Новый роман рижских авторов продолжает линию их предыдущих книг. Перед нами отменный триллер, стремительно набирающий обороты и в итоге из детективного «квеста» с загадочными смертями и жуткими совпадениями перерастающий в энергичный «экшн».
 
      Юрия Касимова, невысокого полета провинциального российского предпринимателя, «кидает» его собственный друг и партнер. Оставшись без бизнеса, но зато с большими проблемами с местными авторитетами, он подряжается участвовать в странном научном эксперименте. В ходе этого эксперимента он должен за счет некого загадочного европейского фонда в течение месяца путешествовать по Европе и отсылать по электронной почте отчеты об увиденных в пути странностях. Путешествие, поначалу представлявшееся чем-то вроде бесплатной турпоездки, на поверку оказалось полным смертельных опасностей трипом, с чередой загадочных убийств, разборками организованной преступности с международными спецслужбами и мировыми заговорами с участием отставных звезд Голливуда.
      Путь из страны в страну, который в соответствии с условиями эксперимента должен был быть спонтанным, выглядит кем-то направляемым. Удивительные события маскируются под проделки чьей-то дьявольски злокозненной воли. Однако на поверку весь этот криминально-конспиролигическо-приключенческий винегрет оказывается результатом череды почти неправдоподобных случайностей и совпадений. В этом, собственно говоря, соль романа.
      На соответствующую мысль наводит и название книги - фактор фуры - выражение, означающее некую поправку на непредсказуемость, и настойчивый лейтмотив громких катасторф, в большинстве которых повинны трагические случайности.
      Именно исследование роли случайностей в закономерности является целью странного эксперимента, в котором участвует главный герой «Фактора Фуры», но в действительности романа случайность перевешивает все закономерности. Сцепления форс-мажорных обстоятельств оказываются куда причудливее самых изощренных параноидальных построений. В общем, сколько ни строй Вавилонских башен, ни организуй тайных заговоров, ни изображай из себя Господа Бога, а все равно настанет момент, когда дурацкая случайность порушит все твои грандиозные планы, - такой вот гимн человеческой скромности.
      Рижский писательский дуэт Гарро-Евдокимов дебютировал несколько лет назад с зубодробительным триллером под прихотливым названием «[Голово]ломка». Часть читательской аудитории восприняла книгу с восторгом (и было за что - саспенс там был что надо, да и филологическая квалификация авторов сомнений не вызывала), а часть - с отвращением (и, опять-таки, было за что - своей кровавой условностью действие романа слишком сильно напоминало компьютерную «стрелялку»).
      Надо признать, что к третьему по счету произведению мастерство и профессионализм Гарроса-Евдокимова очень заметно выросли. Книга получилась очень цельная, воспринимается гораздо более гладко, и при этом от нее решительно невозможно оторваться, равно как и предсказать, что ждет за очередным сюжетным поворотом, а авторский кругозор если кому и уступает про ширине, то только, наверное, какому-нибудь уж совсем Умберто Эко.
      Еще одно несомненное достоинство книги - информативные путевые заметки (судя по всему, в ходе работы над книгой Гаррос и Евдокимов действительно побывали во всех описываемых ими странах), перемежающиеся с интересным авторским анализом происходящих в Европе социальных процессов. Правда, бросается в глаза нелюбовь писателей к русским, мусульманам, неграм, женщинам (в книге они называются в лучшем случае «девками» и «тетками») и особенно молодым матерям (они все страшно орут матом на своих детишек), да и вообще всем людям. Но, по крайней мере, авторы берут полную ответственность за свою мизантропию, цитируя в начале книги надпись на майке прохожего: «У меня не предубеждений. Я ненавижу всех!».
      Маша Гаврилова, КМ Литература
 

 
      Мы отдаем себе отчет в том, что на некоторых впечатлительных читателей данный текст может произвести впечталение русофобского. Не собираясь оправдываться, оговоримся лишь, что абсолютно вся приведенная в нем фактография и статистика, касающаяся России (как, впрочем, и Европы), - абсолютно документальна. Все мерзости русской жизни, описанные в романе, реальны - разве что локализованы авторским произволом в одном условном городе, тогда как в реальности адвокатов бейсбольными битами убивали в Москве, страусу из зоопарка ноги ломали в Ростове-на-Дону, а иностранцев резали в Воронеже. Да, разумеется, в подборе фактов мы были тенденциозны - но не клеветали на историческую родину ни в чем.
      Впрочем, с таким же успехом мы заслужили обвинений в ненависти, например, к арабам… В ответ на все это можем только процитировать надпись, виденную как-то на майке прохожего: «У меня нет предубеждений. Я ненавижу всех!»
 

 
      Мы искренне благодарим своих коллег Александра Краснитского и Марину Овсянникову за ценные консультации. Спасибо Янису Белевичу, Андрею Мальцеву, Полу и Ребекке из издательства «Чат-то энд Виндус», Луиджи из издательства «Мондадори» и Наташе из «Лимбус Пресс» - за полученную нами возможность съездить в страны, где происходит действие романа.
      Спешим также засвидетельствовать свое глубочайшее омерзение чиновникам Латвии и Евросоюза, сделавшим все от них зависящее, чтобы лишить вышеупомянутой возможности нас в числе полумиллиона жителей Латвии нетитульного происхождения, - и вообще долгие годы по мере возможности портящим нам жизнь. Имейте в виду: мы вас тоже терпеть не можем.
 

 
      В Европу я въехал совсем рано, на рассвете. Проморгался, зевая и размазывая по слегка одеревенелой морде остатки пунктирного дорожного сна, сгреб в несколько приемов разбросанное по двум соседним креслам тело, хрустнул каким-то из локтевых суставов, повертел головой, разминая затекшую шею… и увидел все - сразу и целиком, единым махом, с высоты этого моста, пропускающего под собой танкеры и сухогрузы: повсюду, насколько хватало глаз, огромный, ни на что из до сих пор мне известного не похожий город, огромный город и огромную воду, переходящие друг в друга и нигде не кончающиеся. Нагревавшееся у меня за спиной невысокое, цветное еще, красноватое солнце текло в зеркальных гранях столпившихся впереди высоток бизнес-центра, сигналило из автомобильных стекол, растворялось в настолько далекой, что едва различимой ряби Босфора (сквозь которую пробирались какие-то катерки и по которой скользили фигурные скобочки чаек); и поскольку я сидел слева от прохода, то с моей стороны был крутой Галатский холм с островерхой генуэзской башней, с вытянувшимися вдоль его подножия забитыми причалами, и за ним - прозрачный утренний блеск длинного, увиливающего за пределы поля зрения Золотого Рога, а за тем - кучкующиеся на манер опят на очередных холмах купола и параллельные стержни минаретов, а еще дальше - белесая поверхность Мраморного моря с расставленными по ней кро-ошеч-ными силуэтиками судов.
      Ни одной мысли спросонья не успело оформиться в башке, был лишь прибалделый восторг и - наконец - то, чего я подспудно ждал с момента отрыва шасси «сто пятьдесят четвертой» «тушки» от мокрой бетонки чертовой родины, но дождался только сейчас, полтора дня спустя, в трехминутном промежутке между двумя континентами: чувство облегченного пофигизма, блаженной безответственности, счастливого отчуждения от всей этой дряни, всего свинства, к которому я был или не был причастен, в котором по своей или чужой вине изгваздался. От обыкновенного, предметного, брюшного - за собственную жизнь - страха. От стыда окончательного, показательного провала.
      Вот так это и началось: скорость, высота, солнце, внезапное, полузабытое за последние лет сколько? - да уж чуть не десять с лишним - почти физиологическое ощущение свободы, плюс легкий сушняк после простенького местного винишка (что я полночи не скрываясь прихлебывал прямо из горла с попустительства молодого, сносно болтающего по-английски стюарда, или как его там, - пока сие окончательно не достало засевшего как раз на сиденьях позади меня другого турка, тоже из автобусного экипажа, но, видимо, старшего по званию, оказавшегося ревнителем не то исламских норм, не то общественного порядка, - этот второй по-турецки сделал втык молодому, а молодой тогда по-английски - мне…), плюс настойчивый голос мочевого пузыря: почему-то в Турции, даже в более чем приличных и современных машинах западных - я ехал на белоснежном «мерседесе» - марок, пусть и собранных здесь, в отличие от их европейских версий отсутствуют сортиры (тоже ислам не велит?), так что по пути им приходится регулярно тормозить…
      Места этих остановок сами по себе стоили примечания, если не включения в отчет - здоровенные, вокзального масштаба павильоны, где в два часа ночи пребойко тусуются бесчисленные пассажиры постоянно сменяющихся на стоянке междугородних автобусов: хлещут вечный свой чай из вечных своих маленьких фигурных стаканчиков и даже лопают - глухой ночью! - блины, которые прямо тут же, у входа под навесом, сноровисто печет специальный мужик, а рядом с ним в стеклянном ящике взбивается белая масса, предположительно идентифицированная мной как айран. Здесь по-английски никто ни в зуб ногой, но не беда - в упор не въезжая в твое «tea» с акцентом, бармен прекрасно поймет простое «чай»: по-турецки это звучит точно так же… Я сидел там на каком-то парапетике под истошно иллюминированным сентябрьским небом, сонно передергивая плечами, курил духовитые здешние сигареты - и вдруг обнаружил по обе стороны от себя двух точно так же сидящих на том же парапете и так же курящих девиц: только обе были закутаны до пят и в хиджабах. Я понял, что странности начались.
      Собственно, затем я сюда и забрался, такова была моя нынешняя забота, цель, предмет охоты. Месяц назад, заполняя латышевскую анкетку, в графе «профессия» я, подумав, поставил прочерк (хотя было искушение вывести «бизнесмен») - профессий за три с половиной десятка лет у меня было множество, включая не самые тривиальные, и менялись они часто; но последняя работа, та, которую я в результате этого тестирования и анкетирования получил, оказалась, безусловно, страннейшей из всех. Меня наняли коллекционировать странности.
      «Куда Макар телят не гонял?», «Какого цвета число 7?», «В чем смысл жизни?»
      Естественно, я решил, что меня разыгрывают. Больше - издеваются. Непонятно только было кто. Уж точно не Виктор - его я знаю тыщу лет: не вяжется с ним такое никак. У дядь Вити вообще с чувством юмора скверно. Мужик он славный, абсолютно надежный (качество в наши времена уникальное) - но больно серьезный, даже, прямо скажем, скучноватый… Доцент Латышев впечатления шутника тоже не производил.
      (Доцент Латышев: слегка за сорок, длинный, худой, пижонистый. Ухоженная - почти педерастическая - бородка, несколько одутловатое лицо. Иронические глазки, манера скептически дергать углами губ. Сноб. Между прочим, он был доцентом кафедры матстатистики, что добавляло безумия в ситуацию.)
      Потом Латышев с еще одним парнем посадили меня на стул, облепили датчиками и показали женский половой орган. Предельно крупно. На экране. И еще обгорелый труп в «позе боксера». Путина Вэ Вэ в кимоно. Полотно Эйч Ар Гигера. Двух огромных, складчато-жирных, бритых налысо совокупляющихся негров - мужиков… то есть не мужиков, конечно… в общем, отвратительно. Так я и сказал. Доцент требовал после каждой картинки не раздумывая, одним словом охарактеризовать увиденное.
      …«Способен ли Бог сотворить такой камень, который сам не смог бы поднять?»
      …«Опишите, по возможности подробно, наиболее привлекательный для вас сексуальный образ».
      …«К какой из нижеперечисленных четырех групп вы можете себя отнести? 1. Люди, никогда не задумывающиеся о самоубийстве. 2. Люди, иногда думающие о самоубийстве. 3. Люди, угрожающие совершить самоубийство. 4. Люди, пытающиеся совершить самоубийство».
      Знакомая, кстати, классификация. Я чуть было не написал: «К пятой группе» - она действительно входит в полный перечень и обозначается так: «Люди, совершающие самоубийство». Хорошо, будем серьезны. И даже честны. Вполне ли честно будет поставить галочку у цифры 1? Несколько поколебавшись, я поставил.
      …«Страдали ли какими-либо формами психических расстройств?», «… Алкогольной, наркотической зависимостью?»
      …«Принимали ли галлюциногенные вещества? Если да, опишите наиболее запомнившиеся галлюцинации».
      Надеюсь только, до ментовки эта анкетка не доберется… Я добросовестно подумал и, по-прежнему чувствуя себя совершеннейшим идиотом, убористо вывел в пустых графах: «После приема трех таблеток „Противоядия ФОВ“ мне показалось, что меня атакует агрессивное пятнышко краски на ступеньках подъезда. Также мне показалось, что в лифте горит кнопочная панель».
      …«Участвовали ли в актах геноцида, массовых убийствах, военных преступлениях?»
      Интересно, на какой ответ они рассчитывают?.. (Позже Латышев объяснил - это стандартный вопрос некоторых посольских анкет для получения въездной визы, британской например; так что логика бюрократа куда извилистее любых вывертов психолога…) Ну извините, не сподобился.
      …«Изложите самый, на ваш взгляд, смешной анекдот». Значит, так: «Пришел мужик наниматься на работу…»
      Пришел мужик. Касимов Юрий Андреевич, гражданин Российской Федерации, 1970 года рождения, образование среднее, неженат. Фотография (да, не Джонни Депп, а на протокольных этих фотках вообще черт-те что выходит. «Ты на кого учился, - подкалывал меня Славка, - на невропатолога? С таким интерфейсом только в хирурги, военно-полевые, ампутации без наркоза проводить…»). К уголовной ответственности не привлекался. В актах геноцида не участвовал (но рассчитываю поучаствовать). Загранпаспорт? Нету.
      Я добровольно даю согласие на участие в эксперименте Европейского фонда социальных исследований в облаcти гуманитарного моделирования, обязуюсь выполнять указания, соблюдать условия… Вознаграждение по окончании, в размере 2000 (двух тысяч) евро по курсу ЦБ РФ на день оплаты. В случае невыполнения… Об ответственности предупрежден…
      - Понимаете, - Латышев дернул в своей манере сомкнутыми губами - в этот раз, как мне показалось, несколько даже смущенно, - весь смысл задания именно в том, что никакого конкретного, предметного задания у вас не будет. Я не могу вам сказать, чего мы ждем от вас - потому что нам нужно как раз то, чего мы НЕ ожидаем. На что обратите внимание именно и только вы: с вашим индивидуальным опытом, с вашим темпераментом, психологическим профилем - и чего, соответственно, не заметит другой. Объективную картину на основании статистической выборки будут составлять профессионалы - от вас же, от неквалифицированного и непредвзятого наблюдателя, требуются субъективные впечатления и свободные ассоциации… Или даже сколь угодно предвзятого - но пусть ваш взгляд будет ограничен не какой-то внешней изначальной установкой, а только вашими внутренними побуждениями. Вы кто по специальности? А, ну да… Но, может быть, вы слышали такой филологический термин «прием остранения»? Знаете, что это означает? Ну вот, нам ценно именно это естественное дистанцирование от материала, недоступное специалисту. Подмечайте странное. Не думайте о репрезентативности. Пусть специалисты вычленяют наиболее характерные, значимые, повторяющиеся факты - вы же, наоборот, давайте случайные, необязательные, неповторимые. Все, что невозможно предугадать. Поэтому я В ПРИНЦИПЕ, понимаете, неспособен сказать, что именно от вас требуется…
      - Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что?
      - Хм. Если угодно.
 

 
      «Вам дается список государств, в пределах которых вы вольны перемещаться, - все соответствующие визы у вас будут. Но никакого маршрута вам никто не составляет. Более того, даже вам не следует его себе продумывать. Ваша задача - ездить как можно более непредсказуемо, непредсказуемо для себя самого. Выбор каждой следующей точки в идеале должен делаться сугубо спонтанно. Желательно - даже обязательно - проводить в одном городе никак не более трех дней. Сразу оговоримся - возможности загорать месяц на Лазурном берегу у вас не будет; если вы засидитесь на одном месте, тем более таком, Фонд, естественно, прекратит перечислять деньги. Но мы рассчитываем, безусловно, на вашу добросовестность…»
      Ну, Ривьера не Ривьера, но три допустимых дня я себе на релаксацию все-таки положил. И даже не из постсоветского паразитического рефлекса, а из насущной необходимости и вообще в интересах дела - прежде чем браться за него, мне нужен был хотя бы короткий психологический карантин… В конце концов, Турция в их перечне имелась, а прямо из нашего захолустья летают регулярные чартеры в Анталью - хрестоматийная сезонная миграция нынешнего так называемого миддл-класса: той прослойки родимого жлобья, у которой хватает на большее, чем разведенный спирт, но на меньшее, чем Пхукет.
      В принципе, курортную парадигму я не воспринимаю. До такой степени, что ни разу в сознательном возрасте ни на одном пляже не появлялся. Но сейчас требовался именно шаг из колеи, сбой в модусе вивенди - тем более что последний, кажется, все равно себя иcчерпал…
      Впрочем, ни на какие три дня меня не хватило. Унылый современный город, голый бесконечный пляж, равномерно утыканный лежаками, крошечные огороженные загончики в море - дальше не заплывать, раскатистый мат выгоняющих путом пивко подраскормленных соотечественничков… Я в шестой или седьмой раз тупо вылез из разъедающей глаза воды, огляделся, плюнул… и через час уже проходил сквозь раму металлоискателя в дверях автовокзала.
      Почти сразу за городом дорога - между прочим, отличная - стала забирать вверх, завилась некрутым серпантином, пошла крутить через Западный Тавр: желто-коричневые скалистые горы без особой растительности, неглубокие ущельица, карьеры с экскаваторами, откуда поднимаются видимые за много километров шлейфы пыли, кажущейся туманом. Потом - постепенно скрадываемая сумерками пустая равнина, торчащие прямо из нее серые скальные горбы, стайками бродящие черные козы… Деревеньки под черепичными крышами, городки c непременным и непременно насупленным Ататюрком на главной площади.
      Потом - гонка сквозь ночь, горящие диковинные названия заправок, серпантины, туннели, из которых вдруг выныриваешь на мост над пропастью - чтобы, миновав его, снова нырнуть в туннель. Молодой стюард в белых перчатках (при том, что линия была сугубо местная и, помимо меня и двух блеклых англоговорящих девиц наискось через проход, в автобусе ехала исключительно турецкая публика, и - по виду - не самого изысканного разбора) разносил чай и кофе, я брал кофе - спать казалось глупым, - но все равно в итоге заснул…
      Проснулся я от трубного, с блатными подвываниями, женского мата - им кончалась добрая половина моих ночей у Светки. Нет, упаси бог, сама Светка ни при чем, но прямо за стенкой ее спальни, отменно, как в любом совдеповском серийном бараке, звукоизолированной, соседи устроили детскую - в результате я получил массу возможностей позавидовать недоступному мне покуда родительскому счастью.
      «… Блядь, ты че, урод, ты языка русского не понима-аэшь?! Кому было сказано выключить воду?! Козе-ел тупорылый!!»
      Матушке, авторше реплик, было лет двадцать пять, сынуле, адресату, - лет семь. Семейкой они там были крайне небедной - что называется, благополучной… Адресат хрипло заорал, послышались звуки ударов с оттяжкой, по громкости судя - бейсбольной битой. «Что?! Что ты сказал матери, еб твою мать?! Закрой рот, бля-а-адь!!!»
      Я натянул на голову одеяло и снова отрубился.
      Вторично меня разбудили пару, наверное, часов спустя - уже мужской голосишко, какой-то паскудно-медовый, источник которого находился непосредственно в комнате. Он шутил - с выражением и едва сдерживаясь, чтоб не прыснуть самому:
      - … Звонок врачу-гинекологу: «Привет, ты где?..»
      Я вывернул морду из подушки. На телеэкране имел место страшно довольный пухловатый хлюст с насекомыми усиками. «… Так бы и сказал, что на работе!» Механический гогот аудитории.
      - Свет… - пробормотал я страдальчески, не уверенный, что она здесь.
      Но Светка была здесь - ржание пресеклось, а комната заходила в радостных, с улюлюканьем и подвизгиваньем, кабацких конвульсиях: «Ха-рра-шо! Все будет ха-рра-шо!» Я дернулся и опять крутнулся к ящику. Под логотипом МузТВ переваливался на месте старый жирный трансвестит в дикой шубейке, с бессмысленной судорожной бодростью твердя в микрофон: «Все будет хорошо, все будет хорошо, все будет хорошо - я это зна-аю…»
      - Света!!!
      Телевизор, кратко прошипев, издох, квакнули распрямившиеся диванные пружины. Я перекатился на спину - Светка, кинув пульт на одеяло, шаркала из комнаты. Это ей, стало быть, надоело, что я дрыхну до обеда - мало того что вчера… Светлана была страшным человеком - она никогда никого ничем впрямую не попрекала, ничего ни от кого не требовала, на моей памяти вроде бы даже голоса ни разу не повысила. Но делала все всегда по-своему. На возражения, если такие у кого возникали, опять же никак не реагируя.
      Вчера… Я на всякий случай оглядел комнату, но ничего такого, конечно, не обнаружил. Какие-то воспоминания брезжили, но заниматься реконструкцией духу не хватало. На часах значилось двадцать пять первого.
      Привычно содрогаясь под реанимирующим ледяным душем (не по своей воле - летом у нас в городе таких буржуйcких удовольствий, как горячая вода, не водится, кажется, нигде), слушая продавливающиеся сквозь заросшую мохнатой пылью вентиляционную решетку натужные ритмичные стоны (блюют или сношаются?..), я без охоты думал, что придется-таки объясняться - в свете вчерашнего-то безобразия…
      Ну, и что я ей скажу? Что пью четвертый день, потому что все, чем я занимался последний год с лишним, пошло коту под хвост? Потому что я не сдержал обещаний, данных людям, которые на меня всерьез рассчитывали? Потому что очередная попытка сделать своими силами что-то путное закончилась так же, как заканчиваются все аналогичные попытки в этой стране?.. Я невидяще попялился в зеркало, провел ладонью по отрастающим волосам, натянул штаны…. Потому что человек, которого я знаю со школы, которого все это время считал своим другом, чуть ли не лучшим, с которым вместе мы столько сделали, столько провалили и столько выпили… этот человек кинул меня, всех нас, на бабки - вот так вот просто, с такой завораживающе-откровенной, пещерной, животной наглостью украл все деньги и свалил в неведомом направлении… Подставив меня, лично меня, перед такими ребятами и на такую сумму, что при несколько ином раскладе мне бы пришлось не только продать подержанную «тойоту» и панельную «полуторку» (все мое хоть сколь-нибудь ценное имущество) - но и остаток жизни в поте мурла пахать в счет долга… Это если бы у меня вообще остался - мне бы оставили - этот остаток…
      (Как я все-таки легко отделался, а?.. Какой же я все-таки молодец, как это я правильно в свое время дружил с людьми! С людьми надо дружить, в особенности с крупными чиновниками мэрии…)
      Я вернулся в спальню, выудил из обнаружившейся в кресле собственной куртки сигареты и зажигалку, некоторое время, пережидая приступ головной боли, посидел на подлокотнике.
      …Потому что нет у меня больше сил - ни моральных, ни физических, ни финансовых (больше!) - тащить из этого тухлого, безнадежного, заплесневелого болота новых бегемотов… Вообще нет у меня сил существовать в этом пространстве по его законам, соразмерно его масштабам… Постоянно у самого себя осведомляясь: «А кто тебе сказал, что ты в сказку попал?..»
      На кухне невыносимо верещал кран, за стеной опять вопили и дрались, в окне с вялым шуршанием бесконечно надувался на ветру и опадал невесть как и зачем привязанный к полуободранной ветке пустой целлофановый пакет. Мобилу надо проверить. Вытянув губами одну сигарету и уронив пачку, я свободной рукой снова полез в куртку. «… новый тариф „Шведский стол“! Супер-дупер! Заплати один раз - и звони до отвала!» Мессидж от Виктора. «Есть странное предложение. Перезвони». Какое может быть у Виктора предложение?.. Потом.
      Пепелка, пепелка… На подоконнике. Все будет хорошо. Все будет хар-ра-шо… Я выдохнул сквозь зубы, поставил себя на ноги и двинул к окну.
      На другой стороне узкой улочки маячил облупленный шестиэтажник. Напротив моих окон располагалась швейная мастерская: видно было сидящих за машинками девок. Дома кругом лепились разноцветные и разновысотные, в большинстве неопрятные. Cушилось на крыше белье, над соседней торчал минарет. Внизу орали по-турецки, неслись автомобильные гудки и треск мотороллеров, завывала азиатская попса. Прокопченные пацаны лет семи - десяти припустили за грузовиком, догнав, один за другим cхватились за задний борт кузова, чуть проехав, пососкакивали. Я задавил в пепельнице бычок, машинально подцепил новую сигарету, но сунул обратно - многовато курю…
      Отель назывался «Адонис» и имел место на Зlifte Gelinler Caddesi в Кумкапи, на европейском берегу, всего минутах в пятнадцати ходу от самой Айя Софии - причем было бы вдвое меньше, если б не приходилось петлять по уличным лабиринтам. В принципе, это все был туристический суперцентр, район громадных исторических мечетей - но уже в ста метрах от последних осыпались двух-трехэтажные трущобы: крашенные вразнобой или не крашенные вовсе деревянные дома со вторым этажом, нависающим над крохотным тротуарчиком полуметровым козырьком. Каждое четвертое, не реже, здание оказывалось руиной без стекол, крыши и перекрытий. Полуголые дети в грязных подворотнях возились в кучах песка. И среди всей этой этнографической затрапезности, чтоб не сказать нищеты, вдруг - свежеотремонтированный трехзвездочный отель, еврообразный банковский офис.
      Офис… Суешься в первый встретившийся посмотреть курс лиры (и моментально завязнуть в нулях): кондиционеры, компы, клерки в белых рубашках - тоже, впрочем, тянущие, подобно всем слоям местного населения в любое время суток, чаек из стеклянных вазочек… И тут входит с улицы бомжевидный бородатый старикан в хламиде и с несколькими парами матерчатых шлепанцев в руке, на все помещение общаясь с отутюженным операционистом, протягивает ему одну пару поверх стойки, через некоторое время получает обратно - эту ли, аналогичную… Доставать фотоаппарат я постеснялся, но, сев в первом же кабаке, раскрыл лаптоп и запротоколировал все для доцента.
      Там, в компе, уже ждала первой отправки заказчикам целая толпа стамбульских эксцентриков: от водилы глухо заблокировавшей узкую улочку с активным траффиком цистерны, который, задумчиво стоя со своим шлангом, игнорировал гудки, до чистильщика обуви, не поленившегося с жалобными криками «Эфенди, эфенди!» просеменить, неся пузо, скамеечку и ящик с бесчисленными щеточками, тряпочками и металлическими цилиндриками, целых два квартала после единственного моего случайного взгляда в его сторону - в итоге таки нагнавшего жертву и расправившегося с нею… То есть поначалу я совсем опешил, потому что, потный и запыхавшийся, он только попросил сигаретку. Потом поинтересовался, уэр я, значится, фром. Потом полунасильно принудил поставить ногу на его скамейку. И не успел я оглянуться, как шух-шух - тряпочкой, щеточкой, мыльной водой, какой-то маслянистой дрянью… Девять миллионов лир. (Около пяти евро то бишь.) Сколько?! А вот не зевай.
      Я заколотил их всех в казенный ноутбук под тентом ресторанчика на набережной Каракёй с видом на выпершую из зелени парка Гюльхане потерто-розоватую, кряжистую, крепостных кондиций Святую Софию, под ангорское, как кошка, вино и вкусную рыбу дораду, поднял взгляд… Практически над моей головой покачивались ноги в резиновых сапогах. Тьфу-тьфу, нет - просто магазинчик туристическо-рыболовного экипа по соседству: в витрине ножи и газовые горелки, а брезентовый комбинезон с герметично приращенными сапогами повешен из рекламных соображений на сук дерева. Я полез за «Кодаком».
      Пока мой фоторепортаж напоминал когдатошнюю юмористическую рубричку «Что бы это значило?», а текстовые файлы - путевые заметки в абсурдистском жанре (как бывает абсурдистская поэзия или театр). Понятия не имею, это ли им надо. Экспериментаторам. Впрочем, они сами не имеют об этом понятия. Более того - не желают иметь из какого-то специфического принципа.
      «Случайность. Нас интересует фактор случайности. То есть то, на чем нельзя строить расчет по определению. Но без учета чего не будет верен ни один расчет…»
 

 
      …Что за черт? Почему Алик?.. Откуда - здесь?..
      С Аликом я познакомился некогда через Варю (благодаря ей круг моих знакомств расширился изрядно). Варька приятельствовала и дружила с массой совершенно разных людей - иногда довольно неожиданных. Я сам человек коммуникабельный и с кем только не пересекался по всяческим поводам - но большинство моих контактов имело все-таки более-менее деловую подоплеку. Варя же привлекала людей сама по себе (мне ли не знать) - не только как красивая женщина, но и просто как человек крайнего обаяния. Не могу сказать, что в свое время это ее свойство мне так уж нравилось - я не без неприятного удивления обнаружил в себе способность к самой пошлой ревности… Но к Алику я не ревновал никогда - хотя они с Варей были приятелями древними и достаточно близкими.
      Уж не знаю, на какой почве они в свое время сдружились (правда, этого я и про многих других ее знакомцев не мог взять в толк). Не знаю, как вышло, что с Аликом сдружился я сам. Это было странное занятие - дружить с Аликом. Наверное, подобным образом выглядела бы дружба с представителем какой-нибудь совсем далекой культуры, вроде бушмена или даже разумной негуманоидной расы.
      Алька - Альберт, как я ненароком прознал, по паспорту - был невероятно, неприятно даже, как-то по-бухен-вальдски тощ, но при этом чрезвычайно физически силен, имел беззлобно-прохиндейскую, слегка запущенную внешность разжалованного домового, загадочное чувство юмора (как правило, вовсе не реагируя на явные шутки, он вдруг грустно, сожалеюще улыбался в самых неожиданных местах монолога визави, заставляя того чувствовать себя идиотом) и страсть всей жизни. Алик был фанат змей. Гадов. Аспидов. Не просто фанат, а еще и профессиональный змеелов: работая в «несезон» у нас в городе разнорабочим на стройке, каждую весну он срывался в Среднюю Азию - в апреле, когда на Копет-Даге, в долине Мургаза, в Кызыл-Кумах появляются проснувшиеся после зимней спячки кобры и гюрзы.
      Впрочем, промышлял он и дома, в наших пригородных лесах - гадюк: ловить этих (после полутораметровой, толщиной в запятье, дьявольски сильной и совершенно непредсказуемой гюрзы), по его словам, было как грибы собирать. Примерно как с грибами Алик с ними и поступал: жарил на сковороде и ел прямо с костями (печень и сердце предварительно слопав сырыми), варил якобы пользительный при женских заболеваниях бульончик, настаивал незаменимую, спросите у китайцев, для потенции водку (при том, что сам был абсолютным трезвенником). А однажды, занесенный неведомым ветром в телепрограмму «Сам себе режиссер», он безоговорочно победил в конкурсе «Слабо?», выпив перед камерой разбавленного гадючьего яду.
      Аликова «змеемания» распространялась на все без исключения сферы его странной жизни и бесчисленных занятий: он мог читать многочасовые лекции о мифологических змиях - нагах, василисках, уроборосах, апопах, мичибичи, мармарину, кинасутунгуру, аврага могой, ахи будхнья; он всерьез носился с идеей организации гадючьего питомника, напирая на валютную ценность змеиного яда (и даже заявился с этой идеей в мэрию - правда, без предложения отката, так что безрезультатно); он, будучи неплохим художником, змей рисовал - абсолютно на всем, включая собственноручно изготовляемые амулетики, «фенечки», побрякушки - например, на китайских шариках.
      И вот именно такие шарики, со змеиным, страшно похожим на Аликов, узором я видел здесь и сейчас, в Царьграде, на берегу Золотого Рога в руке невероятного, как все здесь, включая туристов, индивида…
 
      Еще в середине третьего, последнего моего дня в Стамбуле я не имел ни малейшего представления о том, куда направлюсь завтра. Будучи добросовестным исполнителем, я настроился решать все в самый последний момент и максимально «от балды». Невозможно было - да и не хотелось, если честно, - отделаться от ощущения игры, вполне себе детской. «Пойди туда, не знаю куда…» В безумии всего этого предприятия было что-то от наркоты: с эйфорией и привыканием - я явственно «подсел». Да и предмет поисков оказывал влияние - вот так психиатры «заражаются» от пациентов…
      Размышляя в подобном духе, я забрел на набережную близ Галатского моста. Вечер потихоньку подступал, но жара пока не думала спадать. Солнце густо бликовало в воде, тяжело лежало на плечах - не без отстраненного злорадства я прикинул, что дома сейчас, скорее всего, поливает и плюс десять. Плавал обильный мусор, мелкие волны чмокали борта пассажирских суденышек.
      Вдоль набережной выстроились лодки с навесами - на них горели жаровни, пламя высовывалось сквозь прутья решеток, валил немудрящий, но убедительный дух жареной скумбрии. Словно форсящие своей ушлостью ребята, балансируя в этих покачивающихся корытцах, ловко перекидывали рифленые рыбные ломти с боку на бок, подхватывали, совали в разрезанную вдоль булку, совали туда же зелень и помидоры, булку совали в бумагу, получившееся - тебе в руки: практически одним движением. Два миллиона.
      Найдя свободную скамейку, я жевал сей «рыбургер» с удивившим меня самого аппетитом. Толпа вокруг галдела и перемещалась, на шоссе за спиной сигналил транспорт. Меж корабельных носов в умопомрачительно синей перспективе висел высоченный пролет моста в Азию, куда ползла непрерывная цепочка ртутно-блестя-щих крошечных машин.
      Я не сразу идентифицировал неожиданный звук - рефлекторно повернул голову влево и тут же отвлекся на зрительный ряд. Замечательный тип сидел на соседней скамейке, несомненный турист, да eще из разряда клоунов. Эдакий престарелый хиппарь: выцветшая драная джинса, бахрома, шнурочки-веревочки, седые патлы по плечам. Развалился хамовато, длинные джинсовые ноги в каких-то диковинных шузах вытянул в толпу - перешагивайте. На роже - диссонирующие с общим стилем ультрахайтековые темные очки, изо рта торчит, кажется, зубочистка. В правой руке перекатываются, таинственно позвякивая, китайские шарики - этот-то звук поначалу и привлек мое внимание… Хорош, хорош, полное пугало. Не зафиксировать ли для эксперимента?
      Я невольно пригляделся… потом стал всматриваться специально - хоть и искоса… Шелестящий звон, непрерывное движение - он катал шарики умеючи, даже я чуть не замедитировал…
      Когда я понял, в чем дело, - уставился уже на самого «хиппаря», причем почти не скрываясь. Высокий, профиль породистый, лет, поди, под семьдесят… престраннейший сапиенс. Нет, кем-кем, а соотечественником мой сосед не был, и что за обстоятельства могли свести его с Аликом, я не представлял. Хотя где теперь сам Алька - сколько я о нем не слышал?..
      Алька пропал года четыре назад. Дела у него давно шли не ахти - экзотическая профессия денег не приносила (безбожно дороги были авиабилеты в Туркмению, спрос на яд падал, серпентарии закрывались, фармацевтика перестраивалась на синтезированные лекарства), он все намыливался свалить далеко и с концами: то в знакомую до каждой кочки Среднюю Азию - водить туристов по змеиным местам, то вообще в Индию с ее королевскими кобрами… Но куда он уехал в итоге, не знал ни я, ни кто-либо из общих знакомых. Вдруг, думаю («по шизе»), этот хрен и впрямь с Аликом где-то пересекался?..
      Пока я соображал, как бы пограмотнее, в смысле аглицкого, да повежливее пристать к незнакомому человеку со странным вопросом, человек вдруг порывисто соскочил со скамейки и зашагал в сторону Галатского моста. Я машинально встал и пошел следом, все еще конструируя в голове «икскьюз ми фо сач э стрейндж квесчн, бат»… «Хиппарь» действительно был высок - никак не ниже моих метра восьмидесяти - да еще, как стало видно, имел военную эдакую выправку. Правда, шел какой-то дерганой походкой - делал через каждые десять - двадцать шагов словно зачаточные танцевальные па. А один раз даже невысоко подпрыгнул на месте. На него оглядывались.
      И чем дальше я шел за ним, тем яснее мне становилось, что ни черта не буду я догонять этого трехнутого старикана - и не потому, что он, кажется, и точно всерьез трехнутый, а потому что… Я понял, что не хочу ничего узнавать про Алика - и даже вспоминать о нем больше. Я ведь годами о нем не вспоминал - да и сейчас по чистой случайности… И дело не в Алике - просто он принадлежал тому периоду моей жизни, возвращаться к которому не имело смысла. Тем более что это - как я убедился, опять про Варьку думая, - до сих пор небезболезненно… В конце концов, тогда я сделал свой выбор. Сделал сознательно, отдавая себе полный отчет, что совершаю необратимый поступок. Ну вот и не будем об этом.
      Но за стариком я все-таки плелся - теперь ради него самого. За несколько дней «эксперимента» у меня успел выработаться охотничий навык: вам нужно странное? Вуаля самое что ни на есть…
      Мы шли уже по мосту - сначала по неразводящейся его части, по променаду нижнего яруса, мимо ресторанных столиков, мимо выносных стендиков-витринок с соблазнительно выложенными на льду рыбно-моллюс-ковыми инсталляциями. Зазывалы, как это тут водится, чуть не за руки хватали, пытаясь затащить в очередное заведение, - один, я видел, прикопался к моему «хиппарю»: выгодного, понимаешь, клиента узрел. Дедок, однако, не стал подобно мне вяло качать головой - он остановился и вдруг сам хлопнул этого турка по плечу. Завязался бурный, с жестикуляцией диалог - я не слышал, на каком языке. В ходе него «мой» опять ахнул визави по плечу - да так, что тот пошатнулся. И еще. И опять. И стал наступать на него, вопя что-то, грозящее перекрыть уличный гвалт, норовя снова врезать открытой ладонью. Секунда-другая - турок бесславно ретировался. Дед вроде даже хотел последовать за ним в глубь заведения - но ограничился тем, что поменял местами стулья за соседними пустыми столиками.
      Становилось интересно - я продолжал следить за психом из нормального любопытства. Променад кончился, мы - псих, я следом - поднялись на верхний ярус. Здесь вдоль перил расположились шеренгой рыбаки - длинные многоколенные удилища, голые загорелые спины. Четверо сидели прямо на асфальте, вокруг чего-то, мною не видимого, - мой «объект» подошел к ним, нагнулся… отобрал у одного что? - ложку… зачерпнул, кинул в рот, двинул дальше. Едоки пялились ему вслед. Проходя мимо, я увидел сковороду, в ней рыжее, непонятное, вкуснопахнущее.
      Сойдя с моста, «объект» сразу свернул влево. Тут, на набережной, обнаружился рыбный рыночек. Под тентами стояли тазики, мимо которых мы неторопливо проследовали друг за дружкой. Для создания проточного эффекта в тазики сунуты были шланги, вода переливалась через края и по специальным канавкам стекала прямо в Золотой Рог. Рядом переминались-перекликались продавцы, валялись на клеенках сточенные до узких полосок разделочные ножи. В тазах чего только не мокло. Пеламида выпростала наружу алые и фиолетовые кольца жабер. Грудой лежали розоватые кальмары. Сиренево-сизым пупырчатым блином растекся осьминог. А заглянув в один таз, я даже слегка оторопел - там, еле помещаясь, свернулась здоровенная рыба-черт: морда поперек себя шире, из зубастой пасти почти целиком состоящая, бугры-шипы-отростки, жуткие белые буркалы… Это вот его такое - кушать? Как бы оно само тебя - не того…
      Кстати!.. Я цапнул из рюкзака «Кодак» и запечатлел для европрограммистов людоедскую придонную улыбку.
      «Объект» тем временем уже поднимался на холм. Улицы переплетались, переходили в лестницы, и на каждой был базар. Узкие - солнце не проникнет - ущелья меж домов в строительных лесах, на первых этажах - сплошь лавки, торгующие всем, чем угодно, ассортимент разложен прямо на земле: садовые инструменты, пластмассовые корыта, бензопилы, антиквариат, ковры; тут же крошечная будочка сапожника, в которой едва помещается он сам… «Объект» поглядывал на всю эту рыночную экономику вроде бы заинтересованно, совался в двери. Вышел из очередной с приобретением - по-моему, это был строительный уровень: метровая ярко-красная палка, которую он сначала заложил за шею, как коромысло, а потом и вовсе стал стучать по мостовой одним концом на манер трости.
      Часа полтора, если не больше, мы прошлялись так, исходив Бейоглу и окрестности; стало смеркаться. Слежка, как ни забавен был «объект», мне надоела (палка, кстати, у него из рук тем временем исчезла). Я совсем уж было решил оставить старичеллу в покое, когда он, не иначе сам умаявшись, приземлился за столик уличной кафешки близ подножия граненого недоскреба.
      Кафешка была не бог весть - пластиковые столики под красными клетчатыми скатерками, - но с видом: за перилами, под отвесным бетонным многометровым обрывом cпускалась влево-вниз широкая магистраль, а перед глазами распахивался рассеченный Золотым Рогом город и закат над холмами.
      «Объект» взял чай - разумеется, в вазочке; я, варвар, попросил пива, но пива у них не водилось, так что пришлось чаевничать тоже. Впрочем, здешний чай, сколько я ни пробовал (они его тут наливают непременно из самоваров и пьют с кусковым рафинадом), хорош был всегда. Рюмочки-вазочки, правда, совсем несерьезные, граммов хорошо если сто, - так что тянут его будто крепкое: маленькими глотками, медленно и раздумчиво.
      Я медленно делал маленькие глотки и раздумывал. По магистрали внизу плотно валили машины, сквозь их шум и клаксоны долетали стоны муэдзина из громкоговорителя на минарете почти затерявшейся в каше крыш небольшой мечети. Закат висел точно над какой-то высоткой на том берегу - странным пунктирным ярко-красным овалом в серых облаках, контурным нимбом. Небо расслоилось: над землей сивая дымка, подколотая дальними минаретами, выше - тающая розовая полоска. Еще выше клочковатые разрозненные облачка тремя параллельными вереницами быстро плыли к Мраморному морю - «с милого севера в сторону южную».
      Я старался не смотреть - хватит, в самом деле, - на моего психа (он сидел через два пустых столика), но разок случайно оглянулся - тот был в своем амплуа: так и не сняв очков, разложил на скатерти полдесятка фотоснимков среднего формата и непрестанно, сосредоточенно, двигая одновременно обеими руками, как наперсточник, менял их местами. (… Откуда у него все-таки Аликовы шарики? Или просто похожий узор?.. Да нет - уж больно характерная манера. Ладно - пусть останется загадкой, она всегда интереснее отгадки…)
      Наверное, следовало открыть лаптоп, но было лень. Вились вокруг чуждые тюркские фонемы. По Золотому Рогу ползли кораблики. Черными силуэтами чертили в небе редкие чайки. Тускнел закатный нимб.
      Происходящее по-прежнему с трудом умещалось в голове - и не проходил восторг: хотя радоваться вроде бы было особенно нечему.
      Можно сказать, что всю жизнь я так или иначе пытался воевать с абсурдом. Развитие абсурда, наступление хаоса в масштабах страны куда как символично синхронизировалось с моей биографией: я отчалил в свободное плавание, уйдя с пятого курса мединститута, за девять месяцев до ГКЧП и за год с небольшим до Беловежской пущи. С тех пор все вокруг непрерывно, хотя и с неравномерным ускорением, разваливалось, разрушалось, разлагалось, а то немногое хиленькое, кособокое, что в периоды относительной стабильности ухитрялось вырасти, сложиться, структурироваться, - загибалось столь стремительно и неотвратимо, как будто и возникало для того лишь, чтоб подчеркнуть безаль-тернативность всеобщего распада. В условиях которого и люди вели себя соответственно - занимались мародерством.
      Не один, не два, даже, наверное, не полдюжины раз меня без лишних церемоний ставили перед фактом: более-менее сносно существовать в данных условиях можно только так - в унисон распаду. Пользоваться распадом, тем самым его усугубляя. Но уж больно противно было. Стыдно. Западло.
      Я никогда не верил, что существуют способы радикально переломить процесс - как, например, никогда не искал его причин в политике. Но я всегда считал: если ты, лично ты, полагаешь себя человеком осмысленным и ответственным, способным и желающим делать что-то стоящее, конструктивное, - делай. Это единственный метод противостояния хаосу и разрухе - на индивидуальном уровне. На уровне конкретной работы, которую просто нужно выполнять хорошо (не ради вознаграждения, а ради нее самой). И успешность противостояния зависит лишь от количества индивидов, так поступающих. Вот и будь одним из них…
      Не без некоторого пафоса я цитировал декабриста Николая Тургенева: «Нельзя же не делать ничего оттого, что нельзя сделать всего!» Но видит бог, это не только за полбанкой декларировалось. Я - МЫ - ведь и работали. Более того - работали ХОРОШО. Вопреки активному сопротивлению на всех уровнях. Вопреки тому, что затеи наши - так бодро начинавшиеся и даже приносившие деньги - обламывались в итоге одна за другой, с фатальным, безнадежным, злорадным постоянством…
      Пятнадцать без малого лет, раз за разом. Я, конечно, нарывался - ну и нарвался в конце концов. Еще, действительно, дешево отделался… Но намек - понял.
      Когда Латышев предложил мне участие в их эксперименте, я только для виду нахмурился. На самом деле я сразу купился - не вопреки явному безумию и вероятной бессмысленности затеи, а благодаря им. Это было как раз то, что нужно, - в тот момент. Прямая противоположность тому, чем я занимался всю жизнь.
      Всю жизнь я абсурду сопротивлялся. А тут мне открытым текстом предложили стать агентом абсурда, охотником за ним, коллекционером его. Всю жизнь я старался работать максимально ответственно. А тут главное, что от меня требовалось, - безответственность…
      И вот надо же - пьяноватая радость, отрешенная легкость, какая-то новая, словно бы чуть чужая гармония. Или так отзывается отряхивание праха с ног?.. Или просто - морской воздух?
      Красноватая гамма крыш бурела, серела и тонула в темноте - параллельно вскрываясь огнями. Затеплилась подсветка минаретов. Слева, по мосту Ататюрка, сплошным потоком фар пер транспорт. Кораблики были видны теперь лишь тесно собравшимися горящими точками. Давно опустел очередной стаканчик, сумасшедший старик ушел. В конце концов поднялся и я - и тут увидел белеющий на его столе прямоугольничек: оборотная сторона одной из фотографий, видимо забытой.
      Пару секунд я колебался, но любопытство победило. Я как бы невзначай подошел, подобрал глянцевую бумажку. Было уже так темно, что изображение различалось плохо - какое-то здание… Я подсветил зажигалкой.
      Глухая стена одноэтажного домика - халупы, сарая. На ней - по-английски из баллончика: «The same shit everywhere». [1]
 

 
      То же дерьмо везде; дерьмо везде одинаково (англ.).
 
      [Закрыть]
      Только фоном у этого сарая - античные развалины с колоннами. Причем какие-то, кажется, знакомые, хрестоматийные… Ну да, собственно, - Парфенон.
      Вот, хмыкнул я с неким даже удовольствием, и определились со следующим пунктом. Куда уж случайнее.
 

 
      - Ну пройдешь собеседование, тесты какие-то. Я их критериев отбора не знаю, но не думаю, что должны сильно придираться… - Он вышел на крыльцо и остановился. - Могли не мыться…
      Оказывается, снаружи наладился дождь - и довольно сильный. У дверей Банно-прачечного комбината N 15 молча курила компания одинаковых плотных мрачных молодых людей.
      - А мы не мылись, - говорю рассеянно, застегивая куртку, - мы парились… Я так тебя понял, что это месячный халявный туризм.
      - Ну, что-то вроде. Если я сам правильно понял. - Виктор, морщась, сбежал с крыльца.
      - И что, к ним еще не ломанулась толпа? - Я торопливо пошел за ним. - На халяву-то…
      - Ну, они это мероприятие не очень афишируют. - Он бибикнул сигнализацией. - Во-первых, методика еще на глубоко экспериментальной стадии, во-вторых, она какая-то беспрецедентная, доселе небывалая - в общем, раньше времени шум лишний не нужен, - плюхнувшись на сиденье, он снял очки, критически их оглядел и принялся протирать, - дабы не срамиться в случае провала и сохранить эксклюзив в случае успеха… Тем более что немалые, судя по всему, деньги кто-то на исследования отстегивает. Короче, все делается в основном через личные академические контакты. Просто у нас в универе всем занимается Паша Латышев - а мы с ним, можно сказать, кореша.
      - По блату меня пристраиваешь?
      - Если все выгорит - с тебя банка чего-нибудь тамошнего аутентичного. - Он осторожно тронулся. - Эйропейского.
      - Ну, я еще сам гляну, - я приспустил свое стекло, - что за народ. Как-то все это странновато выглядит. Честно говоря, как разводка какая-то. Неяcно только, кого разводят…
      - Пчел, пчел… Да не, Юр, ты о чем. Пашу я очень хорошо знаю.
      - Я вот тоже думал, что знаю одного кента. - Я мрачно затянулся.
      Виктор быстро покосился на меня, ничего не сказал. Разумеется, он был в курсе истории с нашей студией и со Славкой (потому, собственно, и сделал это парадоксальное с переходом в сюр предложение).
      - Твой Латышев же с физмата? - спрашиваю.
      - Ну.
      - А тут - социологические исследования…
      - А это, между прочим, весьма модная в современной науке штука. Применение к социологии и конкретно к конфликтологии математического аппарата. И компьютерное моделирование социальных процессов, вооруженных конфликтов; попытки прогностики. Не слышал о таком? В Америке, по-моему, ставили эксперименты - загружали чуть ли не в «Крэй» кучу статистических данных на момент начала конфликта и получали его описание почти без отклонений от реальности… Я, конечно, в естественных дисциплинах порядочный чайник, но суть там вроде бы в том, что на социологию переносят физические законы и математический аппарат. Моделируют социальные процессы как физические…
      Вдоль улицы Передовиков тянулся бесконечный бетонный забор, густо покрытый свастиками, надписями про русский порядок, Россию для русских и смерть черным.
      - … И есть один парень, из наших, между прочим, Артур такой Белянин, эмигрант, в девяностых эмигрировал. В Англии он, кажется, сейчас живет. Светило завтрашнего дня. Он тоже работает в этом направлении, в направлении математического моделирования социальных процессов. Прогнозированием занимается, компьютерные программы составляет. Репутация у него, правда, довольно неоднозначная - одни его полагают шарлатаном, другие - чуть ли не гением, совершившим революцию в науке. Революционность его метода якобы в том, что в своих программах он пытается учитывать фактор иррационального. Они в каком-то виде включают то, чего любой машинный анализ вроде бы по определению чужд, - интуицию… - Виктор свернул к университетскому крыльцу и стал искать, где припарковаться. Дождь на глазах выдыхался.
      - Это как?
      - Только не проси объяснить. - Он отстегнулся. - Во-первых, подробности держатся в строгом секрете, во-вторых, без владения соответствующей теоретической базой ты в этих делах мозги вывихнешь. Но в общих чертах… в максимально общих и насколько я сам въехал… Иди, иди, - с чуть испуганной брезгливостью двинул Виктор головой в сторону неслышно возникшей у машины девочки. Она было безропотно пошла, но тут заметила меня, вылезшего из джипера.
      Мы с ней знали друг друга. Звали ее Илона, лет ей было шестнадцать-семнадцать, но выглядела она гораздо младше, дай бог, чтоб на четырнадцать - и сквозь эти четырнадцать пробивались черты запущенной старухи. Она, наверное, была бы даже симпатичной - если бы не отсутствие половины передних зубов, волосы колтуном, серая, дряблая, утопленнику в пору кожа одновременно страшно худого и болезненно опухшего лица. Тихая, молчаливая до бессловесности, Илона жила c десятком других беспризорников возраста от десяти до восемнадцати в подвале моего подъезда, куда они влезали через щели в фундаменте, недоступные ни для одного взрослого.
      Они спали там на обмотанных стекловатой трубах с горячей водой, нюхали тряпки, пропитанные «туликом», растворителем (клей «Момент», от которого балдели некогда еще мои одноклассники, окончательно стал легендой прошлого после того, как производящий его завод купили немцы и поменяли химсостав продукта, отчего тот перестал торкать), кололи в вены, а когда вены были сплошь истыканы, то куда попало невообразимую дрянь грязными шприцами, почти все они были заражены ВИЧ и гепатитом C, и те немногие, кто дотягивал до совершеннолетия, умирали уже не беспризорниками, а бомжами. Их дружно ненавидели и почему-то побаивались все жители подъезда, хотя были они совершенно безвредны, даже попрошайничали обычно в центре, подальше от места, так сказать, жительства; их регулярно отлавливали и бескорыстно избивали менты, иногда возвращая после этого в областной детдом, откуда они при первой возможности сбегали.
      Я молча достал лопатник и протянул Илоне пятьдесят рублей - она чуть вжала голову в плечи, едва заметно, спазмом, извинительно улыбнулась, сцапала бумажку маленькой грязной рукой и быстро, наращивая шаг, двинула за угол - с ментами на этой улице все было в порядке.
      Виктор слегка покачал головой. Мы пошли ко входу.
      - Ну-ну?
      - Ну, банальность. Сколь бы обширен ни был массив исходных данных для компьютерной прогностики, он всегда будет неполон. Он все равно есть результат сознательной сепарации. Невозможно же учесть вообще все факты, могущие повлиять на развитие ситуации, приходится так или иначе отделять существенное от несущественного. Но ведь на него, на развитие, влияет еще и именно несущественное, всегда есть момент случайности - нечто по определению не учитываемое… - Он сделал движение рукой в сторону вахтерши. - Не спрашивай меня, что он придумал, этот парень, но суть якобы в том, что в исходные данные он наряду с обязательными вводит ряд принципиально необязательных, случайных. Помимо объективной статистики - абы что, субъективный вздор.
      - Но ведь тот, кто будет определять необязательное, совершит аналогичное насилие над материалом, только с обратным знаком…
      - Вот. На то и нужны добровольцы. Ряд совершенно разных людей, действующих независимо друг от друга и исходя из своих чисто личных реакций и ассоциаций…
      Мы зашли на кафедру (сильно захламленную странной конфигурации комнату), поздоровались с вялой девицей в углу.
      - Чушь выходит… - помотал я башкой, садясь на указанный Виктором стул. - Если этот наблюдатель, тем более множество будут действительно сваливать данные без малейшей системы, как бог на душу положит - а в противном случае это уже не случайность и все лишается смысла, согласись, - то твои аналитики получат такое количество настолько разнородных исходных, что… Я не знаю про программу, я, например, не способен такую вообразить, ну да допустим, она и впрямь революционна, - но понятно же, что обработку такого объема даже «Крэй» не потянет. Тем более что «Крэй» - он же действительно американский, существует в нескольких экземплярах и используется для нужд военного ведомства… и АНБ, кажется…
      - А вот это момент, который, насколько я понял, держится в секрете. - Виктор хмыкнул, врубая электрочайник. - Техническое, в смысле, решение. Какое-то, похоже, там у них ноу-хау.
      - Квантовый компьютер? - хмыкнул я в ответ.
      - Не ко мне вопрос.
      - И кто ж они такие, эти экспериментаторы?
      - Некий крутой европейский фонд. В чем его интерес? Как раз в масштабной, в рамках всего ЕС, если не шире, социальной прогностике. Ну, будущее новой Европы, последствия объединения, возможные конфликты и их предотвращение… В Евросоюзе же сейчас, ты в курсе, большие непонятки: население большинства стран не хочет расширения, а власти его упорно продолжают; одни страны за сокращение иммиграции, другие - против… В общем, кто-то там что-то лоббирует, деньги вкачиваются через все эти фонды-программы… Какие-то игры политических интересов, может, еще и неафишируемых, вплоть до военных и разведовательных - конфликтология, сам понимаешь… - Он разлил кипяток по кружкам.
      - Где ЕС, а где мы.
      - Ну так я говорю: наблюдатели им требуются совершенно разные. C разным опытом и культурным багажом. Набор проводится с миру по нитке - буквально. И в провинции нашей они набирают как раз потому, что считают, что мы тут изрядно отличаемся не только от европейцев, но и от тех же москвичей - все равно другой угол зрения. А у тебя, смотри, все, что надо, как на заказ: образование…
      - Незаконченное.
      - Да какая разница? С какого ты курса ушел?
      - С пятого.
      - Тем более… Определенная эрудиция - раз, опыт работы в совершенно разных областях, то есть широкий кругозор, - два, причем способности как естественника, медика, так и гуманитарные, допустим, журналистские…
      - Издательские, скорее. Да уж… способности… - Я обратил внимание, что на каждой собственной реплике саркастически крякаю.
      - … К тому же свежесть взгляда - ты же в Европе, если не ошибаюсь, вообще никогда не был.
 

 
      Поздний вечер, переходящий в ночь. Толпа на Истик-лаль. Призывное свечение магазинчиков и жрален. Я свернул с туристического большака и через пару кварталов снова очутился в грязном, стремноватом, не поддающемся разматыванию с помощью ни одной карты галатском клубке: петли, повороты, круто вверх, круто вниз…
      Тут развалина, здесь заколоченный дом, там обрушенный балкончик. Висит белье. Груда мусора. Мусор россыпью. А вот и мусорщик. Мусорщик-экстремал: юный турок, на огромной скорости чешущий - то бешено семеня, то скользя на подошвах - под гору, подгоняемый в спину инерцией гигантского тюка на колесиках. Чуть споткнешься - накроет и погребет…
      Бродили коты - тощие, бесшумные, внимательные. В окне на втором этаже сибаритствовали два мясистых аборигена топлесс - возлежа на подушках со стаканчиками чаю (буквально на подоконнике), вели беседу, из недр сочилась тягучая местная попса. В закутках-тупиках таились совсем уже не туристические кебабные-чай-ные с битыми пластмассовыми столиками и окостеневшими над неизменными вазочками завсегдатаями, закрывшиеся булочные (в витрине - одинокий батон, столь же одинокий турок с бумажкой-ручкой - за соседней решеткой), парикмахерские. И еще парикмахерские. Без числа. Вполне работающие - посреди ночи. В полдвенадцатого, двадцать три тридцать, сидит клиент с намыленной мордой, к нему примеривается цирюльник с опасной бритвой; на стене - портрет Ататюрка.
      …Бог мой, что забыли на этом восточном базаре лощеные страсбургские чинуши и заумные британские программисты?! А ведь Турция значится не только в выданном мне списочке, но и в кандидатах на членство в ихнем Евросоюзе. России, кстати, нет ни там ни там - не вышла, значит, рылом… Допустим, рыло (что касаемо родины) и впрямь не самое европейское - но Турция… Ну понятно - политика, натовское военное братство…
      Каракёй была пуста по позднему времени. С Босфора дул теплый ветер, в воде, как мусор днем, колыхались сейчас огни обоих берегов.
      Я перебрался через мост на свой берег. Продавцы «рыбургеров» переместились с лодок к лоткам, неотличимым от полевых кухонь, - скумбрия продолжала прилежно шкворчать и пахнуть. Рядом, во мраке, некто продавал свежих мидий из большого металлического бидона.
      …Конечно, Турция не Европа. Это не недостаток, это не достоинство - просто очевидная инакость. И глубинная суть инакости - в том именно, что невозможно даже сравнивать, сопоставлять в оппозициях «дикий - цивилизованный», «бедный - богатый». Поскольку здесь совсем другие критерии цивилизации и достатка…
      Под стенами великих мечетей гудели кабаки - но поесть в это время, я знал, было уже нельзя, а спиртного здесь не держали - из-за близости святынь. Зато все курили кальян - включая белобрысых евротуристов: официант ставит сверху на сложносочиненную высокую (до уровня столешницы) конструкцию узкую цилиндрическую жаровенку, ты присасываешься к мундштуку - буль-буль-буль - и отваливаешься в диванчик, на коврик, к подушкам… И везде играют в нарды. И - чай, чай…
      …Турция, кстати, и не Россия, подумал я (реализуя, как и положено русскому путешественику, с точностью до наоборот приснопамятный анекдот: даже при виде члена - о доме думая, о доме… Впрочем, насчет члена - это я зря).
      Достоинство. При всей шумности, местами жуликоватости, любви к приставаниям на улице и прочих мало сопрягающихся с представлением о privacy чертах местных этим людям - в целом - безусловно, знакомо чувство собственного достоинства. Умение услужить без подобострастия. Отсутствие хамства. При изобилии ментов и металлоискателей - никакого чрезмерного фискального рвения. Визовые формальности меня вообще покорили - даешь десять евро и без разговоров получаешь марку в паспорт прямо в аэропорту; а знаете, через какое бюрократическое чистилище проходит русский из, допустим, Эстонии для того, чтобы попасть в Россию?.. Как не вспомнить тут наши домашние прелести вроде всеобщего метания между хамством и холуйством, всегдашней и повсеместной готовности унижать и унижаться, наших родимых ментов и чиновников, чья единственная функция в системе мироздания - испортить жизнь (вплоть до насильственного пресечения) максимальному количеству людей независимо от гражданства и национальной принадлежности…
      В «моем» районе за полночь еще была самая жизнь. В скверике столпотворение, на мостовой пацанва рубилась в футбол. Тут же у полицейского участка как иллюстрация к досужим моим мыслям - копы с автоматами.
      …В здешней жизни, в поведении этих людей, даже при всей внешней хаотичности, суетливости быта, ощутимо по крайней мере наличие единой, укорененной системы координат. Системы представлений, правил, традиций. Отсюда, наверное, и ненатужность, отсутствие истерики и агреcсии - и в бардаке, и в правоохранении… Все то, чего ни хрена нет дома. Там же нет не то что опор - подпорок, не то что традиций - привычек, ничего не то что надежного - хотя бы постоянного. Никакой уверенности - ни в завтрашнем дне, ни в себе, ни в ближнем. Даже в том, что дважды два - четыре…
      Одно вечное, дезориентирующее, порождающее ужас и остервенение ощущение вакуума…
      Ладно… Почти месяц я могу за чужой счет отдыхать от родины. И вообще расслабляться…
      То есть это я так думал.
      В гостинице я спросил у портье, могут ли они мне помочь в смысле билета в Афины на завтра, и получил заверения, что непременно, мол, сэр, в лучшем виде. Поднялся в номер, слазил в душ, откупорил бутылку Tekkirdag Rakisi - и только тут заметил на тумбочке эту папку. То есть я, зайдя в номер, мазнул по ней взглядом, но как-то проигнорировал - а теперь, присмотревшись, подумал: откуда она взялась? Какая-то внутригостиничная сервисная информация, реклама?.. Самая обыкновенная канцелярская пластиковая папка - зеленая, жесткая, непрозрачная.
      Я плеснул в стакан сорокапятиградусной ракии, сел на кровать и придвинул папку к себе. Внутри была довольно толстая пачка компьютерных распечаток - по большей части ксерокопированных. Латиница, абcолютно непонятная - наверняка турецкий. На рекламу не похоже… Крупноформатная «отксеренная», но хорошего качества черно-белая фотография: здоровенный решетчатый эллипсоид, кажется, охваченный пламенем… Дирижабль. Горящий падающий дирижабль. Я вгляделся в сопроводительный текст и одно слово таки опознал: Gindenburg. Катастрофа «Гинденбурга», ну конечно.
      Я хлебнул из стакана. Мы со Славкой когда-то спорили: ракия - она виноградная или анисовая (никто из нас обоих на родине напитка не был и апеллировал к смутным воспоминаниям о сувенирных бутылках знакомых-туристов)? Выяснилось, что - анисовка, причем довольно резкая…
      Я перевернул несколько листов и обнаружил новую фотку. Старинной конструкции огромный винтовой самолет (на каждом крыле по три двигателя и еще один сверху над кабиной). Самолет был снят снизу, и на крыльях отлично прочитывалось: Максим (на правом) Горький (на левом).
      Полуголый, я полулежал на кровати со стаканом в руке и заинтригованно листал непонятную подборку. Сперва я решил, что тема ее - гигантомания в авиации и воздухоплавании, но скоро наткнулся на изображения американских космических челноков, потом - на «Титаник». Катастрофы. Самые знаменитые технологические катастрофы (прилагались кадры взрывающегося шаттла «Челленджер» и обломков «Колумбии», обгоревший шлем астронавта). Что еще?.. Ага, сверхзвуковые пассажирские самолеты: Ту-144, «Конкорд». Действительно, «тушка» же в свое время громко навернулась на салоне в Ле-Бурже, а «Конкорды» после падения одной машины во Франции и гибели всех пассажиров (несколько лет назад) вроде бы совсем сняли с эксплуатации… Веселенький набор.
      Я захлопнул папку. Ну, и к чему бы это? На что они хотят намекнуть постояльцу?.. Очередная загадка загадочной турецкой души - Восток, как известно из тов. Сухова, дело такое… Кажется, этот город поставил себе целью не разочаровать меня и накормить странностями, раз уж за этим я сюда явился, до отвала. Или это какая-то тонкая реакция мироздания на cтоль специфический интерес - охотник за абсурдом начинает его притягивать и провоцировать?..
      Я натянул майку, вышел из номера и отловил коридорного. Только по-английски он, как и большинство местных, даже занятых обсуживанием иностранцев - если общение с последними не является их прямой профессиональной обязанностью, - не сек ни бельмеса. Я подумал, пересилил лень и спустился к портье.
      Извините, вот, нашел в номере - что это? А разве это не ваше? Нет-нет, не мое. Сорри, мы думали, это вы оставили. Кто-то оставил утром во дворе, мы решили, что это вы, и отнесли к вам в номер. (Во внутреннем дворике, в древесной тени, они по теплому времени года сервировали завтрак.) Нет-нет, не мое, да и на турецком тут все, а я, сами видите… Ах, еще раз извините.
      Но для «работодателей» моих я этот «катастрофический привет» тоже занес - на десерт…
      Send.
      В моем собственном почтовом ящике решительно ничего интересного не было. Да и кому, собственно, мне писать?.. (Легкое эхо все того же ощущения: неприкаянность и одиночество - прах с ног…) Одно только письмо - с неизвестного «яхушного» адреса. К тому же нечитаемое: абракадабра на экране, бессмысленные символы.
      Delete.
 

 
      Греческие странности начались для меня еще до того, как наш «Боинг-737» приземлился в Греции. На рейсе авиакомпании Olimpic к завтраку подали два комплекта столовых приборов: пластмассовый и металлический. Это при том, что на борт - в соответствии с нынешними, после 11 сентября, антитеррористическими мерами - запрещено проносить даже маникюрные ножницы и пивные открывашки… Так что большую часть недолгого, пятьдесят минут ровно, перелета я брюзгливо думал на тему несовместимых со здравым смыслом коллективных психозов, свойственных благополучным, зажорным и толерантным обществам ничуть не в меньшей степени, чем всем остальным.
      В Афинах, в аэропортовской кафешке, куда я устремился за пивом (вчерашняя ракия давала о себе знать), я чуть было не усомнился, в том ли направлении летел, не в прямо ли противоположном: барменша (первый человек в этой стране, с которым я осуществил хоть какой-то вербальный контакт) ответила мне на чистейшем русском, пусть и с анекдотическим южным прононсом. Тетка оказалась из Симферополя. Говорит, наших тут мимо нее шляется предостаточно, и идентифицировать соотечественника для нее не бином Ньютона.
      Рожа моя и впрямь, видимо, отмечена национальным колоритом - всю жизнь получаю подтверждения (типичный диалог с новым знакомым: «Касимов? Ты что - чеченец? А репа - типично русская…» - «Во-первых, фамилия у меня, если уж на то пошло, не чеченская, а татарская. Во-вторых, сам знаешь, кого обнаружишь, ежели любого типично русского поскрести…»). И вот странно (хотя, видимо, характерно) - нет чтоб сейчас родному языку порадоваться: я, оттого что нацпринадлежность мою опознали, почувствовал себя скорее неприятно. Чувство было спонтанное и малообъяснимое - но отчетливое. Что-то сродни неловкости. Недаром ведь говорят, что за границей русские на своих обычно реагируют плохо… За границей, блин, - а дома что, хорошо?..
      Перед подписанием контрактика доцент Латышев долго стращал меня на тему недопустимости перерасхода казенных средств. Слушать это было довольно унизительно, но я его понимал: в режиме предельно вольного плавания, с кредиткой, дающей доступ к счету богатого и безликого европейского фонда, кто угодно поддастся на соблазны. В общем, согласно доцентовым указаниям, летать мне следовало исключительно эконом-классом (а где возможно, перемещаться по земле), селиться только в самых недорогих отелях и прилежно сохранять чеки-билеты - ежели я рассчитываю еще и на две премиальные штуки. Самолет в Афины стоил экспериментаторам сто тридцать шесть евро в эквиваленте, а поиск дешевой гостиницы закончился на улице Фламарион в отеле «Эрехтион» - действительно недорогом, зато с честным названием: шагнув на крохотный балкончик своего номера, справа я увидел на подпертой кипарисами столовой горе столь знакомый заочно Акрополь, как раз развалинами Эрехтиона ко мне и повернутый.
      Слева поднимался чуть асимметричный конус горы Ликабет с белым навершием храма Святого Георгия, белые спутниковые тарелки расселись на крышах, белел между ними Парфенон, и висел вдали, в блекло-голубом, абсолютно безоблачном небе маленький белый овал не похожего на «Гинденбург» дирижаблика.
      Виктор позвонил утром следующего дня - я пил, что твой Плейшнер, кофе (как почти везде здесь, отменный) вперемежку с холодной водой за уличным столиком при пустом по раннему времени кафеюшнике на променаде неподалеку от своего отеля. Когда засигналила казенная «Сонька», я долго не мог сообразить, что это по мою душу. И звонок у моей собственной (оставшейся дома) трубы другой, да и просто который уже день мне в голову не приходило, что кто-то может хотеть здесь по телефону - меня… И кто знает номер этого, Латышевым выданного под расписку мобильника - если я сам его никому не говорил? Определитель бездействовал.
      - Алё.
      - Юра?
      - А ты кому звонишь?
      - Ты где? - и тут же поспешно: - Можешь не говорить.
      - В Афинах. - Я ничего не понимал. - Откуда у тебя мой телефон?
      - Паша дал. Латышев.
      - Что-то случилось? - Я знал, что по их правилам координат моих доцент с компанией никому сообщать не должны. Впрочем, с Виктором они же друзья.
      - Вчера к нему какие-то товарищи приходили. Про тебя спрашивали - где ты.
      Так… Что это за товарищи и откуда, я догадался моментально. И не ошибся.
      - … В универ пришли. В костюмах, говорит, здоровые лбы. Представились сотрудниками какого-то ЧОПа. Мол, мы знаем, что он, ты в смысле, сотрудничает с вами, не поможете ли его найти.
      - И что доцент?
      - Паша им, естественно, объяcнил, что, где ты, он не знает - условия эксперимента такие, - а номера твоего давать никому права не имеет. Сам тебе он звонить не стал - какое его дело, - но мне рассказал. Ну, я-то более-менее в курсе, какие у тебя проблемы были, ну, со студией, с кредитом этим… попросил у него твой телефон.
      - Спасибо, - говорю, - что позвонил.
      Я все-таки ни черта не понимал. Что произошло? Выходит, я рано успокоился?.. Может, хорошо, что сейчас я далеко от дома? Или наоборот - это-то как раз и плохо?..
      Глебову не позвонишь. Ага - Славке… Костик?..
      Начальствовавший над нашими художниками Костик (креативный директор это именовалось) был лицом материально безответственным, к бухгалтерии вовсе уж непричастным - с него, слава богу, никто ничего не спрашивал. Но из тех, кто так или иначе рулил студией, он сейчас, видимо, один остался в городе.
      Правда, звонить Костику мне не очень хотелось. Все равно ведь я выходил отчасти виноватым - перед ним и всеми ребятами. Пусть невольно. Но это я организовывал дело и подписывал их - и если не обещания раздавал, то надежды внушал как мог убедительно… Вряд ли, конечно, кто-нибудь из них думает, что я был со Славкой заодно - коль уж сам господин первый вице-мэр так не считает… Но все-таки Славка был именно моим другом…
      Да, но попытаться прояснить ситуацию надо.
      Какой у России код? Ноль ноль семь? Тоже мне джеймс-бондовщина… А у города нашего? Черт… А!
      Костин мобильник был вне зоны.
      Я, конечно, побродил по Акрополю, честно пытаясь ощутить причастность к истории… ничего особенного не ощутил, взобрался на маленькую скалу неподалеку от входа, что-то вроде импровизированной смотровой площадки, куда карабкались всепроникающие туристы, скользя на гладких, будто полированных, мраморных глыбах; уселся прямо на камень. Город сплошь заполнял пространство - во все стороны, до далекого задника послойно тянущихся гор (последний слой терялся в дымке), и прямо из его бело-бежевой массы выпирали несколько гор ближних, крутых, каменистых, двуцветных: темная древесная зелень (внизу) и светло-коричневые скалы (выше). Парфенон нависал сзади, а прямо внизу лежала агора: деревья, обломки, дорожки, камни, слева - устоявший храм Гефеста c характерной колоннадой по периметру, справа - византийская церквушка цвета кофе с молоком.
      «Вы действительно никогда не были за пределами бывшего СССР?» - сильно удивился доцент Латышев, прочтя мою анкету. «В более-менее зрелом возрасте - даже за пределами России». - «Не было возможности или желания?» - «Скорее второе». - «Вам совсем не интересно?»
      Что я ему сказал? Что-то насчет того, что по-настоящему меня всегда интересовали не здания и ландшафты (музеи и картины), а люди; интересных же людей вокруг всегда было достаточно, чтоб не чувствовать необходимости ехать за тридевять земель… На самом деле я просто никогда об этом не задумывался - ну не турист и не турист.
      …Ну а Вовку, например, - насколько бы его тут прикололо: такая наглядность и концентрированность истории?..
      Вовка был связан с тем этапом моей противоречивой карьеры, когда мы со Славиком затеяли издавать еженедельник, - Володя писал в «Информатор» исторические очерки. Команду мы тогда вообще подобрали классную - и Вован был одним из ценнейших кадров. Писал он блестяще, причем на тему, которую великолепно знал и до дрожи любил. Специального исторического образования (как и журналистcкого) не имея - какой у него диплом? экономиста, что ли… - на историю Вовка был, что называется, «плотно подсажен». На исторические парадоксы, загадки, неявные закономерности, альтернативные общепринятым версии. Он мог распространяться об этом в любое время суток, под любым градусом, в любой, устной или письменной, форме - но с неизменным эффектом: оторваться было трудно…
      Я вдруг испытал неожиданно острую ностальгию - вспомнил, как начинался «Информатор», вспомнил редакционные лихие пьянки, вспомнил, как, листая свежий номер, цепляюсь взглядом за фотку к чьей-то - чьей?.. - байке: «А это кто - дизайнерша?» - «Да, вот это она, Варя». - «Ничего себе такая Варя»; я представил здесь, на соседнем камне, Вовку - что он, тыча бутылочкой минералки в направлении агоры, жестикулируя в своей манере пятью, голову включая, конечностями, задвигает про древних греков, с которых все началось, вся Европа: европейский рационализм, стремление к ясности, внятной последовательности, которое в итоге завело человечество так далеко…
      Была у него одна из любимых «телег» - про Европу. Про то, что европейская цивилизация - выродок мировой истории. Про то, что нет и не было в этой истории никогда ни логики, ни поступательности, и зря мы переносим на нее задним числом наши представления и принципы. И уж тем более зря считаем единственно правильной и неизменной свою картину мира… У Вовки это выходило увлекательно, как триллер.
      Кстати, о родине. Костик!
      На этот раз он ответил почти сразу. Опять, естественно:
      - Ты где?
      Я поколебался:
      - В Афинах. Что у вас там творится?
      - У нас? ТЕПЕРЬ, - он выделил голосом, - ничего. Я почувствовал некоторую заминку.
      - … Тебя тут спрашивали. О!
      - Кто?
      - Не знаю. Пришли двое, домой. Юру, говорят, ищем, по срочному делу, найти не можем.
      - Давно?
      - Дня два назад.
      - Не представлялись?
      - Типа партнеры деловые. Ну, я документов не спрашивал.
      - И как они выглядели, эти партнеры?
      - Да никак, обыкновенно.
      - Здоровые-спортивные?
      - Ну, в общем да.
      - И что ты им сказал?
      - Да что я им мог сказать? Честно сказал, что Юру не видел больше месяца. Слышал, уехал он куда-то. Вроде за границу, но не точно… А что, Юрген, что - действительно проблемы? Я думал, ты отмазался.
      - Да вот сам не пойму. Я тоже думал, что отмазался. Ладно, не бери в голову. Но если еще будут спрашивать, не говори, что я звонил. И откуда.
      Некоторое время я глубокомысленно включал-выключал блокировку «Соньки». Кругом жужжали «мыльницами», хихикали, болботали по-вавилонски. Когда мы устраивали экстрим-туры по области (для заезжих западников и местной скучающей молоди), байдарочник Яша - коричневый, костлявый, дубленый - помнится, цедил в адрес такой вот клиентуры с непередаваемым выражением: «Пингвины…»
      …В конце концов - какого хрена? Что я, собственно, теряю? Если уж я с самого начала решил не прятаться - то стоит, по крайней мере, быть последовательным…
      Я набрал номер. Г-н первый вице-мэр помолчал, шелестя электростатикой. «… в данный момент не могу ответить. Оставьте сообщение после звукового сигнала».
      Хорошо. Тогда так.
      В приемной откликнулись - секретарша.
      - Лена? Лен, это Юра Касимов беспокоит. С Валентином Борисычем можно поговорить?
      - Его сейчас нету. - Леночка, вялая наглая шалава, теперича суха и деловита.
      Что-то у них все-таки происходит…
      - Ты передай ему, что я его искал… И пускай он перезвонит мне, если сможет… - Я продиктовал тринадцать цифр.
      - Я передам, - неуступчиво. Ну-ну.
      Степлившаяся минералка закончилась. Давно пора было дезертировать в тень.
 

 
      На подходе набрал Глебова - уточнить дом и подъезд. Глебыч, что характерно, не помнил ни того ни другого («А сам как туда попадаешь?» - «А я не попадаю. Я отсюда не выхожу»). Дома же, серые пятиэтажные хрущобы, стояли тут, на Красногвардейской, посреди буйной, но тоже какой-то хиловатой, кустарникового пошиба пыльной растительности, совершенно неотличимые. Так что в подъезд я сунулся фактически наугад - и лишь дошагав (через потеки мочи) до потребного мне третьего этажа, понял, что, надо же, не ошибся. Понял по виду квартирной двери - такую хрен с чем спутаешь.
      Замков она имела целых два: первый - врезной, сарайного типа, с горизонтальной скважиной, в которую можно карандаш просунуть (этот, впрочем, никогда не запирался, а ключ, скорее всего, был утерян); второй - вообще кодовый! Вертикальная щель меж двух рядов широких стертых кнопищ с цифрами, по которой ездит металлическое кольцо. Тычешь в нужные кнопки, суешь палец в кольцо, дергаешь вверх… хрена лысого, потому что замку лет сто пятьдесят и он два раза из трех заедает… в общем, одна попытка, вторая, пара энергичных матюгов - и ты дома. Оченно эффективно против взлома. Особенно если учесть, что сама дверь легко вышибается плевком.
      Простота проникновения в квартиру, однако же, нивелировалась абсолютным отсутствием чего-то, чем можно было бы в ней поживиться. Ну, если не считать, конечно, ДСПэшной совдеповской «стенки» производства золотых семидесятых, да еще в разобранном состоянии - эти накрытые полусползшей выцветшей клеенкой дрова делали почти непроходимой и так микроскопическую прихожую… Или десятка чебэшных мониторов да разнокалиберных процессоров баснословных допен-тиумовских времен (грязные до неразличения букв клавы и квадратные трехкнопочные мышки - крысы, хмыкал Лот, - без счета), занимавших половину пространства единственной комнаты… Или окончательно добитого многообразным сексуальным экстримом дивана, лишившегося в результате всех тягот способности складываться - и раскинувшегося аккурат на вторую ее, комнаты, половину… Или валяющегося в трансе поперек этого продавленного лежбища президента ООО «Студия „ПолиГраф“, голого, в одних расстегнутых джинсах: щиколотка левой на задранном колене правой, на выдвинутом подбородке стерня, из перекошенного рта торчит сигарета…
      Так мы и глядели друг на друга: я из дверного проема, привалившись к косяку, исподлобья, Димон - с дивана, не повернув толком головы, лишь глаза скосив. Глядели и молчали. Даже отсюда я видел, что зенки у Глебова откровенно мыльные - то есть он уже вчера начал и сегодня продолжить успел. До меня дошло, что он не просто ссыт, и не просто сильно ссыт (как, чего греха таить, я сам) - у него от страха подъезжает чердак.
      Я, в принципе, Глебыча понимал - именно он был номинальным главой лавочки, и именно его подпись стояла на большинстве документов… Но также я понимал, что сейчас Димон малоадекватен и к принятию быстрых и непростых решений совершенно не способен. А значит, выпутываться придется по одиночке. Каждый за себя. Как всегда.
      - Че-то надо делать, - произнес я заведомо бессмысленное - просто достала эта молчанка.
      Глебов вместо ответа выплюнул ни разу не стряхиваемую сигарету - разбрызгав пепел, та описала длинную дугу, шлепнулась на линолеум рядом со мной, чуть прокатилась и осталась тлеть. Я машинально затушил ее носком кроссовки.
      - Я, наверное, позвоню Борисычу, - сказал я несколько неожиданно для самого себя, а сказав, понял, что на самом деле все уже решил. - По крайней мере, сидеть и ждать бойцов Калины не буду. А рвать когти… Во-первых, это подставиться по-полной. Тогда уж если найдут, то точно на куски настрогают. А во-вторых… западло мне бегать. Когда меня самого кинули.
      - Ну вы же с ним друганы… - сипло пробормотал Димон, рывком садясь на предсмертно взвывшем диване, - с твоим, блядь, Борисычем… Тебе он, может, и поверит. А я ему кто?
      Он что-то высматривал медленно ворочающимися глазами - на присыпанном крошками, бутылочными крышками, баночными колечками и использованными гондонами полу. Нагнулся под диван.
      - Какие, на хрен, друганы? Кому он вообще друган после того, как его на два с гаком лимона развели?.. - Я шагнул в комнату, механически звеня в кармане мелочью. - Понимаешь, Дим… Борисыч - такой же урод, как любой вице-мэр. С нормальными блатными понтами. Но он по крайней мере вменяем. Он хотя бы способен въехать, что вообще произошло. И из одних чистых понтов сигналить Калине, чтоб тот закопал людей, которые явно ни при чем, он не станет… Может быть…
      - Ага, просигналит, чтоб только ноги переломали, почки отбили и яйца отрезали. А закапывать - на фига закапывать, если мы ни при чем…
      Глебов, так и не потрудившись застегнуться, топтался босиком по окружающей свалке - все искал что-то затерявшееся в прочем хламе.
      (Хлам копился годами усилиями массы людей. Отстойная эта однокомнатка, доставшаяся толстому Стиву от каких-то родственников, держалась им, трусливым, но неверным мужем в тайне от строгой госпожи и сохранялась ради сторонних блядок и пьянок. Но на пустовавшую большую часть времени площадь, пусть и довольно условно жил-, быстро потянулись более-менее случайные полу- и псевдознакомцы: кто-то, неприхотливый и безденежный, ненадолго приезжал в город и нуждался в халявном поселении, кому-то неожиданно давала отставку очередная «любовь с интересом», кому-то требовалось убежище для вдумчивого одиночного запоя. Максу Лотареву, с годик назад безуспешно пытавшемуся торговать запчастями списанной и потому бесплатно где-то оторванной компьютерной рухляди, занадобилось, например, складское помещение… Глебов же сбежал сюда из своей четырехкомнатной с евроремонтом, как только стало ясно, что вместе со Славкой пропали все живые деньги фирмы. Это, конечно, не была попытка всерьез затихариться - так, паническая судорога.)
      - Скажи, Юрген, вот ты его сколько знал? - спросил вдруг Димон новым тоном, уже без всякой истерики. Он стоял вполоборота ко мне, и в правой у него был, видимо, счастливо обретенный предмет поисков - ноль пять «Путинки» с недопитой третью.
      - Борисыча?
      - Нет. Этого пидора… Я помолчал.
      - Лет двадцать.
      - Ну ты-то… - Он издевательски перекосился. - Какого хера ты-то так лоханулся?.. - отвернулся, резко вскинул бутылку ко рту, закашлялся.
      Что мне было ему ответить? Я вышел в кухню. Прямое утреннее солнце подчеркивало безобразие треснутого, грязного оконного стекла, настольного натюрморта с засохшими остатками жратвы, тараканами, напильником и ворохом мятых рублей. Можно, конечно, не верить никому, привыкнуть к готтентотской морали, практике Дарвина и повсеместным уголовным порядкам. Можно. Приходится. Но всегда есть… ДОЛЖНЫ БЫТЬ… несколько человек, пусть один-два… если не верить которым, ДАЖЕ ИМ не верить - то зачем тогда вообще все?..
      Со двора выползал чудом поместившийся в безбожно разбитую дорожку джип «хаммер». У подъезда соседней хрущобы назревала драка между бухими в хлам лысобритыми дегенератами в спортивных штанах.
      - Ну че, значит, останешься?
      Я обернулся. Глебов застегивал рубашку, путаясь в пальцах, но - энергично и даже остервенело. В «ПолиГраф» мы его сманили из «Таргета», державшего примерно две трети губернского рекламного рынка, - Глебыч был у них главным мотором и генератором, но так и не сделался совладельцем, оставался наемником на жалованье - хорошем, но не более того. Мы не могли предложить ему таких денег - зато предлагали перспективу. Так что в данном случае фраера сгубила не жадность, а тщеславие…
      - И тебе советую. - Я достал сигареты.
      - Не, - он дико оскалился, зашторил ширинку, - хрена. Хрена! Ты как знаешь, а я, блин, жить хочу… Я, блин, сваливаю, на хрен…
      - Ты подумал? - Я не чувствовал себя в силах спорить, что-то доказывать - я и сам не был ни в чем уверен.
      - Че тут думать? - Он смотрел на меня, набычась, мутными своими шарами и вдруг заорал: - Чего тут еще, на хрен, думать?!
      glbox@yandex. com
      «Глебыч, привет. Это Касимов. Как у тебя? Я сам сейчас в отъезде - завербовался в одну контору, как ни странно, научную: не пойму только, лаборантом или лабораторной крысой. Задание, впрочем, не пыльное - ездить по Европам, собирать информацию. Я, собственно, чего. Дома какие-то странные варки. Мне позвонили сегодня - говорят, по мою душу приходили пацаны - судя по всему, от Калины. То ли ничего не кончилось, то ли началось по новой. Ответь по возможности сразу, все ли ОК. С наилучшими - ЮК».
      Собственно, для того мне мобилу - с выходом в Nет - и выдали: подрубив ее к ноутбуку, я слал «мылом» свои отчеты на университетский корпоративный сервер с пропиской uk. Отчитываться я был обязан раз в два дня. С такой техникой проблем действительно не возникало: разложился где угодно, хоть на скамейке, хоть в кабаке, - и отрабатываешь казенное содержание. Ну, или вот так - по личной надобности…
      Кабак (под названием Sholarhio. Oyzepi Kouklis) находился в Плаке, туристическом райончике у подножия Акрополя. Внутри потертое темное дерево, на стенах - старые семейные фотографии, какие-то девочки-близняшки в рамочках; надпись утверждала, что заведение существует с 1935 года. Я сел на приподнятой веранде, у деревянных перил, с видом на двухэтажную бежевую улочку и пустырь, который вполне мог оказаться археологическим раскопом. С края навеса стекали виноградные лозы.
      Не успел я приземлиться, как пожилой грек - хозяин? - выволок громадный поднос, уставленный разнообразнейшей снедью: выбирай. Какая-то у них тут была скидочная система (плати один раз и звони до отвала: супер-дупер) - поднявшаяся на веранду за мной молодая пара нагребла полподноса. Я вообще есть не хотел - приземлился здесь, только чтоб «мыло» отправить да холодненькой рецины дернуть, - но уж так аппетитно эти тарелочки выглядели, что одну я таки подцепил: ломтики жареной свинины. Грек поразился скудости выбора - и мне самому как-то неловко стало… Впрочем, потом он все равно (или в укор?) притаранил дармовой кекс. Невозможно не объедаться в этой стране…
      - Excuse me… Do You speak English?
      Надо мной, лучезарно скалясь, стоял молодой парень - сосед по веранде, тот самый, что с девицей и хорошим аппетитом.
      - A little bit…
      - Could I please use Your e-mail. - Он осторожно кивнул на лаптоп, лежавший на столике открытым и с подрубленной мобилой. - I have to send a letter urgentlу.
      - Sure. No problem. - Я, несколько стыдясь корявости и акцента (английский парня был, насколько я мог оценить, как у диктора Би-Би-Си), развернул Compaq к тому экраном.
      - Thanks a lot.
      Был он наверняка (парень, в смысле) тоже «пингвином», туристом - но смотрелся, смотрелся: высокий, тонкокостный, гармонично мускулистый… кондиций мужской модели. С соответствующей репой. И лыбой-фотовспышкой. Полыхнув еще раз, он бодро придвинул стул, уселся. Уставился в дисплей - над чем-то задумавшись.
      - I’ll show You how to switch to the Latin alphabet, - сообразил я.
      - Э-э… Да мне, в общем, переключаться и не надо. - Он снова «поляроидно» осклабился над крышкой ноутбука. Протянул ладонь: - Антон.
      Я удивился. На русского этот Антон не походил совершенно. По крайней мере, на тех русских, кого я пока наблюдал в своем недолгом, но познавательном вояже. Типичный соотечественник на выезде распознается довольно просто и выглядит довольно отвратно - свинообразный жлоб с настороженно-развязной повадкой и выражением постоянного недовольства на приторможенно-агрессивном табло. Мой же случайный знакомец был улыбчив, стремителен, общителен - причем без малейшей навязчивости и развязности. Я глазом не успел моргнуть, как мы познакомились, разговорились, и тут же он зазвал к столику свою девицу - жену. Жена, невысокая, симпатичная, звалась Майей и была еще, наверное, помоложе мужа - лет эдак двадцати пяти.
      Разумеется, cупруги Шатурины оказались москвичами. Разумеется, он был медиа-дизайнером, она - пиарщицей в неназванной, но, как можно было догадаться, большой и крутой конторе. Болтаются по Греции на вакациях. Пять дней провели в Афинах, облазили положенные достопримечательности, накупались в море (в получасе езды от центра тут имеются пляжи, я и не знал), собираются на острова - непосредственно завтра.
      Я испытывал противоречивые ощущения. С одной стороны, никуда было не деться от подразумеваемых эмоций провинциала из депрессивной, бандитской, загаженной в экологическом и бытовом смыслах дыры - по отношению к жителям самовлюбленной зажравшейся паразитической столицы, тридцатипятилетнего брюзги - к золотой молодежи, человека пусть не физического, но тяжелого, упорного и бесполезного труда - к людям, занимающимся непонятно чем (муравья к стрекозам)… С другой стороны - ни малейшего снобизма в ребятах не чувствовалось, были они совсем не глупы, обаятельны и в своей общительности, кажется, совершенно искренни.
      Антон послал письмо, мы премило потрепались, за трепотней покинули кабак и отправились шляться по Плаке - без особой цели, с ленивым заходом в сувенирные лавки. Перешли на «ты». Обменялись впечатлениями от Греции (все мы были тут впервые и все - в восторге). Обсудили греков и их отличие от турок: Антон в Турцию тоже ездил и тоже полагал разницу очевидной - греки-то (постановили мы) вполне европейцы и являют как раз привлекательные европейские качества: спокойную доброжелательность при подчеркнутом уважении к privacy, плюс средиземноморская легкость и жизнелюбие… и по-английски понимают куда лучше… и девицы тут не в пример товарнее (шкодливый взгляд на жену, страшные глаза в ответ). Я не преминул удивить собеседников своей текущей работой (мне показалось даже, они мне не очень поверили… ну да пусть думают, что я резидент-нелегал).
      В какой-то момент мы оказались в винной лавке. Из ряда полок выпирали днища горизонтально лежащих бочек, оснащенные краниками. Родилась идея продегустировать разливного вина. Тут как раз в двух шагах отличный парчок.
      Парчок был не абы какой - «Национальный сад» (что меж руинами храма Зевса Олимпийского и зданием парламента), но уютных скамеек посреди буйной зелени в нем хватало. Разговор логичным образом пошел об алкоголе. Я и Антон наконец разрешили давний вопрос - в свое время мы со Славкой были правы оба: просто ракия греческая и ракия турецкая - две разные вещи. В Греции она именно виноградная (на бутылках завлекательно пишут «цикутия» - Tsikoudia). Анисовка же греческая именуется «узо» - и, кстати, будет поприятнее, потоньше турецкого аналога…
      - Погоди, а ты как ее пил? - уточнил Антон.
      - То есть? Ртом…
      - Неразбавленной?.. - Он заржал. - Они ж, местные, ее только с водой пьют.
      - Бавить водку, - пожал я плечами, - такое точно только турку в голову придет…
      Антон вообще был явный не дурак почесать языком, Майя больше помалкивала. У меня сложилось впечатление, что они во всем как-то уравновешивают друг друга, являя (по крайней мере, на первый взгляд) близкий к идеалу баланс. Даже внешне: он - экспансивный, смазливый на грани слащавости, она - немногословная, слегка экстравагантная, не то чтоб красавица - «на любителя».
      (Девушка Майя. Очень коротко - не налысо, но во втором приближении - стриженная, с выбеленной пушистой травкой на голове, что делает выразительнее чуть простоватое лицо с мелкими чертами и темными большими глазами. Не вполне в моем вкусе, но не лишена определенного шарма - зато совсем, как и супруг, лишена понтов.)
      Вечерело и даже темнело. Между деревьев ломаными непредсказуемыми траекториями носились летучие мыши. Слитно грохотали цикады. У ребят с утра парум. Куда именно? На Санторин. Азартная «телега» Антона про красоты острова Санторин (где он сам, впрочем, пока не был).
      - А поехали с нами, - сказала вдруг Майя.
      - Я? - это было неожиданно. По немногословию девицы я было решил, что моя компания представляет интерес скорее для Антона.
      - Ты же говоришь, тебе надо выбирать следующий пункт максимально спонтанно… - Она улыбнулась поверх пластикового стаканчика не то заговорщицки, не то провоцирующе.
      - Логично, - говорю. - И откуда вы плывете?
      - Из Пирея, естественно. Ну, ты в курсе - двадцать минут отсюда на метро.
 
      Мое электронное письмо Глебову вернулось с пометкой, что по указанному адресу доставлено оно быть не может. Тоже непонятно… Адрес оставался в моем мейл-боксе - значит, что-то произошло с почтовым ящиком Димона. Изничтожили? Кто и зачем?..
      Еще вот - мессидж в левой кодировке: набор кириллических букв, прописных и строчных вперемешку. Адрес - нет, не знаю такого… «яхушный» - на «точка ком» (не с него ли пару дней тому - в Стамбуле я еще был - пришла тоже какая-то каббалистика? все равно я ее тогда стер…). Бессмысленно попялившись на экран ноутбука, я вышел с сигаретой на балкончик.
      После дневного пекла даже сейчас не чувствовалось особой свежести. И Акрополь, и Ликабет были подсвечены. Афины лежали хрестоматийным морем огней - их густая мелкая россыпь студенисто вздрагивала в восходящих токах: город отдавал тепло. В квартале от меня шумел бессонный променад, долетали звуки попсы и мотороллеров. Совершенно невозможно было уместить в голове, что все это существует на одной планете с родным областным центром, его вице-мэрами и бандюками, ЧОПами и СОБРами, помойками и алкашницами.
      Не возвращаться, всплыло вдруг, искусительно щекоча. Никогда. Двинуть на остров Санторин, на остров Кипр, Сицилию, Корсику, Капри, Ибицу. Срубить с экспериментаторов свои две штуки. Закопать этот чертов краснорожий паспорт. Наняться нелегально на какую-нибудь низкооплачиваемую работу - чтоб только на «цикутию» хватало. Жить в такой вот стране, где не бывает снега, поплевывать в Средиземное море. Обучиться балакать по-ихнему, завести себе какую-нибудь непритязательную гречанку.
      И ни о чем не вспоминать.
 

 
      Чем меня москвичи всерьез подкупили - это полным отсутствием такой типичной и такой жлобской черты хоть сколь-нибудь имущей российской публики: повышенной трепетности к градациям престижа и комфорта. Не сомневаюсь, что с деньгами у семейства Шатуриных никаких проблем не было и не предвиделось - и однако же их нимало не парило плыть по-простому, на открытой палубе (под навесом), на деревянной скамеечке, в толпе неприхотливой хипповатой молодежи. Уверен, им и в голову не приходило о таких вещах вообще задумываться (не говоря париться).
      Молодежь, по-моему, по большей части была местная, греческая, хотя хватало и всяко-разных иных юных европутешественников. На фоне последних Шатурины совершенно не выделялись - и это мне тоже нравилось. Как подтверждение того, что принадлежность к злосчастной нашей нации сама по себе еще не определяет ни облика, ни манер.
      Я-то от окружающих отличался. Если не видом - то возрастом. Среди всех этих загорелых, полуголых, галдящих, ржущих, жрущих бургеры из палубного фаст-фуда (но почти не курящих и совершенно не пьющих - только колу да минералку) были, веcтимо, кто постарше и кто помладше - но подобных мне, то есть сильно за тридцать, я не заметил ни одного. Подобные мне путешествуют - если вообще путешествуют - не так и не тут. Если же не путешествуют - то, скорее всего, это им больше не грозит, никогда…
      Я вдруг почувствовал себя старым хреном - возможно, впервые в жизни. Я не кокетничал сам с собой - просто глядя на моих москвичей, на прочих соседей, ОКАЗАВШИСЬ НА ИХ ТЕРРИТОРИИ, я отдал наконец себе отчет, что уже прошел некую point of no return. Некий рубеж, может быть, главный в жизни, на пути к которому ты разгоняешься, а минуя его - используешь набранную инерцию… Славка некогда про это рассуждал: что-то насчет того, что каждый человек - он как ракета-носитель, в молодости пытается преодолеть гравитацию. Если смог набрать хотя бы первую космическую лет до тридцати - вышел на орбиту, будешь крутиться уже там… не смог - грохнешься на землю.
      На скамеечке напротив нас кучерявая гречанка уткнулась в сборник статей Умберто Эко. Чуть в стороне, вокруг оранжевого сундука со спассредствами расположилась компания спортивных-мускулистых. Один там у них был особо фактурен - черноволосый, жилистый, белозубо-хищноватый, эдакий конкистадор; на бедре - толстый шрам, на шее - еще один, левая рука, явно сломанная (уже не в лубке, но еще в какой-то защитной перчатке с обрезанными пальцами), висела мертво, пальцы не шевелились; на груди - деревянное ожерелье и оправленный в бронзу ярко-синий камень. Фактурный этот ловко запрыгнул на спасательный сундук, принялся резаться со своими в нарды.
      …Я знал, что я не вышел на орбиту. Мне было тридцать пять, и за душой у меня не осталось ничего. Во всех смыслах. Только что я лишился всего своего имущества. Еще раньше я потерял единственную женщину, которая способна была и хотела со мной жить - хоть всю жизнь. Ни одно дело из тех, что я пытался организовать, не смогло продержаться долго, оставшись чем-то достойным и пристойным. А декларированное намерение всегда играть по правилам - в стране, где правил не существует, - обернулось фактически бегством из страны…
      - Че-то ты, я смотрю, совсем загрустил. - Девушка Майя облокотилась рядом со мной на ограждение, перегнулась вниз, глядя на отваливающиеся далеко внизу от синего борта еще более синие волны. Тонкая загорелая ее шея контрастировала с высветленными волосами, на границе темнела продолговатая глубокая подзатылочная впадинка.
      У девушки была забавная - неожиданная для продвинутой москвички - черта: пробивающиеся временами в речи малороссийские смягчения, вроде фрикативного «г».
      Цвет Эгейского моря - неправдоподобно-беспримесный, спектральный, эталонный. На этом ультрамариновом фоне - широкая голубовато-белесая полоса кильватерного следа с кишащими пенными зигзагами. Едва шевелится сине-белый флаг. Многопалубный паром «Экспресс Посейдон» ползет (отнюдь не со скоростью экспресса) мимо островов, островков, просто торчащих из воды камней - хоть какая-нибудь суша все время в поле зрения: то по одну, то по другую руку, чаще по обе. Коричневатые голые горы, иногда - белые городки.
      Остановка, опять остановка. На островах побольше - зеленовато-бурых, полого-гористых. Белые дома вокруг гаваней, у причалов - толковище лодок-катеров-яхточек. На одном из островов по гребню холма в ряд стояли круглого сечения белые же башенки-пеньки, нечто среднее меж ветряными мельницами и радарами - с громадными, как бы велосипедными, колесами: обод (окружность), спицы (радиусы), крупная сетка.
      Это было странно, и я извлек фотоаппарат. Потом привычно открыл «Компак». Шатурины поглядывали на меня с любопытством. Снова завязался разговор об эксперименте.
      - Математическое моделирование в социологии, в конфликтологии… - переспросил Антон. - Это что-то вроде того, что делал Руммель?
      Фамилию эту я уже слышал - доцент Латышев, кажется, ее в какой-то связи поминал.
      - Просто у меня один знакомый есть, политолог, - он про это рассказывал. - Антон улыбался, как бы извиняясь (я, конечно, чуток выпендриваюсь эрудицией, понимаю, что вы это понимаете, и прошу простить сию маленькую миленькую слабость). - Такие вещи сейчас страшно модны. «Катастрофическая конфликтология», по-своему наследующая известной «теории катастроф»… У этих типов выходит, что общественные конфликты с массовыми убийствами сродни физическим процессам. И моделируемы почти как физические процессы. К социологии они применяют аппарат, позаимствованный из теоретической физики, математики, «теории нестабильных систем», из Гейзенберга с его «принципом неопределенности», из Ильи Пригожина… Пользуются математической статистикой для анализа конфликтов. На компах прокачивают реальные и гипотетические столкновения, войнушки. Выстраивают двухмерные, трехмерные графики, схемы…
      Черт, что же Латышев мой про это рассказывал? Как-то пропустил в свое время мимо ушей… Я подумал, что у меня тоже есть знакомый, который должен про такие штуки знать, - Виталик Митревич, политический журналист, эссеист, колумнист эт сетера, съевший в социологии питомник служебных собак. Он уже больше года жил в Москве - впрочем, электронный Виталькин адрес у меня вроде имелся…
      Но когда Антон помянул катастрофизм, мне невпопад, хотя и по понятной ассоциации, вспомнилась зловещенькая папочка из стамбульского отеля - я тут же изложил ребятам эту историю.
      - Они тебе ее в номер сунули? - удивился Антон.
      - Решили, что я ее за завтраком забыл.
      - Вообще логичнее было у портье оставить…
      - Подкинули? - подмигнула Майя.
      - На что намекали? - Я подмигнул в ответ.
      - Что там было - самые пафосные технологические объекты, которые громче всего навернулись?.. - Майя.
      - Видимо, - хмыкнул Антон, - на вред излишних понтов.
      «Cувлаки» - шашлык, «кефтедес» - тефтели… Мы обедали в столовке - в помещении палубой ниже, пополняя кулинарный словарь. Антон пошел за еще одной маленькой бутылочкой красного. Майя вдруг пнула меня ногой под столом. Я поднял голову.
      - Юр… осторожно обернись… не сейчас, чуть погодя… - вполголоса произнесла она, вроде бы целиком поглощенная процессом капанья на огрызок хлеба оливкового масла, что вместе с винным уксусом всегда стоит тут в пузырьках на столах. - За твоим левым плечом, в другом конце зала… мужик… Вон за тем крайним столиком…
      Я, ничего не понимая, сделал, как она велела. Не сразу нашел взглядом «мужика». Тот сидел в отдалении, к нам боком. На нас не смотрел. Брюнет, моих плюс-минус лет.
      - Вспомни, - тихо попросила Майя, когда я снова повернулся к ней. - Вчера. Вечером. В кабаке. Это же он терся неподалеку…
      Я стал честно вспоминать. Вчерашний вечер, уже темно. Мы садимся ужинать в открытом ресторанчике - столики прямо на уличном тротуаре. Двигаем друг другу тарелки с тремя разными видами рыбы - пробовать. Майя, в которую уже не лезет, кормит котов, живущих тут при каждом заведении… Мужика - мужика не помню. Я отрицательно покачал головой.
      - Ладно, - тихо и, как мне показалось, с досадой отрезала она. Обернулась, увидела приближающегося мужа, быстро добавила: - Только Антону не говори…
      Я остался недоумевать, что бы все это значило. Паранойя? Н-ну даже предположим, что был там вчера этот кент… Мало ли, действительно вторично пересеклись, всякое бывает… Почему не говорить Антону?.. И тут я сообразил, что это же она послала мужа за вином - явно чтоб в его отсутствие спросить у меня про «мужика».
 

