Первым нарушил молчание полковник Старботтл.
      - Ваш долг, сэр, доставить нас со всей возможной быстротой к федеральному судье округа, если только ваш вашингтонский повелитель не нарушил конституцию, сместив и его!
      - Я вас прекрасно понял, - ответил судья Бисуингер с невозмутимым спокойствием, - и поскольку, как вам известно, федеральный судья Вильсон, к сожалению, не может быть уволен иначе, как по решению суда, вы, вероятно, можете по-прежнему рассчитывать на его сочувствие южанам. Это уже не относится к моим обязанностям; мой долг будет выполнен, как только мой помощник доставит вас к федеральному судье и я изложу обстоятельства вашего ареста.
      - Поздравляю вас, сэр, - с ироническим поклоном сказал капитан Пинкни, - с такой скорой наградой за вашу измену Югу, а также с тем, что вы так быстро переняли у своих друзей их своеобразную тактику проникать в чужие дома.
      - Жалею, что не могу, в свою очередь, поздравить вас, сэр, - возразил судья Бисуингер серьезным тоном. - Вы нарушили присягу правительству, которое дало вам образование, содержало вас и присвоило вам эполеты, которые вы обесчестили. Я не стану рассуждать об измене с человеком, который не только обманул доверие родины, но и нарушил святость семейного очага друга. По этой причине я не воспользуюсь ордером на арест хозяина и хозяйки этого дома. Я убедился, что мистер Брант не имел понятия о том, что здесь происходит, а его жена была лишь заблудшей жертвой обмана со стороны человека, повинного в двойном предательстве.
      - Молчите!
      Это слово вырвалось одновременно и у Кларенса и у капитана Пинкни. Они стояли, меряя друг друга взглядами. Кларенс был бледен, Пинкни побагровел, миссис Брант, очевидно, не уяснив себе значения их совместного призыва, обратилась к судье Бисуингеру, задыхаясь от бешенства и обиды.
      - Приберегите ваше милосердие для вашего собрата-шпиона! - крикнула она, презрительным жестом указывая на мужа. - Я отправляюсь с этими джентльменами.
      - Вы не уйдете, - сказал Кларенс, - пока я не поговорю с вами наедине. - И он крепко сжал ее руку.
      Начальник полиции и арестованные медленно потянулись друг за другом со двора, заговорщики вежливо раскланивались с миссис Брант и в презрительном молчании отворачивались от судьи Бисуингера. Он проводил их до ворот и остановился. Потом, повернувшись к миссис Брант, которая все еще пыталась вырвать руку, сказал:
      - Если у меня и были угрызения совести, когда я обманул вас, принимая ваше приглашение, они исчезли, как только я вошел в этот дом. И я надеюсь, - добавил он строго, обращаясь к Кларенсу, - что теперь хозяином остаетесь вы.
      Он ушел, и Кларенс запер за ним ворота. В ответ на гневный жест жены он тихо сказал:
      - Я не собираюсь ограничивать вашу свободу после того, как наш разговор закончится, но до тех пор я попрошу вас не прерывать меня.
      Сохраняя презрительное выражение лица, она вновь опустилась на стул, с насмешливым смирением сложив руки на коленях и глядя на свои длинные, стройные, изящные ножки. В этой позе было что-то от ее прежнего обаяния, и это задело Кларенса за живое.
      - Мне нечего сказать о том, что сейчас произошло в этом доме, разве только, что, пока я остаюсь в нем, хотя бы формально, хозяином, это не повторится. Я не стану более пытаться влиять на ваши политические взгляды, но не позволю вам проявлять их так, чтобы можно было заподозрить, что это делается с моего одобрения. А вообще я не стесняю вашу свободу - вы можете присоединиться к вашим политическим единомышленникам, когда захотите, и на вашу собственную ответственность, Но прежде я должен узнать от вас: здесь только политические симпатии или есть и кое-что другое?
      Пока он говорил, она бледнела и краснела, сохраняя неизменной свою презрительную позу, только при последних словах на ее лице выразилось искреннее, хоть и смутное, недоумение.
