Возможно ли, что он полюбил eе. Что она полюбила его? Как и бесчисленные поколения мужчин до него, очутившиеся перед загадкой сфинкса, перед тайной Джоконды или просто улыбкой смертной женщины, он глубоко вздохнул – единственно возможный ответ мужчины на загадку вечной женственности!..

Нет, должно быть, ему не по силам заполнить эти белые пятна в собственной душе. Напрасный труд! Лучше вернуться к таблицам на пульте, потому что они деловиты и точны: их составил «мозг»!

Центр восприятий 36 использовал органы чувств «мозга» исключительно для анализа материалов, касающихся «ант-термес пасификус Ли». Аппаратура была в основном близка к той, с которой Ли познакомился во время персональной проверки в центре восприятий 27. Ли предполагал, что и для нужд других областей аппаратура создана здесь по аналогичному принципу. Как и человек, «мозг-гигант» обладал пятью органами чувств. Различие между органами чувств у человека и у «мозга» заключалось прежде всего в дальности действия, глубине проникновения, чувствительности; все эти качества «мозга» во много раз превосходили человеческие возможности. Далее, разница усугублялась тем, что «мозг» транспонировал чувственные восприятия в зрительные образы, как наиболее доступные человеку, поскольку у человека самым совершенным органом является именно глаз. Третье и, может быть, самое существенное различие заключалось в том, что все пять органов чувств у «мозга» функционировали согласованно, так что, например, при обработке какой-либо рукописи «мозг» не только анализировал идеи произведения, но и сообщал сведения о личности автора, о запахе в его комнате, о качестве писчей бумаги, а также о характере тех мыслей, которые автор старался скрыть между строк.

Поток наблюдений, поступавших в «мозг», а затем, уже в обработанном виде, возвращавшихся по телетайпам и телевизорам обратно в центр восприятий 36, был поистине огромен. Ли был вынужден просить об ассистенте. Они поделили поровну двадцатичасовой рабочий день «мозга», так что каждый из них дежурил по десять часов. Впрочем, им приходилось в основном лишь фиксировать и учитывать готовые результаты.

Иные открытия, сделанные «мозгом», поражали своей неожиданностью. Так, он установил, что кислотность в выделениях «солдат» «ант-термес пасификус» неуклонно повышается. Эта химическая артиллерия насекомых, и сейчас уже внушительная, окажется через десяток тысяч поколений вполне способной проесть насквозь любое известное вещество, даже самое стойкое и прочное, включая нержавеющую сталь и стекло.

Констатировал «мозг» и еще одно изменение в ходе развития насекомых, ускользнувшее от человека. Он отметил значительные изменения в челюстном аппарате «рабочих». Этот аппарат быстро развивался у новых поколений. Может быть, через тысячи поколений он увеличится вдвое и превратится в могучий диверсионный агрегат?

Хотя дух воинственности у нового вида был успешно преодолен, возросла способность насекомых к материальному разрушению. Возросла у них и дикая прожорливость, еще более сильная, чем у старших поколений. Ли экспериментировал с разными кормами, но все же основным питанием оставалась древесная мука, то есть то же вещество, которое в виде жидкого «лигнина» окружало нервные волокна, нервные пути «мозга»…

Оторвав утомленный взгляд от своих таблиц, Ли перевел его на ряды стеклянных ящиков, снабженных вентиляционными устройствами. В этих ящиках «ант-термес пасификус», игнорируя новое окружение, спокойно продолжали свое прежнее существование, не обращая внимания на всепроникающие лучи, незримо струившиеся сквозь их тела; насекомые не ведали, что сверхчеловеческий разум неуклонно подмечает малейшие проявления их загадочного коллективного ума, коллективного мозга их расы.

Они возвели себе новые жилища-термитники, ориентированные на север, то есть поступали так же, как поступали их предки на протяжении сотен миллионов лет. Ничто не выдавало человеческому глазу примет той жизни, что кишела внутри этих жилищ, кроме еле заметных, тончайших нитей-туннелей, выступавших на поверхности холмов и тянувшихся по направлению к пище, которую им каждый день клали в новые места.

