Исаак с Сулейманом сидели в кафе в городе Амман под ярко желтыми зонтами "Кока – Кола''.
      Было душно, будто из топленной печки несло на них горячим воздухом с пустыни.
      За соседним столиком сидели трое девушек. Красивые восточные парнокопытные девицы. Было видно, что они приезжие. Одна из них так нежно смотрела на Исаака, что тот не выдержал. Взгляд ее действительно был томный и загадочный, многообещающий.
      – Слышь, Сулик, а та красивая Нет? Хорошая телка. На нас смотрит, улыбается. С такою я с удовольствием застрял бы в лифте. Хо – хо!
      – Ну да (допивая кофе). Хош, познакомлю? – (Обернулся на него) Ну прям, щас, разбежался. Давай, знакомь!
      – Дурачок. Я то смогу, только она тебе не даст.
      – Это почему же? Что, у меня член маленький что ли?
      – Ни в этом дело. Она лесбиянка.
      – Откуда ты это знаешь?
      – Знаю.
      – А если честно?
      – А если честно? Ну а если честно хочешь знать, то знай, что она моя сестра. И зовут ее Офра.
      Исаак застучал глазами.
      – Я серьезно говорю, она моя сестра. Мы одноутробные, в натуре.
      – Слышь, ты не перестаешь меня удивлять. Я раньше думал, что меня уже не удивишь ничем. Но пока это можешь делать только ты. Да уж И она тоже арабка как и ты?
      – Естественно! Я же сказал, мы брат и сестра. Да ладно, не бери в голову, мелочь это. С Офрой скоро я тебя познакомлю. Если хочешь по настоящему удивиться, то послушай военную историю про моего деда Семена.
      Он воевал на Украине. Это страшная история.
      – Семен – это настоящее имя деда?
      – Нет! Его имя Бадр. Он же был араб. Но паспорту Семен. Тебе частично будет ясно, зачем я такой ненормальный. Хотя я – потомок пророка.
      – Какого пророка?
      – Нет. Потом скажу, не мучай меня. Ну, так ты будешь слушать?
      – Конечно. Говори, рассказывай. У твоего деда отсутствовала левая нога, мне это известно. Он потерял ее на фронте, или как?
      – Ну вот, про это щас ты и услышишь Значит так. (Полностью восстановив в памяти все детали).
      Дед Семен уехал на войну молодым, еще не женатым. Потом он женился, породил моего отца. Видимо поэтому и мой отец был не из мира сего. Все – таки в жилах текла не совсем нормальная кровь. Ну, неважно, короче. И вот, все что с ним произошло на фронте, потом совершенно случайно я подслушал ночью, когда дед Панкрат, товарищ моего деда по фронту, пересказал соседу, дяде Пете на балконе одним летним вечером. Как теперь я слышу его голос, как теперь я вижу это все.** «1941 год. Декабрь месяц. В лесу было тихо и пахло снегом. Между гигантских черных елей петляла лесная дорога. Стоял нешуточный мороз, потрескивали деревья, и казалось, что хрустальным звоном отзовется в студеной тишине любой звук. Красиво было.
      Однако послышавшийся вскоре шум мотора развеял наши иллюзии. Мы прислушались, шмыгнули носом и поглубже зарылись в сугроб, окинув мимолетным взглядом небольшие холмики около дороги, из которых поднимался от дыхания едва заметный пар. На дороге показался мотоцикл с двумя фрицами в квадратных касках и темно-серых шинелях с крестами в петлицах.
      За ними из-за поворота выполз небольшой бронетранспортер с пулеметной башенкой, из которой за лесом следила пара внимательных глаз. Немцы ехали медленно, поминутно вглядываясь в заснеженную чащу – они знали, что в здешних лесах неспокойно. У Семена немного задрожали колени (я это заметил), и на мгновение потемнело в глазах. А казалось бы, должен был уже привыкнуть – сколько было таких засад, сколько стрельбы и трупов, а все равно каждый раз одно и тоже.
