Послав письмо, я пожалел о своем поступке. С одной стороны, я боялся доставить вам своею назойливостью несколько неприятных мгновений, а с другой - и сам сообразил, что вы, как и оказалось, менее всякого другого, можете дать мне ответ. Потому что всякий другой (как например я), для того чтобы "иметь свое мнение", считает своим долгом начать мудрствовать всуе и, пожалуй, что-нибудь и измыслит.
      Искренно Вас уважающий и глубоко благодарный.
      Е. С. Гаршиной
      19 февраля 1878 г. Петербург
      <...> Петербург надоел мне смертельно. Уеду, как только кончу одну вещицу для "О. 3.". Да не знаю, право, напечатают или нет. Они все "умного" требуют, а мое вовсе не умное, а скорее "безумное". Нечто из достоевщины. Оказывается, я склонен и способен разрабатывать его (Д.) путь. Маленькая вещь, немного больше первой.
      Кстати, о первой. Вчера мне сообщил Груберт (один из товарищей по гимназии), что "4 дня" переведены еще на французский, итальянский и английский языки! Можно возмечтать о себе бог знает что, право, от одной мысли, что вся Европа может читать твои десять страничек.
      О своих предположениях я скажу вам вот что. Я проживу в Харькове до наступления настоящего лета (начала июня). Очень желал бы достать на это время уроки. Потом отправлюсь в экскурсию на Урал с горными студентами (это уж непременно) и осенью явлюсь в Петербург с целью вольнослушания в университете. Потом решительно не знаю, что будет. Мысль прослужить годик или полтора прапорщиком где-нибудь в глухой армии тоже не оставляет меня. Вообще "устраиваться" не буду, даже не потому, что не хочу, а потому, что и не могу. Конечно, все это говорится при условии, что не будем драться с австрийцами и англичанами 27). Тогда - дело другое: придется подставлять грудь <...>
      У нас, как вы знаете, выставка картин, которые пойдут на Парижскую выставку. "Христос в пустыне" Крамского сделал на меня ужасно сильное впечатление, из-за него (из-за толкования его) я поспорил и для решения вопроса послал к Крамскому безымянное письмо, на которое он ответил мне целою статьею, очень искреннею и задушевною. Это - его письмо - просто исторический (для будущего биографа Крамского) памятник. Мог бы я с ним познакомиться, как мог бы познакомиться со всем генералитетом от либерализма в области искусств, да не хочется. Я не хочу никого искать...
      В. Н. Афанасьеву
      21 февраля 1878 г. Петербург
      Петербург уже надоел мне хуже горькой редьки. Стремлюсь из него удрать. Собственно говоря, здесь можно было бы жить и интересно: мне открыта полная возможность познакомиться со всякими знаменитостями; да со мною что-то сделалось странное: прежняя страсть к знакомствам исчезла. Особенно не хочется знакомиться с разными генералами от интеллигенции, может быть, потому, что не хочется "ученичествовать" и с почтением выслушивать слова, изрекаемые на манер пророчеств. Бог с ними. К своей литературе я стал относиться строже. Художественные рецензии писать бросил, ибо ведь собственно это было с моей стороны шарлатанство. Буду работать побольше, вылезать поменьше, авось что-нибудь и выйдет?..
      Н. С. Дрентельну
      18 мая 1878 г. Харьков
      От очень многих хороших людей выдан и мне аттестат "хорошего". Эти хорошие качества (буде они существуют) нужно, наконец, пустить в оборот. Ты, вероятно, удивишься, когда я скажу тебе, на что я решился. Я хочу оставаться в военной службе. Буду даже добиваться академии...
      Ты рекомендуешь мне курс биологии - точно будто не знаешь, что у меня в голове постоянно будет сидеть вопрос: на кой черт мне эта биология? Вопрос "зачем" до такой степени овладел моим существом, что ни за что, не дающее непосредственных результатов, я не рискну взяться. Писательство имеет результаты непосредственные - изящное (насколько изящное - это другой вопрос) произведение, шевелящее если не мозги, то чувства (в моем случае, беря меня) людей. Вот почему я писать не брошу. Учиться (т. е. читать разные умные книжки) я не брошу до смерти, но взяться за какой-нибудь "курс" не ради себя, своего любопытства, я никогда не возьмусь. "Что он делает?" Учится! До каких же пор я буду учиться, до каких пор с меня не будет ни шерсти, ни молока?
