Помимо того, что я чувствовал себя кретином, обидно было, что приятное общение с приятными людьми обернулось тягостной глупостью. Если, думаю, меня действительно пытаются во внутрисемейных разборках пользовать - свалю мигом. Хоть в тот же Неаполь. Но - один.
      Похмельный Антон, однако же, ревновать и не помышлял.
      Он перепугался.
      Чувства свои парень вообще скрывать не умел - и что именно с ним творится сейчас, видно было прекрасно. Это была не обида, не подозрительность, не ревность никакая… - страх. Явный, примитивный и немалый. Полдня, проведенные случайным попутчиком, скороспелым приятелем с его женой - В ЕГО ОТСУТСТВИЕ, - грозили ему, оказывается, какими-то серьезными проблемами: вполне возможно, связанными с благополучием, здоровьем и физической целостностью…
      Самое интересное, что для жены такая его реакция, похоже, тоже оказалась неожиданностью. Каких-то она сама не углядела нюансов в прихотливом их семейном раскладе, где-то, видать, переборщила, болезная…
      Это было по-своему смешное и довольно идиотское зрелище - наша компания на пути на Крит (два часа на скоростном пассажирском катамаране). Чахнущие разговоры, натужные реплики, постоянные взгляды друг на друга украдкой. Я-то как раз чувствовал себя проще всех, будучи, слава богу, лицом посторонним, непосвященным и незамешанным, с чистым сердцем оставляя подозрения и двусмысленности на совести участников шоу.
      Хотя у меня возникло (точнее, вернулось ко мне) бредовое ощущение: словно без моего участия тут все же не обошлось - не в том, естественно, смысле, что я что-то сомнительное сделал, а в том, что своим вынужденным повышенным вниманием к странностям я продолжаю каким-то мистическим образом провоцировать сбои в причинно-следственной связи событий, в поведении окружающих…
      Теперь, когда вместо двух ясных, благожелательных, влюбленных удачников я наблюдал пару настороженных, пугливых, не доверяющих друг другу темнил, выработанный мною регистратор странностей бодро ревизовал пять предыдущих дней, присовокупляя к архиву и протянутую было в направлении предложенной мною еще в момент знакомства пачки сигарет Майину руку - судорожно отдернутую после поспешного мужниного «Мы не курим!»; и торопливо-неопределенные кивки девицы в ответ на мои пассажи типа: «В политологии и пиаре есть такой жаргонный термин „козлиный телеграф“ - ты, Майя, наверняка в курсе…»; и мгновенно-разительную смену выражения лица Антона в тот момент, когда он не знал, что я на него смотрю, - с беззаботнейшей иронической ухмылки на посмертную маску предельной усталости…
      И еще - ничем особо не примечательного чернявого, коротко стриженного, моих примерно лет спортивного мужичка, виденного Майей в Афинах, нами обоими - по пути на Санторин и мною одним - при сходе на берег в порту Ираклиона.
      Дабы соблюсти минимальный политес (все же они мне не хамили - зачем было хамить им), вечер я еще провел вместе с Шатуриными. Мы поужинали осьминогом («октопус» - толстое щупальце с присосками, вкусом напоминающее курятину) на открытой, но защищенной от ветра с моря полиэтиленовыми стенками веранде одного из длинного ряда прибрежных ресторанов; выбрели на ограничивающий акваторию порта бесконечный изогнутый волнолом с круглым тяжеленьким фортиком у основания. Слева последние проталины заката гасли над сходящими в море горами, по которым рассыпались огни; отсюда задувало, ухал прибой, белеющая в темноте пена накатывала на груды валунов. Справа, в порту, сиял всеми палубами паром Minoan Lines. Под нашими ногами рыболовы сидели со спиннингами при свете газовых ламп. Прямо к волнолому пришвартованы были яхты, на одной - почти океанского калибра - на открытой палубе расслаблялись социально неблизкие.
      Над головой с минутным максимум интервалом разворачивались взлетающие самолеты - прямо из-за порта беззвучно взмывала четверка огней (зеленый на правом крыле, красный - на левом, белые - на фюзеляже), раздвигалась из линии в треугольник и, быстро набирая высоту, уходила в сторону моря; гул двигателей подтягивался следом.