 
      Вытянувшийся полукольцом Санторин, относительно пологий по внешнему краю и головокружительно обрывистый по внутреннему, настолько узок, что с крыш домов Фиры, главного городка острова, видно море по обе его стороны. Вулканический островок Неа-Каме-ни - каменная груда точно посреди бухты - чернеет в прорезях белой фигурной колокольни…
      Колокольни на острове разные, а вот церкви совершенно однотипные: как и всё прочее, беленые, с идентичной формы почти всегда синим куполом - отличаются они лишь размерами. Одна находилась буквально в шаге от моей виллы Фиростефани - по утрам колокол не давал спать. С балкона я видел, как едущий на черной «ямахе» (подо мной была дорога) с девкой за спиной мачо широко перекрестился на эту церковь прямо на ходу… Навстречу гнал караван разноцветных открытых джипов «судзуки», рентованных, набитых оттягивающимся молодняком, - Шатурины недаром сюда заехали: Санторин явно считался «тусовым» местом.
      Москвичи-то забронировали номер заранее - но их гостиница (тоже вилла) была, во-первых, переполнена, во-вторых - явно дороже, чем хотелось бы Латышеву. Впрочем, долго искать постой мне не пришлось - на Фиростефани я заселился (по божеской цене) один в двухместную вроде бы комнату, где стояло целых три кровати. До Шатуриных отсюда было пять минут ходу, и с балкона просматривались их хоромы с бассейном во дворе (последний заставил меня вспомнить одного знакомого, что провел как-то десять дней в бунгало на Тенерифе - в течение которых купался ТОЛЬКО в бассейне).
      Мы купались на пляже Камари, куда ходили почему-то громадные междугородние «Неопланы» (хотя езды было всего минут пятнадцать). По левую сторону черного галечного пляжа далеко в море вдавался каменистый мыс, по правую еще чуть дальше - высокая горбатая скала. Я попытался доплыть до оконечности хоть чего-нибудь - и не преуспел: с берега это выглядело проще. Хотя ко мне все равно в какой-то момент подошла спасательная моторка - они тут, понимаешь, не привыкли, что среди коптящихся на лежаках и плещущихся на мелководье попадется некто, умеющий плавать… «А ты говорил, на пляже не был двадцать лет», - прищурилась Майя «На заре туманной юности, - говорю, приосанясь, - я сам у нас на речке спасателем работал. А плавать научился еще в детстве - зря, что ли, на большой реке рос».
      Антон плавал если и хуже меня, то ненамного; Майя - почти не умела. Физическое совершенство медиа-дизайнера Шатурина, явленное в голом виде (на тренажерах, вестимо, заработанное), абсолютностью своей вызывало уже почти раздражение; фигура его пиар-супруги допускала некоторые нарекания - худая, крепенькая, в меру женственная…
      Надо сказать, по мере общения с москвичами я убеждался, что ребята - далеко не столь простые позитивные яппи (милые, но элементарные), какими показались сначала. И снобизм им таки не чужд - по крайней мере Антону. Человек воспитанный и со вкусом, он его, конечно, подавлял, причем последовательно и успешно, - но вот само усилие по подавлению при внимательном наблюдении ощущалось. Что-то в его отношении к окружающим (причем неважно, кто именно были эти окружающие) напоминало поведение в Африке белого миссионера, убежденного гуманиста и демократа: постоянно напоминая себе, что дикари-негры - точно такие же люди с точно такими же правами, он знает, что сам-то он - европеец, выпускник двух университетов и потомственный баронет…
      А вот девушка Майя пока оставалась для меня сущей загадкой. Я даже не взялся бы утверждать, умна она или все-таки в меру; в ее немногословии больше спокойного расположения - или же некоторого высокомерия; неожиданные (обаятельные, но как бы с подтекстом) ее улыбки - они добродушные или достаточно издевательские… Иногда казалось, что девица она с характером - совершенно, впрочем, беспричинно: вела себя юная пиарщица, при мне во всяком случае, идеальной стэпфордской женой.
      Они с мужем вообще демонстрировали семейное согласие, не встреченное мною, возможно, никогда более. При этом, например, почему-то избегали прикасаться друг к другу. Один раз я случайно заметил: Майя взяла Антона за руку - тот бросил на нее быстрый непонятный взгляд и через полминуты ладонь тихонько высвободил… Хотя сие уж точно было не моего ума дело.
      Нет, ребята мне нравились, в их компании было легко - и вообще, встретив их, я понял, что как раз общества-то мне в этом халявном турне и не хватало: существо я коллективистское, недаром всю жизнь занимался тем, что сводил людей друг с другом, пытаясь сколотить работоспособный (и заинтересованный в работе) коллектив… На хрена Шатуриным сдался я - вопрос другой.
      Я их, похоже, забавлял. Виделся такой продвинутой моделью сибирского валенка, занесенной в неожиданное место с парадоксальной целью… (Впрочем, это было закономерно. Да и вели себя ребята безусловно доброжелательно - обижаться я не помышлял.) Я был им ЛЮБОПЫТЕН. Травил бесконечные байки из эпохи «пингвиньих» туров, эпохи «Инфоматора», эпохи быстрого питания, эпохи автомобильной реставрации. Из медицинского студенчества даже (с обильными вкраплениями аппетитных апокрифов). Про «ПолиГраф» рассказал, опустив ряд деталей.
      Поразительно, насколько мало они, жители одной, как ни крути, со мной страны, представляли устройство ее общественных и экономических механизмов. В чем-то москвичи были все-таки безбожно тепличными существами…
      - Без отката, - говорил я лекторским тоном, - не делается ничто нигде никогда никак. То есть попробуй - а я посмотрю, как тебе хотя бы дадут кредит. Ну и далее - как ты снимешь помещение, получишь все соответствующие разрешения, пройдешь налоговые проверки, пожарные инспекции… Кто это просто так в России позволит тебе заниматься делом? Да еще не делиться?.. Нет, я-то жил в этом городе всю жизнь и не первую фирму в нем открывал - так что, естественно, знал, к кому идти в мэрию. Есть у нас один вице-мэр… Особенно все это звучало под каракатицу в вине, фирменное блюдо кабака Posidon в центре Фиры («Посидон, выпивон, закусон» - как мы незамысловато шутили) - в полупустом садике, в узорной древесной тени. Вдоль ограждающей садик стены пылилась на земле некая «винтажная» коллекция: затянутые паутиной весы, ржавая швейная машинка а-ля Зингер. В зелени прятались бездействующие по светлому времени лампочки (одна насквозь пробила пальму), штепсели свисали из ветвей. Низко гудела крупнотоннажная насекомая нечисть.
      - … этот вице дал нам через свой банк… не на него, конечно, записанный - на супругу… кредит под низкий процент. Понятно, что сумма в бумагах стояла совсем не та, что фигурировала в жизни, но это уже нас не касалось. А еще вице добазарился с Самим - и мы получили карт-бланш на городском ТиВи. Рекламодатели появились почти сразу - им посоветовали, к кому теперь обращаться. То есть к нам. А у «Таргета», который до того был практически монополистом на нашем рекламном рынке (мы у них для начала главного креативщика сманили себе в президенты), скоро нарисовались проблемы - три налоговые проверки подряд, так что им стало не до разборок с новыми конкурентами.
      - Так ты у нас малость мафиози? - ухмыльнулся Антон.
      - Ни я, ни кто-либо из наших ко всем этим переделам никакого, конечно, отношения не имел. Мне, знаешь, не по чину - на конкурентов налоговую натравливать. Моя задача, как всегда, была - запустить дело.
      Свести вместе людей - людей с деньгами и людей с идеями.
      - И в чем была идея? - Майя ловко цепляла на вилку ломтики каттлфиша (сквозил иногда даже в мелких бытовых ее жестах некий заразительный азарт).
      - Уделать Хаяо Миядзаки.
      - Кого?
      - «Принцесса Мононоке», «Унесенные призраками», «Движущийся замок»…
      - Это мультики, что ли?
      - Аниме, да. Полнометражная анимация. Почему голливудские полнометражные три-дэ мультфильмы зарабатывают в мире сотни миллионов баксов, у японцев аниме - национальная статья экспорта, а у нас - хрен да ни хрена? Когда есть талантливые люди?.. Я нашел - почти случайно - художника, который шесть лет назад в самум Канне спецприз отхватил за свою короткую мультяшку. Костик такой Фролов. Отхватил - и так и сидел по-прежнему без бабок и без работы… тогда у нас анимация вообще никому была не нужна. А Костик - действительно парень… ну как парень, за тридцатник ему уже… потрясающе талантливый и на деле своем по-хорошему помешан. Я привез его к нам в город, набрал ребят, которые хотели что-то интересное, неожиданное делать. Там такие планы были, вы что… сюжет придумали, эскизы рисовали… Понятно, что полный метр - вещь дорогая, к тому же очень сложно эти затраты отбить. Даже при том, что наши за сто штук могут сделать то, на что у «Диснея» ушло бы минимум десять миллионов. Чтобы заработать деньги, мы занялись сначала чисто коммерческими проектами: ролики, заставки, несколько видеоклипов сделали, один даже для «Умытурман».
      - Ну и чего получилось? - Антон разлил нам всем остатки вина из красноватого алюминиевого кувшинчика.
      - Получилось… как всегда. Финдиректор наш свалил с концами. И с двумя лимонами у. е. Практически все свободные средства, аванс за несколько крупных заказов… все, короче, деньги. Студии, ясно, хана. Вице-мэр решил, что его кинули… справедливо, в общем, решил… А с кого в такой ситуации спрашивать? Правильно.
      - А кто ты был по должности?
      - Административный директор. Звучит круто, хотя у меня даже собственного стола не было.
      - Ну-ну? - Майя смотрела внимательно.
      - Ну, кое-как отмазался. Объяснился, покаялся, продал квартиру с машиной…
      - За два лимона?
      - Шутишь?.. Да нет, за смешные деньги совершенно - и вообще, не ради того, конечно, чтоб реально возместить долги. Просто если большого человека кидают и он хоть кого-нибудь, кто хоть как-то был причастен к кидалову, отпустит просто так - то он типа признает себя полным говном. На самом деле я, когда к нему на поклон пошел, довольно сильно рисковал. Президент наш, например, предпочел срыть. Теперь вот бегает.
      - Весело там у вас… - покачала Майя головой.
      - У НАС, братцы, у НАС.
      …Кстати, никакой Борисыч мне так и не перезвонил.
      На карте Санторин похож на разверстую пасть, норовящую заглотить вулканчик Неа-Камени. Последний - вулкан в прямом смысле, даже с несколькими кратерами, причем действующий: еще в середине прошлого века было последнее изверженьице. Только это не гора, а маленький холмистый островок, на деле - нагромождение острых темных камней. Растительности - никакой: одна редкая травка, к тому же сухая. Да зеленовато-белесая плесень, из тех, что живет при высоких температурах, - вокруг мест, откуда воняет серой и идет дымок. Англоязычная экскурсоводша в демонстрационных целях вынула камешек, прикрывавший незаметную дырку в земле у обочины тропинки, - из отверстия шел жар, как из духовки. Майя не преминула потом этот камень подобрать - и с шипением уронила: «Горячий, гад».
      К Неа… прилагается совсем уже крохотный Палеа-Камени: туда нас отвезли следом - вываляться в грязи. У самого берега под водой там бьют горячие источники: в мутной от поднятой глины, теплой, как ванна, заводи на метровой глубине толкутся, ползая по склизкому дну на карачках, задевая друг друга конечностями, десятки беспрерывно поставляемых на прогулочных суденышках «пингвинов», напоминающих уже, скорее, свиней; я по-быстрому отгреб оттуда на «большую воду» и махнул Майе. Впрочем, на глубине в силу малых своих умений она долго не продержалась - пришлось раньше времени лезть на борт нашего парусно-моторного, под старину декорированного «пингвиновоза». Металлическая лесенка скользила под мокрыми ступнями - взобравшись первым, я протянул руку девице. Та оказалась совсем легенькая - по инерции аж влетела в меня. Обхватила за плечи. У-упс… - я осторожно отстранился.
      - О, блин… - Майя провела ладонью по груди, по лобку: ее светлый купальник покрылся, оказывается, красноватыми грязевыми пятнами. - У тебя тоже. - Она непосредственным жестом потеребила мои плавки.
      - Пока народ не набежал, - говорю, - можешь в сортире переодеться.
      Она хлопнула одной из нескольких ведущих на палубу дверей, минуту спустя вернулась в топике и в шортах.
      - Теперь, - хмыкнула, - ты единственный обладатель эксклюзивной информации, что я без трусов.
      И смотрит - уже без всякой улыбки, изучающе эдак…
      Я поймал себя на том, что за последние пару часов в который раз подавляю желание пожать плечами. Хотя, строго говоря, началось все еще вчера.
      Под конец второго дня на острове мы втроем набрели на главной улице Фиры на магазин с добрым десятком бочек, из которых наливали не только вино разных видов, но и крепкое. Соблазнились незаурядной градусности (50 %) «цикутией» и - для Майи, на такой подвиг идти не рисковавшей, - сладким вином, что, по уверению продавца, собственноручно делает его отец. У ребят в номере выяснилось, что вино - очень сладкое, но очень хорошее, а ракия, несмотря на свои обороты, идет как вода. Чем все это грозит (тем более в сочетании), я, опытный бухарик, просек сразу - и сразу ребят предостерег.
      И вот тут девушка Майя поступила неожиданно и не так чтоб осмотрительно - принялась мужа откровенно провоцировать. Я-то поначалу принял это за безобидный семейный стеб - а когда понял, что недооценил тщеславие подкачанного медиа-дизайнера, было уже поздно. Что покрасоваться Антоша горазд, я успел убедиться - причем особенное внимание он, как водится, уделял физическим и вообще «мужским» умениям. Не далее как днем раньше его, например, явственно задело, что я не хуже, а то и получше его плаваю (видать, то был один из предметов дизайнерской гордости); между прочим, Майя и тогда не упустила случая мужа подколоть. Но вот пытаться перепить меня ему не стоило. Тем более что и не собирался я с ним в этой сомнительной дисциплине тягаться - не пацан, чай. Но супругины подзуживания легли на благоприятную почву…
      Дело не только в том, что весу во мне больше восьмидесяти кило и влезает в меня немало. Просто пройдя с тринадцати лет бесчисленные ступени алкогольного посвящения и миновав с несмертельными потерями ряд кризисных периодов, умение вовремя затормозить я вбил себе буквально в подкорку. Так что в итоге, перекантовав труп Антона на койку, я потешил прорезавшиеся в последние дни возрастные комплексы наглядным подтверждением преимуществ зрелости и опыта перед молодым ухарством.
      На следующий день у нас всех были куплены билеты на полдневную экскурсию по окружающим Санторин островкам - кораблик из Старого порта отплывал довольно рано. Я благополучно прочухался в положенное время - и только, мыча под контрастным душем тему Дарта Вейдера, решил было, что на Шатуриных, ха-ха, в данном случае рассчитывать не стоит, как постучали в дверь. Майя. Впрочем, она-то вчера как раз не налегала. (А мужа, значит, упоила… Молодец какая…)
      «Ты живой?» - «Не дождетесь!» Внимательный - оценивающий - взгляд (я топтался по плиткам пола мокрыми ступнями, с обернутым вокруг чресел полотенцем), движение пальца по нататуированной в древности на моем плече загогулине. «Сорри, я сейчас…» - «Ты едешь?» - «Почему нет?» - «Тогда давай не тормози». - «А что Антон?» - «Сам себе вулкан. В смысле извержений…» - «Не поедет?» - «Смеешься?»
      Поначалу, конечно, счесть ситуацию двусмысленной мне и в голову не приходило. Но по ходу плавания даже я со своим благодушием вынужден был отметить, что ведет себя девица странновато. Озабоченные взгляды искоса, неопределенные гримаски самой себе, какие-то вдруг примитивные, тут же обрываемые заигрывания… Я на всякий случай держался сибирским валенком, соображая с запозданием, что в ходе вчерашнего мероприятия, выводя - довольно причем ловко - из игры своего Тони, она ведь прекрасно видела, что я-то вменяемость сохраняю и сохраню в дальнейшем. Более того, уже после перехода мужа в категорию неживой природы и моего «адью» поддатая, но в меру Майя даже порывалась, помнится, увязаться за мной - «проветриться» (я, понятно, идею отверг)…
      Последним пунктом плавания был остров Тирассия (у самого «носа» «пасти»). Городок - деревенька - Манолас: опять же над обрывом, «на верхотуре». Домики, вписанные в скальные ступени: крыша нижестоящего переходит в дворик верхнего. Не улицы, не улочки даже - коридорчики, и вообще все в уменьшенном масштабе, c «суффиксом субъективной оценки»: крошечная церковка, скажем, с дверьми и ставнями, запертыми на махонькие, вроде велосипедных, замочки…
      В скале пещера, в той - конюшня для мулов (муляшня?). Мулы, как и на Санторине, возили «пингвинов» из порта наверх по крутенькой высокой лестнице; тех же, кто, подобно нам, тупой толстой птицей признать себя не желал и пер с языком на плече своим ходом, в качестве приза за упрямство стерег в конце лестницы кабачок с то ли вывеской, то ли просто констатацией «Panorama», домашней рециной в бутылочке без этикетки, заткнутой салфеткой, и - да, умопомрачительной панорамой бухты (мизерные с такой высоты лодочки, кораблики и катерки кажутся просто стоящими на прибрежных камнях - настолько прозрачна вода у берега), вулкана и всего мини-архипелага.
      - Что она там говорила про Атлантиду? - рассеянно спросила Майя, имея в виду экскурсоводительницу (приятную жилистую тетку, жену черно-загорелого, с медальным профилем и рублеными морщинами капитана нашего «пингвиновоза»).
      - Ну, якобы по одной из распространенных версий легенда об Атлантиде пошла именно отсюда. Тут же, ты видела, тектоническая активность, и сам Санторин - да и этот, насколько я понимаю, остров тоже - вон какой обрывистый - приобрел такую необычную форму после некоей стародавней геологической катастрофы. В результате которой основная часть прежнего большого острова ушла под воду. Так что, возможно, Атлантида затонула именно тут.
      - Это тебе, кcтати, в тему - насчет катастроф…
      - Между прочим, если верить легенде - и насчет вреда лишних понтов тоже… Жили себе атланты, представители, понимаешь, могучей цивилизации… А потом в один момент, вероломно, без предъявления каких-либо претензий: бах - и ни атлантов, ни цивилизации, одни псевдонаучные версии…
      - О! - вскинулась она. - Знаешь, куда еще поехать надо? В Неаполь!
      - Почему? - Я слегка опешил. Шатурины, по их собственным словам, собирались рвануть дальше по островам, но ничего помимо Греции в их планы вроде не входило.
      - Ну там ведь Помпеи? То же самое. Жили себе, жили, Римская империя, самые цивилизованные, самые крутые. Ну а что Везувий - гора, думали, как гора…
      - Фактор фуры… - пробормотал я.
      Выражение было глубоко окказиональное, но девица даже не переспросила - она гнула свое:
      - Поехали! Шенген - визы не надо. Скажем ему, что все решили.
      - Кому?
      - Кому-кому! Тому, кто пить не умеет.
      - Вы же на Крит собирались…
      - МЫ собирались… А что - одно другому мешает? Времени у нас еще навалом. Денег, - она странно (зло, мне показалось) хмыкнула, - тоже… А тебе все равно куда ехать.
      Не пойму… Нервничает она, что ли?..
      - Будет нечестно, - говорю нарочито уныло. - Тут выходит тематическая последовательность, а мне надо ездить алогично.
      - Какой ты педант… - Она в иронической своей манере чуть повернула голову и смотрела слегка искоса с неопределенным выражением. (Только была это, по-моему, не столько снисходительная ирония, сколько скрытое раздражение…) - Это не последовательность, а бабья прихоть. Просто взбрело в голову капризной москвичке (опять злобный нажим)… поддавшей с бодуна… - кивок на рецину.
      Я вдруг вспомнил, что это ведь именно она, Майя, четвертого дня предложила мне сопровождать их сюда…
      Разумеется, я ни секунды не заблуждался относительно собственной неотразимости в глазах молодых столичных девиц, и вообще - замечал, с каким выражением она на Антона своего посматривает… Который, похоже (а уж конечно, не я), и был адресатом интриги; я же - первым подвернувшимся инструментом…
      - Пора. - Я посмотрел на часы. - Нам еще вниз топать. А то уплывут без нас, вот будет прикол…
 

 
      Помимо того, что я чувствовал себя кретином, обидно было, что приятное общение с приятными людьми обернулось тягостной глупостью. Если, думаю, меня действительно пытаются во внутрисемейных разборках пользовать - свалю мигом. Хоть в тот же Неаполь. Но - один.
      Похмельный Антон, однако же, ревновать и не помышлял.
      Он перепугался.
      Чувства свои парень вообще скрывать не умел - и что именно с ним творится сейчас, видно было прекрасно. Это была не обида, не подозрительность, не ревность никакая… - страх. Явный, примитивный и немалый. Полдня, проведенные случайным попутчиком, скороспелым приятелем с его женой - В ЕГО ОТСУТСТВИЕ, - грозили ему, оказывается, какими-то серьезными проблемами: вполне возможно, связанными с благополучием, здоровьем и физической целостностью…
      Самое интересное, что для жены такая его реакция, похоже, тоже оказалась неожиданностью. Каких-то она сама не углядела нюансов в прихотливом их семейном раскладе, где-то, видать, переборщила, болезная…
      Это было по-своему смешное и довольно идиотское зрелище - наша компания на пути на Крит (два часа на скоростном пассажирском катамаране). Чахнущие разговоры, натужные реплики, постоянные взгляды друг на друга украдкой. Я-то как раз чувствовал себя проще всех, будучи, слава богу, лицом посторонним, непосвященным и незамешанным, с чистым сердцем оставляя подозрения и двусмысленности на совести участников шоу.
      Хотя у меня возникло (точнее, вернулось ко мне) бредовое ощущение: словно без моего участия тут все же не обошлось - не в том, естественно, смысле, что я что-то сомнительное сделал, а в том, что своим вынужденным повышенным вниманием к странностям я продолжаю каким-то мистическим образом провоцировать сбои в причинно-следственной связи событий, в поведении окружающих…
      Теперь, когда вместо двух ясных, благожелательных, влюбленных удачников я наблюдал пару настороженных, пугливых, не доверяющих друг другу темнил, выработанный мною регистратор странностей бодро ревизовал пять предыдущих дней, присовокупляя к архиву и протянутую было в направлении предложенной мною еще в момент знакомства пачки сигарет Майину руку - судорожно отдернутую после поспешного мужниного «Мы не курим!»; и торопливо-неопределенные кивки девицы в ответ на мои пассажи типа: «В политологии и пиаре есть такой жаргонный термин „козлиный телеграф“ - ты, Майя, наверняка в курсе…»; и мгновенно-разительную смену выражения лица Антона в тот момент, когда он не знал, что я на него смотрю, - с беззаботнейшей иронической ухмылки на посмертную маску предельной усталости…
      И еще - ничем особо не примечательного чернявого, коротко стриженного, моих примерно лет спортивного мужичка, виденного Майей в Афинах, нами обоими - по пути на Санторин и мною одним - при сходе на берег в порту Ираклиона.
      Дабы соблюсти минимальный политес (все же они мне не хамили - зачем было хамить им), вечер я еще провел вместе с Шатуриными. Мы поужинали осьминогом («октопус» - толстое щупальце с присосками, вкусом напоминающее курятину) на открытой, но защищенной от ветра с моря полиэтиленовыми стенками веранде одного из длинного ряда прибрежных ресторанов; выбрели на ограничивающий акваторию порта бесконечный изогнутый волнолом с круглым тяжеленьким фортиком у основания. Слева последние проталины заката гасли над сходящими в море горами, по которым рассыпались огни; отсюда задувало, ухал прибой, белеющая в темноте пена накатывала на груды валунов. Справа, в порту, сиял всеми палубами паром Minoan Lines. Под нашими ногами рыболовы сидели со спиннингами при свете газовых ламп. Прямо к волнолому пришвартованы были яхты, на одной - почти океанского калибра - на открытой палубе расслаблялись социально неблизкие.
      Над головой с минутным максимум интервалом разворачивались взлетающие самолеты - прямо из-за порта беззвучно взмывала четверка огней (зеленый на правом крыле, красный - на левом, белые - на фюзеляже), раздвигалась из линии в треугольник и, быстро набирая высоту, уходила в сторону моря; гул двигателей подтягивался следом.
      Все молчали. Майя, демонстративно идя на мировую, прижалась к мужу - тот помедлил, но на этот раз отстраняться не стал, приобнял ее, свернувшуюся под мышкой. Я искренне пожелал им про себя не париться, не дергаться, плодиться, размножаться и умереть в один максимально далекий день.
      На следующее утро я специально встал пораньше, оставил у портье записку для молодых людей из сорок восьмого номера, где благодарил их за компанию и просил прощения за неожиданное исчезновение, расплатился за сутки и поймал такси.
 
      В самолете я прочел заранее перекинутое на жесткий диск ответное «мыло» от Виталика, которому написал накануне по поводу конфликтологии и матстатистики.
      «… Современная наука вообще обнаруживает некоторую тенденцию к диффузии дисциплин, к появлению неких, так сказать, гибридных направлений. Естественнонаучный подход к социальной сфере - как раз в русле такой тенденции. Анализировать общественные явления в понятиях теоретической физики, с помощью методов математической статистики стало особенно модно в последние десятилетия - это дало интересные результаты в конфликтологии, тем более что именно к последней возникло особенное внимание в наступившую после холодной войны эпоху региональных конфликтов. По крайней мере, до 11 сентября 2001-го - потом-то все стали „бороться с международным терроризмом“…
      Патриарх метода - американец Рудольф Руммель (сейчас ему уже за 70), профессор политологии Университета штата Гавайи. В 96-м он даже числился среди основных кандидатов на Нобелевскую премию мира; Нобеля ему в итоге не дали (кое-кто полагает, что комитет просто ни черта в его работах не понял), но вообще регалий у него «в натуре два вагона». Руммель как раз использовал в конфликтологии естественно-научную методику и стал создавать компьютерные модели конфликтов.
      Например, Илья Пригожин (знаменитый русский, но не российский ученый) термодинамику рассматривал как статистическую дисциплину; Руммель позаимствовал у него математический аппарат - но применил его к описанию человеческих сообществ.
      Общественные группы Руммель анализирует как статистический массив элементарных частиц. Если грубо - отдельная человеческая личность как элементарная частица, сама по себе движущаяся по-броуновски, хаотично, - а вот система этих частиц, социум в данном случае, функционирует уже по определенным правилам. И чем больше массив, тем точнее будет соответствующий расчет…
      То, чем занимается Руммель, называется «катастрофической конфликтологией» - именно в связи с «теорией катастроф». Тут используются ее понятия и законы, принцип критической массы например, - ну, ты в курсе: масса копится, и в какой-то момент достаточно ничтожной добавки, чтобы произошел бабах. В социуме такой бабах Руммель назвал «демоцид» (очень популярный нынче термин). Массовое уничтожение людей - как прямое, так и косвенное (потери от того, что не родились те, кто при другом раскладе родился бы). Двадцатый век по Руммелю - «век демоцида». К слову, потерь России от разных фокусов эпохи построения коммунизма американец насчитал таким образом 62 миллиона - чем заслужил анафему наших патриотов…
      Соответственно, со вспышками насилия в социуме - как с той самой критической массой: когда она была превышена, легко объяснить постфактум; но ты попробуй спрогнозировать это заранее. Именно «задним числом» - но очень точно - Руммель смоделировал на компьютере реальный конфликт, один из самых старых и долгих. Был известный его опыт, сертифицированный эксперимент: в комп заложили огромный массив статистических данных на момент начала индо-пакистанской бучи - на 1947-й, или какой там (каждая единица - условный «индиец» или «пакистанец» - оценивалась по куче параметров). Запустили программу и получили двухмерную кривую, где по горизонтальной оси расположили годы, а по вертикальной - степень напряженности в условных единицах. Совпадение с реальной хроникой конфликта оказалось плюс-минус полгода.
      Тем же самым, математическим моделированием применительно к конфликтологии, занимался другой зубр, норвежец Йохан Галтунг из Института исследования проблем мира в Осло (кстати, он работал в переписке с Руммелем). Галтунг, правда, шел не столько от математики, сколько от «психологии групп». Каковая психология его усилиями нынче - один из моднейших инструментов в конфликтологии.
      Собственно, Галтунг - он не только теоретик, но и, так сказать, практик: у него опыт полевой работы чуть не сорок лет и география от Шри-Ланки до Кавказа. И авторитет такой, что на каком-то из феминистических конгрессов он был единственным мужиком. Что до компьютерных моделей, то тут Галтунг, например, доказал собственный постулат о том, что либеральные демократии никогда не воюют друг с другом: заложил данные аж с XIX века (до того какие «либеральные демократии») - и вышло, что да, точнее, нет - таки не воевали. То есть были ситуации, когда в силу союзнических обязательств одна демократия объявляла войну другой - но до собственно боевых действий не доходило ни разу…
      Всякого такого рода компьютерные расчеты, между прочим, довольно активно используют военные, прежде всего американцы - даром что сама научная братия тяготеет к радикальному пацифизму (один Галтунг не меньше десятка работ написал на тему «как жить дружно»). А военные употребляют математическо-социологические прогнозы для командно-штабных учений. Тоже закладывается куча параметров… единственное, между прочим, чего никогда не выходит полноценно учесть, - фактор случайности. Можно заложить исчерпывающие данные об обеих сторонах конфликта, но всех возможных стихийных бедствий, допустим, или неожиданного вмешательства извне третьей стороны не заложишь. Просто при подобном объеме потенциальных факторов сдохнет любой компьютер…»
 

 
      Покойники были скрюченные, страшные: один лежал ничком, другой - навзничь. В стеклянных ящиках. СТАТУИ покойников. Настоящих мертвецов засыпало пеплом, пепел затвердел, тела разложились - и в окаменевшей массе остались пустоты, идеальные формы для точных слепков, воспроизводящих даже складки одежды и выражения перекореженных судорогой лиц. Выражения, по словам подошедшего с толпой «пингвинов» толстенького англоговорящего гида, свидетельствовали о смерти от асфиксии.
      Они тут все задохнулись горячим газом - 24 августа 79 года. А потом город засыпало семи-девятиметровым слоем пепла и вулканических пород. Но лава до него не дошла - потому он так хорошо сохранился и вызывал такое странное чувство. Помпеи совсем не походили на другие археологические раскопы, где видишь в лучшем случае фундаменты да кучки камней, - здесь остались стены, дома, дворы, улицы: город не надо было воображать, додумывать, он пребывал ощутимой убедительной реальностью, «в натуральную величину», разве что без крыш. Хотя здесь, в Стабианских термах, где стояли ящики с этими каменными мертвецами, уцелели даже своды и даже барельефы на сводах - какие-то крылатые игривые тетки-мужики…
      Цветные настенные росписи. Очаги, фонтанчики. Колоннады, атриумы. Театры, храмы, бани, бордель. Прямоугольная уличная планировка. Добротное каменное строительство. Экономика, культура, инфраструктура, плоды последовательной антиэнтропийной деятельности поколений… В один день. Горячий газ и девятиметровый слой породы.
      Везувий был отлично виден с каждого перекрестка. Он не то чтобы нависал, но поднимался совсем близко - пологий, светло-коричневый, зеленый (лесистый) понизу. Абсолютно мирный - никаких там дымков над кратером…
      Впрочем, обнаружилась жизнь и среди здешних девятнадцать с лишним веков как мертвых желтовато-серых стен - помимо теряющих шлепанцы разваренных туристов. Повсюду слонялись бездомные лохматые дворняги; две - рыжая с белыми «носками» и белая с рыжими ушами - резво сношались в хилой древесной тени.
      Есть и современный - обок древнего - городок с тем же названием и железнодорожной станцией: полчаса от Неаполя на довольно раздолбанной электричке. На обратном пути, уже почти миновав пригороды (блочные, уродливые, нищие - почти совдеповские), уже на подъезде к неаполитанскому вокзалу поезд надолго встал - пропускали, видимо, кого-то… Я, разложивший на коленях и вытертом сиденье свою технику (вбивал для работодателей впечатления от Помпей), вдруг впал в вязкую прострацию, закончившуюся - синхронно с первым толчком вагона - приходом неожиданной идеи.
      Не особо даже рассчитывая на успех (здесь, в Неаполе, сотовая связь довольно херовая), я попытался войти в Net - неожиданно получилось. Тогда я залез в свой электронный почтовый ящик - но не в тот, которым пользовался все время, а в тот, что я завел для служебной переписки, как раз когда начинался «ПолиГраф», и куда по понятным причинам не совался несколько месяцев.
      Не могу сказать, что именно я думал там найти. Но я там таки нашел - письмо от Глебова. Пробежав его, я рефлекторно потянулся за сигаретами - но у них тут везде vietato fumare… [2]
 

 
      Запрещено курить (ит.).
 
      [Закрыть]
      «Юрген, кажется, у меня проблемы. Или это паранойя, или меня нашли. Может, ты был прав и я круто лажанулся. Ладно. Если что, буду отдуваться сам. На всякий случай обрываю все концы - чтоб ни у кого из вас еще проблем не возникло. Мейл-бокс свой вообще сотру - нечего им знать, с кем я переписывался. Суки. Дай бог хоть тебе выкрутиться. Конец связи».
      Датировано письмо было прошлой неделей.
      Проникновенье наше по планете действительно заметно вдалеке: вот не думал обнаружить где-где - в Неаполе! - обильное хохляцкое присутствие. Но уже на центральной пьяцца Гарибальди, большей частью пошедшей под автовокзал, одна из билетных будок предлагала длинный список рейсов в Кыйив, Львив и Ивано-Франковск. На переговорном пункте огромными кириллическими буквами: «Тарифи до Украiнi. Знижено!» Магазин «Продуктi Украiнi. Polskie Produkty» с немировской горилкой. Перед дверьми магазина - представительная, человек десять, чернокожая тусовка: негры здоровые, витальные, приблатненные. И тут же - всего двое, но при таких хлебалах, рядом с которыми маргинальные «гуталины» выглядят собранием университетской кафедры и какие с дрожью узнавания мигом идентифицируешь в любой Кампании…
      Гастарбайтеры? В бедной-то Южной Италии - какая такая потребность в дешевой рабочей силе?.. Значит, южные итальянцы едут - в качестве дешевой рабсилы - из Неаполя за длинным евро туда, где побогаче, а на их место ломимся через Карпаты, Румынию и бывшую Югославию котирующиеся по последнему, вовсе уж мусорному разряду МЫ, постсоветские…
      Так что, когда ночью в трехзвездочном Prati на смежный с моим балкончик выползла завернутая в полотенце девка и по-русски попросила говорить потише, я уже нимало не удивился и даже деловито прикинул: проститутка?.. Говорил я с Виктором, до которого не смог дозвониться днем и который вдруг перезвонил сам - у него-то уже был восьмой час утра.
      Ничего интересного мне дядь Витя, впрочем, не сообщил. Да, собственно, на что я рассчитывал - того же Глебова он вообще не знает… На всякий случай я попросил его пробить поляну - поелику возможно - по поводу вице-мэра Валентина Борисыча. Потому что у того по-прежнему всю дорогу откликался автоответчик. И даже в приемной трубку не брали.
      У меня было чувство, словно я вернулся в Стамбул. Тут было почти так же шумно, грязно и суматошно, тут тоже было полно сумасшедших и не существовало ПДД, все галдели, размахивали руками, норовили «развести» глупого туриста и занимались куплей-продажей на любом свободном куске асфальта. Прямоугольная Piazza Mancini, в двух минутах ходу от моего отеля, в первой половине дня являла собой барахолку, где торговали поддельным всем: часы «крутых марок» покупатель просто выуживал из наваленной в ящик груды. Продавцы драли глотки, на землю сыпался упаковочный картон. Над площадью громоздился вполне совкового вида бетонный многоэтажный короб: по фасаду - сплошь лоджии, лоджии - сплошь в разноцветном стираном белье.
      То же белье, белье, белье - за углом, поперек узеньких полутрущобных улочек, на обшарпанных старых и тоже разноцветных стенах в щелястых ставнях и балкончиках с узорчатыми железными перилами. Трудно представить себе городской «задник» живописнее - как под обложку «Буратино» попал: все ярко, потерто, аляповато, голоса балаганные, жестикуляция преувеличенная, типажи утрированные… Прямо посередине проезжей части, шугаемый клаксонами, ковыляет алкашеской походочкой такой Джузеппе Сизый Нос, вертя у себя под носом пальцами…
      От Манчни и практически до порта - непрерывное уличное «меркато». Садишься в махоньком угловом кабачке, на улице, где столики в один ряд, - буйная неаполитанская жизнедеятельность остается за ширмой из циновки. Клиентура - исключительно местная. «Рост Биф» оказывается бужениной, что-то, неразборчиво написанное в меню от руки и наугад назначенное гарниром, - очередной макаронной смесью (собственно макароны, «помодори», сыр, мелко струганная ветчина). Все, впрочем, вкусно, очень дешево и даже - редкость, но встречающаяся, причем в основном как раз в нетуристических заведениях - не пытаются надуть. Правда, официантка так занята беседой по мобиле, что поди дозовись. Вообще не очень понятно, кого звать: меню (на одном-единственном листке), минералку в качестве бесплатного «аперитива» и собственно заказ приносили три разных человека…
      Поев и неожиданно осовев, я пошел в сторону моря по улочке, в перспективе которой маячил шпиль Санта-Мария дель Кармине. По обеим сторонам сплошной чередой тянулись полулавки-полусклады, торгующие оптом, тротуары были завалены товарами, заставлены вешалками. Рябило в глазах от галстуков глючных расцветок. Сумки-чемоданы развалились лежбищем морских котиков и даже вроде бы неуклюже переползали с места на место. Звуки, голоса кипели в густом испаряющем бульоне полуденной жары, кружились, сталкивались, тонули, выныривали. Я слизнул пот с верхней губы. Майка липла к животу, вдоль позвоночника щекотно спускались капли.
      То и дело бибикали над ухом - я шарахался от скутеров. Мать, ненормальное все-таки их тут количество… Поперек толпы с совершенно озверелой рожей гнал пацан лет десяти - на очень маленьком мопеде и с очень-очень громким треском… Бензиновая вонь. Голова кружится, с чего бы… Вроде всегда легко переносил жару, да и не такая она смертельная, жара… Возле одной из лавок густо висели надувные детские плавательные матрасы, раскрашенные в истошные цвета, с намалеванными ошалелыми зенками, осклабленными рожами, пятачками, ушами, ножками, хвостами, - толпились, пялились, скалились, выглядывали друг у друга из-за спин… Я провел рукой по лицу - рука странно и неприятно дрожала. И вообще чего-то…
      Фасады задрапированы бельем (а за ним - что?..), белье, как пестрый куцый занавес, висит складками на многократно пересекших улочку веревках, из-за них торчит колокольня Святой Марии - диковинная, прихотливая, с разноцветным куполом-луковкой: какой там католический храм… Василий Блаженный? мечеть? да нет - просто что-то декоративное, игрушечное, как весь город, который не город никакой - кукольный театр в натуральную величину… Где все дергаются, носятся и приплясывают, как марионетки… и сам начинаешь чувствовать себя марионеткой… вразнобой и как попало тягаемой не за те ниточки… Да и ниточки спутались к чертям…
      Я понял, что вдребезги пьян. Перед глазами плыло, ноги не держали. Я попытался понять, что ж меня так радикально-то «срубило». В кабаке в этом - ноль три пива… Еще чего-то пил сегодня?.. А? Нич-че не соображаю… Я ухватился за стенку, но не смог стоять даже так, сел куда-то, на тротуар… Рюкзак!! Не потерять!.. Казенная ж техника… Уф-ф… Полная ж-жопа… В дым, в дупелину, тыщу лет так… Кажется, ко мне подошли. Чего? Не, не это… нихт ферштейн… как там? донт спик итэлиан… Да че ты от меня?.. Каз-зел… Куда?.. Ты че… Не-не, никуда я… Да отвали… Ни-ку-да, ни…
      Да. Да, да, да, сейчас, погодите…
      Вопросы. Вопросы, и вопросы, и вопросы, и надо отвечать, и хочется отвечать быстро и исчерпывающе, чтобы никаких неясностней - но невозможно, все время что-то досадно мешает, мешает… Потому что спрашивают на чужом языке: не совсем незнакомом, нет, я его знаю, этот язык - не то чтоб хорошо, но более-менее, к тому же вопросы очень простые - но… надо сначала перевести, потом понять смысл, потом сформулировать ответ, потом перевести обратно… это мучительно, невыносимо долго, долго, так я никогда не поспею… Подождите, сейчас, сейчас я все скажу, все совсем просто, только погодите, сейчас… сейчас… я скажу.
 

 
      У меня уже бывало так в этом турне - проснувшись, я в первый момент не мог понять, где нахожусь. Темень. Кромешная. Ночь? Я потянулся за мобильником - посмотреть, который час, - и понял, что лежу не в кровати. А на чем-то жестком, холодном, грязном.
      Что за?.. Где я?.. Тут до меня дошло, что на самом деле мне только кажется, что я проснулся, - что это просто сон такой…
      Я облегченно наладился отрубаться опять… не выходило… Ни черта это был не сон. Я лежал - валялся - навзничь на стылой каменной, в крошках каких-то плоской поверхности (на полу? на асфальте?) - в глухой темноте. С угловатым бетонным блоком вместо памяти и вообще вместо мозгов.
      Нажрался?.. Не пил же вроде толком ничего…
      Вдруг накатила неконтролируемая паника. Полная дезориентация. Ни хрена не вижу, не слышу, не помню, не соображаю… Я судорожно завозился на этом холодном в безуспешной поначалу попытке собрать все руки и ноги. Я вообще цел? Кажется… Даже вроде нигде особо не болит - хотя тело не слушается совершенно. Почему не видно ничего? Я ослеп? Нет… Нет, что-то все-таки различимо, едва-едва: какие-то смутные контуры. В той стороне, что ли, чуть посветлее?..
      Сколько раз надирался, химией всякой паскудной закидывался, но такого - такого, по-моему, никогда не было… ГДЕ Я?!
      Перевернувшись на живот, упереться ладонями в пол. У-упс… Отжаться на руках, подтянуть ноги… Раза с третьего получилось. Но встать… Это была утопия. В конце концов я сел на задницу - невидимый мир вокруг мощно раскачивался, желудок подергивался под кадыком. Я, мыча, стиснул виски грязными ладонями.
      Пыльная духота. Вкрадчивые таинственные звуки, близкие и далекие - меня хватило понять, что раздаются они только у меня в голове… Тошнило дико. М-м-м-м-м-м-м-м… Я выдавил тягучий слюнной сгусток - на подбородок.
      Неаполь. Я в Неаполе. Меня срубило на улице - ни с того ни с сего… Да, это помню. Потом - ничего… Подмешали? Какой-то дряни сыпанули - в кабаке? Ограбили? Вот тебе, доцент, и весь эксперимент…
      Рюкзак!.. О чем ты… Без малейшей надежды я зашарил руками вокруг себя - и почти сразу наткнулся на рюкзак. Я был совершенно уверен, что он окажется пуст… Ноутбук. На месте. Так. Фотоаппарат. Мобила. Ничего не понимаю.
      Захватив в кулак лямку рюкзака и на этот кулак опираясь, я пополз на четвереньках в ту сторону, где потемки были чуть пожиже. Да, действительно - просматривалось что-то вроде узкого отверстия впереди и вверху: не освещенного, но вроде выводящего куда-то, где имелся источник некоего слабого и, кажется, искусственного света… Плечо с лязгом врезалось во что-то легкое, металлическое.
      О! Ступеньки. Лестница. Похоже, я в подвале - и вот эта вот лестница ведет к двери, приоткрытой. Могло быть хуже… Руками, коленями, так, и вот так… А теперь попробуем стоять… Меня наконец вывернуло - зато, отплевавшись и полураспрямившись, я убедился, что держусь на ногах. Десяток ступеней - шепотом мучительно матерясь, я толкнул тяжелую железную дверь и вывалился на улицу, в ночь, в обшарпанный подъезд, полуосвещенный вялой лампочкой. Относительно широкий пролет вел вверх, я сел на нижние ступеньки, очумело осмотрелся.
      Замкнутый квадратный двор с подворотней - старинный, захламленный, трущобный. Несколько машин, мотоцикл в чехле. Этажи уступами, во вторых и третьих - арочные проемы; терраски-балконы, заставленные рухлядью и кадками с тропической зеленью. На одном, в тени какого-то развесистого фикуса - большая картинка с Иисусом, на фоне которой одиноко висит на бельевой веревке пара оранжевых резиновых перчаток…
      Забурчал мотор, в подворотню втиснулось небольшое авто. Из него вылезли парень с девицей, парень, задрав голову, заорал на весь двор. На верхнем этаже открылось окно, высунулась корпулентная синьора в дезабилье, спустила приехавшим корзину на веревке. Парень извлек что-то из нее и вместе с девкой направился в «мой» подъезд - косясь на меня, они прошаркали шлепанцами наверх и клацнули замком.
      Не знаю, сколько я так просидел. Потом кое-как поднялся - «вертолет» тот еще…
      Подворотня, висят мятые железные почтовые ящики. Булыжный переулок: узкий, грязноватый, между облупленных стен в граффити. Это действительно были какие-то трущобы. Причем полные жизни, несмотря на поздний час: трещали, выныривая из-за поворотов и еле разъезжаясь в тесноте, мотороллеры, на всех углах кучковались (большей частью вокруг опять же мотороллеров) компании самого разного состава - то шпана почти расейского вида, то обтерханные мужики средних лет, то семьи от мала до велика. И все откровенно пялились на меня: вряд ли тут редкостью было зрелище шатающегося бухарика, но вряд ли часто в этой роли попадался турист с рюкзаком…
      Здешнюю жизнь трудно было даже назвать уличной, она перетекала наружу из повсеместно открытых дверей и окон, через которые шло двустороннее общение. Понятие приватности тут явно актуальным не было - всё настежь, всё видать и почти можно дотянуться: вот за дверью доходит на подушках древний, страшный, высушенный старик, вот за окном дюжина молодых условно индусов, окружив стол, шумно празднует что-то условно индусское…
      На стенах - старые выцветшие предвыборные плакаты с наглыми мордами коррумпированных политиков. И рядом - изображения святых, поясные и в рост, в стеклянных ящиках и просто так, подо многими горят свечки.
      Вдруг сильно рвануло правое плечо с рюкзаком - по счастью, я придерживал лямку рукой, и она оказалась крепкой: скутер с двумя гопниками (задний пытался разжиться моей техникой - есть все-таки на нее спрос в этом городе!) пронесся вперед и срулил за ближайший угол. Резвые какие пацаны… Хер вам.
      Совершенно не в силах сориентироваться и сколь-нибудь связно мыслить, я шлялся наугад этими переулками, пока держали ноги. Потом они держать перестали. Через некий промежуток времени я осознал, что сижу на краю сухого фонтанчика. На противоположной стороне улочки мрачно стоял обшарпанный шестиэтажник с окнами-бойницами, в редких из них тлел синеватый дежурный свет. На фасаде различима была крупная полуосыпавшаяся каменная вывеска: «Ospedale Cardinale Ascalesi».
      По пустой улице на страшной скорости пронесся мусорный грузовичок - мусор щедро сыпался на ходу из кузова. Оспедале Аскалези… Черт, что-то же знакомое… Карта! Руки тряслись так, что не сразу получилось расстегнуть молнию рюкзака. Карту тоже еще поди разверни… Не отрубиться бы по новой ненароком… Вот. Да. Красный крестик: Ascalesi. Гос-сди, я же в двух… ну трех шагах от своей гостиницы. И, кстати - с другой если стороны, - от того места, где помню себя последний раз перед отключкой…
      Значит, один квартал до Корсо Умберто Первого, по той налево до пьяцца Гарибальди, а там до моей «Прати» полтора квартала. В нормальном состоянии - минут пятнадцать от силы, и то не спеша. В нормальном… В нынешнем же каждый шаг требовал отдельного волевого усилия.
      Помойка, кругом - безбрежные развалы мусора. Мимо едут на мотороллере мужик с теткой, он - в белой рубашке. Вдруг резко тормозят, мужик слезает и принимается увлеченно копаться в отбросах. Я свернул на широкую Корсо Умберто. Под освещенной стеклянной дверью дорогого магазина женской одежды - закрытого, разумеется - мялся бородатый негр в слоях обносков, очень тихо и грустно беседуя непонятно с кем. Я проволокся мимо - по ту сторону прозрачной створки висел огромный плакат с юной рекламной хохочущей блядью в мини-юбке.
      Я дополз уже до площади, откуда оставалось всего несколько сот метров, - но вот тут иссяк окончательно. Упал на ступеньки под постаментом памятника кому-то рядом с местными алкашами, от которых сейчас вряд ли отличался, и принялся думать одну-единствен-ную мысль: как добраться до гостиницы, если ноги не ходят. Когда понял, что ни черта не придумаю, стал просто сидеть. И сидел до тех пор, пока не сообразил, что прямо передо мной - стоянка такси.
      - Хотел «Прати»? - Удивление бодрого тощего старикана-таксиста было велико, но не помешало ему тут же заломить: - Севен еуро.
      За триста метров пути… Мне было уже на все плевать. Я ополз на переднее сиденье раздолбанного древнего «фиатика» - старикан тут же рванул с места, заполошно сигналя, хотя улица была практически пуста. Но он не переставал дудеть все триста метров, причем гнал с такой скоростью и закладывая такие виражи, словно тем самым отрабатывал несусветную цену.
      Семи у меня не оказалось, я сунул ему десятку, сдачи у него тоже не было… Я замахал рукой - но тут водила явил принципиальность: пошел в ресепшн, разменял бумажку и честно отсчитал три евро.
      - Фифтин… - Я навалился на стойку. Представляю, что подумал, протягивая мне ключ, неописуемо респектабельный - в тройке! - седоусый портье, но на лице его не отразилось ничего абсолютно. В лифте на металлической кнопочной панели кто-то нацарапал: Canaglia piano. Пьяная каналья, я все-таки сделал это - рухнул уже по другую сторону двери номера, и даже в койку.
      Впрочем, уже на следующее утро я практически отошел. Голова иногда кружилась, и думалось не очень бойко - но никаких существенных последствий (более чем возможных - если действительно траванули какой химией), слава богу, не было. Но и вразумительных версий насчет произошедшего у меня так и не народилось - какие тут, к чертям, вразумительные версии…
      Идти разбираться в тот самый кабак смысла не имело ни малейшего - во-первых, кому я чего докажу, во-вторых, поскольку обслуживали меня разные люди, хрен определишь, кто куда чего сыпал (если правда сыпал) и имел ли (учитывая их вечную неразбериху) этот сыпавший вообще отношение к кабаку… Допустим, по поводу мужика с минералкой имелись у меня подозрения… И в любом случае не было и не могло быть объяснений ни тому, что у меня ничего не пропало, ни тому, как я оказался через несколько часов в подвале на расстоянии нескольких кварталов…
      Ко всему прочему… заявлялась то и дело (я ее суеверно гонял) мыслишка, что не сыпал мне никто ничего, что не было никаких злоумышленников - а просто у самого у меня с башкой… не о’кей… не полный порядок… Но эту тему развивать не хотелось уже совсем.
      И еще я без энтузиазма подумал, что мои отношения с абсурдом, развиваясь последовательно и стремительно, переходят, кажется, в следующую и откровенно стремную стадию: когда странное начинает твориться уже не с тем (теми), что (кто) поблизости, а со мной самим…
      Ну а потом раздался этот звонок.
      - Юра?
      - Да… Майя?
      - Да. То есть нет. Не Майя я никакая…
      - Извини?..
      - Неважно. Я потом объясню. Ты где?
      - В Неаполе.
      - В Италии? Слава богу. Юра, я тоже в Италии, в Болонье. Юра, мы можем встретиться?
      - Что-то случилось?
      - Да. Я попала. Я не знаю, что делать. Он у меня паспорт отобрал. Юр, слушай, я кроме тебя не знаю тут никого. Юр, если ты мне не поможешь, я вообще не знаю, что делать…
      - А Антон?
      - Он подставил меня! Это он меня сюда затащил, урод! Я не знаю, что ему надо, тут козлы какие-то приходили, тут точно варка какая-то непонятная… Он меня подставил, понимаешь? Он тебя тоже поюзал - думаешь, мы случайно тогда в Афинах встретились? Ни фига, он меня за тобой полчаса таскал - до этого кабака…
      - Зачем?
      - Не знаю я! Я не знаю, что ему надо, но тут реально какая-то уголовка! Я идиотка, я не поняла сначала, я сейчас ему поверила, рассказала все, а он мне морду разбил. И паспорт ее отобрал, я вернуться теперь не могу, я в ментовку даже прийти не могу; если они узнают, кто я, меня вообще посадят…
      - Я ничего не понимаю…
      - Блин, ну я не могу вот так вот все по телефону объяснить - пожалуйста, давай встретимся, мы же можем где-нибудь встретиться, мы же в одной стране даже…
      - …
      - Юра, у меня правда проблемы! Я правда кроме тебя никого тут не знаю. Мне задница, если ты мне не поможешь…
      - Чем я тебе помогу?
      - Ну хотя бы к нему вместе придем… Я же одна ничего с ним не сделаю, он мне уже один раз в морду дал… Ну хотя бы встретиться мы можем?
      - Где - встретиться?
      - Ну я не знаю, где-нибудь…
      - Где ты - в Болонье?
      - Да. Это он меня сюда привез…
      - Ну, и когда ты хочешь встретиться?
      - Как можно скорее. У меня даже бабок почти нет.
      - Н-ну не знаю… Если скорее - давай где-нибудь посередине… Ты до Рима сможешь добраться? Это евро тридцать на поезде.
      - Да, смогу. Ты завтра будешь там?
      - Если надо… В Риме - где?
      - Не знаю… Я его не знаю, я не была там никогда…
      - Я тоже. Ну давай где-нибудь в знаменитом месте, чтобы не ошибиться… У Колизея, я не знаю…
      - Он же здоровый, где мы там искать друг друга будем…
      - Логично… Ну что там в Риме есть? Площадь Святого Петра… Хотя площадь, наверное, немаленькая, и народу до хрена… Вспоминай. Пьяцца Навона. Тоже - площадь… Фонтан Треви. Найдешь фонтан Треви?
      - Наверное…
      - Я, правда, понятия не имею, как там все выглядит… Надо конкретнее. Типа у входа куда-нибудь. Куда?
      - Не знаю…
      - В Пантеон какой-нибудь?
      - Давай…
      - Ладно, Пантеон в Риме, я думаю, дебил найдет. У входа в Пантеон. Снаружи. Когда? В середине дня будешь? Тут везде поезда, по-моему, каждые несколько часов ходят.
      - Хорошо, когда именно?
      - Ну… В три. Пятнадцать ноль-ноль.
      - Да, хорошо… Спасибо.
      - Май… Я не знаю, что там у вас творится, но давай сразу: в уголовку ни в какую я не полезу. Тогда - иди в полицию…
      - Не надо в уголовку. Если ты со мной будешь, мы с ним договоримся… Я тебе все объясню…
      - Ладно. Все. До завтра.
      - Только приходи, пожалуйста…
      - Я буду. Обещаю. Да, кстати! Откуда у тебя мой телефон?
      - Ну ты же давал его нам тогда, ну помнишь, на Санторине. Если что - связаться…
      - Да, действительно. Ты откуда звонишь?
      - Из таксофона.
      - У тебя мобилы нет?
      - Нет, он запретил мне мобильником пользоваться!
      - Ну тогда не опаздывай…
      Это был скверик перед Палаццо Реале, в нем - некая детская площадка, сейчас не функционирующая. Аттракционы, тир, карусель - все (опять!) щедро размалеванное: клоунские рожи, разноцветные кляксы… и - мертвое, неподвижное, безлюдное. Какие-то пластмассовые свиньи лыбились мне безразмерными пастями (проглочу, проглочу, не помилую) - а я сидел с телефоном в руке, без единой связной мысли в голове и в состоянии крайнего - предельного! - неудовольствия, непонимания, раздражения…
      Из-за деревьев вырулил автопоезд, проехал мимо - тоже весь в рожах и узорах и тоже совершенно пустой: один мрачный лысый итальянец сидел за рулем, неприветливо на меня косясь.
 

 
      Formia. Простояв не дольше минуты, поезд cнова тронулся. Слева мелькнуло море, грузовое судно у причала, мыс с маленькой крепостью…
      Я задремал было, но тут же проснулся. Оставалось еще полпути: около часу. Напротив сидел смешной круглый старик, в ушах его скрывались проводки, идущие от примостившегося на груди MP3-плейера, до меня долетали оперные рулады. Ну, раз уж мы все тут такие технически продвинутые… Я привстал, стянул с полки рюкзак, вытащил «Компак» и мобилу. Как с Интернетом? Ну надо же…
      Так, свежее письмо от Костика Фролова. Интересно… «Позвони мне как сможешь». Очень интересно. С коротким уханьем вагон вошел в туннель. «Связь прервана». Тьфу.
      Только через пару минут мы вынырнули на свет. Я набрал номер. Справа поднимались серые скальные террасы полукругом, изгибался высоченный путепровод. По крутым желто-зеленым склонам карабкались фуры, над обрывами балансировали маленькие городки.
      - Юрген? Привет. Как у тебя? Хороший вопрос.
      - Более-менее. Что у вас там?
      - Глебова убили.
      - Кто?.. Когда?..
      - На прошлой неделе еще. Я только вчера узнал. Он в Москве, оказывается, был. Застрелили его.
      Слева проносилось сельское хозяйство: поля каких-то злаков, стойла черных, не похожих на коров буйволов… Безоблачное невесомое южное летнее пофигистическое небо.
      - … Алё, Юр, ты меня слышишь?
      - Что-нибудь известно о том, кто?
      - Нет, конечно… Типа ты сам не догадываешься - кто.
      Что-то, видимо, было не в порядке с моей мимикой - престарелый меломан напротив моргал на меня с явным испугом.
      - Слышь, Юрген… Мой тебе совет - не возвращайся в город. А лучше вообще в Россию. Я, кстати, домой отчаливаю, в родные края. А ты если уж в Европе - то и оставайся там. По крайней мере, пока. А получится - навсегда.
      В Рим, открытый город, я приехал за четыре с лишним часа до «стрелы» и успел еще обойти несколько главных центровых туробъектов. И убедиться - правильно мы не забились ни у одного из них: «пингвинов» повсюду отиралось дикое количество, отыскать друг друга в их толпе было бы проблематично.
      Хватало этого добра и у Пантеона, причем главным образом как раз перед входом: спасающиеся от жары в тени портика охламоны с рюкзаками и бутылками минералки засидели основания всех выщербленных красноватых колонн с оббитыми капителями. Никакой Майи среди них не было. Впрочем, до трех оставалось еще двадцать минут.
      Древнеримский храм всех богов, он же католическая церковь, он же кладбище великих итальянцев - круглый, широкий, кирпичный - сбоку напоминал водонапорную башню. Я забрел внутрь. Охламоны судорожно мигали фотовспышками, игнорируя запрещающую картинку. Античная кладка, видимая в нишах, христианская живопись, могильные таблички - справа от входа царила черная плита Витторио Эммануэле: золотые буквы Padre della Patria (тоже мне, Отец народов), меч, орел в лавровом венке - сугубо нацистского вида… то есть, конечно, подразумевалось, что римско-имперского - вот оно, ретроспективное восприятие. Рафаэль, который должен был быть здесь, не просматривался, а толкаться я не стал… Возможно, это его могилу загородила здоровенная, до свода знаменитого купола, ремонтная конструкция: леса, закрытые непрозрачной пленкой, из-за которой время от времени доносился железный грохот.
      Я вышел, огляделся, посмотрел на часы. Нашел свободное место под колонной - рядом со свалкой черных мусорных мешков. Разноязыкая речь со всех сторон как-то дополняла общие эклектические ощущения. Перед портиком, тоже в его тени, в наглейшей ленивой позе развалился на стульчике торговец сувенирной дрянью: пластмассовые статуэтки, бюсты «под античность» (брадатые философы, безрукая Венера Милосская)…
      Подкатил грузовичок с мигалкой, тетка в оранжевом жилете, не выпуская сигареты изо рта, принялась швырять в кузов мусорные мешки. Последний с небрежной баскетбольной грацией метнула с нескольких метров. Девушка Майя не появлялась.
      Ощущение собственного идиотизма - или, скорее, глубочайшей нелепости: примерно как по выползании из неаполитанского подвала - стремительно усиливалось…
      Перед Пантеоном имелась небольшая площадь с фонтаном, на ступеньках которого тоже сидело множество народу. На всякий случай я обошел и его. Обошел булыжную прямоугольную площадушку со сплошными тратториями по трем сторонам периметра и пустыми колясками для «пингвинов», запряженными повесившими головы клячами… Три пятьдесят.
      Вдруг меня атаковал сумасшедший (с этим контингентом в Италии вообще полный порядок) - лысый, как колено, с буйной встрепанной пегой бородищей, в клоунских очках а-ля Элтон Джон и при этом в строгом траурном костюме. Пылкий, говорливый и неотвязный. Я сунул ему было горсть мелочи - но псих отверг ее с искренним негодованием, перейдя на диковинное наречие, которое сам он, наверное, полагал инглишем. Я разобрал только, что нужно ему совсем не это, а гораздо большее (хотя и, слава богу, не имеющее денежного выражения). Кажется, он был двинутый на религиозной почве - причем, по-видимому, настолько проникся волей верховного патрона, что сам себя с ним нечувствительно отождествил. Или это его представления об английской грамматике были такими - но, обращаясь к жертве, псих неизменно употреблял местоимения первого лица: «ты мне нужен», «я тебя избрал», «я укажу тебе путь»… Насилу я от него удрал на другой конец пьяцца делла Ротонда.
      В начале пятого я уже был уверен, что торчу тут напрасно. Но проторчал еще полтора часа. В шесть я постановил считать свою совесть чистой.
      Hotel Elide на Via Firenze, окно в серый ободранный двор-колодец, бойлер с фокусами. Grappa Classica Candolini из стакана для зубных щеток. Кондиционера нет, огромный вентилятор с названием голливудского боевика Con Air гоняет по комнате душный воздух. Ноль мыслей. Одни ощущения.
      Больше всего ненавижу такие ситуации: когда непонятно ни что происходит, ни что делать…
      Граппа была хороша, но заоконный вид осточертел на второй минуте разглядывания - сунув бутылку в рюкзак, я пошел вон: на ночь глядя.
      Испанскую лестницу по темному времени освоила интернациональная молодежь. Внизу у фонтана здоровенная сплоченная компания откормленных горластых поляков немелодично, но агрессивно орала «Вива Полония!». Пролетом выше под акустическую гитару выводили что-то древнее - из «Крэнбериз»? - In your head, in your head, привет Ирландской республиканской армии. Потом - они же - надолго переключились на испаноязычную попсу.
      Слушая ее, я досасывал свою «Классику» на широких каменных до сих пор теплых перилах самой верхней площадки с обелиском (последняя лесенка - к Санта-Тринита деи Монти - была закрыта). Прямо перед глазами на фоне городских россыпей висели подсвеченные купола, правее горело далекими многочисленными огнями нечто индустриальное, с трубами. Внизу, на лестнице, индо-пакистанцы с охапками роз безрезультатно приставали к парочкам. Еще ниже без конца проезжали взад-вперед то polizia, то carabineri… Я подумал - со снисходительностью гражданина страны, где встреча со стражем порядка для кого угодно чревата реанимацией, - что, хотя ментов в Италии на улицах много, народ они сугубо несерьезный. (Вон, в Неаполе: какое-то ну очень государственное заведение - с обеих сторон здания по полицейскому броневику, у одного открыт люк в крыше, из люка торчит униформист, автомат поставлен на упор, прям щас откроет огонь по тебе, потенциальному террористу… Не откроет, не-а - посколь-ко безмятежно дрыхнет башкой на руках…)
      Когда позвонил Антон, я был уже далеко не трезв - может, поэтому совершенно звонку не удивился. Может, потому и разозлился - всерьез. Особенно меня как-то взбесил его тон - поначалу осторожный, делано-не-брежный и при этом трусовато-выжидательный (что он знает? как будет реагировать?..):
      - Ты где?
      - В Риме, а ты?
      - В Болонье… - эдаким скользким голоском. И после паузы, страшно озабоченно: - Понимаешь… у нас с Майей… мы, в общем, здорово поссорились. Она ушла, второй день ее уже нет. Ты, случайно, ничего о ней не знаешь?
      - Почему ты думаешь, что я могу что-то о ней знать?
      - Я не думаю… так, на всякий случай спрашиваю… я здорово беспокоюсь о ней.
      Врет. Откровенно и неумело. Он вообще актер неважный, как я уже убеждался.
      - Я не знаю, где она. Но хотел бы знать сам.
      - В смысле?..
      - Она забила мне стрелу, - говорю, потихоньку накаляясь. - Очень просила о встрече. Но не пришла. Хотя успела много всякого наговорить по телефону.
      Пауза.
      - Что она тебе сказала?
      - До хрена она мне всего сказала. Что ты ее подставил. Что ты ее избил. Что отобрал у нее паспорт… Вообще что она - не Майя…
      Новая пауза - еще длиннее. Я буквально слышал, как искрят от перенапряга медиа-дизайнерские мозги, - и испытывал немотивированно-острое злорадство.
      - Понимаешь, Юра… Майя - она на самом деле довольно сложный человек…
      - Не, - я уже открыто хамил, - не понимаю. Я совершенно не понимаю, что происходит, но очень хорошо понимаю, что ты, старый, сейчас виляешь жопой. И что у твоей жены… или кто она там на самом деле… возникли крутые проблемы - из-за тебя… и еще вопрос - насколько крутые… Что меня ты тоже каким-то образом пытался поюзать - еще в Афинах… Короче, я буду очень не против, если ты прояснишь ситуацию.
      - А ты уверен, что это тебя касается?
      - Ага. Уверен. Это меня коснулось, когда она мне позвонила и попросила защитить от тебя. А может, в натуре, еще в Греции.
      - И с чего ты взял, что я стану тебе что-то говорить?
      - Не говори, о’кей. Но тогда я завтра с утра пойду в ближайший полицейский участок и честно и подробно изложу им все. По буквам напишу твою фамилию и в деталях воспроизведу телегу Майи. И пойду дальше своей дорогой с чувством выполненного долга. Если тебя такой вариант устраивает, можешь прямо сейчас отключаться.
      Ни хрена он, конечно же, не отключился.
      - Чего ты хочешь? - с усталой злобой или даже, скорее, досадой.
      - Я уже сказал - понять, что происходит. Догадываюсь, что это не телефонный разговор…
      - Ну?
      - Ну давай встретимся, что ли. Ты где, говоришь - в Болонье?
      - Угу.
      - Я человек свободный. Могу завтра к тебе приехать. Это часа три, кажется, на поезде. Давай договоримся, где пересечемся. И имей в виду - если я не встречаю тебя, иду в полицию.
      - Я во Флоренции… - с отвращением.
      - Ага, уже во Флоренции? Быстро это у тебя… Так все-таки где?
      - Во Флоренции.
      - Ну хорошо, тогда завтра я во Флоренции. Ты звонишь с мобильного?
      - Угу.
      - Это твой мобильный?
      (Я вспомнил, как в Греции Шатурины, еще изображавшие идеальную пару, объясняли мне: мол, в этом вояже они телефоны свои из принципа поотключали, дабы от московских проблем-варок полностью отрешиться…)
      - Да.
      - Тогда завтра сразу по прибытии я перезваниваю тебе, и мы стрелкуемся. Я думаю, буду где-то в первой половине дня. Договорились?
      - Угу.
      - Ну до завтра.
      Надо сказать, безоговорочная эта победа ни малейшего удовлетворения мне не принесла. Наоборот - захотелось выблевать всю граппу на головы так и не втюхавших никому свои цветы и ругающихся теперь между собой пакистанцев.
 

 
      Firenze по-итальянски и есть Флоренция: я жил, оказывается, на Флорентийской улице - навязчивый какой-то символизм. С боем взяли город Рим, город весь прошли и последней улицы название прочли… Хотя когда поезд выбирался из толчеи вокзальных путей и справа показалось большое желтое здание с огромной надписью по фасаду: АТАС - мне трудно было не понять это буквально…
      Тоскана, видимо, и впрямь совершенно идиллический край: в окне летели высокие зеленые холмы (к горизонту - невысокие горы), вертикали кипарисов, параллельные полоски виноградников, терракотовые городки, почти над каждым из которых торчала церковная колокольня, мутные - тоже сплошь зеленые - реки…
      Всего через два часа я был на флорентийском вокзале Санта-Мария Новелла. Поезд шел дальше, на Венецию - через Болонью, кстати. Еще не покинув вокзала, я набрал Антона…
      И ведь не скажешь, что я не был готов к услышанному - но когда абонент попросту не ответил, я осознал вдруг, что опять не имею понятия, как поступать дальше. Пугая Шатурина полицией, я ведь сам толком не знал (не задумывался), угрожаю ему всерьез или только на понт беру… Во всяком случае сейчас я не очень представлял, как действительно заявляюсь в ментовку: да вот хотя бы вокзальную…
      В городе было жарко и - мне показалось - как-то сонно, несмотря на общеитальянские раздражители: роение туристов, раскованность расовых меньшинств, трескотню скутеров. Санта-Мария дель Фьоре подавляла количеством граней, абсид, скульптур, мраморным разноцветием и невозможностью толком разглядеть (из-за тесноты окружающих улиц-площадей) «яйцо, снесенное Брунеллески». На Borgo di Greci соотечественники озабоченно тасовали огромные листы картона с аляповатыми видами Флоренции: «Так, три у нас уже есть - надо еще четвертую…» В траттории немногословный харизматический официант (хозяин?) порекомендовал лить оливковое масло и сыпать тертый сыр в «крестьянский» суп-пюре из хлеба и овощей; и хотя все было превкусно - в особенности ризотто с морскими гадами, - я, глядя на настенные «музейные» полочки с шотландским виски невообразимой выдержки, почти всерьез прикидывал: не плюнуть ли на обед и не смыться ли по-тихому с парой пузырей…
      Когда запиликала «Сонька», я поспорил сам с собой (Майя? Антон? Виктор?), без большой уверенности поставил на Антона - и попал пальцем в небо: номер высветился неизвестный, а голос (мужской и вроде бы молодой), хотя и говорил по-русски, был совершенно мне незнаком.
      - Юрий? - вежливо-напористо - Здравствуйте. Меня зовут Сергей Мирский. Я друг Антона Шатурина. Это он мне дал ваш телефон и рассказал, как вы познакомились…
      - Чем могу быть полезен?
      За каким это хреном он про меня рассказывал?..
      - Мы с Антоном договорились о встрече. Но Антон пропал. Не знаете ли вы, случайно, где он может быть сейчас?
      Все это начинало потихоньку отдавать абсурдистской комедией. Смешно вот только не было.
      - Интересно, - говорю. - Я тоже договорился с ним о встрече. И тоже не встретился.
      - Я прошу прощения, вы сейчас в Болонье?
      - Я сейчас во Флоренции.
      - Но с Антоном вы собирались встретиться в Болонье?
      - Да нет, во Флоренции.
      Ну вот, существует, оказывается, как минимум один человек, понимающий в происходящем даже меньше меня…
      - И встреча была назначена - на?..
      - А почему это вас так интересует?
      - Простите еще раз. Я просто изложу вкратце ситуацию, если вы не против. Три… то есть четыре дня назад со мной связался Антон - сказал, что попал в очень нехорошую ситуацию, и попросил о помощи. Я сейчас живу в Болонье, но в этот момент был в отъезде, вообще не в Италии. Мы договорились, что он будет ждать меня тут. Последний раз я связывался с ним вчера утром - предупредил, что вынужден буду задержаться на день. Сегодня я прилетел, позвонил на мобильный номер, что он оставил, - и он не ответил. Я позвонил в его гостиницу - там мне сказали, что и Антон, и Майя, его жена, уже уехали, причем не выписавшись… Поскольку он с самого начала сообщил - по «мылу», - что у него серьезные проблемы, а когда мы созванивались, он был явно на нервах, я боюсь, что с ним что-нибудь произошло. Поэтому, если вы что-то сможете мне сказать, я буду очень вам обязан…
      Четыре дня назад… Я попытался вспомнить, что было четыре дня назад. Кажется, я как раз в Неаполь приехал, удрав от Шатуриных…
      - Видите ли, Сергей… Сказать я вам могу очень немногое - и поверьте мне, ясности это не прибавит. Сразу признаюсь, что понимаю не больше вашего - и нравится мне все тоже ничуть не больше, хотя, вероятно, по несколько иным причинам… Что до Антона, то последний раз я с ним разговаривал вчера, приблизительно в одиннадцать вечера. Он мне сказал, что находится во Флоренции… не сразу признался… так сказать, под давлением… И договорились мы о том, что я сегодня приезжаю во Флоренцию - я был в Риме - и звоню ему на мобильный. Я приехал, позвонил, и он опять-таки не ответил… Кстати, а в какой связи Антон упоминал обо мне?
      - Хм… Боюсь, это долго объяснять. И, боюсь, не по телефону.
      - Ну, вы понимаете причины моего любопытства… Кстати, известно ли вам что-нибудь о Майе?
      - О Майе?
      - У Антона вышла некая размолвка с Майей…
      - Н-нет, об этом я не знаю. Слушайте, Юрий, я думаю, нам лучше встретиться очно. Я смогу быть во Флоренции буквально через пару-тройку часов.
      - Только хоть вы не пропадайте, что ли…
      - Н-да… - Он невесело хмыкнул. - Мне сейчас трудно сказать, на какой поезд я успею, - давайте по приезде я перезвоню вам. Если что - звоните мне сами на этот номер.
      Когда Сергей не объявился ни через пару часов, ни через тройку, я воспринял это как должное и даже перезванивать не стал - ясно ведь, что не ответит… Я как-то даже уже начал приноравливаться к правилам данной игры. Бредовая, но вполне в духе происходящего мысль пришла вдруг в голову: все это - какой-то шизоидный спектакль, затеянный ради того, чтобы протащить меня по строго определенному маршруту. Хоть мне и было велено выбирать каждый следующий пункт исходя из собственных прихотей, до сих пор (если вдуматься!) ни одну из «отработанных» точек я не выбрал сам. Ну, кроме Стамбула. Но ведь Афины мне «подсказал» сумасшедший старик с Аликовыми шариками, на острова впрямую зазвала Майя, она же обмолвилась насчет Неаполя, она же так или иначе вытащила меня в Рим, а здесь я благодаря Антону…
      Здесь - это на мосту Святой Троицы, на выступающем далеко за парапет быке, на острой его оконечности: я сидел, свесив ноги по разные стороны острия, сандалил сигарету за сигаретой, глядел на застроенный домиками Понте Веккио, освещенный догорающим за моей спиной закатом, - на розовые вспышки заката в его окнах и голубоватые вспышки «пингвиньих» фотиков над его парапетом… на ренессансное небо над и идиотские разноязыкие граффити подо мной… на морщинистую буровато-зеленую воду Арно и два параллельных золотистых блика в ней… Брошенный в эту воду бычок, несмотря на видимое течение, неподвижно стоял на поверхности. Я завороженно следил за ним - как вдруг за спиной взвыла сирена, «скорая» пронеслась по мосту, свернула на набережную левого берега, погнала к Веккио… и сразу же зазвонил телефон.
      Сергей. Он во Флоренции. Где я? На Понте Санта-Тринита. Ага, ага… Знаете что, идите на левый берег по правой стороне. Сразу за мостом будет такое здоровое мрачноватое здание - Палаццо Феррони. За ним - колонна с кем-то крылатым наверху. Там вы поворачиваете направо и через полтора квартала на левой стороне улицы увидите надпись «La Bussola». Ждите меня у стойки…
      Видимо, он хорошо знал город. Все оказалось по слову его: палаццо, колонна, зеленая вертикальная неоновая вывеска: «Ristorante Pizzeria». Едва я открыл дверь, меня окатил мощный чесночный дух. Кабак небольшой, стойка слева от входа. Под ней за стеклом - супербутылка вина Ruffino: литров на десять. Я влез на красную круглую табуретку:
      - Уна граппа.
      Больше у стойки никто не сидел - не обознаемся… Гвалт и смех посетителей. Индифферентный бармен. За его спиной - длиннейшие ряды винных пузырей и бесчисленные фотографии каких-то лощеных итальянцев.
      Шатуринский кореш пришел минут через десять - едва упитанный рыжеватый тип лет тридцати в растянутой майке и линялых шортах энергично вдвинулся в помещение, как бы расталкивая плечами невидимую толпу, я почему-то сразу понял, кто это, хотя свою внешность он мне не описывал. Он меня тоже идентифицировал с ходу - устремился: «Юрий? Сергей…», отжал руку, как силомер, взгромоздился рядом:
      - Уна спремута ди помпелмо. Покосился на опустошенную мною стопку.
      - Граппа, - объяснил я и сделал жест бармену: повторите, мол.
      - М-да, - в некоем замешательстве произнес Сергей, - а я вот завязал… Зачем-то…
      - Не знаете, что это? - Я кивнул на стоящую тут же, на стойке, высокую прозрачную колбу, доверху набитую винными пробками.
      - А? Без понятия… Видимо, арт.
      Он хмуро заглянул в поставленный перед ним стакан сока, словно выискивая там инородные предметы, сделал быстрое движение всей нижней половиной лица (будто прокатил губами по кругу нечто, находящееся во рту, и одновременно коротко втянул воздух шевельнувшимся носом), поднял на меня бойкие круглые глаза и с прежним напором предложил:
      - Давайте по очереди. Поскольку я, так уж вышло, о вас знаю больше, я и начну.
 

 
      С Антоном они знакомы с незапамятных времен, вместе учились в школе, дружили; он, Сергей, после института уехал за границу, жил в Штатах и Европе - но с Шатуриным они все время поддерживали связь и довольно часто виделись: и в России, и тут, на Западе, и на Юго-Востоке, в смысле в Таиланде, но это неважно. Он, Сергей, знал, что Антон с женой собираются в Грецию - Шатурин прислал ему «мыло» и предупредил, что в ближайшие дней десять будет недоступен по телефону: они с Майей едут латать семейные отношения и не хотят, чтобы их беспокоили, - вообще телефоны отключают…
      - Вы Майю знаете? - спросил я.
      - Заочно только. На фотографиях видел. Он звал меня на свадьбу - сколько это… два примерно года назад было… - но я как раз в больнице валялся. С тех пор мы с Тохой пару раз встречались, но с Майей все как-то не выходило пересечься… Да и в последнее время у них все не очень хорошо шло…
      - То есть?.. - Я повернул к нему голову. - Пардон, я понимаю, что не в свое дело лезу, но это, честное слово, не праздное любопытство…
      - Ну, не очень у них сложились отношения. - Он потер большим пальцем крыло носа. - Я так понял - в том числе со слов общих знакомых, - что дело разводом попахивало. Ну вот они, видимо, и предприняли последнюю попытку что-то поправить…
      - Извините, вы говорите - фотографии… У вас их нету, случайно?
      - Фоток? С Майей? - Рыжий поднял брови. - Тоха «мылом» мне их в свое время слал… Надо в почтовом ящике порыться, может, сохранились… А в чем все-таки дело?
      Я поболтал в стопке остатки содержимого:
      - Эта девушка, которую он представил мне как жену Майю, - она потом по телефону сказала мне, что на самом деле никакая она не Майя…
      Сергей Мирский смотрел на меня почти участливо - как на заведомо душевнобольного.
      - За что купил. - Я пожал плечами и опрокинул в себя граппу.
      - Такая невысокая, - c сомнением произнес Сергей, - темненькая…
      - Ну да… Наверное, темная - она просто покрасилась сейчас… Уан мор, - говорю бармену. - Граппа, си. Ну ладно, не суть, - Сергею. - И что дальше?
      Дальше, как и было сказано, Антон объявляется четвертого дня по телефону, явно не в своей тарелке, спрашивает, может ли он к Сереге приехать. Серега живет в Болонье, у него работа для местного универа по компьютерной части - он компьютерщик, Серега, спец по поисковым и защитным системам. Антону нужна Серегина помощь - именно насчет информации. Поскольку добыча - или, буде понадобится, сокрытие - информации и есть основная Серегина специальность. Серега в этот момент телом находится в Канаде и возвращаться собирается только послезавтра, в смысле вчера, точнее, в ночь на вчера, - но помочь чем может он старому другану, естественно, обещает. В общем, они договариваются так, что Антон приедет в Болонью и будет ждать Серегу там. По электронной почте Антон шлет ему пару имен, касательно которых он хотел бы знать как можно больше. Так что еще будучи за океаном, Серега частично выполняет его просьбу. Они все время поддерживают телефонную связь - Шатурин дает ему номер местной, итальянской, свежекупленной мобилы.
      - Вот этот? - Я нашел в списке принятых вызовов номер, с которого Антон звонил мне в Рим.
      Сергей сверился со своей трубой:
      - Он самый.
      Итак, он, Мирский, задерживается еще на день - о чем Антона загодя предупреждает. Все договоренности остаются в силе - хотя голос у Антона еще более нервный, чем раньше: Серега начинает всерьез беспокоиться. Происходит не просто нечто экстраординарное - а нечто, что с его старым корешем совершенно не вяжется:
      Антон - человек безобиднейшей профессии, журнальный дизайнер, сам по себе существо веселое и пофигистичное, тусовщик и блядун, богатый и ленивый, никаких сомнительных знакомств отродясь не водивший и ни с какими уголовными варками не совместимый по определению… Вчера, точнее, уже сегодня ночью Сергей прилетает в Болонью, звонит Антону - тот не отвечает. В отеле - Шатурин написал ему, где остановился, - ругаются чуть не матом: этот русский пропал, сбежал не выписавшись, вместе с женой. Когда? Во всяком случае сегодня утром ни его, ни ее уже не было.
      - Еще вчера вечером, - говорю, - около одиннадцати, он признался мне, что во Флоренции. Не хотел, правда, - сначала сказал, что в Болонье.
      - Хрена ли он мне не позвонил?.. А, м-мать, я ж в самолете был как раз, телефон вырубил…
      - Надолго? Сергей кивнул.
      - В котором часу вы его опять включили?
      - Около часу ночи.
      - И ничего?
      Он помотал головой.
      - Хорошо, так почему он про меня вам рассказал? И что, кстати, рассказал?
      Сергей покосился на меня, некоторое время помолчал, словно собираясь с мыслями, глядя в стакан и с хрустом вращая сцепленными кистями короткопалых рук в обильной рыжей шерсти.
      - Насчет вас он тоже просил меня пробить поляну, - сказал он наконец.
      - Он просил вас узнать про меня?
      - Да. Он в общих чертах изложил историю вашего знакомства в Афинах, воспроизвел то, что вы рассказали о себе, о причине вашего нахождения в Европе… - кривоватая ухмылка. - Видимо, он не очень вам поверил.
      - В чем он меня подозревал?
      - Не знаю, Юрий, честное слово.
      - У них как здесь, - я оглянулся в поисках либо пепельниц, либо вечного «vietato fumare», - тоже, что ли, не курят?
      - Боюсь, нет. Италию, знаете, травмировала общеевропейская борьба за здоровый образ жизни… «Иль фумо уччиде», [3]
 

 
      Il fumo uccide - курение убивает (ит.).
 
      [Закрыть]
      - с выражением процитировал он надпись, подбадривающую c каждой продающейся здесь сигаретной пачки.
      - Вот других, блин, забот нету…
      - Ну, можно им позавидовать… - Он отодвинул пустой стакан, насупился. - Учтите, Юрий, это только мои домыслы. Я должен был просто узнать, тот ли вы, кем представились.
      - Не понимаю. Как вы это можете узнать?
      - Я же говорю - работа моя такая. - Он забегал пальцами по стойке, как по клавиатуре. - Шукать в Сети.
      - И как - нашукали?
      Сергей скроил неопределенную гримасу: не без того, дескать.
      - Откуда? - Я нахмурился. - Что может быть в Сети - про меня?
      - Да многие аспекты вашей многогранной личности. В еженедельнике «Информатор» вы были, если не ошибаюсь, зам главного редактора. Довольно давно - но архивы на его сайте сохранились… Авторемонтный бизнес, реставрация антикварных машин… даже попытка разработки русских концепт-каров - на «ситроеновском» шасси?..
      - На нем самом… А это откуда? Хотя да, про нас же писали - несколько раз даже…
      - Cтудия компьютерного дизайна, как - «ПолиГраф»?.. Полиграф Полиграфыч… с которой все, по прессе вашей городской судя, закончилось тем более не очень… вплоть до уголовного дела и объявления кого-то в розыск… Не вас… Я упустил что-нибудь из вех?
      - Кое-что… - Я хмыкнул. - И какой на основании всего этого вы сделали вывод?
      - Что вы рассказали Тохе про себя правду.
      - А зачем он дал вам мой телефон?
      - Да просто написал все, чем располагал относительно вас. Номер включая.
      - А с чего вы решили, что я что-то могу про Антона знать?
      Он пожал плечами:
      - Я подумал - вдруг… Ну, всяко я не ошибся.
      - Поверьте, Сергей, - ни х-хера я не знаю.
      - Про Флоренцию, во всяком случае, я от вас узнал.
      - Хорошо. Слушайте. Может, хоть вы что-нибудь поймете…
      Рыжий спец по информации смотрел поначалу вроде бы недоверчиво, как-то механически, словно из вежливости обозначая понимание того, что собеседник шутит, поджимал то один, то другой угол рта - но под конец вид у него сделался вполне обалделый, он помотал башкой и резюмировал:
      - Ебанись об косяк… И что вы об этом думаете?
      - Не знаю, что думать. Я надеялся, Антон мне объяснит.
      Мы помолчали.
      - Ладно, - решительно постановил спец, - будем искать Тоху.
      - Как? В полицию заявлять?
      - Нет, - он дернул шеей, - вот в полицию мы точно соваться не станем.
      - Не понимаю, что мы-то можем…
      - Ну, что мы знаем? - Рыжий развернулся на стуле - пузом ко мне (я вдруг понял, кого он мне напоминает - Карлсона). - Что он по какой-то причине вчера под вечер свалил из Болоньи сюда. Благо ехать всего ничего. Возможно, он мне звонил - но не дозвонился…
      - Сами понимаете, тут он тоже мог мне соврать… Сергей качнул бровями:
      - Всяко это единственное, что нам известно.
      - Немного, согласитесь…
      - Знакомых у него тут, насколько я знаю, никаких нет. Так что если он во Флоренции завис, то, скорее всего, опять же в отеле… - По деловитости Cергеева тона я догадался, что у него имеется если не план, то идея. Какой шустрый малый.
      - Здесь этих отелей… - говорю с сомнением.
      - Можно попробовать… - Он беседовал уже сам с собой. Глянул на часы. Достал телефон. - Одну минуту, - мне. И бойко, безо всякого - насколько я мог судить - акцента зачастил в трубку по-итальянски.
      Я аж заслушался. Хотя из всего сказанного понял только одно слово, имя, точнее: Ренцо. Видимо, так звали его собеседника.
      - Вы где-нибудь остановились тут? - осведомился он, захлопнув мобилу. - Нет? Тогда имею предложение. У меня здесь живет один приятель, смешной такой итальянец. Можем нагрянуть к нему. У него машина хорошая, - задумчиво и непонятно добавил он. - Я попробую сделать одну штуку… В меру законную… - хмыкнул. - Ну и переночуем у него заодно - а то одиннадцать уже без малого. Иль конто, пер фаворе, - бармену.
      - Это будет удобно?
      - Итальянцы, - он перекосился туловищем, вытягивая бумажник из заднего кармана, - вообще распиздяи каких свет не видывал. А Ренцо в этом виде спорта - национальный чемпион. Если б я к нему привел десяток русских бандитов, он, я думаю, только обрадовался бы…
      - Сергей, - говорю, - посмотрите: вон там, у меня за правым плечом. Компания молодежи за столом. Ну, что орут всю дорогу… Как по-вашему, они американцы?
      Я время от времени поневоле на эту тусню оглядывался. Шестеро полнокровных особей: совсем молодые, дети почти. Четыре мясистых теленка и две лупоглазые хрюшки. Громкие, жизнерадостные, непосредственные. Общались по-английски. И все время фотографировались: каждые минут десять очередной экземпляр выгребал телеса из-за стола и принимался запечатлевать остальных. Причем девки всякий раз, когда их снимали, одинаково застывали лицами, приобретая абсолютно слабоумный вид.
      Сергей, спустивший было на пол одну ногу, на несколько секунд замер, прислушиваясь. Кивнул:
      - По языку судя - америкосы.
      - Слушайте, - я подобрал свой рюкзак, - а сколько языков вы знаете?
      - Пристойно - английский, французский, немецкий и итальянский. Русского не считая, понятно. Кое-как: испанский, португальский, каталонский… чего еще?.. польский… когда-то японский пытался учить…
 
      Я только присвистнул.
 
      Ренцо Поллини был долговяз, костляв, очкаст, то ли лыс, то ли обрит, совершенно неопределенного возраста - и действительно страшно чем-то доволен. Встречей со старым приятелем?.. Впрочем, скоро у меня сложилось впечатление, что таково его естественное, фоновое состояние. Ренцо, по-видимому, являл собой типаж, совершенно, принципиально невозможный в родных угрюмых широтах.
      Одновременно общаясь по-итальянски с Сергеем и по-английски со мной, он провел нас в глубь квартиры, которая, хотя и не была, наверное, маленькой, казалась таковой из-за крайне закомелистой планировки, узости извилистых коридоров и изрядной захламленности. В ней было очень много всего: абсолютно разностильной мебели, велосипедов, книг, глянцевых журналов, картонных коробок, бутылок, пустых и полных, компьютерной техники. Ренцо тоже был по компьютерной части - и именно техническими мощностями его нацелился воспользоваться Сергей (это он и имел в виду, говоря про «машину»).
      Хозяин - вот понимающий человек! - первым делом приволок пузырь, но рыжий со страдальческой гримасой соблазн отверг, поспешив расположиться от греха подальше спиной к нам и носом в громадный монитор, - так что единственным объектом алкогольного гостеприимства оказался я. Сергей насвистывал сквозь зубы и щелкал мышкой, а Ренцо потчевал навязавшегося на ночь глядя пришлеца черт-те откуда раритетным дижестивом Mirto di Sardegna - темно-красной несколько сладковатой жидкостью тридцатидвухградусной крепости, и в самом деле произведенной на Сардинии из ягод мирта. Эксклюзивность ее явно составляла предмет хозяйской гордости - сопровождением к дижестиву, коий, как известно, не закусывают, служила былина о том, как коварный Ренцо попросил данного продукта в отеле «Де Пари» в Монте-Карло (то есть в месте, где гостю по определению не могут сказать: «Этого у нас нет» - гости там такие, что подобное вообще слышать не привыкли) - чем довел беднягу метрдотеля до предынфарктного состояния: сего зверя не оказалось даже у них.
      Из квартирных закоулков явилась, позевывая, девица в одной драной маечке - Кьяра! - оживился Ренцо, - сонно улыбнулась господам офицерам, откинула с лица черную спутанную прядь и уковыляла на кухню; я украдкой пялился вслед, удерживаясь, чтоб не щелкнуть языком, - причем заметил, что Сергей в кои-то веки отлип от монитора и задумчиво смотрит в том же направлении.
      Оказывается, «Кьяра» означает «ясная», «светлая». Светлана, в общем. Я с мимолетным раскаянием вспомнил Светку… поневоле косясь в сторону кухни.
      Потом Кьяра вернулась с дымящейся кружкой, Ренцо с Сергеем влезли башками в дисплей уже оба, невнятно и непонятно бубня, - а я развлекал Ясную хоррорными историями о нравах российской провинции, проклиная про себя корявый свой английский и уныло констатируя (вторым-третьим слоем сознания), что единственное, чем остается выпендриваться нашему человеку в приличной стране, так это собственной ужасностью, по принципу «рашен сам себе страшен»…
      Где-то уже во втором часу Сергей сунул пузо в узкую дверь балкончика, на котором я курил, отобрал у меня сигарету, затянулся, закашлялся, подмигнул:
      - Наука умеет много гитик…
      Мы вернулись в комнату, к монитору. Там были какие-то строчки, слова и цифры - Сергей ткнул волосатым пальцем в словосочетание Shaturin Anton.
      - Прошу. «Локанда ди Фиренце», виа Фаэнца двенадцать… Ренцо, - крикнул он через плечо, - дове э виа Фаэнца?
      - Не помнит он, где это, - перевел Сергей ответ, - кажется, недалеко где-то, в центре. Херня, найдем…
      - Это что? - Я тупо кивнул на экран.
      - Это отельная бронь. Тоха, видимо, просто забронировал номер в «хотел резервейшне».
      - Так вы ее что, - я покачал башкой, - взломали? Систему ихнюю?
      - Такую систему, - пренебрежительно скривился рыжий, - и обезьяна взломает… С утра пойдем, - он широко зевнул, - пораньше. А то еще опять удерет, паскуда…
 

 
      Куколки - маленькие, кожаные, страшненькие, с оскаленными зубами, по-вудуистски утыканные иглами. Продавал их мазутно-черный неподвижный негр в халате, и впрямь сошедший бы за колдуна. Я кивнул на него Сергею, тот только брови поднял.
      Впрочем, большинство плотно окруживших сумрачное здание рынка «расменов» торговало повсеместным в туристических итальянских городах безобидным, хотя и совершеннейшим мусором: дешевыми сувенирами, безвкусной бижутерией. Рыжий по этому поводу высказался задумчиво:
      - В забавное время мы живем - теперь цветные впаривают европейцам обратно стеклянные бусы…
      Идя от Piazza Mercato Centrale, Центральной рыночной площади, к вокзалу, через два квартала ровно мы пересекли искомую Via Faenza - та выводила как раз к тылам капеллы Медичи.
      - Ну, в принципе, здесь, - бодро констатировал Сергей, сверяясь с номерами домов и щурясь на обильные отельные вывески.
      Все оказалось, однако, не столь просто: ни одна из вывесок забронированной Шатуриным «Локанде» не принадлежала - хотя квартал был вроде именно тот… Мы несколько раз прошли туда-сюда, вертя головами. Несмотря на относительно ранний час, народу на улице было полно: и шпаны, и туристического молодняка, а более всего - опять-таки цветных. Район дешевых гостиниц, небольших баров, принадлежащих всяческим индусам допоздна работающих лавок, прачечных, «интернет-поинтов»…
      - Фаэнца - сколько там?
      - Двенадцать.
      - Все правильно… Почему ее нету?..
      - Есть. - Я разглядел наконец возле одного из подъездов неприметную совсем табличку «Locanda di Firenze». - Невнимательно смотрим…
      - М-да, - выпятил рыжий губу, - не «Хилтон»…
      На ступеньках перед дверью расположились двое бомжей с бутылкой вина. Когда мы шли мимо пару минут назад, тут тоже сидели - две явно путешествующие монголоидные девки со стаканами кока-колы.
      - Эскузи. - Сергей протиснулся к домофону. Узкая шахта подъезда, крутые пролеты. Мы с трудом поместились в коробку лифта. На тыканье в кнопку третьего (по-здешнему - четвертого; верхнего) этажа тот никак не отреагировал.
      - Ключ нужен. - Сергей повозил пальцем по скважине на панели.
      - Ключ для лифта?
      - А вы думали…
      Пришлось топать пешком. Даже на третьем за «Локандой» значилась всего одна обыкновенная квартирная дверь. Открывшая нам совсем молодая перекрашенная в блондинку девица моргала очаровательно-непонимающе. Понимания в ее улыбке не прибавилось, даже когда она под напором энергичных итальянских Сергеевых телег пустила нас внутрь.
      Это и впрямь была просто квартира, превращенная в микрогостиницу на пару-тройку номеров. Прихожая, она же ресепшн. Девица честно морщила неубедительный лобик, листая какую-то тетрадь и без уверенности отвечая Сергею. В разговоре промелькнуло «Шатурин… Ша-ту-рин…» и «Антон», наконец синьорина показала на закрытую дверь слева от входа.
      - Не уходил еще сегодня, - обернулся Мирский ко мне, пока «портьерша» набирала номер на телефоне. Кивнул: - Ему звонит…
      Девица молча послушала трубку, покачала головой.
      - Спит? - предположил я. - В душе? В сортире?
      - Подождем, - пожал плечами Сергей.
      Мы с ним сели на кожаный диван. Рыжий продолжал трепаться с псевдоблондинкой. Та показывала на стенд с ключами - видимо, в доказательство, что Шатурин еще на месте.
      - Она тут только с сегодняшнего утра, - переводил рыжий, - не знает, когда он куда последний раз уходил… Прописался вроде действительно позавчера вечером.
      Девица уже хихикала над недоступными мне Сергеевыми шутками, когда во входную дверь позвонили - «портьера», забыв про нас, принялась вписывать загромоздившую всю прихожую масштабными чемоданами неопределенных лет пару, изъясняющуюся по-английски с акцентом, которого даже полиглот Мирский не опознал.
      - Кстати, а что вы собираетесь делать? - спросил он вдруг меня.
      - В смысле?
      - Ну, объяснит вам Тоха, что там у него с женой. И как вы намерены действовать?
      Вопрос логичный… Я только сейчас сообразил толком, что цели-то у нас с тактическим союзником вряд ли общие. То есть цель Сергея понятна - помочь приятелю. А я чего хочу? Кому помочь? Майе? Далась она мне… Себе?
      («… Думаешь, мы случайно в Афинах встретились? Он меня за тобой до этого кабака полчаса таскал…», «… Он просил меня пробить поляну насчет вас. Видимо, не очень вам поверил…»)
      - Для начала, - говорю, - разберусь, чего они все хотели от меня. А там по ситуации…
      Сергей покосился на меня, ничего не сказал. Глянул на часы, снова обратился к освободившейся блондинке.
      Не без некоторого раздражения, поджав губы, та по новой взялась за телефон. Развела руками - не берет, мол. Из-за двери были слышны монотонные трели. Рыжий сказал что-то настойчивое, девка, округлив и возведя глаза горе, простояла с трубкой добрую минуту. Тут уж переглянулись мы с Сергеем.
      - Че-то не так, - говорю.
      Рыжий поднялся с дивана и решительно постучал в дверь шатуринского номера. Раз, другой, еще громче. Девка высказалась недовольно.
      Тогда мне пришлось убедиться, что спец по информации - страшная пробивная сила. Коза за стойкой в кратчайшие сроки была полностью подавлена, деморализована и вынуждена снять с доски ключ. Независимо подергивая плечиками и сердито бормоча, она отперла дверь и зашла в номер, окликая постояльца. Сергей, не менжуясь, двинул за ней. Мне оставалось только присоединиться.
      Номер, соответственно, был одной из бывших комнат - не слишком большой. Кровать справа от входа - заправленная. Никого. Открытое окно на улицу, гулкий шум и голоса, с грохотом прокатили нечто ж-ж-ж-же-лезное… У окна тяжелый старомодный комод. Кресло, торшер. Никакого Антона - даже вещей его я не видел… Хотя нет - вот рюкзак. Неразобранный, кажется. И майка на кресле…
      Девица что-то сказала, Сергей не ответил. Он стоял спиной к нам в проеме еще одной небольшой двери - видимо, в ванную.
      - Что там? - спросил я, уже чувствуя, догадываясь: что-то совсем, совсем, совсем не то…
      Мирский, по-прежнему не отвечая, быстро вошел внутрь. Я шагнул следом. Сначала я увидел только зад и спину рыжего, наклонившегося над бортиком ванны. Потом - торчащие из нее, из воды, чьи-то широкие голые колени… потом - какого цвета вода… Я еще ничего не понимал, но уже не удивлялся - словно заранее ожидал если не именно такого, то подобного…
      Сергей медленно, не оборачиваясь, распрямился.
      - Совсем холодный, - равнодушно сказал он по-русски глухим незнакомым голосом.
      Я оглянулся на шевеление - блондинка стояла в дверях ванной, помаргивая все с тем же бессмысленным выражением.
 
