Баку + Симона = ..

      - Люстра, говоришь? - вскричала Симона. - А ведь ты возился
      с хрустальной люстрой из Эрмитажа, что досталась мне
      от бабушки! Вот что я вам скажу, господин хороший: руки прочь
      от этой люстры!
      - Молчу, молчу, - пробормотал он.
      - Нет, надо же было додуматься! Этим хрустальным подвескам
      нет цены! Да если они, упав, не укокошат меня на месте, я и
      на одной ноге доскачу, чтобы прибить тебя, а потом
      откачаю и еще раз прибью!
      Как-то вечером, отужинав, Баку вышел на террасу
      с сигарой. Вернувшись в комнату, он обвел глазами стол:
      - А где же твой пирожок с кремом?
      - Угостила новую горничную. Мне не хотелось сладкого.
      - Ты соображаешь, что делаешь?
      Она вперилась в него ненавидящим взглядом:
      - Не хочешь ли ты сказать, что пирожок был отравлен?
      В кухне что-то с грохотом обрушилось на пол.
      Баку отправился посмотреть, в чем дело, и очень скоро
      вернулся.
      - Новая горничная свое отслужила, - сообщил он.
 
      В течении двух мину тело новой горничной превратилось в бедую чайку, упорхнула в небо через открытое окно.
      В доме что ни день толпились гости. Так задумала Симона. Обычно они вели уединенный образ жизни.
      - Под шумок легче провернуть дело. Чем не стрельба
      по движущейся мишени!
      К ним опять зачастил Гасанчик, который сильно хромал
      после падения с лестницы, хотя с той поры прошла не одна
      неделя. Он все так же сыпал анекдотами и надсадно хохотал,
      а однажды едва не отстрелил себе ухо из дуэльного пистолета.
      Гости помирали со смеху, но сочли за благо убраться пораньше.
      Гасанчик поклялся, что ноги его больше не будет в этом доме.
      Потом вышел казус с одной девушкой Ирой, которая, оставшись у них ночевать, решила воспользоваться
      феном Симоны и получила если не смертельный, то
      поистине сокрушительный удар током. Унося ноги, она растирала
      левое ухо. Иногда Баку тоже пользовался феном.
      Баку после этого не прикасался к фену вообще.
      Вскоре после этого пропал некий Иса Исахан. А вслед
      за ним - доктор Устаев. В последний раз несчастных видели по
      субботам в гостях у Баку и Симоны.
      - В прятки играете? - подтрунивали знакомые, дружески
      похлопывая Баку по спине. - Признайтесь, что вы с ними
      сделали? Отравили мухоморами? Пустили на удобрение?
      - Скажете тоже! - сдавленно посмеивался Баку. - Ха-ха,
      при чем тут мухоморы! Один полез в холодильник за мороженым, не смог выбраться и за ночь сам превратился в эскимо. Только под утро отморозился, началось превращение в птицу, он стал синей птицей, улетел. Я кстати его видел утром, он сидел на ветке перед крыльцом, кричал и пел. Другой зацепился за иконостась и пробил головой стекло в оранжерее. Тут же он стал вороной, больше я его не видел.
      - Превратился в эскимо! Пробил стекло! - подхватывали
      гости. - Ну, Баку, вы и шутник!
      - Это чистая правда! - настаивал Баку.
      - Чего только люди не придумают!
      - Нет, серьезно, куда запропастился доктор Устаев? А
      этот прохиндей Иса?
 
      - И в самом деле, куда подевались Иса и Устаев? -
      спросила Симона через пару дней.
      - Надо подумать. Историю с мороженым подстроил я сам. А
      вот иконостась?.. Не ты ли подбросил ее в самое неподходящее
      место, чтобы я споткнулся и угодил головой в стекло?
      Симона застыла. Он попал в точку.
      - Так-так, - сказал Баку, - значит, настало время кое о
      чем потолковать. Пирушкам надо положить конец. Еще одна жертва
      - и сюда примчится полиция с сиренами.
      - Верно, - согласилась Симона. - Наши маневры рикошетом
      ударят по нам самим. Что же касается иконостаси... Перед сном ты
      всегда прогуливаешься по оранжерее. Но за каким чертом туда
      понесло Устаев - в два часа ночи? Поделом этому болвану.
      Долго он будет лететь над полями.
      - Силы небесные! Отныне никаких гостей.
      - Будем коротать время наедине - ты да я, да еще... гм...
      люстра.
      - Не дождешься! Я так запрятала стремянку - вовек не
      отыщешь.
      - Вот лакудра! - не сдержался Баку.
 
