Это рассказ о мире в наши дни.
      Таким был бы он, если бы шестьдесят миллионов лет назад на землю не упал метеорит.
      Тот мир населяли огромные рептилии.
      Они были самой распространенной формой жизни на Земле. Целых сто сорок миллионов лет они господствовали на суше, затмевали небо, кишели в морях. Тогда млекопитающие, прародители человечества, были крошечными зверьками, вроде землеройки; крупные, быстрые и более смышленые завры пожирали их.
      И вдруг шестьдесят миллионов лет назад все переменилось. Метеорит диаметром целых шестьдесят миль поразил Землю и вызвал чудовищные изменения. За короткое время вымерло семьдесят пять процентов существовавших тогда видов.
      Век динозавров закончился; началась эра млекопитающих, которых ящеры подавляли более ста миллионов лет. Так родился мир, который мы знаем.
      Это рассказ о том мире...
      В наши дни...

      Жизнь нынче нелегка. Слишком многое изменилось, слишком многие погибли, и зимы длятся теперь так долго. Так было не всегда. Я еще помню ту стоянку, на которой рос, помню три семьи, долгие сытые дни, приятелей. В теплое время года мы жили на берегу озера, так и кишевшего рыбой. И первое, что я помню на этом свете – белые вершины гор над тихой водой, знак приближения зимы. Когда снег покрывал наши шатры и жухлую траву, наступало время отправляться в горы. Я рос и мечтал стать охотником, чтобы вместе со всеми добывать оленя и большого оленя.
      Но сгинул этот простой мир с его бесхитростными радостями. Все изменилось – и не к лучшему. Иногда я просыпаюсь ночью и думаю: если бы всего этого не было. Глупо, конечно, ведь мир есть мир, и он полностью изменился. И то, что я считал целой Вселенной, оказалось лишь кусочком реального мира, а мое озеро и горы – одним из уголков огромного континента, со всех сторон окруженного морем.
      Помню я и про тех тварей, которых мы зовем мургу.
      Я научился их ненавидеть задолго до того, как увидел первого марага. Наше тело теплое, их плоть холодна. У нас на головах растут волосы, и каждый охотник гордится своей бородой. Звери, на которых мы охотимся, тоже теплые и лохматые. Но мургу не такие. Они гладкие и холодные, шкура их покрыта чешуйками, а еще у них есть зубы и когти – чтобы рвать и терзать.
      Среди них есть огромные и ужасные, вселяющие страх.
      И ненависть. Я знаю, что живут они у теплого океана, на юге, в дальних жарких краях. Мургу не переносят холода и потому прежде не беспокоили пас.
      Но все изменилось. Страшно подумать, что прошлого не вернуть. А все потому, что есть среди мургу разумные существа, разумные, как и мы сами. Эти мургу зовут себя иилане'. На несчастье свое я знаю, что весь мир тану составляет крошечную часть владений иилане'.
      Мы живем на севере огромного континента. А на необъятных просторах к югу от нас обитают одни лишь мургу и иилане'.
      Хуже того, к востоку за океаном лежат огромные равнины континентов, где не ступала еще нога охотника. Никогда. Там повсюду иилане', только иилане'. Весь мир принадлежит им, а нам только горсть земли.
      А теперь я поведаю вам самое плохое. Иилане' ненавидят нас, как и мы их. И все бы ничего, будь они огромными, неразумными тварями. Тогда мы жили бы спокойно в холодных краях и никогда не встречались с ними.
      Но среди них есть и такие, что разумом и свирепостью не уступают охотнику. Даже не счесть, сколько на свете мургу, достаточно сказать, что они занимают все земли огромного мира.
      Я знаю об этом, потому что иилане' взяли меня в плен ребенком, вырастили и обучили. Ужас я впервые познал, когда они убили моего отца и всех, кто был с ним, но с годами забылся и ужас. И когда я научился разговаривать на языке иилане', то стал одним из них, забыл, что рожден среди охотников, даже привык называть свой народ «устузоу» (грязные твари). Власть и порядок у иилане' шли вниз от вершины, и я очень гордился собой. Ведь я был близок к Вейнте', эйстаа города – правительнице его. И я сам себе казался правителем.
      Живой город Алпеасак недавно начал расти на наших берегах, в нем поселились прибывшие из-за моря иилане', которых выгнали из родного города холода, с каждой зимой становившиеся все свирепее. И те же зимы гнали на юг моего отца со всеми другими тану. Так заложили иилане' город на наших берегах и убивали тану, едва заметив. И тану отвечали им тем же.
      Много лет ничего не знал я об этом. Я рос среди иилане' и думал так, как думали они. И когда они пошли войной на тану, то своих кровных братьев я считал врагами. Так было до тех пор, пока не попал к ним в плен Херилак. Мудрый саммадар и вождь тану, он понимал меня куда лучше, чем я сам. Я говорил с ним словно с врагом, а он видел во мне плоть от плоти своей.
      И тогда вспомнил я позабытый с детства язык, сама собой вернулась и память о прежней жизни, о матери, семье, друзьях. У иилане' нет семьи, яйцекладущие ящерицы не знают молочного запаха младенца, нет и дружбы среди холодных самок, которые всю жизнь держат самцов под замком.
      Херилак сумел разбудить во мне тану, я освободил его, и мы бежали. Поначалу я сожалел, но пути назад не было – ведь я поразил копьем Вейнте', правительницу иилане', и едва не убил ее. Потом я жил в саммадах семейства тану объединяются в такие небольшие группы – и с ними бежал от тех, кого еще недавно считал своими. Теперь у меня появились другие спутники, да такие, о которых я даже никогда не думал, живя среди иилане'. У меня была Армун, она сама пришла ко мне и научила тому, чего я прежде не ведал, пробудила во мне чувства, которых я не мог испытать среди чуждой мне расы. Армун, которая дала мне сына.
      Но мы жили все время под угрозой смерти. Вейнте' со своими воительницами преследовала нас, гнала без пощады. Мы отбивались, иногда побеждали, иногда захватывали живое оружие иилане' – палки смерти, убивающие любого зверя, каким бы огромным он ни был. С таким оружием мы могли уходить далеко на юг, убивать мургу, мясо которых можно было есть, отбиваться от хищных и злобных. И снова бежали, когда Вейнте' и неистощимое воинство ее, пополнявшееся из-за моря, выслеживали нас и нападали.
      Наконец мы, те, кто уцелел, отправились туда, куда мургу не было пути. Через снежные хребты в дальние земли. Иилане' не живуг в снегах, и мы считали себя в безопасности.
      И обрели ее, но ненадолго. За горами мы встретили тану, которые не только охотятся, но и выращивают урожай в своей уютной долине, а еще умеют лепить горшки из глины, ткать одежду и делать прочие чудесные вещи. Имя им было саску, и они наши друзья, потому что поклоняются богу-мастодонту. Мы привели к ним мастодонтов и жили одним народом. Хорошо было в долине саску.
      Но Вейнте' вновь отыскала нас.
      И, когда это случилось, я понял, что бежать уже некуда. Словно загнанные в угол звери, мы должны были биться с ними. Сначала меня не хотели слушать, ведь никто не знал врагов так, как я. Но потом они поняли, что иилане' неведом огонь. А чтобы они узнали, что это такое, мы подожгли их город.