      Судя по ранним трупным явлениям, Антон Шатурин вскрыл себе вены на обеих руках порядка тридцати шести часов назад, поздно вечером позавчера или в ночь на вчера, сувенирным ножом - вы видели его когда-нибудь у покойного? - мент показал мне целлофановый пакет с ножом: складной, стильный, довольно длинное узкое лезвие, слегка изогнутая рукоять, опасную бритву несколько напоминает.
      - Нет, ни разу.
      Хотя уборку номера теоретически должны проводить ежедневно, вчера ее по обычному раздолбайству не делали, так что тело пролежало в ванной в течение полутора суток.
      - Каким вам показалось его настроение во время последнего звонка? - По-английски полицейский говорил не лучше меня, что странным образом сближало.
      - Он был встревожен пропажей жены, - в подробности вдаваться я, естественно, не стал.
      - Он был… э-э… диспиритед… депрессд?.. Не упоминал о суицидальных намерениях?
      - Нет, не упоминал.
      - Может быть, раньше, когда вы с ним путешествовали?
      - Ноу.
      Пока делать выводы рано, но никаких признаков убийства нет. Жену - будут искать. Возбуждать ли уголовное дело - будут решать.
      - Да ни хрена они возбуждать не станут. - Сергей дернул подбородком. - На кой черт им париться? Еще и иностранный гражданин… Самоубийство и самоубийство, расследовать нечего… Ловите цинковый гроб.
      Он сидел сгорбясь, упершись мощным плечом в край столешницы и в нее же уставясь.
      - А ты в него не веришь? - уточнил я (мы как-то нечувствительно перешли на «ты»). - В самоубийство?
      - А ты? - Он поднял на меня глаза.
      - Да я уже вообще не знаю, чему верить… Неужели, думаю, мои наезды его довели? По крайней мере, выходит, что умер Шатурин вскоре после нашего последнего разговора… Да ну, бред собачий…
      - Таким ножом, - говорю, - в принципе, можно вены вскрыть, без особых проблем даже. Только он должен быть хорошо наточен. А сувенирные - они ж всегда тупые. Не специально же он его точить ходил…
      Ментовские процедуры, несмотря на глубоко формальный характер (по виду и расторопности этих итальянских полицейских и врямь не очень верилось, что к делу они подойдут со всем возможным тщанием…), заняли несколько часов и вымотали порядком. По выходе из участка мы с Сергеем как-то механически зарулили в первый попавшийся кабак. Я видел, что Мирский всерьез «диспиритед», «депрессд» - он сделался злобен и неразговорчив и то ли все время о чем-то про себя думал, то ли находился в некоей прострации.
      - Никогда бы он такого не сделал, - не отвечая на мою реплику и на меня не глядя, медленно произнес рыжий. - Я его сколько лет знал. Никогда. Что бы там ни произошло. Такого - нет.
      - Ну смотри - признаков убийства, то есть следов борьбы, всякого такого - якобы нет… - Я покатал между ладонями стакан с дабл виски. - Могли, конечно, чем-нибудь кольнуть, сунуть в ванну и ага… Наверное, при соответствующих анализах это можно установить - но это если делать соответствующие анализы…
      - Да о том и базар. - Сергей вдруг протянул руку, подцепил мой «Глен Грант», выхватил и хлопнул добрый глоток. - Никто ничего делать не захочет… На то и был расчет.
      Сейчас он был не похож на себя - лицо осунувшееся, жесткое, с остановившимися глазами.
      - Почему Антон уехал из Болоньи? - продолжал я думать (с натугой) вслух. - Почему тебя не дождался?
      - Вспомни еще раз - что он тебе говорил тогда по телефону?
      - Да ничего он не успел сказать. Мы добазарились, что объясняться он будет при очном разговоре… - Я потер пальцами лоб. - Слушай, он ведь просил тебя узнать про нескольких человек. Кроме меня - про кого?
      Сергей некоторое время внимательно смотрел на меня.
      - Дэвид Страно, - сказал он наконец, не отводя взгляда.
      - Кто это?
      - Антон при тебе никогда имени такого не произносил?
      - Н-нет…
      - Ну вот им он в первую очередь и интересовался. Про тебя-то он помянул так, между прочим. Главным образом его интересовал этот Страно.
      - Ты узнал про него что-нибудь?
      - Адвокат. Американец. Хотя в Европе тоже ведет дела. Американец итальянского происхождения. Со связами на исторической родине. Вообще - со связями. Крутой адвокат, дорогой - но с тухловатой несколько репутацией.
      - В смысле?
      - По слухам - озвученным в прессе, - работает на несколько мафиозных семей. На вполне цивильные коммерческие конторы, включая большие и интернациональные, - но… в не самых цивильных вопросах.
      - И как он может быть связан с Антоном?
      Сергей не ответил. Я досасывал вискарь, не чувcтвуя ни вкуса, ни крепости.
      - Как называется этот фонд, на который ты халтуришь? - спросил вдруг рыжий новым - вкрадчивым каким-то - тоном.
      - Европейский фонд гуманитарного развития, что ли… моделирования… погоди, сам забыл… Или социальных исследований?.. Да, эксперимент в области моделирования, а фонд - социальных исследований. Европейский. А что?
      - Понимаешь… - Он словно мялся. - Я, когда твою биографию по Сети изучал, никаких его следов не нашел… Это на самом деле странно. Международная организация, межуниверситетские связи, глобальные программы - просто не может быть, чтобы в Сети не было никаких ее следов… Еще раз: искать инфу - это моя работа. И если я в Нете ничего найти не могу, то это означает одно из двух: либо контора в той или иной степени засекреченная, либо ее вообще не существует.
      Теперь мы оба пялились друг на друга.
      - Что ты хочешь этим сказать? - спрашиваю.
      - Ты, когда контракт с ними заключал, никаких подписок о неразглашении не давал?
      - Нет, конечно.
      - А кто тебя вербовал?
      - Доцент физмата нашего универа.
      - Ты его хорошо знаешь?
      - Его хорошо знает мой хороший знакомый.
      - Хм… Ты можешь рассказать подробнее, в чем заключается эксперимент вообще и твоя задача?
      Я как мог связно изложил. И чем дальше излагал, тем яснее чувствовал, насколько странно - ключевое, блин, слово! - все звучит.
      - Замысловато… - отреагировал рыжий. Без малейшего энтузиазма. Будто не поверил.
      - Я сам, когда наниматься пришел, решил, что меня разыгрывают… - сказал я, чувствуя, что оправдываюсь.
      - Я понимаю… - он мрачно хмыкнул, - ты не математик, не программист… Поэтому как человек, в этих вещах худо-бедно секущий, смею заверить - все это звучит весьма… фантастично. Не бывает таких программ… Я слышал про этого Белянина, он небезызвестная личность в определенных сферах… Бэлйанин… Я, конечно, специально не интересовался его идеями - но… Скажем, так: среди серьезных ученых его держат за порядочного клоуна. Но даже предположим - изобрел он эту программу. Открытие века, прорыв. Компьютерная интуиция. Алгоритмизация случайности. Покушение, понимаешь, на божественную прерогативу… Все это полная чушь - но предположим. Но есть такая объективная штука - компьютерные мощности. На данный момент просто не существует - ни в Америке, ни тем более в Европе - «железа», на котором можно в обозримые сроки обработать подобный массив данных. Даже в проекте не существует. Ну, не считая теоретической трепотни про квантовый компьютер.
      Я вспомнил, что говорил Виктор по этому поводу.
      - Якобы было найдено какое-то нестандартное техническое решение, которое держится в секрете, - выдал я совсем уже неубедительно.
      - М-да… - только и промычал рыжий.
      - Но кто-то ж мне это все дал. - Я, начиная раздражаться, ткнул в рюкзак с техникой. - Кто-то ж мне платит за то, чтоб я тут у вас гужевался…
      И вдруг вернулась собственная паранойя - насчет того, что меня словно «вели» по определенному маршруту. Загадочная девушка Майя - куда-то сгинувшая… Я от этих мыслей отмахнулся, но взамен в голову пришло, что вот и Антон, видимо, подозревал, что я не тот, кем представляюсь… Я вспомнил доцента Латышева. Что я, в натуре, о нем знаю?.. Да какая чушь - Виктор говорил, что они с ним друзья, и про эксперимент этот дядь Витя мне сам рассказывал…
      Хорошо, думаю.
      Я достал телефон и позвонил домой - Виктору.
      «Абонент не отвечает или временно недоступен».
      Колонка была с фокусом: вытягиваешь штырек сбоку - льется вода, отпускаешь - перестает.
      - Так это делается. - Сергей подошел, зацепил за выступающий ободок присобаченный, оказывается, к штырю проволочный крючок.
      - Данке шен, - говорю.
      - Прего…
      Я напился, поплескал себе на потную морду. За нами уже выстроилась маленькая очередь. Жарко.
      Мы пошли по аллейке, рыжий вдруг уселся с размаху на первую подвернувшуюся свободную скамейку, замер в странной позе, упершись в сиденье кулаками и глядя перед собой. Я поместился рядом. Напротив через речку, чуть наискосок, видна была галерея Уффици, торчала над крышами башня Палаццо Веккио.
      - Что ты собираешься делать? - вернул я ему его утренний вопрос.
      - А? - повернул Мирский голову, думая о своем.
      - Ты же собираешься что-то делать…
      - А что? - Взгляд его стал осмысленным.
      - А то, что меня эта чертова байда касается напрямую. Понять хоть что-то - в моих шкурных интересах. В смысле - в интересах сохранности моей шкуры…
      Он мрачно смотрел на меня, что-то про себя решая.
      - Несколько лет назад, - произнес медленно, - здесь, в Италии, я делал одну работу для некоего финансиста… маклера… спекулянта… Энрико Скакки такой… Он на интернет-компаниях варился, эта малина тогда как раз накрываться начала… Энрико в этой стране знает, по-моему, вообще всех… И со Страно он имел какие-то дела… В общем, я попробую с ним связаться…
      - И где он располагается физически, твой Энрико?
      - Мотается… В Милане часто тусуется, в Риме… А постоянное жилье у него не абы где - в Венеции. Пижон он…
      - Если ты с ним договоришься - я могу составить тебе компанию?
      - У тебя ж работа…
      - Моя работа - ездить куда глаза глядят.
      - Смотри… - он растянул губы в зомбической ухмылочке, - смотри…
 

 
      Туннели, туннели, туннели; зеленые горы со светлосерыми скальными стенами… Сергееву Болонью я видел только из окна. Феррара. Ровиго. Падуя. Местре - материковый пригород Венеции, дамба через лагуну. На месте я был через три часа после выезда - уже совсем под вечер.
      Рыжему удалось вызвонить своего Энрико - тот находился по месту постоянного жительства и согласился встретиться. Мы с Сергеем забронировали с моего лаптопа по номеру в одной и той же гостинице и договорились состыковаться уже в Венеции на следующий день - рыжий еще хотел заскочить домой, благо по пути.
      Только по прибытии я понял, что мне повезло: мой отельчик Bernardi Semenzato находился в двадцати минутах ходьбы от вокзала Санта-Лючия, причем ходьбы - по одной из немногих в этом непригодном к ориентированию городе относительно длинных более-менее прямых улиц (хотя и меняющей название в каждом новом квартале): Rio Terra Lista di Spagna - Rio Terra San Leonardo - Rio Terra di Maddalena - Vittorio Emmanuele - Strada Nova… в общем, до площади Святых Апостолов я дошел по прямой. Иначе б плутать мне тут с непривычки до ночи, упираясь в каналы. Впрочем, даже найдя свою Campo (что забавно пишется по-итальянски: SS. Apostoli, хайль рейхсфюрер), я еще попарился, прежде чем выявил в перспективе двухметровой ширины переулка торчащую перпендикулярно стене лаконичную вывесочку «Bernardi S».
      За стойкой портье сидел маньяк из би-муви: башка, как колено, плывущая улыбочка, блажные зенки. Увидев мой паспорт, он возликовал, выдал несколько русских лексем и помянул Путина с Калашниковым - маньяк оказался хорватом, слегка секущим на великом-могучем. Причем, кажется, действительно вполне сумасшедшим.
      На поселение меня определили даже не в сам отель, а в подведомственную ему квартирку на третьем и последнем этаже в подъезде за углом - в точно таком же переулке-коридорчике: у меня были собственные ключи и от подъезда (занятого в основном сугубо частным жильем), и от квартиры. На лестнице с неоштукатуренными стенами - голый кирпич - стоял острый запах сырости. В двери напротив моей, через лестничную площадку, на которой с трудом помещались двое, засела древняя итальянская бабулька - она убирала в номере и всякий раз, завидя меня, врубала бесконечные (продолжающиеся даже по ту сторону захлопываемой мною двери) пулеметные монологи, нимало не заботясь, понимаю ли я хоть слово.
      Полуазиатские, византийские арки и купола собора Сан-Марко - на фоне темной интенсивной синевы словно чуть светящегося изнутри неба. На противоположных сторонах площади, при открытых (со столиками на улице) кабаках - по оркестру: попурри из классики и вдруг - «Хава Нагила». Третий оркестр - на выходе к воде: Эннио Морриконе, тема из «Крестного отца», Челентано.
      Ветер с лагуны пробирал: впервые в этой стране я почувствовал, что уже осень, причем не самая ранняя. Деревянные сваи стояли редколесьем. Пустые гондолы звучно хлопали днищами о воду. Цепочка огоньков у основания Сан-Джорджо Маджоре; подсвеченный фасад Реденторе; воткнутая в чернеющее на глазах небо высокая освещенная мачта яхты указывает на ломтик луны в различимых еще облаках…
      Ощущение реальности отсутствовало полностью.
      …Столики на улочке, ставшей благодаря им вдвое уже. Телячья печенка «в венецианском стиле» с брусочками чего-то вроде мамалыги - той самой поленты? И официант, и официантка, поглядывая на тебя, совершенно одинаково двусмысленно ухмыляются. Через открытое окно и пустой зал видно, как на кухне у повара над сковородой взметается высокий язык пламени.
      За соседним столиком сидели восточные люди (возможно, турки - похожи, по крайней мере): откормленный мужик в европейском костюме и закутанная в черный балахон и черный платок молодая девица, с испуганным любопытством оглядывающаяся по сторонам.
      Завтрак я проспал - разбудил меня звонок Сергея. Он уже здесь. В своем номере.
      Я быстро слазил в душ, так и не смывший утренней оторопи, ускользнул от бабульки. Прошел через ресепшн (вместо хорвата-расчленителя там теперь пребывал строгого вида абориген), поднялся по страшной узкой лесенке с окнами в страшно узкий двор-колодец, где сушилось нижнее белье. В номере у Сергея потолок держали темные источенные деревянные балки с железным усилением.
      - Фоток с Майей я не нашел. - Рыжий был всклокочен, небрит и по-прежнему мрачен. - Он мне их давно слал, а я не распечатал и даже, кажется, не сохранил толком… - Он помолчал. - Звонил в Москву… Там не знали еще ни черта, конечно…
      Я подошел к окну. На расстоянии пары метров была стена противоположного дома. Чуть ниже меня - открытое окно, под окном - детская кроватка, в ней - несколько больших, в рост годовалого ребенка, кукол. И никого.
      - Ты жрал чего-нибудь? - спросил Сергей.
      - Не-а.
      - Я тоже не завтракал ни хера. Пойдем, что ли, хоть кофе выпьем…
      На «Кампо СС» нам не без некоторого труда, но удалось найти столики в тени.
      - … Никакая Майя не объявлялась, никто про нее ничего не знает. - Рыжий бессмысленно возил ложечкой в своем кафе латте. - Я расспросил, что там было перед отъездом. Прикол в том, что ни он, ни, кажется, она никуда ехать не собирались, не планировали во всяком случае ничего такого заранее. Еще за три дня до исчезновения Тоха обсуждал планы скорой корпоративной пьянки. Взял отпуск за свой счет за день до отлета…
      - Они правда чуть не разводиться собирались?
      - Да, говорят, совсем у них все хреново было, какие-то скандалы постоянные… Видимо, стерва она еще та - доводила, говорят, Тоху. Он вообще лицо держать умеет… умел… - а тут, по словам пацанов, совершенно из себя выходил. Мало того, она спала - слухи ходили - хрен знает с кем… С теми еще уродами - слыхал о таком Петре Полякове?
      - Нет…
      - Какой-то помощник думского депутата, проворовавшийся с потрохами, посадили его вроде недавно. Чуть ли не с ним она, говорят, трахалась.
      - Странно, - я вспоминал своих греческих попутчиков, - странно…
      - Ну а что ты сам-то можешь сказать об этой девице?
      - Да то-то и оно, что ничего определенного…
      - Но если ты вдруг правда видел не его жену…
      - Не исключено… В ее поведении… речи… хватало, знаешь, несовпадений с образом… Другое дело, что все их при желании было проще простого разыграть…
      - На хера?!
      - Хороший вопрос…
      Я допил бокал и глянул в счет. И обалдел:
      - Они че, озверели? За маленькое пиво - шесть евро? В этом гадюшнике? В меню, кстати, было написано - три.
      - Венеция, чего ты хочешь. Сплошные туристы - как с них, дураков, не драть…
 
      Действительно - сплошь «пингвины». Собственно, почти никого кроме. Столпотворение: ближе к Риальто и Сан-Марко - вовсе не протолкнуться. Картинка: берег канала, у воды уселись три туристки - молодые! - совокупным весом центнера четыре, разложили на нескольких ближайших квадратных метрах продовольствия минимум на взвод и сосредоточенно добросовестно ЖРУТ…
      На каждом втором углу торчали неподвижные костюмированные пары на замаскированных скамеечках - изображали (в расчете на мелочь) некие статуи: в венецианских масках и карнавальных одеждах. Стоят двое таких: мужик в плаще сохраняет должную застылость, девка в кринолине упорно воюет с юбкой - ветер…
      Мы вышли на Сан-Марко. За двумя колоннами (на одной из которых крылатый лев с Евангелием, на другой - святой Георгий с ящером) медленно сползал в сторону Дворца дожей высоченный борт не видимого целиком парома Anek Lines. Вдруг он низко протяжно заревел - с площади разом, в судорожном треске крыльев, взмыли все кормящиеся там туристическим подаянием голуби, почти закрыв небо, заметались, что у твоего Хичкока, заходили кругами, осыпая грязным пухом и едва не врезаясь в лоб…
      Рыжий вел меня через Кампо Сан-Стефано, через мост Академиа, мимо церкви Святой Агнессы - к каналу Джудекка.
      - Что они имели в виду? - Я показал на небольшое полусмазанное трафаретное граффити, уже не в первый раз встречаемое мной на здешних стенах: «АПЛ „Курск“ К-141 (по-русски). Первый отсек (и портреты моряков)». Или: «… Второй отсек (с портретами же)». - Что за прикол?
      - Без понятия…
      - Что-то в этом, по-моему, не то, - говорю. - Как-то оно… - я не мог оформить словесно отчетливое ощущение неуместности. Не знаю, почему это вдруг меня зацепило…
      Canale della Giudecca шириной мне сразу напомнил Неву в Питере, и только здесь я понял, откуда осточертевшее сравнение: так-то ничего общего, кроме собственно каналов - совершенно непохожих… Мы свернули по набережной направо, в ту сторону, где в перспективе Джудекки открывался размашистый водный простор, а за ним, на дальнем берегу, маячили титанические - и совсем крошечные отсюда - индустриальные строения, гигантская непонятного назначения пологая арка, мачты ЛЭП, трубы, трубы. На вершинах двух из них, тонких и длинных, косо стояли высокие - газовые? - факелы, как на нефтяных вышках… Самолет снижался слева направо.
      За дырявым сетчатым забором, огораживающим не-функционирующую пристань, ветер катал по бетону пластиковые пивные стаканы, сидящие по краям «пингвины» торопливо поджимали ноги, когда мимо, волоча волну, проходила очередная калоша с «пингвинами» же… или баржа с краном… или океанская яхта с радаром… крошечный катерок… паром в несколько палуб…
      - Энрико - он главным образом биржевой спекулянт. - Рыжий сверялся с записной книжкой в мобильнике: адрес, видимо, уточняя. - Такой санитар леса… хищник капиталистических джунглей. Делает деньги на всем, что плохо лежит… Интересный на самом деле мужик. Кладезь неофициальной информации. По бизнесу, наверное, мог бы проконсультировать как никто: суть-то его работы - все знать и первому сообразить, где можно урвать. Только ведь, сволочь, не поделится…
 
      Cанитар рыночных джунглей (неожиданно светлый шатен сорока с гаком, подтянутый, снисходительный) и впрямь был пижон, пижон из пижонов - он жил не просто в двухэтажной квартире, а в такой, где оба этажа еще и стилистически резко (намеренно) контрастировали. Нижний, сумеречный, заставлен был темной антикварной мебелью, верхний, куда мы поднялись по винтовой лестнице, - по крайней мере, кабинет - залит светом из высокого, до полу, многостворчатого (оно и называется венецианским?) окна и практически пуст: из горизонтальных плоскостей здесь присутствовала только выпендрежной формы доска под плоским широченным монитором, из мебели - лишь офисное кресло перед нею.
      Окно выходило прямо на Джудекку - по воде двигалось нечто глубоко футуристических (а-ля лукасовский крейсер Империи) очертаний, раскрашенное в кислотные тона, по имени Prince of Venice; ему навстречу - другая (не менее футуристическая) особа королевских кровей: строгая сине-белая Princess of Dubrovnik.
      Когда хозяин предложил садиться, я слегка даже растерялся - куда?.. Но Сергей уверенно пнул один из больших аморфных мешков, в беспорядке валяющихся на полу, уселся на - в - него, энергично заерзал, разминая под форму собственных телес. Они быстро перебросились с биржевым спекулянтом итальянскими репликами, включавшими мое имя, после чего тот, хмыкнув, посмотрел на меня.
 
      - Энрико, - обратился ко мне рыжий, - коллекционер. Тебе, как тоже своего рода коллекционеру, будет интересно. Тем более что ты же у нас собираешь странное - а у Энрико точно самая странная в мире коллекция…
      Спекулянт сделал приглашающий жест в сторону занимающего существенную часть кабинетной стены панно с фотографиями. Я, вежливо лыбясь, подошел.
      Я подумал, что уже созрел, пожалуй, чтоб от этих странностей бегом бегать.
 

 
      - Это из новеньких. Руби Бустаманте, американка. Шести лет. В прошлом году ехала с мамой на машине, машина сорвалась в пропасть и упала с высоты 50 метров. Через десять дней до обломков добрались спасатели. Обнаружили труп мамы - и Руби во вполне сносном здравии. Все десять дней девочка питалась лапшой быстрого приготовления…
      Она, кстати, у меня даже не самая молодая. Вот - суданка Лена, два годика ей было летом 2003-го, когда на берегу Красного моря разбился «Боинг-737». Из ста семнадцати пассажиров выжила она одна.
      Еще дамы. Хулиана Кепке, Перу, декабрь 1971-го. Самолет попал в грозу, в него ударила молния, он развалился в воздухе на куски. Семнадцатилетняя Хулиана очнулась в кресле, к которому она была пристегнута, висящем на дереве. Единственная спасшаяся. Еще одиннадцать дней Кепке шла через джунгли, пока не встретила людей.
      Через месяц, в январе 72-го, над Чехией в югославском самолете взорвалась бомба, подложенная усташами. DC-9 летел на высоте 10 160 метров. Погибли все, кроме 22-летней стюардессы Весны Вулович, вот она, красавица. Жива до сих пор. Мой рекорд высоты.
      Хотя больше всего у меня героев войны. Тут должна была быть, между прочим, фотография вашего соотечественника, но ее мне, к сожалению, пока достать не удалось, так что только его самолет - бомбардировщик Ил-4. На таком летал штурманом Иван Чисов, сбитый в 1942-м. Он выпрыгнул на высоте 7 километров, но парашют срезало падающим самолетом. Иван упал на крутой откос заснеженного оврага и выжил.
      В марте 44-го над Германией сбили англичанина Николаса Элкимейда. Он падал без парашюта с высоты более 5000 метров - подсчитали, что скорость падения составляла не меньше 150 километров в час. Внизу была раскидистая ель и сугроб. Ни единого перелома.
      - А это что за коллективное фото? - спрашиваю. На фото был церковный хор.
      - А, это отличная история! Дело было в 1950-м в городке Беатрис, штат Небраска, США. Местный церковный хор должен был собраться на обычную еженедельную репетицию. Правда, все участники по разным причинам опаздывали. Священник с семьей задержались, потому что дочка слишком долго выбирала платье. Двое хористов слушали по радио любимую песню. Одна девушка - не знаю, к сожалению, какая именно, - пятнадцать минут пыталась завести машину (которая, заметьте, до этого ни разу не ломалась). В общем, из пятнадцати человек к назначенному времени не пришел ни один. А ровно через пять минут после срока сбора пустая церковь… взорвалась!
      Но у меня тут есть даже еще интереснее. Вот! Фране Шелак, гражданин Хорватии. - (Запечатлен был довольно древний старик с хитрым лицом.) - Моя звезда. В 1962-м сошел с рельсов поезд, в котором он ехал. Его вагон упал в зимнюю реку. Утонули все, кто там находился. Кроме Шелака. Всего через год он летел самолетом. Во время полета открылась дверь, двадцать человек выдуло наружу. Разбились все. Кроме Шелака - он приземлился в стог сена. Еще три года спустя Фране ехал на автобусе. Автобус свалился опять-таки в реку, четыре человека погибли. Шелак выжил. В 1970-м он ехал на машине, машина на большой скорости загорелась… Шелак выскочил на ходу и спасся. В 1995-м он попал еще в одну автоаварию - его «шкода» на горной дороге столкнулась с грузовиком ооновских миротворцев. Легковушка вылетела в пропасть. Шелак ухватился за ветку дерева. Так что когда он, впервые в жизни купив лотерейный билет, выиграл миллион долларов, никто из знавших его не удивился…
      Вы знаете, что шанс только попасть в авиакатастрофу - это было подсчитано - один к миллиону? А выжить в ней? Одному из всех?.. А у меня таких - вон сколько!..
      У него таких было - больше сотни. Чудом выживших в авто- и авиакатастрофах. Выживших при ударе молнией (шанс только быть ударенным - 1 к 10 000 000). Выигравших баснословные суммы в казино. Выигравших джек-пот в лотерею (1 к 23 000 000).
      - Ничего себе хобби… По-моему, не самое здоровое, - сказал я уже позже, уже одному Сергею, когда мы наматывали на вилки черные от чернил каракатицы спагетти в кабаке Casa Mia (если и не совсем у себя дома, то в полушаге от нашей гостиницы). - Это суеверие или выпендреж? Или впрямь - способ заклинания прухи? Или вообще что-то личное?.. Ты у него не интересовался - с чего его потянуло таким собирательством заниматься?
      - Молчит, - хмыкнул рыжий. - С многозначительной улыбочкой. Хрен его знает… Хотя подозреваю, что, будь у него самого в биографии подобный эпизод, он не преминул бы похвастать. Или эпизод был - но прямо противоположного свойства?.. Да ну, скорее, просто элемент имиджа - мол, какой я спец по экстремальному везению. Может, правда некое влияние профессии - Энрико же в бизнесе такой… джентльмен удачи…
      Что позерство и актерство Энрико были не чужды - чувствовалось даже при самом поверхностном общении. Тем показательнее была осторожная взвешенность, с которой он заговорил о Дэвиде Страно.
      Да, Энрико немного имел с ним дело. Нет, это ни в коем случае не жулик, Страно вполне серьезная и достаточно весомая - в силу связей (по обе стороны океана) - фигура. Да, он часто занимается посредничеством в негласных сделках. Незаконных? Ну, незаконных… Но, как правило, это варки такого уровня - и такой стоимости, - что редко кто пытается их раскапывать. Учитывая, какие у Страно клиенты… Например? Хм… Ну, например… - Энрико, помедлив, озвучил энное количество имен, большинство из которых ничего мне, безнадежно далекому от международной коммерции и политики, не говорило. Как я понял - американских, европейских и даже ближневосточных дельцов и госчиновников крупного и крупнейшего пошиба, мафиозных «генералов»… Помянул несколько корпораций - включая пару всемирно известных…
      - Ларри Эдж? - удивился Сергей. - Так он же не то помер, не то в астрал куда-то ушел…
      - Это ты таблоидов начитался. Все эти слухи об Эдже - такая же чушь, как об Элвисе. Только об Элвисе врут, что он жив, а об Эдже, что он умер. Ничего он не умер, живет, между прочим, постоянно в Европе, активно вкладывается в самый разный бизнес… Хотя и никогда - что правда - не действует от своего имени.
      - А с русскими Страно, - спросил Мирский, - дела вел, не знаешь? В России, может, у него какой-нибудь интерес? В Москве?
      - В России? - Энрико задумался, скривился скептически. - Скажем, так: я об этом не слышал.
      Мы с Сергеем переглянулись. Вид у рыжего был весьма унылый - не сомневаюсь, что у меня тоже.
      Ночь. Безлюдный закуток меж тесно составленных домов, в которых не горит почти ни одно окно, поворот узкого канала. Из-за среза стены бесшумно появляется гнутый нос гондолы, потом - одинокий огонек (его держит тонкая фигурка из тех, что стоят на их лаковых крышках, - которой сейчас не видно). Черная лодка вытягивается целиком - с несколькими абсолютно неподвижными, какими не бывают «пингвины», пассажирами и застывшим бессловесным гондольером. Поворачивает на девяносто градусов, уходит в кромешную темень под мост, исчезает. От нее остается только этот огонек, постепенно удаляющийся.
      Ни звука так и не раздалось.
      Утром, прежде чем открыть глаза, я долго пытался понять: сплю я или уже нет. Где-то совсем рядом (на спинке кровати?) хлопали крыльями и бормотали голуби, из противоположных углов комнаты зычно перекликались по-своему итальянцы - итальянки главным образом, под ухом звенели на разные лады мобильные телефоны, стучали двери, гремели какие-то тележки, ухали какие-то ящики, пищали фальшиво-детскими голосами мультяшные персонажи и гулко били церковные колокола. На самом деле это, конечно же, творилось снаружи и по соседству - но акустика в узких каменных кишках за открытыми окнами была такая, что все казалось происходящим тут же, в метре от меня - а значит, во сне… Но что стук в дверь номера я слышу наяву, я догадался - и догадался: что-то стряслось.
      Серега вломился вполне бесцеремонно, озабоченно оглядел номер:
      - Телика нету? У меня вот тоже нету… Жалко, в новостях могло быть. Где твои прибамбасы - давай в Сеть залезем…
      - Кто умер? - Я отвинтил крышку минералки. Рыжий посмотрел на меня, закусив губу:
      - Умер?.. Дэвид Страно умер.
      - То есть? - Я не донес горлышко до рта.
      - Энрико звонит. Только что. Десять минут назад. Слышал? - спрашивает. Про Страно своего? Нет. А я, говорит, только что в сетевых агентствах нашел. - Мирский сделал паузу. - Грохнули его. Сегодня ночью. В Милане. У подъезда собственного дома. В смысле - дома, в котором у него квартира была. Расстреляли из автомата. В сито. Его и телохранителя.
      - Так. - Я сел на кровать.
      - Только не говори, что это совпадение. - Он набычился, словно ожидая от меня неизбежных и заведомо бессмысленных возражений.
      - Даже если и не совпадение…
      Я наблюдал, как рыжий, пялясь сквозь меня, шевелит нижней половиной морды.
      - А в Милане у тебя кто? - спрашиваю подозрительно.
      - Журналистка знакомая. Не криминальный репортер, но у нее приятели-коллеги в криминальном отделе…
 
      Уже недалеко от вокзала я увидел парочку из числа тех, что стоят по всему городу в карнавальных масках и плащах: эдакие загадочные и импозантные. Эти двое были еще без масок и головных уборов и стояли просто на земле, а не на подставке… Оба - низенькие, старые и некрасивые.
 

 
      Я посмотрел адрес: набор букв точка de. Немецкий. Что за чушь? Потом я вдруг вспомнил - погонял курсор и таки нашел: одно из нечитаемых писем, что пару раз приходили на мой e-мейл за время вояжа. Нет, там был - точка com…
      - Посмотри, Серега, - я развернул к нему на столике лаптоп, - может, ты как компьютерный человек скажешь: это никак нельзя отформатировать?
      Рыжий, хмурясь, постучал по клавишам:
      - По крайней мере, не с твоим софтом… И вообще, что-то… непонятное…
      - Приходят, - говорю, - письма в каких-то лажовых кодировках с неизвестных адресов… Дэ-е - это же Германия?
      - Юстас - Алексу… - Он зевнул по-бегемотьи. - Забыл, Штирлиц, ключ к шифру?
      - Чего там - подъезжаем? - Я посмотрел в окно. Серега покосился на часы:
      - Минут пятнадцать еще по расписанию.
      На соседних путях тянулись платформы, груженные одинаковыми «фиатами». Над стандартным железнодорожным пейзажем стояло разноцветное колесо обозрения - что предлагается обозревать, интересно? Ветки-стрелки-козловые краны?..
      Три часа мы ехали из Венеции - через Падую, Виченцу, Верону. Кукурузные поля по сторонам - как в Небраске… Я чувствовал, что темп перемещений для меня, новичка, явно крутоват - окружающее уже едва воспринималось. Перекорм впечатлениями. И ощущениями… мать их…
      - А ты чего так свободно катаешься? - поинтересовался я у Сергея. - У тебя, что ли, работы нет?
      - Я договорился… Отпросился на пару дней… Тебе-то это на хрена надо? - хотел сказать я, но не сказал. Сидел бы не рыпался - если из автоматического оружия вон уже крошат… Да я сам бы плюнул на все тут, ломанулся бы куда-нибудь в Норвегию, не знаю, в Исландию - и продолжил творческий отпуск с таким видом, будто ничего меня не касается.
      Не касается…
      «… Слышь, Юрген, мой тебе совет - не возвращайся в город. А лучше вообще в Россию. По крайней мере, пока. А получится - никогда…»
      Что, черт, у них там творится?.. А тут - что творится? И не отвязаться от мысли, что одно как-то связано со вторым… Как? Какая, к черту, связь - кроме меня самого? Вот именно…
      Теперь я уже и Виктору не мог дозвониться. Латышева, думаю, набрать? (Он оставлял на всякий случай номер.) И что я у него спрошу? «А правда, что весь ваш эксперимент - сплошная липа?.. А дядь Витю тоже вы убрали - как опасного свидетеля?..»
      Все это были, конечно, даже не размышления - так, нервная суета мысли.
      - «Дуэ Гиардини», - прочитал я визитку нашей гостиницы. - Гиардини… Это сад, что ли?
      - Джиардини. Два сада.
      Сад имелся у нас под окном и, кажется, принадлежал отелю - симпатичный, с пальмами. Возможно, он включал в себя целых два…
      Пока мы приехали в Милан, пока вписались - уже почти наступил вечер. Что, впрочем, Клаудию («Клаву»), Сергееву знакомую, не смутило - мы «забились» на десять в районе Порта Тичинезе: средоточии, по словам рыжего, здешней ночной жизни.
      По пути туда со своей Via Benedetto Marcello (Corso Venezia - Corso Vittorio Emmanuele II-Via Torino - Corso di Porta Ticinese) мы с Серегой миновали как раз весь центр. Ла Скала оказалась маленькой и довольно занюханной на вид. На Домской площади, пока я пялился на знаменитый фасад, очередное «лицо азиатской национальности» без спроса и предупреждения сунуло мне что-то в ладонь - горсть кукурузных зерен, - вытянув в сторону мою руку, на которую немедля вознамерилось сесть с полдюжины грязных голубей. «Камера, камера! - орало лицо: фотографируйся, мол, с пернатыми, турист. - Вер а ю фром?» - «Сколько?» - тут же спросил ухмыляющийся Серега. «Три евро!» За горсть кукурузы. Вспомнив стамбульского чистильщика обуви (вер а ю фром…), я с мстительным неполиткорректным удовольствием сунул наглому хачу средний палец под смуглый шнобель.
      На Viale Gabriele D’Annunzio я оглянулся на витрину: за стеклом стояли три «лотуса» разных цветов, джип «порше», джип БМВ и «мерс»-купе. По этому поводу я вспомнил и рассказал Сереге поучительную историю из тех времен, когда мы ремонтировали и реставрировали тачки: Валерка (по-моему) ездил за запчастями в Германию и в поисках их прочесывал среди прочего тамошнюю автосвалку. Нашел разбитую «феррари». Надеялся хоть что-то с нее снять - куда там: ни одной целой детали, в хлам, вдребезги. Потом на остатках приборной доски разглядел пробег: 80 км. Красиво жить - запретишь.
      - Версии? Версии есть. На выбор. Ну, считайте. - Мауро начал выбрасывать пальцы, называя имена и организации - наверняка известные. Только не мне. - Покойный имел обширную практику. А учитывая ее специфику, «заказать» Страно мог кто угодно.
      Мауро, криминального репортера «Коррере делла сера», привела - прознав, что нас интересует, - Клаудиа, обаятельная щупленькая тетка моих примерно лет. Мауро, как всякий уважающий себя итальянец, охотно чесал языком, не смущаясь могучим акцентом, отягощавшим его английский, - и чем в большее количество заведомо лишних подробностей местной криминальной жизни он нас посвящал, чем больше вспоминал неведомых коррупционных скандалов и мафиозных процессов, тем меньше я понимал: а чего, собственно, мы добиваемся? Что хотим расследовать? Кого вывести на чистую воду? Мы - своими силами?.. Детский же сад, ей-богу.
      - Русский след, - тупо спрашиваю, - среди версий не фигурирует?
      - Русский? - развеселился Мауро. - Ну да, русская мафия всегда во всем виновата… Но, боюсь, не в данном случае. Что-то я не помню, чтоб там где-то русские упоминались.
      - А Ларри Эдж? - вяло (тоже явно чтоб хоть что-то спросить) осведомился Серега.
      - Эдж? - не понял Мауро.
      - Ну, который когда-то кинозвездой был, а теперь магнат. Страно же вроде на него тоже работал.
      - С чего вы взяли?
      - Люди говорят. Знающие.
      Мауро сделал недоумевающую рожу, посмотрел на Клаудию.
      - Про него же, Эджа, сто лет ничего толком не известно, - неуверенно сказала «Клава».
      - Интересно, - тоном, опровергающим смысл сказанного, пробормотал рыжий, - а мне тут компетентный источник утверждал, что этот Эдж активно в бизнесе варится…
      - Не слышал такого, - открестился Мауро. - То есть что-то, конечно, слышал - но исключительно в порядке легенд.
      - Подожди, - задумалась Клаудиа, - есть же какой-то фонд, не фонд… какая-то контора благотворительная, от его имени якобы учрежденная… Помнишь, пару лет назад скандал еще с ними был?
      Мауро нахмурился, посмотрел по очереди на нас с Сергеем, прицелился пальцем в рыжего:
      - «Миссия Люмьер»… Точно. Точно! - в Швейцарии даже расследование затеяли: на отмывании денег их, что ли, ловили. Причем, действительно, имя Страно при этом поминали. Ни до какого суда, конечно, все равно не дошло.
      - Что за миссия такая? - спросил Серега.
      - Большая контора, международная, довольно старая уже… не то чтобы благотворительная - скорее, такой частный фонд поддержки науки. Гранты, стипендии, учеба в престижных университетах… Его основали где-то еще в шестидесятых - и с тех пор в чем только не обвиняли. Во времена холодной войны шпионская какая-то возня вокруг этой «Миссии» была, теперь вот мафиозные деньги типа через нее моют…
      - А Эдж при чем?
      - Да ни при чем. Якобы в свое время «Миссию» на его деньги учредили. Как раз когда он… ну, от мира ушел. По-французски игра слов получается: Lumiere же по-ихнему Просвещение, le Siecle des Lumieres. [4]
 

 
      Век Просвещения (фр.).
 
      [Закрыть]
      Ну, и братья Люмьер, кино в смысле. С тех пор чьи там только бабки не варятся, в том числе, по слухам - неподтвержденным! - парочки контор, подозреваемых, если не ошибаюсь, в нелегальном экспорте оружия. А Страно вроде при этом посредничал. Но расследование, я говорю, благополучно заглохло.
      Cерега механически кивал, с видимым отвращением посасывая воду с лимоном. Заведомо лишняя информация…
      Viale Cardinale Ascanio Sforca - это были обе набережные неширокого, абсолютно прямого канальчика: несколько ресторанов (дебаркадеров) стояло прямо в воде, хотя большинство вплотную забило берега. Их, кабаков, тут было громадное количество - и почти ни в одном к одиннадцати вечера не осталось свободного столика, по крайней мере на улице: ночная жизнь текла вполне активно, представленная еще и плотными - молодежными в основном - толпами, шумно валящими мимо жрален, и цветными, неутомимыми в стремлении втюхать хлам.
      Я вполглаза следил за всем этим, одолеваемый не то усталостью, не то просто какой-то расслабухой (без малого бутылка «Кьянти», сладкий запах сунутой официантом под столик спиралевидной курительницы), и «вполмозга» думал, откуда мне знакомо это название - «Миссия Люмьер». Смотрел что-нибудь, читал?.. И почему оно у меня ассоциируется с кем-то из старых знакомых?.. С кем же, черт…
      - … в Москве как в Москве. Ни черта там не меняется, на самом деле. Говорят: «девяностые», «девяностые» - прошли типа эти анекдотические времена… Думаете, сейчас что-то иначе? Вон, знакомый москвич про кореша рассказывал - который только в этом году со своего джипа пулеметную турель снял. Причем выкидывать не стал. На всякий случай. Совершенно реальная история и совершенно реальное - в обоих смыслах - лицо. Бывший бандит с филологическим, между прочим, образованием. Пелевин, говорите? Новорусский анекдот? Так реальная жизнь пошлее любого анекдота…
      Глебов подмигнул мне, молча салютуя пластиковым стаканчиком. Славка прервал на секунду вдохновенное свое повествование, поспешно взял последнюю оставшуюся на ксероксе емкость. Бесшумно чокнулся с нами, опрокинул, сморщился, нетерпеливо перенял у Глебова пластиковую вилку, со второго раза подцепил серую селедочную стельку и, капая на газету, отправил в пасть.
      - … От этого знакомого, - продолжил, жуя, - Сани Скворцова, я много, кстати, всего наслушался. Он в «Коммерсе» раньше работал, теперь ушел в пиар: «кризисным пиаром» это у них называется - кого поднять, кого уморщить… Делаю, говорит, то же фактически, что и раньше, - только за гораздо лучшие бабки. Это вообще теперь там главное, если не единственное, занятие: пиар, антипиар, псевдопиар…
      Глебов меланхолично разливал по очередной. Пили как на поминках или на торжестве - стоя: оставшийся от прежних хозяев выпотрошенный ксерокс был пока единственным предметом мебели во всех четырех комнатах. Еще по наследству нам перешли голые девки на стенах и мусорные кучи в углах. До нас в этой квартире обреталось ныне покойное охранное агентство, прикормленное заводом удобрений, в позапрошлом месяце благополучно «съеденным» нашим Борисычем. Это была именно квартира, в обычном серийном доме в панельном районе - добираться далековато, зато аренда вполне божеская.
      - … Прошлым летом, рассказывает, на «Каннских львах» был. Ну знаете - фестиваль рекламных роликов, самый-самый. Там наших целая дивизия понаехала - пиарщиков опять же. Что характерно, ни одного весомого приза не взяли - один только какой-то третьестепенный, - зато весь Канн на уши поставили. Они там устроили «кавиар-пати». Кавиара, правда, никакого особо замечено не было, зато водяры - целое Средиземное море. Саня говорит, нажрались так, что западники все порывались на всякий случай «скорую» вызвать. Не, ну квасить, конечно, не одни русские мастера. Но вот так, чтобы остервенело, как будто насмерть, - так только наши пьют…
      Единственное, что парит, подумал я, - эти решетки. Оно понятно: первый этаж, как иначе, - но сидишь будто в тюряге… Я взял свой стакан и подошел к окну. Во дворе не было ни души - лишь полдюжины разномастных котов поочередно меняли взаиморасположение, как фигуры странных шахмат. Туча наползала садящимся НЛО - геометрически правильная, густо-лиловая, с бледно-серой каймой; придавленный ощутимой телесностью ее словно бы толстого, плотного тела, белесый параллелепипед девятиэтажки напротив светился отраженным светом невидимого отсюда вечернего, почти уже севшего солнца: странно, ностальгически живым - и лишь непонятная, но явственная теплота этого свечения на фоне голого двора с голыми древесными вениками свидетельствовала о конце ледникового периода.
      - … В сентябре он там же неделю отдыхал, на Лазурном берегу. Тусовался с родными олигархами. Представьте: Ницца, стоят на рейде две яхты, океанские, естественно, метров по пятьдесят и лимонов по тридцать. Одна Потанина, другая… не помню чья, но тоже кто-то такой… Ну вот, стоят там уже месяц, плавают друг к другу в гости, а между яхтами каждый день туда-сюда здоровенный катер рассекает. Волну - буквально - гонит. Потому что ихним девкам, когда волны, на водных мотоциклах гонять прикольнее…
      Тоскливо-то, думаю, отчего так? От Славкиных рассказов? От этих надорванных, заляпанных какой-то дрянью жопастых коровищ? От мусорного хруста под ногами?.. Май… Маета…
      А вот хрен вам, злобно обратился я про себя непонятно к кому. Заделаем мы студию, ясно? Поставим на ноги. Будем снимать мультики, всего чего, в прокате окупаться и на фестивали ездить. Мы вам, уродам, докажем, что можно в этой стране делать дело - не грабить, не расхищать, не разводить, не пилить, не сливать: РАБОТАТЬ, блин, - знаете такое слово?.. Причем себе не в убыток… Я в этой самой стране живу и намерен жить до конца, до упора - и не по вашим паскудным «понятиям», а - по правилам, блин, и по совести. И вам, сукам, пиарщикам, вице-мэрам, потаниным, частным охранникам, олигархам, ментам, питерским чекистам, депутатам, медведевым, идущим вместе, сечиным, бандотам, политтехнологам, сурковым, прокурорам, авторитетам, путиным, налоговикам, абрамовичам, губернаторам, единороссам, пидорасам, швали, мрази, слизи и плесени, - вам я ее на окончательное разграбление так просто не оcтавлю, всосали?.. Прозит.
      - … А кстати, об общих знакомых, - повернулся ко мне Славка. - Знаешь кого видел? Гронского.
      - Виктора? - Я еще не сосредоточился. - Так он в Москве сейчас?
      - Вроде уже третий год. Корпоративным психологом - лечит топ-менеджеров от депрессий и импотенций…
      Я оглянулся на окно. По-весеннему светившаяся девятиэтажка погасла, став не просто серой, а утрированно бесцветной, как экран выключенного телика, двор за какие-то секунды залили расплывчатые серо-синие сумерки, и в плетении черных веток уже проклюнулись желтые электрические точки.
      - … И чего дядь Витя говорит?
      - Ну чего говорит… Тоже, понятно, тошнит его от всех этих выродков, баблом набитых. Но он сейчас вроде на новую работу вписался. Есть такая «Миссия Люмьер» - что-то вроде международного фонда. Разыскивают и «подогревают» научные дарования. А Виктор их тестирует, дарования в смысле, - кому грантик подкинуть, кого в Кембридж отправить…
      Мобильник кого-то из моих собутыльников заиграл похоронный марш.
      На углу Ascanio Storza и Via Pavia призывно торчала ярко-желтая круглая пластмассовая будка - угнездившийся в ней парень артистично, со всеми положенными телодвижениями мешал коктейли. Взяв по «кайперинье» (нетвердый в принципах Серега нашел при помощи этого легенького пойла компромисс между желанием дернуть и декларированной завязкой, я же довел пойло до приемлемой кондиции при помощи граппы из фляжки), мы стояли на горбатом мостике через канал, облокотившись на перила, молча глядя на окружающее полуночное веселье, на толкотню, кипение, пузырение и водовороты; я медленно пьянел, смотрел на этих смешных безалаберных итальянцев (в основном, понятно, на итальянок - благо в данной стране есть на кого попялиться), мрачно завидовал их органичному умению получать свой незамысловатый кайф без натуги, истерики, ударных алкогольных доз и ущерба для ближних, прикидывал, сколько бы я так промаячил в своем родном городе в это время суток близ шалмана, пока не допросился бы арматуриной (или «демократи-затором» - учитывая стакан в руке) по черепу, пером под ребра, в лучшем случае - говнодавом в рыло, и, балдея от собственной оригинальности, тщился допереть, почему люди, среди которых процентное отношение людей и скотов всегда и везде примерно одинаковое (тем более - представители одной расы, языковой семьи, религиозной традиции и цивилизационной модели!), в одних местах живут - не в том же дело, что богато и сыто, - КАК ЛЮДИ, а в других - как скоты…
      The same shit everywhere… Автора бы этого граффити - да в город, допустим, Лесосибирск: остался бы он при своем мнении?..
      Наверное, любой житель России, попав в Европу, должен ощущать себя обитателем преисподней (если представить, что туда не ссылают за провинности, а определяют по разнарядке), выпущенным на экскурсию - нет, не по раю, конечно, просто по земле, - ему не отделаться от этой изумленной обиды: чем же я настолько хуже прочих, что мне приходится жить ТАМ - и на хрена вообще, в назидание и устрашение кому включено в структуру мироздания это ТАМ?..
      Via Pavia по мере удаления от канала превратилась в Via Tabacchi, на углу ее и Via Giambologna, по которой мы свернули налево, к себе, кучковались проститутки. На Via Francesco Storza у Университета естественным образом тусовалась молодежь (с мотоциклами). Ночной ветер - тем более тут, на севере, - был уже далеко не теплым, я ощутимо подмерзал в майке. По пустым широким улицам время от времени с воем и мигалками проносились полицейские машины - что наводило на мысль не о разгуле преступности, а о любви итальянцев погорланить по поводу и без повода: словно при наличии муниципального транспорта они от избытка витальности орут посредством сирены.
      Мы с Сергеем по-прежнему молчали всю дорогу - не о чем было говорить: оба же понимали, что приступ детективного рвения принес вполне прогнозируемый результат. Нулевой. Не о чем говорить и нечего делать… Но поскольку я был нетрезв и ощущения, готовые, но все никак не решающие оформиться в подозрения, во мне бродили самые противоречивые, я в конце концов не выдержал:
      - Помнишь, Серега, что нам рассказывали про эту долбаную «Миссию Люмьер»?
      - Ну?
      - Один мой знакомый - я сейчас вспомнил - работал на нее.
      - И?
      - Этот тот человек, который подписал меня участвовать в моем эксперименте.
      Рыжий остановился, внимательно на меня глядя.
      - … Который рассказал мне про суть мероприятия, свел с доцентом, набиравшим добровольцев, «скаутов»… порекомендовал меня ему. Более того - от него, этого знакомого, я вообще узнал про фонд и эксперимент, именно он предложил - неожиданно для меня - пойти на собеседование. Почти, можно сказать, уговорил… И я уже третий день не могу до него дозвониться.
      Сергей еще чуть постоял - руки в карманы, - поразглядывал меня, качнулся с носков на пятки и коротко присвистнул. Он даже веки прикрыл, на несколько секунд как бы уйдя в себя - явно что-то быстро обдумывая. Потом мы двинули дальше - медленнее, чем раньше, и я все ждал, что ответит Мирский. Но он молчал-молчал, а потом вдруг сказал не то задумчиво, не то смущенно:
      - Знаешь, Юр, я должен тебе кое в чем признаться…
 

 
      Комо было последней остановкой перед границей. Одноименное озеро открылось ненадолго справа по ходу: зеленые крутые склоны вставали прямо из воды, черепичные крыши краснели у ее среза прерывистой ватерлинией.
      Через пять минут, в Киассо, в вагон зашли униформисты. У меня просто проверили паспорт - хотя и долго обнюхивали визы, - на Серегин американский (кстати!) вообще едва посмотрели, зато у каких-то англоговорящих по соседству принялись подробно выспрашивать, сколько у тех при себе валюты: фискальное рвение странно выглядело в географическом центре Шенгенской зоны (тем более когда по обе стороны столь трогательно охраняемой госграницы изъясняются на одном языке). Выпендриваются, подумал я в адрес швейцарцев. Или они уже тоже проголосовали за безвизовое общение с ЕС?..
      Снова вода - слева, потом справа: извилистые сумасшедшей красоты озера перетекали одно в другое, малоэтажные городки вытягивались по их берегам у подножий высоких лесистых гор. Через полчаса - Лугано. Еще примерно столько же - Беллинцона.
      …Виктор перебрался в Москву года четыре тому. Естественным образом - он был хорошим психологом, а спрос на них у нервных столичных «элит» нынче оченно вырос. Кажется, карьеру Виктор делал там вполне успешно: законтачил с нужными людьми, встроился в положенные варки… А около полугода назад вдруг вернулся - без внятного объяснения. Но вроде бы не по причине каких-то проблем в столице. В общем, никому он ничего не сказал - по крайней мере, из тех наших общих знакомых, до кого я сумел вчера дозвониться, потратив кучу непонятно чьих евро… А неделю назад дядь Витя исчез. Сказал, уезжает. Куда и зачем - не сказал…
      Светлые луга и темные хвойные чащи, сменяясь в беспорядке, штурмовали кручи. Серели каменистые осыпи. Разогнавшийся поезд ощутимо кренился на поворотах. Голые скальные гребни норовили уйти за верхний срез оконной рамы. Наконец блеснули пробелы ледников.
      …Швейцарский скандал с «Миссией Люмьер» замутил некто Ольдаг Кройцлер, в ордене научных благотворителей значившийся «генеральным координатором проектов Цюрихского филиала» (штаб-квартира «Миссии» располагалась в Женеве - потому, кстати, и назывались они по-французски). Но, как поняли мы с Серегой, у «люмьеров» Кройцлер занимался финансами - был вроде старшего бухгалтера. Он-то в позапрошлом году и слил прессе сведения о грязных деньгах, отмываемых якобы через миссионерские программы. Именно в те времена швейцарским банкам пришлось, поломавшись, начать нарушать тайну вкладов - как раз во имя борьбы с отмывкой: так что слив пришелся ко времени и хай поднялся немалый. Правда, настучал Кройцлер на «просветителей» после того, как те его уволили, - и в ходе начавшейся «компроматной войны» почти российского образца ему тоже перепало: мол, почему, вы думаете, его поперли? Потому как он с ног до головы проворовался! Что до сути Кройцлеровых разоблачений, то руководство фонда заявило, что, с одной стороны, все это стопроцентная наглая клевета, с другой - если кто-то желает поддержать науку и стимулировать прогресс, то почему мы должны препятствовать благородному порыву? Праведность же доходов пусть устанавливают правоохранительные органы соответствующих государств. Короче, грязи и демагогии было много, ясности - никакой. Толку тоже: начатое следствие по-тихому сдохло…
      Туннели нарезали пейзаж на неравные фрагменты - как плохой кабельный телесигнал перемежает фильм темным экраном. Иногда сигнала не было по несколько минут - под перейденный Суворовым поверху (да еще с боем) перевал Сен-Готард мы нырнули чуть не на десять. Дорога огибала бока гор, чередовалось направление крена, словно в задумчивом слаломе; то с одной, то с другой стороны распахивались пропасти, ты вдруг оказывался на авиационной высоте: мелькавшие глубоко внизу городки стояли высоко над ущельями. Дух захватывало, челюсть отвисала. Путепроводы перечеркивали друг друга на разных уровнях под разными углами, рельсы всасывались в дыры туннелей.
      …Неутомимый и неостановимый Серега сумел даже добыть контактный телефон Кройцлера - но пока не дозвонился: то занято, то не отвечает. «Просветитель»-ренегат по-прежнему обретался в Цюрихе - и в любом случае ехать стоило туда: пообщаться, на худой конец, с местными газетчиками, освещавшими скандал. Попутно выяснилось, что и в Цюрихе у Мирского имеется добрый приятель («А есть вообще в Европе хоть один город, где у тебя не живут знакомые?» Рыжий честно задумался: «Есть… но мало»). Вася такой Колесников, экс-петербуржец, «дизайнер одежды»…
      (Интересные все же времена на дворе: в мире, кажется, осталось только две профессии - пиарщик и дизайнер. Если садовник, как Варька, художник, как покойный Шатурин, и портной, как оный Вася, называются одинаково - чудится в этом, хочешь не хочешь, некий подвох… Мир рекламщиков и оформителей. Конфетная обертка без самой конфеты…)
      Вася даже пообещал встретить нас на вокзале - «под ангелом». «Хауптбанхоф» оказался здоровым и разветвленным - и никаких ангелов в нем не обнаруживалось. Наконец мы тормознули под свисающей с потолка одного из главных залов разноцветной грудастой бабищей с громадным туловищем, ма-ахонькой головкой и предположительными крыльями. Уверенности в том, что эта тварь (сиделось под ней как-то неуютно) и имелась в виду дизайнером, не было - тем более что сам Вася не просматривался.
      На агрегате навроде утюга, воняющем бензином, подъехал мужик в оранжевом жилете, слез со своего насеста, принялся подметать шваброй мусор, шуганув девку неопределенного возраста с рюкзачком за спиной и младенцем в коляске. Пару раз профланировали правоохранители в разного цвета униформе - не обращая никакого внимания на стеклянную фляжку вискаря, из которой я прихлебывал.
      - А, российские рефлексы, - фыркнул рыжий, заметив мой стрем. - Это ваши менты ищут только повод докопаться и развести. Здесь, если не дебоширишь, на хрен ты со своим бухлом никому не нужен… Ну вон он, Васек, слава богу…
      Росту в Васькй было метр шестьдесят пять от силы.
      - Странные у вас ангелы. - Я ткнул пальцем вверх.
      - А! Ну да… Между прочим, художница, которая его… ее изваяла?.. в общем, изготовила, - умерла от отравления красками, - жизнерадостно сообщил дизайнер.
      Мы спустились в подземный гараж и погрузились в Васин, как это ни смешно, «мини-купер» (новый). «Кстати, в Европе принято пристегиваться…» Да, думаю, это не та Европа, где находится, скажем, раздолбайская Италия. Даже за те десять минут, что мы ехали к Колесникову на H #252;gelstra #946;e, я убедился, как мало похож - просто стилистически - Цюрих на все, виденное мной в Средиземноморье. И какой он вылизанный.
      Экс-«питерский», как выяснилось, неплохо устроился: жил он на тихой такой, премилой, в гору взбирающейся улочке совсем недалеко от центра - десять минут ходу до озера, - в недешевеньком трехэтажном доме на десяток квартир. Когда мы поднимались из подвального гаража, я обратил внимание на открытую железную дверь сантиметров сорока толщиной (в проеме за ней была темнота).
      - Что это у вас? - Я хмыкнул. - Банковское хранилище?
      - Бомбоубежище, - оглянулся Вася.
      - В смысле? - Я не понял, шутит ли он.
      - В прямом. До самого недавнего времени все дома в Швейцарии в обязательном порядке оборудовались бомбоубежищами. А все крупные шоссе, кстати, проектировались как запасные полосы для самолетов. На случай войны.
      - С кем это вы воевать собрались? - прибалдел я. - После семисот - или сколько там - лет нейтралитета? В центре благополучной Европы? С Лихтенштейном?
      - Между прочим, - продолжал хозяин, ведя нас по лестнице, - при семи миллионах населения в Швейцарии только сухопутная армия - больше трехсот тысяч человек…
      - На хрена?!
      - А логика тут ни при чем, - подал голос Мирский. - Это массовый невроз. Фрейдистский комплекс. Благоприобретенная мания. Слишком мирные и нейтральные. Слишком хорошо живут. Слишком богато. «Щастливые швейцары» - это из Карамзина?.. Самая крепкая в мире валюта. Один из самых высоких уровней жизни. С затертого Средневековья не воевали. Представляешь, какие тут тараканы в башке заведутся?..
      - Я? - переспрашиваю. - Не, не представляю. Я, если ты забыл, три недели как из России.
      - Н-ну да…
      Квартирка Васина - четыре комнаты, включая совмещенную с кухней столовую, - производила странное впечатление. В стильненько, с богемным минимализмом обставленной (низкие широкие лежанки, один-единственный книжный стеллажик, функциональный минимум мебели, мелкие художественные безделицы), в ней было мало бытовых объектов, зато полно избыточных: длиннейший ряд шампуней-гелей-кремов-дезодорантов в ванной, музейная коллекция соусов-приправ на кухне… Последнее, впрочем, объяснялось кулинарными увлечениями хозяина - встретил он нас, например, швейцарским национальным блюдом (кажется, единственным таковым) фондю: это сыр, плавленный в белом вине со специями, коий надлежит черпать насаженными на особые вилочки кусочками хлеба.
      Мирский черпал, азартно чавкал и бодро врал про меня и про то, что привело нас в «Гельветическую конфедерацию», - я косился на него, пытаясь понять, откуда взялось у меня алогичное чувство уверенности. А здорово, сам себе удивляясь, подумал я, что этот клоун за мной увязался.
      «… Слышь, Юр, я должен кое в чем тебе признаться. Помнишь Энрико - к которому мы в Венецию ездили?..» Когда «джентльмен удачи» позвонил Сереге сообщить про убийство Страно - он, естественно, поинтересовался, в какую такую «тему» мы с рыжим влезли: в случайность совпадения наших расспросов с автоматными очередями в Милане он, разумеется, не поверил. Мирский отвечал уклончиво. Энрико настаивал - и Серега понял, что тот «сделал стойку». Видимо, «санитар леса» чуял тут тренированной своей интуицией возможность разжиться полезной инфой. Тогда рыжий без подробностей описал реальное, в общем, положение дел - что я помимо воли попал, кажется, в какую-то многоходовую и многофигурную варку с участием покойного адвоката, и мы с ним оба по разным, но личным причинам заинтересованы разобраться, что к чему. И тогда Энрико напрямую предложил: все, что нароешь, - сообщай мне. Я в накладе не останусь.
      Поначалу и сам Серега не очень верил, что нам удастся хоть что-то надыбать. Но когда я обмолвился насчет Виктора… «Понимаешь, еще фигня какая… По контракту с моим универом я отстрелялся. Они предлагали его продлить, но знаешь… как-то все надоело». Тем более что Энрико рыжий знает - за ним действительно не заржавеет. Гонорар поделим.
      К тому же у тебя куча знакомств в куче стран, добавил я про себя… И свободное знание всех главных европейских языков… И всяческие компьютерные умения… И вообще - вместе веселее. Не говоря о том, что одна голова хорошо, а две…
      «Ты хоть понимаешь, чего мы таким макаром допросимся?» - спрашиваю, непонятно на кого злясь. «Ну что ж мы, совсем дураки? На хера нам на рожон лезть?..» Тут не успеешь понять, куда залез, собирался сказать я… Хотя чего было говорить: рыжий и сам, конечно, все знал. Но… Смотрел я в эту наглую небритую рожу, в эти сообразительные шпанистые зенки - и прекрасно видел: он же авантюрист. Его же носит… Не в бабках же дело - не в них одних, по крайней мере…
      Кстати. О бабках… Я совершенно не был уверен, что по окончании собственной работы (ровно две трети оговоренного месяца, между прочим, уже прошли - двадцатый день, как я отчалил) я решу возвращаться домой. Я слишком хорошо помнил телегу Костика. Не говоря уже о том, что и с работой-то не все, выходит, ясно - а соответственно, даже с положенными мне двумя штуками. Тем более - что, блин, такое две штуки евро?..
      В общем, и бабки, пожалуй, пригодятся.
 

 
      Напротив цюрихского вокзала, у моста Walche-Brьcke запаркован белый микроавтобус «мерседес». В нем сидит девица с запасом ампул и одноразовых шприцов. К мини-вэну время от времени подходят молодые люди с лицами цвета плесени в живописно драных (на заду, например) прикидах - и добрая девица выдает им бесплатную дозу. Пожалуйся на приближающуюся ввиду нехватки эликсира ломку - и без единого вопроса получишь заменитель (что они там нынче практикуют вместо метадона?). Иди ширяйся с государственного благословения. Это, значит, чтоб ты вместо девки в «мерсе» не пошел с заточкой на прохожих. И обыватели целы, и торчки, так сказать, сыты…
      Я вспомнил, как все выглядит у нас в районе. Стоит на окраине брошенный полуразваленный домик, приспособленный цыганами для торговли благодатью. Дверь и окна обиты толстенными железными листами. Получается такой глухой блиндаж, дот, дзот с одним-единствен-ным узеньким окошком, к которому круглосуточно идут на поклон паломники. Поскольку заветный адрес известен всему городу, время от времени сюда наведываются и менты из соответствующего отдела. Попасть в дом они благодаря цыганской предусмотрительности не могут - даже дверь не особо выбьешь. Приходится подгонять «Урал», цеплять трос… Тем временем сидящий внутри один-единственный продавец - нанятый за копейки, естественно, - спешно утилизирует запасы. Когда менты проникают внутрь, улик, как правило, уже нет. Продавца и случившихся поблизости нерасторопных потребителей менты охаживают прикладами и отбывают восвояси с чувством выполненного долга. Предположить, что личности и местонахождение поставщиков им неведомы, может только какой-нибудь безнадежно «щастливый швейцар» - русский же человек понимает и уважает понятие «откат»… Кстати, реальная статистика и преступности на почве наркомании, и количества заразившихся через грязные шприцы ВИЧ у нас по городу тщательно скрывается и безбожно перевирается - потому что на самом деле это апокалипсис в цифровом выражении.
      С другой стороны, поставь такой вот мини-вэнчик напротив нашего вокзала… В первый же день три четверти городского населения в возрасте от четырнадцати до тридцати пяти будут валяться по подъездам, по самые зенки закачанные плодами неожиданного государственного гуманизма… Какие-то мы, видать, недостаточно «щастливые».
      Когда я все это высказал Сереге, он только скривился:
      - Сравнил хуй с пальцем…
      Чего уж там, в самом деле. Какие сравнения… В Швейцарии, как оказалось (Вася поведал), действует специальная «мусорная полиция». Это не злостная тавтология - а реальность страны, тихо помешанной на чистоте и порядке. Здесь не только предусмотрены отдельные контейнеры для стекла разных цветов, но и продаются специальные мешки с соответствующей маркировкой, в которые надлежит мусор паковать. Если ты не дай бог выбросил отходы не в том мешке, за дело берутся «мусорные мусора» - и ты получаешь уведомление о штрафе. Не заплатишь - штраф будет автоматически увеличиваться до тех пор, пока судебные исполнители не заявятся к тебе описывать мебель…
      Нет, думал я, глядя на этот красивый, очень (очень!) дорогой и неописуемо скучный город, - так, пожалуй, все-таки тоже нельзя… Уточнение: я бы не смог (комментарий рыжего: «А тебе и не предлагают»). В кабаках - сплошные диваны, и даже на улицу зачастую выставлены мягкие лежанки, на которых посетители не сидят, а валяются. На городских скамейках кверху пузом дрыхнут - вовсе не бомжи: приличные бюргеры. В парикмахерской - отдельный пуфик, на нем пушистая собака: только по шевелению уха понятно, что живая…
      Было тепло и пасмурно - так и сам, пожалуй, заснешь на ходу. Мы с Серегой без особой цели покрутились по центру - время от времени рыжий набирал Кройцлера, но теперь там глухо не отвечали. С утра Мауро из «Коррере» прислал даже адрес ренегата - мы решили, если не дозвонимся, идти к герру самолично: еще в Милане с помощью графического редактора и цветного принтера в «Клавиной» редакции рыжий сварганил нам удостоверения журналистов российского - ха-ха - еженедельника «Информатор».
      Жил герр на левом (от устья Лиммата) берегу озера - именно там теперь были, по Васиным словам, самые престижные районы. Видимо, в таком Кройцлер и обосновался: на горке, в тиши и зелени - начинающей как раз живописно желтеть. Тот же Вася рассказывал: публичную демонстрацию собственного богатства в Гельвеции полагают большим моветоном (еще раз к вопросу о хере и пальце) - что застройка района замечательным образом подтверждала: все особнячки чрезвычайно добротные и аккуратные, но достаточно скромные - беленькие, два этажа - и однообразные.
      «Пошлет он нас», - говорю. «Пошлет - свяжемся с „коллегами“, - пожал плечами Серега. За предыдущие два дня, читая все, что удалось нарыть про „прачечный“ скандал, рыжий составил небольшой список швейцарских изданий и журналистов, о нем писавших.
      Последняя попытка дозвониться - хрена. Ладно, адрес, адрес… Когда мы, идентифицировав Кройцлеров дом, подошли к воротам в основательном заборе, я увидел, что хотя бы топтаться у них нам, кажется, не придется - ворота были чуть приоткрыты. Серега оглянулся на меня:
      - Нас ждет?
      Он осторожно потянул створку, сунулся внутрь. Я шагнул следом и испытал одновременно целый набор эмоций: во дворе стояла полицейская машина. Мы с рыжим переглянулись. К нам уже шел мент в форме. Не спеша, впрочем.
      Серега решительно двинул ему навстречу, что-то уверенно - как он умел - говоря по-немецки. Я подплелся следом и стоял за его плечом с серьезно-задумчивым видом (вроде понимая их диалог), чувствуя какую-то бессмысленную заторможенность. Искоса разглядывал дом - ничем существенным от соседних не отличающийся…
      Мирский задвигал что-то про «русише журналистен» - и даже собственноручно подделанную ксиву, сукин сын, продемонстрировал. Отвечал полицай коротко, лицо и голос его ничего абсолютно не выражали.
      После недолгого обмена репликами рыжий развернулся и пошел к выходу. Рожа у него была озадаченная. За воротами он остановился, посмотрел на меня (будто с упреком):
      - Опоздали вы, господа русские журналисты. Скончался герр Кройцлер.
      Я полез за сигаретами.
      - … По-видимому, несчастный случай. Утонул в собственной ванне. Возможно, стало плохо, потерял сознание. Вчера вечером или ночью. Тело обнаружила сегодня утром приходящая уборщица. Только что увезли. Пока никаких выводов, вскрытие покажет, все будет тщательно изучено, обращайтесь в пресс-службу.
      Я остервенело тряс зажигалку, раз за разом крутил колесико. Ни черта.
      Эрик Штойбер из «Тагес Анцайгер» стоял в нашем списке на первом месте. Цюрихская ежедневка освещала скандал добросовестно, это явно был их конек (не исключено, что с публикаций «Анцайгера» буча и началась); Штойбер писал со знанием дела и наибольшим, безусловно, количеством подробностей - по крайней мере, из всего читанного Серегой.
      Дозвониться до Эрика оказалось несложно - а вот вызвать на разговор… Сереге пришлось даже сослаться на Мауро - заранее предупрежденного (они с рыжим были уже лепшие корифаны) - тот лично подтвердил Штойберу знакомство со «своими русскими коллегами» и отрекомендовал нас в самых превосходных тонах. Штойбер мялся, общаться ему совершенно очевидно не хотелось - и уж не знаю, что в итоге победило, чувство корпоративной солидарности или Серегина настырность (вот кому б, блин, на самом деле журналистом работать!), но о встрече они таки договорились. В «Одеоне» вечером.
      Этот «Одеон» на Am Bellevue, как потом (с Васиных, разумеется, слов) выяснилось, был кабаком непростым, историческим, знаменитым своими завсегдатаями, среди коих числились - хорошая компания - Ленин, Троцкий, Муссолини и Эйнштейн. В Швейцарии вообще и в Цюрихе в частности изрядная «плотность истории» - в том числе чужой, в том числе русской. Нейтральный европейский тамбур, накопитель разнообразных «невъездных» революционеров - словно их всеядным приятием страна как-то откупилась от каких бы то ни было внутренних потрясений: вон и кафешка на том же самом месте, разве что стала с тех времен сильно поменьше (угловая часть теперь занята под аптеку). И интерьер же небось сохранили - тогда забавно пристрастие великих ниспровергателей к буржуазнейшей эстетике: стенки розовато-коричневого мрамора, хрустальные люстры типа «мечта завскладом», под потолком - букет орхидей с павлиньим пером. Зеркала. На стойке в высоком стеклянном цилиндре - маленькие плюшевые медведики на продажу.
      Нынешние посетители тоже были ничего - опять же соотечественнички: за соседним столиком сосали пиво двое, страшно вальяжные, один (откровенно жирный) в черной рубашке, второй (мерзенько упитанный) - в розовой. А за столиком еще чуть дальше, словно для того, чтоб русский гештальт оттенить эйропейским, посаженный - некий Клинт Иствуд двадцатилетней давности с прической Алена Делона, кинематографично чуть щурится, покуривает самокрутку… Впрочем, и наша компания, полагаю, смотрелась довольно потешно.
      (Эрик Штойбер. Высокий, здоровый, несколько склонный к полноте, плюс-минус сорок лет. Волосья до плеч, две серьги в левом ухе - и притом отличный костюм: нелепо глядящийся, но перфектно сидящий.)
      Разговор шел по-английски. Начался он с того, что «швейцар» осведомился о нашем с Серегой интересе во всей этой истории (в подтексте - подозрительная синхронность нашего появления со смертями сначала Страно, а теперь Кройцлера). От нас требовалось убедить визави, что мы не темним, - и Серега выдал дежурную легенду, несильно, впрочем, расходящуюся с реальностью: мол, мы пытаемся разобраться в деятельности Страно, связанной с Россией. Мы вышли на связь Страно с оскандалившейся «Миссией Люмьер» - кстати, вы в курсе, что «Миссия» тоже активно ведет дела в бывшем СССР?.. - от нее на Кройцлера, и тут…
      Не знаю, поверил ли Штойбер в наши объяснения (брутальная ряха осталась вполне непроницаемой) - но, видимо, счел их удовлетворительными. Он сразу предупредил, что услышанным мы вольны распоряжаться по собственному усмотрению, но ссылаться на него не стоит - он, если что, будет открещиваться. Разговора с собственным начальством и приватной беседы с замгенпрокурора ему хватило…
      So. Ольдаг Кройцлер связался с ним вчера - причем позвонив из таксофона. Попросил о срочной встрече. Явившись, был возбужден и даже отчетливо под мухой, чего за ним вообще-то не водилось. Он, Кройцлер, приносит запоздалые извинения: тогда, два года назад, придя именно к Штойберу с сенсационными заявлениями касательно отмывки грязных денег в «Миссии Люмьер», он был вынужден во многом солгать. Точнее, многого недоговорить. Поскольку вовсе не он, О. К., был инициатором скандала. Он лишь выполнял указания… Дэвида Страно. «Он говорил, Страно держал его за яйца… как я понял, какой-то компромат». Уход Кройцлера из «Миссии», приход в «Тагес Анцайгер», содержание разоблачений, степень Кройцлеровой откровенности - все инициировал и определял именно Страно.
      - Но ведь Кройцлер, - спрашиваю, - называл и его, Страно, имя - тогда?
      - Называл, да - но эдак мельком и без документальных подтверждений. Кстати, и заглохло-то дело из-за чего - именно из-за того, что подтвердить главные обвинения документально Кройцлер не смог. То есть не захотел. То есть - якобы - ему не дали…
      - Но зачем Страно было вообще светиться в им же затеянном скандале? - не понимал я.
      - Именно затем, чтоб другие «разоблачаемые» не догадались, чьи уши тут торчат.
      - А каков был смысл Страно вообще все это затевать? «Светить» сделку, в которой он же посредничал?
      Штойбер помолчал.
      - Могу высказать лишь собственное предположение… - вяло сказал он наконец, - ничем - предупреждаю - не подкрепленное. Могло быть, например, так: Страно сознательно подставил своих партнеров - именно для того, чтобы их «замазать». Если он предварительно подстраховался - а в этом я не сомневаюсь, мистер Страно был человек чрезвычайно расчетливый и предусмотрительный, - он мог таким образом сделаться… сделать себя незаменимым. И, к примеру, за свое активное содействие в погашении скандала потребовать каких-то бонусов для себя… не обязательно денег.
      - И после смерти Страно… - прищурился Серега.
      - После смерти Страно Кройцлер запаниковал. Он, естественно, не знал, к кому попадет компромат на него - вообще какова будет судьба компромата. И если для самого Страно он, Кройцлер, опасности не представлял - то черт знает, что решат те коллеги или «правопреемники» Страно, кто в курсе всей той истории. Не сочтут ли они, что Кройцлер слишком много знает, и не уберут ли его на всякий случай. И он решил перестать быть хранителем опасного секрета…
      - … Предав его огласке, - подхватил рыжий. - С вашей помощью - ведь вас он знал еще по двухлетней давности делам…
      - Я, естественно, тут же связался с редактором. - Штойбер хмуро изучал круглую мраморную столешницу. - Редактор потребовал документов. Я, в свою очередь, потребовал их у Кройцлера. Мы договорились, что он передаст их мне сегодня…
      Он опять иссяк.
      - Узнав о смерти Кройцлера, - продолжил репортер совсем уже через силу, - я еще раз спросил редактора, не стоит ли нам опубликовать содержание моего последнего разговора с покойным. Тот категорически запретил вообще о нем упоминать - раз, мол, нет доказательств…
      - Значит, два года назад Страно просто «разводил» партнеров… - полуутвердительно пробормотал Серега.
      - Повторяю - это лишь моя версия. Которую слова Кройцлера, между прочим, никак не подтверждают. Более того… - Штойбер аж тяжко вздохнул: не то коря себя за избыточную откровенность, не то стесняясь произносить дальнейшее. - Сам Ольдаг озвучил версию, прямо противоречащую вышеизложенной. Версию, которую я, честно говоря, даже не берусь прокомментировать…
      Мы с Серегой сидели в одинаковой позе «весь внимание». Штойбер перевел взгляд с рыжего на меня, мимолетно чуть скривился в непроизвольной, вероятно, гримаске:
      - Кройцлер сказал, что и сам Страно не был в той истории самостоятельным игроком. Что он, в свою очередь, реализовывал решения другого человека…
      - Кого же? - Рыжий вынужден был вывести швейцарца из затянувшегося ступора.
      - Ларри Эджа.
 

 
      «Н-ну, не знаю». - Скепсис в голосе усевшегося за Васин комп Сереги звучал предельный. И вполне, надо сказать, мною разделяемый - возможно, по той же причине недостаточного владения предметом.
      Про Ларри Эджа мне известно было примерно столько же, сколько рыжему, - то есть столько же, сколько всем, то есть фактически ничего. Голливудская суперзвезда пятидесятых (или шестидесятых?), секс-символ и предмет культа, внезапно объявивший об уходе из профессии на самом пике карьеры. И, кажется, таки ушедший - и из кино, и из поля зрения публики. Чем вызвал к жизни волну слухов и легенд, с течением времени сложившихся в некую поп-мифологию и даже действительно культ… Приткнуть столь абстрактную, причем вполне таблоидного пошиба фигуру в контекст более чем реальных трупов и разводок - ну никак не выходило.
      Сетевой поиск, разумеется, дал результаты. Их было столько, и настолько притом противоречивых, что ни малейшей пользы в этой груде инфы разной (не поддающейся оценке) степени недостоверности все равно не просматривалось.
      Ладно, факты. Ларри Эдж (экранный псевдоним, настоящая фамилия Апфельбаум), год рождения 1929-й. Карьера в кино началась где-то в самом начале пятидесятых - с нуля, но чрезвычайно стремительно. К концу десятилетия он уже суперстар, актер высшей голливудской лиги и кормилец желтой прессы, знаменитый эффектной внешностью, «звездными» романами, скандальными женитьбами-разводами, дикими загулами и любовью к киношным и околокиношным мистификациям. Начало шестидесятых - несколько номинаций подряд и «Оскар» за главную мужскую роль. Бешеная работоспособность (только в официальной фильмографии от IMDB - три с половиной десятка ролей за десять с небольшим лет), широкий актерский диапазон, активное заботливое имиджмейкерство плюс талант к бизнесу и удачливость в оном - в итоге астрономические актерские гонорары и деловые успехи в продюсерском амплуа сделали Эджа обладателем громадного даже по меркам Голливуда состояния.
      Будучи в расцвете лет и на гребне успеха, в 1965-м он без предупреждения и внятного объяснения вдруг прекращает сниматься, общаться с прессой и появляться в обществе. Поначалу все это восприняли как очередную мистификацию и рекламный ход - но Эдж действительно «ушел». C тех пор живет в режиме глухого медиа-молчания, более того - тщательно скрывая место своего пребывания. Скорее всего, в Европе. Впрочем, тут раздел «факты» кончается и начинается совершенно безбрежный информмассив под грифом «слухи».
      «По уходе» прозвучало несколько заявлений о щедрых благотворительных вложениях Эджа (включая создание «Миссии Люмьер») - однако всегда эти заявления делались агентами и адвокатами. И поскольку сношения его с внешним миром с тех пор осуществляются только через посредников, причем практически всегда негласно, за десятилетия в обиходе параноиков всего мира укоренился обычай искать следы тайного воздействия Ларри Эджа в абсолютно любом проявлении окружающей реальности - этот мотив по популярности если и уступает поискам следов тамплиерско-масон-ского заговора, то, кажется, несильно.
      Папарацци по сей день «вычисляют» Эджа в самом неожиданном обществе, в таблоидах регулярно (хотя сейчас уже, понятно, много реже, чем лет тридцать назад) появляются сенсационные сообщения о том, где он нынче и чем занят, мистификаторы разного рода с разной степенью серьезности пользуются мифом в своих целях, а фанаты нескольких поколений оспаривают столь же бесчисленные, сколь беспочвенные гипотезы: от той, что Эдж давным-давно мертв, до той, что он скрывается под псевдонимом бен Ладен…
      Впрочем, один из самых стойких и, так сказать, респектабельных слухов гласит, что бывшая звезда, удалившись в самоизгнание, отнюдь не прекратила деловой активности: информация о постоянных вложениях Эджа в американскую и европейскую киноиндустрию (через посредников, разумеется) озвучивается как полуофициальная; а многие даже вполне статусные бизнес-аналитики всерьез рассуждают о его капиталах, инвестированных в высокодоходные и наукоемкие отрасли и компании. Бренды и названия упоминаются самые разные - но если в более-менее ответственных разговорах, то с обязательными многочисленными оговорками…
      - Edge - это что, «грань»? - спросил я у Сереги.
      - «Грань», «кромка», «острие», «лезвие» - а также «оcтрота» и «заострять», «точить»… «Кряж», «хребет», «горный гребень»… Что еще? «Критическая ситуация»… Фильм, кстати, был когда-то такой - с Энтони, что ли, Хопкинсом, так вроде и назывался: «The Edge». Его переводили как «На грани», если не ошибаюсь. Ну да - по-русски тот же смысл… Американцы говорят: to have an edge on somebody - «получить преимущество перед кем-то»… Такой претенциозный и многозначный псевдонимчик…
      На фотках был стандартный голливудский красавчик «в старом стиле»: масляные глаза и квадратная челюсть. Похожий одновременно и на молодого Марлона Брандо, и на молодого Шона Коннери (с обоими он, кстати, снимался). Смотрел я хоть что-нибудь с этим Эджем? Не помню. Наверное, нет.
      - Сколько ему сейчас, выходит, - семьдесят шесть?
      - Пока семьдесят пять. В декабре день рождения.
      - Всяко старый уже перец…
      - Если он вообще жив…
      - Слушай, Серега, херней мы какой-то занимаемся…
      - Ну, это, знаешь, не я его приплел…
      Эрик Штойбер, который его приплел (с чужих, впрочем, слов), тоже явно считал, что занимается хренью, - ничего от себя к сказанному Кройцлером он добавлять не стал. Да и что тут добавишь: Эдж - это была не его компетенция, а, в лучшем случае, коллег из отдела светских новостей… Возможно, от них он и узнал о единственном факте (понятно, недостоверном), который нам с Серегой удалось из него выдоить: якобы в начале этого года Эдж - то есть, разумеется, кто-то для Эджа - купил виллу здесь, в Швейцарии, в окрестностях Женевы.
      Серега на это только покривился - я, естественно, и не подумал, что подобная информация побудит его к каким-либо действиям. Впрочем, я не знал своего «напарника»: выяснилось, что со зверем барсуком его объединяет не только некоторое внешнее сходство, но и упорство в «рытье земли» - на следующий день рыжий предъявил мне (не без небрежной рисовки) взломанный регистр женевской недвижимости.
      Как минимум одно знакомое имя он там нашел. Имя Дэвида Страно, приобретшего в нынешнем феврале виллу «Эмилия» - на берегу, между прочим, Женевского озера.
      - Ты думаешь, она и имелась в виду? - спрашиваю.
      - Хрен его знает. Адрес ее есть…
      - В гости заявимся?
      - Вот нас там только и ждут. Когда номинальный хозяин застрелен, а фактический - допустим даже на секунду, что все правда, - сорок лет бегает от людей… - Он потеребил нижнюю губу. - Но где одна вилла, там и другая, там и соседи… В Женеве же тоже есть какие-никакие светские репортеры, папарацци… Это раз. Во-вторых, там штаб-квартира «Миссии».
      - Придем к ним как журналисты? Ну, отделаются они в лучшем случае официальной отмазой…
      - Хоть послушаем, как звучит официальная версия отношений «Миссии» с ее учредителем… Че-то делать-то надо.
      - «Скука здесь страшная, - процитировал я. - Место, в котором я обитаю, называется одним из прекраснейших в стране; и в самом деле, здесь совмещены все возможные так называемые красоты природы. Для поэта, для художника здесь, я думаю, раздолье. Для меня мука: сколько я ни заставлял себя восхищаться закатами и восходами солнца, ничего не выходит. Все кажется глупо, бессмысленно…» Письмо Нечаева Наталье Герцен от 27 мая 1870-го…
      - Что есть, то есть, - не стал спорить с Нечаевым Серега. - Красиво, но скучно. Слышал, чего Вася говорил: так ее и называют, Швейцарию, - «страна пенсионеров»… Хотя тому же Васе нравится. Попробуй предложи ему обратно в Россию…
      - Как он, кстати, сюда перебрался, не знаешь?
      - Фиктивным браком, по-моему.
      Подобных Колесникову постоянно живущих в Цюрихе русских вообще полно - сам же Васек и рассказывал про каких-то бесчисленных девок, еще в начале девяностых приезжавших сюда танцевать стриптиз, всеми правдами и неправдами зацепившихся, обосновавшихся, превратившихся в солидных бизнес-вумен и открывающих теперь косметические салоны. «Наш человек при наличии самого минимума мозгов и расторопности здесь точно не пропадет», - говорил со знанием дела Вася. (Мы с ним на глазах мучительно борющегося с собой Сереги предавались очередному туземному занятию: заливали в огромные, полуторалитровые стеклянные бокалы много пива, немного виски, сыпали ячменные зерна и поджигали получившееся. Зато сегодня уже я, туша минералкой последствия вчерашней пиромании, мрачно завидовал бодренькому Мирскому.)
      …Наш - он витален, оборотист, смышлен, как дворняга, приучен к тому, что «жизнь - борьба». Проникновение русских в Европу («Вы, Юра, еще в Берлине каком-нибудь не были - там уже наша речь на улицах звучит чаще немецкой!»), как неудержимое просачивание в нее же негров и индусов, - процесс объективный, почти физический: в природе, не терпящей пустоты, энергичные дикари всегда так или иначе захватят ленивое, пресыщенное цивилизацией государство…
      «Так называемые красоты природы» не были видны в белесой пелене, откуда вразнобой летели в окно поезда редкие крупные брызги. Мирский, завладевший на постоянной основе моим лаптопом (теперь уже мне приходилось просить у него Compaq, дабы послать на uk очередную «маляву»), брезгливо копался в чем-то скачанном из Сети, а я, бережно купируя бодун фруктовым бренди Kernobst Trдsch из фляжки, листал «подсеченную» у щедрого Васи книгу Михаила Шишкина (еще один окопавшийся в Цюрихе «наш») «Русская Швейцария» - толстенный кирпич про культурно-исторические связи.
      Среди прочего там проскользнуло (оставшись не развернутым) много объясняющее определение - «Швейцария - антиРоссия». Действительно, ведь по всем абсолютно параметрам - от размеров до подхода к жизни - полярная противоположность. Отсюда и соблазн сравнений, неизменно оборачивающихся противопоставлениями…
      Шишкин приводил отрывок из мемуаров отсиживавшегося в Швейцарии (как это у них водилось) народовольца Льва Тихомирова: «Это огромное количество труда меня поразило. Смотришь деревенские дома. Каменные, многосотлетние. Смотришь поля. Каждый клочок огорожен толстейшей, высокой стеной, склоны гор обделаны террасами, и вся страна разбита на клочки, огорожена камнем… Я сначала не понимал загадки, которую мне все это ставило, пока наконец для меня не стало уясняться, что это СОБСТВЕННОСТЬ, это капитал, миллиарды миллиардов, в сравнении с которыми ничтожество наличный труд поколения. Что такое У НАС, в России, прошлый труд? Дичь, гладь, ничего нет, деревянная дрянь, никто не живет в доме деда, потому что он еще при самом деде два-три раза сгорел. Что осталось от деда? Платье? Корова? Да ведь и платье истрепалось давно, а корова издохла. А здесь это ПРОШЛОЕ охватывает всего человека. Куда ни повернись, везде прошлое, наследственное… И невольно назревала мысль: какая же революция сокрушит это каменное прошлое, всюду вросшее, в котором все живут, как моллюски в коралловом рифе?»
      Я почувствовал почти буквальное совпадение с собственными ощущениями. Вот вам и принцип, по которому столь чудовищно отличаются отношения с реальностью здесь - и там, «у нас». Запад, каким бы разным он ни был, существует в протяженном времени, во всех трех его планах: помня о прошлом и загадывая на будущее. С ощущением перспективы. Отсюда эти пресловутые прочность, основательность, укорененность, домовитость, столь бережно - до смешного местами - пестуемые традиции и массовый более-менее здоровый консерватизм…
      (Особенно хорошо про это, конечно, размышляется в зажорной банковской Гельвеции, где время - такая осязаемо-надежная данность, что делание денег на нем - основа национальной экономики; а в Цюрихе даже городская доминанта - огромные башенные часы.)
      Отсюда же - определенная мера ответственности за свою собственность и поведение: поcкольку твоя собственность - она не только твоя, она отчасти еще и твоих предков и потомков; и за поступки свои ты заочно отвечаешь перед первыми - обязывая тем самым к аналогичной ответственности вторых… Не потому ли и чувство собственного достоинства здесь - довольно существенная, как ни крути, характеристика массового поведения?..
      У нас - са-авсем другой коленкор. Мы не загадываем и не планируем. Где живем, там и гадим, после нас - потоп и трава не расти. В будущее заглядывать нам страшно, да и без толку: наверняка же случится очередной катаклизм, все опять накроется, все планы похерятся по не зависящим от тебя причинам.
      Мы живем одним планом времени - настоящим. На ничейной земле. Посредь чиста поля, где вроде и непонятно, как очутились. Даже внешнее впечатление: в Европе ядро почти каждого города - это прошлое воочию; у нас даже те города, до которых Великая Отечественная не добралась, выглядят свалкой лишенных малейшей индивидуальности, на живую нитку сварганенных блочных ящиков, у большинства которых и по проекту-то срок эксплуатации - сто лет. А потом? А кто об этом думал?
      …Никогда не забуду случайно прочитанную тассовку из информагентства: только за полгода - позапрошлого, что ли, - только в одном Алтайском крае при попытках кражи проводов ЛЭП (ради продажи на цветной лом) было убито током БОЛЬШЕ СТА ЧЕЛОВЕК! Что это, блин, за неудержимая страсть к халяве, перешибающая даже инстинкт самосохранения?!
      И не надо про гримасы постсоветского рынка - всегда так было в России, спокон веку. Когда сподвижник Петра Великого Генрих фон Фик пригрозил тогдашнему чиновнику новой формации, «молодому двадцатилетнему детинушке», посланному в Сибирь для сбора ясака и «хватавшему все, что можно», виселицей за воровство, тот бодро ответил: «Брать и быть повешенным обое имеет свое время. Нынче есть время брать, а буде-то же мне, имеючи страх от виселицы, такое удобное упустить, то я никогда богат не буду!»
      …О богатых, кстати. О том, как наши богатые распоряжаются своим богатством. «Русский Forbes», например, посчитал, что около ста россиян только на часы каждый год тратят БОЛЕЕ МИЛЛИОНА ДОЛЛАРОВ. Страна по всем социальным показателям где-то между Руандой и Бурунди - а на мировом рынке яхт русские нынче главный тренд: они строят и покупают все самое дорогое…
      Что общего у люмпен-тинейджера на высоковольтной мачте и Сулеймана Керимова на личном Boeing Business Jet стоимостью 50 млн USD? То, что оба они живут одним днем. Сегодня и сейчас.
      Было некогда, помнится, такое определение - рвач. Мы - рвачи. Наш модус вивенди и операнди - урвать сколько получится, только сразу. И тут же все просадить. Пробухать. Проебать. ПОКА НЕ ПОЗДНО.
      Отсюда - это лихорадочное судорожное свинство наших нуворишей всех времен и калибров: жрать, хавать, пихать в себя, давясь и рыгая, - чтоб врагу не досталось. Пусть из ушей потечет раньше, чем вырвут из пасти… И наглое озверелое свинство власти: беспредел заведомых временщиков, которых обязательно скинут (а то и замочат) - так или иначе, рано или поздно, те или другие. А потому, пока ты еще в силах содрать и отобрать, - дери скорее, больше, беспощаднее…
      Почему почти все, кто пытался в России что-то всерьез менять, ломали все на корню, разом, единым махом? Будь то попытка из азиатской глухомани слепить европейскую державу за одно царствование или из вчерашнего феодализма первыми прорваться к коммунистическому счастью для всех даром… Хотя бы и через горы трупов… Что за авральная неразборчивость в средствах на фоне перманентного цейтнота?.. Да все то же: ощущение, что ВРЕМЕНИ НЕТ. В обоих смыслах.
      Почему среди нас, постсоветских, царит такой жлобский внешний типаж и стиль поведения? Почему мы так фатально не умеем держать себя во всех смыслах? Почему нам в такой малой степени свойственно обыкновенное человеческое достоинство?
      А не бывает достоинства без последовательности. Последовательно же выстраивать линию собственного поведения можно только мысля категориями протяженного времени. Постоянство и верность себе существуют лишь на фоне и относительно текущих изменений. Человек, живущий одним моментом, вообще не поймет, о чем речь…
      Мы не чувствуем ответственности - ни перед собой, ни перед «своими». Не помним предков, не думаем о потомках - не ощущаем себя звеном бесконечной цепочки, протянутой из прошлого в будущее (ни того ни другого для нас не существует), прочность которой в целом зависит от прочности каждого звена и ответственность за которую ложится на каждый сегмент. Неудивительно: абсолютизация ответственности перед родом - признак аристократизма, а мы, принципиально этой ответственности чуждые, и выглядим, и ведем себя как быдло. Как сословие, именовавшееся подлым - и тут этимология все проясняет: подлость и есть непоследовательность…
      …Только объясните, что происходит с этим самым временем в национально-географических координатах: почему по одну сторону Карпат оно - линия, а по другую - точка?..
      Это, наверное, такая специфическая форма похмелья - вечными вопросами задаваться…
 

 
      Rolex. Raymond Weil. Еще один Rolex. Breitling. Audemar Piguet. Patek Philippe. Е-мое, сколько их? Tissot. Frank Miller. Omega. Все эти бренды, воспроизведенные светящимися, видимо (по ночам), буквами на крышах выходящих на гавань зданий, попадали в поле зрения ОДНОВРЕМЕННО. Товар, так сказать, лицом. Этот же товар (на который и тратят по лимону зеленых в год отдельные особо бедствующие соотечественнички) - в бесчисленных магазинах на соседних улицах, цены в которых - «не цены, а номера телефонов». Я вспомнил те же названия на часах, сваленных кучей в ящик на неаполитанской барахолке, - и оторопел: господи, двух недель не прошло…
      …Магазины дорогих часов, магазины дорогих ювелирных изделий, магазины дорогой стильной одежды, магазины дорогой стильной обуви, магазины дорогого элитного алкоголя. В магазине Oval на Rue Werdain (эксклюзивные дорогие детские товары, кажется) точно посередке зала лежит белый плюшевый медведь в натуральную величину с плюшевым же медвежонком - девка-продавщица сосредоточенно вычесывает ему шерсть…
      Ни хрена нам, конечно, в штаб-квартире «Миссии» не сказали. Коза из пресс-службы, демонстрируя профессиональное умение говорить гладко и бессодержательно, норовила скормить нам дистиллированную отчетность о неисчислимых сугубо бескорыстных «люмьеровских» научно-образовательных благодеяниях, от Кройцлеровых разоблачений отмахнулась как от «заведомых инсинуаций, с помощью которых недобросовестный бывший работник безуспешно пытался дискредитировать доброе имя организации», заверила, что имени Дэвида Страно слыхом не слыхивала, а про Ларри Эджа отбарабанила, что хотя сей известнейший и уважаемейший благотворитель стоит у истоков их благородного дела, но лично никогда ни в какой форме в деятельности «Миссии» не участвовал. Единственное, что нам удалось - не без труда - из них вытрясти, - это некий перечень финансировавшихся их конторой программ, связанных с Россией.
      Теперь мы сидели в скверике на берегу озера, я безмысленно дымил, а Серега, кривясь и отдуваясь, в очередной раз мрачно листал обретенную папку - хотя ясно было, что и в этом толку ноль. Я ведь даже не знал, к какой из перечисленных (или не перечисленных?) программ имел отношение Виктор.
      Два мужика прокатили мимо нас пустую детскую коляску. Проехал мужик на роликах - тоже с пустой детской коляской (это что-то значит?). Старый негр в бархатном жилете с бутафорской маленькой тросточкой прошел, делая на ходу рукой движения, требующие профессиональной гибкости суставов: танцор? мастер единоборств? тайцзыцюань какое?..
      Виктор… Виктор… Ни ф-фига не укладывается в голове. Дядь Витя - да бред же!.. Но если вдруг действительно Виктор - что тогда выходит? Что отчеты свои я пишу в пустоту, что никакого фонда нет, никакого эксперимента - а нужно было зачем-то послать меня «туда, не знаю куда»? Или - знаю куда?..
      Человеком параноидального склада я себя никогда не считал (скорее уж наоборот - полагал осторожным прагматиком) - и, кажется, в этом мнению окружающих на мой счет не противоречил. Некий рефлекс решительно протестовал против попыток развивать мысль в таком вот направлении. Но развивать ее куда-то приходилось. Меня вынуждали. Факты и обстоятельства. А если уж вообще об этом рассуждать, то следует придерживаться - именно чтоб не впасть в шизу - принципа экономии мышления. В данном случае - искать общего рационального объяснения для всего.
      А единственным персонажем, с которым пусть в большинстве случаев самым косвенным образом, но связаны ВСЕ творящиеся со мной и вокруг меня небезопасные странности, остается Виктор. В конце концов, без его целенаправленных усилий я бы никуда из родного города не уехал. А Виктор был в курсе, в каком положении и настроении я оказался после Славкиного бегства с баблом… Что я знаю про этого Латышева? Только то, что сказал он про себя сам и что сказал о нем Виктор. Все Латышев делал самостоятельно: тестировал меня, оформлял. Один-единственный парень ему ассистировал. Если уж так, то отправлен сюда я при непосредственном участии всего трех человек…
      Справа из озера (из небольшого мола, точнее) в близкое пасмурное небо отвесно лупила стосорокаметровая водяная струя - тонкий белый прут, лохматящийся в подветренную сторону - и в итоге роняющий туда раз за разом медленные пенные серпы, что по мере падения превращались в подвижные складки полупрозрачного занавеса: сквозь них с визгом попарно пробегал забравшийся на мол молодняк.
      …ЗАЧЕМ?! Какая вообще - в принципе, теоретически - может быть цель у подобного шизоидного розыгрыша?.. И уж если надо было заставить меня проехать от точки к точке - так почему с самого начала не придумать соответствующую причину и не выдать подробно прописанный маршрут?..
      И тут я опять вспомнил Неаполь. А ведь похоже, что меня в том подвале кольнули какой-то дрянью, развязывающей язык, - сейчас этих «сывороток правды» туча всяких существует… И что я ИМ в таком случае наболтал? Про эксперимент и наболтал, естественно, - со всей откровенностью…
      Подлетел наглейший воробей, завис на манер колибри на уровне моего колена, требовательно разевая клюв. Требует, значит, жрать - и уверен в своем праве требовать. Богатство и либерализм этой страны даже воробьев развратили…
      …За кем следили в Греции - за Шатуриными или за мной? Майя «мужика» заметила в Афинах, потом он был на пароме, потом на Крит за нами потащился… Но если я все-таки не схожу с ума, то слежка должна была быть и в Турции, и в Италии… Что произошло с Антоном?.. А с Майей?..
      Дул сильный и довольно холодный ветер - озеро шло зябкой рябью. Темные, с синеватым отливом, горы, обступившие его, и сгрудившиеся сверху тучи делали вовсе мрачным открыточный пейзаж. Над противоположным, левым (если смотреть против течения вытекающей из озера Роны) берегом тучи продрало нешироким отверстием, в которое просунулся плотный пучок солнечных лучей - прицельно высвеченный ими самолет взлетал на фоне гор круто влево.
      …В Турции… Полоумный старикан - он не был ни полоумным, ни случайно встреченным? Шарики! Аликовы шарики! Узор-то был точно его - а такое случайностью уже совсем сложно объяснить… Ведь как все было: этот дед сел рядом со мной - и стал напоказ звенеть шариками, на которые я не мог не обратить внимания. (Виктор знал Алика? Не помню. Да что, в любом случае - проблема, что ли, узнать про него, про Варьку?..) И поскольку я был специально натаскан на странности, я поперся за дедом, выглядящим и ведущим себя страннее некуда. И он подкинул мне фотку Афин. А в Афинах ко мне подсел Шатурин - который, как уверяла Майя, предварительно долго за мной шел…
      Все равно бред. Мало ли - фотка… А если б я не обратил на нее внимания? Или не внял бы намеку? Какие у НИХ могли быть гарантии, что я с самого начала не составил себе маршрут по собственному вкусу?.. Допустим, такие, что Виктор меня знал хорошо (он профессиональный психолог к тому же) - и он понимал, что не стану я жульничать. Западло мне будет. И раз пообещал решать спонтанно, то буду решать спонтанно… Да ну, все равно ахинея какая-то…
      Но ведь я туда поехал? И Шатурина встретил?.. А в чем был смысл встречи?..
      Кто меня искал - и зачем - после моего отъезда? Кто убил Глебова? Бойцы Калины?
      Или?! Или никто не приходил? И Глебова не убивали? «Мыло» от него? На то оно и «мыло», чтоб быть анонимным. Ведь про ищущих меня сказал мне Виктор. И подтвердил Костик - который потом сообщил про смерть Глебова и настоятельно посоветовал не возвращаться. Как Костик-то может быть замешан? Бабок дали, надавили - вот и замешан… Что, если все это просто вранье, цель которого: не дать мне вернуться?..
      Впрочем, так можно решить, что и Славкин побег тоже был устроен - ради того, чтоб студия накрылась и у меня бы не осталось ни дела, ни денег, ни желания сидеть в городе… Ведь Славку-то Виктор точно знал…
      А вот это уже точно паранойя.
      Скорее всего.
      Информации мало. Слишком мало информации.
      Шоссе вело на Эвиан (французская граница на этой стороне озера была совсем недалеко от города) и шло прямо по берегу. Справа по склону сначала поднимался парк с каким-то уникальным розарием, потом начались сплошные виллы.
      - «Швейцарская Ривьера» - это здесь где-то? - спросил я у Сереги.
      - Это дальше - к другому концу озера. К Монтре туда…
      (К тому Монтре, где - если верить Эм Шишкину - Владим Владимыч Набоков, арбитр, понимаете ли, вкуса и ненавистник poshlost’и, жил в свои последние годы в шестикомнатном люксе, а рядом с унитазом ему ежедневно меняли коврик с названием дня недели…)
      Облака сползли по склонам почти на голову - так что даже с озера сейчас наверняка не разглядеть было широко рекламируемый Монблан. Хотя я так и не понял, видна оттуда (в нормальную погоду) сама высочайшая вершина Альп - или просто массив Монблан…
      Мы свернули вправо, стали крутить в горку. Особняки тут стояли уже пореже и были еще поздоровее, «по-понтовее». Высадил таксист нас на пустой дороге меж двух каменных заборов рядом с закрытыми воротами в одном из них. За стеной просматривались деревья и черепичная крыша с башенкой.
      - Ну и че будем делать? - осведомился я непонятно у кого.
      (Смысл визита на виллу, купленную Страно, так и остался туманным. «Воздух понюхать». - «Попробуем, я не знаю, хоть сколько со сторожами, охранниками потрепаться… - пожимал плечами рыжий. - Вдруг с соседями получится… Сымпровизируем. Может, хоть выйдет оценить степень бредовости этой телеги про Эджа…»)
      Серега смотрел куда-то мне за спину. Я обернулся. Пустая улица. Только на повороте, полускрытая углом стены, припарковалась прямо на крутом довольно взъезде машина: темная не то «пежо», не то «рено».
      - Чего там? - спрашиваю.
      - Н-ничего… - медленно, думая о своем, промычал рыжий, развернулся и не спеша, кулаки в карманах, двинул к воротам. Остановился, быковато глядя на них и соседнюю калитку. Пожал плечами, пробормотал: - Хрена ль мы теряем… - решительно шагнул и вдавил кнопку рядом с калиткой.
      Секунд через пятнадцать та открылась, показался тип без формы, но сугубо охранного вида. Серега сказал что-то по-французски, тот несколько недоуменно ответил. После короткого диалога тип ушел обратно, не заперев калитку.
      - Нич-че не понимаю, - покосился на меня рыжий. - Тут якобы вообще не жилой дом…
      - А что?
      Мирский шагнул назад, повертел головой, уставился на табличку с адресом:
      - Да нет, все правильно… Тут якобы не жилой дом. Тут какой-то музей.
 

