- Как вы знаете, - прервал Котянка Скачков, - справка комиссии и наше письмо находятся в министерстве.
      - Ясно, что в министерстве. Но у кого? У того, кто должен принимать решение, или у какой-нибудь секретарши под сукном? А мы сидим, ждем. Надо ехать, добиваться, чтобы скорее пересмотрели план. Под лежачий камень вода не течет.
      - Это правда, - согласился Скачков. - Я сегодня еду в Москву. Сам не додумался. Меня вызывают. А что касается лежачего камня, Вячеслав Никитич, то, бывает, и под камень, который и не лежит, вода не течет. Сколько раз к вам обращался Тарлан Мустафаев, прося, чтобы ему своевременно завозили раствор? Тарлан Мустафаев - не лежачий камень... Я тоже поручал вам разобраться с ремонтниками.
      - Мустафаев думает, что он один в управлении, - пошел в наступление Котянок. - Он у нас не один такой. Мустафаев не успеет приехать на скважину - как сразу подавай ему раствор! А раствор в это время, может быть, кому-то нужен больше, чем Мустафаеву. А у меня емкостей, сами знаете, не хватает. Вот и приходится ждать. Как когда-то говорила моя мать, я не музыкант, сразу для всех не сыграю.
      - Правильно, но... вы, Вячеслав Никитич, для всех в управлении представитель руководства, руководитель. Когда кто из рабочих или бригадиров обращается к вам, сделайте все возможное и даже невозможное, но просьбу удовлетворите. Нельзя подрывать веру в руководство вообще и в себя, в частности. Раз откажете, два откажете, третий раз к вам не обратятся. Тогда зачем вы? Вообще людям, которые обращаются, надо помогать. Лодырь не побежит к начальству, будет ждать, когда начальство о нем подумает. А эти беспокойные и нетерпеливые хотят сделать больше, быстрее, не любят спать в шапку. Таких надо поощрять и поддерживать. Меня сегодня перехватил у конторы Мустафаев...
      - Опять раствор?
      - Да, опять раствор. Идите, Вячеслав Никитич, и отдайте распоряжение, чтобы Мустафаеву отправили раствор в первую очередь.
      - И здесь не могут без блата, - возмутился Котянок и стукнул дверью.
      - Какая его муха укусила? - удивился Скачков. - Кажется, никогда он не выходил из себя. Ну, ершистый, ну, несговорчивый, однако таким злым я вижу его впервые.
      - Я ему шепнул, что вас вызывают в Москву, чтобы назначить вместо Дорошевича генеральным директором объединения, а Котянок не хочет с вами расставаться, - засмеялся Бурдей. - Этого не может быть, говорит, это так не делается... Одним словом, у мужика пропало настроение.
      - Не будем об этом, - вздохнул Скачков и, обращаясь к главному геологу, продолжал: - Кстати, как дела у нефтеразведчиков?
      - Никак.
      - Вы же говорили, что они подняли нефтеносный керн?
      - Сам видел. Нюхал. Все признаки нефти. А стали испытывать - сухо. Нефтеносный керн очень часто еще не нефть. Скорее всего, нефти там нет. Была бы, то нашли бы. Если на Зуевской площади она была, так искали, искали и в конце концов нашли. А то десять лет ищут, и пока что ни одного месторождения. Правда, есть у них там один геолог настырный. Буткевич его фамилия. Не сдается, уверяет, что большая нефть впереди. Ему не верят, над ним смеются, как над чудаком, а он знай гнет свое. Короче, дела у разведчиков не очень. Если в этом году ничего не найдут, то их, наверное, разгонят. Их уже предупредили.
      - Ничего себе, веселенькая перспектива, - покачал головой Скачков и обратился к главному инженеру: - Игорь Семенович, докладывайте...
      Планерка затянулась. Решив текущие вопросы, поговорили о перспективах нефтепромысла. Все службы подготовили свои мероприятия, так что было о чем поговорить и поспорить. Оставшись один в кабинете, Скачков позвонил в школу. Жены в учительской не оказалось. Сказали, что на уроке. Попросил передать, чтобы позвонила ему. Выйдя в приемную, спросил у Эммы Григорьевны, есть ли билет на самолет.
