- Выходит, что так! - подтвердил он, - В чем же смысл, если круг замкнут?
      - Не знаю, никто еще не ответил на этот вопрос однозначно, да и вряд ли сумеет сделать это правильно! Мир такой, каков он есть, не лучше и не хуже. Мы должны принимать его таким, и не в силах исправить предначертанное. Смысл жизни - просто, в ее продолжении.
      -А не в том ли, чтобы когда-то разорвать этот порочный круг?
      - Ой, ли? Всякий обязан вернуть роду долг. Жизнь должна порождать только Жизнь. Это долг перед отцами и дедами, перед павшими на полях и холмах земли родной, перед теми, кто щедро полил ее кровью, но сберег славные корни.
      - Между жизнями пролегла память людская. И кто сохранит эту память лучше, как не волхв, отказавшийся от Жизни...
      * * *
      Курган покидали столь же шумно, с песнями да музыками, оставив до утра на траве священные дары богам да пищу духам предков. Коль найдут ее завтра нетронутую - знать, прогневали вятичи пращуров.
      Ругивлад и Волах отстали от всех, закончить важный разговор. Отныне ни один вятич не посмел бы назвать словена чужаком. Отныне они были связаны воинскими узами неразрывно!
      - ...Жупан погиб, а на его место рвутся ставленники Радогоща, продолжал мысль воевода.
      - По правде сказать, не хотелось бы вмешиваться в ваши дела. Но я беру на себя Дороха! Конечно, если бы Ольга и в самом деле предпочла его, я и бровью не повел бы! Но девчонка решила позлить меня... Я твой союзник, воевода!
      - Мне надоели вечные передряги и стычки за право вершить волю племени. И я, Волах, положу предел вседозволенности вождей! Иначе - орды кочевников неминуемо поглотят нас.
      - По-моему, они здорово получили?
      - Разве Степь успокоится, пока на пути стоит Лес?
      - Делай, как знаешь, но что же Ольга?
      - Я гляжу, по уши влюбился! Обычай велит дождаться, когда ты принесешь обещанное вено. И после поединка с Дорохом - девушка твоя. Но сын Буревида, да и сам глава всех глав, рвутся в бой. Было бы спокойнее не иметь такого долга за плечами! За полгода многое может случится.
      - Пусть назначат время и место?
      - Оно уже выбрано. Биться будете пешими. Любым оружием. До смерти.
      - Тем лучше. Честь не позволяет ни вятичу, ни ругу брать девушек своей крови силой. Но смерть настигнет всякого, кто осмелится посвататься к ней, пока я буду в отъезде!
      - Взаимность - вещь редко встречающаяся, - горько молвил Волах, -. Женщина полагается на инстинкт. Если бы ей предоставили право выбора, она легла бы под того, от кого хотела бы ребенка. Баба ущербна, поверь моему опыту, и особенно не переживай о том, поступаешь ли ты достаточно благородно. О каком благородстве может идти речь, если они предают на каждом шагу?
      - Это уже мое дело. А сейчас я покину тебя. Мне стоит хорошенько выспаться перед поединком, - отвечал словен, и получив молчаливое согласие, шагнул в сгустившиеся сумерки.
      Он поднялся в горницу и предался неотвязчивым мыслям о девушке. Образ Ольги неотступно преследовал молодого человека, но так ли молод он был? Порою Ругивладу казалось, что он старик, что ему тысячи лет.
      "Вот Ольга бьется с печенегами в проломе крепостной стены, пуская стрелу за стрелой, непостижимая в сочетании жестокости и очарования. Вот, она протягивает кубок с вязким таинственным напитком. Мечтательная, лукавая улыбка. Глаза, словно гордые звезды. Воздушный гибкий стан и упругая грудь. Да, неужто, девушка достанется какому-то Дороху? Самоуверенному, хамоватому, пусть и богатому? За его плечами - род. Ну, а за моими?"
      Нет горше бабьей доли! Сколько уже их перевидал Ругивлад? Морщинистых, красных от вечного стояния у очага, где кипит грубая похлебка... Во что превратятся ее нежные руки? Родив троих-пятерых, женщины быстро стареют, едва доживая до сорока пяти. Полные, с дряблой кожей и отвислыми грудями, потерявшие все божественное, что имели изначально.