      - Я вас не понимаю, - вымолвила она, поднимая на него холодно-вопросительный взгляд. - Что вы хотите этим сказать?
      - Что я хочу сказать? А что хотел сказать судья Бисуингер, когда назвал капитана Пинкни двойным предателем? - бросил он резко.
      Она вскочила со сверкающими глазами.
      - И вы - вы! - смеете повторять подлую ложь этого отъявленного шпиона? Так вот что вы хотели мне сказать, вот оскорбление, для которого вы меня здесь удерживали! Да разве вы можете понять бескорыстный патриотизм или преданность - хотя бы вашим собственным идеалам, разве вы смеете судить обо мне с вашей низкой точки зрения торгаша-янки! Да, это вполне вас достойно!
      Она быстро прошлась по балкону, потом внезапно остановилась перед ним.
      - Теперь я все поняла, оценила ваше великодушие! Вы разрешаете мне присоединиться к обществу этих благородных джентльменов, чтобы я тем самым оправдала вашу клевету? Признайтесь, вы сами надоумили этого шпиона вступить со мной в переписку и приехать сюда... чтобы поймать меня в ловушку. Да! Поймать женщину, которая только что заступилась за вас перед этими джентльменами, сказав, что вы не способны солгать. Как бы не так!
      Пораженный диким неистовством ее речей и движений, Кларенс и не подумал, что, когда женщины утрачивают всякую логику, они говорят искреннее всего; ее нелепые выводы казались ему с мужской точки зрения или притворством - чтобы выиграть время для размышления, или театральной выходкой в духе Сюзи. Он уже хотел с презрением отвернуться, когда она со сверкающими глазами преградила ему путь.
      - Выслушайте меня! Я согласна; я ухожу сейчас же, ухожу к своим единомышленникам, своим друзьям - к тем, кто меня понимает, - можете назвать это как вам угодно. Вредите, как умеете, вы и так сделали все, что можно, для нашего окончательного разрыва.
      Она взбежала по лестнице со свойственной ей по временам легкостью нимфы, с проворством никогда не рожавшей женщины и, шелестя длинными юбками, исчезла в коридоре - много дней спустя он все еще вспоминал этот шелест. Он остался на месте, глядя ей вслед, негодующий, оскорбленный и неразубежденный.
      Раздался стук в ворота. Кларенс вспомнил, что запер их. Он отворил и увидел Сюзи; щеки ее горели, в глазах плясали веселые огоньки. С плаща, который она сбросила с плеч, стекали дождевые капли!
      - Я знаю все-все, что случилось! - вырвалось у нее не то по-детски непосредственно, не то по-актерски мелодраматично. - Мы встретили их всех на дороге - и полицейских и арестованных. Начальник Томсон узнал меня и все рассказал. Так, значит, вы решились, и теперь вы опять хозяин в своем доме, Кларенс, дружище! Джим говорил, что вы не решитесь, струсите из-за нее. А я сказала: "Сделает!" Я вас лучше знаю, старина Кларенс, и я прочла это на вашем лице, несмотря на вашу чопорность. Да! И все-таки я ужасно нервничала и волновалась, ну, и попросила Джима сказать в театре, что я играть не буду, и мы помчались сюда. Господи, как хорошо опять увидеть свой старый дом! А где она? Вы ведь отправили ее вместе со всеми? Скажите, Кларенс, - продолжала Сюзи прежним манящим голосом, - ведь вы ее выгнали?
      Ошеломленный, растерянный, Кларенс в то же время испытывал смутное чувство облегчения и прежней нежности к этой своенравной женщине и молча смотрел на Сюзи, пока ее последние слова не привели его в себя.
      - Тише! - быстро шепнул он, взглянув в сторону коридора.
      - А-а! - подхватила Сюзи, ехидно усмехаясь. - Так вот почему капитан Пинкни замешкался на дороге с помощником шерифа.
      - Замолчите! - строго остановил ее Кларенс. - Войдите туда, - сказал он, указывая на зимний сад под балконом, - и подождите там вместе с вашим мужем.
      Он почти втолкнул ее в это помещение, служившее ему деловым кабинетом, затем вернулся в патио. С балкона послышался нерешительный оклик:
      - Кларенс!