      - Билет заказан, - озабоченно и как-то устало улыбнулась та. - До отлета осталось чуть больше трех часов. Машина ждет.
      Скачков вернулся в кабинет, собрал на столе бумаги, нужные, по его мнению, положил в коричневую кожаную папку, с которой обычно ездил на совещания в объединение, в министерство.
      Позвонила Алла Петровна.
      - Что там случилось? - не без тревоги в голосе, хотя и весело спросила она.
      - Срочно лечу в Москву.
      - Я уже привыкла, что ты всегда срочно куда-нибудь летишь или едешь.
      - Понимаешь, не знаю, зачем вызывают. Может, по плану, а может, и насчет работы.
      - Какой работы? - насторожилась Алла Петровна.
      - Понимаешь, пока что никого не прислали на место Дорошевича. Богатые месторождения нефти открыты в Сибири. Тоже нужны кадры. Я не знаю, зачем вызывают, но не исключено... Если бы какой отчет, написали бы, а то ничего, просьба приехать, и все...
      - Спасибо, что догадался позвонить, посоветоваться. Впрочем, дождалась...
      - Не надо, Алла!
      - А разве не так? Может, и сейчас уже принял решение, да не хватает смелости сказать мне? Готовишь меня постепенно... Не знаю. Но думаю, что хватит с нас. Годы не те. Да и школу сейчас не могу бросить. Вот так, Валера... Когда назад?
      - Не знаю. Думаю, завтра.
      - Счастливо, - пожелала Алла Петровна и положила трубку.
      "Кажется, нашла себя", - подумал о жене Скачков. Но на душе все равно было грустно. Может быть, оттого, что жену перестала интересовать его жизнь? Во всяком случае, сейчас она отнеслась к нему с полным безразличием. Школа, школа, а на все остальное закрыла глаза. Даже ничего не посоветовала. Сказала, как отрезала, что никуда не поедет, и баста. А ты, мол, как хочешь. И действительно, как быть? Впрочем, пока что здесь никакой проблемы нет. Все яснее ясного. Она никуда не поедет, а значит, и он тоже никуда не поедет. Откуда же эта тоска, сжимающая сердце, эта неуверенность? Какие-то колебания? Если бы с кем поговорить, посоветоваться, может, и спала бы с души тяжесть... Но с кем? В самом деле - с кем? Перебрал в уме всех, кого знал здесь, в Зуеве. Оказалось, нет никого, с кем можно было бы пооткровенничать. В Минске был Кириллов. Односельчанин, сосед. Всякий раз, когда накатывал серый туман одиночества, позвонишь ему, встретишься, глядишь, и посветлеет кругом. А если позвонить ему сейчас? А что сказать? Как живешь? И все? Правда, иногда и этого достаточно, чтобы на душе повеселело. Важно знать, что есть человек, который понимает тебя, что ты не один на земле. Но сейчас не успеешь дозвониться, а ждать не остается времени. А вообще-то почему он вдруг захандрил? Ничего же не случилось. Едет в Москву. Правда, неизвестно, зачем вызывают. Но это еще не основание для тоски-кручины.
      - Валерий Михайлович, - выросла в дверях Эмма Григорьевна. - Машина ждет.
      - Еду, еду, - спохватился Скачков.
      В машине сел на заднее сиденье.
      Когда Скачкова охватывало вот такое, как сейчас, уныние, когда надо было сосредоточиться на чем-то своем, может быть, дорогом и заветном, ему хотелось быть одному, чтобы никто не мешал думать, не принизил потаенную тревогу души пустыми и ненужными разговорами. Сидя на переднем сиденье, рядом с водителем, Скачков испытывал чувство, будто в чем-то виноват перед ним, и не мог молчать, о чем-то спрашивал или что-то рассказывал. Сзади же можно было сидеть молча. Чуть расслабишься на сиденье, вберешь голову в воротник - вот как сейчас - и размышляй себе, не глядя на дорогу, о чем хочешь.
