Исторические сенсации - Христос не еврей, или Тайна Вифлиемской звезды (сборник)

То, что называют верою евреев в букву закона, совсем иная вещь, чем догматическая вера христиан; это не вера в отвлеченные, непостижимые уму тайны или в разные мифические представления, а наоборот, в нечто вполне конкретное, историческое. Отношение евреев к их Богу с самого начала было политическим[36].

Иегова обещает им господство над миром при известных условиях; и здание их истории такое чудо замысловатой структуры, что евреи, несмотря на самую горемычную, жалкую участь (то есть целого народа), какая только известна в летописях мира (причем они лишь один-единственный раз, а именно при Давиде и Соломоне, наслаждались полстолетия относительным благосостоянием и порядком), все-таки представляют себе свое прошлое в самых блестящих красках, всюду видят охраняющую десницу Божию, распростертую над ними как над избранным народом, над единственными «людьми в настоящем смысле слова», – всюду, словом, находят исторические доказательства истины их веры, из чего они почерпают затем уверенность, что еще сбудется в полной мере все обещанное несколько тысячелетий тому назад Аврааму. Но, как сказано, божественное обещание было связано с известными условиями. Нельзя было ни ходить по своему дому, ни есть, ни гулять в поле, не вспоминая сотню разных заповедей, от выполнения которых зависела судьба нации[37]. Как говорится у Псалмопевца: «В законе Господа воля Его, и о законе Его размышляет он день и ночь».

У нас человек каждые два года бросает избирательный бюллетень в урну; он едва знает или даже вовсе не знает, что жизнь его имеет еще какое-то национальное значение; еврей же никогда не может этого забыть. Его Бог обещал ему: «Никакой народ не устоит перед тобой, и ты истребишь их всех», – но тотчас же прибавляет: «Все заповеди, которые Я даю тебе, ты обязан соблюдать!» Таким образом Бог вечно жил в их сознании. Кроме материальной собственности, еврею, в сущности, было все запрещено; поэтому все помышления его были направлены единственно к наживе; только от Бога он надеялся получить наживу. Кто никогда раньше не давал себе отчета в этих обстоятельствах, здесь бегло намеченных, тому трудно составить себе понятие, какую поразительную яркость получила при таких условиях идея о Боге. Правда, еврей не смел представить себе Бога; но Его действия, Его реальное ежедневное вмешательство в судьбы мира было в некоторой степени делом опыта; ведь вся нация жила этим; размышлять об этом было их единственным духовным занятием.

В такой-то среде вырос Христос; из этой среды Он никогда не выходил. Благодаря своеобразному взгляду евреев на историю Он пробудился к сознанию всеобъемлющего арийского культа природы и своего исповедания «tat-twam asi» («и ты еси таков»), в самом очаге чистого антропоморфизма, где все мироздание существовало только для человека, а все люди только для одного избранного народа, следовательно, в непосредственной близости к Богу и к Провидению Божию. Он нашел в Иудее то, чего не мог бы найти нигде в целом мире, – готовую систему строительных лесов, которыми обозначалось, где Он мог соорудить свою новую идею о Боге и о религии. От собственно еврейской идеи после земной жизни Иисуса не осталось ничего – как по окончании постройки храма можно было убрать леса. Однако они сослужили службу, и выстроить без лесов было бы немыслимо. О том Боге, у Которого просят хлеба насущного, могли помышлять лишь там, где Бог обещал человеку земные блага; о прощении грехов можно было молить лишь Того, Кто издал определенные законы… Я боюсь, однако, быть неверно понятым, если стану пускаться в такие частности; достаточно, если я дал общее понятие об этой своеобразной атмосфере Иудеи и тем способствовал выводу, что идеальнейшая религия не обладала бы такой жизненной силой, если б она не была связана с наиболее реалистической, вещественной и, мы спокойно можем сказать, самой материалистической в целом мире. Этим путем, а не вследствие своей мнимой высокой религиозности еврейство стало религиозной мировой силой.

Станет еще яснее, лишь только мы рассмотрим влияние этой исторической веры на судьбу Христа.

