"БМВ" остановилась перед рестораном "Караван Сарай" в крепости, где Мелик и Али уже в течение получаса ждали чепенцев. Они сидели за столиком у окна.
      – Это они, – сказал бакинец. – Вы должны идти.
      Мелик отодвинул стул без всякого энтузиазма. Согласно инструкциям
      Лейлы Кузи, он даже не захватил с собой пистолет.
      Только бы почтенный отец Василий выполнил свои обязательства! Вся эта затея могла кончиться для Мелика плачевно, то есть смертью.
      "БМВ" стоял на краю тротуара. Его задняя дверца была открыта, и
      Мелик увидел Шаргию с парабеллумом в руке. Она была спокойна и самоуверенна. Она быстро обыскала Мелика с ловкостью старого полицейского.
      – Ничего, – сказала она.
      Сидящая за рулем женщина обернулась, и Мелик узнал Лейли Ахад. На ней были кожаная мини-юбка и сапоги. Рядом с ней сидел крупный мужчина с жирным лицом и бельмом на левом глазу. Взгляд женщины скользнул по Мелику, словно она была с ним незнакома.
      – Где выкуп? – сухо спросила она.
      – В американском посольстве, – ответил Мелик. – Его привезет Ефим
      Файнер, он ждет нас. Но вы ничего не получите, пока мы не увидим
      Мамеда Садуллаева в церкви живым.
      Она насмешливо пожала плечами.
      – Он жив, разве что немного похудел. Садитесь. Поехали.
      Мелик сел в "БМВ". На углу они свернули на улицу Рабочено проспекта и по лабиринту узких улочек выехали к берегу моря. Все молчали. Шаргия по-прежнему сжимала в руке парабеллум. Она выглядела еще более напряженной и опасной, чем в тот раз.
      Мелик посмотрел в зеркало, и ему показалось, что он заметил сзади
      "Джип" Али. Они проехали новый квартал. Заметив здание американского посольства из красного кирпича, Мелик стал нервничать. Если Ефим не окажется на месте, то чепенки способны увезти его в Бусары и убить.
      Но в воротах стоял голубой фургон с огромным детиной за рулем. Он дал гудок, и Мелик сделал ему знак следовать за ними. По маленькой крутой улочке они выехали на улицу Аббаса. Лейли повернулась к Мелику.
      – Нам не следует так дешево отдавать его вам, это азербайджанский предатель и развратник!
      – Мы убьем его позднее, после освобождения Чепении, – мягко успокоила ее Шаргия.
      У азербайджанского бизнесмена еще было в запасе время. Перед красным дворцом стоял "джип". "БМВ" остановилась, и Лейли вышла из машины.
      – Я оставляю вас здесь, – сказала она Мелик. – Мамед Садуллаев находится в "джипе", который последует за этой машиной. Помните,
      Шаргия не даст ему уйти просто так, в обмен на ничто… Они проверят ящики с золотом.
      Толстый чепенец с бельмом осклабился. У него было лицо висельника
      Он сел за руль, и "шахиня" захлопнула дверцу машины. Небольшой конвой тронулся в путь, взяв курс на юг, мимо пляжей с чарующими названиями – "Тропиканка", '' Кристиан Бич" – куда богатые азербайджанцы приезжали с открытием сезона заниматься любовью.
      Мелик верил в свою звезду, но понимал, нельзя постоянно играть с огнем, однажды удача может изменить ему…
      Шаргия нежно погладила затылок Мелика чекой, вынутой из гранаты.
      – Вы знаете, как она устроена, – сказала Шаргия. – Стоит мне разжать пальцы, и все будет кончено. Детонаторы очень короткие, они рассчитаны на три-четыре секунды.
      Мелик молчал. Шаргия демонстрировала свой фанатизм с наслаждением. Три машины остановились у въезда в деревню Накдаран.
      Деревня казалась вымершей, и Мелик спрашивал себя, готов ли отец
      Василий к встрече. В противном случае ему, Мелику, придется расплачиваться за операцию собственной жизнью: он знал, что в фургоне ни грамма золота!
      Пять или шесть парня вышли из укрытия, в котором по прибытии в деревню был спрятан "джип". Все они были вооружены китайскими и русскими автоматами. Шаргия отдала им приказ, и они побежали к маленькой церквушке. Больше на улице никого не было видно.