      Кто не сомневается - тот не волхв, но иногда и сомнение губительно! Он отпил из кувшина трав, и это обещало успокоить вконец взбесившиеся мозги, где один голос спорил с другим:
      - К чему ей мудрость и знания древних? Только лишь затем, чтобы идти по дороге, предопределенной изначально? Влачить жалкое существование на поводу у неумолимых богов. Она не подозревает о своей участи! И, неужели, люди ничего не в силах предпринять против Недоли, которую сами уготовили себе? Уготовили потомкам, слепо потакая судьбине?! - говорил один внутренний голос.
      - Ну, и пусть каждый живет по своей вере. Живите так, как того заслуживаете! А что можешь дать ей ты взамен пути, на который толкает ее уязвленное самолюбие? Освободишь Ольгу от притязаний Дороха, а что далее? Может высшая мудрость в том и заключается, чтобы принимать все так, как оно есть? И не страдать от напрасных сомнений, в конечном счете боги мудрее смертных. Не волноваться, а сразу положить голову на плаху, - возражал ему другой голос.
      - Гибельно, если она последует за мной, но еще большим злом будет оставить всё на своих местах, - находил, что ответить, Первый.
      - С другой стороны - далась тебе Ольга? Вон их сколько вокруг? - не унимался Второй.
      - Но я - не такой, как все, и сделаю то, что должен, по своему разумению, наперекор обычаю! Он и существует, чтобы меняться.
      - Пусть, ты силен, Ругивлад, но будет ли правильным употребить твою силу здесь? Кто дал право решать тебе, что Ольге во благо, а что нет?
      - Но я люблю ее!
      - Тогда, откажись от этой девушки!
      - Нет!? Довольно я побыл несчастным воздыхателем! Надо знать меру всякому сомнению! - победил черный волхв.
      - Мрррр... - это кот выгнулся дугой в окне терема, а за ним во все небо расплывалась желтым блином полная луна.
      - Кис! Кис! - позвал человек друга, такого же свободного и одинокого, как и он сам.
      - Чего кис-кис, да кис-кис? У тебя тут ни мяун-корня нет, ни печенки!
      - Опять к Медведихе ластился?
      - А где еще накормят бедного зверя?
      - Ладно, дружище. Посоветоваться надо. Я ждал тебя.
      - Ну, если так - выкладывай, что на душе... - протянул Баюн, он сел на задние лапы и принялся ковыряться длинным когтем в пасти, как ни в чем ни бывало. - Только, вот никак не пойму - чем же вы эти месяцы с дочерью жупана занимались? - с издевкой добавил кот, сплевывая невкусный хрящик.
      - Чем занимались - тем и занимались, - отрезал Ругивлад, - не твое кошачье дело!
      - Ну, страдай, страдай! - продолжил котяра, - Баба, она и есть баба, а вовсе не луч света в темном царстве. Вам, смертным, а особенно волхвам, вредны несбывшиеся надежды! Чудак ты, Ругивлад, - издевался Баюн.
      - Чудной всегда совершает нелепости на сторонний взгляд, а все поражаются бессмысленности его дел. Куда безопасней быть обычным, быть "как заведено испокон веков", подстраиваясь под тот образ жизни, что тебе предложило племя, как тебя воспитал род, и проследовать весь жизненный путь в общей колее. Знать заранее, что случится в будущем: колыбелька, ученичество, первая кровь в бою ли, на охоте ли, затем влюбленность и женитьба на совсем другой, волоки да пахота, семья, дети, старость, отбрасывай когти...
      - Э... - сказал Баюн, - Не нравится мне, парень, твое настроение. Если решил погубить этого, как его там, Дороха, так и нечего страдать на эту тему. Дело житейское, не ты его, так он тебя...
      За окном заорала кошка, и мохнатый бабник заторопился: "Ладно, мне надо тут. Пора как-то личную жизнь устраивать. Не мальчик уж. Зван в гости..."
      Словен шагнул к окну и распахнул ставни.
      Кот мигом прошмыгнул между ними и растворился в ночи.