Самая мощная личность может действовать лишь тогда, когда ее понимают. Хотя бы это понимание было с пробелами, хотя бы оно даже было иной раз прямым недоразумением, но какая-либо общность чувства и мысли должны установиться связующим звеном между личностью проповедника и толпой. Те тысячи, что слушали Нагорную проповедь, наверное, не понимали Христа, да и как могли они понимать? То был народ бедный, подавленный вечной войной и возмущениями, систематически одурачиваемый своими священниками; могущество слова Христова затронуло, однако, в сердцах наиболее одаренных из них ноту, которая не прозвучала бы нигде в другом месте на земле: не есть ли этот Мессия обещанный избавитель от наших бед и горя? Какая громадная сила заключалась в одной возможности такого представления! Тотчас же связали мимолетное неясное настоящее с самым далеким прошлым и с несомненным будущим, вследствие чего настоящий момент получил вечное значение. Что Мессия, ожидаемый евреями, отнюдь не имел того характера, который придаем этому понятно мы, индоевропейцы, это уже второстепенно[38].

Эта идея существовала, существовала исторически, – мотивированная вера, что каждую минуту может и должен появиться с небес Спаситель. Ни в каком другом месте на земле ни один человек не мог бы иметь такого, хотя бы основанного на недоразумении, предчувствия о мировом значении Христа. Спаситель остался бы человеком между людьми. И в этом смысле я нахожу, что те тысячи, что вскоре после того кричали: «Распни Его, распни Его!» – обнаружили столько же смысла, как и те, что благоговейно слушали Нагорную проповедь. Пилат, вообще суровый, жестокий судья, не мог найти в Христе никакой вины[39]. В Элладе и Риме его почитали бы как святого человека. Еврей, напротив, живший одиноко в истории и которому «языческое» понятие о нравственности и святости было чуждо – так как он знал один лишь «закон» и соблюдал этот «закон» опять-таки ради совершенно практических целей, а именно чтобы не навлечь на себя Божий гнев и обеспечить свою историческую будущность, – еврей смотрел на такое событие, как явление Христа, с чисто исторической точки зрения и по справедливости должен был бесноваться, когда обещанное ему царство, для приобретения которого он так много веков страдал и терпел, ради обладания которым он разобщился от всех людей на земле, всем стал ненавистен и всеми презираем, когда это царство, в котором он надеялся видеть все народы порабощенными себе, всех государей коленопреклоненными перед собою во прах, – вдруг превратилось из земного в «царство не от мира сего». Иегова часто обещал своему народу, что Он «не обманет его», и еврею это могло показаться обманом. Не только одного, но многих они подвергли казни, потому что их принимали за обещанных Мессий или они сами выдавали себя за таковых. И по праву, ибо вера в будущее была таким же столпом их народной идеи, как вера в прошлое. И вдруг появилось это галилейское лжеучение! Вместо издревле освященного, упорного материализма вдруг водрузилось знамя идеализма! Бог мщения и войны превратился в Бога любви и мира! Необузданную волю, простиравшую обе руки к злату всего мира, Христос учил, чтобы она бросила все, чем обладает, и искала сокровища, зарытые в собственной душе! Еврейский синедрион был дальновиднее Пилата и тысяч христианских теологов. Не с полной сознательностью – нет, наверное, нет, – а с безошибочным инстинктом, присущим чистой расе синедрион схватил Того, Кто подорвал всю историческую основу еврейской жизни, уча людей: «Не пекитесь о завтрашнем дне!», Того, Кто в каждом своем слове, в каждом поступке являлся противоположностью еврейства, и не выпустил Его из рук до тех пор, пока Он не предал духа Своего. И только смертью Христа судьба свершилась, пример был преподан. Учениями не могло быть основано новой веры; в благородных, мудрых, нравственных учениях не было в то время недостатка, и ни одно ничего не могло поделать с людьми; требовалась прожитая жизнь, и чтобы эта жизнь тотчас же в качестве всемирно-исторического подвига включена была в мировую историю. Только еврейская среда соответствовала этим условиям. И точно так же, как жизнь Христа могла быть прожита только при помощи еврейства, несмотря на то что она была его отрицанием, так и молодая христианская Церковь развила целый ряд древних арийских представлений – о грехе, о спасении, о будущей жизни, о помиловании и т. д. (все вещи незнакомые евреям и оставшиеся им незнакомыми) – в ясные, видимые формы, уложив их в еврейскую историческую схему[40]. Никогда не удастся совершенно освободить явление Христа от этой еврейской основной ткани: были такие попытки в первые века христианства, но без успеха. Таким путем только изгладились те многочисленные черточки, в которых выражается своеобразность личности, и осталась лишь одна отвлеченность[41]. Еще глубже влияние второй черты характера.