      Водитель хорошо понимал настроение своего пассажира и, когда тот садился сзади, не лез к нему с разговорами, даже не спрашивал, куда ехать. Ехал - и все. Сейчас он знал, что надо в аэропорт, и молча гнал туда машину.
      Перед мостом через Днепр машина резко сбавила скорость. Скачков качнулся всем телом, наклоняясь вперед. Этот толчок точно пробудил его от глубокого сна.
      - Что случилось, Федорович? - спросил водителя.
      - Днепр, Михайлович... Всякий раз, когда такой порой еду через Днепр, нога сама тормозит машину... - Водителю, видно, надоело ехать молча, он оглянулся, опалив Скачкова по-детски радостными глазами. - Сутками любовался бы... Такой разлив!
      Скачков глянул через стекло. От дороги до самого дальнего леса, который темной полосой протянулся по всему горизонту, разлилась вода, опрокинув в себя высокое небо с редкими белыми, казалось, насквозь просвеченными солнцем облачками. Они, те облачка, застыли в бездонной глубине сразу за дорогой, прошитые лозняком с пухлыми сережками на тонких розовых ветках. И от этого света, от этого залюбовавшегося своим отражением в зеркальном разливе неба веяло такой необъятностью и таким покоем, что у Скачкова круги пошли перед глазами. Он закрыл глаза, потом открыл их и посмотрел на другую сторону от дороги, на север. Там застыл в неподвижности такой же бесконечный разлив, только он не сверкал на солнце, как с южной стороны, а весь налился синевой, которая на краю земли смыкалась с небесной.
      - Разыгрался, седой, - сказал Скачков в восхищении.
      - Как на Волге!
      - Вы не местный?
      - Теперь местный, - кивнул водитель и, пока не переехали через мост, больше не проронил ни слова. А там, едва выехали на лесное шоссе, погнал машину так, что в глазах зарябило от мельканья берез. - Когда-то служил в этих местах. Встретил здесь одну... И, как говорится, прикипел на всю жизнь.
      - Тянет домой?
      - Не очень. Я здесь обжился, полюбил свою работу. Старик мой сюда переехал. Там никого из близких не осталось. Я как-то поехал, вижу, старику одному тяжело, ну и привез его. Пожил немного, а потом и начал. Нет, сын, не могу. Оно и понятно. Мы на работе, он дома. Кабы еще какое дело, а то не за что ж взяться. Городская квартира. Ни печь тебе топить, ни дрова рубить. Говорит, хуже, чем в тюрьме. Назад отправить? Нет, старый слишком. Так что я сделал? Купил ему хатку в одной деревеньке под Зуевом. И что вы думаете, Михайлович, ожил дед. Завел кроликов. Там такая ферма, что ого! К нему ездят любители-кролиководы, обмениваются. Развел пушистых разных расцветок. Настоящая коллекция, скажу вам. Свою деревню и не вспоминает. Нашел дело по душе. Мы с женой каждый выходной бываем у него. Дети все лето живут там. В прошлую неделю ездили. Как водится, взяли по маленькой. Для настроения, значит. Он вдруг и говорит: свозил бы ты меня, сын, на Волгу, последний раз глянуть на те места, где гусей пас... Есть, значит, в душе вот такое... Места у нас там красивые. За нашей деревней была небольшая речушка. Весной, когда разливалась Волга, вода заливала и луг наш, и лес, и речушку. Зато летом рыбы хоть отбавляй. Особенно в сенокос. В ямах воду взмутишь, щуки морды повысовывают, только хватай. Половить бы теперь рыбку руками... Поправив пятерней посеченную сединой шевелюру, водитель глянул на наручные часы и, вдруг умолкнув, погнал машину еще быстрее.
      Заместитель министра нисколько не изменился. Он был в том же сером костюме, что и в тот приезд, и даже та же улыбка была на том же бледном лице. Он и сейчас, как и тогда, первым делом спросил, как с гостиницей.
      Скачков сел у приставного стола, глянул на заместителя. Опустив глаза, тот покопался в бумагах, лежавших перед ним в тоненькой зеленой папке, потом закрыл папку, отодвинул в сторону, положил на нее сухую белую руку с тонкими длинными пальцами, посмотрел на Скачкова с неожиданно по-отечески доброй, теплой улыбкой на лице. Скачков тоже улыбнулся, почувствовав себя не на приеме у большого начальника, а точно в гостях у близкого друга.