      Да, так мы и сделали. Спалили их город Алпеасак, а немногие уцелевшие бежали обратно в свою заморскую страну, в свои дальние города. И хорошо, что среди уцелевших оказалась Энге, учительница моя и друг. Она не верила в кровопролитие, как другие, и возглавляла малую часть иилане', называвших себя Дочерьми Жизни, которые верили, что жизнь священна, Если бы уцелели только они...
      Но спаслась и Вейнте'. Исполненная ненависти, она пережила гибель города и бежала в море на урукето, огромной живой лодке иилане'.
      Мне некогда было думать о ней – у меня были дела поважнее. Хотя все мургу в городе погибли, большая часть горевшего города сохранилась. Саску решили остаться со мной, охотники же тану вернулись в свои саммады. Я не мог пойти с ними, ибо та часть меня, которая думает, как иилане', удерживала меня в городе.
      Я остался еще и из-за двух спасшихся самцов иилане'.
      Из-за них и из-за этого полуразрушенного города я забыл о своем долге перед Армун и сыном, что в результате едва не стоило им жизни.
      Мы трудились, стараясь сделать город мургу пригодным для жизни, – и мы преуспели в этом. Но все было напрасно. Вейнте' нашла за океаном новых союзников и вернулась, вооруженная непобедимой наукой иилане'.
      На сей раз она не стала нападать с оружием в руках – а попыталась уничтожить нас с помощью ядовитых животных и ядовитых растений. Как раз в это время с севера пришли обратно и саммады: стреляющие палки не вынесли стужи и погибли, а без них у охотников не было шансов выжить. Город оказался наводненным смертоносными существами, но саммадам пришлось остаться, невзирая на опасность.
      Охотники принесли мне страшную новость. От них я узнал, что, поскольку я не вернулся к Армун, она попыталась найти меня сама – и затерялась вместе с нашим сыном где-то в морозной пустыне.
      Я бы покончил с собой, если бы не слабая искорка надежды. Охотник, который промышлял далеко на севере вместе с народом парамутанов, живущим в этой стылой глуши, сказал, что среди них видели женщину тану с ребенком. Может, это они? Может, они еще живы? Судьба города и поселившихся в нем тану и саску в тот момент не занимала меня. Я должен был идти на север и разыскать Армун. Ортнар – мой друг и моя правая рука – все понял и пошел со мной.
      Вместо Армун мы чуть бььло не нашли там свою погибель. Если бы на нас случайно не наткнулись парамутаны, остались бы мы в тех снегах на веки вечные.
      Мы выжили, хотя Ортнар отморозил ногу и до сих пор прихрамывает. Нас спасли охотники, и, к моей великой радости, среди них я нашел Армун. Позже, весной, парамутаны помогли нам добраться до города на юге,
      Но в городе уже были иилане'. Теснимые беспощадным войском Вейнте', саммады и саску отступили на равнину. И я ничем не мог им помочь. Мой маленький саммад и двое самцов иилане' укрылись в глухом лесу у озера, но остальные были обречены, и я не мог нх спасти.
      Да и наше убежище иилане' рано или поздно наверняка бы обнаружили. Я узнал, что парамутаны, которые привезли нас сюда, собираются пересечь океан, чтобы поохотиться на том берегу, и подумал: может, там будет безопаснее? Присоединившись к охотникам, мы с Аамун переплыли океан – и обнаружили, что иилане' опередили нас. Но из смерти рождается жизнь. Нам удалось одолеть врага, и я узнал, где находится Икхалменетс – город на острове, который помогал Вейнте' вести войну.
      То, что я сделал, было или очень смело, или очень глупо. А может, и то и другое вместе. Я заставил эйстаа Икхалменетса прекратить войну и таким образом остановил Вейнте', которая была уже близка к победе. Мне удалось сделать это, и в мире вновь воцарилось спокойствие. Мой саммад вернулся на озеро. Война окончилась.
      Однако я долго еще не ведал о том, что Энге, моя учительница и друг, тоже осталась в живых. Вместе со своими подругами, Дочерьми Жизни, она нашла убежище далеко на юге. Там, вдали от тех, кто желал их погибели, они вырастили новый город. Так появился еще один мирный уголок, свободный от распрей и раздоров.
      И еще об одном я не знал тогда. Вейнте', порождение ненависти и смерти, тоже осталась в живых.
      Вот что было. А теперь я стою у маленького озера в лесной глуши и стараюсь представить себе, что еще случится, что придется делать в грядущие годы.
      ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЭДЕМ

      И был мир, и был покой.
      Стояли жаркие дни – здесь не бывало иначе, Только по вечерам легкий ветерок с воды приносил прохладу. Керрик прищурился на солнце, вытер пот с лица. Здесь, на жарком юге, нетрудно было и вовсе забыть, как медленной чередой сменяют друг друга времена года на севере. Солнце как всегда опускалось за озеро, последний луч блестел на его безмятежной глади, в которой отражалось алое небо. Плеснула рыбина – и по воде разошлись цветные круги. Все было так, как всегда. Иногда набегали облака, лил дождь, но холодно не было, и ничто вокруг не менялось. Только дожди и ночная прохлада говорили о том, что наступает зима. И не было ни весенней зелени, ни осеннего листопада.
      Не знали эти края и глубоких зимних снегов, о чем Керрик, впрочем, не жалел. До сих пор в сырую погоду ныли его помороженные пальцы. Уж лучше жара, чем снег. Он вновь, прищурившись, взглянул на закат...
      Высокий, стройный мужчина. Длинные, до плеч, светлые волосы перехвачены кожаной лентой. За последние годы в уголках его глаз пролегли морщинки; на загорелой коже бледнели шрамы от старых ран.
      Вода заходила волнами, послышалось знакомое фырканье – Керрик обернулся. Вечерами к поверхности поднимались стаи хардальтов, и Имехеи научился ловко ловить их. Пыхтя он выбирался на берег, волоча за собой полную сеть. Раковины отсвечивали красным, сквозь ячеи свешивались щупальца. Бросив сеть перед хижиной, в которой жили оба самца иилане', Имехеи издал торжествующий возглас. Откуда ни возьмись появился Надаске', взглянул на добычу и ответил звуками удовлетворения. Мир царил в Керрик-саммаде, но – на определенном расстоянии. Иилане' жили на одном краю поляны, тану – на другом. Только Керрик и Арнхвит везде чувствовали себя как дома.
      Нахмурившись при этой мысли, Керрик пригладил бороду, коснулся металлического кольца на шее. Он знал, что Армун не радовали визиты сына к иилане'. Для нее самцы по-прежнему оставались мургу – тварями, которым лучше и вовсе не жить, а тем более не бродить поблизости и водить дружбу с ее сыном. Но у нее хватало ума помалкивать. Так что по крайней мере внешне в саммаде был мир.
      Из шатра, укрытого под ветвями дерева, показалась Армун. Она заметила Керрика, стоявшего у воды, и подошла поближе.
      – Зачем стоишь здесь? – спросила она. – Почему не прячешься под деревьями? Ведь ты сам велел не забывать про птиц, которые днем и ночью следят за нами?