      В. Н. Афанасьеву
      Конец мая 1878 г. Харьков
      Мы с тобой достаточно убедились в плохом положении нашей армии. Мы хотим уходить из нее именно потому, что в ней для нас скверно, душно. Если так будут рассуждать все, видящие гадость в военной среде, то никогда и среда не изменится. Не лучше ли нам влезть в эту среду? Может быть, что-нибудь и сделаем путного. Может быть, со временем мы будем иметь возможность не дозволить бить солдата, как это делается теперь, не дозволить вырывать из его рта последнюю корку хлеба...
      Е. С. Гаршиной
      18 сентября 1878 г. Петербург
      <...> На меня как с неба свалилась следующая благодать: царица пожаловала как раненому офицеру пособие в 200 р. Я уже получил их, что очень кстати: теперь можно будет прозимовать безбедно, не заботясь особенно о хлебе.
      Не знаю решительно, почему мне назначили 200 р., когда всем давали только по 100? Уж не играет ли тут какую-нибудь роль моя литература?
      По поводу литературы скажу вам, что, кажется, к октябрьской книжке подгоню маленький рассказец. Очень бы хотелось кончить его, да вероятно и удастся.
      Не знаю только, удастся ли самый-то рассказ 28) <...>
      Завтра вношу деньги в университет и начинаю ходить на лекции. Определитель наш 29) двигается пока только моими усилиями, так как сначала нужно составить пробное семейство. Я очень доволен этой работой, она выгодна во всех отношениях, даже и в денежном, хотя вознаграждение получится нескоро. Зато языки у меня сильно подвинулись вперед с тех пор, как я начал переводить источники.
      Писал ли я вам, что здесь страшно забирают! Долинина сослали, Павловский, говорят, убежал из ссылки; сослали еще нескольких моих товарищей по гимназии 30)...
      Е. С. Гаршиной
      23 ноября 1878 г. Петербург
      Дорогая мама! Вчера вышел из госпиталя. Мне дали свидетельство вполне удовлетворительное, и сегодня я уже заказал писарю просьбу об отставке. Вот наконец и окончание бедствий 31).
      Полтора месяца почти не был в университете; завтра иду туда, а послезавтра к Салтыкову с рассказом. Боюсь, что не пропустят, т. е. не Салтыков, а цензура. В первый раз встречаюсь с "ножницами" и очень их чувствую. Если не пустят, обидно, тем более, что вещицей я более доволен, чем предыдущей 32)...
      Е. С. Гаршиной
      16 января 1879 г. Петербург
      <...> Пишется туго; сидишь, сидишь перед бумагой и вымучишь несколько строк. Переделать того рассказа, что вы переписали, я решительно не в силах. "Встреча", отданная Салтыкову, до сих пор обретается в неизвестном положении. Хоть бы выставки поскорее начинались: по крайней мере написал бы несколько фельетонов в "Русскую правду".
      Виной всем моим огорчениям, конечно, служу я сам или вернее основная черта моего характера: неимоверная, баснословная и постоянная лень. Право, я пришел к этому убеждению. Иначе как объяснить то обстоятельство, что даже успех на первых шагах литературного поприща не мог побудить меня взяться за работу как следует...
      Е. С. Гаршиной
      29 января 1879 г. Петербург
      <...> Рассказ мой "Встреча" принят и будет помещен в марте. Щедрин, когда я сказал ему, что боялся за этот рассказ, выбранил меня. А "Из записной книжки" 33) я отдал в переделанном виде; вероятно тоже пойдет, потому что иначе Щ. уже прислал бы мне записку<...>
      Скоро начинаются художественные выставки, и я возьмусь за старое дело. Боюсь только, чтобы к тому времени не прихлопнули "Русской правды": у нее уже есть два предостережения 34)...