      - Вам известно наше решение по плану управления?
      - Нет.
      - Мы заслушали на коллегии выводы комиссии и согласились с ними. Снизили план. Начиная со второго полугодия. Так что будете дальше трудиться, так сказать, на научной основе, - совсем уж расплылся в улыбке заместитель министра, потом, после короткой паузы, заговорил более официально, ровным суховатым голосом, будто не беседовал с одним-единственным посетителем, а выступал с заявлением на дипломатическом приеме. - Ваша деятельность, Валерий Михайлович, получила высокую оценку на коллегии. Всем понравилось, с какой решительностью вы поставили вопрос о необходимости научных обоснований ваших производственных планов. Вы добились своего. Оставили вам два миллиона в год.
      - Мои заслуги в этом относительные. Эту проблему еще до меня поднимал наш геолог Протько... - И про себя подумал: "А почему только два миллиона? Комиссия была за три..."
      - Не знаем, кто раньше или позже предложил, знаем только, что это случилось с вашим приходом в управление. Ваш принципиальный подход к совершенствованию производства на выверенной научной основе - это очень ценная черта у вас, как руководителя... Открыты крупные запасы нефти в Сибири. Некоторым кажется, что раз ее много, то хватай сколько можешь. Всю все равно не вычерпаешь. Это вредные настроения. Нам нужны в Сибири такие, как вы, требовательные, думающие и принципиальные, чтобы и там не прижились рваческие тенденции. Тем более в Зуеве дела налажены, да и перспективы там, будем откровенны, никакой.
      - Извините, но я не могу принять вашу высокую оценку моей деятельности, - сказал Скачков. - Стаж практической работы у меня небольшой, опыта тоже маловато. И вообще рано говорить, что в Зуеве все отлажено надлежащим образом.
      - Вы не дадите согласия, если вам будет предложена должность в Сибири? Я вас правильно понял?
      - Вы меня правильно поняли.
      - Хоть спросили бы, какую должность вам хотели предложить...
      - Я приехал в Зуев не ради карьеры, - улыбнулся Скачков. - Не тот возраст, чтобы думать об этом.
      - Самый возраст для ответственной работы, - заместитель министра вышел из-за стола.
      - Считаю, что у меня очень ответственная работа. Мало наладить производство, надо еще удержать его на этом уровне.
      - С вашего разрешения мы оставим за собой право вернуться к этому разговору, - заместитель министра проводил Скачкова до дверей. - Помните, если вам захочется поехать в Сибирь, мы будем приветствовать ваше желание.
      Скачков шел по длинным сумрачным коридорам, думая о том, что случилось. Интересно, знал ли Балыш? Если знал, то мог бы позвонить, предупредить. А если знал и не позвонил? Тогда, выходит, он заинтересован в том, чтобы его, Скачкова, перевели в Сибирь? Выходит, он, Скачков, где-то ему мешает. Чем и где? Может быть, тем, что хорошо знает о деятельности Балыша в Зуеве и всегда может сказать об этом? Причина, но... не самая главная. Балыш человек с головой и не может не понимать, что если Скачков нигде ничего не сказал о нем до сих пор, то теперь, когда добился снижения плана, тем более не скажет: самое трудное осталось позади. Скорее всего, Балыш расхвалил его заместителю министра, а у того возникла идея перевести Скачкова в Сибирь. Заместитель министра не поделился своей идеей с подчиненными. Не обязан. Впрочем, об этом нетрудно узнать. Сам Балыш наверняка выдаст себя.
      Балыш шумно встретил Скачкова. Выскочил из-за стола, бросился навстречу, обнял. Таким возбужденно-радостным Скачков еще никогда его не видел.
      - С приездом! Что же не сообщили? Как доехали? Где остановились? Как дела? - Балыш сыпал вопросами, не давая возможности Скачкову ответить ни на один из них.
      - Все новости у вас, - пожал плечами Скачков. - Вы же не предупредили, зачем вызывают.