      – Да, велел. Но теперь я думаю, что нам нечего бояться. Прошло уже два года с тех пор, как мы с Ортнаром и этими двумя пришли сюда. И все это время нас никто не тревожил. Ланефенуу прекратила войну, как я ей приказал. Сказала – и сделала. Мургу не умеют лгать. Они вернулись в город и более не покидали его.
      – Но охотницы могут найти нас.
      – Мы далеко от них и все время начеку.
      – И все-таки страшно...
      Он бережно обнял ее – Армун была беременна – и вдохнул сладкий запах длинных волос.
      – Тебе сейчас нельзя путешествовать, – сказал он. – Потом, когда родится ребенок, мы с Харлом пойдем на север. Он вырос, настоящий охотник, Ортнар хорошо выучил его. Он уже не ребенок, это его шестнадцатое лето. Он умеет управляться с копьем. Поищем на севере. Я знаю, там есть другие озера – Ортнар говорил мне.
      – Я не хочу оставаться здесь. Если ты пойдешь, то и я с тобой.
      – Мы поговорим об этом, когда придет время.
      – Это решено. Мне бы хотелось перебраться к другому озеру... А если мы уйдем, мургу останутся здесь?
      Не ответив, Керрик повернулся и, обняв ее за плечи, направился к шатру. Роды близились, может быть, даже запаздывали. Он знал, что Армун чувствовала себя неважно, хоть и не подавала виду. Не время было говорить о судьбе самцов мургу.
      Полог шатра подняли кверху – было очень жарко, – и Керрик увидел спящего Арнхвита. Ему было уже шесть лет, веселый и беззаботный, мальчишка рос быстро. Даррас еще не спала – ведь она была гораздо старше – и молча лежала, поглядывая на взрослых.
      Она была очень тихой девочкой и говорила только тогда, когда к ней обращались. Если она и вспоминала погибших родителей, то никому не рассказывала об этом. Армун и Керрику она стала как родная дочь.
      Вечер был тих, и из охотничьего шатра доносился приглушенный шум голосов, один из говоривших рассмеялся – Керрик улыбнулся. В этом шатре жил хромой Ортнар. Теперь он учил охотничьему искусству двоих мальчишек и уже не говорил о том, что уйдет в лес и не вернется.
      Где-то далеко заухала ночная птица; одинокий крик нарушил безмолвие. Здесь было спокойно, еды хватало и для семьи, и для всего саммада. И Керрику больше ничего не было нужно. Он молча улыбался в темноте, пока шепот Армун не отвлек его.
      – Скорее бы родить, я так устала ждать.
      – Уже скоро. Не беспокойся. Все будет хорошо.
      – Нет! Не говори так. Нельзя быть заранее уверенным в том, что все сложится хорошо. Моя мама всегда говорила: река чиста, только течение всегда гонит вниз какую-то муть.
      – Отдохни.
      Он отыскал в темноте ее рот и нежно погладил щель в верхней губе. Она что-то пробормотала, засыпая, но Керрик не разобрал, что она хотела сказать...
      Когда Керрик проснулся, все вокруг казалось серым от утреннего тумана. Скоро летнее солнце разгонит дымку. Он осторожно вытащил руку из-под головы Армун – она глубоко вздохнула во сне. Потом он встал, зевнул и, стараясь ступать как можно тише, вышел из шатра. Арнхвит, должно быть, встал, едва рассвело, и уже возвращался с озера, набив рот сырой рыбой.
      – Надаске' и Имехеи сегодня пойдут на тот берег озера, – объявил он. Туда, где живет-растет-кишит-рыба.
      Для вящей убедительности мальчик повел бедрами.
      Как всегда, поговорив с самцами, он обращался к Керрику на иилане'. Отца с матерью не было почти год, и он весьма преуспел в изучении чужого языка. Прежде чем ответить, Керрик взглянул на безмолвный шатер. В присутствии Армун оба старались разговаривать на марбаке.
      – Хорошая прогулка полезна для жирных самцов иилане'. Но сегодня молодой устузоу охотится со мною в лесу.
      – Да, да! – Арнхвит захлопал в ладоши и перешел на марбак:
      – И Харл тоже?
      – И Ортнар. Они отыскали дерево с гнездом бансемниллы, и им нужна помощь, чтобы выгнать оттуда зверьков. Бери копье, Ортнар собирается выйти, пока не начало припекать.
      Заслышав разговор, Армун вышла из шатра.
      – Надолго? – озабоченно спросила она, положив руку на круглый живот.
      Керрик качнул головой.
      – Это близко. До рождения ребенка я от тебя надолго не уйду. Не бойся.
      Покачав головой, Армун тяжело села.
      – Возвращайся скорее. Даррас будет со мной, – добавила она, когда девочка подошла к ней. – Это может случиться сегодня.
      – Тогда я останусь.
      – Пока признаков нет. Так быстро это не бывает.
      – Значит, вечером будем есть бансемнилл, запеченных в глине на углях.
      – Я бы с удовольствием.
      Прежде чем отправиться на охоту, Керрик пошел к заросшему лианами укрытию, которое самцы соорудили на берегу озера. Один из них вышел навстречу гостю.
      – Имехеи.
      Улыбнувшись про себя, тану подумал, что имя означает «мягкий-на-ощупь» и совершенно не подходит коренастому угрюмому самцу, в приветственном жесте расставившему руки. В его круглых глазах, устремленных на Керрика, не было никаких эмоций. В знак удовольствия Имехеи открыл огромный рот с белыми остроконечными зубами.
      – Поешь с нами,
      – Уже поел, сожалею-благодарю. Арнхвит сказал, что сегодня вы решили посмотреть мир.
      – Для маленького влажного-из-моря скромное путешествие – великое событие. У берега есть глубокие места с ключами на дне. Там водятся большие рыбины...
      Хотим ловить-есть. Мягкий-маленький пойдет с нами?
      – В другой раз. Мы собираемся поохотиться в лесу на бансемнилл.
      – Недостаток знаний. Название-животное неизвестно.
      – Маленькое, мохнатое, с длинным хвостом и сумкой на животе. Вкусное.
      – Удовольствие-есть, примите в долю. Взамен принесем отменной рыбы.
      – Пусть сети ваши будут полны, пусть крючки опускаются глубже.
      Тут появился Надаске' и, услыхав последние слова Керрика, сделал жест благодарности. Потом самцы взвалили на плечи сложенные сети, подобрали хесотсаны, вошли в воду и побрели вдоль заросшего берега.
      Беспечная лень ханане осталась в прошлом. Теперь самцы знали свою силу и были уверены в себе.
      Раздался громкий крик. Керрик обернулся и увидел Арнхвита, размахивавшего руками.
      – Атта, мы здесь! – закричал он.
      Рядом с мальчиком стоял Ортнар. Левой рукой он опирался на костыль. Тяжелая болезнь не убила его, но былая сила так и не вернулась. Зажав под мышкой костыль и волоча левую ногу, Ортнар мог передвигаться. При этом он испытывал мучительную боль, но никогда не подавал виду. Лицо охотника избороздили глубокие морщины; Ортнар никогда не улыбался. Но правая рука не ослабела, и копье в ней оставалось по-прежнему смертоносным.