      Даже если бы Ругивлад забылся тем сладким сном, что бывает только у детей, он знал, что пробуждение вернет его в неизменную действительность... Надо было, конечно, хорошенько выспаться, и все-то это разумно на словах - а на деле, поди - поробуй, когда Ольга так и стоит перед глазами.
      Видения мимолетны, приятные грезы наяву, чуть он задремал, сменились кошмаром: дымящиеся руины городища на берегу моря, она, одна одинешенька, потом вдалеке какие-то фигуры в красном...
      Он говорит во сне, говорит с девушкой так, как не посмел бы наяву, но спящему уже ничего не воспрещается. А в ответ лишь: "Мне тяжело с тобой, Ругивлад. Когда ты рядом - опускаются руки и жить совсем не хочется. Уходи! Ты не нужен мне..." Затем, грузно перевалившись через борт лодьи, он видит Фредлава и еще каких-то прежних, знакомых ему с детства людей. Воины толкают судно в море, прочь от берега. Киль оставляет на песке глубокий след. И корабль уходит, а он, черный волхв, не ведая покоя, снова уплывает куда-то от своей любви и призрачного счастья, и проклятый меч Седовласа за спиной, и одежды в крови...
      * * *
      Ругивлад проснулся в холодном поту, но быстро взял себя в руки. Наваждение снял, окунув голову в ведро с водой. Так-то лучше!
      Внизу кто-то свистнул.
      Роняя капли на досчатый пол, словен двинулся ко все еще распахнутому окну.
      Условный сигнал повторился.
      - Иду!
      Возблагодарив который раз мастеров Арконы, словен любовно огладил свою темную броню, изумительную по легкости и прочности. Сборы заняли несколько мгновений. Ругивлад прихватил клинок и крадучись, осторожно, чтобы не потревожить Медведиху, ее комнатушка была на первом этаже, спустился по лестнице к Волаху.
      - Я готов. Пошли! - сказал он, поглаживая рукоять колдовского меча.
      * * *
      Верный гридень застыл у дверей в покои светлого князя: "Красно Солнышко велел никого не пущать! У него Совет нынче!" - остановил он посыльного Волчка, и сколь тот ни просил стража, приворотник твердил свое "не велено" и стоял насмерть.
      Ох, не поздоровилось бы им, кабы потревожили по дурости мужей за государственным-то делом. Но по счастью ни гридень, ни Волчок так и не узнали, о чем же совещались Владимир, да Добран Малхович за дубовыми тяжелыми дверьми палаты.
      - Хочу напомнить, дядюшка! Это ты, а никто другой, советовал нам прошлой осенью - повременить.
      - Советовал, и могу еще раз повторить свои слова. Нельзя в болота по осени соваться. По таким дождям лишь грязь месить, а вернулись бы ни с чем.
      - Мы бы и не полезли! Говорил я - не Бермяте к печенегам бы ехать. Ты, воевода, на дело скор, да на слово слаб. Уж ты бы, дядюшка, сумел их расшевелить.
      Бермята стоял, потупив очи, на душе у него было пасмурно. Ильдей обещался разорить Домагощ и доставить дочку жупана непорченой в условленное место. Там кияне бы лихо отбили девушку у степняков, явившись спасителями. За то Ильдею обещана была круглая сумма и милость Киева. Вспоминая прежнюю дружбу с Ярополком, это для него оказалось бы очень кстати.
      Многие ханы предлагали услуги, усмотрев в Ильдее соперника, но Владимир, ловко играя на их распре, оставил все, как есть.
      - Ты бы подумал, племянничек, сперва, что дружина недовольна. Ругают тебя молодцы в Корчме... - продолжил вельможа.
      Никто, кроме Малховича, не смел говорить с Владимиром в таком тоне, но князь хорошо знал, чем обязан дяде, и сносил подобные упреки стойко.
      - И за что нонче кроют князя стольнокиевского?
      - Раньше - за то, что Киев да Новгород усмирил, целуясь с варягами...
      - Так, где они теперь, эти варяги? - усмехнулся князь.
      - Ныне - за то, что милуешься с печенегами!