      Все произошло довольно быстро, неожиданно, нечаянно, невзначай, нехотя, случайно. Две гранаты, треск немецкого пулемета, пара вскриков – и все было кончено. С мотоциклистами мы расправились в первую очередь и начали уже их разделывать – предстояла долгая голодная зима. Из бронетранспортера извлекли трех контуженных – пулеметчика, механика и девушку в эсэсовской форме.
      Девушка была без сознания. Быстро добив немцев, распихали партизаны мясо по вещмешкам, распределили оружие, патроны и другие трофеи и в нерешительности остановились перед девушкой. Надо было торопиться, пока не подоспел патруль, тем более что она начала приходить в себя, и пора было принимать решение. В конце концов, Семен подозвал к себе Степана, самого дюжего из нашего отряда, забрал у него вещмешок и шмайсер, и молча кивнул на девушку. Со знанием дела Степан тихонько шлепнул девушку по голове рукояткой пистолета, взвалил ее на плечи, и в полном молчании отряд двинулся в глубь леса.
 
      ***
 
      После того, как через деревню прошли немцы, Семен решил уйти в лес. С нами пошло еще несколько партизан. Мы ушли без баб, с топорами, некоторые – с небольшими ножами, а иные – и с ружьями, они забрались в самую глубину украинских лесов, которую про меж себя называли Медвежья жопа.
      Построили шалаши и зажили довольно неплохо. Время от времени из соседних деревень к нам приходили еще люди, и к августу в Медвежьей жопе было около 40 человек – все здоровые мужики. Летом проблем с едой не возникало – лес кормит. Но чем ближе подступала зима, тем меньше становилось пропитания. Когда в декабре голод стал невыносимым, мужички собрались решать – как быть. И порешили. Первым съели бывшего председателя колхоза.
      Во-первых, самый старый, а значит, все равно помереть может, а во-вторых – уж больно не любили мы его, в мирное время с нас три шкуры он драл.
      Очень быстро все произошло – на председателя накинулось четверо (без меня), он подергал ногами и обмяк.
      Не повезло второму. На Алешку упала огромная сосна. Когда его достали – он был еще жив, но переломаны почти все ребра и исковеркана нога.
      Поскольку выходить его не было никакой возможности (да и не хотели особо мы этого), участь Алешки была предрешена.
      А потом стало легче – в отряд пришел еще один мужик и рассказал, что совсем неподалеку на одной из лесных дорог шальной снаряд разнес немецкий патруль. Поселенцы подорвались, и в распоряжении обитателей нашей Медвежьей жопы оказалось 4 автомата, пара пистолетов и 4 мороженых немца, которых хватило на 2 недели. С тех пор осмелели, и стали мы с товарищами изредка подкарауливать немецкие патрули – исключительно в целях пропитания.
 
      ***
 
      «Неудобная, сучка», – пробормотал Степан, когда отошли уже довольно далеко. «Неси, неси», – одними губами улыбнулся Семен и мельком окинул взглядом девушку.
      Принесли Сучку в землянку, раздели и по очереди, с расстановкой изнасиловали во все доступные щели. Периодически Степан шлепал Сучку по попе, по бокам, а потом по голове. И снова она отключалась, произнося по-немецки какие-то обрывки фраз.
      Сучке сделали клетку и поселили в землянке покойного председателя.
      Трахали ее каждый день и по очень многу раз, так что в скором времени она немного сошла с ума, и на все была согласна. Трахал Сучку Семен не больше и не меньше, чем все мы – в партизанском отряде был установлен определенный порядок. Надо сказать, что в Сучке иногда просыпался рассудок, и тоненьким слабым голоском с ужасно вытаращенными глазами она что-то лепетала, захлебываясь, и прижимала к груди обмороженные руки.
      Однако никто не знал языков, поэтому ее трахали дальше, заткнув ей просто рот.
      Иногда она принималась биться и кричать – тоже слабым тоненьким голосом – тогда ее немного били и насиловали дальше. Если бы знала Сучка, в какой глуши она находится, то, наверное, окончательно сошла бы с ума от безнадежности. Кормили Сучку как придется, то есть почти не кормили.