      Увидев Керрика, Ортнар взмахнул копьем.
      – Добрая будет охота? – спросил Керрик.
      – Да... и хорошая еда. Их там много. Нужно постараться добыть самого толстого. Я его видел.
      – Показывай путь.
      У мальчиков были луки и копья, а Керрик взял с собой хесотсан. Прохладное тело живого оружия пошевеливалось в руках. Шипы, которые оно выплевывало, были смертельны для всякого живого существа, какой бы величины оно ни было. Без этого оружия иилане' – стреляющей палки, как называли его тану, – выжить в лесу было бы невозможно. Копьями и стрелами не сразить огромных мургу, бродивших здесь повсюду. Только яд иилане' мог сделать это. У них осталось лишь три хесотсана, один случайно утопили.
      Заменить их было нечем. Когда умрут остальные – что будет? Но пока они живы, беспокоиться рано, Керрик отогнал мрачные мысли. Лучше думать об охоте и жаренном на углях мясе.
      Они молча шагали по тропинке. Неподвижный воздух под пологом леса был таким горячим, что скоро они взмокли. Вдруг Ортнар, обернувшись, коснулся губ наконечником копья. Охотники насторожились. Ортнар показал на ветвистое дерево.
      – Там, – шепнул он, – видите дупло.
      В ветвях промелькнул темный силуэт, Арнхвит от возбуждения захихикал. Ортнар жестом приказал ему молчать.
      Убивать бансемнилл оказалось делом нелегким; ловко цепляясь за ветви хвостами, зверьки быстро исчезали среди листвы. Вдогонку им летели стрелы, но не достигали цели и падали в траву. Ортнар отпускал колкие словечки по поводу мальчишечьей меткости.
      Керрик не принимал участия в охоте. Стоя в сторонке, он напряженно вглядывался в лесную чащу – не таится ли где-нибудь опасность.
      Наконец мальчики полезли на дерево и принялись колотить по нему луками. Из дупла выскочил зверек и тут же был сражен копьем Ортнара, Завизжав, бансемнилла свалилась в кусты, откуда ее извлекли восторженно вопящие мальчишки. Керрик обрадовался – наконец-то, а Ортнар стал ворчливо выговаривать ребятам за то, что подняли такой шум. Привязав добычу к палке, которую тут же схватили мальчишки, охотники пустились в обратный путь.
      Едва они вышли из леса, Ортнар предупреждающе поднял копье. Охотники замерли. Ветер шевелил листья над головами, и вдруг Керрик услышал далекий крик.
      – Армун! – воскликнул Керрик и бросился бежать к шатрам... Она вышла из шатра, сжимая в одной руке копье и другой обнимая за плечи всхлипывающую девочку.
      – Что случилось?
      – Эта тварь... мараг... Он явился сюда и, визжа и дергаясь, напал на нас. Я схватила копье. И он ушел...
      – Какой мараг? Куда ушел?
      – Твой мараг! – завопила она с исказившимся от гнева лицом. – Там, на берегу! Эти твари, с которыми ты никак не можешь расстаться! Когда-нибудь они убьют нас...
      – Тихо. Самцы безобидны. Тут что-то не так. Оставайтесь здесь.
      Подбежав к хижине, Керрик увидел Надаске'. Тот стоял на берегу, обхватив себя руками, и раскачивался из стороны в сторону. На губах его выступила пена, изо рта торчал кончик языка.
      – Что случилось? – крикнул Керрик и, не получив ответа, потряс его за плечи. – Где Имехеи? Говори!
      Открыв мигательную мембрану, Надаске' взглянул на Керрика покрасневшим глазом.
      – Мертв, хуже... неизвестно-конец жизни... – пробормотал он, нерешительно и медленно дергая руками.
      Его гребень покраснел и судорожно дергался.
      Керрик так и не понял, что случилось. Уложив впавшего в отчаяние иилане' на траву, он вернулся к своим.
      – Кажется, Имехеи погиб, но он в этом не уверен.
      – Они убивают друг друга, нападают на меня! – завизжала Армун. – Убей же эту тварь, прикончи ее наконец!
      Керрик взял себя в руки: он понимал состояние жены. Отдав оружие Харлу, он обнял Армун.
      – Ничего подобного. Он хотел тебе что-то сказать, пытался объяснить, что должен найти меня. Они были на той стороне озера, рыбачили. Там на них напали.
      – Мургу? – спросил Ортнар.
      – Да, мургу. – Голос Керрика был холоден, как смерть. – Такие же мургу. Иилане', самки. Охотницы.
      – Значит, они обнаружили нас?
      – Не знаю. – Он мягко отстранил Армун и взглянул в ее испуганные глаза. – Он пытался заговорить с тобой. Мургу поймали его друга. Может быть, даже убили. А этот убежал и не видел, что случилось потом.
      – Значит, мы должны выяснить, что эти твари делают у озера и известно ли им о нас, – сказал Ортнар, в бессильной ярости потрясая копьем. – И убить их. – Он шагнул в сторону озера, оступился и едва не упал.
      – Оставайся здесь и охраняй, – велел Керрик. – Оставляю саммад на тебя. Мы с Надаске' пойдем на разведку и выясним, что случилось. Нужно быть осторожными. Помните, что охотницы видели только своих и могут не знать о нашем существовании.
      «Но если Имехеи жив, он расскажет им о нас», – с тревогой подумал Керрик.
      – Идем немедленно.
      Поколебавшись, он взял второй хесотсан. Ортнар мрачно взглянул на него.
      – Стреляющие палки наши. Мы не выживем без них.
      – Я принесу ее назад.
      Надаске' понуро сидел на хвосте и лишь слегка пошевелился, заметив приближение Керрика.
      – Я растерялся, – произнес он виновато. – Был глуп, как фарги на берегу. Потерял хесотсан, Это были их голоса, это они говорили, схватив Имехеи. Я словно обезумел. И убежал. А нужно было остаться.
      – Ты поступил правильно. Ты пришел ко мне. Вот тебе оружие. И не теряй больше.
      Керрик протянул ему хесотсан, и Надаске' поспешно схватил его. Впопыхах он сунул большой палец прямо в рот существа и сразу не почувствовал боли от острых зубов, недоумевающе глядя на выступившие капли крови.
      – Теперь у меня есть оружие, – сказал он, поднимаясь на ноги. – У нас есть оружие, надо идти.
      – Но я не могу плыть, как ты.
      – И не надо. Вдоль берега тянется тропка. Я пришел по ней назад.
      Он решительно заковылял вперед. Керрик двинулся за ним.
      Они долго шли под палящим солнцем. То и дело приходилось останавливаться, чтобы Надаске' мог охладиться в воде. А Керрик тем временем отдыхал в тени.
      Солнце уже спустилось к горизонту, когда Надаске' сделал предостерегающий знак.
      – Там, за этой высокой травой. Двигаться-вода-молчание-тихо.
      Он шел первым по колено в болотной воде, бесшумно раздвигая густую речную траву. Керрик шел следом, стараясь ступать как можно тише. Трава редела, и они пошли медленнее... И тут у Надаске' вырвался невольный стон.
