ГЛАВА V

Через минуту в лагере заиграли сигнал тревоги, послышались стук копыт офицерских коней и мерный шаг строящихся солдат. Дом почти опустел. Хотя пушечный выстрел и свидетельствовал о том, что тут не простая перестрелка караульных, Брант все еще не верил, что противник предпринял серьезную атаку. Как и в прошлом бою, его участок не имел для южан стратегического значения. Без сомнения, это только ложный маневр, предпринятый с целью скрыть наступление на центр армии северян, расположенный в двух милях от бригады Бранта. Зная, что расстояние до штаба дивизии позволяет рассчитывать на поддержку, Брант растянул линию своей бригады вдоль гряды холмов, готовый отступить в этом направлении, сдерживая в то же время натиск противника и прикрывая позицию своего командира. Он отдал необходимые приказания на случай, если придется оставить дом, и затем вернулся к себе. На соседнее поле уже падали пули и осколки снарядов. Тоненькая полоска сизого дыма стелилась над линией огня. Над лугом, окаймленным ивами, повисло коническое белое облачко, точно лопнувшая коробочка хлопчатника, — видно было, что там расположилась батарея. Но буколическая тишина в доме не нарушалась. Солнце мягко светило на просторные веранды; воздух был напоен ароматом осыпающихся лепестков роз.

Брант входил с веранды в кабинет, когда дверь из коридора внезапно распахнулась, стремительно вошла мисс Фолкнер, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней, дрожа и задыхаясь.

Кларенс вздрогнул и смутился. В тревоге он совершенно забыл о ней, а ведь ей могла угрожать опасность. Услышав стрельбу, она, должно быть, по-женски испугалась и пришла к нему искать защиты. Он подошел к ней с улыбкой, чтобы успокоить, но вдруг понял по ее бледности и волнению, что тут дело не в физическом страхе. Отчаянным жестом она предложила ему закрыть дверь на веранду и прошептала побелевшими губами:

— Мне нужно поговорить с вами наедине!

— Пожалуйста. Но для вас и здесь нет непосредственной опасности, а скоро я смогу перевести вас в совершенно безопасное место.

— Опасность — для меня! Боже, если бы дело было только в этом!

Он поглядел на нее в тревоге.

— Послушайте, — заговорила она, прерывисто дыша, — выслушайте меня! А потом можете ненавидеть, презирать меня… убить, если захотите. Вы преданы и погибли… отрезаны и окружены! Я содействовала этому, но клянусь, что удар нанесен не моей рукой. Я хотела спасти вас. Один бог знает, как это случилось. Это рок!

В одно мгновение Брант угадал всю правду. К нему вернулись хладнокровие и самообладание, которые никогда еще не покидали его в критических обстоятельствах. Канонада усиливалась, неуклонно приближаясь, и перед его мысленным взором с быстротой молнии, словно на карте, развернулась вся его позиция, которой сейчас угрожал неприятель. Брант сообразил, сколько еще времени его солдаты смогут удерживать линию холмов и сколько драгоценных мгновений он может уделить этой несчастной женщине. Он ласково усадил ее в кресло и спокойно сказал:

— Этого мало. Говорите медленно и ясно. Я должен знать все. Как и каким способом вы меня предали?

Она устремила на него умоляющий взгляд; его мягкость успокоила и в то же время ранила ее.

— Вы мне не поверите, вы не можете мне поверить. Я сама ничего не знаю. Я получала и передавала письма, не зная их содержания, — от конфедератов к шпионке, которая приходила сюда, и наоборот; сейчас она уже далеко. Я это делала, потому что думала, что вы меня ненавидите и презираете… потому что считала долгом помогать своим друзьям… потому что вы сказали, что между нами «война». Но я никогда не шпионила за вами, клянусь!

— Откуда же вы знаете об этой атаке? — спокойно спросил он.

Взгляд ее просветлел, и она ответила с робостью и надеждой:

— В доме есть окно, откуда виден весь склон и линия конфедератов. В окне был выставлен условный знак, но не мной! Но я знала, что, пока он там, это означает, что замысел против вас еще не созрел, что атаки не будет, пока он в окне. Вот и все, что мне известно. Шпионке пришлось сказать мне об этом, потому что мы по очереди дежурили в той комнате. Я хотела оттянуть эту страшную атаку до… до… — Тут голос ее задрожал, но она почувствовала, что спокойные глаза Бранта видят ее насквозь, и торопливо добавила: — …до своего отъезда, и ради этого я задержала несколько писем, которые мне вручили. Но сегодня утром я издалека посмотрела на окно и увидела, что условного знака нет. Кто-то его убрал. Я кинулась обратно, но, как вы сами видите, опоздала!