      Е. С. Гаршиной
      14 марта 1879 г. Петербург
      <...> То обстоятельство, что мне быть может дадут крест, ужасно меня взволновало: дело, конечно, не в кресте, а воспоминания вдруг поднялись и наполнили душу. Вспомнил день 11 авг. 77 г., быть может единственный день, когда вполне сознавал себя честным и порядочным человеком. Тот, кто не бывал под пулями, вряд ли поймет, что этим я хочу сказать. Вчера вечером я рассказывал двум знакомым об этом дне, и когда они ушли, чуть не расплакался. Убитые товарищи и теперь передо мною как живые, особенно Федоров, на моих руках истекший кровью<...>
      Третьего дня был у Мих. Евгр. < Салтыкова-Щедрина >. Снес ему маленькую-маленькую вещицу, написанную между прочим, сказку. И притом фантастическую 35). Обещал написать, если не понравится, да вот все еще молчит. Вероятно, пригодилась. Таким образом март, апр., май "О. 3." будут иметь счастие украшаться моими творениями...
      Е. С. Гаршиной
      24 июля 1879 г. Мураевка Орловской губ.
      Вот уже почти две недели, дорогая мама, как я живу у Гердов <...> Очень хорошо прожил я эти две недели: немного работал (подвинул кое-что вперед), разъезжал по уезду. Мы с А. Я. очень тщательно возимся с здешними "породами" (горными) и теперь геологическое строение для нас уже почти ясно. Руды железной здесь бездна; почти под всем уездом тянется непрерывный пласт красного железняка или сферосидерита. Впрочем, это для вас не очень интересно.
      <... > Вчера в руки мои вселился некий зуд, заставивший меня почти до четвертого часа ночи просидеть с пером, чем я, впрочем, очень доволен, т. к. вчера сильно подвинул "большое".
      Вы, вероятно, раньше меня увидите VII кн. "О. 3." Не знаю, поместят ли "Attelea princeps", но мне хотелось бы, по правде сказать, чтобы ее отложили до августа. Время терпит, а на затычку идти - благородная гордость не дозволяет. Что-то вроде чести мундира - черт знает что такое...
      Е. С. Гаршиной
      22 ноября 1879 г. Петербург
      <...> Лгать вам мне не хочется, да и не могу я лгать вам, а правду писать не легко. Нервы у меня расстроились чрезвычайно: о какой-нибудь работе или хлопотах теперь я и думать не могу. Вчера случайно говорил с психиатром, который сказал, что на время нужно оставить всякую умственную работу. Попробую, авось успокоюсь немного. Но ведь отсутствие занятий не остановит постоянной работы - не работы, а какого-то скверного брожения мозга, которое меня и губит. Я, право, потерял голову.
      Иногда мне кажется, что все это не болезнь, а ломанье, что я не не могу работать, а просто ленюсь - но ведь, право, это неправда <...> Я в каком-то удивительном состоянии: тоски, настоящей хандры нет, а апатия ужаснейшая. Хочется сидеть не шевелясь и ни о чем не думать...
      Е. С. Гаршиной
      2 декабря 1879 г. Петербург
      <...> Вы пишете о том, нет ли у меня какого-нибудь "горя". Право, настоящего "горя" нет. Ни в кого я несчастно не влюблен, - никакого преступления не совершил. Мое горе - я сам со своею беспричинною хандрою, ленью, неумелостью, тряпичностью и т. д.
      Эту неделю я провел сносно: упорно сидел в Публичной библиотеке и переводил немецкую книжку о птицах. Эту работу дал мне А. Я. Герд. Пока работаешь - ничего себе. Зато вечером - плохо. Сегодня воскресенье, Публичная библиотека отперта не надолго, я там не был и тоска страшная. Правда, что мне работа необходима!