      Керрик не сразу понял, что происходит. Вдруг прямо перед ними оказалась спина сидящей иилане' с хесотсаном в руках. Рядом лежали дорожные мешки и два хесотсана. За ней виднелась группа иилане', группа неподвижно застывших в странных позах... И тут Керрик понял, что случилось.
      На земле лежал Имехеи. На нем восседала самка, прижимая к земле его раскинутые руки. Рядом с ней так же неподвижно сидела другая. Имехеи корчился и тихо стонал. Самки же застыли, словно каменные изваяния.
      В памяти Керрика возникла полузабытая картина.
      Вейнте', сидя на нем, прижимает его, еще мальчишку, к земле. Боль и удовольствие – новое, странное и ужасное.
      Это ощущение было новым тогда, но не теперь. В теплых объятиях Армун он нашел счастье и блаженство. Забвение.
      И теперь, глядя на то, что предстало его взору, он ощутил жгучую ненависть. Керрик с шумом выскочил из воды на берег. Надаске' предостерегающе крикнул, увидев, как караулившая охотница вскочила и подняла хесотсан.
      И повалилась, когда оружие Керрика выплюнуло смертоносный шип. Керрик переступил через тело и шагнул к неподвижной совокупляющейся группе.
      Самки не шевелились, словно ничего не замечали.
      Имехеи задыхался под тяжестью их тел, корчился, с мукой в глазах глядя на Керрика. Попытался что-то сказать, но не смог.
      Самок убил Надаске'. Дважды выстрелив, он бросился стаскивать с друга их тела. Они умерли, еще не коснувшись земли.
      Тела самок обмякли, высвобождая Имехеи. Выскользнул один его орган, потом второй... Мешочек закрылся.
      Но у него уже не было сил пошевелиться. Керрик не знал, что делать.
      А Надаске' знал. Смерть от шипа слишком легка. И хоть они уже ничего не почувствуют, самец не мог не излить свою ненависть. Повалившись сверху на одну из них, он впился в ее горло зубами и разорвал его. Потом сделал то же самое с другой. Хлынула кровь. Шатаясь, Надаске' бросился в озеро и стал умываться в чистой воде.
      Когда он вернулся, Имехеи уже сидел, обессилевший, молчаливый. Надаске' сел рядом и крепко прижался к другу.
      Произошло что-то ужасное.

      Хорошая нога. Прекрасная нога. Новая нога, – медленно говорила Амбаласи. По ее ладоням пробегали разноцветные волны, складываясь в простые слова сорогетсо.
      Перед ней в густой траве лежала Ичикчи.
      Она дрожала, широко открыв глаза в страхе перед неизвестным. Взглянув на свою ногу, она сразу отвернулась. Нелепая розовая кожа была так не похожа на ту, зеленую, что покрывала все ее тело. Это очень беспокоило Ичикчи. Чтобы ее утешить, Амбаласи легко коснулась ее лодыжки, но больная затряслась еще сильнее.
      – Простые создания, – проговорила Амбаласи, жестом подзывая к себе помощницу Сетессеи. – Столь же простые, как и их речь. Дай ей чего-нибудь поесть, это всегда успокаивает. Отлично, видишь – ест и выказывает удовольствие. Идем. Следуй за мной.
      В том, что посещения Амбаласи сделались привычными для сорогетсо, было больше умысла, чем случайности. С терпением истинной ученой она не торопила события. Дикие создания всегда держались застенчиво в обществе рослых иилане', и она следила за собой, контролируя речь и движения. Энге преуспела в изучении языка сорогетсо и научила ему Амбаласи, чей словарный запас и непринужденность в общении уже превосходили Энге – ведь той приходилось столько времени уделять городу. И теперь при любых недомоганиях и ранах сорогетсо обращались за помощью к Амбаласи. Она приходила и спрашивала лишь о симптомах... ну, может быть, еще о каких-нибудь мелочах, имевших отношение к делу. Познания ее росли.
      – Они же совершенно ничего не знают. Сетессеи, смотри и удивляйся. Перед тобой твои собственные предки, такие, какими они были, когда лопнуло яйцо времен. Защищаясь, они бросают ядовитых пауков, – а у нас были раки и крабы. А вот смотри, как они увязали траву. Из этих снопов можно сделать великолепные укрытия для сорогетсо – впрочем, и для насекомых тоже. Из них сооружают небольшие навесы, под которыми сорогетсо укрываются от дождя. Мы так привыкли к нашим спальням, что совсем позабыли, как жили предки.
      – Предпочитаю городские удобства, не люблю спать па сырой земле.
      – Конечно. Но пока забудь об удобствах, думай как ученая. Наблюдай, размышляй и учись. Водяных плодов у них нет, поэтому им приходится использовать предметы: воду из реки они носят в сушеных тыквах. В прошлый раз я была здесь одна и обнаружила нечто еще более важное...
      – Усиленные извинения за отсутствие – важные работы с грибками, необходимыми для заражения растений.
      – Не извиняйся – ведь я сама отдала это распоряжение. Теперь здесь...
      – Назад, назад, не ходить сюда! – крикнул Еассасиви, выпрыгнув из укрытия в кустах; ладони его ярко алели.
      Сетессеи остановилась и попятилась. Амбаласи тоже остановилась, но не испугалась.
      – Ты Еассасиви. А я Амбаласи. Поговорим?
      – Назад!
      – Почему? В чем дело? Еассасиви сильный самец и не боится слабых самок.
      Сделав отрицательный жест, Еассасиви с опаской взглянул на Амбаласи. На его физиономии еще читалось недоверие, но ладони заметно побледнели.
      – Вот вкусная еда. – Амбаласи поманила к себе Сетессеи с контейнером. Ешь. У Амбаласи много еды. Ты думаешь, я хочу отобрать еду у тебя?
      Поколебавшись, Еассасиви принял дар и, бормоча что-то под нос, принялся жевать мясо угря, не сводя глаз с незнакомцев. Когда Амбаласи повернулась и шагнула в сторону, лицо его выразило облегчение. Она потянулась к оранжевому плоду, свисавшему с ветки дерева, возле которого стоял Еассасиви. Ему это не понравилось, но возражать он не стал.
      Отойдя подальше, Амбаласи остановилась и протянула плод помощнице.
      – Ты знаешь, что это такое?
      Сетессеи посмотрела на него, потом разломила и откусила кусочек. Сплюнув, она зажестикулировала: такой же, как тот, который ты давала мне для исследования.
      – Да. И что ты обнаружила?
      – Глюкозу, сахарозу...
      – Конечно же, – перебила ее Амбаласи. – Что еще может обнаружиться в плодах. Но ведь ты нашла и кое-что неожиданное?
      – Простой энзим, очень близкий к коллагеназе.
      – Хорошо. И какие же выводы следуют отсюда?
      – Никаких. Я просто сделала анализ.
      – Спишь при ясном солнце, мозг усох до размеров орешка! Неужели кроме меня никто в мире не умеет думать? А если я скажу тебе, что под деревом заметила яму с мясом – свежая туша аллигатора, – что ты на это скажешь?
      Сетессеи охнула и остановилась.
      – Но, великая Амбаласи, это же просто невероятное открытие. Энзим размягчает соединительные ткани мяса, грубая плоть становится съедобной. Так же, как у нас в чанах с энзимами. Неужели мы видим...