Воля у евреев

Мы видели, что то, что я назвал историческим инстинктом евреев, в основе зиждется на ненормально развитой воле. Воля достигает у евреев такого преобладания, что она господствует и властвует над всеми другими склонностями. Вследствие этого, с одной стороны, получается нечто необычайное: подвиги, недоступные для других людей, а с другой – разнообразные ограничения. Как бы то ни было, несомненно, что такое же преобладание воли мы всюду встречаем и у Христа. Он часто обнаруживал себя евреем в отдельных проявлениях, но был вполне евреем там, где исключительно главную роль играет воля. Эта черта проникает необычайно глубоко и разветвляется в разные стороны, как кровеносные сосуды, проникая до малейшего слова, до малейшего представления. При помощи одного сравнения я надеюсь вполне пояснить свою мысль. Рассмотрим эллинское представление о божеском и человеческом и об их отношении между собою. Одни боги сражаются за Трою, другие – за ахейцев; если я склоню на свою сторону одну часть божества, то оттолкну от себя другую; жизнь есть борьба, игра; благороднейший может погибнуть, а гнуснейший победить; нравственность есть в известной степени личное дело, человек – господин своей собственной души, а не своей судьбы; пекущегося, награждающего и карающего Провидения не существует вовсе. Даже боги – и те не свободны; сам Зевс должен преклониться перед Роком. «Уклониться от предназначенного Рока невозможно даже и для бога», – пишет Геродот. Тот народ, который создал «Илиаду», дает впоследствии великих естествоиспытателей и великих мыслителей. Ибо кто взирает на природу открытыми глазами, не ослепленными себялюбием, тот всюду увидит, что в ней управляет известный закон; законность эта на нравственной почве называется судьбой у художника и предопределением у философа. Для верного наблюдателя природы мысль о произволе является почти непостижимой; даже на Бога он не может решиться возвести поклеп, что Он делает, что хочет, вернее, что Он делает, что нужно.

Это мировоззрение прекрасно выражено Гёте в его отрывке об Ахиллесе:

Произвол вовек ненавидят и боги и люди,

Когда он в делах и словах проявляется,

И как бы высоко мы ни стояли, но из вечных богов

Фемида вечная одна должна пребывать и людьмиуправлять[42].

Наоборот, еврейского Иегову можно считать воплощением произвола. Без сомнения, такое понятие о божестве особенно поражает нас в псалмах и у пророка Исайи; в то же время Он является для своего избранного народа источником возвышенной, серьезной морали. Каков Иегова, таков Он и есть, потому что хочет быть таким; Он стоит превыше всей природы, превыше всякого закона, Он неограниченный, безусловный повелитель. Если Ему угодно избрать маленький народец из всего человечества и оказывать ему милости, Он это делает;

угодно Ему мучить его, Он посылает ему рабство; угодно Ему, напротив, дарить ему дома, которых он не строил, виноградники, которых не насаждал, Он делает и это, истребляя невинных владельцев, – Фемида здесь отсутствует. То же видим мы и в законодательстве Божием. Наряду с нравственными заповедями, отчасти дышащими высокой моралью и человечностью, стоят прямо-таки безнравственные и бесчеловечные[43]; другие, напротив, содержат самые мелочные предписания: что должно есть и чего не должно, как мыться и т. д., словом, всюду царит неограниченный произвол. Кто заглянет поглубже в корень, тот не может не заметить здесь сродства между первобытным семитическим идолопоклонством и верою в Иегову. С индоевропейской точки зрения Иегову можно назвать, в сущности, скорее идеализированным кумиром или, если угодно, антикумиром, чем Богом… Но это понятие о Божестве содержит в себе еще нечто, что точно так же, как и произвол, нельзя было заимствовать из наблюдения природы, – мысль о Провиднии! По Ренану, «преувеличенная вера в особенное Провидение составляет основу всей еврейской религии»[44].