      - Не их песьего ума дела! - нахмурился Владимир, и его пальцы, все в дорогих перстнях, сжали поручни княжьего кресла. - Предо мною едины - и русич, и словен, и печенег! Мне нужнее сейчас послушный слову Киева кочевник, чем вольный варяг. Глянь, ромеи какую державу отгрохали? Наша тоже не хилой будет - дай срок! И пусть покорятся власти моей дикие вятичи. Им однажды удалось меня провести - ну, да я ученый стал. Пусть теперь с печенегом ратятся - ни единого дружинника на них не поведу - сами ко мне прибегут и в ножки поклонятся: "Спаси, мол, Красно Солнышко, от степняков!" Я державу строю, и всяк, кто супротив двинется - пожалеет. А с печенегами будет так же, как и с варягами... - не договорил он и рубанул рукой наотмашь.
      - Но речь не о том, - неожиданно продолжил Владимир, шумно вздохнув. Видишь, воевода, с ума схожу по красной девице! Все из рук валится который месяц! Давно со мной такого не случалось! Как ты посмел ее тогда упустить?
      - Не вели казнить, светлый князь! Дозволь слово молвить! - поклонился Бермята.
      - Да кто тут о казни-то поминал? Реки!... - нетерпеливо бросил Владимир, хотя уже не раз слышал эту историю.
      - Слугам моим удалось выкрасть девушку из-под самого носа Владуха. Двое суток уходили они от погони, меняя лошадь на лодку, лодку на телегу, а там и снова верхом... Так и довезли дивицу в лагерь. Мы тут же тронулись в обратный путь и совсем уже достигли стен Киевских, оставался один переход, как ей посчастливилось бежать. Помогла девице эта чернобровая стерва, ну, как ее... Забыл имя. Мои слуги преследовали беглянку, но она перехитрила. Направилась не к своим, а в ту же сторону, что и прежде - в стольный град! Поздно сообразили, и ее след грозил затеряться. Был у меня почтовый голубок, так я бересту на лапку повязал - и в небо! Вот, свет-Малхович и подтвердит получал он весть, али нет.
      - Все верно! - продолжил княжий стрый - Я разослал людей по всем торным дорогам близ Киева, семеро не вернулись. Их нашли вскоре. Мертвыми? И знахари твои сказы вели - смерть они приняли от большого Страха! Лошади тоже оказались мертвы, но рядом обнаружили чужие следы. Один - маленький, словно ступал юноша, то скорее всего девчонка, обутая в черевья. Второй - большой, незнакомый. Рахта, что лешего тебе ловил, сказал, таких сапог в Киеве не кроят, словенская, говорит, скрня. А третий след и вовсе звериный. Вот тогда и понял я, кто перебежал нам путь.
      Глаза Владимира вспыхнули на миг, но как вспыхнули - так и погасли:
      - Дальше дядюшка молви!
      - Было там еще и странное, и жуткое. Печать драконьих лап и полоса от его хвоста. Сперва мы решили, мол, дружиннички перепугались поганого змея да испустили дух. И впрямь, это большая редкость по нашим временам! Последнего Кожемяка пришиб пару-тройку лет назад... Но разве лошади мрут от страха-то? Это, во-первых. И, во-вторых, змей не тронул ни человечину, ни конину, ни кота, ни чужака! Мы знаем, что дочь Владуха благополучно вернулась к отцу остается удивляться ее храбрости. Значит, твой незваный гость ведал, как рядиться с чудищем. Этого не удавалось ни Илье, ни тезке моему - все они непременно лезли в драку.
      - Да, знаю, знаю я! Почитай, шестой раз слышу. Будь неладен тот чужак с котом своим заморским! Бог поможет - свидимся! Не поможет - всё равно найдут его, - разозлился Владимир.
      Затем, глядя на Краснобая, он добавил:
      - Надо ж было вам прилюдно Богумила порешить? Теперь получается, чужак - и мой кровник! ... - А бабу, во что бы то ни стало, найдите! И живой, ты слышишь, дядя? Целкой, нетронутой притащите ее ко мне! Я все сказал.
      * * *
      ... Волхв Станимир в кромешной тьме, ощупывая стены, поднимался по крутой лестнице. Чтобы задобрить Домового да женку его, старик еще загодя, напросившись к Медведихе в гости, вроде подлечить бабе зубы, поставил за печь крынку с молоком. Раз нынче духи не мешают, значит, сошло с рук непрошеному гостю.