      Это был голос его жены, но теперь тихий и нежный и скорее напоминавший ее голос при их первой встрече, словно облагороженный воспоминаниями о былом. Сверху на Кларенса глядело ее побледневшее лицо, такой бледной он еще не видел ее с тех пор, как вошел в дом. На ней был плащ с капюшоном, в руке - дорожный несессер.
      - Я ухожу, Кларенс, - сказала она серьезно, но мягко, - но ухожу без злобы. Прости меня за глупые слова, я ведь их сказала в ответ на твои обвинения, а они были еще глупее. - Она слабо улыбнулась. - Я ухожу, потому что знаю: пока я здесь, я навлекаю на тебя подозрения и даже ответственность за мои убеждения. Я горжусь ими и готова, если нужно, пострадать за них, но я не имею права разрушать твое будущее или делать тебя жертвой преследований, которым могу подвергнуться сама. Расстанемся друзьями: ведь нас разделила только верность разным политическим убеждениям, но мы сохраняем верность всему остальному, - расстанемся, пока бог не определит, кто прав в этой борьбе. Быть может, это случится скоро, хотя порой мне кажется, что нам всем предстоят годы мучений, а до тех пор - прощай!
      Она медленно сошла по лестнице в патио, более пленительная, чем когда-либо, словно ее поддерживала и возвышала преданность ее делу, и протянула ему руку. Сердце его неистово билось: еще минута - и он забыл бы обо всем и прижал бы ее к груди. Внезапно она остановилась, ее протянутая рука замерла, и она указала пальцем на стул, где висел плащ Сюзи.
      - Что это? - воскликнула она резким, высоким, металлическим голосом. - Кто здесь? Говори!
      - Сюзи, - сказал Кларенс.
      Она окинула патио испепеляющим взглядом, а затем с горькой усмешкой устремила пронизывающий взор на Кларенса.
      - Так скоро!
      Кларенс почувствовал, как вся кровь бросилась ему в лицо.
      - Сюзи знала, что здесь происходит, и приехала предостеречь тебя, запинаясь, пробормотал он.
      - Лжешь!
      - Довольно! - воскликнул Кларенс, побледнев. - Она пришла сказать мне, что капитан Пинкни все еще ждет вас на дороге.
      Он распахнул ворота, чтобы дать ей пройти. Проходя мимо, она подняла руку. Когда он закрывал ворота, на его щеке остался отпечаток ее четырех пальцев.
      ГЛАВА IV
      На этот раз Сюзи не преувеличивала. Капитан Пинкни действительно дожидался на тропе около касы под присмотром самого помощника шерифа.
      И полицейские и арестованные прекрасно понимали, что арест - просто формальная акция; федеральный судья, сочувствующий южанам, несомненно, даст распоряжение освободить арестованных, как только они подпишут необходимое обязательство, а потому помощник шерифа, вероятно, и счел возможным удовлетворить просьбу Пинкни, которая только отдаляла его освобождение. Возможно также, что Пинкни сыграл на рыцарских чувствах полицейского, показав, что не хочет в такой острый момент оставлять свою преданную сообщницу, миссис Брант, на милость враждебно настроенного и бесчувственного мужа. Кроме того, Кларенс, известный своим равнодушием к политической борьбе, по-видимому, не пользовался симпатиями даже среди своих единомышленников. Так или иначе, помощник шерифа разрешил Пинкни немного задержаться, чтобы дать ему возможность проститься с прелестной хозяйкой.
      В какой степени это намерение отражало истинные чувства капитана Пинкни, осталось неизвестным. Превратилось ли его политическое сотрудничество с миссис Брант в более нежное чувство, разделяла ли она это чувство или отвергала, каковы были его надежды и стремления - всему этому не суждено было обнаружиться. Капитан Пинкни, человек неустойчивой морали, но весьма преданный условному кодексу чести и гордый предрассудками своего сословия, короче говоря, светский человек, знал только свой узкий круг, но был храбр и верен этому кругу и к этому последнему поступку его бесполезной жизни лучше было, пожалуй, отнестись так, как отнесся к нему помощник шерифа.