      Мама моя, дорогая моя, не тоскуйте обо мне очень. У меня самого еще есть надежда на лучшее, вернее на спасенье. Если бы не было этой маленькой надежды, я не стал бы жить. Очень уж тяжело, это правда. Но посмотришь вокруг себя и скажешь: ведь не глупее я других. Есть у меня все-таки талант. И то, что мешает ему работать, неужели должно продолжаться всегда, до самой смерти?..
      Е. С. Гаршиной
      18 декабря 1879 г. Петербург
      <...> Вот несколько дней как я ожил и хожу занятый новой вещью. Чувствую, что сяду писать, может быть, сегодня же или завтра <...> "Места" меня пугают, как какая-то тюрьма... Ведь поступить в банк, в министерство значит прикончить совсем и навсегда многое и многое <...> Во всяком случае теперь я не могу думать о месте, дорогая моя мама. Вы, я думаю, поймете меня и не осудите за это новое проявление неосновательности.
      Писать я хочу уже года полтора тому назад продуманную, а теперь дополняющуюся и изменяющуюся (пока в моей голове, конечно) историю. Не написал я ее в свое время - хотя начинал - не из чего иного, как из какого-то рабства. Дело в том, что "направления" какого бы то ни было в рассказе совсем нет. Совершенно личная история с любовными делами и с очень кровавою развязкой. "О. 3." наверно не напечатают, а все "Русское богатство" вознегодует, это я чувствую, а писать все-таки буду, потому что очень уж ходят все мои действующие лица в моей голове 36).
      <...> Ах, если бы мне в месяц или два кончить свой рассказ (он должен быть порядочный, minimum листа в 4, поэтому я кладу такой долгий срок), то-то бы я воспрянул духом...
      Е. С. Гаршиной
      7 января 1880 г. Петербург
      <...> Писанье рассказа у меня идет очень медленно, главным образом потому, что в нем я вижу большую фальшь. Не знаю, выберусь ли я из нее.
      Перевод "птиц" почти уже кончен и скоро начнет печататься, для того чтобы к весне книжка могла поступить в продажу. После птиц будем составлять млекопитающих. Есть у меня в виду еще один перевод с французского, но еще наверно не знаю, придется ли переводить.
      <...> Еще о переводах: к моему удовольствию, А. Я. <Герд> очень доволен моей работой. Я, по правде сказать, не надеялся справиться с немецким языком и орнитологией даже удовлетворительно.
      Е. С. Гаршиной
      17 января 1880 г. Петербург
      <...> Все это время я очень много работал: кончил "птиц" и писал свой рассказ. Правда, нервы, проклятые нервы не особенно благоденствуют, но уж что с ними поделаешь. Последние два дня и сегодня я бегаю по художникам: Глеб Иванович <Успенский> предложил мне писать в "Русские ведомости" об картинах, а я за последнее время поотстал насчет искусств. Поэтому посетил многих знакомых и незнакомых и даже horribile dictu! [Страшно сказать (лат.)] заказал себе визитные карточки. Разговоров разговаривал множество: каждый несет свое и каждый более или менее говорит вздор. "Своих слов" ни у кого нет.
      Вчера была причина, порядочно разозлившая меня: разругался с Крачковским <...> Не хочется писать даже, что он сделал, об этом чересчур много уже было говорено и надоело до смерти. Скажу только, что он гораздо хуже "Дедова". Ничто так не портит человека, как дешевый успех... 37)
      Е. С. Гаршиной
      25 января 1880 г. Петербург
      <...> Уже месяц тому назад я решил, а теперь решимость все более укрепляется - уехать из Петербурга в деревню. Мне представляется и место: писаря при сельском ссудо-сберегательном товариществе. Жалование маленькое, кажется, 15 р. в месяц и готовая квартира - отдельный домик, - это материальная обстановка в том случае, если - что не вполне возможно и даже вполне невозможно - я в год не напишу ни строчки <...> "Место служения моего" - село в семи верстах от Самары. Ехать туда придется в марте, в начале или конце - не знаю. Дорога, конечно, на свой счет <...> "Пропагандировать" я в деревне, конечно, не буду. Буду жить, потому что считаю это полезным для себя, а может быть, и сам пригожусь мужикам на что-нибудь.