      – Именно. Первый шаг от грубых манипуляций с предметами, начало контроля над химическими и биологическими процессами. Первый шаг на пути, который приведет их к вершинам знания иилане'. Теперь ты должна понять, почему я приказала, чтобы сорогетсо не пускали в город, чтобы они пребывали в своем естественном состоянии.
      – Понимание достигнуто – великое одобрение.
      Твои исследования невероятно расширяют знания.
      – Конечно. По крайней мере ты представляешь значимость моих великих трудов. – С этими словами Амбаласи, удобно усевшись на хвост, с кряхтением выпрямилась. – Старость тела и вечная сырость портят все удовольствие от интеллектуальной жизни.
      Сердито нахмурившись, она поманила к себе Сетессеи. И, бормоча под нос, принялась рыться в сумке, которую та подала. Понимая, что ищет старая ученая, Сетессеи пришла ей на помощь и достала небольшую корзиночку.
      – Болеутолитель, – сказала она.
      Амбаласи раздраженно выхватила корзиночку из рук помощницы – неужели потребности ее тела столь очевидны всем? – и достала из нее за хвост крошечную змейку. Потом взяла извивающееся существо за голову и его острым единственным зубом проткнула кожу над веной. Модифицированный токсин немедленно принес облегчение. Вновь усевшись на хвост, она вздохнула.
      – Амбаласи не ела целый день, – произнесла Сетессеи. отправив змейку обратно в корзинку, и запустила руку в контейнер. – Вот консервированный угорь, такой же прохладный, как в чане.
      Глядевшая куда-то вдаль Амбаласи опустила один глаз и посмотрела на кусок консервированного мяса.
      Действительно, сегодня она еще не ела.
      Она медленно прожевала один кусок и потянулась за вторым.
      – Как растет город? – невнятно пробормотала она с набитым ртом.
      Но верная Сетессеи прекрасно понимала старую ученую.
      – Необходимо удобрение для внутренних рощ водяных плодов. Все остальное растет прекрасно.
      – Ну, а жительницы города тоже прекрасно растут?
      Сетессеи шевельнулась, давая понять, что уловила двусмысленность, и, закрыв контейнер, выпрямилась.
      – Служить Амбаласи – удовольствие-рост познаний. Видеть, как подрастает город, работать с новым видом иилане' – радость, превосходящая все труды.
      Но жить среди Дочерей Жизни – труд, не приносящий никакого удовольствия.
      – Точное наблюдение. Еще угря. Значит, тебя не привлекают все эти умствования и ты не испытываешь желания стать одной из Дочерей?
      – Служа тебе, я радуюсь и становлюсь сильнее; я не хочу ничего, кроме этого.
      – Ну, а если эйстаа прикажет тебе умереть – ты умрешь?
      – Какая эйстаа? Мы жили в стольких городах.
      Служба тебе и есть мой город, значит ты – моя эйстаа.
      – Если так – живи, я никому не желаю смерти.
      Но вот эти Дочери... Иногда так и хочется... Впрочем, развиваю предыдущее утверждение. Роща нуждается в удобрении, – последовал знак неполноты действия, – а Дочери?
      – Амбаласи знает все, видит сквозь камень. Дважды просили помощи, дважды отказывались.
      – Третьего раза не будет. – Амбаласи сделала решительный жест, потом потянулась, и у нее в спине что-то хрустнуло. – Расхлябанность растет, работа уменьшается.
      Они возвращались по лесной тропинке, зная, что сорогетсо следят за ними. Впереди на тропе промелькнула какая-то фигура, и, когда иилане' добрались до плавучего дерева, оно уже лежало поперек протоки.
      Это сделала Ичикчи. Когда Амбаласи в знак одобрения обратила к ней зелено-красную ладонь, она, потупившись, отвернулась,
      – Благодарит, – проговорила Амбаласи, – трудом платит за лечение. Простые-то они простые, но кое в чем и не очень. Нужно внимательнее к ним приглядеться.
      Она первой перебралась по плавучему дереву на другой берег.
      – Уфя, – приказала Амбаласи, протягивая руку. – Сетессеи, тебе не хочется узнать, почему мы перебираемся на остров по дереву вместо того, чтобы вброд перейти это мелководье?
      – Такие вещи меня не интересуют.
      – Меня же интересует все, потому-то я и понимаю все. Обратившись к возможностям своего могучего разума, я разрешила и эту маленькую загадку.
      Амбаласи бросила в протоку кусочек мяса, и вода вокруг него словно вскипела.
      – Видишь, сколько мелких хищных рыб. Живой барьер. Воистину новый континент полон чудес. Пойду на амбесид погреться на солнышке. Пришли ко мне Энге.
      Сетессеи с контейнером шагала впереди, голова ее раскачивалась при ходьбе. Амбаласи заметила, что гребень помощницы уже посерел и начал лохматиться по краям. Так рано? Она еще помнила юную фарги, стремившуюся стать иилане'; слушавшую, запоминавшую и наконец ставшую бесценной помощницей. Годы и годы терпеливо трудясь, она, Амбаласи, открывала секреты мира. Чтобы окончить жизнь здесь, в своем еще новом городе, среди его вздорных обитательниц? Быть может, пора отправляться в путь? Уж во всяком случае следует записать все, что было открыто здесь. Еще не рожденные иилане' науки будут благоговейно вздыхать, признавая ее великие открытия. А современницы почернеют лицом и умрут от зависти. Приятно об этом думать.
      Амбаласи удобно уселась, прислонившись к теплому корню дерева, жаркое солнце грело бока. Закрыв глаза и приоткрыв рот, она всем телом впитывала тепло, успокаивавшее боль в натруженных мышцах. Поиск новых познаний процесс приятный и долгий, но все-таки утомительный. Ее размышления прервали звуки привлечения внимания к присутствию. Амбаласи открыла один глаз.
      – Это ты, Энге?
      – Мне сказали, что ты хочешь меня видеть.
      – Я недовольна. Твои Дочери Уклонения с каждым днем все более и более уклоняются от работы. Тебе это известно?
      – Да. Это моя вина. Я просто не способна найти решение этой задачи. Я стараюсь, но, к моему отчаянию, не могу изыскать необходимого в принципах Угуненапсы. Я знаю, что выход где-то здесь, прямо перед моими глазами, но не могу его увидеть.
      – Путаешь теорию с действительностью. Последняя существует, а вот первая... неизвестно.
      – Но не для нас, великая Амбаласи, – кому как не тебе знать об этом. В глазах Энге засветился огонек, и, усевшись на хвост, она приступила к проповеди.
      Амбаласи коротко вздохнула. – Истинность слов Угуненапсы не может быть оспорена. Когда эйстаа приказывает любой иилане' умереть – она умирает. А мы живем.
      – Это легко объяснить. Я закончила исследования.
      Ты остаешься жить, потому что не срабатывает гипоталамус. И только.
      – Отсутствие-знаний, желание-наставлений.
      – Было бы хорошо, если бы эти твои Дочери Разброда тоже попросили наставлений. Слушай и запоминай. Так же, как из яйца мы переходим в океан, а из фарги становимся иилане', наш вид меняется от древней формы к современной. Форма наших зубов свидетельствует о том, что прежде иилане' питались моллюсками.