Брант разом все понял. Значит, он собственной рукой ускорил атаку. Но в его уме внезапно мелькнула другая, более важная мысль. Если он вызвал атаку раньше, чем противник успел закончить приготовления, есть надежда, что этот натиск обречен на поражение. Ничем не выдавая себя, Брант спокойно и пристально поглядел мисс Фолкнер в глаза, хотя сердце у него замерло, когда он сказал:

— Значит, шпионка заподозрила вас и переменила условный знак?

— Нет, нет, — живо отозвалась она. — Шпионка была со мной и тоже испугалась. Мы обе побежали обратно — помните? — и тут ее задержал патруль!

Она спохватилась, но было уже поздно. Щеки у нее вспыхнули, она опустила голову, устыдившись того, что в невольном порыве выдала шпионку.

Брант, казалось, не замечал этого. Он ломал себе голову, соображая, какие же сведения могла собрать здесь эта глупая мулатка. Расположение его войск не было тайной для противника — в бригаде шпионке нечем было поживиться. Очевидно, она, как и эта дрожащая, взволнованная девушка, только орудие в руках других.

— Эта женщина жила здесь? — спросил он.

— Нет, она жила у Мэнли, но у нее были друзья в штабе вашего генерала, которых она навещала.

Брант чуть не вздрогнул, но сдержался. Теперь все ясно. Шпионские сведения добывались в штабе дивизии и передавались через его лагерь, как ближайший к линии конфедератов. Но какого рода сведения? И какой шаг врага он сам ускорил? Было ясно, что мисс Фолкнер этого не знает.

Он бросил на нее испытующий взгляд.

Вдруг весь дом вздрогнул от взрыва, в окно потянуло дымом — в саду разорвался снаряд.

Она смотрела на Кларенса с тоской и отчаянием, но не побледнела и даже не вздрогнула.

Новая мысль овладела им. Он подошел к ней и взял ее холодную руку. На ее бледных губах мелькнуло подобие улыбки.

— У вас есть мужество, есть самоотверженность, — сказал он. — Я верю, что вы жалеете о том, что сделали. Если бы вы могли исправить то, что совершили, хотя бы с опасностью для жизни, вы бы решились?

— Да, — сказала она, тяжело дыша.

— Конфедераты вас знают. Если я попал в окружение, сумеете ли вы пройти через их цепи, не подвергаясь допросу?

— Да! — ответила она с жаром.

— Я дам вам записку, с которой вас потом пропустят в наш штаб. Вы отнесете генералу письмо, которое никто, кроме него, не должен видеть. В письме не будет ничего, касающегося лично вас или ваших друзей. Ничего, кроме предостережения.

— И вы будете спасены? Они придут к вам на помощь? Вас не возьмут в плен? — воскликнула она.

Он мягко улыбнулся:

— Возможно. Кто знает!

Присев к столу, он быстро написал несколько слов.

— Вот пропуск, — сказал он, протягивая ей листок бумаги. — Вы предъявите его за линией южан. Эта записка, — продолжал он, вручая ей запечатанный конверт, — предназначена для генерала. Никто не должен увидеть ее или узнать о ней, даже ваш возлюбленный, если вы его встретите!

— Мой возлюбленный! — вскричала она возмущенно, и в глазах ее загорелся прежний злой огонек. — Что это значит? У меня нет никакого возлюбленного!

Брант взглянул на ее раскрасневшееся лицо.

— Я думал, — сказал он спокойно, — что в том лагере есть человек, который вам дорог… что вы ему писали. Это могло бы послужить оправданием…

Он остановился, видя, что она опять побледнела и бессильно опустила руки.

— Боже милостивый! Так вам и это приходило в голову… Вы решили, что я могу пожертвовать вами ради другого!

— Простите, — поспешно сказал Брант, — я был неправ. Преданы ли вы человеку или делу, но вы проявили чисто женскую самоотверженность. А теперь, когда вы хотите искупить свою вину, в вас говорит не женская храбрость.

К его удивлению, она вновь покраснела, а в синих глазах ее даже промелькнуло лукавство.