      Сойдя с коня, он подошел к дому со стороны сада. Он хорошо знал низкий сводчатый проход, ведущий в кабинет, откуда можно было пройти в патио, но случилось так, что он вошел в темный проход в тот самый момент, когда Кларенс втолкнул Сюзи в кабинет и захлопнул дверь. Сперва Пинкни подумал, что в кабинете укрылась миссис Брант, но, пока он осторожно пробирался вперед, звуки ее голоса послышались из патио. Судя по ее тону, она как будто молила о чем-то, и, движимый острым любопытством, он пошел дальше по проходу. Вдруг в ее голосе зазвучали упрек и злоба, в ушах его прозвенело: "Лжешь!" Затем он услышал, как Кларенс с презрением произнес его собственное имя, последовал быстрый шорох платья, стук ворот, и тогда, забыв все на свете, он ворвался в патио.
      Кларенс как раз обернулся от ворот, на его щеке еще горел след женской руки. Он заметил, что глаза капитана Пинкни устремлены на этот след и на его губах играет легкая полунасмешливая, полуистерическая улыбка. Не вздрогнув, ничем не выдав своего удивления, он запер ворота и, повернувшись к Пинкни, произнес холодно и раздельно:
      - Благодарю, что вы так скоро вернулись и поняли, что мне от вас нужно.
      Но капитан Пинкни, услышав эти многозначительные слова, сразу обрел свою высокомерную развязность.
      - Как видно, сэр, вы уже получили кое-что от кого-то другого... а впрочем, я к вашим услугам, - сказал он небрежно.
      - Можете считать, что я получил это кое-что от вас, - сказал Кларенс, придвигаясь ближе с каменным лицом. - Надеюсь, мне не придется возвращать вам это кое-что для того, чтобы вы меня поняли.
      - Продолжайте! - ответил Пинкни, слегка покраснев. - Назначьте свои условия, я готов.
      - А я нет, - неожиданно раздался у ворот голос помощника шерифа. Простите, что помешал, джентльмены, но такие вещи не входят в мое предписание. Я отпустил этого джентльмена, - он указал на капитана Пинкни, - на одну минуту, чтобы он мог попрощаться с дамой, которая, кажется, только что, никого не спросив, уехала со служанкой в своей пролетке, но я не рассчитывал, что он ввяжется в другое дело, которое может помешать мне доставить задержанного в целости и сохранности в суд. Понятно?
      Когда Кларенс отпер ворота, полицейский добавил:
      - Я не хочу портить джентльменам забаву, но вам придется подождать, пока я исполню свой долг.
      - Я встречусь с вами, сэр, где угодно, и выбор оружия предоставлю вам, - сказал Пинкни, злобно поворачиваясь к Кларенсу, - только так закончится этот фарс, за который ответственны вы и ваши друзья.
      Он был в ярости, узнав, что миссис Брант от него ускользнула.
      Ее муж думал совсем о другом.
      - А где же гарантия, - спросил он умышленно оскорбительным тоном, что вы отправитесь отсюда вместе с помощником шерифа?
      - Мое слово, сэр, - резко ответил Пинкни.
      - А если этого мало, то и мое в придачу, - подтвердил помощник шерифа. - Пусть только этот джентльмен свернет вправо или влево по пути в Санта-Инес - я сам просверлю в нем дырку. А это, - добавил он, точно хотел смягчить свои слова, - что-нибудь да значит, когда такое говорит человек, который не желает мешать чужой забаве. Я и сам не прочь полюбоваться на честную игру хоть завтра в Санта-Инес в любое время до завтрака.
      - Тогда я могу рассчитывать на вас, - сказал Кларенс, порывисто протягивая ему руку.
      Полицейский после минутного колебания пожал ее.
      - Этого я не ожидал, - сказал он медленно. - Но вы вроде бы говорите серьезно, и если у вас нет никого другого на примете, я приду! Этот джентльмен, наверно, приведет своих друзей.
      - Я буду там в шесть часов со своими секундантами, - коротко сказал Пинкни. - Пошли.