      - Так, так... Тогда не теряйте времени, идите к заместителю, ждет...
      - Я был у него.
      - И что? - нетерпеливо спросил Балыш.
      - Приятная новость. План снизили до двух миллионов, хотя комиссия предлагала остановиться на трех.
      - Благодарите меня... - Балыш показал на стул, уселся сам, поправил светлый пиджак в рыжую крапинку, немного ослабил пестрый галстук. - Зашел, значит, ко мне Удальцов, ну и говорит, что три нужен план, самый оптимальный, самый реальный. Я говорю, подсчитайте еще раз, более внимательно, не может быть, чтобы три, мол, я промысел знаю как свои пять пальцев. Подсчитайте еще, более точно. Подсказал, конечно, не без того. - Он подмигнул Скачкову, спросил почти безразлично: - Что еще сказал заместитель министра?
      - Ничего такого...
      - Гм... - Балыш пронзительно глянул на Скачкова и продолжал: - Он думал перевести вас в другой, более перспективный регион. Не предлагал?
      - А-а... - Скачков сделал удивленное лицо. - А я думаю, что это заместителя вдруг заинтересовало, нравится ли мне в Зуеве. Я, конечно, ответил, что мне очень нравится, что лучшего места на земле я и не знаю.
      - Отказались?
      - Мне ничего не предлагали.
      - Остаетесь?
      - Конечно. Не для того же я переехал из Минска в Зуев, чтобы из Зуева ехать еще куда-то.
      - Так, так, так, - забарабанил в задумчивости пальцами по столу Балыш. Он вроде бы начинал нервничать. - Когда назад? - спросил после долгой паузы.
      - Первым самолетом, на который достану билет.
      - Поедете завтра. Я закажу ужин в одном ресторанчике. Сегодня вы мой гость.
      - Это я должен пригласить вас на ужин. План - ваша заслуга.
      - Есть еще более существенная причина. Дело в том, Валерий Михайлович, что меня назначили генеральным директором вашего объединения. Вместо Дорошевича. Приказ подписан. Так что планом я помог не только вам, но и себе.
      - Поздравляю вас, Роман Тарасович. - И, как бы в оправдание, что поздравил после нескольких секунд растерянности, добавил: - Такая неожиданность...
      - Спасибо! Я, знаете, по вашему примеру. Нечего здесь бумажной пылью дышать, надо поближе к жизни. - И, подмигнув дружелюбно все еще растерянному Скачкову, озорно спросил: - Вытянем план? Хватит силы?
      - Такой план, да еще с вами... - засмеялся Скачков.
      - Так, так. Теперь у нас хомут один.
      - Хомут у меня, у вас кнут.
      - Не будем, Валерий Михайлович, - поднялся Балыш. - Вы подождите меня здесь, я пойду приглашу некоторых товарищей. Они понадобятся нам еще не раз... - И вышел.
      В кабинете держался полумрак. В окно, завешенное зелеными шторами, чуть цедился свет. Стулья, стол, телефоны таинственно поблескивали лакировкой. Через двойные рамы звуки с улицы сюда не проникали.
      Вспомнился последний разговор с генеральным директором. Дорошевич, наверное, догадывался о намерениях Балыша, может быть, даже знал о них, но ничего не сказал Скачкову, только намекнул... Возможно, и сам не был твердо уверен, как знать... А может, это и неплохо, что будет Балыш? Все-таки работник опытный, потрудился в нефтяной промышленности немало. Вот только эти уловки с планом... Захотел спокойной жизни. Ничего не скажешь, мудрец Балыш. Но... почему ему захотелось избавиться от него, Скачкова? Чем он мешает ему? Может, метил кого из своих дружков на его место? Во всяком случае, против него, Скачкова, лично он, скорее всего, ничего не имеет.
      Скоро вернулся Балыш и, достав из шкафа кожаное черное пальто, начал одеваться.
      - Пошли, нас ждут.
      У подъезда стояли две черные "Волги". Они с Балышем сели в переднюю машину. В ней было уже двое, тоже в кожаных пальто и одинаковых серых шляпах.
      - Мой начальник Зуевского управления, - представил Балыш Скачкова.