      Через месяц такой жизни Сука практически перестала реагировать на окружающую действительность и большую часть времени практически без движения лежала в своей клетке. Нельзя сказать, что мы обращались с ней так из ненависти к фашистам: просто по нескольку месяцев у нас не было баб, а держать ее вне клетки – так сбежит, а в лесу заблудится и замерзнет. Не звери же в конце концов. Да и в отряде не хотели ее смерти.
      Все шло хорошо, но однажды в одно прекрасное утро Сучка исчезла. Клетка была сломана, а ее самой нигде не было. Учинили грандиозные поиски, облазили все окрестности, но безрезультатно. Когда уже стемнело, все понуро возвращались домой, прекрасно понимая, что на следующий день точно не удастся изловить немку. Обычную русскую бабу мы могли бы поймать и трахнуть, сколько влезет, но почему-то не могли решиться на это – не изверги же.
      В землянку вошел Семен и зажег лучину. Отдышавшись, отошел он в угол, нагнулся и раскидал мерзлую землю, под которой обнаружился хвойный лапник. Убрав ветки, Семен сел на край недавно вырытой ямы и посветил вниз лучиной. На земляном холодном полу в полном беспамятстве лежала Сучка. Посидев немного, Семен крякнул, спрыгнул вниз, рванул на себя Сучку, завязал ей рот тряпкой, повернул к себе задом и стал жестоко трахать в попу. Кончив, Семен достал трофейный нож, и отрезав Сучке уши, начал сосредоточенно их жевать.
      Мясо Сучки понравилось Семену. На следующий день Сучка не досчиталась пальцев на ногах и кисти руки. Спустя несколько дней, безжизненное, немного распухшее тело было похоже на куриную тушку. Но Семена это не смущало, ему нравилось трахать мертвую и даже уже начавшую пованивать Сучку.
      Так прошли две недели. А потом кто-то из мужиков (не помню, кто точно) случайно заглянул в землянку Семена и все обнаружил. Семен в это время находился неподалеку, он сразу понял – пора. Развернувшись, он бросился в лес. На его счастье, мы не заметили бегства, и Семен беспрепятственно достиг опушки. Далее его путь лежал в райцентр, где находился немецкий штаб.
      Выложив перед офицерами документы и форму Сучки (он эти вещи всегда носил в своем заплечном мешке), он поведал им ужасающую историю о зверствах русских партизан.
      Семен рассказал, где прячутся его бывшие товарищи, то есть мы, сколько их, и какое у них оружие. Тотчас в Медвежью жопу был выслан отряд карателей, и добрый майор предложил Семену стать полицаем. Семен недолго колебался, и уже через полчаса он щеголял в немецкой новой форме. Ему выдали карабин, а на руку повесили красную повязку со свастикой. Он демонстративно кушал булку с маком, довольно прохаживался по поселку.
      К вечеру отряд карателей вернулся с победой. Партизаны были уничтожены.
      Только нам (мне, Мишке и Степану) удалось скрыться. Улегшись спать, долго ворочался Семен, и не мог сомкнуть глаз. Не давало ему покоя запах, который он ощутил в Медвежьей жопе. Странный запах, исходящий от Сучки, из лесу, заставлял его дергаться. И еще! Под открытым небом лежит чуть схваченное легким морозцем свежее мясо. К трупному запаху и мясу он привык.
      Спустя полчаса он был уже в лесу, и осторожно пробирался в чащу. Достиг он места после полуночи, часа в два или три, и картина, которую он обнаружил на месте происшествия, удовлетворила его вполне: вокруг валялось несколько десятков разметанных тел, на снегу виднелись кровавые подтеки.
      Семен подошел к первому попавшемуся телу – им оказался его соседский мужик – обнажил у тела ляжку, достал штык-нож, отрезал добрый кусок и с жадностью вцепился зубами. Он чавкал и чмокал, постанывая от удовольствия.