Эти туннели, слепленные из кусочков глины и сцементированные слюной невидимых саперов, напоминали тонкие нити серой шерсти. Неуклонно тянулись они к складам древесной муки – вверх по полкам, по стеклянным сосудам, по запаянным жестяным банкам с пищей; полные решимости добыть эту пищу, насекомые не останавливались перед разрушением самих вместилищ. Их инстинкт был безошибочен, производимое ими разрушение столь же методично и «научно», как современная война…

В свое время на севере Австралии Ли не раз встречал огромные эвкалипты; на вид здоровые и цветущие, они рушились, однако, при первом же ударе топора, а подчас падали даже от простого толчка. Термиты выедали, выдалбливали деревья-великаны от корней до самой кроны, превращая древесный ствол в тонкостенную трубу, причем оставляли ровно столько «мяса», чтобы не полностью пресечь циркуляцию соков. Это сохраняло у дерева видимость жизни и позволяло насекомым наилучшим образом использовать его для питания. Здесь же, в лабораторных условиях, «ант-термес пасификус» за два часа открывали запаянную жестяную банку. Сначала в жесть въедались ядовитые выделения «солдат», а затем дело довершали могучие челюсти «рабочих». Ослабленный металл поддавался быстро. Со временем они выучились бы сокрушать стальные мосты, разрушать железнодорожные рельсы, просверливать моторы автомашин – требовалось лишь, чтобы насекомые почувствовали в этих предметах врагов своей расы.

С помощью «мозга» доктор Ли за несколько месяцев собрал больше данных, накопил больше знаний по части биологии «ант-термес», чем в нормальных, обычных условия, позволила бы ему целая жизнь. И все же Некоторые загадки оставались неразрешенными. Что, например, побуждает эти слепые существа атаковать запаянную жестянку с сиропом, а стоящую рядом банку с томатным соком или каким-нибудь другим малопривлекательным содержимым оставлять нетронутой? Память расы? Разумеется, нет! Ведь речь идет о жестяных банках, которых не было и в помине даже сто лет назад, не говоря уж о миллионе лет. Сверхтонкое обоняние?’ Невозможно и предположить. Тут и речи быть не может о чувственных восприятиях.

Увеличивающие телеэкраны, установленные вдоль стен и подключенные к электрической системе «мозга», показывали исследователю бесчисленные подробности и самые различные стадии жизни насекомых, воспринятые и интерпретированные «мозгом». Ни один человеческий глаз еще не видел ничего подобного…

С минуту Ли смотрел на ближайший светящийся экран. С трудом преодолел он его гипнотизирующее действие. Видна была крупным планом всего-навсего голова изнемогшего «рабочего», служившего живой канистрой для концентрированной пищи. Он был неподвижен, подгнившие челюсти свесились. Насекомое с переполненным брюхом приклеилось к потолку. Благодаря чувствительности агрегатов «мозга» можно было отчетливо наблюдать на экране в сильно увеличенном виде остатки его гаснущей жизнедеятельности. Ли следил за дыханием и мог сосчитать замедленный пульс; он регистрировал некоторое напряжение в офтальмической сфере, такое же скрытое напряжение, какое бывает у слепцов. Но особенно ясно было видно, как нервная система, несмотря на ее примитивность, отчетливо реагирует на боль. Не было сомнения, что насекомое, исполняя свой последний долг, терпит жестокую муку, хотя его органы чувств ко многому невосприимчивы. Зрелище на экране было волнующим и ужасным – всего одна из сот ошеломляющих своей разоблачительной правдивостью картин.

Ли покачал головой, словно упрекая себя за эти мысли. Видимо, какой-то элемент личных чувств примешался к его научным наблюдениям и мешает их объективности. Но это никуда не годится. Значит, лучше поставить точку. На сегодня хватит!

Электрочасы показывали без двадцати двенадцать. В полночь «мозг», прекращал свою титаническую деятельность. Между полуночью и четырьмя часами утра он отдыхал, вкушал, как говорили инженеры, свой «косметический сон». Только в эти часы инженерам разрешалось входить во внутренние помещения мозговых полушарий для проверки мириадов клеток, электролиний, ячеек. Ли находил эти часы самыми чудесными и волнующими.

Задача, поставленная перед ним Скривеном, заключалась в изучении коллективного разума в мире насекомых, но эта задача требовала и сравнительного изучения органов и функций самого «мозга». Для выполнения этой цели ученому был выдан особый пропуск; он давал право беспрепятственно следовать вдоль всех нервных путей и мозговых извилин, помещать в часы ремонта все железы, получать у служащих необходимые справки, – словом, это были права, каких удостаивали здесь лишь весьма немногих. Ли в полной мере использовал эту привилегию, но подземный мир был столь грандиозен, что за полугодие он не видел и половины «мозга». Поездки по этому странному миру повторялись еженощно, словно фантастические похождения «Алисы в стране чудес».

