- Это ты, Гэйб?
      - Я.
      - Знаешь, Гэйб, я устала и легла спать.
      - Знаю, - сухо отозвался Гэбриель, вытаскивая торчавшую в нижней юбке иголку с ниткой. Кто-то уже принялся было чинить юбку, но, как видно, очень быстро утратил терпение, и дыра так и осталась незашитой.
      - Ах, Гэйб, это такое старье!
      - Старье?! - повторил Гэйб с укором в голосе. - Тоже скажешь! Конечно, поношенно малость, зато какие отличные вещи! Вот эта юбочка, например. Гэбриель поднял юбку и поглядел на красные заплатки с гордостью художника, обозревающего созданный им шедевр. - Эта юбочка, Олли, крепче, чем новая.
      - Она была новой пять лет тому назад, Гэйб!
      - Ну и что? - спросил Гэбриель, нетерпеливо оборачиваясь к невидимой собеседнице. - Что с того?
      - Я выросла за это время.
      - Выросла! - пренебрежительно откликнулся Гэбриель. - А разве я не выпустил складку, разве не вставил в корсаж кусок мешковины в добрых три пальца шириной? Я вижу, ты решила разорить меня на платье!
      Олли рассмеялась за занавеской. Однако суровый штопальщик не отозвался на ее смех. Тогда в импровизированную дверь просунулась курчавая головка, и вслед за тем стройная девочка в коротенькой ночной рубашонке подбежала к Гэбриелю и принялась ластиться к нему, пытаясь забраться под самую жилетку.
      - Поди прочь! - сказал Гэбриель, сохраняя суровость в голосе, но самым жалким образом утрачивая строгость на лице. - Поди прочь! Тебе смешно! Я не щажу сил, только бы разодеть тебя в шелк и бархат, а ты купаешься во всех канавах и пляшешь в колючем кустарнике. Ты совсем не бережешь свои вещи, Олли. Не прошло ведь и десяти дней с тех пор, как я заклепал и, так сказать, полудил твое платье, и вот - погляди на него!
      Гэбриель негодующе потряс платьем перед самым носом Олли. Между тем девочка, упершись макушкой прямо в грудь Гэбриеля и обретя таким образом точку опоры, стала совершать вращательные движения, намереваясь, как видно, пробуравить путь к его сердцу.
      - Ты ведь не сердишься на меня, Гэйб? - взмолилась она, перебираясь с одного колена Гэбриеля на другое, но не отнимая головы от его груди. - Ты ведь не сердишься?
      Не удостаивая ее ответом, Гэбриель торжественно чинил нижнюю юбку.
      - Кого ты видел в городе? - спросила ничуть не обескураженная Олли.
      - Никого, - сухо отозвался Гэбриель.
      - Не верю, - заявила Олли, решительно тряхнув головкой, - от тебя пахнет мазью и мятной примочкой. Ты был у Бриггса и у тех новичков в Лощине.
      - Верно, - сказал Гэбриель. - Нога у мексиканца болит поменьше, а малютка скончалась. Напомни мне утром, я пороюсь в маминых вещах, может быть, разыщу что-нибудь для бедной женщины.
      - Ты знаешь, Гэйб, что говорит о тебе миссис Маркл? - спросила Олли и посмотрела на брата.
      - Понятия не имею, - сказал Гэбриель, демонстрируя полнейшее равнодушие. Как обычно, притворство его не имело никакого успеха.
      - Она говорит, что о тебе никто не заботится, а ты заботишься обо всех. Она говорит, что ты убиваешь себя для других. Она говорит, что нам нужно иметь хозяйку в доме.
      Гэбриель прервал работу и отложил недоштопанную юбку в сторону. Потом, взяв сестренку одной рукой за кудрявую макушку, а другой за подбородок, он повернул к себе ее плутовское личико.
      - Олли, - начал он торжественно, - помнишь ты, как я унес тебя из снеговой хижины в Голодном лагере и тащил на закорках много миль подряд, пока мы не вышли в долину? Помнишь, как мы прожили две недели в лесу, как я рубил деревья, промышлял нам с тобой пропитание, ловил дичь, удил рыбу? Скажи, Олли, обошлись мы тогда без хозяйки в доме или, может быть, нам не хватало хозяйки? А когда мы с тобой поселились здесь, кто выстроил эту хижину? Быть может, это был не я, а какая-нибудь хозяйка? Если так, Олли, я готов признаться, что во всем не прав, а миссис Маркл права.