      В тот вечер, сидя у камина, он наполнил несколько чашек зеленого чая. Стоило ему выйти
      из комнаты, чтобы ответить на сотовый телефон, как она
      бросила в свою собственную чашку щепоть белого порошка.
      - Какая гадость, - пробормотала она. - Банально до
      неприличия. Зато расспросов не будет.
      С этими словами она - для верности - добавила еще
      чуть-чуть смертоносного зелья. Тут вернулся Баку, опустился
      в кресло и взял со стола чашку. Повертев ее перед глазами, он
      с ухмылкой перевел взгляд на Симону:
      - Шалишь!
      - Ты о чем? - с невинным видом спросила она.
      В камине уютно потрескивай поленья. На полке тикали часы.
      - Не возражаешь, дорогуша, если мы поменяемся чашками?
      - Уж не думаешь ли ты, что я подсыпала тебе яду, пока
      ты говорил по телефону?
      - Слишком банально. Но не исключено.
      - Ох уж, бдительность-подозрительность. Ну, будь
      по-твоему. Меняемся.
      На его лице отразилось удивление, однако чашки перешли из
      рук в руки.
      - Чтоб тебе пусто было, - буркнули они в один голос и
      даже рассмеялись.
      Каждый с загадочной улыбкой опорожнил свою чашку.
      С видом беспредельного блаженства они поудобнее устроились
      в креслах, обратив к огню призрачно-бледные лица, и
      наслаждались ощущением тепла, которое разливалось по их тонким,
      если не сказать, паучьим жилам. Баку распрямил ноги и
      протянул пальцы к тлеющим углям.
      - Ах, - выдохнул он. - Что может быть лучше доброго
      зеленого чая!
      Симона склонила красивую головку, пожевала ярко накрашенные
      губы и начала клевать носом, то и дело исподволь поглядывая
      на Баку.
      - Жалко горничную, - вдруг прошептала она.
      - Да уж, - так же тихо отозвался он. - Горничную жалко.
      Огонь разгорелся с новой силой, и Симона, помолчав,
      добавила:
      - Устаева тоже жалко.
      - Нет слов. - Он подремал. - Да и Ису, между прочим,
      тоже.
      - И тебя, Баку, - после паузы медленно выговорила она,
      хитро сощурившись. - Как самочувствие?
      - В сон клонит.
      - Сильно?
      - Угу. - Он остановил на ней взгляд совершенно ясных глаз.
      - А ты, дорогуша, сама-то как?
      - Спать хочется, - ответила она, смежив веки. Тут
      оба встрепенулись. - К чему эти расспросы?
      - В самом деле, - насторожился он. - К чему это?
      - Видишь ли... - Она долго разглядывала стены дома - я полагаю, хотя до конца не уверена, что у тебя скоро откажут желудочно-кишечный тракт и центральная нервная система.
      Он еще немного посидел с сонным видом, безмятежно
      поглядывая на огонь в камине, прислушиваясь к тиканью часов.
      - Отравила? - дремотно произнес он, и тут неведомая
      сила подбросила его с кресла. - Что ты сказала? - Упавшая на
      пол чашка разлетелась вдребезги.
      Симона подалась вперед, словно прорицательница.
      - У меня хватило ума подсыпать яду в свою же порцию -
      я знала: ты захочешь поменяться рюмками, чтобы себя
      обезопасить. Вот и поменялись! - Она захихикала дребезжащим
      смешком.
      Откинувшись на спинку кресла, он схватился обеими руками
      за лицо, словно боясь, как бы глаза не вылезли из орбит. Потом
      вдруг что-то вспомнил и разразился неудержимым взрывом хохота.
      - В чем дело? - вскричала Симона. - Что смешного?
      - Да то, - задохнулся он, кривя рот в жуткой ухмылке и
      не сдерживая слез, - что я тоже подсыпал яду в свою собственную
      рюмку! Искал удобного случая, чтобы с тобой поменяться!
      - Боже! - Улыбка исчезла с ее лица. - Что за нелепость?
      Почему мне это не пришло в голову?
      - Да потому, что мы с тобой слишком умные! - Он снова
      откинулся назад, сдавленно хохотнув.
      - Какой позор, какое непотребство, надо же так оплошать,
      о, как я себя ненавижу!
      - Да ладно..., - проскрипел он. - Лучше вспомни, как
      ты ненавидишь меня.
      - Всем истерзанным сердцем и душой. А ты?
      - Прощенья тебе не дам и на смертном одре, Симона,
      божий одуванчик, дурнушка. Не поминай лихом, - добавил
      он совсем слабо, откуда-то издалека.
      - Если надеешься и от меня услышать 'не поминай лихом', то
      ты просто рехнулся. - Ее голова бессильно свесилась набок,
      глаза уже не открывались, она едва ворочала языком. - А
      впрочем, чего уж там? Не поминай ли...
      - Жить охота....
      У нее вырвался последний вздох. Поленья в камине сгорели
      дотла, и одно лишь тиканье часов тревожило ночную тишину.
      На следующий день почтальон заметил, как с их калитки две белые чайки метнулись ввысь. Они кружили над крышей дома, ворковали, крякали, целовались.
      - Двойное самоубийство, - решили все. - Их любовь была
      так сильна, что они просто не смогли уйти в небо
      поодиночке.
      - Смею надеяться, - произнес Гасанчик, опираясь
      на костыли, - моя дражайшая половина, когда настанет срок,
      тоже разделит со мной эту чашу.
 

ЭПИЛОГ.

 
      На запыленной и вечно грязной улице Баку, столице Азербайджана рано утром седой дворник подметал улицу.
      Фшик, фшик, фшик....
      Он все сметал, весь мусор, который бы собран кучей у бордюр.
      Листья, обрывки газет, окурки сигар, мертвых птиц: чаек, ворон, удодов.