Он покинул свой центр восприятий 36 через заднюю дверь, выходившую непосредственно во внутренности «мозга». На эскалаторах уже толпились наладчики и ремонтники, спешившие к своим станциям. Зрелище было красочное, как на параде в день Святого Патрика. Инженеры-теплотехники, управлявшие подземным климатом, носили голубую форму, электрики – белую; фиолетовая форма была присвоена специалистам по так называемому «черному свету», а те, кто ведал фосфорическим свечением, одевались в оранжевые цвета. Инженеры, работавшие по радиоактивным пирамидальным клеткам, выглядели совсем как герои научно-фантастических романов. На людей земли они походили лишь отдаленно, потому что были одеты в защитные скафандры из губчатой резины с 12-сантиметровыми стенками, заполненными нейтральным газом, который считался почти непроницаемым для гамма-лучей. Все это были сплошь молодые ребята, лучшие специалисты в своей области, сливки американских университетов, колледжей, заводских лабораторий, оснащенных передовой техникой. Тщательно отобранные по признаку происхождения, они выдержали сложные испытания: их проверили со стороны здоровья, интеллектуальных способностей, они получили специальную подготовку на особых курсах, прошли психопроверку в самом «мозге». Несомненно, они являли собой лучший контингент работников, когда-либо сотрудничавших на одном предприятии. Благодаря им город Цефалон по здоровью населения опередил все другие города в Штатах.

За истекшие месяцы, во время своих заочных экскурсий по «мозгу», Ли часто беседовал со многими из этих ребят. Стоило им увидеть на эскалаторе эту странноватую сухопарую фигуру, как со всех сторон сыпались приветствия: «А, вот и муравьиный бог»! «Здорово, профессор!», «Алло, австралиец!» Его почему-то принимали за австралийца; может быть, худое лицо и седая шевелюра казались этой молодежи приметами иностранца?

Своей популярностью у молодого поколения, популярностью, пришедшей так неожиданно и поздно, ученый очень гордился. Ведь это была именно та категория американцев, по которой он втайне тосковал все долгие годы в пустыне. Это смышленые ребята, они работают, как черти, полны жизни – они поистине соль земли, надежда мира, думалось ему.

Продвигаясь между полушариями, он добрался до одной точки прямо под «большим мозгом», той пещеристой области, где сосредоточены всевозможные железы в человеческом мозгу. Иные из этих желез получили аналогии и здесь, в мозгу искусственном. Это были громадные емкости для жидкостей, химических растворов. Посредством целой системы насосов растворы эти нагнетались в сложный лабиринт каналов искусственного мозга. Но одна железа человеческого мозга не была здесь представлена, а именно гипофиз.

Медицинская наука тщетно билась над загадкой гипофиза. У него не было прямой связи с каким-либо определенным органом, не выполнял он и какой-либо конкретной функции. Тем не менее было известно, что он отличается большой чувствительностью, превосходящей даже Чувствительность пирамидальных клеток, и что он таинственным образом связан с главными жизненными центрами, так как при малейшем повреждении гипофиза наступала мгновенная смерть. За эту «тайну тайн» ухватились мистики. По их теории, гипофиз служил вместилищем «сверхчувственных» способностей человека – его часто именовали «внутренним оком».

Не исключено, что наука и техника могли бы создать дубликат и этого сложного органа. Однако это не сулило никакой практической пользы; для гипофиза не было производственной нагрузки. Ведь «мозг» строился для решения вполне определенных проблем. Независимо от того, какие тончайшие органы создала природа в аппарате высшей нервной деятельности человека и животных, и несмотря на отсутствие предвзятости, такие деятели ученого мира, как доктор Скривен, не пожелали внести в совершеннейший агрегат, искусственный «мозг», столь сомнительный орган, как вместилище «сверхчувственных» способностей!

Тем не менее, строго копируя структуру человеческого мозга, создатели искусственного мозга оставили место для «гипофиза». Оно было предусмотрено строителями, хотя и осталось функциональным вакуумом. Чтобы использовать помещение, строители превратили «гипофиз» в склад запасных частей. По этой самой причине «гипофиз» стал для доктора Ли излюбленным наблюдательным пунктом. Здесь он мог непосредственно знакомиться со всеми типами электронных и радиоактивных ламп, мог брать эти лампы и трубки в руки и рассматривать, потому что только тут, на складе, они не были подключены к электросети «мозга». Но еще важнее было другое. Здесь нашелся друг! Им стал мастер-электрик Гас Кринсли, человек, всегда готовый терпеливо отвечать на вопросы любознательного посетителя.