      <...> Дней через пять кончу рассказ для "О. 3." - не тот большой, о котором я писал вам, а маленький, новый, почти уже написанный - и напишу еще сказку для "Р. Б."... 38)
      Е. С. Гаршиной
      2 февраля 1880 г. Петербург
      <...> Начинаю я второе 25тлетие своей жизни по-новому, совсем по-новому. Неужели и тут не удастся вывернуться и сделаться путным человеком? О моем личном счастии я теперь, право, не думаю. Чем больше живешь, тем яснее видишь, что в тебе сидит какой-то бес, который положил себе целью отравлять тебе всякую хорошую минуту в жизни. Что уж тут поделаешь? Значит нужно изменить все: забыть всякие претензии на личное благополучие и отдать себе "на съедение" хоть мужикам в деревне. Там, по крайней мере, времени не будет заниматься разными отчаяниями. Хоть какое ни на есть дело, а все-таки дело.
      Свой маленький рассказик, я уже переписываю. Вышло нечто сумбурное, смутное, такое, что я и сам многого в нем не понимаю. Ну да все равно, понесу к Салтыкову! Должно быть, напечатает 39).
      Я ошибся в прошлом письме: я буду жить не в 7, а в 50 в. от Самары, по Оренбургской ж. д. Очень мне хочется поскорее уехать отсюда и засесть в деревню. Ведь это новое, мама, совсем новое, не испытанное еще: на мне будут лежать обязанности. Кажется смешно и говорить об таких "обязанностях". Но как подумаешь, что до сих пор их или не было, или, что вернее, они были (ох, и очень много, дорогая моя), да их не исполнял (по лени, по бесхарактерности), так и эти "жалкие" обязанности представляются чем-то серьезным...
      Е. С. Гаршиной
      10 февраля 1880 г. Петербург
      <...> По правде сказать, 5 февраля так взбудоражило все мое нутро, что эти дни ходил, как оглашенный, и ничего не делал, хотя лично чувствую себя очень хорошо, "личной хандры" (это мой термин для определения моего угнетенного состояния, когда таковое бывает) - личной хандры нет. Но эти трупы просто не дают думать. 40) <...>
      Свой рассказик во вторник снес к Салтыкову; о судьбе его ничего еще не знаю. Теперь ушел в воспоминания и хочу написать несколько эпизодов из войны 41). Это будет настоящая проба пера, а то до сих пор все описывал, собственно говоря, собственную персону, суя ее в разные звания, от художника до публичной женщины.
      Уезд из Петербурга дело решенное, разве уж какие непредвиденные обстоятельства.
      Тургенев, как вы знаете, здесь. Кажется, удастся видеть его, чего мне очень хочется. От Гл. Ив. <Успенского> наслышался о нем много хорошего, как о человеке приободряющем... 42)
      Е. С. Гаршиной
      13 февраля 1880 г. Петербург
      <...> Рассказ мой Салтыков принял и даже написал, что находит его "весьма хорошим" (напечатают его в 3 книжке). Не знаю, право, точно ли он "весьма" хорош. Быть довольным своим рассказом мне в глубине души пока еще не удавалось. Знаешь, что хотел сделать, а это что никогда не выходит так, как думалось во время писанья. Если не расходятся мои все те же нервы, то писать буду много. Писать что - есть. "Много", - конечно, сравнительно с прежним.
      Между прочим, в "Русских Ведомостях" меня приняли. Послал уже другую статейку об акварельной выставке. Предстоит академическая, передвижная, Верещагина. Все это в феврале и начале марта, так что я успею написать обо всем этом. Денег нужно много: главное - книг забрать с собою, а то совсем обалдеешь...
      М. Т. Лорис-Меликову
      21 февраля 1880 г. Петербург
      Ваше сиятельство, простите преступника!
      В Вашей власти не убить его, не убить человеческую жизнь (о, как мало ценится она человечеством всех партий!) - и в то же время казнить идею, наделавшую уже столько горя, пролившую столько крови и слез виновных и невиновных. (И) Кто знает, быть может, в недалеком будущем она прольет их еще больше.