      На минутку Олли смутилась, но тут же с чисто женской хитростью начала новое наступление.
      - Мне кажется, Гэйб, что миссис Маркл любит тебя.
      В испуге Гэбриель поглядел на сестренку. В этих вопросах, которые хоть кого поставят в тупик, женщины, как видно, разбираются с младенческого возраста.
      - Тебе пора спать, Олли, - сказал он, не найдя другого способа заставить девочку замолчать.
      Но Олли еще не хотелось уходить, и она переменила тему разговора.
      - Ты знаешь, этот мексиканец, которого ты лечишь, вовсе не мексиканец, а чилиец. Так говорит миссис Маркл.
      - Не все ли равно? Для меня он мексиканец, - равнодушно отозвался Гэбриель. - Уж очень он любит обо всем расспрашивать.
      - Опять про нас расспрашивал?.. Про нашу историю? - спросила девочка.
      - Да, хочет знать все, что случилось с нами в Голодном лагере. Когда я рассказал ему про бедную Грейс, он просто сам не свой сделался. Задал сразу тысячу вопросов, какая она была, да что с ней сталось, а как узнал, что она пропала без вести, то огорчился не меньше нашего. Никогда еще я не встречал человека, Олли, который так интересовался бы чужими бедами. Со стороны можно подумать, что он мучился вместе с нами в Голодном лагере. Про доктора Деварджеса тоже спрашивал.
      - А про Филипа спрашивал?
      - Нет, - коротко отрезал Гэбриель.
      - Гэбриель, - сказала Олли, внезапно меняя тон. - Было бы гораздо лучше, если бы ты не рассказывал чужим людям о нашей истории.
      - Почему? - удивленно спросил Гэбриель.
      - Потому что об этом лучше молчать. Гэйб, милый, - продолжала девочка, и верхняя губка у нее задрожала. - Мне кажется иногда, что люди нас в чем-то подозревают. Этот мальчик из эмигрантского семейства не захотел со мной играть. Дочка миссис Маркл сказала, что мы там, в горах, делали что-то нехорошее. А мальчик сказал, что я дрянь... Назвал меня канни... калибанкой.
      - Как он тебя назвал? - спросил Гэбриель.
      - Каллибанкой! Он говорит, что мы с тобой...
      - Замолчи! - прервал ее Гэбриель, и гневный румянец выступил на его загорелом лице. - Как увижу этого мальчишку, непременно отлуплю.
      - Нет, ты послушай, Гэбриель... - настаивала на своем Олли.
      - Пора спать, Олли, а то пол у нас холодный и ты со своими глупыми разговорами непременно схватишь простуду, - строго сказал Гэбриель. - А дочка миссис Маркл препустая девчонка. Водит тебя по канавам, ты рвешь там платья, а я полночи сижу за починкой.
      С этим напутствием Олли направилась за парусиновую занавеску; Гэбриель же снова принялся за шитье. Нитка у него то запутывалась, то рвалась, и каждый стежок был воображаемой оплеухой, которую от отпускал эмигрантскому мальчишке. Так дело шло, пока снова не раздался голос Олли:
      - Послушай, Гэйб!
      - Что еще? - в отчаянии спросил Гэбриель, бросая работу.
      - Тебе не кажется иногда, что Филип... съел... Грейс?
      Гэбриель вскочил и исчез за занавеской. В этот момент дверь тихо отворилась, и в хижину вошел незнакомец. Окинув быстрым взглядом полуосвещенную комнату, он застыл на пороге. Из-за занавески были слышны голоса. Незнакомец, помедлил, потом негромко кашлянул.
      Гэбриель тут же появился, готовый обрушить свое раздражение на непрошеного госта, но когда вгляделся в пришельца, то был поражен до крайности. Гость вежливо улыбнулся, прошел, слегка прихрамывая, к столу, сделал извиняющийся жест и сел.