      Прежде чем мы создали свои города, добились изобилия пищи и безопасности, для выживания вида была необходима хибернация.
      – Стыд-унижение, признание в еще большем невежестве. Мы ее ели, эту самую хибернацию?
      Амбаласи сердито стукнула зубами.
      – Больше внимания моим словам. Хибернация – это оцепенение тела, промежуточное состояние между сном и смертью, когда все жизненные функции существенно замедлены. Она представляет собой гормональную реакцию, вызываемую пролактином. В обычном состоянии он регулирует обмен веществ и сексуальное поведение. Но слишком большое количество пролактина перегружает гипоталамус и вызывает несбалансированное физиологическое состояние, заканчивающееся смертью.
      – Выживание... и смерть?
      – Да, смерть личности позволяет выжить всей группе. Некая форма гена альтруизма, невыгодная для личности, но весьма полезная для вида. Пока правит эйстаа, в обществе существует социальный порядок. Ошибающиеся умирают по приказанию. На деле они сами себя убивают. Они верят, что умрут, – вот и умирают.
      Ужас перед неизбежной смертью высвобождает пролактин. И личность сама себя убивает.
      – Мудрая Амбаласи, неужели ты утверждаешь, что великие идеи Угуненапсы основаны лишь на способности управлять физиологической реакцией? ужаснулась Энге.
      – Вот ты сама все и сказала, – с удовлетворением отозвалась Амбаласи.
      Эчге долго молчала, оцепенев в глубоком раздумье.
      Наконец она шевельнулась, жестом выразив понимание и одобрение.
      – Амбаласи, мудрость твоя бесконечна. Ты предлагаешь мне физическую истину, которая заставляет меня сомневаться, заставляет меня вновь обратиться к основам всех известных мне истин, чтобы я обрела ответ, подтверждающий их справедливость. Ответ есть, он существует и нуждается лишь в истолковании. Вся мудрость Уг/ненапсы отражена в ее восьми принципах...
      – Пощади мою старость – не угрожай всеми сразу.
      – Это не угроза, это откровение. Но один из них объемлет все остальные. Он первый и самый важный.
      Он и был самым большим откровением Угуненапсы, которое и породило все остальные. Она говорила, что словно прозрела. Это было нечто сокрытое вдруг явившееся взору. Правда, которую нельзя забывать. Она говорила так: мы живем между двумя большими пальцами великой Эфенелейаа, Духа Жизни.
      – Ум немеет! Какую чушь ты несешь?
      – Истину. Признавая существование Эфенелейаа, мы принимаем жизнь и отвергаем смерть. Когда мы становимся частью Эфенелейаа и Эфенелейаа входит в нас, эйстаа более не властвует над нами.
      – Довольно! – взревела Амбаласи. – Хватит теорий – нужны практические действия. С каждым днем вы, Дочери, работаете все меньше, город страдает. Что вы собираетесь делать?
      – Я намереваюсь еще глубже погрузиться в восемь принципов Угуненапсы, ведь ты, великая Амбаласи, сказала мне, что в них и следует искать решение наших проблем.
      – Неужели? Остается надеяться, что ты его найдешь Но советую погружаться быстрее и не слишком глубоко – потому что даже у моей прославленной кротости есть пределы. Без меня город умрет. А я так устала от ваших бесконечных разногласии. Урегулируйте их.
      – Мы сделаем это. Только подари нам еще кроху твоего знаменитого терпения.
      Когда Энге закончила говорить, Амбаласи закрыла глаза, поэтому жестов, означавших истинное отношение Дочерей к ее терпению, она не увидела. Энге медленно пошла прочь в поисках уединения, необходимого, чтобы разглядеть в себе непокорную истину. Но дойдя до тенистого перехода, она обнаружила у входа ту, которую меньше всего хотела видеть. Низкая и эгоистичная мысль. Ведь наклонность этой Дочери к прекословию вызвана только ее любовью к истине.
      – Приветствую тебя, Фар', и спрашиваю, о чем ты хочешь говорить в моем присутствии,
      Худенькая Фар' теперь стала еще тоньше, ребра ее торчали. Ела она немного и в основном думала. Волнуясь, она стиснула большие пальцы обеих рук. Она с трудом подбирала слова, и глаза ее еще более округлились от усердия.
      – Я боюсь... твои слова, мои мысли и учение Угуненапсы противоречат друг другу. Мне нужны наставления и указания.
      – Ты их получишь. Что тебя волнует?
      – Твой приказ. Чтобы все повиновались Амбаласи, как эйстаа. И мы исполняем его, хотя, приняв принципы Угуненапсы, отвергли власть эйстаа.
      – Ты забываешь, что мы пошли на это временно – пока не вырастет город. Ведь без него мы не можем жить, и всякие прочие действия будут направлены против жизни.
      – Да, но посмотри – город вырос. В нем есть все, значит, время покорности закончилось. И я сама, и многие из тех, с кем я говорила, считают, что дальше так продолжаться не может...
      Подняв вверх ладони, Энге остановила ее жестом, требующим немедленного повиновения.
      – Не говори об этом. Скоро, очень скоро я открою вам то, что открылось мне только сегодня. Секрет пашей будущей жизни таится в глубинах восьми принципов Угуненапсы. Мы отыщем его, если посмотрим внимательнее.
      – Энге, я искала его и не нашла.
      Неужели в ее ответе промелькнул знак отвержения и даже презрения? Энге решила не заметить его. Сейчас не время для спора.
      – Ты будешь работать ради существования города под руководством Амбаласи... и все сестры, и я сама.
      Наши проблемы будут разрешены очень скоро. Очень, очень. Можешь идти.
      Энге глядела вслед удалявшейся тощей спине и снова ощутила бремя своих убеждений и поняла, насколько свободна эйстаа, которая мгновенно разрешила бы проблему, приказав Фар' умереть.
      А пока Фар', живая, уходила прочь в тени деревьев.
      Далеко за морем, на берегу Энтобана, тоже в тени деревьев, Вейнтебродила по прибрежному песку. Она часто останавливалась, и следы за спиной были такими же запутанными, как ее мысли.
      Иногда, словно просыпаясь, она ясно понимала, что с ней случилось. Изгнанная, отвергнутая, покинутая на негостеприимном берегу. Оставшись одна, она долго посылала проклятия вслед урукето, скрывшемуся в морской дали, вслед предательнице Ланефенуу. Все это сделала с ней Ланефенуу, и ненависть к этой эйстаа не отпускала Вейнте'. Она докричалась до того, что охрипла, руки ее бессильно упали, морская пена забрызгала лицо.
      Но это не помогло. Будь здесь дикие звери, они сожрали бы ее во время одного из приступов безумства Но вокруг не было никого. За узкой илистой прибрежной полоской тянулись болота, зыбучие пески... гнилые места. В кронах деревьев порхали птицы, в грязи кое-где копошились какие-то твари. В самый первый день, когда от ярости пересохло в горле, она напилась воды из болота. Вода была нечиста, и Вейнте занемогла и сильно ослабела. Позже она обнаружила в лесу родник с чистой водой, выбегавший на морской берег, и теперь пила только из него.
