ЗВАР, 1938 ГОД

После новогодних тостов не прошло и часа, а она уже тащила его по залитой лунным светом дорожке. Потом она распахнула дверь и втянула его внутрь гостевого дома.

Сквозь тонкий шелк ее смуглое тело просвечивало так, что от неожиданности у него приоткрылся рот.

— Меня никто не видел. — Он не мог оторвать глаз от ее темных сосков.

— Хорошо. — Она улыбнулась и провела ладонями по его щекам. — Бедненький! Присядь.

Рядом со взбитыми подушками красовался большой бронзовый кальян, и это его немного отрезвило.

— Мать не разрешает мне курить гашиш, говорит, от него становятся бесплодными.

— Твоя мать слишком долго жила в пустыне. — Она усадила его на подушки. — Бери! — Как только у него во рту оказался кончик трубки, она поднесла к кальяну свечу, предварительно зажженную от огня маленькой чугунной печки. — Сначала вдох, потом выдох… Вот так. Это тебя успокоит. Ты слишком взволнован для урока.

Он принялся глубоко дышать. Что-то забулькало, во рту стало горько. Он посмотрел на нее и вопросительно пожал плечами.

— Подожди, скоро распробуешь.

Прошла вечность, прежде чем он почувствовал на своем плече ее прохладную руку. Она принесла кувшин с водой и губку.

Он не стал сопротивляться, когда она сняла с него ботинки, брюки, носки и стянула через голову рубашку.

— А ты сильная!..

Она принялась обтирать его какой-то густой жидкостью с запахом алоэ.

— Когда мне было столько, сколько тебе, я жила в Париже.

Твой отец определил меня учиться балету к одному из знаменитейших преподавателей Европы, который был со мной очень строг и часто бранил ни за что. Я молчала, потому что знала: когда закончится урок и разойдутся другие ученицы, он загладит свою вину передо мной.

Сначала он заставлял меня снимать сорочку и трико. Он твердил, что только голую балерину можно научить правильно вставать в позицию. Я делала приседания и все прочие упражнения у балетной перекладины, после чего закидывала на нее одну ногу. Он размещался у меня за спиной и, глядя в зеркале мне в глаза, учил задирать ногу как можно выше, чтобы все мое нутро представало в зеркале моим и его глазам. Тогда он овладевал мной сзади.

Пока он этим занимался, мне полагалось оставаться в неподвижной балетной позиции. Танцором становился он. Постепенно меня охватывало нестерпимое удовольствие. Он пускал в ход еще и руки и шепотом спрашивал, нравится ли мне все это. Глядя в глаза, он заставлял меня комментировать каждое его движение, каждый рывок. В конце концов я заливалась краской и кричала собственному отражению в зеркале, что мне очень, очень, очень хорошо!

Финалом ее рассказа стало то, что он кончил у нее на глазах и тут же попросил за это прощения.

— Глупости, — ответила она, вытирая губкой его живот. — Я сделала это намеренно.

Получив новую взбадривающую порцию гашиша, он благодарно откинулся на подушки. Она покинула его и вернулась через несколько минут с двумя половинками персика в руке.

— Спасибо, — удивленно проговорил он, — но я не слишком…

— Конечно. Дело не в этом. Ешь! — Она запихнула одну половинку персика ему в рот так, что он едва не подавился. — И не забывай дышать, не то задохнешься.

Внезапно что-то надвинулось на него, и ему показалось, что он стоит, задрав голову, под Эйфелевой башней. И тут он сообразил, куда она подевала вторую половинку персика.

— Доедай! — раздалось сверху.

Он вцепился ей в бедра и принялся за вторую половинку. По подбородку полился сок, и персик моментально исчез, но влага не иссякала. Он усердно трудился, чувствуя, как она напрягается, как бьется над ним в судорогах, подчиняясь могучей внутренней силе. Последняя, самая мучительная судорога — и она обмякла.

Он опустил ее на подушки.

Придя в себя, она снова заговорила:

— Это может происходить еще и еще. Работай язычком, мой златокудрый мальчик, и не останавливайся, только не останавливайся. Продолжай!

Он с готовностью подчинился. Когда язык одеревенел и едва не вываливался у него изо рта, он стал молотить ее подбородком, внимая доносящимся откуда-то издалека наставлениям:

— Поласковее, дружок, поласковее. Щетина не обязательно должна царапать, она тоже может дарить радость!

Наконец шея отказалась повиноваться и он пустил в ход нос, а к тому времени отдохнул главный инструмент — язык. Все это время его пальцы неустанно исследовали ее изнутри, словно пытались нащупать во влажной тьме загадочные письмена. Иногда тьма содрогалась, и она принималась биться над ним как одержимая, но он снова подчинял себе ее скользкое тело, получая в ответ хриплые похвалы.

Потом они, не сговариваясь, поменялись ролями: он превратился в наставника, она — в покорную ученицу. Он поднял ее, перенес на ложе и лег, насадив ее на свое копье, как на вертел.

Она обхватила его ногами и позволила ему опускать и приподнимать ее, словно куклу, предназначенную единственно для его услады. Когда скомканные шелка осветила заря, он встал, а она осталась лежать распластанной, как тряпичная кукла, брошенная кукловодом.

Следующие две недели он, как щенок, следовал за ней по пятам. Меньше всего ему хотелось возвращаться в Америку и браться за учебу.

— Скоро начнется война. Отец говорит, что я не вернусь сюда, пока она не кончится. Это может продлиться годы!

— Тем лучше.

— Ноя должен остаться здесь! Мое место — рядом с тобой. — Поддев носком ботинка песок, он обиженно покосился на море, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

Негромко засмеявшись, она взъерошила ему волосы:

— Ты чудесный юноша, в Америке у тебя не будет отбоя от девчонок.

— Мне не нужны американские девчонки. Я хочу тебя!

— Это ты сейчас так говоришь. Придет время, и ты поймешь, что я была права.

В день отплытия он явился к ней:

— Ты будешь мне писать?

— Только если напишешь первым. И не забывай рассказывать про твоих американских подружек.

— Подожди, вот разбогатею, вернусь сюда и построю дворец для твоих скульптур.

— Зачем он, дворец! — ответила она со смехом. — Все, что мне требуется, — это покой, и я обрету его, когда ты от меня отвяжешься. Поторопись, не то опоздаешь на корабль.

Он был так жалок в школьном пиджаке, с теннисной ракеткой в руках… У нее словно что-то оттаяло в сердце. Она вынула из шкатулки с драгоценностями маленькую зеленую черепашку из французской эмали.

— У вас с ней глаза одного цвета. Храни ее в память обо мне.

Война все никак не начиналась, и ему разрешили приехать домой на летние каникулы. Увы, ковры, подушки, шелка оказались свернутыми. Она надела мужские брюки и рисовала обнаженного юношу-араба, сидящего на пыльном дощатом помосте. Мужские подтяжки подчеркивали округлость ее живота. Она беременна!

Он упал перед ней на колени, заглянул в ее суровое лицо, мысленно призывая вспомнить ту ночь.

— Я рассчитывала, что ты уже здесь не появишься. — Она не сводила глаз с араба. Кусок угля со скрипом перемещался по грубой серой бумаге.

— Как я мог не появиться рядом с тобой? Рядом с вами…

Она закрыла глаза, уголек замер на бумаге.

— Вынуждена тебя огорчить. Это не имеет к тебе отношения.

— Не понимаю.

— Что тут понимать? — Она сверкнула глазами. — Ребенок не твой. А теперь уходи, не мешай работать!

Он позорно бежал из гостевого дома.

Потом он подслушал разговор своих родителей:

— Говорят, ребенок от сына эмира, который ей сейчас позирует. Эмир в печали. — Судя по тону, отцу, похоже, тоже было невесело.

— Так отошли ее! Отправь обратно в Париж! — Голос матери звучал решительно.

— Ты требуешь невозможного! Она моя единственная кровная родня, не считая сына. Сестра есть сестра… — отец закашлялся, — даже если она шлюха.

Он не мог больше этого выносить. Вранье! Опять кинувшись к ней, он застал араба, который как раз заканчивал одеваться.

— Зловонное отродье! Куда это ты собрался? — заорал он.

Сын эмира попытался улизнуть, но не тут-то было.

— Боишься остаться? Боишься получить по морде?

Араб бросил на пол рубашку, выхватил кинжал, и соперники закружились по комнате.

— Сводите свои детские счеты подальше от моих рисунков! — крикнула она. — Вон отсюда! Оба!

Грозно поглядывая друг на друга, они вывалились во двор, и она, укрепив набросок на мольберте, последовала за ними.

Слуги встали вокруг дерущихся тесным кругом, поощряя их криками, в то время как те катались по песку, орошая его потом и кровью. Песок облепил обоих так плотно, что различить, кто есть кто, можно было только по цвету глаз. Кровь капала на песок. Драка прекратилась, лишь когда из дома выбежал отец белого юноши с плеткой и растащил драчунов.

Эмир прислал за раненым сыном своих людей. Укладывая его на носилки, они переговаривались по-арабски, но она не разобрала слов. Зато проклятие белого юноши прозвучало яснее некуда:

— Надеюсь, ты произведешь на свет двухголовое отродье, грязная шлюха!

Он убежал, швырнув эмалевую черепашку к ее ногам.

…Прошла неделя, прежде чем она смогла вернуться к работе.

В тот же день она узнала, что сын эмира умер от ран, полученных в драке.

Эмир призвал ее к себе.

— Мадам, — начал он, — когда вы появились у нас, я проявил к, вам интерес и, невзирая на ваше европейское происхождение, предложил за вас брату полсотни верблюдов. Он ответил, что лучше мне не иметь в числе жен такую дьяволицу Неужто теперь Аллах покарал меня за то, что я вас возжелал? — Он не сводил с нее жгучих черных глаз. — Отвечайте, где прячется белый чертенок?

Седобородые старцы, сидевшие вокруг эмира, закивали головами и затянулись из кальянов. Стражники, стоявшие у нее за спиной, грозно положили руки на эфесы кинжалов.

— Это произошло случайно! — крикнула она, — Мой сын мертв! — повысил голос эмир. — Убит! Как ты смеешь называть это случайностью, мерзкая блудница?

— Лучше убейте меня! — Мольба сорвалась с уст, прежде чем она успела ее остановить.

Эмир задумчиво улыбнулся:

— Убить тебя вместо него? Зачем? Возможно, ты носишь во чреве семя моего сына! — Он указал кивком на ее живот. — Как ты меня убедишь его пощадить ? Говорят, вся твоя жизнь — это твои руки. Согласна лишиться для его спасения одной руки?

Вместо ответа она плюнула эмиру в лицо.

— Что ж, как знаешь. — Эмир нахмурился. — Мои люди все равно его найдут, согласишься ты помочь или нет.

Повинуясь его кивку, стражники кинулись обыскивать ее жилище.

— Подождите! — крикнула она.

Эмир поднял руку, слуги замерли.

— Что, если вместо руки я отрежу себе одну грудь?

Сначала эмир сидел насупленный, потом заулыбался. По его знаку ее обступили слуги. Один завел ей руки за спину, второй обнажил ее до пояса, третий вынул кинжал. Глядя на блестящее лезвие, она проговорила:

— Вы обещаете сохранить ему жизнь?

— Обещаю.

— Тогда я сделаю это сама. Дай кинжал!

Все вытаращили глаза.

— Повинуйся! — крикнул эмир.

Изогнутый кинжал мерцал, слоем месяц в небе. Она сделала вдох, подперла острием правую грудь и резанула в направлении горла. Кинжал оказался острым как бритва. Благодаря холоду стали она целую секунду не чувствовала боли. Ребенок в ее чреве перестал шевелиться. Она упала в обморок.

Ев дернули за волосы, и она очнулась. Белая рубашка, завязанная на животе, стала алой от крови.

— Я дал слово, что кара его минует. Да будет так! Но этого, — эмир указал на окровавленную рубашку, — недостаточно для восстановления справедливости. Я буду мстить. Мои дети найдут его детей и убьют их одного за другим. Если ты откроешь мой план ему или кому-нибудь еще, я убью тебя и твое отродье. — Он встал и отвернулся. — А теперь прочь с глаз моих! Ползи в свое распутное гнездо, и да простит меня Аллах за мое великодушие.

Сама не помня как, она дотащилась до дому, где перебинтовала себе грудь и стала ждать выкидыша.

Однако спустя четыре месяца она произвела на свет красивую, здоровую девочку и назвала ее собственным именем, ибо ребенок был обречен никогда не знать отца.

Глава 1

НЬЮ-ЙОРК, ОКТЯБРЬ 1983 ГОДА

Ночной рейс доставил Кит Рейсом в аэропорт. Шагая к терминалу, она оглянулась в поисках шофера, и тут ее ослепила фотовспышка. Коренастый человечек с «Никоном» в руках, неопрятный, в слишком коротком галстуке, крикнул:

Улыбнись, Кошечка!

Арнольд Блатски, репортер желтой газетенки, постоянно старавшийся превратить жизнь Кит в кошмар, осклабившись в щербатой улыбке, в упор смотрел на нее.

— Добро пожаловать в «Большое яблоко», мисс Рейсом. Позвольте вам помочь…

Она отстранила его сумкой и заторопилась к выходу, а он все семенил следом.

— Говорят, вы и ваш приятель будете доделывать «Последний шанс» под золотым дождем. Это правда?

Кит кляла свои высокие каблуки и узкую юбку, мешавшие ей пуститься наутек. Назойливый подонок!

— Говорят, «Последний шанс» — самая слезливая картина после «Завтра я заплачу». Перед просмотром надо запастись коробкой бумажных платков…

Откуда-то появился носильщик в красной фуражке, и Кит, взмахнув сумкой, подозвала его. Блатски тут же сделал вид, что готов предложить услуги, но она отстояла свое имущество. Лишь когда носильщик, разворачивая тележку, случайно ударил Блатски в колено, тот отпрянул.

— Вам помочь, мэм? — спросил носильщик.

— Вы уже помогли. — Кит с улыбкой отдала ему багаж.

Оставив тележку на попечение скорчившегося Блатски, носильщик вывел ее через боковую дверь с надписью «Только для персонала аэропорта» и проводил вниз по длинному пандусу.

Увидев в отдалении белый лимузин, Кит обрадовалась.

— Моя машина! — воскликнула она.

Носильщик кивнул, поставил вещи и, сунув два пальца в рот, оглушительно свистнул.

«Мерседес» плавно подъехал, и Кит, с облегчением усевшись на белое кожаное сиденье, улыбнулась находившемуся в машине молодому человеку.

— Доброе утро, Девин. Спасибо, что приехал.

Девин Лоу, сотрудник нью-йоркского офиса, чмокнул ее в щеку.

— Бедняжка! Ни минуты покоя?

— Если не считать двух часов отдыха на взлетной полосе в Лос-Анджелесском аэропорту.

Девин тронул ее за плечо:

— Кажется, тебя преследует поклонник Кит обернулась и увидела носильщика, прижавшегося носом к стеклу машины.

— Хочешь от него избавиться?

— Нет, что ты! Он же спас меня от Блатски! — Она опустила стекло и полезла в сумочку за десятидолларовой купюрой.

Однако, к ее удивлению, носильщик не принял денег.

— Мне так приятно, мисс Рейсом! Позвольте вам сказать: вы всегда были моей любимой актрисой. Голливуд допустил огромный промах, когда остался без вас, а за «Зачарованный баркас» вам надо было дать «Оскара».

Кит представила его зрителем во второразрядном кинотеатрике, когда двадцать два года назад «Баркас» вышел на экран. В те времена он был еще совсем юным… Она улыбнулась:

— Ну, не знаю… По-моему, теперь там делают ошибки покруче.

— Вы не дадите мне автограф, мисс Рейсом?

Она видела, как дрожит его рука, принимая клочок бумаги с ее закорючкой.

— Не могу поверить, — признался Девин, — когда водитель тронулся с места.

Кит пристально посмотрела на молодого спутника. Разумеется, ему нелегко представить, что в свое время она была не главой киностудии, а актрисой, — когда Кит снималась в последней картине, ему было всего шесть лет.

— Говорят, твой любимый вице-президент повесил на стену у себя в кабинете плакатик с твоей фотографией из времен «Центурион пикчерс».

Кит улыбнулась:

— Ренди Шеридан? Боже, как бы мне хотелось посрывать все эти плакатики, собрать в кучу и сжечь! Давай-ка к делу, Дев.

Думаю, нам придется нелегко. Я тут кое-что набросала. Сперва прочти, а потом мы продумаем стратегию наступления.

Пока он просматривал желтые карточки, Кит потянулась к телефону и тут только заметила, что у нее вспотели ладони, — с приближением ответственного момента волнение росло.

В офисе трубку подняла Сьюзен, секретарь Арчера Ренсома.

— Привет! — сказала Кит.

— Добро пожаловать! — откликнулась Сьюзен. — А мы-то ломали головы: куда ты подевалась?

— Никуда. Просто самолет проторчал почти два часа на взлетной полосе.

— Так я и думала. В общем, не волнуйся, все пройдет хорошо. У Раша дела.

У Раша Александера, партнера и лучшего друга Арчера, дел всегда невпроворот. Только бы его совещания не повредили ее планам!

— Ладно, увидимся через час. — Кит положила трубку.

В багажнике лежал металлический чемодан с пленками: черно-белая съемка, почти без монтажа — плод двух месяцев работы. Сейчас все надежды возлагались именно на этот материал.

Кит со вздохом откинула голову, призывая себя к спокойствию.

Все в мире кино твердили, что для нее это тоже последний шанс.

Она вспомнила заголовок в пятничной «Вэрайети»: «Что ждет „Последний шанс“ — эвтаназия или золотой дождь?».

«Золотым дождем» назывались тройные сверхурочные, выплачиваемые при отставании фильма от графика. «Дождь» проливался в сюрреалистический период, когда вся группа — от парикмахеров до ведущих актеров — работала по две дневные смены и половину ночи, чтобы доделать фильм к сроку. Такая ситуация была для студии кошмаром, однако Кит шла на это. Она приехала в Нью-Йорк просить денег, конкретно — два с половиной миллиона долларов, на завершение «Последнего шанса». Единственная трудность заключалась в том, что она боялась обращаться к своему кузену. Полгода назад, когда она решила превратить бестселлер Германа Миллера в художественный фильм, Арчер Ренсом был далеко не в восторге. Теперь ей предстояло убедить его уступить ей деньги, которые можно было бы получить со страховых компаний после смерти на съемочной площадке Монетт Новак, инженю. «Последний шанс» необходимо доснять на «Горизонте», и пускай Арчер Рейсом не впутывает сюда свои проблемы с Комиссией по биржам и ценным бумагам!

Девин взял ее за руку.

— Очень сильный материал. Кит… Но разве я должен это озвучить?

— Ты представляешь «Горизонт», тебе и карты в руки. Главное, аккуратность и такт: мы со всем почтением предлагаем такие-то изменения, которые пойдут картине на пользу.

— А если он не согласится?

Кит отвернулась к окну.

— Тогда мы откажемся от проекта.

— «Юниверсал» только и ждет, чтобы его подхватить.

— И на здоровье! — Голос Кит звучал почти равнодушно. — Пусть берут его со всеми потрохами — в том виде, в каком он сейчас. Вот увидишь, как их бухгалтерам придется оплакивать убытки! А теперь к делу.

Молодой человек приготовился записывать, а Кит тем временем разглядывала себя в зеркальце пудреницы. О ней до сих пор говорят, что в свои сорок пять она выглядит как двадцатипятилетняя восходящая звезда, которую в свое время восхвалял «Голливуд рипортер»: «Кошачье изящество… Вздернутый носик, немигающие зеленые глаза, безупречные черты… Киска, угодившая в воду».

С тех пор киска вылезла из воды, отряхнулась и вскарабкалась довольно высоко — стала первым лицом на киностудии.

Однако ее по-прежнему преследовал все тот же кошачий образ.