      – Азербайджанские псы боятся нас, – прокомментировала последний факт чепенка. – Когда мы появляемся где-нибудь, они прячутся.
      Действительно, не проходило недели, чтобы их "джип", напичканный предназначенными для какой то страны бомбами, не взорвался в какой-либо деревне. Понятно, почему деревенские жители не выбегали их встречать со знаменами…
      – Смотрите мне, – добавила Шаргия апатично. – Надеюсь, ваши друзья империалисты не устроили западни, иначе произойдет резня.
      Сделаем так: ваш драгоценный Мамед Садуллаев отправится в церковь в сопровождении наших людей Мы с вами тоже пойдем туда. И не забывайте: в церкви тоже наши люди, и она окружена кордоном, который не пропустит в нее ни одного человека. После того как Ягуб проверит золото, он доложит мне об этом. Затем Мамед выйдет из церкви и сядет в эту машину. Вы останетесь с нами до нашего возвращения в Бусары во избежание засады. Понятно?
      – Понятно.
      Мелик не представлял себе, как можно выйти из этой передряги.
      Он вышел из машины с подавленным видом и стал подниматься по ступенькам паперти с таким ощущением, что взбирается на эшафот. Ефим
      Файнер нервно курил за рулем фургона. Он казался еще крупнее, чем обычно, из-за бронежилета, надетого под свитер.
      Оказавшись в полумраке церкви, Мелик ощутил приятную прохладу, но подумал, что расслабляться не стоит. Шаргия склонилась над ухом омерзительного Ягуба, бельмо которого сейчас казалось гигантским.
      Тот вышел, закрыв за собой дверь. Мелик увидел в церковном помещении чепенцев.
      Из-за кустов показался чепенец и нацелил автомат на маленькую машину, идущую со стороны Баку.
      – Проезд закрыт! – крикнул он по-азербайджански.
      Преподобный отец Василий смерил его презрительным взглядом и выключил сцепление.
      – Вы не можете закрыть проезд для Бога, а я его представитель, – произнес он красивым басом.
      – Проезд закрыт! – повторил чепенец, наставив автомат на маленького человека в сутане.
      Отец Василий не моргнул глазом. Он медленным жестом перекрестил чепенца.
      – Сын мой, – кротко сказал он, – повторяю тебе: я представитель
      Бога, пусть и не твоего. Ты можешь выстрелить мне в спину, но Бог не любит, когда убивают его слуг. Поступай, как подсказывает тебе совесть.
      И он, выйдя из машины, спокойно направился к церковному зданию.
      Чепенец заколебался. Он получил приказ никого не пропускать, но боевики избегали столкновений с местными христианами, чтобы не настраивать их против себя. Как раз в этот момент из церкви вышел
      Ягуб. Чепенец крикнул ему:
      – Капитан, этот человек хочет войти в церковь!
      Ягуб тоже остановился в нерешительности. Что нужно этому худосочному священнику?
      Отец Василий вежливо приветствовал его.
      – Что вы хотите здесь делать? – спросил Ягуб растерянно. – Мы реквизировали церковь.
      – Церковь, может быть, вы и реквизировали, но не Бога! – сказал отец Василий все тем же ровным тоном. – Никто не помешает мне отслужить мессу, как я это делаю каждое воскресенье. Посмотрите на этих сестер, которые пришли на службу.
      Две монашенки, тоже направлявшиеся к церкви, поклонились отцу иезуиту. Ягуб пожал плечами.
      – Ладно, проходите. Служите вашу дурацкую мессу.
      Иезуит не оскорбился и прямо направился к паперти маленькой церкви. Ягуб крикнул, чтобы пропустили его и монашенок. Для самоуспокоения он посмотрел в сторону вооруженного отряда, что топтался невдалеке. Один из боевиков небрежно шагал к кафе, расположенному напротив церкви, вероятно, чтобы принести напитки своим товарищам.
      Капитан Ягуб смерил взглядом стоящего перед фургоном Ефима Файнера.
      – Где золото?
      Американец указал на ящики.
      – Здесь.
      – Откройте один.
