольется мощь в сей Пентакль. Дай ему Силы покорять земные творения, как повелевает Он!
      Положив кинжал обратно, маг обеими руками приложил Пентакль к груди и завершил вызывание духов Земли:
      - О, могущественные князья, я заклинаю вас и прошу услышать нижайшую просьбу слуги вашего быть здесь. Одарите ж Пентакль мощью, коей обладаете!
      Покончив с этим он обошел алтарь, каждый раз останавливаясь возле магического орудия и взывал к властителям стихий и святейшим ангелам, ибо на земле все они обретали единство. Нааоэм отвечал за сверкание Земли, ангел Энфра следил за водой, Энбоцод правил воздушными потоками. Последним, вернувшись на север, смертный обратился к Энроаэму:
      - О правитель плотных сторон! Заклинаю тебя! Будь здесь! Одари Пентакль мой той магией, что подвластна тебе, чтобы мог я править духами, для которых ты есть Бог!
      Едва он произнес эти слова, как почувствовал, что свинец весит в сто раз больше, чем было до этого. Он наливался сказочной силой, он заряжался недоступной никому, кроме посвященного, энергией. Властители оказались сегодня щедры, а через Пентакль она вливалась в самого человека, хитрого раба осмелившегося потревожить непостижимое.
      Наконец, он сорвал коноватое покрывало с предмета, что лежал на самом алтаре. Под ним оказалась скрюченная фигурка младенца, искусно вылепленная из красной глины.
      - Именем Йуд-Хе-Вав-Хе! И да поможет мне Ориил! - воскликнул маг, выводя на лбу ребенка-голема надпись острым углом Пентакля.
      Оно соответствовало словенскому - "ПРАВДА".
      Едва маг начертал последний знак, глазенки малыша открылись и непропорционально великая голова глиняного существа стала медленно поворачиваться в сторону дерзкого смертного.
      * * *
      - Кого там Шут принес?
      Приоткрыв веки, еще не оправившись после тяжелой ночи и короткого сна, Краснобай глянул на дверь опочивальни, в которую кто-то долго и настойчиво стучал.
      Аккуратно стучал, даже как-то застенчиво.
      - Хозяин! Не гневись! Дозволь ответ держать! - узнал он голос старого слуги.
      - Как ты посмел, песья твоя душа?
      - Мне все одно помирать, так уж лучше от суда твоего, чем от ручищ Муромца. Он приехал в Киев засветло, с ним Добрыня, который Микитович. Я сперва-то не признал - все в пыли, одежа драная, и кони в грязи да косматые. Мы Илье: "Пущать не велено!". Так он ворота внизу выломал, за тугой лук разрывчатый взялся - полосы булатные, рога медные, тетивы шемаханских шелков! Стоит средь двора, постреливает, а каждую калену стрелу вострую заговаривает: "Вы летите ко высоким кровлям, сшибайте с теремов боярских златы маковки!". А еще тот Муромец вопит: "Собирайтесь, люди нищие! Подбирай, голь перекатная золотые маковки! Неси в кабак, пей вино, ешь калачей досыта! Я боярский заговор повыведу! Я измену в Киеве под корень изведу!". И об чем это он - понять не можем, но только шибко гневается, все тебя видеть домогается.
      - Сейчас, спущусь! Вели платье красное подать. А Илье с Добрынею выкати бочку зелена вина - пусть угостят голь перекатную, - буркнул Краснобай.
      - Корсуньского?
      - Совсем дурак? Обойдутся бессарабским.
      Приоткрыв ставни, вельможа выглянул во двор. Средь него высилась скала, две скалы, поблескивая металлом. Да, нет! То не горы толкучие - не иначе, сами гости нежданные, Муромец со Добрынею.
      - Погоди, Илья, треба все миром решить! - увещевал друга богатырь. Говорил я, надобно идти к князю!
      - Умный ты, Добрынюшка! Но вот так бы и прибил на месте, кабы не был мне братом названым. Ты удержишь руку, да сердце не смиришь! - басил в ответ Муромец.
      - Фьють!
      Каленая стрела насквозь прошибла ставеньку. Кабы не была она прочна и толста - боярин поплатился за любопытство.
      Выругавшись, Краснобай поспешил вниз. Он прибыл вовремя. Илья успел вышибить днище у бочки и даже опрокинуть штоф, а то и два. Стражники, да телохранители Малховича жались по углам. Никому не хотелось попасть под горячую руку могучего атамана.