Кроме того, с этой свободой божества тесно связана другая – свобода человеческой воли. Liberum arbitrium решительно семитическое, а в его полном развитии чисто еврейское представление; оно неразрывно связано с особой идеей о Боге[45]. Свобода воли означает ни больше ни меньше, как вечно повторяемые акты творения; если в это вникнуть, то можно понять, что это предположение (насколько это касается области явлений) противоречит не только физической науке, но и всякой метафизике и означает отрицание всякой трансцендентальной религии. Здесь познание и воля находятся в резком разладе между собой. Всюду, где мы встречаем ограничения этого понятия о свободе – у блаженного Августина, у Лютера, у Вольтера, у Гёте, – мы можем быть уверены, что там имеет место индоевропейская реакция против семитического духа. Так, например, Кальдерон в «Великой Зеновии» влагает в уста дикого самодура Аврелиана насмешливые слова над тем,

Кто волю называл свободной!

Положим, следует остерегаться злоупотребления подобными формальными упрощениями; но все-таки можно установить следующее положение: понятие о необходимости особенно ярко запечатлено у всех индоевропейских рас; с ним сталкиваешься у них во всех областях; оно указывает на высокую, бесстрастную силу разума; напротив, понятие о произволе, то есть неограниченной власти воли – специфически характерная черта евреев; оно свидетельствует об ограниченном по сравнению с волей интеллекте. Здесь дело идет не об отвлеченных обобщениях, а о вполне реальных качествах, которые мы и теперь можем каждый день наблюдать: в первом случае перевешивает мысль, во втором – воля.

Приведу, кстати, наглядный пример из современной жизни. Я знавал одного еврея ученого, который, убедившись, что по его специальности, вследствие конкуренции нельзя хорошо заработать, превратился в торговца мылом и достиг недурных результатов; но когда и здесь ему поставила ножку иностранная конкуренция, то он, хотя и человек уже в зрелом возрасте, сразу ни с того ни с сего обернулся в драматурга и беллетриста и этим нажил себе состояние. Об универсальном гении не могло быть и речи в данном случае – дарования у моего знакомого были самые дюжинные, лишенные всякой оригинальности, но при помощи силы воли он делал все, что хотел.

Ненормально развитая воля у семитов может повести к двум крайностям: в первом случае – к оцепенению, как у магометан, у которых преобладает мысль о неограниченном Божием произволе; во втором случае, как у евреев, – к феноменальной эластичности, что вызвано представлением о собственном человеческом произволе. Индоевропейцу оба пути закрыты. В природе он всюду наблюдает закономерность и о себе самом он знает, что может создать высшее лишь тогда, когда повинуется внутренней потребности. Конечно, и его воля может подвинуть к геройским подвигам, но опять-таки только в том случае, когда его разум охвачен какой-нибудь идеей – художественной, религиозной, философской или же идеей о завоевании, обладании, обогащении, даже о преступлении, все равно; у него воля только повинуется, а не повелевает. Вот почему индоевропеец при средних дарованиях так удивительно бесхарактерен в сравнении с самым бездарным евреем. Собственными силами мы, наверное, никогда не пришли бы к представлению свободного, всемогущего Бога и, так сказать, «произвола Провидения» – такого Провидения, которое данное дело может решить так-то, а потом под влиянием людских молитв или других побудительных причин перерешить вновь иначе[46]; мы не видим нигде, кроме еврейства, идеи о совершенно интимных и постоянных личных отношениях между Богом и человеком, идеи о Боге, Который, если смею так выразиться, существует-то как будто только ради человека. Правда, древние индоарийские боги– благожелательные, дружественные, почти добродушные силы; человек – их дитя, а не их слуга; он безбоязненно приближается к ним; при жертвоприношениях он хватает правую руку бога[47]; недостаток смиренности по отношению к божеству даже приводил многих в негодование; но все же нигде, как уже сказано, мы не встречаем представления о всемогуществе в связи с произволом, и с этим связана поразительная путаница в в верованиях: поклоняются то одним, то другим богам, или же, если на божество смотрят как на принцип единства, то одна школа думает об этом так, другая иначе (напоминаю о шести больших философско-религиозных системах Индии, которые все считались правоверными); мозг неудержимо продолжает работать, создавая новые образы, новые картины: беспредельность – его родина, свобода – его стихия, творческая сила – его радость. Прочтите начало религиозного гимна из Ригведы:

Примечания

1

Что Штраус не имел понятия о том, что такое миф, что означает мифология – что видно из его обращения с народными мифами, поэзией и легендами, сваленными в одну кучу, – это опять-таки другой вопрос. В позднейшие времена даже не поймут, как мог иметь успех такой пустой, хотя и ученый, но лишенный всякого творческого духа продукт, каковы были произведения Штрауса. Как пчелы и муравьи нуждаются в целых когортах бесполых работников в своих государствах, так, по-видимому, и мы, люди, тоже не могли обойтись без трудолюбия и кратковременного далеко хватающего влияния подобных улов, отмеченных печатью бесплодия (подобных тем, которые так пышно расцветали в середине XIX столетия). С одной стороны, под влиянием историко-критических исследований, а с другой – под влиянием усиливающейся склонности обращать главное внимание не на богословское и второстепенное, а на живое и решающее чувствуется, что мифологическая точка зрения Штрауса – нечто мертворожденное, так что сочинения этого честного человека наводят зевоту. Но, несмотря на то, нельзя не признать, что такие люди, как он и Ренан, совершили великое дело, привлекши внимание тысячей на великое чудо явления Христа, и тем подготовили аудиторию для более солидных мыслителей и прозорливых ученых.

2

Грец История еврейского народа.

3

Грец соч. I, 567. «Галилея и Перея имели одного общего правящего тетрарха, между тем как Иудея, Самария и Идумея подчинялись римскому прокуратору». Грэц прибавяет: «Вследствие враждебности самарян, земля которых врезывалась клином между Иудеей и Галилеей, отношения между двумя разделенными областями были еще более стеснены». Кроме того, вообще нет основания отожествлять истых «израильтян» севера с собственно «иудеями».

4

Так окончательно исчезли, что многие богословы, располагавшие досугом, ломали себе голову в XIX столетии над вопросом: куда давались израильтяне? Ученые не могли понять, как 5/6 народа, которому Иегова обещал всю землю, могли попросту исчезнуть. Одна изобретательная голова даже заявила, что десять колен, считавшихся пропавшими, суть не кто иные, как нынешние англичане! Он не затруднился даже вывести мораль из этого открытия: поэтому-де бриттам принадлежит по праву около % всей поверхности земли, а остальная 1/6-евреям (См.: Lost Israel-where are they, to be found. Edinburg, 1877). В этой брошюре упоминается еще другое сочинение Вильсона: «Our israelitish origin». Согласно этим авторитетам, есть англосаксы, ведущие свое происхождение от Моисея. Каких только глупостей не говорилось в этом милом XIX веке!

5

Как изгладился отличительный характер израильского народа, повествует Робертсон Смит (Robertson Smith. The Prophets of Israel. 1905).

6

Альберт Ривель Иисус Назаретский. I, 116. Не надо также забывать, что Александр Великий после восстания в Македонии в 311 г. до Р. X. населил близлежащую Самарию македонянами.

7

Грец. Указ. соч. I, 400. См. также I Кн. Маккав. V, 23.

8

Грец. Указ. соч. I, 568. См. losephus, книга XVII, гл. 3.