      – Открывай сам.
      Чепенец выругался и потянул к себе один из ящиков. Он наклонился и начал его открывать. Ефим Файнер спокойно наблюдал за ним.
      Шахрияр вскинул автомат на плечо, чтобы распахнуть дверь кафе.
      Войдя внутрь, он сразу почувствовал неладное: зал был битком набит молчаливо сидящими людьми, причем только мужчинами. А на столах ничего…
      Шахрияр открыл рот, чтобы попросить ящик пепси-колы, но слова застряли у него в горле. Он стал медленно отступать к двери. Ни один из посетителей не шелохнулся.
      Повернувшись к двери, он тихо приоткрыл одну ее створку, будто боялся наделать шума. В этот момент нож, брошенный уверенной рукой, вонзился ему в спину. Он пошатнулся и, вцепившись в дверь, соскользнул на пол. Один из посетителей встал из-за стола, подошел к нему, вынул нож из спины и перерезал ему горло.
      Как раз в тот момент, когда Ягуб, наклонившись, открывал первый ящик, наполненный песком…
      Побагровев от ярости, Ягуб вынул из-за пояса парабеллум 38-го калибра.
      – Вы смеетесь над нами! – взревел он.
      – Возможно, – ответил американец.
      Взбесившись от ярости, Ягуб прицелился. Раздался выстрел, и Ефима отнесло ударной волной к кузову фургона. Пуля попала ему в грудь.
      Его очки упали.
      Ягуб напрасно не выстрелил второй раз. У него было ощущение, что ураган вырвал оружие из его рук. Парабеллум взлетел в воздух.
      Впервые в жизни Ягуб видел человека, которого не сразила пуля 38-го калибра, выпущенная в упор. По-видимому, он не знал о степени сопротивляемости броне жилета, утяжеленного стальной сеткой.
      – Гнусная тварь! – процедил Ефим. – Ты больше никого не будешь пытать в Бусарах.
      Он обхватил шею чепенца правой рукой и, упершись в землю, стал бить его головой о переднее крыло фургона с силой кузнечного молота.
      Ягуб вопил до тех пор, пока из его ушей не полилась кровь. Его череп пробил дыру в толе и треснул с неприятным звуком. Ефим Файнер с отвращением отвернулся.
      Присутствовавшие при этой сцене боевики, казалось, были прикованы к земле. Они не решались стрелять в американца из опасения, что попадут в своего капитана. В тот момент, когда они все же были готовы отреагировать на происшедшее, из окон кафе одновременно посыпались все стекла. Ошеломленные шехиды стали падать под пулями.
      Установленный на стойке бара пулемет непрерывно грохотал…
      Отец Василий удовлетворенно улыбался, стоя на паперти церкви.
      Теперь наступил момент его выхода на сцену.

      Отец Василий осторожно повернул ручку двери, незаметно приоткрыв створку.
      Он вытер о сутану вспотевшие руки, после чего сунул их в карманы.
      Когда он вынул их оттуда, в каждой было по кольту с удлиненной обоймой. Метким попаданием через дверную щель иезуит уложил сразу двух боевиков, находящихся внутри церкви. Затем ударом ноги распахнул разом обе створки.
      – Всемогуща рука Господа, – пробормотал он.
      Вытянув руки горизонтально, он открыл огонь из обоих кольтов по стоящим на коленях людям в первом ряду, перед алтарем.
      Буквально за несколько минут до этого кюре Накдаран нервно топтался в церкви перед дарохранительницей, моля Господа о том, чтобы Он по возможности уменьшил число миропомазании. Поведение пяти прихожан в первом ряду было примерным. Стоя на коленях на жестких деревянных скамеечках, они молились, обхватив головы руками.
      Двое других отдавали поклоны возле двери. Еще один застыл в блаженном созерцании статуи Девы Марии…
      Это казалось тем более трогательным, что все они были чепенцами, яростными мусульманами, которые до этого дня входили в церковь только для того, чтобы предупредить кюре, что в такой-то час она будет сожжена и прихожане вместе с ней.
      Если бы кюре Накдарана не был столь скромен, он отнес бы это чудо к своей преданности божьему делу, заставившей нечестивцев пойти по пути к Христу, забыв о дороге к дьяволу.