      Все молчали. Майя, демонстративно идя на мировую, прижалась к мужу - тот помедлил, но на этот раз отстраняться не стал, приобнял ее, свернувшуюся под мышкой. Я искренне пожелал им про себя не париться, не дергаться, плодиться, размножаться и умереть в один максимально далекий день.
      На следующее утро я специально встал пораньше, оставил у портье записку для молодых людей из сорок восьмого номера, где благодарил их за компанию и просил прощения за неожиданное исчезновение, расплатился за сутки и поймал такси.
 
      В самолете я прочел заранее перекинутое на жесткий диск ответное «мыло» от Виталика, которому написал накануне по поводу конфликтологии и матстатистики.
      «… Современная наука вообще обнаруживает некоторую тенденцию к диффузии дисциплин, к появлению неких, так сказать, гибридных направлений. Естественнонаучный подход к социальной сфере - как раз в русле такой тенденции. Анализировать общественные явления в понятиях теоретической физики, с помощью методов математической статистики стало особенно модно в последние десятилетия - это дало интересные результаты в конфликтологии, тем более что именно к последней возникло особенное внимание в наступившую после холодной войны эпоху региональных конфликтов. По крайней мере, до 11 сентября 2001-го - потом-то все стали „бороться с международным терроризмом“…
      Патриарх метода - американец Рудольф Руммель (сейчас ему уже за 70), профессор политологии Университета штата Гавайи. В 96-м он даже числился среди основных кандидатов на Нобелевскую премию мира; Нобеля ему в итоге не дали (кое-кто полагает, что комитет просто ни черта в его работах не понял), но вообще регалий у него «в натуре два вагона». Руммель как раз использовал в конфликтологии естественно-научную методику и стал создавать компьютерные модели конфликтов.
      Например, Илья Пригожин (знаменитый русский, но не российский ученый) термодинамику рассматривал как статистическую дисциплину; Руммель позаимствовал у него математический аппарат - но применил его к описанию человеческих сообществ.
      Общественные группы Руммель анализирует как статистический массив элементарных частиц. Если грубо - отдельная человеческая личность как элементарная частица, сама по себе движущаяся по-броуновски, хаотично, - а вот система этих частиц, социум в данном случае, функционирует уже по определенным правилам. И чем больше массив, тем точнее будет соответствующий расчет…
      То, чем занимается Руммель, называется «катастрофической конфликтологией» - именно в связи с «теорией катастроф». Тут используются ее понятия и законы, принцип критической массы например, - ну, ты в курсе: масса копится, и в какой-то момент достаточно ничтожной добавки, чтобы произошел бабах. В социуме такой бабах Руммель назвал «демоцид» (очень популярный нынче термин). Массовое уничтожение людей - как прямое, так и косвенное (потери от того, что не родились те, кто при другом раскладе родился бы). Двадцатый век по Руммелю - «век демоцида». К слову, потерь России от разных фокусов эпохи построения коммунизма американец насчитал таким образом 62 миллиона - чем заслужил анафему наших патриотов…
      Соответственно, со вспышками насилия в социуме - как с той самой критической массой: когда она была превышена, легко объяснить постфактум; но ты попробуй спрогнозировать это заранее. Именно «задним числом» - но очень точно - Руммель смоделировал на компьютере реальный конфликт, один из самых старых и долгих. Был известный его опыт, сертифицированный эксперимент: в комп заложили огромный массив статистических данных на момент начала индо-пакистанской бучи - на 1947-й, или какой там (каждая единица - условный «индиец» или «пакистанец» - оценивалась по куче параметров). Запустили программу и получили двухмерную кривую, где по горизонтальной оси расположили годы, а по вертикальной - степень напряженности в условных единицах. Совпадение с реальной хроникой конфликта оказалось плюс-минус полгода.
      Тем же самым, математическим моделированием применительно к конфликтологии, занимался другой зубр, норвежец Йохан Галтунг из Института исследования проблем мира в Осло (кстати, он работал в переписке с Руммелем). Галтунг, правда, шел не столько от математики, сколько от «психологии групп». Каковая психология его усилиями нынче - один из моднейших инструментов в конфликтологии.