      Те покивали, здороваясь.
      Машина рванула с места, вырулила на улицу, и ее, казалось, понесло общим потоком транспорта, как ветром.
      - Кстати, - продолжал Балыш, - раньше Валерий Михайлович работал в Минске, а вот бросил высокую должность, переехал в Зуев. Теперь и я, глядя на него, тоже навострил туда лыжи. Много нас засиделось в уютных кабинетах, кое-кому надо бы снизойти и до практической работы. Там же, помню, не замечаешь времени. Летит! А главное - какой край! Люди! Помню, приехали осваивать месторождение. Несколько инженеров, техников. Приехали и рабочие, но их не хватало. Сверху нажимали: давайте нефть, давайте больше... Тогда наша нефть была, как находка, под боком у нефтепровода... Специалистов учили на месте. Организовали курсы, учили прямо на промысле. Постоит вчерашний конюх рядом с мастером с неделю, а потом, глядишь, и сам начинает кумекать. И не хуже своего учителя. Это только подумать! Раньше на Полесье и не слышали о такой профессии, как нефтяник. А за считанные годы создали промышленность, вырастили своих специалистов. Сегодня белорусские нефтяники трудятся за Уралом, в Сибири. И как трудятся!
      Скачков слышал и не слышал, что там говорил своим дружкам-товарищам довольный Балыш. Забившись в уголок машины, он сидел, думал о новом начальнике объединения. Что за человек? Чего хочет? Чего добивается? Ясно, что не любит усложнять себе жизнь. Постарался, чтобы снизили план. Такой план можно выполнять без напряжения. Даже и с тем оборудованием, какое есть. Мудрец этот Балыш. Любит власть. "Мой начальник..." И чуть по плечу не похлопывает. Этакая начальническая бесцеремонность. Видно, любит, чтобы подчиненные смотрели ему в рот. От него, Скачкова, он этого не дождется. И все же Балыш ценит и уважает его, видишь, и на ужин пригласил. Может, хочет больше сблизиться? Ведь работать-то вместе придется, что там ни говори. В прошлый раз затащил в ресторан и не позволил рассчитаться, сам заплатил. Возможно, тогда уже знал, что будет генеральным директором объединения. Вообще-то оно и неплохо, когда у тебя с начальством нормальные отношения. И все же, несмотря на эти утешительные рассуждения, его не покидало чувство, что он, Скачков, в этой компании будто бы лишний, никто и не замечает его. Он чувствовал себя соучастником чего-то непристойного, чего-то такого, о чем вслух не говорят, чего стыдятся. Это чувство угнетало его, может быть, потому он и был такой зажатый, молчаливый, не реагировал на анекдоты, которыми, как меткими стрелами, обменивались все трое: Балыш и эти в серых шляпах.
      На следующий день Скачков улетел первым рейсом.
      - Что нового, Федорович? - спросил у шофера, который ждал его у входа в аэровокзал.
      - На триста пятой что-то случилось, - ответил тот. - Не знаю что. Слышал разговор в гараже. Говорят, все начальство туда поехало.
      - Гони, Федорович, тоже туда, - попросил Скачков.
      Когда выехали за Гомель, Скачков хотел связаться по рации с диспетчерской. Но диспетчерская молчала: было далековато. Связь появилась, когда подъехали к Днепру. Водитель видел, что начальник беспокоится, и проскочил через мост, не сбавляя скорости.
      - Что на триста пятой? - спросил Скачков у диспетчера.
      - Вода, Михайлович, - ответил спокойный сонный голос.
      Скачков раздраженно брякнул трубкой по рычажку.
      Вспомнилось, как вчера в ресторане хвастался перед Балышем и его дружками, какой переворот произведет на промысле триста пятая. Эта скважина, дескать, ключ к большой нефти, к новым месторождениям. Через несколько дней Балыш приедет, захочет взглянуть на триста пятую... И что же он увидит? Водичку. Обидно было и скверно на душе. Кто его тянул за язык? Захотелось, видишь ли, покрасоваться, удивить этих незнакомцев-зазнаек, вот и распустил павлиньи перья.