      Потом он лег на снег, и стал вгрызаться в мертвое тело не отрезая, всеми зубами, захватывая окровавленный снег и сосновые иголки. В этот момент позади хрустнула ветка. Хоть Семен и был увлечен процессом, но бдительности он не потерял. В метре от него лежал карабин. Оглянувшись, в неясном свете молодого месяца Семен различил затаившиеся фигуры, которые медленно приближались к нему.
      Бросившись к оружию, откинулся он на спину и наугад пальнул во тьму.
      Шарахнулись фигуры, но не упал никто – они продолжали медленно приближаться. Еще выстрел. Еще! Мимо! Семен вскочил и бросился в лес и тут же утонул в глубоком снегу. Завязли ноги, в теле появилось ощущение мерзкого бессилия. Когда Семен выпутался, над ним уже стояли люди.
      Где-то в снегу остался карабин, и Семен тщетно пытался нащупать его окоченевшими руками. Последнее, что он увидел – ясный молодой месяц, слегка подернутый мутной пеленой.
      – Фриц, бля!
      – Точно, йопта Фрицы, поздоровее они будут – долго лежат. До февраля хватит теперь.
      – Упитанный, падла Это хорошо.
      – Может отведаем прям здесь по чуть-чуть? Хули – вон их сколько вокруг, жмуров-то Авось до февраля-то не иначе как протянем.
      Зашуршала новая немецкая форма, сверкнули ножи, и над поляной, усеянной мертвыми партизанами, раздалось дружное сочное чавканье.
      Через секунду прогремела автоматная очередь. Все легли, кто-то стал ползать. То был я и Степан, старые друзья Семена. Мы решили помочь полицаю – Семену. Только партизаны успели отведать ногу и пальцы Семена''.
 
      – Вот так вот, Исаак, в рот меня чих-пых. Такую вот историю рассказал дед Панкрат.
      В этот момент к их столику подошел местный житель. Араб по имени Гимо.
      Он присел к ним и тихо прошептал Сулейману.
      – Сулейман, записи Мохаммеда в городе Петра. У моего знакомого. Но сейчас его нет, он в отъезде. Надо подождать.
      – И сколько же ждать?
      – Недели две, не больше. Только уговор есть уговор. Деньги вперед.
      – Не волнуйся. Утром деньги, вечером стулья.
      – Но я боюсь. Это может вызвать революцию. Его записи, точнее описание сна, полностью опровергают, переворачивают ученье Ислама.
      – Да ты не бойся. Ты нам их лучше дай, а мы сами решим, что делать с ними. Лады?
      – Хорошо. Только через две недели (оборачиваясь).
      – Есть. Договорились.
 
Так как смерть все равно мне пощады не даст –
Пусть мне чашу вина виночерпий подаст!
Так как жизнь коротка в этом временном мире
Скорбь для смертного сердца – ненужный балласт!
 
      9.
 
      Страница утеряна
      Исаак, Сулейман, и Офра уже теперь находились в России, в Москве.
      Сулейман поближе познакомил Исаака с Офрой. Исаак искоса следил за Офрой взглядом.
      Офра была типичная светлая арабка, но тоже косила под еврейку. Высокая, статная, стильная, глаза горят, сама знойная, аппетитная. Во времена СССР была членом компартии. Была строга и чутка, взгляд цепкий и яркий.
      Никто не назвал бы ее глупой женщиной.
      С ней однажды приключилась такая история. Офра была членом комиссии по приему в компартию. И вот, на перерыве она с подругой Илоной вышла погулять на бакинский бульвар. А сзади плелись трое парней и стали приставать к ним. Особенно к Офре. Мол, девушки, давайте познакомимся, пойдем в кафе, кино, и пр. Офра запомнила их лица, а через два часа увидела их перед комиссией. Они уже давно стремились поступить в партию, и вот неудача – надо же а! Приставать на улице к члену комиссии.
      Расплата была строгой, не приняли их в партию, Офра выступила решительно против, напомнив всем членам комиссии об их недавнем несолидном поведении на улице. Короче, вот так.