 
      Пароход был как пароход: мачты, дымящая труба, палуба с матросами - только на мачтах вместо рей торчали широколопастные винты, долженствующие держать аппарат в воздухе; плюс толкающие винты, они же рули, - на носу и корме. Рисунок изначально был воспроизведен на титульном листе книги Лаланделя «Авиация, или Воздушная навигация без аэростатов» (1863 года) - так, по представлениям автора, одного из основателей созданного в том же году Общества сторонников летательных аппаратов тяжелее воздуха, будущее авиации и выглядело. В смысле, настоящее.
      Членом и даже «инспектором» Общества был сам Жюль Верн: изображение Робурова «Альбатроса» (сделанное по указаниям писателя художником Беннетом) висело над его же, «Альбатроса», моделью - последняя была выполнена с тщательностью и достоверностью копии «в масштабе» реально существовавшего технического объекта. В соседних стеклянных ящиках стояли аналогичные модели «Наутилуса», трансформера «Урагана» и «колумбиады», пальнувшей в Луну Мишелем Арданом.
      - Технический утопизм во второй половине позапрошлого века шел рука об руку с социальным, - разглагольствовал Дани. - Их вряд ли имеет смысл вообще особо разграничивать: тот же Робур, если вы помните, рассуждает о создании «воздушной Икарии» с населением из «икарийцев»: тех, кто лишен был свободы и справедливости на земле, но найдет их в стратосфере… Технический прогресс не мыслился в отрыве от общественного: стремительное развитие научной мысли, технологий (каковые уже наглядно и ощутимо - впервые в человеческой практике! - меняли картину мира) воспринималось подтверждением и результатом поступательного движения истории, о котором гуманистическая мысль твердила с Возрождения. А направление этого движения, согласно гуманистической мысли, могло быть единственным: всеобщая свобода-равенство-братство-сытость эт сетера. В конце концов, в пароход, паровоз, телеграф и прочее воплощался торжествующий (как начинало казаться) разум, а торжество его в социальной и политической сфере ожидалось в самом непосредственном будущем…
      По-английски Дани чесал прекрасно и вообще рассказывал здорово - как человек, всерьез увлеченный предметом (увлеченностью - да и предметом - он мне сразу напомнил Володьку). Думаю, и нас с Серегой он сюда зазвал - в нарушение правил - не рекламы ради (какую мы ему сделаем рекламу) и даже не нашей русской экзотики из-за, а просто в силу нетерпеливого желания поделиться и похвалиться. Я сначала все гадал: а что Дани думает о причине нашего появления? - но потом понял, что его это не особо и колышет. Раз уж свалились ни с того ни с сего на голову два русских журналиста - то пусть будут первыми посетителями. Музей - он на то и музей, чтоб людей по нему водить.
      Музей, правда, официально еще не открылся - на следующей неделе только собирался. Но экспозиция была уже смонтирована - лишь местами попадались остаточные следы монтажа и ремонта, вроде недоубранных ящиков, полиэтиленовых ворохов и стремянок.
      - … Вы знаете, что в начале двадцатого века совершенно всерьез шли разговоры о скором и окончательном прекращении войн? Книга знаменитого пацифиста и нобелевского лаурета Нормана Энджелла «Великая иллюзия» 1910 года стала бестселлером. Энджелл писал, что экономические интересы великих держав становятся настолько взаимозависимы, что стимул воевать, по сути, пропал. Это за четыре года до Первой мировой! Символично тут все почти до неприличия. В апреле 1912 года известный британский журналист Уильям Стэд ехал в Америку делать на конференции доклад о том, что войн скоро не будет. В смысле, плыл. На самом большом, технически оснащенном и безопасном судне того времени. Называлось оно?.. Правильно. Стэд утонул, а через два года началась не просто война, а война невиданного раньше типа и масштаба, перемоловшая девять миллионов человек - при посредстве разнообразных плодов научного и технического прогресса…
      Тут я вспомнил папочку из стамбульского отеля. «Титаник», катастрофы… И мораль, которая в том, что не стоит зарываться. Фактор фуры, в общем.
      - … А ведь эти ребята отнюдь не были благонамеренными дураками. - Дани подвел нас к здоровенной карте. - Свои выводы они делали на основе наблюдений над современными им политическими тенденциями. А что они видели? Вот - 1900 год. Континенты поделены между европейскими империями и Штатами (отстраивающими потихоньку свою). Между прочим, всемирный характер тогдашних имперских экономик и золотой стандарт имели результатом даже большую «глобализацию», чем нынешняя. Так что постулат о взаимосвязанности интереcов Энджелл не выдумал… Идеологические течения, которые через несколько десятилетий не оставят ничего от «старого мира», в 1900-м либо вообще не существовали, либо не имели влияния. Марксизм серьезной политической силой еще не был, тридцатилетний Ленин сидел в Сибири. Муссолини - семнадцать, он пацифист и социалист. Гитлеру вообще одиннадцать… Естественно, никто не предполагал, что все так повернется…
      Кем он у них значится, Даниэль? - как-то пропустил… Вид глубоко несерьезный: «вечный студент», «молодой человек неопределенного возраста» - но точно не простой экскурсовод, как бы вообще не начальник всей лавочки… Странненькой такой лавочки.
      Хотя - интересно. Это точно был самый необычный музей, по которому мне доводилось бродить. МУЗЕЙ НЕСОСТОЯВШЕГОСЯ БУДУЩЕГО.
      Они тут попытались собрать наглядные модели будущего, каким оно виделось в разные времена - и каким не стало. Социальные прогнозы. Утопические и антиутопические картины. Проекты архитектурные и технические. Все то, что не осуществилось.
      Кадры из «Метрополиса». Дворец Советов в Москве. Шпееровский Берлин - в виде громадного макета (геометрическая угрюмая гигантомания). Рисунки из «Эмей-зинг Сториз» - первого в мире научно-фантастического «палпового» журнала Хьюго Гернсбека (аэродинамическая бравурная гигантомания). Модели несусветных и несообразных судов, автомобилей, летательных аппаратов, космических кораблей.
      - …То, что Уильям Гибсон, папа киберпанка, назвал «Континуум Гернсбека», футуристические представления тридцатых, дожившие почти до конца прошлого века, - все эти хрустальные, хромированные, белоснежные, обтекаемые, каплевидные штампы массового сознания и низкопробной sci-fi… во многом - непосредственное эхо технократических утопий девятнадцатого века… Хотя Вторая мировая, закончившаяся Хиросимой, должна вроде бы была окончательно добить веру в благость научного прогресса - промышленный, скажем, дизайн в пятидесятых сильно «заражен» футуристическими ожиданиями, причем позитивными. Это же время - пятидесятые - шестидесятые - «золотое» для фантастической литературы. Холодная война стимулировала развитие науки, человечество вышло в космос, освоило управляемую ядерную реакцию - будущее, так сказать, приблизилось, оно было «актуальным»… Никто тогда не сомневался, что к концу двадцатого века мы колонизируем как минимум часть Солнечной системы. Герои кубриковской «Космической одиссеи 2001 года» (снятой в 1968-м) летят к Юпитеру…
      Мы шли мимо планетарных станций и орбитальных баз; за стеклом аквариума, соединяющим пол и потолок одного из залов, свет пока не горел, и подводную экономику «Большой глубины» Артура Кларка с субмаринами, пасущими кашалотов, мы не разглядели. Азимовские роботы выстроились пародийной эволюционной шеренгой - заканчиваясь «сапиенсом» в галстуке, начиналась она не волосатым приматом, а железной квадратноголовой куклой (производства 1996-го, согласно книге «Я, робот»). Продолжалась - аналогичным трех-с-половиной-метрового роста обалдуем (один из первых говорящих роботов, произведенных в 2002-м, использовавшийся, согласно закону от 2003-го, исключительно на других планетах).
      - Идея более живуча, чем вы, вероятно, думаете, - хмыкнул Дани. - Еще недавно американский футуролог Маршалл Брейн утверждал, что к 2030-му роботы с человеческой внешностью вытеснят большинство людей с их рабочих мест…
      Если в предыдущих залах решительно преобладал белый цвет, то в том, где мы оказались далее, стоял расцвеченный неоном полумрак, а потолок заслонила жестяная щелястая полусфера («Оттуда будет еще вода капать», - заверил Дани), изображающая «геодезический купол» Ричарда Б. Фуллера, каковыми Уильям Гибсон накрыл все крупные города в своей «киберпространственной» трилогии.
      - В конце концов будущее приблизилось настолько, - продолжил Дани прежнюю мысль, - что многие испугались. Перелом в настроениях можно датировать 1970 годом, когда вышел «Шок будущего» Элвина Тоффлера, название которого сделалось идиомой. Если раньше скорость, с какой менялся мир, обнадеживала, то теперь стала вызывать растерянность, грозящую (как предсказывали) перейти в ступор и психический коллапс. Заговорили о «третьей волне», информационной революции, меняющей современный Тоффлеру и единомышленникам мир столь же радикально, как изменило его появление сельского хозяйства около десяти тысяч лет назад и промышленная революция трехсотлетней давности. Краеугольным камнем наступающей эры объявили информационные технологии (компьютеры как раз внедрялись во все сферы жизни), большое будущее предрекали биоиндустрии - хотя еще уповали на космическую промышленность и использование ресурсов Мирового океана. В начале восьмидесятых появился киберпанк - мрачноватая литература о мире, который вместо национальных государств поделили транснациональные корпорации, где биоинженерия кроит людей как хочет, а те не вылезают из «киберпространства», вторичной, виртуальной, компьютерной реальности, равноправной с первой. В опоздавшем на добрые два десятка лет Голливуде все это икнулось «Матрицей» и К о- уже тогда, когда стало ясно, что ни страхи перед Интернетом, ни надежды на него не оправдались…
      - A dozen knives in a back of sci-fi… - пробормотал Серега.
      - Не только, - отозвался услышавший, хотя вряд ли распознавший намек на Аверченко Дани. - Социальные и политические прогнозисты обмишурились еще куда радикальнее. Ведь футурология как направление вошла в моду как раз в шестидесятых - семидесятых. Збигнев Бжезинский тогда констатировал некое взаимоуподобление США и СССР, ведущее к наступлению технотронной эры, в которой повсеместно воцарится технологическая «суперкультура», а править будут прагматики-интеллектуалы. Герман Канн и Энтони Вайнер написали знаменитую книгу «Год 2000-й», начинающуюся c тезиса о продолжении холодной войны и в третьем тысячелетии. На рубеже восьмидесятых и девяностых Фукуяма расценил открытие в Москве «Макдоналдса» как сигнал к остановке истории…
      - То есть ошиблись все, кто вообще предсказывал? - спросил я.
      - В итоге - да. Так что понятно, почему нынче футурологи присмирели. Мало кто берется теперь прогнозировать что-то даже на близкое будущее, а самые честные открыто признаются в собственном бессилии. Активно в свое время поработавший предсказателем Станислав Лем недавно признался в интервью: «То, что произошло с моими футурологическими построениями при встрече с действительностью, немного напоминает автомобильную катастрофу». И даже больше: «Я много раз подчеркивал, что не верю в возможность категоричных предсказаний. Наши попытки предсказать будущее напоминают попытки предвидеть развитие сложных шахматных партий. Причем шахматы, с которыми мы имеем дело, таковы, что игрок в любой момент может - вместо того, чтобы сделать следующий ход, - выхватить из кармана нож, палку или разбить доску о голову партнера…»
      - Ошибочны - не конкретные прогнозы, а сами подобные попытки?
      - Просто регулярные провалы вскрыли порочность метода. Ведь очень легко заметить, в чем принципиальная ошибка и тех, кто воображал летательные аппараты тяжелее воздуха плавающими по воздуху пароходами, и тех, кто в начале прошлого века обещал скорое прекращение войн, и тех, кто во второй его половине не предполагал возможности окончания холодной войны. Все они развивали и экстраполировали уже существующие представления и тенденции. На это обречены любые прогностические потуги - поскольку спрогнозировать появление принципиально новых факторов невозможно по определению (на эту тему можно только фантазировать). Равно как любые такие потуги обречены на крах при столкновении именно с этими факторами. Карл Поппер еще давно сформулировал: «По сугубо логическим причинам нам не дано предвосхитить будущий ход истории». По его словам, мы не можем сегодня предвидеть то, о чем узнаем только завтра. Обозреватель «Интернешнл геральд трибьюн» Уильям Пафф писал как раз по этому поводу: «Строго говоря, вполне определенно можно сказать о будущем только то, что оно непредсказуемо». - Аmen, - подытожил Серега.
      Они были просто компанией энтузиастов - интернациональной, хотя и преимущественно франкофонной. Перезнакомились вообще в Интернете, общаясь на разных околонаучных, футурологических, фантастике посвященных сайтах-форумах. Многие увлекались социальной и технической прогностикой, все запоем читали и смотрели sci-fi. Поначалу коллекционирование несбывшихся прогнозов было виртуальным, а сетевой прообраз показанного нам музея женевец Дани сперва обустроил на собственной домашней страничке. Потом организовали клуб - встречались (нерегулярно) то в Швейцарии, то во Франции, то вообще в Монреале.
      Имя Ларри Эджа они и тогда поминали всуе бесперечь - ведь увлечения научной фантастикой суперстар не скрывал еще во времена своего голливудского сверкания. Известно, что Эдж пытался заинтересовать жанровыми проектами ведущие студии в годы, когда НФ в Голливуде была в глухом загоне, оставаясь уделом разнообразных Эдов Вудов, в лучшем случае - телевизионщиков. Один из разделов «Эджевой» мифологии повествует о том, как Ларри, уже будучи актером первого ряда, тайком - дабы не повредить имиджу - снимался в забубенном «мусоре»: вплоть, вестимо, до антишедевров самого «худшего режиссера всех времен и народов», Дон-Кихота трэш-фантастики (фанаты «Z-movies» уверенно числят сие олицетворение гламура среди своих и до мордобоя спорят, кто же именно Ларри в эд-вудовском «Плане-69 из дальнего космоса»). Хотя факт когдатошней дружбы Эджа с Роджером Корманом вполне документален - и почти никто не оспаривает версию о том, что постоянный участник «оскаровской» интриги тех лет сыграл под псевдонимом в знаменитом фантастическом телесериале конца пятидесятых - начала шестидесятых «Сумеречная зона»…
      «Вы помните классические киберпанковские рассказы и романную трилогию Уильяма Гибсона? - спросил Дани. - Помните кочующее из вещи в вещь ключевое понятие Грань? „… Грань, - бойко процитировал он по памяти, - чаша Грааля, необходимая составляющая выдающегося человеческого таланта, не подлежащая передаче, запертая в мозгу самых крутых ученых мира…“ Гибсон сам признавался, что апеллировал к псевдониму, культовому для фантастов нескольких поколений…»
      Так что с Хартмутом Шнайдером, председателем мюнхенского, одного из крупнейших и авторитетнейших европейских фан-клубов Ларри Эджа, Дани и компания познакомились вполне естественным образом. Оказалось, что Шнайдер поддерживает контакт с самим миллиардером-«пустынником». «Так тот же сорок лет ни с кем не общается?» - удивился я. «С чего вы взяли? Еще как общается. С кем не лично - с теми через личного секретаря».
      Дани рассказал Шнайдеру об идее своего музея без всякой задней мысли - и, естественно, изрядно прибалдел, когда на его электронный адрес пришло письмо от Рональда Хендри, секретаря великого затворника. Хендри сообщил, что м-р Эдж остался верен своему интересу к науке, фантастике и прогностике и крайне заинтересовался идеей мсье Даниэля (от которой узнал от Хартмута). Более того - он сам предлагает воплотить музей «в натуре». Причем готов взять на себя спонсорские обязанности! Когда же всемогущий и всемилостивый Ларри предоставил ребятам собственную недавно купленную виллу, те впали в охренение, от которого до сих пор толком не оправились. На Эджевы деньги приобретались экспонаты, Эдж оплачивает работу техперсонала и т. д. Непосредственно финансовые вопросы они решают с представляющей интересы Ларри бернской адвокатской конторой. Координаты Хендри? Почему секрет? Просто напоминаю, что с журналистами и им подобными Эдж как раз и не общается…
      На улице бесшумно сыпал мелкий частый дождь, видимый лишь под фонарями: когда мы с Серегой вышли из «Эмилии», давно уже стемнело. За калиткой было тихо и абсолютно безлюдно - Серега достал мобилу и принялся вызванивать такси.
      В ожидании машины мы, нахохлившись под моросью, слонялись туда-сюда по улочке. Под ноги попадались редкие листья, желудь весело поскакал под горку. Мы дошли до угла. Темная «рено» (или «пежо»?) торчала тут по-прежнему. С погашенными фарами. Серега остановился, глядя на машину. Есть ли кто внутри, я не разобрал.
      Рыжий вдруг ни слова не говоря быстрым шагом направился к этой тачке - та мгновенно, словно только этого и ждала, чирикнула стартером, врубила огни. Мирский по-хозяйски постучал в водительское стекло. Машина яростно газанула вхолостую, потом резко сдала кормой, становясь поперек переулка, вспрыгивая задними колесами на бордюр, упершись красными отсветами в стену. Серега выбросил перед собой параллельно обе руки с оттопыренными средними пальцами. «Четыреста шестая» «пежо», уже не торопясь, как бы даже недоуменно-брезгливо передергивая плечами, развернулась и благопристойно покатила вниз.
 

 
      - Я уверен был, что это просто покойник Страно зачем-то прикрывался легендой про Эджа, - признался Мирский за легким континентальным завтраком (кофе и круассаны) в отельной столовке.
      Рядом с ним чинно кушал интеллигентный негр в костюме. За соседним столом двое «гуталинов» общались на своем суахили.
      - Хрен бы Страно стал давать кучу денег и собственную козырную недвижимость Дани и его ребятам, - говорю.
      - М-да… Что-что, а это вряд ли.
      Гостиничные цены тут после итальянского «лимонада» тоже приятно бодрили (145 франков двухместный в нашем дешевейшем из пристойных Hotel Rhodania на Rue Paul-Bouchet). Хотя в номере стояла пепельница, стоило мне закурить, как с паническими воплями примчалась пожилая «портьерша» - сработала, оказывается, пожарная сигнализация…
      - Слышь, Серега, - я сидел на корточках перед собственной тумбочкой, глядя в выдвинутый ящик, - глянь-ка внимательно на свои вещи…
      - Че такое?
      - Посмотри: у тебя нет ощущения, что кто-то в них порылся?
      Рыжий уставился на меня, поднял брови.
      - Вот у меня, - говорю, - есть такое ощущение… Причем что-то мне подсказывает, что это была не горничная…
      Мирский, вместо того чтоб проверять барахло, подошел к двери, нагнулся к замку, приоткрыл створку, пощелкал язычком:
      - Легко… - распрямился, оглянулся задумчиво. - Такой я сам секунд за пятнадцать открою… А пройти мимо нашей бабки…
      - Тем более она сменилась только сегодня, вообще не знает новых постояльцев…
      Мы смотрели друг на друга - с одинаковыми выражениями.
      …Рональд Хендри, секретарь Ларри Эджа, чьим электронным адресом мы разжились у Дани, на наше письмо ответил неожиданно оперативно, но ожидаемо отрицательно. «Как вам должно быть известно, м-р Эдж много лет избегает общения с любыми как журналистами, так и литераторами и просит уважать его право оставаться исключительно частным лицом, чуждым любых форм публичности…»
      - По крайней мере, он жив и дееспособен, - говорю.
      - С чего ты взял? - и не думал соглашаться Серега. - Анонимное письмо со стандартного «яхушного» почтового ящика. Я его мог послать, пока ты в душ лазил…
      - Дани спонсировал тоже ты? Или полагаешь, что и Дани темнит?
      - Н-нет… Другое дело, что бабки от имени Эджа мог дать кто угодно. Он же не самолично ему чемодан с налом притаранил…
      Адвокатская контора, перечислявшая деньги Дани и принимавшая финансовую отчетность, называлась «Лёвер и Шмидт», имела давнюю историю и безупречную репутацию. Мы спросили о ней и Мауро, и Штойбера. Последний заверил, что в связи со скандалом вокруг «Миссии» Лёвер со Шмидтом не фигурировали ни разу. Мауро, лишь перелопатив все архивы, смог найти упоминание об этой конторе как… да, об одной из тех, с которыми имел дело Страно… но единственное, сугубо косвенное и абсолютно вне криминального контекста.
      - Кому вообще резон, помимо прибабахнутого миллиардера, кидать такие бабки таким клоунам? - спрашиваю.
      - Отмывка… - неуверенно пожал рыжий плечами.
      - Тебе не кажется, что мы уже сами перебарщиваем?
      - Что бредовее, - хмыкнул он, - идея о существовании разветвленной международной сети «прачечных», действующих от имени второго Элвиса…
      - … или предположение, что Элвис жив?
      На сайте мюнхенского фан-клуба Ларри Эджа нам с Серегой отвечали вполне радушно. Немчики были не только не против нашего визита, но и активно к себе зазывали - тем более что под финал тамошнего «Октоберфеста», то есть как раз в это время они устраивают, как выяснилось, традиционные сборы. Мы с Мирским представились - как и Рону Хендри - русскими синефилами, пишущими книгу по истории фантастического кино.
      - Знаешь, кто на самом деле скрывался под маской Дарта Вейдера в «старых» «Звездных войнах»? - поднял голову от моего «Компака» Серега.
      - Ларри Эдж?
      - Мало того - он их тайком продюсировал, четвертый эпизод… По легенде, разумеется… Там же как получилось - во второй половине семидесятых фантастика вообще и космическая опера в частности считались жанрами коммерчески бесперспективными, и серьезных денег Лукасу никто давать не хотел. Так вот, Эдж якобы вложил в проект кучу своих бабок и уговорил других продюсеров…
      …Реальный Эдж появился как бы ниоткуда (начальная часть его биографии во всех источниках представлена была поверхностно - родители Ларри жили в Чикаго в изрядной бедности, юность будущего суперстара была маргинальной и буйной) и голливудским светилом стал словно бы враз (его, видимо, протежировали - но и тут легенды преобладали над информацией: кого только не называли его покровителями, вплоть до Марлен Дитрих). Эдж и сам прилагал все усилия, чтобы запутать публику, - причем уже тогда: одновременно страшно скрытничая и распуская о себе дикие слухи, мифотворчеством он занимался последовательно и добросовестно. Был ли он таким уж беспредельным тусовщиком, как позже о нем писали? Действительно ли входил - пускай в роли «младшенького» - в Rat Pack, «Крысиную стаю» друганов-заедин-щиков Фрэнка Синатры? В оригинальном «Ocean’s Eleven» 1960 года он сыграл, это факт. Остальное - гипотезы. Правда ли, что Синатра частенько поддавал с Эджем и таскал его на буйные вечеринки с участием членов клана Кеннеди, что именно Фрэнк познакомил его с Мерилин Монро? На съемочной площадке они действительно встречались - но вот в койке?.. Был ли Ларри в те годы впрямь записным голливудским heartbreaker’ом, и какое отношение к реальности имеет его неофициальный донжуанский список, включающий и Лиз Тейлор, и Аву Гарднер, и Лану Тернер, и Одри Хёпберн, и Ким Новак, и Грейс Келли?.. Снимался он со всеми ними - это да…
      В двухэтажном вагоне мы забрались наверх. Женевское озеро тянулось в просветах между деревьями справа по ходу; горы на другом его берегу сейчас, вечером, залиты были солнцем - скальные выходы слоями светлели на зеленом фоне, светились пятна желтой листвы и фасады вилл. Жемчужно-сиренево-седые облака обложили вершины.
      - Так что, Джеймс Дин был реальный пидор? - недовольно осведомился Мирский.
      - Махровый, - говорю.
      …По поводу предполагаемой дружбы Эджа с его почти ровесником Дином слухи ходили в том числе и двусмысленные: кто-то впрямую зачислял Ларри в его бойфренды; другие, наоборот, утверждали, что Эдж вовсю пользовал старлеток, коих продюсеры, спасая маскулинный имидж «бунтаря без причины» (публичный гомосексуализм тогда был еще не в моде), предъявляли публике в качестве Диновых пассий - вроде Урсулы Андерс… Сейчас мало кто помнит, что в титрах «Гиганта» (1956) сошлись Дин, Эдж и Деннис Хоппер - святая кинотроица «рассерженных молодых людей» (хотя суперзвездой в то время был лишь первый).
      …Черт. Черт. Почему у меня ощущение, что где-то относительно недавно этот Эдж мне попадался (то ли упоминание о нем, то ли фотография его) - причем чуть ли не в связи с экспериментом?.. Или просто я на нем циклиться начинаю?..
      Нет! Точно! Латышев. Доцент Латышев мне его фотку показывал - когда тест свой проводил и требовал одним словом описать впечатление от увиденного. Что я сказал тогда - не помню в упор, да и Эджа я не опознал (мелькнуло, что вроде какая-то древняя звезда). Но он, он там лыбился, на снимке, растиражированной своей скептической полуулыбочкой…
      Лозанну проехали минут через тридцать пять. Справа все было разных оттенков синего: голубовато-стальное озеро, синие горы, лазоревое небо, сизые облака.
      …В 57-м Эдж женился (чуть ли не на стриптизерше), через полгода развелся. Его задерживали за вождение в пьяном виде и грозили посадить за наркоту - до суда, естественно, не дошло… Славу все это только подстегивало: Ларри отличал талант, не вылезая из скандалов, сохранять трезвую голову, отменную работоспособность и деловую цепкость. Весьма вероятно, что и скандалы-то сплошь и рядом провоцировались их главным героем - который вовсе не пребывал десяток лет кряду в алкогольно-наркотическом делириуме, а просто из каждой собственной попойки и драки профессионально делал пиар-акцию…
      Дорога сделала поворот - озеро приблизилось и раздвинулось: из-под железнодорожных путей к нему срывался крутой склон с домиками, уже затеплившими точечные огоньки; противоположный берег окостенел скальными стенами; по заштрихованной рябью воде стояли яхтенные паруса; розовые клочья млели надо всем.
      …А еще у Ларри были карьерное чутье и везение. Середина - вторая половина пятидесятых - пусть и второстепенные роли, но в каких фильмах: «оскароносный» «On the Waterfront», «оскароносный» «Giant», «оскароносный» же «Мост через реку Квай»… С шестидесятого он уже сам вплотную подбирается к актерскому «Оскару»: номинировался за главную, но уступил Берту Ланкастеру, в следующем году - номинация за роль второго плана, в 63-м - приз за главную.
      Его снимали Элиа Казан, Дэвид Лин, Фред Цинне-ман, Джордж Стивенс, Стэнли Кубрик и Сэм Пекинпа. С ним снимались Кэри Грант, Грегори Пек, Монтгомери Клифт, Пол Ньюмен…
      Слева сменялись впадины долин, приютивших частые аккуратные деревеньки, окна желтели, как в детстве, натертой кожей горели последние полоски над облаками.
      …«Мистер Эдж полагает, что уже сделал в кино все, что хотел и на что был способен, и желал бы остаться в памяти своих поклонников, которым безмерно признателен за их любовь, таким, каков он сейчас»… Разумеется, никто ему тогда, в 65-м, не поверил. «Мистер Эдж давно показал себя прозорливым дельцом, - писала „Лос-Анджелес таймс“. - Не сомневаемся, он и в этот раз сыграл на опережение!»
      «Серьезные» аналитики снисходительно комментировали очередной рекламный трюк, таблоиды соревновались в медицинско-кладбищенской сенсационности: увечье в катастрофе, смертельная болезнь, стыдная болезнь, смерть. Да-да, Ларри умер или погиб - а агенты делают заявления от его имени ради скандала и наживы…
      Немецкая часть Швейцарии началась немецкоязычным контролером. Заметив, как долго тот беседует с какими-то ребятами, сидевшими от нас наискосок через проход, я уже решил было, что законопослушные «швейцары» тоже не чужды стремления проехаться без билета - но ни фига, общение шло мирное, почти приятельское. И вообще, что это за фискал: растянутый свитер, несколько серег в ухе…
      …Он превратился в эдакого Сэлинджера от Голливуда: но про Сэлинджера известно было хотя бы, где он живет - а Эдж умудрился скрыть это ото всех (а ведь некогда усилия журналистов по выяснению данного факта много превосходили рвение Визенталя в поиске Эйхмана). Потом, уже много позже, уже когда интерес подутих, стала просачиваться информация, что большую часть времени Ларри проводит в каком-то из своих европейских поместий…
      Нет, его, конечно, «видели» постоянно. И повсюду. В 69-м на Вудстоке. На коллективных камланиях сектантов. На закрытых вечеринках знаменитостей с многополосными хайвеями кокаина и растлением несовершеннолетних. Да, кстати, вы знаете, что, когда на вилле Джека Николсона обнаружили Романа Поланского, поливающего шампанским голую малолетку, вместе с ним был Ларри Эдж?..
      Вагон у нас был некурящий, и время от времени я выходил подымить в соседний. Возвращаясь оттуда в очередной раз, случайно обратил внимание на девицу, читавшую глянцевый немецкоязычный журнал. В журнале на всю страницу была реклама: сидит такой аристократичный седой старик с умудренным лицом, мелкий текст, интернет-адрес и крупный слоган: Wo ist Gott? [5]
 

 
      Где Бог? (нем.)
 
      [Закрыть]
      И тут Эдж, совершенно механически подумал я про старика (начитавшись всей этой байды про Ларри и насмотревшись фотоверсий его нынешней внешности) - и лишь спустя несколько секунд сообразил: стоп, пора завязывать - вот так и начинаются идефиксы…
      Тому, что мы еще поспели на «Октоберфест» (ежегодный двух-с-небольшим-недельный пивной фестиваль, самый известный и масштабный в мире), мы пожалуй что, и не обрадовались: весь Мюнхен, даром что город здоровенный, битком был набит пьяными бюргерами, понаехавшими со всей Германии, и пьяными «пингвинами», понаехавшими со всего света. Миллионов шесть человек заявилось в этом году, сказал Мирко.
      При этом - никакого особого буйства, все вполне по-бюргерски: упитанные довольные автохтоны шлялись в национальных костюмах от «биргартена» к «биргартену» и плясали под национальную музыку национальные пляски, звучно лупя себя ладонями по запакованным в кожаные штаны толстым ляжкам; туристической познавательности все это было, конечно, не лишено, но ломовым обаянием не отличалось. Видимо, действительно, бедой немцев оборачивается их же достоинство - веселятся они тоже единообразно, добросовестно и всерьез. Сказано оттягиваться - оттягиваемся со всей ответственностью. И вообще - возможно, это историческая память, но от отлично организованных массовых немецких мероприятий веет чем-то… не тем.
      Впрочем, не нравятся немчики - тут же тебе повод для сравнения, не отходя от Мариенплатц: «Лена, блядь, прекрати немедленно!» - визгливый вопль мамаши в адрес шести-, эдак, летней дочурки под стенами Ратуши. Здешний Ратхаус c восьмидесятиметровой башней и исторически-агиографическими комиксами по фасаду - главное место концентрации «пингвинов». В толпе бродит фактурный нищий амбальских кондиций с перевернутой сванской шапкой в руке. Подают обильно.
      - Ну, смотри - она? - Рыжий встал со стула, пуская меня к моему же ноутбуку.
      Я посмотрел. На присланную (по специальной просьбе) Сереге на е-мейл кем-то из общих его с Антоном знакомых фотку. На снимке были четверо: неведомые мне парень и девица и чета Шатуриных. Я нагнулся к экрану, разглядывая Майю. Я испытал совершенно идиотское чувство.
 
      Во-первых, фотка была поганого качества: похоже, сделанная телефоном. Во-вторых, у Майи была совсем другая прическа - темные, довольно длинные волосы. В-третьих, я понял, что за две безумные, чудовищно перегруженные впечатлениями недели, минувшие с тех пор, как я видел греческую спутницу Антона в последний раз, я не то чтобы подзабыл ее лицо - но перестал помнить его со стопроцентной четкостью… Рост… вроде да, примерно такой же. Лицо… Фак…
      - Если не она, - говорю, - то похожа…
      Мирский ничего не ответил, но по выражению его лица я мог примерно догадаться, во сколько этажей он меня сейчас обкладывает.
 

 
      Мирко Майера науськали на нас с Серегой отнюдь не как главного спеца по Ларри - Мирко формально даже не являлся членом фан-клуба, - а как спеца по русским. На языке неродных ему осин этот непростой простачок, улыбчивый меланхолик говорил вообще без акцента, разве что с некотогой двогянскойкагтавостью. Впрямую о роде Майеровых занятий я спрашивать постеснялся, а по внутренностям его жилища таковой было не определить (от филолога до шпиона) - но Русью там пахло крепко. Широчайший набор нашего нон-фикш-на на книжных полках (от «Большого словаря мата. Том первый. Лексические и фразеологические значения слова „ХУЙ“ до гранок нового опуса Глеба Павловского); под музыкальным центром - диски Высоцкого, БГ и „АукцЫона“; на дверце холодильника - плакатец с Путиным В. В. анфас и слоганом „ВОВА ПУТИН МОЙ СОСЕД - ВОВА КУПИТ МНЕ МОПЕД!“; на шкафу в спальне - восемнадцатилетний „Васпуракан“, причем, по бутылке и этикетке судя, советского еще розлива (вызвавший у меня сильнейший, с трудом подавленный приступ клептомании). Происхождение коньяка прояснилось с появлением Сони - полурусской-полуармянки, приехавшей в Мюнхен чуть ли не из Еревана по программе студенческого обмена и оставшейся (не будь дура) тут в качестве Майеровой герлфренд.
      Родным веяло как от содержимого квартиры, так и от самого ее вида - она со своими высокими потолками и узкими длинными коридорами не просто походила на экс-советскую коммуналку, а чем-то подобным и была (коллективным, в смысле, жильем): в одной из комнат обитал ныне отсутствующий приятель Мирко - мы с рыжим покемарили в ней на двухъярусной кровати после ночного поезда, прежде чем, пошлявшись по центру, направиться к «адептам религии нью-Эдж», как они сами стебались.
      Одному из адептов, Мартину, милейшему пожилому уже дядьке (видимо, фанатствующему с той еще поры, когда Эдж был нормальной кинозвездой, а не мифическим персонажем), принадлежала небольшая пивнуха недалеко от парка Энглишгартен. Называлась она по имени кинохита с Ларри в главной роли - «Незабываемый» и имела отдельный зальчик, где собирались время от времени члены клуба. На специальном возвышении там стоял уникальный экспонат - мотоцикл Montesa, разбитый лично Эджем еще в середине пятидесятых, телик над стойкой показывал, естественно, «Unforgettable», а по стенам зальчика - естественно! - висели фотографии Ларри в разных ролях. Между прочим, я далеко не сразу сообразил, что на всех фотках - он один (хотя за время интернет-охоты на физиономию его насмотрелся предостаточно). Эдж, видимо, действительно был актером высшей пробы - так мало он походил сам на себя от фильма к фильму.
      Я вспомнил, как читал, что у него даже конфликты с продюсерами возникали на этой почве: когда Ларри был уже мегазвездой, от него из коммерческих соображений требовали узнаваемости на афишах и экране - тогда как Эдж, верный профессии и Станиславскому, желал перевоплощаться в максимально не похожих на себя реального персонажей, увлеченно экспериментировал с прической и гримом, а однажды (по легенде), поспорив с кем-то из приятелей, даже заявился в платье на пробы женской роли - и, хотя его на роль не утвердили, обмана никто не распознал…
      Заседание фан-клуба, собственно говоря, было никаким не заседанием - а обыкновенными дружескими кабацкими посиделками. И даже не вполне дружескими: компания у Мартина собралась весьма пестрая в возрастном и социальном отношениях, причем явно не все тут хорошо знали друг друга. Я даже поразился, сколь непохожих людей объединяет, оказывается, любовь к почти полвека уже «развоплощенному» Эджу: за столиками сидели и меж ними ходили как молодые люди студенческого типажа, так и не очень молодые - преподавательского, а также дамы с богемным уклоном, а также благодушные бюргеры самой что ни на есть бюргерской наружности, причем несколько - разумеется - в национальных костюмах. В уголку примостился в одиночестве старый перец вообще «синегальского» почти вида, чуть не с самого начала бывший хорошо подшофе: время от времени он поглядывал на нас с Серегой, переговаривавшихся по-русски, с пьяным лукавством, только что пальцем не грозил…
      Но едва ли не страннее всех в этом клубе смотрелся его председатель Хартмут Шнайдер - респектабельнейший герр сорока с лишним, хоть сейчас за стол заседаний совета директоров. Он и правда был бизнесменом - но невысокого (вроде как) полета.
      Герр, не ломаясь, подтвердил, что регулярно, хотя и нечасто переписывается лично с Ларри. И не только переписывается… - но тут откровенность Шнайдера резко оборвалась. И вообще, в подробности вдаваться он, извинившись, сразу отказался - со ссылкой на данное м-ру Эджу обещание не предавать гласности ни содержание их общения, ни известные ему, Шнайдеру, обстоятельства биографии м-ра после 1965-го. Что касается периода до означенного года, то тут и он, Хартмут, и другие члены клуба нас с удовольствием проконсультируют, насчет же остального - энтшульдиген…
      Собственную легенду пришлось отрабатывать - чуть не три часа мы с рыжим добросовестно погружались в подробности голливудских раскладов полувековой давности, делая вид, что для нашей книги все это чрезвычайно существенно. Еще хорошо, все визави говорили по-английски. Хотя без «смазки» я бы столько, понятно, все равно не выдержал - а поскольку здешнее разливное темное не способно удовлетвориться статусом средства и нечувствительно превращается в цель, я уже нечетко зафиксировал, на каком по счету «массе» (литровая кружка, считающаяся мерой баварского пива) кивнул Андреа, очередной нашей собеседнице, на негромкое, с подмигиванием, предложение куда-нибудь отсюда переместиться.
      Никто, кажется, ухода нашего не заметил (по той же причине почтительного внимания к темному разливному). Снаружи готовилось темнеть. Перейдя улицу, я оглянулся на странный звук: у дверей «Незабываемого» спиной к нам какой-то тип - старикан! - лихо, умело, не просто как молодой, а как молодой профи, отплясывал чечетку, шепеляво, но стремительно молотя в асфальт мягковатыми подошвами. Еще один рядовой «Октоберфеста»…
      Уже отвернувшись, я вдруг подумал: а не тот ли это пожилой бухарик, что клевал носом в углу нашего зальчика?.. Похож, как ни странно… Да ну, чушь: у того уже несколько часов назад глазки съезжались - черта с два всерьез залитый такое б отчебучил…
      Куда перемещаться, правда, было не очень понятно - Андреа уныло заверила, что сегодня, в последний фестивальный день, по пивным мы долго будем искать свободное место. В итоге плюнули и направились прямо в Энглишгартен - благо далеко ходить не надо. Парк был изрядный, из регулярного, со статуями, переходящий почти в дикий, с буйными дикорастущими кустами. Над травой местами белел туман, вечерний сыроватый воздух пахнул по-осеннему. Между кустами скакнуло живое. И здоровое (но не собака и не кошка). Заяц! Посреди мегаполиса. Экология, блин…
      - Извините, я случайно подслушала, как вы общались со Шнайдером, с другими нашими, - хмыкнула Андреа (моложавая тетка с мужской стрижкой и издевочкой в глазах). - Я просто боюсь, что вы, как люди новые, примете все за чистую монету…
      - Вы о чем? - Я понял, что впереди опять какой-то непредсказуемый поворот.
      - Ну, решите еще, что Ларри Эдж и впрямь жив-здоров и нам впрямую патронирует…
      - Шнайдер с ним лично общается, - говорю.
      - Вот я как раз об этом… Вы, наверное, думаете, что Харти и все мы тут вполне серьезны…
      Серега украдкой завел глаза. Андреа ухмыльнулась виновато:
      - Понимаете, у нас тут идет одна довольно забавная, но странная для посторонних игра. Она одна на всех, но каждый играет, так сказать, за свою команду. Собираясь вместе, мы по умолчанию принимаем (понарошку) определенную условность за реальность - как ролевые игры, знаете?.. Только ролевики сообща разыгрывают один сюжет, а мы - каждый свой.
      - И легенда ваша… - довольно убитым голосом пробормотал Мирский.
      - Ларри Эдж, естественно.
      - А с кем же переписывается Хартмут?
      - Без понятия. Думаю, что ни с кем. Просто такова его личная игра. Я совершенно не собираюсь разбирать ее по Фрейду, какое мне, в конце концов, дело… Видимо, некий комплекс жреца, посвященного. Причастного тайне. Нет, он совершенно нормальный дядька, приятный в общении и адекватный - но вот есть у него такой индивидуальный, никому не мешающий бзик. Те, у кого он сильнее и опаснее, идут в секты или даже организуют секты. А Харти пьет с нами пиво - согласитесь, лучше так…
      - А остальные зачем в этом участвуют?
      - А у каждого, я говорю, - свое. Есть эрудиты-постмодернисты, что выстраивают - в качестве потехи - некую альтернативную историю кино, и не только кино: все, дескать, не так, как мы думаем, а за всем стоит Эдж. У кого-то (как правило, у основательно трехнутых) розенкрейцеры, евреи, Союз Девяти, а у нас, дурака валяющих, - Ларри… Есть вполне серьезные синефилы, много знающие о кино вообще, о пятидесятых - шестидесятых в частности, - им интересно общаться с теми, кто не глупее их и тем же увлечен. Есть просто поклонники старого кино, обменивающиеся раритетами. Есть ряд слегка экзальтированных личностей. В конце концов, Эдж - персонаж магнитный и загадочный, им «болеют», как иными рок-звездами…
      - А на самом деле? - спрашиваю, чувствуя себя идиотом.
      - Что «на самом деле»?
      - Где он сейчас - Эдж?
      - Вы у меня спрашиваете? Представления не имею!
      - А кто имеет?
      - Да никто, естественно. Тут версий миллион - но вы и сами наверняка в курсе, насколько они разноречивы, да и бредовы зачастую. Лично мне кажется, что реальный Эдж давным-давно умер, где-нибудь еще в шестидесятых… Ну допустим - узнал, что болен раком, портить собственный имидж не захотел, скрылся от публики и тихо преставился. А родственники с адвокатами по какой-то причине не стали предавать этот факт огласке… Грызня из-за наследства, желание навариться на массовом нездоровом интересе, мало ли что… Но это даже не мнение мое, а так, предположение, сугубо интуитивное. Достоверно я, конечно, ничего не знаю и знать не могу. И никто не знает. И не верьте никому, кто говорит, что знает…
      Через густеющие сумерки метрах в тридцати от нашей скамейки неторопливо пропрыгал еще один заяц. Может, тот же самый.
      - … Ну, и кто из них двоих, по-твоему, больше похож на психа? - умученно спросил я у Сереги, когда мы уже в темноте шли обратно к Мирко.
      - Больше всех? Мы. Потому что занимаемся всем этим…
      - По крайней мере, на Шнайдера она зря гнала. Не знаю, как лично с Ларри, но с Хендри-то он действительно общается - если сообщил тому про идею Дани.
      - А с чего ты взял, что это Шнайдер ему ее сообщил?
      - То есть? Дани-то ею делился со Шнайдером…
      - Дани ею делился с кем ни попадя. И Шнайдер тоже ни от кого не скрывает, что имеет «доступ к телу». Так что если бы некто - только не спрашивай кто и зачем - захотел дать Дани денег от имени Эджа, он вполне мог сослаться на Шнайдера, который, если и впрямь всех разыгрывает, не станет ничего опровергать…
      - Хорошо, ну а что ты - лично ты - об этом думаешь?
      - Да я уже скоро в собственном существовании сомневаться начну… Или решу, что я - это Ларри Эдж…
      Была в свое время такая история - к пятидесятилетию со дня рождения Эджа некий то ли сумасшедший мифоман, то ли просто расчетливый коммерсант выпустил «разоблачительную» книжку «Звезда, которой не было», в которой доказывал, что такого человека не просто нет теперь в живых - а вообще никогда не существовало. Был заговор «киномоголов», придумавших и впаривших прессе и публике виртуальную собирательную фигуру: для гламурных, мол, фото позировали малоизвестные мужские модели, в ролях снимались невостребованные актеры, которым платили копейки, хотя публика с трудовым долларом валила валом на суперстара. Потому, дескать, он всюду такой и разный, потому и так мало достоверной о нем информации, потому он и исчез так бесследно, когда продолжать обман стало слишком рискованно…
      При безусловной общей бредовости текста, в нем встречалась одна любопытная своей парадоксальностью посылка - что-то вроде идеи «Поручика Киже» применительно к масс-культуре: для создания видимости существования суперзвезды, не слезающей со страниц прессы, нужно приложить столь же мало усилий, сколь для того, чтоб изобразить существование какого-нибудь асоциала, сфабриковав карточку социального страхования и подкупив пару алкашей, которые расскажут, как с «Киже» бухали. Со звездой же так выходит потому, что таблоиды в какой-то момент перенимают работу по фальсификации совершенно добровольно, передергивая и сочиняя факты, публикуя размытые фотки непонятно кого с подписью «Суперстар Киже, вылезающий из постели чужой жены», - а публика, со своей стороны, участвует в поддержании жизнедеятельности фантома активно и творчески: поклонницы-истерички истово верят, ибо нуждаются в объекте страсти, начинающие старлетки принимаются прозрачно намекать, что они с «Киже» трахаются, вышедшие в тираж звезды вспоминают, как с ним спали или квасили, - и т. д.
      Что точно - так это что миф Ларри Эджа после его «ухода» самоподдерживался именно таким образом: количество бывших друзей, любовниц, тайных жен и внебрачных детей Эджа резко подскочило в разы, всяческие «Сан» время от времени печатали интервью с какими-то шалашовками, признававшимися (неохотно, после долгих уговоров), что да, они все знают про то, где и как сейчас Ларри, поскольку они живут с Ларри, - но никому про него, конечно, не расскажут…
      В общем, не люди верят в звезду, потому что она существует, а звезда существует, потому что - и постольку, поскольку - в нее верят люди.
 

 
      - … Ночь уже, двенадцатый час. А там, за автобазой, сами знаете - и днем-то никого никогда… Мочканут, думаю, сейчас, на хрен, и закопают не отходя от кассы.
      Героическая смерть журналиста… Ну, подъезжаю. Стоит от такенный джип, «бимер», что ли, или «лексус». Я выхожу, на стреме весь. Из джипа вылезают квадратные ребята, шмонают меня с головы до ног. Я не шучу, как в дебильном боевике. Сажают в этот «бимер», он же «лексус». Там на заднем сиденье такой кабан в костюме, харя в полсалона. И без всяких вступлений и предисловий, без выражения - типа магнитофон, знаете, врубили - давай грузить про то, значит, как Леша незаконно земельные участки в Сонино cкупал, как судоремонтный банкротил и как прежнего директора заказал. Такой непрерывный получасовой монолог. Закончил говорить, один из его пехотинцев сует мне папочку и кивает: свободен типа. Я за все время даже рта ни разу не раскрыл. Сел к себе, свет врубил, открываю папочку - там ксеры документов, такая вот стопка. Я прямо с места набираю Олеговича, говорю - раз такая пьянка, давай охрану. Иначе я пас. Чтоб как с этим Засориным было, мне, спасибо, не надо… Засорина, адвоката - между прочим, одного из известнейших в области, - забили в собственном подъезде бейсбольными битами. Насмерть. Рядовой эпизод предвыборной кампании. И это только мэрские выборы - представьте, что будет твориться ближе к губернаторским. Впрочем, для нас - если не лично, то, по крайней мере, для «Информатора» - все решалось именно сейчас. Пройдет Папа на очередной срок, пройдет с ним и Борисыч. Не то чтоб ихняя смрадная компашка хоть чем-то была лучше Леши с его бригадой, но тут уж приходилось рассуждать по вечному принципу: «Да, сукин сын - но наш сукин сын»…
      - Ну и че - дал? - хмыкнул Славка.
      - Дал. Теперь хожу всюду с таким дядей - Юргена на полголовы выше и шире раза в два…
      …Нам-то чего - у нас еженедельник, причем не политический. Через наших ребят хоть компромат уголовный - как вон через Женьку - не сливают, можем позволить себе без охраны ходить. Хотя, конечно, свою лепту в общее дело вносить приходится: из последних номеров каждый минимум на треть состоял из сюсюкающих репортажей о процветании родного города под мудрым Папиным руководством…
      - Здорово, агитпроп, - вломился в курилку Вовка, - кто подсобит канцерогенами?.. «Давыдофф»? Широко живет редакторат…
      Курилка была преимущественно журналистская - как-то само собой вышло, что на этаже снимало офисы с полдюжины редакций. Вообще же в здании квартировала добрая треть всех губернских печатных медиа. Так что обмен неофициальной информацией шел активно.
      - … Делают такую газетку, бесплатную, ну, совсем уже истошный пиар, Лешу там чуть не матом кроют - на папиросной дешевейшей бумаге, зато немереным тиражом. Ходят специальные ребята по городу, рассовывают ее по почтовым ящикам. А за ними следом идет другая команда - Лешина соответственно, - газетки эти из ящиков вытаскивает, собирает в кучи и палит прямо на улице…
      Курилка была смешная. Вроде как лестничная клетка - на нее выходили двери лифтов. Но сколько мы сидели в здании, тут всегда шел перманентный ремонт, половина помещения была завалена мебелью и стройматериалами, и лифты на этом этаже не останавливались. То есть не должны были останавливаться, хотя все равно иногда двери - неожиданно для пассажиров - разъезжались и кто-нибудь обалдело таращился поверх баррикады из досок и мебельных ящиков на дымящую прессу.
      - А че, пацаны, - спрашиваю, - если серьезно: сделает Леша Папу, или слабо ему?
      Мнения разделились. Через минуту две трети столпившихся в курилке уже участвовали в актуальной дискуссии (поглощавшей также и вновь прибывающих) - а я, подавив желание включиться в общий галдеж, в какой-то момент подумал отстраненно о себе самом: вот надо же, и тошнит меня от этой местечковой уголовной возни, и равно омерзительны мне все ее участники - ан слежу за помойно-крова-выми перипетиями самым пристальным образом и живо болею за исход: какая из рептилий какую сожрет…
      Я понял, что, задумавшись, тупо уставился на девицу в противоположном углу, - и поспешно отвернулся, туша бычок. Потом, словно что-то вспомнив, осторожно оглянулся. Девица разговаривала с этой… Юлей, что ли, из этого… «Офиса»? «Имиджа»? «Стиля»? «Карьеры»? - какого-то профильного глянцевого журнальчика для богатеньких, что гнездился с нами по соседству. Ее, девицу, собеседницу Юлину, я откуда-то, кажется, знал - но, хоть убей, не мог сообразить, кто она такая.
      «Криминал, скандалы, сплетни и кроссворды!» - надрывались разноцветные буквы под логотипом «Не тужи!», абсолютно пещерного субботнего приложения к «Ведомостям»: развернутой «газетой» прикрывала голое вымя плоская фанерная блондинка с откляченной голой же жопой и столбнячным оскалом. За грязным стеклом запертых дверей на пожарную лестницу эти идентичные рекламные фигуры, напоминающие мишени на тренировочном полигоне, составленные одна к другой, пылились толстой «стопкой».
      - … Лешины политтехнологи вообще дали говна. Знаете, какой плакатик я видел: фотка Папы с грубо подмонтированным ко лбу эрегированным членом!..
      - Докурил, Юрген? - Славка вывинтился из дискуссионного клуба. - Пойдем, что ли… Привет, Варь, - окликнул он ту самую девицу. - Как Лондон?
      - Привет. Супер.
      Славка перехватил мой взгляд:
      - Вы незнакомы с Варей?
      Я начал отрицательное движение головой - и тут наконец вспомнил. Про эту Варю большая байка прошла у нас в «Информаторе» несколько месяцев назад. Ну, не только про нее - про ландшафтный дизайн, флористику, как это там все называется… - но она, дизайнерша Варя, была главной героиней байки. Как наше маленькое губернское достояние - если я правильно помню, несмотря на возраст, провинциальное происхождение и общую дикость новорусской клиентуры, она уже ухитрилась сделать себе имя и бесперечь мотается во всяческие Европы на ихние ландшафтно-флористские тусовки…
      - … в «Имидже и Дизайне», даже сама что-то пишет - я не вру, Варь?.. Ты, кстати, не была у нас? Так давай в гости - как у тебя со временем?.. На одном же этаже сидим…
      Когда Славка находится в своей активной фазе, перечить ему бесполезно - девушка Варя имела в итоге сомнительное удовольствие наблюдать вечный наш редакционный бардак. Попутно я узнал, что она как раз только что из самогу Лондуна, с какой-то тамошней всемирно известной цветочной выставки.
      И вдруг Славка сбежал - без предупреждения, в фирменной своей манере, я оглянуться не успел.
      - Я, наверное, отвлекаю вас, - улыбнулась, извиняясь, Варя.
      - Юрген, опять из милиции, - Маринка вполголоса, прижав трубку к плечу, позвала из соседней выгородки, - тебя или Славу хотят. Что сказать?
      Я замахал руками:
      - Нету, нету никого… Это, понимаете, на нас в суд подали, - говорю, морщась, Варе, - за клевету. Писали еще полгода назад про одного деятеля, причем во вполне апологетических тонах. А теперь выяснилось, что он под Лешей ходит… Бородулиным, кандидатом в мэры. А мы вроде как под нынешним числимся. Так этот деятель теперь заявляет, что мы все переврали, его оскорбили, бизнесу помешали, и требует по этому поводу нас закрыть…
      Девушка Варя сочувственно улыбалась. У меня было ощущение, что я вынырнул из канализационного отстойника и готовлюсь к новому погружению.
      - У вас еще минут пятнадцать не найдется? - говорю девушке с не очень свойственной мне вообще-то бесцеремонностью. - Может, вниз сходим, кофе выпьем? А то че-то сил нет…
      Кофе в Варином случае представлял собой зеленый чай, в моем - сто граммов водки.
      - Расскажите, - говорю, - про Лондон.
      Она стала рассказывать, ей было не влом. Похоже, ей это даже доставляло удовольствие. Девушке Варе в Лондоне страшно понравилось, и она охотно делилась положительными эмоциями с совершенно, в общем, случайным собеседником. В принципе, что уж такого особенного, нормальная человеческая искренность - но по степени собственного удивления я понял, как давно ни от кого не слышал ни о чем, кроме личных или общих проблем.
      - … Ну, вам это вряд ли интересно…
      - Почему? Интересно…
      Кью-Гарденз. Королевские ботанические сады в Кью. Лучшее из всего, что ей приходилось видеть. Фантастические коллекции. Просто - потрясающе приятное место. Она там фактически несколько дней провела. Англичане молодцы, все совершенно великолепно организовано… О чем она, бог мой? Лучше скажи, что с этим иском чертовым делать? А если Папу на выборах прокатят - что тогда?..
      Оранжерея принцессы Уэльской. Десять климатических зон. Викторианская оранжерея Тэмперет-хаус, строившаяся сорок лет. Растения из тропической Африки, из Океании… А откровенно пиарить заведомого подонка и вора - когда и сам ты понимаешь, что проституируешь, и читатель это прекрасно видит, но таковы, ничего не попишешь, правила игры, условия существования: ведь ты и сам впрямую заинтересован, чтобы данный конкретный подонок смог грабить твой город еще как минимум несколько лет - хотя бы потому, что он, данный конкретный, позволяет тебе заниматься объективно полезным делом…
      Лилейник, он же желтый красоднев. Узамбарские фиалки. Бородатая гвоздика… да, так и называется - бородатая. А роза, например, бывает - морщинистая… Варя увлеклась, как всегда бывает с людьми, всерьез любящими то, чем занимаются; я не прерывал ее, слушал, не вникая в смысл, завороженный принципиальной несопоставимостью всего, что ворочалось сейчас в моей башке, что ждало на работе, что окружало нас в этом гнусноватом шалмане и происходило за окнами, в городе, в области, в стране, - с тем, о чем она говорила… Завороженный самой возможностью существования этого (Лондона, садов Кью, оранжереи Нэша, сирийских роз, дейции шершавой, амазонской лилии) во вселенной, где забивают насмерть бейсбольными битами в зассанных подъездах…
      В ней и близко не было ничего ни надмирного, ни потустороннего, в этой спокойной, вполне уверенной в себе, отлично выглядящей, профессионально успешной девице: она жила в той же самой реальности, что и я, Славка, вице-мэр Валентин Борисыч и авторитет Леша Борода (у которого, по слухам, на подъеме одной стопы было вытатуировано: «Вы куда?», на второй: «А вас ебет?»), - но жила, кажется, по каким-то совсем другим, гораздо более нормальным и здоровым законам. Которые совершенно не предполагали в качестве необходимого условия для занятия интересным тебе делом регулярное вылизывание чиновничье-бандитских задниц, зато позволяли зарабатывать на достойное существование высаживанием в альпинариях колокольчика крошечного.
      Я категорически неспособен был вообразить того, о чем она рассказывала: хотя вроде эка невидаль, ботанический сад - но совершенно реальные Кью-Гарденз, по которым ежедневно толпами бродили совершенно реальные люди, были для меня - здесь и сейчас - радужной фантастической абстракцией, садами Семирамиды… И какая-то большая, очень большая странность была в том, что представительница этого непредставимого континуума сидела (здесь и сейчас) напротив меня через засыпанный крошками и пеплом столик в разорванных липких окружностях - сомкнув на нем вытянутые голые предплечья, время от времени круговым движением головы стряхивая за спину тяжелые русые волосы, живая и конкретная, со слабым естественным загаром на ненакрашенном лице, с явно кошачьими царапинами на тыльной стороне узкой ладони… Бог знает как долго я неприлично пялился на Варю, потом наконец усилием воли отвел глаза, медленно взял стакан и залпом проглотил оставшуюся половину.
      - Слушай, Серега, - неожиданно для самого себя спросил я, оторвавшись от экрана, - ты вообще женат?
      Рыжий нахмурился, словно ответ требовал предварительного размышления:
      - Как ни странно, формально - да.
      - Почему странно?
      - Да мы уже год вместе не живем. Причем она, половина моя, в данный момент вообще на противоположном боку шарика - в Сан-Франциско… Может, оно и к лучшему. А что?
      - А я, - говорю, - один раз чуть было не…
      - Жалеешь? - Он хмыкнул.
      - Да нет…
      Я хлебнул «Хофброй-дункеля», покосился на фотку на мониторе (растительный теракт: смачные кровавые кляксы соцветий на глянцевитой зелени). Вот уже три года я периодически сам задавал себе этот простейший вопрос - и до сих пор был не в силах на него ответить. Я ведь действительно ни разу - ни сознательно, ни подсознательно - не пожалел о принятом тогда решении и даже в результате предельно въедливого самокопания не отыскал в себе желания отмотать назад и сделать иначе…
      Но я никогда не мог понять и сейчас не понимал, почему я поступил так, как поступил. Не было никаких причин так поступать. Все было хорошо. И всем. И вот стоило мне окончательно убедиться, что ситуация складывается максимально естественным, логичным и взаимоприемлемым образом, что в ней нет никакого подвоха, ни малейшей деструктивной потенции на будущее, стоило согласиться, что такая вот предопределенность - лучшее, чего можно на моем месте желать… как я моментально эту предопределенность разрушил. Без какого бы то ни было повода. Без какой бы то ни было пользы - в том числе для себя…
      - Чего там? - кивнул Серега на ноутбук.
      Я повернул Compaq к нему экраном. Рыжий задрал брови.
      - Кью-Гарденз, - говорю. - Лондонский ботанический сад.
      - При чем тут?..
      - Без понятия.
      Я снова развернул лаптоп, кликнул Back. Ну да, большая подборка фоток из Кью - профессиональных причем, не любительских. Действительно не очень понятно. Что это вообще за сайт?.. Так, на главную. Ага…
      Сайт (адрес которого мы нашли среди материалов, сваленных нам членами фан-клуба Ларри Эджа) явно принадлежал какому-то фотографу и забит был почти исключительно фотографиями. Скомпонованы они были по тематическому принципу. Одна из подборок именовалась Larry. Я хлебнул еще пива и рассеянно кликнул.
      Забавно…
      В этом разделе фотки были того типа, что в кинодетективах обычно извлекают из досье шпионов и наркобаронов. Как бы репортажные, случайно скадрированные, местами нечеткие по краям. Непонятно только было, кто являлся героем этого неожиданного фотодосье - и при чем тут Ларри. На снимках были совершенно разные люди: шли по улицам неузнаваемых городов, садились в машины, растекались в домашних креслах (снятые издалека через окно) - причем, если в кадре имелись несколько человек, сложно было сказать, кого из них отлавливал объектив…
      И вдруг некое чувство шевельнулось во мне, дернулось - пока неопределенное, но быстро нарастающее… Я даже не смог бы сказать, на какую из фоток в этот момент смотрел. Возможно, дело было не в конкретном снимке, а в догадке насчет того, что все их объединяет… И не успел я даже для себя эту догадку сформулировать, как память, опередив замешкавшуюся логику, споро подверстала в общую картину несколько эпизодов из моего собственного недавнего совсем прошлого.
      Я тут же себя осадил. Я отвел глаза от монитора и зачем-то осмотрелся. Глядя на повторяющиеся повсюду буквы HB («ХофБрой»), я вспомнил, что Владимир Ильич с Надеждой Константиновной, сиживавшие некогда тут, иронически расшифровывали данный вензель как «Народная Воля», Эн-Вэ… Впрочем, ассоциируют знаменитейшую мюнхенскую пивнуху обычно с другим ее историческим посетителем - к вечной досаде стесняющихся Ади и «пивного путча» баварцев.
      - Серега, - я двинул к нему листик с написанным от руки адресом сайта (thomas-roth. de), - не помнишь, кто нам его дал?
      Рыжий попялился в листик, покачал головой:
      - Я, если честно, вообще их всех вчера толком не слушал - только вид делал…
      - Да я вот тоже…
      - А че случилось?
      Я даже не знал, что ответить. Я отдавал себе отчет, каким бредом это должно звучать…
      Это Ларри Эдж был на фотках. По крайней мере, по мысли автора сайта - который то ли чужие снимки подобрал, то ли сам многие сделал в ходе какой-то масштабной фотоохоты. Эдж замаскированный. Загримированный. Инкогнито появляющийся в демонстративно покинутом им мире. Не похожий ни на привычного всем себя, ни на предыдущие собственные тайные «воплощения». Актер-суперпрофи. Неузнаваемый в разных ролях. Единый в тысяче лиц…
      Я стиснул ладонью кружку.
      …«Хофбройхауз» - это здоровое здание, внутри состоящее из кучи залов со сводчатыми потолками и стенами, обшитыми деревянными панелями. За деревянными столами на деревянных скамьях - куча народу: гвалт, гам, по-немецки неизысканное, капустно-свиное, но азартное чревоугодие. Туристы. Меня Серега сюда привел тоже в экскурсионных целях…
      Он был абсолютно другой каждый раз, на каждой фотке. В другой одежде, другой комплекции, с другой шевелюрой и растительностью на лице, даже вроде как другого возраста. Но я уже достаточно насмотрелся на его лицо и фигуру, чтобы определить на большинстве снимков того, за кем охотился фотограф. Кого он считал Ларри Эджем…
 
      - Thomas Roth - это что, имя? - спрашиваю.
      - Похоже… - Мирский поглядывал на меня встревоженно.
      …А ведь я бы и сам мог пополнить эту фотоколлекцию - если бы более активно действовал казенным «Кодаком». Если бы в Стамбуле сфоткал престраннейшего того старика с Аликовыми шариками… Высокого, плечистого, лет семидесяти… Или в Риме - того психа, что докопался до меня перед Пантеоном…
      Сходить с ума, оказывается, проще простого: стоит открыть в башке какую-то заслонку - и все, дальше понесет так, что остановишься, наверное, только в палате для буйных…
      Тот, стамбульский, «послал» меня в Афины. Где меня нашли Шатурины. По словам Майи, за мной шел именно Антон - но почему, собственно, я должен ей верить?.. А в Рим, к Пантеону, я приехал за Майей… Которая, может, и не Майя…
      Майя. Старик. Старик, Майя. Ч-черт… Зачем, зачем, зачем все это было?! (Я чувствовал себя как в фильме «The Game» с Майклом Дугласом: «Цель Игры - понять смысл Игры»…)
      Что он говорил мне - тот, римский? «Ты МНЕ нужен… Я тебя выбрал… Я поведу тебя…» Еще не хватало.
      Я лихорадочно кликал фотку за фоткой. «Эдж» в черном плаще и широкополой шляпе. «Эдж» с рыжей бородищей лопатой. «Эдж» в обносках бомжа. «Эдж» в костюме Санта-Клауса. Даже «Эдж», перекрашенный в негра… Конечно, надо было обладать весьма - весьма! - специфическим складом мышления, чтобы увидеть во всех этих людях одного. Но никаких ПРИНЦИПИАЛЬНЫХ препятствий тому не было… И тут я чуть на скамейке не подпрыгнул.
      - Серега, дай свой телефон… Чей номер из этих клоунов у нас есть под рукой? Да хоть Мирко…
      Рыжий только глазами хлопал.
      - Алло, Мирко? Это Юрий. Слушай, Мирко, помнишь, вчера, когда мы пришли к Мартину в кабак, там в углу, справа, такой старик сидел? Один за столиком… По виду - такой уже хорошо поддатый… Не обратил внимания? Ладно… Еще вопрос. Ты не знаешь, есть ли какой-нибудь из фильмов с Ларри, где он степ танцует? Есть?..
      Я вернул ни хрена не понимающему Мирскому телефон, взгромоздил локти на стол и обхватил череп ладонями. Тормози, маньяк… Тор-мо-зи…
      Если я и съехал с катушек, то, по крайней мере, был не совсем одинок в своей новообретенной мании. Томас Рот оказался (как мы выяснили через все того же Мирко) реальным лицом, действительно профессиональным - причем довольно известным - фотографом. Фотографом широкого профиля, хотя одно, и, кажется, даже довольно продолжительное, время он подвизался кем-то вроде папарацци. Или даже именно и конкретно. А Ларри Эдж - это была его давняя и стойкая «фиксация» (почему Рота прекрасно знали в фан-клубе).
      Томас и в самом деле годами очно и заочно «выслеживал» Ларри Эджа по всему миру, уверенный, что ни черта тот не сидит сорок лет в потайной берлоге - а самым активным и наглым образом болтается под разными личинами среди ничего не подозревающих фанатов, посмеиваясь над оными. Посмеивался ли сам Рот над слушателями этой своей теории и посетителями соответствующего раздела своего сайта, Мирко сказать затруднялся - типусом фотограф был экстравагантным, где его стеб переходит в серьез, и наоборот, толком понимал, видимо, только он сам.
      Жил Рот совсем неподалеку, тоже в Баварии, в Нюрнберге. Мы легко до него дозвонились, он с готовностью (несколько даже агрессивной, по словам общавшегося с ним Сереги) подтвердил означенную версию по поводу Ларри и согласился принять нас завтра у себя.
 

 
      - Нюрнберг - забавный город, - ухмыльнулся Серега, когда мы устроились в поезде (ехать предстояло полтора часа). - Нацики же объявили его в свое время духовной столицей Германии. Так после того, как немцы получили по рогам, перековались и сделались демократами, у них там стало что-то вроде германской столицы прав человека. Страшно трогательно: есть в Нюрнберге конкретно такая аллея - если идти мимо Национального музея, налево: понатыканы круглые колонны метров по семь, и на них выбиты статьи Всеобщей декларации прав человека. Причем каждая статья на своем языке. Сплошной Интернационал.
      - На русском тоже?
      - Натюрлих. Знаешь, что там по-русски написано? Я специально запомнил. - Он заржал. - Статья 12: «Право на защиту частной жизни»!
      - По-моему, - говорю, - это они над нами пристебнулись.
      - По-моему, это мы над нами сами всю дорогу стебемся…
      Я уже давно обратил внимание на особенности употребления рыжим личных местоимений множественного числа: говоря о России, он перескакивал с «мы» на «вы» без какой-либо внятной мне системы. Индивидуальные особенности самоидентификации… Его легко было понять: еврей, космополит, говорит на куче языков, гражданство американское, живет в Европе - чего ему эта ЭрЭф?
      С другой стороны: а мне - русскому по роже и генезису, нигде, кроме России, до самого последнего времени и вовсе не бывавшему (более того: ничем, кроме происходящего в России, толком не интересовавшемуся), - что она, родина? Каков для меня тот базовый набор понятий, с которыми - своими в каждом случае - отождествляет себя представитель любой нации: турок, грек, итальянец, швейцарец, немец? Который объединял бы меня с другими жителями моей страны, давал бы ощущение общности вопреки различиям в возрасте, социальном положении, политических убеждениях и личных склонностях? Я русский, потому что я - что? Живу в России (хотя в данный момент и с этим малопонятно, ну да ладно). А еще? ВСЁ.
      Никакие мы, русские, не нация. Ничего у нас общего нет ни друг с другом, ни с местом постоянного проживания. Оттого и рвемся с этого места, используя любую возможность. Оттого и, перебравшись на новое, так быстро и легко теряем национальную идентичность: в той же Америке какие-нибудь ирландцы c итальянцами веками держатся своих общин, шумно празднуя всяко-разные Дни святого Патрика (или как там это у них именуется), а с иммигрантов из России (по крайней мере, с нынешних) - Серега рассказывал - всякая русскость слезает как загар. А потому что эта идентичность вполне исчерпывается родным языком, но что язык, недолго переучиться…
      Потому что и в России-то мы не чувствуем себя дома. Нет у нас корней в той почве - как не может их быть ни у кого в стране, где время только одно - данный момент, где нет ни прошлого, ни будущего. Произрастание, так сказать, в земле - это по определению процесс, растянутый во времени, а когда последнего не существует…
      Как ни крути, а в Европе, где национальные корневища полземной коры проросли, все это впрямь куда явственнее понимаешь.
 
      Про Германию Серега много рассказывал. Он тут бывал часто и подолгу, с немцами дело имел, отзывался о них вполне с симпатией, но и с оговорками.
      - Средний немец - он все-таки немного биоробот, - почесывал пузо рыжий. - В него вкладывают программу - и пока он ее не реализует, не успокоится. Ну или пока его не отрубят сильным ударом и программу не сменят. Что мы и наблюдали в ходе памятных исторических эпизодов… Если когда-то программа была утвердить господство высшей расы, то теперь - утвердить господство общечеловеческих ценностей. Но удержу они и в этом не знают. Германия, кстати, - единственная страна в Европе, где пресловутая политкорректность переходит в маразм, сравнимый со штатовским…
      Рыжий прерывался, жмурясь в окно на улепетывающий назад неправдоподобно аккуратный пейзаж: словно баварские холмы и рощи, не говоря о красночерепичных деревнях с острошпильными кирхами, тоже полагали, что орднунг мус зайн.
      - … Чего они сейчас с общечеловеческой моралью так носятся? Они же метят в лидеры новой объединенной Европы и, соответственно, заинтересованы в руководящей идеологии, это как водится… Смешно на самом деле. Ты в курсе, что немчики объединять Европу, причем на конфедеративной основе, еще давным-давно пытались?.. - Мирский оживился. - Нынешние евроинтегранты, про континентальное единство говоря в историческом ашпекте, апеллируют все больше к Карлу Великому, а что проект европейской конфедерации уже разрабатывался до всякого ЕС (причем в очень похожем на него виде) - вспоминать никто не любит. Поскольку разрабатывался он в Германии - знаешь когда? В сорок четвертом году! Знаешь кем? «СС-Хауптамт», главным управлением СС! Была такая «Амтсгруппа D» и такой Александр Долежалек, предлагавший европейскую конфедерацию, европейскую хартию и европейский паспорт. Знакомо? А «Амтcгруппа C» двигала идею «фольксгенос-сеншафт», содружества европейских народов, - под национал-социалистской эгидой, разумеется, но без постулата о германском доминировании, на основе даже национального равноправия….
      - Все равно - чем все кончилось… - говорю.
      - А в Россию не надо было соваться… Немчики - они же всегда абсолютизировали порядок. В собственном сортире и во всей Европе. Видение порядка, конечно, в разные времена было разным. Но ведь и когда они Третий рейх свой строили - ими же в огромной степени двигало как раз стремление к УПОРЯДОЧЕНИЮ: на государственном, географическом, национальном, биологическом уровнях. А Россия у нас, как известно, воплощенный хаос. И когда с ним сталкивается любая попытка глобальной структуризации - получается то, что получается. Случайно, что ли, все затеи по упорядочению Европы на единый манер кончались в России? Наполеона, не знаю, вспомни. У Льва Николаича, которого мы все в школе ненавидели, про это очень хорошо: Бонапарт-то пытался в России воевать ПО ПРАВИЛАМ. Х-ха! Вот у нас они все и заканчиваются - правила, планы, блицкриги… «Барбаросса»? Дранг-нах-остен? Лучшая армия в мире? Вот вам. Россия - непобедима по определению. В силу второго закона термодинамики.
      …В какой-то момент задним планом сознания прошло: не для того ли мы с рыжим обо всем этом трепемся, чтоб самим поменьше задумываться над смыслом собственных действий? Над тем, куда мы едем? зачем? какую параноидальную теорию проверять?..
      (Я вспоминал выражение, с каким поглядывал на меня этот старпер в Unforgettable… «Где умный человек прячет лист? В лесу…» Б-р-ред… Но ведь Латышев тоже мне его показывал!..)
      Когда я Сереге излагал собственные, так сказать, догадки, я и сам не знал, как к ним относиться - а уж что Мирский подумал… Но вот едет же…
      Едем. Дас зайне. Гитлер капут.
      Экземпляр был что надо: краснорожий дядька под полтинник в малиновой спортивной майке с номером «28», седые усищи лихо подкручены, на голове - завитый парик а-ля восемнадцатый век. Причем сиреневый. Дядька самозабвенно и неразборчиво горланил под губную гармошку, прерываясь, лишь чтоб глотнуть пива из бутылки; на гармошке наяривал ражий детина с малиновым же шарфом. Прочие нестройно подтягивали: их, малиновых, на выходе с нюрнбергского хауптбанхофа было, кажется, с добрых полсотни. Футбольные, по всему видать, фанаты - больше всего напоминающие взвод вермахта, расслабляющийся после занятия очередной белорусской вёски. Нам с Серегой пришлось через них почти проталкиваться - так что на ЭТИХ мы как-то и не сразу среагировали, хотя ЭТИ заступили нам дорогу вполне недвусмысленно. Я, по крайней мере, не среагировал - попытался обойти того, что стоял у меня на пути…
      - Мирски? Касимов? - произнесено было с акцентом - каким именно, я не уловил, решив: «Менты» - голос был равнодушно-требовательный, казенный. Спрашивал-утверждал не «мой» тип и не вставший перед Серегой третий; впрочем, были они довольно похожи:
      крепкие, нестарые, с крепкими маловыразительными ряхами (вполне, в принципе, ментовского пошиба); а сколько всего этих ребят нас окружило, я толком не зафиксировал. То ли трое, то ли четверо.
      «Доигрались», - мелькнуло почти удовлетворенное (хотя, если подумать - но думать-то времени и не было, - а что мы такое предосудительное сделали? до чего вдруг доигрались?..) и не удивило дальнейшее:
      - Пройдемте с нами, - по-английски. Наверное, российская рефлексология (воспитанная убеждением, что перечить, тем более сопротивляться, ментам на улице смысла не имеет, а отмудохать могут) побудила меня без разговоров шагнуть в ту сторону, куда эти крепенькие, плотно обступив, чрезвычайно споро нас сориентировали… только вот Серега подчиняться не собирался: толкнул плечом наседавшего типа и громко, агрессивно осведомился на том же языке:
      - Вы кто такие? Что происходит?
      Тогда лишь до меня доперло, что «менты» не представились и не предъявили никаких ксив. Я затормозил - нас сразу буквально стиснули со всех сторон.
      - Не дергайтесь и не орите, - быстро и негромко, другим совсем тоном (сдавленно-напористо) произнес автор предыдущих реплик, делая слабое, невидное мне, Мирскому предназначенное движение рукой у пояса. - Ничего с вами не будет. Поговорить надо.
      Потом он, автор, чуть повернулся, показывая мне то же самое, что секунду назад Сереге, - и, надо сказать, желание дергаться, задергавшееся было во мне, в натуре разом пропало. Пистолет. Волына. Ствол. Вернее, как раз одну рукоять он продемонстрировал мне из-под полы куртки - но и этого вполне хватило, чтобы, вторично (и уже с бульшим основанием) констатировав про себя: «Доигрались», я возобновил движение в навязываемом направлении. Глянул на Серегу, но его оттер от меня один из «крепких». Серега тоже заткнулся и пошел, подпихиваемый.
      Идти (поспешно семенить - на пятки нам наступали) было всего ничего, метров десять - до проезжей части: у бровки стоял белый мини-вэн с глухим кузовом. Двигатель работал, и задние двери были уже распахнуты - Серегу сyнули (не то чтоб совсем бесцеремонно, но торопливо) первым, я встал одной ногой на подножку, оглянулся. Рефлекторно - на некую суету позади… Замыкающий толкнул меня в спину, в кузов, вскочил сам, двери захлопнулись - но увидеть все я успел. Двух быстро идущих или даже бегущих через неплотную привокзальную толпу мужиков (того же примерно внешнего типажа, что и наши не-менты) - они были метрах в пятнадцати, от силы двадцати, причем направлялись точно в нашу сторону… когда дважды без паузы бахнуло - близко, громко, глухо - и мужики один за другим попадали на асфальт: с какой-то малоправдоподобной, комичной почти готовностью, словно сшибленные очень сильными точными ударами. Я даже заметил источник звуков - был он совсем рядом, в паре шагов позади мини-вэна, у того же бордюра. Мотоцикл, на нем двое в шлемах, у заднего в руках что-то вроде ружья с толстым стволом… Тут двери закрылись - я лишь слышал взревевший мотоциклетный движок.
      Сейчас же взяли с места и мы - меня бросило на железную стенку. «Sit», - велели из темноты: в безоконном кузове не видно было почти ничего; я не столько сел, сколько повалился на кого-то, утвердился кое-как на полу, не снимая с плеча рюкзака. «Не бойтесь, пули резиновые», - сказал, кажется, он же - единственный обладающий даром речи; в тоне чувствовалась усмешка.
      - Чего там? - раздраженно, без малейшей, показалось, растерянности спросил Серега по-русски.
      - Двоих подстрелили, - говорю.
      - Shut up! - прикрикнул обладающий. Мини-вэн шел резво, притормозил, повернул, снова набрал скорость. Особого испуга не было - то ли адреналин, то ли я просто не успел испугаться: все делалось мгновенно, «плотно», «без зазоров» и, скорее, ошеломляло, почти завораживало… да, пожалуй что, и ждал я - оба мы - чего-то в подобном духе (с тех по крайней мере пор, когда поняли, что кто-то нас с рыжим «ведет»). Хотя, объективно говоря, поводов успокаиваться не наблюдалось ни малейших: «взяли» нас ребята крутые, причем не официальные. (От кого это они так ловко только что оторвались? От тех, кто нас «вел»? Да, мы становимся объектом нездоровой популярности.) Поговорят, думаю, да и пристрелят…
      Судя по тому, как встряхивало кузов, гнали мы неслабо (не по-немецки ехали, совсем). И если поначалу пару раз тормозили - на перекрестках, видимо, - то теперь перестали: явно выбрались из центра. На поворотах все валились друг на друга - держаться было не за что. Рта никто не раскрывал. Так - в потемках, молчании, тряске и неопределенности - прошло некоторое время. Не очень значительное: минут, может, десять.
      Неожиданно «автозак» наш резко встал (все повалились). Дверцы распахнулись, кто-то выпрыгнул наружу - там видны были деревья (лес? парк?). Серега сидел в углу, глядя исподлобья. Полураспрямившийся в низком кузове обладатель дара речи, на этот раз ничего не говоря, протянул к нему руку. Мирский c промедлением сунул тому свой рюкзак. «Хенди?» Рыжий, кривясь, полез за пазуху. Обладатель повернулся ко мне - я, не вставая, снял рюкзак с плеча, вынул из кармана мобилу. Мужик соскочил на землю, за ним вылез еще один боец (и один остался с нами) - дверцы закрылись опять. Снаружи ходили, отрывисто и абсолютно неразборчиво бубнили, какое-то шевеление слышалось в кабине.
      Еще через пару минут нас раскупорили - у входа стояла самопародийная (и совершенно в данных обстоятельствах не смешная) фигура в шапочке-маске с прорезями для глаз и рта. К которой должен бы прилагаться камуфляж, хоть какая униформа - но данный маскировщик был просто в пиджаке (в отличие от затолкавших нас сюда, прикинутых совсем уже практично-неброско). Я без особой уверенности подумал, что, раз он скрывает лицо, хотя бы изначального намерения мочить нас у ребят, кажется, нет…
      «Спецназовец» влез внутрь, и дверцы в очередной раз закрыли. Похоже, дошло и до анонсированного разговора.
      - Давайте так. - Он, по-моему, присел на корточки у выхода; английский у «спеца», насколько я мог судить, был без акцента, тон деловитый, почти доброжелательный. - Мне от вас нужны ответы. Вы их мне даете, честные и полные, - я вас отпускаю, и вы обо мне и нашем общении забываете. Договорились?
      - Ок, - коротко сказал Серега после паузы. «Спецназовец» издал вопросительное мычание - явно в мой адрес.
      - Договорились, - говорю. Что, собственно, мне оставалось?
      - Во-первых, кто вы такие? Можно по очереди.
      Мирский начал первым. С интонацией, словно краткое си-ви при найме на работу излагал. Абсурд нарастал. Его только увеличивало то обстоятельство, что спрашивающий, кажется, действительно имел довольно слабое представление и о наших с рыжим персонах, и о том, чем мы тут занимаемся. А уж когда мы на два голоса, вразнобой, не столько подстегиваемые, сколько запутываемые вопросами, принялись углубляться в историю нашего знакомства и импровизированного расследования… По тону «спеца» ощущалось, что и он не особо удовлетворен рассказом. При том, что отвечали-то мы вполне честно (какой смысл был темнить? да и хотелось, по понятным причинам, чтобы эта Гюльчатай, прячущая личико, нам верила) - хотя и, конечно, без подробностей…
      Черт его знает, сколько мы так проваландались. По ощущениям - минимум час. Гюльчатай явно старался (лась, лось) не выдать вопросами ни уровень своего владения ситуацией, ни предмет главного интереса - так что нам приходилось излагать все с идиотской занудной последовательностью. Уж не знаю, как оно восприняло изложенное - но в конце концов произошло то, на что я очень надеялся: убедительно отсоветовав нам соваться в полицию, оно велело выметаться. Правда, прощание тоже состояло из нескольких этапов - сначала вылезли Гюльчатай с последним остававшимся в кузове бойцом (мы опять посидели в темноте), снаружи произошли некие перемещения, отбыла, судя по звуку, легковая машина, подъехавшая во время допроса, потом один из пехотинцев, открыв двери, молча махнул нам головой. Мы с Мирским пососкакивали на землю, на грунтовку посреди безлюдного леса. На дороге лежали наши рюказаки. Пехотинец прыгнул в кабину, микроавтобус газанул и умчался.
      Мы с рыжим переглянулись. Серега медленно подошел к вещам, словно бы нехотя нагнулся, поднял свой рюкзак, словно бы брезгуя, заглянул. Вынул из него мобилу:
      - Твоя…
      Его телефон оказался у меня. Оба были разряжены. Из вещей вроде ничего не пропало.
      - Где мы? - спрашиваю.
      Рыжий не ответил, закинул рюкзак на плечо и двинулся в ту же сторону, куда укатил мини-вэн. Довольно скоро нашу дорогу пересекла асфальтированная. И вообще, хотя ни одного человека нам пока не попалось, впечатления совсем уж дикого лес не производил. Да и по тому, сколько мы сюда из центра ехали, очевидно было, что город где-то рядом. Мы пошли по асфальту и через некоторое время в просвете между древесными кронами увидели громадную мачту с рядами прожекторов, какие ставят над стадионами. «А, ну, кажется, понятно», - пробормотал Серега.
      Озеро - озерцо - открылось минут через десять. Тут уже места были вполне цивилизованные - более того, с претензией на идиллию. На скамейках грелись под теплым еще солнцем мирные немчики, джоггеры пыхтели по дорожкам, по водной глади плавали лодки и лебеди. Благорастворение несколько нарушалось громадным серым строением на другом берегу озера, сумрачно-брутальным, круглым, видимо, в сечении - неким Колизеем конструктивистской эпохи.
      - Это, - спрашиваю, - что за нацистская архитектура?
      - Нацистская, - хмыкнул Серега. - Самая что ни на есть. Центр для митингов и празднеств, непосредственно Шпеером спроектированный. Я ж говорю - духовная столица…
      Я сразу вспомнил макет альтернативного Берлина из музея Дани.
      - Так после войны они его не снесли как напоминание о позорных страницах?
      - Они там разместили экспозицию про неправильность нацизма. Теперь это называется «Докуцентрум», Центр документации. Все, мол, учтено, впредь не повторится.
      По заасфальтированным и выложенным плитами площадям вокруг амфитеатра гоняли роллеры. Внутри несоcтоявшееся место религиозно-политических отправлений напоминало сейчас, по Серегиным словам, запущенный промышленный склад: грязно-краснокирпич-ное, с какими-то лесенками и сараями, прилепленным к так и не законченным в свое время стенам. Мрачное прошлое было по мере cил десакрализировано и «запомоено».
      По металлической лестнице со стеклянным навесом мы поднялись в «Центрум» и в музейном «предбаннике» разжились телефонной карточкой.
      Звонить экс-папарацци Роту пошел Серега. Когда он вылез из будки, по роже его я сразу понял, что шоу-программа на сегодня еще не окончена.
      - Мобилу взяла жена. Томаса только что увезли. В больницу. Черепно-мозговая. Кто-то избил его прямо в квартире. Она приходит - с полчаса назад - он без сознания…
      Потом, уже из отеля, рыжему удалось дозвониться даже до больницы. Томас Рот находился в палате интенсивной терапии, куда никого, естественно, не пускали.
 

 
      События - что банально - склонны шляться косяком. Я вышел из ванной, натягивая майку через мокрую голову, и увидел широкую Серегину спину на фоне посыпанного дождем окна (к вечеру погода испортилась): в одной руке рыжий держал телефон, в другой что-то маленькое, почти целиком поместившееся в кулаке. Полуобернувшиcь, он поднес кулак ко рту - я понял, что это пятидесятиграммовый шкалик из мини-бара.
      - А я как раз сам с собой поспорил, - говорю, - сколько твоя завязка продлится…
      - Майя нашлась, - сказал он тоном, от которого сразу расхотелось шутить. - Из Москвы звонил… тот пацан, у которого я про нее спрашивал… - Мирский еще раз пригубил из шкалика и бросил его, пустой, через весь номер мне. Я поймал - «Джонни Уокер», красный - и переправил в стоящее в ванной мусорное ведро. - То есть нашли ее еще несколько дней назад, неделю может, а сейчас идентифицировали… Тесты какие-то проводили, генетические вроде даже… В общем, подтвердилось, что она это - Майя Шатурина.
      Почему-то перед глазами у меня в этот момент встала девица, с которой я купался на Санторине, - словно не было сильнейшего сомнения, что она и впрямь та, за кого себя выдавала… Я машинально зачесал пятернями волосы назад.
      - Зачем тесты? Опознать не могли? И где нашли?
      - В Москве. Из какой-то окраинной канавы выловили… - Он потер обеими ладонями толстые щеки. - А опознать не могли, потому что почти месяц она там пролежала, недели три, говорят, - на момент находки…
      В общем, там жуть какая-то была - родственников водили на опознание, лицо еще относительно сохранилось, но так, видимо, не очень… А главное - пограничная служба зафиксировала, что Майя Шатурина выехала месяц назад за пределы России и с тех пор не возвращалась. Вернулась она на Украину - причем уже две недели как. Это стало известно, когда ее в международный розыск объявили - видимо, после находки Антона… На киевской, что ли, таможне зафиксировали пересечение, в аэропорту… В общем, пришлось тесты делать…
      - Погоди. Ничего не понимаю. Сколько, ты говоришь, с момента смерти прошло? Три недели, плюс пока опознали - около месяца, так?..
      - Значит, ты действительно не ее видел. Не Майю. Не Тохину жену…
      Я помотал башкой:
      - Слушай, Серега, ты таки развязал? Может, пойдем вниз - там, я видел, бар есть. Выпить надо…
      - Что такое «киршвассер»? - спросил я его внизу, в маленьком отельном кабачке.
      - Вишневка. Вишневый бренди местный.
      - Съедобный?
      - Вполне…
      Мы сели друг против друга за столик - я с двойным «вассером», рыжий с двойным вискарем.
      - Так, еще раз, - я выложил на столешницу зажигалку и сигареты (здешний Минздрав предупреждал с пачек не так категорично, как у темпераментных итальянцев, - и с истинно немецким педантизмом: Rauchen kann todlich sein: «Курение МОЖЕТ оказаться смертельным»), - когда Майя Шатурина улетела из Москвы?
      - Я так понял, месяц назад.
      - А когда Майя Шатурина умерла?
      - Месяц назад.
      Я хлебнул вишневки:
      - Отчего она, кстати, умерла?
      - А непонятно. Не смогли точно определить… Или почему-то не говорят… Это ж ты вроде на медика учился. Ты помнишь, что с человеком… с трупом через месяц бывает?
      - Ничего хорошего. Разложение полным ходом. Вонища дикая.
      - Ну а причину смерти еще можно установить?
      - Это зависит от причины смерти. Она, сам понимаешь, бывает естественная и неестественная. Соответственно, если убийство - то бывают разные способы, а если болезнь - то разные болезни. Если бы Майю, допустим, застрелили - это, конечно, сразу было бы понятно, через месяц в том числе. Не говоря уже - голову, скажем, пробили. Зарезали, шею свернули… Если отравление - то смотря что за яд: разные вещества разлагаются за разное время… Что касается болезней - то все зависит от состояния внутренних органов. Я, честно говоря, все это уже довольно плохо помню, но грамотный патологоанатом, я думаю, в большинстве случаев смог бы разобраться. Хотя опять же бывают такие смерти, с причиной которых и по целехонькому телу мало что понятно…
      - Если ее не убивали - то какой был смысл в канаве топить?
      - А ее точно утопили?
      - К ней даже груз привязали…
      - В таком случае, либо менты в натуре зачем-то темнят, либо убивали так, чтобы сразу не было понятно, что это убийство…
      - Никакой логики.
      - Тут вообще ни в чем никакой логики. Кто прилетел в Киев две недели назад?
      - Видимо, ее паспорт - раз в пограничном компьютере все осталось. А при паспорте - не знаю, допустим, твоя знакомая. Раз уж она так похожа. И улетала из Москвы, значит, тоже она.
      - И зачем все это было надо?..
      Рыжий только посмотрел молча - и залпом опрокинул оставшееся в стакане.
      …«Старик, Майя, - снова завертелось у меня в голове. - Майя, Старик…»
      Мы сходили к стойке за повторением. По пути до меня доперло, что и сам я отправился в этот чертов вояж - аккурат месяц назад. Двадцать восемь дней, если совсем точно… Эксперимент-то мой заканчивается! Несуществующий, по всей видимости, эксперимент…
      - Когда Тоху убили? - спросил Серега, садясь. «Убили», - механически отметил я. Впрочем, если и об этом сейчас гадать…
      - Значит, так… - Я закурил и стал вспоминать. - Двадцать седьмого мы его нашли. Тогда умер он в ночь с двадцать пятого на двадцать шестое. Тринадцать дней.
      - И эта девица в Киев прилетела две недели как. Случайность?
      - При чем тут Киев? - Я все-таки ничего не соображал: каша в башке слилась, манная, остывшая, комковатая.
      - Ну, например, при том, что с Украины в Россию перебраться - полная фигня, сам знаешь: по любым документам, хоть вообще без них…
      - А почему было в Россию не вернуться?
      - А если б труп к тому моменту нашли?.. Не знаю, Юр. Не знаю. Все это - на кофейной гуще, конечно, гадания…
      Последние слова он договорил без выражения, автоматически - глядя на кого-то вполоборота. Я посмотрел туда же, в направлении дверей - и испытал тошное дежа вю: трое, незнакомые, решительные, в костюмах (двое из), - шагали в нашу сторону, на нас же глядя. Ну, поехали по новой… - я сделал максимальный глоток, словно впрямь последний.
      Все действительно повторилось: подошли вплотную, спросили с акцентом:
      - Сергей Мирски?
      - Й-я, - с отвращением выдохнул рыжий промежуточное англо-немецкое.
      - Криминалполицай… - Один из подошедших сунул Сереге удостоверение, что-то добавив по-немецки. На меня эти орлы внимания почему-то не обращали. И вообще, все явно сруливало в какой-то совсем другой сценарий. Понял это и Мирский, быстро перескочив взглядом с полицая на меня - отвращение в нем сменялось растерянностью, - начав медленно подниматься и отвечая первому по-немецки же. Или спрашивая - между ними произошел короткий диалог…
      Я тоже встал.
      - Уотс хеппенд? - говорю как можно агрессивнее. Махавший удостоверением глянyл на меня как на мебель.
      - Уголовная полиция, - так же индифферентно сказал по-английски. - Сергей Мирский задержан, - и тут же обо мне забыл, явно намереваясь взять рыжего за локоть.
      - Какого хера? - вырвалось у меня по-русски. Я, кажется, даже какое-то движение сделал - помешать.
      - Спокойно, Юр, - тихо, с какой-то пренебрежительной досадой сказал Серега, подчиняясь. - Это, кажется, реально менты… Разберемся…
      Рыжего сориентировали на дверь, двое встали вплотную по бокам, слегка придерживая под руки.
      - В чем его обвиняют? - крикнул я уже вслед.
      Серега и один из ментов полуобернулись - но оба промолчали. Мирского вывели через стеклянную дверь. Я видел, что в холле у них вышла заминка, обмен репликами, и все четверо повернули к лифту. В номер поехали, догадался я. За вещами.
      Я стоял столбом, не зная, что делать. Оглянулся на стойку. Бармен, таращившийся на меня, опустил глаза.
      Безлюдные улицы лоснились в темноте. Прохожих было неожиданно мало, даже, с учетом плохой погоды и позднего времени, вообще почти не было: в центре-то… Невесомая морось то пропадала, то возобновлялась. Ветер тормошил сырые грузные деревья. Я хлебал из горлышка в открытую, даже бутылку в пакет не прятал.
      С Музейного моста видна была - на острове, за бликующей водой - крепостного пошиба стена госпиталя Святого Духа, подсвеченная сиреневым. Мертво светились витрины закрытых магазинов. Я выбрел - уже пошатываясь - на Хауптмаркт, Центральную рыночную площадь: cлева, прямо на булыжнике, золотился в лучах подсветки семнадцатиметровый «колпак», похожий не то на ракету «Сатурн», не то на уменьшенную башню Московского Кремля, - Schцner Brunner, церковный шпиль, оказавшийся для церкви слишком тяжелым.
      Мертвенное свинцовое опьянение медленно, неостановимо, злорадно поднималось снизу. Посреди площади под полосатыми тентами в ряд стояли красные пластмассовые столы, там еще что-то жарилось-варилось, брякала музыка, пахло едой. Но народу и тут почти не было - ветер задувал в щели между мутными полиэтиленовыми занавесями воду, пустые столы мокро блестели.
      Я свернул в первую попавшуюся улицу. Течение времени уже не ощущалось. В бутылке корн-шнапса сначала странным образом не убывало - хотя прикладывался я часто, - потом вдруг ничего не осталось. Я обнаружил, что давно вышел из Альтштадта, исторического центра в пределах крепостной стены, и слабо понимаю, где нахожусь. Было наплевать.
      На широкой центральной улице, абсолютно пустой, за стеклянной дверью помпезного банка, в полуосвещенном дежурным светом его подъезде косматый бородатый бомжара - прекрасно видимый снаружи, - развалившись на груде рванья, сосредоточенно и деятельно занимался онанизмом.
      Наутро меня, похмельного, разбудил телефон. Состояние было такое, что первые реплики звонящего я просто не воспринял - и некоторое время мучительно пытался понять, с кем говорю. Разговор шел по-английски, и голос был знаком. Довольно смутно - но точно знаком.
      - … вообще-то я ищу Сергея. Но его телефон не отвечает. Вы не знаете, где он?
      Черт… Говорить? Не говорить? Да кто же это, е-мое?..
      - Извините, вас не очень хорошо слышно. Вы представились, но я прослушал…
      - Энрико. Энрико Скакки. Вы с Сергеем были у меня в Венеции…
      Работодатель… Этого еще не хватало…
      - Да-да… Очень приятно, Энрико. Так что там насчет Сергея?..
      - Просто вчера мне нанесли один странный визит. Человек из… - он помедлил… - СИСДЭ. Секретной службы. Он спрашивал про Сергея - знал, что мы общались тогда, десять дней назад. Я несколько раз звонил Сергею - но почему-то никак не могу дозвониться. Может быть, вы знаете, где он?
      Не меньше, чем слова про секретную службу, меня цепанула постановка вопросов - словно о Серегиной охоте за информацией для него Энрико понятия не имел…
      - А вам он не сообщал, куда поехал? - спросил я в лоб.
      - Мне? - явно не понял Энрико.
      - Он разве не для вас… одну работу делал?
      - Вы о чем? С тех пор, как мы с ним работали, уже много лет прошло…
      Он не притворялся. Он действительно не врубался.
      - Мне Сергей сказал, что вы его как бы наняли для сбора некоей информации…
      - Сергей сказал?.. Я нанял?.. Послушайте, это бред. Мы с Сергеем последний раз разговаривали, когда вы оба были в Венеции. С тех пор я о нем ничего не слышал…
      Я гонял контрастный душ до тех пор, пока мне не стало казаться, что я сейчас тресну от перепада температур. Залившись в столовке кофе, я позвонил в полицию. На посредственном своем аглицком представился деловым партнером Сергея Мирского, американского гражданина, постоянно проживающего в Италии и четвертого дня приехавшего в Дойчланд. Сергей, мол, без предупреждения не явился на важнейшую условленную встречу, и до меня дошла информация, что он арестован криминальной полицией города Нюрнберга…
      В криминальной полиции города Нюрнберга никогда не имели дела с таким человеком.
      Идиотизм и впрямь неизлечим.
      Кто сделал так, что я лично обнаружил труп Антона Шатурина? Кто указал на его отель - якобы взломав систему компьютерного бронирования гостиниц (поди проверь - чайником будучи - взломал или нет)… Из кожи вон лез, чтоб номер открыли…
      Чего я вообще сунулся в эти криминальные варки с Дэвидом Страно, Кройцлером, «люмьерами»? Откуда я узнал про того же Страно? Из утверждения Мирского (не проверяемого по определению), что Шатурин как-то с ним связан. Хотя что, е-мое, могло их связывать?!
      Откуда всплыл вдруг Ларри Эдж? Упомянул о нем впервые Энрико, но вскользь, между прочим, - и именно Мирский тогда переспросил насчет него. А когда мы общались в Милане с Мауро и Клаудией - рыжий специально спросил о нем!
      Еще? Штойбер упомянул Эджа - но ведь сам разговор со Штойбером состоялся исключительно благодаря Мирскому. Дани? Но кто нашел адрес виллы «Эмилия» - причем тем же самым недоступным чайнику образом?..
      Да, Мирский всегда комментировал любую информацию о Ларри в предельно скептическом тоне (тоже, если вдуматься, явно нарочитом) - но ведь почти вся эта информация появлялась именно с его подачи!..
      Совершил ли бы я сам по себе хоть одно из тех действий, что привело меня из Флоренции сюда? Да ни в жисть! Он же просто волок меня - чуть не за шиворот…
      А вчера что произошло? Инсценировка?..
      Весь месяц… весь оговоренный этим безумным контрактом месяц меня водили, таскали, перемещали… И у меня по-прежнему даже версии сколь-нибудь здравой не было - зачем.
      «Ты мне нужен… Я тебя выбрал…»
      А не пошел бы ты на хрен с эдакой честью - кто бы ты ни был… Ты - мне - не нужен. Я - сваливаю.
      Хорошо бы еще понять - куда…
 

 
      «Здравствуйте, Юрий.
      Я Артур Белянин, научный руководитель того проекта, в рамках которого Вы работали последний месяц. Срок, оговоренный Вашим контрактом, завтра истекает - но до того, как мы окажемся в расчете, нам с Вами обязательно следует поговорить лично, хотя бы по телефону. На тему Ваших отчетов. Это, однако, сопряжено с некоторыми трудностями. Убедительно прошу Вас не пользоваться выданными Вам ноутбуком и мобильным телефоном. Позвоните, пожалуйста, из городского таксофона КАК МОЖНО БЫСТРЕЕ по следующему телефону:… Сделайте это обязательно. И если у Вас есть спутник, очень прошу - ничего не говорите ему/ей. Поверьте, это действительно важно - для Вас в том числе. Спасибо».
      Раз пять я прочел данное «мыло» - и с каждым прочтением росло подозрение, что это надо мной экспериментируют: опять и опять подкидывая информацию, исключающую предыдущую, провоцируя на какие-либо действия, ставят в новую ситуацию, подпускают новых раздражителей (то самку покажут, то в глаза посветят, то током вдарят) - и смотрят, как, значит, подопытная зверушка себя поведет…
      Выходит, все это существует: Белянин, Фонд, эксперимент в области гуманитарного моделирования? Кто - опять-таки! - пытался уверить меня в обратном? Мирский… С другой стороны - что доказывает данное «мыло»? Ровным счетом ничего. Адрес - неизвестный, индекс - uk, Британия…
      Не пользуйтесь ноутбуком и мобилой… Это к тому, что меня слушают-читают? Почему КАК МОЖНО СКОРЕЕ?.. Спутник? Нет, со вчерашнего дня нету… Но откуда «ему» известно, что он был?..
      Я чувствовал, что меня вот-вот начнет трясти. Плюнуть на все? Сбежать домой? А если про Глебова - все правда?.. Пойти в местную ментовку? И что я скажу? От кого потребую защиты?..
      Самое главное - я же по-прежнему ни хрена не понимал.
      Хозяин - средних лет, почти даже пожилой очкастый бюргер - ехал на велосипеде по велосипедной своей дорожке; собака - неизвестной мне породы, с фокстерьера размером - бежала сбоку и чуть сзади. «Рейхц!» - не оборачиваясь, командовал время от времени велосипедист: песик перестраивался правее заднего колеса; «Линкс!» - пес перебирался влево… Огромная утка, переваливаясь, переходила автомагистраль по направлению к Штадтпарку - на светофоре. Это почему-то не удивляло - удивляло, что на красный…
      В один из центровых банкоматов я сунул свою кредитку и принялся снимать деньги максимально возможными порциями. Я не сомневался, что, кто бы этот счет ни завел, он предусмотрел возможность отпускать с него одномоментно не более определенной суммы. Хрен его знает, что это был за лимит, но сейчас мне удалось снять триста шестьдесят евро.
      По указанному номеру ответил мужской голос: по-английски попросил назвать номер таксофона и ждать звонка, не выходя из будки. Это ни в какие уже, пожалуй, ворота не лезло (что, на хрен, за шпионский триллер?) - я разозлился: правда, главным образом, чтоб не давать воли страху. Ждать долго не пришлось - звонок раздался примерно через минуту.
      - Алло, Юрий?
      - Артур?
      - Очень приятно. Вы выполнили мою просьбу в точности?
      Голос мне показался молодым и даже насмешливым.
      - Да. О чем вы хотели со мной поговорить? И почему таким образом?
      - Я объясню. Но прежде чем начать… Прошу прощения, но я хотел бы убедиться, что вы - это действительно Юрий Касимов…
      Ни фига себе…
      - Н-ну?
      - Как звали человека, который вас завербовал на эту работу?
      - Латышев, доцент. Э-э… Павел. Доцент кафедры мат-статистики физико-математического факультета. Такой длинный и с бородкой.
      - Да. Спасибо. Извините.
      - Так в чем дело?
      - Скажите, Юрий: то, так сказать, послание, что содержалось в ваших отчетах, - это ваша собственная инициатива, или кто-то вам его подсказал?
      - Не понимаю вас. Какое послание?
      - Ну как же. Катастрофы технические и катастрофы природные. Чудесные спасения. Футурология и фантастика. Последний исторический экскурс. Вы же прочли мне некую лекцию о бесполезности нашей с вами работы…
      Сперва я действительно не понял, о чем он. Потом сообразил: «cпасения» - это он про коллекцию Энрико, каковую я, естественно, тоже запротоколировал (по принципу странности). «Футурология и фантастика» - музей Дани (аналогично). «Исторический экскурс» - это, что ли, баварские впечатления вперемешку с резюме нашей с Серегой болтовни о нацизме, которые я вколотил в последнее письмо? При чем тут?.. Какие катастрофы? А, папочка из стамбульского отеля… Только сейчас, после слов Белянина, я вдруг сообразил, что между всем этим действительно просматривается какая-то странная связь, - но подумать подробнее не успел. С мыслями бы собраться…
      - Честное слово, в этом не было никакого умысла. Это действительно случайные наблюдения.
      - Хм… Подумайте, если можно, еще раз - вполне ли случайно все эти объекты вам встретились? Согласитесь, в это трудно поверить…
      - Почему?
      - Да уж больно логично вышло, буквально по тезисам. Разве случайно, например, вы из Атлантиды, в смысле Санторина, поехали в Помпеи?
      - Совершенно… То есть нет, не совсем… Ч-черт!.. Да, Артур, может быть, вы правы. Я просто только сейчас понял…
      - Юрий, подумайте еще раз, вспомните внимательно… Видите ли, вокруг этой работы происходят какие-то странные вещи. И у меня есть подозрение, что вас - вероятно, без вашего ведома - кто-то использовал…
      - Знаете, у меня такое же подозрение…
      - У вас есть догадки - кто?
      - Нет. То есть да. То есть сам не знаю…
      - Скажите, вас никто не сопровождает в вашей поездке?
      - Сопровождал. Даже сопровождали. Сменяясь. До вчерашнего дня. Откуда вы знаете?
      - И этот человек подсказывал вам маршрут? Может быть, даже темы для отчетов?
      - Да. И то и другое.
      - Юрий, это чрезвычайно важно. Я бы хотел поговорить с вами очно.
      - Вы можете объяснить, что происходит?
      - Если честно, я сам не слишком понимаю. Но очень хочу понять. Возможно, вы мне в этом поможете…
      - Я, собственно, к чему: за этот месяц из числа людей, так или иначе связанных с моей поездкой, нескольких убили, несколько странно пропали, а не далее как вчера меня, например, затолкали в мини-вэн, угрожая стволом, и час допрашивали. На тему поездки.
      На том конце на некоторое время замолчали.
      - Да… Тем более… Слушайте, вы можете купить мобильный телефон? Просто ваш, скорее всего, прослушивается.
      - И ваш, видимо, тоже? Оттого вся эта конспирация?
      - Да. Купите, пожалуйста, какой-нибудь телефон - но обязательно сим-карту. Зайдите в интернет-кафе, сделайте себе новый почтовый ящик и с него напишите мне номер карты на адрес - записываете?..
      Я записал.
      - Не пользуйтесь ноутбуком. Я вам перезвоню, когда придумаю, как нам встретиться. Вы сейчас где?
      - В Нюрнберге.
      14 апреля 1912 года пассажирский океанский лайнер «Титаник», самый большой из технологических объектов, созданных на тот момент человечеством (в рамках одной серии английской компании «Уайт Стар Лайн» было построено три однотипных судна, но «Титаник» по размерам слегка превысил даже вошедший в строй годом раньше «Олимпик»), совершавший свой первый рейс по маршруту Саутгемптон - Нью-Йорк, столкнулся в Северной Атлантике с айсбергом и затонул.
      Наибольшая длина корпуса «Титаника» составляла 270 метров, наибольшая ширина - 28, фактическое водоизмещение - 52 310 тонн, максимальная мощность паросиловой установки - 55 000 лошадиных сил. Его постройка обошлась компании примерно в два миллиона фунтов. Корабль виделся символом технического прогресса; он рекламировался не только как самое роскошное, комфортабельное и технически совершенное судно своего времени, но и как самое безопасное, практически непотопляемое - его корпус был разделен на шестнадцать отсеков пятнадцатью водонепроницаемыми переборками (в случае затопления даже двух отсеков корабль оставался на плаву). В первый и последний рейс «Титаник» вышел 10 апреля 1912-го.
      14 апреля около 23. 40 по местному времени впередсмотрящий обнаруживает айсберг прямо по курсу. У вахтенных не было биноклей, к тому же айсберг оказался «черным» (перевернувшимся в воде, в результате чего сверху оказалась не светлая, заиндевевшая, а подводная, темная, плохо видимая, особенно на фоне ночного неба, его часть) - так что к моменту обнаружения «Титанику» до него оставалось не более 400 метров. Несмотря на многократные предупреждения о появлении в этом районе океана айсбергов, судно шло со скоростью более 22 узлов. После сигнала с вахты помощник капитана отдал команды «право руля» и «стоп-машина» - «Титаник» стал уклоняться влево. Ему не хватило порядка 15 секунд - подводная часть айсберга пропорола правую скулу судна на участке около 90 метров примерно на три метра выше днища. Вода стала поступать в четыре отсека. Через два часа сорок минут «Титаник» полностью ушел под воду. Из примерно 2200 человек, находившихся на борту, погибли полторы тысячи.
      Расследование выявило целый ряд причин катастрофы, связанных с «человеческим фактором»: ошибочные действия команды (начатый маневр уклонения, приведший к повреждению сразу множества отсеков, закрытие дверей в переборках, в результате чего вода не распределилась по днищу равномерно, и корабль «завалился» на нос), некачественная сталь, из которой был сделан корпус, и т. д. В течение дня 14 апреля на мостик «Титаника» по разным, включая практически необъяснимые, причинам не попало подавляющее большинcтво радиограмм, предупреждающих о ледовой опасности (одну из них судовладелец Дж. Исмэй несколько часов зачем-то носил в кармане)… И еще. Именно в 1912-м в Арктике стояла самая теплая погода за тридцать лет - в результате чего от ледников стали в большом количестве откалываться айсберги. Что касается «черного» айсберга, то, говорят, вероятность встретиться именно с ним - 1 к 1000.
 