      - Да, собственно, чего я перетрусил? - решил он, вскарабкавшись наверх. - Это еще неизвестно, воротится ли чужестранец. Боги на этот счет ничего не поведали.
      Освоившись в горнице, Станимир, двинулся маленькими шажками к столу и засветил масляную лампу.
      - Чудеса! - пробормотал волхв. - Сработана не по-нашему.
      Обычно светильню делали из глины в виде конического стояка, открытого снизу. К верхней ее части примазывали глубокое блюдце для масла, варганили их как и прочую посуду на круге и ставили прямо на стол.
      У этой лампы была еще и вторая плошка, на которую масло стекало. Глина тоже была какая-то белесая, а не горшечная, незнакомая вятичу.
      - Лампа-то почти не чадит! - продолжал восхищаться Станимир. - А свету дарит больше!?
      Волхв огляделся. На стену комнаты за столом, неимоверно гладкую и черную, точно от копоти, ровными строками ложились незнакомые руны. Были они местами стерты. Связность символов была нарушена.
      - А парень-то умен! - ворчал Станимира под нос.
      Потом следовали какие-то колонки, крестики и черточки вперемешку со стрелочками. Он достал длинный свиток бересты и тщательным образом начал перерисовывать угольком эти новые для него значки, решив на досуге, если удастся, разобраться.
      - Гм... Гхм... Мда.
      Волхв вернулся к столу, где в ряд лежали церы - дубовые дощечки, покрытые тонким слоем воска и несколько свинцовых писал. Острые с одной стороны, они были толстыми и закругленными с противоположного конца. Как только записи становились ненужными, этой стороной писала, по-ромейски "стиля", слегка разогретой, воск разглаживали, а значит, можно было писать по нескольку раз на одной и той же дощечке.
      Доски скреплялись в тома. Он понял, что не успеет... И заплакал...
      - Старость - не радость! А у мальчишки - все впереди! Годы размышлений, годы ошибок и прозрений, и он сумеет гораздо больше, чем предшественники.
      - О боги! - прокряхтел старик и вновь склонился над дощечками.
      Да, эти руны не говорили с ним. Он даже провел по строкам чуткими пальцами, погладив восковую гладь.
      В нем шевельнулось чувство опасности. Ему казалось, что незримый коварный враг накидывает сверху невероятно прочную сеть волшебных символов, и старик, на всякий случай, еще раз коснулся оберегов, коими служили когти петуха и клык вепря.
      Если бы в этот момент несчастный Станимир очутился на улице, то он, наверное, различил бы вдалеке перезвон клинков, но волхву нет дела до воинских забав, его забава куда увлекательней.
      ГЛАВА 12. ГНЕВ НАВИ И МИЛОСТЬ РАДИГОША
      ...Дорох, оберукий, как и воевода Домагоща, мягкими и осторожными шагами приближался к словену. Ругивлад тоже двинулся ему навстречу, нисколько не смущаясь пойманного мимолетом укоризненного взгляда Волаха.
      Тот-то ведал, соперник словена не раз и не два участвовал в таких смертельных схватках один на один, и настолько приноровился к своему парному оружию, что, пожалуй, мог бы рассчитывать на легкую победу. Но вот поединщик выдался не из местных.
      Дорох ругался цветасто, совсем непонятно для словена, молодой волхв с трудом улавливал смысл этой брани, развесистой, как дикий шиповник, ругани, понятной каждому пацану Домагоща, но не ему, словену по рождению и ругу по воспитанию.
      Вдох. Задержка. Выдох.
      Внешне Ругивлад казался еще более спокойным, чем сытый, разомлевший на скале под лучами теплого солнышка, полоз. Дорох жаждал иного - разозлить, заставить ошибится, а иная оплошность может стать роковой.
      Снова вдох. Задержка. Снова выдох.
      "Попробую, раз и тебе этого хочется!" - решил Ругивлад, отводя первый удар и моментально уворачиваясь от второго. Но злость не приходила, и только когда противник помянул про разные женские достоинства Ольги, которых словену, понятно, не видать, как своих ушей...