      Пишу Вам это не грозя Вам: чем я могу грозить Вам? Но любя Вас, как честного человека и единственного могущего и мощного слугу правды в России, правды, думаю, вечной.
      Вы - сила, Ваше сиятельство, сила, которая не должна вступать в союз с насилием, не должна действовать одним оружием с убийцами и взрывателями невинной молодежи. Помните растерзанные трупы пятого февраля, помните их! Но помните также, что не виселицами и не каторгами, не кинжалами, револьверами и динамитом изменяются идеи, ложные и истинные, но примерами нравственного самоотречения.
      Простите человека, убивавшего Вас! Этим Вы казните, вернее скажу, положите начало казни идеи, его пославшей на смерть и убийство, этим же Вы совершенно убьете нравственную силу людей, вложивших в его руку револьвер, направленный вчера против Вашей честной груди.
      Ваше сиятельство! В наше время, знаю я, трудно поверить, что могут быть люди, действующие без корыстных целей. Не верьте мне, - этого мне и не нужно, - но поверьте правде, которую Вы найдете в моем письме, и позвольте принести Вам глубокое и искреннее уважение
      Всеволода Гаршина
      Подписываюсь во избежание предположения мистификации.
      Сейчас услышал я, что завтра казнь. Неужели? Человек власти и чести! умоляю Вас, умиротворите страсти, умоляю Вас (для) ради преступника, ради меня, ради Вас, ради государя, ради Родины и всего мира, ради бога.
      Е. С. Гаршиной
      22 февраля 1880 года Петербург.
      <...> Сегодня казнь, свалившаяся так удивительно неожиданно, точно с какого неба. Т. е. свалилась-то не казнь, а покушение, казнь - вывод, необходимый или нет - ей богу, не знаю. Кровь возмущает меня, но кровь отовсюду. Казнят (сейчас прочитал в листовке) - на Семеновском плацу, вероятно, для большего стечения публики на приятное зрелище. Тоска, право. Хоть бы как-нибудь да кончить эту ужаснейшую трагикомедию...
      М. Т. Лорис-Меликову 43)
      25 февраля 1880 г. Петербург
      Ваше сиятельство! Я искренно благодарен Вам за заботы обо мне, но во избежание чересчур больших хлопот считаю необходимым уведомить Вас: 1) о том, что я никогда к "социально-революционной партии" не принадлежал, 2) что, следовательно, я не являюсь изменником ни перед кем, даже перед этой "партиею", 3) что о моем пребывании в Вашем доме в ночь на 22 знают, кроме меня, только четверо из моих ближайших друзей, в том числе моя невеста. За их молчание я ручаюсь собою и прошу только принять меры, чтобы слух о моем буйстве в Вашем доме не вышел из него, если моя просьба не опоздала уже. В минуту, когда я кончаю это письмо, приходит городовой с повесткой из III отделения се. и. в. канцелярии. Письмо Вам я все-таки считаю долгом послать, не зная, буду ли я иметь случай видеть Ваше сиятельство. Вы имеете способность привлекать сердца, и на этот раз привлекли и бедное больное сердце Вашего слуги Вс. Гаршина.
      А. Я. Герду
      13 марта 1880 г. Тула
      Сегодня приехал в Тулу после двухнедельного житья в Москве и поездки в Рыбинск (мне нужно было быть в полку за получением моего офицерского "содержания", которое "вышло", как говорят солдаты, только два месяца назад) <...> Не знаю, вам, может быть, не приходилось в минуту отчаянья найти правду, к которой я стремился, что было сил, всегда, как только начал сознавать и понимать; вам, может быть, не приходилось надевать себе петлю на шею и потом, - что всего страшнее, - снимать ее. Я не знаю, доходили ли Вы в острые периоды развития до таких минут, но я верю, да пожалуй даже чувствую, по-. жалуй и знаю, что не легко далось вам то сравнительное душевное спокойствие, каким вы обладали всегда, когда я знал вас. Володя старше меня на полгода, но жизнь текла его все-таки ровнее, чем моя <...> Этим и только этим я объясняю то обстоятельство, что даже Володя, который понимает меня с полуслова, почти ничего не понял из моего поведения 15 - 25 февраля. Он думал даже, что со мною повторяется старая история 1872 года, что я схожу с ума... Господи! да поймут ли, наконец, люди, что все болезни происходят от одной и той же причины, которая будет существовать всегда, пока существует невежество! Причина эта - неудовлетворенная потребность. Потребность умственной работы, потребность чувства, физической любви, потребность претерпеть, потребность спать, пить, есть и так далее. Все болезни А. Я., решительно все, и "социализм" в том числе, и гнет в том числе, и кровавый бунт вроде пугачевщины в том числе.