      - Простите меня, но я должен присесть. Вы удивлены, не правда ли? Пять или шесть часов тому назад вы оставили меня в постели, очень больного. Вы были так добры ко мне, так добры! Вот! А теперь! Теперь я здесь, и что вы можете обо мне подумать? Сошел с ума? Спятил? - Гость вытянул правую руку, растопырил пальцы, пошевелил ими, желая наглядно показать, что может думать Гэбриель о путанице в его голове, потом снова улыбнулся. - Сейчас я все расскажу по порядку. Час тому назад приходит важное сообщение. Мне необходимо ехать в Мэрисвилл сегодня же, сию секунду. Вот! Понимаете? Встаю. Одеваюсь. Ха-ха! У меня есть еще силенка. Я бодрюсь. Но нет. Нет, Виктор, говорю я себе, ты не уедешь отсюда, не пожав на прощанье руку доброму человеку, который ходил за тобой, лечил тебя. Ты сперва попрощаешься с этим благородным великаном, который поставил тебя на ноги. Bueno! Я здесь!
      Он протянул Гэбриелю свою худую нервную коричневатую руку; острый взгляд его черных глаз, бродивший до сих пор по комнате и как бы фиксировавший все мельчайшие детали обстановки, впервые остановился на самом хозяине дома.
      - Но ведь вы совсем больны. Зам нельзя было вставать с постели, вы погубите себя, - пробормотал изумленный донельзя Гэбриель.
      Пришелец усмехнулся:
      - Да? Вы так думаете? Послушайте, что я скажу. Я взял верховую лошадь. Сколько миль будет, по-вашему, до городка, откуда идет дилижанс? Пятнадцать? - чтобы обозначить это число, он три раза поднял руку с растопыренными пальцами. - Для меня - сущий пустяк. Дилижанс пойдет оттуда через два часа. Я поспею к дилижансу. Вот!
      Растолковывая все это Гэбриелю и сопровождая свои слова движением руки, отметающим все и всяческие трудности, гость рассматривал тем временем оправленный в старомодную застекленную рамку дагерротип, стоявший на каминной полочке. Он поднялся с гримасой страдания на лице и, промахав через всю комнату, снял дагерротип с полки.
      - Это кто? - спросил он.
      - Это - Грейси, - ответил Гэбриель, светлея лицом. - Она сфотографировалась в тот самый день, когда мы вышли из Сент-Джо.
      - А когда это было?
      - Шесть лет назад. Ей только что исполнилось четырнадцать, - сказал Гэбриель, беря рамку и любовно поглаживая стекло ладонью. - Во всем Миссури не было тогда девушки красивее ее, - добавил он с гордостью и поглядел на портрет сестры увлажненными глазами. - Что вы скажете?
      Гость быстро произнес несколько фраз на каком-то иностранном языке. По-видимому, он хотел выразить свое восхищение, потому что, когда Гэбриель взглянул на него вопросительно, гость улыбался и приговаривал, не сводя глаз с дагерротипа: "Красавица! Ангел! Как хороша!" Потом, с многозначительным видом поглядывая то на карточку, то на Гэбриеля, он добавил:
      - Кого же она мне так напоминает? Ах да, понятное дело! Сестра похожа на брата!
      Гэбриель просиял от счастья. Каждый человек менее простодушный без труда разгадал бы в этих словах желание польстить. В грубоватой открытой физиономии Гэбриеля не было и следа той поэтической грации, которой было овеяно лицо девушки на портрете.
      - Бесценное воспоминание, - сказал гость. - И это все, что у вас осталось? Все?
      - Все, - откликнулся Гэбриель.
      - Ничего больше нет?
      - Ничего.
      - А как хотелось бы иметь письмецо, какие-нибудь личные бумаги, хоть строчку, написанную ее рукой. Не правда ли?
      - Ничего не осталось, - сказал Гэбриель, - кроме ее платья. Когда она собиралась уходить, то переоделась в мужское платье, взяла костюм Джонни. Я уже рассказывал вам об этом. До сих пор в толк не возьму, как они узнали, что она Грейс Конрой, когда нашли ее мертвой.