      Ворота захлопнулись за ними. Кларенс стоял, оглядывая пустой патио и безмолвный дом, откуда, как было теперь ясно, услали слуг, чтобы обеспечить тайну заговора. Несмотря на свое хладнокровие и самообладание, Кларенс минуту стоял в нерешительности. До него донесся звук голосов из зимнего сада - легкий, беспечный смех Сюзи и хриповатый голос Хукера. Он совсем забыл, что они здесь, забыл об их существовании!
      По-прежнему рассчитывая на свою выдержку, Кларенс окликнул Хукера обычным голосом. Этот джентльмен не замедлил появиться, пытаясь принять беспечное и равнодушное выражение, но лишь изобразив серьезную, как на похоронах, мину.
      - Я должен кое-чем заняться, - сказал Кларенс, слегка улыбнувшись, и прошу вас и Сюзи извинить меня, если я отлучусь ненадолго. Она прекрасно знает дом и может позвать слуг из флигеля, чтобы вам подали закусить, а я приду немного позже.
      Убедившись по виду Хукера, что он и его жена ничего не знают о его последнем разговоре с Пинкни, Кларенс поднялся к себе в комнату. Там при тусклом свете единственной свечи он бросился в кресло, чтобы поразмыслить на свободе. Он чувствовал себя спокойным, отнюдь не возбужденным, и думать, в сущности, было не о чем. Что он сделал и что собирался сделать, было совершенно ясно; у него не было другого пути, и не к чему было его искать. Пришло то чувство облегчения, которое возникает на решающем этапе жестокой борьбы, даже в случае поражения.
      Никогда прежде он не сознавал, как безнадежна и непрерывна была эта борьба, - и вот она осталась позади. Он не испытывал страха перед завтрашним днем - он встретит его, как встретил сегодняшний, с той же удивительной уверенностью, что будет на высоте положения. Не нужно было и приготовлений; завещание, по которому его имущество должно было перейти к жене, - теперь, когда они разошлись, это казалось мелочью, - лежало в его сейфе в Сан-Франциско; пистолеты были в соседней комнате. Его даже смущала собственная бесчувственность, и он прошел в спальню жены, надеясь, что в нем вызовут волнение воспоминания о прошлом. Там не было беспорядка, который говорил бы о поспешном бегстве, - все было на месте, только ящик бюро оставался открытым, как будто она что-то взяла из него в последний момент. В ящике лежали бумаги и письма, некоторые от него самого, другие от капитана Пинкни. Ему и в голову не пришло просмотреть их, даже чтобы оправдать себя или убедиться в ее невиновности. Он знал, что его ненависть к капитану Пинкни была вызвана не столько подозрением, что он любовник его жены, сколько уверенностью, что миссис Брант и капитан - сходные между собой люди. Пинкни был мужчина ее круга, существо, враждебное Кларенсу, с ним можно было бороться, сокрушить его и отомстить. Но еще больше Кларенс ненавидел теперь свое прошлое - не из-за жены, а из-за собственной слабости, которая сделала его игрушкой в женских руках и оттолкнула от него друзей. Ради бескорыстной любви к ней он нарушил свой долг, он подавил свое честолюбие и недооценил свои возможности. Не удивительно, что и другие думали о нем не лучше, чем он сам. Кларенс Брант был скромный человек, но самолюбие скромного опаснее самолюбия честолюбца, так как он человек более высоких добродетелей и предъявляет к себе более высокие требования.
      Он вернулся в свою комнату и снова уселся в кресло. Его спокойствие сменилось чувством физической усталости, он вспомнил, что прошлую ночь не спал и должен хоть немного отдохнуть, чтобы быть свежим наутро. Надо было, однако, и показаться непрошеным гостям - Сюзи и ее мужу, чтобы не возбудить у них подозрений. Он чуточку вздремнет в кресле, а потом спустится к ним. Он закрыл глаза и, как ни странно, тотчас погрузился в сонное воспоминание о прежней Сюзи, о свидании, которое она однажды назначила ему в ложбине. Он уже забыл, с каким чувством неодобрения и неловкости он встретил тогда ее кокетливое и своенравное заигрывание теперь он понимал, в чем было дело: он уже находился во власти миссис Пейтон, - и помнил только веселые глазки Сюзи и поцелуи, которыми он осыпал ее нежные, душистые щечки. Опять, как несколько часов назад, когда он прятался в старом саду, к нему подкралась слабость и перешла в сладкую дремоту. Ему даже показалось, что он опять вдыхает аромат роз.