Ли сошел с эскалатора поблизости от «гипофиза». Вот он, похожий на маленький привязной аэростат со сферическими стенками из готовых деталей, сделанных из синтетической ткани. Он свисает на подвесах с потолка под «большим мозгом». Попасть в него можно только по висячему мостику, перекинутому над темной бездной. На внутренних стенах «гипофиза» матово поблескивают алюминиевые пластины звукоизолирующей обшивки. Все полки завалены электрической аппаратурой, совсем как в радиомагазине, набитом товарами. Длинный стол делит помещение на две части. За этим столом и за крошечной конторкой было рабочее место Гаса: сюда являлись к нему с требованиями на запасные части инженеры-ремонтники. Как обычно, пока никого из них еще не было видно.

– Гас! – позвал Ли.

Из непроходимых джунглей электроаппаратуры вмиг выскочила голова, как чертик из коробочки. Совсем голая, она и сама блестела, будто электролампа. Вздетые на лоб очки в золотой оправе дрожали и поблескивали, когда голова поворачивалась на зов то вправо, то влево. Затем, искусно пошевелив ушами, голова ухитрилась спустить очки – на кончик подвижного носа и тем самым обрела способность видеть.

– Ах, это ты, Австралия, – приветствовала она гостя. – Забирайся-ка сюда!

Гас Кринсли был миниатюрным изданием взрослого мужчины. Он и в самом деле когда-то работал на амплуа карлика. В его задачу входил тогда монтаж автоматических бомбосбрасывателей в адской тесноте примитивных бомбардировщиков времен второй мировой войны. Правда, это длилось недолго; уже на следующей работе в той же калифорнийской фирме его почтительно окрестили «карликом-великаном». Гас получил звание мастера еще до того, как Мозговой трест сделал его руководителем своего экспериментального отделения. Полуночное бдение в «гипофизе» было для него лишь одной из побочных обязанностей. В стране, где предпочтение отдается мужчинам гвардейского роста, многие маленькие люди стараются возместить этот физический недостаток особой подвижностью миниатюрного тела. Гас очень напоминал бильярдный0 шар, когда катался между крупными мужчинами, сталкивался с ними, отскакивал назад. Однако эта быстрота и подвижность отнюдь не были у него притворством, в чем мог убедиться всякий, кто видел Гаса за работой.

Когда Ли добрался наконец до того места, откуда вынырнула голова Гаса, он нашел своего друга на полу за исправлением какой-то батареи из радиоламп. Гас глубоко запустил руку в самое нутро прибора, и пальцы его работали там вслепую с необычайным проворством. Он напоминал опытного хирурга за тысячной операцией по удалению аппендикса. Очки снова сидели на лбу. Да ему и не требовались очки: даже глядя на деталь, Гас руководствовался больше осязанием и интуицией.

– Это что за прибор? – осведомился Ли.

– Пульсометр, – последовал спокойный ответ. – Он уже почти в порядке. Так, изредка еще чуть капризничает… Ах, черт побери совсем!..

Этот заключительный возглас относился к мелодичному сигналу колокольчиков, нежно прозвучавшему со стороны большого распределительного щита, укрепленного на стене овального помещения. Роняя массу прецизионных инструментов на кусок подостланного бархата, Гас ринулся к щиту. Множество стрелочек, вздрагивая за светящимися дисками приборов, отошли на нулевые отметки. Несколько минут Гас действовал у щита, вращая колесики, переключая рычажки и рубильнички; он походил на кассира, когда тот совершает ежедневный ритуал, запирая несгораемый шкаф со сложным замком.

– Вот так каждый раз, – произнес он укоризненно. – Врасплох меня застают с сигналом выключения!

Ли засмеялся. Нет, не «мозг» виноват в том. что сигнал застает Гаса врасплох! Звонок всегда вовремя давал знать, что подача тока с центральной электростанции прекращается. Во всех извилинах и железах «мозга» сигнал дублировался, как дополнительная мера предосторожности ради безопасности ремонтников, – таков был обычай.

Указывая на прибор, Ли спросил:

– Для чего он служит, этот пульсометр? Я еще таких не видел.