      Собственно, Галтунг - он не только теоретик, но и, так сказать, практик: у него опыт полевой работы чуть не сорок лет и география от Шри-Ланки до Кавказа. И авторитет такой, что на каком-то из феминистических конгрессов он был единственным мужиком. Что до компьютерных моделей, то тут Галтунг, например, доказал собственный постулат о том, что либеральные демократии никогда не воюют друг с другом: заложил данные аж с XIX века (до того какие «либеральные демократии») - и вышло, что да, точнее, нет - таки не воевали. То есть были ситуации, когда в силу союзнических обязательств одна демократия объявляла войну другой - но до собственно боевых действий не доходило ни разу…
      Всякого такого рода компьютерные расчеты, между прочим, довольно активно используют военные, прежде всего американцы - даром что сама научная братия тяготеет к радикальному пацифизму (один Галтунг не меньше десятка работ написал на тему «как жить дружно»). А военные употребляют математическо-социологические прогнозы для командно-штабных учений. Тоже закладывается куча параметров… единственное, между прочим, чего никогда не выходит полноценно учесть, - фактор случайности. Можно заложить исчерпывающие данные об обеих сторонах конфликта, но всех возможных стихийных бедствий, допустим, или неожиданного вмешательства извне третьей стороны не заложишь. Просто при подобном объеме потенциальных факторов сдохнет любой компьютер…»
 

 
      Покойники были скрюченные, страшные: один лежал ничком, другой - навзничь. В стеклянных ящиках. СТАТУИ покойников. Настоящих мертвецов засыпало пеплом, пепел затвердел, тела разложились - и в окаменевшей массе остались пустоты, идеальные формы для точных слепков, воспроизводящих даже складки одежды и выражения перекореженных судорогой лиц. Выражения, по словам подошедшего с толпой «пингвинов» толстенького англоговорящего гида, свидетельствовали о смерти от асфиксии.
      Они тут все задохнулись горячим газом - 24 августа 79 года. А потом город засыпало семи-девятиметровым слоем пепла и вулканических пород. Но лава до него не дошла - потому он так хорошо сохранился и вызывал такое странное чувство. Помпеи совсем не походили на другие археологические раскопы, где видишь в лучшем случае фундаменты да кучки камней, - здесь остались стены, дома, дворы, улицы: город не надо было воображать, додумывать, он пребывал ощутимой убедительной реальностью, «в натуральную величину», разве что без крыш. Хотя здесь, в Стабианских термах, где стояли ящики с этими каменными мертвецами, уцелели даже своды и даже барельефы на сводах - какие-то крылатые игривые тетки-мужики…
      Цветные настенные росписи. Очаги, фонтанчики. Колоннады, атриумы. Театры, храмы, бани, бордель. Прямоугольная уличная планировка. Добротное каменное строительство. Экономика, культура, инфраструктура, плоды последовательной антиэнтропийной деятельности поколений… В один день. Горячий газ и девятиметровый слой породы.
      Везувий был отлично виден с каждого перекрестка. Он не то чтобы нависал, но поднимался совсем близко - пологий, светло-коричневый, зеленый (лесистый) понизу. Абсолютно мирный - никаких там дымков над кратером…
      Впрочем, обнаружилась жизнь и среди здешних девятнадцать с лишним веков как мертвых желтовато-серых стен - помимо теряющих шлепанцы разваренных туристов. Повсюду слонялись бездомные лохматые дворняги; две - рыжая с белыми «носками» и белая с рыжими ушами - резво сношались в хилой древесной тени.
      Есть и современный - обок древнего - городок с тем же названием и железнодорожной станцией: полчаса от Неаполя на довольно раздолбанной электричке. На обратном пути, уже почти миновав пригороды (блочные, уродливые, нищие - почти совдеповские), уже на подъезде к неаполитанскому вокзалу поезд надолго встал - пропускали, видимо, кого-то… Я, разложивший на коленях и вытертом сиденье свою технику (вбивал для работодателей впечатления от Помпей), вдруг впал в вязкую прострацию, закончившуюся - синхронно с первым толчком вагона - приходом неожиданной идеи.
      Не особо даже рассчитывая на успех (здесь, в Неаполе, сотовая связь довольно херовая), я попытался войти в Net - неожиданно получилось. Тогда я залез в свой электронный почтовый ящик - но не в тот, которым пользовался все время, а в тот, что я завел для служебной переписки, как раз когда начинался «ПолиГраф», и куда по понятным причинам не совался несколько месяцев.