      - Кларенс!
      Он вздрогнул. Странно: сквозь сон голос прозвучал совсем как наяву. Затем он услышал легкий девичий смех. Он вскочил на ноги. Рядом с ним стояла Сюзи - точно такая, как в дни юности! Смелая, как и прежде, Сюзи нашла в знакомом доме связку ключей (они, как тогда, позвякивали у нее на поясе), разыскала в шкафу свое старое платье, надела его и распустила по плечам волнистые каштановые волосы. Теперь это была прежняя Сюзи молоденькая девушка, а инстинкт опытной актрисы подсказал ей выставить из-под юбки свою изящную ножку и принять небрежную позу.
      - Бедный милый Кларенс, - сказала она, и снова веселые огоньки замелькали в ее глазах, - я успела бы выиграть у тебя дюжину пар перчаток за то время, что ты спал. Ты так устал, дорогой мой, и тебе пришлось довольно туго. Но ничего, по крайней мере ты показал себя мужчиной, и я тобой горжусь!
      Кларенсу было так приятно, что он сконфузился. Он пробормотал:
      - Но что это такое? Это платье?..
      Сюзи, как ребенок, захлопала в ладоши.
      - Я знала, что ты удивишься! Это - мое старое платье, я носила его в тот год, когда уехала отсюда с тетей. Я знала, где оно спрятано, подобрала ключ и вытащила, оно так напоминает прежние времена! Боже мой, когда я встретилась опять со старыми слугами - а ты все не шел, - я почувствовала себя так, словно никогда и не уезжала отсюда и только что вырвалась на волю. Понимаешь, мне стало казаться, что не я приехала сегодня, что я все время была здесь и это ты только что приехал. Понимаешь? Как в тот раз, когда здесь гостила Мэри Роджерс, ты ее помнишь, Кларенс? И как она, будто случайно, оставляла нас одних? Я и говорю Джиму: "Больше я тебя не знаю, уходи!" И тут же надела это платье и давай гонять Мануэлу по разным поручениям, как бывало тогда, а она как захохочет, - наверное, она так не смеялась с тех пор, как я уехала. А потом я подумала о тебе... может быть, ты еще расстроен, волнуешься из-за всех этих дел... И тут же побежала на кухню и велела старой толстухе Кончите спечь лепешек, помнишь, тех самых, посыпанных сахаром и корицей? Затем надела передник и понесла их тебе на подносе со стаканом каталонского - ведь ты его так любил. Только я чуточку испугалась, когда пришла сюда - такая тишина! - поставила поднос в зале, заглянула сюда и вижу: ты спишь. Сиди смирно, я сейчас принесу!
      Она выбежала в коридор, вернулась с подносом и поставила его на столик около Кларенса, потом, отступив немножко назад, заложила руки в карманчики передника и, как веселая служанка в комедии, лукаво взглянула на Кларенса.
      Как тут было не улыбнуться ей в ответ! Кларенс уплетал хрустящее мексиканское печенье и пил старое миссионерское вино. А Сюзи в ответ на его благодарность щебетала:
      - Боже мой, как хорошо быть здесь вдвоем - только ты да я, Кларенс... Совсем как в прежние дни... и никто не пристает и не надоедает... Не будь жадным, Кларенс, дай и мне лепешку.
      Она взяла лепешку и допила вино из его бокала. Затем уселась на ручку его кресла и не то лукаво, не то с упреком метнула фиалковый луч в его повеселевшие глаза.
      - Прежде в этом кресле хватало места для двоих, Кларенс...
      Старое знакомое ласкательное имя показалось ему таким же естественным, как ее фамильярность, и он подвинулся, чтобы дать ей место, с безотчетным удовольствием и той же беспечностью, которой были проникнуты его недавние размышления.
      Но все-таки он испытующе заглянул в ее лукавые глазки и спокойно спросил:
      - А где твой муж?