Ее называли «женщина-кошка». Даже в деловых колонках за ней закрепилось прозвище Кошечка. «Вчерашней партнершей Пола Ньюмена в баре „Поло Лондж“ была сама Кошечка. Оба выглядели так, словно только что слопали на пару канарейку».

— Пункт пятый? — услышала она голос Девина. Проверив, не распустились ли собранные в пучок волосы, она захлопнула пудреницу.

— Итак, напряжение должно возникнуть раньше середины второго акта, иначе зритель начнет зевать от скуки.

— Ты настаиваешь, чтобы я это говорил?

Она снисходительно улыбнулась:

— Конечно, нет! Просто скажи, что напряжение лучше растянуть во времени.

Девин кивнул:

— Ты мастерица иносказания. Кит, мне до тебя далеко. Я всегда либо слишком напираю, либо занимаю оборонительную позицию. Мне страшно гладить Уоткинса против шерсти — все-таки он добился трех «Оскаров». Два из них он получил за фильмы, которые я обожал школьником.

— Эй, выше голову! — Кит похлопала его по руке. — Последние его четыре фильма не дали вообще сборов. Уоткинс к нам прислушается. Если и не согласится, то прислушается наверняка. Возьмет с собой наш списочек, подумает — и предложит свой.

— Прямо как переговоры между профсоюзом и работодателем! — вздохнул Девин.

— Совершенно верно, — серьезно сказала Кит. — Работодатели — мы, а они — работники, пусть высокооплачиваемые.

Никогда этого не забывай.

— И все же с твоей поддержкой мне было бы легче.

— Рада бы, да не могу. Мне надо поговорить с Арчером.

Первым делом я должна показать отснятый материал ему.

— Перспектива не блестящая, а?

— Энтузиазма не вызывает, это правда. Правильнее сказать, я не испытываю энтузиазма по поводу всей этой поездки.

Если только он вообще не прикроет лавочку, я тут же мчусь назад — надо срочно решать, кому предложить роль Лейси.

Эти слова прозвучали почти трагически.

— Будем надеяться, что Рейсом пойдет тебе навстречу, — подбодрил ее Девин. — Кузен все-таки.

— Арчер Рейсом никогда не придавал значения родству, — ответила Кит, задумчиво глядя на приближающиеся огни тоннеля.

После полутора недель ливней, вызвавших многочисленные оползни, Лос-Анджелес переживал не лучшие времена.

И именно тогда произошло слияние «Рейсом энтерпрайзиз» и «Горизонт пикчерс». Арчер Рейсом появился на студии без предупреждения. Он побывал повсюду — от актерских гардеробных до режиссерских бунгало — и обменялся рукопожатием буквально со всеми, вплоть до статистов и вспомогательного персонала. К моменту его появления в кабинете Кит на студии только и разговоров было, что об ожидающих ее счастливых временах, но Кит была готова и к другому повороту событий.

— Говорят, кузен, ты успел очаровать здесь всех до одного?

Он прикрыл за собой дверь.

— У меня всего два часа перед возвращением на Восточное побережье. Ты должна первой узнать о серьезных переменах, которые здесь произойдут.

— Серьезные перемены?

Он расхаживал по просторному кабинету, не обращая внимания на красочные картины студийной жизни, открывавшиеся из затемненных окон.

— Эта студия уже пять лет идет ко дну. Еще год — и ей конец.

— К твоему сведению, кузен, — тихо начала Кит, — когда я полгода назад перешла сюда с «Уорнер бразерс», моя цель как раз в том и состояла, чтобы изменить ход событий. По-моему, я не зря потратила время.

— Наши впечатления могут быть обманчивыми, девочка.

Все меняется. Если тебе хочется надежности, то ты занимаешься не своим делом.

— Именно своим! Все, что мне нужно, — это возможность осуществить мой план. Ведь ты с ним ознакомился? — Улыбка Кит была не слишком теплой. — На его претворение в жизнь потребуется два с половиной года.

Пока она говорила, Арчер придирчиво разглядывал афиши на стенах — рекламу ее старых фильмов. «Красные туфельки», «Двойное возмещение», «Жюль и Джим», «Письмо», — а затем продолжил, словно не слыша ее слов:

— Со следующего года мы начнем получать прибыль. Для этого я уволю сорок процентов руководящего состава и найму Кроуфорда со студии «БК игл». Он сколачивает немногочисленную, но крепкую команду…

— Зачем подключать Кроуфорда, раз уже есть я? Мы с ним не сработаемся.

— К этому я и клоню, Кит. Ты здесь не останешься.

Она ошеломленно взглянула на кузена:

— Но у меня контракт…

— Как ты понимаешь. Кит, я не допущу, чтобы какая-то бумажка помешала моим планам.

— Как ты понимаешь, Арчер, доверять попавшую в беду студию человеку, только что вложившему тридцать шесть миллионов В абсолютно проигрышный товар, — настоящее безумие!

Кит пригубила остывший кофе, наслаждаясь первой маленькой победой над кузеном.

— Завтра об этом узнают все, — продолжила она. — Но я рада предупредить тебя заранее. — Рейсом присел на край письменного стола. — Видимо, мистер Кроуфорд погорячился, заключив контракт с неким актером, недавно отхватившим «Оскара» за фильм на вьетнамскую тему. Позабыл, наверное, что контракт с этим солдатиком — автоматическое приглашение на роль продюсера его жены, которая не в состоянии продюсировать даже жалкий рекламный ролик, не говоря о полнометражном художественном фильме… Он не удосужился самостоятельно посетить съемочную площадку в Вайоминге: отправил туда зеленого новичка, за один день проглотившего сценарий. — Кит выдержала многозначительную паузу. — Знаешь, как это бывает? Наверное, нет. В общем, этот новичок, вместо того чтобы заняться делом, облюбовал задницу ГП. Это, к твоему сведению, главный оператор — начинай привыкать к нашей терминологии. На прошлой неделе сюда заглянул другой их главный — по сбыту. Сидя там, где сидишь сейчас ты, он признался мне, что теперь зрителя вряд ли загонишь на этот вестерн даже дубинками.

— Никто не застрахован от ошибок, — пробурчал Арчер, отводя глаза.

— Крупная и дорогостоящая ошибка…

— Ты не хуже меня знаешь. Кит, что этот бизнес — сплошная лотерея.

Теперь он был у нее в руках.

— Вот мы и сыграем. Арчи. Дай мне два года. Если «Горизонт» по-прежнему будет нести убытки, я уйду. Я согласна проработать это время бесплатно. Но уж если появится прибыль, я останусь и получу от нее долю.

В следующую пятницу семьдесят три работника «Горизонт пикчерс» получили вместе с приглашением на рождественский прием уведомления об увольнении, и «Голливуд рипортер» отметил это событие знаменательной фразой: «Пулеметчица Китти дала смертельную очередь по „Горизонту“.

Сьюзен Шалтебрандт, уверенно восседавшая за столом в своем кабинете, обитом черным деревом, встретила ее довольно радушно:

— Привет, Кит! Вижу, тебе не помешает чашечка кофе. Присядь, пока мистер Рейсом говорит по телефону.

Взяв протянутую ей чашку. Кит посмотрела на литографию у Сьюзен за спиной — изображение морской раковины на берегу — и вспомнила холодный песок пляжа у самых ступенек, звезды над головой, горячее дыхание Брендана у нее между ног, его шепот: «Ты красива, как внутренность раковины…»

В это время белая дверь кабинета отворилась и Кит оторвалась от воспоминаний. Она видела своего кузена не одну сотню раз, но сейчас снова была поражена его красотой.

— Кит!

— Арчер. «

Она крепко обняла его, он же ограничился тем, что, положив руку ей на плечо, чмокнул в обе щеки и, усадив на диван, уселся рядом, закурив свою неизменную черную сигарету.

— Отлично выглядишь, Кит, — заметил он. — По-прежнему плаваешь?

Она перевела взгляд на свою чашку и ответила:

— Раньше успевала утром, до работы, но в последнее время приходится отдавать этому вечера. Заплывы в океане помогают восстанавливать энергию. — Арчер молчал, и она продолжила:

— Когда я плаваю, меня посещают самые удачные мысли. Можно даже назвать это волшебными озарениями…

— Кстати, об озарениях. Надеюсь, «Последний шанс» уже близок к завершению?

Кит поджала губы:

— Будь уверен.

— Очень хорошо. А ты сама уверена? Как дела со слабой третьей частью?

Она прищурилась:

— Книга была отличная, картина будет не хуже.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Третья часть не подведет, Арчер. Все будет в порядке.

Но Арчер не сдавался:

— В сценарии сцены насилия сведены к минимуму, и из-за этого действие лишается драматического напряжения. Получаются говорящие головы, Кит. Двадцать минут говорящих голов.

— На самом деле речь идет о десяти минутах, а не о двадцати, и крупные планы не обязательно вредят картине. Зритель уже пресытился насилием. Мы снимаем не «Крестного отца», Арчи, а Джей Скотт — не Френсис Форд Коппола.

— К сожалению.

Кит устремила на кузена разочарованный взгляд:

— Но это несправедливо…

— Эх, Кит… — Арчер печально покачал головой. — Ты все еще жаждешь справедливости? — Он глубоко затянулся. — Мое предложение таково: раз тебе пришлось приостановить съемку, чтобы заново подобрать исполнительницу на роль Лейси…

— Так вот зачем ты меня вызвал! — Кит вскочила с дивана. — Оказывается, на отснятый материал тебе наплевать. Тебе подавай жертвоприношение! Хочешь, чтобы я прогнала Скотти? Я этого не сделаю. Это блестящий режиссер. Его работа с актерами — вдохновляющее зрелище, и отснятый материал — яркое тому свидетельство. Нет! — Она ощетинилась, подтверждая данное ей прозвище, и ее глаза превратились в щелки. — Джей Скотт останется и будет работать дальше!

Арчер так долго в упор смотрел на Кит, что она покраснела.

— Сядь и успокойся. Никто не произнес ни слова про увольнение Скотта. Мне и в голову не могло прийти предлагать тебе уволить режиссера.

Кит села, по-прежнему не позволяя себе расслабиться.

— У тебя и без этого хватает проблем. Взять хотя бы подбор новой актрисы. Надо же выкинуть такое — смерть от передозировки наркотика прямо на съемочной площадке!

Она вздрогнула.

— Я знаком с прессой. Кит. Не припоминаю, читал ли я прежде столько ужасов про съемочный процесс.

Арчер молча достал из пачки новую сигарету, постучал по ней ногтем большого пальца, прикурил от зажигалки из слоновой кости и глубоко затянулся, что предвещало продолжение атаки.

— Я бы и бровью не повел, если бы речь шла о фильме с нищенским шестимиллионным бюджетом, но ведь мы с тобой знаем, во сколько обходится эта картина. Ты можешь честно сказать, что защищаешь наши капиталовложения?

— Я не отвечаю за газетные бредни.

— Отвечаешь! — повысил он голос. — Ты ответственна за все, что связано с производством картины — этой и всех других картин «Горизонта». Подумай о наших деньгах!

Она прищурилась:

— Кино — это тебе не зубная паста, что бы об этом ни говорили твои бухгалтеры.

Арчер только покачал головой:

— По-моему, ты совершила грубейшую ошибку — уж извини меня за такие слова. Пренебрегая мнением всех, включая своих ближайших сотрудников, ты взяла на главную роль актера, который уже отыграл свое.

— Погоди-ка… — Кит попыталась подняться, но Арчер положил ей руку на плечо.

— Мы обязаны смотреть правде в лицо. Всем известно, что Брендан Марш — погасшая звезда.

— Если человек не всегда способен правильно оценить сценарий, это еще не значит, что он разучился играть. Опомнись, Арчер! Если бы не Брандо, которому был предоставлен шанс доказать, что с ним еще не покончено, «Крестный отец» не стал бы тем, чем стал.

— У кинокритиков Брандо лишился всякого уважения, — продолжал гнуть свое Арчер.

— А что это ты вдруг стал прятаться за кинокритиков? Разве ты не знаешь, чего они стоят? Жалкая кучка людей, которые не отказываются от дармового угощения, а потом перемывают кости всем, кого только могут вспомнить!

От негодования Кит так и подскочила, Арчер же, напротив. оставался спокоен и, глядя на нее снизу вверх, терпеливо произнес:

— Знаешь, что меня тревожит, Кит? Ты тратишь на «Последний шанс» непозволительно много времени. Нельзя бросать студию на произвол судьбы.

Подойдя к вазе с тепличными пионами. Кит стала перебирать их нежные лепестки.

— Можно подумать, будто из-за «Последнего шанса» рушатся все остальные проекты… Разве «Чудесный вальс» в Сан-Диего не имел головокружительный успех? А «Прямой поток»?

У него отличная касса, поддержка критики. И потом, — она вернулась на диван, приберегая напоследок самое главное, — мне удалось возродить проект Редфорда, с которым на «Уорнер» без толку бились несколько месяцев.

— Ты спишь с Бренданом Маршем!

Кит уставилась на кузена, не зная, что сказать. Одно было ей ясно: нельзя обсуждать это здесь и сейчас.

— Ваша связь, — продолжал Арчер безжалостно, — привлекает больше внимания, чем все твои достижения, вместе взятые. Ты спуталась с человеком, имеющим репутацию безнадежного пьяницы и старого ловеласа.

— Брендан давно бросил пить и теперь безгрешен, как дитя, — возразила Кит дрожащим от обиды голосом.

— А говорят, он появляется пьяным на съемочной площадке.

— Вранье! — Она почти кричала, затем, помолчав, добавила уже спокойнее:

— Как ты можешь принимать на веру всякую чушь?

И вообще дело не в том, пьет Брендан или нет. Просто я — женщина, ты не хочешь простить мне то, что прощается в такой же ситуации мужчинам…

— Ты крутишь роман в открытую, а это непрофессионально, вот о чем разговор.

Значит, он еще не в курсе последних событий — видимо, газеты Восточного побережья не успели о них пронюхать. Зато писаки Лос-Анджелеса уже раструбили, что «Китти и ее мартовский кот разбежались после драки в подворотне».

На самом деле их связь закончилась почти два месяца назад, еще в августе, но журналисты были слишком увлечены их любовью, чтобы поверить, что все уже позади. Потом разразилась новая сенсация — гибель Монетт Новак и угроза краха «Последнего шанса». Теперь пресса пировала на остывающем пепелище. Забавно, но Кит сама не верила, что все кончено, пока не увидела подтверждение в газете.

— Ладно, придется тебя просветить, — проговорила она; голос ее слегка дрожал. — Сегодня вечером это обязательно попадет в газеты. Все кончено. Мы с Бренданом Маршем больше не встречаемся. Ты удовлетворен?

Выдавив эти слова. Кит подняла голову и взглянула на Ренсома, все это время не сводившего с нее глаз.

— Я привезла отснятый материал. Может, спустимся вниз и посмотрим?

Вся обстановка просмотрового зала Ренсома свидетельствовала о безошибочном вкусе хозяина. Перед экраном были расставлены полукруглые диванчики; задрапированные черным бархатом стены словно расступались в темноте. Кит нажала кнопку на подлокотнике кресла, давая сигнал киномеханику начинать.

На экране появилась небритая физиономия Брендана Марша. У Кит перехватило дыхание, и она перестала думать о мужчине с каменным лицом, сидевшем с ней рядом. Брендан плакал.

Как он ей дорог! А она?.. Достаточно ли она беспристрастна, чтобы вынести суждение о фильме, понять, какие эпизоды требуют переделки, какие — замены?

Рядом с Бренданом появился юноша лет семнадцати. Сцена была снята в необычном ракурсе. Смотреть было странно, но приятно: кино в чистом виде.

Дело происходило в пригородном доме. Алтея Талбот, художник-декоратор, у которой за спиной было без малого пятьдесят фильмов, на этот раз превзошла себя. Ей хватило нескольких скупых деталей, чтобы воссоздать типичную атмосферу американского дома, в котором семья прожила не одно десятилетие: афиши корриды, старые лыжи, банки из-под содовой, пожелтевшие обои, сдутые бейсбольные мячи. Юноша с мрачным видом закатал рукава клетчатой рубашки, затем пригладил волосы и заправил их за уши.

Откуда взялись эти волосы? Казалось бы, она знает каждый кадр… Вспомнила! Они действительно решили сохранить жест испуга, когда парень впервые посмел перечить отцу.

Кит сама не заметила, как из придирчивого специалиста, главы студии превратилась просто в женщину, пришедшую в кино, зрительницу, увидевшую на экране того, в кого отчаянно влюблена.

Никогда прежде она не работала с Бренданом Маршем и тем не менее, прочитав «Последний шанс», сразу поняла, что на роль Джадда Хайнса ей нужен именно он.

Ожидая, когда перед ней распахнется дверь длинного одноэтажного дома на окраине Беверли-Хиллз, Кит вспоминала телекс Арчера, пришедший из Рио: «Сомневаюсь, что Марш — тот, кто нам нужен. Настаивай на пробе».

Она улыбнулась. Кузен изволил шутить: всем известно, что оскорбительные кинопробы прекратились давным-давно, после того как на роль Скарлетт О'Хара перепробовались все звезды, от Ланы Тернер до Бетт-Дэвис. Либо Арчер не в курсе, либо ему на все наплевать.

Встречу организовал Джей Скотт, выпускник киношколы Калифорнийского университета, начинавший свой профессиональный путь с рекламы мятной жевательной резинки. Потом он шлифовал мастерство, приучаясь ограничиваться несколькими дублями и не превышать бюджет на съемках телефильмов, имевших, как ни странно, большой успех. Первая самостоятельная полнометражная картина Джея заняла шестое место среди наиболее удачных за всю историю киношколы. В результате двадцатишестилетний Джей Скотт был взят в осаду эмиссарами лучших киностудий, вообразивших, что все, к чему он ни прикоснется, превращается в золото и что лучше его поэксплуатировать, прежде чем в двадцать девять он догорит, как свечка.

Возможно, Кит была единственной, кому не пришлось обхаживать Скотта: он сам умолял ее доверить ему режиссуру «Последнего шанса».

— Скотти в кабинете с мистером Маршем, — шепотом сообщила молоденькая секретарша, после того как соизволила откликнуться на восьмой по счету звонок в дверь.

В кабинете было сумрачно — горела только лампа у кресла, стоявшего в углу напротив двери во внутренний двор. Не успела Кит привыкнуть к темноте, как к ней, словно чертик из табакерки, проворно подскочил Джей Скотт.

— Вот и наша гостья! — крикнул он, хлопнув в ладоши. — Вид, как всегда, великолепный — наверняка только что из воды. Я тебе говорил, Брендан, что она заядлая пловчиха? Не знаю никого, кроме нее, кто бы купался в океане в мае.

Кит чмокнула его в щеку, и он потянул ее к Маршу, который что-то читал, сидя в кресле. При появлении гостьи он снял очки и встал.

— Оказывается, вы еще красивее, чем в «Баркасе». Сколько прошло лет после выхода той картины? Двадцать?

Зардевшись, Кит пожала ему руку.

— Я плохо знаю арифметику.

— Напрасно, вам есть чем гордиться. Вы красивая женщина и с тех пор стали еще красивее.

Он продолжал с улыбкой разглядывать ее, и у Кит перехватило дыхание. На Марше была белая рубашка, легкая белая куртка, глаженые джинсы; а еще она заметила на его загорелой груди седые волосы. Узкие джинсы подчеркивали юношескую стройность фигуры, голубые глаза излучали тепло.

— Я всегда восхищалась вашим мастерством! — Произнеся эти слова. Кит вдруг почувствовала себя совсем молодой. Впервые за добрый десяток лет она с удовольствием представила себя в объятиях мужчины.

— Приятно слышать. Вы совсем не обязаны это говорить, и все же, какие из моих фильмов вам нравятся больше?

— «Спарринг-партнер», — ответила Кит не задумываясь. — Я выросла на островке в Персидском заливе, где не было кинотеатров, одни буровые вышки. Иногда буровикам привозили кино. Копии были отвратительные, все время рвались, но я была молода и, впервые увидев вас на экране, сразу влюбилась. Тогда я мечтала, чтобы вы были моим отцом… Кстати, об отцах! — Она заторопилась. — Как вам Джадд, отец из «Последнего шанса»?