      Хоть Добрыня был не столь крепок, как друг - но никто в Киеве не сумел бы одолеть Микитича в честном бою. Высокого росту, ладный, темные русые волосы - на молодца засматривались красны девицы, да что там девицы - и хозяйки улыбались богатырю.
      - Илья!? Добрыня? Какими судьбами в Киеве? Мы-то думали, вы на заставе, ворога стережете? Неужели, беда какая на Русь идет? Ты бы вестового прислал, Илья... - двинулся Краснобай к Муромцу, раскрывая объятья.
      - Я с тобой не лобзаться пришел! Нутром чую, зреет в стольном граде заговор! У меня на заставе ни шиша нет! Жалование за три года не плочено, кони свежие да сменные не дадены! Подножным кормом живем, боярин! Что во степи поймаем - то и вкушаем, - свирепо продолжал Муромец, уклоняясь от рук Малховича.
      Но тот все-таки обхватил богатыря за плечи, насколько это вообще было возможно, и положил голову на широкую грудь.
      - Ну, хорош! Хорош! Я сюды не целоваться ехал... - уже более миролюбиво бормотал смущенный Илья.
      Благоразумный Микитович поспешил на помощь атаману:
      - Да, хранят тебя боги, князь Малхович! Нам на полпути встречался Бермята. С ним дружина славная. Так все на них сидит новехонькое. Кони у них сытые, и про каждого смена имеется. И каленых стрел запас в тулах, и провианта на неделю вперед. Мы же третий год стоим в Степи, защищаем рубежи Киевские от печенега - а никакой помощи из града стольного и не видывали.
      Сказал, да и подивился, больно стар дядька Владимира стал. Весь высох, пожелтел, под глазами круги синие, пальцы, прежде пухлые и налитые силой, теперь странно вытянулись и придавали сходство с пауком.
      - Никак, сильно зашибает боярин! - прикинул Микитич.
      - Знаю! Все знаю, свет Добрынюшка, - обратился к нему Краснобай, раскрывая и тезке объятия, - Времена ныне тяжелые, неурожайные. Ни радимичи, ни вятичи, ни древляне лохматые полюдья не дают. Уклоняются, поганцы, от налогов. А на крайнем западе ратились мы с ляхами, да друзья наши прежние долгов не спешат отдавать - вот и пуста казна княжеская. Сами у Царьграда выпрашиваем. Вы уж, богатыри бывалые, затяните туже пояса. Чем сумеем поможем. Я самолично прослежу, чтоб в самом необходимом застава ваша ущерба не знала. А коль был у бояр кособрюхих умысел - ту измену я изведу, повыкорчеваю... Да, что же мы на крыльце-то стоим, сядем-ка за стол, осушим-ка братину вина зеленого!
      - С дороги не мешало бы в баньку, - проговорил Илья, покосившись на бочку - Да, больно пить охота! Только ты, князь, эту гадость можешь псам отлить, у них и то, наверное, от такого живот пучит.
      - Есть у меня, богатыри, вино всамделишное, заморское, не в пример бессарабской кислятине, - отвечал Краснобай, увлекая воинов за собой в терем, - Так, где это вам воевода встретился?
      - Уж виднелись вдали Сорочинские кряжи, выехали мы на чисто поле глядь - там лежит сила печенежская. Вся побитая, да подавленная. Как же думаем, проморгали? Сокол мимо не пролетит незамеченным, а чтоб орда степняков? - заговорил доверчивый Илья.
      - Так, то, может, кто из ханов с Ильдеем схватился - они ж ныне данники Киева и служат Красну Солнышку почище некоторых. Вот, беда, меж собой не ладят! - обеспокоился Краснобай.
      Идут они эдак, а Добрыня-то Микитович все по сторонам посматривает, да на обзаведение угрюмо поглядывает. Только шаг через порог в другую горницу а там по стенам развешаны богатырские доспехи да оружие разное, все серебром горит, переливается червонным золотом. А тулы с ножнами да рукояти мечей дорогими каменьями изукрашены. Входят они в гостиную, глядь - стол винами, медами и всячиной разной заставлен. Притворил Краснобай дверь, и снова к Добрыне Микитичу:
      - И много ли степняков порубано?
      - Нет, князь! По ним будто скала проехала, там не сеча и не рать была, - ответил Добрыня Микитович и довольно улыбнулся, видя такое беспокойство тезки.