— Да, это могло бы послужить оправданием, — пробормотала она, — да, конечно, спасти человека!..

И поспешно добавила:

— Я иду! Немедленно. Я готова!

— Подождите минуту, — сказал он серьезно. — Этот пропуск и сопровождающий вас солдат должны обеспечить вам безопасность, но война есть война. Вы все-таки шпионка! Готовы ли вы к опасности?

— Да, — ответила она с гордостью, отбрасывая назад непокорную прядь волос. Но сейчас же спросила, понизив голос: — А вы готовы простить меня?

— Всегда и за все что угодно, — сказал он, тронутый ее словами. — И да поможет вам бог!

Он слегка пожал ее холодные пальцы. Но она быстро высвободила руку и, покраснев, отвернулась.

Он подошел к двери. Два адъютанта с донесениями, которых по его приказу не впускали в комнату, нетерпеливо ожидали его. Конь старшего офицера рыл копытом землю в саду. Офицеры внимательно посмотрели на девушку.

— Прикажите проводить мисс Фолкнер с белым флагом до линии противника. Она южанка и гражданское лицо. Они ее примут.

Не успел он обменяться несколькими словами с адъютантами, как вернулся старший офицер. Отведя Бранта в сторону, он быстро сказал:

— Простите, генерал, но солдаты уверены, что эта атака — результат шпионских сведений, полученных неприятелем. Вы должны знать, что подозревают женщину, которой вы только что дали пропуск. Солдаты возмущены.

— Тем больше оснований, майор, удалить ее от возможных последствий их опрометчивости, — ответил Брант ледяным тоном. — И я предлагаю вам лично обеспечить ее безопасность. Нет никаких оснований полагать, что противник получил о нас какие-либо сведения. Я думаю, что гораздо важнее следить за выполнением моих приказов о невольниках и гражданских лицах, переходящих наши линии из штаба дивизии, где действительно можно раздобыть ценные сведения, чем вести наблюдения за своенравной и откровенной девушкой.

Майор вспыхнул от гнева, отдал честь и удалился, а Брант вернулся к адъютанту. Положение было серьезное. Неприятельская колонна продвигалась к линии холмов, удерживать ее дальше было невозможно, бригада оказалась отрезанной от штаба дивизии, хотя противник еще не начал общего наступления.

Тайные опасения Бранта, что неприятель намеревается нанести удар по центру, подтверждались. Успеет ли его письмо к командиру дивизии пройти вовремя сквозь атакующую колонну?

Одно обстоятельство поражало его. Обойдя бригаду с фланга, противник, несмотря на подавляющий перевес, не сделал попытки завершить охватывающее движение и разгромить бригаду. Брант вполне мог отступить, не подвергаясь преследованию, когда нельзя будет дольше удерживаться на линии холмов. Другой его фланг и тыл находились в безопасности, хотя неприятель мог бы направить сюда часть огромной колонны, упорно продвигавшейся к холмам. Это одно свидетельствовало о просчете и незрелости неприятельского плана. Быть может, причина заключалась в том, что Брант сам ускорил их атаку, переставив условный знак. Без сомнения, противник первоначально предполагал атаковать его бригаду с фланга и тыла, но при внезапном и поспешном наступлении этот план не был осуществлен. Брант и теперь мог спасти бригаду — и его офицеры это знали, — но у него сложилось твердое убеждение, что он сможет помочь командиру дивизии, упорно, но спокойно обороняя свою позицию и выжидая благоприятного случая. Это подсказывали ему инстинкт и темперамент.

Беспокоя неприятеля на фланге и в тылу, отстаивая каждый дюйм земли, под огнем артиллерии, высланной с целью выбить его с занимаемого рубежа, и отражая набеги кавалерии на свои поредевшие ряды, он видел, как его бригада, не сдаваясь, тает в неприятельском потоке.