— Представь себе, — вмешался Скотт, — как раз перед твоим приходом Брендан сказал мне, что Джадд, по его мнению, — самый выразительный мужской персонаж после Вилли Ломана из «Смерти коммивояжера»…

Кит не сводила глаз с Брендана.

— Значит, вы согласны на роль? Скотти, наверное, говорил, что я собираюсь пригласить его режиссером. Не всякая столь яркая звезда согласится сниматься у мальчишки.

— Мальчишка! — фыркнул Скотт. — Это мне нравится! Я приглашаю вас к себе, а вы…

— Давайте не будем торопиться, — тихо сказал Брендан. — Ни один из нас не относится к выродкам из Нового Голливуда, которые начинают с чего угодно, только не с обсуждения сюжета. Почему вы считаете, что мы с вами одинаково представляем себе Джадда? Вы же отдаете себе отчет, как зависит восприятие фильма от актерской интерпретации роли.

— Это о мексиканском наемнике из «Песни прерий», которого вы превратили в середине действия в транссексуала?

— Возмутительно, не правда ли?

— Да нет, — спокойно ответила Кит. — Гомосексуальность героя — единственное, что есть интересного во всей картине. И сценарий, и режиссура никуда не годятся. Насколько я понимаю, вы просто развлекались: ведь ваши контрактные обязательства с «МГМ» все равно подошли к концу.

— Какая проницательность, а. Скотта?

— Брендан, это еще не все. Она исключительно хитра. Знаете, детки, я, пожалуй, оставлю вас на пару минут наедине и пойду приласкаю свою приятельницу. Уверен, вы неплохо поладите.

— Эй, Скотти, — окликнула его Кит, — может, включишь перед уходом свет, а то темнотища — хоть глаз выколи.

Включив верхний свет. Скотт послал обоим воздушный поцелуй и закрыл за собой дверь.

— По-моему, вас вряд ли можно назвать хитрой. — Брендан усмехнулся и указал на видавший виды столик, уставленный напитками:

— Выпьете?

— Пожалуй, немного.

Он налил две рюмки. Со спины Брендан выглядел несколько неуклюже. Поставив второе кресло напротив нее, он сел, касаясь коленями ее колен.

— Вы сказали Скотту, что вам понравился Джадд, — начала Кит. — А у меня с Джаддом проблема. Я даже подумывала, не пригласить ли самого Германа — пусть выскажется насчет наших поправок. По-моему, из Джадда не получится герой.

В его взгляде появилось сомнение.

— Вы хотите сказать, что зритель станет относиться к нему плохо, когда выяснится, что он положил глаз на подружку сына?

— Отчасти. В книге Джадд не антигерой, а жертва насилия.

Но вот в фильме… При таком сценарии ни один актер не сможет сыграть его симпатичным. — Ожидая ответа. Кит пригубила бренди.

— Не знаю, правильно ли я вас понял, — задумчиво произнес Брендан. — По-вашему, фильм «Последний шанс» выиграет, а Джадд получится симпатичнее, если в конце не произойдет сыноубийства?

— Я не говорю, что мы должны переделывать конец. — Кит вздохнула. — Просто любопытно, как вы собираетесь вызвать у зрителя симпатию к себе, убийце, а не к Лейси или ее убитому возлюбленному. Как заставите их поверить в такую реплику:

«Мой бедный, жалкий сын, моя кровь! Разве ты не знаешь, что время не властно над…»

Брендан вскочил и навис над ней, так что ее взгляд уперся в пуговицу его рубашки.

— Но там же по-другому: «Мой сын, моя чертова кровь!

Неужто ты считаешь, что время способно меня принизить?» — Он выразительно положил ладонь себе на ширинку.

Кит усмехнулась:

— Я вижу, вы успели выучить роль наизусть, но это еще не решает проблемы.

— Ладно, милая. Существует единственный способ вам доказать… — Он рывком поставил Кит на ноги. — Стойте здесь.

Вы — мой сын. Не двигайтесь!

Кит безмолвно повиновалась его приказу, а он быстро вышел во двор, откуда до нее донеслись шаги, бормотание, вздохи.

Через несколько секунд в кабинет вернулся совсем другой Брендан. Прежняя атлетическая подтянутость исчезла, рубаха вылезала из мешковатых штанов, лицо покрылось потом, а волосы торчали во все стороны. Теперь этот человек выглядел так, будто только что выл на луну.

Спустя два часа Кит покинула дом Скотта, унося с собой видеозапись неожиданного экспромта. Скотт бросил своих гостей вовсе не для того, чтобы развлечь подружку: заняв позицию позади двухстороннего зеркала, висевшего над камином, он засиял происходившее в кабинете на пленку.

В тот же вечер Арчер получил от Кит ответный телекс:

«Высылаю кассету с кинопробой. Марш и Джадд Хайнс — одно лицо».

Когда погас экран и зажегся свет, Кит с удивлением увидела на винтовой лестнице спину Арчера. Черт бы его побрал!

Сьюзен Шалтебрандт присела перед ней на корточки и потрогала холодной ладонью ее лоб.

— Не принимайте это на свой счет, дорогая. У него очень важное совещание. Он просил меня поблагодарить вас от его имени за просмотр и передать, что он в кратчайший срок уведомит вас о своем решении по поводу «Последнего шанса». Кит, милочка, возьмите платок. Это разница во, времени, со мной тоже всегда так. Просто вы плохо ее переносите.

Кит высморкалась.

— Дело не в разнице, Сьюзи, а в «Последнем шансе». Вы даже не представляете, до чего это слезливая вещь — тут не обойдешься и коробкой платков…

Глава 2

Мадлон Уикс, редактор текстовой части журнала «Флэш», сидела за столиком ресторана со своей лучшей журналисткой Либерти Адамс. Мадлон было под шестьдесят, она вдовствовала, пользовалась самыми дорогими духами, жила в «Плаза» и неизменно завтракала в Зале короля Эдуарда, поэтому Либерти не удивлялась, что она воспринимает всех официантов как слуг, приставленных к ней лично. Поманив одного унизанным кольцами пальцем, Мадлон попросила:

— Будьте добры кофе, Томас. Для старушки и ее маленькой гостьи.

— Маленькая гостья обойдется без кофе, Мад.

По ее милости Либерти уже и так полночи пила кофе. Еще одна чашка — и она не выдержит.

— Что ж, тогда кофе и чай. — Мадлон повернула к Либерти свое широкое лицо, покрытое густым слоем пудры:

— Как поживаешь, ангел мой? Прекрасно выглядишь! Я всегда говорила, что тебе к лицу скромные наряды. Очень мило с твоей стороны, что ты нанесла старушке столь ранний визит. Ну, где подноготная Нормана Мейлера?

Либерти с замиранием сердца подала ей все тридцать две страницы просроченного задания, которые Мадлон положила текстом вниз не читая.

— Ты это отдаешь или предлагаешь?

Либерти зарделась и потупила взор.

— Постараюсь предложить что-нибудь пооригинальнее.

Мадлон нахмурилась и поддела край листа кроваво-красным ногтем.

— Я плачу тебе не за оригинальность, ангел мой, а за то, что у тебя лучше всего получается: за подноготную красавчиков, вытянутую элегантно и бескровно. — Она взяла принесенный ей кофе и изящно поднесла чашку к губам.

«Кровь!» — подумала Либерти и тяжело вздохнула. Ей не в чем было винить Мадлон: в конце концов, та привила ей вкус к жареным фактам, когда она была сначала студенткой, а потом секретарем во «Флэш». Семь лет назад она превратила пуританскую рубрику «Новости о знаменитостях» в самый разнузданный отдел сплетен. Эмблемой рубрики стал позорный столб; ответы красавчиков на вопросы, которые больше никто не посмел бы им задать, взахлеб читала вся страна.

Однако девять месяцев назад Либерти внезапно почувствовала непреодолимое отвращение ко всему этому и перешла на свободные хлеба. Она питала надежду начать карьеру заново, но оказалось, что не так-то легко разделаться со сложившейся репутацией — равно как и с привычками, приобретенными в журнале.

Имея дело с Мадлон, надо было запасаться терпением.

, . — Норману достается ото всех. Читатель ждет разоблачений. Наверное, то, что сделала я, окажется для вас неожиданным. А неожиданность так же щекочет нервы, как и жестокость.

— Как жаль, милочка, что ты меня бросила! Зачем ломиться в открытые двери? Заруби себе на носу: репортеру ничего не стоит растерять популярность. — Она постучала ногтем по пачке листов. — Меня ждет разочарование?

— Не из каждой метафоры в статье торчит уязвленное мужское достоинство Нормана, но чтение все равно весьма и весьма сексуальное. Так что заказывайте свою яичницу по-флорентийски и не волнуйтесь.

Мясистые плечи Мадлон слегка поникли.

— Кстати, о сексе. По твоему виду не скажешь, что ты отвыкла им заниматься. — Она щелкнула пальцами и заказала подбежавшему официанту яичницу по-флорентийски на двоих. — А теперь… — она наклонилась вперед и закурила, — я хочу мяса.

— Мяса, Мэдди? Чего нет, того нет. Теперь люди не откровенничают со мной, как бывало прежде.

— С тобой они всегда откровенны — ты ведь вылитый ангелочек с виду. Это — твое главное достоинство. Порадуй меня последними сплетнями о Кит Рейсом и этом здоровяке Брендане Марше!

Либерти пожала плечами:

— Я знаю не больше, чем пишут в газетах.

— Но ведь это ты пишешь о Кит Рейсом для «Метрополитен»?

— До нее не так легко достучаться. Я названиваю ей уже три недели, и все без толку.

— Позор, ангел мой! — Мадлон хлопнула ладонью по столу так, что зазвенела посуда. — Когда ты получила заказ? Кажется, ты должна сдавать материал уже на следующей неделе. Что-то ты не слишком расторопна.

— Дело не в этом. Вы ведь знаете, что Кит Рейсом не дает интервью.

— «Позорному столбу» — нет. Но почему бы не поговорить по душам с «Метрополитен»? Раз Френни Коппола может общаться с «Нью-Йоркером», значит. Кит Ренсом не должна отказывать «Метрополитен», поверь старушке на слово.

Либерти нахохлилась.

— Кстати, ты добралась до ее мамаши? — Мадлон налегла мощной грудью на стол. — Как мне стало известно, ты шлялась невесть где, потому и запоздала с Норманом.

— Я три недели назад вернулась с Ближнего Востока.

— Тогда нечего таращить на меня свои фиалковые глазки.

Какая она? Разве это не живая легенда? Правда, что у нее одна грудь? Говорят, вторую она сама себе оттяпала, как амазонка.

Если хочешь знать мое мнение — это уж слишком.

— Она рассказала мне изумительную историю — это все, чем я могу пока с вами поделиться. Ничего лучше я в жизни не слышала!

Мадлон округлила глаза:

— Разве ты не собираешься посвятить меня в подробности?

— Поймите, Мад, дело не в недоверии. Просто материал еще сырой…

— Но блюдо уже выпекается?

— Доходит в духовке, — уточнила Либерти с улыбкой.

— Как это вкусно — Китсия Рейсом на блюдечке!

Либерти возмущенно замахала руками:

— Она тут ни при чем!

— Дорогая, готовить надо разнообразно.

— Она серьезная художница. Ей уже семьдесят два года, и ей наплевать, что о ней подумают. Кстати, она произносит свое имя как «Киси».

— Киси-сиси… Лучше не испытывай мое терпение!

Спустя два часа, с непереваренной яичницей по-флорентийски в желудке. Либерти неслась по Пятой авеню на следующую встречу, приближаясь к бронзовому прямоугольнику «Рейсом энтерпрайзиз», восемьдесят три этажа которого, ввинчиваясь в небо, поражали даже бывалых Нью-Йоркцев. Теперь ей предстояло взять интервью у человека, создавшего все это, — Арчера Джеймса Ренсома. В полированном фасаде отражалась малютка с копной темно-рыжих волос, в красных туфельках на высоких каблуках, бледно-лиловых замшевых джинсах и такой же куртке. Стыдиться было как будто нечего.

У входа она столкнулась с двумя мужчинами в дорогих костюмах, ожесточенно спорившими о чем-то. Одного можно было с некоторой натяжкой назвать красавчиком, другой был низкорослый, тяжеловесный, с большой головой и челюстями бультерьера. Пока она проскальзывала во вращающуюся дверь, они молча, оценивающе смотрели на нее. Либерти сделала вид, что их внимание ничего для нее не значит, и они возобновили перепалку. В вестибюле она купила последний номер «Флэш» со своей статьей о новом кинофильме «Домино» и заодно спросила у киоскера, есть ли у него «Кэмел».

— Прости, рыженькая, кончились. — Он смерил ее взглядом. — С такими грудками неплохо бы позаботиться о своем здоровье.

Либерти очаровательно улыбнулась:

— Попридержи язык, а то лишишься его навсегда!

Попросив вдобавок к журналу леденцы. Либерти двинулась к лифту и тут услышала за спиной чьи-то шаги. Обернувшись, она увидела недавних спорщиков. Теперь они учтиво улыбались. Как только двери лифта открылись, Без Пяти Минут Красавчик щелкнул длинными белыми пальцами.

— Черт, забыл! Езжай один, Тони. Увидимся.

Низкорослый вошел в лифт вместе с Либерти. Она нетерпеливо покосилась на часы. Три минуты одиннадцатого. Встреча в пентхаузе была назначена ровно на десять.

Низкорослый откровенно пялился на нее, и Либерти всем своим видом изобразила безразличие. Отчего это все мужчины считают, что малышки — их достояние? Она уставилась на горящий значок «X», обозначавший экспресс между первым и пятидесятым этажами.

Где-то между пятьдесят восьмым и пятьдесят девятым этажами в кабине погас свет. Либерти услышала громкий деревянный стук. Вместо того чтобы продолжать взлет, кабина начала бесшумно падать. Это длилось недолго, скольжение вниз сменилось неподвижностью.

— Черт! — Либерти ударила ладонью по пульту, метя в красную кнопку «Вызов», и тут же из белого динамика раздался неподобающе безмятежный голос:

— В чем дело?

— В чем дело? — крикнула Либерти. — Мы падаем, вот в чем! Что-то сломалось.

— Лифты в здании находятся в образцовом техническом состоянии, — зачастил голос. — Они оборудованы многократно продублированной системой торможения. При выходе из строя первой системы…

Либерти напряглась: ее спутник схватился за грудь и часто задышал.

— ..включается вторая.

— Ничего, — сказала Либерти соседу, — не волнуйтесь. Вы же слышали: если первая… — Она не договорила.

У мужчины, казалось, глаза вот-вот вылезут из орбит Лицо его приобрело фиолетовый оттенок, шея перестала помешаться в вороте голубой оксфордской рубашки, подобно пасте, выдавленной из тюбика. Не в силах помочь себе, он судорожно пытался ослабить галстук.

— Черт! — Кабина снова стала проваливаться.

Либерти кинулась к мужчине, разорвала ворот его рубашки и шлепнулась вместе с ним на пол. Он придавил ее, но в то же мгновение на обоих стала действовать еще более могучая сила, не дававшая шелохнуться. У Либерти заложило уши. Внезапно кабина опять остановилась. Двери приоткрылись, и Либерти, увидев путь к спасению, вскочила, протягивая руку вперед. Двери опять задвинулись, придавив ей руку, потом открылись. Она отдернула руку, и двери снова захлопнулись.

— Ради Бога, помогите! — крикнула она в микрофон. — У человека сердечный приступ!

Невидимый диспетчер не отозвался. Она услышала далекий звон, деревянный стук, скрип кабины.

— Умоляю! — надрывалась Либерти. — Помогите!

Скольжение вниз только ускорилось. Диспетчер безмолвствовал. Либерти представила, как отвечавшая им дама, стремительно покинув свой пост, подобно бейсболисту, покидающему базу, мчится вниз по лестнице, чтобы поймать их перед самым концом падения…

Мужчина, дернувшись и закрыв глаза, обмяк, и Либерти ничего больше не оставалось, как только повторять шепотом обрывки всех известных ей молитв.

Наконец кабина зависла на тросах. Двери открылись, но вместо выхода Либерти увидела кирпичную стену. Из ее глаз потекли слезы. Это было даже хуже, чем смертельное падение; настоящая пытка! Кабина нырнула с открытыми дверями еще футов на шесть и снова повисла. Либерти вскрикнула: вместо кирпичной стены перед ней зиял провал.

Он угрожающе расширялся, пока она не увидела благословенный мрамор вестибюля.

— Слава Богу!

Голова мужчины неподвижно лежала на коленях у Либерти.

Она опасалась, что он умер, и боялась до него дотронуться.

— «Скорую»! — крикнула она людям внизу. — Вызовите «скорую»! — Головы задвигались и исчезли.

— Главное, не прыгайте! — крикнул кто-то.

Лифт завибрировал, словно опять собрался упасть. Либерти осторожно переместила голову мужчины на пол и, словно не слыша предостережения, прыгнула.

Отдышавшись, она произнесла:

— Он там. По-моему, у него сердечный приступ. Быстрее! — Тут Либерти услышала приближающееся завывание «скорой». — Надеюсь, он не умер…

— Нет, не умер, просто ему не очень весело.

Она подняла глаза и увидела симпатичного чернокожего с прической «афро», в белом комбинезоне с буквами «RE» на одном кармане и именем «Мелвин» на другом. Он улыбался, откровенно ею восхищаясь.

— Привет, малютка! — Улыбка стала еще шире, — Со счастливым избавлением!

Либерти встала и протолкалась к санитарам:

— Как он?

Санитар, измерявший пульс, лишь замотал головой, а двое других тут же заспешили с носилками к боковому выходу. Либерти последовала за ними на улицу. Пока они засовывали носилки в машину, она успела взглянуть в лицо своему товарищу по несчастью. Бедняга не слишком отличался от трупа.

— Я даже не знаю, как его зовут! — громко посетовала она, провожая взглядом «скорую», уже мчавшуюся против движения По Пятой авеню.

— Его зовут Тони Алварро, — подсказал кто-то. — Это один из боссов.

— Какой пост он занимает? — Репортерское нутро Либерти требовало подробностей. — Ладно, не важно. Я опаздываю. — Она метнулась обратно через вращающуюся дверь.

В этот раз лифт сработал безупречно и с шипением выпустил ее на восемьдесят третьем этаже. Либерти глубоко вздохнула и, закрыв глаза, сделала шаг наружу. В ушах все еще гудело, воспоминание о падении не отпускало ее: она казалась самой себе крохотной и бессильной.

На этот раз вместо мрамора ее встретили мини-джунгли.

Под ногами лежал толстый и мягкий, как мох, ковер, вокруг зеленела пышная растительность; к голубому октябрьскому небу за стеклянным потолком тянулись стволы толщиной в телеграфный столб. Либерти с наслаждением вдыхала целебный кедровый аромат. Услышав журчание воды, она оглянулась и увидела между огромными валунами маленький искусственный водопад. «Пожалуй, при необходимости здесь можно спрятаться и несколько дней подряд оставаться незамеченной», — пришла ей в голову неожиданная мысль.

Во влажном воздухе разнеслось ее имя:

— Мисс Адамс, мисс Адамс!

Она перевела дух, расправила плечи и отважно улыбнулась.

Из зеленой чащи выбежала блондинка среднего роста, в желтом платье, и остановилась перед ней, тяжело дыша. У блондинки был высокий лоб, напоминавший яйцо Фаберже, и серьезные глаза за очками в солидной роговой оправе.

— Мисс Адамс? Здравствуйте, меня зовут Саша. Вас к телефону. Сюда, пожалуйста.

Либерти углубилась в лес, но как только оказалась за стеклянной перегородкой, иллюзия растаяла. Теперь со всех сторон до нее доносились щелканье компьютерных клавиш и телефонные звонки. Саша провела ее мимо столов, заваленных распечатками, и показала на поблескивающий секретарский пульт.