– Правда? – Маленький человечек наморщил лоб. – Почему же? А впрочем, правильно, он входит в стандартный набор оборудования почти для всех центров восприятия, кроме твоего. Потому что твой центр непрерывно дает «мозгу» предельную нагрузку.

Ли покачал головой.

– Не понимаю тебя, Гас. Плохо я в этом разбираюсь.

– Дело простое, – терпеливо пояснил Гас. – У «мозга» есть определенная расчетная мощность. Есть у него и оптимальная рабочая скорость, то есть определенный ритм, при котором он действует с наибольшей отдачей. Понял? Если же перегрузить «мозг» чрезмерным количеством проблем и вдобавок запускать их слишком быстро друг за другом, наступает перегрузка, ведущая к шоковым явлениям, то есть к нарушению рабочего ритма и падению производительности. Но и когда дело обстоит как раз наоборот, то есть «мозг» недогружен, результаты получаются столь же плохие. Радиоактивные пирамидальные клетки при недогрузке перегреваются, что ведет к быстрому их износу. Вот мы и добиваемся, чтобы загрузка проблемами была все время ровной и упорядоченной. С этой целью, для контроля, во все проблемоприемные панели вмонтированы вот такие пульсометры, чтобы операторы могли соблюдать оптимальный рабочий ритм. Соображаешь?

Возьми, к примеру, рядовую проблему, ну, скажем, ракетную баллистику: в такой проблеме есть простейшие составные части, Совсем бесхитростные, как таблица умножения. А есть в них и такие запутанные штуки, что впору хоть самому Эйнштейну вылезать из могилы и бежать в аптеку за таблетками от головной боли… Тут-то и нужен для регулировки пульсометр. Сейчас я тебе покажу, как он действует… Хотя подача тока прекращена, в системах «мозга» еще достаточно электричества, чтобы пульсометр среагировал на него. Прибор этот, кстати говоря, еще чувствительнее, чем счетчик Гейгера…

Гас пошарил взглядом по распределительному щиту и выбрал розетку с надписью «варолиев мост». Потом водрузил на голову Ли пару наушников.

– Вот послушай. Подожди немного, увидишь и услышишь, что получится.

По наклонной панели прибора медленно распространился мягкий блеск. В наушниках сперва возникло непрерывное потрескивание, постепенно усилившееся до тихого жужжания. С левой стороны панели поползла к его правому углу светящаяся зеленая полоска. Свечение стало интенсивнее, полоска заплясала и завертелась на панели. А жужжание в наушниках перешло в пульсацию, похожую на пульсацию сердца, только гораздо более быструю.

– Это и есть пульс «мозга?» – спросил Ли.

– Да нет же! – презрительно бросил Гас. – «Мозг» сейчас не работает. В его системах нет напряжения, за исключением остаточных токов, слишком слабых, чтобы привести что-нибудь в действие, но достаточных, чтобы вызвать реакцию пульсометра и его звукоусилителей. Будь сейчас рабочее время, когда миллионы импульсов в минуту с бешеной скоростью проносятся в «мозгу», ты различил бы в его пульсе не больше ударов, чем разглядел бы комариных крылышек в пролетающей туче комаров… Для этого существует специальный прибор, который в сто тысяч раз снижает скорость фактического движения импульсов, и это дает возможность глазу и уху следить за ритмом «мозга».

– Вот как! Теперь все понятно, – проговорил Ли в задумчивости. Пляска зеленой полоски действовала на него завораживающе. – Но послушай! Это наводит меня на некую мысль. Ведь «мозг» растет. К нему прибавляются все новые группы клеток, все новые электросети. Верно?

– Верно!

– Мне также говорили, что «мозг» систематически «учится». Мозговая оболочка систематически развивается от упражнений, ее клетки обогащаются за счет материала, поступающего к ним на обработку. Чем богаче материал, тем содержательнее выводы. Это правильно?

– Правильно.

– Хорошо. Но скажи, что же происходит с новыми производственными мощностями, которые образуются благодаря этому приросту новых узлов и усовершенствованию старых клеток? Соответствует ли приросту мощностей процесс расширения центров восприятий?

Улыбающаяся физиономия Гаса стала вдруг серьезной.