ГЛАВА VI

Роковая гряда холмов, которая смутно виднелась сквозь тонкие сплетающиеся полосы порохового дыма, напоминала полустертый рисунок на грифельной доске. Когда же дым рассеивался, взору открывалось хаотическое скопление повозок и лошадей — картина, в которой мог разобраться только зоркий глаз Кларенса Бранта. Его организующая энергия чувствовалась повсюду. Нужно ли было быстрее сомкнуться, чтобы отразить усиленный натиск противника, или упорно стоять в бездействии под огнем — во всем ощущалась его воля. Краткое, но исчерпывающее распоряжение, переданное через адъютанта, или внезапное появление над линией штыков его смуглого внимательного и спокойного лица неизменно производили магическое действие. Как и все прирожденные полководцы, он был точно заколдован, неуязвимый среди опасностей, и заражал своих солдат неверием в смерть; сраженные пулями солдаты со всех сторон падали вокруг него, но лица, покрытые смертной бледностью, выражали непоколебимое спокойствие, а в последнем вздохе звучала вера в победу. Отбившиеся от строя возвращались в ряды под его мимолетным взглядом, безнадежная сумятица вокруг какого-нибудь зарядного ящика, опрокинувшегося на повороте дороги, прекращалась, и ящик спокойно убирали с дороги в присутствии выжидающего молчаливого смуглого всадника.

Однако под маской невозмутимости он остро сознавал все, что происходило; в этой видимой сосредоточенности таилось напряжение всех его чувств: он подмечал первые признаки сомнения или тревоги на лице младшего офицера, которому отдавал приказ, первые признаки апатии в перестраивающейся шеренге, еще более тревожную заминку при передвижениях, когда люди спотыкались о трупы своих товарищей, зловещее молчание стрелкового бруствера, страшную неподвижность цепочки, застывшей навеки в позе стрельбы с колена; сокращение числа стрелковых точек, внезапные бреши тут и там, угрожающее искривление еще недавно прямой линии строя — он понимал роковое значение всего этого. Но даже в такой момент он остановился возле баррикады, наскоро сооруженной из перевернутых интендантских повозок, чтобы посмотреть на старого знакомого, которого видел всего час назад и который, по-видимому, командовал группой вернувшихся в строй солдат и маркитантов. Взобравшись на колесо с револьвером в каждой руке и с охотничьим ножом в зубах, с театральной аффектацией даже в этом порыве подлинной храбрости, перед ним красовался Джим Хукер. И Кларенс Брант, сознавая свою ответственность за ход сражения, все же ясно припомнил в эти отчаянные минуты, как Хукер изображал Кровавого Дика в мелодраме «Розали — Цветок Прерий» на сцене театра в Калифорнии пять лет тому назад.

Оставался еще час до наступления темноты, которая, вероятно, прервет сражение. Устоит ли бригада на своей активной позиции? Беглое совещание с офицерами показало, что слабость позиции уже смутила их. Офицеры напоминали, что линия отхода пока еще свободна, но в течение ночи противник, хотя и продвигаясь к центру дивизии, может повернуть и обойти бригаду; что неприятельские резервы, почему-то запоздавшие, могут вступить в дело еще до наступления утра. Брант между тем не сводил бинокля с главной колонны, наступавшей вдоль гряды холмов. Вдруг он увидел, что поток остановился, потом начал разворачиваться по обе стороны гребня, под прямым углом к своему прежнему направлению. Что-то их задержало! А вскоре в громе пушек и в облаке дыма на горизонте обнаружилась новая линия боя: в дело вступили главные силы дивизии. Вот ситуация, о которой он так мечтал: есть возможность броситься на противника с тыла и пробиться на соединение со своими, — но уже поздно! Он поглядел на свои поредевшие ряды — едва ли наберется один полк. С такими силами атака, даже психическая, обречена на неудачу. Ему не оставалось ничего другого, как стоять на месте — на таком расстоянии, чтобы можно было рассчитывать на поддержку и ожидать исхода главного сражения. Он уже собирался спрятать бинокль, когда его внимание привлекли глухие пушечные выстрелы с запада. При свете заходящего солнца он увидел длинную серую линию — она тянулась из долины, из глубокого тыла, чтобы присоединиться к главной колонне. Вот они, резервы противника! Сердце у него подпрыгнуло: теперь тайна раскрылась. Ясно было, в чем единственный недостаток неприятельского плана. Очевидно, резервы, подходившие с таким опозданием с запада, приняли только второй сигнал из окна, когда мисс Фолкнер поставила вазу на старое место, и не подошли вовремя к его позиции. Значение этой ошибки трудно было переоценить. Если девушка, которая таким образом спасла его, своевременно добралась с его письмом до командира дивизии, тот предупрежден и сможет даже извлечь выгоду из этого положения. Теперь и позиция его бригады не так уж неустойчива; противник, втянувшийся в бой на главном направлении, не сможет восстановить первоначальное положение и исправить свой промах. Основная часть главной неприятельской колонны уже миновала бригаду. Правда, оставалась опасность, что в случае поражения колонна откатится прямо на него, но Брант рассчитывал, что командир дивизии постарается предотвратить соединение резервов с главными силами, вклинившись между ними, а затем оттеснит их от холмов и соединится с бригадой. Когда последние солдаты вражеского арьергарда пошли мимо, трубы Бранта сыграли отбой прикрытию. Кларенс удвоил сторожевое охранение и решил выжидать и наблюдать.