      Гость ничего не ответил, и Гэбриель продолжал:
      - Минул почти что месяц, пока мне удалось вернуться в каньон. Снег к тому времени сошел, и от нашего лагеря не осталось и следа. Тогда-то я и узнал, что спасательная экспедиция никого не застала в живых и что среди погибших была Грейс. Я вам об этом уже рассказывал. Как могло случиться, что бедняжка вернулась в лагерь одна-одинешенька? Ведь человек, с которым она ушла, бесследно пропал. Просто ума не приложу. Вот что грызет меня, мистер Рамирес! Стоит мне подумать, что бедная девочка вернулась назад ко мне и к Олли, - и не нашла нас на месте, и я просто с ума схожу. Она умерла не от голода и не от холода. Нет! Сердце ее не выдержало такого горя! Говорю вам, мистер Рамирес, ее сердечко... разорвалось... от горя.
      Гость с любопытством поглядел на Гэбриеля, но ничего не сказал. Гэбриель поднял понуренную голову, вытер слезы фланелевой юбкой Олли и продолжал свой рассказ:
      - Больше года я пытался раздобыть где-нибудь доклад спасательной экспедиции. Старался выяснить, из какой миссии или _пресидио_ вышли спасатели, думал найти кого-нибудь из участников экспедиции. Но тут началась золотая лихорадка, все миссии и _пресидио_ перешли в руки американцев, а когда я добрался до Сан... как его?..
      - Сан-Изабель, - поспешно подсказал Рамирес.
      - Выходит, я уже рассказывал вам? - спросил простодушный Гэбриель. Совсем запамятовал.
      Ослепительно улыбнувшись, Рамирес поспешил согласиться с Гэбриелем и одновременно показал движением руки, что внимательно слушает рассказ.
      - В Сан-Изабеле я не нашел никого, кто знал бы об этом деле. Документов тоже не осталось. Тогда я напечатал объявление в сан-францисской газете, просил Филипа Эшли, это тот самый человек, с которым ушла наша Грейс, откликнуться на мой зов. Но ответа не получил.
      Рамирес поднялся.
      - Вы ведь небогаты, друг мой?
      - Небогат, - сказал Гэбриель.
      - Надеетесь разбогатеть, не так ли?
      - Надеюсь напасть на жилу, как и другие.
      - Не здесь, так там, не правда ли, друг мой?
      - Не здесь, так там, - улыбаясь, согласился Гэбриель.
      - Adios! [Прощай! (исп.)] - сказал гость, направляясь к выходу.
      - Adios! - ответил Гэбриель. - Стоит ли вам сей час ехать? Так ли неотложно ваше дело? Уверены ли вы, что у вас хватит сил?
      - Хватит ли сил? - отозвался Рамирес с загадочной улыбкой. - Без сомнения! Поглядите, какой я молодец! - Он развел руки в стороны, выпятил грудь и так Дошел до двери. - Вы вылечили меня от ревматизма, Гэбриель, друг мой. Спокойной ночи!
      Дверь за ним захлопнулась. Минуту спустя Рамирес вскочил в седло и помчался с такой быстротой, что, несмотря на ночную тьму и дурную погоду, за два часа до скакал до старательского городка, где менял лошадей почтовый дилижанс Уингдэм - Сакраменто. На следующее утро, когда Олли и Гэбриель еще сидели за завтра ком, мистер Виктор Рамирес, кипя неуемной энергией, сошел с дилижанса у дверей гостиницы "Мэрисвилл" и направился прямо к портье. Когда тот вопросительно взглянул на него, Рамирес протянул свою визитную карточку.
      - Прошу вас, передайте миссис Грейс Конрой.
      2. ГОСПОЖА ДЕВАРДЖЕС
      Следуя за коридорным, мистер Рамирес поднялся по лестнице, миновал узкую галерею и вышел в холл. Здесь коридорный предложил мистеру Рамиресу присесть и обождать его возвращения, после чего углубился в другую галерею и исчез из вида. До его прихода Виктору Рамиресу предоставлялось право безвозбранно рассматривать свежеобструганные дощатые перегородки и скудную меблировку отеля. У него еще осталось добавочное время, чтобы разобрать написанный по-английски плакат, вывешенный на видном месте: "Настоятельно просим джентльменов не ложиться спать на лестнице!" Вернувшийся коридорный угрюмо поманил мистера Рамиреса, и теперь уже вдвоем они отправились по темной галерее, пока не дошли до закрытой двери в самом ее конце. Коридорный еле слышно постучал. Однако, сколь ни слаб был его стук, все соседние двери раскрылись, словно по волшебству, и из каждой показалась мужская голова. Мистер Рамирес помрачнел. Он был достаточно знаком с господствующими нравами и обычаями, чтобы понять, что, явившись с визитом к даме, он тем самым вызвал зависть, темные подозрения и недоброжелательство всех проживающих в отеле мужчин.