9

Из Мишны цитировано Ренаном: Изд. 23, С. 212.

10

Ювенал рассказывает: «Евреи истолкуют тебе любой совет за какую хочешь плату».

11

Момзен Римская история. V, 515.

12

В позднее жители Галилеи образовали особую расу, отличавшуюся своей силой и мужеством, чти и доказывается их участием в походе под предводительством перса Шарбарца, и взятием Иерусалима в 614 году.

13

Об особенностях галилейского наречия и неспособности галилеян произносить семитические гортанные звуки см. у Ренана: «Langues semitiques».

14

См. сравнительную таблицу у Max Muller'a в «Science of language» и в отдельных томах «Sacred Books of the East». Санскритский язык знает только шесть чистых гортанных, еврейский – десять. Самое поразительное – это различие между гортанным придыхательным h, для которого в индогерманских языках известен только один звук, а у семитических языков– пять различных. Напротив, в санскритском имеется 7 различных язычных звуков, в еврейском – всего 2.

Как невероятно трудно совершенно изгладить такт особенности расы, выражающиеся в произношении, известно из примеров нынешних евреев: совершенно чистое произношение наших язычных звуков им так же трудно, как нам овладеть их гортанными.

15

Albert Reville. Jesus de Nazareth. Etudes critiquessur les antecedents de I'histoire evangelique et la vie de Jesus. V 2 v. 1897.

16

Как, напр., объяснить, что Ренан в своей «Жизни Иисуса», появившейся в 1863 г., говорит о невозможности даже догадываться, к какому племени принадлежит по крови Христос, а в V т. своей «Истории Израиля» категорически заявляет: «Христос был еврей» и с необычайной силой набрасывается на тех, кто смеет в этом сомневаться. Уж не повлияло ли тут Alliance Israilite, с которой Ренан в последние годы жизни поддерживал тесные отношения? В наш век мы столько слышим прекрасного о свободе слова, о свободе науки и т. д., а на деле еще более порабощены, чем в XVIII столетии; к прежним повелителям, никогда, в сущности, не слагавшим оружия, прибавились еще новые, гораздо худшие. Прежний гнет, по крайней мере, закалял характер, а новый, исходя из денег и направляемый к деньгам, унижает, обращая в низкое рабство.

17

См.: Winkler Hugo. Die Volker Vorderasiens. 1900.

18

Похвальное исключение составляет Игеринг (Igering), который говорит в своей «Vorgeschicht der Indoeuropaer», с. 300: «Учение Христа произросло не из почвы Его народа; наоборот, христианство представляет собою преодоление еврейства; в корне его скрывается нечто арийское».

19

«У семитов много суеверия, но мало религии», – говорит один из авторитетов по этому вопросу Robertson Smith («The Prophets of Israel»).

20

Гердер прекрасно выразился по этому поводу: «Один человек находится в противоречии с самим собою и природой; существо, самое развитое из всех организмов, в то же время наиболее неразвитое в своем новом назначении. Он представляет, следовательно, собою два мира, и в этом сказывается кажущаяся двойственность его существа».

21

См. гл. 125 «Книги Смерти».

22

У Герца без указания места.