      Так было и со мною.
      Я все отклоняюсь в сторону. Я хотел писать вам о себе, о своем (хотел написать "внутреннем", но тут это слово не идет: вместо него нужно было поставить "всяком") состоянии. Я никогда за 20 лет не чувствовал себя так хорошо, как теперь.
      Работа кипит свободно, легко, без напряжения, без утомления. Я могу всегда начать, всегда остановиться. Это для меня просто новость. Не знаю, отчего не видно II кн. "Русского богатства"? Читали ли вы ее? Там у меня нет почти ничего, но в мартовском Л начинается большая, большая вещь. Для III кн. уже набрано, вчера я послал уже последние странички. Вы увидите по первому отрывку в 1 1/2 печатных листа, что это только начало. Написано у меня (вполне) их уже 6 - 7, а заготовлено на клочках всего с написанным до 15, и книга все еще не кончена... 44)
      Е. С. Гаршиной
      15 марта 1880 г. Тула
      Дорогая мама! Я в Туле с разными целями, между прочим, познакомиться с Л. Н. Толстым. Отправляюсь к нему завтра. Голубушка, вышлите мне сюда немедленно рублей 30 - 40. Очень нужно (наверно, можно занять: я сейчас же отдам).
      Адрес: Тула, Киевская ул., Старо-Московская гостиница, Всев. Мих. Гаршину...
      Н. М. Золотиловой 45)
      Апрель 1880 г. Харьков
      <...> План "Люди и война" изменился. Будет большая вставка: так же как описан Никита, будет описан казак (только почти с детства), его призыв, служба в Петербурге и второй призыв на войну.
      Как видишь, завязка громадная, а между тем "интрига", коллизия, кризисы и конец у меня уже готовы. Будут огромные вставки. Вообще "Л. и В." написаны уже для июля, авг., сент. и окт., а для мая - нет и для июня нет. Эти две книжки займу (постараюсь занять) казаком, а дальше - хоть пиши другой роман. Книжища выйдет - право, тома три. Просто пугаюсь огромности.
      Напиши, голубчик, отзывы близких людей о первой главе...
      Е. С. Гаршиной
      14 апреля 1881 г. Ефимовка
      <...> Живу как животное и ясно чувствую, что тупею с каждым днем. Какой будет всему этому конец - не знаю. И загадывать страшно. "Отдыхать" мне уже бы довольно, пора что-нибудь и делать. Да ведь в том-то и ужас, что я не могу ничего делать. Мое уменье писать унесла болезнь безвозвратно. Я уже никогда ничего не напишу. А кроме этого - на что я способен! Т. е. не то, что способен, что я знаю, что я умею? Писарем даже быть не могу - видите, какой почерк. В работники не гожусь; кто возьмет такого барчука?..
      Е. С. Гаршиной
      19 мая 1881 г. Ефимовка
      <...> Дядя сказал мне, что он приказал посеять "для меня" 10 десятин ячменя, что я должен буду заботиться о его уборке и выручка достанется мне. Право, ничего не понимаю. Я не только не участвовал ничем в посеве этого ячменя, но даже не знал о нем. Убирать его я тоже не могу: убирать будут рабочие, которыми будет распоряжаться тот же дядя, потому что я ведь ничего не понимаю. Как же это ячмень будет мой? Дядя очень добр, вот и все. Воспользоваться этим ячменем было бы ни на что не похоже.