      Послышались легкие шаги. Дверь распахнулась. Коридорный помедлил, желая лично установить, какие отношения связывают хозяйку номера с ее гостем, после чего нехотя удалился. Дверь затворилась, мистер Рамирес остался наедине с дамой.
      Это была невысокая хрупкая блондинка. Открыв дверь, она улыбнулась и на мгновение стала хорошенькой; но тотчас же погасила улыбку и теперь казалась некрасивой и ничем не примечательной. Если не считать вкрадчивых манер - которых, кстати сказать, следует более всего страшиться в слабом поле, - и нисколько не объясняемого обстоятельствами молящего взгляда, в ней не было ровно ничего, что могло бы вызвать восторги мужчин или ревность женщин.
      Рамирес попытался обнять ее, но она пугливо отступила и сказала шепотом, указывая на потолок и на стены:
      - Все видно, все слышно.
      Коричневое лицо Рамиреса еще больше потемнело. Оба долго молчали. Потом дама, сверкнув зубками и блеснув глазками, прогнала прочь меланхолию, омрачившую их свидание. Указав на кресло, она сказала:
      - Сядь, Виктор, и расскажи, почему ты так быстро вернулся.
      Виктор угрюмо уселся, выражая всем своим видом полное послушание и покорность. Дама молчала.
      Рассерженный Рамирес хотел показать, что он тоже умеет молчать, но не совладал с природной живостью своей натуры.
      - Знаешь, что я тебе скажу! Тебе пора вычеркнуть из книги постояльцев имя Грейс Конрой и поставить свое собственное.
      - Почему, Виктор?
      - Она спрашивает "почему"! - сказал Виктор, адресуя свое негодование потолку. - О боже! Да потому, что в сотне миль отсюда живут родной брат и родная сестра Грейс Конрой! Я видел их собственными глазами.
      - Какая же в том беда?
      - Какая беда! - воскликнул Виктор. - Сейчас ты узнаешь. Слушай, что я расскажу.
      Он подвинулся поближе и перешел на доверительный шепот:
      - Я отыскал наконец эту жилу. Вел поиски по плану, который, ты знаешь, мне удалось... найти. Так вот. План оказался точным. Ага, ты слушаешь с интересом! Описание местности правильное. Но я ведь не знал, где она, эта жила. И не открыл ли ее кто-нибудь раньше меня?
      Местность называется Гнилая Лощина. Почему? Кто знает! Процветающий старательский поселок, кругом богатые разработки. Но о жиле на холме никто понятия не имеет, никто даже не сделал на нее заявки. Почему? Да потому, что она с виду ничего не обещает. Но это она. Та самая жила!
      Рамирес достал из кармана конверт, вынул из него сложенную бумагу (ту самую, которую доктор Деварджес вручил в свое время Грейс Конрой) и, развернув, стал водить по ней пальцем.
      - Начал я, как здесь указано, с верховьев Америкен Ривер. Оттуда пошел по предгорью - я знаю там каждый шаг - и к концу недели выбрался к Гнилой Лощине. Видишь на плане? Это и есть Лощина. - Рамирес протянул бумагу своей слушательнице, и та жадно стиснула ее длинными тонкими пальцами. Чтобы разведать поточнее, мне нужно было задержаться в поселке на три-четыре дня. Как это сделать? Я никого не знаю, я иностранец, старатели не любят чужаков, не доверяют им. Но вот я слышу, что в поселке живет старатель по имени Гэбриель Конрой, добрый человек, который ходит за больными. Все ясно. Я сразу заболеваю, тяжко заболеваю. У меня ревматизм. Вот здесь. - Рамирес похлопал себя по колену. - Я беспомощен, как грудной младенец. Я лежу в постели в доме мистера Бриггса. Ко мне является Гэбриель Конрой, сидит со мной, развлекает меня, рассказывает свою историю. Приводит ко мне младшую сестренку. Я навещаю их в его хижине на холме. Я вижу там портрет его сестры. Вот как обстоит дело! Теперь ты понимаешь! Все кончено!