      В машине-летучке собрались главный геолог, главный инженер, начальник технологического отдела. Из открытых дверей вываливался синий табачный дым. Все склонились над столом, разглядывая схему.
      - Раз вода, выходит, можно и курить здесь? - сказал Скачков, давая понять присутствующим, что все знает. - Что думаем делать?
      - Прикидываем, на какой глубине ставить цементный мост, - ответил Котянок.
      - А что здесь думать? - наклонился над схемой и Скачков. - Разве неизвестно, на какой глубине нефтяной пласт?
      - Известно, - ответил Бурдей. - Но Протько хочет поставить мост ниже. Я считаю, что надо брать нефть с опробованного пласта.
      - Мы знаем, какая нефть в опробованном пласте. Через час по чайной ложке. - Протько, который стоял, опершись руками о стол, разогнул спину и подвигал, должно быть, сомлевшими плечами. - Хочу поставить мост значительно ниже, но выше воды. Попробовать... Не может быть, чтобы там не было нефти.
      - Экспериментики... - хмыкнул Котянок. - Нам нужен план. Вторые сутки сидим без плана.
      - Конечно, экспериментик, - как всегда спокойно, даже вяловато рассуждал Протько. - Может, удастся, а может, и не удастся. Однако благодаря таким экспериментикам мы лучше узнаем регион. Тем более я лично не сомневаюсь, что там, - он кивнул вниз, - нефть...
      - Там вода, а не нефть, - кивнул вниз и горячившийся Котянок. - Нет, как хотите, а я не стал бы терять времени. Надо быстрее ставить мост, опускать электронасос, брать нефть, какая есть.
      - Я согласен с Котянком, - вмешался главный инженер. - Так и сделаем. И те две скважины, которые начали бурить дальше, давайте опробуем на разных уровнях. Будет нефть, тогда и здесь опустим мост ниже. Теперь же нечего рисковать.
      - Что ж, давайте так, - не стал возражать Протько. Он, видно, не был уверен в своей правоте.
      Алесич достал из кармана пиджака маленькую красную книжечку, аккуратно завернутую в целлофан. Развернул, прочитал свою фамилию, перечитал все виды транспорта, которыми он, Алесич, теперь имеет право управлять...
      Когда возникла потребность сдавать на права, Алесич решил получить не любительские, а настоящие, права профессионала.
      Книжечка пахла типографской краской. Алесич за свою жизнь поменял немало профессий. Но никогда у него не было такого солидного, такого красивого и серьезного документа. Как паспорт. И фотокарточка как в паспорте.
      - Никак не налюбуешься? - улыбнулась Катя. Она сидела рядом, держа на коленях белую пухлую сумку. - Смотри, сглазишь...
      - Сегодня прокачу тебя как на самолете. Ветер будет греметь, а не ржавый кузов. Правда! Никто не остановит. Не имеет права. Хоть увидишь, что такое настоящий шофер.
      - Ой, хороший ты мужик! - нагнулась к нему, чтобы ее слов не было слышно другим. - Но было бы еще лучше, если бы ты поменьше хвастался.
      - Когда я хвастался? Да и какой я хвастун? Хвастун тот, что слова своего не держит. А когда я, скажи, не сдержал своего слова? Когда говорил пустое?
      - Да сейчас, - еще громче рассмеялась Катя.
      Алесич обиженно отвернулся, начал смотреть через окно автобуса на луга, блестевшие на солнце редкими зеркальцами воды, на зеленую озимь, похожую на изумрудный ковер, на перелески, синевшие за полями. От шоссе отходили, как молодые отростки, полевые дороги с тонкими шнурочками первых колеин. Вдали, на опушке бело-розового березничка, желтела легковушка. Кто-то приехал за березовым соком. Теперь и они могут поехать в любой лесок, нацедить сока, пришло в голову. Нет, молодец Катя, что настояла взять машину. У них теперь будет настоящее лето. Объездят всю округу. А если захотят, то и до моря доберутся. И Костика с собой возьмут. Вот парню будет радость! Если, конечно, Вера отпустит его.
      - Ну, что отвернулся? - легонько толкнула его локтем в бок Катя.