      Святой человек, однако, осуждал своего шефа, отца Василия, постоянно сжимавшего в руках огнестрельное оружие с длинной обоймой, что, конечно, было несовместимо с набожностью.
      Но чепенцы, которыми он любовался, тоже были вооружены. Кюре увидел даже пулемет возле одного из них.
      Он тяжело вздохнул. Дом Господень находился в плохих руках.
      Может, все же попросить отсюда всех этих грешников?
      Подумав так, кюре обратил внимание еще на одну, и довольно странную, группу. В центре ее стоял Мамед Садуллаев, который, казалось, тоже обратился в христианскую веру. Правда, это обращение придало его лицу землистый оттенок и заставило заметно дрожать руки.
      Пребывая как бы в экстазе, он даже не приветствовал кюре, которого хорошо знал. Рядом с ним стояли высокий симпатичный блондин с золотистыми глазами и молодая женщина с тонкими губами, играющая гранатой. Кюре вспомнил, что видел ее фотографию в газетах в связи с какими-то кровавыми событиями.
      Кюре пожелал всем сердцем, чтобы она стала на путь раскаяния, и с сожалением взглянул на гранату в ее руке. Лучше, если бы она сжимала в руках четки, прости ее, Господи…
      Но в то же мгновение кюре встрепенулся: в церкви, внезапно ощутил он, стояла гнетущая тишина. Словно тишина перед смерчем.
      И смерч разразился. Грянули два выстрела сквозь щель в наружной двери. Дверь с треском распахнулась, и в ней выросла тщедушная и вместе с тем устрашающая фигура отца Василия с кольтами в обеих руках.
      Затем выстрелы следовали один за другим – как фейерверк. Кюре заворожено смотрел на желтое пламя, что вырывалось из дул кольтов.
      Сразу же была раздроблена голова пулеметчика. Упали двое из тех, что только что молились в первом ряду.
      Но остальные тоже открыли яростный огонь по двери. Лишь мужчина возле статуи Девы Марии не успел совершить богохульства внутри святого дома, даже схватиться за оружие. Кольт в левой руке иезуита сказал свое слово, после чего чепенец окривел. Кто и в кого стреляет, понять было невозможно. И кюре в ужасе побежал, не соображая куда. Но тут же, сраженный пулей в голову, упал на церковные плиты в луже крови. На лице его застыла блаженная улыбка.
      Рухнули посреди нефа и две монашенки, зажатые между кольтами веры христовой и автоматами чепенцев. Стрельба будто бы уменьшилась лишь на несколько мгновений, когда отец Василий исчез из проема двери для того, чтобы перезарядить кольты. Он предусмотрительно запасся обоймами, чтобы держать осаду, но, подстегиваемый святым гневом, он снова открыл огонь.
      Еще один из чепенцев лежал на красном алтарном ковре, а другой агонизировал под дароносицей. Третий кинулся в ризницу, но тоже был настигнут пулей. Отец Василий снова перезарядил обойму и подождал.
      В церкви воцарилась жуткая тишина, нарушаемая редкими стонами.
      Шаргия, совершенно ошалевшая, по-прежнему сжимала в руке гранату.
      По-видимому, она совсем растерялась. Почему стреляли снаружи? В какую западню попали шахиды? Отец Василий нацелил на нее кольт и крикнул зычным голосом:
      – Руки на голову!
      Но она продолжала стоять неподвижно, как парализованная. Иезуит выстрелил. Пуля попала чепенке в шею, порвав артерию, и она упала, выпустив из рук гранату, чека которой тут же отошла. Мелик увидел, как смертоносный снарядик покатился прямо к нему. Он с силой оттолкнул его ногой к алтарю и нырнул под одну из ближайших скамеек.
      Краем глаза он успел увидеть, как отец Василий, так же мгновенно, отпрыгнул за наружную дверь.
      Взрыв потряс неф и выбил последние уцелевшие стекла витражей. С потолка рухнула люстра и разбилась вдребезги. Сладковатый запах ладана смешался с едким дымом.
      Но на отца иезуита, который снова, как только дым начал рассеиваться, появился в двери, это, казалось, не произвело никакого впечатления. Он спокойно убрал в карманы кольты и, наконец-то войдя внутрь церкви, встал на колени перед распростертым на плитах кюре.