      Сам он не верил ни в какие союзы с басурманами, а потому только радовался при каждом случае, когда исконным врагам доставалось на орехи.
      - Вот у тех-то гор Сорочинских мы Бермяту и встретили. Он, выходит, гнался за кем, все нас о девице одной расспрашивал. Не признал, должно быть, торопился. Мы в ответ, что не худо бы поздоровкаться с атаманом, что давно уж женщин не пробовали. Бермятины воины насмехаться стали, горемычные: "Не отсохло ли, мол, у старца за ненадобностью". И пошли эти шуточки соленые, а сами - юнцы безусые. Ну, Ильюша и не сдержался, - пояснял Добрыня. - Кабы я руку-то богатырскую не отвел - не поздоровилось бы и воеводе.
      - А вот это зря. Как так можно - на людей княжих с кулаками? - еще больше расстроился Краснобай, - И что, не видали вы той девицы?
      - А чего они первые полезли? Ни одной бабы за три года! Так и помереть можно, посуди сам! - расхохотался Илья и дружески стукнул хозяина по плечу, так, что тот еле устоял на ногах.
      - Дак, и это дело поправимое, Ильюша! - скорчил вельможа улыбку.
      - Ты, Илья, запамятовал, небось, - поправил атамана доходчивый Микитич, - До Перунова-то дня еще полмесяца было, а вдруг вбегает Лешка и кричит: "Быбы! Бабы идут!". Я думаю, чего-то он перепутал - и точно, скачут во чистом поле поляницы, только пыль столпом. Так, наши богатыри, кто в чем был - все за ними...
      - Это ж, Царь-девица, - уточнил Илья, мечтательно заведя глаза.
      - Дивица она, а не девица, - ответил Добрыня, а Малхович вновь усмехнулся.
      Верно приметили люди, что ежели три мужика собрались за столом, то разговор у них все об одном и том же.
      * * *
      - Как звать тебя, молодец!? Ты какого роду-племени, да с чего очутился здесь? - спросил Свенельд незнакомца.
      Но, как живо поняла Ольга, сделал он это скорее для того, чтобы отвлечь раненного от мучительной боли. У спасенного ими в правом боку сидела печенежская стрела. Причем били в спину, железко выглядывало чуть ниже последнего ребра, а обломок, лишенный оперения, торчал сзади.
      - Пить, во имя всего светлого!
      - Терпи, воин - может в князи выйдешь! - молвил старый Светельд, надрезая и без того драную рубаху близ раны, - Воды у нас нет. И коль ты мужик - терпи!
      - Звать меня Фредлавом, - сбивчиво заговорил спасенный, пока случайный лекарь осматривал бок, - Я буду вольный человек с Ладоги, свободного варяжского роду. А лодью вел ныне из Славии к Русскому морю. Зиму коротал в Киеве, а по весне, когда без лишних хлопот можно миновать тернистые пороги, вышел на Царьград. Везли мы базилевсу ихнему бобра да рыжей кумы знатный мех, куницу да черна соболя. А еще везли мечи с самого Новагорода, да Людота, то кузнец киянский, мне десяток подбросил... Ох! Ты полегче, старик - так и помереть можно!
      Но Свенельд не ответил.
      - А дальше-то что было? - спросила Ольга Фредлава, отвлекая его.
      Варяг скрипнул зубами, но продолжил:
      - Сам я принадлежу к тому великому товариществу, что на Венетском взморье зовут волынью. Наш глава - славный Дюк из Волина, то-бишь Венеты*. Честь ему и хвала! Славен Дюк Венедич силой-храбростью, да и тем, что пораздвинул раз горы толкучие. С тех-то пор на Киев-град стала дорога прямоезжею. Я ему был помощником первым. Да, видать, нынче прахом тот союз никому не миновать чар Лелиных. Полюбил вожак красну девицу, а она-то люба самому князью киевскому. Словом, бросил Дюк дела купеческие, ищет он на страсть управу... Ах! Старик, старик!
      (* Венета, Волин, Волынб - собирательное название нескольких городов, основанных венедами, например совр. Волин в Польше, Висбю, т.е Выжба на о.Готланд, Венеция, Вена и др. Упоминаемые в русских сказках Индия и индийские цари на проверку оказываются Венедией, Вендией и вождями западных славян (см. например, былину о Дюке Степановиче и сказку "О храбром Еруслане Лазаревиче..."). Волынь из былины о Дюке по нашему мнению есть город Волин-Узнов, описанный Адамом Бременским.)