      - Почему?
      - Почему? Эта женщина еще спрашивает "почему"?! - возопил Виктор, обращая взор к потолку. - Ты хочешь знать? Отлично! Дом Гэбриеля Конроя стоит на участке, где проходит жила, на том самом участке, который губернатор подарил доктору Деварджесу. Теперь им владеет Гэбриель!
      - Гэбриель? А он знает про жилу?
      - Ничего не знает. Игра случая. Как ты любишь говорить - судьба!
      Она отошла и остановилась у окна, глядя, как идет дождь. Взгляд ее застыл, стал жестким, а лицо - таким старым и измученным, что гуляка, прохаживавшийся по тротуару напротив в надежде поглядеть на хорошенькую англичанку, - попросту не узнал ее. Это пустяковое происшествие заставило ее взять себя в руки. С чарующей улыбкой она обернулась к Рамиресу и, подойдя к нему, спросила нежным голоском:
      - Что же ты хочешь сделать? Бросить меня?
      Виктор не решился взглянуть ей в глаза. Уставившись в стену, он пожал плечами:
      - Судьба!
      Она тесно переплела свои тонкие пальцы и, ставши перед собеседником так, чтобы он не мог отвести взгляда, сказала:
      - У тебя ведь хорошая память, Виктор. Не правда ли?
      Тот промолчал.
      - Если хочешь, я напомню тебе нашу историю. Год тому назад, будучи в Берлине, я получила письмо от Питера Дамфи из Сан-Франциско. Мистер Дамфи сообщал, что у него имеются важные документы, касающиеся собственности моего покойного мужа, доктора Деварджеса; он предложил мне вступить с ним в деловую переписку. Вместо того чтобы последовать его совету, я поехала в Америку. Наверное, мужчина на моем месте стал бы колебаться, раздумывать; но это не в моем характере. Я - слабая, бедная женщина; я - поехала. Должно быть, этого не следовало делать; вы - смелые и хитрые мужчины - не тронулись бы с места, не получив формального письменного заверения. А я... я поехала.
      Виктор слегка поморщился, но ничего не возразил.
      - В Сан-Франциско я посетила мистера Дамфи. Он познакомил меня с несколькими документами, которые, как он сказал, были отданы ему доктором Деварджесом на хранение. Один из них был дарственной грамотой, выданной испанскими властями доктору Деварджесу на владение участком земли; в других говорилось о сделанных им важных открытиях. Дамфи посоветовал мне обратиться за дальнейшими разъяснениями в миссию и _пресидио_ Сан-Изабель, откуда в свое время была снаряжена спасательная экспедиция; Что касается до его личного участия в моем деле, сказал Дамфи, то он - коммерсант, бизнесмен и согласен содействовать мне на комиссионных началах; я должна гарантировать ему определенный процент с полученной суммы. Ну как, точно я рассказываю?
      Виктор поднял на нее свои черные глаза и утвердительно кивнул.
      - Я поехала в миссию. Там я встретила тебя. Как секретарь прежнего команданте и хранитель архива пресидио, ты был единственным, кто знал все, что касалось спасательной экспедиции. Ты показал мне последний оставшийся экземпляр доклада. Ты тоже сохранял со мной холодный, официальный тон - до той поры, пока я не открылась, кто я. Тут ты сразу переменился. Ты рассказал мне об этой юной девушке, таинственной Грейс Конрой, имя которой значилось в списке погибших. Ты сказал, что считаешь ее самозванкой. Говорил ты это или нет?
      Виктор утвердительно кивнул.
      - Ты рассказал, в каком отчаянии была она, когда ей прочитали доклад; как женщины догадались о ее беременности; как ее пожалел команданте; как она таинственным образом исчезла; как ты сам, хоть и подозревал, что она родила в миссии ребенка, не смог добиться от команданте ни слова по этому поводу. Точно я рассказываю, Виктор?