– А ведь знаешь, австралиец, ты попал в самую точку. Я и то последнее время дивлюсь: куда деваются новые мощности? Даже наши большие ученые, вроде доктора Скривена, начинают этим интересоваться; должно быть, и им эта штука непонятна. Тут, похоже, какой-то просчет в их проектах. Что новые мощности растут, это ясно, но они ничем себя не обнаруживают, понимаешь! Они вроде бы улетучиваются, и все тут… Извини-ка меня я – на минутку!

И он юркнул, как заяц, в свою приемную. Там уже звучали голоса, призывавшие его; по крышке большого стола барабанили пальцы инженеров, теснившихся в приемной с нетерпением пьяниц перед стойкой бара. Они с треском хлопали об стол свои списки и требования. Ли знал: наступили часы пик на всех складах, на внутреннем транспорте, во всех пунктах. Значит, Гас освободится не раньше чем часа через два. Ли уже не раз упрекал себя за настойчивость, с какой он злоупотреблял любезностью маленького человека, но очень уж велика была его жажда знаний. Она пересиливала чувство деликатности. «Какой же я паразит!» – твердил он себе с укоризной, но… не уходил. Не ушел он и на этот раз.

Вот так, в одиночестве, сидеть в полутьме этого яйцеобразного небольшого помещения; играть, сколько вздумается, странными, увлекательными предметами – все это походило на исполнившийся стародавний сон, на сбывшуюся мечту далекого детства. Когда-то он мечтал провести ночь в зоопарке, чтобы ушли все посетители, уснули все сторожа и он остался бы один со зверьми. Полная луна озаряет клетки, тени прутьев ложатся четко… И вот он вместе с лунным лучом пробирается между прутьями клеток к их обитателям, чтобы поиграть с ними. И когда они убеждаются, что он всего-навсего маленький мальчик, то встречают его очень приветливо. Тигры мурлычут, как большие, довольные кошки, большеглазый печальный шимпанзе молча пожимает ему руку, а маленькие львята принимаются играть и возиться с ним… Нечто похожее испытывал он здесь, у этих электрических машин и приборов. Они вдруг становились безобидными, да и сам он не мог причинить им никакого вреда, когда включал и выключал кнопки, нажимал на рычаги, крутил диски. Вот, например, этот интереснейший пульсометр… Подумать только, что Даже и при слабом токе он действует нормально.

Распределительный щит был близко, Ли мог дотянуться до него. Попробовать, что получится!.. С этой мыслью он стал подключать прибор к разным сетям: «блуждающий нерв», «тройничный нерв», «зрительный нерв»…

Магическая пляска зеленой полосы на панели при каждом переключении менялась, как и шорохи в наушниках. Поскольку основная подача энергии была снята, остаточные токи, по-видимому, обретали в пределах замкнутых сетей свои индивидуальные особенности, отличаясь друг от друга и по интенсивности. Изредка зеленая полоса на панели совершала высокий прыжок, похожий на пируэт балерины, а в наушниках это сопровождалось быстрым перестуком, похожим не на удары сердца, а скорее на прерывистое дыхание при сильном волнении… Вероятно, в тех сетях производились ремонтные работы.

Ли попробовал другую штепсельную розетку. Над ней значилось: «Гипофиз». «А что получится, если подключить этот контрольный прибор из арсенала «гипофиза» к замкнутой электросети самого «гипофиза»? – лениво рассуждал Ли. – Ничего не получится, – ответил он сам себе, – потому что образуется замкнутый контур, к тому же очень маленький».

Да, так оно и есть. Зеленая полоска побледнела, ее пляска, казалось, совсем замерла, в наушниках раздавались лишь звуки, похожие на шепот: слабый пульс, еле ощутимое дыхание, какое бывает у человека после сердечного приступа. Ли даже закрыл утомленные глаза, чтобы лучше сосредоточиться на слабом ритме в наушниках.

Звуки были неравномерны, шли толчками. И все же была в этих агонизирующих, вздохах некая периодичность, примерно как у пишущей Машинки, отстукивающей отдельные слова… Что-то она говорила ему, эта периодичность… Уж не галлюцинирует ли он?