      На ее хорошеньком личике не отразилось ни малейшего смущения, раскаяния или неловкости, когда она ответила, слегка поглаживая его волосы:
      - Ах, Джим! Да ведь я его спровадила!
      - Спровадила? - с удивлением отозвался Кларенс.
      - Да, в Фэр-Плейнс, полным ходом, вдогонку за пролеткой твоей жены. Понимаешь, Кларенс, когда старая кошка... то есть твоя жена, ушла, мне захотелось убедиться, действительно ли она уехала, не торчит ли поблизости, чтобы опять завладеть тобой и держать у себя под сапогом. Как бы не так! Я и говорю Джиму: "Поезжай за ней, пока не увидишь, что она честь честью уселась в почтовую карету в Фэр-Плейнс, да смотри, чтобы она тебя не заметила, а если она собирается вернуться или раздумывает, что делать, сейчас же дай мне знать". И еще сказала ему, что остаюсь здесь и буду следить, чтобы ты тоже не улизнул!
      Сюзи рассмеялась и добавила:
      - Не думала я, что так скоро вернусь к старым привычкам и что мне будет так хорошо. А ты, Кларенс?
      Она казалась такой беспечной, такой по-детски или, скорее, бездумно-веселой, когда сидела рядом с ним, совсем близко, что он мог только восхищаться тем, как легко она принимала жизнь, а когда она непочтительно упомянула о его жене, его точно что-то кольнуло, но и это показалось ему только признаком собственной слабости. В конце концов, может быть, ее философия и есть самая правильная? Может быть, ее веселые глазки видят яснее, чем его собственные? И все-таки, глядя в них, он продолжал:
      - И Джим охотно согласился уехать?
      Она перестала его гладить, все еще теребя в пальцах завиток его волос.
      - Ну да, конечно, глупенький... А почему бы нет? Попробовал бы он не согласиться! Боже мой, да ведь Джим сделает все, что я ни попрошу!
      Она отпустила завиток и вдруг заглянула ему прямо в глаза.
      - Вот это и есть разница между моим браком и твоим!
      - Так ты его любишь?
      - Почти так же, как ты любишь ее, - сказала она и от души рассмеялась. - С той разницей, что он из меня веревки не вьет.
      Без сомнения, она была права, несмотря на все свое легкомыслие, а ведь он все-таки собирается завтра драться из-за этой женщины... Нет, не то! Он будет драться с капитаном Пинкни потому, что тот похож на нее.
      Сюзи старалась разгладить пальцем морщинку, которая появилась между его бровей при этой мысли.
      - Ты знаешь не хуже меня, Кларенс, - сказала она, мило сморщив лоб это был предел ее серьезности, - ты знаешь, что она никогда по-настоящему тебе не нравилась, но ты считал, что она знатнее и воспитаннее меня, а ведь ты, милый мой, всегда был чуточку сноб и зазнайка. А миссис Пейтон, боже ты мой, урожденная Бенем и дочь плантатора - не то, что я, сирота, найденыш. Вот тут-то Джим оказался лучше тебя - сиди смирно, дурачок! хоть я и люблю его не так, как тебя! Я ведь знаю, как ты на нас смотришь: думаешь, что оба мы экзальтированные, что в нас много театрального, ведь так? А не кажется тебе, что куда лучше быть театральным там, где чувство и романтика, чем уж так сильно одержимым и думать только о том, что есть в самом деле? Ну, нечего смотреть на меня такими глазами! Ведь это же правда. Ты получил куда как достаточно знатности и добропорядочности - и что же? Вот и сидишь. А вот и я сижу, - тихонько засмеялась Сюзи, подобрав ножки и теснее прильнув к нему.
      Кларенс ничего не сказал, но его рука невольно обвила ее тонкую талию.