23

Мне нет надобности приводить доказательства о политеизме евреев: их можно найти в любом ученых сочинениях и, кроме того, чуть не на каждой странице Ветхого Завета. Даже в псалмах Давида призываются «все боги» к поклонению Иегове; Иегова является «единым Богом» для позднейших евреев лишь настолько, насколько евреи (как мы узнаем от Филона) суть единственные люди в истинном смысле слова. Робертсон Смит, сочиненю которого «Religion of the Semites» считается самым основательным в научном смысле, говорит, что монотеизм проистекал не из первоначальной религиозной склонности семитического духа, а главным образом являлся политическим следствием (!!). По отношению к монотеизму индоевропейцев я замечу вкратце следующее. Брама индийских мудрецов, бесспорно, высшая религиозная идея, какая когда-либо существовала; о чистом монотеизме персов можно справиться у Дармштетера; но и греки находились на том же пути, по крайней мере, об этом свидетельствует Курций (Ernst Curtius): «Я узнал много нового, а именно – каким храмом монотеизма был Олимп и какой нравственной мировой силой был Фидиев Зевс». Впрочем, в этом отношении можно сослаться на позднейших из свидетелей: апостол Павел говорит (Рмл. I, 21), что римляне звали, что Бог один. Отец Церкви блаж. Августин доказывает в своем сочинении «De Civitate Dei», что, по взглядам образованнейших римлян его времени, Юпитер есть единый Бог, а все остальные боги лишь воплощение его «virtutes». Августин пользуется случаем, чтобы пояснить язычникам, что им не будет стоить никакого труда перейти к вере в единого Бога и отречься от всех других божеств. И то, что говорит Августин для ученых язычников, свидетельствует Тертуллиан и по отношению к народу вообще: весь свет верит, говорит он, только в единого Бога и никогда не слышно, чтобы кто-нибудь взывал к богам во множественном числи, а всегда только так: «Боже мой! Боже праведный! Как угодно Богу» и т. д. В этом Тертуллиан видит доказательство, что душа по природе монотеистична. Чтобы не. осталось ничего неясного в таком важном вопросе, надо прибавить, что Курций, ап. Павел, блаж. Августин и Тертуллиан – все ошибались в основе, усматривая в этих признаках доказательство монотеизма в смысле семитического материализма. Их суждение затуманено здесь влиянием христианских понятий. Представление о «божестве», которое мы находил в санскритской Браме и в греческом деЯпн, также в германском Gott в среднем роде, которое лишь в позднейшие времена под влиянием христианства перешло в слово «Бог» мужского рода (см. Этнографический словарь Клуге), отнюдь не может быть отожествлено с еврейским Творцом вселенной. То, что пишет проф. Э. Роде об эллинах, относится здесь ко всем арийцам, еще не тронутым семитическим духом. Ошибочно думать, что у греков была склонность к монотеизму в еврейском смысле… Греки признавали не единство божеской личности, а единство божеской сущности, единство божества, воплощаемого во многих богах. Чрезвычайно характерны в атом отношении слова Лютера: «По творению и по делам мы, христиане, одно с турками; мы тоже говорим, что Бог один. Но мы говорим также: недостаточно, чтобы мы только варили, что Бог один».

24

История Израиля. Вся нелепость этого мнения относительно Исайи еще ярче выясняется из того, что сам Ренан называет этого пророка «литератором» и «журналистом» и хвалит его, пространно доказывая, какую чисто политическую роль играл этот выдающийся человек. «Нет ни единой строки, вышедшей из-под его пера, которая не служила бы злобам дня или интересам данной минуты». И в этом-то человеке будто бы заключалась личность Христа? Точно так же неосновательно (и не у одного Ренана) цитируют известные стихи из Исайи с целью показать, будто иудаизм стремился к универсальной религии. Напр., приводится стих XLIX, 6, где Иегова говорит Израилю: «Я сделаю тебя светом народов, чтобы спасение Мое простерлось до концов земли»; но при этом умалчивается, что далее в этой же главе сказано, что язычники будут рабами евреев, что их цари и царицы падут перед евреями ниц и будут лизать прах под ногами их. И это возвышенная универсальная религия! Точно так же и в постоянно цитируемой главе LX; там сперва говорится: «Придут народы к свету твоему», а далее прибавлено с похвальной откровенностью: «Народы и царства, которые не захотят служить тебе, погибнут, и такие народы совершенно истребятся». Далее язычникам повелевается все золото и все сокровища свезти в Иерусалим, ибо евреи «навыки наследуют землю». И подобные-то политические подстрекательные памфлеты осмеливаются ставить в параллель с учением Христа!

25

Часто говорили о том, что у евреев слабо развить юмор; может быть, это правда по отношение к единичным личностям; как вам нравится эта «полнота» возвышенных идей у невежественных, лишенных фантазии толкователей Писания и «пустота» хотя бы эллинов!