Прежде чем взять трубку. Либерти попросила «Кэмел», чай с лимоном и валиум. Звонила Пег, ее ассистентка.

— Наконец-то! — Пег затараторила, проглатывая слова:

— Здесь настоящий сумасшедший дом! Морти Рич звонил тебе раз пять на протяжении часа. Пять раз! Угрожает судом в случае, если ты не опровергнешь то, что написала в своей статье о «Домино».

«Если бы не сработали эти дурацкие тормоза в лифте, ему пришлось бы судиться с трупом!» — подумала Либерти, но вслух лишь сказала:

— Видно, у него была тяжелая ночка.

— Ничего смешного, Либби: он настроен очень решительно, просто псих какой-то! Ты не поверишь, как он меня обзывал, — о тебе я уж не говорю… Я обещала, что ты перезвонишь ему еще до обеда.

— Все равно смешно. Пег. Ладно, проехали. — Она взяла чай и сигареты у рыжей секретарши, лицо которой напоминало вареного рака. Трубка молчала — наверняка Пег надулась. — Ладно, раз уж ты звонишь, окажи услугу. Во-первых, перенеси мой заказ на столик в чайной комнате с двенадцати дня на двенадцать тридцать, а во-вторых, позвони Виктории в «Метрополитен» и спроси, не согласится ли она встретиться со мной на полчасика позже, иначе я не успею. Еще собери мне информацию про Тони Алварро, сотрудника Арчера Ренсома.

— Какого рода информацию?

— Сама не знаю. Как насчет Кит Рейсом?

— Пока никак.

— Ты сказала, что это вопрос жизни и смерти, как я велела?

— Пыталась, но ее секретарша просто какая-то непробиваемая. «Забавно» — вот все, что я от нее услышала. Я звоню ей по пятнадцать раз на дню уже три недели. Сейчас прикину… Я позвонила ей уже раз триста! И все без толку.

Либерти вздохнула:

— Займись Алварро. Считай это главным заданием. Я хочу, чтобы вечером у меня было о нем все. Но и про Кит Рейсом тоже не забывай — мы с нее не слезем, заруби себе на носу. Эти люди никакие не шишки, что бы они о себе ни воображали. Так что можешь расслабиться. Кстати, что там о нас наговорил Морти?

Либерти не успела услышать ответ, рыжая секретарша позвала ее к Ренсому.

— Еще минуту! — Либерти нажала на рычаг и тут же набрала номер Морти Рича. Все эти неприятные переговоры были частью ее ремесла.

— Позволь, я тебе прочту… — едва услышав ее голос, без всякого вступления начал Морти.

— Я и так знаю, что написала…

— А знаешь ли ты, какой это нанесло ущерб фильму? Между прочим, до премьеры еще целых два месяца!

Либерти убрала трубку подальше от уха, после чего заговорила с Ричем, как с пациентом психиатрической лечебницы, а не с вице-президентом по рекламе в крупной кинокомпании.

И тут, подняв глаза, она увидела высокую чернокожую женщину в дымчатом костюме от Диора и с тугим узлом волос на затылке. Либерти поняла, что перед ней знаменитая тигрица. охраняющая врата Ренсома, — Сьюзен Шалтебрандт.

— Мистер Рейсом вас ждет, мисс Адамс! — произнесла Сьюзен высокомерно.

Либерти показала ей два пальца и продолжила препирательства с Морти. Она представляла его в костюме с искрой, сидящим в своем роскошном кабинете, набитом дорогими канцелярскими принадлежностями, с видом на Центральный парк. Часто лицом человека являются его персональные бланки. На розовых бланках Рича вверху было выведено большими алыми буквами «МОРТИ», а внизу добавлено сиреневым шрифтом «Рич»[1]. Дальнейших разъяснений не требовалось.

— Ты меня удивляешь. Либерти: ведь ты обедала с его женой и ребенком! — стыдил ее Морти.

— Более того, нюхала кокаин с макушки его слуги! Слуга у него — лысый карлик; неудивительно, что у него не получаются фильмы. Да у него задница вместо мозгов! — Людям нравилось, когда она давала волю языку, монастырская послушница, бранящаяся, как портовая шлюха, — что может быть пикантнее?

— Признайся, Либерти, твоя мать гордится тем, чем занимается ее дочь?

— Не знаю, Морти. Я сирота.

Короткие гудки. Информация о сиротстве всегда действовала как гром среди ясного неба. После этого дальнейшие препирательства становились невозможными.

Либерти вздохнула и послушно поплелась за дамой в костюме от Диора. Они миновали коралловый вестибюль, прошли сквозь мрачный, в бурых тонах кабинет и оказались в просторном помещении, устланном белым ковром. Две его стены были стеклянные, другие две — беломраморные. Дама оставила Либерти в центре помещения и испарилась.

Либерти заморгала, не в силах сразу привыкнуть к окружающей белизне. Ощущение было такое, будто ее без предупреждения перенесли в снежную зиму, не снабдив солнцезащитными очками.

Арчер Рейсом, восседая, как монумент, за музейным столом с мраморной крышкой, беседовал по телефону и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на гостью. Видимо, это было наказанием за то, что она заставила его ждать. Подойдя к окну. Либерти спокойно ждала, любуясь серовато-зеленым простором среднего Манхэттена. Чтобы полюбоваться таким видом, следовало бы штурмовать крутую гору, а не ехать на лифте.

Она отвернулась от окна и поискала глазами, где бы присесть.

Опустившись на белый диванчик, Либерти вынула блокнот и записала: «Сплошная белизна. Белые вазы с белыми цветами на столах, покрытых белой эмалью, белые мраморные пьедесталы. Совершенно неделовая атмосфера: пионы, нарциссы, жасмин. Не иначе, цветы ему привозят самолетом оттуда, где сейчас весна».

Оторвав глаза от блокнота, она обнаружила, что Рейсом, продолжая разговаривать по телефону, в упор смотрит на нее. В жизни он выглядел гораздо интереснее, чем на фотографиях: волосы цвета начищенного олова, несмываемый загар богача, глаза средиземноморской синевы с длинными черными ресницами. Уголки его губ, приподнимаясь, придавали лицу учтиво-добродушное выражение. Либерти даже подумала, что не возражала бы оказаться с ним в одной постели, — это было бы отнюдь не худшим завершением журналистского задания.

Положив трубку. Рейсом встал.

— Наконец-то!

Выйдя из-за стола и приблизившись почти вплотную, он наклонился к ее руке, а затем придвинул кресло, принявшее его с солидным шипением.

— А ваши волосы не менее пышут огнем, чем ваше перо, мисс Адамс. — Он улыбнулся, и она улыбнулась в ответ. Один из его передних зубов был с небольшим изъяном, что делало его улыбку весьма сексуальной. Ничего удивительного — иногда магнаты небрежно относятся к своей внешности, как и ко многому другому. Рейсом насмешливо продолжал; — Я рад, что вы до меня добрались.

— Вопреки сопротивлению вашего лифта. — Она очаровательно улыбнулась.

— Мой лифт?

— Он самый. — Либерти развела руками. — Я, конечно, небольшого роста, но если бы не сработала вторая тормозная система, то стала бы еще короче.

Рейсом недоуменно приподнял брови:

— Странно!.. У меня было впечатление, что лифты в этом здании всегда работают безупречно.

— Попробуйте убедить в этом человека, который падал вместе со мной: для него дело кончилось сердечным приступом.

— Сердечный приступ? — Рейсом нахмурился.

— Совершенно верно.

Хозяин офиса заметно посуровел:

— У вас слишком беззаботный вид для женщины, только что выбравшейся из подобного переплета.

Напрасно она завела об этом речь!

— Что вы, просто я все еще в шоке.

— Полагаю, будет нелишне вам напомнить, мисс Адамс, что я не любитель давать интервью. Более того, я не отношусь к поклонникам вашего жанра.

Эта вспышка враждебности застала ее врасплох.

— Я и не причисляла вас к своим поклонникам, — пролепетала она.

— Говоря конкретнее, мне не по душе торговля сплетнями, которой вы занимаетесь. С другой стороны, я рад встрече с вами.

Вид у вас совсем не…

— Не страшный?

Он холодно усмехнулся:

— Во всяком случае, вашу дерзость можно считать данью моде и… объяснить вашей молодостью. Интересно, как относятся к вашей работе мои глубокоуважаемые родственницы? Честно говоря, я удивлюсь, если хотя бы одна из них согласится дать интервью журналу «Флэш».

Либерти зажмурилась. «Ты должна оставаться учтивой, — напомнила она себе, — даже если собеседник переходит к откровенной грубости».

— Я полагала, сэр, что секретарь поставила вас в известность: данный материал я готовлю не для «Флэш», а для «Метрополитен». Это будет психологический портрет.

Он, конечно, отлично знал, что она выполняет задание «Метрополитен», иначе ее не подпустили бы к нему и на пушечный выстрел.

— Все равно их согласие ставит меня в тупик. Кит не переносит журналистов.

— Идея принадлежит вашей тетке Китсии. У меня впечатление, что сама Кит от нее не в восторге.

Рейсом вздрогнул:

— Идея Китсии? — Голубые глаза потемнели. — Мне трудно в это поверить. — Он долго размышлял, потом вскинул голову. — Что ж, это далеко не первая ее странная выходка. — Он вдруг преисполнился желания общаться. — Может быть, перейдем к делу?

— Я благодарна вам за согласие меня принять — последнее время у вас слишком много забот…

Репсом пожал плечами. Вряд ли для него было секретом, что она намекает на статью, появившуюся двумя неделями раньше в «Уолл-стрит джорнел». Некто Гринхауз, крупный чин из Комиссии по биржам и ценным бумагам, сознался, что на протяжении многих лет получал взятки от крупных компаний, и острие его обвинений было направлено именно против «Ренсом энтерпрайзиз».

— Мисс Адамс! — Либерти оторвалась от блокнота. — Вы пришли делать намеки или задавать вопросы? — Он улыбнулся и опустил ресницы, как бы давая понять, что сейчас начнет зевать от скуки.

— Ах да, вопросы! У меня заготовлен целый список, мистер Рейсом. — Она включила диктофон.

— Полагаю, мне нет нужды напоминать вам об условиях, на которых я дал согласие на интервью, — самые общие сведения, никаких цитат.

— Можете мне доверять. — Либерти понимающе улыбнулась. — Ни слова о Комиссии по биржам и ценным бумагам.

Рейсом взял с подлокотника кресла портсигар из слоновой кости и предложил ей сигарету — без фильтра, видимо, египетскую.

— Нет, благодарю. — Она вытащила собственную. Он забрал у нее сигарету и по старомодному обычаю прикурил обе.

Журналистка и магнат дружно сделали затяжку.

— Вот, например, хороший вопрос. Охарактеризуйте вашу тетку одним словом.

Он помолчал, прежде чем ответить:

— Китсия — из тех немногих истинных оригиналок, которых осталось так мало. Вот вам и слово: «оригиналка».

— Вы хорошо ладите?

— Перестаньте, мисс Адамс. Вы же с ней встречались, так что прекрасно знаете — поладить с ней невозможно, приходится терпеть. Кстати, как вы ее нашли? Она здорова?

— Для женщины семидесяти двух лет просто отменно здорова. Потрясающее здравомыслие, капризность, уклончивость и…

Либерти отметила, с какой легкостью он перехватывает роль интервьюера.

— Да, могучий характер! Мне трудно себе представить, как моя тетка принимает на Зваре журналистку. Наверное, она заранее решила, что вы у нее в руках. Но как она будет контролировать вас теперь — на расстоянии?

— Полагаю, у нее не возникает сомнений на этот счет либо ей все равно. «Эксцентричность» — вполне подходящее определение. Еще я назвала бы ее искренней. — Говоря это, Либерти внимательно наблюдала за Ренсомом.

— Вот как? Надеюсь, вы не собираетесь публиковать ее интервью в неотредактированном виде?

Либерти постучала себя ручкой по зубам. Неужели он умеет краснеть? Поразительно!

— Я еще не решила. — Пожав плечами, она продолжила:

— Из ваших слов, мистер Рейсом, я делаю заключение, что вы с тетей теперь разговариваете?

— Мы с ней никогда и не ссорились.

— Правда? У меня другие сведения.

— Очень любопытно!..

— Не бойтесь, все хранится вот здесь. — Либерти энергично дотронулась до виска и тут же пожалела об этом, ручка осталась торчать у нее в волосах. Несмотря на старания Либерти ее вытащить, ручка застревала все больше.

Рейсом наклонился и стал ей помогать.

— Если память у вас такая же цепкая, как волосы, то мне действительно нечего опасаться. — Он наконец вытащил ручку и вернул ее гостье.

— Надо же! — Либерти тряхнула головой. — А у вас легкая рука, мистер Рейсом.

— Вам не кажется, что для такого заявления лучше подойдет «Арчер»?

— Подойдет?

— С вами надо держать ухо востро, мисс Адамс.

— Ну что ж, тогда называйте меня Либерти, Арчер. Скажите, что за человек ваша кузина Кит? Все, что я о ней знаю, почерпнуто в старых киношных журналах.

— У нее была нелегкая жизнь.

— Хотела бы я так трудно жить, чтобы в сорок пять лет выглядеть лучше, чем в двадцать пять, стать главой кинокомпании, входящей в первую семерку, и зарабатывать суммы, записываемые семизначными цифрами, да еще покорить одного из самых неотразимых исполнителей главных ролей! Вряд ли ее можно отнести к страдалицам. Хотя, конечно, быть дочерью Китсии Ренсом — тоже непростое дело.

Арчер усмехнулся:

— Да уж, Китсия — скульптор в полном смысле этого слова и крошит людей, как заготовки. Она не заставляла вас позировать?

Либерти вспомнила знакомый голос, и кожа ее покрылась мурашками.

«Стойте спокойно, не дергайтесь. Вы просто тело».

Она встрепенулась:

— Заставляла. Там так жарко, что любая одежда — сущее проклятие. Не знаю, как ей до сих пор удается выжить.

— У нее изменился обмен веществ — организм приспособился к климату. Там нельзя торопиться, иначе перегрева не избежать.

— Судя по всему, вы руководствуетесь собственным опытом. — Либерти терпеливо наблюдала, как он трогает кончиком языка выемку в переднем зубе. — Какой она была раньше, Арчер? Вы один из немногих, кто знает ее достаточно давно.

Он вскинул голову, потом ненадолго задумался и наконец заговорил:

— Мой отец и Китсия были сиротами. Сначала они жили в Париже. Отец больше увлекался приращением своего богатства, чем воспитанием десятилетней сестры. Он передавал ее на попечение знакомым, а сам ездил по Ближнему Востоку. В конце концов он переселился на Звар, оставив Китсию в Париже. Каждую весну отец привозил меня туда. Я до сих пор не могу понять, как он умудрился променять Париж на эту пыльную скалу в Персидском заливе.

Либерти пожала плечами:

— Там есть что-то… какая-то средневековая загадочность.

Я присутствовала на похоронах эмира и убедилась, что в тамошних обитателях причудливым образом сочетаются вялость и хитрость. — Она продолжала наблюдать за собеседником.

— Именно поэтому Раш, мой партнер, так умело с ними обращается. По-моему, он перенял их стиль. Мой отец тоже неплохо находил с ними общий язык. Вряд ли он возражал бы, если бы эмир со своими людьми занял его участок у него на глазах. Мне, во всяком случае, земля была ни к чему.

— А я слышала, что «Рейсом энтерпрайзиз» продала участок эмиру за кругленькую сумму. Но вернемся в Париж, к Китсии…

— Согласен. Моя тетушка когда-то была воплощенной мечтой любого парня.

— О чем же мечтает любой парень, Арчер?

— О том, что кажется кошмаром любой матери.

Либерти приподняла бровь:

— Ого, кажется, мы набрели на горячий источник…

— Вы становитесь подозрительно похожи на репортера «Флэш», Либерти Адамс.

— Бывшая разгребательница грязи никогда не сможет расстаться с вульгарными привычками. Итак, я жду продолжения.

Рейсом улыбнулся и вновь принялся за воспоминания:

— Первые семь весен своей жизни я провел в Париже у Китсии, но поскольку о моей тетке болтали невесть что, мать запретила мне с ней видеться.

— Лишить вас ежегодного баловства вашу мать побудило какое-то конкретное событие? Как ни хорош Звар, ребенку надо иногда от него отдыхать…

Покрутив головой, словно освобождаясь от слишком тугого воротника. Рейсом откинулся в кресле и не спеша заговорил:

— Когда мне было лет семь, моя мать узнала, что Китсия путешествует по Европе в качестве платной компаньонки одного восточноевропейского принца, слепого от рождения. Она водила его в казино и делала за него ставки, пока он сидел, положив руку на серебряный набалдашник своей палки. Рассказывали, что она выиграла для него немало денег. Впоследствии выяснилось, что ее спутник — вовсе не слепой и не принц, а просто ярмарочный гипнотизер. Разразился скандал.

— Представляю, как шокирована была ваша мать потом, когда Китсия родила в предоставленном ей гостевом домике ребенка от неизвестного отца. У вас есть догадки, кто отец Кит?

Либерти надеялась застать его врасплох, но надежда не оправдалась.

— Я бы предпочел не пользоваться вашим термином, хотя, конечно, мать не была в восторге. Что касается догадок насчет того, кто был отцом Кит, то я вряд ли могу это знать — с пятнадцати лет я вообще перестал бывать дома.

— Вот как? — Либерти вскинула голову. — И по какой же причине?

— Война, — лаконично ответил Ренсом.

— Понятно. — Она кивнула. — Война… Но после сорок пятого года вы вернулись на Звар?

— Нет, не вернулся. Вскоре после войны мать и отец погибли в автокатастрофе. Я виделся с Кит, когда Китсия привозила ее в Штаты.

— Предположим. Правда, мне кажется странным, что вы больше никогда не возвращались на Звар и тем не менее превратили нефтедобывающий бизнес, унаследованный от отца, в многомиллионное предприятие. Одно из ваших лучших казино расположено не где-нибудь, а именно на этом острове. Как вам все это удалось?

Он снисходительно улыбнулся:

— Мой партнер, Раш Александер, великолепно со всем этим справляется. Ближний Восток — его вотчина, и мне нет нужды принимать в этом личное участие.

— Очень удобно! Приобретя «Горизонт пикчерс», вы сблизились с двоюродной сестрой. Вы сделали это намеренно?

— Нет. Один из моих партнеров давно исследовал возможность крупного вложения в шоу-бизнес. Он уверяет, что нацелился на «Горизонт» еще до того, как Кит стала там главной.

— Раз в ее положении после этого приобретения ничего не изменилось, позволю себе предположить, что вы с ней отлично поладили…

— Да, мы оба довольны.

— И даже тем, как костерит ее пресса? Ее последние фильмы не приносят ожидаемых сборов, а о ней самой пишут больше, чем о ее фильмах. На мой взгляд, будучи ее родственником, вы должны находить это особенно оскорбительным — ведь она вам не только родня, но и глава одной из ваших дочерних фирм.

— Каковы источники ваших сведений, мисс Адамс? — В голосе Ренсома зазвучало недовольство.

— «Лос-Анджелес тайме», журнал «Тайм», «Вашингтон пост».

Чем не солидные источники?

Он сверкнул глазами.

— В любом бизнесе, а в этом тем более, бывают взлеты и падения.

— Зовите меня Либерти, Арчер. Конечно, падения бывают, но все же не такие глубокие. История с Комиссией по биржам и ценным бумагам нанесла вам большой вред. Если бы вы попробовали компенсировать убытки действиями на других фронтах, это положительно сказалось бы на курсе ваших акций.