      - Ничего! Уже скоро! - молвил Свенельд, и зашептал, зашептал древний, заговорил скоренько так. - Во имя Триглава Великаго, к трем стреловержцам взываю я, к Сварогу, что кует стрелу, к Дажбо, сыну его, что кладет на тетиву, да к самому Стрибе, он несет стрелу. Не от Стрибы, не от Посвиста пришла сия стрелочка каленая - от врага лютаго, печенега проклятого. Как пришла - так выходи стрела, из Фредлава на уклад, да на железо и на масло! Тенись, не ломись и не рвись!
      Кот, что валялся себе в теньке, приоткрыл сонные глаза и хотел было вставить какую-то гадость, но смолчал.
      Фредлав нервно сжал ладонь спасителя и продолжил:
      - Шли мы по Дан-реке. Уж совсем было спустились к Русскому морю, да не судьба моим товарищам искупаться в черных водах. Удача оставила нас!
      Редкая стрела долетит до середины той великой реки - потому, как заметили мы разъезд печенежский, так сразу решили убраться подальше от берега. Смешно, если бы сорок здоровых мужиков не выгребли бы? Да и летела лодья по течению. Вдруг по борту правому вижу я из мутной-то воды морда страшная поднимается! Лошадиная ли, змеиная ли - не ведаю. И шея-то у гада гибкая, а с хорошую сосну в обхвате будет! Не успели опомниться мои товарищи, змей башкой твердолобой как ударит нашу лодочку! Чуть надвое не расколол, страшилище. Все, кого прочь не вынесло, взялись за луки да секиры острые. Но стрелы от брони змеиной поотскакивали.
      Изловчился я, да поразил гада в самый глаз. Промахнуться было сложно, очи чудо-юдовы с тарелку округлостью. А когда он разинул пасть - в ход пошли дротики, впиваясь в красную мякоть ужасного языка.
      Змей глубоко нырнул, а потом как даст еще раз в борт! И точно пробоина! Приказал я править снова к берегу, так он навис тушей над лодьей и рухнул всей тяжестью. Судно в щепы!
      Начал гад пожирать моих товарищей, кого перекусывал, кого целиком смолотил - на песок мы выбрались втроем. Печенеги уж поджидали, словно знали о том, точно чудо-юдо у них на довольствии. Да, трудно взять нахрапом вконец озверевших мужчин! Мы мечтали подороже продать свои жизни. Я уложил наземь троих, прежде чем петлю накинули. А потом уж ничего не помню... Проклятье!
      - До ста лет проживешь, варяг! Удача вернулась к тебе вновь! Вот стрела - сохрани на память! - молвил Свенельд, подавая Фредлаву извлеченную из тела погибель, - А теперь, ну-ка, прикуси ее, чтоб перед бабой не стыдно было!
      Раскалив в пламени кончик ножа, он прижег кровавую рану со спины. Зрачки у варяга расширились, да стрелу чуть не расщепил. Затем, положив Фредлава, Свенельд повторил все то же с другой дырой, где хлюпало и пузырилось.
      - Ну, вот, и ладно! Твоя очередь, девица!
      Свенельд поднялся на ноги и с трудом разогнул спину, годы брали свое.
      - Видать, старик, не миновать мне моста Калинова, - проговорил варяг.
      - Все там будем, да рано ты собрался на ту сторону. Погоди, еще детей наплодишь - тогда ступай себе, хоть в Пекло*!
      (* Пекло - Пекельное царство, Нижний мир, противоположный Сварге, имеет три уровня (Золотое, Серебряное и Медное царства), куда после смерти по старости или болезни попадают люди. Вход в Пекельное царство закрывает Алатырь-камень. Более правильное наименование - Кощное царство, ибо в слове "пекло" отражено чуждое язычеству представление об аде. "Камень-алатырь, никем не ведомый, под тем камнем сокрыта сила могуча, и силе нет конца." Если алатырь - от слова алтарь, т.е. светлый камень или жертвенный камень тогда понятно, почему справляя на нем требы можно было приобщиться к тем или иным божественным делам. Алатырь-камень бел-горюч, горюч он от того, что вытекает из-под него река, и если он жертвенник - это река Смерти, ибо кровь, струящаяся по нему осквернила бы любые иные воды, кроме Смородины-реки).