      …А шанс выиграть миллион долларов в казино - по словам безумного коллекционера фантастических удачников Энрико - 1 к 600 000. А джек-пот в лотерее - 1 к 23 000 000. («Шанс - он не получка, не аванс», как пелось в мультике «Остров сокровищ».) Ну и что?
      И снова я был в ступоре.
      Я специально нашел в своем почтовом ящике тот давний стамбульский отчет. Потом полез в Сеть за более детальной инфой о фигурантах странной, странным образом попавшейся мне папки: «Титанике», «Гинденбурге» и прочих… Но я, хоть убей, так и не понимал, что общего этот Белянин нашел между данной подборочкой и, скажем, недоношенными моими философствованиями о судьбах нацизма, тем более - как увидел за всем «лекцию о бесполезности нашей работы»… Тем более - какая, к черту, может быть связь между моими невиннейшими, пусть трижды дурацкими, но совершенно же безобидными «малявами» и прайдами здоровых ребят со стволами?!.
      Я поступил, как было велено: купил дешевую «трубу», карту, из интернет-кафе сделал ящик на «Яндексе», написал номер… Артур перезвонил под вечер - велел ехать в Прагу и ждать дальнейших указаний.
 

 
      Самолет-гигант «Максим Горький» (АНТ-20) был создан в единственном экземпляре в целях демонстрации достижений советского авиастроения и служил флагманом агитационной эскадрильи. Он имел 33 метра в длину, размах крыла 63 метра, полетный вес 42 тонны, восемь двигателей и брал на борт 72 пассажира. Первый раз «Максим Горький» поднялся в воздух 17 июня 1934-го - меньше чем за год до гибели.
      18 мая 1935-го он совершал демонстрационный полет над Москвой. Пилот сопровождавшего его истребителя И-15, призванного продемонстрировать разницу в размерах машин, самовольно совершил вокруг крыла «Горького» «мертвую петлю», на выходе из которой протаранил крыло агитсамолета - крыло отломилось, и гордость советской авиации рухнула на подмосковный поселок Сокол (тогда он еще был пригородом). Погибли четыре с половиной десятка человек - все находившиеся на борту «Горького».
      В Прагу я ехал в полупустом автобусе. Октябрь нехотя раскрашивал холмы. Тяжелое отупение навалилось - деятельная нервозность выродилась в усталое равнодушие: я, пожалуй, и не без облегчения воспринял чье-то (пусть даже не очень понятно чье, какую цель преследующее и чем грозящее закончиться) намерение руководить дальше моими перемещениями. Погранконтроль был предельно небрежен и формален - но я подумал, что действие моих виз, выданных на срок эксперимента, вот-вот закончится, и если я к тому времени не вернусь в Россию, сделаюсь нелегалом. И бабок тоже не будет - ни на какие две штуки я, естественно, не рассчитывал…
      Отель мой (первый попавшийся), трехзвездочный U tri korunek, стоял на Цимбурковой - коротенькой улочке относительно недалеко от центрального вокзала. Игривая славянская топонимика знаменовала открытие мною очередной Европы, уже третьей: после экзотической южной и «зарегулированной» швейцарско-баварской. По контрасту со всем предыдущим казалось, что я почти домой попал - тут не ощущалось дистанции ни типажной, ни темпераментной, ни почти даже языковой (худо-бедно объяснишься и с не знающим русского чехом, русское меню в трети кабаков и т. д.), - но это был какой-то «обезвреженный» вариант дома, «очеловеченный». Хотя и сразу становилось ясно, что данное сближение исключает отождествление: все здесь отдавало спокойным конформизмом маленького народа - производной от заведомого отсутствия амбиций и счастливого отсутствия комплексов; такими мы не будем, даже подвергни нас «позитивной реморализации».
      …Не муштра, но домовитость, одомашненность. Ничто не гуляет само по себе, все пристегнуто, приставлено, присвоено - господствует предлог «у», и ты все время словно в гостях: u zlateho ли hada (Алику бы в этот кабак на Карловой улице), u Cerne ли Matke Boze (первое кубистское здание в мире - я валялся с путеводителем), u minuty ли (дом, где жила семья Кафки), u kamenneho ли zvonu (средневековая королевская резиденция с колоколом в стене)…
      Город роскошный без помпезности, великий без тяжеловесности, средневековый без угрюмости… Мне никто не звонил, я пошел болтаться - но с первого раза и близко не ощутил никакого Другого, кафкианского, големьего его измерения. Староместские закоулки путались сами в себе. Алхимическое золото стекало за Град, топорщащий острия Святого Витта, становились силуэтами истуканы Карлова моста.
      Я тянул сливовицу в кабаке и с каким-то новым чувством слушал русскую речь за соседним столиком. Я внезапно понял, что уже ощущаю себя невозвращенцем.
 
      Пассажирский дирижабль «Гинденбург» был построен в Германии в середине тридцатых. Имевший объем 190 тысяч кубических метров, длину 245 метров, диаметр 41 метр, 25 кают и четыре четырехтактных двигателя мощностью 1100 лошадиных сил каждый (позволявших развивать максимальную скорость в 135 км/ч), предназначавшийся только для крайне состоятельных пассажиров (800 долларов билет, посуда голубого фарфора с позолотой), на тот момент он являлся самым большим летательным аппаратом, созданным человечеством. В качестве какового служил символом технического могущества нацистской Германии.
      Разумеется, вопросам безопасности его эксплуатации уделялось огромное внимание. Соответствующие меры на «Гинденбурге» превосходили применявшиеся на любых других дирижаблях: команда ходила в антистатической одежде и обуви на пеньковой подошве, у пассажиров перед подъемом на борт отбирали спички, зажигалки и электрические фонарики.
      Тем не менее 6 мая 1937-го, всего через год после введения «Гинденбурга» в эксплуатацию, во время посадки на летном поле в американском Лейкхерсте по завершении трехсуточного трансатлантического перелета на борту супердирижабля произошел взрыв. Он повлек мгновенное возгорание водорода, которым была наполнена оболочка «Гинденбурга». Только благодаря мастерству пилотов превратившийся в огненный шар дирижабль не рухнул, а кое-как, разваливаясь на куски, сел - в результате чего 62 человекам из числа находившихся на борту удалось спастись. Тридцать шесть погибли.
      Быстро распространились слухи о саботаже и теракте - специально созданная комиссия первым делом проверила именно эту версию. И - полностью ее исключила. Изучались все другие возможные причины: утечка газа через клапаны, статистические разряды, искрение двигателей… Официального подтверждения не получила НИ ОДНА. Причина катастрофы - фактически роковой для воздухоплавания - осталась неизвестной.
      Большим дирижаблям вообще не везло: погибли английский R-101 (объемом более 140 000 кубических метров), американские «Акрон» и «Мекон» (по 180 000 «кубов»). Лучший советский дирижабль «Осовиахим», вылетев в феврале 1938-го спасать папанинцев, врезался в Мурманской области в скалу. Но именно катастрофа «Гинденбурга» привела в итоге не только к сворачиванию немецкой программы строительства дирижаблей, но и к прекращению эксплуатации этих летательных аппаратов во всем мире. Как пассажирский транспорт дирижабли не использовались больше никогда. Хотя именно аэростатический принцип создания подъемной силы в атмосфере является наиболее экономичным…
      Позвонили на следующий день с утра пораньше. Определитель ничего не определил. Незнакомый голос по-русски с украинским не то что акцентом, но интонациями осведомился, знаю ли я город. Я ответил отрицательно. На том конце повисла пауза - то ли думали, то ли совещались.
      - Градчаны знаете?
      - Это где?
      - Ну, Град, собор Святого Витта - в курсе?
      - Ну-ну?
      - Сможете там поблизости быть в течение часов полутора?
      - Да.
      - Тогда так. Ничего с собой не берите из вещей - только этот телефон. Подумайте: он все время с вами был, нигде вы его не оставляли? Ладно. Можете проверить внимательно всю одежду, что на вас будет, - вдруг «клопа» вам повесили… Идите наверх, в район Чернинского дворца, Лореты: вы найдете, это пять минут от Града, от главного входа. Будьте где-нибудь там, на Лоретанской - хоть в кабаке, они там есть, - и ждите звонка. Я позвоню - и тогда делайте все, что я скажу. Еще раз - ничего с собой не берите…
      От Градчанске намести по улице, ведущей от ворот замка прямо, я прошел чуть вверх, до Лоретанской площади, где и нашел по левой стороне эту пивнуху (U Cerneho Vola) - она только открылась. Беленые стены, деревянные столы и лавки, сначала не было вообще никого, потом подтянулись дородные горластые завсегдатаи из местных - добрый час я просидел за разливным «Велкопоповицким Козлом», глядя на мобильник. В конце концов тот ожил.
      «Вы где? А, знаю. Отлично. Короче, так… Выходите, перед вами площадь - идете направо. По правой стороне. В нормальном так темпе, не спеша, особо не оглядывайтесь. Доходите до первого угла, там будет лестница вниз. Спуститесь, не совсем до конца, остановитесь и ждите звонка. Заодно смотрите, кто за вами идет. Лестница длинная, свернуть негде: если кто остановится, как и вы, - заметите. Давайте, без спешки».
      Ступени сыпались в узкую щель между домами, внизу видна была перпендикулярная улица; и ниже - парк, река, правый берег… Я, как велели, не доходя до угла, встал у стены. Никто за мной не шел - только «пингвинского» вида парень с девкой поднимались вверх.
      О чем я и доложил абоненту, когда тот прорезался. «Дождитесь, пока они до верху дойдут. Все? Свернули? Короче, давайте сейчас в темпе вниз и по улице налево. Телефон держите у уха…»
      Я некоторое время быстро, местами семеня на крутизне, спускался по этой неширокой, булыжной, как почти все тут, улочке. Град висел слева. Когда справа показался переулок, мне велели сруливать в него (я понял, что собеседник меня видит). Дальше пошли совсем уж тесные загогулины - я петлял, направляемый по телефону. В какой-то момент оглянулся и обнаружил позади одного-единственного парня с микрофончиком у подбородка. Парень сделал мне рукой, в трубке послышалось: «За этот угол, там серая „бэмка“, садитесь назад».
      Машина действительно была не заперта, с водительского сиденья полуобернулся плечистый мрачный мужик.
      - Агой, - говорю на всякий случай.
      Мужик не ответил. Открылась правая передняя дверца, рядом с водилой уселся тот самый парень (лет тридцати, бодрого нагловатого вида, под стать голосу):
      - Поехали.
      Обернулся, протянул мне через спинку руку:
      - Саша…
      Водила газанул, мы сорвались с места, тут же свернули и погнали вниз.
      - Давайте проверим вас. - Саша перегнулся назад, поводил по мне некоей штуковиной. - Не, все чисто. И не шел за вами никто…
      Мы на хорошей скорости крутили по полупустым улицам левого берега.
      - Вы в Лондон летите, - не то спросил, не то проинформировал Саша. - В Станстед.
      - Когда?
      - В пять рейс. Успеем…
      Он, видимо, уловил на моей роже в зеркальце непонимание:
      - Паспорт же еще вам надо сделать…
      3 июня 1973-го на авиасалоне в Ле-Бурже во время демонстрационного полета потерпел катастрофу советский самолет Ту-144. Разбившийся экземпляр был первой серийной машиной, а сам «сто сорок четвертый» - первым в мире сверхзвуковым пассажирским самолетом.
      Полеты на сверхзвуке считались самой перспективной областью развития пассажирской авиации с начала шестидесятых - после того, как в конце пятидесятых по обе стороны «железного занавеса» были созданы тяжелые военные сверхзвуковые самолеты. В первой половине пятидесятых практические работы по созданию сверхзвукового пассажирского самолета почти одновременно были начаты в США, Европе (совместный англо-французский проект «Конкорд») и в СССР. Наши успели первыми - Ту-144 (опытный образец «044») поднялся в воздух 31 декабря 1968-го. «Конкорд» взлетел лишь в марте следующего года. Для СССР создание первого в мире СПС было и серьезным технологическим прорывом, и крупным пропагандистским успехом.
      Первый полет серийного Ту-144 состоялся в марте 1972-го. А в июне 1973-го он рухнул в Ле-Бурже (погибло шесть человек). Совместная советско-французская комиссия установила, что отказа в технической части не было. Причинами падения «тушки» назвали «наличие в кабине непристегнутых членов экипажа, внезапное появление самолета „Мираж“ в поле зрения экпиажа Ту-144, наличие кинокамеры в руках одного из членов экипажа, которая при падении могла заклинить штурвал управления». Двадцать лет спустя летчик-иcпытатель Елян (впервые поднявший «044» в декабре 1968-го) скажет: «Эта катастрофа - горький пример того, как стечение мелких, на первый взгляд, незначительных небрежностей привело к трагическим последствиям».
      1 ноября 1977-го Ту-144 совершил первый пассажирский рейс по маршруту Москва - Алма-Ата. Всего эти самолеты на этом направлении осуществили 55 рейсов. 23 мая 1978-го на Ту-144 во время полета произошел пожар топливопровода, самолет совершил вынужденную посадку под городом Егорьевском Московской области и сгорел на земле. Погибли два бортинженера. Эксплуатация самой перспективной советской машины, продлившаяся всего семь месяцев, была приостановлена, а затем прекращена вовсе. Больше СПС в СССР не строили.
      Единственным сверхзвуковым пассажирским самолетом, использовавшимся по назначению достаточно длительное время, оказался «Конкорд». Он летал до 2000 года. 25 июля 2000-го в парижском аэропорту Шарль де Голль летевший рейсом в Америку «Конкорд», едва оторвавшись от взлетной полосы, взорвался и рухнул на гостиницу. Погибли 109 человек, находившихся на борту, и четверо постояльцев отеля.
      Следствие установило, что топливные баки «Конкорда» взорвались из-за того, что их обшивку пробили фрагменты шины шасси. Если бы баки были защищены от внешнего воздействия чуть надежнее, этого бы не произошло. А шина разорвалась из-за того, что самолет наехал на полоску из титанового сплава, оказавшуюся на взлетно-посадочной полосе. Полоска оторвалась от обшивки взлетавшего пятью минутами раньше американского самолета. Американцы заменили алюминиевые элементы на титановые самовольно. Если бы «Конкорд» наехал на алюминиевый предмет, ничего бы не произошло. «Стечение мелких, на первый взгляд, незначительных небрежностей…»
      Добрых часа четыре я просидел в одиночестве, от нечего делать в очередной раз гадая, что же этот Белянин из моих писем-то такое вычитал. Казенные ноутбук, мобилу - все, что было в рюкзаке, - я, следуя Сашиным указаниям («клопа» он боялся, что ли? Впрочем, вероятно, не зря), оставил в камере хранения вокзала, когда шел через него от себя в центр: сейчас при мне были только новый, нюрнбергский телефон да документы.
      Черт его знает, что тут были за помещения - не офис, не подсобка… Из мебели - пустой стол, громадный черный сейф да несколько стульев. Картонные коробки штабелями, закрытые жалюзи на окнах - за которыми, по звуку судя, наладился дождь. Дом - вполне безликая многоэтажка, явно постройки советских времен - стоял во вполне безликом районе далеко от центра: ехали мы сюда с полчаса. Вошли с какого-то заднего хода, Саша завел меня в эту комнату, сфотографировал на фоне белой стены и велел ждать. Я на всякий случай уведомил, что денег у меня нет. «Оплачено», - хмыкнул Саша и ушел. Глазки у него все-таки были неприятненькие.
      Паспорт… Зачем мне фальшивый паспорт?! Значит, он, Белянин, не хочет, чтобы я пересек границу под своим именем. Какую: чешскую или британскую? Обе? А почему? Он боится, что те, кто за ним (и за мной?) якобы следит, пасутся у пограничников? Да кто ж это? МИ-5? МИ-6? Европол?..
      Был момент, когда я почти решил свалить отсюда к чертовой матери. Пока не поздно - пока еще не совсем в пекло влез… Я стиснул кисти, закрыл даже глаза, заставляя себя успокоиться. А кто тебе сказал, что не поздно - что еще не влез?.. И вообще, выбор прост: остаться с башкой в песке и ждать на торчащую жопу новых приключений - или воспользоваться единственным шансом что-то все-таки понять…
      Я ходил туда-сюда по этой комнатке, попинал сейф, от одурения взгромоздился на стол, сымитировал на нем условную чечетку. Что связывает работающего в Англии под эгидой евросоюзовских структур ученого-программиста с русскими бандитами в Чехии, я думать не пытался. Равно как и на ту тему, что телефонный мой собеседник теоретически вполне может оказаться никаким не Беляниным…
      Еще до отъезда в Прагу я прилежно покопался в Сети на его - Белянина то есть - счет. Все, в общем, подтверждалось, что я слышал от Виктора и Сереги: персонаж действительно довольно известный и действительно с неоднозначной репутацией. Фотку даже его нашел. На фотке предполагаемый гений был не старше меня, пухлощек, самоуверен. Никаких - и правда - нигде упоминаний о Европейском фонде социальных исследований: ни в связи с Беляниным, ни вне ее…
      Ближе к трем явился Саша. Вручил мне паспорт. Синий, с надписью «Latvijas Republika». Глядя на собственную рожу рядом со словами «Aigars Klimovs», я понял, что в этот момент впервые в жизни перестал быть законопослушным человеком.
      - Это билет ваш. - Саша сунул мне листик компьютерной распечатки. - «Изи Джетом» полетите, - добавил он, видя мое замешательство. - Ну, вы в курсе, интернет-компания, билетов нет, только код, вот. - Он показал на ряд букв и цифр… - Значит, виза вам не нужна, границу вы пересечете, но жить по нему, - кивок на паспорт, - не советую. И в посольства носить. В Россию там типа с ним - лучше не стоит… Ладно, поехали, скоро регистрация начнется.
      Дождь гвоздил летное поле, все плоскости покрылись склизкой пленкой, по иллюминатору вытягивались струйки. Перед нами взлетал самолет CSA: замер «на стартовой линии» - из-под сопел двигателей выпростались длинные шлейфы отшвыриваемой воды, - пошел: быстрее, быстрее, быстрее, волоча за собой густой дымный вал размолотых капель, как тучу пыли по летней грунтовке…
      Наш оранжевый А-319 торопливо вырулил на полосу, остановился. Завыл, напрягся, затрясся, из видимого мне движка под левым крылом врезал в бетон тугой белый выхлоп. Вялые вертикальные струйки на стекле качнулись назад, побежали живее, наперегонки, под все большим углом - наискосок, горизонтально, вверх, разорвались цепочками капель: уменьшающихся, пропадающих…
 

 
      Прежде чем избавиться от казенных ноутбука и мобилы (почти наверняка навсегда), я выписал на обрывок бумажки все остававшиеся там номера телефонов и электронные адреса. Среди прочего - полдюжины адресов, с которых в течение этого месяца на мой мейл-бокс приходили не поддающиеся прочтению и конвертации письма.
      Первое из них, помнится, я получил, будучи в Стамбуле, второе, кажется, в Афинах. С тех пор без какой-либо регулярности, но до последнего момента письма, состоящие из бредовых наборов самых разных символов (почти никогда не повторяющихся), продолжали появляться у меня в почтовом ящике.
      Поначалу, понятно, никакого значения я им не придавал - мало ли спама и прочего хлама носит по Сети? - но чем дольше эти шифровки мне приходили, тем более загадочно смотрелись. По крайней мере, за всю мою прежнюю практику пользования е-мейлом ничего подобного не случалось.
      Сейчас, сидя в самолетном кресле (лету было два часа ноль-ноль минут), я глубокомысленно изучал этот список - без надежды обнаружить в нем систему, конечно: от скуки. Адресов в итоге набралось семь («мессиджей» с них пришло десять). Помечены они были индексами самых разных стран: и точка ru, и uk, и de, и fr (Франция), и es (Испания). На пару последних я даже написал - что-то вроде: «Ваше письмо не читается, попробуйте еще раз в другой кодировке» - без малейших, естественно, последствий…
      По мере нашего снижения разрывы в облаках попадались все чаще, на воде (когда внизу впервые стало что-то видно, мы летели над морем) свет и тень располагались громадными бесформенными пятнами. Почти сразу замаячила неровная береговая линия. Отчетливо желтели проталины отмелей, крошечные суда растаскивали куда попало белые пенные следы разной длины и толщины. Устье большой реки (Темза, сэр?) в сплошных терминалах, разноцветная лоскутная безлесая земля.
      Бетонные поля аэропорта Станстед заставлены были самолетами преимущественно двух расцветок - синей и оранжевой, Ryanair и EasyJet: находящийся далеко от города, более дешевый для перевозчика, чем прочие лондонские, аэропорт освоили интернет-авиакомпании. От терминала к аэровокзалу шло некое метро без машиниста, неожиданно напомнившее один из эпизодов культовой «стрелялки» «Дюк Ньюкем» - в которую мы, молодые, дружные и полные циничного идеализма, рубились лет десять назад.
      В громадном неуютном ангаре аэровокзала Айгарс Климовс встал в очередь к стойке с надписью: «Для граждан ЕС». За барьерчиком, отделяющим толпу к КПП под вывеской «Все прочие», означенные прочие, суетясь и корячась, заполняли на коленке какие-то анкетки (нам, причастным благ и не нуждающимся в визе, такого - о чем вы? - не требовалось). В подавляющем большинстве эта соседняя очередь состояла из негров и монголоидов, а едва ли не все толкущиеся в ней белые говорили по-русски. И в этом была безусловная логика.
      На «шаттл-басе» я доехал до вокзала Виктория и понял, что предоставлен самому себе. По телефону никто меня не востребовал. Денег оставалось всего ничего, но не на скамейке же было ночевать - я привычно пошел искать «вписку», мрачно прикидывая, что при здешних ценах как раз на одну ночь мне налика и хватит. Ни фига - отельчик Normandie Suite возле Гайд-парка на 165 Knightsbridge предложил неожиданный вариант: сообразить на троих «flat», и его стоимость - 50 фунтов в сутки. То есть это было нечто пансионного типа - действительно с квартирами вместо номеров: две комнаты плюс кухонный закуток с плитой и всей утварью. Причем спальных мест целых пять: две двухъярусные кровати, одна - простая. В соседи мне предложили пару французских студентов самого раздолбайского вида - чуть ли не антиглобалистов: мне было по барабану, пацанам тем более.
      За стойкой ресепшна распоряжался почти по-вертин-ски фиолетовый негр, на подхвате у него была вялая блондинка из Литвы (по-русски со мной говорить не стала: то ли не хотела, то ли впрямь не умела; по-английски сообщила, что в Лондоне четвертый год и что город, мол, трудный для жизни). Постель стелила совсем молодая полька по имени Мария.
      Французы, Ксавье и Доминик, тут же свалили. Я тупо попялился в телевизор (в кабельном меню обнаружился порнушный канал, один-единственный - «Гей-Тиви»: на что намекаете?), выдул две бутылки «Гиннесса» и двинул наружу сам.
      Нет, так все-таки нельзя… Я остановился в двух шагах от своей гостиницы на углу Knightsbridge и Brompton Road, вертя башкой. Я хоть и не антиглобалист, но… Справа в перспективе Brompton - гигантский универмаг Harrods (не то собор, не то вокзал по виду), прямо за спиной - дорогой магазин Burberry с рекламной шалавой метров шести высотой, от угла и вперед - непрерывной чередой, без пауз: Swarovsky (наипонтовейшие украшения), Hugo Boss, Karen Miller, Jigsaw (все - одежда), TieRack (сумочки), Benetton, H amp;M (опять одежда), The Body Shop (косметика), Lloyds JSB (кажется, банк), Kookai (женская одежда), The Money Corporation (что-то, сами понимаете, финансовое), Harvey Nicols (одежда), казино в первом этаже небоскреба, Pellini Uomo (одежда), Persian Handmade Modern amp; Antique Rugs, оно же Belgravy Carpet Gallery (персидские ковры - например, за 1650 фунтов), Milano (мужская одежда), Please mum (детская оджеда), High and Mighty (одежда для длинных и жирных), Azagury (женская обувь), Yvette (женская одежда), Emma Somerset (вечерние наряды), Rachel Elbaz (наряды и аксессуары), Zibba (экзотические наряды), Cesary (мужская одежда), Shirley of Hollywood (белье), Harvie amp; Hudson (одежда), The Red Fort (якобы индийское барахло: шкафчик за каких-то 830 фунтов, статуя льва за 1050, деревянная колонна за 1815, а также два слона, кажется, каменных, с ушами и хоботами - за 1980 паундов каждый)…
      Транспортная космическая система «Спейс шаттл» проектировалась в США еще с конца шестидесятых - использовавшиеся тогда (как, впрочем, и до сих пор) одноразовые ракеты-носители были неэкономичными и мало кто сомневался, что будущее за космическими челноками. В январе 1972-го проект «Шаттла» был одобрен, в 1977-м опытный образец «Энтерпрайз» совершил полеты в атмосфере, а 12 апреля 1981-го года челнок «Колумбия» поднялся на орбиту. После четвертого полета «Колумбии» (27 июня - 4 июля 1982-го) ТКС - единственная по сей день из подобных, «доведенная до ума», - была принята в эксплуатацию.
      Построили пять кораблей (включая никогда не выходивший в космос «Энтерпрайз»). К началу 1986-го «Шаттлы» совершили уже 24 полета - челнок «Челленджер» должен был совершить двадцать пятый. 28 января корабль взорвался на 79-й секунде после старта.
      Президентская комиссия установила, что виноваты были соединения сегментов твердотопливных ускорителей. При нагрузках на старте, вызывающих определенный изгиб ускорителей, продукты сгорания прорывались через соединения заднего и центрального сегментов. Обычно соединение с двумя специальными кольцами самоуплотнялось, и ничего не происходило. Но в ночь перед запуском «Челленджера» произошла ледяная буря, кольца обледенели и сделались недостаточно эластичными. Через образовавшуюся щель стало вырываться пламя, достигшее одной из распорок, фиксирующих ускоритель. Тот повернулся и пробил топливный блок с водородом и кислородом. Мгновенный взрыв уничтожил корабль с семью членами экипажа.
      После этой катастрофы «Шаттлы» не летали два с половиной года. Ускорители доработали, вместо погибшего корабля построили шестой - «Эндевор». Впрочем, эта ТКС так и не решила своих основных задач - не обеспечила быстрой оборачиваемости кораблей и удешевления запусков (каждый - включая стоимость наземного обеспечения - обходился примерно в миллиард долларов). Тем более вся программа оказалась под вопросом (и в конечном итоге - свернута совсем) после того, как в феврале 2003-го погиб еще один челнок - первым вышедший некогда на орбиту.
      Это был 113-й полет «Шаттла». «Колумбия» стартовала 16 января 2003-го, пробыла на орбите 16 дней, а 1 февраля примерно в 8: 15 утра по времени Восточного побережья начала спуск. В 8: 51 она вошла в воздушное побережье США над Калифорнией. Ее посадка во Флориде была намечена на 9: 16.
      Около девяти, летя над Техасом на высоте 63 километра со скоростью 20 000 км/ч, «Колумбия» стала разваливаться в воздухе. Обгоревшие обломки и кости семи астронавтов раскидало по всему Техасу.
      Причиной назвали повреждение термоизоляционного покрытия на левом крыле. Через пять месяцев после катастрофы комиссия, расследовавшая ее обстоятельства, озвучила версию - потом подтвержденную, - что еще на старте от топливного бака оторвался кусок обшивки (по консистенции напоминающей пенопласт). На скорости 220 м/сек этот фрагмент «размером с чемоданчик-дипломат» ударил в крыло и повредил его. Хотя такие же куски отрывались и ранее, в этот раз на спуске при огромных динамических и термических нагрузках крыло разрушилось - а за ним и весь корабль…
      С таким выводом тут же стали спорить. Оспаривалась даже версия внешнего воздействия, вызвавшего повреждение термостойкого покрытия (говорили еще о метеорите и «космическом мусоре»). Выдвигалось, например, предположение, что во время спуска на левом крыле заклинило элерон, корабль не вышел на оптимальный угол атаки, начался разогрев не рассчитанной на это верхней поверхности крыла и грузового отсека с кислородно-водородными батареями… Факт то, что роковыми для всей сумасшедшей сложности и дороговизны системы могли стать единственная миллиметровая щель между конструктивными элементами крыла и каждый градус угла атаки. Или кусок пенопласта. Или - в свое время - ледяная буря…
      Всего - не учтешь.
      Теперь у меня было ощущение, что я несколько дней кряду безуспешно умножал два на два… Действительно же все на поверхности - и общность, и выводы.
      Можно сколько угодно убеждать себя в обретении власти над реальностью: природой и социумом. Cтроить сколь угодно большие и сложные механизмы, сочинять сколь угодно хитроумные программы… Всего - не учтешь. Извержения, айсберга, куска пенопласта, чьей-то рассеянности, чьей-то глупости… Потому что есть логика, расчет, формулы, математическое понятие вероятности - а есть везение и невезение.
      Объективно вероятность угодить в шесть катастроф, во всех уцелеть, а потом выиграть «лимон» на первый в жизни лотерейный билет насчитывает множество нулей после запятой и ни в какие расчеты закладываться не может. Но хорвату Фране Шелаку повезло, а атлантам при всем их легендарном могуществе и «Гинденбургу» при всех мерах безопасности - нет…
      Стояла глубокая ночь, но было светло - едва ли не светлее, чем в июньском Питере: низкая облачность отражала бесчисленные городские огни, небо получалось серо-розовато-сиреневым, еще и в разноцветных проплешинах от интенсивной подсветки зданий и лазерных лучей. Грязная Темза с обильным мелким мусором непонятным образом двигалась против течения.
      …Никогда не будет рационально устроенного мира: все равно, видится ли он пацифистской благодатью, как гуманистам начала прошлого века, или judenfrei нибелунговым царством, как идеологам нацизма. Мир - да, постижим, упорядочиваем и прогнозируем - но только до определенного предела. Гипертрофированные амбиции кончаются всегда одинаково: политические, технические или научные.
      …Речная рябь чуть смазывала продолговатые параллельные отражения огней современной застройки Южного берега. Сияя и переливаясь, там громоздило в беспорядке стили и конструкции нечто под вывеской «Sea Container House». Вдоль моей, северной, набережной на приколе - длинным рядом - спали антикварные пароходы…
      Я вспомнил Руммеля, Галтунга, всех этих передовиков современной научной мысли, про которых писал мне Виталик. Тех, кто пытается математически просчитывать, моделировать на компьютере социальные процессы. Чьи идеи, видимо, Белянин и довел до логического предела, если не абсурда.
      Я подумал, что Володька, носившийся с европейским (в смысле - западным) рационализмом, наверняка сказал бы что-нибудь вроде того, что эти ребята представляют тип европейского мышления в абсолюте. Что это так по-западному - распространять естественно-научный понятийный аппарат и методологию на все сферы реальности. На человека. Хотя бы - на человека коллективного. Для затравки…
      (Володька считал, что настоящая Европа началась тогда, когда появились естественные науки (и наоборот). В современном то есть виде появились - но, по Володьке, до научной революции Коперника - Декарта - Ньютона представления о мире и возможностях познания были абсолютно иными. Вовка говорил, что наука в современном, сиречь западном, представлении - это именно естественные науки. Именно они стали для обобщенных европейцев единственным настоящим инструментом освоения реальности - как мы, обобщенные европейцы, теперь понимаем процесс освоения и трактуем реальность.)
      …Строго говоря, не в том дело (сказал бы Володька, будь он тут) - гений данный конкретный ученый Белянин или прожектер, сработает его программа или нет. А в том, что мы - европейцы в широком понимании - обречены соваться с рациональным инструментарием даже в те области, где таковой по определению неприменим. Пытаться так или иначе подчинить принципиально недоступное. В том числе (так или иначе) - расчислить интуицию. Cмоделировать случайность. Учесть неучитываемое. Предсказать непредсказуемое.
      …Чернявая молодежь орала по-испански. Под мостами в изобилии дрыхли бомжи: респектабельно, в спальниках - впрочем, запашок стоял, как во всем мире (the same shit everywhere). Обзорное колесо London Eye (точь-в-точь велосипедное, диаметром за сотню метров, подсвеченное по ободу), неподвижное, естественно, посреди ночи, вдруг на какую-то минуту ожило, закрутилось… опять замерло. Такие бессознательные движения во сне…
 
      Не в том мораль, думал я, переходя (look rigt… look left…) Victoria Embankment за вокзалом Черинг-Кросс, хорош данный - европейский, грубо говоря, - подход, или нет. В конце концов, все, что меня окружает, - следствие этого подхода… А в том - что тоже ограничен.
 

 
      Не сразу, но разобравшись в схеме «трубы» и системе зон, я сел на ветку в Ричмонд. Станция Kew Gardens значилась предпоследней. Турникеты тут стояли не только при входе в метро, но и при выходе (в «Кью» они не работали, и повторную проверку проводил здоровый негр).
      Мостик над рельсами, улица меж особнячков. Билет за десять фунтов. За входом - пруд с фонтаном (позеленевший античный мужик давит зеленого же змия). Погода стояла самая идиллическая, но народу в будний день было мало. Smoking kills - так это звучит здесь: долбя сигарету за сигаретой, я бродил по дорожкам действительно премилого парка. Парк как парк. Я понятия не имел, чего от него ожидал.
      Забрел в треугольную с торца стеклянную оранжерею. Из песка и щебенки торчала пустынная флора странного вида. Pelarnonium panculatum - извилистый, под стать названию, стволик по пояс, клочки листьев на длинных гибких веточках. Стеклянный ящик с камнями, из которых высовывались, едва от камней отличимые, Chierdopsis speciosa, Conoftum fraternum, Cheridopsis cigrattifera. Ботаническая латынь читалась как сатанистские заклинания.
      Все это впрямь мало походило на растения. Зубастые листья Aloe valombe с Мадагаскара, извилистые шипастые побеги Coronne des epines. Aloe divaricata, смахивающее на восточное древковое оружие «волчья метла». Didierea trollii - некий осьминог в колючках, криво распластанный по земле…
      Снаружи два мохноногих тяжеловоза волокли телегу с чилдренами. Деревья с плакучими кронами до земли, деревья с бурыми (не потому что осень - а «по жизни») кронами, хвойные с извивающимися ветвями… Когда-то я пообещал Варьке свозить ее в Лондон - и взял ответное обещание поводить меня по Кью-Гарденз…
      Перед стеклянным пеналом Palm House - длинный ряд вздыбленных каменных геральдических монстров: единороги, соколы, грифоны, львы - все разные, каждый посвящен какому-то монарху. Я с отчетливым усилием провернул металлическую ручку входной двери. Тяжелый влажный жар вывалился навстречу, налег.
      Plumera rubra. Pashysta Cuys lutea. Ixara abb. chinensis. Одновременно гулкая и вязкая акустика. Зеленая каша. Episcia, Calliandra haematochephala, Chamaedorea alternans. Мгновенно вспотев, я снял куртку, закинул на плечо. «Banana» Mussa Ice Cream - какое, к черту, мороженое в таком пекле?.. И даже не пекле - вареве… Capparis Lanceolata. Отчетливый стук капель по листьям. Justicia umbrosa. Дышишь - словно втягиваешь ноздрями и ртом мокрую горячую вату. Alpina Purpurata «Eileen Macdonald», Ceratozamia hildae, Fiscus elastica «Decora». Из специальных насадок на трубах под потолком через определенные временные промежутки несколькими дымными струями бьет с надсадным шипением водяная пыль.
      Fiscis Sagittata «Variegata». Одежда облипала тело. Ardisia solanacea, Hibisys dayi. Плюс тридцать по Цельсию на воткнутом прямо в грунт термометре: не так вроде много - но влажность… «Banyan tree» Ficus benghalensi с оплавленным стволом, обтекающим воздушными корнями. Я вытирал пот с морды. Alpina mutica - толстая колонна с острым луковичным набалдашником. Ylang-Ylang - двухметровый обрубок. Звездный плод, Star Fruit. Нерегулярный пандан, Pandanus irregularis, с пупырчатым стволом. Зингибер спектабиле - торчащее из земли на полметра нечто среднее меж большим микрофоном и пагодообразной гроздью древесных грибов-паразитов. Галлюциноз. Loulu palm (pritchardia hillebrandi) - супербутыль, гиперсвекла с корой в длинных вертикальных трещинах, клинки листьев - веерами. Апельсиниум нидус, какой-то сморщенный ананас прилип к стволу. Cycas rumphil - кружева, морщины. Delirium tremens. «Arrow root» (maranta arundinacca), Costus, Phaphidophorea engleriaristtolochiatrilobatacabadapalm…
      По винтовой металлической лестнице (конденсат на белых, проржавевших местами перилах) - вверх. С каждым шагом жарче. Галерея по периметру стеклянного павильона. Банная парилка. Гигантские листья подпирают стеклянный потолок. Удушье.
      По винтовой лестнице - вниз, ниже уровня земли. Marine Display. Полумрак, тихо, холодно. Катабазис.
      Потусторонние формы, цвета, ритмы, в которых вне времени колышутся водоросли, дышат венчиками медузы. Наросты, полипы, пузырьки…
      Sacchorhiza polysihides. Amen.
      Без мыслей, ощущений и движений я сидел на скамейке. На спинке было написано: «Светлой памяти Валерии Лапидус („Питерс“) от ее мужа Ли и от ее матери». По небу прокатывались пузатые лайнеры - на Хитроу.
      Прорезавшийся наконец Артур по телефону велел мне быть в шесть в Сохо.
      Район оказался одновременно злачным и туристическим, полным кабаков и секс-шопов. По узким улочкам, под прямым углом, но в прихотливом порядке, мелко-мелко нарезавшим кварталы, в изобилии шлялись «пингвины» и цветные. Пара негров с дредами дежурно осведомилась у меня, не по части ли я girls.
      У некоего паба Nell’s все засидела и забросала рюкзаками молодежь хипповато-туристического пошиба. За столиком развалился парубок в заляпанной краской спецовке и неимоверно грязных сапогах, держа у обоих ушей по мобиле и разговаривая по ним одновременно. Какую-то из улиц перегородила стилизованная арка - видимо, обозначающая вход в здешний Чайна-таун: монголоиды и китайские забегаловки и впрямь попадались частенько.
      Я довольно долго проходил кругами, ища Руперт-стрит - в доме 61 по ней находился индийский ресторанчик Masala Chat, где на мое имя был зарезервирован столик. Найдя, зайдя, назвавшись и усевшись, я оказался справа от двери у высокого окна-витрины - как на ладони (само узкое помещение уходило в глубь здания). Я понял, что посажен тут специально - для идентификации: наверняка Белянин раздобыл (через того же Латышева) мою фотку и теперь хотел убедиться, что я - это я. (Опять-таки: если все это делает действительно Белянин А….)
      Условия для наблюдения, причем такого, чтоб не засекли cамого наблюдателя, были прекрасные: мимо по улочке пер народ, кто-то торчал у стен, а прямо на кабак выходила еще одна улочка, перпендикулярная - тоже не безлюдная. Чуть наискось от меня щедрая вывеска предлагала XXX-video, DVD, CD, aromas, а также Live Show за пять фунтов. Билеты на последнее продавал за открытой стойкой пузатенький, усатенький, мелкобуржуазный сукин сын в желтом пятнистом галстуке с булавкой.
      Запахи внутри кабака стояли самые аппетитные, но было не до еды. Удивив не подавшего виду вежливейшего индуса-официанта, я взял только бутылку красного хаус-вайна за 9, 95 и принялся ждать. В двух метрах от меня на улице активно и явно нетрезво общались меж собой три маргинальных негра: один отсыпал подходящим время от времени тоже малопрезентабельным субъектам что-то из пакетика, другой - старый, пропитой, бородатый - щеголял в уродливейшей шляпе и высоких ботинках, третья - девка неопределенного пола - не выпускала изо рта сигарету.
      …Ну ладно. Допустим. Я понял, что имел в виду Белянин по телефону (зачем он позвонил мне в Нюрнберг и настоял на встрече), - что хотели ему посредством моих отчетов сказать ОНИ ВСЕ… Но у меня по-прежнему никак не сходилось - вполне отвлеченные философствования и откровенный, опасный, травматичный, убийственный криминал…
      Бутылка потихоньку пустела, никто не объявлялся. Стало темнеть. Толпа снаружи густела, цветных прибывало. Огромный негр сгреб и закрутил по воздуху крошечную белую девицу. Подъехал полицейский мини-вэн, коротко стриженные копы в белых рубашках и бронежилетах что-то беззлобно выясняли через окно у лохматых черномазых асоциалов. У стойки лайв-шоу топтались совсем молодые белобрысые он и она - оба коротенькие, пухлые, безобразные, - мялись, потом вошли. Подъехал другой ментовский микроавтобус (много народу и полиции - что ж, ясен выбор Артуром времени и места), та самая черная недо-девка шустро подбежала к его окну, наглейшим образом протянула ладошку - мент, ухмыляясь, подал.
      Зазвонил мой «Сименс».
      - Юрий? Все в порядке? Выходите и идите налево. Я буду вам говорить по телефону, куда идти…
      Пражский цирк повторялся. Я шел с трубой у уха, сворачивая по команде в очередные переулки, стремительно утрачивая ориентацию. Хотелось оглядываться и озираться, но я себя удерживал. В районе явно начиналась самая жизнь. Хватало и громких, и экспансивных, и бухих-задутых - но никакой особой агрессии не чувствовалось. Впрочем, и я уже стал отвыкать от российских стереотипов…
      - Здравствуйте, Юрий. - Телефонный голос раздался как-то неправильно… я замешкался, неслышно нагнавший хмыкнул слева, предъявил вяловатую руку: - Артур. Давайте еще налево…
      Это был впрямь он - Белянин с фотки из Интернета. Я почему-то не думал, что он окажется высок - но Артур если и был ниже меня, то совсем чуть. Я заметил, как он водит глазами по сторонам - то ли кого-то выискивая, то ли пытаясь что-то про себя решить.
      - Дальнейшие планы? - спрашиваю.
      - Куда-нибудь зайдем… где народ есть… там поговорим.
      Народ, кстати, был во всех попадающихся заведениях - причем в избытке. Большинство было даже забито. Артур косился то на одно, то на другое, пару раз обернулся. Шел он быстро, но особой нервозности в нем не ощущалось.
      - Скажу сразу - я здорово на вас рассчитываю, - признался я. - А то мне осточертело ничего не понимать.
      - А я - на вас. - Он посмотрел без улыбки: коротко, но внимательно. - … Ну вот хотя бы сюда, - кивнул на очередное заведеньице («Эндрю Эдмундс»), от которого улице достались только дверь c окном.
      Мы свернули к нему, выглядывая свободные места. Притормозили, готовясь пропустить выходящих - дверь как раз открылась изнутри. Я повернул голову вправо… то ли бессознательно привлеченный движением на периферии зрения, то ли по наитию какому… Велосипедист там ехал, за нами следом, параллельным примерно курсом - и тоже притормозил: чтобы не налететь на нас (так мне в первое мгновение показалось). Метрах в четырех каких-то притормозил, если не меньше… В каске велосипедной, молодой вроде парень - я не успел толком заметить. Ничего я, собственно говоря, не успел заметить, тем более - понять: но почему-то мгновенно пригнулся, шарахнулся, вякнул, кажется, Артура толкнул…
      Пистолет у него был, у велосипедиста. С глушителем. Неведомо, когда и откуда вытащив, он держал его в правой неприметно, у бедра, и направлял в нашу сторону… Пожалуй, разглядеть это я был не должен. Но разглядел вот как-то. Или задним числом додумал - потому что впечатлений и воспоминаний об этих нескольких и десятке последующих секунд у меня почти не сохранилось…
      Дважды упруго хлопнуло - Артура бросило на меня: в этот момент Белянин находился почти между нами; а в следующий я был уже в дверях ресторанчика: я практически нырнул туда головой, отталкивая того, точнее, тех, кто выходил, - этот/эти и помешали велосипедисту прицелиться толком: третья пуля хряснула в дверной косяк - в каких-то наверняка сантиметрах от меня…
      Почему я шарахнулся именно внутрь - а не побежал по улице?.. На улице он бы меня точно пришил (то есть это я потом понял - а тогда прыгал совершенно «от балды»). Да и в кабаке - будь у кабака другая планировка или будь он посвободнее… Но здесь, наверху, оказалось совсем тесно - единственный узкий проход между несколькими занятыми столиками. Я рванул - в три погибели, с судорожной несусветной прытью - по этому проходу, и вышло так, что от велосипедиста, остававшегося снаружи, меня прикрыли как сидящие за столиками, так и те самые, выходившие, замешкавшиеся, остолбеневшие… А кончался проход - лестницей. Крутой лестницей вниз, в подвал. Причем уже первый пролет был перпендикулярен проходу - то есть я лишней секунды не оставался на виду…
      Я слетел по этим ступенькам - еще две пули вмазали (как по затылку) в стенку чуть выше моей головы: ОН, ворвавшийся, видимо, в помещение, стрелял вдогонку, впопыхах, с каким-то крошечным запозданием… А преследовать меня в теснейших этих помещениях, да еще спускаться вниз, ОН не решился…
      Нижний зал был тоже небольшой, но, конечно, куда больше верхнего: столики, стойка… Дверь на кухню!
      Отпихнув кого-то, вломился в нее, проскочил коридорчик, куда-то ткнулся, увидел лестницу черного хода, бросился наверх, наружу, в переулочек, по нему, за угол, опять за угол, и снова… Оказался на некоей относительно широкой (по здешним меркам) улице, ввинтился в толпу, толкаясь, обгоняя, направился - уже не бегом, просто быстрым шагом - туда, куда шло большинство, где казалось более людно…
      Ни черта я не чувствовал, не думал тем паче, тела словно и не было, и вообще меня не было - какая-то одна абстрактная функция движения от меня осталась… Потом внутри дернулось, подпрыгнуло - я еле успел податься к стенке: меня вывернуло под нее хаус-вай-ном. Не останавливаясь, я пошел дальше, и шел, и оглядывался беспрестанно, и все время - механически - выбирал, где плотнее толпа…
 

 
      «Ликвидация фирмы за пять дней» - крупно значилось на фанерном щите, что висел на спине битого жизнью дядьки, с самым безнадежным видом бредущего по Плеханова. Надпись сопровождалась телефоном. Аналогичный щит прикрывал дядьке грудь.
      Костик фыркнул, проследив мой взгляд:
      - Я их таких несколько раз уже видел. Бродят по центру - и все предлагают ликвидировать фирму.
      - Живо представляю себе бизнес-план этих ребят, - говорю. - В первый день мочим секретаршу, во второй - бухгалтера. На пятый - директора…
      - Менты, - предупредил Костя.
      - Вижу…
      Обтерханную мою «Карину» гаишники проигнорировали.
      - Если со студией не выгорит, - я газанул и обогнал занудного «пенса» на «шестере», - сам открою такую контору. По ликвидации контор.
      - В киллеры подашься?
      - А у меня богатый опыт в этом деле. - Я хмыкнул. - Не в убийстве, понятно, секретарш… Я ни тебе, ни ребятам не говорил - а то б хрен вы к нам пошли… Я же сколько фирм-то за последние лет десять наоткрывал… И где они все теперь?
      - А чем ты занимался?
      - Да чем только не… - Я тормознул, не успев пройти под желтый. - Экстремальным туризмом. Фаст-фудами. Авторемонтом с автореставрацией…
      - Широкие интересы…
      - Журнал делал…
      - И чего - все накрылось?
      Зеленый определялся тем, что ничего не зажглось после желтого.
      - Считай, что все. - Я свернул на Московский. - А что не сдохло - так лучше б я собственными руками его придушил, чем смотреть, во что оно теперь превратилось…
      - Ты о чем?
      - Не читал никогда «Информатор» - еженедельник наш городской?
      - Нет…
      - Чудовищное дерьмо. Коллекционное. Чистейший жополизательный, минетный пиар пополам с постельными тайнами всяких киркоровых и неандертальскими анекдотами. Под рубрикой, если не ошибаюсь, «Хиханьки».
      - Твое детище?
      - Когда оно было моим… нашим - это был хороший журнальчик. Честное слово. Не тупой. С хорошими текстами. Безо всяких «хиханек». И, между прочим, тираж был приличный. На стабильный плюс вышли…
      За сорок восьмой школой я свернул в переулок и выматерился - канализационные дыры тут не были прикрыты люками: растащенные еще в начале девяностых, их до сих пор то ли не удосужились положить, то ли так и крали регулярно… Тяжелые же, собаки…
      - И чего?
      - Когда владельцы, такая «инвестиционная группа», нормальное приблатненное жлобье, увидели, что дела наши хороши… причем не как у Абрама - посадили нам нового редактора. Ну он и наредактировал. Слава богу, я к тому моменту сам ушел - я там замом был при прежнем главном… Хоть не присутствовал лично при вивисекции. Даже потом как-то перед пацанами неудобно было - они-то воевать еще пытались… пока их не поувольняли к чертовой матери.
      Я давно заметил, что в этом смысле мне вообще везет. Везет уйти из собственного дела раньше, чем оно начнет загибаться. Ведь и из «МОТОдора» я свалил как раз тогда, когда все получалось, идеи перли, и даже бухгалтерия выглядела самым радужным образом. Причем свалил - без всякой видимой причины. Без особых даже планов на будущее. А через месяц на мастерскую стали наезжать самым наглым, жлобски-откровенным образом и за полгода разорили…
      А с быстрым нашим питанием как было? В июле девяносто восьмого я дезертировал. Славка тогда утверждал, что Кириенко меня лично обо всем предупредил… А Варька смеялась, что у меня, как у каких-то там рыбок, - чутье на приближающееся землетрясение.
      - … Ну что, - пожал плечами Костик на все это, - значит, ты везучий человек.
      В его интонации чувствовалось некое «но».
      - Если так, - я ухмыльнулся ему в тон, паркуясь, - то от такого везения маловато радости. Ведь ни на кого, кроме меня, оно все равно не распространяется…
      - А ты предпочел бы наоборот? - Он прищурился. Я не нашелся, что ответить.
      Облачность была переменная. Я опять сидел у иллюминатора - на этот раз благодаря не посадочному талону, а наличию пустых кресел. И видел, как далеко внизу, не отставая, скользит по облакам аккуратный разноцветный концентрический круг (радуга, но не привычная полуокружность, а две, соединенные основаниями) - с тенью самолета точно в середине. Как в центре мишени. Правда похоже - не только потому что…
      Я уже мог связно мыслить и уже восстановил произошедшее там, в Сохо. И отдал себе полный отчет, какова была у меня вероятность остаться в живых.
      …Я словно никак не решался отдавать себе такой отчет, подходя к этой мысли окольным путем (будто бы осознание ничтожности собственных шансов влекло за собой отказ от столь неправдоподобного результата…). Я думал про велосипед - ведь в тех тесных людных переулках не придумаешь лучшего способа быстрого отхода… Про то, почему он начал стрельбу именно в тот момент - в не самом удачном, людном месте (не хотел дать нам зайти в кабак: боялся, что слиняем через черный ход? или что-то такое друг другу скажем?..). Я понял, что не кто-то один из нас был «заказан» - мы оба. Сначала он застрелил Артура, который, кажется, даже заметить его не успел…
      А потом бы он завалил меня. Если бы я сделал хоть что-нибудь иначе. Или сделал бы это чуть медленнее. (Он, велосипедист, был справа и чуть позади нас; я - левее и чуть сзади Артура… выстрели он сначала в меня, останься я стоять столбом, метнись назад, а не вперед, в дверь, не будь никого в дверях… не посмотри я в последнюю секунду вправо… тут уж вариантов бы не было.) Но ПОЧЕМУ я сделал это и так?..
      Нипочему. На чистейшем рефлексе. И здесь была не тренированная рефлексология спецагента - а принципиально не поддающееся учету и анализу сочетание каких-то хаотических подсознательных импульсов. Простое - в смысле «голое», а не в смысле «часто встречающееся» - везение. Только и исключительно.
      …Один момент задним числом здорово меня смущал. Как ни крути, выходило так, что я прикрылся Артуром. Конечно, я не подставлял его вместо себя, я даже квакнул что-то предостерегающее, некий звук издал - какой успел; я даже ткнул Белянина рукой (в бессмысленной попытке куда-то оттолкнуть?..). Более того, это мое движение - прикрыться - не было бы сделано, начни велосипедист с меня, а поскольку начал он с Артура, то и прикрывался я, выходит, уже не живым человеком. И ЕДИНСТВЕННЫМ результатом, поступи я тогда ЛЮБЫМ другим образом, были бы два трупа вместо одного… Но это я сейчас все понимал. Тогда никакого сознательного выбора, разумеется, никто не делал - тогда я инстинктивно шарахнулся туда, куда шарахнулся. А ответственности от человека можно требовать лишь за его сознательные действия. Непроизвольная дефекация вне этических оценок…
      В любом случае, теперь уже ничего было не изменить.
      Мое везение по-прежнему не распространялось на других.
      Когда я выбрался из Сохо, когда я сообразил, что оторвался (если не предполагать наличия следящего чипа у меня в заднице), когда вообще обрел способность соображать… - я ни малейшего позыва не испытал ни затихариться, ни бежать, скажем, в полицию. Хотя и по трезвом размышлении: как затихаришься в городе, где у тебя ни одного знакомого, тем более - почти без денег?.. Да и к ментам (любым) соваться - после того, как Белянин пытался скрыть мое присутствие в Лондоне от погранцов, - вряд ли стоило… Но тогда я это если и понимал, то полуподсознательно - на поверхности же было одно категорическое желание: исчезнуть из этой страны как можно быстрее. Если есть еще возможность выехать по паспорту Климовса (в своем-то российском у меня не было отметки о въезде). Я, конечно, не знал: есть или нет - но выбирать не приходилось.
      Я кинул «Сименс» в урну, ломанулся в первый попавшийся аэропорт (попался Хитроу) и купил билет на ближайший рейс в страну шенгенской зоны, на какой у меня хватило денег. И рано утром вылетел в Копенгаген.
      Тяжелый, плотный, сносимый порывистым ветром дождь мел Ратушную площадь, разогнал праздношатающихся с променада Фредерикс-берггаде, нахлестывал каких-то окиcлившихся факинг викингов у Хёйбро-Пладс, щедро сыпал в канал, штриховал фасад королевского дворца Кристиансборг, во внутреннем дворе которого, как выяснилось, стоит запросто - никем не охраняемый и никак не отгороженный, хоть ключом на нем царапай, - «даймлер-лимузин» с номерным знаком, на котором только корона и цифра пять: член, что ли, августейшей семьи на «лимузине» ездит?.. Рядом - бензоколонка: тоже, видать, августейшая. Полить, думаю, «номер пятый» бензинчиком да и кинуть зажигалку - а то че-то совсем расслабились, тоже мне, монархия…
      Мост Книппельсбро напомнил о Питере Хеге - я пошарил глазами по Кристиансхауну, пытаясь определить «Белое сечение»… Когда ливень перестал, я, не в силах больше передвигать ноги, сел прямо на поребрик на набережной Ларсенс-Пладс. За спиной был низенький дворец Амалиенборг, напротив, через гавань, - шляпообразный Operaen, левее него - портовые краны, высокие трубы, вытащенная на берег какая-то антикварная подлодка, современный военный корабль размеров фрегата. Справа, на моей стороне, мачты чего-то парусного с выбленками перемешались с башенными кранами. На том берегу заворачивался штопором темно-коричневый с золотой каймой и золотым шаром вместо креста наверху шпиль Vor Frelsers Kirke.
      Я стянул с башки капюшон.
      Все. Аллес. Приплыли. Я был в незнакомом городе, в чужой абсолютно стране, фактически без копейки денег, с одним фальшивым паспортом и одним настоящим, у виз в котором вышел срок действия. Домой путь мне был заказан. Вчера меня едва - чудом, чудом - не пристрелили. Я очень мешал кому-то, располагающему неизвестными, но крайне немалыми возможностями и, видимо, не собирающемуся оставлять меня в живых. Я неимоверно устал. И по-прежнему не понимал ни хрена.
      (Это превратилоь в некую манию: ПОНЯТЬ. Хуже страха было ощущение слепоты. Я мало верил, что понимание того, от чего именно я бегу, подсказало бы мне, куда бежать. Но гораздо поганее опасности сдохнуть казалась возможность сдохнуть, так и не узнав - почему…)
      По воде споро ковылял желто-синий городской паромчик. Перед моим носом по мокрой набережной сначала в одну, потом в другую сторону, счастливо оба раза улыбаясь, проехала крашенная в рыжий цвет девица на велике с ярко-красными дисковыми колесами. Хотелось ее убить… Вру - не хотелось. Ничего не хотелось… Трясли телесами мясистые блондинистые джоггеры. Молодой парень-велорикша проволок коляску с древней старухой и маленькой девочкой.
      Я прислушивался к собственным ощущениям. Бесполезняк. Radio silence.
      И тут я вспомнил про Мишку Попова. Без особой надежды. С Мишкой мы дружили еще в медицинском: я учился на невролога, Майкл - на анестезиолога. Он, в отличие от меня, профессии не изменил - но изменил родине. В конце девяностых уехал в Германию: на еврейке женился - уж не знаю, специально ли как на средстве передвижения или нет, но за бугром они вскоре развелись, после чего Попов подцепил уже немецкую фрау. В Дойчланде он, дипломированный врач, прилежно погорбатился медбратом, потом получил тамошний сертификат - и сейчас, насколько я знал (связь мы поддерживали - но крайне нерегулярную), был вполне устроен. Жил он в Гамбурге. Гамбург был отсюда совсем недалеко…
      Координат Попова у меня с собой, естественно, не осталось. Я не был даже уверен, есть ли они в моем мейл-боксе или у кого-нибудь дома, кому можно позвонить… Глаза после ночи в Хитроу слипались.
      Я пересчитал железные кроны (последнюю английскую бумажку разменял в аэропорту; это было все). Я не знал, ржать или плакать. У меня, правда, имелась еще старая российская кредитка, которую я захватил на всякий пожарный, - на том счете должно было лежать, если я правильно помнил, тысяч пять рублей. Сумма, отделявшая меня от судьбы бомжа.
      Завсегдатаи спали на столах. По столам же ходили собаки, доедая с оставленных тарелок. Собак тут вообще было огромное количество, и вели они себя максимально привольно, никем не приструняемые: предельный либерализм в этом заповеднике предельного либерализма распространялся на всех без исключения. Кристиания в концентрированном виде являла все минусы и плюсы «левого уклона»: от повсеместной раздолбанности и замусоренности (забавный и неслучайный контраст с утрированной чистотой-буржуазностью города и страны) до дешевизны - в здешних кабаках все было раза в полтора дешевле, чем даже в недорогих за кристианским заборчиком. Зато собаки на столах… Зато хочешь - забивай косяк в открытую (кумаром тут несло повсюду)… В общем, кому что. Нет, менты были и бродили внушительными прайдами по четыре, но не проявляли ни малейших признаков хватательного не то что задора - интереса. (Кто-то когда-то писал, что Кристиания похожа на «совок» в миниатюре. Полный бред: ничего быть не может полярнее, чем тюряга и хиппарский сквот.)
      Я сидел за влажным от недавнего дождя столом открытого Cafe Nemoland в окружении стилизованных скульптур, колоритных местных неформалов и унифицированных пришлых туристов (последние преобладали), тянул разливной Traditional Pilsner и вяло думал, что в условиях окончательно и бесповоротно победившей толерантности логичным образом обессмыслился и нонконформизм, сама идея протеста. Не знаю, хорошо это или плохо. То есть, конечно, хорошо (когда никто не мешает тому, кто никому не мешает) - но… скучно. И, боюсь, бесперспективно.
      Жуткая банальность, но святая правда: в Дании как нигде ощущается старость Европы. Сытые, добрые, сонные… если не полумертвые. На центральном столичном туристическом променаде даже в будний день большинство магазинов и изрядная часть кабаков закрывается в шесть вечера…
      Из интернет-кафе я влез в свой почтовый ящик и нашел-таки там адрес Михаэля. Написал. Задействовав российскую карточку, вселился в дешевый по местным меркам и несусветно дорогой по всем остальным (включая германские и даже британские) отель рядом с вокзалом. Открыл бутылку аквавита из аэропортовского такс-фри и стал ждать ответа.
      Вдруг напала неостановимая икота.
      За окном были открытые продуваемые пространства, ветряные электростанции (не иначе спроектированные по заказу «Мерседеса» - конфигурация трех лопастей повторяла пацифистский его логотип) на грязноватом пасмурном фоне. С левой, моей, стороны розоватая рассветная полоска обозначила редкие силуэты полуободранных деревьев.
      …Добрый Михаэль ответил на «мыло», я ему перезвонил. Он по-прежнему жил в Гамбурге, в ближнем пригороде, и был готов меня принять, не уточняя, на какой срок. Я снова отчасти поверил в человечество и купил билет на автобус. Я чувствовал себя как в анекдоте про бомжа (этот социальный типаж все чаще посещал мои мысли): «А жизнь-то налаживается!..»
      Задремал и проснулся с головной болью. Дождь резал в лобовуху со звуком бесконечно разворачиваемого тонкого полиэтиленового пакета. По автобану в тучах водяной пыли неслись - много быстрее ста км - машины с включенными фарами. Все было серо. Судя по времени, до Гамбурга оставалось чуть.
      Я прижался лбом к холодному стеклу - в череп передалась неприятная вибрация. Капли с той стороны окна ступенчато соскакивали вниз в такт подрагиваниям автобуса.
 

 
      «ТРУДНО БРОСИТЬ ПИТЬ!
      Вы уже пытались, не так ли? Вы проверяли характер, вы держались больше десяти дней! Но вот очередной стресс - и лишь стоит вам нарушить зарок, как вы уже потеряны для ваших друзей и близких!..»
      Реклама какого-то средства, якобы помогающего в борьбе с алкоголизмом. Спам. С телефоном и е-мейлом.
      Никогда на этот мой ящик еще не приходил спам. А данная реклама повторялась с периодичностью в несколько дней. «Если вы дороги сами себе, звоните или пишите».
      Интересный такой спам. Со слегка меняющимся раз от раза текстом - но всё на одну тему. «Ваш старый друг… Вы выпивали вместе, было дело, - и вот его больше нет с вами…»
      Один «друг», которого больше нет со мной, было дело, проверял характер. Держался больше десяти дней. Я посчитал, сколько прошло с момента нашего знакомства с Мирским до того, как его, только-только «развязавшего», странным образом повинтили странные «менты». Двенадцать дней.
      В постоянном моем мейл-боксе, куда я время от времени лазил, вообще обнаруживались интересные мессиджи.
      От… скажем так, от имени и с адреса доцента Латышева: все ли у вас в порядке, дайте о себе знать. От Виктора (аналогично: он вернулся в город, знает, что я его искал, знает, что произошло с Беляниным, не знает, что со мной, беспокоится). Даже от Рональда Хендри, личного секретаря Ларри Эджа, по-английски (с того же адреса, который нам некогда давал Дани): очень просит связаться по сугубо деловому и не терпящему проволочек поводу…
      Разумеется, сами по себе письма ничего не значили. На то она и сетевая анонимность. Что до взламывания почтового ящика (моего ли, любого ли из моих корреспондентов) - не смысля в хакерском деле решительно ни хрена, я все равно не сомневался, что сделать это нетрудно. Так что никому не отвечал.
      Еще пришли четыре нечитаемых сообщения: два - с новых адресов, причем с какими-то незнакомыми индексами.
      Еще - имелся такой вот спам.
      (Если это и впрямь Мирский пытается связаться со мной - то, выходит, тоже боится, что в моем мейл-боксе кто-то шарится? Или делает вид, что боится. Потому и маскируется под идиотскую рекламу, излагая вещи, которые кроме нас с ним никто знать не может, - про его завязку. Дает таким образом понять, что это именно он…
      То есть он что - думает, я так и не догадался о его роли в происходящем? Пытается исправить оплошность лондонского велосипедиста? Совсем за дебила меня держит?.. С другой стороны, откуда мне знать, кто «заказал» нас с Беляниным? И связан ли действительно с ним Мирский?.. Или я вообще ошибаюсь, подозревая его? Тогда зачем он врал, что работает на Энрико?.. Очередные гадания на кофейной гуще.)
      …Две недели я наглым нахлебником прожил у Мишки, наплетя ему что-то вполне туманное, из чего он, видимо, сделал вывод, что я скрываюсь от кредиторов. Я специально просил его никому о месте моего нынешнего пребывания не распространяться - в особенности из российских знакомых, в особенности наших общих…
      Раздобревший и исполнившийся бюргерской вальяжности Попов с Барбарой (немногословной и на удивление симпатичной - в целом девки в этой стране довольно уродливые - немкой) базировались в Аллермёэ, ближнем пригороде Гамбурга: пятнадцать минут от городского центра на S-bahn’е. Геометрически распланированный поселок, застроенный сплошь неотличимыми краснокирпичными домиками в три этажа с белыми балкончиками, прорезанный геометрическими канавами с зимующими утками, казался средоточием отрегулированного германского гайста… до тех пор, пока ты, вздрогнув от раскатистого «Э, Шурик!», не лицезрел на крыльце очередного аккуратного коттеджика пузатого краснорожего жлоба в спортивных штанах.
      Две недели я ни хрена не делал, заливался вечерами с хозяином пивом «Бекс», а днями слонялся по Интернету, напрягая увечный свой инглиш. Убийство Белянина, естественно, наделало порядочного шуму. Странного какого-то шуму. С минимальными официальными комментариями, с самыми неожиданными журналистскими версиями, беглыми проговорками, многозначительными намеками - короче, с муторным душком готового вот-вот разразиться, но судорожно давимого скандала. Скандалища. Было за всем этим ощущение вполне масштабной и жесткой подковерной драчки, причем явно с участием влиятельных государственных игроков - но внятной, тем более полезной информации из того, что мне удалось надыбать, я так и не извлек.
      …Стремно все было. Никаких не наблюдалось причин для спокойствия. Равно как и соображений, что делать дальше. Мишка с Барбарой пока не интересовались у дорогого гостя, не надоели ли ему хозяева, но и вряд ли были готовы меня усыновить…
      В конце концов я таки написал (со вновь созданного мейл-бокса) Латышеву. Ничего ему про себя, понятно, не сообщив, только задав ряд вопросов. Ответ пришел на следующий день. Да, Белянин связывался с ним еще месяц назад, интересовался моей персоной и историей моей вербовки, не вдаваясь в причины. Смерть Артура стала для него шоком, ничего толком он, конечно, по этому поводу не знает, слухи в академической ихней среде ходят самые дикие. Чаще всего поговаривают, что работал Белянин на какие-то спецслужбы и что-то такое лишнее узнал. Виктор действительно вернулся. Уезжал куда-то на курорт. Почему тайно? Насколько ему, Латышеву, известно, по сугубо личным, чтобы не сказать (я очень зримо представил ядовитую ухмылочку на декадентской доцентовой физиономии) интимным, причинам…
      Почему он показывал мне в свое время фотографию Ларри Эджа? Набор снимков для тестирования ему прислали психологи Фонда…
      А еще доцент сообщил, что относительно недавно - где-то вскоре после убийства Белянина - к нему, доценту, приходил интересоваться моей судьбой и теперешним местонахождением (безрезультатно, по понятным причинам) человек с корочкой Федеральной службы безопасности.
 
      Насчет Виктора всё подтвердили последующие сетевые сношения с несколькими адресатами в родном городе. На фоне моих тонких конспирологических построений реальность выглядела сущей издевкой.
      (Дядь Витя, старый сухарь, обремененный суровой женой и разновозрастными детьми, в преддверии пятидесятилетия завел молодую любовницу, к каковой еще и угодил в безоговорочное подчинение. Сначала все держалось в тайне - хотя именно из-за этой девицы он вернулся полгода назад из Москвы. И уже после их внезапного отлета на Гран-Канариа в конце сентября до знакомых стала доходить отрывочная информация. К середине октября Виктор вернулся, объявил жене об окончательном разрыве, и весь сор посыпался из избы.)
      К одному из моих корреспондентов следователь ФСБ тоже являлся - по мою душу.
      Мишка говорил, что сами немцы Гамбург не любят - за «новодельность» и эклектику. Странная привередливость для страны, где после союзнических бомбардировок вынужденная «новодельность» - проблема всех без исключения больших городов, каждым решаемая по-своему, причем редко (если верить тому же Мирскому) когда удачно.
      Мне Гамбург понравился - эклектика его гляделась гармоничной, вполне стильной, лишенной дурной претензии. Тем более что космополитичный портовый мегаполис порядком отличался от той же Баварии в смысле меньшей утрированности национального типажа - что мне лично, скорее, импонировало.
      Скептичный Попов, правда, утверждал, что немецкий этот - равно как и прочие западноевропейские - типаж в любом случае давно обречен, причем обречен биологически. Кивал на оккупировавших Европу цветных и приводил апокалиптические данные насчет среднего возраста коренного и пришлого населения в главных европейских государствах, а также количества детей в белых и иммигрантских семьях. (Как, говорят, советские эмигранты третьей волны, попав в Америку, делались большими консерваторами, чем самые упертые республиканцы, так и «новые европейцы» из числа наших - я имел возможность убедиться - пекутся о судьбе белой расы и традиционных христианских ценностей куда трепетнее здешних аборигенов…)
      - Ты по улицам ходишь? - бормотал Михаэль себе под нос, поглощенный изуверскими операциями, производимыми над красно-черной манерно выгнувшейся трубкой при помощи неприятно блестящего трехчленного инструмента по прозвищу «гинеколог». - Видишь, сколько их?.. Причем у нас еще ладно! Ты в Париже не был? Там негров и арабов, по-моему, уже больше французов. Что-то около шестнадцати, если я правильно помню, процентов нынешних жителей той же Франции родились не в ней. То есть это не считая иммигрантов во втором и третьем поколениях, которых там море! - Он совал трубку в рот, зажигалку - в трубку и принимался часто, на паровозный манер, пыхтеть. Пузо смотрит на люстру, руки свисают с подлокотников: буржуин торжествующий… - Они же как - нелегально приезжают в Европу, остаются тут (потому что депортировать их трепетным европейцам не велит гуманизм), плодятся (они вообще отлично плодятся, не то что местные) - а по европейским законам все, родившиеся здесь, автоматически получают гражданство ЕС! - Попов разводил руками: опаньки! (По комнате плыли фруктовые ароматы.) - Забавная это штука - европейская демократия. Совсем не лицемерная, нет… То же гражданство. Вот напринимали сейчас в ЕС всякого постсоветского дерьма: Латвии, Эстонии и прочих. Есть у меня в Латвии один знакомый. Русский по национальности. Родился там и прожил пятьдесят лет. Думаешь, у него есть латвийское гражданство? - Мишка оглушительно хлопал широкой левой ладонью по внутреннему сгибу правого локтя. - Русская свинья, какое ему гражданство, ты что! Так что, хотя эта сраная Латвия теперь член ЕС, он, проживший в ней всю жизнь, ко мне сюда приехать вообще не может: потому что с его статусом ему для поездки из ЕС в ЕС нужно столько раз во всех посольствах доказать, что он не верблюд - и забашлять нехило! - что легче повеситься. И что, кого-то это гребет среди западных правозащитников? - Он делал повторный жест еще энергичнее и громче. - Будут они о правах русских заботиться, щас! Русских они традиционно ненавидят и ссут, как черт ладана, - любых. Зато какой-нибудь негритенок, черный, как моя жизнь, чья мама год назад в грузовом контейнере сюда приехала из Сьерра-Леоне (причем ни она, ни он ни на одном европейском языке толком говорить не будут никогда в жизни!), - вот он полноправный европейский гражданин, на него распространяются все конвенции, ему полагается пособие, на котором он до старости и просидит, ни хрена не работая (зачем?!) и торгуя наркотой… Вот он пользуется всеми бонусами продвинутого общества, он свой, родной!.. - Раскрасневшийся Мишаня орал и размахивал руками, забыв про трубку: национальный темперамент решительно брал верх над пестуемым бюргерским образом. - Ну, этот родной вам обеспечит криминальную статистику, не сомневайтесь! За ваши собственные деньги вас же и отпидорасит. Из некоторых парижских пригородов - это я из первых рук знаю - девяносто процентов белых давно сбежало. Чтоб просто в живых остаться!
      Барбара с ухмылочкой косилась из кресла, в котором свернулась, поджав босые ноги, - я не знал, сколько из сказанного до нее доходит: по-русски блондинка слегка секла.
      - … Ладно, пусть я расист, радикал, и вообще какое мое дело, я сам сюда приехал семь лет как. Ладно. Молчу. Но местные, все эти герры и мсье, - они, что ли, довольны?! Прямо так и исходят демократическим гостеприимством, как же! Я чего все про Францию - у меня там просто одна хорошая… (быстрый взгляд на жену) знакомый жил, как раз под Парижем, в таком Сен-Море, пригороде, полчаса на РЭРе. Причем это не арабское гетто никакое - наоборот, тишайший пенсионерский буржуазный такой поселочек, беленькие двухэтажные домики… Так вот, она… разговорился как-то с тамошней французской бабулькой, интеллигентной такой: у вас, мол, столько этих, чернокожих… афрофранцузов… «Да, есть такой… э-э… вопрос… непростой местами… конечно, все понятно, но вообще-то… если говорить о моем частном мнении… (это бабулька ей говорит!) Будь моя воля… я бы всю эту публику посадила на один ба-альшой корабль… да и отправила бы через Средиземное море - домой, в Африку… - помолчала и добавила: - А на середине бы - утопила!»
      - Ну так а зачем они их пускают? - спрашиваю, ставя на столик пивную бутылку.
      - А затем, что сами размножаться отучились! Знаешь, почему ЕС просирает экономические показатели и Штатам, и Япониям всяким? А в перспективе - будет отставать еще больше? Из-за демографии! Местная рабочая сила здесь, во-первых, дорогая - немец или француз за копейки и без полного набора социальных гарантий горбатиться не станет; во-вторых, ее мало. Живут долго, рожают мало, пенсионеров уже чуть ли не больше, чем работающих. Ну не хотят размножаться! Это объективное биосоциологическое, так сказать, обстоятельство - низкая репродуктивная активность плюс высокий уровень социальных запросов. Не больше одного ребенка в семье, да и того рожают, когда полностью уже себя обеспечивают и кредиты все выплатили, - годам так к тридцати пяти… И ничего ты с этим не поделаешь, не заставишь же трахаться насильно. Остается вливать свежую кровь, пускать всех этих - из контейнеров. А также принимать в свой ЕС абы кого из Восточной Европы, скоро вон вообще Турцию примут… Только они дураки. Они надеются этих ребят из Алжира и Буркина-Фасо интегрировать тут, отмыть, обучить, цивилизовать - сделать из них новых европейцев: с хорошо стоящим членом и университетским дипломом. Ага! Разинули чавку! Так они и станут интегрироваться! Они - алжирцы да конголезцы - народ простой: они если видят, что кто-то им просто так, за красивые глаза и нихренанеделание бабки платит, то и будут сидеть на социале пальцем не шевеля. Потому что у них там в Африке все просто: если кто-то позволяет на себе ездить - то он слабак, а значит, на нем надо ездить! И они правы. И будущее - за ними: такими, какие они есть, а не такими, каких их хотят видеть белые гуманисты-общественники. Потому что человек - в целом, как вид - объект биологии, и решающими в конечном счете всегда оказываются преимущества биологические: агрессивность и плодовитость, а не цивилизационные, вроде благосостояния, технической оснащенности и гуманистического воспитания…
      У кого что болит: я понимал актуальность иммигрантской темы для Европы - хотя проникнуться Мишкиным пафосом мне было трудно. «Цветной» вопрос лично у меня традиционно вызывал совсем другой комплекс эмоций.
      Дело в том, что у нас в городе тоже не так мало негров и латиноамериканцев. Меньше, понятно, чем в Гамбурге, не говоря про Париж, но куда больше, чем почти в любом другом, пусть крупном, российском областном центре. Ряд наших городских вузов неплохо котируется (тем более по провинциальным меркам), а обучение для иностранцев тут стоит, ясное дело, не в пример дешевле, чем в Сорбонне-Гарварде, - так что из бедных Африки и Латинской Америки, из Китая даже к нам до сих пор едут студенты. Кое-кто и из богатой Европы - изучать русский язык. Что-то порядка полутора тысяч иностранцев у нас учится. Шустрый Славка, помнится, в свое время подкатывал яйца к носатой испанской филологине Анхеле…
      Так вот, у нас их - цветных-нерусских-черномазых-узкоглазых - режут. Забивают до смерти. Регулярно. За последние пять лет убили тринадцать, по-моему, человек. Просто избитых никто не считает (и преступления такие не расследует - вообще не регистрирует). После же каждого очередного трупа менты и чиновники городской администрации впадают в отрепетированную истерику: не смейте опять шить сюда политику! обзывать город фашистской столицей России! это простое хулиганство! В частном порядке, не на диктофон (мы когда-то для «Информатора» делали большой материал), они же - официальные инстанции - озвучивают примерно такое: а че, блин, эти черные ждут? Приехали сюда, п-маэшь, денег, п-маэшь, не считают, с девками нашими гуляют (фрейдистский мотив в межнациональной тематике всегда вылезает быстро)… А у нас и так народ злой, никто, блин, не работает, все оборонные заводы стоят, блин, молодежь не делает ни хера… Че, русских, что ли, у нас не убивают?!
      Убивают. Еще как убивают. То есть негров режут именно за то, что они негры - чужого, непохожего уничтожают первым делом. Ту же бедную Анхелу несколько раз порывались измордовать как чеченку… А своих мочат - просто так. Без повода, системы и смысла. Потому что у нас - война всех против всех. (Вообще всех - даже не только людей: вон в городском нашем зоопарке страусу эму как-то ночью переломали ноги, а всех имевшихся там кенгуру затравили бультерьерами…)
      Заказных убийств в городе полно, но из общего числа они составляют процент почти ничтожный. Подавляющее большинство (включая самые зверские!) - бытовые, хулиганские: НЕМОТИВИРОВАННЫЕ.
      …Это, положим, вообще наш конек. Мирко Майер из Мюнхена - как выяснилось, обладающий большим опытом жизни в России - говорил нам с Мирским, что так и не выработал никакой единой линии поведения в общении с нашими: более того, понял, что выработать ее невозможно.
      Потому что наш - принципиально непредсказуем: ни в доброте, ни в агрессии. Он зачастую не добрый, не злой: никакой. Аморфный. Спонтанно делающийся каким угодно. Анхела признавалась, что даже к самому милому русскому боится поворачиваться спиной.
      (… Ну иностранцы - понятно; но я, русский, самый что ни на есть российский, - как я всегда ненавидел в наших эту черту! Как старался сам всегда быть во всем - и в делах, и в личных отношениях - максимально нерусским, в смысле последовательным! И как часто все это - дела и личные отношения - разваливались, упираясь в паскудную российскую непредсказуемость всего и всех, в невозможность положиться ни на кого и ни на что… И когда даже лучший друг, человек, которому я верил как себе, обернулся стопроцентной эталонной сволочью - тут уж я сдался и опустил руки. Я понял, что этой страны мне не одолеть…)
      Мирко я тогда толкнул собственную скороспелую теорию - насчет того, что, будучи российским аборигеном, ты почти не имеешь шансов научиться вести себя последовательно. Потому что время у нас - не цепочка взаимных связей прошлого и будущего, а ряд изолированных моментов времени. Причинно-следственные закономерности - не работают. Абсолютно все происходит по принципу случайности.
      Вот и озверение наше - пожалуй, не столько от бедности, сколько от этой дезориентации, отсутствия прочной почвы, ощущения вечной экзистенциальной трясины…
      По естественной ассоциации (случайность, фактор фуры) я вспомнил Белянина с его программой - но додумать мысль тогда не успел, отвлекся…
 

 
      Конец октября был холодным и ясным. Завораживающе неподвижная вода каналов скрупулезно воспроизводила поднимающиеся из нее тяжелые - не Венеция - стены. На стоящей у мостков прогулочной посудине с деревянными скамейками еще никого было не видать (единственный признак жизни - дымок из трубы), но на пустом причальчике рядом уже громоздились металлические бочки с пивом: мы в Германии… Мрачно торчали черные мемориальные развалины готической кирхи Св. Николая, что в назидание потомкам не стали восстанавливать после войны.
      Я cруливал в кварталы идентичных краснокирпичных складов, длинными параллельными рядами выстроившихся вдоль реки, проходил их сумрачными ущельями, уворачиваясь от занятых делом, не в пример мне, грузчиков, обнаруживая на неброских вывесках непонятно чего тайное торжество ислама: Афганистан, Пакистан, полумесяцы, арабская вязь, некий вездесущий Farhadian со слоганом World under your feet - мир не мир, а Европа, кажется, уже впрямь у их ног… Контрабандой влезал на галерейку, на уровне второго этажа тянущуюся от здания к зданию, - и двигал по ней направо, в сторону высоко поднятого променада набережной, к козырному набору портового города: причалы, кораблики, мачты, мачты, мачты, глубоко фэн-тезийная шхуна Tolkien, гидроплан, на котором можно полетать за деньги, интригующая яхта Erotic Art Museum Hamburg - Paris… На той стороне Эльбы виднелось совсем индустриальное: краны, доки. Посередине - обстоятельные лезвия барж.
      …Забирался на борт пожарно-красного плавучего маяка Das Feuerchiff, переквалифицировавшегося в отельчик-ресторан-кафе-паб, устраивался в самом верхнем заведении у иллюминатора и на одолженные (так сказать) у Михаэля евро предавался тому, в чем у немцев мало конкурентов: разливным Duckstein’у, Kцnig Pilsner’у, Maisel’s Wess’у. Дожидался за этим занятием, когда стемнеет, когда зажгутся на кораблях огни и гирлянды на такелаже - и обильное желтое глянцево задрожит на черном.
      …А потом, уже шагнув со сходен, уже на Baumwall, механически оглядевшись и идя теперь к станции У-бана, однажды вдруг мысленно запнулся… Оглянулся еще раз. Ничего - никого такого - не увидел… Еще два месяца назад я бы тут же выбросил это - его - из головы: но за два отчетных месяца многое случилось, и теперь я его не выбросил, а стал (поминутно озираясь, мигом утратив пивную расслабленность) прикидывать, откуда же он мне знаком, этот случайно замеченный сейчас мордатый хрен?..
      Виктор, отвечая на е-мейл, жутко извинялся за свое исчезновение и божился, что между его работой на «Миссию Люмьер» и советом мне поучаствовать в эксперименте никакой связи не было. В «Миссии» он подвизался только и исключительно по собственному психологическому профилю, причем совсем недолго, о предполагаемых криминальных грехах «просветителей» слышал лишь мельком и слухам этим не доверял. За все время работы на «люмьеров» имя Ларри Эджа не поминалось в его присутствии никем.
      Кстати, выполняя мою старую просьбу, Виктор (вот что значит обязательный человек!) узнал насчет Валентина Борисыча, бывшего первого вице-мэра. У того сразу после моего отбытия действительно начались неприятности - не имеющие, конечно, отношения ни к отбытию, ни ко мне лично, но косвенно связанные с гикнувшейся студией «ПолиГраф». Что затеей нашей практичный Борисыч, среди прочего, воспользовался, дабы начать подминать городской и фактически губернский рекламный телерынок, я с самого начала знал. А после развала студии, возбуждения уголовного дела и прочих сотрясений водной глади, всплыли, что твой утопленник, разные вонюченькие подробности. Варка-то была куда более масштабная: речь шла о контроле над всем губернским ТиВи - и это в преддверии скорых очередных мэрских выборов! Причем выяснилось, что Борисыч играл по-тихому против нынешнего мэра - видимо, метя на его место. Прознав о чем, нынешний его немедля уволил и завел на Борисыча дело о взятке/хищении/злоупотреблении/растлении/малефициуме. Вот он и не отзывался.
      Оставалось связаться с Костиком Фроловым - что я и сделал: личный электронный адрес у него не изменился. В город наш он больше не возвращался и не собирался, но насчет Глебова до него от ребят слухи доходили. Вероятно, дело обстояло так. В Москве сбежавшего Димона действительно нашли ребята Калины. Поскольку его бригада (ныне респектабельное частное охранное предприятие) с незапамятных времен работала на Борисыча, то теперь попала под раздачу - на Калину дела завели вполне уголовные. Так что настроение у бойцов к тому моменту было не ахти. Может, и не стали бы они валить Димона просто так вот - в конце концов, понять, что в кидалове лично он не участвовал, было нетрудно… Черт его знает. Может, возбухать стал Димон. Может, Борисыч боялся, что Глебов, как-никак президент нашего ООО, человек кое-что знающий, показания на него даст…
      Потому, видимо, и меня они искали - чтоб, так сказать, убедить вести себя тихо в складывающихся обстоятельствах.
      …Разумеется, никаких доказательств, что все обстоит именно так, что мне пишут действительно те, чьими именами подписаны мессиджи, и т. д., - у меня не было.
      Но я чувствовал, что это - правда. Что по крайней мере дома никакого заговора, направленного против меня лично, конечно, никто не сплетал - а была обычная российская разборка, не более и не менее хаотическая, скотская и кровавая, чем большинство из творящегося в нашей стране последние полтора десятка лет.
      Впрочем, ясности больше не стало - наоборот. Узнанное ничего особо не меняло и не отменяло - ищущих меня гэбистов, лондонской стрельбы, нюрнбергской Гюльчатай, странных стариков (старика?), длинного ряда покойников: от настоящей Майи Шатуриной до Артура Белянина… Так что все сношения я осуществлял только по Сети, никому ни словом не обмолвился о том, где отсиживаюсь, и даже российской своей кредиткой в Гамбурге ни разу не воспользовался.
      …Никуда не делось ощущение, что я топчусь с завязанными глазами посреди автобана с напряженным движением. Мимо с ревом, под сто с лишним, шибая воздушной волной, одна за другой идут тачки, грузовики: рядом… рядом… совсем впритирку… Ты кое-как сдираешь повязку - и обнаруживаешь, что глаза еще и пластырем заклеены. Отдираешь пластырь - веки зашиты…
      Я раз по десять перечитал Серегин (предположительно) спам и письмо от Хендри. «… Учтите: это в куда большей степени в ваших интересах, чем в чьих-либо других. Если вам кажется, что из положения, в котором вы оказались, вы способны выбраться самостоятельно, - вспомните, к чему едва не привела предыдущая попытка такого рода…» Все-то вы знаете… Одновременно и посулы, и угрозы… Этот орел тоже: «Если вы дороги сами себе…» Прямо-таки со всех сторон заботой окружили, благотворители херовы…
      Решившись, я купил интернет-карточку и из таксофона позвонил по номеру, обещавшему излечение от алкоголизма. Услышав «Пронто!», помедлил секунду - и повесил трубку. Мирский это был, Мирский. Видимо, находящийся сейчас в Италии. Да и по коду страны судя…
      На «антиалкогольный» электронный адрес я написал короткое письмо с предложением изложить, что на самом деле происходит, - без уточнений, сколько мне известно…
      В следующий раз я его заметил на перроне Эсбана, когда, возвращаясь вечером из города, выходил у себя в Аллермёэ. Он, мне показалось, вылез из поезда вместе со мной. Мордатый, неизвестный - но не первый уже раз встречаемый мною тут, в Гамбурге…
      Ничего не кончилось… Нашли. И здесь нашли…
      Или - все-таки мания преследования?..
      Я постарался не подать виду, что узнал его. Спустившись в переход под насыпью, пошел не направо, к площадушке Fleet-platz, а налево, на поезд в обратную сторону, в центр. Если я действительно брежу и тот, кого я принял за «хвост», мною не интересуется, он точно не попрется следом… В переходе, у лестницы, я оглянулся - народ мелькал, но никакого мордатого заметно вроде не было. Я стал медленно подниматься. На середине лестницы обернулся еще раз - никого…
      Вышел на перрон. Людей тут было совсем немного. Справа (если смотреть по ходу поезда) мерзло обширное поле, частично забеленное густым туманом, на дальней его границе помаргивали желтые и красные огни; вблизи, под самой насыпью, стеклянной коробочкой света разворачивался автобус - торопливо, словно спеша скрыться с мертвенного фона.
      Я походил туда-сюда, вертя головой, никого не обнаруживая, все острее чувствуя себя психом. Дул сырой ветер. Зеленое электронное табло отвешивало минуты до следующего поезда: in 5, in 3, in 1… Домой иди, козел. Совсем крыша едет…
      Подоспел, светясь изнутри, состав. Я повернулся к выходу с перрона - и увидел его. Того самого, мордатого. Немаленький мужик, с меня ростом, откормленный… На меня вроде и не смотрит.
      Нет, крыша-то моя в порядке. Все хуже. Я дернул вагонную ручку, не дождавшись пневматического шипения.
      Что теперь? Чего он хочет? Следит? Или?.. Мне до тошноты живо вспомнился велосипедист из Сохо.
      Как они меня нашли?! Кто они такие?!
      К Мишке нельзя возвращаться. Отрываться надо. Не знаю как. И сваливать из города. Немедленно.
      Куда, к черту, сваливать?.. Денег нету ни фига. Документы - левые… Спокойно, мать твою, спокойно.
      Я сидел лицом по ходу, почему-то все не решаясь повернуть голову (мордатый, кажется, зашел в следующий вагон - впрочем, пассажиров сейчас было немного, все просматривалось: торцевые стенки - стеклянные…). Надо было что-то срочно придумывать.
      После Tiefstack я медленно встал и неторопливо, не оглядываясь, пошел в начало вагона. Все-таки слишком мало народу - не заслонят… За окнами, в подрагивающих отражениях поездных внутренностей, толклись ящики непрезентационной индустриальной застройки. Rothenburgsort.
      Я резко развернулся. Мордатый отшатнулся от своего торцевого стекла. С-сука… (Вполне бандитское хлебало, вполне.) Поезд втянулся под навес станции. Я встал боком к дверям, лицом назад. Мордатый уже затерялся среди пассажиров своего вагона. Передо мной девица с рюкзачком взялась за ручку.
      Сырые порывы снаружи. Прерывистый предупредительный писк.
      Двери схлопнулись. «Хвост»? Не видать. (Понял, что я его заметил, и отстал? «Передал» меня коллегам? Где гарантия, что он тут один?..) Загребая подкладку, я сжал кулаки в карманах куртки. Кто-то поднялся с сиденья. Слева по ходу наплывал громадный стеклянный горб. Berliner Tor. Пересадочная. Герр с бородкой дернул ручку.
      Люди вышли. Люди зашли. Писк. Я не шевелился.
      Двери зашипели. Я боком вписался между сходящихся створок. Остановился на перроне, в меня кто-то врезался. Поезд тронулся. Метрах в десяти от меня, тут же, на перроне, стоял мордатый.
      Ну ладно…
      На лестницу, по лестнице вниз. Развилка. На выход?.. Я присоединился к самому плотному людскому потоку, что двигался в аэродинамической трубе длинного перехода на станцию У-бана. Стал ускорять шаги, втираться между идущими. Толкаться. Перешел на бег.
      U-bahn. Подземка. Линия U-2. Я обернулся. «Хвост» не просматривался.
      Направление Wandsbek - Gartenstadt. Направление Niendorf-Nord. In 1 min.
      Я встал между эскалаторами вниз, на перрон, поджидая «топтуна». Ну?.. Нет, никого… Адреналин облегчил тело, как бодрящая поддатость.
      Из туннеля выпростался поезд. На Nord. Оборачиваюсь. Никого.
      Суюсь на эскалатор. Тот - автоматический - послушно врубается: но это эскалатор, работающий на подъем, а не на спуск, я не заметил значка «кирпич», - и меня относит назад, я чуть не падаю навзничь. Матерюсь, бегу по лестнице. Ныряю в дверь последнего вагона, прохожу до следующей (ну поехали, поехали!), осторожно становлюсь у нее, глядя назад.
      Мордатый! Мелькает над плечом медленно спускающегося к перрону старика в шляпе. Встречаемся взглядами. «Топтун» бешено сыпется по ступеням. Не успеет.
      Но он успевает: влетает в последнюю дверь за секунду до того, как съезжаются створки… Мы смотрим друг на друга. Мордатый глядит равнодушно-нагло, уверенно, лениво даже.
      Это не слежка. Это - гон.
      Hauptbahnhof-Nord. Народу становится больше, я начинаю пробираться в дальний конец вагона. Оттуда я едва вижу мордатого: кажется, он за мной не проталкивается. Jungfernstieg. Gдnsemarkt. Я совсем не вижу мордатого. Messehallen. Выскакиваю.
 