      Прочитав короткую молитву, он закрыл бедняге глаза. Затем совершил тот же обряд над монашенками. Брезгливо посмотрел в ту сторону, где лежала искромсанная гранатным взрывом Шаргия. Ободряюще кивнул
      Мамеду, который, трясясь от страха, поднимался с колен, скуля что-то нечленораздельное.
      Но вдруг он опять выхватил из карманов кольты. Из ризницы послышались какие-то шорохи. Кажется, последний оставшийся в живых боевик, что укрылся там, пытался открыть дверь, выходящую наружу.
      Все произошло в считанные секунды. Боевик, распахнув дверь, выскочил наружу и помчался зигзагами по деревне. Отец Василий кинулся за ним. Прицелился на бегу. Боевик тоже на бегу выстрелил.
      Но тут же как бы споткнулся. Отец Василий был метким стрелком.
      Боевик уже лежал в луже крови с пулей в голове.
      А святой отец степенным шагом вернулся к церкви, возле которой уже собралась большая толпа его вооруженных прихожан. Она встретила своего священника бурными криками и залпами автоматов, направленных дулами в небо. Кто-то водрузил над зданьицем кафе азербайджанский трехцветный флаг. Со всех сторон, огибая трупы на дороге, сходились женщины и дети.
      Иезуит широким жестом перекрестил всех присутствующих и отдельно
      Ефима Файнера, по-прежнему охраняющего фургон с пустыми ящиками.
      – Господь призвал своих детей! – воскликнул отец Василий вдохновенно. – Мы прошли под пулями нечестивцев без единой царапины!
      Это ли не доказательство того, что с нами Бог!
      – С нами Бог! – вторили ему жители Накдарана.
      Мелик был оглушен таким ликованием. Он спросил шепотом отца Василия:
      – А у вас не будет неприятностей? Священник стреляет в церкви!
      Иезуита явно покоробило.
      – Сын мой, – оскорбленно произнес он. – Я не стрелял в церкви! Я стрелял через дверь, с паперти, чтобы изгнать из святого места его осквернителей. Священник же я только тогда, когда нахожусь в самой церкви.
      Да, сразу было видно, его воспитали святые отцы иезуиты. Мелик только пожал плечами. Тем более что философствовать было некогда.
      Надо было немедленно отправить Мамеда Садуллаева в Баку, чтобы он наконец подписал контракт с иранцами.
      Пока этому не помешает еще что-нибудь, такое же страшное, как только что закончившееся кровопролитие.
      Чуть ли не силой Мелик повлек толстяка, который находился почти в прострации и продолжал причитать, к фургону.

      Иранцы, все в одинаковых синих костюмах, сидели вокруг большого стола в кабинете Мамеда Садуллаева. Здесь они, кажется, чувствовали себя уютнее, чем в роскошном ресторане "Азия''.
      Когда в кабинет вошел Мамед в сопровождении Мелика и Ефима
      Файнера, они встали.
      Мелик испугался, что они начнут зачитывать цитаты из маленькой красной книжечки.
      Уля, которая, конечно, тоже была тут, шепнула ему:
      – Сегодня вечером… Правда, у меня, – добавила она, – появился любовник-диктор, а он ревнив. Так что будем осторожны. Приходи ровно в восемь.
      – А ты не можешь прийти ко мне?
      Она покачала головой.
      – Ой, нет! Приходи ты.
      Глава иранской делегации между тем принялся дискутировать с
      Мамедом. Судя по всему, он прекрасно владел им. Но что это была за дискуссия!
      – Империалисты и оппортунисты, – серьезно разглагольствовал иранец, – не упускают случая, чтобы помешать делу мира. Но мы всегда срываем их планы.
      Слушать все это было для Мелика свыше сил. И он удалился в соседний кабинет, тем более что никто не обращал на него внимания.
      Но не успел он там расслабиться, как в дверях показался Ефим Файнер.
      – Они закончили, – объявил он, – и уже ушли.
      Оказывается, пустые разглагольствования главы делегации не помешали быстро завершить переговоры.