      - Зачем она тебе, Дорох? Что ты можешь ей дать? - скорее прорычал, чем сказал, он.
      Проклятье! Сбил дыхание, незамедлительно прозевав меткий удар в левый бок. Впрочем, пластины держали.
      - Дурак! С бабами надо по-простому! Что она мне даст! - ответил Дорох и выругался, получив в предплечье.
      - Квиты! - закипело внутри.
      Шагах в тридцати от места поединка стояли Волах, как-то вдруг повзрослевший Кулиш и еще несколько воинов из сторонников Ругивлада. По другую сторону поля виднелся стяг радогощинской жупы. Там, возле поваленного толстого дерева, расположились столь же немногочисленные доверенные Дороха и его отца.
      Воевода выбрал раннее утро и лесную поляну в глуши, желая избежать возможных стычек и окончательного раскола. Присутствующие должны засвидетельствовать - поединок велся по всем правилам, и никто третий не вмешался в сугубо мужской разговор двух женихов. Каждый из них обещал, что не примет помощи со стороны и воспользуется в поединке только тем оружием, что принес с собой. Буревид не слишком опасался за жизнь сына. По его мнению, чужак, оскорбив "главу всех глав", выбрал неподходящую участь. А ведь мог бы убираться к Чернобогу - и остался бы цел! В Радогоще уже готовились к торжествам по случаю свадьбы. Прежние соратники Владуха, хоть чужеземец и снискал в минувшей битве уважение и славу, тоже не особенно верили в его победу. Были, однако, и такие, кто не сомневался в исходе, всячески потакал поединку, а теперь горько раскаивался в содеянном. Воевода стоял бледнее смерти в ожидании воистину страшного. Он-то видел, что чужак щадит Дороха и забавляется с ним, незаметно подводя врага к развязке.
      ... Бой продолжался с переменным успехом. Они несколько раз обменялись ударами и теперь были куда осторожнее. Противники кружили по полю, гоняли друг друга по колено в тумане, стелившемся у самой земли. Долговязый Ругивлад к удивлению коренастого низенького Дороха ничуть не проигрывал ему в ловкости. Однако у словена оказался окровавлен бок, а вятич то и дело опускал вниз задетую руку, и по ней также струилась кровь.
      - Не устал, словен? - усмехнулся Дорох.
      Звякнув о клинок Седовласа, один его меч скользнул вниз и съехал к гарде, зато второй едва не достал врага в живот.
      - Куда там? Только разогрелся! - зло пробормотал Ругивлад, парируя.
      Вдох. Задержка. Выдох.
      - Нет, ты все-таки устал!
      Довольный этим Дорох вновь принялся подначивать противника, сам не подозревая, что делает:
      - Слабеешь, чужак!? Бабы любят веселых, сильных! Бабам нужны мужики, у которых стоит, как кол. Да, куда тебе, от одной-то каши? Ты, чужак, и самого простого, как видно, не умеешь... И недели не пройдет, а я введу Ольгу женой в отчий дом! Впрочем, ты этого уже не увидишь, чужак!...
      Выдох! Откат! Вдох!
      - Вот, и она!
      Дорох резко подался назад и поднял меч к небесам в приветствии, при этом он посмотрел куда-то за плечо Ругивлада.
      - Меня не проведешь!
      Вдох! Задержка! Выдох!
      - Пора! Иначе этот мерзкий тип всегда будет портить жизнь скромникам! подумал черный волхв.
      - Не может быть? - удивился Дорох, когда почувствовал "это".
      Словно чья-то костлявая когтистая лапа схватила мозг и стала мять, безжалостно и последовательно, все сильнее и быстрее.
      "Что это! О, кощеево отродье! Пусти меня!" - он дико вскрикнул и выронил оружие, ставшее во сто крат тяжелее.
      На месте поединка бушевал смерч. Высокие травы скрутило и смяло, иные выдернуло с корнем. Вертелись ветки и прошлогодние листья. Стихия завывала, растирая все в труху.