Он не успел ответить, так как их разговор прервал телефонный звонок. Сначала Рейсом взял ближнюю трубку, потом, извинившись, перешел за стол, оставив Либерти расхаживать по кабинету, нюхать цветы и искать в этой стерильной обстановке приметы характера хозяина. Поиски оказались тщетными, если не считать кроваво-красной скульптурной композиции, прятавшейся в нише, справа от стола. Почему он убрал это красочное изделие с глаз долой? Отступив назад, она уперлась спиной в перила и, оглянувшись, увидела за собой темный провал глубиной минимум в пятьдесят футов. Вниз вела винтовая лестница. Пройдя по ней. Либерти оказалась одна среди черных стен, над которыми нависал черный потолок. Черная мебель терялась на черном полу. Единственным белым пятном (зато каким!) был здесь пятидесятифутовый киноэкран. Она поняла, что это частный просмотровый зал Арчера.

Поднявшись, Либерти убедилась, что Рейсом еще не закончил разговор. Вид у него был озабоченный, и она уже предвкушала, как станет выведывать причину перемены в его настроении, но тут взгляд ее упал на розовый мрамор, поблескивающий в противоположном углу. Казалось, композиция подсвечена изнутри. Либерти подошла ближе. Естественные прожилки на камне складывались в звезду, и она с замиранием сердца протянула руку…

— Узнаете?

Либерти вздрогнула и густо покраснела. На мгновение ей показалось, что она не сможет заговорить, поэтому звук собственного голоса явился для нее сюрпризом.

— Вещь знакомая. Оригинал Китсии Ренсом, часть ее коллекции «Драгоценности». — Либерти хихикнула, хотя ей было не до смеха. — Простите, но я вспомнила, какое название она хотела дать этой коллекции. В шестидесятые годы Музей Гуггенхайма категорически отказался от него. «Вульвы».

— Значит, тетушка не всегда добивается своего.

— Мне она сказала, что ей все равно, как это будет называться, главное, чтобы работа была представлена публике.

— Такая покорность не в ее стиле. — Ренсом помолчал. — Между прочим, Либерти, я только что узнал, что человек в лифте, у которого произошел сердечный приступ, — наш главный финансист Энтони Алварро. Сейчас он в клинике «Маунт-Синай», и врачи не уверены, что смогут его спасти.

— Какой ужас! — Она вспомнила тяжесть большой седой головы на своих коленях и мысленно упрекнула себя за бездушие.

— Не переживайте так — в этом нет вашей вины. Итак, продолжим? — Он повел ее назад к дивану.

— Я спрашивала о том, кто заправляет в «Горизонт пикчерс»…

— Правда? Отвечаю: конечно. Кит, кто же еще?

— Сомневаюсь, что это так. Например, у «Парамаунт» есть гора, у «Метро-Голдвин-Майер» — лев, у «БК» — орел, а у «Горизонта»… — Она выдержала паузу. — У «Горизонта» есть Киска Кит. Говорят, она всего лишь подставное лицо. Все основные решения принимаете вы.

— Вы, Либерти, кажется, забыли, что находитесь здесь не по заданию «Флэш». Что вы вообще знаете о Кит Ренсом?

— Что знаю? Сейчас посмотрим. — Она принялась загибать пальцы. — Ее хобби — плавание и коллекционирование старых киноафиш. У нее длинные худые ноги. Она носит сшитую на заказ модельную обувь. У нее дом на скале в Пасифик-Палисэйдс, который она называет «Клара». Она хорошо готовит. Ничего не упустила? — Либерти сжала пальцы в кулак, так что большой палец оказался между средним и указательным. — Конечно, если не считать самого основного. А все потому, что она не подпускает меня к себе и на милю.

— Разве вы вправе ее за это осуждать? Ведь вы… — Он поискал слово помягче. — В общем, ей с вашей братией не везет.

— При чем тут везение! Пресса — всего лишь люди, делящиеся своими впечатлениями с другими. Женщина вроде Кит Рейсом, медленно и упорно поднимающаяся в гору, начинавшая со статистки и превратившаяся в главу киностудии, производит на всех странное впечатление. Она загадка. Какая она — цепкая или робкая? Мне бы хотелось разобраться в этом самой, но если двигаться такими черепашьими темпами…

— Я верю в ваши способности. Либерти.

— Ох, не напрасно бы… Если бы вы знали, как упорно я ее выслеживала, — и все зря…

— Что ж, значит, надо запастись терпением.

— Но у меня руки чешутся!

— Интересно, с чего бы это?

— Так и хочется надавать кому-нибудь тумаков. Терпение?

Я лично названиваю ей ежедневно уже три недели, моя ассистентка набирает ее номер по пятнадцать раз в день.

Мы все испробовали. Может, замолвите за меня словечко? — Либерти бросила на хозяина офиса умильный взгляд, который не слишком-то подходил к ее задиристому виду.

— Такая очаровательная малютка, как вы, не должна шествовать по жизни раздавая оплеухи направо и налево! — Рейсом заговорщицки подмигнул.

— Смеетесь? Но именно этим я и занимаюсь. Кто решится дать сдачи рыжей крошке росточком в пять футов и весом в жалкие девяносто пять фунтов?

— Да еще с глазами цвета ирисов и губами, напрашивающимися на поцелуй. — Либерти покраснела до ушей. — Неужели я вас смутил?

Она тут же взяла себя в руки.

— Лучше ответьте, у вас в «Рейсом энтерпрайзиз» умещается всего один магнат?

Можно было подумать, что в этих ее словах содержался секретный код. Кусок мраморной стены отодвинулся, и перед собеседниками предстал высокий брюнет в синем полосатом костюме — ни дать ни взять воплощенный бизнесмен из крупной корпорации. Либерти сразу его узнала — то был Без Пяти Минут Красавчик из вестибюля.

— Разумеется, здесь умещается один-единственный магнат! — подхватил он с улыбочкой. — Все мы знаем, кто он. Не правда ли, мистер Репсом? — Теперь его взгляд скользнул по Либерти, и сомнения немедленно исчезли: она произвела на Красавчика сильное впечатление.

Арчер по-мальчишески воодушевился:

— Золотые слова! Один магнат — и один фигляр. — Он тут же посерьезнел. — Слышал про Алварро?

— Слышал. — Небрежно уронив Арчеру на колени лист бумаги, пришедший терпеливо ждал, пока тот вчитается.

И вдруг Арчер засмеялся, а его посетитель прямо-таки согнулся от смеха, держась за спинку хозяйского кресла. Неужели Либерти прозевала начало спектакля?

Без Пяти Минут Красавчик вытер глаза, аккуратно вернул платок в нагрудный карман и, присев рядом с Либерти, протянул ей длинную белую руку.

— Вы самое очаровательное создание из всех, кого мне когда-либо доводилось видеть на этом диване, а я всего лишь Раш Александер.

Боже, как она могла его не узнать! Правда, на фотографиях он выглядел в десять раз лучше, чем в жизни…

— Не распускайся, Раш! — Арчер снисходительно взглянул на своего партнера. — Дама пришла по делу. Она из журнала.

Теперь уже Раш посмотрел на Либерти с изумлением.

— Послушайте, Дама Из Журнала, вы не будете возражать, если я прерву ваше важное совещание и ненадолго украду у вас старину Арча? Видите ли, до закрытия торгов на Лондонской фондовой бирже осталось всего десять минут…

Не дожидаясь ответа, Раш отвел Ренсома в сторону, чтобы Либерти не могла их подслушать, и заговорил так, словно их разговор был прерван лишь на минуту:

— Такое впечатление, что Каса Верде собирается написать либретто для Оперного общества Потомака…

— Я бы предпочел сперва изучить тему глубже, а потом ее обсудить.

— Время иссякает, маэстро. Первый акт сыграют в пятницу. Без усиленных репетиций представление будет выглядеть неважно. Тенор Эбенезер может согласиться на тренировку голоса, но для этого надо приложить определенные усилия.

У Либерти был тонкий слух, и она крепилась изо всех сил, чтобы не расхохотаться. Солидные бизнесмены, пользующиеся кодовым языком! Однако это не мешало ей восхищаться Без Пяти Минут Красавчиком, легендарным героем прессы. Он был полной противоположностью сдержанному, консервативному Ренсому; настоящий эксгибиционист! Обладая неисчерпаемой общительностью, он заводил друзей всюду, где появлялся: на Уолл-стрит, в Вашингтоне, в Олбани, столице штата Нью-Йорк.

Вся редакция «Тайме» была у него в кармане. Он гипнотизировал прессу и пользовался ею, как собственным агентством по связям с общественностью. Раш не скрывал своих не вполне джентльменских методов, всюду имел шпионов — и благополучно стриг купоны.

Партнеры закончили секретничать, и Без Пяти Минут Красавчик снова уселся рядом с Либерти. Она удивлялась, почему он не использует свою легендарную силу, чтобы притушить назревающий скандал. Но стоило ему прижаться своим железным бедром к ее бедру — и ее мысли сменили направление. Она вспомнила, что Раш участвовал минувшей весной в Бостонском марафоне.

По утверждению «Пипл», он был всего лишь умелым исполнителем. Она вспомнила его фотографию в майке и спортивных трусах и надпись: «Суперменеджер претендует на звание супермарафонца». Трудно было предположить, что ему больше сорока, — рядом с ним Арчеру легко можно было дать все шестьдесят.

— Итак, Арчер, я получу от тебя благословение?

— Разве я когда-нибудь подвергал сомнению твой талант импресарио, старина? — Несмотря на ленивую улыбку Арчера, Либерти чувствовала, что он все еще под впечатлением только что состоявшегося разговора.

— Что бы ты без меня делал? — Раш тоже усмехнулся.

— Просто делал бы все сам.

— Уступаю его вам, мисс Адамс. — Раш пихнул ее бедром. — Но сначала позвольте признаться: я восхищен вашим умением разговорить старину Арчера. Обычно он не жалует даже таких милых представительниц прессы, как вы.

— Заметьте, Либерти, быть наглым за нас двоих — часть его служебных обязанностей.

— Я уже догадалась! — весело откликнулась Либерти. — Он Папа-Медведь, у которого надо просить разрешения взять интервью у Мамы-Медведицы.

Раш окинул ее одобрительным взглядом.

— Я думал, вы умнее среднего репортера, а вы просто короче…

— Эдвард Робинсон, «Двойное возмещение», сорок четвертый год.

— Вот ведь что знает! — Прижимая ее бедро, Раш повернулся к Арчеру;

— На прошлой неделе она звонит моему секретарю и говорит: «Хочу взять интервью у миссис Александер!» Дальше лучше рассказывайте сами.

Либерти отодвинулась от Раша и вытащила свой «Кэмел».

— Я предлагала встретиться в эту пятницу. Она сказала, что перезвонит.

— И?

— Вот и все… Ваш секретарь все отменила — якобы, у горничной выходной, и поэтому…

— А вы заявили…

Либерти закатила глаза.

— Я сказала, что была бы счастлива, если бы она передумала, потому что…

— Потому что — представь. Арчи! — в пятницу у нее день рождения! — Раш радостно фыркнул.

Обоим мужчинам, по-видимому, было очень весело, и оба они в данный момент были Либерти отвратительны.

— Как видно, — начал Арчер высокомерно, — вы не прочь присочинить, лишь бы просочиться в логово врага.

— Что тут такого! — Либерти пожала плечами. — Пятница — удобный для меня день, и это не преступление.

— А как насчет дня рождения? — не унимался Раш.

Либерти затянулась сигаретой. Пятница была годовщиной — именно тогда она очутилась на ступеньках монастыря Святой Марии на Реке. В действительности она могла быть недели на три старше.

— Я верю монахиням из сиротского приюта.

— Восхитительно! — Раш загоготал. — Еще одно несчастное дитя!

— Вы не слишком-то стараетесь соблюдать приличия, — нахмурилась Либерти.

— Это потому, что я отдуваюсь за двоих, верно. Арчи? — Рейсом кивнул. — А главное, вы очаровательнейшая из богинь современной прессы. Либерти Адамс.

— Хватит, Раш, — тихо сказал Арчер, но Раш лишь ухмыльнулся.

— Она и правда прелесть, невзирая на ее ядовитое перо.

— Полностью согласен.

Либерти смущенно поерзала на диване.

— Вам не надоело?

— Вы уж нас простите, мисс Адамс, — в голосе Арчера звучало дружелюбие, — но мы ценим в женщинах одно и то же. Вы обладаете бесценнейшими качествами.

Но Либерти не клюнула на лесть.

— Я уже слышала, как ваш друг расправляется с репортершами, но от вас этого не ожидала. Вы оба достойны того, чтобы стать героями репортажа.

— Вашего? Любопытно было бы прочесть. Что-нибудь про рычаги и шестеренки?

— Раш! — прикрикнул Арчер.

— Шучу, Арчи. Уверен, статья нашей юной гостьи непременно увлечет читателя. — Раш подмигнул Либерти.

Она уже представляла, как они будут выглядеть в ее материале. Арчер — добрый полицейский, Раш — злой; богатый и бедный; солнце и тень. Классический сюжет всегда интереснее любого другого.

— А вы славно сработались.

— Да, недурно, — подтвердил Раш. — Хотите узнать больше? — Либерти промолчала. — Уверен, что хотите. — Он встал и картинно прошелся по кабинету. — Арчер Джеймс Рейсом и Константин Борисович Александров — соседи по комнате в студенческом общежитии и неразлучные друзья, гарвардский выпуск сорок шестого года.

— Сначала объясните, где в этой вашей невнятице прячется «Раш»? — перебила его Либерти.

— Нигде. — Без Пяти Минут Красавчик перестал расхаживать и широко улыбнулся. — Однокурсники называли меня русским чертом. Арчер предложил сокращенную форму.

— Неплохо, — одобрила Либерти.

— Оба — единственные сыновья в своих семьях. — Раш опять забегал взад-вперед. — Благодаря этому нам не пришлось воевать: Арчеру — в военно-воздушных силах его британского величества, мне — за приемного Дядюшку Сэма. Дальше все пошло как по маслу — не правда ли, Арчи?

Арчер, не отвечая, развалился в кресле и наслаждался представлением, а Раш продолжал:

— Наши герои сколотили стартовый капиталец на акциях во время послевоенного бума, немного поработав для начала на владельца судостроительных верфей скрягу Хэмптона Беркли — мир его праху! — Он прижал к груди воображаемую шляпу. — Неустрашимая парочка купила старину Хэма на смертном одре — кстати, на денежки Арчера — и основала «Рейсом энтерпрайзиз». — Рассказчик на миг прервался, как бы в ожидании аплодисментов. — Так, детки, появилась на свет компания «Ренсом энтерпрайзиз», небольшая, но жизнеспособная мультинациональная корпорация, простершая свои крылья над доброй дюжиной странных — я намеренно употребляю это слово — дочерних компаний. Возможно, «Рейсом энтерпрайзиз» пока что не входит в список тридцати компаний с самыми лакомыми акциями, но я предрекаю, что к концу восьмидесятых наши акции потеснят другие «голубые фишки». — Он наклонился к Либерти:

— Вы записываете?

— Слово в слово.

— Подождите еще немного. Благодаря сети казино — в Макао, Монте-Карло, Фрипорте, Рио-де-Жанейро и на Зваре — и собственной кинокомпании «Горизонт пикчерс» «Рейсом энтерпрайзиз» никогда не испытывает недостатка в наличности, с помощью которой подпитывает свои более сложные проекты: нефтедобывающий и судостроительный — «Беркли ойл энд шиллинг», химический — «Рейсом петропродакшнз», косметический — «Руба косметике».

Либерти забарабанила пальцами по подлокотнику.

— Не скучайте, я перехожу к самому интересному. Наблюдатели никак не могут определить, кому принадлежит власть в империи Ренсома: самому старикану Ренсому, генеральному директору, или исполнительному директору Александеру, с виду подручному? Обратите внимание на разницу в должностях, — компания носит имя первого, однако многие полагают, что русский…

— По-моему, мы надоели мисс Адамс. — Лицо Ренсома сделалось каменным, и Либерти поняла, что комедиант перегнул палку.

— Вы прирожденный трагик, мистер Александер. Просто я считала, что существуют некие правила… — Она выразительно покосилась на Ренсома.

— К черту правила! Если хотите написать статью, берите интервью у меня! Я столько могу вам порассказать о жутких сестренках… — Теперь Раш выглядел искренним, как мальчишка-проказник, внезапно решивший произвести хорошее впечатление на учителя.

— Жуткие сестренки?..

— Так Раш прозвал моих двоюродную сестру и тетушку.

Пустое зубоскальство, ничего больше.

— Понимаю, — проговорила Либерти, поглядев на часы.

— Ничего вы не понимаете! — обиделся Раш. — Только когда я все вам расскажу, вы прозреете.

— Буду рада вас выслушать, но сейчас мне надо бежать.

Терпеть не могу торопиться… — Она выключила диктофон и сунула его в сумочку вместе с блокнотом. — Надеюсь, теперь мне будет легко продолжить интервью.

— Слышал, Арчер? Кажется, она на что-то намекает.

В действительности она вовсе не надеялась на легкую жизнь.

Сначала нужно было уговорить редактора «Метрополитен» перенести срок подачи материала.

Раш все не унимался:

— Ну как, удалось мне вас соблазнить, мисс Либби?

Она оглянулась на него. Он уже успел сесть и теперь, подперев рукой подбородок, улыбался блаженной улыбкой Чеширского кота.

— Скажите, чтобы получить разрешение на интервью у вас, мне придется звонить вашей жене?

— Нет, моя саркастическая малютка. Приглашаю вас отобедать со мной в моем офисе в пятницу, а уж там мы обсудим мою жену. У меня будут готовы в честь вашего дня рождения пирог, подарки и так далее.

— Принимается! — Она сузила глаза, решив, что настало время прощаться. — Я вас вспомнила. Это вы спорили внизу с Алварро, прежде чем мы вошли в лифт и чуть не погибли. Вы пропустили бездну удовольствия.

Раш продолжал ухмыляться, но глаза его посерьезнели.

— Я всегда пропускаю все удовольствия, мисс Адамс. Спросите старину Арча — он подтвердит.

Арчер встревоженно выпрямился:

— Это правда, Раш?

Раш не ответил. Либерти поняла, что ей пора уносить ноги. Она быстро поднялась и надела жакет.

— Всего хорошего, Арчер. Большое спасибо за беседу!

Хозяин офиса кивнул, даже не взглянув на нее, нажал на кнопку, и панель в мраморной стене снова отодвинулась. Либерти показалось, что она находится среди персонажей космического сериала «Звездная дорога».

Миновав коричневый кабинет, секретарей и влажные джунгли, Либерти влетела в лифт и до самого нижнего вестибюля не осмеливалась дышать. Только на 57-й улице, направляясь в «Русскую чайную», она пришла в себя. Рука по привычке взмыла в воздух. Собственно, зачем ей такси, когда надо переместиться всего на два квартала? В следующую секунду ее глаза остановились на знакомой фигуре у подножия небоскреба «Трамп». Человек, ожидая зеленого сигнала светофора, смотрел на нее. Она села в такси с мыслью, что он мог вообразить, будто она машет ему.

Глава 3

Кит задержала дыхание, плеснула на лицо ледяной водой и посмотрела на себя в зеркало. При свете люминесцентной лампы она выглядела скелетом, обтянутым прозрачной кожей. Глаза казались безумными, губы потрескались, ладони вспотели.

Она насухо вытерлась бурым бумажным полотенцем и вытащила косметичку. Еще утром на лице ее играл румянец, но к вечеру он померк, сменившись мертвенной бледностью — ходячий труп, да и только. Накрасившись и причесавшись, Кит отошла от зеркала. В Нью-Йорке было семь часов вечера, в Лос-Анджелесе — только четыре дня, завершение послеобеденной дремы…

По пути в свой кабинет в «Рейсом энтерпрайзиз» она застала секретаршу Сашу за телефонным разговором и показала жестом, что та ей нужна.

— Как просмотр? — спросила Саша одними губами. Кит непонимающе уставилась на нее. — Разве вы не возвращаетесь с «Игр в детской»?

— Слишком затянулся.