      - Видишь ли, Кларенс, - продолжала она, словно ничего не заметив, не надо было тогда отпускать меня - ни за что! Надо было удержать меня здесь или бежать вместе со мной. И вовсе не надо было стараться сделать из меня благонравную девицу. И толкать на флирт с этим омерзительным испанцем, а потом отнестись ко мне за это так холодно и сурово. И не надо было толкать меня на брак с Джимом, единственным, кто считал меня ровней себе. Может быть, я была очень глупая и капризная, может быть, я была тщеславна, но и твоя гордость нисколько не лучше. Я люблю похвалы и аплодисменты в театре, но это нисколько не хуже, чем бояться, как ты, что подумают люди о тебе или обо мне. Это святая истина, Кларенс! Отвечай же! Да не смотри по сторонам - смотри на меня! Не такая уж я противная, Кларенс. Ага, у тебя одна щека краснее другой - та, которая дальше от меня! Ну, Кларенс, - она схватила его за отвороты сюртука, встряхнула и притянула ближе к своему сияющему лицу, - скажи, разве это не правда?
      - Я о тебе, Сюзи, думал, вот сейчас, когда засыпал, - ответил он, сам не зная, для чего он это говорит. Он не собирался рассказывать ей о своих грезах, он хотел только уклониться от прямого ответа, но что-то заставляло его говорить дальше. - Я вспоминал тебя и когда стоял в саду среди роз, перед тем как войти в дом.
      - Правда? - шепнула она, затаив дыхание. Нежный румянец залил все ее лицо до самых глаз, казалось, так же внезапно и непорочно, как во времена ее юности. - А что ты обо мне думал, Клаленс? - прошептала она. - Скажи.
      Он ничего не сказал, но ответил ее синим глазам и потом губам, когда ее руки сами собой обвились вокруг его шеи.
      Уже занималась заря, когда Кларенс и Джим Хукер вышли из ворот усадьбы. У мистера Хукера был заспанный вид. Вернувшись из Фэр-Плейнс, он узнал, что у хозяина дома рано поутру есть дело в Санта-Инес, и пожелал во что бы то ни стало встать пораньше и проводить его. Кларенсу с трудом удалось уговорить его не ездить с ним. Накануне он скрыл от Сюзи истинную цель своей поездки. Хукер, очевидно, тоже ничего не подозревал, и все же Кларенс, сев на лошадь, на минуту замешкался и протянул Джиму руку.
      - Если я почему-нибудь задержусь... - начал он с несколько искусственной улыбкой.
      Но Хукер боролся с приступом зевоты.
      - Ладно, ладно, можешь о нас не беспокоиться, - сказал он, потягиваясь.
      Кларенс опустил протянутую было руку, беспечно рассмеялся и ускакал с легкой душой, точно увидел счастливую примету.
      Когда впоследствии он думал об этой одинокой поездке в Санта-Инес, она вставала в памяти, как смутное воспоминание или, скорее, как сновидение. Неясные дали постепенно прояснялись, по мере того как солнце поднималось на безоблачном небе; встречались немногие ранние или запоздавшие путники, которых он инстинктивно избегал, как будто они могли догадаться о цели его поездки; на равнине перед ним черными пятнами возникали пасущиеся коровы, и сначала казалось, что это люди в засаде; мелькали дома и места давно знакомые, и он тщетно пытался припомнить, когда он увидел их впервые. Все это было, как сон. Так же неясны были впечатления о минувшей ночи, об эпизоде с Сюзи, который уже сливался с воспоминаниями об их прошлом, и напрасные усилия заглянуть в будущее, и облегчение при мысли, что через несколько часов все это может стать ненужным.
      Внезапно он увидел перед собой Санта-Инес, хотя ему казалось, что он не проехал и половины пути, и когда он сошел с лошади перед зданием суда, в душе его не было ни страха, ни тревоги, только ощущение, что он приехал на место дуэли слишком рано и не совсем подготовлен к ней.
      Ощущение нереальности не покидало его и при встрече с помощником шерифа, который сообщил, что федеральный судья, как и следовало ожидать, освободил арестованных под залог и что капитан Пинкни завтракает в гостинице. Рассеянно ответив на вопросы помощника шерифа, Кларенс показал ему пистолеты и наконец направился за ним на скрытую деревьями лужайку за гостиницей, где их ожидал противник со своими секундантами. И тогда Кларенс очнулся - зоркий, отважный, сильный, насторожившийся!