Настало время заняться печальной обязанностью — позаботиться о раненых и убитых. В самых просторных помещениях штаба уже был размещен госпиталь. Переходя от койки к койке, узнавая в искаженных мукой или застывших в беспамятстве лицах тех, кого он видел в этот день полными воодушевления и бодрости, Кларенс вновь пережил свои былые сомнения. Неужели нет другого пути? Отвечает ли за все это он сам, который ходит среди них целый и невредимый? А если не он, то кто же? С горечью вспоминал он первый период заговора южан — зарождение борьбы, которая принесла такие ужасные плоды. Он думал о своей вероломной жене, пока не почувствовал, как кровь приливает к его лицу, пока ему не захотелось отвернуться от своих товарищей, лежавших на койках: он боялся, что они, с ясновидением умирающих, прочтут на его лице эти тайные мысли.

Было уже за полночь, когда он, не раздеваясь, прилег на кровать в своей келье, чтобы вздремнуть. Странно подействовал на него вид мирных, чистых стен и занавесок — казалось, он запятнал эту непорочную тишину кровавым отблеском войны. Внезапно, среди глубокого сна, он проснулся от неясного чувства тревоги. Сначала он подумал, что неприятель наступает и надо отражать атаку. Он сел и прислушался: ни звука, кроме размеренных шагов часового по гравию дорожки. Но дверь была открыта. Он вскочил на ноги, прокрался в коридор и едва успел заметить высокую женскую фигуру, скользнувшую мимо освещенного луной окна, в противоположном конце коридора. Лица он не различил, но негритянский тюрбан на голове нельзя было не заметить.

Брант не стал преследовать ее или звать караульных. Если это была шпионка или одна из ее помощниц, она теперь бессильна причинить какой-либо вред и не сможет выйти из лагеря и даже из дома после его недавних приказов под бдительным оком охраны. Она, наверно, знала это не хуже его. Поэтому скорее всего в комнату случайно заглянула какая-то другая служанка.

Он вернулся в свою комнату и несколько минут стоял у окна, глядя на склон, озаренный луной. Далекая канонада давно уже смолкла.

Бодрящий утренний воздух освежил Бранта; казалось, только он, воздух, успел сбросить со своих росистых крыльев ужасный груз вчерашнего дня, тяготевший над всей природой. Брант отошел от окна и зажег свечу на столе. Застегивая портупею, он заметил, что в ногах постели, с которой он только что встал, лежит лист бумаги. Поднеся его к свече, он прочел слова, написанные грубыми каракулями:

«Вы спите, когда вам надо быть в походе. Не теряйте времени. До восхода солнца на вас нападет резерв той самой колонны, которой вы безрассудно сопротивлялись. Пишет некто, желающий спасти вас, но ненавидящий ваше дело».

На его губах показалась презрительная усмешка. Почерк был незнакомый, явно подделанный. Содержание записки его не встревожило, но внезапно мелькнуло подозрение: она от мисс Фолкнер! Ей не удалось пробраться сквозь неприятельскую линию… Быть может, она и не пыталась пробраться. Она обманула его или разочаровалась в своем благородном порыве, а теперь хочет смягчить свою новую измену новым предупреждением. А он еще дал ускользнуть ее мулатке!

Он быстро спустился по лестнице. Навстречу донесся звук приближающихся голосов. Брант остановился, узнав бригадного врача и одного из своих адъютантов.

— Мы не решались беспокоить вас, генерал, но, кажется, дело довольно важное. Часовые, выполняя ваш приказ, только что задержали негритянку, которая хотела пробраться через кордон. Она пыталась удрать, но ее догнали возле ограды, произошла схватка, она упала и расшибла голову. Бесчувственную, ее перенесли в караульное помещение.

— Хорошо. Я пойду взгляну на нее, — сказал Брант с чувством облегчения.