      Ольга подсела к варягу и отерла тряпицей пот. Затем она возложила тонкие холодные персты ему на лоб и заговорила, затараторила, запричитала:
      - О, Великий Велес, все, чем виновен пред Тобой сей человек, словом, делом, помышлением. Ты, как милостивый, прости ему это и дай Фредлаву мирный и покойный сон. Ты, Хранитель душ и тел наших, мы возносим Тебе хвалы и славу Тебе поем! Отними же боль Фредлавову, ибо он верный помощник Твой на земле и исполнитель заветов Твоих, о мудрый Велес! Услышь мой голос, Волос! Волос! Не быть боли в белом теле, красной руде, буйной голове..."
      С этими словами девушка срезала у себя прядь и вложила в руку Фредлава.
      - Ты красивая! - успел вымолвить он, засматриваясь на младую ведунью, Как звать, милая!
      - Ольгою, - ответила она, улыбнувшись.
      Когда варяг заснул, укрытый сребристым покрывалом Прях, Свенельд отправился собирать поживу для огня. Продолжать поиски словена, имея такую обузу, они уже не могли.
      - Да и куда деться без воды, без лошадей? - раздумывал он, - Разве, чародейский клубок! Уж он-то выведет из западни. Но захочет ли того баба? Хоть и говорят, боги желают того же, но, по всему видать, здесь их намерения впервые разошлись.
      Подбросив веток в огонь, чтобы озноб не доконал варяга, он и сам подсел к жаркому пламени, погреть старые косточки. Свенельд вспоминал Волынь, ибо не раз и не два бывал там с волхвами по делам Храма, сопровождая учителей. А писали о чудесном граде Дюковом первейшие враги славян вот что:
      "При устье реки Одры находится великий Волин, или Узнов, знаменитая пристань, куда съезжаются окрестные народы - варвары и греки. Он, без сомнения, самый большой из всех градов Европы, в нем обитают славяне вместе с другими народами. Саксонские пришельцы также пользуются равным правом сожительства с коренным населением его, но под условием не обнаруживать, живя там, веры своей чуждой. Весь же народ тамошний еще предан заблуждениям язычества, но несмотря на то, трудно найти относительно нравов и гостеприимства людей честнее и благодушнее. Город богат товарами всех северных стран, он имеет все, чего ни спросишь приятного и редкого. Из него в короткий срок суда ходят с одной стороны в Дымин, с другой в Семландию, которой обладают пруссы. Сухим путем от Лабы достигнешь Узнова на седьмой день пути, а чтобы доехать до него морем, надо сесть на корабль в Старграде, из Волина ж, плывя под парусами, на день четырнадцатый приходишь к Ладоге, Руси"
      Свенельд знал, неприступной крепостью высится Волынь на пределах земель славянских, но не ведал он, не гадал, долго ли стоять так отпущено. Это прозрели разве небожители.
      Ольга растормошила дремавшего после утренней пробежки кота, чтобы тот порассказал ей о своих злоключениях. События мчались сегодня вприпрыжку и вот, наконец, остановились, словно увязли в песке времени.
      - Ах, да! Раз обещал - изволь. Потешу я тебя историей, вот только конец у нее огорчительный, как вижу, - промяукал Баюн.
      Зверь почесал лапой за ухом, и его пышные усы, обычно торчащие во все стороны, опустились вниз.
      * * *
      - Вот она, гора печенежская, о которой Свенельд сказывал. Вот он какой, Вал Отчаяния! - смекнул волхв, опытным взглядом оценивая высоту песчаной стены.
      На самом деле сооружение имело форму громадной подковы, внутри которой правильными кругами стояли просторные шатры. Подле каждого находились рослые смуглые копейщики. Почти у всех были изогнутые сулеймановы мечи. Арабы славились оружием, а Куря, видать, жаловал восточных купцов.
      Въезд располагался так, что все жаркие степные стрибы обрушивались на стену, а за ней царило безветрие. На самой вершине сооружения он приметил ряд лучников. Спускаясь к центру Вала, за ним следовал второй ряд и третий. А меж ними в рванине и тряпье брели бесконечные вереницы рабов. Израненные, измученные, голодные, грязные. У каждого на спине был мешок, полный сыпучего материала, они-то и обновляли Вал Отчаяния. Казалось, нет на свете более безумной и бесполезной работы, чем эта. Следуя мимо, Ругивлад пытался вглядеться в их лица, но увы, в мутных глазах он не прочел ничего, кроме обреченности. Обнаженный до пояса шаман бил в бубен, пленные двигались по кругу, послушные его воле.