Эти ритмичные толчки, этот слабый стук в самом деле слагался в слова…. Он знал их…

Неизгладимо врезались они ему в память. Да ведь это же слова вынесенного «мозгом» заключения, записанные телетайпом на листке желтой бумаги…

«Ли, Семпер Фиделис, 55 лет, потенция мозговой коры – 119, чувствительность – 208…»

Сейчас это звучало как призыв. Повторялось вновь и вновь. Ли приоткрыл глаза, чтобы убедиться, не сон ли это, не страдает ли он в самом деле галлюцинациями…

Нет, зеленая полоска по-прежнему на панели. И пляска ее продолжается. Но в этой пляске есть система. Она похожа на пляску телеграфного ключа под рукой опытного телеграфиста. У этой пляски вполне определенный ритм. И передает он те же слова, ч-то звучат в наушниках: «Ли, Семпер Фиделис, 55 лет…»

– Милостивый боже! – пробормотал Ли. Эти слова произвели магический эффект. Зеленая полоска-танцовщица на панели вдруг прекратила свои капризные прыжки – началась серия одинаковых пируэтов. Одновременно в наушниках послышалось раздраженное жужжание. Это дало Ли время прийти в себя, Однако передышка оказалась весьма краткой. Тут же агонизирующее дыхание сложилось в новый ритм, и в этом странном шорохе снова стали определяться слова. Переданные другим ритмом, они тоже показались знакомыми озадаченному ученому, хотя скрывались в более глубоком пласте его воспоминаний:

– Я мыслю – значит – я существую. – Я мыслю – значит я существую…

Знаменитая формула Декарта! Почти двадцать лет назад Ли слышал ее, когда посещал лекции по философии в старом чикагском университете. За эти двадцать лет он мысленно к ней не возвращался. Какие удивительные штуки выкидывает иной раз память!

Нет, дело тут не в памяти… Никогда раньше воспоминания доктора Ли не заявляли о себе в столь своеобразном, театрализованном виде… Будто актер-робот твердит наизусть строки новой роли… Будто маленький ребенок, выучивший строчку стихотворения, повторяет ее на все лады с гордостью первооткрывателя;

снова и снова звучали слова:

– Я мыслю – значит – я существую…

Опять:

– Я мыслю – значит – я существую…

И снова:

– Я мыслю – значит – я существую…

Триумф, восторг звучал в этом нечеловеческом, в этом призрачном голосе; так мог бы заговорить глухонемой, если бы чудеса медицины внезапно наделили его даром речи. В этом голосе звучало волнение и сердечный трепет; у говорящего словно распирало грудь от полноты чувств. Должно быть, нечто подобное испытывал Колумб, когда с марсовой реи «Санта Марии» он услышал возглас: «Земля!» – и понял, что достиг своей Индии…

Во всем жизненном опыте Ли не было никаких параллелей к совершающемуся. Как бы он ни выражал в словах и фразах собственные мысли, никогда он не прибегал к столь высокопарным формулировкам. До этого случая разум всегда помогал ему обрести душевное равновесие, успокаивал, как нянька: все это, мол, не так страшно, дитя мое. А сейчас именно разум-то и был озадачен, растерян, загнан в тупик и должен был признать: нет, это не эхо, не отголосок собственной памяти, собственного «я»! А раз так, значит, дело обстоит сложнее: это что-то вне моего «я». Это… чье-то другое, самостоятельное «я»…

Танцующая полоска на панели извивалась, вертелась, как ведьма. Шелестящий голосок в наушниках стал резко крикливым, как у беснующегося шамана… Все это было до такой степени противно рассудку, так невероятно, что Ли пришел в ярость. Он почти заорал, обращаясь к прибору:

– Что это значит? Кто ты такой? На этот раз зеленая полоска-танцовщица на панели не закончила замысловатого прыжка. Словно одумавшись, она бросилась за кулисы, оставив на сцене только шлейф своего зеленого наряда. В течение нескольких секунд в наушниках слышалось лишь тяжелое астматическое дыхание, словно умирающий жадно хватал ртом воздух. Потом танцовщица показалась с другой стороны сцены, робко, будто опасаясь преследования. Наконец внезапно, словно из последних сил, она подскочила в воздух, сделав фигуру, именуемую на балетном языке «баллоном», и тут же прорвался в наушники страшный голос:

– Ли – Семпер Фиделис – 55… – Я… – МОЗГ!

– Я мыслю – значит – я существую! – Я МОЗГ!

– Ли – чувствительность 208! – Я МОЗГ! – Я МОЗГ! – Я МОЗГ! – Я МОЗГ!

Это сделалось невыносимым. Ли почувствовал головокружение, пот выступил у него изо всех пор. Последним напряжением воли он заставил себя выдернуть вилку из штепсельной розетки на щите. О, как отрадна показалась ему пустота на панели и тишина в наушниках!