Она закрыла дверь и привалилась к ней спиной, не будучи в состоянии думать ни о чем, кроме «Последнего шанса». При каждом телефонном звонке она вздрагивала, боясь, что это Арчер.

Усевшись спиной к столу, Кит уставилась в окно. Судя по огням, зажегшимся на Пятой авеню, в Манхэттене наступил вечер. Она привыкла определять время суток по расположению солнца, кружащего вокруг ее лос-анджелесского офиса и превращающего письменный стол в солнечные часы, здесь же ей оставалось лишь угадывать его ход.

Саша вошла в кабинет и включила свет.

— Начнем с телефонных звонков. Нет, подождите: вы достали мне билеты на «Лорда страсти» на завтрашний вечер?

— Никаких проблем, — доложила Саша. — Я звонила продюсеру, и он обещал доставить билеты с курьером. В три тридцать звонил Джерри Брэкстон, сказал, что это срочно. Он хочет, чтобы вы отложили премьеру «Вспышки», пока не кончится Нью-Йоркский кинофестиваль. Повторил раз восемь, что беспокоится, как бы фестиваль не отвлек внимание прессы от его картины. Это логично?

— Логично, но я не согласна. Пометьте, завтра мы позвоним Шеридану и скажем, чтобы он подтвердил Брэкстону прежнюю дату премьеры.

— Два звонка от Майка Уоллеса, — продолжила Саша. — Первый в пять минут одиннадцатого, второй в полдень. Его секретарша передала, что он хочет пригласить вас на этой неделе на ленч. Он собирается дать материал о «Последнем шансе» в программу «Шестьдесят минут».

— Этого только не хватало! — усмехнулась Кит. — Назначьте ленч на среду.

— В среду у вас бюджетное совещание.

— Позвоните им во вторник и передайте, что я не приду.

— Заезжал Девин. Сказал, что все прошло хорошо. Уоткинс был безобиден, как младенец.

— Хорош младенец! Ладно, посмотрим. Что еще?

— В одиннадцать звонили от Шеридана, назвали окончательные цифры премьерных сборов «Без остановок» за выходные.

— Да? Сколько же собрали?

— Три миллиона шестьсот пятьдесят тысяч.

— В скольких кинотеатрах?

— В шестистах.

— Получается примерно по шесть тысяч с экрана. Недурно, лучше, чем я надеялась. Я думала, что не дотянет и до трех миллионов.

— Очень хорошие показатели на Юге.

— Он предоставил вам цифры для сравнения? — Саша непонимающе уставилась на нее. — Данные по премьерным показам чужой кинопродукции.

— Нет, это все, что я от него получила.

— Напомните, чтобы я задала ему этот вопрос, когда буду звонить насчет Брэкстона.

— Чуть не забыла! — спохватилась Саша. — Я сложила на вашем столе отзывы на «Без остановок».

— А вы сами их прочли?

— Прочла. Кажется, они не слишком. Джимми Греко вызывает больше интереса, чем сам фильм.

— Ничего удивительного. Видите, Саша, как мало значат сегодня отзывы для успеха почти любого фильма. Куда подевались великие критики? Где вы, Джеймсы Эйджи?

Саша откашлялась.

— Кстати, о критиках. Звонила секретарша Либерти Адамс.

— Боже, неужели опять? — Кит закатила глаза.

— И не один раз: в десять тридцать, одиннадцать пятнадцать, час тридцать, два сорок пять, три пятнадцать… — Саша перевернула страничку блокнота. — В три сорок пять, четыре, четыре тридцать, пять пятнадцать. Поразительная настойчивость!

— Как она мне надоела! Пусть ее секретарша трезвонит сколько влезет. Все еще врет, будто это вопрос жизни и смерти?

— Да, она требует встречи сегодня вечером.

— Обойдется. Что там дальше?

— Только одно, мисс Рейсом: Сьюзен Шалтебрандт заглянула к вам сразу после того, как вы ушли на просмотр «Игр в детской». — Саша помолчала, подбирая слова. — Она передала, что мистер Рейсом советует вам уделить время Либерти Адамс.

— Советует? Чудесно! — Кит улыбнулась. — Когда она в очередной раз позвонит, я по-прежнему буду занята.

— Понимаю. — Саша еще помолчала. — Видимо, я должна вас предупредить, что утром мисс Адамс посетила мистера Ренсома.

— Спасибо за предупреждение, Саша. Может быть, продолжим?

Саша покраснела и уставилась в блокнот.

— Звонили из вашего лос-анджелесского офиса. Клуб «Вэрайети» приглашает вас в председатели своей кампании по сбору средств в этом году. — Саша подождала и повторила:

— Клуб «Вэрайети»…

— Я слышала. Дальше.

— Звонил Ральф Инглиш. Предлагает встретиться и обсудить приобретенный им роман, который он рассчитывает превратить в кинофильм. Говорит, что у него есть неплохие предложения от «Коламбии», но он хочет предоставить приоритет вам.

— А как же! Не сомневаюсь, что он повторяет буквально то же самое руководителям всех киностудий. Что за книга?

— Бестселлер. Действие разворачивается в Китае.

— «Желтая река», — определила Кит. — Позвоните на студию, Рите, пускай пришлет обзор…

— Обзор?..

— Краткое содержание и мнения читателей, — терпеливо объяснила Кит. — Перед встречей я должна все это проштудировать. Назначьте встречу на завтра, перед совещанием с Джулией Ренц. Напомните, чтобы я прочла.

— Хорошо. — Саша сделала пометку в блокноте. — Звонил Роберт Редфорд, просил перезвонить, но не оставил номера.

— Позвоню ему вечером из отеля.

— Звонили от мистера Александера. Напоминание о бюджетном совещании.

— Думает, я забуду? — Кит взглянула на часы. — Прежде чем переходить к другим делам, попытайтесь дозвониться в Сидней Питеру Вейру. Разница во времени — четырнадцать часов. Он должен быть дома.

— Хорошо, — сказала Саша. — Лучше я буду звонить со своего рабочего места. Это может потребовать времени — новая телефонная система стала барахлить.

Отпустив Сашу, Кит позвонила в Калифорнию — Джею Скотту.

— Не ломай комедию. Кит, — сразу потребовал он. — Говори, как дела? Нет, лучше позволь мне самому догадаться! Ему так понравился «Последний шанс», что он велел тебе заключить со мной контракт на три картины, пока я сильно не подорожал. Почему ты молчишь, детка? Ответь бедненькому Скотти, как все прошло?

— Знаю, это звучит странно, но я еще не поняла.

— Верно, странный ответ, — хрипло проговорил он. — Ты что, вообще с ним не разговаривала?

— Разговаривала, но только до просмотра.

— Ему не понравилось — вот почему он отказался от комментариев.

— Не будь мазохистом, Скотти!

— Как же иначе тебя понять? Все ясно, хоть нас разделяют три тысячи миль.

— Скотти, дорогой, я люблю тебя и за миллион миль.

— А я-то как тебя люблю. Кит! — произнес он похоронным тоном. — Ладно, хватит о грустном, приступай к хорошим новостям. Скажи, что не собираешься закрывать производство.

Скажи, что уже завтра утром подыщешь новую Лейси. Пусть это будет невинное дитя, уверенное, что героин — герой, только женского рода.

— Не беспокойся, найдем мы тебе новую Лейси. — Она старалась говорить поласковее. — Еще лучше, чем Новак.

— Кит! — взвыл он. — Откуда в тебе столько бездушия? Она в могиле, а ты…»

— Да, она мертва, и ничего тут не поделаешь.

— «Не поделаешь»! Узнаю твой облик Снежной Королевы.

— Давай не будем препираться. — Кит глубоко вздохнула, стараясь успокоиться. — Я по тебе соскучилась. За целый день ни разу не смеялась!

— Конечно, не было повода. На мой взгляд, он поимел нас всех в одно место.

— Вот-вот, да еще поскупился на предварительный поцелуй. — Кит наконец заметила в дверях Сашу, которая все это время тщетно пыталась привлечь ее внимание. — Извини, тут возникли проблемы. Перезвоню завтра. Не переживай и, ради Бога, не будь таким мрачным! Да, Скотти, если столкнешься на съемках с кем-нибудь из моих коллег, скажем, с Ренди Шериданом, попридержи язык. Целую!..

Она положила трубку и только тут сообразила, что Саша прикрывает ладонью трубку другого телефона.

— Простите, мисс Рейсом, это Фрэнк, киномеханик. Говорит, что в просмотровом зале мистера Ренсома сидит мистер Александер: требует, чтобы ему показали куски из «Последнего шанса». У Фрэнка есть пленка, но он решил сперва посоветоваться с вами. Мистер Александер страшно кипятится.

— Могу себе представить. — От Кит повеяло холодом. — Скажите Фрэнку, что я сейчас приду.

Когда она вошла, Раш сидел, ссутулившись, в кресле Арчера и курил трубку.

— Как дела, Раш?

— Лучше не придумаешь. — Он привстал и быстро поцеловал Кит в губы. — Ты фантастически хороша.

— А у тебя вид что-то неважный.

— Правда? — Он усмехнулся. — Все равно я тебя люблю, как бы ты со мной ни обращалась.

— Хватит, Раш, я устала. Так будешь смотреть или нет?

— А, собственно, зачем? Если ты знаешь свое дело — а все мы в этом уверены, — то твой материал не может быть плох.

Кит заколебалась.

— Наскандалил, а теперь в кусты?

— Перестань меня стыдить. Киска. Сама знаешь, я возбуждаюсь от бизнеса, а не от искусства. — Он показал большим пальцем на окошко киномеханика. — Можешь его отпустить.

Поразмыслив, Кит нажала кнопку.

— Спасибо, Фрэнк. Оставьте пленку в аппарате и на сегодня можете быть свободны.

Через несколько секунд свет в окошке погас; теперь в просмотровом зале горел лишь синий фонарик над лестницей.

— Так в чем дело? — Кит старалась не смотреть на Раша.

Он взял ее за подбородок, заглянул в глаза:

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Очень надеюсь.

Она удивленно приподняла бровь:

— Тебе-то что? Что-то я в последнее время не замечала, чтобы тебя интересовали дела «Горизонта».

— Арчер хочет прикрыть «Последний шанс», разве ты не знала? У твоего приятеля Ренди те же намерения.

— Ренди?

— Ренди Шеридан, вице-президент «Горизонт пикчерс». Соображаешь?

— А ты, Раш? Ты тоже хочешь меня прикрыть?

Он дотронулся пальцем до кончика ее носа и, неожиданно поднявшись, вышел. Она уже не знала, кто ее больше бесит:

Арчер или Раш. Машинально Кит нажала кнопку и запустила «Последний шанс». Ей казалось, что она полжизни провела в темных кинозалах, просмотровых, монтажных. Действительно ли этот тридцатиминутный ролик пленки, за который борются двое мужчин, так важен для ее карьеры?

Кит Рейсом приехала в Лос-Анджелес в 1958 году, получив актерский контракт с «Центурион пикчерс». Ей было двадцать лет, она уже имела опыт работы манекенщицей и фотомоделью, дважды снималась в телевизионной рекламе и играла в студенческом театре колледжа, где проучилась всего год. К своему контракту она относилась несерьезно, так как не считала себя актрисой. Однако нашедшие ее в Нью-Йорке агенты «Центуриона» придерживались другого мнения.

Сперва Кит ничем не отличалась от многочисленных кобылок в большой конюшне студии и легко позволяла собой помыкать. На студии она воспринималась всего лишь как одна из многих девиц с экзотической внешностью и великолепными ногами пловчихи. Она не поднималась выше эпизодических ролей в пляжных поделках, где действие непременно разворачивалось в дальних краях — на Гавайях, Таити, Бали; привыкла изображать туземок, никогда не открывала на экране рот и носила легкие туники, отлично подчеркивающие достоинства ее фигуры. Зрители были от нее без ума.

Вне экрана студия старалась закрепить за ней этот имидж: одевала почти в те же туники и советовала помалкивать, поскольку никогда нельзя было угадать, что она скажет. «Просто молчи, остальное сделают люди с камерами», — внушали ей. И невинная Кит охотно подчинялась.

Но постепенно она начала жалеть, что так покорно позволяет манипулировать собой. Ее личико красовалось повсюду — от обложек бульварных журналов до светских разделов серьезных информационных изданий. Ей казалось, что ее заперли в клетке, увешанной зеркалами. Со временем ситуация только ухудшилась: зеркала становились то вогнутыми, то выгнутыми, как в комнате смеха. Не веря своим глазам, Кит находила себя на фотографиях рука об руку с известными актерами, с которыми даже не была знакома! Фоном фотографий чаще всего был ресторан, куда она наведывалась с подружкой и где вечером их щелкали при выходе фотографы. Подружку безжалостно обрезали, а ее место занимал незнакомец в ковбойской шляпе — новая звезда, рекламируемая студией. Эти проделки злили Кит, потому что фотографии выглядели как снимки событий, которым скорее всего никогда не дано было случиться.

Потом ее начали называть по имени и фамилии и цитировать. Во всяком случае, свое лицо на фотографиях она узнавала, хотя цитаты явно принадлежали какой-то незнакомке, вызывавшей у нее разве что страх. Если судить по приписываемым ей изречениям, она давно превратилась в мелочную пустышку, добивающуюся успеха исключительно в постели. Оставалось только удивляться, почему публика от нее до сих пор не отвернулась.

На четвертый год контракта Кит, созданная прессой, набрала собственную инерцию и сделалась неподвластна студии.

Она порхала по Голливуду, как беглая заключенная, дразнящая своих преследователей, и все ждала, когда же наконец откроется, что у нее полностью отсутствует актерский талант, что есть масса хорошеньких девчонок и помимо нее, что она — просто ничто… Мечтая о бегстве. Кит стала меньше появляться на людях и все больше погружалась в себя. Из дому она выходила, только когда наступала необходимость ехать сниматься, навестить друзей, намотать на спидометр сотню миль, несясь в одиночестве вдоль пустого ночного пляжа в белом «олдсмобиле» с откидным верхом. На студии стали жаловаться на ее замкнутость. Именно по этой причине агент завел привычку звонить ей по два раза на дню.

— Кит, детка, — ворковал Сэм Ротман, поднося трубку так близко ко рту, что до ее слуха доносилось его дыхание; ей даже казалось, что она слышит работу его мозга. Он всегда называл ее «Кит-детка», превратив два слова в одно. — Кит, детка, твое поведение в последнее время вызывает нарекания.

— Знаю, Сэмми, но ничего не могу с этим поделать.

— Придется постараться, у тебя ведь контракт. Они…

— Съедят меня с потрохами, — заканчивала за него Кит.

— Вот и изволь быть посговорчивее.

— Я делаю свою работу; учу текст, никогда не опаздываю.

Стараюсь, как могу, а потом уезжаю домой. Даже не требую прибавки.

— Секретарша тоже может похвастаться, что умеет печатать на машинке. Кит, детка, тебе давно пора запомнить правила игры.

Кит сидела с ногами в кресле-качалке в своей маленькой спальне, с вышивкой на коленях, вертя в руках наперсток.

— Наверное, я их просто не понимаю, Сэмми.

— Понимаешь, ты ведь умница. Просто ты решила, что правила можно обойти. Тут ты ошибаешься.

— Ты уверен?

— Более чем. Я вполне преуспевающий человек, и деньги мне приносит понимание того, что пользуется спросом. Чтобы выжить, я должен разбираться в людях. Знаешь, сколько народу твердит, будто знает, что хочет смотреть зритель? Я поступаю иначе: я ответственно говорю, за что зритель готов выложить денежки. Все упирается в деньги, Кит, детка, в них все дело. Те, кого я уговариваю — люди со студии и публика, — хотят получить даром чуть-чуть того, за что обычно платят. Немного дармовщины! В твоем случае… — Сэм закашлялся и перевел дух. — Так вот, в твоем случае дармовая Кит — это то, что можно найти в газетах, в журналах, увидеть на телеэкране. Если дармовая Кит нравится, то будут платить и за дорогую Кит. Значит, будет работа и у тебя, и у меня, и у всего Голливуда. Деньги, детка! Бизнес есть бизнес. Лучше тебе бежать с ним ноздря в ноздрю.

Ноздря в ноздрю! Кит ломала голову, где Сэмми подхватил это выражение, к которому прибегал всегда, когда говорил серьезно, когда ждал от нее капитуляции. Простенькое словосочетание, а как безотказно действует! Возможно, это даже шулерская кодовая фраза.

— Дай мне еще немного времени.

— Время? Нет, это как раз то, чего у такой смазливой актрисы, как ты, не может быть. Поезжай завтра на студию…

— Завтра у меня выходной.

— Тем лучше. Подпишешь несколько своих фотокарточек, пообещаешь ответить на письма поклонников, пококетничаешь с репортерами. Пусть получат немного дармовой Кит.

— Знаешь, что я нашла вчера на студии, Сэмми? Афишу «Двойного возмещения» — оригинал!

— Это там Барбара Стенвик находит убийцу для своего мужа?

— Да, Сэмми. Это тоже значит бежать ноздря в ноздрю?

Сэм хмыкнул и повесил трубку.

Кит поднесла письмо ближе к огню и прочла вслух:

— «До сих пор пустыня — мой лучший друг и коварнейший враг. Жара так пропитала мое тело, что я еле передвигаю ноги.

Но ангелы продолжают плодиться. Торсы стоят рядами среди кошек. Они завидуют другим скульптурам, умоляют меня приделать им головы и ноги. Сердце, вульва, крылья — пока что довольно и этого. Получила твое письмо и все вырезки о тебе.

Ты спрашиваешь насчет прессы и давления. Будь выше их и никогда не доверяй журналистам. Китсия Рейсом».

Кит сложила письмо и сунула его в карман брюк.

— Кто такие ангелы? — спросила Кенли, ее подруга и тоже актриса.

— Так она называет свои скульптуры, нагие женские изваяния. Сейчас она лепит одних ангелов.

— Напрасно ты читаешь мне письма матери. Кит. Это частная переписка.

— Ничего, она бы не стала возражать. Она не верит в разделение на частное и общее, для нее все едино.

Кенли Смит вставила сигарету в позолоченный мундштук и зажгла ее длинной каминной спичкой. Глядя на огонь, она рассеянно разминала себе пальцами шею:

— И все-таки у любого есть что-то свое, какие-то тайны.

Даже у твоей матери, Кит.

— Сомневаюсь. Обрати внимание на подпись: «Китсия Рейсом»! Не «целую, мама», не просто «Китсия», а именно «Китсия Рейсом». Как на постаменте.

— Ты бы с ней помягче. Кит.

— Не могу. Она такая… — Кит не сразу подобрала слово.

Музыка смолкла, и Кит терпеливо ждала, пока Кенли поменяет пластинку.

— Что предпочитаешь — «Турандот» или «Богему»?

Кит пожала плечами:

— Годится и то и другое. — Она почти не разбиралась в опере, зато Кенли знала о ней буквально все.

Кенли пробыла звездой на «Центурионе» без малого двадцать лет и заработала для студии кучу денег. При этом сама она и Мосс, ее муж, художник по костюмам, жили очень скромно. Кенли всю жизнь оставалась труженицей: ничто, кроме работы в кино, не имело для нее смысла. Детей у них не было.

— Слушай, что тебе говорит Сэмми. Он прав. Слушайся его, если хочешь стать звездой.

— В том-то и дело, Кенли, что не хочу! Я не очень хорошая актриса. Если откровенно, то и в средние не гожусь. Рекламу и прессу я ненавижу. Все это внимание к моей персоне меня смущает. — Кит наклонилась к огню, вдела нитку в иголку и принялась вышивать зеленый ствол кактуса.

— Это только фантазии, кокетство. Не смущайся, и дело с концом! Все тут — сплошное притворство! — В подтверждение своей мысли Кенли широко раскинула руки.

Кит нагнулась к своей вышивке. Даже стук иглы по наперстку казался ей оглушительным. Зато Кенли не слышала ничего, кроме Пуччини.