      Он попытался взять ее за руку, но она, не меняя своей вкрадчивой манеры, спокойно отняла руку и продолжала рассказ:
      - Ты поведал мне о том, как подобрал с пола бумагу, оброненную ею, когда ей распускали шнуровку, вот эту самую бумагу, которую ты сейчас держишь в руке. Ты рассказал мне, как ты скрыл находку, присвоил ее. И ты придумал, Виктор, что мне делать, чтобы завладеть собственностью доктора Деварджеса, предложил мне назваться именем этой девушки и стать, таким образом, самозванкой вдвойне. Ты не потребовал от меня комиссионного вознаграждения. Ты не воспользовался моими трудностями, чтобы просить денег, нет, ты просил только одного - моей любви. Да, я совершила ошибку, проявила непростительную женскую слабость. Соблазн был велик, я не думала о выгоде, я слушалась веления сердца. Я обещала тебе свою руку и свое богатство - когда мы победим. Сейчас ты пришел просить, чтобы я освободила тебя от данного слова. Да, да, ты это сказал!
      Полный раскаяния, Рамирес схватил ее за руку и упал на колени; она высвободилась резким движением.
      - Нет! Нет! - продолжала она тем же скорбным голосом. - Ступай к ее брату, на розыски которого ты потратил столько усилий. Иди к нему, отдай ему эту бумагу, которая у тебя в руках. Расскажи ему, как ты украл эту бумагу у его сестры, скажи, что его сестра - самозванка, что она мать незаконного младенца. Еще скажи, что, отдавая ему эту бумагу, ты тем самым отнимаешь последнюю надежду у женщины, которую несправедливо оскорбил и покинул муж, у женщины, проехавшей много тысяч миль, чтобы получить во владение собственность мужа, на которую она имеет моральное право. Да, да, расскажи ему все, и этот человек, хороший, добрый человек, как ты его описываешь, радостно откроет тебе свои объятия. Не забудь еще добавить, что этот документ не дает ему никаких прав на владение землей, потому что, если ребенок его сестры жив, собственность, по закону, принадлежит ребенку. Под конец покажи ему еще доклад, где обе его сестры объявлены умершими, а его собственное существование поставлено под вопрос, и он поймет, сколь многим он тебе обязан!
      - Прости меня, - простонал Диктор, изнемогая от раскаяния и от восторга перед умом этой женщины. - Прости меня, Жюли! Я трус. Я раб. Я неблагодарное животное. Я сделаю все, как ты прикажешь, Жюли, все, как ты прикажешь!
      Госпожа Деварджес удовольствовалась одержанной победой; она знала, что этого неуравновешенного человека нельзя доводить до крайности. "Тс-с!" сказала она и не оказала сопротивления, когда Рамирес привлек ее к себе.
      - Послушай, Виктор, что я скажу, - начала она после короткого молчания. - Тебе ни к чему бояться этого человека. Пойми, он незаконно захватил мою собственность, землю, на которую я имею неоспоримые права. Я никогда не признаю его своим братом. Кто сможет удостоверить, что он действительно Гэбриель Конрой? Его сестра не посмеет выступить в его защиту, а если выступит, ты под присягой покажешь, что когда она явилась в миссию, то назвалась другим именем. Кто поверит этому брату, отстаивавшему свои корыстные интересы, когда ты ясно засвидетельствуешь, что Грейс Конрой, которая явилась в миссию, - это я, а Питер Дамфи покажет, что знал меня еще в Голодном лагере.
      - Питер Дамфи? - спросил изумленный Рамирес.
      - Да, Питер Дамфи! - подтвердила госпожа Деварджес. - Когда я призналась ему, что не имею юридических прав на наследство доктора Деварджеса потому, что разведена с ним, и рассказала о твоем плане, Дамфи сказал, что он выступит на суде и удостоверит, что я действительно Грейс Конрой. Пока ты выискивал новые препятствия, Виктор, я добилась кое-каких успехов.
      - Прости меня! - Схватив ее руки, он стал покрывать их страстными поцелуями. - Я мчусь. До свидания!
      - Куда? - спросила она, поднимаясь.
      - В Гнилую Лощину.