      Теперь они гуляли по России. Пока не получил эти записи Сулейман, написанные рукой самого Мохаммеда, надо возвращаться в Баку. Две недели находиться в Иордании уже не имело смысла.
      Они гуляли по Москве, а оттуда планировали направиться в Баку. Вот уже они приблизились к православной церкви святого Александра. Звонили церковные колокола. На фонтанной площади порхали голуби, народ гулял на лужайке и площадях. Присели у фонтана, усердно жевали бутерброды.
      Вдруг Сулейман резко обернувшись в сторону, спрятал свое лицо вниз, закрыв физиономию руками. Исаак это заметил:
      – Что с тобой? – спросил он, оборачиваясь, пытаясь найти источник страха Сулеймана.
      – Да, такэтону в общемэто один парень прошел мимо нас
      – И что? -Ну то, что я с ним переспал недавно.
      – Ааааа! Стесняешься? То-то. И вдруг резко: Сулейман, скажи мне. Зачем тебе это нужно?
      – Что именно?
      – Зачем тебе сон Мохаммеда? Зачем? Только честно.
      – Хорошо. Скажу (переглянулся с Офрой). Я хочу создать новую религию.
      Вот так. Ты понял теперь?
      – Вот видишь, снова ты неправ. Чтобы создать новую религию, ты видимо будешь что-то писать. То есть писать книгу, потом проповедовать, так ли? – (Задумчиво) Ну, в принципе, да, так ли. Придется что-то написать. И что?
      – Вот ты и попался. Запомни, Сулейман, писать книги – ерунда. Литература сейчас в упадке! Книги – это медленно действующая бомба для будущих поколений. Все вы – люди букв, и вы должны понять, что сила слова – превыше всего! Ведь во время сказанное слово сможет вызвать вулкан!
      Книга – это тихая война, а людям нужна власть! Писанинами ты далеко не пойдешь, и ничего не достигнешь. В лучшем случае твои книги переживут два поколения клопов
      Лучше выступи перед публикой, зажги огонь в сердцах толпы, пробуди их своей гневной речью. Тогда ты сумеешь создать и новую религию.
      Думаешь, если Гитлер, Троцкий или Кастро просто писали бы книги, сумели бы они создать и сделать то, что сделали? Нет! Только слово и речь – вот самые главные постулаты успеха. А такписать книги, брошюры. Это несерьезно!
      – Ты интересно говоришь. Но все мы что-то говорим, что-то делаем, и что-то пишем. Плохая книга лучше безнадежной политики. Ведь лезешь же ты в политику. Это видно.
      – Я не лезу в политику, мне она не нужна. Э – эх, Сулейман. Я не пишу книги потому, что не хочу просто писать. Если писатель верит в свой успех, то его лучше не читать.
      Ты пойми: на Олимпиаде всегда участвуют 15 тысяч спортсменов. 15 тысяча!
      Из них получают награды всего лишь 600. Это чуть больше трех процентов.
      Остальные спортсмены – это просто участники! Это гарнирные люди. Усек?
      Так же и в литературе. Пишут многие, а добиваются успеха единицы. А я хотел всегда попасть в число вот этих 600 медалистов, призеров. Я не хочу быть просто участником. Поэтому, и политика мне не нужна, ибо я и там буду участником, а не победителем.
      – Толково сказано, но удача светит не всем!
      – Э – эх, Сулейман Ты думаешь, когда идет дождь, это на самом деле дождь? Или ты веришь ветру, который дует? Может, ты каждую ночь уверен, что наступила темнота, и ночью ты видишь сон? Или ты думаешь, что сейчас, в данную минуту светит солнце? И ты надеешься, что это какой-то знак, намек сверху. Глупые люди! Они не понимают, что пчела, вырабатывая мед, не знает о меде ничего. Яблоко, падающее с дерева вниз, ничего не знает о законах тяготения, притяжения.
      Необыкновенную речь Исаака очень внимательно слушала Офра. Она не выдержала.