— Хотя уж мне-то как будто есть чему смущаться, — продолжила Кенли. — Сама знаешь, о чем я. А мне наплевать!

Кит чуть заметно кивнула. Еще до знакомства с Кенли она все о ней знала из газет, журналов, сплетен.

— Еще вина. Кит? — спросила Кенли, подливая себе.

— Нет, спасибо, Кенли была красивой женщиной. Очень светлая блондинка, она расчесывала свои густые волосы до плеч на боковой пробор. Глаза у нее были светло-голубые, с маленькими зрачками. В свое время студия уговаривала ее вставить контактные линзы, чтобы сделать глаза темнее, однако, как оказалось, зритель больше всего ценил в ней как раз бледность радужной оболочки. Щеки Кенли были изрыты оспинами, поэтому она обильно пользовалась крем-пудрой, а ее фотографии неизменно ретушировались. Кит находила странным, что она знает о Кенли Смит столько личных подробностей, тогда как зритель не ведает самого главного — особенностей ее внешности.

— Ты красавица, Кенли, — успокаивающе произнесла Кит.

— Мосс называет меня богиней. — Кенли усмехнулась. — Учти, Кит, ты тоже можешь стать богиней, если захочешь. Твоя беда в том, что ты не знаешь, кем хочешь быть. Зато точно знаешь, кем не хочешь.

Кит, увлеченная работой, ничего не ответила. Дождавшись конца «Турандот», она встала, поблагодарила гостью за подаренную афишу и повезла ее домой, в Топанга-Кеньон.

Лишь в последний, пятый год контракта Кит привела в действие свой план. Она внимательно отслеживала перемещения в руководящем составе студии и, как только там открылась вакансия, сделала все возможное, чтобы выбор пал на нее. В 1963 году она перестала сниматься и поступила ассистенткой к восходящей звезде студии — Ричарду Бикли Кроуфорду, в просторечии Бику.

Ей выделили крохотный кабинетик размером со стенной шкаф в дальнем конце длинного коридора. На другом конце коридора располагался просторный, любовно обставленный кабинет самого Бика Кроуфорда. Несмотря на размеры своей каморки, Кит постаралась придать ей уют. Как-то раз она приехала в офис в субботу и собственноручно перекрасила отвратительные серые стены в матово-белый цвет. На этом фоне отлично смотрелись афиши «Двойного возмещения» и «Письма».

Зная, что в другом конце коридора царит Бик, она нуждалась для поддержания сил в своих любимых актрисах — Барбаре Стенвик и Бетт Дэвис.

Постепенно Бик признал ее полезность, хотя первые два года почти не замечал свою ассистентку. Иначе и быть не могло: никто даже не удосужился объяснить ей ее обязанности, на совещаниях ей никогда не предоставляли слова. Зато она писала Бику памятные записки. Будучи одним из шестнадцати директоров картин на «Центурионе» и не собираясь оставаться в этом качестве всю жизнь, он с благодарностью принимал ее помощь. Тем не менее, пользуясь ее советами, он не испытывал к ней полного доверия и не поручал самостоятельной работы.

Кит понимала, что им движет, и не настаивала. Она давно сделала вывод, что мужчины живут в собственном времени, по собственным внутренним часам. Сама она была готова ждать и по-прежнему писать Бику памятные записки: о прочитанных ею сценариях, просмотренных кинокартинах, книгах и событиях, пригодных к экранизации, собственных соображениях о кинобизнесе.

— Знаешь, Бик, вчера я посмотрела занятный фильм. — Кит стояла у его стола, то наклоняясь вперед, то отталкиваясь от полированной крышки кончиками пальцев.

— В письменном виде, хорошо, Китти? Я сейчас занят.

— Это важно, Бик. После ленча у тебя совещание, и я могла бы подбросить свежих идей.

Бик откинулся в кресле и уставился на нее, а Кит как ни в чем не бывало опустилась в кресло. Комкая подол своей голубой юбки, она строила ему глазки, но он по обыкновению этого не замечал.

— Ну, выкладывай!

— Вчера я посмотрела «Доктор Стренджлав, или Как я научился не волноваться и полюбил бомбу» и поняла, — что Америка начинает смещаться к…

— Что-что?

— Америка меняется! Ты себе не представляешь, сколько в «Докторе Стренджлаве» непочтительности, как там высмеивается все подряд… — Кит заговорила быстрее. Она еще не до конца продумала свою мысль, но надеялась, что, будучи иностранкой, обладает более свежим взглядом на Америку и сможет научить тому же Бика. — Послушай, Бик, что пишет кинокритик «Нью-Йорк тайме»: «Весь фильм наполнен насмешкой и презрением ко всему нашему оборонному комплексу». Понимаешь, даже пресса утратила ощущение момента!

Такое впечатление, что все мы зависли в пространстве или во времени, оторвались от старого, но еще не пришли к новому…

Обычно пресса первой чует новое, но в этот раз она увязла все в том же болоте. Сейчас вперед вырывается кино, и мы не должны упустить свой шанс. Этот критик из «Тайме» скоро уйдет, потому что не умеет держать нос по ветру… А ты обязан сделать шаг вперед.

— Что-то я не очень улавливаю… — Бик встал, чтобы размять затекшие ноги.

— Все очень просто… — начала было Кит, но. Бик прервал ее:

— По-моему, я понял. Новое — это молодость. Мы должны снимать другие фильмы, от которых взбесится Босли Краутер, мой папаша и глава этой чертовой студии.

Кит утвердительно кивнула.

— Это как в баскетболе. Сегодняшняя молодежь играет по-новому. Все твердят, что старый баскетбол был лучше. Все по правилам, главное — мастерство, оборона. А эти сопляки бегают и прыгают, как у себя во дворе. Молодые, чернокожие, торопятся набрать очки.

— Именно так.

Бик подошел к Кит и чмокнул ее в макушку.

— Ты умница, Кит. Очень проницательно! Уверен, ты понравилась бы мне в постели. — Он обнял ее. Она увернулась, но не очень решительно.

Вскоре «Тайме», «Тайм» и «Ньюсуик» сменили старых критиков на молодых. Бик Кроуфорд стал на «Центурионе» первым вице-президентом по производству, а Кит Рейсом — его главным сценарным редактором. И в день назначения она стала его любовницей.

— Напиши записочку, Киска Кит, если считаешь, что сюжет хорош. Дальше посмотрим. — Бик неутомимо расхаживал перед ее рабочим столом.

— Постой, есть важный разговор.

— У меня мало времени. Может, перенесем на вечер?

— Я хочу стать вице-президентом по производству, — сообщила Кит и стала ждать, что он ответит. Бик продолжал расхаживать, уперев руки в бока, и молчал, — Я уже четыре года тяну лямку…

Он остановился, посмотрел на нее, словно подсчитывая, сколько лет они знакомы. Покончив с арифметикой, он зашагал снова. У Кит сильно забилось сердце. Она знала, что ничем не уступает любому из мужчин, работающих с Биком, а многих даже превосходит. Собственный творческий потенциал не вызывал у нее сомнений, чего нельзя было сказать о деловой хватке. Она ожидала, что Бик сам вознаградит ее за самоотверженность, за всю ту пользу, которую она приносила, оставаясь за кулисами. Много лет она оказывала Бику неоценимую помощь. Ее памятные записки были сжатыми, содержательными, нередко вдохновенными; с их помощью можно было уговорить людей снять кино, и он никогда ими не пренебрегал. Кит давала ему советы не только из области кинематографа, но и касательно его имиджа. Следуя ее подсказкам, Бик отказался от распахнутых воротов и золотых цепей и стал носить дорогие итальянские костюмы, даже согласился покрывать ногти бесцветным лаком.

— Как тебе известно, я получаю гораздо меньше, чем твои сотрудники-мужчины.

Ей было нелегко это произнести, но она пересилила себя.

Бик разлегся на ее диване и закрыл глаза.

— Известно, конечно.

— Настало время попросить пятидесятипроцентной прибавки.

— Об этом ты можешь забыть. Кит. Мы таких прыжков не делаем.

— А я делаю! Мне нужны деньги и должность!

— Ладно, одно из двух, детка. Пятнадцать процентов, должность и… — он приоткрыл один глаз, — кабинет рядом с моим.

Или только деньги — без новой должности.

Он встал, улыбнулся и провел кончиком языка по белоснежным зубам.

— Рита, — бросил он через плечо, не сводя глаз с Кит, собирай вещи своего босса. Она переезжает наверх.

Прошло несколько месяцев, в течение которых Кит постепенно осваивалась с новыми обязанностями… и возможностями.

— Слушаю. — Она крепко прижала трубку плечом к уху.

— Ты знаешь, что происходит с «Красным желанием»? — услышала она крик Бика. — Знаешь, что они вытворяют?

— Конечно, Бик.

— С такими темпами они вот-вот превысят бюджет!

— Успокойся. — Голос Кит был безмятежен, как замерзший водоем. Злость Бика скользила по поверхности, не причиняя ей вреда. — Ты смотрел сегодняшнюю почту?

— Нет! — раздраженно буркнул он.

— Так вот, — продолжала Кит, предусмотрительно проглотив «а надо бы», — когда найдешь время, увидишь, что я уже направила тебе записку с предложением сменить режиссера.

— То есть уволить нынешнего?

— Да, — подтвердила Кит.

— Так и говори! — Он швырнул трубку.

Кит уставилась на пульт, усеянный серыми кнопками. Над каждой красовалась табличка с именем директора производства и внутренним телефонным номером.

Между руководителями существовала связь двух видов.

Внешне все было как обычно: секретари перезванивались друг с другом, после чего трубку брали их шефы. Но последние могли связываться и самостоятельно, по внутреннему коммутатору, и беседовать, не опасаясь посторонних ушей. Достаточно было набрать две цифры, и в нужном кабинете раздавался звонок. Таким способом удавалось заключать конфиденциальные сделки и вести разговоры, немыслимые на обычных каналах.

Именно так, а не на чинных совещаниях принимались все важные решения. Кит привыкла к этой системе далеко не сразу.

Бик звонил ей по внутреннему телефону двадцать — тридцать раз на дню, обычно с текущими вопросами, но иногда он ставил на Кит силки.

— Рита, — произнесла Кит в микрофон коммутатоpa, — какова моя программа на сегодня?

— Разрешите зайти, мисс Репсом?

— Заходите. — Кит знала: такая просьба — сигнал о том, что рядом кто-то есть.

Рита была хорошим секретарем. Несмотря на одинаковый с Кит возраст — тридцать два года, между ними существовала и разница. Кит была красивой, Рита — просто миленькой: круглое личико, карие глазки, обесцвеченные волосы, завитые мелким бесом. Рита неизменно одевалась так, словно на улице стояла страшная жара: в сандалии, легкие юбки и маечки — и три раза в день красила ногти.

По части исполнения сугубо секретарских обязанностей Рита не обладала сверхъестественными способностями. По телефону она разговаривала виртуозно, но печатала неважно; ее скоропись была еще хуже. Зато она нюхом чуяла все колебания внутристудийной политики. При этом она умела быть беспрекословно преданной начальству. Кит знала: когда Рита стережет ее дверь, можно не бояться сюрпризов.

При всем том к Кит Рита относилась, как к инопланетянке.

И дело было не в том, что Кит стала первой на ее памяти женщиной, достигшей таких высот в киноадминистрации, а в том, что сознательно пренебрегла для этого карьерой кинозвезды.

Лишь узнав, что Кит выросла на неведомом острове Звар, Рита успокоилась: значит, ее босс не случайно отличается от прочих людей. То, что Кит спит со своим начальником, она странным не находила: по ее мнению, так поступали все нормальные женщины.

Рита принесла стопку папок и пакет:

— Афиша «Красных туфелек» — наконец-то нашла! Не прошло и двух лет…

— Отлично. Поручите кому-нибудь ее повесить.

— Уборщики придут в одиннадцать, когда вы будете на планерке. Только скажите, где вешать. У вас осталось десять минут.

Потом пожалует Джим Робинсон и будет, как всегда, упрашивать:

«Не называйте меня необыкновенно талантливым!» — С этими словами Рита вышла.

Кит приняла Джима, который ухитрялся одновременно быть рекламным агентом и сценаристом. Весь день она трудилась как проклятая, позволяя себе лишь коротенькие перерывы, чтобы выпить стакан сока лайма с ложечкой меда.

— Зайдите, Рита. Кажется, в три у меня встреча с Филипом и Джози?

— Мистер Найджел не сможет вырваться, но Джози заглянет.

К шести Б. К, ждет ваших предложений по актерскому составу. — Рита придирчиво изучала свои ногти.

Кит улыбнулась: в устах Риты инициалы были знаком величайшего уважения.

— Понятно. Теперь попробуем ответить на звонки.

— Звонили из «Вэрайети». Требуют от нас подтверждения или опровержения слухов об увольнении режиссера «Красного желания».

— Как же быстро все становится известно! Ответь, что мы не…

— Не комментируем слухи. Уже ответила. — Рита двинулась к двери.

Загорелась лампочка — звонил Бик:

— Как дела со сценарием «Парад окончен»?

— Мы от него отказываемся.

— Почему?

— Ты сам сказал, что не пойдешь на фильм о любовниках на карнавале, — напомнила Кит.

— Так и сказал?

— Да.

— И правильно сказал. Не пойду. — Бик повесил трубку.

Она задумалась: почему Филип Найджел решил пропустить совещание по актерскому составу — ведь только накануне, повстречавшись с Кит, он проявил к этому совещанию повышенный интерес?

Кит тронула губы красной помадой и позвонила Филипу.

— Кит? Чем я могу тебе помочь?

— Объясни, где ты был в три часа? — Кит добавила на веки серые тени.

— Слишком много дел. Кроуфорду нужен материал по «Слишком горячо». Мы в готовности номер один.

Кит давно поняла, что Филип взял за правило пропускать все совещания, на которых отсутствует Бик. Отсутствие босса — признак незначительности разговора.

— Вы с Джози разберетесь сами; я поддержу любое ваше предложение. Ладно, мы еще поговорим об этом. — Кит повесила трубку.

Филип определенно воображал; что они с Биком обладают куда большим весом, чем она и Джози, — в противном случае он бы примчался к ней в своих неизменных солнечных очках, с оранжевым блокнотом, в который уже вписаны шесть «громких» имен.

— Рита?

— Мисс Репсом, Джози ждет в приемной.

— Пригласите.

Джози Виннерхауэр, директор по подбору актерского состава, явилась в кабинет Кит без блокнота, даже без ручки.

Она предпочитала говорить и слушать, записывать было не в ее правилах. Джози обладала цепкой памятью — этим она походила на Бика, — только запоминала исключительно актеров и актрис.

— Неужели мистер Солнечные-0чки слишком занят, чтобы пожаловать?

Кит кивнула.

— Вот лентяй! — Джози поставила себе на колени пепельницу и сбросила туфли. Монолог по теме совещания был начат незамедлительно. Кит давно к этому привыкла: назвав имя актера, Джози останавливалась на трех его достоинствах и присваивала ему баллы по десятибалльной шкале таланта и пятибалльной шкале годности на роль.

Кит слушала ее вполуха: хотя Рита была убеждена, что сложную рейтинговую систему Джози может постичь только гений, у Кит не возникало с этим проблем.

— Итак, в нашем распоряжении шесть-три, два-пять и восемь-два. На ком, по-твоему, остановится Кроуфорд? Черт, забыла Алана Далтона! Он снялся всего в одном фильме, но, во-первых, у него член длиной в восемь футов, а во-вторых, его рейтинг — семь-четыре. По-моему, это лучше, чем восемь-два.

Правда, Филип на него не согласится.

— На этот раз Филип предоставил выбор нам.

— Значит, решено?

— Решено.

После ухода Джози Кит надиктовала протокол подбора актера и приступила к чтению очередного сценария. Когда она посмотрела на часы, было уже без пятнадцати шесть. Как всегда в это время, она ждала звонка Бика, но прежде позвонила Рита:

— На второй линии — Солнечные Очки.

— Как насчет шесть-девять. Кит?

— Не знаю, о чем ты, Филип.

— Я насчет вашего с Джози решения. По-моему, вы, девочки, ошибаетесь.

И тут позвонил Бик. Кит приободрилась. Звонок Филипа, его попытка пойти наперекор ей и Джози показались ей смехотворными.

— Минутку, Филип. — Она старалась, чтобы в ее тоне не было слышно торжества. — Я слушаю.

— Ты свободна сегодня вечером? — спросил Бик. — Приезжай ко мне в семь — погрызем бифштексы.

— Филип? — В голосе ее зазвучало пренебрежение. — Давай вернемся к этому на завтрашнем совещании, а сегодняшний вечер посвяти чтению сценария.

Этот раунд она выиграла.

Поутру Кит разбудил яркий солнечный свет. Ей снился Звар, .огромный белый экран, ангелы Китсии…

Кит посмотрела на крепко спящего Бика. Он лежал на животе, раскинув в стороны руки, и напоминал набегавшегося до беспамятства пса. Ночью он сподобился надеть на лицо черную атласную маску для сна, из-за которой Кит всегда дразнила его, называя «мисс Кроуфорд».

«Разве у мисс бывает вот это?» — возражал он, показывая главный довод. Ночи с ним всегда получались длинными.

Кит спустила ноги с кровати и уставилась на пол, усеянный скомканными бумажными платками. Уже через десять минут она, натянув одежду, в которой отработала предыдущий день, катила в своем белом «олдсмобиле» домой.

Последние четыре года она проводила с Биком Кроуфордом почти все ночи. Вторая половина ее рабочего дня всегда была отмечена ожиданием его звонка. Звонок неизменно раздавался между пятью сорока пятью и пятью пятьюдесятью. Если стрелка переваливала за пять пятьдесят, это означало, что свидание не состоится; в случае, если у него все же появлялась необходимость что-то ей сказать, он звонил через секретаря.

Свидания неизменно проходили в его доме. Кит ездила туда сама. У него дома она не держала ничего — ни сменной одежды, ни косметики. Рано утром она покидала его Маллхолланд и возвращалась к себе в Топанга-Кеньон, чтобы принять душ, переодеться и к девяти сорока пяти поспеть на студию.

Дом Кит представлял собой шестикомнатное бунгало, построенное на полынном пустыре, — строгий минимум мебели, никаких комнатных растений, огромные шкафы, полные пустых вешалок. Кит приглашала уборщицу, пользовалась автоответчиком и услугами садовника. Это походило на жизнь в отеле — в «олдсмобиле» она чувствовала себя куда уютнее.

Захлопнув дверцу машины. Кит надела темные очки и вставила в держатель термос со свежезаваренным чаем. Выехав со стоянки, она включила радио и, слушая музыку, грелась на солнце, проникавшем внутрь сквозь боковое стекло. Она возвращалась к нормальной жизни, к себе.

Сейчас ей казалось, что в ней одновременно живут две разные женщины. Одна, высокопоставленный работник киностудии Кит Рейсом, имела полномочия диктовать политику продюсерам, за ней признавалось право принимать важные сценарные решения, нанимать и увольнять режиссеров. Другая Кит Ренсом, любовница Бика Кроуфорда, была совершенно безвластна, не обладала даже каплей ума, сознательно складывала с себя всю власть и подчинялась любовнику, который был больше и сильнее ее, полностью ее подавлял. Только утром она снова становилась собой.

Это было нетрудно. Днем она не воспринимала его как своего любовника. За совещательным столом сидел знакомый всем крупный красивый мужчина, стопроцентный американец. Если ночью он начинал вытворять такое, что ее переполняла ненависть к нему, она попросту закрывала глаза, вспоминала стопроцентного американца за совещательным столом — и все ему прощала.

В 1972 году Кит уговорила Бика слетать на международный кинофестиваль на Шри-Ланке.

— Хорошо, Кошечка, — уступил он. — Если тебе хочется, чтобы я общался со всякими кретинами, я поеду.

— На обратном пути мы могли бы навестить мою мамочку.

Она тебе понравится. — «Мамочка»… Интересно, что бы сказала сама Китсия, узнав, что дочь называет ее мамочкой?