      Уворачиваясь от листвы, вятичи силились разглядеть - что происходит там, где сошлись эти двое. Нет!" - сквозь свист и рев ветра донесся крик "Пощади!" Буревид узнал этот голос, он бы узнал его из тьмы других. И он бы бросился на зов сына, но друзья повисли на нем, точно псы на вепре, ибо все видели, что этот чужак-словен "благородно" воткнул полуторник в землю перед собой.
      Воткнул и скрестил руки на груди...
      Последнее, что Дорох разглядел затуманенным взором, как странно исказилось лицо врага. В нем уже не было ничего человеческого. Оно являло кошмарную маску, глазницы испускали зеленоватое свечение. Отродье Нави улыбалось, попирая жизнь, его жизнь, жизнь Дороха, ускользавшую навеки сквозь черную пустоту, распахнувшуюся голодной пастью. Столб неведомой, неодолимой Силы ударил Дороха в грудь!
      И он рухнул, сраженный, к ногам противника, будто в разверзнувшуюся бездну.
      - Пощади!
      - Поздно! - ликовал черный волхв, стоя на самом Пороге, но нисколько не пугаясь того, что творилось.
      Он ждал этого освобождения, желал его! Ругивлад дышал полной грудью, ибо разрушительная мощь, напоенная кровью жертвы, на время покинула свою обитель. Она оставила служителя, но надолго ли?...
      Воевода и тот не сразу понял, что произошло, он заворожено смотрел на внезапно возникший призрачный конус, который быстро вращался вкруг чужеземца. И даже когда Ольга, невесть откуда взявшаяся, вбежала в этот круг и пропала в вихре, даже тогда Волах не шевельнулся, и никто не двинулся, околдованный навью.
      А ведь, мгновение, и подумают - мерещится же всякая всячина.
      Лес давно угомонился, омертвели травы и утих листопад. Словен так и стоял, скрестив руки на груди.
      Буревид первым подошел к трупу сына и в невыразимом ужасе отпрянул. Волосы стали дыбом у видавшего виды бойца при взгляде на исковерканное тело. С левой стороны в грудной клетке зияла брешь, а рядом валялось маленькое, дымящееся и вздрагивающее сердце. Никакое, известное вятичу, оружие, не наносило таких страшных ран. Жилы по всему телу были разорваны, лопнули зрачки, а язык вылез наружу, и рот кривился в гримасе. На три шага вокруг все было кроваво-красным от выплеснувшеся в единый миг руды.
      - О боги! - взмолился словен к небожителям.
      Пав на колени, Ругивлад в отчаянии склонился над бездыханной Ольгой. Он припал бы к ее груди...
      - Неужели... ?
      Но крик:
      - Берегись! - то был Волах, заставил его обернуться.
      Медленно, слишком медленно. Он был бы убит десять раз и поплатился бы головой за эту роскошь, непозволительную для воина, но простительную для влюбленного.
      Воевода с трудом отвел размашистый удар секиры, предназначавшийся словену.
      Его воины навалились на Буревида и выкручивали руки, медленно и верно, отбирая топор.
      - Навь идет! Навь уже тут! - бормотал жупан, тряся головой, словно сумасшедший.
      - Думай, что говоришь! Все мы под защитой владыки - Радигоша! А разить в спину, как последняя сука, каждый умеет! - выругался Волах, но, видно, сам уж не верил в сказанное.
      - Нет никакого Радигоша! Боги оставили нас! Мальчик мой... Бедный мальчик мой!
      - Все видели, он опустил меч! - зло возразил воевода.
      Кулиш пытался перевязать Ругивлада, но тот, истекая кровью, стоял на коленях пред телом девушки и молчал. Он ничего и никого теперь не слышал. И он не видел ничего и никого, кроме несчастной девушки. По щеке словена тихо сползала одинокая слеза.
      Буревида, наконец, скрутили и оттащили в сторону. Волах озабоченно покачал головой, воевода уже давно приучился не спешить даже в самых неожиданных случаях. "Слабый!" - сказал он и опустил девичью руку на траву, где сверкала кровавая роса.
      - Ныне ты вершитель законов, Волах! Предаю себя на суд нового жупана! громко сказал словен.
      И Кулиш и те, что стояли за ним, громко вторили:
      - Да здравствует жупан Волах!
      - Справедливости! - вопили сторонники Буревида, некоторые взялись за мечи.