      – Я согласна с Исааком, все ерунда. И жизнь, и воздух. Как бы я хотела переспать с самим богом. Да, да, с господом богом! И чтобы Бог меня трахал в постели как последнюю сучку. Был бы как мужчиной, а не пассивной мямлей на небесах.
      Исаак обомлел от ее слов. Раскрыв глаза, он наблюдал за словами Офры.
      Разбудил его голос Сулеймана.
      – Исаак, капли от «Мужена» у тебя?
      – Да. И что?
      – Дай мне их.
      – Зачем?
      – Затем! Нужно!
      Исаак передал Сулейману маленький коробок. Они вошли в огромный красивый полутемный зал со статуями и колоннами по бокам. Красивая была церковь.
      Колонны в зале были из красного дерева, даже пахли они нестандартно. На стенах выцвела оранжевая краска. Кругом толпились люди, горели свечи, их яркое пламя колышилось в левую сторону. Шла месса. Стоя на кафедре, священник пел Алилуе. Наши спутники подошли к левому крылу, где толпилось много гостей. Почти все посетители приподняли правую руку, и плавно махали ею по сторонам. Они этим провозглашали мессу. Сулейман шепнул на ухо Офре: «пора»!
      Вынув из кармана маленькую стеклянную пробирку, похожую на морскую ракушку, Сулейман откупорил ее, и расплескал, разбрызгал на ковер всего несколько капель. Потом спрятал он в карман пробирку, и отошел к Исааку.
      Через минуты две, рядом стоящие люди стали оборачиваться по сторонам.
      Тишина взорвалась. Стали меняться на улыбки серьезные их лица и гримасы.
      В церковном зале послышались первые смешки, гогот. Через минут пять месса остановилась, посетители стали обниматься, а через десять минут – стали тянуться друг к другу, вытягивая вперед руки, как слепые, ощупывали друг другу лица и тела. Обнявшись, смачно целовались в губы совершенно незнакомые люди. Причем без разницы, кто с кем: мужчина с мужчиной или женщины между собой.
      С кафедры вниз спустился хмуро пастор, отложил он в сторону свой крест, быстро вверх задрал он рясу, лег на ковер и стал целовать в губы девушку, держащую в руках свечку. Свою дочку раздевал отец, а уже сестру насиловал брат. Люди тюленями лежали на сыром полу, на коврах. Они предстали друг перед другом в первозданном виде.
      Это был ад!
      Офра облизывала 14 летнюю незнакомку. Закрыв глаза от удовольствия, малышка стонала под упругим, как резина телом Офры. Она мяла ее как тесто. Девочка разодвинула пальцами свои половые губки, и Офра примкнула губами к святая святых этой девочке, и та тут же сладостно застонала, язык Офры запорхал между ее ног, умело лаская каждую складочку и впадинку. Офра нежно захватив ее клитор целиком, вцеловала в нее язык и долго водила им внутри. С уст малышки слетали стоны наслаждения. Это была волшебная картина.
      – Как я для тебя, моя крошка? Нравиться тебе?
      – Ох Вы прелесть просто, милая. Прелесть, прелесть. ОхОхохОооохххх
      Это тянулось долго. Язык Офры вошел в ротик девочке. На гладких волосах Офры играл тусклый отблеск свечей. А маленькой цыпочке было сладко целоваться со взрослой, умной, красивой женщиной, которая все знает и умеет. Приятно онемели бедра, трепетало сердце, тело замерло.
      Офра вылизала все ее соки. Привстала, отряхнулась, по ее плечам распустились волосы. Приподняла вверх свои брюки, и со всего размаху ударила, пнула ногой малышку каблуком по ее лицу, по груди. Та замерла от неожиданности, она еще лежала на полу, и взвыла от боли. Такая перемена характера со стороны Офры ее потрясла, она не поняла, зачем, за что? Исаак и Сулейман, скрестив руки перед собой, наблюдали этот кошмар.
      К ним подошла чуть размякшая Офра.