Пройдясь по студии Китсии, Бик шепнул Кит:

— За всю жизнь не видел столько женских грудей и половых органов! У нее что, не все дома?

Мать, по-видимому, чувствовала, что разговор касается ее, но довела экскурсию до конца. Обедать с гостями она не стала, как не собиралась и прерывать свою работу, чтобы их развлекать. В итоге они проводили почти все время в городе.

Кит с трудом узнавала Звар. За время ее отсутствия здесь расплодились ночные клубы, а кузен Арчер открыл казино «Трипе», обросшее подобными заведениями. Бик чувствовал себя отлично, как и в любом другом злачном уголке на планете — от Вегаса до Макао и Рио. У Кит новый, цивилизованный Звар вызывал отвращение, и вслед за матерью она была склонна винить во всем кузена Арчера.

Куда бы они ни пошли, повсюду им встречались сыновья эмира. Ахмед и Дхали, облаченные в смокинги, по вечерам играли в «Трипсе» в «баккара». Они часто составляли компанию Кит и Бику и возили их по острову в своих бронзовых «мерседесах» ручной сборки.

Бик был просто в восторге: он получал огромное удовольствие от ночей, проведенных в жаркой пустыне. Кит даже казалось, что это он местный уроженец, а она чужестранка.

— Как она смеет не обращать на нас внимания! — сказала она как-то раз Бику.

Тот и бровью не повел.

— Остынь, Киска. Твой матушка не может оторваться от своего творчества. Разве стоит ее за это осуждать? Ты только взгляни! — Он похлопал ладонью по ближайшей статуе. — Никогда не видел ангелочков с такими задницами! Забавно то, что у самой их создательницы задница с кулачок, — Он бесстыдно запустил руку Кит между ног и зашептал ей на ухо:

— Каково это, когда матушка уважает женское оснащение больше мужского? Наверное, от этого тебе не терпится отведать моего?

Дом Китсии и ее скульптуры действовали на Бика возбуждающе, хотя он и прежде не мог пожаловаться на слабое либидо. Он целый день таскался следом за Кит и домогался ее. Даже разглядывая ее фотографии в десятилетнем, возрасте, он не скрывал желания заняться с ней любовью.

— Я бы убедил себя, что трахаю эту десятилетнюю кошечку. Если бы я очутился здесь в те времена, то, наверное, Ахмед поделился бы тобой?

Кит залилась краской. Что успел ему наговорить Ахмед?

За четыре дня до конца их двухнедельного пребывания мать пригласила ее к себе в студию. Она делала набросок с обнаженной натурщицы, сидевшей на корточках на столе. Обращаясь к дочери так, словно натурщица глухая, она заявила:

— Я хочу, чтобы ты и твой американец немедленно покинули мой дом!

Кит вздрогнула. От скрипа угля по темно-зеленой бумаге, напоминавшего скрежет ногтя по стеклу, у нее навернулись слезы.

— Из-за него мне пришлось отказаться от крупного проекта. Я не смогла сосредоточиться. Не могу работать, когда он находится в соседнем доме. Мне трудно даже дышать, когда я знаю, что вы вместе.

— Что ты хочешь этим сказать? — В присутствии ее матери Бик превращался в воплощение учтивости. Кит внимательно следила за ним, боясь, что он совершит оплошность, которая позволит матери проявить свой нрав, однако он всегда был настороже. — Я с ним счастлива.

Китсия не отрывала глаз от натурщицы:

— Счастье не имеет значения в сравнении с другим.

— С чем?

— С нежеланием обманываться.

— Перестань, мама! К себе я еще придирчивее, чем ты. Я очень стараюсь быть честной с собой.

— Это не значит, что ты не подвержена слепоте. Что такое, по-твоему, любовь, как не слепота к недостаткам любимого?

Кит уже чувствовала, куда она клонит.

— Да, я его люблю, если ты об этом. И он меня любит.

Иногда он бывает агрессивным, иногда говорит грубые, даже жестокие слова, но ведь и ты часто бываешь жестока помимо собственного желания, а Бик не более жесток, чем ты.

Китсия сбросила с колен мольберт и отшвырнула уголек.

Встав, она заглянула дочери в глаза.

— Жесток? Да он чудовище! Он интересуется только собой.

Он сожрет тебя живьем.

Глава 4

Либерти вышла из лифта и очутилась у себя дома. Неяркий свет в коридоре падал на Пола Ньюмена, красующегося на афише фильма «Хад». Только сейчас она сообразила, почему Арчер Рейсом показался ей таким привлекательным: он был почти так же великолепен.

Она немного постояла, раздумывая, нравится ли ей полумрак. Собственное жилье успело ей надоесть: последнее время она подолгу находилась здесь. Три недели безостановочной писанины! С другой стороны, ради этого она и ушла из журнала: хватит флирта, офисной политики, деловых ленчей, приемов, прочей суеты! Писать, только писать! Она прошлась по квартире и повсюду зажгла свет: в ванной, над диваном в гостиной, в кухне. Затем пришла очередь любимой настольной лампы в кабинете. Из-за письменного стола в алькове открывался потрясающий вид на город; верхушка Эмпайр-стейт-билдинг была залита оранжевым светом. Либерти распахнула окно и впустила на свой чердак теплый ветерок с запахом моря. Поймав слетевший со стола листок, она уселась, даже не сняв жакета и сапог, и продолжила с того места, где остановилась утром, когда отправилась завтракать с Мэдди.

В восемь тридцать Либерти оторвалась от пишущей машинки и, прислушиваясь к урчанию в животе, сообразила, что в последний раз ела еще в «Русской-чайной». Как ни хороши блины с икрой, с тех пор прошло слишком много времени. Она вспомнила, как Виктория, поддевая вилкой черные шарики, твердила, что о продлении срока не может быть и речи.

Они ждут первый вариант на следующей неделе, а Либерти еще не добралась до Кит. Впрочем, ее угнетали не только сроки.

Главное — попасть к Кит Рейсом!

Либерти сняла брюки и жакет. Оставшись в нижнем белье, она сунула ноющие ноги в красные тапочки в виде кроликов, потом включила автоответчик, чтобы прослушать пришедшие задень сообщения, и принялась наводить порядок.

Подобно всем жилым чердакам, ее квартирка представляла собой одну комнату, в которой было множество окон: три из них выходили на город, три — на Гудзон. Каждая ниша была превращена в отдельное помещение. Либерти этого вполне хватало: хоть в тапках-кроликах, хоть на каблуках в ней никогда не набиралось больше пяти футов трех дюймов роста. Гостей-мужчин приходилось предупреждать, чтобы нагибали головы. Единственным просторным помещением была расположенная по центру кухня с застекленным люком на крышу. Здесь можно было дышать полной грудью и не втягивать голову в плечи. Впрочем, Либерти чувствовала себя здесь неуютно. Стоило поднять голову к темному небу, как ей казалось, что сверху, прижавшись носом к стеклу, на нее пялится незнакомец. Потом надо было тряхнуть головой, и видение исчезало. Накануне ее расстроило страшное насекомое в ванной, две ночи назад — стук в пожарную дверь. Только проснувшись, она поняла, что это стучит кровь в висках. Виной всему, по ее мнению, было то, что она слишком много работала. Воображение так разгулялось, что реальность перестала отличаться от вымысла. За свободу творчества приходилось платить слишком высокую цену.

Автоответчик наконец заговорил, и Либерти вздрогнула.

«Моя раздражительная лисичка! Мы в „Элани“, но нам не хватает тебя. Хватит гладить клавиши, лучше погладь меня».

Либерти узнала бы этот голос по одному-единственному звуку. Говорил Роберт Росс, прозванный ею «Бродвейский Боб», режиссер-хореограф, у которого она брала интервью для специального танцевального приложения к «Флэш».

«Сладенькая Либерти, как бы хотелось увидеть твое маленькое тельце в моей большой постели на этой неделе!»

В прошлом у всех постельных партнеров Либерти было два общих свойства: всем им было за пятьдесят, со всеми она знакомилась по случаю, беря интервью для приложений к «Флэш».

Интервью брались почти исключительно у мужчин. Происходило это либо в «Лютеции», либо в постели. Боб был исключением: он задержался дольше остальных. Скоро должна была исполниться третья годовщина их знакомства.

Заглянув в холодильник, Либерти отхлебнула вина из откупоренной бутылки и запила сельтерской. Урчание в животе усилилось, и она поспешно принялась делать себе сандвич.

«Либерти, тебе звонит дружелюбный, ненавязчивый сосед снизу. Спустись со своих небес, когда найдешь минутку, и взгляни на новую прическу, которую я придумал. Она буквально создана для тебя, лохматой».

Либерти посмотрела на свое отражение в окне рядом с холодильником. Ей действительно не мешало привести волосы в порядок. Надо будет этим заняться, но главное — поставить последнюю точку в материале…

Она осмотрела брусок сыра, понюхала помидор на предмет специфического запаха холодильника, потом, отрезав толстый кусок ржаного хлеба, залила его майонезом и положила сверху сыр и ломтик помидора. Забравшись на высокий табурет посреди своего кухонного острова, она принялась изучать подготовленные Пег данные об Энтони Алварро.

Объект работал на Арчера Ренсома двадцать пять лет: начав простым бухгалтером, он дорос до вице-президента по финансам. В тысяча девятьсот восьмидесятом году он ушел из «Ренсом энтерпрайзиз» из-за разногласий с Рашем Александером.

Через два года Рейсом позвал Алварро обратно, найдя его на Среднем Западе, где тот работал президентом нефтехимического концерна. По словам Пег, секретаря Алварро ее звонок испугал: она решила, что Пег собирает материал для некролога.

Однако Энтони Т. Алварро так легко не сдастся: ведь он только что вернулся с острова Звар, где выполнял некое щекотливое поручение.

Пег хватило сообразительности спросить, что это было за поручение. Ей ответили, что сразу после смерти эмира Алварро было дано задание упрочить позиции «Репсом энтерпрайзиз», наладив отношения с новым властителем. Сообщив пикантную подробность, секретарь спохватилась и стала просить не публиковать эту часть, потому что за это ее могут выгнать с работы.

Пег сказала, что подумает. Судя по всему, она все лучше осваивала профессию.

Новый голос:

«Только ради тебя старушка соглашается беседовать с автоответчиком. Я прочла и вот что тебе скажу: слишком гладко!»

Никаких переделок, Мад, даже ради вас!

Либерти смолола в электрической кофемолке порцию кофейных зерен и поставила кофе вариться на медленном огне.

Шум кипения оторвал ее от машинки. Вернувшись с кофе в кабинет и радуясь, что прослушала все записи на автоответчике, она оставила его включенным, чтобы знать, кто звонит, и принялась заводить новые карточки, заполняя их собранной за день информацией.

Оперное общество Потомака, Каса Верде. Эбенезер… Эбенезер Скрудж? Тайный код Арчера и Раша легко поддавался расшифровке. «Оперное общество Потомака» — это Вашингтон или кто-то из администрации, «Каса Верде» по-испански — Гринхауз: так зовут чиновника из Комиссии по биржам и ценным бумагам, грозящего разоблачениями. Ее смущал один Эбенезер. Диккенс и опера?

Она была вынуждена признать, что Рейсом и Александер — захватывающе интересный тандем. Взяв том «Греческой мифологии» Гамильтона, Либерти просмотрела оглавление и нашла страницу, посвященную легендарным братьям Диоскурам.

«…Согласно большинству мифов, полжизни братья прожили на земле, полжизни — на небесах. Мифы полны противоречий. Иногда божественность приписывается одному Поллуксу, тогда как Кастора называют смертным, добившимся некоего частичного бессмертия благодаря братской любви».

Кастор и Поллукс… Кажется, подходит. Она захлопнула книгу. Насколько прочны связывающие их узы?

Либерти побрела к туалетному столику, взяла эмалевую черепашку с сапфировыми глазами и повертела в руках. Такая маленькая, такая красивая — и сколько же из-за нее мороки!

Как ее, Либерти, угораздило в это вляпаться? Зачем она согласилась на роль курьера, зачем увезла черепашку в другое полушарие, обещав передать Кит, хотя догадывалась, что не сможет к ней подобраться?

Рука Либерти, державшая черепашку, задрожала: слишком много кофе, слишком мало сна. Она поставила черепашку на туалетный столик и уставилась на нечеткую черно-белую фотографию, укрепленную в верхнем правом углу зеркала. С фотографии на нее смотрела женщина примерно ее возраста, с длинными вьющимися волосами, похожая на принцессу из книги сказок сороковых годов с картинками.

Эта фотография выпала из потрепанного молитвенника, который она получила в подарок, когда ей исполнилось два года.

Либерти показала ее сестре Бертран, и та объяснила, что фотография принадлежала, должно быть, прежнему владельцу молитвенника. Сироты рано привыкают к понятию «прежний владелец» — гордость им только во вред. Однако Либерти была гордячкой, ей нравилось воображать женщину с фотографии своей матерью, хотя между ними не было никакого сходства.

Либерти походила не на сказочную принцессу, а, скорее, на падшего ангела.

В любительских постановках сестры-монахини из приюта Святой Марии ей всегда поручали роль ангела, хотя за пределами сцены она вела себя хуже всех остальных девочек. Глаза цвета весенних фиалок, огромные и круглые, как будто срисованные с икон семнадцатого века, делали облик Либерти и вправду ангельским. Зато непокорные рыжие волосы и густая россыпь веснушек на лице были ее проклятием.

Телефон снова ожил:

«Вы позвонили на автоответчик Либерти Адамс. Просьба сообщить повод звонка. Возможно, вам ответят… — Следом раздался мужской смех. — Отлично, Либ! Люблю твой автоответчик. Тебе не говорили, что у тебя голосок, как у проказника-бурундука из мультика?..»

Она гневно оглянулась.

«Я в „Плаза“, в том самом номере, который мы снимали на твое восемнадцатилетие, помнишь? Приглашаю тебя завтра на обед.

Предположим, в половине первого, в Дубовом зале. Вспомним былые времена. Нам есть о чем поговорить, Либ. — Пауза. — Я серьезно. Очень хочу тебя увидеть».

Автоответчик щелкнул и отключился.

Голос, который она не слышала уже восемь лет… Вся она, даже ее кости, до сих пор вибрировала от его звука. Умопомрачительный рокоток виргинского уроженца, прошедшего шлифовку в Новой Англии… На словах у него все всегда выходило крайне просто, он никуда не торопился и после каждого слова делал перерыв, превосходивший насыщенностью небольшую речь.

Либерти медленно выпрямилась и вынула из корзины для овощей бутылку «Луи Родерер кристал» урожая шестьдесят восьмого года, ожидавшую особого случая на протяжении восьми лет. Сбросив тапочки, она отправилась с бутылкой в ванную, где отвернула до отказа оба крана. Высокое зеркало и репродукция водяных лилий Моне тут же запотели. В водоворот под кранами полетели лавандовые соли.

Из шкафа была выужена пластинка. Либерти вытерла с нее пыль, поставила пластинку на проигрыватель и прибавила громкость. «Битлз» запели «Сюда приходит солнце»[2]. Она вернулась в ванную, сняла с горлышка бутылки фольгу, потянула пробку.

Хлоп! Пробка отлетела от стены и нырнула в воду, шампанское облило руку, державшую бутылку. Либерти облизнула пальцы и наполнила бокал. Погрузившись в воду, она потянулась к телефонной трубке и по памяти набрала номер «Плаза».

— Мне надо оставить сообщение для сенатора Пирса. Нет, звонить ему в номер не обязательно. Передайте ему… — Она сделала глубокий вдох, чтобы унять сердцебиение. — Передайте, что Либерти Адамс с удовольствием пообедает с ним завтра в Дубовом зале.

Она повесила трубку и торжественно отсалютовала бокалом обнаженному отражению в зеркале.

Своим поступлением в колледж Сары Лоуренс она была обязана сестре Бертран. Сама Либерти нацелилась бы на «Мэримаунт», «Манхэттенвилл» или какой-нибудь еще колледж для хороших католичек, но наставница руководила ею при заполнении бесконечной анкеты и тренировала перед собеседованием. Текущие оценки у Либерти были не самые высокие, зато экзамены она сдавала лучше, чем все ученицы в истории «Святой Марии»; к тому же она всегда была полна воодушевления.

«Ты — как чеснок в соусе для спагетти», — повторяла сестра Бертран своей любимой воспитаннице.

В колледже Сары Лоуренс Либерти сперва подняли на смех, когда над ее кроватью рядом с современной иконой — Джоном, Полом, Джорджем и Ринго, пересекающими Эйби-Роуд, появилась афиша с Полом Ньюменом. Разве девушкам из монастырского приюта не полагается прибивать над своим изголовьем распятие, перебирать четки и избегать яркой одежды? Но Либерти и прежде отдавала предпочтение не распятию, а вырезкам из киношных журналов, и в тумбочке вместо четок прятала косметику, и назло всем надевала по выходным только красное.

Местные мальчишки выбивались из сил, чтобы совратить хотя бы одну из воспитанниц «Святой Марии», и Либерти была близка к тому, чтобы уступить. Но все же тогда она не пала.

В колледже Сары Лоуренс ее монастырское прошлое почему-то действовало на молодых людей отталкивающе. Ее девственность превратилась в преграду, от которой она стремилась избавиться, однако кавалеры из Гарварда, Йеля и Принстона все никак не осмеливались на нее посягнуть. Казалось, над ее головой светится нимб святоши.

Промучившись первые полгода, бывшая послушница перестала бегать на свидания и повела одинокую, поистине сиротскую жизнь. Всю зиму она провалялась в постели, читая и размышляя над тем, не лучше ли ей и правда уйти в монастырь?..

К весне она окончательно обалдела от чтения и стала рваться на волю. Ей не хотелось отставать от однокурсниц, которых ждало после выпуска удачное замужество и квалифицированная помощь избраннику в зарабатывании капиталов. Однако Либерти не вращалась в соответствующих кругах. Она знала, что через три года стипендии настанет конец и ей придется самостоятельно зарабатывать на хлеб.

К счастью, у сестры Бертран обнаружилась в миру приятельница из журнала «Мадемуазель», согласившаяся использовать Либерти в качестве внештатной корреспондентки. И с первого же дня работы Либерти влюбилась в Мадлон. Та часто, приказав секретарше не беспокоить ее звонками, приглашала Либерти к себе в кабинет и часами читала ей лекции, пока та не одуревала и не начинала кашлять от дыма крепких сигарет «Житан», которые Мадлон прикуривала одну от другой.

— Люди делятся на частных и публичных, Либерти, мой ангел. Частный человек — это, скажем, Дмитрий, мой привратник. Он получает зарплату от управляющего домом. Его обязанность — открывать двери, встречать и провожать жильцов и их гостей, быть любезным, но не любопытным, принимать посылки и отгонять бродяг. Мне совершенно неинтересно, чем Дмитрий дышит, во что верит, как живет.

Другое дело — общественный человек. — Она стряхнула пепел. — Таковы кинозвезды, политики, известные спортсмены. Их оплачиваем — и гораздо щедрее, чем зарабатываем ты, я и Дмитрий, вместе взятые, — мы с тобой. Поэтому их обязанность — демонстрировать нам, что ими движет, удовлетворять наше любопытство. Но беда в том, что они выполняют эту повинность не слишком ревностно. Если поступки выставляют их не в лучшем свете, они склонны их скрывать. Моя работа — и твоя тоже, мой ангел, если у тебя, конечно, хватит духу — в том и заключается, чтобы выпытывать, выведывать, вынюхивать, вытягивать клещами сведения о них, даже травить их, чтобы выводить на чистую воду, и делиться добытыми сведениями с Дмитрием. Должен же он знать, на что идут его кровные! Так о чем бишь я? Ах да…

Либерти еле дождалась конца стажировки. Оставшись на лето в студенческом городке, она тем не менее была полна решимости пойти по стопам Мадлон Уикс, читала книги из рекомендованного ею списка — в основном биографии и цветистые истории из жизни великих людей.