      Не могу сказать, что именно я думал там найти. Но я там таки нашел - письмо от Глебова. Пробежав его, я рефлекторно потянулся за сигаретами - но у них тут везде vietato fumare… [2]
 

 
      Запрещено курить (ит.).
 
      [Закрыть]
      «Юрген, кажется, у меня проблемы. Или это паранойя, или меня нашли. Может, ты был прав и я круто лажанулся. Ладно. Если что, буду отдуваться сам. На всякий случай обрываю все концы - чтоб ни у кого из вас еще проблем не возникло. Мейл-бокс свой вообще сотру - нечего им знать, с кем я переписывался. Суки. Дай бог хоть тебе выкрутиться. Конец связи».
      Датировано письмо было прошлой неделей.
      Проникновенье наше по планете действительно заметно вдалеке: вот не думал обнаружить где-где - в Неаполе! - обильное хохляцкое присутствие. Но уже на центральной пьяцца Гарибальди, большей частью пошедшей под автовокзал, одна из билетных будок предлагала длинный список рейсов в Кыйив, Львив и Ивано-Франковск. На переговорном пункте огромными кириллическими буквами: «Тарифи до Украiнi. Знижено!» Магазин «Продуктi Украiнi. Polskie Produkty» с немировской горилкой. Перед дверьми магазина - представительная, человек десять, чернокожая тусовка: негры здоровые, витальные, приблатненные. И тут же - всего двое, но при таких хлебалах, рядом с которыми маргинальные «гуталины» выглядят собранием университетской кафедры и какие с дрожью узнавания мигом идентифицируешь в любой Кампании…
      Гастарбайтеры? В бедной-то Южной Италии - какая такая потребность в дешевой рабочей силе?.. Значит, южные итальянцы едут - в качестве дешевой рабсилы - из Неаполя за длинным евро туда, где побогаче, а на их место ломимся через Карпаты, Румынию и бывшую Югославию котирующиеся по последнему, вовсе уж мусорному разряду МЫ, постсоветские…
      Так что, когда ночью в трехзвездочном Prati на смежный с моим балкончик выползла завернутая в полотенце девка и по-русски попросила говорить потише, я уже нимало не удивился и даже деловито прикинул: проститутка?.. Говорил я с Виктором, до которого не смог дозвониться днем и который вдруг перезвонил сам - у него-то уже был восьмой час утра.
      Ничего интересного мне дядь Витя, впрочем, не сообщил. Да, собственно, на что я рассчитывал - того же Глебова он вообще не знает… На всякий случай я попросил его пробить поляну - поелику возможно - по поводу вице-мэра Валентина Борисыча. Потому что у того по-прежнему всю дорогу откликался автоответчик. И даже в приемной трубку не брали.
      У меня было чувство, словно я вернулся в Стамбул. Тут было почти так же шумно, грязно и суматошно, тут тоже было полно сумасшедших и не существовало ПДД, все галдели, размахивали руками, норовили «развести» глупого туриста и занимались куплей-продажей на любом свободном куске асфальта. Прямоугольная Piazza Mancini, в двух минутах ходу от моего отеля, в первой половине дня являла собой барахолку, где торговали поддельным всем: часы «крутых марок» покупатель просто выуживал из наваленной в ящик груды. Продавцы драли глотки, на землю сыпался упаковочный картон. Над площадью громоздился вполне совкового вида бетонный многоэтажный короб: по фасаду - сплошь лоджии, лоджии - сплошь в разноцветном стираном белье.