      Узкий перрон между стенкой и рельсами. Мать. Мордатый, тварь, - на пути к ближнему эскалатору. Так что сворачиваю в другую сторону. На станции всего пара человек, кроме нас. Быстрее, быстрее… Вверх по эскалатору или прямо? Прямо. Там, впрочем, тоже эскалатор вверх.
      Прыгаю по ползущим ступеням. Никаких идей, что делать теперь.
      Вылезаю хрен знает где, на Karolinenstra #946;e: напротив, через улицу, - двухэтажные особнячки, здесь, за забором, - белые нумерованные короба Messe, выставочного центра. Справа, совсем рядом - телевышка: насаженные на железобетонный стержень горизонтальные разноразмерные диски (как на штанге) почти нависают над головой. Красные огни в темно-синем небе.
      Я шагаю туда (мелькает мысль попробовать оторваться в закоулках Messegelдnde) - мордатый прилежно хи-ляет метрах в двадцати. Молодец я, нашел где выйти - глухой, безлюдный район… Eingang West, Западный вход, - закрыт. Тупо валю вдоль забора. Очень отчетливо представляя, как ЭТОТ позади выволакивает ствол с глушителем…
      Перекресток. Прямо - подножие телебашни. Мордатый нагоняет, глядя внимательно, руки в карманах. Рву на красный через улицу и несусь уже бегом - налево.
      Деться - абсолютно некуда: с обеих сторон заборы. Справа, за сетчатым, под башней - открытое пространство, громадный пустой автобусный паркинг, за ним - железная дорога. Бегом, бегом, бегом.
      Мордатый молотит подошвами сзади - такой кабан и такая прыть: не только не отстает, а сокращает дистанцию. Я втапливаю изо всех сил - без особого толку. Дыхалка кончается к чертовой матери (без тренировки-то…).
      Забор справа прерывается, я резко сворачиваю туда, пересекая проезжую часть. За спиной шипят шины, глухой удар. Через плечо вижу мордатого, летящего на асфальт перед бампером еще не оcтановившегося до конца «пассата»…. Тут же вскакивающего и чешущего пуще прежнего. Терминатор, на хрен…
      Но фору я получил - успеваю пересечь паркинг и добежать до полуразрушенных кирпичных сараев у железнодорожных путей. Перепрыгиваю остатки поваленного забора, издохшие на земле кабели, сруливаю за угол сарая. Чуть не падаю, споткнувшись обо что-то. Сердце пытается скакнуть изо рта, но застревает в пересохшей гортани.
      Фонарный свет сюда достигает, но еле-еле. Оглядываюсь - практически в панике. Осколки кирпичей. Доска. Старая широкая занозистая грязная доска… Хватаю ее и отступаю в тень у стены слева от пролома. Пытаюсь дышать менее оглушительно. Пульс в ушах молотит так, что ничего толком не слышу - никаких шагов снаружи.
      …Не знаю, сколько так прошло. Я стоял не шевелясь, прижавшись спиной к стене, в почти полной темени, с доской в руках, держа ее за один из концов. Никто не появлялся.
      Никто.
      Рискнуть? (Сколько так торчать?) Выйти - да и дунуть куда-нибудь порезче?..
      Послышался, быстро нарастая, сухой шелест. Совсем рядом, в каких-нибудь пяти метрах, со сдержанным свистом пронесся экспресс: замельтешили на земле, на мусоре отсветы его окон, обозначили метущуюся неясную тень ждущего у пролома человека… Едва увидев ее, ничего не успев не то что решить - подумать, я шагнул вправо, разворачиваясь и с размаху лупя доской на уровне головы.
      Реакция у «топтуна» была хорошая, морду свою выдающуюся он руками прикрыл - удар пришелся на предплечья, мужик шатнулся, но устоял; я тут же врезал вторично, ниже: куда-то в живот и пах… Он издал звук вроде громкого икания и сунулся на колени, на четвереньки. Я с силой двинул ему доской по ребрам, опрокинув на бок, нагнулся и дважды добавил просто кулаком, но от души - в лицо.
      Он лежал возле шпал на спине неподвижно, хотя, по-моему, был в сознании. Дышал с каким-то сдавленным сипением - ребра сломаны? Я присел над ним, зашарил руками по куртке. Частично перевалив на бок (он дернулся, замычал), залез в боковой карман. Так…
      Пистолет был небольшой, вроде «макарова» - разглядеть толком не хватало света. На предохранителе. Я сунул его в собственный карман. Мужик зашевелился, что-то пробормотал - абсолютно невнятно, но несколько раз повторенное «блядь» я различил. Земеля, ну надо же…
      - Не дергаться, сука! - Я толкнул его, валя на спину, налег сверху, прижимая к земле правую руку и голову, расстегнул ему куртку на груди, добрался до внутреннего кармана.
      Вытянул лопатник. Пачечка купюр там была - тонкая, пара банковских карточек, закатанное в пластик удостоверение: видимо, права. Все равно не разобрать ни хрена… Наличные я забрал, остальное оставил.
      - Кто ты? - Я встряхнул его, стукнув о землю. - Че те надо?
      Он остервенело неразборчиво заматерился.
      - Не слышу! Как ты меня нашел? Громче, козел!
      - Сказали…
      - Что сказали?
      - Где живешь - сказали…
      - Кто сказал?.. Кто сказал, я спрашиваю!
      - Из Москвы позвонили…
      - Ты сам кто?
      - Я здесь… В фирме…
      - Что за фирма?
      - Перевозки… контейнерные…
      - А в Москве кто?
      - Крыша…
      - Что тебе сказали?
      - Следить…
      - Просто следить?
      - Пока они не приедут.
      - Когда они приедут?
      - Не знаю. Скоро. Может, завтра.
      - Кто у тебя крыша?.. Вопрос слышал?!
      - Эфэсбэ…
 

 
      На самом деле было так.
      Познакомившись со мной, расспросив про странный белянинский эксперимент, в котором я якобы участвую, и найдя в конце концов труп Антона, Мирский стал по-тихому опрашивать тех из своих многочисленных университетских знакомых, кто в силу профессиональной ориентации мог что-либо о подобной затее (эксперименте) слышать. Ничего внятного никто ему не сказал, но вскоре один такой знакомый задал Мирскому ответный вопрос: откуда он, Сергей, про эксперимент знает - и что знает?
      Мирский понял, что знакомый не столько интересуется сам, сколько доводит до него интерес некоего Третьего Лица, которое почему-то не хочет себя афишировать. Догадавшись, что интерес немал, а Лицо, вероятно, - фигура не последнего ряда (поскольку персонажу рядовому не имело бы смысла печься об инкогнито), он - хваткий и небескорыстный барсук - намекнул Лицу через знакомого, что ему известно о странных криминальных варках вокруг эксперимента и что он сейчас занимается чем-то вроде кустарного расследования. Была помянута моя персона и ее неясная, но, вероятно, существенная роль в означенных варках. А также то обстоятельство, что Мирский оказался моим попутчиком.
      Лицо (тоже, разумеется, через посредника) дало понять, что очень хочет знать все, что сможет выяснить Мирский, - и готово платить. Также Мирскому предписывалось сопровождать повсюду меня - дабы выяснить мою роль и следить за моей судьбой. Короче, рыжий нанялся непонятно к кому частным сыщиком дробь соглядатаем, а мне наплел про Энрико. Он, естественно, сам себя спросил, на кой Лицу услуги лоха, когда можно нанять бригаду профессиональных детективов, - и сам же себе ответил, что Лицо, похоже, очень боится «засветить» перед кем-то свой интерес (в случае с детективами хотя бы есть факт найма, а у нас-то - самодеятельность).
      Соответственно, все наши действия и находки от Флоренции до Нюрнберга становились известны непонятно кому. (Хотя по уровню конспирации Лица можно было догадаться о степени опасности варок, в которые мы каким-то боком влезли…)
      «Менты», повинтившие Мирского в Нюрнберге, действовали примерно по той же схеме, что и ребята, несколькими часами ранее затолкавшие нас обоих в мини-вэн. Отвезли его отнюдь не в полицейский участок, а в некое помещение почти без мебели, ничего не объясняя и не предъявляя никаких обвинений, в агрессивной форме выяснили все, что мог им сообщить рыжий, доходчиво описали, что с ним будет, если он предпримет хоть какие-нибудь телодвижения в связи со всей этой историей, задаст хотя бы один вопрос, хоть что-нибудь вякнет сам или пробудет в Германии хотя бы еще сутки… Причем у Мирского создалось однозначное впечатление, что «менты», хотя и действовали сугубо неофициальными методами, имели (в отличие от Гюльчатай и компании) какой-то солидный государственный базис: но что это было за государство и что за функции они в его системе исполняли (скажем, не были ли они действительно немецкими полицаями не при исполнении?) - он, конечно, не понял…
      Шоу с арестом явно было затеяно, чтобы вывести из игры именно его, Мирского, - видимо, «опекать» меня дальше эти ребята намеревались сами. Почесав репу еще некоторое время, он предположил, что нанявшее его Лицо все-таки засветилось - и раскололось. Знакомый-посредник был перепуган до заикания и от любых форм общения уклонялся.
      Но это было только начало.
      Едва Мирский вернулся в Болонью, как его потащили на допрос не куда-нибудь, а в S. I. S. De (Servizio per le Informazioni e la Sicurezza Democratica; Службу информации и демократической - ути-пути - безопасности) - итальянскую гэбуху. И допросить его лично соизволил не кто-нибудь, а следак, занимающийся делом об убийстве Страно (расследование, что понятно, ведется на гэбэшном уровне). Мирский, не будь дурак, первым делом замахал своим американским паспортом и заголосил насчет консула и адвоката - не потому что впрямь чего-то боялся, а чтобы набить себе цену. Сошлись на том, что Мирский согласился дать показания безо всяких консулов - но и следователь обещал ему кое-что объяснить. Понятно, что никаких реальных секретов никто бы ему раскрывать не стал, но даже то, что рыжий узнал от следователя, весьма существенно прояснило картину происходящего…
      Если я желаю, чтобы Мирский поделился и этим, - могу для начала сообщить, что произошло со мной…
      Ничего я ему пока писать не стал, ушел из интернет-кафе и некоторое время в прострации шатался по городу: небольшому, милому, по-немецки скучноватому.
      За углом от Ратушной площади обнаружился кукольный краснокирпичный квартал узчайших улочек-галерей с музеями-кабаками-магазинами: там, на Hiter dem Shьtting, я нырнул в трехэтажную пивнуху Shьttinger и, сев на первом полупустом этаже с одноименным заведению продуктом, признался себе, что дело мое, кажется, совсем швах. Вот теперь - совсем.
      …Сюда, в Бремен, я приехал нипочему. Просто понимал, что надо срочно свалить из Гамбурга, где меня уже нашли. Ломиться куда-то далеко? - стоило сначала придумать куда и зачем. А в Бремен ходила электричка (двухэтажная, под названием Metronom). Я по е-мейлу поблагодарил Мишку за гоcтеприимство и извинился за внезапность исчезновения, приехал сюда и попытался думать…
      (Как, кстати, меня нашли в Гамбурге?.. Мишка все-таки, видимо, проболтался - кому-то в России. Трепло он порядочное, мог… Всяко это правдоподобнее, чем идея о том, что меня отследили, скажем, по Интернету. Тем более - если ФСБ… Откуда, кстати, ФСБ, контрразведка? Значит, ищут меня в связи с какими-то делами в России? КАКИМИ?! Но это, по крайней мере, объясняет, почему они не могли сразу меня зацемерить - вряд ли у них повсюду полно резидентуры, это ж даже не СВР какая. Есть у них в городе подконтрольный бан-дот, скорее всего, со старыми грехами на родине - вот и приставили его ко мне до приезда кого посерьезнее… От кого я бы уже доской не отмахался…)
      …Денег - двести с небольшим экспроприированных евро. Два паспорта, но ни по одному из них даже в гостиницу не вселишься: под собственным именем меня ищут наверняка, да и в качестве Климовса могут - если поняли, как я въезжал/выезжал в/из Британии; а что не повязали ни в Хитроу, ни в Копенгагене, еще ничего не доказывает…
      Кабак явно состоял при пивоварне, пиво тут можно было покупать хоть бочками: прейскурант обещал 30 литров за 49. 50. С натугой подняв, бочку такую радостно уволок на пивом же, не иначе, добытом животе белобрысый молодой мужик, сопровождаемый толстой белобрысой девкой. Сухонькая седенькая старушка через пару столов бодро добивала литровую кружку…
      Эмоций не было. Никаких. Мыслей тоже. Вата в теле и в голове. Свалявшаяся, серая, комковатая (вроде той, какой мы в детстве прокладывали елочные игрушки, пакуя их в большую картонную коробку). Тем более - после бессонной ночи (в гостиницу я идти боялся - только часок покемарил в электричке)…
      Оставалось еще письмо от Хендри. «… если вам кажется, что из положения, в котором вы оказались, вы сможете выбраться самостоятельно…»
      «… Проблема в том, что вы не доделали свою работу. Вы, разумеется, вольны возражать, что не обязаны делать то, на что не подписывались, более того, не имеете никаких оснований верить в наши сколь-нибудь добрые намерения в отношении вас, но давайте обратимся к фактам. Главные ваши проблемы начались именно тогда - и из-за того, что вы решили проявить самостоятельность и пренебрегли нашими косвенными указаниями (которые, как вы, разумеется, догадались, вам регулярно давались). До тех пор, пока вы этим указаниям следовали, вы ни разу не подвергали реальной опасности свою жизнь; как только перестали, подвергли сразу же (вы наверняка понимаете, что живы до сих пор только благодаря сугубо случайному, исключительно удачному для вас стечению обстоятельств, рассчитывать на что и дальше, конечно, бессмысленно).
      Поскольку известное вам лицо заинтересовано в завершении вашей работы, а ваш интерес в данной ситуации очевиден, от имени указанного лица я делаю вам предложение. Вы можете от него отказаться, но тогда мы снимаем с себя всякую ответственность за дальнейшую вашу судьбу. В случае принятия предложения вы получите определенную сумму денег в качестве аванса, по окончании же работы - гонорар и всестороннюю помощь (а как вы можете догадаться, возможности наши не малы) в беспрепятственном перемещении в любую точку мира. Если вы согласны продолжать работу, аванс (скажем, в размере тысячи евро - это, если не ошибаюсь, половина так и не полученного вами гонорара за участие в эксперименте) может быть перечислен немедленно на любой указанный вами счет. Затем по электронной почте вы получите предписание, что вам надлежит делать…»
      На мятой бумажке с е-мейлами и телефонами у меня имелся номер Томаса Рота, нюрнбергского экс-папа-рацци, охотника за Ларри Эджем, ударенного по голове в день нашего к нему приезда. Не намереваясь в любом случае задерживаться в Бремене, я набрал этот номер из уличного автомата. Не лишенный свирепости басок на том конце откликался на Томаса и недолго соображал, кто это ему звонит. Оказалось, что Сергей Мирский уже связывался с ним - справлялся о самочувствии и интересовался, что же с Томасом произошло.
      Как и Мирского, Рот заверил меня, что самочувствие его дай бог всякому, и поведал, что в тот день к нему домой заявились двое исключительно невежливых типов и, не представившись, зато с ходу начав угрожать, на немецком с изрядным акцентом давай расспрашивать про нас с рыжим - так, словно Томас нас от них прятал. Не привыкший ни к хамству, ни к угрозам Рот решил было выпроводить визитеров посредством гладкоствольного ружья крупного калибра, которое как член - ха-ха! - охотничьей ассоциации держит дома, но получил по голове (вероятно, рукояткой пистолета) и с черепно-мозговой травмой отправился в госпиталь.
      Что касается Ларри Эджа, то без ложной скромности Томас объявил себя наиболее авторитетным знатоком вопроса как минимум по эту сторону океана, держателем крупнейшей фотографической и фактической базы данных на тему «загробной» жизни суперстара. Фото-, видео- и прочие документы и свидетельства стекаются к нему от множества корреспондентов в Старом и Новом Свете - многое из этого можно видеть на его сайте. Он, Рот, не берется уподобляться без числа расплодившимся сумасшедшим и утверждать, что ему известно о Ларри все, более того, он не готов вот так вот с ходу делиться со мной даже тем, что знает, - но вопросы я могу задавать.
      Рональд Хендри? Да, это имя ему, безусловно, знакомо. Это в течение уже многих лет личный секретарь Эджа. Фигура, избегающая, по понятным причинам, публичности, но, в отличие от патрона, от людей отнюдь не скрывающаяся. Лично Томас с ним дела не имел и им, так сказать (хе-хе), не «занимался» - но благодаря корреспондентам собрал и на него некое досье… Я не стал претендовать на ознакомление с этим «досье» - назвал только электронный адрес, с которого мне приходили послания за подписью Хендри. Рот сказал, что этот же адрес значится у него как официальный е-мейл Эджева секретаря….
      Я предостерегал себя от каких-либо выводов и решений, грозящих сколь-нибудь существенными последствиями. Впрочем, попытка получить обещанную «без предварительных условий» штуку евро сама по себе мне ничем, кажется, не грозила. Понятно, что место съема денег установят при желании тут же - но ведь сидеть в этом городе я и не собирался.
      Я знал, что через Бремен идут поезда из Гамбурга в Амстердам. Всеевропейский молодежно-наркушно-бордельный вертеп виделся не самым плохим вариантом в смысле ненадолго затеряться.
      Я написал Хендри, что согласен, и дал номер российского счета.
 

 
      Тут было влажно, подгнило, грязновато, неряшливо. И неожиданно уныло. Красно-коричневые дома жались друг к другу между мутной водой сверху и снизу. На площади с по-амстердамски обещающим названием Дам то ли строили, то ли разбирали гигантскую сценическую конструкцию. На всех мокрых перилах и ограждениях ровным слоем наросли мокрые велосипеды - все больше простенькие и неновые. Их же - проржавленные, причем целыми связками! - вытаскивал ковшом из канала и сваливал в прилагающуюся баржу плавучий экскаватор.
      Велосипеды с немолодыми очкастыми домохозяйками лавировали меж шпанистых негров, бормочущих свои мантры: «кокейн», «экстази»… И белые, и черные были при этом одинаково индифферентны.
      Oudezijds Achterburg wal: набережные в розовых витринах и фонтанчиках с пенисами, запруженные лупоглазыми «пингвинами», - чистый музей. Отошел на сотню метров - тишайшие буржуазные жилища. Вообще бордельно-кафешопный знаменитый Амстердам, как оказалось, - это несколько мелко наструганных, каналами прослоенных кварталов между вокзалом и Королевским дворцом, от Nieuwezijds Voorburgwal до Nieuwmarkt. Сюда они и набиваются: цветные наркодилеры и белые траво-куры, каждый без азарта занимаясь давно привычным рутинным делом.
      Какое, к черту, буйство свобод… Буйство бывает в борьбе за свободы. А когда прежде запрещенное узаконено, обложено налогом и снабжено ценником, начинается потребление - самое скучное из занятий…
      …Пятьдесят евро за двадцать минут… За далеких от модельных кондиций девиц - обдиралово. (С другой стороны, чем это отличается, скажем, от маленького пива в Венеции за шесть евро… и чего еще заслужили «пингвины»?) Негритянки за стеклами решительно преобладали, хватало «узкоглазых», блондинки тотально проигрывали. Впрочем, снаружи - по крайней мере, в центре - пропорция (в отношении обоих полов, исключая явных туристов) наблюдалась схожая… На улочке вбок от Oudezijds… живые и фотографические бляди в витринах чередовались со жратвой: девка, пицца, секс-шоп с искусственными членами, кебаб, порновидео, пирамида бутылок… На другой недлинной «краснофонарной» улице в ряд, сплошь, без единого исключения - только негритянки и только жирные. На любой, значится, выверт - опережающее предложение. Никто не забыт, все для блага человека. Пидора изволите?.. Пожалте, скажем, в клуб cockOring: в дверях двое мускулистых гардов самого сально-гомосечьего типажа…
      От такого изобилия, пожалуй, не встанет никогда и ни на что…
      Я не изволил ни черную-толстую, ни большого-сладкого, но жаждал тепла, сухости и, пожалуй, расслабиться - зачем и свернул в шаге от «кока» в кафе-шоп Route 66 (в американском, естественно, стиле). Обычный косяк, уже забитый, стоил у них три пятьдесят. Я без особого удовольствия и - поначалу - эффекта задувался, вспоминая рассказы Попова на любимую им тему «заката Европы».
      …После того как в Амстердаме, прямо посреди людной улицы, марокканец с нидерландским гражданством замочил голландского режиссера-левака Тео Ван Гога (потомка художника: пухлого, белобрысого, провокативного сторонника всяческих свобод) - разрядил в него обойму, искромсал ножом, а потом еще и приколол к телу письмо с обещанием подобной же участи для всех неверных (все за то, что режиссер снял что-то о нелегкой судьбе женщин-мусульманок и якобы оскорбил тем самым ислам) - его судили и приговорили к пожизненному.
      Араб сознался в убийстве с большим удовольствием, заявил, что ни в чем не раскаивается и что, если бы все можно было повторить, он бы это непременно повторил. После чего добавил, что скоро в Голландии цветных иммигрантов будет уже больше половины населения, и вот тут-то и настанет час воинов ислама, белые собаки проклянут свою участь, а в здании Европейского суда в Гааге воссядет шариатский суд.
      Либеральнейшие голландцы несколько задергались. Было предложено ввести ограничения на агрессивную исламскую пропаганду, а в мечетях Голландии запретили служить иностранным имамам. А на подготовку собственных, голландских имамов деньги выделила организация, близкая ПРОТЕСТАНТСКОЙ ЦЕРКВИ…
      Занимаясь расследованием убийства Дэвида Страно, Тонино Альто, следователь департамента S. I. S. Dе по борьбе с оргпреступностью, скоро выяснил, что за две с небольшим недели до своей смерти адвокат, пребывавший в тот момент в Штатах, нанял в Италии нескольких сотрудников частного детективного агентства. Задание им было дано такое: найти в городе Афины и взять под наблюдение гражданку России Майю Шатурину. Означенная Майя, только что прилетевшая в Афины из Москвы, пробыла там пять дней - почти все время в компании мужа Антона Шатурина. В это время с ней - втайне от Антона - встретился по поручению Страно его итальянский помощник. После встречи детективам было велено продолжать наблюдение. В Афинах к супругам Шатуриным присоединился некий попутчик, судя по всему, тоже русский, позже идентифицированный при помощи отельной регистрации как гражданин России Юрий Касимов. На следующий день после встречи с ним Шатурины отправилась паромом на остров Санторин (там все трое пробыли три дня).
      Далее они перебрались на Крит, в город Ираклион, где провели еще один день. На следующее утро Касимов покинул Шатуриных. Еще день спустя Шатурины улетели в Рим, сразу переехав оттуда в Болонью. В Болонье Майя Шатурина исчезла из гостиницы, где они с мужем остановились, и скрылась от наблюдения. Вскоре после этого с Антоном лично встретился прилетевший к тому моменту в Италию Дэвид Страно. Сразу после этой встречи Антон, даже не выписавшись из гостиницы, переехал во Флоренцию, где двое суток спустя был обнаружен мертвым - по всей видимости, совершившим самоубийство. Причем обнаружили его тот самый Юрий Касимов и Сергей Мирский, давний друг Шатурина, постоянно проживающий в Болонье. Днем раньше, двадцать шестого сентября, Майя Шатурина, согласно данным погранслужбы, вылетела из Рима в Киев. На Украине следы ее потерялись.
      Касимов с Мирским порознь проследовали в Венецию, где вскоре опять встретились. Поскольку Мирский пользовался услугами итальянского оператора сотовой связи, удалось установить его собеседников в Венеции и Милане, пообщавшись с которыми (в том числе с Энрико Скакки) Альто выяснил цель совместных перемещений означенной парочки: их интересовал Дэвид Страно. Тот самый Дэвид Страно, который двадцать восьмого сентября, в день пребывания этих двоих в Венеции, был расстрелян в Милане. Кстати, известны исполнители этого заказного убийства - трое сугубо криминальных албанцев: все через некоторое время были найдены убитыми.
      Изучая связи Страно (каковых было огромное количество на четырех как минимум материках), эти двое, Касимов с Мирским, едут, однако, именно в Цюрих, к Ольдагу Кройцлеру, экс-бухгалтеру «Миссии Люмьер», несколько лет назад ставшему инициатором и фигурантом громкого скандала, в ходе которого упоминалось имя Страно, ведшего дела с «Миссией». Причем на следующее утро после прибытия в Цюрих Касимова с Мирским Кройцлера находят погибшим в результате бытового несчастного случая - правда (как и в истории с Шатуриным!), при косвенных свидетельствах в пользу не такой уж случайности этого несчастья…
      Аккурат в это же время в Москве находят труп, который вскоре идентифицируют как тело Майи Шатуриной. Причем устанавливают, что умерла она приблизительно к исходу первой декады сентября. Пограничная служба афинского аэропорта зафиксировала пересечение границы Майей Шатуриной одиннадцатого сентября (она прилетела московским рейсом), Антоном Шатуриным - двенадцатого. Майю - настоящую Майю, живую - московские знакомые последний раз видели десятого сентября. Юрий Касимов прилетел в Афины пятнадцатого (шестнадцатого встретился с Шатуриными). Но прилетел он туда из Турции (из Стамбула). В Турцию же (в Анталью) из России Касимов прибыл десятого.
      Так эта история выглядела с точки зрения Альто. Не связать вместе упомянутые даты, события и имена или объяснить все совпадения случайностью не смог бы, пожалуй, и олигофрен - что уж говорить о матером гэбэшнике. Ключевая роль в событиях Мирского и в особенности Касимова была для него очевидна - но едва удалось установить местонахождение их обоих, как Касимов исчез. Вскоре выяснилось, что он уехал в Прагу - и вот тут его следы потерялись окончательно. Правда, по своему болонскому месту жительства объявился Мирский - но когда его привели на допрос в качестве свидетеля, он рассказал… ну вот как все было и рассказал. Про Ларри Эджа, например… «Можешь представить рожу этого Альто», - писал Серега.
      «… Я уверен, что сам Альто сообщил мне не только не все, что знает, а дай бог половину. Но в том, что сообщил, я думаю, он не врал (зачем?). И даже этого мне хватило, чтобы в башке у меня - как, полагаю, и у тебя сейчас - начало проясняться. А после того, как я пошарился в Сети и связался с ребятами в Москве, я, можно сказать, все понял. Я тебя заинтриговал? Тогда твоя очередь: что с тобой было дальше?»
      Подпись традиционная: С amp;М.
      Я все-таки изложил Мирскому (еще будучи в Бремене) часть своей истории. В ответ получил все это. В башке моей, надо сказать, не только не начало проясняться, а окончательно сгустился абсолютно непроглядный смог. После же четырех джоинтов, выкуренных за несколько часов сидения на высокой табуретке-грибке за высоким круглым столиком Route 66 (добавившихся к бессонной предыдущей ночи), аналитическая машинка в башке сдохла совсем. Заржавела и рассыпалась. И быльем поросла.
      В два ночи кафе-шоп - как и все прочие - закрылся. В отель соваться я опять не решился. Вокзал уже тоже был закрыт. Кроме ночных клубов работал один «Макдоналдс». Я зашел в тот, что на Damrak, недалеко от вокзала, и еще пару часов подремал над картонным стаканом с кофе. Движение ладони по подбородку сопровождалось скрежетом. В душе я не был уже три дня.
      Решив, что игнорировать новый социальный статус бессмысленно, я в конце концов прилег на трамвайной остановке (что будет, если меня потащат в участок менты и обнаружат два моих паспорта и пистолет «Вальтер П-4», - я не думал; я вообще ни о чем не думал…). Тащить меня не тащили - но вскоре я проснулся от ощущения чьего-то близкого присутствия: метрах в трех топталась, тихо переговариваясь и оценивающе на меня поглядывая, малолетняя негритянская урла. Я матерно рявкнул по-русски - гопники исчезли.
      В начале шестого я проснулся снова - от холода и сырости. За стеклами остановки ровно шелестел, щедро брызгая в многочисленные щели, спокойный, уверенный, надолго обосновавшийся здесь дождь. Рельсы слезились в фонарных отсветах. Я медленно сел, чувствуя ломоту в затекшем теле, откашлялся, отхаркался, обильно высморкался на асфальт. Башка потрескивала. Я извлек из кармана литруху graan genever’a, тридцатишестиградусной местной водки, - там оставалось еще больше половины. Сделал несколько добрых глотков - полегчало.
      Когда рассвело, уровень graan’а понизился до трети, а на улице забегал народ, я доковылял до того же «Макдоналдса», с наслаждением выпил горячий псевдокофе, с омерзением сжевал хренбургер, умылся в сортире, почистил зубы пальцем, ужаснулся увиденному в зеркале и направился в интернет-кафе.
      Рон Хендри давал предельно четкие указания, что делать дальше. М-р Ларри Эдж желал моего присутствия в Париже.
      У меня не было никаких причин поступать, как предписывалось, - честно говоря, у меня был воз доводов за то, чтобы ничего такого не делать. Но… Во-первых, я совершенно не представлял, что могу предпринять самостоятельно. В натуре начать бомжевать? Порвать паспорта, заявиться в пункт приема беженцев, назваться Иваном Петровым и попросить убежища? Можно подумать, там меня не найдут… Поехать в Италию и сдаться следователю Альто? Мирский подтвердит, что я ни при чем?.. А может, он только и ждет, чтоб я так поступил, может, все им написанное - вранье с целью заставить меня так поступить? Дабы доделать недоделанное в Лондоне… В общем, существенно более надежных вариантов все равно не просматривалось.
      …А во-вторых, я начал понимать, в чем корни религиозного чувства. Когда дело твое труба и на фиг ты никому не нужен - и вдруг обнаруживаешь (или убеждаешь себя), что кому-то зачем-то все-таки нужен, ты, оказывается, испытываешь очень сильную и столь объяснимую потребность в вере, что воображаемая эта или реальная, но уж в любом случае неизвестная воля - к тебе благосклонна. Что происходящее имеет смысл - и что оно в конечном итоге в твоих интересах…
      Я отлично знал, что это чистый самообман. Но я был предельно вымотан и не видел альтернатив.
      Уже в кресле поезда, уже засыпая, в предпоследний перед отключением сознания момент я рефлекторно открыл глаза - среагировав на толчок тронувшегося состава… Поморгал… Подался к окну… Даже встал - следя глазами за чем-то на отплывающем назад перроне…
      Я упал обратно - даже не сообразив толком, что привлекло мое внимание (башка была никакая). Кто там стоял - смотрел на окна поезда?.. Некий пижон в кожане под старину и длинном желтом шарфе. Седой. Высокий. В темных очках.
      …Минуты не прошло - а я уже не был уверен, не «приглючилось» ли мне. Вообще в таком состоянии - могло… Или это минувшим вечером я укурился до галлюцинаций?..
      В кафе-шопе Route 66 картинки на сортирных дверях тоже были в духе американских шестидесятых: на женском - Мерилин Монро в энди-уорхолловском знаменитом исполнении… а на мужском - Ларри Эдж в эталонном образе Чака Ландмана («снятого в один» с Чарльза Линдберга), брутального авиатора из фильма «Горизонт»: летчицкая кожанка, длинный ярко-желтый шарф.
 

 
      В этом районе имелась не только авеню Ленин (Lenine), но и редакция (если я правильно понял табличку) газеты «Юманите». Впрочем, «рулили» тут отнюдь не коммунисты - а те самые цветные иммигранты, которыми стращал меня Мишка: в его правоте я убедился в первые же часы пребывания в городе.
      Час с лишним ушел только на поиск оной avenue (в доме номер 11 по ней должен был находиться некий отель Formule 1, моя цель): выяснилось, что это у черта на рогах, в Сен-Дени, ближнем пригороде - правда, в зоне досягаемости городской подземки. Но - на предпоследней станции бесконечной тринадцатой линии: Saint-Denis Basilique. Еще пересаживаясь на эту тринадцатую на Saint-Lazare, я ощутил себя где угодно (дома, например) - только не в Париже: разор, разруха, то ли неначатый, то ли незаконченный ремонт, длиннющие страшноватые (в обоих смыслах - и задрипанные, и небезопасные) переходы. И негры - самого угрюмого и маргинального вида…
      Не посмотрев на табло, я сперва сел на поезд не в направлении Saint-Denis Universite, а на Gabriel Perl - поняв, что ошибся, вылез пересесть… И вдруг осознал: на обоих перронах отнюдь не пустой станции я - единственный белый.
      Наверху (по прибытии) картина не изменилась: процентов девяносто народу на улицах составляли «гуталины» - и столько же процентов европеоидов имело ярко выраженный североафриканский (ближневосточный?) генезис. Переговорный пункт соблазнял дешевыми звонками в Бенин, Того, Гану, Марокко… Турецкий супермаркет «Али-Баба»… В витрине магазина хозтоваров - штабеля невостребованного отбеливателя: логично…
      В общем, самое место для разных Фарахов… Фарха-дов, Халидов и прочих Мокдедов. (Какой еще, в баню, Фарах?.. Плевать - мое, что ли, дело…)
      И все равно знакомые и родные - в самом плохом смысле - ощущения усиливались с каждым шагом: пластика, взгляды, манера встречных ржать, несмотря на всю типажную экзотику последних, безошибочно отдавали российскими трущобами и панельными спальными районами. На белого меня пялились особенно внимательно и нагло - точь-в-точь как у нас на какой-нибудь Чижовке рассматривали бы эдаких вот «баклажанов»… С другой стороны, если вдуматься, контингент - как раз для улицы Lenine. «Просто я живу на улице Ленина, - бормотал я из Феди Чистякова, отвечая адекватными гримасами (уж кого, блин, учить этой мимике!) попадающимся - правда, только одиночным - негроидным гопникам, - и меня зарубает время от
      - ни…»
      The same shit everywhere…
      Пару раз я замечал обгоревшие дешевые легковушки у обочин, сожженные явно недавно и явно по месту парковки: это, пожалуй, даже по чижовским меркам был некоторый перебор. Ладно, думаю, я здесь всяко не задержусь…
      «Формула-1» оказалась недорогим отельным комбайном для автотуристов - с прилагающейся большой стоянкой. В ресепшне сидела девица сугубо восточной наружности. Я, как было велено, сообщил, что пришел к Фараху по поручению от Бруно. Девице это решительно ничего не говорило. «Ду ю спик инглиш?» - усомнился я. «Йес, ай ду». - «Бруно просил меня передать кое-что для Фараха». Ни малейшего эффекта. Так и подмывало спросить: «У вас продается арабский шкаф?..» «Фарах, - говорю. - Бруно. Рональд Хендри…» Я уже обреченно смирился с тем, что в очередной раз купился на какой-то шизоидный розыгрыш - но тут дитя Востока, нахмурившись, взялось за телефон. Косясь на меня, девка заговорила на чрезвычайно неевропейском мелодичном языке со сдвоенными гласными. В беглых взглядах не сразу, но затеплился смысл. Даже некоторый интерес. «Вас просят подождать», - сообщила она в конце концов. «Номер», - говорю. «Простите?» - «Номер. Я от Бруно. Мне нужен номер».
      Вместо ключа я получил (после еще одного сеанса телефонных переговоров, последовавшего за моим отказом предъявлять документы) талончик с кодом, каковой следовало набирать на замке. Вообще эта «Формула-1» оказалась заведением, механизированным до полной утраты человечьего духа; один сортир (на этаже) чего стоил: слив воды в унитазе врубался автоматически на открываемую дверь (проектировщики явно не идеализировали потенциальных постояльцев), а непосредственно в процессе дефекации я вдруг услышал птичье чириканье - и совсем было решил, что где-то в стене тут дырка на улицу… но когда заухала сова, сообразил, что это мне создают благоприятствующую испражнению атмосферу.
      Задача моя заключалась в следующем: встретиться с Фарахом, передать ему привет от Бруно и распечатку присланного мне Хендри вместе с инструктирующим письмом арабского (насколько я мог опознать точечно-закорючечную графику) текста. Текст я распечатал там же, в амстердамском интернет-кафе: вышла треть страницы. Над смыслом подобных действий я не задумывался - я давно отчаялся постичь логику руководящей моими перемещениями инстанции…
      Кстати, не исключаю, что именно отель в качестве пункта назначения и сыграл решающую роль в моем согласии проделать все это - набиваясь (по собственной инициативе) в номер, я руководствовался мотивами исключительно физиологически-гигиенического порядка. Кому надо - найдут и разбудят, подумал я, отрубаясь…
      Проснулся я без малого в пять - ощутимо темнело. Фарах, кажется, чрезмерного интереса к известиям от Бруно не питал (вряд ли не хотел будить меня из деликатности). За окном шумели - ворчал мотор не то грузовика, не то автобуса, что-то лопнуло с сильным глухим звуком, разлетелось. Горланили молодые голоса. Видимо, этот шабаш меня и разбудил…
      Натянув джинсы, я подошел к окну. Оно смотрело как раз на стоянку (поместили меня на первом этаже двухэтажного здания). На стоянке странно дергался большой туристический автобус: сдал назад, остановился, проехал чуть вперед, пытаясь, очевидно, развернуться, затормозил. Два его стекла были разбиты, передняя дверь - настежь: на подножке висел чернявый пацан лет пятнадцати; кажется, такой же сидел за рулем. Налицо был явный угон - меня поразила наглость малолеток. Висящий на подножке глумливо заверещал, запрокинув голову и широко разинув пасть, маша в сторону отеля оттопыренным средним пальцем. Из высаженного окна вылетела, зазвенев по асфальту, жестяная банка, следом там показался еще один североафриканский урел, высунулся чуть не по пояс, тряся обеими руками с «факами». Автобус газанул и, быстро набирая скорость, ушел в сторону ворот.
      Мне живо вспомнились сгоревшие тачки. Что у них тут, на хрен, творится?..
      Крики и беготня послышались за дверью. Голос c насморочным прононсом, с каким всякие гангста-рэперы обычно зачитывают свои речевки, громко высказался по-французски и радостно заржал. «Коля, что там, Коля?» - позвал в отдалении испуганный женский голос.
      Совершенно мне все это не нравилось. Я, похоже, опять находился не в то время не в том месте… Я подумал о Фарахе, Бруно, распечатке, всей этой комедии - и уже ничего смешного в ней не нашел. Подозрение насчет грубой подставы, и так все время меня не отпускавшее, стремительно подрастало в уверенность. Ну их к богу, всех этих Фарахов… К аллаху…
      Я оделся и огляделся - вещей у меня, впрочем, все равно не было. Мой коридор выводил в холльчик со стойкой - незамеченным к выходу не проскочишь. Я посмотрел в окно: на стоянке на повышенных тонах, с переходом на крик и размахиванием руками, выясняли отношения двое мужиков: один белый, второй стоял ко мне спиной. Камерами-то все наверняка просматривается, но будем надеяться, что у ворот не слоняются - в отличие от холла - здоровые цветные ребята… Я открыл окно и спрыгнул наружу. Скандалящие внимания на меня не обратили.
      Утопив рожу в воротнике, я быстрым, но не суетящимся шагом вышел из ворот и, не разглядывая негров, торчащих на отельном крыльце, пошел в противоположную от него сторону. Где-то близко заголосила полицейская сирена. Смуглые шкеты, треща мимо на скутере, проорали мне что-то несомненно оскорбительное. Шпана собиралась на углах в толпы человек по десять и больше, слышался гогот и рэп - ночь, похоже, готовилась карнавальная… Это только тут такая веселуха - или по всему городу?..
      Двигаясь торопливо, озабоченно и целенаправленно, не пялясь по сторонам, я обогнул квартал и направился к метро.
      В середине нынешнего октября Петр Поляков, небезызвестный московский политтехнолог, глава Фонда рациональной политики, соучредитель консалтинговой фирмы и помощник депутата Госдумы от фракции «Родина», повесился в собственной камере следственного изолятора ФСБ «Лефортово». Задержан Поляков был в середине сентября по комплексному обвинению: мошенничество в особо крупных, пособничество в легализации незаконных доходов, взяткодательство, взятко-брательство и даже связи с чеченскими террористами. Посадка эта вызвала некоторый шумок в прессе - умело, однако, купированный: хотя мало кто сомневался, что Поляков действительно совершил большинство из инкриминируемого ему (он еще с глухих флибустьерских девяностых специализировался на посредничестве в отмывке и уводе бабла за бугор, а также на очень, очень, очень крутых взятках), реальная причина ареста была связана с весьма масштабной и совсем не афишируемой разборкой.
      По всей видимости, дело касалось контроля над чрезвычайно деньгоносной компанией: сторона, условно, А пыталась головоломным финтом при помощи каких-то западников перевести активы за границу, сторона же, условно, Б пыталась не дать ей это сделать, а весь доходный бизнес отхапать себе (это в самых общих чертах - но нюансы нас и не интересуют). На стороне Б был некий крупный (калибра магнум) госчиновник. За сторону А тайно играл Поляков, имевший обширные связи, в том числе в Европе. Поговаривали, что он собирался втихаря вывезти на Запад для передачи представителю тамошних заинтересованных лиц не то сильно важные документы, не то секретную-пресекретную информацию - но не успел: отправился на нары.
      Что касается тюремного суицида, то, согласно некоторым утечкам, самоубился Поляков не без посторонней помощи. Чьи интересы обслуживал этот помощник: бывших ли партнеров Полякова, опасавшихся его болтливости, самих ли чекистов, почему-либо решивших спрятать концы в воду, - не узнает, видимо, никто никогда; за свою карьеру разворотливый политтехнолог и бизнес-консультант поработал на такое количество хозяев и владел таким количеством компрометирующей инфы, что список заинтересованных в его своевременном суициде практически бесконечен.
      «А теперь внимание. Пункт первый: арестован Поляков был десятого сентября сего года. Пункт второй: московская пиарщица Майя Шатурина была его любовницей (помнишь, я тебе еще в Венеции говорил?).
      Проверка на склероз: когда Майю в последний раз видели живой (так мне сказал Альто - но я выяснил путем переговоров с Москвой, что не видели, а слышали ее голос по телефону) знакомые? Десятого сентября. Когда по ее паспорту твоя греческая знакомая вылетела из Москвы? Одиннадцатого. Когда Майя Шатурина, согласно выводам патологоанатомов, выставила кеды? В конце первой декады сентября.
      Помнишь еще, что я тебе говорил в Венеции: ни Майя, ни Тоха до самого последнего момента никуда уезжать не собирались. Мне удалось выяснить, что тот самый звонок десятого числа - один, по крайней мере, из последних звонков - был близкой подруге и коллеге, которую она предупреждала, что завтра на несколько дней уезжает за границу (внезапные срочные дела), и просила подменить ее на работе. Отпуск на неделю за свой счет она взяла по телефону. Тоха делает то же самое день спустя (только отпуск берет на две недели).
      Одиннадцатого нескольким друзьям он сказал по телефону, нескольким написал в СМСках, нескольким - в электронных письмах следующее: у нас с Майей семейный кризис, мы делаем последнюю попытку наладить отношения, для этого уезжаем недельки на две, а чтобы нас никто не отвлекал, отключаем сотовые. Тогда же и Майиным некоторым знакомым пришли аналогичные мессиджи с ее мобилки. И все в это поверили, потому что в каком состоянии находится их брак, знали. Если чему и удивились, так это недооцененной, видимо, сентиментальности супругов: сколько оба говорили, что развод - дело давно решенное, ан глядишь ты, все-таки пытаются отмотать назад… Те же, перед кем сама Майя сослалась на дела, сочли, что она просто не хотела откровенничать.
      Начинаешь примерно врубаться?
      Имей в виду - все вышеизложенное я узнал, не вылазя из своей конуры, при помощи двух технических устройств: компа и мобилы. Но даже это все фигня. Если ты еще сомневаешься, что и итальянское гэбье, и российские менты должны сосать у меня не нагибаясь, информирую: я понял, как умерла настоящая Майя Шатурина и как во все это оказался втянут ты. Рассказать?
      Только жду сначала ответной любезности.
      C amp;М»
 

 
      Я сперва решил, что здесь у них что-то вроде местного МВД: огромное, в целый квартал (причем немаленький), здание, тяжелое, мрачноватое, у каждого подъезда - по группе униформистов в фуражках, надписи: «Вход по картам». Явно же нечто фискальное… А потом смотрю вывеску: Universite Paris. Это, оказывается, и была Сорбонна.
      Интересно, с чего это цитадель вольномыслия превратилась в каземат? И где дух шестьдесят восьмого года?.. В Сен-Дени, вот где. Правда то, что там, по всему судя, затевается, к шестьдесят восьмому имеет столько же примерно отношения, сколько популярные у нас в городе в конце семидесятых махаловки район на район, скажем, к семнадцатому… Хотя - и тогда ведь, в революционном мае, буянящие студенты огорошили правительство отсутствием политических требований. Они сами не знали, чего хотели. Rebels, видите ли, without a cause. А чего, интересно, хочет цветная урла из пригородов?..
      (А чего хотели арабы - британские, между прочим, граждане! - взрывавшие мирных лондонцев в тамошней подземке летом?.. Прав был Попов: в этом дарвинистском мире любой гуманистический прогиб порождает не благодарность, а агрессию.)
      Картье-Латэн действительно был полон молодежи: слезающей с мотороллеров, кучкующейся на тротуарах, набившейся в пабы. Перегораживали тротуары статичные клошары: от благообразных бородачей до мерзейших бесполых существ с опухшими голыми нижними конечностями…
      Двигаясь без всякой цели, я спустился к Сене, к Сите. Сел на скамейку на набережной, под самым Нотр-Дамом, выставившим на той стороне неширокой протоки ребра контрфорсов. Сзади из квадратных отдушин в стене задувал теплый ветер, доносился гулкий шум метро.
      Fumer tue - и французов, значит, курение убивает. Фумер туе за пять у. е. (в смысле евро - пачка стоит: звери…)…
      Из очередного письма Мирского (собственную сагу я довел до бегства из Лондона - а дальше откровенничать опасался), несмотря на все его намеки и подмигивания, понял я на самом деле немного. Зато допер наконец, откуда взялись эфэсбэшники. Если этот Поляков действительно пытался передать за бугор через Майю Шатурину свою инфу, документацию, черта в ступе - и раскололся на эту тему (при умелом гэбэшном обращении расколешься, пожалуй), то у ребят должна была сложиться интересная картина. Майя как бы уехала вместе с мужем в Грецию - причем муж вскоре самоубился в Италии, Майя исчезла на Украине, а потом всплыла в московской канаве (где пролежала со времени отъезда!).
      …Справа, таращась красным носовым фонарем, на хорошей скорости шел «зодиак» с полицейскими в масках. Навстречу ему, светя прожекторами, медленно полз стеклянный плавучий «пингвиновоз», квакал механический голос экскурсовода…
      Тело мужа обнаруживает гражданин России некто Касимов. Отправившийся - что легко устанавливается - в Европу в рамках странного эксперимента, затеявший каковой эксперимент другой русский (правда, экс-) Белянин Артур гибнет в Лондоне от рук киллера… что становится причиной серьезных негласных разборок в тамошних государственных сферах! Касимов в Россию не возвращается и вообще пропадает. Ребята шерстят по знакомым - и вот кто-то проговаривается, что Юрген вроде заглянул к их общему старому корешу Попову в Гамбург…
      На мосту d’Arcole били сырые порывы. Ратуша напоминала громадный резной сундук. Rue du Renard вывела к Центру Помпиду. Слева от него ветер морщинил воду прямоугольного бассейна, воткнутые в который бездвижные сейчас кинетические скульптуры выглядели громадными шизоидными детскими игрушками… И все это на фоне нечетко проступающей из темноты готической Сен-Мерри: сущий Готэм-сити…
      Примостившись на стальном парапете бассейна с видом на перископы и решетчатые переплетения идиотского Бобура, я снова закурил. М-ра Эджа я в очередной раз киданул (да подстава это была чистой воды! слава богу, еще ноги унес…) - так что приходилось что-то рожать, некие варианты. И на эту ночь, и вообще…
      Подошел пацанчик отчетливо «голубоватой» повадки, попросил сигарету. Он уже некоторое время маячил на этом пятачке, парился, бродил кругами, дрочил на мобилу - тоже вон, вишь, проблемы…
      Есть же у них, наверное, какие-нибудь ночлежки для бомжей? Заявиться туда: нету, мол, документов… Я совершил три преступления: я бездомный, безработный и беспаспортный… Утопить его в пруду… Ну, и где ее искать, ночлежку?
      Внезапно (без объявления войны) сбоку налетела жизнерадостная пегая сапожная щетка, ультимативно требующая себя чесать. Пришлось подчиниться. «Биби-то!» - трагически воззвал удаляющийся хозяин. Щетка понеслась к нему, на полпути вдруг резко затормозила, развернулась, прискакала обратно, приняла дополнительный почес и умчалась на всех парах. Пидорок с мобилой, запарившийся окончательно, пошел на большой круг - в обход Бобура.
      Встал и я. Куда дальше? Никуда. Куда угодно. Я двинул вправо - и сразу оказался в престранных местах, менее всего похожих на «парадный» центровой Париж с его бесконечными одинаковыми геометрическими бульварами. Сюда, очевидно, рука барона Османа не дотянулась: узенькие улочки, древние страшноватые дома, темень, неуют. Развороченная мостовая, брошенная дорожная техника, отбойный молоток. Стильные переполненные барчики: вроде светящейся густо-оранжевым «Амнезии»… Восточные заведения, где за окном играют в нарды восточные люди…
      Странненькие магазины: судя по витрине - прикиды для извращенцев (от униформы с лампасами до ночных сорочек с рюшечками). Вообще какой-то извращенческий райончик: стоят два парня, прилюдно целуются взасос…
      На Vielle du Temple - нечто вроде бывшего крытого рынка, превращенного в спортзал (надпись: «Espace d’Animation des Blancs Manteaux», поди пойми). К улице обращена стеклянная стена, внутри освещено: видно тренирующуюся несовершеннолетнюю молодежь в кимоно. Вдруг по сигналу тренера все дружно падают на спину и лежат неподвижно: что, самый дзэнский из стилей - оборение противника предельным недеянием?..
      Тут же - густой иудейский колорит: треть прохожих - в кипах и пейсами. Неоновые могендовиды на вывесках. (Так это и есть тот самый квартал Марэ?..) Кошерные магазины: в одном (закрытом) в щели задернутых занавесок просматриваются за прилавком папа и сын - оба в кипах. Кошерные рестораны: сидит толстый мужик с буйной седой бородищей а-ля праотец Авраам, в очках и ермолке - наворачивает, энергично работая локтями, что-то с широченного блюда. И вдруг - на витрине под могендовидом - бутылка Stоlichn’ой и здоровенная матрешка. И еще страннее - кошерный суши-бар…
      Мне тут, впрочем, ловить было совсем нечего. (А где было?.. Но не здесь.) Прежде чем возвращаться в более цивильные места, я, ведомый физиологической потребностью, отыскал непроглядный закоулок и там отлил. Выруливая из этого тупичка, оказался на одном узком тротуаре с каким-то длинным типом в надвинутом капюшоне - тот быстро шел навстречу, пялясь, как мне показалось, прямо на меня. Нехорошее было движение, неприятное: я рефлекторно вынул руки из карманов - как вдруг почувствовал приближение сзади. Оглянулся - еще один в капюшоне, с чем-то (я не успел понять) в руке… Первый был уже в шаге: я повернулся к нему - и сблокировал-таки (реакция!) сильнейший удар правой рукой в лицо. Но в ту же секунду что-то страшно врезало сзади под колени: я полетел на тротуар - и тогда первый щедро засветил мне ногой в морду.
      Боль была дикая, почудилось, треснул череп, на какоe-то время я переcтал видеть - но все-таки сделал единственное, что в такой ситуации мог: скрючился, подтянул ноги, прикрывая живот, а руками заслонил голову… Очень вовремя: второй, задний, с бейсбольной (как я потом убедился) битой, целился как раз мне по башке - но попал (с оттяжкой!) в плечо: оно мигом отнялось. Первый охаживал меня, что твой футбольный мяч, кроссовками, а второй приложил напоследок - лихо, с размаху, как на молотьбе, - битой в район почек…
      Нижней половины тела разом не стало. От боли я почти отключился - что со мной делали дальше, практически не зарегистрировал. Видимо, подхватили под руки и понесли, волоча коленями по брусчатке. Сунули куда-то головой вперед, в какое-то тесное пространство, взяв за ноги, вдвинули, задрали голени. Захлопнулась дверца, поддав по ступням. Это машина была, легковая, меня впихнули между передними и задними сиденьями… Яростно бормоча на неизвестном языке, повернули носом в пол, заломили назад руки, свели вместе запястья, защелкнули наручники. Взяв за волосы, несколько раз стукнули мордой о грязный коврик. Один кто-то уселся на заднее сиденье и поставил на меня обе ноги. Мы уже ехали, стремительно разгоняясь, подпрыгивая на неровностях.
      Сколько заняла дорога, не знаю: поскольку лежал я на полу, трясло страшно и временами, кажется, таки вытрясало из сознания - ни черта я не соображал и не запомнил… Только понял в какой-то момент, что меня за щиколотки волокут наружу: выволокли до пояса, схватив за шиворот, рывком вздернули вверх (затрещала куртка), привалили к машине, свирепо крутя на груди одежду, - придвинувшаяся вплотную рожа дергалась, орала, надсаживаясь, плюясь… Я пытался стоять - ноги не держали.
      Меня снова тащили под руки - я переступал невпопад, в глазах плыло. Вроде бы это был подъезд какой-то многоэтажки - тесный, обшарпанный и исписанный. Мы стояли у лифта - я, чувствуя, что сейчас упаду, привалился к стенке. Мне что-то сказали и сунули кулаком в живот - я сполз на колени, и мне добавили коленом по уху. Я упал совсем. Меня, не поднимая, втолкнули в лифт, следом пинками забили мои ноги. Один харкнул на меня, оба заржали. Харкнул второй. Я полулежал, прижавшись щекой к засаленному исцарапанному пластику стенки кабины, глядя на их широкие спортивные штаны и обильно забрызганные грязью белые кроссовки. От боли мутилось в башке.
      Створки открылись, меня понесли по коридору, бросили на цементный пол под одной из дверей. Втянули через порог, протащили по линолеуму (жадные взгляды каких-то чернявых недорослей), швырнули в угол. Это была обыкновенная маленькая, сильно захламленная комнатка с низким потолком: шкаф, неновый диван. Несколько человек - молодые мужики и пацаны, никому, похоже, нет тридцати (арабы, по всей вероятности) - топтались тут, галдя и нервно жестикулируя, кто-то вошел, кто-то вышел. Надо мной нагнулись, повернули, чтоб было удобнее, принялись обыскивать - как труп.
      Извлекли из кармана вальтер: взрыв эмоций. Все они тут были в какой-то непонятной истерике, на диком взводе. Обыскивающий стал вдруг тыкать стволом мне в лицо, опять вопя, выкатывая глаза, - будто я был способен хоть слово понять (единственное, что я понимал, - что говорят они все не по-французски)… Нашли лопатник, бегло проверили (наличные сразу переместились в карман обыскивавшего). Нашли оба паспорта, бумажку с телефонами и интернет-адресами: все пошло по рукам. Нашли распечатку письма от Бруно Фараху. Обыскивавший пробежал текст глазами, что-то кому-то сказал. Быстрый напряженный разговор - тоном ниже всех предыдущих.
      Потом они снова принялись трясти меня - уже все вместе, перекрикивая и отталкивая друг друга, обращаясь ко мне одновременно в три глотки, что-то спрашивая, чего-то требуя, что-то мне объясняя…
      - Донт андерстенд, - промямлил я (челюсти почти не двигались). - Не па компрене.
      - Парле франсе? - с очевидным даже мне акцентом спросил один: очень смуглый, губастый.
      - Но. - Я сплюнул кровь. - Инглиш.
      - Ху а ю? - с некоторой натугой (кажется, этой фразой губастый исчерпал минимум треть своего английского лексикона).
      - Я ни при чем, - говорю по-английски - предельно простыми словами. - Я ничего не знаю. Мне сказали передать это письмо Фараху. Я должен был сказать, что я от Бруно. Я не знаю, кто такой Фарах, я не знаю, кто такой Бруно. Я пришел, куда мне сказали, сказал, что я к Фараху, мне сказали ждать. Я испугался и ушел. Я ничего не знаю.
      - Кто убил Фараха?! Ага…
      - Я не знаю. Я не знал, что Фараха убили. Я не знаю, кто такой Фарах…
      Удар в морду - я стукнулся затылком о стену.
      - Ай’лл килл ю! - Губастый схватил рукой меня за нижную часть лица, задирая мне подбородок, нагнулся - словно хотел поцеловать. Или нос откусить. - Ай’лл килл ю, андерстенд?! Ю дэд, ю факинг дэд!! - От него мощно разило шалой.
      Губастого окликнули, он отпустил мою рожу, обернулся, ответил. Они снова пошли лаяться.
      - Кто тебя послал? - сунулся ко мне Губастый. Он, кажется, единственный тут хоть чуть-чуть петрил по-английски.
      - Рональд Хендри.
      - Кто? - это имя он явно слышал впервые. Естественно…
      - Рональд Хендри. Он написал мне е-мейл. Он заплатил мне тысячу евро и в письме велел ехать в Париж, в Сен-Дени… - Я безнадежно изложил всю историю (я понимал, как это звучит для них. И понимал, что на то и был расчет…). - Я не знаю, что в том письме, я не читаю по-арабски. Я должен был только перeдать…
      Удар в морду.
      - Ты кто? Откуда взялся?
      - Я из России. У меня нет работы.
      Губастый что-то сказал своим, обернувшись. Все судорожно зареготали.
      - Рашн. - Губастый с силой хлопнул меня по щеке ладонью (башка моя мотнулась), страшно чем-то довольный. Толстоморденький, с ласковыми пидорскими глазами… - Факинг рашн… - по другой щеке - тылом ладони. - Ю факинг дэд, рашн…
      Сильнее всего болела спина - еще и от вынужденного прогиба назад (позвоночник поврежден?). Остро ныли вывернутые плечи - левое, на которое пришелся удар битой, глухо гудело, тяжелея и надуваясь. Левая половина лица жутко разрослась, набухла пульсирующей болью, мокро там было, кажется, и полузаплыл левый глаз. Кровь во рту, язык слева наверху тычется в обломки зубов…
      - Откуда у тебя gun?
      - Взял у одного человека…
      Так прошло еще минут десять - пятнадцать. Губастый задавал вопросы, постоянно повторяясь, обещал меня убить, напоминал, что я факинг, и все время совещался с прочими (крики, препирательства). Постоянных собеседников у Губастого было двое - включая длинного, мосластого, который меня обшаривал. Еще несколько арабов, ничуть не старше (даже пацаны лет по семнадцать от силы), порывались время от времени вломиться в комнату, но их отгоняли. Квартирка была населенная и беспокойная - несколько раз хлопала входная дверь. Откуда-то глухо несся рэп.
      Внезапно во время очередной из их дискуссий Мосластый рявкнул, отпихнул соседа, что-то откуда-то схватил - бутылку темного стекла, - сорвал странную пробку с хвостом (фитилем?), шагнул ко мне и опрокинул содержимое мне на голову. Я еле успел зажмуриться. Холодное полилось на темя, на лицо, на грудь, за шиворот, резко завоняло бензином и еще чем-то - вроде ацетона.
      Мосластый заревел по-арабски на полдома - вопрос мне, видимо, - после чего раздались сухие щелчки. Зажигалка.
      - Кто убил Фараха? - торопливо перевел Губан. - На кого ты работаешь?
      - Я не знаю, я все уже сказал, я все честно сказал, я ничего не знаю, я честно ничего не знаю…
      Губастый забормотал перевод. Я чувствовал, что вот-вот окончательно потеряю контроль над собой. Мосол выдал еще ряд гулких ишачьих воплей и снова защелкал зажигалкой.
      - Ты пришел, - Губастый, - сказал, что ищешь Фараха. Потом сбежал. Через час Фараха застрелили. И ты говоришь, что ничего не знаешь?
      - Я все сказал, я ничего не знаю, вы можете меня убить, но мне нечего больше сказать… Что я могу сказать, если я правда ничего не знаю?!
      Тишина. Секунда. Еще секунда. Не дыша. Стиснув зубы. Еще.
      Бензиновая вонь. Круги перед зажмуренными глазами. Тишина.
      И они снова заспорили между собой.
 

 
      Я боялся, что у меня всерьез поврежден позвоночник, - но вроде пронесло: хотя болело неслабо, контроль над нижней половиной тела все же был. Кажется, у меня даже оказалось ничего не сломано, даже плечо - дай бог, просто сильный ушиб. Да и в лицо он мне попал, можно сказать, удачно: немного повыше - выбил бы глаз, а так только несколько верхних боковых зубов…
      Нет, мне везло - мне ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО везло: когда я смог соображать, я понял, что по логике того, кто меня подставил - по такой простой и вполне безупречной логике, - меня, конечно, должны были замочить. Сразу или почти сразу. Я попал как полный, стопроцентный, двухсотпятидесятипроцентный лошара: эти отморозки приняли меня за провокатора, они не могли не принять меня за провокатора - ихний Фарах не мог не принять. Он бы мог велеть просто мочкануть меня, мог бы предварительно расспросить - и что бы я ему рассказал, даже если б за дело взялись «двадцать арабов с кусачками и паяльными лампами»? Про Рона Хендри? Про Ларри Эджа?..
      Зачем меня сюда послали? А вот затем и послали: чтобы засветить этого чертова Фараха, кем бы он ни был (или Бруно, или еще кого). Только Фарах, похоже, оказался осторожнее, чем они думали (или знал, скажем, что «под колпаком»), - он не предпринял вообще ничего. Он, видимо, сразу понял, что налицо подстава, и сказал просто проследить за мной: посмотреть, что за козел такой, чего делать будет? И они перлись за мной, хренея, от Сен-Дени до Марэ транзитом через интернет-кафе на бульваре Сен-Жермен… И тут им, скажем, звонят: Фараха подстрелили, непонятно кто (из снайперки, не знаю, из проезжающей машины). Они хватают меня, волокут к себе, слышат весь этот бред про секретаря отставной кинозвезды…
      Вот тут-то они и должны были меня мочкануть. Но они не решились на самодеятельность. Они стали кому-то звонить. И этот кто-то, видать, приказал дождаться его. Чтоб поглядеть на меня лично. По крайней мере, по окончании телефонных переговоров (ведшихся этой стороной таким неожиданным тоном - негромко, подобострастно, чуть ли не со сдержанным восторгом) меня еще пару раз, без всякого уже удовольствия, пнули, перевалили на живот, открыли «браслеты» и ими же прицепили к тонкой отопительной трубе: заведя за нее правую и сковав запястья впереди. Но после лежания на собственных руках с лопающейся от боли спиной сесть на пол в углу, привалившись к стенке, было почти кайфом.
      Подсыхающий бензин стягивал кожу на голове. От его вони основательно мутило.
      Я прекрасно понимал, что шансов у меня, строго говоря, нет. Не суть, когда этот ДРУГОЙ заявится и кем окажется: что бы я ему ни сказал - а что я ему скажу?! - он меня, разумеется, кончит.
      Но я все-таки еще жив.
      А значит, шансы все-таки есть.
      Думай!!!
      Ничего не придумывалось.
      …По окончании «допроса» на меня приперлось смотреть несколько околачивающихся в квартире «молодогвардейцев». Зрелище отмудоханного беспомощного белого нравилось им чрезвычайно: меня снова попинали, в очередной раз поорали в рожу по-арабски, брызгая слюной и регоча с подвизгиванием. Один, без лишних слов, ловко снял у меня с запястья пятидесятибаксовые Swatch, другой все махал перед моим носом кроссовками, изображая, что сейчас размозжит мою башку о стенку, третий делал, подходя вплотную, фрикционные движения (соси, мол). Потом им надоело, большинство убралось. Один из трех давешних «дознавателей» принес спортивную сумку, принялся складывать в нее, доставая из-за дивана, бутылки вроде той, что была вылита на меня. Из горлышек, похоже, и впрямь торчали фитили. Заметив мой взгляд, он сымитировал бросок и победно завопил (получай, фашист, гранату). После чего свалил с полной звякающей сумкой. Гомон в квартире не утихал.
      Праздник у них был. Парти. Молодежная «туса». Развеселая ночная гулянка. Всеобщий лихорадочный подъем, беспричинный смех, музон, гиперактивность, никто не думает спать…
      Праздник непослушания. То, что им всегда хотелось, то, что раньше они делали втихаря, опасливо, на стреме, - теперь им разрешили. Теперь было можно.
      Кто разрешил, кстати? Понятно же, что не Фарах - он-то им не родитель-воспитатель, а только атаман дворовой банды… А кто - Бруно? Имярек, писавший мне с мейл-бокса Хендри?..
      Интерес ко мне потерялся довольно быстро. Все ушли из комнаты, оставив со мной какого-то пацанчика в рэперских штанцах - тот, вестимо, объяснил мне все насчет моей жалкой сущности и страшного будущего (не иначе), сделал в мою сторону все похабные жесты, какие знал, заскучал, поерзал на диване, убедительно высказал мне еще что-то (только рыпнись!) и свалил.
      Я убедился, что конечности двигаются, осмотрел наручники, подергал трубу - ага. Щас.
      Попробовал встать на колени. На ноги. Рядом со мной было окно: я находился высоко, этаже эдак на седьмом-восьмом, и видел в темноте вполне совдеповское скопище коробчатых многоэтажек - только с неожиданным количеством спутниковых тарелок. Точно не Сен-Дени. А что - хрен знает. Какой-то пригород: ближний, дальний… Несмотря на глухую ночь, светилось довольно много окон, а внизу, между домами, заметно было движение: прошла россыпью немаленькая группа, одиночные еле различимые в темноте фигурки быстро пробежали, горбясь. Трещали скутеры, cлышались крики, что-то билось. Надрывались в отдалении сирены. Слева у горизонта широко, вольно, очень красиво на фоне ночного неба полыхало: тяжело гуляли, то задергиваясь дымом, то переливаясь чистыми яркими цветами, волны пламени, расшвыривали клубы искр, освещали едва видные на таком расстоянии крыши, ангары, хоздворы. Несколько меньших пожаров - словно подожженные помойки - просматривались ближе, в щелях между зданий. Праздник непослушания был во всех смыслах в разгаре.
      Еще в Гамбурге, за пивом, мы с Поповым трепались - я спрашивал: а что, интересно, думают западные власти, включая силовиков, спецслужбы и прочих правоохранителей, когда санкционируют иммиграцию, агрессивную исламскую пропаганду у себя в странах, когда облизывают каких-нибудь отмороженных чечиков («повстанцев»)?
      А силовики во всем мире, говорил Мишка, во все времена наступали на одни и те же грабли. Они всегда полагают, что смогут своих отморозков контролировать. Сплошь и рядом они сами создают всяческие боевые группы - чтобы держать их как бы на виду, под рукой (и использовать в собственных целях, ежели нужда возникнет). Провокаторство - это вообще один из базовых спецслужбистских модус операнди… Чем это обычно кончается? Вспомни хотя бы историю русского терроризма: львиная доля самых громких терактов второй половины позапрошлого - начала прошлого века была совершена провокаторами. С провокатора Гапона началась первая русская революция. И что получилось в конечном итоге?..
      Неожиданно для себя я отрубился в своем углу - и проснулся хотя и затемно, но уже явно под утро. Зад мерз на холодном полу, все болело. Почти сразу меня востребовали: отцепили от трубы (на запястьях уже налились кольцевые синяки), снова сковали руки сзади - правда, до того дали оправиться и даже похлебать минералки. Я очень надеялся, что все это к тому, что не босс заявится сюда, а меня доставят к боссу - возможно, пребывающему довольно далеко.
      Что мне везет, впрямую, гогоча, сказал по дороге на лифте вниз давешний губастый полиглот: оказывается, транспортировать меня собирались в багажнике БМВ - но ее сегодня ночью сожгли их же собственные «пионеры» (факт чего, надо признать, вызывал у Губастого не злость, а исключительно веселье). Теперь же в их распоряжении был только древний «опель-кадет» - пикап, заднее отделение которого просматривалось снаружи: а им, конечно, не хотелось, чтобы кто-то по дороге заметил лежащего там измордованного мужика в наручниках…
      Возникла заминка - они (Губастый с другим знакомцем - длинным-костлявым-нервным) явно не знали, как меня паковать. Cунь меня, как вчера, под ноги, посади со скованными сзади руками на сиденье - если вдруг остановит полиция или вообще заглянет кто - не поймут ведь… Придумали так: посадили меня назад, руки велели завести под задранные колени, сцепили их там, а сверху все накрыли моей же курткой. Я поставил пятки на сиденье - вышло почти удобно. Губастый сел за руль, длинный-костлявый - рядом со мной - для убедительности еще поводив у меня перед мордой здоровым, с хорошую финку, «пером», - и мы погнали.
      Я почти сразу завел: куда вы везете меня? Не убивайте меня! Я ничего не сделал, я оказался тут случайно, только, пожалуйста, не убивайте меня - и т. д. Я хныкал и поскуливал. Я очень старался.
      Я так на этом сосредоточился, что поначалу не замечал ничего снаружи, в том числе указателей - и так и не узнал, где провел ночь, - когда я стал обращать на них внимание (мы уже шпарили по автобану), там значилось: 15/60. Besanson (350), Lyon (400), Marseille (650). Куда едем мы? Сколько у меня времени?..
      Я быстро убедился, что делаю правильно: губастый водила (ведь только мы с ним понимали друг друга) немедленно принялся рассказывать, что направляемся мы к одному очень суровому человеку, который крут вообще со всеми, но больше всего на свете он ненавидит white bitches. Нет для него ничего желаннее, чем white bitch. Когда ему в руки попадает white bitch, она подвергается таким мучительным издевательствам, таким бесчеловечным пыткам… Водила заверил меня (почти участливо), что умру я в любом случае - совершенно независимо от того, при чем я или ни при чем, знаю хоть что-нибудь или нет. Более того, совершенно независимо от того, скажу ли я сразу всю правду, стану ли запираться или врать, умирать я буду ровно настолько долго и мучительно, насколько у них хватит мастерства и старания, а этого у них - хватит…
      Не врубающийся длинный то и дело переспрашивал (видимо), на пояснения Губастого сначала хмыкал - потом его это стало явно раздражать: он двинул локтем мне в рыло (сидючи слева, попал как раз по больному-распухшему - я дал себе волю и взвыл) и что-то императивно просипел (молчать, сука!). Я скорчился, водила заржал, длинный (морда у него тоже была костистая, как бы вся навыкате, сплошной мосол, и сам он из одних громадных мослов и состоял) засмолил косяк. Явно не опасаясь, что полиция остановит и понюхает.
      (Я, признаться, несколько на это надеялся, на полицию: не могло же, по идее, после таких ночных погромов не быть повсюду сплошных ментовских кордонов… Зря надеялся - никаких признаков ажанов нигде: словно иммигрантская революция уже победила и белые менты разогнаны все на фиг.)
      Потихоньку светало; жиденький туман расползался в стороны от автобана, делая ненастоящими голые деревья. Мы продолжали гнать на ста с лишним - прямо, прямо, и вскоре я опять занудил: не убивайте. А потом: не убивайте - за меня могут заплатить. «Факинг бул-лшит, кто за факаного тебя заплатит?» Я решился: «Я сказал неправду - я не совсем случайный человек. Меня послали очень влиятельные люди, которые могут за меня много заплатить. Если вы меня привезете к вашему боссу, он меня убьет и никто ничего не получит. А вы можете получить за меня…» - «Шат ап, ю, сакер!» - заорал водила, но я не заткнулся, закончив безграмотной скороговоркой: «На бумажке, которая была у меня, где телефоны, есть номер, по нему можно позвонить и сказать, что я у вас, и сказать, что вам нужны деньги, - попробуйте позвоните…» Тут мне снова засветил локтем Мосластый.
      Некоторое время я не мог ни соображать, ни говорить, а когда смог, шепотом просипел: «Позвоните, что вы теряете. Номер, рядом с которым буквы Си-Эм…»
      Я в свое время выписал на тот самый обрывок и телефон, по которому звонил из Гамбурга…
      Какова вероятность, что они поверят и позвонят? И что Мирский сообразит, что к чему? Если он все-таки не врал в своих электронных письмах, не ведет двойной игры и т. д. (Что он может сделать? Сказать следователю Альто, например. Если тому действительно нужен такой свидетель - пусть что-то придумывает. В конце концов, он представитель титульной итальянской спецслужбы - может же она договориться с французскими коллегами? В данной ситуации любое европейское гэбье - да вообще кто угодно - для меня предпочтительнее того, к кому меня на скорости сто с лишним везут двое безбашенных арабских обкурков…)
      Я отдавал себе отчет в своих шансах. Но что мне оставалось?..
      Водила что-то говорил Костлявому - я остро пожалел о незнании их мовы. «Позвоните…» - я заранее отвернул лицо: удар пришелся по уху.
      Пятьдесят километров до поворота на Дижон.
      Квелый рассвет слева-впереди был вроде невыключенной днем неоновой вывески. Оживали и замирали «дворники», мелкие капли сдувало с бокового стекла. С гулким шумом заслоняли полмира и отваливались назад фуры.
      «Чей это номер?» - после долгой паузы вдруг спросил водила. «Того, на кого я работаю». - «Кто он?» - «Человек, на которого работал Фарах». Корявый английский мат: «Фарах ни на кого не работал!» - «Позвоните, скажите, что у вас Юрий, что вам нужны деньги. У этого человека очень много денег». Корявый английский мат, требование заткнуться, обещание все мне отрезать.
      Поворот на Дижон. Не повернули.
      Сколько у меня времени?..
      Тускло блестящий автобан, встречные фары. Пасмурное небо, ангары, корпуса, громадные названия брендов. Граффити на опорах путепроводов. Голые перелески. Бурая палая листва и зеленая ноябрьская трава.
      Скрюченное тело начинает затекать. Саднят стиснутые железными кольцами запястья. Зверски болит спина.
      Времени я не знал - только косясь на спидометр и сверяясь с указателями, прикидывал, как долго мы едем.
      Дорога N 15. Лион - 175.
      Начало платного участка. Заорать, привлечь внимание? Мосластый загодя обнимает меня длиннейшей ручищей за шею, прижимает снизу к подбородку лезвие, что-то цедит. Мы подъезжаем. Лезвие убирается, но рука остается. Костлявая рожа - вплотную…
      Забашляли, проехали.
      Арабы вроде про меня забыли. Я время от времени повторял: «Позвоните, вам заплатят» - они либо не реагировали, либо Костлявый небрежно, но сильно бил.
      Сколько еще?
      Ни хрена они, конечно, не будут звонить. Лажа это все. Полная лажа.
      Лион - 70.
 

 
      Где-то к исходу четвертого часа, проехав Лион, остановились заправиться. Мосол придвинулся, воняя кумаром, бормоча увещевательно, с хрустом водя по моему щетинистому горлу тупой стороной лезвия - словно побрить меня собирался. Мы притормозили перед насосом с 95-м Е, вынужденные пропустить в последний момент синюю «Мазду-Premacy». «Number?» - полуобернувшись, почти без выражения произнес вдруг Губастый. Я в первую секунду даже не понял, у кого он это спрашивает, - так давно он не обращал на меня внимания; и лишь чуть погодя сообразил, что говорит водила по-английски… Номер? Какой номер?
      Мосол непонимающе глянул на Губастого, на меня. Из «мазды» вылезла покачивающаяся на шпильках коза.
      Номер Мирского!
      Еще секунду я ничего не понимал - я хотел сказать: «Он на бумажке» (не могли же они не взять клочок с номерами!), но тут до меня дошло, как обухом: бумажка у Мосла, а ему Губастый не хочет ничего говорить…
      Это был финиш. Я не помнил наизусть номер Мирского.
      Девка впереди сунула шланг в бак. Губастый смотрел перед собой. Костлявый давил мне на шею, вонял потом и шалой.
      Я сейчас просирал единственный свой крохотный шанс. Вот в эту минуту.
      …Я же набирал его в Гамбурге! Один раз, всего один раз…
      Девка вынула шланг. Вспоминай!!!
      Черт, черт…
      «Мазда» отъехала, Губастый подал вперед. Код Италии - тридцать девять? Дальше?! Три цифры - код мобилы, семь цифр - номер…
      Я закрыл глаза. Не помню… Не помню!! Код - три-четыре-семь? Три-семь-четыре?.. Дальше! Девять-пять-два?.. Девять-ноль-пять?.. Нет… Нет…
      Губастый вылез, оставив дверь открытой, воткнул в бак «пистолет». Я отчаянно зажмурился. Девять… Мать…
      Шесть-ноль-три… Господи… Пять-ноль-три… Некий толстый жгут судорожно перекрутился у меня в башке, как выжимаемый изо всех сил пододеяльник - капли с него текли по морде потом… Шесть-два-три…
      Нет.
      Не вспомню.
      Губастый сел, прикрыл дверь - не до конца, газанул, повернул, остановился у дверей домика. Перебросился парой реплик с Костлявым, полез из-за руля.
      - Тридцать девять, три-четыре-семь, девять, пять-ноль-три, шесть-два-три! - выпалил я.
      Дверца захлопнулась.
      Мосол отвалился от меня, незаметно потыкал пером мне в левый бок: смотри, мол. Спина у меня была мокрая, капля, щекоча, сползла из-за уха на шею. Через стеклянную стенку было видно, как Губастый, расплатившись, двинул в магазинчик.
      Рядом с нами остановился огромный черный, на лакированный гроб похожий «роллс-ройс». Из гроба выкарабкался придурковатого вида жирный всклокоченный кент в мятом спортивном костюме и ярко-красных ботиночках. Пошел в магазин.
      Горизонт задирали невысокие горы. Рядом с нами на тротуарчике, у дверей, курила белая молодежь с вялыми лицами - так не похожая на витальных арабских гопников. Мы стояли к тротуару правым, моим, боком - Мосол время от времени нагибался, высматривая что-то из-за меня. Я повернул голову. Губастого заметил не сразу - тот маячил спиной к нам у какого-то дальнего стенда.
      Буржуй в красных ботинках выполз с упаковкой пончиков, втиснулся в свою домовину и отчалил. В очередной раз начался мелкий дождь.
      Губастого не было. Мосол нагибался все чаще. Чувствовалось, что ему хочется выйти искать «напарника» - но он боится оставить меня одного.
      Минут через десять Губастый наконец возник в дверях со здоровым пакетом чипсов, поводя плечами и бубня некий рэп, подтанцевал к машине. Мосол что-то агрессивно спросил, тот рассеянно ответил, бросил ему чипсы. Мосол, помедлив, разодрал пакет и кинул горсть в пасть, захрумкал. Мы тронулись.
      Валанс - 25, Авиньон - 140, Марсель - 205.
      Горки тянулись по обе стороны автобана, на их фоне мелькали живописные бежевые городки под красноче-репичными крышами - но то и дело диссонансом вклинивались современные коробчатые здания и серые промышленные корпуса.
      Шел пятый час езды. Авиньон? Марсель? Что-то еще? Даже если Марсель - у меня часа полтора. Конечности затекли и отнялись, болело все, что могло. Я то подавался вперед, упираясь коленями в переднее сиденье и перенося вес тела на них, то откидывался на спинку - но под конец уже ничто не помогало.
      Мосол, выдолбивший косяка четыре и задымивший весь салон, дремал. Губастый водила воткнул наушники и нырял головой, пристукивал по баранке пальцами в такт почти не слышному мне, время от времени вытягивая правую руку на соседнее сиденье и шаря в опустошенно шелестящем пакете чипсов.
      Никто никуда не звонил.
      Серо-зеленый безлесый пейзаж, складчатые горки, к которым уходят очень аккуратные посадки очень неаккуратных, корявых, метрового роста деревьев, похожих на осьминогов, воткнутых в почву вверх щупальцами.
      Плантации чего-то вроде хмеля - ряды проволоки, загогулины сухих усов…
      Да и хрен бы он запомнил столько цифр с одного раза…
      Становилось все больше скал - светло-бежевых, местами выпирающих крутыми горбами. Длинные гряды холмов светлели срезами скальных стен. Иногда на утесе виден был замок того же бежевого цвета.
      Ничего не происходило.
      Косясь на Мосластого, я осторожно попробовал максимально, предельно согнуться, сложиться - и протащить запястья под ботинками. Я знал, что без профессиональной гибкости тела подобный номер не пройдет по определению. Но очень постарался - несмотря на отчаянную боль в спине. Номер не прошел.
      Сто тридцать километров до Марселя.
      Я пытался не паниковать. Получалось херовато.
      А эти, интересно, что практикуют? Или тоже - утюг на спину?..
      Я закрыл глаза и вдруг в какой-то момент услышал по-английски:
      - Скажи, что хочешь ссать. Быстро!
      Водила выдернул наушники и смотрел в зеркальце на меня.
      - Ай вонт ту писс! - гаркнул я, механически удивляясь: какая разница Костлявому, что именно я скажу?..
      Губастый уже перестраивался к обочине. Мосол завертел головой. Водила что-то ему сказал, тормозя.
      Мы остановились у бетонной будки со стальными дверьми - бесхозного придорожного сортира. Арабы затеяли разговор и даже, кажется, спор. Я заныл как можно жалобнее. Губастый вылез, обошел машину и открыл мою дверцу. Адресовал реплику Мослу. Тот посмотрел на него, помедлил и вынул что-то из кармана. Бросил через меня. Ключ от наручников.
      Губастый стянул куртку с моих колен и полез под них с ключом. Бормоча и нервно толкаясь, повозился некоторое время - послышался негромкий лязг. Я освободил руки. Губастый ударил меня по коленям - вниз! - свел мои запястья (синяки на них выглядели так, словно кисти мне отрубили, а потом приставили назад) и сцепил спереди. Вернул ключ Мослу, потащил меня за шиворот наружу, оглядываясь на предмет случайных свидетелей. Никого у сортира не было, кроме нас.
      От боли в разогнувшейся спине я зарычал. Онемевшие ноги не держали. Губастый несильно ткнул меня кулаком в ухо. Я сделал несколько абсолютно пьяных шагов - и понял, что мочевой пузырь действительно переполнен. Губастый подхватил мою куртку и набросил мне на плечи спереди - ее низ прикрыл «браслеты». Понукаемый нетерпеливыми тычками, я заковылял к будке. По автобану с шелестом неслись мимо машины.
      Взявшись за ручку сортирной двери, Губастый быстро, как бы невзначай оглянулся на наш «опель» и махнул мне головой: внутрь. Крикнул что-то оставшемуся в тачке «напарнику» и зашел за мной следом.
      Внутри было стальное очко без стульчака, но с перильцами для инвалидов и стальная же раковина. Губастый выхватил мобилу и быстро, нервно принялся набирать номер. Я сбросил куртку на пол и завозился скованными руками в ремне - было дьявольски неудобно. Губастый шипел за плечом арабские матюги.
      - Скажешь два слова. По-английски. Скажешь что-нибудь не по-английски - убью. Скажешь, где мы, - убью. - Он поднес телефон к уху.
      Я наконец извлек искомое и задребезжал струей по нержавейке.
      - Это я, - нервно произнес Губастый в телефон на инглише. - Слушайте своего Йори. - Он приложил мобилу мне к щеке.
      - Хэлло? - осторожный голос Мирского.
      - It’s me, - сказал я, не прерывая процесса. - Everything he says is true. Pay for me. Give him the money…
      Губастый тут же отобрал мобилу:
      - Слышали? Я перезвоню и скажу, сколько за него хочу. - Он отключился.
      Я завершил процесс. А мобилу-то он мне совал дешевенькую, новую - не ту, по которой он говорил раз по-арабски в дороге… Я подумал, что эту он купил в магазине при заправке (дабы не вычислили). Тогда же и позвонил в первый раз (ничего себе память на цифры!). И Серега, слава богу, все понял…
      - Пошли! - Он уже открыл дверь.
      - Застегнуться дай. - Я все не мог совладать с ширинкой.
      - Пошел, сакер!
      Я пошел с расстегнутыми штанами.
      - Куртка!
      Я вернулся, подобрал куртку. Вышел наружу, получил щедрого пендаля. Костлявый стоял, руки в карманах, прислонившись к машине, глядя на нас. Губастый что-то весело сказал ему, тот не ответил.
      Я взял куртку в зубы, не с первого раза открыл дверцу. Кряхтя, влез, неловко захлопнулся. Сидя застегиваться было еще менее удобно. Костлявый плюхнулся рядом, презрительно наблюдая за моими попытками. Я стал возиться совсем уж неуклюже, безрезультатно, надеясь, что выгляжу достаточно униженно. Мосол отвернулся. Губастый тронулся. Руки мои остались скованными спереди.
 

 
      Марсель начался, как любой большой европейский город: ангарные параллелепипеды, безликие новостройки. Дождь. На первом же светофоре, встав на красный, Губастый - я заметил - бросил быстрый взгляд в зеркальце (Мосол вроде по-прежнему дремал), как бы невзначай сполз кистями с руля, нырнул под полурасстегнутый флис и, слегка дернув плечами, сделал на животе обеими руками осторожное короткое движение, сопровождавшееся почти неслышным щелчком. Ничуть не меняя выражения лица, равнодушно глядя на дорогу (я сам косился в зеркальце), взялся снизу за баранку.
      Я знал, что у него там за поясом. Ствол.
      Он сейчас дослал патрон.
      Я застыл на своем сиденье, не шевелясь, не производя ни звука, глядя на собственные колени, - полная прострация, разложение личности, коллапс. Нет меня.
      Да и никто практически не шевелился - Мосол не просыпался, Губастый по-прежнему спокойно вел. Явно не в сторону центра - мы все крутили по довольно задрипанным окраинам, между складов и бензоколонок. С тихим звуком ходили «дворники».
      Мосол вдруг что-то спросил, Губастый быстро ответил - вроде небережно, но я слышал, как напряжен его голос. Мосол внимательно осматривался - не вертя, однако, при этом головой: только глазами стрелял. На меня в том числе. Я уставился перед собой.
      Они заговорили - я не очень распознал интонацию разговора: кажется, Губастый Мосла в чем-то убеждал. В чем-то маловажном. Костлявый вроде не очень возражал. На совсем небольшой скорости мы сворачивали, шлепая по лужам, из одного проулка с разбитым асфальтом в другой: краем глаза я заметил развалины с одной стороны и бетонный забор - с другой.
      Потом Губастый сказал что-то еще, и мы остановились. И сейчас же, без малейшего промедления, Костлявый подался вперед, левой рукой схватил Губастого за подбородок, задирая его голову вверх и прижимая к подголовнику, а правой быстро провел «напарнику» горизонтально по горлу - все одним мягким, точным, аккуратным движением. Плечи Губастого подпрыгнули, он сильно толкнул всем телом спинку сиденья; в зеркальце я видел, как кровь широко вывалилась из разреза под его подбородком… И тотчас получил жуткий - как железным рельсом с размаху - удар в висок, бросивший меня на правую дверцу… и второй - не слабее, - и третий, четвертый, пятый, в ухо, в затылок… Костлявый молотил кулачищем, вбивая мою голову в угол между стеклом и передним сиденьем, словно желая расколоть, к черту, череп, загоняя меня в накатывающую тошную черную муть: глубже, глубже, все… иду ко дну, в клубящуюся взвесь… Я терял сознание - и я знал, что мне нельзя его терять, ни в коем случае НЕЛЬЗЯ!!! - и каким-то последним, чисто волевым, усилием держался… барахтался… рыпался…
      У него не было времени - решив, что я отрубился, Мосол бросил меня (я остался, обмякнув, завалясь вперед-вбок, с окровавленной мордой), распахнул, судя по звуку, свою дверь, выскочил, захлопнул, открыл водительскую, быстро обшарил Губастого, стащил с сиденья наружу, прыгнул на его место сам, бухнул дверцей, рванул рычаг и газанул.
      «Опель» взвизгнул шинами, сотрясся на колдобине, пошел, разгоняясь, тут же резко затормозил, круто повернул (перекатывалось что-то в заднем отсеке)… Голова моя дико кружилась, муть подкатывала прибойной волной, раз за разом, норовя сволочь на глубину… Я, стиснув зубы, выдираясь с тянущим усилием - словно из мокрого тяжелого мягкого песка (одну влипшую по середину голени ногу… другую… первая уже опять увязла - опять… и еще шаг назад…), - отступал, отступал, отступал… Отвалился на спинку, судорожно вдохнул-выдохнул, увидел между подголовниками глаза обернувшегося Мосла - и, нырнув вперед, подняв скованные руки, вломил ему левым локтем в рыло. Приподнялся, перебросил руки через его голову, резко подался назад: изо всех сил - изо вс-с-сех!! - давя левым предплечьем Мослу на горло, вминая его в сиденье (он был длинный, и голова его удобно торчала над спинкой), используя правую руку как рычаг - сейчас наручники даже помогали… Мосол оторвал кисти от руля, вцепился в мое предплечье - руль освобожденно крутнулся, машину повело, все вокруг стремительно - карусель - провернулось, подскочил откуда-то сбоку грязный оранжевый ковш контейнера для строительного мусора…
      Гулко ахнуло, хрустя и разлетаясь, - меня с расплющенной, к черту, грудной клеткой перевернуло и вышвырнуло: разом отовсюду. Но, кажется, лишь на какие-то мгновения - я вдруг почувствовал, что запястья мои яростно дергают: Мосол освобождал голову. Освободил - висевший на нем я сполз в щель между сиденьями… Закинул на свое локоть, сипло дыша, подтяну-у-у-лся… Цветные амебы перед глазами. Ощущение - что ни одного целого ребра. Машина стояла - кажется, как-то криво; лобовое полностью утратило прозрачность: месиво трещин.
      Мосол совладал с дверью, вывалился наружу. Тут же схватился за ручку задней, распахнул, сунулся в салон - рожа его, кривая сама по себе, была совершенно уже перекошена, «упавшая шторка» в глазах, «перо» в руке. Я развернулся на сиденье, подтягивая ноги (Костлявый молча, бешено протискивался в тесное пространство), ударил обеими - попал ему в грудь… пнул носком правой вверх, Мослу в подбородок, звучно прикладывая его затылком о крышу… и подошвами обеих - от себя, наружу.
      Нож полетел на пол, Мосол - на асфальт. Борясь с тошнотой и головокружением, ворочая плечами (страшно мешала несвобода рук), я рванулся следом, к выходу. Мосол ошалело поднимался с земли, размазывая рукой по морде кровь. Я нагнулся, подобрал «перо», спустил на асфальт одну ногу. Другую. Меня шатнуло назад - я не упал только благодаря тому, что оперся спиной о машину.
      Мосол был уже на ногах - его тоже мотало, взгляд абсолютно озверелый, рука, зацепившись, рвет что-то из кармана. Стиснув правой рукоять ножа, левой - правую, я шагнул к нему. Он выдрал наконец пистолет, сунул ствол мне в нос и нажал спуск.
      Не нажал. Предохранитель… Думаю, Мосол так и не понял, в чем дело: обеими руками, что есть мочи - справа и снизу вверх, - я вбил ему лезвие под грудину. Аж приподнял его. Вырвал - и еще раз (лязгнул об асфальт пистолет). И еще - пока он не повалился…
      Я оглянулся, снова сжимая челюсти и сам стараясь не рухнуть, - все по-прежнему ходило ходуном… «Опель» стоял одним колесом на тротуаре, зарывшись носом в контейнер: перед всмятку, капот дыбом, лужа под движком. Рядом по стене пяти-шестиэтажного старого дома поднимались строительные леса, завешанные зеленой сеткой, на другой стороне улицы за решетчатым забором - стройплощадка, котлован под фундамент. Ни тут ни там не было видно ни одного человека - пока…
      Справа, откуда мы приехали, - нерегулируемый перекресток, рекламный суперщит, почти пустая стоянка (асфальтовое поле), на дальней его стороне - дома: не жилые, конторы какие-нибудь, пара магазинов. Совсем не столь уж необитаемые места (может, потому он и не стал сразу стрелять…).
      Сматываться надо. Немедленно.
      Я присел (башка, сука, кружится…) над Мосластым - тот еще слабо возил ногами… Перекантовал на спину, стал шарить по его карманам. Лопатник… Ч-черт, еще в собственный карман его - со скованными руками - поди запихай… Это что? Права - на хрен… Паспорта мои должны быть у него… или у Губастого остались?!
      Я оглянулся - пока никого.
      Ага - бумажка с телефонами и е-мейлами: хорошо, а то я забыл совсем о ней… Справа послышался звук мотора - из уличной перспективы к перекрестку шла легковушка. Дьявол. Где паспорта?! Безбожно мараясь в крови Мосластого, я искал чертовы паспорта… Да вот же они! Я встал (башка-а…). Красная легковушка приближалась.
      Ключ от наручников!!
      Валюсь на колени. Машина - на перекрестке. Сука, ключ где, блядина, где ключ, ключ?!. Нет ключа. Поднимаю голову: вишневый универсал повернул направо… так - тормозит… заметил разбитый «опель», естественно… Я, изогнувшись буквой зю, шипя от боли во всем теле, по новой влез одной кистью в карман спортивных штанов Мосластого. Я не доставал до дна - наручники мешали… Не доставал.
      Вишневый «вольво» сдал назад, к перекрестку. Осторожно поддевая кончиками пальцев, я вытягивал подкладку кармана Мосластого. От боли темнело в глазах. Еще чуть… Чуть-чуть…
      Судя по звуку, «вольво» постоял у перекрестка, потом развернулся и стал приближаться.
      Есть!!!
      Хромая, я побежал вдоль дома, не оглядываясь, слыша, как «вольво» тормозит рядом с «опелем», с трупом… Проковылял вдоль соседнего дома, свернул во двор: пустой, спасибо дождю. Следующий двор, переулок, мужик возится у грузовичка, на меня вроде не смотрит…
      Скрестив руки на груди, пыхтя и тихо мучительно матерясь, ожидая в любой момент звука ментовской сирены, я хромал дворами, закоулками, пустырями, стоянками, стройками, промплощадками, через канавы и рельсы - огромная удача, что народу почти нигде не было (замечая кого-нибудь, я либо сворачивал, либо прятался)… В конце концов сквозь щель в воротах я пролез в какой-то полутемный гулкий складской ангар, протиснулся, никем не остановленный, между железными стеллажами с картонными коробками - так глубоко, как только смог, - осел на пол, привалившись к одному из этих стеллажей… Попытался отдышаться. Совладать с головокружением, тошнотой, неравномерным ш-ш-шорох-х-хом в ушах (cотрясение мозга - надеюсь, не сильное)…
      Я чувствовал себя одним сплошным синяком. Ребра, интересно, все-таки сломаны? Нагнулся вперед, вбок - больно, здорово: но о чем конкретно это говорит, не понять. Весь в кровище: рожа - в своей, руки - в чужой… «Браслеты»… Куда я в таком виде попрусь?
      Слава богу, район совершенно глухой. (Зачем он зарулил в эти места, Губастый?.. А чтоб без случайных свидетелей Мосла кончить. И труп по-тихому зашкерить…)
      В отдалении послышались говорящие по-французски мужские голоса, звуки мотора - потом все стихло.
      …Я вдруг вспомнил, как Мосол сунул мне в морду дуло. Тогда-то я ни испугаться, ни понять ни черта не успел - а сейчас сообразил: секунда меня спасла, секунда. Пистолет-то, кажется, был Губастого - значит, он отобрал его и поставил на предохранитель. А в последний момент - забыл снять. Секунда, господи… Я чувствовал, что меня трясет.
      Повезло. Опять повезло. Могло не повезти… Это в конечном итоге все и решает, всегда: сколько ни дергайся, ни мудри, ни надрывайся, решает все - абсолютная случайность…
      Меня трясло - я не мог совладать с собой - все сильнее и сильнее.
 

 
      Позиция была очень удобная: узкая щель между двумя глухими торцами, выходящая на улочку - только улочка оказалась совершенно безлюдной. Я проторчал в щели часа два минимум (по ощущению - свериться было не с чем) - за это время мимо проехала пара машин да прошла компания из пяти маргинальных молодцев: трое негров, двое белых, но явно не французов. Я уже почти отчаялся - и тут показалась она: негритянка лет тринадцати на велосипеде. Причем ехала она по моей стороне переулка.
      Когда девка приблизилась к щели, я сделал два шага наружу. Переднее колесо велосипеда угодило мне между ног, негритянка полетела на землю - и не успела встать на ноги, как я, обхватив ее за голову и зажав одной ладонью рот, поволок добычу в щель. Со скованными руками делать это было чудовищно неудобно, брыкалась девка бешено, один раз так чувствительно попала мне по яйцам, что чуть не освободилась… А я еще все время боялся, что она высвободит лицо и заорет… - в общем, допереть ее до угла не получалось: пришлось только, оттащив дуру с улицы, прижать ее к стене всем телом.
      - Don’t worry, - пробормотал я невнятно из-за ключа во рту, понимая, сколь неубедительно это звучит (я представил себя ее глазами: здоровый расхристанный мужик, с разбитой, опухшей, заплывшей, окровавленной рожей, воняющий бензином и в наручниках!). - Да не бойша ты, дура, - раздраженно добавил я по-русски: весь инглиш из головы моей повылетал.
      Девка смотрела невменяемо - я не решался отпустить руку: завизжит же. Вытолкнул изо рта ключ, зажав в губах, показывая на него глазами. Глазами же спросил: «Поняла»? Какое там… Я рискнул и чуть отнял обслюнявленную ею ладонь. Негритянка молчала. Рот ее дрожал, по щекам попозли слезы. Я выплюнул в ладонь ключ.
      - Ореn, - говорю. - Understand? - Я дернул цепочку «браслетов» и продемонстрировал девке ключ.
      Она еле слышно прошептала что-то по-французски. Ни черта она не понимала на языке межнационального общения, дура, дер-ревня… Я оглянулся: пройдет сейчас кто-нибудь по улочке…
      - Take the key, - стервенея, прошипел я, отодвигаясь и суя ей ключ в руку. - Open эту херню. Да не буду я тя убивать…
      (Вдруг ни с того ни с сего всплыла какая-то дичь: фраза из притараненного Вовкой японского армейского разговорника времен Второй мировой, предназначавшегося к использованию воинами микадо на оккупированных русских территориях: «Молодая девушка, оставь бояться: японский солдат преисполнен добра».)
      До молодой девушки, кажется, наконец дошло. Трясущимися пальцами она взяла ключ, я, оглядываясь, подставил ей наручники. Она все никак не могла попасть. Попала. Щелк.
      - Мерси, - говорю. - Все, run! Форрест…
      К счастью, темнело сейчас рано: вскоре я мог ходить свободнее, стараясь только по возможности избегать освещенных пространств - но уже не шарахаясь от любой показавшейся в отдалении фигуры. Хотя я был теперь (без «браслетов») с виду не беглый каторжник, а плюс-минус нормальный бомж, разве что нещадно отмудоханный, - лишний раз попадаться людям на глаза, понятно, не стоило. Местные менты, по всему, должны были стоять сейчас на ушах - и, хотя я ушел уже очень далеко от тех мест, где остались трупы арабов, расслабляться было ой рано. Пока я находился в этом городе - да и в этой стране… Так что ни в одну даже самую зачуханную лавку я заруливать не стал, а ограничился кражей связки бананов и трех яблок с выставленного наружу лотка да двух полуторалитровых пузырей минералки - из затянутой в полиэтилен упаковки, оставленной на полминуты на асфальте рядом с разгружаемым у магазина грузовичком. Смог наконец смыть кровь с морды и рук…
      Куртка осталась в машине - без нее я очень быстро вымок и задубел. Зато головокружение более-менее унялось, да и ребра вели себя прилично: похоже, ни одного серьезного перелома мне и на сей раз не перепало.
      Я, разумеется, держался самых дальних окраин, обойдя в итоге Марсель по длинной дуге (я так понял, что город сильно растянут примерно с северо-запада на юго-восток). Много шлялся вдоль разных шоссе (так что несколько раз мог быть замечен с проезжавших полицейских машин - но, тьфу-тьфу, не был): пытался определиться с основными здешними транспортными потоками - нужно было срочно сваливать из Франции…
      Уже глубокой ночью я набрел на здоровенную стоянку - на ней, среди прочего, стояло много фур с испанскими номерами. Вот тут и пригодилось отменно острое «перо» Мосластого, которое, как оказалось, я тоже прихватил с собой (позже я его, конечно, вымыл): со всей возможной аккуратностью я надрезал сзади тент одного из прицепов. Cунул в надрез голову, ухватившись руками за борт и оттолкнувшись ногой от бампера, втиснулся целиком - в кромешный мрак… Уткнулся в какие-то здоровые мешки из плотного полиэтилена. Ощупью влез на них, худо-бедно устроился сверху. Холод, затхлость, запах пыли.
      Я не имел ни малейшего представления, какие у меня шансы остаться необнаруженным - и что я буду делать, если меня обнаружат. Но у меня не было никаких сил париться по этому поводу.
      Я постоянно просыпался - одно и то же: темень, вонь солярки, звук двигателя, тряска. Головная боль, озноб, тошнота… Просыпался и засыпал: как в канализационный люк проваливался. Один раз очнулся - мы стояли.
      Вылезти? Подождать?.. Вылезать не хотелось. Ничего не хотелось. Я вырубился опять.
      В итоге я совершенно утратил чувство времени. Единственной мерой последнего оставалась физиология - мочевой пузырь делался все более настойчив: вспомнив, что в последний раз я отливал как раз перед тем, как забраться сюда (и с тех пор ничего не пил), я заключил, что едем уже порядком.
      …Постепенно я впал в какое-то промежуточное между сном и бодрствованием состояние: не то дремоту, не то бред. Оставаясь в целом в сознании, я видел отрывистые лихорадочные сны, о чем-то напряженно думал (моментально забывая, о чем именно), сам себе что-то бормотал… В один момент я вроде бы пребывал в уверенности, что я дома - то ли никуда не уезжал, то ли уже вернулся; кажется, даже Славка тут был - мы с ним, как в старые времена, спорили и пьяновато откровенничали.
      - Знаешь, в чем главная жуть… - говорил я ему. - Вот ты хочешь заниматься в этой жизни чем-то здоровым. Конструктивным. Осмысленным. Из кожи вон лезешь. И не потому, что рассчитываешь что-то изменить. Нет - всем же понятно (мне, по крайней мере, давно понятно), что ничего никогда не меняется… Но хотя бы небольшой кусочек пространства вокруг себя ты пытаешься обустроить! Делать нормальное, полезное хоть кому-то дело. Держаться за какие-то личные отношения. Просто чтоб чувствовать себя человеком. Просто чтоб вокруг тебя было человеческое пространство. Организованное. Теплое. Разумное. А не ледяная пустыня с оголодавшим безмозглым зверьем, жрущим любую органику… И вот что-то ты такое сделал, вырастил ценой диких усилий - что-то получилось. Живет, дышит. Дрожишь над ним. Но лишь только чуть подует сквозняк, чуть почва дрогнет - и все мгновенно дохнет, валится, сыпется. Как не было. Ты опять - корячишься, корячишься… И опять: ф-ф-фух - и все. И даже не из-за чьего-то злого умысла - а просто климат тут такой. Почвы такие. Даже винить некого… Это как ставить длинный карандаш торчком, на основание - сложно, но можно. Только заниматься этим приходится в поезде. Остановка, вагон не качает - ты его поставил. Но потом поезд всегда трогается… И в конце концов ты спрашиваешь себя - чего ради?! Чтобы уважать себя! Но что ж это за жизнь, если единственный путь к самоуважению - издевательство над собой? Причем не испытание себя - а именно измывательство, глумление, унижение! Терпеть можно - ради чего-то. А тут ничего за происходящим не стоит. Климат!.. А если ты не видишь для себя другого способа существования, кроме осмысленного? Что тогда?
      - Унижаться сколько сможешь, а потом повеситься, - пожал плечами Славка.
      - Что - значит, ответа не существует?
      - Значит, вопрос поставлен неправильно. Существование не бывает осмысленным - просто потому, что не бывает никаких объективных смыслов. Смысл ты себе сочиняешь сам - если сочиняешь. Но существуешь-то ты объективно. И твое существование с твоим целеполаганием просто не имеет ничего общего. И слишком последовательно держаться за выдуманные смыслы действительно чревато депрессией, а если зайдешь в этом слишком далеко - то и смертью. Тебе это надо?
      - Нет.
      - Вот именно. Потому ты и не держишься - слишком. То есть хлопочешь, организуешь - но имеешь ум вовремя уйти, ведь правда?
      - Я ухожу, только убедившись, что дело жизнеспособно!
      - Осмысленное в твоем понимании дело нежизнеспособно по определению. По крайней мере, в нашем ареале. Или тебе нужны еще доказательства? И не говори, что ты об этом не знаешь. И если правда не отдаешь себе отчета, то это самообман. Более того - лицемерие. Ведь ты действительно всегда отовсюду уходил…
      - Из «ПолиГрафа» я не ушел.
      - Но ведь хотел? И правильно хотел. Потому что живем мы все - на болоте. Вообще все - просто степень топкости разная. У нас - максимальная. Тем более не стой на месте. Двигайся, двигайся, move your ass! Хотя твердой почвы нет нигде, как ты сам имеешь возможность убедиться. The same shit everywhere. Фактор фуры еще никто не отменял.
      В чувство меня привел все тот же мочевой пузырь - терпеть дальше было затруднительно. Фура все не останавливалась. Я уже примеривался отлить на ходу куда-нибудь в угол… И тут мы сбросили скорость и встали.
      Я сполз с мешков, толкнул тент рукой, определяя место надреза, сел верхом на борт кузова, спустил наружу обе ноги… - фура вдруг рявкнула, дернулась и пошла (на светофоре, видимо, стояли). Я нащупал бампер одним носком, другим, низко присел, держась за борт руками, повисая над пустотой, вытягивая наружу голову. Машина потихоньку набирала скорость. Я освободил башку, оглянулся - после многочасовой темени слепил даже неяркий свет пасмурного дня. Мы двигались по широкому шоссе, в правом ряду, пересекали как раз перекресток (на какой-то городской окраине). Позади ехал «гольф», тетка за его рулем таращилась на меня совершенно очумело. Я махнул ей рукой: тормози, мол (поймет, нет?), спустил ноги с бампера (скорость была уже довольно приличная), повис, шаркая подошвами по асфальту, дождался шипения шин тормозящего «гольфа» и отнял руки.
      На первом же шаге земля вывернулась из-под ног, но упал я правильно - вперед и на правый бок, перекатился (спина отреагировала ядерным взрывом небольшой мощности). Кто-то еще тормозил, свирепо сигналил. Я вскочил, огляделся через темные круги в глазах и дунул направо, к тротуару.
      Тут было ощутимо теплее, чем в Марселе, и без дождя, слава богу, - во флисе, по крайней мере, я не мерз. Большой город - и даже, наверное, очень большой: судя по обширности окраин. Надписи испанские - но где именно я нахожусь, определить было сложно. Соваться к прохожим со своей рожей я не спешил (они и так на меня косились через одного: рожа, видать, смотрелась) - да и не было уверенности, что тут поймут английский. По крайней мере, азиат в дешевой уличной «кебабнице», где я, тщательно натягивая рукава на кисти, разжился кебабом (обнаружил вдруг, что зверски голоден), моего вопроса не понял - и даже в минералке мне отказывал, пока я не вспомнил, что она «аква»…
      Небо было облачное - так что и время дня-то не очень распознаешь, а никаких часов мне не попадалось. Поначалу, дабы с ходу не заплутать, я держался широченной многорядки (кажется, она называлась Avenida Paz), потом, обнаружив на одной из развязок надпись на указателе «Centro», пошел в ту сторону: по улице Alcala, как выяснилось. Я миновал Plaza Manuel Becerra, пересек улицу Гойи, дома становились все старше и импозантнее на вид - а я по-прежнему не понимал, куда меня занесло. Не то чтобы это имело какое-то особое значение…
      Вскоре после перекрестка с Principe de Vergara слева потянулся обширный парк, а справа мне попался вход на станцию метро Retiro. Это чем-то в памяти отзывалось - чем?.. Черт. И только обойдя круглую Plaza de la Cibeles, в которую втыкалась Paseo del Prado, я уверился, что действительно в Мадриде.
 