      Из того, что вы пишете о Кирпичникове, я вижу, что Женя думает, что я не хочу писать. Если бы это зависело от моего хотенья! И отчего же бы мне не хотеть, если бы я мог? Очень благодарен я Жене за заботы обо мне. Добрый он. О переводах скажу, что переводить я стал бы, но Женя ведь не может поручиться Кирпичникову в том, что на меня сколько-нибудь можно положиться. Так что перевод должен быть такой книги, печатание которой можно отложить на неопределенное время 46).
      Здесь неспокойно. Вокруг везде мужики уверены, что на днях будет указ о разделе помещичьей земли. Уже и плуги приготовили проводить борозды...
      Е. С. Гаршиной
      24 сентября 1881 г. Ефимовка
      <...> Нужно приниматься хоть за какую-нибудь работу. Сейчас же я не хочу уезжать отсюда потому, что хочется прежде подучить английские слова: это для того, чтобы при случае не отказаться от английских переводов. Странное чувство испытываешь, когда учишься: точно губкой стираешь известку со стены, на которой что-нибудь нарисовано. Трудно голова работает, это правда...
      По-французски, я думаю, мог бы переводить довольно свободно: мы с Таней 47) понемногу все лето читали Гюго...
      В. А. Фаусеку 48)
      Начало октября 1881 г. Ефимовка
      Живу я, что называется, понемногу, вернее, совсем не живу, т. к. отправляю только растительные процессы: ем, сплю, встаю, опять ем и т. д. Думать - почти не думаю, да, по правде сказать, оно и лучше, потому что все, что только наводит на какие-нибудь мысли, так темно и неприглядно... Более всего угнетают меня безобразные, мучительные воспоминания последних двух лет. Господи, как извращает человека болезнь! Чего я только не наделал в своем безумстве. Хотя и существует мнение, что человек с больным мозгом не ответственен за свои поступки, но я по себе вижу, что оно не так. По крайней мере то, что называется совестью, мучит меня ничуть не менее за сделанное во время исступления, как если бы его и вовсе не было...
      Живешь, живешь благополучно, - вдруг как тать в нощи - нервозность. Мне кажется, впрочем, что если бы я вел жизнь не столь безобразную (в головном отношении), а правильно работал, т. е. добросовестно вызубрил бы курс хоть Горного института, то м. б., и не заболел бы. Думаю, вопреки всем психиатрам, что умственный труд - правильный, конечно, - не способствует, а предотвращает развитие "психоза" - есть же на. свете такие скверные слова...
      Е. М. Гаршину
      30 октября 1881 г. Ефимовка
      <...> Матушка в письме к Тане выразила мнение, что мне следует написать Ивану Сергеевичу. Так как это совершенно справедливо, то я и написал ему коротенькое письмецо. Ответа на него получить не рассчитываю, конечно, да и адреса своего я ему не послал 49) <...>
      Английским языком я занимаюсь и, кажется, кое-что уже начинаю мороковать. Маленький учебник, по которому я учусь (Kothwell), я почти кончил; м. б. и пригодится, кто знает. Правда, что если бы пришлось переводить теперь с английского, то в день сделал бы не более 2 - 3 страниц. Но надеюсь подвинуться еще вперед...
      Е. С. Гаршиной
      20 ноября 1881 г. Ефимовка
      <...> У вас опять началась пальба. Что значит расстояние? Узнав вчера об Черевинском покушении 50), я остался совершенно спокойным. Точно будто и не в России. Какие же теперь еще новейшие (новых уж и так много) меры надзора будут приняты?
      Часто мне припоминается теперь:
      В столицах шум, гремят витии,
      Кипит словесная война,
      А там, во глубине России... 51)
      В Ефимовке мы ежедневно почти смотрим, как кормят свиней; недавно кололи пару. Понедельники и пятницы ожидаются с нетерпением: почта, которая одна только разнообразит жизнь, если не считать чтения <...>