      – Исаак, я с тобой полностью согласна. Я имею ввиду ораторство. Писать книги – это ерунда. Когда смотришь в книгу – видишь фигу! Все в мире старо, даже свежие мысли, и книгой никого не удивишь. Женская литература – это сопли на слезах, мужская литература – это сопли на крови, а графоманская литература – это сопли на соплях. -ДаКонечно(растерянно).
      – Несомненно. Даже когда изучаешь английский язык, лучше найти репетитора, чем учить язык по книге. Нет? Ну воотДаже самые громкие звуки завершаются тишиной. Но, тем не менееИ в подтверждении твоих слов, я щас выступлю перед толпой. Продемонстрирую свое ораторство!
      В ее словах было столько отчаяния, как будто она шла на смертную казнь.
      После этих слов она поднялась, точнее выбежала на кафедру, окинула всех быстрым и внимательным взглядом. По этому взгляду нельзя было угадать, она враг или друг? Было нечто грозное в ее облике. Она поняла, что пришло ее время. Своей уверенностью она походила на Розу Люксембург, на Беназир Бхутто. На верующих она смотрела молча. Они все были в страшном состоянии. Многие только начинали отходить от бешеного воздействия запаха духов Исаака.
      Полуголые верующие сидели на холодном полу церкви, рядом некоторые еще лежали. Вяло подправляли свои лифчики женщины и девушки, застегивали мужчины ширинку. Помещение церкви, особенно его пол, был забит спермой, волосами, заколками, резинками, носками, туфлями, и пр. аксессуарами интима. Все валялось под ногами. Свечи догорели, оставив в церкви стеариновый привкус. Многие лениво смотрели на верх, на Офру.
      Она, словно призрак стояла наверху. До нее начинал доходить косой луч солнца, который мог слишком ярко осветить ее личико. Офра была горда и самодовольна. Она смотрела на толпу как на вещь, так как толпа казалась ей сборищем букашек. От букашки люди отличались тем, что дрожали и плакали. Под давлением этого непризнавания их людьми люди теряли самообладание. В церкви стояла электрическая тишина.
      Подняла она вверх руку, и начала свое бессмертное выступление. _- _Слушайте сюда, дети мои! Все мы ходим под солнцем. И всех нас терпит всевышний, пусть даже мы не определились, не сделали выбора. Все мы хотим и рыбку съесть и поле перейти. Но так не бывает.
      Должно быть так: или – или! Все вы ходите в церковь, но вам священники так и не могут объяснить элементарные вещи. Ибо сами они этого не знают.
      И никому из присутствующих, начиная со священника и кончая вот этим голым мужиком, не приходило в голову, что тот самый Иисус, имя которого со свистом столько раз повторял священник, всякими странными словами восхваляя его, запретил именно все то, что делалось здесь.
      Запретил одним людям называть учителями других людей, преклоняться пред ними, запретил молитвы в храмах, а велел в уединении молиться каждому.
      Главное же, запретил не только судить людей и держать их в заточении, мучить, позорить, казнить, дразнить, как это делалось здесь, а запретил всякое насилие над людьми, сказав, что пришел выпустить он пленных на свободу.
      Никому из присутствующих не приходило в голову то, что все, что совершалось здесь, было величайшим кощунством и насмешкой над тем самым Христом, именем которого все это делалось.
      Никому в голову не приходило, что те священники, которые воображают себе, что в виде хлеба и вина они едят тело и пьют кровь Христа, действительно едят тело и пьют его кровь.
      Когда люди откусывают зубами хлеб, вырывают словно зубами они запал с ручной гранаты. Запомните это!
 
      Она не ожидала от себя такой смелости, и удивилась, как легко ей удалось вступление. Это уже была не Офра с ее глотаниями слюны, и корявыми "мдя". Обильно вылетали искры слов, чеканный выговор цитат доносил до ушей все, позволяя вслушиваться и напрягаться.
      – Со спокойной совестью делал священник все то, что он делал, потому что с детства был воспитан на том, что это единственная истинная вера, в которую верили все прежде жившие святые люди и теперь верят духовное и светское начальство.