 
      В лопатнике Мосластого я нашел чуть больше шестисот евро. Происхождение этой суммы оcталось загадкой - когда он шмонал меня там, в своем пригороде, он вынул из моего гораздо больше… Хотя - какая разница?
      В гостиницу с паспортами моими лучше не соваться… При том, что нужно мне сейчас было - только тепло, сухость, нормальный душ да нормальная кровать: я был абсолютно разбит во всех смыслах, здорово простужен и совершенно не в состоянии связно мыслить.
      На Пуэрта дель Соль, символизировавшей некогда репрессивную строгость франкистов, теперь ощутимо несло кумаром. В одном-двух кварталах от нее стены домов щедро украшали вывески дешевых хостелей. Это был единственный мой шанс - попытаться договориться в каком-нибудь таком беспонтовом заведении: сунуть им денег и вселиться без ксивы.
      На коротенькой Calle Victoria в двухзвездочном Hostal Playa (большая квартира на четвертом этаже) за стойкой помещалась толстая задумчивая тетка, по-английски знающая слова три с половиной. «Испанская грусть», явленная в ее усатом лице, так и не дала оценить мне впечатление, произведенное на тетку внешним видом внезапного визитера и его нетривиальным предложением. Мы долго беседовали с ней на разных языках каждый о своем, но неоднократно повторенное мною «но пассепорто» и наглядная демонстрация бумажки в пятьдесят евро, прилагаемой к тридцати, которые стоил одноместный номер, в итоге сделали-таки меня обладателем ключа.
      …Я оперся на перила зачаточного балкончика. Внизу напротив видна была вывеска Мусео де Хамон, Музея ветчины - сплошь увешанной копчеными окороками закусочной популярной местной сети. Прямо подо мной негры продавали компакты, разложив их обложки прямо на тротуаре. Слева, за углом, шумели машины и толпа. Смеркалось (который час, я так и не знал), оживало электричество. Моросило. Мне все никак не удавалось перевести дух.
      Левая половина лица была самого красивого цвета - насыщенно-баклажанного. И больше правой раза эдак в полтора. Что усугублялоcь распухшим левым ухом, по которому Мосластый колотил меня в машине (плюс здоровенная ссадина на левом виске). Плюс серая свиная щетина, уже переставшая быть небритостью, но еще не превратившаяся в бородку; плюс два сломанных боковых зуба в верхней челюсти…
      Сходного оттенка синяк на полгруди. Синяк - тоже громадный - и не спавший пока отек на левом плече. На спине - пониже середины. Синяки на внешних сторонах обоих предплечий и обеих голенях, на левом колене (видимо, тоже когда на «опеле» врезались). Щедро содранная кожа на правой ладони (десантирование с фуры). Лиловые кольца на запястьях.
      Гулкий кашель. Скорее всего - по ощущению - температура.
      Добавим сюда нелегальное положение, невозможность вернуться домой, вполне ничтожную объективно сумму денег, отсутствие приемлемых документов, совершенное убийство, а также стойкое намерение угондошить меня самого со стороны все возрастающего количества по большей части неизвестных, но наверняка располагающих ресурсами сил…
      Стащив с себя драное, грязное, пропотевшее тряпье, я внимательно изучал предлагаемое зеркалом ванной. И вроде бы не наблюдал ни малейших поводов для удовлетворения. При всем при том я точно ни разу в жизни не испытывал такого облегчения, как сейчас…
      Я не меньше часа проторчал в душе, голышом нырнул в койку… Мне показалось, не успел уснуть - как был разбужен стуком в дверь. Хотя глаза я открыл в ночную темень, слегка разбавленную уличными огнями… Стук повторился - требовательный. Я знал, в чем дело еще до того, как мужским голосом было произнесено «полис».
      Сообщила-таки тетка. Вот тебе и вся «флема кастильяна»…
      Я не испытал никаких эмоций. Не сразу нашел выключатель, зажмурился от света. Кашляя, прошлепал без спешки босиком в ванную, сморкнулся в биде, с отвращением поднял с плитки и натянул изгвазданные джинсы, подцепил пальцем вонючую майку и, зевая опухшими челюстями, поперся открывать.
      За дверью стояли двое невысоких черноволосых мужичков. Они оглядели меня с откровенным интересом, предъявили удостоверения и потребовали документы. «Ноу», - говорю (мне было абсолютно все равно, что отвечать). Мужики - точнее, один из них, неважно, но доступно изъяснявшийся по-английски, - уведомил, что в таком случае я задержан для выяснения личности. Ни строгости к потенциальному преступнику, ни ревностности в исполнении долга в них и близко не было. С особенным интересом оба косились на мои запястья.
      - Уот’с йор нэйм? Я закашлялся:
      - Ларри Эдж.
      Работать ночью кто же любит, кроме киноманьяков; испанские менты - не исключение: по прибытии в здешнюю предвариловку они без энтузиазма описали изъятое (хотя два моих паспорта пробудили в кабальерос некоторый интерес), сфотографировали меня во всей красе, дактилоскопировали, допросили - точнее, попытались, потому что на вопросы я отвечать отказался (прежде чем что-то говорить, следовало обмозговать - что именно, а на это я был по-прежнему неспособен), удивили либерализмом и человеколюбием, поделившись парой растворимых противопростудных таблеток, да и отправили подобру-поздорову в камеру, где уже имел место один довольно обтерханный правонарушитель, не понимающий по-английски.
      В ментовке мне, между прочим, уже приходилось чалиться - причем в российской. (Сходил, понимаешь, с девицей в кабак. В тот кабак, где, как выяснилось, предыдущим вечером нажравшийся до соплей мент потерял табельное оружие. То есть гулял этот мусор во многих шалманах - и теперь места его боевой славы по очереди обходило целое ментовское подразделение…
      Всех посетителей и персонал независимо от пола и возраста выставили вдоль стенки, половину отмудохали и в наручниках отвезли в участок. Где еще раз отмудохали, пообещали искалечить, отпетушить мнэ-э… руками рецидивистов и в два счета сшить дело лет на восемь минимум…) Так что и на нарах я отдыхал, и что такое «ласточка» узнал на собственных суставах (это когда тебе сковывают сзади обе щиколотки вместе с обоими запястьями). Здешние же порядки на подобном фоне выглядели сугубо санаторными…
      Остаток ночи, вопреки собственным ожиданиям и порядку вещей, я продрых сном праведника. В середине следующего дня был допрошен вторично, уже другим ментом: относительно молодой, длинный, неприветливого вида тип по имени Альваро (фамилию я не запомнил) явил некоторую агрессивность - тоже, впрочем, безрезультатно. Мне было объявлено, что я арестован по обвинению в нарушении визового режима и использовании поддельных документов. Я понимал, что это только начало, и пока на всякий случай держался в глухой несознанке.
      Продолжения долго ждать не пришлось: тем же вечером, уже довольно поздно, меня снова сдернули с нар и отконвоировали в знакомый прокуренный кабинет, где находилось несколько человек в форме и в штатском, включая все того же Альваро - сделавшегося, по-моему, еще более злобным, а также крепкого лысого мужика между сорока и пятьюдесятью с непроницаемым лицом и в хорошем костюме. Без галстука. Лысый привлек мое внимание тем, что, во-первых, он, единственный из всех тут, стоял, во-вторых, сразу внимательно на меня посмотрел: без выражения, но тем взглядом, за которым ничего хорошего для рассматриваемого обычно не следует. В молчании и позах присутствующих еще улавливалось послевкусие некоего спора, не завершившегося к взаимному удовлетворению - и по угрюмости Альваро можно было догадаться, что неудовлетворенным остался как раз он. На столе перед ним лежали некие документы, на которые мент не без раздражения косился.
      Почти не глядя на меня и назвав меня Юрием Касимовым, Альваро пояснил, что, поскольку я идентифицирован как лицо, находящееся в международном розыске по подозрению в соучастии в убийстве, совершенном на территории Италии, я поступаю в распоряжение присутствующего здесь представителя итальянских правоохранительных органов господина Тонино Альто. Мы с лысым вторично посмотрели друг на друга - и опять его лицо абсолютно ничего не выразило.
      Уж не знаю, чего я ожидал, но, когда испанский мент, проводивший нас с Альто до дежурки, поручкался на выходе с итальянцем, оставив меня в единоличное его распоряжение, я несколько удивился. Просто у них это, думаю. Еще больше я удивился, когда Альто, подойдя к своей «ауди», открыл мне переднюю дверь (я, естественно, был в наручниках), пропуская на соседнее с водительским место.
      Сел сам, пристегнулся, тронулся, вписался в траффик (машин тут, в центре, было еще полно).
      - Что это с вами? - спросил по-английски без заметного акцента, показав пальцем на свое лицо.
      - Несчастный случай, - говорю. Я, естественно, решил пока воздержаться от подробностей.
      - Это не они? - неопределенное движение головой - в адрес испанских ментов.
      - Нет…
      - Кто вас похищал? - осведомился он через некоторое время.
      - Вам Сергей сказал?
      - Он связался со мной позавчера, сказал, что было два звонка. Первый раз якобы некто на очень плохом английском с сильным, каким-то восточным акцентом сказал, что вы находитесь «у них в руках» и они требуют за вас выкуп. В противном случае вам отрежут голову. Во второй раз якобы вы сами это подтвердили. Похититель обещал звонить еще - и больше не объявлялся.
      - Я убежал, - говорю.
      - Так кто это был?
      - Это официальный допрос? Он хмыкнул:
      - Разумеется, нет.
      Мы вырулили на какую-то большую прямую улицу и теперь удалялись от центра - в аэропорт?
      - Официального допроса я вам в скором времени не обещаю, - после паузы, словно обдумав что-то, сказал Альто.
      Я покосился на него заплывшим глазом.
      - Я работаю в S. I. S. Dе, - медленно произнес он после новой паузы. - Это одна из двух главных итальянских спецслужб… грубо говоря, вроде ФБР или вашей русской ФСБ… Но в данной ситуации и в данный момент вы имеете в моем лице дело не с ней… вообще не с какой-либо структурой… - Альто посмотрел на меня. - Сейчас вы имеете дело со мной лично. Вот в чем я хотел бы вас убедить…
      Я молчал. Во мне уже ничто не отзывалось на очередные сюрпризы.
      - … И еще мне хотелось бы, чтобы вы поверили, что в данный момент и в данной ситуации (он повторил с нажимом) наши с вами - лично ваши и лично мои (еще один нажим) - интересы в известной мере совпадают.
      Мы были уже фактически за городом. Альто разгонялся по левой полосе. (В каком он, интересно, звании? Пожалуй, на полковника потянет. Чувствуется в нем известная барственность…)
      - … Я не знаю, что происходило с вами в последние три недели. Но знаю - со слов Сергея, - что было до этого. В частности, про то, как вас пытались убить в Лондоне вместе с Артуром Беляниным… - взгляд на меня, - если, конечно, по электронной почте вы написали Сергею правду…
      - Правду, правду…
      - В таком случае могу вас уведомить, что в вашем физическом устранении заинтересована некая весьма - весьма! - влиятельная сила, рассматривающая вас как нежелательного свидетеля.
      Мы посмотрели друг на друга. Я отвернулся. В раздробленном свете фар отброшенные «дворниками» струйки разбегались по стеклу горизонтально и даже чуть вверх.
      - … Но именно в этом же качестве - как в свидетеле - в вас заинтересован я. Лично я, Тонино Альто. Причем именно в живом и здравствующем свидетеле. И хотя я - повторяю - действую сейчас не в интересах и без поддержки S. I. S. De, я и сам по себе располагаю определенными возможностями.
      Итальянский темперамент в речи синьора Альто все-таки прорывался сквозь профессиональную сдержанность: излагал он не по-гэбистски выразительно, артистично расставляя интонационные акценты.
      Я тоскливо молчал. Опять меня куда-то вербуют. Ну хоть сразу бейсбольными битами не пиздят - и на том грациа…
      На указателе - поворот на аэропорт. Мимо.
      - Мы не едем в Италию. - Альто заметил мой взгляд. - Именно в связи с тем, о чем я говорю. Я вас отобрал у испанцев как офицер S. I. S. De. Почти отбил… - Он хмыкнул. - Но я везу вас отнюдь не в изолятор S. I. S. De. Я не буду допрашивать вас как следователь. Я хочу поговорить с вами как частное лицо.
      - Кстати, в чьем это убийстве я соучаствовал? Еще одна невеселая ухмылка.
      - Я был вынужден пойти… скажем, на фальсификацию… Я, естественно, не считаю, что вы виновны в убийстве Антона Шатурина или чьем-то еще, - не беспокойтесь. Но если бы я не разыскивал вас официально как убийцу, я бы не смог вас заполучить, понимаете? Вас же задержали за правонарушение, совершенное на территории Испании. Так что формально вас, конечно, не должны были вот так вот просто отдать иностранцу. К счастью, я много работал с испанцами - благо соседи, - и у меня есть хорошие знакомые в здешней полиции. Один из них за время нашего знакомства даже стал генералом. Благодаря ему я вас нашел, благодаря ему вас и… ну почти что выкрал… Мне пришлось здорово постараться, чтобы успеть раньше тех, кто ищет вас с целью, прямо противоположной моей. - Пауза. - Вам очень повезло, Юрий, что арестовали вас именно испанцы и что я все-таки успел за вами раньше всех.
      Мы гнали по большому междугороднему шоссе. На указателях значились Сарагоса и Барселона.
      - Я понимаю, - продолжал Альто убедительным своим голосом, - что у вас нет никаких поводов верить мне на слово. Вообще доверять мне. Я догадываюсь, что у вас - после всего, что с вами случилось, - достаточно причин не верить вообще никому. И тем не менее я подозреваю, что нам с вами в нынешнем нашем положении - сколь бы разным ни было мое положение и ваше! - все равно не остается ничего иного, как начать друг другу доверять. Коль уж скоро вышло так, что мы с вами в некоторой степени в одной лодке…
      - Не понимаю, - не выдержал я, - каким это образом вы очутились в моей гребаной лодке?
      Он помолчал и вроде бы помрачнел:
      - Видите ли… Боюсь, что я, занимаясь всем этим делом - убийством Дэвида Страно и всем, что с ним связано - а с ним оказалось связано слишком много! - стал мешать той самой силе, которая стремится избавиться от вас.
      Твою мать… Еще заплеты… (Что-то вдруг подкатило, на несколько секунд пережало гортань.)
      - Вы лично - стали мешать? - Я не мог остановить расползание губ в судороге какой-то истерической иронии. - Или ваша контора?
      - Я же сказал вам…
      - Так что же вы - c начальством вашим собственным поссорились? Эта ваша сила - S. I. S. De?
      - Вы задаете резонные вопросы, Юрий. Я даже готов ответить на большинство из них. Но, разумеется, только после того, как уверюсь, что имею в вашем лице дело с… скажем так, союзником.
      - А вы меня в этом можете уверить?
      - Постараюсь. Собственно, уже стараюсь. Как видите, я делюсь с вами совершенно неофициальными и, поверьте, чрезвычайно опасными сведениями. Поскольку вижу единственный путь к необходимому взаимному доверию - взаимный же обмен информацией. Ведь нам обоим как раз не хватает того, что мы с вами можем рассказать друг другу… Или я не прав?
      - А какие у меня гарантии, что после того, как я вам все расскажу…
      - Я от вас не избавлюсь? Или не упеку вас в тюрьму? Очень просто - когда я посвящу вас в собственную ситуацию, вы поймете, что вы нужны мне как добровольный свидетель. Возможно - свидетель в суде. Ваша безопасность - моя вполне шкурная забота. Вот вам и точка пересечения интересов. Тем более что другой вывод из информации, которую я могу довести до вашего сведения, заключается в том, что я - лично я - похоже, оказываюсь единственной стороной, не только заинтересованной в вашей безопасности, но и способной ее обеспечить…
      - Ну-ну, - говорю (по-русски).
      Сладко поешь, макаронник. Хоть и видно, что тот еще крокодил, - а так и хочется ему верить… Наверное, действительно классный профи: умеет, гад, убеждать. «Добрый следователь» из него должен хороший выходить… (Хотя - может, и «злой». Очень даже может…)
      - Ну что, попробуем? - спросил Альто после паузы. - По очереди, скажем…
      - Кто начнет?
      - Начну я. - Он вынул из кармана такой знакомый предмет - ключ от наручников. - Давайте сюда руки…
 

 
      Я тупо взял газету: «Файнэншл таймс» четырехдневной давности. Гвоздь номера - интервью с офицером (имя и должность не разглашаются) отдела F британской контрразведки МИ-5 («борьба с подрывной деятельностью внутри страны»). Во вводке к материалу утверждалось, что редакция располагает диктофонной записью разговора и рядом документов, подтверждающих слова интервьюируемого. Его - материал - вместо объяснений попросил меня прочесть Альто.
      - Зачем? - не понял я.
      - То, что собираюсь сказать вам я, может прозвучать слишком неправдоподобно - я боюсь просто, что вы мне не поверите. Газету я захватил специально. По крайней мере, это вполне независимый источник. Я не призываю вас верить во все, что говорит герой интервью, но пусть у вас будет хотя бы с чем потом соотнести мои слова…
      Я без энтузиазма сел в кресло и принялся напрягать свой английский.
      Анонимный британский контрразведчик публично стучал на собственное начальство. Он утверждал, что ряд высокопоставленных чинов МИ-5, включая руководство его отдела, замешаны в истории с Европейским фондом социальных исследований, независимой научной организацией, занимающейся всевозможного рода социальной аналитикой и прогностикой в рамках нынешних и потенциальных членов ЕС. По словам Стукача, независимость организации была сугубой фикцией - ЕФСИ плотно опекался британскими спецслужбами и исследования вел в их интересах. В первую очередь это касалось кризисной прогностики: оценки вероятности и опасности внутренних конфликтов, моделирования их хода и последствий. Только делалось это якобы с целью отнюдь не предотвращения означенных кризисов - а инициирования их и направления в нужное русло.
      Исследования финансировались весьма щедро, и научные методики использовались самые передовые - некоторые как раз по ходу дела и «обкатывались». Именно ЕФСИ финансировал «эксперимент в области гуманитарного моделирования», затеянный Артуром Беляниным, чья смерть 13 октября в центре Лондона от руки киллера наделала столько шуму. Эксперимент был действительно революционен: Белянин хотел протестировать собственную уникальную разработку, компьютерную программу, теоретически позволяющую делать разного рода прогнозы (в т. ч. социальные, в т. ч. кризисные) с невиданной ранее степенью точности - этим он и соблазнил лиц, ведавших финансированием Фонда. Только вряд ли сам Белянин представлял себе в полной мере реальные цели этих лиц. Каковые лица якобы стремились получить в свои руки некий инструмент управления кризисами, «машину провокаций». Всегдашняя проблема любых провокаций - непредсказуемость их последствий: здесь же (казалось лицам) брезжила возможность стопроцентного манипулирования…
      Но еще более сенсационными были откровения Стукача касательно тех самых лиц. По его словам, в Европе существует некий неофициальный и вообще никак не оформленный Клуб, куда входят разные люди из разных структур разных (в основном, конечно, «старых», наиболее могущественных) членов ЕС, объединенные реальным влиянием на политику своих стран и ЕС в целом. Политики, высокие армейские, спецслужбистские и полицейские чины, крупные бизнесмены и общественные деятели. «Клуб» в данном случае определение сугубо условное - имеется в виду система неофициальных консультаций, координации действий и принятия общих решений в обход громоздких и зачастую малоэффективных государственных и надгосударственных структур. Соответственно и цели членов Клуба зачастую далеки от официально декларированных целей правительств. Так вот, именно Клуб интересовался работоспособностью белянинской программы и дал ему карт-бланш.
      Эксперимент, конечно, не был тайным (слишком широкий круг людей в нем участвовал), но и излишней огласке не предавался. Естественно, тщательно скрывались его конечные и истинные цели, связь с Клубом и само наличие Клуба. Но именно на почве этой связи и этой секретности и начались в какой-то момент неувязки. Об эксперименте узнали некие силы, играющие против Клуба. Возможно, влиятельные люди, не вошедшие в Клуб; возможно, недовольные своим положением в Клубе. Целенаправленным вмешательством в эксперимент они стали - косвенно, через лаборантов, Белянина, руководителей Фонда, - провоцировать стоящих за ним, экспериментом, членов Клуба, намекая на возможность предания широкой огласке всего, что скрывалось.
      Затея закончилась стопроцентным успехом: члены Клуба перепугались, начали подозревать друг друга и всех окружающих в ведении двойной игры (тем более что многие из членов всю жизнь проработали в спецслужбах и привыкли мыслить в категориях заговоров и провокаций), сводить между собой счеты и подставлять кого получится.
      («Заметьте, - говорил мне потом Альто, - никакого РЕАЛЬНОГО криминала ни в чьих действиях не было. На практике пока осуществлялась только сугубо научная затея, пусть сколь угодно нетривиальная, но сама по себе совершенно безобидная! Но в том-то и суть любой негласности, секретности, любых закулисных игр и тайных операций - говорю вам как человек, связанный с ними всю профессиональную жизнь, - что секретность очень быстро делается самоценной, самодовлеющей и самовоспроизводящейся, порождающей паранойю и криминал. Совершенно неважно, что именно засекретить - но угроза нарушения секретности приводит к повышенным мерам по сохранению секретности и созданию все новых структур: с одной стороны, по разоблачению секретности, с другой - по ее сохранению. Объяви гостайной рецепт мороженого - и моментально вокруг начнутся коррупционные скандалы, сенсационные разоблачения, войны спецслужб, и трупы станут выносить пачками…»)
      В какой-то момент процесс вышел из-под контроля, его участники запаниковали и принялись «зачищать территорию». Жертвами такой панической зачистки стали несколько человек (и членов Клуба, и просто тех, кто «слишком много знал»), включая Белянина. И чуть было не стал Стукач - решившийся максимально широко разгласить все, ему известное, именно затем, чтобы перестать быть носителем опасной тайны…
      - Послушайте, добрый следователь, - я бросил газету, - у вас тут закурить не водится?
      - Извините, не курю… - Голос Альто из кухни тотчас заглушила кофеварка.
      Я хрустнул пальцами, поднялся, подковылял (коленка, тварь, еще болела) к балкону, встал в дверях, привалившись плечом (правым, понятно) к косяку, щурясь. Утреннее солнце грело почти по-летнему, облака растащило, небо отливало совершенно рекламной спектральной голубизной. В соседнем садике полно было зеленых деревьев - что-то, по-моему, даже плодоносило.
      Я спохватился и перестал мять собственные кисти. Без курева хоть вешайся…
      Маленький особнячок где-то на окраине Барселоны, несколько запущенный с виду. Он делился на две половины - одна из них стояла запертой. А в тех комнатах, куда вселились мы с итальянским гэбэшником, было, видимо, что-то вроде «нычки», «лежки», некоей берлоги, предоставленной (полудогадался, полузаключил я из намеков Альто) его испанским приятелем.
      - Ознакомились?
      Я обернулся. Гэбэшник в рубашке с закатанными рукавами выставлял на столик разноразмерные и разноцветные кружки. Мускулистые предплечья следака были коричнево-загорелы и черно-волосаты.
      Я вернулся в кресло, взял кружку и бессмысленно в нее вытаращился. Перевел взгляд на газету. На Альто (он наблюдал за мной).
      - Вы это серьезно? - спрашиваю.
      - Я? Я пока ничего не говорю…
      - Но… - Я не знал, что хотел сказать. На что возражать, что отметать с порога…
      - Не спешите. - Глядя на меня, он откинулся на спинку и принялся массировать обеими руками шею. - Просто подумайте. Спокойно. Сами.
      7 июля текущего 2005 года от нескольких взрывов, устроенных на лондонском общественном транспорте арабскими отморозками, погибли 52 человека. Шоком для англичан стало еще и то, что убивают их не «свежие» иммигранты, а мусульмане, родившиеся в Британии. При том, что деcятилетиями Британия была главным не только в Европе, но и вообще на Западе центром cбора денег и вербовки рекрутов для исламских террористических организаций, что там открыто велась самая агрессивная и ублюдочная исламская пропаганда, что туда с безусловного попустительства и даже при официальном поощрении британского правительства стекались озверевшие исламисты из Северной Африки, Ближнего Востока и Кавказа. Британские мусульмане воевали в Афганистане, взрывали евреев в Израиле, а власти Соединенного Королевства тем временем давали политическое убежище бородатым чеченским эмиссарам…
      Еще в апреле 2005-го британские спецслужбы направили правительству аналитический докдад, где утверждалось, что 26 % британских мусульман не считают, что следует быть лояльным к стране проживания, 13 % оправдывают терроризм, а 1 % готов лично участвовать в терактах (между прочим, процент от 1, 6 млн - это 16 тысяч). Тем не менеее в середине июня правительство даже снизило уровень террористической «тревоги»…
      А всего через неделю после гибели от рук исламских выродков полусотни лондонцев советник тамошнего МИДа по мусульманским вопросам порекомендовал РАЗРЕШИТЬ въезд в Соединенное Королевство катарскому шейху Юсуфу аль-Карадави, многажды приветствовавшему террор во имя Аллаха. На том основании, что, мол, если шейху отказать в визе, то британские исламисты обидятся и будут взрывать еще больше…
      Подборку на эту тему в каком-то англоязычном журнале давал мне почитать еще в Гамбурге политически подкованный Мишка Попов - и мне оставалось лишь согласиться, что европейцы не только повернулись раком к заезжим отморозкам, но и жопу навазелинили.
      - Все равно не понимаю, - спросил я его. - Не совсем же идиоты там сидят, в британских, вообще европейских правительствах и госбезопасностях. Не самоубийцы же. На хрена они сами себе могилу роют?
      - Более того, - поддакнул Попов, - складывается четкое ощущение, что они ее роют последовательно, совместно и согласно разработанному плану. Я отдаю себе отчет, что говорить о существовании единого такого европейского плана более-менее всерьез - это дурная конспирология. Но в противном случае, согласись, остается только констатировать полную капитуляцию европейцев перед самой дикой и безбашенной частью третьего мира - причем капитуляцию беспричинную и заочную. Выходит, их в натуре даже не «опускают» насильно, они заранее и добровольно развернулись задом… Хотя предположение о таком массовом паническом капитулянтстве в структурах, отвечающих за безопасность самых мощных, располагающих громадными политическими, финансовыми, полицейскими, военными ресурсами стран мира, выглядит еще большим бредом, нет?..
      - Ну так а что происходит-то?
      - Что я тебе могу сказать с высоты своего дивана… Лично я думаю, тут всего понемногу. Во-первых, двойной стандарт - в Европе вообще процветающий: пока они взрывают израильтян и русских, они как бы и не террористы… Во-вторых, определенная психологическая беспомощность тоже налицо: Европа слаба не от недостатка денег и некомпетентности полицейских, а от недостатка политической бесцеремонности (когда ты к нему с Хартией о правах меньшинств, а он к тебе с поясом шахида - понятно, на чьей стороне сила). Ну а в-третьих… Я даже на полном серьезе не исключаю, что за всем этим стоит пусть не прямая, но в той или иной степени сознательная провокация. В конце концов, накопление в европейском организме посторонних и опасных для здоровья этого самого организма веществ происходит с полного ведома, так сказать, «мозга». Так что какая-то часть этого «мозга» просто по логике не может сознательно не рассчитывать на рвотную реакцию. Не провоцировать эту рвоту…
      Еще раз - Европа стара и анемична. И именно правительства и спецслужбы, да вообще все «сильные мира сего»: политики, финансисты и прочие - люди, лично и профессионально заинтересованные в успехе своего континента в мировой цивилизационной гонке (которую Европа совершенно откровенно проигрывает!), - не могут не обкатывать самых разных средств вялый этот континент «подстегнуть». Правда, боюсь, что толку от всех этих «попыток омоложения» - ну как от любых попыток омоложения…
      Именно же с этой целью объединялись в Евросоюз. И что получили? Гигантcкого бюрократического голема, неконтролируемо размножающуюся систему чиновных синекур и финансовых злоупотреблений. Именно с этой целью принимали в свой Союз всякую-разную Восточную Европу. И чего добились? Посадили на свою шею постсовковых коррумпированных сверху донизу нахлебников, некоторые из которых, вроде Латвии с Эстонией, еще на эсэсовцев как национальных героев официально дрочат…
      В общем, я не удивлюсь, если узнаю, что кое-кто из отвечающих за европейскую политику в области иммиграции и безопасности пускает сюда цветных в таком количестве (да еще и с гексогеном) не только сознательно, но и специально, в расчете на повод для всяческих ужесточений - как ему, наверное, кажется, взбадривающих, мобилизующих. Только, поверь мне, получит он в результате са-авсем не то, чего ожидал…
 

 
      - Хорошо… предположим… - Под черепом по-прежнему был загустевший клей. - Кто и зачем в таком случае послал меня к этому Фараху?
      Я сидел голый, во всей красе своих синяков: из одежды - одно полотенце вокруг бедер - прочее с натугой жевала стиралка.
      - Кто именно - я вам, естественно, сказать не в состоянии. - Альто рассеянно попинал приземистый газовый баллон (центрального отопления тут не водилось за отсутствием климатической надобности). - А примерно - какого рода сила - вы и сами догадываетесь. А зачем… После того, как вся эта квашня поперла из кадки… не после этих откровений, разумеется, - он кивнул на «Файнэншл таймс», - гораздо раньше… в целом ряде стран целый ряд инстанций, естественно, затеял ряд негласных расследований. Более того, многие из расследователей наверняка действуют скоординированно - поскольку «квашня» международная. Сами понимаете, какое количество очень и очень серьезных персон в результате оказалось под ударом… тем более что у серьезной персоны врагов всегда пруд пруди, а тем только дай повод… В общем, либо какая-то из этих персон, либо - что скорее - несколько таковых, действуя тоже сообща (ввиду общей угрозы… впрочем, это не означает, что при первой же возможности они друг друга не пересдают), решили предпринять срочные контрмеры. Хотя бы на время - достаточное, чтоб обезопасить себя. Поскольку персоны наши в ситуации форс-мажора и вынуждены импровизировать, они хватают все, что попадается под руку… и всех - дабы этих расследователей запутать, заморочить им головы и выиграть таким образом время.
      - А попался - я…
      - Среди прочего. Но вас им вообще словно сам Бог послал. Во-первых, вы человек совершенно посторонний, ничего не знающий и не понимающий - так что, даже если вас обколоть пентоталом, ничего опасного вы не расскажете. Во-вторых, вы успели засветиться в массе разных, но так или иначе взаимосвязанных дел: то есть к вам будет повышенное внимание, и тот, чье внимание вы привлечете, - он-то как раз ни за что не поверит, что вы в реальных интригах ни сном ни духом! Любой профессиональный расследователь по определению ищет взаимосвязи - а от вас тянется столько ниточек! Я-то сам как на вас обратил внимание? - именно благодаря вашему постоянному мельканию в большей или меньшей близости к целой куче эпизодов… И в конце концов, вас можно было использовать совершенно вслепую - ведь вы бы даже не вывели на того, кто сказал вам: «Иди к Фараху».
      - Причем у них был железный расчет, что Фарах, распознав во мне провокатора (что он сделал бы по определению - он это и сделал…), меня же и кончит.
      - Таким образом, убиваются сразу два зайца: они отводят внимание от себя и избавляются чужими руками от собственного орудия. Эргономично и экологически чисто.
      - И как большинство безупречных комбинаций, с треском пролетела… Кстати, а кто убил Фараха?
      - Давайте рассуждать логически. Вероятно, этот условный «Бруно». Некий «патрон» Фараха, перепуганный начавшейся чехардой и не желающий, чтобы о его связи с Фарахом стало известно тем, кому об этом может стать известно…
      - Подождите, а весь этот фейерверк во Франции?..
      - По всей видимости, спонтанная «детонация». Преждевременная. А может, тот, кто «заряды» эти делал, видя, что операция проваливается, сам подорвал их - «вхолостую»…
      - Так, давайте еще раз. Значит, Некто, меня пославший, чувствуя, что расследователи вот-вот до него доберутся, при помощи слепого орудия в моем лице подсовывает им сразу целую кучу отвлекающих вещей: «Бруно», Фараха, меня - дабы расследователи вляпались во французскую кашу, а потом еще долго путались в собственных яйцах, пытаясь понять, кто я такой и какова моя во всем этом роль… Заранее перепуганный «Бруно» следит за Фарахом и видит (слышит), что к нему пришел некто якобы от него. Он тоже понимает, что налицо провокация, и в панике убирает концы, то есть самого Фараха…
      - А дальше начинается еще интереснее: вы ухитряетесь остаться в живых и сбежать, да еще и оставив после себя два трупа! Вы представляете, что теперь будет думать этот Некто?
      - Что?
      - Что он сам ошибся на ваш счет! Или его самого провели. Что либо вы - не тот, за кого он вас держал, либо вы - это не вы. Потому что этот Некто, как и было сказано, мыслит провокациями, заговорами и не верит в случайности - и ни за что не поверит, что вам просто так феноменально повезло…
      - То есть если я ему еще вдруг каким-то образом попадусь…
      - Он вас «выпотрошит» с пристрастием и убьет. В любом случае. Без вариантов.
      Выпить тут тоже, конечно, ни черта не было. А выходить наружу мне Альто запретил. Задним планом даже мелькнуло: в какой из наличных технических жидкостей наибольшое содержание спирта?.. Развести, не знаю, антифриз - и нажраться до зеленых чертей…
      Кое-как я с собой справился. Минимальный порядок в башке навел. Минимальный…
      - Он… Некто… писавший с мейл-бокса Хендри… знал, что в Лондоне вместе с Беляниным пытались убрать меня…
      - Значит, вот вам еще один штрих к его портрету.
      - Так… Зачем понадобилось валить Белянина, я еще примерно понимаю… Паническая зачистка, что-то знал про своих спонсоров… Все эти белянинские меры предосторожности - он, выходит, знал, что «под колпаком»?
      - Выходит так. Он обнаружил это, испугался, задергался, он стал предпринимать попытки избавиться от «опеки», действовать самостоятельно. В конце концов он привез в Лондон вас и встретился с вами лично…
      - Значит, мои отчеты он воспринимал в контексте своих заморочек…
      - И решил, что они - отчеты, в смысле, - часть игры против него и его затеи.
      - Но ведь правда же получалось, что все на одну тему!
      - Все?
      - Хотя… Ну да! Писал-то я ему обо всем, о чем угодно, что видел, то и пел…
      - … Но поскольку он сам был зациклен на прогностике, на случайностях - то из всего, присланного вами, вычленил именно это. Сложил вместе - и сделал выводы…
      - Те ребята в Праге сказали, что за мной «хвоста» не было…
      - Если взявшие «под колпак» Белянина (профессионалы), несмотря на его ухищрения (непрофессиональные), его все-таки слушали, то им не было никакой нужды ходить за вами по Праге.
      - То есть и меня решили тоже - на всякий случай?
      - Неужели вы полагаете, что они стали бы разбираться: сколько вам реально известно, успел вам Белянин что-нибудь рассказать или нет…
      - А откуда этот чертов Некто знал про Хендри? И вообще - откуда я знаю, что это не сам Хендри? Вам что-нибудь известно про то, существует ли Рональд Хендри в реальности? Имеет ли какое-то отношение к Ларри Эджу? И существует ли в реальности Ларри Эдж?
      Альто хмыкнул:
      - Давайте по очереди… Когда во всей этой истории всплыло имя Ларри Эджа, я, естественно, собрал всю доступную информацию. Тем более что интересы Эджа иногда представлял Страно. Сами понимаете, у спецслужб в отношении информации возможности довольно существенные… Признаюсь, я с самого начала относился к этой странной версии скептически. Но, разумеется, досконально проверил. И - разумеется - ничего не нашел.
      - А что вы про него знаете? - почти по-детски спросил я.
      - Про Эджа? А что вас интересует?
      - Он вообще существует?
      - То есть? - Альто, казалось, удивился. - А чего б ему не существовать?
      - И вы знаете, где именно?
      - Где он живет? У него довольно много недвижимости по всему миру, и в Европе немало. Но в последние годы он почти не покидает своего поместья в окрестностях Синтры. Это Португалия, рядом с Лиссабоном. Называется оно «Абригу дю криадор»…
      Вот тебе и вся тайна… (Мне вдруг пришло в голову, что для членов разнообразных ларри-эджевских фан-клубов нет ничего ужаснее, чем получить такую вот достоверную и однозначную информацию, - ведь вся игра тогда насмарку. Какому-нибудь Томасу Роту вовсе не нужны исчерпывающие сведения о Ларри Эдже - ему нужна игрушка, нужен статус авторитета среди профанов… Какой-нибудь Андреа нужен повод снисходительно фыркать в адрес Харти. И так далее… Никому из этих ребят не интересен Ларри Эдж реальный - им требуется нечто максимально туманное и загадочное: тогда у каждого из них будет Ларри свой собственный, «по индивидуальному заказу»… Да что там - даже я чувствовал сейчас легкое, но отчетливое разочарование!..)
      - Он действительно занимается бизнесом?
      - Не лично, но весьма активно. Хотя, насколько мне известно, все серьезные решения он до сих пор принимает сам. Его капиталы инвестированы в кучу компаний, включая сверхдоходные. Его традиционно интересуют высокие технологии - это все правда… - Следак улыбался - снисходительно. - Но, поверьте, к нашим делам он действительно не имеет никакого отношения. Я проверял - максимально тщательно.
      Вот и Энрико говорил то же самое… Я не сомневался, что это - правда.
      - А Хендри?
      - С Хендри интереснее. Человек с таким именем либо никогда не жил в Европе, либо делал или делает это нелегально - во что лично я не верю. Это либо псевдоним реального лица, либо вообще виртуальная личность. Как секретаря Эджа его знает - разумеется, заочно - очень много самого разного народа. Я не исключаю, что это псевдоним реального секретаря Эджа, увлекшегося мистификациями по примеру патрона. Я не исключаю, что это одна из масок самого Эджа. Очень возможно, что это виртуальный образ, созданный неким лицом, обществом, инстанцией, паразитирующей на анонимности Эджа и действующей как бы от его имени. Тут может возникнуть вопрос: с какой целью - и на вопрос этот будет довольно сложно ответить, ведь от имени Хендри (то есть косвенно - от имени Эджа) производились совершенно разные действия, не имеющие между собой ничего общего. Другое дело, что для меня, например, вопрос этот праздный - поскольку ни в одном из означенных действий не было состава преступления. За исключением вашей истории - но здесь совершенно очевидна примитивная импровизация. Удавшаяся, если не ошибаюсь, только потому, что автор ее владел достаточной информацией…
      - То есть взломали мейл-бокс этого условного «Хендри»…
      - Почти наверняка.
      - А откуда он владел информацией? Откуда знал, что я могу на это купиться? Откуда они вообще знали о моей… паранойе по поводу Эджа?
      Я подумал, что в глазах Альто должен выглядеть (в свете «своей истории») полным идиотом. Примерно как в собственных…
      - Странный вопрос, Юрий. Во-первых, ваши отчеты Белянину. Во-вторых, отчеты Сергея своему нанимателю, которому он докладывал про вас…
      - Вы знаете, кто был этим нанимателем?
      - Знаю.
      - И кто?
      - Вас интересует имя?
      От озвучивания конкретики вроде имен и должностей мой следак уклонялся вежливо, но категорически. Впрочем, действительно: какая мне разница?
      - Ладно, черт с ним, с именем. Но какова его роль во всей этой бодяге?
      - Довольно существенная. Наниматель имел отношение к Клубу, но фигурировал там не на первых ролях. Хотя и был, конечно, в курсе насчет эксперимента и всего, с ним связанного. И вдруг он - совершенно случайно, через своего знакомого из числа бесчисленных знакомых Сергея - узнает про то, что человек, задействованный в эксперименте, пусть в самом скромном качестве, непонятным образом причастен к криминальной истории со свежим трупом и с участием такой видной фигуры, как Страно! Вы представляете, какая репутация и какие связи были у Страно… Поскольку секретность, как я говорил, порождает паранойю, а вокруг эксперимента секретность нагнеталась, то наш Наниматель заподозрил тут некую игру, цели которой не представлял, но участники которой - Страно, я имею в виду - вызывали у него пристальнейший интерес и заведомые опасения. А тут еще пару дней спустя Страно убивают с голливудскими спецэффектами - и все становится совсем интересно и непонятно. Но этот человек не стал, разумеется, ничего пока говорить прочим членам Клуба: он решил - предельно осторожно, через Сергея - собрать информацию по данному поводу, а потом уже решить, что с этой информацией делать.
      - Но коллеги по Клубу про это все равно прознали…
      - И они-то задергались уже всерьез. Потому что на непонимание происходящего (тайна) наложился факт нечистой игры господина Нанимателя (секретность). Они срочно послали людей, чтобы перехватить Сергея и взять вас уже под собственный профессиональный контроль.
      - Ага, так вот кто были эти нюрнбергские «менты»… Ведь Серега еще и им все впрямую рассказал… Они правда были из полиции?
      - Скажем, из государственных структур… Экие мы уклончивые.
      - А кто запихал нас в мини-вэн?
      Альто снова улыбнулся - уже откровенно покровительственно. Когда вопросы задавал он, это выглядело как допрос (тем более что все снималось на видео). Едва же начал спрашивать я - как сразу почувствовал себя шестилетним ребенком: «Пап, а почему то? а откуда это?..»
      - Давайте, если вы не против, немного прервемся, - сказал итальянец - и тут я понял, что, действительно, категорически назрело сделать паузу. Осмыслить уже узнанное…
 

 
      Господи, ну и каша…
      Я так хотел получить объяснение, я его наконец получил… и обнаружил, что оно мне не нравится. Во-первых, крайней громоздкостью, во-вторых, обилием ссылок на случайность. Слишком уж в нем мало было стройности - и соответствия тому самому принципу экономии мышления.
      (Интересная штука эта «бритва Оккама». Ведь из соображений логической стройности я упорно искал простейшие варианты - и чуть ли не готов был допустить, что за всем происходящим стоит Ларри Эдж: вопреки всяческой логике…)
      Но в предложенную Альто версию, как ни крути, все события худо-бедно укладывались. В конце концов, следак был источником вполне компетентным (я даже подумал, что вряд ли хоть кто-то хоть где-то знает обо всей этой истории больше него - ну, кроме разве что затеявших эту историю… если предположить, что таковая инстанция вообще имела место). Я не видел для S. I. S. Dешника особого смысла мне врать - то, чего он не хотел говорить, он впрямую опускал. А что касается правдоподобия и неумножения сущностей сверх необходимого - тут профессиональному следователю, наверное, все же виднее, чем мне…
      Итак.
      Выяснилось, что в своем электронном письме Мирский изложил рассказанное ему Альто довольно полно - правда, сам Альто рассказал Мирскому отнюдь не все, что знал по поводу смертей Шатурина и Страно.
      Со мной итальянец, разумеется, тоже не стал делиться информацией о характере и содержании той «передачи», что покойный пэдэ (помощник депутата) Поляков второпях - скорее всего, предупрежденный кем-то в последний момент о гэбэшной охоте - подрядил доставить за бугор Майю Шатурину. Единственное, о чем Альто обмолвился, так это о том, что деньги на кону стояли впрямь громадные. «Боюсь, Юрий, вы сами не представляете, с какой интенсивностью разворовывают вашу страну. Я по роду службы сталкивался с какими угодно хищениями и злоупотреблениями, но даже я каждый раз слегка теряю чувство реальности, когда узнаю о масштабах воровства из России. Видимо, у вас и впрямь феноменально богатая родина, если ее столько лет так остервенело растаскивают все, кто ни попадя, а она до сих пор не превратилась в плоскую пустыню…»
      Находясь в состоянии переполоха и цейтнота, Поляков переигрывает заранее подготовленную схему передачи Вещи Страно - который, в свою очередь, должен был передать ее своим здешним клиентам (и вновь никакой конкретики). Вещь вручается Майе, Поляков рассказывает о Майе Страно (тот вообще пока за океаном и занят другими делами) - и отправляется в Лефортово. Страно, не могущий или не желающий эти свои дела немедленно прервать, дает задание встретить Майю своему, так сказать, «заместителю по Европе»…
      («На самом деле Страно имел уже такой статус, что лично мало чем занимался. Из адвоката, обслуживающего в том числе и мафиозных боссов, он сам с течением времени превратился в некое подобие мафиозного авторитета - который сидит у себя на вилле и раздает указания. К нему апеллируют разного рода просители, а он уже, не сходя с кресла-качалки, манипулирует купленными чиновниками, автоматчиками, денежными потоками. В европейском, миланском, офисе его конторы всем распоряжался этот самый Заместитель - лицо, осуществлявшее как раз практическую координацию…»)
      Частные детекивы, нанятые Заместителем, без труда вычисляют Майю в Афинах. Она, правда, находится там в компании мужа и вообще на самом деле никакая не Майя - но об этом тут никто не знает. Зам приходит к ней, объясняет, чьи интересы представляет, и осведомляется насчет Вещи. Та делает круглые глаза и объявляет, что не понимает, о чем речь и что вообще происходит. Ни Зам, ни Страно не удивляются - логично, что «Майя» не готова отдать ценнейшую Вещь никому, кроме Страно лично. Детективы на всякий случай приглядывают за супругами, которые ведут себя как самое обычное семейство на отдыхе.
      И вдруг в их компании появляется некий третий русский. Он повсюду сопровождает Шатуриных и какое-то время проводит с «Майей» наедине. Потом он вдруг отправляется не куда-нибудь, а в Италию - и почти сразу же в Италию срываются Шатурины!
      Этот третий, Касимов, очень не нравится Страно (который вообще нервничает после ареста Полякова - и в итоге, бросив все, летит в Европу). Не имея времени долго за этим Касимовым следить, Страно (руками Заместителя) нанимает уже нормальных бандитов, не стесняющихся подсудных методов: те по-быстрому отлавливают Касимова в Неаполе, колют «сывороткой правды», убеждаются, что он действительно лицо случайное, но на всякий пожарный суют ему нечто следящее-подслушивающее в телефон.
      Дальше происходит следующее: «Майя» в Болонье бежит от мужа и из-под слежки. Как раз перед тем, как в их гостиничный номер заявляется Д. Страно собственной персоной. Антон разводит руками, Страно убедительно просит связаться с ним, как только Майя найдется, и отваливает несолоно хлебавши. А «Майя» тем временем звонит Касимову с просьбой о помощи. Они договариваются встретиться в Риме. Разговор слышат бандиты Страно и перехватывают «Майю» на римском вокзале.
      Бандиты «прессуют» «Майю», и та рассказывает им интересную историю.
      Она не Майя, не жена Антона, не москвичка и даже не россиянка (живет на Украине) - она просто давняя его знакомая. Когда-то, несколько лет назад, они с Шатуриным пару раз переспали, ничем особым это не продолжилось, изредка списывались по электронной почте, и вдруг Антон звонит ей и делает совершенно неожиданное предложение - поехать с ним на две недели в Грецию под видом его жены. Девица сидит без работы, к тому же вообще склонна к авантюрам, Антон, мало того что ей всегда нравился, сейчас обещает за это мероприятие энную сумму денег (а девица давно на мели) - в общем, у нее хватает дури согласиться.
      Она срочно приезжает в Москву, Антон ведет ее в парикмахерскую, делает ей прическу, долженствующую уподобить девицу Антоновой жене (которую та ни разу и не видела), дает ей женин паспорт, сажает на самолет и велит ждать в Афинах его самого. И прибывает туда на следующий день. Девица догадывается, что дело нечисто, и несколько пугается - но не настолько, чтобы плюнуть на деньги и прервать игру (тем более что теперь на ней как минимум нарушение визового режима и использование чужих документов). А тут еще приходят (в отсутствие Антона) какие-то нерусские дядьки, называют имя какого-то Страно и чего-то от нее, которую принимают за Майю, хотят.
      Девица окончательно убеждается, что Шатурин втянул ее в сугубо сомнительное дело, - и решает пока ничего ему не говорить. Но через несколько дней, после мягкого, но настойчивого «наезда» Антона, все-таки рассказывает об этом визите - и называет имя Страно.
      Антон начинает нервничать, звонит своему итальянскому другу, на помощь которого надеется. Знакомый - Мирский, естественно, - обещает помочь чем может и даже готов спрятать у себя в Болонье. Они едут в Болонью и ждут там Мирского, который вот-вот должен вернуться из Канады. Между ними происходит ссора, Антон распускает руки и - дабы девица впредь не рисковала проявлять самостоятельность - отбирает у нее паспорт жены (теперь домой не вернешься). Девица в сердцах сбегает из гостиницы. Слегка успокоившись, она осознает, в каком положении оказалась, понимает, что искать помощи ей решительно не у кого, и в отчаянии звонит по телефону единственному знакомому, находящемуся в Шенгенской зоне: Касимову.
      А где же Вещь? - интересуются бандиты. Про Вещь девица ничего не знает. Бандиты тогда отправляются к Антону, которого «плотно пасут» (и который сразу после визита Страно cбежал из Болоньи во Флоренцию), - и «прессуют» уже Антона.
      После этого на свет рождается еще более интересная история.
      Настоящая Майя Шатурина мертва - и убил ее собственный муж. Случайно. У них и так в разваливающейся семье были постоянные скандалы, а тут вдруг Майя без предупреждения и объяснения хочет уехать за границу. Муж закатывает скандал, жена посылает его подальше, муж неудачно ее бьет…
      Поняв, что случилось, Антон лихорадочно перебирает способы скрыть содеянное - и вдруг вспоминает о давней своей знакомой, внешне несколько (даже довольно сильно) похожей на Майю. Тем более что Майя на днях сделала новую прическу и стала не похожа на себя саму… «Переколбашенный» разум Шатурина выдает полубезумный план создания алиби. Он звонит (ни на что особо не надеясь) той своей знакомой - и та на бредовое его предложение неожиданно отвечает согласием. Тогда Антон топит труп жены в подмосковной канаве, дает знакомой ее паспорт и найденный у жены билет в Афины, друзьям своим объявляет, что они с Майей уезжают улаживать семейные отношения, подругам жены отправляет с ее телефона СМСки того же содержания…
      План его таков: сделать вид, что они с живой Майей уехали в Грецию (это, если надо, подтвердят таможенники, работники отелей, в которых они остановятся, случайные попутчики), там провели две недели, а под конец, допустим, все-таки поссорились - и Майя скрылась в неизвестном направлении. Антон выжидает некоторое время - после чего идет и на голубом глазу заявляет о пропаже жены. К тому моменту его знакомая по Майиному паспорту уже вернется - причем не в Россию, а к себе на Украину. Соответственно, украинская таможня зафиксирует, что Майя Шатурина теперь там. Знакомая уничтожит паспорт, получит деньги и будет молчать. Майя, таким образом, оказывается пропавшей без вести (искать ее по всему СНГ можно долго) - но у Антона железное алиби…
      - Но это же бред… - Я посмотрел на Альто. - Что за топорный палп-фикшн? Совпадение на совпадении… Случайно убил - причем именно в тот момент, когда у нее была эта Вещь… Случайно нашлась знакомая… Случайно Майя как раз перед этим изменила внешность… Чушь собачья.
      - Знаете, Юрий, - следак, сунув руки в карманы, подошел к окну, посмотрел в него, повернулся ко мне, - в чем разница между литературой и жизнью? В том, что жизнь куда менее правдоподобна. Менее, так сказать, жизненна… В реальности сплошь и рядом - в следственной практике, в том числе - встречаются такие невероятные совпадения и алогичные поступки, которые в любом детективе или мелодраме выглядели бы чудовищной натяжкой…
      - Вы хотите сказать, вы верите - что так оно все и было?!
      - Нет. Не хочу сказать и не верю. Разумеется. К сожалению, я пока не могу предложить более-менее полноценной версии произошедшего - не хватает информации. Понимаете, я только что воспроизвел лишь версию, услышанную одним из тех самых бандитов, которого удалось «расколоть». Беда в том, что сам он с Шатуриным не «работал» - он в этот момент «опекал» нашу псевдо-Майю. Скорее всего, он и не знал всего, что рассказал Антон (уколотый той же, я думаю, дрянью, что и вы). Мой бандит изложил лишь версию, которую Страно приготовил на основе рассказов псевдо-Майи и Антона для полиции.
      - Для полиции?
      - Которой вскоре предстояло получить свеженький труп Антона. Якобы самоубийцы Антона. Покончившего с собой из-за того, что его операция по созданию алиби провалилась.
      - Значит, Антона убили? Люди Страно?
      - Конечно.
      - Зачем?
      - Эти ребята пришли к Антону не интересоваться судьбой его жены - плевать они на нее хотели. Им нужна была Вещь… Скажу сразу - я не знаю, нашли ли они ее…
      - А где они могли ее найти?
      - Антон дал этой девице рюкзачок жены, который та успела собрать перед отъездом. Я не знаю, каков был носитель этой информации и был ли он в рюкзаке. Я не знаю, нашла ли этот носитель псевдо-Майя, поняла ли, что это людям Страно и требовалось… Рюкзак Майи остался в номере болонской гостиницы, из которой она сбежала. Захватил ли его Антон, когда сам сбежал во Флоренцию, - тоже не знаю. Люди Страно искали Вещь - но вне зависимости от того, нашли ли они ее, они понимали, что Антон теперь им мешает: поскольку в курсе об интересе Страно. Они убивают Антона, имитируя суицид, а девицу заставляют написать письмо с подробным изложением ее истории. Они рассчитывают, что изложенная версия устроит полицию, которой суицидент предпочтительнее геморроя в виде дела об убийстве иностранного гражданина. Письмо они отправляют лишь после того, как девица под присмотром их человека проходит в аэропорту паспортный контроль и убывает из ЕС (по документам Шатуриной).
      - Почему они не убрали ее, как Антона? Ведь имя Страно, если что, она тоже может назвать.
      - Если бы после получения письма полицейские обнаружили, что девица бесследно пропала, - они бы поняли, что налицо подстава. А тут - пожалуйста, вернулась домой: этого им будет достаточно. То есть ее, конечно, в живых тоже оставлять не планировали, но на Украине, куда вместе с ней прилетел один из бандитов Страно, она сориентировалась лучше иностранца - и скрылась. Впрочем, огласка данной истории всяко была никак не в ее интересах - так что ничего особо опасного для Страно не происходило. И вообще все бы наверняка выгорело, и про связь этого дела со Страно никто бы никогда не узнал…
      - Если бы самого Страно не расстреляли через несколько дней… Вы знаете, кто это сделал?
 
      Альто догадывался с большой степенью вероятности, хотя доказать ничего не мог. Тот самый Заместитель. Неизвестно, нашли ли Вещь люди Страно, но до клиентов Страно, которым Вещь предназначалась, она не дошла точно. Страно убили совершеннейшие отморозки, которых самих потом нашли мертвыми. Концов нет, а со Страно взятки гладки. Если Заместитель стал обладателем Вещи, то он получил возможность втихаря продать ее любой другой заинтересованной стороне (хоть тем ребятам из России, что закатали Полякова), в убийстве же Страно перед клиентами косвенно обвинить русских, перед всеми остальными - клиентов, не дождавшихся Вещи. А самому остаться с деньгами за Вещь и с той частью бизнеса Страно, на которую он после смерти патрона смог наложить руку.
      Операция, конечно, была крайне рискованная - и Заместитель держался очень осторожно. Естественно, внимательно следил за расследованием смерти Шатурина. И - первый сюрприз: тело Антона находят тот самый Касимов, которого они перестали было рассматривать всерьез, с тем самым Мирским, к которому приехал в Италию Антон. Более того, Касимов с Мирским вдруг начинают интересоваться связями Страно! Поскольку все телефонные разговоры Касимова люди Зама слушают - более того, вообще почти все его разговоры (мобильник при соответствующей технической оснастке запросто можно использовать как микрофон), - им становится известно об интересе этой парочки к «Миссии Люмьер» и Ольдагу Кройцлеру.
      А ведь Кройцлер в свое время по указанию Страно спровоцировал скандал, под прикрытием которого, скорее всего, Страно так или иначе «разводил» собственных партнеров! Партнеры эти - люди более чем серьезные, Кройцлер и так слишком много знает, а тут еще к нему собираются Мирский с Касимовым! Люди Страно спешно берут «под колпак» Кройцлера - который, естественным образом занервничав после смерти Страно, как раз связывается с журналистом Штойбером! Они от греха подальше «зачищают» Кройцлера, продолжая «пасти» Мирского с Касимовым.
      Но и это не все. Поскольку имеются еще клиенты Страно, заказчики Вещи, оставшиеся без заказа. У них нет прямого повода подозревать Зама - но и безоговорочно верить, что он ни при чем, тоже нет причин. Они самым внимательным образом следят за действиями Зама - и фиксируют повышенный его интерес к Касимову и Мирскому (не будем забывать, что Касимов недавно из России!). КМ тем временем добрались аж до Мюнхена. Клиенты-заказчики отряжают людей в Германию. Люди эти от Мирко Майера, у которого КМ остановились, узнают об их интересе к Томасу Роту. В Нюрнберге они их встречают, отсекая «хвост», и, сунув в мини-вэн, подробно расспрашивают. Люди же Зама, у которых так ловко увели «интересантов» из-под самого носа, отправляются к Роту (знавшему о грядущем визите КМ в Нюрнберг и теоретически могущему быть причастным к истории на вокзале). Рот встречает их негостеприимно - и получает по голове.
      Ну а КМ так от них и отрываются - Касимов навсегда, а Мирский через некоторое время обнаруживается у себя в Болонье. Но им уже занялось S. I. S. De, расследующее смерть Страно, - какового S. I. S. De Зам, разумеется, тоже боится. Пока у S. I. S. De, благодаря его, Зама, предусмотрительности, прямых улик против него нет - но тем опаснее трогать Мирского: ведь этого S. I. S. De как раз может ждать, чтобы получить свою улику…
      А вот если бы Заму - раньше, чем S. I. S. Dешникам, - попался этот треклятый Касимов!..
      Ну да: «выпотрошат» и убьют… Добавим сюда ФСБ: кому бы ни досталась Вещь, меня ведь они искали. Чтоб «выпотрошить» и убить. Кто еще?..
      Я чуть было прямо при Альто не сорвался и не заорал: «Но ведь я же ничего не сделал!! Почему?! Почему - я?!»
      Стоп.
      - Стоп. - Я отодвинул недоеденную полуостывшую пиццу, подцепил салфетку. - Секунду. Я примерно понял насчет этого долбаного Клуба. Я примерно понял насчет всей хрени с Поляковым и Страно. Но ведь это две совершенно разные истории! Между ними же нет ничего общего…
      - Не было. Изначально.
      Мы смотрели друг на друга через кухонный стол.
      - Пока не появился я… - Скомканная салфетка проскользила до края столешницы и нырнула вниз.
      Альто не ответил, аккуратно положив на картонку собственный кусок, продолжая меня изучать. Я поставил на столешницу локти и оперся лбом о пальцы. У этих двух историй только одно общее - я. Более того: выходит, вся эта мясорубка с Клубом (всеевропейским шухером, тотальной зачисткой, смертью Белянина… бог мой… бунтами во Франции…) - началась с меня.
      - Значит, - говорю, - мною как человеком, связанным с делом Страно, заинтересовался Наниматель Мирского, а за ним - весь Клуб…
      - Ну, вас еще «пробивали» клиенты-заказчики - и об этом их интересе, я почти уверен, тоже стало известно кому-то из Клуба (благо люди в него входили информированные)…
      Я снова поднял на него глаза, мотнул башкой:
      - Только не пытайтесь меня убедить, что все получилось случайно…
 
      Смотрит. Внимательно. Молча.
      - C чего все началось? В какой момент я оказался в это втянут?
      - Подумайте.
      - Они нашли меня в Афинах. Сами нашли. Майя с Антоном. То есть не Майя… Кстати, вы же знаете ее настоящее имя…
      - Оно было в письме, отправленном ею в полицию.
      - Тоже не скажете?
      - А зачем оно вам? К тому же я совершенно не уверен, что и это ее имя - настоящее.
      - Вы ее искали? Объявляли в международный розыск под этим именем? Не могли же не объявлять…
      Никакого выражения. «Пустое лицо». Впрочем, и так все понятно. Он ее искал и не нашел. А значит, она не только не Майя, но и не та, кого изображала из себя перед бандитами Страно, и эта - якобы ее - версия тоже вранье (чье: девицыно? бандита?).
      Да господи - конечно, вранье! Ни одна бы, даже самая тупая и жадная, овца не согласилась бы на такую авантюру… И вообще, если вдуматься - масса нестыковок. Почему о визите людей Страно она не рассказала Антону до моего появления в их компании - зато рассказала сразу после моего исчезновения? Как это она так ловко удрала из-под слежки в Болонье? Как это она так ловко удрала от киллера на Украине?..
      С чьей подачи они с Антоном свалились на меня в Афинах? Девица говорила, что с подачи Антона, - но мало ли чего она говорила. Кстати, Антон просил Мирского поискать в Сети на мой счет - значит, он не знал про меня ничего толком!
      Да она это все - конечно, она. И на Санторин она меня позвала - к Антонову, похоже, обалдению… И на Санторине его упоила… И на Неаполь намекала…
      Так. Она знала, что я поеду в Афины. А с чего я поехал в Афины? Старик. Стамбульский старик. (Что - все-таки Ларри Эдж?!.)
      Где-то в желудке закопошилось, просясь наружу, конвульсивное истерическое ржание. После того, как на меня вывалили груду информации, причем в большинстве вполне достоверной, объяснили, что к чему, кто, что и зачем делал, когда я (показалось на секунду) почти во всем наконец разобрался, - я вдруг волшебным финтом вернулся к тому, с чего начинал…
 

 
      В «нычке» мы с Альто просидели два дня. Первый почти целиком ушел на взаимный обмен устной информацией. Следующий протекал странно.
      Время от времени следак осуществлял некие дистанционные сношения: я видел его сидящим за ноутбуком (читающим-шлющим е-мейлы?), слышал из-за закрытой двери телефонные разговоры: по-испански и по-итальянски. Собственно, все это он делал и в первые сутки, но во вторые темп событий в местах, с которыми он сносился, явно ускорился: даже я почувствовал это - по смене моторики Альто и интонации его телефонных реплик. Рожа итальянца по-прежнему не выражала ничего, но двигаться он вдруг стал быстро и собранно, а говорить - озабоченно и отрывисто. Мне даже показалось, что налицо форс-мажор. Ко мне следак, впрочем, не обращался, а сам я его ни о чем спрашивать, конечно, не стал: появится во мне нужда - востребует, не появится - все равно ни хрена не добьешься. Да и было у меня ощущение штафирки, увязавшегося в разведку: и так профессионалу приходится с тобой, рохлей, возиться, о безопасности твоей заботиться в ущерб делу - чего еще с вопросами к нему приставать… Я ни о чем его не спросил, даже когда, войдя в гостиную, увидел Альто сидящим на краешке кресла и завораживающе ловко собирающим на столике… винтовку (что-то типа модульного оружия у него было, превращающегося на моих глазах в винторез). Только молча поразился: откуда у него такой арсенал? И на хрена?.. Следак глянул на меня исподлобья, угол его рта чуть шевельнулся (единственный на неподвижном лице), он навинтил на дуло глушитель, мягко клацнул затвором, поднял агрегат, направил ствол на меня, не вставая, припал глазом к трубке прицела. Увиденное там - судя по тени удовлетворения на роже - Альто устроило. Он опустил винтарь, посмотрел на меня внимательно уже невооруженным взглядом, помедлил пару секунд и произнес:
      - Одевайтесь, скоро пойдем. Придется и вам мне кое в чем помочь.
      - Если я когда-нибудь удавлюсь в общественном сортире, - Славка с ненавистью покосился на стеклопакет - тяжко молотящий снаружи ледяной ливень сменился огнестрельным щелканьем града, - то это точно произойдет в ноябре.
      К пяти часам пополудни замызганные сумерки, обтекающие мокрым снегом, снова накрылись тьмой египетской. Градусник дополз с нуля до плюс трех, ветер раскачался до двадцати метров в секунду, объявили штормовое предупреждение. Осклизлые лысые ветки бешено мотало в сфере влияния остатних фонарей, чьей зашуганной подсветки местами хватало еще отслеживать расползание в болотах экс-газонов сопливых вчерашних сугробиков. Брала нешуточная злость на того волосатого узколобого туриста с торчащей нижней челюстью, которому не сиделось, понимаешь, в желтой жаркой Африке, в центральной ее части, где дцать тысячелетий назад он, сползя с ветки (вечнозеленой!), решил заделаться сапиенсом - который поперся за каким-то хреном в эти промозглые, ледяные, унылые, принципиально не предназначенные для приматов широты…
      - Вовка, - вспомнил я, - сколько процентов территории России приходится на зону вечной мерзлоты?
      - Что-то типа двух третей, - откликнулся Володька, не переставая барабанить по клавишам.
      - А вы еще спрашиваете, почему мы живем так, как живем… - Я в очередной раз повертел в руках бутылку - словно за последнюю минуту там могло самозародиться граммов пятьдесят.
      «Никто, собственно, и не спрашивает…» - пробормотал Вовка, а Славка вдруг вскинулся:
      - Мерзлота… А кто-нибудь из вас знает, что это такое - настоящая тундра? Я однажды был в Норильске. Туда из Дудинки ходит электричка - ходила, по крайней мере, когда-то. И вот все время, что ты едешь, несколько часов, ты видишь только одно: абсолютно голую плоскость серо-ржавого цвета. И серое небо. И все. Ничего больше нет в мире. А вообще там еще ночь по полгода. И минус сорок - нормальная температура. И, между прочим, живут люди. Так что вы, блин, не выпендривайтесь…
      Словно не с его подачи этот базар завязался… Я с досадой сунул стеклотару в мусорник.
      - Я был в городе Харп, - сказал Вовка как-то озадаченно: словно город Харп произвел на него впечатление, с которым он по сю пору не освоился. Он даже печатать перестал. - Это замечательный город. Когда-то там был бетонный завод, но его разворовали и обанкротили. Так что теперь там есть только две зоны - и больше ничего. И вечная мерзлота. А еще на въезде в город Харп стоит - со старых времен - гигантская серая бетонная стела, с обшарпанной совдеповской символикой и надписью: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ХАРП!» И еще там есть кладбище… Вот я в августе в Эдинбург летал, вы в курсе, выпивал на тамошнем кладбище. Делаешь глоток сингл-молт скотч уиски пятнадцатилетней выдержки, смотришь на надгробие: «Тысяча семьсот такой-то год. Сэр Джон Мак-Хуйкин, эсквайр…» В городе Харп совсем не такое кладбище. Никаких надгробий там нет. И вообще ничего там нет. Могилы - оплывшие земляные холмики. В некоторые из них воткнуты деревянные шесты - это типа элитные захоронения. В большинство - ничего не воткнуто…
      Все замолчали. Очередной порыв шарахнул в стекло. Ежась, я потрогал батарею - еле теплая.
      - Русь, Русь! - вдруг дурным рэперским речитативом завопил Славка, делая головой и руками соответствующие движения. - Я прусь, прусь!.. [6]
 

 
      Стихи Дм. Быкова.
 
      [Закрыть]
      - Кто за водкой пойдет? - не выдержал я.
      - Ты же на колесах…
      - Я лучше разобьюсь, чем повешусь.
      - Эй, начальнички, - Вовка крутнулся в нашу сторону на стуле, заложив руки за голову, - вы когда-нибудь роман писателя Набокова «Дар» читали? Так я и думал. Между прочим, как минимум одним он ценен - эпиграфом. Это цитата из дореволюционной детской грамматики, где перечисляются хрестоматийные истины: дуб - это дерево, роза - цветок, воробей - птица. Россия - наше отечество. Точка. Смерть неизбежна. Точка.
      Парк сползал по склону: зеленая гора поднималась у меня за спиной, а подо и передо мной лежал весь город, и море за ним; и, как всегда на высоте, кругом было полно неба. Море с небом соревновались насыщенностью одного и того же цвета; город был буйно-пестр. Он одновременно будоражил и завораживал: чудной, вычурный, неправдоподобный. Не то сказочный, не то сновидческий. Сказочными казались и плюс двадцать-с-чем-то в середине ноября - я в итоге снял флис и остался в одной майке (пугая соседей новыми синяками)… И эта скамейка - тоже разноцветная, сплошь мозаичная и вызывающе странная вопреки банальнейшей своей сущности: извилистая, длиной сто метров. И весь этот пестрый марсианский парк с ни на что не похожими гротами, колоннадами и павильонами: декорация не то к инфантильной фантасмагории а-ля Тим Бертон, не то к щедро раскрашенному «Кабинету доктора Калигари»…
      Задание у меня было несложное: сидеть и ждать. Альто даже не сказал, кого именно, - вы, мол, друг друга узнаете. Гадать я и не пытался: сидел и ждал. Солнце снижалось за гору, но было повсюду: слепили грани парных высотных «пеналов» прямо-впереди, близ воды, отсвечивало огромное облако над морем, спичками вспыхивали на его, облака, фоне темные силуэты разворачивающихся в виду берега - один за другим - самолетов.
      Лимит ожидания ограничен не был. В отсутствие часов я оценивал время сидения по высоте солнца и количеству народа вокруг. Когда я приземлялся на шизоидную скамейку, мне еще пришлось поискать место, чтоб не смешаться ни с одной из бесчисленных компаний, - а теперь нас на все сто метров было десятка полтора человек.
      Вертикали группировались симметрично: справа - темный готический шпиль (видимо, местного кафедрала), слева - перемешавшиеся со строительными кранами гигантские сталагмиты, несусветного размера горки мокрого песка (не иначе та самая Саграда-Фамилия безумного Гауди), внизу и рядом - мультяшные башенки двух «гаудишных» же домиков (жить в которых - разве что толкиеновским хоббитам)…
      С одной стороны от меня на этой скамейке смуглые неформальные ребята с дредами, не стесняясь, забивали косяки. C другой - двое громких русскоязычных обалдуев лет тридцати, чередуя мат с филологическими терминами, разливали по пластиковым стаканчикам Jerez Seco из литрухи темного стекла. Сзади, в пальмовой аллее, маленькие собачки покорно гонялись за вялыми джоггерами.
      Не сказать, что мне так уж нравилось бесконечно торчать тут у всех на виду. Учитывая, сколько народу меня ищет… Тем более - не представляя намерений Альто (а вдруг, узнав все, что он хотел у меня узнать, и перестав во мне нуждаться, он решил меня кому-нибудь сдать?). Но - что мне оставалось?..
      В чем меня итальянец убедил - так это в том, что самому мне теперь никуда хода нет. Конечно, меня не устраивала полная зависимость от кого-то (ни о личности чьей, ни о целях я к тому же ничего толком не знал!) - но я в ней, в зависимости, уже оказался. Так что теперь оставалось лишь надеяться, что я еще нужен Альто - а из пушки своей он готовится, если что, мочить не меня, а моих ворогов…
      Да никого он мочить не собирается… Винторез ему нужен, чтобы следить за территорией - через прицел. В первую очередь, во всяком случае… У меня есть даже предположение, где он засел - вон в том здании справа-сзади…
      Я понимал, почему он выбрал именно парк Гуэль и конкретно - это место. Здесь я как на ладони - но и любой, кто ко мне придет, будет на той же ладони. (Может, конечно, есть в Барсе места и поудобнее - но вряд ли иностранец Альто настолько знает город.) И еще я понимал, чего он ждет: время идет, смеркается, народу становится меньше - и, если у него хороший обзор, он уже вычислил, болтается ли кто-то нелогично долго поблизости отсюда… А когда стемнеет и парк закроют, незаметно за мной вообще не понаблюдаешь (если в твоем распоряжении нет десятка оперативников и суперэлектроники). И того, кто, возможно, сейчас нарезает круги по дорожкам, Альто тоже проверяет на наличие «хвоста»… (Вероятно, у него к винтарю имеется и ночной прицел: темнеет-то быстро.)
      Было у меня, правда, большое подозрение, что я в данном случае - просто живец. Но поскольку сбежать я не решался, приходилось тешить себя надеждой, что - связник.
      Это тоже может быть: ведь очень похоже, что и тут, в Испании, Альто уже дышат в затылок. По крайней мере, в «нычку» мы больше не вернемся - он сам сказал. Вполне допускаю, что один из его разговоров по-испански был с тем самым генералом - который, скажем, предупредил Альто, что на него, генерала, уже вышли, а значит, и «лежку», возможно, найдут. И если давят на самого генерала, то и людьми он Альто подсобить не в состоянии - а в распоряжении у итальянца сейчас я один…
      Впрямую мне следак не говорил, с кем у него вышли на родине такие проблемы, но догадаться было нетрудно: видимо, некто в руководстве его S. I. S. De имеет отношение к Клубу. И если Альто понял, что его расследование кому-то в собственной конторе поперек горла, но точно не знает, кто именно на него стучит, кому он может доверять, а кому - нет, - тогда для него было логично, перехватив важного свидетеля, «залечь» на время за границей. Только вот времени-то ему особого, видимо, и не дали…
      По-прежнему - дьявол! - не было ни курить, ни выпить.
      По песку под ногами катались пустые пивные банки и пластиковые бутылки из-под минералки. Вдруг оказалось, что железные ворота внизу, перед раскорячившимся в пересохшем водопадике разноцветным монстром, уже закрыты - загулявшийся молодняк, хихикая, лез через них, рискуя сесть задом на фигурные острия. Скамейка моя почти опустела.
      Ощущение какого-то всеобъемлющего одиночества, подступавшее по мере моего сидения здесь, наконец накрыло.
      Словно и не должен был никто сюда ко мне прийти. Словно не следил за мной откуда-то сверху брутальный гэбэшник, поводя по сторонам стволом винтаря. Словно и не было никакого Альто никогда…
      Начиная справа, с порта, размножались фонари. Обозначились огнями корабли на рейде. Дрожащая струйка автомобильных фар текла в зеленом коридорчике, прямом, как вектор от меня на море, заканчивающемся очередной детской башенкой.
      Я пытался вспомнить, что же это мне так напоминает: это долгое одинокое ожидание - статичное и беспредметное, этот фантастический закат над фантастическим городом… что-то одновременно близкое по времени и ощущению - и чудовищно далекое: будто бывшее не со мной и вообще даже ни с одним из реальных людей… И вдруг дошло: Стамбул, ровно два месяца назад.
      Это прошибло так неожиданно остро, что я непроизвольно сжал руку на верхнем скругленном крае скамеечной спинки, бессмысленно провел по нему ладонью. Зелено-желтые «изразцы» битого бутылочного стекла были скользкими на ощупь.
      …Тот вечер, когда я, устав ходить за сумасшедшим стариком, любовался видом на Золотой Рог. Перед тем, как подобрал фотку, направившую меня словно по боб-слейному желобу: без возможности остановиться, свернуть и со все увеличивающейся убийственной скоростью…
      Тогда ведь тоже было странное чувство потерянности. «Зависания» между двумя неопределенностями… Момент, когда ты не принадлежишь ни уже окончательно «закрытой» прежней жизни, ни готовому начаться, но еще не начавшемуся новому бреду. Когда словно бы есть еще теоретическая вероятность не сделать чего-то фатального - и от осознания этого шанса особенно невыносимо именно потому, что приходит оно лишь тогда, когда не изменить уже ни-че-го…
      Весь город был в светящемся бисере. Корявая корона Саграды, подсвеченная с одного боку, приобрела правильную зловещесть. Самолеты не стали более редкими, но превратились в щепотки пульсирующих огоньков.
      …И к чему такая закольцовка - я тоже догадывался. Вернее - чувствовал. Вернее - старался заставить себя не понимать… Вот-вот должно было закончиться то, что началось тогда. Совсем закончиться. И как бы не вместе с главным героем…
      Я оглянулся. Никого не было ни на скамейке, ни вообще в поле зрения. Фонари густо лакировали повсеместные мозаичные поверхности. Я посмотрел на то здание сзади, где, по моим прикидкам, мог прятаться Альто: темно-красный закат, уже явно подзадержавшийся, пересчитывал столбики узорных перилец на крыше.
      Сидеть на твердом осточертело - я поднялся, хрупнув коленями, чуть поморщившись от боли в левом. Натянул флис - к ночи несколько холодало. Полуподсознательное подозрение, что следак и не думал «пасти» меня, а, зачем-то послав сюда, свалил к чертовой матери, потихоньку становилось убеждением. Я вспомнил, что сейчас у меня нет с собой вообще никаких денег и никаких документов.
      Много бы дал, чтоб узнать, как убивает курение испанцев…
      Сунув руки в задние карманы джинсов, я смотрел на все более тесную звездную толчею, когда вдруг услышал за спиной невнятный голос. Сам собой напрягся пресс - но оборачиваться я не стал. Не знаю почему. Я подумал, что это вполне могут быть те, кому меня сдал Альто и кто все это время ждал, пока разбредутся потенциальные свидетели… Я успел даже понять, что не испытываю страха, - и удовлетвориться этим пониманием…
      Голос произнес еще несколько слов - кажется, по-итальянски… Черт. Я развернулся. Мирский шел своей одновременно расхлябанной и целенаправленной походочкой от пальмовой аллеи, только что отняв мобилу от уха. Не один - с какой-то женщиной… девицей.
      Позади пальм была бессмысленно (для кого?) подсвеченная псевдоколоннада, меня освещали фонари с нижней площадки - а эти двое как раз видны были плохо. Поэтому спутницу Мирского я узнал, только когда они подошли почти вплотную. К тому же она не похожа была на себя - что-то существенное в ней изменилось… Да и слишком много произошло с тех пор, как я ее видел в последний раз… Да и меньше всего (уж точно куда меньше, скажем, парочки крепких парней со стволами) я ожидал увидеть здесь и сейчас - ее…
      Серега что-то сказал - я не понял: я продолжал обалдело таращиться на девицу. Я понял, что в ней изменилось: волосы - теперь темные и отросшие.
 

 
      Ничего не понимаю. Что происходит? Куда - пошли? Никуда я не пойду, пока мне не объяснят, что… Не, ни фига. Хватит, потаскали… Какого черта она тут делает? Это же она меня подставила!.. Рыжий рычит, матерится, сует мне мобилу. Голос Альто. Напряженный, собранный, дело дрянь. Слушайте Сергея, не теряйте времени. Не спорьте, все хуже, чем я думал. Хотите остаться в живых - делайте, что скажет Сергей. Но тут, говорю, эта, которая… Я знаю, так надо, все объяснения - потом! Шевелитесь!
      Шевелимся. Быстро идем, даже бежим. Куда, на хрена?.. В кусты. Густые колючие кусты. М-мать. Рыжий оглядывается, я тоже, ни черта не видать, между деревьями потемки. Через живую изгородь, через скамейку, бегом. Рыжий хватает девку за руку, волочит за собой, одновременно придерживая колотящийся по плечу рюкзачок. Успеваю подумать, что толстяк Мирский очень смешно бегает.
      Ага - кто-то мелькает за деревьями. Рыжий, кажется, тоже замечает - припускает еще быстрее и еще потешнее, громко пыхтя. Но резво, резво. Несемся что есть духу. Коленка, сука, падаль… Точно, бежит кто-то за нами!.. Так. Забор, калитка - почему-то открытая. Чешем по улочке. На нас оглядываются.
      Улочка забирает круто вверх. Рыжий, не снижая темпа и не переставая пыхтеть, прикладывает к уху телефон. Задыхающиеся итальянские реплики. Оглядывается. Оглядываюсь. Какие-то парни - бегут за нами, и быстро, пока сильно отстают, но скоро нагонят.
      Рыжий вдруг останавливается (мы с девицей по инерции проскакиваем вперед), лихорадочно осматривается, держа телефон у головы. Ищет что-то взглядом, не находит… Находит - вякает в трубку, рвет через улицу. Мы следом. Мирский распахивает дверцу какой-то машины у бордюра. «Девятисотый» «сааб». Девица открывает правую переднюю, падает рядом с рыжим. Рявкает движок. Я плюхаюсь назад - и не успеваю захлопнуться, как рыжий резко сдает назад, аж покрышки взвизгивают.
      Парни подбегают, вижу их лица. По-моему, они растеряны. Крякает передача, машина прыгает вперед. Под такой уклон - он с ума сошел, разобьемся ж, на хрен… Рыжий только поддает газу - летим вниз под горку, улочка крутая, узкая… Поворот, куда, разобьемся, козел!!.
      Визжим колесами - я прямо чувствую, что левые два готовы оторваться от земли. Вписались, надо же… Еще поворот - ну и ралли, е-мое… Он, оказывается, отлично водит, толстый. Чего? «Пристегнитесь! - скалится весело в зеркале. - Щас будет немножко Шумахера…»
      Притормаживаем, большой перекресток, пропускаем кого-то и - яростно гудя, плюя на все правила - газуем наперерез остальным.
      «Что? Сзади!» - орет рыжий. Верчу головой. Мотоциклист - следом: в непроницаемом шлеме, напряженно сгорбился, приник к рулю. Есть, кричу, «хвост». Ошалелые глаза обернувшейся девки.
      Гоним вниз, бешено встряхиваясь на неровностях: улочка - едва двоим разъехаться. Нельзя все-таки с такой скоростью в такой тесноте… Сейчас сунется кто-нибудь на дорогу - костей же не соберет… Или вывернет из-за поворота…
      Как накаркал - справа!.. Успевает ахнуть девка, вой тормозов, ремень чуть не перерезает пополам… бах! Сорвав передний бампер какой-то легковушки, ухитряемся разминуться. Мат рыжего. Газ!
      Вниз, вниз, вниз - я вижу через лобовое, что улочка пряма, как линейка, и скатывается чуть не до самого моря. Летим. Мирский беспрерывно сигналит, шарахается на обочину подвернувшийся скутер. Слева за несколько кварталов мелькают подсвеченные сталагмиты Гауди, уносятся назад. Оборачиваюсь: мотоциклист не отстает. «Висит!» - «Вижу».
      Перекресток. Широкий проспект, наискось рассекающий тетрадные клетки улиц. Сворачиваем на него влево и едем с почти пристойной скоростью. Мотоциклист - за нами. Довольно много машин.
      «Трубу!» - рявкает Серега, девица поспешно подает. Косясь в зеркало, рыжий торопливо говорит по-итальянски. Разбираю: «диагональ», «дове э», «Марина», «коме ло трово», «Барселонета». Саграда громоздится слева. Новый перекресток. Желтый, красный. Серега бросает телефон девице, еще раз оглядывается. Мотоциклист - за две машины от нас.
      Серега газует - на красный. Шины шкворчат, кругом гудят, тормозят, мы, заложив вираж, уходим направо и наддаем по широкой прямой улице, обгоняя всех. Те самые парные высотки - точно впереди. «Хвост»? Вон он, родимый…
      Минуем один перекресток, другой. Смотрю на спидометр - девяносто. Вот щас как полиция увяжется… «Трубу! Держи все время!» Девица, изогнувшись на сиденье, прикладывает мобилу к правому уху Мирского. Отрывистые итальянские слоги. Мы уже у самых высоток. Еще раз направо - параллельно берегу.
      Бульвар с зеленью посередине, слева - заслоняющие море бетонные короба. Мирский нервно спрашивает по-итальянски. «Серега, - говорю, - по-моему, у нас новая проблема». Он оборачивается. «Вон тачка, - тычу назад, - я ее еще на той улице заметил. Она за нами свернула». Рыжий с чувством матерится и опять говорит по-итальянски в трубу. А тачка-то, замечаю я, ничего себе. «Импреза», что ли? Точно ж за нами идет… Мать, cколько же их?..
      Серега вдруг сбрасывает скорость - пятьдесят пять… сорок… Чинно рулим влево, разворачиваемся и меньше сорока едем по бульвару в обратную сторону. «Импреза» прилежно все повторяет. Давешний мотоциклист при ней - как эскорт. Девица так и сидит изогнувшись, Мирский продолжает время от времени консультироваться по мобиле.
      Направо. Совсем медленно. Кругом, как по волшебству, - все совсем другое. Мелкие, геометрически-прямоугольные квартальчики, тесные улочки. Трущобы. Дома - шириной в пару комнат, фасады липнут друг к другу. И сплошное белье - по всем фасадам и этажам. Фланирующие непрезентабельные личности.
      Я не понимаю, что он задумал. Прямые узкие просеки, совершенно одинаковые, частые. В перспективе - то с одной, то с другой стороны, недалеко - открытое пространство: кажется, море. «Импреза» тащится следом на расстоянии метров пятнадцати. Мотоциклиста я сначала не вижу, потом вдруг замечаю на параллельной улице справа: каждый квартал он проезжает чуть быстрее нас, поджидая всякий раз на соседнем перекрестке.
      Плетемся вяло, и я могу даже рассмотреть названия этих улочек - все в честь генералов с адмиралами, и даты на казарменно-барачных стенах: XV век, XVI… Стены облуплены, окна часто заколочены, на балкончиках - газовые баллоны, фикусы-кактусы.
      Продолжая пунктирные сотовые переговоры, Мирский сворачивает раз, другой. «Субару» - за нами, мотоциклист на время теряется. Мое окно открыто: чувствуется запах жареной рыбы и стирального порошка, слышны звуки бедняцких кварталов: звенит посуда, орет телевизор, орет - громче него - ребенок, громче ребенка - его мать… Видны маленькие барчики с ленивыми завсегдатаями в спортивных костюмах, восточные «кебабницы». Замусоренные тротуары.
      Еще один поворот на девяносто градусов - и тут Мирский, коротко бросив что-то в телефон, говорит: «Держитесь!» Я смотрю вперед: в перспективе очередной улочки, все столь же прямой и узкой, посередине проезжей части на расстоянии пары кварталов (аккурат у нас по курсу) - толстая автомобильная задница. «Ауди» - кажется, черная. У Альто была черная А-6…
      Скорость - километров пятнадцать. «Субару» поворачивает следом - и до меня вдруг доходит. И тут же Серега газует, разгоняясь по прямой, словно намереваясь протаранить «ауди», - а в десятке метров перед ней резко выкручивает влево. Прыгая на тротуар, едва не опрокидываясь, срезаем угол и входим в перпендикулярный переулок; я успеваю заметить, как, помедлив пару секунд, рвет за нами «импреза» - и как стартует навстречу ей багажником вперед «аудюха»… «А-шестая» мелькает мимо, слышен вопль тормозов и пушечный гром (все, мотор «импрезы» вдребезги) - а мы, не снижая скорости, уже крутим в следующий поворот…
      Мы почти на выезде из этих трущоб - когда видим, что на нас опять висит долбаный байкер. Серега матерится, тормозит, сдает назад, одновременно крутя влево, - «сааб» кормой, чуть не сшибив очередной скутер, суется в поперечную просеку и прет по ней задом. Внезапно останавливается - и сейчас же впереди возникает мотоциклист: лихо, почти ложась на землю, вписывающийся на полном ходу в нашу улочку…
      Рыжий дергает рычаг, голосят шины, меня вновь вжимает в спинку. Байкер пытается тормозить, становясь поперек… Удар, черная фигура на миг распластывается по лобовому, тяжко брякает по крыше и катится по мостовой позади. Лобовое сбрызнуто трещинами.
      Вылетаем на набережную, сворачиваем направо. Слева мельтешат мачты яхт, сверкает огнями мол. Девица прикладывает к виску Мирского трубку. Несколько итальянских реплик, злорадный бессвязный русский мат; мы проносимся мимо скверика и тормозим у перекрестка. «На выход!» - рычит Серега, мы все путаемся в ремнях и дверцах. Бежим через дорогу.
      На той стороне - указатель метро. Перед входом рыжий останавливается, выставляет нам руку: секунду! - и некоторое время говорит по мобиле. Мы встречаемся глазами с девицей: вид у нее абсолютно потерянный и напуганный. Я по-прежнему ни хрена не понимаю.
      Рыжий резко складывает трубку, коротко кивает на лестницу и сыпется по ступеням. Мы топочем следом. Станция называется Barceloneta.
 