      То же белье, белье, белье - за углом, поперек узеньких полутрущобных улочек, на обшарпанных старых и тоже разноцветных стенах в щелястых ставнях и балкончиках с узорчатыми железными перилами. Трудно представить себе городской «задник» живописнее - как под обложку «Буратино» попал: все ярко, потерто, аляповато, голоса балаганные, жестикуляция преувеличенная, типажи утрированные… Прямо посередине проезжей части, шугаемый клаксонами, ковыляет алкашеской походочкой такой Джузеппе Сизый Нос, вертя у себя под носом пальцами…
      От Манчни и практически до порта - непрерывное уличное «меркато». Садишься в махоньком угловом кабачке, на улице, где столики в один ряд, - буйная неаполитанская жизнедеятельность остается за ширмой из циновки. Клиентура - исключительно местная. «Рост Биф» оказывается бужениной, что-то, неразборчиво написанное в меню от руки и наугад назначенное гарниром, - очередной макаронной смесью (собственно макароны, «помодори», сыр, мелко струганная ветчина). Все, впрочем, вкусно, очень дешево и даже - редкость, но встречающаяся, причем в основном как раз в нетуристических заведениях - не пытаются надуть. Правда, официантка так занята беседой по мобиле, что поди дозовись. Вообще не очень понятно, кого звать: меню (на одном-единственном листке), минералку в качестве бесплатного «аперитива» и собственно заказ приносили три разных человека…
      Поев и неожиданно осовев, я пошел в сторону моря по улочке, в перспективе которой маячил шпиль Санта-Мария дель Кармине. По обеим сторонам сплошной чередой тянулись полулавки-полусклады, торгующие оптом, тротуары были завалены товарами, заставлены вешалками. Рябило в глазах от галстуков глючных расцветок. Сумки-чемоданы развалились лежбищем морских котиков и даже вроде бы неуклюже переползали с места на место. Звуки, голоса кипели в густом испаряющем бульоне полуденной жары, кружились, сталкивались, тонули, выныривали. Я слизнул пот с верхней губы. Майка липла к животу, вдоль позвоночника щекотно спускались капли.
      То и дело бибикали над ухом - я шарахался от скутеров. Мать, ненормальное все-таки их тут количество… Поперек толпы с совершенно озверелой рожей гнал пацан лет десяти - на очень маленьком мопеде и с очень-очень громким треском… Бензиновая вонь. Голова кружится, с чего бы… Вроде всегда легко переносил жару, да и не такая она смертельная, жара… Возле одной из лавок густо висели надувные детские плавательные матрасы, раскрашенные в истошные цвета, с намалеванными ошалелыми зенками, осклабленными рожами, пятачками, ушами, ножками, хвостами, - толпились, пялились, скалились, выглядывали друг у друга из-за спин… Я провел рукой по лицу - рука странно и неприятно дрожала. И вообще чего-то…
      Фасады задрапированы бельем (а за ним - что?..), белье, как пестрый куцый занавес, висит складками на многократно пересекших улочку веревках, из-за них торчит колокольня Святой Марии - диковинная, прихотливая, с разноцветным куполом-луковкой: какой там католический храм… Василий Блаженный? мечеть? да нет - просто что-то декоративное, игрушечное, как весь город, который не город никакой - кукольный театр в натуральную величину… Где все дергаются, носятся и приплясывают, как марионетки… и сам начинаешь чувствовать себя марионеткой… вразнобой и как попало тягаемой не за те ниточки… Да и ниточки спутались к чертям…
      Я понял, что вдребезги пьян. Перед глазами плыло, ноги не держали. Я попытался понять, что ж меня так радикально-то «срубило». В кабаке в этом - ноль три пива… Еще чего-то пил сегодня?.. А? Нич-че не соображаю… Я ухватился за стенку, но не смог стоять даже так, сел куда-то, на тротуар… Рюкзак!! Не потерять!.. Казенная ж техника… Уф-ф… Полная ж-жопа… В дым, в дупелину, тыщу лет так… Кажется, ко мне подошли. Чего? Не, не это… нихт ферштейн… как там? донт спик итэлиан… Да че ты от меня?.. Каз-зел… Куда?.. Ты че… Не-не, никуда я… Да отвали… Ни-ку-да, ни…
      Да. Да, да, да, сейчас, погодите…
      Вопросы. Вопросы, и вопросы, и вопросы, и надо отвечать, и хочется отвечать быстро и исчерпывающе, чтобы никаких неясностней - но невозможно, все время что-то досадно мешает, мешает… Потому что спрашивают на чужом языке: не совсем незнакомом, нет, я его знаю, этот язык - не то чтоб хорошо, но более-менее, к тому же вопросы очень простые - но… надо сначала перевести, потом понять смысл, потом сформулировать ответ, потом перевести обратно… это мучительно, невыносимо долго, долго, так я никогда не поспею… Подождите, сейчас, сейчас я все скажу, все совсем просто, только погодите, сейчас… сейчас… я скажу.