      Мелик вернулся в кабинет, где был уже один Мамед Садуллаев. Он держал в руке пачку бумаг.
      – Подписали контракт на пятнадцать "Боингов"! – потряс он ею. – С перспективой еще на тридцать пять!
      Мелик подумал, что для удовольствия иранцев самолеты можно было бы покрасить в красный цвет.
      – Я, – сказал Ефим Файнер, – чтобы сбить с толку наших
      "конкурентов", сообщил в газете "Утро" и в "Бакинском Вечере", что завтра – только завтра! – между известным азербайджанским бизнесменом и делегацией Ирана будет подписан важный контракт.
      В "Азии". Если "конкуренты" явятся туда, они застанут там безобидный коктейль… И без участия Мамеда Садуллаева.
      – Остроумно, – рассмеялся Мелик. Улыбнулся и Мамед. Довольный сделкой, он уже почти совеем пришел в себя. Вот характер истинного бизнесмена!
      – Что вы делаете сегодня вечером? – спросил он Мелику. – Давайте поужинаем вместе, я сейчас холостяк: Рима уехала и вернется только завтра.
      – Я немного устал, – дипломатично ответил Мелик. – И хочу пораньше лечь спать.
      Он не стал уточнять с кем.
      Подполковник Семен Алхутов трижды перечитал заметку на третьей странице "Утро", сообщающую о назначенном на завтра подписании контракта. Подполковник негодовал: он всегда считал азербайджанцами полными кретинами, но на этот раз они превзошли самих себя!
      А ведь этот английский журналист, передав ему о своем разговоре с руководителем группы, к которой принадлежала Шаргия, поклялся:
      – Они похитят Мамеда и устроят показательную казнь…
      Он обрисовал ненависть чепенцев такими красками, что Алхутов успокоился. И вот тебе! Они не только не убили Мамеда, но дали ЦРУ обвести себя вокруг пальца.
      Подполковник ФСБ посмотрел на часы: было ровно три. На ликвидацию
      Мамеда у него оставался всего один день. При том, что сам он,
      Алхутов, должен остаться в тени. Мысли путались у него в голове.
      Наконец он снял по мобильнику набрал номер компании Аэрофлота:
      – Соедините меня с Ереваном по номеру 533 – 002.
      Уля открыла дверь, как только Мелик позвонил, и бросилась ему на шею.
      Но тут зазвонил телефон, и она приложила палец к губам. Поговорив несколько минут по-азербайджански нежным голоском, она повесила трубку, глядя на Мелика блестящими глазами.
      – Хи-хи, это был он, мой любовник. Он очень ревнив и звонит каждые полчаса, чтобы проверить, дома ли я. На ней был откровенный облегающий комбинезон.
      – Пойдем, – позвала она Мелика.
      Она увлекла его в спальню и, смеясь, толкнула на кровать.
      Протянув руку, включила телевизор. Мелик удивился: телевизор не сочетался с тем "пылом", который она демонстрировала.
      На экране усатый диктор читал новости. Уля радостно вскрикнула:
      – Мой милый!
      Ловким жестом она скинула с себя комбинезон и принялась раздевать
      Мелика.
      – Ты не боишься, что твой любовник явится? – спросил он.
      – Нет, – засмеялась она. – Это ведь он на экране. Пока он читает теленовости, я спокойна.
      Она прижалась к Мелику, искоса поглядывая на экран, откуда ее любовник наблюдал за ней. Затем встала перед телевизором и проделала танец живота.
      – Если бы он меня сейчас видел, он бы меня убил, – засмеялась она. – Я поклялась, что буду верна ему.
      Вскоре она окончательно забыла о своей клятве, и ее стоны почти заглушили голос диктора.
      – Ты хорошо занимаешься любовью, – сказала она позднее.
      Она начала одеваться, мурлыча про себя песенку, и Мелик последовал ее примеру. Проводив его до двери, она сказала:
      – Можешь приходить каждый вечер в восемь часов, кроме субботы.
      Мелик вышел на лестничную клетку, сожалея, что любовник Ули не читает новости и по ночам.
      – За ваш замок!
      Али поднял фужер с шампанским и залпом выпил его. Мимо них прошла очаровательная блондинка, которую Мелик проводил оценивающим взглядом.