      - Нет. Сперва присядь. Послушай, что я скажу. Ты поедешь сейчас в Сан-Франциско и расскажешь Дамфи обо всем, что ты узнал. Возможно, нам придется взять адвоката, но до этого надо разведать силу противника. Ты должен во что бы то ни стало выяснить, куда девалась эта Грейс. Поезжай в Сан-Франциско и посоветуйся с Дамфи. Я буду ждать тебя здесь.
      - Но ты здесь одна, без всякой защиты. Кругом мужчины...
      В глазах Рамиреса замелькали искорки недоверия и ревности.
      - Для нашего дела более опасны женщины. Неужели ты не веришь мне, Виктор? - спросила она, ослепительно улыбнувшись.
      Он кинулся бы к ее ногам, но она остановила его, погрозив пальчиком и бросив лукавый взгляд на перегородку.
      - Значит, мы обо всем договорились. Счастливого пути! Одну минутку. Этот Гэбриель женат?
      - Нет.
      - До свидания.
      Смуглое, взволнованное лицо мексиканца мелькнуло в дверях, и он исчез. Вскоре из 92-го номера, по соседству с номером госпожи Деварджес, раздался резкий звонок.
      Грубиян коридорный постучался в дверь и вошел, став сразу очень почтительным. Относительно этого постояльца у него сомнений не было. В 92-м номере жил мистер Джек Гемлин, известный всему городу профессиональный игрок.
      - Какого дьявола я должен тебя ждать? - спросил Джек, свешиваясь с постели и хватаясь с угрожающим видом за колодку для снимания сапог.
      Коридорный пробормотал что-то в свое оправдание.
      - Подай горячей воды.
      Коридорный кинулся было выполнять приказ, но Джек остановил его, применив для этой цели краткое, но сильное выражение.
      - Сперва я жду тебя целую вечность, теперь ты норовишь улизнуть. Кто был сейчас в соседнем номере?
      - Не знаю, сэр.
      - Узнаешь и сообщишь.
      Он швырнул коридорному золотую монету, потом взбил подушку и отвернулся к стене. Коридорный медлил; Джек рывком повернулся к нему.
      - Еще торчишь? Какого дьявола?
      - Прошу прощения, сэр, вам что-нибудь известно об этой даме?
      - Нет, - сказал Джек, приподнимаясь на локте, - ничего не известно, но если я хоть раз еще увижу тебя под ее дверью, как это было пять минут назад, я... - И мистер Гемлин, понизив голос, пояснил собеседнику, что намерен насильственным путем лишить его некоторых жизненно важных частей организма. - Вон отсюда!
      После того, как дверь за коридорным захлопнулась, мистер Гемлин еще добрый час пролежал молча в постели. Потом поднялся и стал не спеша одеваться, напевая при этом (по своей всегдашней привычке) редким по красоте тенором, хорошо знакомым всем его близким друзьям. Напевшись вдоволь и завершив туалет, он достал миниатюрный револьвер с ручкой из слоновой кости и сунул его в жилетный карман по соседству с некоей любовной записочкой самого трагического содержания, потом увенчал свою красивую голову цилиндром, сдвинув его, быть может, несколько более набекрень, чем обычно, и вышел из номера. Он сильно хлопнул дверью, прежде чем повернуть ключ, перегородки задрожали от толчка, и дверь, ведшая в номер его очаровательной соседки, распахнулась. Машинально подняв голову, мистер Гемлин увидел, что дама стоит, прислонившись к шифоньерке, и прижимает к глазам платочек. Джек перестал петь и степенно спустился с лестницы. Коридорный, стоявший внизу, почтительно прикоснулся к шляпе.
      - Он нездешний, сэр.
      - Кто нездешний? - холодно вопросил мистер Гемлин.
      - Тот человек.
      - Какой человек?
      - А тот, о котором вы спрашивали.
      Мистер Гемлин не спеша достал сигару, зажег спичку, затянулся два раза, после чего, пристально глядя на коридорного, сказал:
      - Я ни о ком тебя не спрашивал.
      - Я думал, сэр...
      - Никогда не напивайся с утра, Майкл, - сказал мистер Гемлин, не сводя с коридорного своих темных глаз. - На пустой желудок это производит ужасное действие. Послушайся меня, пей после обеда.