 

 
      У меня уже бывало так в этом турне - проснувшись, я в первый момент не мог понять, где нахожусь. Темень. Кромешная. Ночь? Я потянулся за мобильником - посмотреть, который час, - и понял, что лежу не в кровати. А на чем-то жестком, холодном, грязном.
      Что за?.. Где я?.. Тут до меня дошло, что на самом деле мне только кажется, что я проснулся, - что это просто сон такой…
      Я облегченно наладился отрубаться опять… не выходило… Ни черта это был не сон. Я лежал - валялся - навзничь на стылой каменной, в крошках каких-то плоской поверхности (на полу? на асфальте?) - в глухой темноте. С угловатым бетонным блоком вместо памяти и вообще вместо мозгов.
      Нажрался?.. Не пил же вроде толком ничего…
      Вдруг накатила неконтролируемая паника. Полная дезориентация. Ни хрена не вижу, не слышу, не помню, не соображаю… Я судорожно завозился на этом холодном в безуспешной поначалу попытке собрать все руки и ноги. Я вообще цел? Кажется… Даже вроде нигде особо не болит - хотя тело не слушается совершенно. Почему не видно ничего? Я ослеп? Нет… Нет, что-то все-таки различимо, едва-едва: какие-то смутные контуры. В той стороне, что ли, чуть посветлее?..
      Сколько раз надирался, химией всякой паскудной закидывался, но такого - такого, по-моему, никогда не было… ГДЕ Я?!
      Перевернувшись на живот, упереться ладонями в пол. У-упс… Отжаться на руках, подтянуть ноги… Раза с третьего получилось. Но встать… Это была утопия. В конце концов я сел на задницу - невидимый мир вокруг мощно раскачивался, желудок подергивался под кадыком. Я, мыча, стиснул виски грязными ладонями.
      Пыльная духота. Вкрадчивые таинственные звуки, близкие и далекие - меня хватило понять, что раздаются они только у меня в голове… Тошнило дико. М-м-м-м-м-м-м-м… Я выдавил тягучий слюнной сгусток - на подбородок.
      Неаполь. Я в Неаполе. Меня срубило на улице - ни с того ни с сего… Да, это помню. Потом - ничего… Подмешали? Какой-то дряни сыпанули - в кабаке? Ограбили? Вот тебе, доцент, и весь эксперимент…
      Рюкзак!.. О чем ты… Без малейшей надежды я зашарил руками вокруг себя - и почти сразу наткнулся на рюкзак. Я был совершенно уверен, что он окажется пуст… Ноутбук. На месте. Так. Фотоаппарат. Мобила. Ничего не понимаю.
      Захватив в кулак лямку рюкзака и на этот кулак опираясь, я пополз на четвереньках в ту сторону, где потемки были чуть пожиже. Да, действительно - просматривалось что-то вроде узкого отверстия впереди и вверху: не освещенного, но вроде выводящего куда-то, где имелся источник некоего слабого и, кажется, искусственного света… Плечо с лязгом врезалось во что-то легкое, металлическое.
      О! Ступеньки. Лестница. Похоже, я в подвале - и вот эта вот лестница ведет к двери, приоткрытой. Могло быть хуже… Руками, коленями, так, и вот так… А теперь попробуем стоять… Меня наконец вывернуло - зато, отплевавшись и полураспрямившись, я убедился, что держусь на ногах. Десяток ступеней - шепотом мучительно матерясь, я толкнул тяжелую железную дверь и вывалился на улицу, в ночь, в обшарпанный подъезд, полуосвещенный вялой лампочкой. Относительно широкий пролет вел вверх, я сел на нижние ступеньки, очумело осмотрелся.