      Верил он не в то, что из хлеба сделалось тело, что полезно для души произносить много слов или что съел действительно он кусочек бога, – в это нельзя верить, – а верил в то, что _надо верить в эту веру_! Главное же, утверждало в этой вере его то, что за исполнение треб этой веры много лет он уже получал доходы, на которые содержал свою семью, обучал сына в американском колледже, там, устроил дочь в иностранную компанию.
      Так же верил и молодой священник, и еще тверже, чем старый священник, потому что он совсем забыл догмы этой веры, а знал только, что за теплоту, за поминание, за часы, за службу, за все есть определенная плата, которую охотно платят настоящие христиане, и потому выкрикивал свои "Христос воскрес", и пел, и читал что положено с такой же формальностью, с какой люди продают нефть, золото или баклажан. Мол, это моя работа.
      Никто не знает и не вникает, в чем состоят догматы этой веры, и что означало все то, что в церкви совершалось, или в мечети, не важно где – верили, что непременно надо верить в эту веру, потому что верят в нее высшее начальство и сам Президент.
      Теперь слушайте сюда, несчастные! Идеология не должна опираться на религию! Мол, так написано в Коране, Библии, или Бхагавадгите. Этого – де, хочет и желает сам Бог. Поэтому, мол, необходимо верить всем. Иначе мол, бог всех накажет, или в аду будете гореть. Это не честно, не справедливо! Идеология должна опираться на реальные факты, а не пугать людей именем всевышнего.
 
      Люди жадно слушали ее, ловя каждое слово. Они смотрели на нее виноватым, выпытывающим взглядом. Головы их была наполнены чем-то жидким, качать головой им было крайне неприятно. Она же продолжала говорить:
      – Когда начинают болтать о религии, первым делом вспоминают о несомненном существовании Бога. Да, мол, конечно, Бог есть, он всемогуч, колюч, вонюч, и так далее. Как это смешно Слушайте же вы, уроды!!!
      Никогда такое вы не услышите! Раз уж по настоящему вы не можете верить, то вам всем я кое что щас докажу!
 
      Потихоньку раскрыв глаза, стали прислушиваться люди к словам Офры. Ее голос был ангельский, чуть альтовый, но блаженный.
      – Поверьте же, вера в бога, есть не что иное, как узость ума. Все живут только для себя, для своего удовольствия, для своего живота, и все слова о боге и добре – обман. Возникает много вопросов о том, зачем так дурно на свете все устроено, что все друг другу делают зло и все страдают, начинают пить, колоться, обкуриваться, опускаться, болеть, страдать. Зачем?
      Но в принципе, это помогает. Почему нет? Когда станет скучно – покурила анашу или выпила водки, или полюбилась с мужчиной, и все пройдет.
      Не зная, с кого или с чего вокруг нас началась вселенная, беспомощные людишки, не поняв тайны Природы, поставили над ней некое Высшее Существо, наделенное способностью производить все спецэффекты, причины которых нам неизвестны. Мол, что было первым: яйцо или курица? Какая фантастическая глупость!
      Если Бог настолько всемогущ и всеведущ, если он – везде, в каждой молекуле и клетке, если он даже видит темной ночью черного жука под черным камнем, если он смог все это сотворить и предвидеть, в том числе и вот эти наши сомнения, то он становится просто лишним. Ничего не объясняющим, и никому не нужным. Если Бог – везде, то значит он – нигде.
      Посудите сами: если Россия имеет границы, значит, она есть, она существует! А если нет границ – то значит нет России! Покажите мне одно государство, не имеющее границу! Нет такого государства! Так же и с богом.
      Если бы человек был создан богом или иным высшим существом, то были бы совершенно иными его психика, чувства и поступки. Но я убеждена в том, что именно сам человек создал бога по своему образу и подобию, а не бог человека. Сделал он это для разрешения определенных общественных и личных проблем, как полезный инструмент, как орудие.
      С практической точки зрения такое объяснение гораздо проще и полезнее, так как позволяет понять сущность человека и человечества.