 
      Таня ее звали, Таня Лазарева. Из города Мыколаива - где она и торчала в свои двадцать четыре года, ничем путным не занимаясь, не имея законченного образования, переходя с одной случайной работы на другую и механически меняя бойфрендов-халявщиков. Пока вдруг Антон Шатурин, давний поверхностный знакомец, трахнувший ее походя несколько лет назад, еще до собственной женитьбы, не объявился вдруг по телефону с безумным предложением…
      - И ты ей веришь? - спросил я Мирского, отозвав на другой конец стойки в полупустом вагоне-ресторане.
      - Верю, почему нет? - Рыжий пожал плечами, демонстративно изучая мой фингал. Сам он был давно небрит, по обыкновению встрепан и по очевидным причинам зол.
      - Но…
      Я, собственно, и сам не знал, что «но». Стоило мне посмотреть на эту перепуганную, очумевшую, совершенно явно ни черта не понимающую и, похоже, уже утратившую изрядную долю способности думать несчастную девку, на то, как безвольно она болталась на буксире у Сереги во время нашего марафона по барселонской подземке (с внезапными пересадками, перебежками и судорожным оглядыванием по сторонами), как беспрекословно выполняла все его указания, как неостановимо колотило ее, когда мы наконец рухнули в кресла поезда (тронувшегося, лишь только мы очутились в тамбуре), - чтобы очередная моя зловещая конструкция с тонко спланированной серией подстав и хитроумным агентом закулисных сил в главной роли моментально пошла прахом под глумливый (довольно истерический) гогот некоего внутреннего наблюдателя.
      Я очень живо вспомнил поведение девицы в Греции - и сам себе поразился…. Какие, к дьяволу, подставы? Какие манипуляции?.. Вздорная инфантильная коза, без царя в голове, капризная, поверхностная, cклонная к спонтанным авантюрам и простодушному кокетству - вот тебе и вся миледи, агент кардинала… Сейчас же она была абсолютно зашугана и застремана - а после гонки по Барсе и вовсе мало что соображала.
      Но рыжий, сукин кот, - вот он меня впечатлил! Даже после нашего ралли с дальнейшим кроссом, даже в поезде, уже поняв, что, тьфу-тьфу, вроде оторвались, уже созвонившись с Альто и получив инструкции «вплоть до дальнейших указаний», когда отхлынул адреналин, когда у меня самого все внутри порывалось затрястись поросячьей дрожью - ни хрена этот толстый барсук не думал впадать в прострацию и вообще обнаруживать нормальные человеческие реакции на ненормальные события. Никакой не чувствовалось в нем особой растерянности - одна злоба. Причем не унылая, депрессивная, а активная, раздраженная… Хотя он-то (в отличие и от меня, и от бедной Тани) реально «попал» именно сейчас: он ведь вовсе не был до самого последнего момента в таком уж безвыходном положении, он, в принципе, наверное, мог «соскочить», пока не поздно, но тоже, молодец, вперся в пекло, отчасти по милости Альто, отчасти по собственному дурному барсучьему упорству…
      Я проглотил залпом полдринка местного, испанского вискаря (Canovel), покосился в окно. Поезд шел между морем и горами: первое опознавалось по глубокой черноте, вторые - по взбегающим вверх огонькам; и только по берегу слева все время светились какие-то здания.
      …На самом деле у них с Альто отношения сложились несколько более теплые, чем описывал рыжий по «мылу». Оказывается, ушлый Мирский со своей личной трактовкой всего, что касается законности в делах компьютерных, успел в Италии в свое время заработать на уголовное дело - и Альто из всезнающего S. I. S. De знал об этом тоже. Понимая, что Мирский очень может ему пригодиться (допустим, чтоб выйти на меня), причем выгоднее иметь его, так сказать, в добровольных помощниках, Альто его по-тихому «вербанул»: я, мол, не буду давать хода тому делу и вообще портить тебе жизнь в Европе, а ты, если что узнаешь, мне скажешь первому. На том и договорились.
      У Мирского был свой канал для связи со следаком - но рыжий, естественно, не мог предполагать, что именно к нему направят предназначенную внезапно исчезнувшему из Италии Альто свидетельницу, которую тот безуспешно разыскивал полтора месяца…
      Я через Серегино плечо глянул на свидетельницу, встретился с ней глазами: она потерянно таращилась в нашу сторону, сжавшись на своем табурете. Бедняга… И, кстати, вовсе не так уж похожа на настоящую Шатурину, виденную на фотке. Разве что с той прической и можно было их перепутать…
      - Почему, действительно, они ее к тебе послали?
      - А типа демонстрация союзнических намерений. - Рыжий жутковато ощерился. - Своим он не доверял: не знал, видимо, кому можно верить, и не верил никому… А я-то не из их конторы.
      - А откуда они тогда вообще знали о вашем вась-вась?
      - Ну откуда… Стучал, видимо, кто-то из самых к нему близких - из следственной группы его.
      - Ну так а в чем союзнические намерения?
      - Ну якобы они раскрыли заговор внутри ихней гэбухи. И теперь знают все, что те знали…
      Таню Лазареву Альто искал с того момента, как она по паспорту Шатуриной вернулась к себе на Украину. Поняв, каким керосином пахнет дело, она действительно сразу «легла на дно» (благо в Киеве, куда она прилетела, у нее куча знакомых). Так что ни человечек Страно (в натуре же иностранец, чужак: где бы он стал ее искать?), ни - вскоре - местные хохляцкие менты, напрягшиеся (вяло, по-хохляцки) уже по поводу всеевропейского розыска (запущенного Альто), поначалу вычислить Таню не могли. И только когда она, месяц спустя, расслабившись, решив, что опасность позади, вернулась домой - вскоре ее и взяли, прямо по месту жительства. И без лишней бюрократии (явно итальянские коллеги задействовали все свое влияние на рвущихся в НАТО новых союзничков) переправили в Рим. Где, ни черта не объясняя, посадили под охраной на какой-то квартире.
      - Кто - посадил?
      - Ну, те самые его коллеги, которым он стал мешать со своим далеко зашедшим расследованием…
      Понимая, как важна она Альто (в конце концов, только ее роль во всем этом деле оставалась для него по-настоящему неясной - но ведь именно с несчастной девицы «все это дело» в большой степени и началось!), «заговорщики» перехватили свидетельницу и втихаря припрятали. Пригодилась она весьма скоро: Альто, поняв, что его готовы тем или иным способом убрать, скрылся - да еще и сам с ключевым свидетелем, до зарезу нужным «заговорщикам» (решительно не понимающим, кто я такой и какова, в свою очередь, моя роль)…
      По-видимому (говорил Серега), Альто в последний момент пытался выйти на тех, кто «заговор» расследовал. Подать какой-то сигнал… И когда следак заныкался в Испании, «заговорщики» (знавшие о «сигнале») решили сыграть как раз под потенциальных союзников. Для чего и послали Таню к Мирскому в качестве ответа «на сигнал» как жест доверия и первый шаг в «обмене свидетелями»: со стороны Альто наверняка предполагалась в качестве ответного жеста передача им Касимова… Придя к Сереге, Таня озвучила то, что ее заставили заучить, прежде чем выпустили: что генерал S. I. S. De Доменико Риффа негласно отстранен от дел и взят под домашний арест на время негласного опять же расследования его причастности к Клубу. Альто мог проверить это и, убедившись, что все правда, решить, что арест генерала и отправка девицы - дело одних и тех же союзнических рук…
      - А генерала на самом деле арестовали?
      - Вероятно. Ну а эти ребята, не будь дураками, воспользовались собственным «провалом»…
      - То есть они на ней с самого начала «висели»? И на вас потом?
      - Выходит…
      - А почему Альто подрядил тебя отвезти ее в Барсу?
      - А видимо, в натуре никому из своих не доверял. К тому же я - если бы остался в Италии - был бы ему опасен. Как человек, знающий обо всей истории с Таткой и могущий - если надавят - рассказать кому не надо. Ну вот он и решил, раз уж так, залучить нас обоих.
      - А зачем послал меня вас встречать?
      - Ну что ж он, дурак: понимал же, что и кого может птичка, блин, на хвосте принести…
      - Ну так они бы меня и взяли… Рыжий осклабился:
      - Как бы Тони тебя ни любил - для него лучше было б, чтоб взяли тебя, а не его.
      - А кстати - почему они нас втроем-то не повинтили? Там, в парке?
      - Потому что им нужны были вы с Тони оба. Они надеялись дождаться, пока мы соберемся все вместе, - и брать сразу четверых.
      …Руководивший Мирским по мобиле Альто, потаскав нас некоторое время по метро, велел мчаться на вокзал de Sants и прыгать в как раз отходящий поезд на Севилью. Поезд шел всю ночь с остановками - и Альто, знающий расписание, должен был перезвонить перед какой-то из них и скомандовать: вылезайте…
      - Ну так а если на ней, - я кивнул в сторону «Татки», - до сих пор «клоп»?
      Рыжий разглядывал меня с мрачненькой полуухмылочкой:
      - То-то я сам боевиков не смотрел… Переоделись, естественно, старую ее одежду в мусорник запихали…
      Я добил забытый вискарь и, глядя на пустую стопку, пытался собраться с мыслями. Они не то чтобы разбредались - скорее, разбежались и попрятались. Поезд слегка кренился на виражах.
      …То есть это что же, выходит, все правда? Эта бездарная, громоздкая, ненатуральная, нелогичная, за уши притянутая, из нелепых совпадений белыми нитками кое-как сшитая история… Я совершенно не готов был в нее поверить. Несмотря ни на что. Несмотря на стопроцентную - теперь - уверенность, что и Таня Лазарева з Мыколаиву была участником этой дикой варки не менее случайным, чем я сам…
      - Погоди, Серега. - Я поднял на него глаза. - Ты писал, что узнал, как умерла настоящая Майя…
      Мы довольно долго друг на друга смотрели, а потом рыжий сказал с непонятным выражением:
      - Аневризма.
      - В смысле?
      - Аневризма сердца. Знаешь, медик недоучившийся, что это такое?
      Я напряг память:
      - Выпячивание стенки сердца в месте ее истончения… У кого это она была?
      - У Майи.
      - Откуда ты знаешь?
      - Одну ее очень близкую знакомую раскрутил…
      - Черт…
      - Понял теперь?
      - И что - значит, он ее…
      - Ага. Ударил в грудь. Просто ширма упала… Тоха, он, понимаешь… вообще он человек был спокойный и легкий - я говорил тебе. Да ты ж и сам его видел… Совершенно не психопат никакой, ничего подобного. Можно даже сказать, эталон нормальности. Но это - пока все шло нормально… - Рыжий хмыкнул. - А у него всегда все нормально и шло - он везунчик такой был. Талантливый, успешный, обаятельный. С бабками никогда в жизни ни малейших проблем, девки чуть не с детсада сами вешались. Так что если вдруг случалось - вдруг! - что-то не так, в тех редчайших случаях, когда вдруг реальная проблема возникала, Тоха малость терялся. Терял адекватность. Если, скажем, сталкивался с неприязнью по отношению к себе - мог, знаешь, и в истерику впасть… А с этой свадьбой… Я говорю, сам эту долбаную Майю не знал - но, по-моему, Тоха с женитьбой своей круто лажанулся. Она для него, эта Майя, была какой-то совсем левый вариант. Там якобы какая-то ненормальная любовь имела место… Есть у меня подозрение, что эта Майя Тоху на себе женила. Он, как всякий везунчик, с которым все носятся, против умелого обращения оказывался совершенно беспомощен. А она, похоже, была та еще стерва - как раз с интуицией на слабаков, знаю я этот бабский типаж. Такая самовлюбленная московская сука. Наглая, требовательная, капризная… Я думаю, она на нем хорошо поездила. Самоутверждалась за его счет. Совершенно не думала с ним сюсюкаться, как все прочие, - наоборот, гнобила его, чморила. А он, ты что, - не привык к такому! У него от таких дел вообще башню сносило! Я, помнишь, тебе пересказывал, что знакомые говорили, - эта девица его постоянно из себя выводила. Ну вот и вывела…
      - Все равно… - Я помотал головой. - Как-то это… Этот его, с позволения сказать, план…
      - А знаешь что? Он знал про ее проблемы с сердцем. Собственно, она сама постоянно ему про них напоминала - вот, мол, я бедная больная, возись со мной: знаешь этот прием… И при знакомых про это нудила…
      - То есть они знали, что он знает…
      - Он не смог бы никому доказать, что все произошло случайно! Что убийство было непредумышленное…
      Ну и еще такой маленький нюанс - папа у нее был ментовский генерал. Представляешь, что на зоне ждало убийцу его дочери? А Тоха - это же такое тепличное существо, ты чего… Вот так вот из богемного клуба прямиком на цугундер… Он бы никогда туда не пошел. Он бы что угодно сделал, чтобы туда не попасть… Дурацкий план был? Ну конечно, дурацкий - а какой он еще мог быть, когда придумывался в таких условиях? Ну и закончился - сам видишь чем…
      - Не знаю, - говорю. - Не знаю… Как хочешь, а многое не сходится. Почему эта, - я кивнул, - Таня…
      - А чего ты у меня спрашиваешь? Вот у нее и спроси…
 

 
      Серега подошел, что-то ей тихо сказал. Осторожно обнял за плечи, привлек, успокоительно забормотал… Экое умиление. Я в своем нынешнем состоянии, пожалуй, никого бы утешать не смог.
      Я сел на табурет рядом с Таней, Серега облокотился на стойку позади девицы. Та смотрела на меня недоверчиво, почти враждебно. Видимо, я у нее ассоциировался - естественным образом - со всем, обрушившимся на нее, и казался отчасти его виновником. Хотя, если по совести, это как раз мои проблемы (проблемы! хорошо сказано…) начались с нее, с «Татки». Я вдруг понял, что девка сама меня раздражает. Я постарался подавить это раздражение.
      - Скажи, - говорю, - Таня… Ты понимаешь, мы все тут в одинаковом положении, так что давай будем откровенны друг с другом, о’кей?..
      Она смотрела зашуганно-неуступчиво.
      - Скажи, Таня… Почему - если все было так, как ты говорила… почему ты согласилась на предложение Антона?
      Ее взгляд стал откровенно враждебным. И одновременно - совсем беспомощным. Девица молчала. Рыжий сзади положил ей руку на плечо. Она опустила глаза.
      - Тань… - тихо сказал Серега.
      - Он нравился мне, - не поднимая глаз, сквозь зубы вытолкнула Таня.
      «Но неужели ты не понимала…» - почти начал уже говорить я, когда до меня вдруг дошло с той издевательской ясностью, от которой не знаешь, смеяться или плакать: конечно, не понимала! Не хотела понимать! Она вообще об этом не думала! Баба же, господи, девка молодая, дура, провинциалка. А тут - москвич, супермен, весь в шоколаде… «Поедем на курорт - и ты типа будешь моя жена…» Как будто она головным мозгом тогда решение принимала…
      - Видишь, Юр, - хмыкнул Мирский. - Татка - она еще в Шенген невъездная. Она была однажды в Германии, нарушила визовый режим, работала без разрешения, попалась. Ну, ее подержали в камере немножко и депортировали. Так что ей теперь в Европу дороги не было. А тут Тоха предлагает - по другому паспорту. Ну, она решила поиметь этих европейцев…
      Ему, авантюристу, флибустьеру, понимаешь, толстому, явно нравилось девицыно сумасбродство…
      - Ты говоришь, Антон в Афинах вел тебя за мной - перед тем, как мы познакомились. Откуда вел?
      - От Акрополя.
      - А что вы делали у Акрополя?
      - Не знаю. Болтались…
      - Юр, ты типа не понимаешь, - опять встрял Мирский. - Он же русских искал. Свидетелей. Ему же надо было, чтоб в случае чего нашлось кому подтвердить, что он, Антон Шатурин, был в Греции с женой, Майей. Она типа? - Да вроде она… С русскими проще как бы случайно познакомиться. А где их искать? Там, где туристов больше всего. Слышишь русскую речь…
      - Какую речь - я же один был и сам с собой разговаривать привычки не имею…
      - Ты по телефону говорил… - почти с отвращением.
      И тут я вспомнил - точно. Я же Костику оттуда звонил… Антон видит (слышит) русского, ведет девку за мной, ожидая повода для более-менее естественного знакомства, я сажусь в кабаке, они следом, я открываю лаптоп… Подсаживается Антон: вроде ему нужно послать «мыло», обращается по-английски - вроде не знает, с кем дело имеет… О, надо же, земеля - Майя, иди сюда, познакомьтесь с моей женой… Так оно все и было.
      - Зачем ты позвала меня на Санторин? Почему не сказала сразу Антону, что к нему приходили люди от Страно?
      …В Греции до девочки Тани наконец дошло, что ничего такого уж прикольного в происходящем нет, что тут не столько халява, сколько подстава. И вообще… Девочка сразу (разумеется) начинает к суперменистому Антону липнуть - а тот ее в упор не видит, у него какие-то свои заморочки, на Таню он посматривает чем дальше, тем более косо: словно побаивается ее и раздражен зависимостью от глупой девицы. Тане обидно, понимаешь! Так что когда к ней - в отсутствие Антона - заявились эти ребята, она, окончательно доперев, что втянута в какие-то стремные варки, скрыла визит от Шатурина главным образом из чувства протеста. «Из вредности». В силу вздорного своего характера она вообще питает склонность к мелким провокациям. К тому же ей, начинающей, в свою очередь, побаиваться Антона, хотелось посмотреть, как тот станет себя вести.
      А Антон тем временем тащит ее знакомиться с Касимовым. Роль этого нового знакомца Тане неясна: зачем он Антону? Связан как-то с людьми Страно?.. Игра явно продолжается: с Таниным участием, но ей по-прежнему непонятная. И тогда она опять выкидывает фортель - зовет Юру из Серожопинска к ним присоединиться, остро радуясь Антоновой растерянности. К тому же бабье тщеславие заставляет ее интерпретировать общительность и простецкую улыбку серожопинца как признаки того, что мужичок на нее «ведется» (и опять-таки: если что, будет у кого искать защиты)…
      Я вспоминал реакцию Антона на мое присутствие. Побаивался он меня? Если да, то несильно. Провинциал с носом картошкой - это по определению было не то существо, которое Антон мог воспринимать всерьез. Несмотря на экстраординарность причин тогдашнего его пребывания в том месте и в той компании, он, кажется, пережив первый шок, быстро успокоился (он вообще, видимо, был из людей, не склонных долго париться по поводу чего бы то ни было) - ведь он находился в максимально естественной для себя ситуации: безделье, истекающая по нему слюнями девица и смешной простачок, на фоне которого все Антоновы достоинства глядятся особенно выпукло…
      Когда я все это понял - сам почему-то ощутил острый стыд: ведь поведение этих двух несчастных микки-маусов было не более глупо, чем мои собственные попытки отыскивать в нем стройную логику. Задним числом, зная про наваленные в ходе данной истории трупы, я все пытался интерпретировать тогдашнюю ситуацию по законам триллера - хотя в реальности имела место идиотская подростковая мелодрама. И иначе быть не могло - ведь главные участники ее, несмотря ни что, оставались просто двумя безалаберными инфантилами…
      Чего она его тогда напоила? Опять же из вредности, из желания сыграть на самолюбии, в расчете на мелочную ревность… Ей и в голову, дуре несчастной, прийти не могло, что Антон перепугается. А он таки перепугался: ведь Шатурин не знал, не проболталась ли мне Таня насчет того, что она ему не жена… А потом я вдруг без предупреждения свалил. Антон тут же взялся за девицу, но - уже соображая, какой подход к ней будет более эффективным, - не угрозами, а с помощью того, чего эта дура так ждала больше недели. Разомлевшая девка и рассказала ему все.
      И вот тут Антон начинает дергаться всерьез - когда до него доходит, что он сам не знает, во что ввязался. Теперь он, пожалуй, и Таню убить готов: во-первых, злится, что она так долго молчала, во-вторых, видит, что она теперь для него по-настоящему опасна. И поскольку наличие реальных проблем, как и было сказано, совершенно вышибает Антошу из колеи, он впадает в истерику, заканчивающуюся в болонской гостинице безобразным скандалом и дракой с девкой (которая от эдакой смены Антоновых настроений сама взбеленилась и стала в сердцах ему угрожать). Имела место даже беготня по гостиничным коридорам и бегство зареванной Тани с бланшем под глазом через черный ход (не замеченное людьми Страно, спокойно караулившими главный)…
      Я нервно хмыкнул и закурил выпрошенную у Тани сигарету. Мирский смотрел на меня подозрительно. - А тут что пишут на пачках? - спросил я у него.
      Он непонимающе нахмурился, потом сообразил:
      - Здесь это красивше всего звучит. «Фумар пуэдэ матар».
      …Я испытывал чувство сродни тому, что ощутил, узнав, что Виктор - никакой не агент «Миссии», а обыкновенный стареющий осел, «ударенный мочой в голову» при виде молодой бабы. Чувство, что надо мной издеваются. Только во много раз острее.
      Хотя - кто над кем издевается? Ведь это я сам упорно игнорировал реальность, раз за разом громоздя конспирологические сюжеты: причем всякий раз вопреки очевидности. Я, который привык полагать себя реалистом и прагматиком… Как, блин, мне могло прийти в голову, что Виктор, которого я знал много лет, такой весь из себя добросовестный, педантичный, в чем-то простоватый дядь Витя, - собственноручно запустил какую-то жуткую многоходовую комбинацию?! В чем я подозревал эту несчастную девку, чья незамысловатая козья сущность понятна с первого взгляда?.. А ведь в какой-то момент я чуть было всерьез не решил, что лично заинтересовал бывшего голливудского суперстара и нынешнего финансового магната - который, видите ли, время от времени собственной персоной тайно являлся мне с непонятными целями!..
      Так. Хорошо… Я затушил бычок, бессмысленно глядя в черное окно тамбура. Вернемся к самому началу. Самому-самому… Пусть тот старик в Стамбуле не имел никакого отношения к Ларри Эджу и не думал привлекать моего внимания. Но откуда у него оказались Аликовы шарики?!
      А с чего я взял, что шарики были именно Аликовы? Узор похожий? Ну и что - просто похожий и все. Мало ли что мне могло почудиться. Совпадение. А может, и самогипноз: в конце концов, приметы того времени, когда я общался с Аликом и (самое главное) Варькой, до самых последних пор довольно много для меня значили - вот я и увидел их там, где на самом деле было лишь что-то сходное…
      И фотку он там оставил - случайно. И в Афинах я оказался - случайно. И Антону попался. И за этими двоими увязался… НИЧЕГО НЕ БЫЛО. Никаких планов, расчетов и заговоров. Была - цепь нелепых совпадений. Бестолковых поступков. Глупостей. Истерик. Я пытался восстанавливать логику? Да кто сказал, что люди ведут себя логично? «Ищи, кому выгодно»… Но в данном случае и умысла-то никакого не было. Ни с чьей стороны. Была трусость пэдэ Полякова, в запарке спихнувшего все на любовницу. Была склока между двумя самовлюбленными ничтожествами Шатуриными. Был дурацкий инфантильный авантюризм Тани из Николаева… Вот вам и вся хитроумная подноготная.
      Правда, не я один искал за всем тайную волю: Альто вон уверен, что меня таким ловким способом использовали некие силы, играющие против Клуба… Ну, с Альто - понятно, для него это профессиональное, в этом вся суть его работы: «если есть преступление, то есть преступник». Если начался шухер с зачистками по всей Европе - то кто-то же его инициировал!..
      Да в том-то и дело, что никто! Никто против этих уродов не играл - они сожрали сами себя, причем без всякого повода извне. Им и не надо было ни противников, ни поводов - при их профессиональной паранойе, при их взаимном недоверии для того, чтобы все посыпалось, не требовалось даже реальной угрозы: они сами себе ее придумали. И не попадись им я - нашелся бы кто угодно другой…
      А я-то никак не мог расстаться с мыслью, что именно во мне - лично во мне - все дело! Что, впрочем, естественно. По-человечески. Никому не нравится отдавать себе отчет в собственной случайности и заменимости…
      Не нравится - да? - знать, что вся эта мясорубка, в которой погибла уже куча народу, в которой несколько раз чуть не загнулся я сам и еще запросто, запросто можем порыднуть мы все, - что она заработала на пустом месте!..
      А с этим всегда труднее всего смириться. С тем, что большая часть из происходящего с тобой - включая самое худшее! - происходит даже не по чьей-то злой воле. Вообще нипочему. И низачем. В силу хаотической комбинации случайностей. Поэтому мы всегда ищем - придумываем - причину или виновника. Чтобы жить, нам нужно хотя бы ощущение почвы под ногами. Вот мы и сочиняем всевозможные теории заговоров (называя их даже Священным Писанием) и назначаем ответственными разного масштаба ларри эджей.
      И поскольку человек не может без надежды, мы наделяем Ларри Эджа милостью и всепрощением. И продолжаем себе копошиться. На трясине.
      Жил Ромыч аж на тринадцатом этаже - а лифт у него был какой-то особенно вялый: этим, видать (избытком свободного времени у пассажиров), обилие народного настенного творчества и исчислялось.
      - О, наши люди, - ткнул Славка в выпендрежно-фигурный вензель, намалеванный среди более-менее имбецильной похабщины и гордых погонял паханов окрестных песочниц: «фф».
      - Фактор фуры, - пояснил я Варе.
      - А что это такое? - спросила она. - Я все время от вас слышу…
      - Как бы объяснить… Наверное, надо историю изложить. Это несколько лет назад было, когда мы экстрим-турами занимались, ты в курсе. И вот ехали мы со Славкой в город из Пестова - на автобусе. Такие уже поддатые, но несильно. Настроение хорошее, на оптимизм пробило…
      - … И давай мы обсуждать, как у нас все неплохо, - перебил Славка. - И дело идет, и деньги капают, и самим интересно всем этим заниматься. И новые какие-то идеи уже есть. Рассуждаем мы, значит, что можно и у нас в стране дело делать, энергия только нужна и фантазия, что не бывает плохих стран, бывают непредприимчивые люди…
      - … А дорогу из Пестова ты представляешь, - говорю. - Узкая, раздолбанная. Хотя движение там неслабое: фуры сплошные идут. И автобус наш обгоняет их одну за другой, по встречке, кое-как в повороты вписывается…
      - … А Юрген, значит, свое цитирует: «Нельзя же ничего не делать, если нельзя сделать всего!» - и так далее. И начинаем мы вовсю обсуждать планы на будущее, прикидывать, сколько всего наворотим. Чтоб мы - мы с ним - и не наворотили! И лупим - пока фигурально - себя в грудь. Кто, если не мы, когда, если не сейчас?..
      - … И вдруг Славка заткнулся, посмотрел в окно - а мы как раз опять на обгон пошли - и совсем другим тоном, задумчиво так произнес: «И в этот момент фуру заносит…» После чего затыкаемся уже мы оба…
      - С тех пор и пошло: фактор фуры…
      Лифт вдруг дрогнул, замер, унылый ноющий звук его двигателя оборвался - и погас свет.
 

 
      …Я вскинулся, куда-то рванулся. Что?.. Рыжий тряс меня за плечо. Было уже светло. Поезд шел полным ходом, за окном - легкое пасмурное небо, зеленые холмы. Что угодно, только не ноябрьская Европа…
      - Который час? - прохрипел я.
      - Через полчаса - Севилья. - Серега был озабочен и совсем не заспан.
      - Севилья?.. - Я посмотрел на соседние кресла. - А эта где?.. Как ее… Таня?
      Наступила ночь - туннель.
      - В сортире.
      Ни фига не соображается… Помойка во рту.
      - Так что, - я потер глаза, - он так и не позвонил? Мирский в своей быковатой манере смотрел куда-то вперед по проходу:
      - Нет.
      Севильский вокзал «Санта-Хуста» - здоровенный ангар. Я все не мог толком проснуться. Куда-то идем - Мирский ведет. Куда?.. Чего теперь вообще делать?..
      Сушняк. Минералки бы какой.
      - Серега, - говорю, - на минералку подкинешь? Рыжий не оборачиваясь полез в карман, протянул назад левую руку - я принял в ладони горсть железных евро. Правой он держал за руку девушку Таню. Я зашарил глазами в поисках киоска…
      Что-то зацепило взгляд - слегка, я стал было вертеть головой дальше… Мысленно притормозил. Где?.. Продолжая идти за этими двумя, повел взглядом в обратном направлении - со странным и пока мне самому непонятным чувством. Где это было?.. Помстилось?.. Глюки начинаются?..
      Вот!!
      - Погодите, я щас, - бросаю Сереге с девицей и, переходя на бег, ломлюсь вперед. Не может быть. Не может быть, чтоб опять показалось!..
      Что-то кричит сзади Мирский. Высокую фигуру в огромной бесформенной а-ля пончо накидке и кожаной шляпе - даже толком не разобрать пол - еле видно за спинами. Выходит уже с вокзала… Бегу.
      Все, вышла… Несусь что есть мочи, расталкивая всех. Вылетаю из дверей, верчу башкой… Вон она!
      Кажется, женщина - правда, я по-прежнему вижу только спину. Покрытую тем самым коричневым пончо. С широким, крупным вычурным узором. Переплетающиеся между собой, перевязанные в морские узлы, глотающие хвосты друг дружки странные, вроде одинаковые, но при этом все разные - то с человечьими лицами, то с рогами, то с ножками, то с крыльями - змеи, наги, василиски, уроборосы…
      Вот теперь я точно не ошибаюсь. Вот теперь это не может быть чем-то просто похожим. Это именно и конкретно он - отлично памятный мне орнамент, каким Алик, странный малый Альберт Лапин, разрисовывал собственного изготовления фенечки, фитюлечки, амулеты, китайские шарики, предметы одежды…
      До женщины (высокой, широкоплечей… или вдруг все-таки мужик?..) - метров тридцать. Идет быстро, целенаправленно. Хрен. Не уйдет. Бегу как на стадионе… А-м-мать… тв-в-вою же… - врезаюсь в какого-то подвернувшегося андалусца, тот летит на землю, что-то запоздало вопя, я сам чуть не падаю… А когда поднимаю глаза, вижу, что предполагаемая тетка быстро подходит к стоящей у обочины тачке.
      Вжариваю как могу, опять чуть не сшибаю кого-то. Тетка открывает дверцу (ждали ее, что ли?..). Метров пятнадцать. Садится. Захлопывается. С-c-сука… Я подлетаю к серой «хонде» в тот самый момент, когда машина отваливает от тротуара. Я даже хлопаю рукой по багажнику. Могу, например, уцепиться за бампер… Через заднее стекло различаю только плечи в накидке, шляпу, черный затылок водилы. «Хонда» газует. Я остаюсь стоять столбом.
      Я поплелся обратно к входу на вокзал. В голове - один бессвязный мат. Увидел, как появляются из дверей Мирский с Таней. Мирский с сосредоточенным лицом говорил по мобиле.
      Я подошел. Он встретился со мной глазами, сказал что-то по-итальянски и отключился.
      - Ты чего? - спросил механически, о другом, наверное, думая.
      - Ничего… Кто это звонил?
      - Альто. Будет здесь после обеда.
      Мясистые темно-зеленые листья, толстенные спирально перекрученные стволы, свисающие воздушные корни… Тропики, сельва… В прямом смысле - по Серегиным словам, эти деревья (несколько десятков метров высотой) завезли когда-то из джунглей Южной Америки, и теперь они растут в парках по всему городу. Типа какие-то каучуконосные. Гевеи, что ли? Хрен их знает, он не ботаник… Гигантcкую раскидистую крону, накрывшую половину этой площадушки в бежево-серую шахматную плитку, Plaza de la Encarnacion, подпирали длинные тощие пальмы. Погода тоже была какая-то тропическая: тепло, почти жарко, пасмурно, влажно.
      Я прикрыл веки - на их внутренней стороне тут же заизвивались, тихо шурша и поблескивая чешуей, змеи, змеи - безошибочно Аликовы… Я открыл глаза и помотал башкой.
      В крохотном белом фонтанчике тонкие струйки вяло журчали из четырех львиных морд, не столько оскаленных, сколько ошалелых, с предынсультно выпученными зенками; поверх морд гарцевал амурчик. На скамейке напротив породистый горбоносый пацанчик и субтильная, легко примостившаяся у него на коленях девица кормили хлебом голубей. Точнее, горлиц: сизых, белых, бежевых - так не похожих на нашу толстую помойную птицу…
      Я оглянулся на неожиданный звук: Мирский, развалившись на каменной скамейке, закинув щиколотку одной толстой ноги на колено другой, сама уверенность и беспечность, задвигал девушке Тане, что называемое нами корридой по-испански, оказывается, именуется «коррида дель торрес» - само же по себе это слово здесь означает онанизм. Девица хихикала - этот-то звук меня и удивил. Она уже хихикала…
      Рыжий перехватил мой взгляд и весело спокойно подмигнул. Прорвемся, дескать. Я даже пожалел, что я не девушка Таня…
      Слева был уже порт: до самого моста - del Gene-ralisimo - доходили причальные стенки. Вместо набережной - пустые открытые площадки индустриального вида, ангары. В ту сторону, к устью, еще мост, разводной, за ним, в отдалении, в окружении портовых кранов - высоченный, вроде стамбульских, вантовый с сильно изогнутым дугообразным пролетом: ванты тонко поблескивали, машины еле просматривались. Гвадалквивир, в пику классику, был грязно-зелен и тих.
      Серега с Альто забились на всякий случай на видном месте. Максимально видном, с обоих берегов: в кабачке на пришвартованном к набережной левого плавучем причале между мостами Сан-Тельмо и Изабеллы Второй. Рыжий объявил, что на всякий случай пойдет один, а нам с Таней, подумав и осмотревшись, велел наблюдать с противоположной стороны (благо речка совсем неширокая).
      На правом берегу встык стояли трех-четырехэтажные, какие-то очень неевропейские домики (белые, желтые, реже - голубые, красные) с широкими прямоугольными и арочными окнами. Нам довольно долго пришлось искать место для обзора, пока мы нагло не сунулись в выглядящий ремонтируемым подъезд: внутри действительно было все разорено и отсутствовали люди - так что мы с Таней пристроились прямо у окна.
      Причал отсюда просматривался под изрядным углом и был довольно далеко. Ветер трепал скатанный тент, за немногочисленными столиками почти никого не было - один только какой-то кабальеро развалился: кажется, с пивом. Серега пока не торопился. Альто тоже.
      Я осторожно положил на грязный пол оставленный мне рыжим рюкзачок с ноутбуком. Достал сигарету, молча протянул пачку Тане - та посмотрела: «Cohiba», отрицательно помотала головой (крепкие). За все время, что мы с девушкой были наедине, мы двумя словами не перекинулись. Она, кажется, даже глазами со мной встречаться избегала…
      Я отвернулся к окну. На том берегу торчала некая полубашня-получасовня, через улицу - представительное здание с куполом, ближе к нам - что-то желто-белое, круглое в сечении: арена? не та ли знаменитая Маэстранца? Променад набережной тоже был почти пуст.
      По реке проскальзывали байдарки. У того самого причальчика сгрудились катера - через некоторое время пришвартовался еще один.
      - Серега, - говорю.
      Таня выглянула в окно. Рыжий медленно, самым что ни на есть прогулочным шагом хилял по набережной. Прошел мимо причала. Поотирался у парапета. Как бы рассеянно вернулся и спустился по сходням. Сейчас кабачок был вовсе пуст - лишь двое недавно приплывших на катере мужиков все болтались на причале, да какой-то пацан изредка показывался.
      Мирский что-то взял у стойки, сел за столик. Насколько я мог судить с такого расстояния - с невозможно вальяжным видом…
      Я закурил очередную «коибину» - заметил, что руки суетятся. Таня стояла сбоку у окна в напряженной позе - ей приходилось выглядывать из-за края проема.
      Ничего не происходило. Серега одиноко скучал. Никакого Альто.
      Минут через пять - восемь (примерно: часов не было) еще один тип приземлился за соседний с Серегиным столик: когда он приближался, я уж подумал - следак, но нет, не похож даже…
      Опять потянулось ожидание.
      Не так что-то было.
      Всё.
      Я вроде никогда особой мнительностью, да и нервностью, не отличался - но сейчас почему-то с самого начала (возможно, даже до того, как мы устроились тут наблюдать) меня не отпускало ощущение, что все неладно. Совершенно ни на чем не основанное - по Серегиным словам, и звонил Альто с привычного номера, и ничего тревожного не сказал, - но впрямь неотвязное. И если сначала я его подавлял, списывая действительно на разгулявшиеся после всего нервы, то теперь, с каждой минутой ожидания, я все менее контролировал это чувство - и, будь у меня мобильник, ей-богу, позвонил бы Сереге и заорал: «Cматывайся!»… Не было мобильника.
      …Так что когда это произошло, я не удивился - а ощутил даже какое-то жуткое, муторное, обреченное удовлетворение, тошнотно-беспомощное, словно в кошмаре… Мужик за соседним столиком вроде бы обратился к Мирскому, перекинулся с ним некими репликами, даже пересел к нему… И вдруг оказалось, что двое с катера, все время бывшие поблизости, сейчас тоже совсем рядом - на несколько секунд они заслонили Серегу от меня… Резко оглянулась Таня - паника в глазах… Там, на причале, быстро, но не суетливо перемещались: деловито и крайне ловко - словно не тащили тяжелое безвольное тело… Как умелые санитары… Я стоял пень пнем… Баран бараном… А эти трое уже поднесли Серегу к краю причала - один, спрыгнувший в катер, принимал его снизу. Он был как мертвецки пьяный - голова болталась.
      Таня вновь обернулась - бешено: что-то хотела сказать, руки делали бесцельные движения. Я отвратительно, мучительно медленно переводил - переволакивал - глаза с окна на нее… обратно… Она смотрела на меня судорожно распахнутыми глазами: отчаянно, требовательно, ненавидяще; губы тряслись… Надо было что-то говорить, что-то делать… И - нечего было, нечего, нечего… Забурчал мотор - катер тут же отвалил (в нем сидели, кажется, двое), сделал крутой разворот и, наращивая скорость, ушел в противоположную от нас сторону, под Сан-Тельмо. Все, его уже не видно. Все.
      Минуты не прошло.
      Мне никак не удавалось стряхнуть оцепенение. Ступор, столбняк: я видел, что так и держу в пальцах тлеющую сигарету, но почему-то не мог ее выкинуть. Что-то говорила - кричала - Таня. Куда-то рвалась…
      - Тише… Все, - с усилием, гадливо, как выходящий с рвотой крупный неперевариваемый предмет, вытолкнул я. - Все, мы ему не поможем. Ничего мы не можем сделать. Уходить надо.
      Она замерла беспомощно, уронив руки, приоткрыв рот. Я смял, обжегшись, и отшвырнул сигарету, подобрал рюкзачок; не глядя на Таню, дернул головой в сторону выхода:
      - Пошли. Быстрее.
      …И вдруг понял, что на фоне ступора, под его гипсовой поверхностью, все елозит, мелко так, зудяще, в подсознанке: «Опять повезло… Ему - нет, а тебе - да…»
      «Но чем я мог помочь?! - заорал я про себя. - Загнуться вместе с ним?! От этого кому-нибудь стало бы легче?..»
      Не стало бы… Никто не виноват… Просто кому-то везет… кому-то - нет…
      Уже позже, зайдя в Интернет, я нашел в «Рейтере» сообщение со ссылкой на «Ла Стампа» о том, что в ночь на 11 ноября в Испании, на шоссе близ Барселоны, погиб в автокатастрофе полковник итальянской Службы информации и демократической безопасности Тонино Альто: потерял управление - вероятно, заснул за рулем. «Ла Стампа» напоминала, что именно Альто возглавлял следственную группу, занимавшуюся скандальным убийством Дэвида Страно. К тому же он находился в непосредственном подчинении генерала Доменико Риффа, недавно отстраненного от дел в связи с внутренним расследованием в самой S. I. S. Dе. Также туманно намекалось на некие слухи и утечки в связи с расследованием Альто…
      В ночь на 11-е… И если утром 11-го Серега разговаривал с кем-то, кого он, отлично зная голос следака, принял за Альто, - это означало, что голос был синтезирован. Что, впрочем, для спецслужб невеликая проблема…
      «Что с ним будет?!» - впав в тихую истерику, спрашивала Таня. «Не знаю… Может, не станут убивать», - соврал я.
      Я знал, что будет. «Выпотрошат» и замочат. И наc, скорее всего, тоже. Причем в ближайшее время - потому что теперь уже вариантов не оставалось никаких.
      У меня денег не было вообще. У Тани - примерно двести евро, которые «на всякий случай» сунул, оказывается, ей Серега в последний момент.
      Надо было срочно сматываться из города. Куда?.. Непонятно. Хотя - все понятно. Некуда. Прятаться негде, границу шенгенскую не пересечь. А здесь - найдут: если не через час, то назавтра. Если не одни, так другие.
      …Вот теперь и у меня самого полностью опустились руки; Таня же была практически невменяема. И вдруг она спросила: «Португалия - это же, наверное, близко отсюда?..» - «Португалия?»
      В Португалию уехал ее знакомый, некий Игорь. Работает там - он моряк (их вообще там полно, украинцев, на торговом флоте, в частности). В Лиссабоне нанимается на корабль механиком. Последние несколько месяцев был вроде в рейсе, но где-то на днях - она слышала мельком, еще в Николаеве своем - не то вернулся, не то должен вернуться… «Ты знаешь какие-нибудь координаты: Игоря, пароходной компании? Можешь хотя бы узнать?» - «Наверное». - «Ты вообще хорошо с ним знакома?» - «Когда-то была…»
      Шанс, конечно, был совсем жалкий - что этот Игорь действительно сейчас в Лиссабоне, что мы его найдем, что он согласится нам помочь… Как помочь? Моряк - уже неплохо, тем более механик… Может же теоретически вывезти на корабле - хоть в машинном отделении, я не знаю, хоть в трюме…
      Мы дошли до кольцевой и, ориентируясь по указателям, в конце концов вычислили шоссе на северо-запад. И стали ловить попутку.
 

 
      «Все будет харр-ра-шшо!! - в приступе истерического оптимизма завопил откуда-то нарочито придурковатый голос промежуточного пола. - Все будет хорошо, все будет хорошо - я это знаю!..» На секунду я совершенно потерялся. На узенькой улочке Баирру-Альту полутрущобного района в центре Лиссабона надрывался глумливый русскоязычный попс.
      Впрочем, через минуту среди кустарных разноцветных граффити, которыми все дома тут исписаны на уровне первого этажа, среди португальских социалистическо-анархистских лозунгов обнаружилось корявое, но гордое: «ХУЙ», а ниже почему-то латиницей: «B. D. V. Omsk». Пол-Евразии, е-мое, не поленился преодолеть соотечественничек из этого таинственного бэ-дэ-вэ, чтобы отметиться на самом краю Европы таким вот изысканным способом…
      Мелкие квартальчики, старомодные фонари, торчащие из облупленных стен, фигурные решетки недоразвитых балкончиков. Непременное разноцветное белье наружу, в том числе на уровне первого этажа (бери не хочу - не хотят). Треть домов в строительных лесах. Трущобность здешняя, впрочем, была явно туристически востребована: без конца попадались ресторанчики с выставленной в окнах сырой рыбой и раскрасневшимися ракообразными во льду (почему-то сплошь закрытые в самый обед). И востребованность эта нам в итоге помогла - на одной из улочек мы вдруг услышали безграмотные, но страстные английские восклицания: толстый индусообразный тип делал нам приглашающие жесты с балкона одной из халуп, через каждые полтора слова повторяя: «Вери чип!»
      То был даже не хостель (называлось заведение на Rua Da Rosa 121/1 «Albergue Popular LDA»). «Заведение определенного пошиба». «Нумера». Что и требовалось доказать. И впрямь «чипее» некуда - десять евро с носа в сутки. А главное - нам удалось договориться о «вписке» без паспорта.
      Комнату из соображений экономии мы взяли одну, кровать в ней тоже была одна, двуспальная - я заметил, как Таня непроизвольно скривилась. Никто тут ничего не скрывал (как бы не демонстрировал): санузел на этаже, зато в номере раковина и биде. Над напрочь продавленной койкой на беленой стене - многочисленные грязные отпечатки ладоней. В верхнем ящике полированного комода и вовсе обнаружились розовые стринги…
      В здоровенном холодном санузле сифонило из щелястых ставен. Я уже вытирался, когда в дверь нетерпеливо забарабанили. «Погоди, я уже!» - крикнул я по-русски, думая, что это Таня. Открываю: на пороге голый бритоголовый «гуталин» выше и шире меня, небрежно обернутый вокруг мощных бедер полотенцем.
      …Совместными усилиями, с трудом, но нам удалось дозвониться сначала до Николаева - узнать название пароходной компании, потом до нее самой. В конце концов там даже разобрались, о каком Игоре речь. Нет, его рейс еще не вернулся - проблемы, задержки. Ожидался - скоро. На неделе…
      В быстрых ноябрьских сумерках мы молча неподвижно сидели в этой похабной комнате. Я долго без особых мыслей изучал рыжий кафель на полу… на стенах - белый в сине-желтый цветочек… Потом обратил внимание на картину: у нас была еще и картина - в золотого цвета основательной раме. Сперва, мазнув глазами, я решил, что на ней - Богоматерь. Сейчас пригляделся: как же!.. Кающаяся грешница: на коленях, к шее привязан якорь, в одной руке - стрела и цеп на-вроде нунчаков, в другой - белая лилия…
      Под окнами орали, тарахтели мотороллеры. Я покосился на сгорбленный Танин силуэт, поймал быстрый взгляд исподлобья. Встал и пошел наружу.
      К ночи тут, видимо, жизнь как раз начиналась. Толпами шлялись «пингвины», негры, португальцы-алкаши. Чуть не на каждом углу ко мне подходил ненавязчивый «баклажан» и тем же тоном, каким у нас на рынке соблазняют «спиртиком-водочкой», предлагал «хаш-хаш». Галдели битком набитые пещерки-бары.
      Через некоторое время я обнаружил себя в крохотной пивнухе с кафельными стенами. За обитой жестью стойкой под сенью двух больших, древних, неработающих вентиляторов весело гуздел и бурно жестикулировал пьяный седой старикан; исполненный достоинства бармен кивал ему благосклонно. За спиной у последнего тянулись полки с бесконечными пыльными бутылками гинжи дюжины сортов.
      Все будет ха-ра-шо…
      Я расправил на круглой пластиковой столешнице друг рядом с другом две мятые бумажки, чудом сохранившиеся в моих карманах. Одну нам с Серегой - как мне не сразу удалось вспомнить - кто-то дал еще в Мюнхене, в ларри-эджевском фан-клубе: на ней были электронные адреса (видимо, неких спецов по Ларри?). На вторую я в Праге выписал, среди прочего, те адреса, с которых мне приходили нечитаемые мессиджи. Добрая половина адресов совпадала.
      Сквозящее в расщелинах между домов устье Тежу казалось морем. В старых кварталах улицы сплетались, горбились, срывались лестницами, фуникулер ползал на правах городского транспорта. Осыпающимся стенам в стираном белье и прореженных изразцах шли и одно-вагонные разноцветные трамвайчики, вроде тех, под какие попадали герои Булгакова, и бесконечные антикварные лавки - дух старьевки здесь умышленно и последовательно культивировался: словно в рамках общеевропейского разделения обязанностей меж столицами Лиссабону выпало олицетворять ветхость Старого Света. Время тут как бы законсервировали - и для нас оно тоже словно застряло.
      Ничего не происходило. Мы ничего не делали - ждали Игоря. Или - когда нас найдут.
      Игорь не возвращался. Раз в два дня Таня звонила в пароходство - там отвечали туманно.
      Даже погода и сезоны здесь как будто не менялись - на дворе стояло идеальное нежаркое лето с одинаковой температурой.
      Уходили последние деньги.
      Первое время - первые дни - это бездельное бессмысленное опасное ожидание выматывало страшно. Но вскоре я и сам впал в какую-то заторможенность, оцепенение умственное, эмоциональное и двигательное. Таня, по-моему, пребывала в нем с Севильи.
      Мы спали на одной бордельной кровати, избегая прикасаться друг к другу, и по-прежнему практически не разговаривали. О чем было разговаривать? Нам. Теперь и тут.
      Бежать было больше некуда. Делать - без Игоря - нечего. Да и внутренних ресурсов никаких давно не осталось - ни у меня, ни у нее.
      (Изредка косясь на Таню, я видел страшно измученную молодую девчонку с жутковато запавшими глазами. Видел определенную - не знаю, насколько осознанную ею самой, - неприязнь ко мне. Жалел я ее? Наверное. Все чувства были не то заморожены, не то высушены…)
      Два дня. Три. По-моему, только на четвертый между нами состоялся первый более-менее продолжительный и сравнительно абстрактный разговор.
      В тот раз мы впервые вышли в город вместе - и я показал Тане совершенно случайно найденный кабак в Альфаме, самом старом, почти уже совсем трущобном районе города, лепящемся к боку холма, придавленного местной крепостью (которой все равно ниоткуда в Альфаме не видно из-за крутизны и узости улиц). Даже не кабак - футбольный клуб.
      Мы свернули в сильно обшарпанный подъезд без всякой вывески. Лестница: пятна, потеки, наполовину оббитые голубые изразцы. На втором этаже - коридор меж каких-то дверей, большая комната с алюминиевыми столами и стульями. Одну из стен тут закрывал флаг с узкими синими полосками сверху и снизу белого поля и надписью: «Futebol clube de Lisboa». Немолодые потертые смуглые аборигены, не обращая на пришлых иноязычных никакого внимания, в голос, но негромко общаясь между собой, как бы смотрели по видаку (на здоровом настенном экране) голливудскую экранизацию «Илиады» - не «Трою» с Брэдом Питтом, другую…
      - Так, значит, эксперимент этот твой все-таки был настоящий? - спросила несколько неожиданно Таня.
      - Слышь, Серега, - вдруг вспомнил я, - что касается технической стороны дела - эксперимента, я имею в виду. Ты, помнится, говорил, что это невозможно в приниципе…
      - Ну, я и сейчас так считаю, - неопределенно ухмыльнулся Мирский. - Правда, я слышал слух. Когда Белянина убили, в разных более-менее научных компаниях стали говорить разные более-менее странные вещи…
      Я закурил последнюю Танину сигарету. В черном окне пролетали редкие огни.
      - … Ну, ты понял, в чем принципиальная засада? Чтобы обработать массив информации, необходимый даже для построения куда более скромных социологических и прогностических моделей, нужны огромные компьютерные мощности, машины класса «Крэя». Что до твоего, в смысле белянинского эксперимента - насколько я понял суть, - то тут информмассив был вообще гигантский, непосильный ни для одного из созданных на данный момент компьютеров (тем более что даже «Крэев» всего несколько штук, причем ни одного - в Европе). Так вот, я услышал байку, звучащую вполне фантастично - но не более фантастично, чем идея моделирования интуиции… - Он хмыкнул, дернул бровями и развел ладони, как бы снимая с себя всякую ответственность. - В общем, за что купил. Ход, придуманный Беляниным и его ребятами, - это было развитие давней идеи. Они задействовали для обсчета своей прогностической модели не один суперкомпьютер, а компьютерную сеть. Идея упиралась в то обстоятельство, что с усложнением каждого отдельного элемента (каковым в данном случае становится не чип, а целый компьютер) возрастает - причем в геометрической прогрессии - и уязвимость системы в целом, ее подверженность сбоям, ошибкам; коммуникация между элементами - тоже уязвимое звено… Только не спрашивай, как именно Бэ энд К оякобы преодолели эти принципиальные препятствия. По крайней мере, была сделана ставка на количество. Согласно слуху, они разработали программный продукт, действующий по принципу «червя», сетевого вируса, оккупирующего определенную рабочую часть каждого пораженного компьютера и использующего его для непредусмотренных владельцем целей. Причем обсчетом белянинской модели должны были заниматься вообще все компьютеры, подключенные к Сети… Добавлю от себя в скобках, что если вдруг что-то подобное и впрямь было создано, то интерес этих, как ты их называешь, «заговорщиков», может быть, не в меньшей степени, чем в разработке суперпрогностической программы, состоял в возможности такого вот тайного овладения Паутиной… Еще раз: лично я, как человек, компьютерам не чуждый, вижу здесь вполне фантастическое допущение, и, боюсь, ни один самый безумный посторонний специалист не скажет, как в принципе может работать такая система. Но поскольку все, что произошло, - произошло, значит, что-то все же было придумано. - Рыжий вновь фыркнул - даже как бы всхрапнул. - Более того, я слышал, что этот «вирус» Белянин таки успел запустить в Сеть…
      - То есть она вот сейчас там - считает, считает…
      - Ну да. - Он уже откровенно заржал. - Белянина нет, Фонд разбежался, «заговорщики» мочат друг друга и всех подвернувшихся - а каждый компьютер в мире, подключенный к Интернету, работает себе потихоньку над идеальным безошибочным предсказанием будущего…
      - По-моему, это все-таки была какая-то научная… или околонаучная афера, - пожала плечами Таня. Неожиданно неуверенно улыбнулась. Это была ее фирменная улыбка невпопад, из тех, на которые я обращал внимание в Греции, - сейчас я видел ее впервые.
      Батальная сцена на экране закончилась, пошла знойная полураздетая лирика - один из мужиков вырубил видак и включил телик: на футбол, естественно. Все принялись азартно обсуждать ход игры.
      - Не знаю, - говорю. - Мэй би. Только боюсь, что это было неизбежно. Рано или поздно кто-нибудь что-нибудь в этом духе придумал бы обязательно. На тему прогнозирования случайностей. Каким бы бредом это ни выглядело… Один раз начав, мы уже не остановимся.
      - Начав?
      - Замахнувшись, - я хмыкнул, мимоходом балдея от несоответствия темы и ситуации, - разумом на неразумную реальность.
      - Один раз - это когда?
      - Вот был у меня знакомый, - я хмыкнул повторно - в адрес cобственного воспоминания, - он страшно любил на эту тему погрузить…
      - Это к Вовке, к Вовке. - Славка замахал рукой в сторону Володькиного закутка. - С ним вы найдете общий язык. Он тоже считает, что про историю нам все наврали.
      Я, глядя на провокаторски оскалившегося Славку, за Андрюхиной спиной молча постучал себя костяшками по лбу: ты представляешь, дубина, что сейчас начнется, если Вован запустит свою пленку?..
      - Чего это там на нас клевещут? - притворно оскорбился расслышавший-таки все Володька.
      - Ты, говорят, не веришь в исторический материализм? - угрожающе прогудел Крепин, нависая бородищей над обернувшимся через плечо и уже жмурящимся при виде жертвы Вовкой.
      - Вован, но истории же нет! - продолжал подзуживать Славка.
      - Нет в принципе? - уточнил Андрюха.
      Вот и нашли друг друга два одиночества, обреченно подумал я. Андрюха (метр девяносто, пузяка, очки, борода веником) был главой местного военно-исторического клуба, археолог-любитель и самогонщик-виртуоз; на общественных началах он искал неизвестных солдат Великой Отечественной (для нормального захоронения), а на коммерческой основе - их оружие (для реализации). А когда он всем этим не занимался и был относительно трезв - трепался с любым встречным за альтернативную историю…
      - Скажем так, истории как единого поступательного процесса. - Вовка развернулся к нему на стуле. - Ну, совсем наглядно. - Он вдруг схватил ручку, первую попавшуюся распечатку и размашисто начертил на обороте крест - систему координат. - Если по горизонтали расположить время, а по вертикали - что угодно (технические навыки, развитие гуманистических представлений - любой «цивилизационный» параметр), история в целом никак не получится кривой - никакой конфигурации. Получится - ломаной. Причем такой: незначительные колебания почти по всей длине, а в самом конце - резкий скачок. Такая внезапная эрекция. Еще раз: что бы ни было по вертикальной оси - картина выйдет одинаковая. И вот на этом маленьком эрегированном отрезке будет Европа Нового времени.
      - В смысле европейцы - круче всех? - не понял Андрюха. Он подтянул к себе свободный стул. Стул крякнул, но выдержал.
      - Что значит «круче»? Дело не в оценках, а в том, что наш мир - он качественно иной (повторяю: качественно!), нежели тот, в котором жило человечество подавляющую часть своей истории. И история наша - это совсем другая история. И она никоим образом не венец предыдущей. Скорее - скачок сильно в сторону.
      Андрюха что-то буркнул, не очень, видимо, понимая, куда собеседник клонит.
      - … Ну давай на пальцах. - Вовка предсказуемо входил в раж. - История человеческой цивилизации - та, что худо-бедно известна, от первых номов в долине Нила до Андрея Крепина, - насчитывает, если грубо, порядка шести тысяч лет. Европа, новая Европа, та, что началась с Возрождения (с Колумба, Коперника и Лютера), - для пущей наглядности будем считать: пятьсот лет. Какое соотношение? Одна двенадцатая к одиннадцати!
      - Почему именно с Возрождения?
      - Потому что до него даже Европа, средневековая Европа, от всех прочих цивилизационных моделей В ГЛАВНОМ не отличалась.
      - В чем это - главном?
      - Все относительно развитые культуры первых пяти с лишним тысяч лет знали лишь самые элементарные технические приспособления и использовали простые виды физической энергии - так? Ни одна из этих культур не проводила принципиальной границы между наукой в ее нынешнем понимании и мифологией и религией (тоже в нашем понимании). Все эти общества были кастовыми или сословными. Все эти цивилизации были цивилизациями, так сказать, региональными - не претендующими на всемирную экспансию. При всем разнообразии культур и государств одиннадцати двенадцатых истории человечества, по вышеперечисленным пунктам они - едины. В той же мере, в какой все они - по тем же пунктам - отличны от цивилизации нынешней: европейской по происхождению и всемирной по распространению, позитивистской, секулярной, бессословной, технологической…
      - Погодь, погодь, - пытался притормозить этот полив Крепин, но я-то знал, что теперь все бесполезно.
      - Технический прогресс? - осведомлялся Вовка тоном, каким обычно спрашивают: «Ты на кого наехал?» - Нужны комментарии? Сравни, допустим, оружие, которым рубились какие-нибудь шумеры в третьем тысячелетии до эн э, и то, которым пользовались англичане с французами во время Столетней войны в четырнадцатом веке после Рождества Христова. Посудину, на которой плавал какой-нибудь Одиссей, с теми, на которых ганзейские купцы ходили всего лет шестьсот назад. Принципиальная разница есть? Нет. А теперь поставь рядом с этим ядерную бомбу и экраноплан. И прикинь исторические отрезки. У кого-то из популярных медиевистов я читал, что те же Cредние века по отношению к Античности не знали практически никакого прогресса в области механики. Все употреблявшиеся средневековыми европейцами механизмы были описаны еще как минимум в эллинистическую эпоху… И это - о той средневековой Европе, непосредственно из которой вроде бы вышла нынешняя цивилизация термояда, Интернета и клонированных стволовых клеток. Причем - всего за полтысячелетия!..
 
      Славка озабоченно покивал в их сторону, сделал ладонями успокоительный жест: продолжайте, мол, ребята, - подмигнул мне и поманил рукой. Что-то он там держал в другой под столом - на фоне Андрюхиного визита легко было догадаться, что именно.
      - … Наука? Нынешние базовые представления об устройстве Вселенной идут от Коперника, Галилея и Ньютона. А само нынешнее понятие науки, разделение наук, научная методология - это все началось только с Бэкона и Декарта…
      Я подошел к Славке. Он, скалясь, демонстрировал мне полуторалитровую пластиковую бутыль без этикетки с мутноватым содержимым. Я жестом изобразил стакан и вопросительно поднял брови. Славка озабоченно огляделся.
      - … Социальный прогресс? На протяжении одиннадцати двенадцатых истории все человеческие общества были едины в наличии строгой и беспрекословной внутренней иерархии. Сословная и кастовая принадлежность определялась рождением и, как правило, не зависела от воли индивида, способностей и свойств натуры. И сменить место, так сказать, общественной дислокации было весьма затруднительно, а иногда и невозможно вовсе. Брахман не прикоснется к бханги, родившийся вилланом сеньором не станет… До просветителей никому в голову не приходило говорить ни о равенстве экономических возможностей, ни о равенстве общечеловеческих прав…
      - И чего в этом хорошего? - весело осведомились от дверей. Я и не заметил, как она вошла - Варя, коллега по этажу из журнальчика с фрейдистской аббревиатурой ИД («Имидж и Дизайн»).
      - Хорошего? - агрессивно развернулся к ней Вован. - В смысле справедливого? Вот тем ты и отличаешься от древних. Тем, что считаешь - сознательно или подсознательно, - что все должно быть справедливо. Или хотя бы двигаться в сторону некоего совершенства. Вообще - куда-то… Отличаешься - более или менее сознательным ощущением поступательного движения истории. Какого-никакого прогресса. Но ведь до Нового времени такого понятия вообще не существовало! Имеется в виду даже не прогресс как осмысленное улучшение социума (как его обычно понимают с легкой руки Вольтера и Монтескье) - а вообще представление о последовательном изменении условий существования человечества. О том, из чего исходили так или иначе и энциклопедисты, и Фурье, и Гегель, и Маркс, и даже какой-нибудь Фукуяма, и что - пусть без оценочности - все равно является безусловным фактом нашей современной действительности. Сейчас-то уж точно далеко не все верят, что мир меняется в лучшую сторону - но он, несомненно, меняется, и чем дальше, тем быстрее. Но ведь меняться - последовательно и принципиально меняться - он начал всего лет пятьсот назад! До этого ничего подобного не было. Никогда до этого не случалось революций: ни научных, ни технических, ни промышленных, ни социальных. Никогда не было такого, чтобы одна цивилизация расползалась на весь земной шар… Подавляющую часть своей истории человек - каждый конкретный и человечество в целом - знал свой шесток: в обществе, на карте, в мироздании. И только Европа в какой-то момент нарушила этот статус кво.
      - Почему? И зачем? - спросила, улыбаясь, Варя. Я знал, что она любит слушать Вовку. Не сказать чтоб я ему не завидовал. Мне оставалось только галантно предложить гостье щербатый граненый стакан с очередным жутким продуктом алхимических Андрюхиных изысканий.
      - А что провозгласил целью новой науки Френсис Бэкон - тот самый, который первым развел теологию и эмпирику?
      - Что? - Варя понюхала и сделала большие глаза.
      - Обретение разумом власти над природой. Чего захотел обобщенный европеец Ренессанса? Сделать мир измеримым, понятным и предсказуемым. Подвластным.
 

 
      Утро в Баирру-Альту. Мостовые в обильных бутылках, пластиковых стаканах с чудом выжившими лимонными дольками, прочих следах ночной гулянки. Негритянка лениво поливает шлангом загаженную брусчатку перед еще не открытым кабаком. Немолодые кофейно-загорелые работяги вручную на веревках поднимают на леса прямоугольник кровельной жести. Громко и с выражением распевает сумасшедший. Разгоняет по стеночкам нечастых пока прохожих зеленый агрегат с бешено вертящимися щетками, сам по себе занимающий половину уличной ширины.
      Косишься на сумрачноватые гроты лавок - нередкого тут типа полумагазинчиков-полускладов: в одном тускло отсвечивают здоровенные (чуть не в человечий рост) «весла» бакаляо - сушеной трески, национального здешнего достояния; в другом продавец на глазах пары молодых хипповатых «пингвинов» вскрывает картонный ящик виски из штабеля, на его боку пишет (не фурыча по-английски) цену бутылки. Рядом - импозантный стеклянный шкаф с незапамятной выдержки элитным Porto…
      - Что ж ты не предупредила о визите? - осклабился Славка, видя, как Варя преодолевает впечатление от Андрюхиного варева. - Знали бы, припасли бы двадцатилетний «Порто Тони»…
      - … Совсем просто, - не унимался Вован. - На школьном примере. Почему за почти полторы тыщи лет никто не пытался в корне пересмотреть геоцентрическую аристотелевско-птолемеевскую теорию? Хотя наблюдения за небесными телами, за их движением чем дальше, тем меньше этой схеме соответствовали - вплоть до откровенного противоречия! Но бесчисленные греческие, арабские и европейские астрономы ее веками лишь усложняли и дополняли бесконечными мутными эпициклами и эквантами, причем конструкции множились, разнились - и все равно ничего особо не объясняли. И ведь стремление расчислить мир согласно математическим формулам тогда тоже было - еще пифагорейцами, например, оно провозглашалось. Но формулы астрономические оставались абстракциями, даже зачастую и не претендующими на описание физической реальности, - еще раз, тысячу с лишним лет! Хотя, казалось бы, чего проще - поменять Землю и Солнце местами!
      - Ну, и почему?.. - Бедный Андрюха был уже явно не рад, что связался с этим маньяком.
      - А потому что для тогдашних ученых даже сведение к формуле не равнялось постижению и готовности к использованию. Потому что человек до определенных пор признавал, что живет в мире, который невозможно до конца ни понять, ни просчитать, ни подчинить себе. А в какой-то момент в конкретном месте (в Европе) он этот паритет - между собой и миром - похерил. Решил все осмыслить - и упорядочить. ПО СОБСТВЕННОЙ ВОЛЕ И РАЗУМЕНИЮ… Причем про момент я почти не преувеличиваю, то есть не преуменьшаю: революция в европейском сознании произошла в исторически совершенно ничтожные сроки. На протяжении жизни всего одного поколения Коперник перевернул мироздание, Колумб открыл Новый Свет, Лютер затеял Реформацию, а Леонардо, Микеланджело и Рафаэль задали новые эстетические эталоны… - Вовка вдруг оттолкнулся ногами от пола и понесся на стуле спиной вперед, разворачиваясь на ходу, к заваленному черт-те чем книжному стеллажику. Безошибочным движением выдернул из свалки какую-то книгу, зафырчал страницами. - В течение пяти лет - с 1450-го по 1455-й - родились Колумб и да Винчи, а Гутенберг изобрел свой печатный станок. В течение двадцати - с 1468-го по 1488-й - родились Коперник, Лютер, Рафаэль, Микеланджело, Дюрер, Джорджоне, Макиавелли, Чезаре Борд-жиа, Цвингли, Писарро, Магеллан и Мор, плюс Леонардо начал карьеру художника, Боттичелли написал «Рождение Венеры», Эразм приобщился в Нидерландах гуманистического образования, а Пико делла Мирандола сочинил «Речь о достоинстве человека»… - Он звучно захлопнул книгу - с каким-то даже злорадством. - Что это? Генетическая флюктуация, повышенная концентрация гениев на квадратный метр? Ни фига. Просто Европа, европейское сознание начало жить по совершенно новым принципам. Оттого каждый шаг в любую сторону - в искусстве, науке, богословии, философии, политике, мореплавании - становился революционным…
      Теперь уже все без исключения присутствующие смотрели на Вована. Я подумал, что из моих знакомых он - единственный, способный завладеть вниманием компании разглагольствованиями о Пико делла Мирандола.
      - … Разумеется, не о том речь, что человечеству тысячелетиями чего-то фатально не хватало для того, что все вышеперечисленные успели за несколько десятков лет, - ума, знаний или технических навыков… Почему Великие географические открытия начались только в конце пятнадцатого века?
      Все молчали, заранее чуя подвох.
      - Научились строить каравеллы, стали применять компас… - пожал наконец плечами Андрюха.
      - Здрасьте! Компас, между прочим, даже в Европе был известен с двенадцатого-тринадцатого веков, а китайцы применяли магнит для указания направления аж за две тысячи лет до нашей эры! Более того, и открытия в данном случае - не такие уж открытия. До Америки викинги, как известно, добрались си-ильно раньше Колумба, а те же китайцы, вполне вероятно, на своих джонках когда-то даже Тихий океан пересекли. Почему ни первых ни вторых это не подвигло на всемирную экспансию?.. Или, например… Кто первым изобрел книгопечатание?
      - Сейчас ты скажешь, что не Гутенберг… - хмыкнул Крепин.
      - Скажу. Потому что изобрели его опять-таки древние китайцы. И не только изобрели - а активно практиковали! Оно у них спровоцировало Реформацию и научную революцию?.. И китайцы, и арабы знали порох задолго до европейцев - но огнестрельное оружие и артиллерия перевернули военную практику и историческую динамику (дав третьему сословию весомый аргумент в разборках с феодалами) лишь в Европе… Почему?
      - Ну?
      - Да все потому же! Дело вовсе не в ГОТОВНОСТИ Европы, скажем, пятнадцатого века к прорыву - он вообще не был подготовлен не только предыдущим ходом истории, но даже, боюсь, и эволюцией средневековой Европы. Более того - я бы и о прорыве не стал говорить. Скорее - об односторонней смене правил игры… То есть это нам всё задним числом видится прорывом. Из мрака к свету… Да, c высоты Всеобщей декларации прав человека крепостное право - дикость. С точки зрения Ньютоновой физики обвинения старух в полетах на помеле - бред сивого мерина.
      - А что - нет? - не выдержал я.
      - Для нас - да. Хотя то, что все во Вселенной притягивается c силой - как там?..
      - … C силой, прямо пропорциональной произведению масс притягиваемых частиц и обратно пропорциональной квадрату расстояния между ними, - вдруг выдала Варя. Я посмотрел на нее с некоторым изумлением - и неожиданно понял, что далеко не первый раз ловлю себя на этом чувстве по ее поводу.
      - Да-да… Так вот, это мы точно так же принимаем на веру, как средневековый человек принимал на веру слова Фомы Аквинского о том, что демоны существуют и своими кознями могут производить возмущения в воздухе…
      - Правота Ньютона и прочих подтверждается практикой, - говорю.
      - А правота тогдашних демонологов подтверждалась гигантcким - гигантским! - количеством свидетельств о летающих ведьмах, оборотничестве, одержимости и прочем… И давайте сейчас не соваться в вопрос о том, едина ли истина, - так мы сразу срулим в примитивный солипсизм. Я не об этом. Я о том, что европейцы не столько открыли мир, сколько создали его - под себя. В этом смысле постройка ими принципиально новой модели общества шла параллельно с конструированием принципиально новой физической картины мира. Географической, биологической, астрономической… В какой-то момент человеку надоело жить в предложенных условиях, навязанных - и он стал обустраиваться сам. Сам установил (да, не сразу, да, навалив горы трупов, да, с кучей оговорок!) кажущиеся ему в целом более-менее справедливыми общественные законы. Не унижающие достоинства любого, по ним живущего… Сам вычленил в мире такую систему взаимосвязей, которая позволила ему не ждать милостей от природы, а активно ее, матушку, юзать. Да, тоже с оговорками…
      - Я не понял, - с умным видом вклинился Славка, - взаимосвязи, лежащие в основе сформулированных законов природы, - предшествовали формулировкам? Или стали незыблемыми в результате формулировки?
      Участие в подобного рода трепе было для Славки столь нехарактерно, что у меня появилось острейшее подозрение: это его в присутствии красивой Вари разбирает…
      - Не знаю, - отмахнулся Вовка. - Это слишком скользкая тема. Лично я полагаю, что процесс тут двусторонний, но на эту тему можно спорить долго. Тем более что эти законы тоже действуют лишь до определенного предела… Но я сейчас даже не о реальной подвластности мира современному человеку. Я о принципах, на которых строятся его с ним отношения. Прежний мир cуществовал по принципу чуда. Нынешний, европейский - исходя из причинно-следственных закономерностей.
 
      Вот именно, думал я, тупо размешивая сахар в кофе пахучим рулончиком свернутой корицы. Вот именно. Пространство, существующее по правилам причинно-следственной логики. Согласно закону вероятности. Где определенная причина в большинстве случаев порождает наиболее вероятные последствия. Где твои действия предсказуемы. Где их можно планировать. Работать на перспективу. Быть более-менее уверенным в будущем. Существовать в протяженном времени. Европейский человек захотел жить в таком пространстве - и он себе это пространство организовал…
      (Кабачок - в Мурариа, на Rua dos Cavaleiros - площадью всего в несколько квадратных метров: тесно составленные столики под красно-белыми клетчатыми скатерками, причем половина столов уже на тротуаре. Из мемориального черного, с солидными верньерами и могучей телескопической антенной, монументального, как рация радистки Кэт, приемника «Грюндиг» Джо Кокер хрипит сентиментальный похмельный блюз.)
      …Только в нашей диалектической вселенной, где аверса не существует без реверса, а сила действия равна силе противодействия, и любое желание исполняется с большим нежеланным довеском, рядом с предсказуемым пространством Европы возникла зона принципиальной непредсказуемости.
      Где закон вероятности не работает вообще.
      Где определенная причина порождает наименее вероятные последствия. Где всегда происходит не то, что должно бы, исходя из логики, а - черт знает что. Где невозможно планировать и рассчитывать наперед. Где по определению живешь одним моментом…
      В зеленых кронах двух мощных акаций, под которыми треугольная площадушка (даже площадочка) Родригу де Фрейташ поместилась целиком, истошно верещали птицы. Из ныряющей под крутой уклон улочки перед моими глазами выкарабкался, победно звеня, желтый антикварный трамвай. Я медленно вытянул длинную Palace из бумажной мнущейся пачки, медленно закурил.
      …Соответственно, и почти все попытки улучшения жизни носили у нас не эволюционный, а революционный характер - не потихоньку, а сейчас и сразу, любой ценой. Любые же более-менее постепенные реформы либо тут же сворачивал их собственный инициатор, либо они приводили к таким последствиям, о которых этот инициатор и в пьяном бреду бы не додумался…
      Почему у нас фатально отсутствует нормальный патриотизм - не декларативно-сублимационный, не истерически-погромный - а здоровый, конструктивный? Патриотизм как ощущение причастности к происходящему в твоей стране? Ощущение ответственности за творящееся с ней? А потому что, живя в России, ты непрерывно убеждаешься, что от тебя тут не зависит НИЧЕГО. Ничто тут не подчиняется никаким законам, и невозможно просто заниматься последовательным улучшением общей жизни через последовательное улучшение собственной - потому что все знают, что в любой непредсказуемый момент все может пойти прахом. Потому и живут, как было сказано, - «под собою не чуя страны»…
      Отсюда и психология временщиков у всех российских властей - и политическая апатия остальных. Отсюда и знаменитая осточертевшая национальная наша непоследовательность - а какая может быть последовательность на экзистенциальном вулкане?.. И по-бабьи импульсивный наш национальный характер, дурной алогизм поведения, собственная непредсказуемость как реакция на непредсказуемость существования.
      Отсюда судорожная - причем всегда бессмысленная! - костоломная фискальность на протяжении всей истории, где куда ни кинь - кнут, дыба, «слово и дело государево», военные поселения, шпицрутены, Охранное отделение, ЧеКи всех видов и количество ментов на душу населения как нигде в мире: вечное стремление очумевших от невозможности даже властвовать предсказуемо властей хотя бы насилием над собственным населением привести в покорность взбесившуюся реальность… с понятным результатом.
      Отсюда и параноидальная любовь к инструкциям, установлениям и памяткам, всем этим «правилам пользования лифтом»… Помню, как остановившись в дешевой какой-то московской гостинице, на последнем этаже, уведомление, что ключи на крышу хранятся у горничной этажа, я обнаружил на одной лестничной площадке В ЧЕТЫРЕХ ЭКЗЕМПЛЯРАХ, причем два из них висели на расстоянии сантиметра друг от друга… Паническая, жалкая попытка заклинания окружающего хаоса.
      Отсюда и всеобщее неумение работать и сосуществовать по определенным правилам, вообще отсутствие правил практически во всех областях жизни: какими конвенциями руководствоваться людям, когда сама жизнь во всех ее аспектах течет вопреки любым конвенциям, обманывая на каждом шагу, подло увиливая и пиная всякий раз с неожиданной стороны?..
      Смотровая площадка на крыше. На фоне напрочь скрывшей небо густой белой дымки поднимающиеся из кровельного месива купола и колокольни кажутся декорацией. Дома под тобой составлены так тесно, что создается впечатление: перескакивая с крыши на крышу, запросто спустишься к реке. Реки, впрочем, тоже не видно - и большой корабль словно пришвартовался прямо к хаотическим кварталам. Сильно пахнет жаренной на гриле рыбой.
      …Потому и Запад, правильный и конструктивный самодовольный Запад всегда так нас боялся. Боялся и ненавидел. Всегда. Сверх всякой меры и зачастую вопреки логике. И даже все западные увлечения нами были со слегка извращенческой примесью сладкого ужаса…
      Никакого Чужого (в расовом и культурном отношении), никакой исламской или желтой угрозы европейцы в широком смысле не боялись так, как практически своих (белых, родственных по языку, носителей вполне, в общем, европейской культуры) русских. Но ведь чужие - это просто чужие: с ними по определению чувствуешь дистанцию, но относишься к ним прагматично. А нас боятся самым страшным страхом - иррациональным. Потому что Россия не является Европой (пусть даже и отсталой), но и не является чем-то посторонним по отношению к Европе. Россия - это оборотная сторона Европы. Изнанка. Подсознанка.
      Без России нет Запада (по элементарному диалектическому принципу). Но сознательно или подсознательно Западу всегда хотелось, чтобы не было России.
      Мы олицетворяем то, что Запад всегда старался преодолеть, - через преодоление чего он и стал собой. Нас боятся и ненавидят, потому что мы - вечное напоминание об иллюзорности любой разумной прогнозируемой упорядоченности. Это ужас разума при столкновении с хаосом - ставящим его перед фактом его, разума, относительности, хрупкости и конечности. Вышибающим почву из-под ног.
      Недаром самые смелые, сильные и амбициозные «упорядочиватели» шли к нам в надежде загнать в какие-то рамки это географически-политическое пространство. Со всеми своими лучшими на тот в момент в мире армиями. И всегда - с одинаковым результатом. Потому что хаос - сильнее. И в конечном счете все равно побеждает…
      Витрины чередовали темные бока винных бутылок и тусклую позолоту антикварного хлама. На мелкой желтовато-серой брусчатке - повсеместной в городе - вокруг самоуглубленного бомжа дрыхло полдесятка одинаково белых и пушистых лайкоподобных псин.
 

 
      …Хаос сильнее. По определению. Не то что сильнее - глобальнее, значительнее, фундаментальнее. И любая амбициозная попытка его преодоления, любые проекты по радикальной рационализации общества и мира всегда заканчивались одним - всплеском хаоса. Как Просвещение дало кровавый бардак Французской революции; научно-технические прорывы и пацифистские утопии позапрошлого и начала прошлого веков - четыре года бессмысленной унылой мясорубки и девять миллионов трупов Первой мировой; проекты по построению безусловно справедливого общества в ряде отдельно взятых стран - физическое уничтожение значительного процента их населения и национальную и общественную деградацию… И так всегда и во всем, на любом уровне - и если ты берешься строить абсолютно непотопляемый корабль, то скорее всего ему таки выпадет единственный на тысячу шанс шмякнуться об айсберг…
      Это вообще несопоставимые понятия: порядок и хаос. Просто потому что порядок - категория нашего разума, а не объективной реальности. И чем выше и прихотливее здание ты строишь на иллюзорном фундаменте - тем вернее оно рухнет тебе же на голову. И когда некий амбициозный программист запустил программу, призванную обуздать случайность и сделать подлую обманчивую экзистенцию более предсказуемой (если не нивелировать, то хоть математически раскассировать фактор фуры) - цепь диких непредсказуемых случайностей похоронила не только эксперимент, но и его автора, а заодно растерла колесами фуры целую толпу ни к чему не причастного, ни о чем не знавшего и ничего особенного не хотевшего народу…
      Я сбавил шаг, потом остановился. Я повернул голову направо - медленно. Посмотрел - внимательно. Испытал острое чувство схождения с ума. Большая витрина большого магазина. «Gap». С мужским и женским манекенами в одежде, с какими-то аксессуарами… И большой надписью позади - а-ля знак доллара: «Snaked». Огромная «S» и по ней вертикально - «naked».
      Одежка на обоих манекенах была в одном стиле - как и предметы в витрине (сумки, мелкая дрянь вроде четок, бумажников, коробок для сигар). В эдаком полу-(псевдо)этническом. Все в однотипном обильном узоре. Переплетающиеся, перевязанные в морские узлы, заглатывающие хвосты друг дружки - змеи, змеи, змеи: реальные, мифологические…
      Некоторое время я торчал перед этой витриной, вынуждая прохожих обтекать меня. Я готов был допустить что угодно, кроме одного - что это не работа Алика. Я слишком хорошо помнил его манеру - которую трудно было с чем-то спутать. Скорее бы я согласился с тем, что свихнулся, нежели с тем, что ошибаюсь…
      Сомнамбулически двигаясь, зашел в магазин. Обратился к продавцу. Продавец замялся, позвал менеджера. Менеджершу. Хорошо говорящая по-английски тетка энергично закивала: да-да, очень популярная дизайнерская линия, одежда, аксессуары. Сейчас вообще «этника» в моде. Эта конкретно дизайнерская разработка? Кто-то из Австралии, что ли? Она даже помнила, сейчас подзабыла… Там интересная история была - какой-то агент нашел «самородка», непрофессионального художника, чуть ли не змеелова. Об этом даже писали довольно много. Причем парень, художник, сам не местный, даже не австралиец. Русский? Да, не исключено. Лапин? Очень может быть…
      Туман все не рассеивался. Река хлюпала сонно. Вертикально торчали удочки, воткнутые между черных прибрежных камней, рыболовы неспешно выпивали-закусывали. У кромки воды бродила, ковыряя палкой гальку и мусор, старая цыганка из табора, что по-бомжёвьи обосновался тут же, неподалеку, на набережной (жег ночами костерок). Время от времени неожиданно - натужно и протяжно - скрипел дебаркадер.
      Я сидел на скамейке с включенным Серегиным ноутбуком на коленях. Вот это реально крутая машина - с радиомодемом, никакой мобилы не надо, чтоб в Сети шариться…
      Противоположного берега не было - из тумана нечетко проступала только фигура раскинувшего рыбацким жестом (о-от такенную рыбину поймал) Христа на высоченном постаменте да огромный подвесной мост 25 апреля, по которому мы въехали в город пять дней назад. От этого берега удалялся, быстро пропадая в тумане, обтекаемый грузопассажирский катамаран. Навстречу, постепенно материализуясь, ковыляла калоша автомобильного парома. Орали чайки.
      Я опустил глаза на экран и перечитал одно из писем, пришедших на днях на мой почтовый ящик. Писал мне некто Удо Крамер, замредактора цюрихской «Тагес Анцайгер».
      - Алло, здравствуйте, это Юрий Касимов. Вы писали мне на е-мейл…
      - Да, Юрий, очень приятно. Очень хорошо, что вы позвонили. Скажите, знаете ли вы Эрика Штойбера, нашего криминального репортера?
      - Совсем немного. А что?
      - Он пропал. Три дня назад. Без предупреждения. И - никаких сведений с тех пор. Сами понимаете, когда пропадает журналист, занимающийся криминалом, это заставляет подозревать худшее. Тем более что Эрик как раз занимался неким расследованием. Причем занимался в одиночку - мы только приблизительно установили, что именно он копал: по его рабочим записям, файлам…
      - И что же он копал?
      - Понимаете, записи очень разрозненные, точно что-то сказать трудно. По всей видимости, это было продолжение расследования, которым он занялся в начале октября, связанное со смертью Ольдага Кройцлера, бывшего бухгалтера «Миссии Люмьер». Сложно сказать, на что Эрик вышел - но, видимо, его интересовал, как это ни странно, Ларри Эдж. Вы знаете: американский актер, звезда пятидесятых, сейчас миллионер-затворник… Он, очевидно, собирал на Эджа большое досье.
      - А при чем тут я?
      - В его записях несколько раз фигурировало ваше имя. Причем жирно обведенное. Электронный ваш адрес, кстати, мы тоже там нашли.
      - В каком контексте - фигурировало?
      - Вы знаете, непонятно: записи, как я сказал, очень разрозненные. Очевидно, в какой-то связи с Эджем… Вы как-нибудь можете это прокомментировать?
      - Никак не могу. Не понимаю, о чем речь. А все-таки, что конкретно там написано?
      - Ну… Ну например, мы нашли некий список из почти тридцати европейских городов…
      - Стамбул, Афины, Фира…
      - Да, откуда вы знаете?
      - А что в этом списке стоит на последнем месте?
      - Сейчас, секунду… Лиссабон.
      - А что там было про Ларри Эджа?
      - Много всего. Номера счетов, названия фирм. Даже адрес нынешнего пребывания Эджа.
      - Синтра, поместье «Абриго де что-то там»?
      - «Абригу дю криадор», да. Собственно, там был просто адрес - это уже мы узнали по своим каналам, что Эдж сейчас именно там живет. Послушайте, Юрий…
      Я повесил трубку.
      Поскольку часов не было, приходилось приставать к прохожим. В час мы забились с Таней в футбольном клубе - она обещала рассказать о результатах звонка: вчера ей неуверенно, но вроде достаточно определенно сказали, что Игорь может вернуться завтра, в смысле сегодня.
      Я пришел, кажется, чуть пораньше часу - Тани пока не было. И вообще почти никого: пара человек слонялась, переговариваясь, по этому и сопредельным помещениям, да вскоре после меня пришла пара. Барменша (пребывающая вместе со стойкой в другой комнате), примостившись вне стойки за столиком, читала газету.
      Я сел с кофе, разглядывая витрину с кубками по левой от входа стене. Первый относительно внятный ответ в пароходной компании словно несколько растормошил чувства - проснулось нервозное нетерпение. Появилась хоть какая-то надежда - и вернулся предметный страх. Я даже удивился, как готовно занервничал…
      По правой стене тоже были кубки - в несколько меньшем количестве. Фотки футболистов. Дверь с надписью «Cabinete de dirrecзгo» de F. C. L. На огнетушителе, висящем у двери, крупно значилось: «ZENITH» (тайная диверсия соперников?).
      Ну где эта девица?.. Который час, интересно?
      Странно - чего это со мной? Откуда такой мандраж?.. Я вдруг понял, что тревога стремительно нарастает. Это было непонятно и неприятно - я привык полагать себя вполне выдержанным человеком. А причин нервничать вроде пока не наблюдалось - ведь поскольку пришел я раньше, сейчас максимум самое начало второго. А Таня сама никогда пунктуальностью, насколько я мог судить, не отличалась…
      Я еще раз огляделся. Абсолютно ничего подозрительного. И никого. Мы и в клубе-то этом договорились встретиться, ко всему прочему, еще и потому, что клиентура тут сугубо местная и постороннего легко опознать. А в данный момент в комнате были только двое за дальним столиком - вполне эталонные аборигены: судя по манерам, местные завсегдатаи. Говорят по-португальски, ржут…
      Совсем, видать, нервы ни к черту стали… Я попытался взять себя в руки. Получилось не очень. Что-то необъяснимое со мной творилось. И тут я сообразил, на что это похоже - на ощущение, когда мы в Севилье наблюдали за Серегой, пошедшим на стрелку с Альто. Тогда ведь тоже явных признаков опасности не усматривалось…
      Может быть, это было самовнушение. Наверняка. Я никогда особо не верил в предчувствия. Ни в какую интуицию, не основанную на опыте и информации… Я вспомнил, как шел сюда. Как брал кофе, как садился… Да нет, бред, не было ничего особенного…
      Я встал. Вышел в комнату со стойкой. Поинтересовался у тетки, где туалет. Она махнула рукой по коридору. Я шагнул в том направлении, обернулся: один из двух эталонных завсегдатаев с безмятежным видом ковылял в эту же сторону. К тетке, может, - взять еще чего…
      Я обнаружил, что подхватил зачем-то, оказывается, Серегин рюкзачок… Коридор был довольно длинный, за сортирной дверью еще направо поворачивал. Я быстро дошел до поворота, выглянул. Коротенькое коленце, ведущее в полутемный тамбур с несколькими дверьми. Взгляд назад: мужик стоял в начале коридора, глядя на меня. Мало ли - смотрит, скажем, пойду ли я в сортир: а то ему тоже приспичило…
      Я сунулся в тамбур, ткнул одну дверь - заперто. Другую. Заперто. Торопливые шаги сзади по коридору. Третья дверь подалась. Черная лестница - узенькая, грязнющая, полутемная. Я рванул было вниз, но в голове мелькнуло: пока я тут сидел, они, если не идиоты, черный ход тоже могли перекрыть… Я побежал наверх, на первой же площадке остановился - и услышал, как открывается дверь: та, через которую я только что прошел.
      Тишина - прислушивается, сука. Я не шевелился. Пять секунд. Десять. Осторожные шаги - вниз. Я, медленно и бережно ставя подошвы, словно по тоненькому льду шел, стал подниматься - в глухую темень. Я помнил, что в доме три этажа… Четыре ступеньки, пять, шесть… Тот, внизу, кажется, спустился до самого низу. Десять, одиннадцать. Площадка. Ни хера не видать - никаких окон. Глухой звук внизу - словно тычутся в запертую дверь, еще. А ведь наружу-то хода не было…
      Что-то негромко отрывисто говорит: по телефону? Побежал наверх!
      Я зашарил руками вокруг себя. Больно ткнулся коленкой - в тумбочку какую-то. Стена, стена… Дверь! Ни хрена - закрыта. А тут что? - еще ступени наверх: на чердак, не иначе. Я нащупал ногой одну ступеньку, другую. Совсем короткий пролетец…
      Мужик внизу остановился - не захотел, видать, очертя голову в темноту соваться. Он опять прислушивался. Я осторожно сделал шаг и вытянул руку. Стена. В другую сторону - деревянная филенка! Я повел пальцы вниз…
      Открылась дверь второго этажа: новый голос что-то спросил. Первый негромко ответил. Шаги второго наверх.
      Я нащупал замок. Даже ручки нет - палец проходит в дырку.
      Эти двое медленно поднимались. Я отошел на шаг и всем весом шарахнул в хлипкую филенку. Тошнотно хряснуло - я чуть не упал. Пыльный низенький крошечный чердачок, узенькое оконце без переплета. Пригнувшись, я высунулся в него. Плоская крыша метрами тремя ниже. Я развернулся спиной вперед, спустил в окно ноги, вылез, цепляясь одеждой и рюкзаком, мараясь в известке. Разжал руки. Ухнул.
 
      Побежал, на ходу вдевая левую руку в лямку, - к краю крыши. Правее - балкончик. С цветами. Узкий-узкий, но всего пара с небольшим метров до него. Я съехал животом по краю, зацепился пальцами, отпустил. Хрустнул под ногой керамический горшок. Я перемахнул через узорные перильца и, оттолкнувшись от выступа балкона, допрыгнул до навесика на уровне первого этажа. Соскочил на землю и понесся в подворотенку.
      Пересек по диагонали горбатый переулок, отпихнул кого-то, по стиснутой между торцами лесенке слетел вниз. Cунулся в еще один дворик, в соседний, вышел на улочку пошире, где было уже довольно много народу, включая туристов. Оглянулся. Вроде никого…
      Я сворачивал туда, где было больше людей, старательно смешивался с толпой - внутри все вибрировало. Господи, неужели оторвался. Опять оторвался… Нет, все-таки мне везет. Аномально везет. А ведь не обманула интуиция, сука, не обманула, родная, - хошь верь в нее, хошь - нет… И вдруг я замер. Дьявол. Таня!
      Может, она еще не успела зайти туда - она, по-моему, вечно всюду опаздывает… А если за ней ходят? Как, видимо, ходили за мной?.. М-мать. И где я сейчас? Тут же планировка такая - черт ногу сломит…
      Я побежал почти наугад, пытаясь сориентироваться. Ничего не понимаю. И ведь даже спросить не могу - адреса не знаю, только глазами… Хоть бы она не спешила. Хреново еще, что я не представляю, с какой стороны она пойдет - где ее есть шанс перехватить. Если он, конечно, еще есть…
      Не спеши, девочка, только не спеши.
      Стоп. Вот! Да-да, знакомая улица. Сейчас туда… Пара кварталов. Бегом… А теперь осторожно. Предельно осторожно…
      Вертя головой, я возвращался к чертову кабаку. Ну не оцепили же они все окрестности… Надеюсь. С какой стороны она будет подходить? Сверху, снизу? Последний квартал. Улочка крошечная, народу никого.
      Так. Вот за этим углом будет виден вход в искомый подъезд. Его наверняка пасут. Я прижался плечом к стене у самого угла, перевел дух. Сейчас - аккуратно-аккуратно… Вытер пот со лба. Еще раз оглянулся. По миллиметру стал высовывать морду из-за угла, готовый в любую секунду сорваться в спринт.
      Я увидел все сразу: темный мини-вэн, типа «Крайслер-Вояджер», с тонированными стеклами, напротив самого подъезда, несколько человек поодаль - но тоже, по-моему, следящих за входом… и Таню - вошедшую внутрь в тот самый миг, как я выглянул из-за угла. Она скрылась - и тут же из мини-вэна выскочили двое, бегом ринулись к подъезду и нырнули в него следом.
      Я резко подался назад. Быстро пошел вверх по своей улочке, потом побежал.
      Не успел все-таки. Не успел… Да и как бы я ее перехватил?.. Ерунда это была, конечно…
      Теперь - сваливать. Ей уже не поможешь ничем. И ей - тоже.
      А я ведь - ушел! И тут ушел. Опять.
      Точно мистика какая-то. Как заговоренный. Энрико впору заносить меня в свою коллекцию. Белянина пристрелили, я в шаге стоял - но ухитрился удрать. Мирского поймали - я со стороны смотрел. Таня попалась - а я вот он… Всех еще переживу… Здоровеньким помру…
      Но ведь я же не подставлял никого из них! Что я делал не так? Что я мог сделать - тогда, и потом, и теперь?!
      Если б я хоть поменять мог - себя на кого-нибудь… Но ведь единственное, чего бы я добился, не срой сейчас, - это того, что меня бы замочили вместе с ней! Совершенно же неважно, как она себя с ними поведет, как я бы повел, если б вместе с ней попался. Ее «зачистят» по определению. И меня бы зачистили. Обоих. С двухсотпроцентной гарантией.
      Да кто она мне, в конце концов?! Что нас связывало? Чем мы друг другу обязаны? Что - она, окажись на моем месте, не смылась бы?! Да так бы втопила, что пятки б только сверкали, и абсолютно бы правильно сделала - и я (если б был на ее нынешнем месте) за нее бы порадовался…
      Я обнаружил, что стою посреди улицы. Бежать надо было, рвать когти - а я стоял.
      Нет, я знал, что поступил единственно разумным образом, и совесть моя чиста… Всё так.
      И почему-то - при этом - не так.
      Всегда было - не так. Сколько мне ни везло в этой жизни - специфическим моим везением: необъяснимым, но несомненным… Всегда у меня был талант вовремя смыться. Нежеланный. Бессознательный. Но ведь я отовсюду уходил - из любого дела, мною же кропотливо созданного. Перед тем, как оно вдруг неожиданно загибалось… Даже от женщин своих - и даже от той единственной, от которой у меня не было и не могло быть поводов уйти…
      Конечно, я не отдавал себе отчета в этом своем свойстве - не хотел подсознательно отдавать. Но ведь и из «ПолиГрафа» я вдруг в какой-то момент почти решил свалить - как раз когда все у нас начало получаться! Так и подмывало уволиться. Но именно потому я и не уволился, что - опять-таки подсознательно! - устал от собственной крысиной манеры первым утекать с корабля. Не уволился - и едва остался жив. Глебов, например, не остался…
      Как ни плачь о хрупкости любой постройки, но лучший способ не угодить под обломки - это не задерживаться около нее слишком долго. Поскольку хаос, как и было сказано, сильнее, и все наши постройки впрямь хрупки, слишком хрупки - и всегда ненадежна под ними почва. Поэтому прислушивайся к ее колебаниям и чуть что - не раздумывая беги. Петляй. Уворачивайся.
      Жизнь такая. Кто не успел, тот опоздал. Все они опоздали: Глебыч, Шатурин, Белянин, Альто, Серега… Таня вот. А ты - чеши дальше, виляй, отпрыгивай и благодари судьбу за уникальное умение чуять жопой.
      Прав был Славка в моем давешнем бреду.
      Да беги же, козел, не топчись на виду - они ведь все где-то тут еще!..
      Я развернулся и медленно пошел обратно.
 

 
      Идти надо было под горку - но каждый шаг давался с тем еще трудом. Cловно шел я по пояс в воде.
      Очень не хотелось идти. Организм не хотел. Тело. Штука биологии.
      И ведь никакого в этом смысла не было - в том, что я делал. Как ни посмотри. Да и благородства тоже. Бессмысленность моего шагания была столь вопиюща, что у меня аж голова кружилась.
      Я даже почти решил развернуться… Но ведь один раз я уже развернулся. Нельзя же вертеться все время.
      Так что я шел. Далекими чужими плохо гнущимися ногами. Снова спускался к этому углу.
      Я был метрах в десяти от него, когда в проеме перпендикулярной улочки влево (вверх) проскочил знакомый темно-зеленый мини-вэн. Я подумал было, что находящиеся в нем меня не заметили, но тут же услышал звук тормозов.
      Заме-етили.
      Шваркнули шины, мягко взвыл движок, работающий на задний ход, - корма с тонированными стеклами высунулась из-за левого угла. Брякнули дверцы - двое влетели в мою улочку; увидев меня, сразу сбавили шаг, стали мягко, осторожно приближаться, пристально на меня пялясь, заходя с двух сторон. Спортивные мужички совершенно неопределенной национальности.
      Я продолжал спускаться им навстречу. Вдруг обнаружил, что от бедра левого бойца, прикрывшись полой пиджака, смотрит мне прямо в рожу пистолетное дуло. Другой быстро обошел меня справа по дуге, приблизился со спины и сбоку. Я хотел улыбнуться им, но мышцы лица задеревенели - если что и получилось, то лишь какой-то тик.
      Первый, стоя на месте, не отводил от меня глаз - круглых, внимательных и бессмысленных. Я обернулся через плечо - второй был метрах в полутора, руки чуть разведены в стороны, в правой что-то держит наготове. Такие они были собранные, решительные, профессиональные… Таким идиотизмом все это отдавало - причем мелким, детским, смехотворным. В первую очередь все это было - страшно нелепо…
      Я ощутил острое, болезненное, совершенно мазохистское удовлетворение. Хотел - на! За что боролся…
      Я сделал еще пару шагов - и сразу оказался стиснутым с двух сторон. Меня сориентировали и подтолкнули в сторону «крайслера». И едва я оказался между минивэном и домом справа от него - остановили, развернули лицом к стене, дернули рюкзачок: снимай. Я стащил рюкзак; повинуясь короткому жесту, упер ладони в истертые и потрескавшиеся черно-белые узорчатые изразцы. Один стоял справа, второй, придвинувшись сзади, споро обхлопал меня по бокам, поднял флис.
      Я так был занят переживанием своего едкого беспомощного удовлетворения, что, услышав новый громкий звук, никак на него не отреагировал - даже рефлекторно. Не дернулся и не испугался даже. Звук был - стремительно, одномоментно надвинувшийся (непонятно откуда) рык двигателя, резкое икание тормозов, шипящий свист покрышек на крутом заносе. Много звуков - скомканных в один… Потом были еще какие-то - но они вообще практически не дошли до рассудка: меня сильно ударило сзади, большое и тяжелое навалилось и повалило, я рухнул под стену, придавленный чем-то бесформенным, уткнулся мордой в грязную брусчатку, зажмурился…
      Такое бывает, если тебя хлопнут по обоим ушам одновременно - чувство, что расплющило мозг. То, что происходило со всех сторон, не распределялось по анализаторам, давало слитное ощущение - вбивающее сознание внутрь себя…
      И совершенно непонятно, сколько это длилось. И непонятно, как - в какой момент и чем - закончилось. Просто - вдруг его не стало.
      Я открыл глаза, увидел мелкие, отполированные камешки мостовой, услышал лупящие наперебой дверцы, всхрапывающие моторы, взвизгивающие покрышки - глухо, далеко, понарошку. Что-то по-прежнему давило на меня сверху - мягкое, неподвижное, увесистое, - и выносить это дальше оказалось совершенно невозможно: я судорожно завозился, заизвивался, выползая из-под непонятного груза…
      Мелкая пыль быстро оседала - но казалось, что она набилась в глаза: сколько я ни моргал, картинка оставалась какой-то нечеткой, будто на пиратском видео… Мусор - стало вдруг очень много мусора: вся мостовая была засыпана крошками кафеля и стекла. Двое «бравших» меня лежали тут же под стеной: один навзничь, второй ничком - этот второй (который шмонал), получилось, и прикрыл меня сзади, когда по нам мазнули очередью; дальше я валялся под ним неподвижно, а разбираться, кто где и делать контрольные у ТЕХ, естественно, времени не было.
      В «крайслере» не осталось ни целого окна, ни целой поверхности - не издырявленной мелкими круглыми отверстиями. Один только человек успел из него выскочить - сидевший рядом с водилой: тут же он и скорчился, под распахнутой изрешеченной дверцей… По-видимому, мини-вэн заблокировали с двух сторон: из перепендикулярной улочки, откуда я шел, и сверху, с той стороны, куда он направлялся, - и размолотили перекрестным огнем. Кто-то, значит, решил, что лучше мертвые свидели, чем доставшиеся конкурирующей фирме…
      Пахло поднятой пылью, вытекшим бензином, чем-то еще. Сосчитать, сколько народу осталось в «крайслере», было трудно, там валялись вповалку, да и не интересовало меня это. Таню видно было: она сидела почти прямо, чуть завалившись на соседа, положив ему на плечо голову, - глаза широко открыты, небольшие входные отверстия на щеке и сбоку на лбу.
      Я содрал с себя флис - вся спина была перемазана кровью. Бросил его на землю, бессознательным движением поднял рюкзачок и побежал, сам не понимая куда. Живой и абсолютно невредимый.
      На «Зоологическом саду» я пересел с метро на электричку. Через полчаса вышел под навес нарядного, белено-краснокирпичного, в цветной плитке вокзальчика.
      Синтра оказалась совсем маленьким городком, взбирающимся на зеленые горки. Cтарая часть - чисто туристический аттракцион из дорогих кабаков и сувенирных лавок, с парком и непременной зубчатой крепостью на самой высокой горе. В одной из лавок почти не секущий по-английски, но фонтанирующий дружелюбием португалец объяснил, как добраться до «Абригу…» - мне показалось, он имеет в виду, что это недалеко. Что-то он еще добавлял по-своему: я не понял совершенно, но предположил, что это предупреждение. Мол, охраняемое частное владение, вас все равно не пустят. Не может же быть, чтоб в поместье не ломились сумасшедшие фанаты…
      Попетляв по переплетающимся улочкам, я стал подниматься дорогой, что забирала вверх по склону. «Техпомощь» ворочала рейсовый автобус. Сквозь пролом в стене, ограждающей дорогу справа, виднелись буйные неупорядоченные заросли и чугунная ванна, забитая землей и растительным мусором. Городок остался слева-сзади, внизу, белели в зелени конические парные башенки какого-то сильно исторического дворца. Во все стороны разбегались пологие горы.
      Может, по карте это и было недалеко - по пересеченной местности, то вверх, то вниз, я пер часа полтора-два. Я уже начал было сомневаться, правильно ли иду, когда увидел указатель: «Abrigo do Criador» - и ниже, крупно: «PRIVATE. NO ENTRANCE!»
      Я не думал, что стану делать, когда упрусь в какие-нибудь глухие ворота. Что буду объяснять охране, если таковая появится… Это было уже неважно. Детали. Я сюда пришел, дошел, дополз, через весь континент, через все трупы, несмотря ни на что - выжил и дошел; я до тебя добрался, сука, - и я свои ответы получу.
      Я не знаю, чего ты от меня хотел, - ни хрена я так и не понял, сколько ни пытался. Я не знаю, добился ли ты своей цели. Но если ты и впрямь совершенно ни при чем, если ты в жизни обо мне не слышал, если я на фиг тебе никогда не был нужен, если все это действительно получилось само собой, низачем и ни-почему, если за это все никто не отвечает - так ты мне и скажешь. Лично. Потому что гадать и фантазировать я больше не могу…
      А если тебе нужен мой собственный труп - то вот он я, мигни своим орлам, пусть они меня наконец пристрелят и закопают. Потому что бегать я тоже больше не могу и не хочу. Лучше я сам к тебе приду, чем ты меня найдешь.
      У меня нет ответов. Но теперь это неважно. Потому что в любом случае все кончилось. Я уже здесь. Ни черта я от тебя хорошего не жду - с какого бодуна? Но как ты мною ни распорядишься - хотя бы главное я узнаю…
      Все. Наигрались.
      Дорога шла по негустому лесу - теперь постоянно в гору, и чем выше забиралась, тем круче становился уклон. Давно уже мне не попадалось ни одного человека, ни одной машины: по крайней мере с тех пор, как я миновал последний перекресток. В просветах между деревьями сквозили умопомрачительные виды - я был уже на изрядной высоте. Время от времени надпись насчет частного владения и недопустимости проникновения сюда посторонних повторялась справа от дороги. Ха!
      Я порядком вымотался - но чем труднее становилось идти, тем больше во мне обнаруживалось бессмысленной мрачной самоубийственной целеустремленности. Плевать, что там будут за ворота и что за охрана. Просто так я отсюда не уйду. А если я вообще отсюда не уйду - живым, - то так тому и быть…
      Наконец дорога захлестнула вершину горы, деревья поредели, и я увидел стену. Из темно-коричневого камня метров трех с половиной в высоту. И громадные серые железные створки ворот. Вполне себе глухие. Ничего из того, что внутри, естественно, не просматривалось.
      Я зачем-то подошел к самым воротам, потрогал их, даже постучал - низкий гулкий звук. Никакого переговорного устройства, никаких кнопок. Никаких калиток. Будок охраны. Камера, правда, висела справа - я встал так, чтоб меня было хорошо видно. Даже руки развел.
      - Here I am. I’m here. And be sure, I won’t go…
      Реакции, разумеется, не последовало. Я попрыгал на месте, показал в объектив средний палец.
      Не хочешь пускать? Ну-ну. Так я и отступился… Я пошел вдоль стены. Она, по-видимому, огораживала здоровенный участок земли - причем совершенно неясна была его конфигурация. Время от времени мне приходилось продираться сквозь густые колючие кусты - прилегающее к стене пространство было никак не обихожено. Несколько раз мне попались растущие совсем недалеко от нее деревья - но ни на одно из них взобраться было нереально.
      Я стал присматриваться к самой стене - она была сложена из крупных, довольно неровных камней: бугры и щели смотрелись достаточно соблазнительно. Да и высота, в общем, не смертельная совершенно. Причем никакой колючки поверху, никаких лазеров и проводов не видать. Даже странно.
      Я встал к стене вплотную. Пошарил ладонями. Более-менее умелый скалолаз одолел бы ее играючи. Я продел левую руку в лямку рюкзака, забрасывая его на середину спины, зацепился пальцами, поднял правую ногу, нашел выступ. На мне были кроссовки - довольно удобная для таких упражнений обувь… Где-то на метр получилось у меня влезть - но потом я сорвался. Прошел еще немножко, внимательно приглядываясь. Повторил попытку. С тем же результатом.
      На третий раз я одолел метра два - но там мертво завис, чувствуя, как окостеневают, теряя силу, предплечья. Пополз вниз, соскользнул - к счастью, с небольшой высоты… Камни были изрядно грязные, от этих скалолазных опытов я уже весь изгваздался.
      Я все шел и шел под стеной, следуя ее изгибам, время от времени пускаясь на штурм. Я давно потерял счет попыткам и надежду тоже практически потерял - когда, карабкаясь в очередной раз, вдруг увидел край совсем рядом. Оставалось подтянуться последним усилием - но не было толковой опоры ни у рук, ни у ног, подошвы распялились под диким углом, а пальцы, на кончиках которых я висел, затекли и онемели. Да еще вспотели ладони… Я понял, что вниз мне тоже нет дороги: спуститься сил не хватит, а падать придется спиной и уже с опасной высоты. До верху же - один рывок… Но нет сил, нет! Пот тек по морде, мышцы ног вибрировали. Я вжался в стену, оторвал правую руку, повел в сторону. Не могу… Нет. Все…
      Есть какой-то выступ!.. Я вцепился в него ладонью, перенес вес на правую, взбрыкнул ногами, одна сорвалась, другая что-то нашарила носком. Отжался на правой руке, бросил себя вверх - и схватился левой за край. Ну все, сука. Падаль. Встречай гостя…
      Как бы точно ни пальнули сейчас изнутри - проникновение на частную территорию, имеют право…
      Я лег на край подмышкой, рыча матерные междометия, подтянулся, уселся сверху. Обтер потную рожу дрожащей перепачканной рукой.
      Дом был отсюда метрах в семидесяти - восьмидесяти - между ним и стеной тянулся ровный луг, вроде поля для гольфа. Только не тщательно выстриженного, а сплошь заросшего сорняками и небольшими кустиками. Дом смотрел на меня, видимо, торцом - большой, почти замок, светло-коричневый, неопределенного стиля, вызывающего консервативные викторианские ассоциации. Трехэтажный, с несколькими башенками.
      Даже с такого расстояния было видно, что он нежилой. Давно нежилой. Много лет. Часть ставен оторвана, некоторые окна разбиты. На черепичной крыше - обильные зеленые побеги.
      Я повис на руках мордой к стене, спрыгнул. Пошел через этот луг. Никого тут, конечно, не было. Годами не появлялось. Может, даже десятилетиями.
      Я загребал ногами высокую траву с упругими стеблями - и только теперь начинал понимать, зачем ломился сюда с таким абсурдным упорством. Что за сумасшедшая надежда мной двигала.
      Надежда на то, что есть, есть все-таки за происходящим чья-то воля. Совершенно неважно - добрая или злая. Потому что если ее нет, если фактор фуры действительно абсолютен (и безразлично, в какую сторону, что называется, он действует) - то любой твой собственный выбор не имеет ни ценности ни малейшей, ни смысла. Да даже и результата…
      Массивная парадная дверь, конечно, была заперта - но по сухому толстому стеблю какого-то вьющегося растения, облепившего стену, я добрался до одного из окон первого этажа, лишенного и ставен, и целых стекол, ногой повышибал торчащие из рамы осколки и, сумев даже почти не порезаться, влез на грязный подоконник.
      Рассохшийся паркет выл и крякал. Все комнаты были совершенно пусты, лишь изредка попадались кучки безликого мусора в углах, обломки мебели, совсем редко - целая мебель, какие-то высокие старинные комоды: дверцу одного я выломал. Пусто.
      …Более того - я отдал себе наконец отчет, что (помимо чистого стечения обстоятельств) заставило меня проделать этот двух-с-лишним-месячный путь. Что не давало тормознуть, сойти с дистанции, что упорно гнало в пекло. Желание ПОНЯТЬ. Найти смысл - в том, в чем его нет и быть не может. И закончиться это все могло только тем, чем сейчас закончилось.
      Посасывая порезанную ладонь, я стоял на пороге большой комнаты с голыми стенами, темной из-за закрытых ставен на окне - впрочем, света хватало, чтобы различить: ничего в ней нет, кроме валков мохнатой пыли…
      Я обошел весь дом - но так и не обнаружил ни единого намека на то, кем были его хозяева и когда они здесь появлялись в последний раз. Ни единого.
      Из Синтры ходил рейсовый автобус на Кабо да Рока - мыс Рока, крайнюю западную точку материковой Европы. Это было то, что надо. Край. Дальше не убежишь.
      Я знал, что бегать больше не стану.
      Автобус крутил по плавному, но чрезвычайно извилистому серпантину - почти все время вверх. Ювелирно вписывался, практически не притормаживая, в крутые повороты, чудом минуя встречные машины и не задевая ковыляющих по обочинам с необъятными пакетами старух (что не мешало коренастому, в темных очках водиле небрежно болтать с пассажирами). Гнал через желто-белые городки под рыжеватыми черепичными крышами. В какой-то момент из-за этих крыш вдруг показалась туманная светло-голубая полоса: океан - мы вырулили из зеленых холмов к маяку.
      Автобусное кольцо, несколько домиков, справа - неработающий маяк. Прямо, над обрывом, - обелиск с крестом. Немногочисленные туристы с фотоаппаратами.
      Тропинка по краю обрыва.
      Все тут поросло какой-то темно-зеленой травой с толстыми, упругими, резиновыми, в палец-полтора длиной чуть загнутыми стеблями. Серовато-желтые, кофейные, рыжеватые от лишайника скалы вспороли очень крутой мшистый склон с щебнистыми откосами. Внизу, на высоте пары многоэтажных домов, - россыпь серо-коричневых валунов, между которыми извивается стиральная белая пена картинно разбившихся, разлетевшихся брызгами тяжелых волн. Непрерывный, но постоянно меняющий тональность рокочущий шорох с вкраплениями мягких ударов.
      Широкая солнечная полоса делала океан сальным и мятым. Ветра почти не было, но волны шли и шли - с размашистой, совсем не морской амплитудой. Накатывали странно-замедленно - и даже брызги взлетали и опадали не спеша, в каком-то своем темпе.
      Я шел наугад, налево, в сторону ущельица, на выходе из которого стояло в воде несколько фигурных скал.
      Тропинка скользнула вниз, я увидел место, где можно было, хватаясь всеми конечностями за камни, спуститься. На двух наиболее крутых участках тут специально повесили веревки.
      Спустившись, я оказался перед скалой-аркой, в отверстие которой шумно врывалась пена. Подковообразный «загончик» пляжа загромоздили округлые серо-бежево-сиреневатые валуны. Между них завалились пупырчатая морская губка, разлохмаченный обрывок голубой альпинистской веревки, зеленая канистра.
      По захлестываемым пеной темным камням я добрался до большого, метра три в высоту горбатого валуна (меня успело окатить до пояса, даже на лицо попало - вода оказалась теплая и очень соленая), влез на его макушку, сел. Снял рюкзак. Позади шепелявили по-польски гораздые карабкаться по скалам «пингвины». Я не оборачивался. Я вообще не собирался оборачиваться. Хотя пара «маслин» из чего-нибудь с глушителем могла прилететь оттуда в любой момент. Найдут, конечно, - раз уж везде находили…
      Или - не найдут? Или везение мое и впрямь не просто долговременная пруха - а какой-то мистический талант?.. Меня это уже не особо интересовало. Может, и так. А может, и везения никакого тоже объективно не существует. Это ведь мы прикидываем: монета пятнадцать раз кряду упала решкой - ага, налицо некое правило, заставляющее ее так поступать… А если - нет правил? И в этом тоже? Просто пятнадцать раз она упала так - а на шестнадцатый выпадет иначе…
      Прямо перед глазами у меня торчала скала в виде корня зуба - обычно прибой не доставал до перемычки между отростками, но изредка волна одолевала ее с наскока - и рушилась вниз разовым водопадом. Я открыл и включил лаптоп. Сеть он и тут брал прекрасно.
      Та бумажка, что дали нам в фан-клубе, нашлась в джинсах - а вот та, на которую я выписывал адреса в Праге, осталась во флисе. Впрочем, все адреса ведь были в моем мейл-боксе.
      «Здравствуйте, я Юрий Касимов. Вы писали мне - но, к сожалению, ваше сообщение не читается. Пожалуйста, попробуйте прислать его в другой кодировке. Спасибо».
      Я дублировал один и тот же текст по всем адресам подряд. Точка ком, точка ру, точка ю-кей, точка эф-эр, точка дэ-е…
      «Такого адреса не существует». «Такого адреса не существует»…
      На некоторые из них я писал раньше - тогда сообщения уходили и оставались без ответа… Я для проверки послал стандартный текст Виктору.
      «Такого адреса не существует».
      Костику Фролову. Доценту Латышеву.
      То же самое.
      Нет, Сеть была, и скорость была хорошая…
      Удо Крамеру. Мирскому. Томасу Роту. Варе.
      Сзади кто-то шелестел галькой. Впереди сочным малахитом блестел на сгибах бледно-аквамариновый океан.
      «Здравствуйте, я Юрий Касимов. Вы писали мне… Пожалуйста, пришлите ваше сообщение…»
      Такого адреса не существует.
      Такого адреса не существует.
      Такого адреса не существует.
 
       апрель - декабрь 2005
 
 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

20.04.2008