      Замкнутый квадратный двор с подворотней - старинный, захламленный, трущобный. Несколько машин, мотоцикл в чехле. Этажи уступами, во вторых и третьих - арочные проемы; терраски-балконы, заставленные рухлядью и кадками с тропической зеленью. На одном, в тени какого-то развесистого фикуса - большая картинка с Иисусом, на фоне которой одиноко висит на бельевой веревке пара оранжевых резиновых перчаток…
      Забурчал мотор, в подворотню втиснулось небольшое авто. Из него вылезли парень с девицей, парень, задрав голову, заорал на весь двор. На верхнем этаже открылось окно, высунулась корпулентная синьора в дезабилье, спустила приехавшим корзину на веревке. Парень извлек что-то из нее и вместе с девкой направился в «мой» подъезд - косясь на меня, они прошаркали шлепанцами наверх и клацнули замком.
      Не знаю, сколько я так просидел. Потом кое-как поднялся - «вертолет» тот еще…
      Подворотня, висят мятые железные почтовые ящики. Булыжный переулок: узкий, грязноватый, между облупленных стен в граффити. Это действительно были какие-то трущобы. Причем полные жизни, несмотря на поздний час: трещали, выныривая из-за поворотов и еле разъезжаясь в тесноте, мотороллеры, на всех углах кучковались (большей частью вокруг опять же мотороллеров) компании самого разного состава - то шпана почти расейского вида, то обтерханные мужики средних лет, то семьи от мала до велика. И все откровенно пялились на меня: вряд ли тут редкостью было зрелище шатающегося бухарика, но вряд ли часто в этой роли попадался турист с рюкзаком…
      Здешнюю жизнь трудно было даже назвать уличной, она перетекала наружу из повсеместно открытых дверей и окон, через которые шло двустороннее общение. Понятие приватности тут явно актуальным не было - всё настежь, всё видать и почти можно дотянуться: вот за дверью доходит на подушках древний, страшный, высушенный старик, вот за окном дюжина молодых условно индусов, окружив стол, шумно празднует что-то условно индусское…
      На стенах - старые выцветшие предвыборные плакаты с наглыми мордами коррумпированных политиков. И рядом - изображения святых, поясные и в рост, в стеклянных ящиках и просто так, подо многими горят свечки.
      Вдруг сильно рвануло правое плечо с рюкзаком - по счастью, я придерживал лямку рукой, и она оказалась крепкой: скутер с двумя гопниками (задний пытался разжиться моей техникой - есть все-таки на нее спрос в этом городе!) пронесся вперед и срулил за ближайший угол. Резвые какие пацаны… Хер вам.
      Совершенно не в силах сориентироваться и сколь-нибудь связно мыслить, я шлялся наугад этими переулками, пока держали ноги. Потом они держать перестали. Через некий промежуток времени я осознал, что сижу на краю сухого фонтанчика. На противоположной стороне улочки мрачно стоял обшарпанный шестиэтажник с окнами-бойницами, в редких из них тлел синеватый дежурный свет. На фасаде различима была крупная полуосыпавшаяся каменная вывеска: «Ospedale Cardinale Ascalesi».
      По пустой улице на страшной скорости пронесся мусорный грузовичок - мусор щедро сыпался на ходу из кузова. Оспедале Аскалези… Черт, что-то же знакомое… Карта! Руки тряслись так, что не сразу получилось расстегнуть молнию рюкзака. Карту тоже еще поди разверни… Не отрубиться бы по новой ненароком… Вот. Да. Красный крестик: Ascalesi. Гос-сди, я же в двух… ну трех шагах от своей гостиницы. И, кстати - с другой если стороны, - от того места, где помню себя последний раз перед отключкой…
      Значит, один квартал до Корсо Умберто Первого, по той налево до пьяцца Гарибальди, а там до моей «Прати» полтора квартала. В нормальном состоянии - минут пятнадцать от силы, и то не спеша. В нормальном… В нынешнем же каждый шаг требовал отдельного волевого усилия.
      Помойка, кругом - безбрежные развалы мусора. Мимо едут на мотороллере мужик с теткой, он - в белой рубашке. Вдруг резко тормозят, мужик слезает и принимается увлеченно копаться в отбросах. Я свернул на широкую Корсо Умберто. Под освещенной стеклянной дверью дорогого магазина женской одежды - закрытого, разумеется - мялся бородатый негр в слоях обносков, очень тихо и грустно беседуя непонятно с кем. Я проволокся мимо - по ту сторону прозрачной створки висел огромный плакат с юной рекламной хохочущей блядью в мини-юбке.