      - Ничего не отвернулся. Просто загляделся.
      - Давай собираться, - сказала Катя и, подавая мужу тяжелую сумку, встала, начала поправлять на шее платочек в голубую полосочку, застегивать плащ.
      Улица в деревне совсем подсохла. Тракторы распороли ее до желтой глины. Под заборами чернели прошлогодние листья. Деревья уже окутал зеленоватый дымок. Пахло разворошенным навозом.
      Параска - в сапогах и ватнике - сидела посреди двора на низком чурбачке и перебирала бульбу-сеянку.
      Под березой, росшей у забора, стоял выщербленный жбанок, в него по деревянному лотку стекал березовый сок. "Кап-кап..." - так, наверное, день и ночь.
      - Ой, хорошо, что вы приехали! - подалась навстречу Параска. Вытерла руки о полы ватника, поздоровалась с гостями и, провожая их в хату, продолжала: - А то я уже журиться начала. Бульбу сажать надо, навоз возить надо, а машина весь двор заняла. К хлеву и не подъехать на коне. Сосед смеется, сдай, говорит, этот драндулет на металлолом, хоть конфеток дадут, будешь с конфетками чай пить. - И уже в хате спросила: - Может, березовичком вас угостить?
      - Накапал?
      - Течет. Сосед просверлил. Говорю ему - не надо, а он - как не надо? Гости рады будут. Вам из чулана, там в бочке, или из-под березы, свеженького?
      - Из-под березы, мама, из-под березы. Холодненького, сладенького, с комариками. - И спросил у Кати: - Ты любишь березовый сок?
      - Мой отец по нескольку бочек собирал его каждую весну. Все лето березовый квас пили. Ну и квас был, скажу тебе! Ни у кого не было такого кваса, как у нас.
      Наскоро переодевшись, Алесич вышел во двор. Вымыл машину, распахнув дверцы, вынул из-под ног коврики, развесил их на заборах, чтобы проветрились хорошенько. Потом, приподняв домкратом одну сторону машины, взял веник-голик, ведро с водой, залез под машину и принялся шаркать тем веником по днищу, - хотелось глянуть, нет ли где под комьями грязи ржавчины. Все днище было как новое. Только в нескольких местах он обнаружил вмятины будто кто ударил камнем... Захватив наждачную бумагу и банку с мастикой, Алесич снова полез под машину. "Теперь порядок..." - думал он.
      - Слушай, Иван, тебя не придавило там, ты жив? - вышла из хаты Катя.
      - Жив...
      - Обед давно на столе, а тебя не дозовешься. Скоро из-за этой машины ты и про жену забудешь.
      - За машиной смотреть надо. Может, больше, чем за женой. Жена не заржавеет. - И, довольный, засмеялся, продолжая осматривать и ощупывать руками то одно, то другое.
      Катя отошла, присела на крыльцо, выставила на солнце белые круглые колени.
      Вдруг кто-то стукнул калиткой, несмело приоткрыл ее. Алесич оглянулся, увидел женские ноги в чулках с кубиками по бокам, в черных блестящих туфлях на таких высоких каблуках, что ступни, особенно в подъеме, казалось, сгорбатились. Щиколотки узкие, голени мускулистые, красивые. Он сразу узнал, кто вошел. Непонятная грусть-тоска по утраченному отозвалась в сердце тупой болью.
      Алесич перевел взгляд на зеленую юбку, которая скрывала колени, на черную сумку, она была видна ему только наполовину, потом на детские ноги в коротеньких брючках и черных ботинках с облупленными носками. Замер, не зная, что ему делать.
      - Добрый день вам! - пропел знакомый голос, чуть сдержанный, вкрадчиво сладковатый, однако же напористый. - Здесь Алесич?
      - Здесь, здесь, - отозвалась Катя, встала с крыльца, направилась к калитке и вдруг, точно сообразив что-то, остановилась.
      Алесич лежал под машиной, не сводил глаз с ног женщины, своей бывшей жены, точно они магнитом приковали его взгляд к себе. Во рту пересохло, язык онемел. Надо было вылезать из-под машины, что-то говорить... А что?
      - Ваня, тебя ждут...