      - Я убил ее, и мне уже все равно, - тихо добавил Ругивлад, но его никто не слышал.
      - Она жива! - раздался чей-то трубный голос, отразившийся эхом под сводами могучих дубов.
      Все обернулись.
      И Волах первым преклонил колено.
      - Я думал, мои правнуки не относятся к маловерным! - то был сам Хранитель, Радигош.
      Величественная осанка бога подавляла. Враждующие, поспешно склонились пред ним, вслед за воеводой. Единственный, кому этого не пришлось делать, был коленопреклоненный Ругивлад. Он и так бледнее смерти что-то шептал у распростертого на земле тела, сгорбленный и сломленный своим преступлением.
      - Она жива! - повторил Радигош, простирая руку пред собой.
      - Убирайся! Я не звал тебя! - непонимающе прорычал черный волхв, поднимая глаза на Хранителя.
      В самой глубине души, а она, как известно - потемки, готовилась к прыжку какая-то скрученная доселе в узел "ядовитая" упругая гадина. Словен пытался бороться, но настолько обессилел, что рассудок вот-вот уже был готов признать поражение.
      - Отойди! Или ты хочешь, чтобы девушка и в самом деле умерла!? властно сказал Радигош, он стоял уже рядом, - Прочь! Иначе - ищи ее у Велеса!
      Ругивлад поднялся с колен, но подчиниться не спешил. Нет, ему совсем не хотелось перечить Сварожичу, но желанное и пугающее похмелье, всегда возникавшее после проявления этой навьей мощи, похмелье, к которому он давно привык и научился не замечать, на этот раз оно с неожиданной легкостью смяло сознание. Ругивлад не понял приказа.
      Радигош слегка нахмурился, и, внезапно, онемевшие ноги словена сами увлекли виновника на четыре шага назад. Затем бог склонился над телом. Из руки Хранителя пролился сказочный, алый свет и сразу же вокруг Ольги появилось переливающееся божественное сияние достойное Вечности, а воздух наполнился незнакомыми, удивительными ароматами.
      Но, тщетно. Сияние ослабло и стало затухать, пока совсем не померкло.
      Лес пахнул сыростью.
      - Волах, ты отнесешь ее к Станимиру. Я дам ему Силу! - озабоченно произнес Хранитель, но вздохнул облегченно, когда девушка пошевелилась.
      Ругивлад хотел было броситься к ней, уловив слабое движение, но властная длань Белого бога остановила его порыв.
      - Не буди ее, черниг! Сейчас она уже спит. Не тревожь благой сон!
      Потом Радигош обратился к остальным:
      - А вы, внуки мои, возвращайтесь в крепость и готовьтесь к новой битве! Единство вам еще понадобится!
      - Я тоже вернусь, Волах! - яростно крикнул словен - И я добуду череп Святослава, как обещал! Клянись и ты, что с Ольгой ничего не случится!
      - Страшнее того, что было? Нет, не случится! - молвил в ответ Волах.
      Он скрестил взор со взглядом чужестранца и, увидев в зеленых глазах Ругивлада муку, ужасную муку, равной которой не ведал, добавил:
      - Мы будем ждать. Ступай!
      Легким, не приминающим траву шагом, Хранитель подошел к победителю и взял его за руку. В то же мгновение Ругивлада потерял чувство реальности происходящего, будто мир повернулся к нему спиной. Люди куда-то пропали, на поляне не осталось никаких следов схватки, а в потемневшем небе вспыхивали первые робкие звезды, знаменуя ночь.
      - Где мы? Волах, должно быть, унес ее?
      - Нет! - возразил Хранитель - Здесь еще никого не было! Все случится завтра, а я дарю тебе целый день.
      Рука Радигоша была жесткой и горячей. Казалось, через нее в уставшего, смертельно уставшего волхва вливается поток дивной, созидательной энергии.
      - Так вот... - тут Хранитель произнес слово, которое когда-то давно, там, в далеком детстве, служило Ругивладу именем, так называла его мама, Ты немедленно уйдешь от вятичей. Я советовал это уже в первую нашу встречу, а сейчас и так все понятно. И уйти тебе придется не простившись.