      Поначалу она ничего не ела. Валяясь на солнце почти без сознания, Вейнте' не думала о еде много дней. Но, оправившись, она поняла, что это глупо. Так можно и умереть, – но ее ожидает иная смерть. Гнев и голод погнали ее к морю. В нем было много рыбы, но поймать ее было трудно прошлые навыки давно позабылись.
      Но чтобы выжить, улова хватало. Разыскивать моллюсков в прибрежном песке было легче, и скоро они стали основной частью рациона Вейнте'.
      Так прошло много дней; Вейнте' не ждала никаких перемен. Изредка, просыпаясь на рассвете, она смотрела на свои облепленные глиной ноги, на грязную кожу, с которой исчез замысловатый узор, на пустое небо и море. И удивлялась, Неужели это конец? Что же с ней случилось? Но недолгое беспокойство быстро отступало. Солнце пригревало, и оцепенение было все же лучше приступов бешенства.
      Здесь была вода, а когда она ощущала голод, всегда находилась какая-нибудь еда. Ничто не тревожило ее.
      Темные мысли, не дававшие ей поначалу покоя, отступили.
      Теперь мыслей не было вовсе. Медленно переставляя ноги, она бродила вдоль берега. И след ее был неровен и спутан. Ямки быстро заполнялись водой.

      Надаске' зашел в озеро по грудь и принялся смывать с себя кровь. Он долго плескался и полоскал рот, выплевывая остатки чужой крови. Наконец он вышел на берег и всеми четырьмя большими пальцами указал на скрючившегося Имехеи, Это был жест отчаяния, полной безнадежности.
      – Что ты хочешь сказать? – спросил Керрик, потрясенный происшедшим.
      Надаске' поежился, но не ответил. Молчал и Имехеи, но недолго. Наконец он шевельнулся, потер синяки на руках и бедрах и медленно поднялся на ноги, пустыми круглыми глазами глядя на Надаске'.
      – Долго? – спросил Надаске'.
      – Их же было двое, я думаю, хватит.
      – Ты мог ошибиться.
      – Скоро узнаем. Давай вернемся.
      – Идем.
      Имехеи пошатнулся, но не сумел ступить и шагу.
      Надаске' бросился к нему и крепко обнял за плечи.
      Имехеи сделал один неверный шаг, потом другой. Вместе они побрели вдоль озера и исчезли за деревьями.
      Назад не оглядывались, к Керрику не обращались, словно совсем позабыли о его существовании.
      Он хотел поговорить с ними, но решил не пытаться, почувствовав, что явился свидетелем настоящей трагедии, хотя не мог понять, в чем она состояла. Вспомнились мрачные песни самцов в ханане, полные страха перед родильными пляжами.
      – Довольно! – громко сказал он, разглядывая истерзанные тела.
      Он хотел знать, что теперь будет с Имехеи, но с этим придется подождать. Когда-нибудь он поймет истинный смысл случившегося. Какое-то время самцы будут заняты собой. Нужно подумать об остальных. Что теперь делать? Как поступить с телами и припасами?
      Иилане' было трое. Все погибли. Когда их хватятся?
      Ни узнать, ни догадаться, как скоро их станут разыскивать, нельзя. Однако действовать надо быстро, не исключая возможности скорых поисков. Надо сделать так, чтобы от совершенных здесь убийств не осталось и следа. Сначала трупы. Хоронить? Глупо. Трупоеды разнюхают, выкопают тела и разбросают кости. Трупы должны исчезнуть. Остается озеро – другого не придумаешь.
      Одну за другой Керрик отволок убитых иилане' по отмели туда, где поглубже. Однако тела плавали, окрашивая воду в розовый цвет. Плохо. Недовольный, он выбрался на берег и принялся рассматривать их вещи, Еще сырые шкуры, но в основном пузыри с мясом. Он принялся вспарывать ножом прочные оболочки и забрасывать мясо подальше в воду: об остальном позаботятся рыбы. Дело было нелегким и неприятным, но в конце концов он покончил с ним. Потом набил галькой и мелкими камнями походные мешки и, зайдя в воду поглубже, привязал их к убитым. Трупы опустились на дно. Дождь смоет впитавшуюся в землю кровь. Если здесь и пройдет кто-нибудь из посланных на розыски иилане', – они ничего не заметят. Пусть исчезновение охотниц останется тайной.
      Заметив забытый Надаске1 хесотсан, Керрик укоризненно покачал головой. Оружие так нужно им, чтобы выжить, – а он бросил его и ушел. Вернее он не мог бы выразить своего горя словами. Длинным пучком травы Керрик связал его вместе с теми, которые принесли охотницы. Хесотсаны ко могут быть лишними – хоть какая-то польза от этих ужасных событий. Подхватив свой хесотсан, он медленно огляделся, проверяя, не упустил ли он чего-нибудь, а потом отправился в обратный путь.
      Теперь когда у него было время подумать, стало до боли понятно: отсюда надо уходить, уходить всем. Если уж здесь оказались охотницы иилане', значит, его саммад расположился слишком близко к городу. Пропавших начнут искать и придут сюда. Но даже если не придут – все равно город слишком близко. Рано или поздно саммад обнаружат. Надо идти на север. Но Аомун не в состоянии двигаться. Ему пришлось убить привезшего их сюда мастодонта. Это было необходимо, иначе нельзя было укрыться здесь. Как ему теперь не хватало слона. Ничего. Они возьмут лишь то, что сумеют унести. Он сделает травоис и сам потащит его. Харл вырос, окреп и сможет тянуть вторую волокушу. Ортнару придется идти самому. Он сможет, не очень быстро, но сможет.
      Что-то темное шевельнулось в тени деревьев. Керрик нагнулся и бросился к ближайшему кусту. Там прятались мургу – молчаливые убийцы. Он выставил вперед хесотсан.
      И только тут увидел, что это два самца. Один из них отдыхал, растянувшись на траве, другой сидел рядом.
      – Внимание-присутствию, – сказал Керрик, встал и подошел поближе.
      Надаске' взглянул на Керрика одним глазом и отвернулся. Он ничего не сказал, даже не пошевелился.
      Закрыв глаза, рядом неподвижно лежал Имехеи.
      – Что это? – спросил Керрик.
      Надаске' нехотя ответил, в его словах сквозила глубокая печаль:
      – Он ушел на пляж. В его сумке яйца.
      – Не понял.
      – Это потому, что ты самец устузоу, а не иилане'.
      Вы все делаете иначе. Ты говорил мне, что у вас яйца вынашивают самки, хотя я не понимаю, каким образом это возможно. Но ты же видел, что они с ним сделали.
      И теперь в его сумке яйца, и он будет лежать, закрыв глаза, словно во сне, но это не сон. Он будет таким до тех пор, пока не проклюнется молодняк и не уйдет в воду.
      – А можно как-то прекратить это?
      – Нельзя. Если уж так случилось, остается ждать конца. Он будет таким до последнего дня.
      – А он... не умрет?
      – Может быть, да, может быть, нет. Одни живут.
      Другие умирают. Остается только ждать. Его придется доставить домой, а потом заботиться и кормить. Я все сделаю сам.
      – Понесем его?
      – Нет. Спустим в воду. Он должен находиться в воде, как в теплой влаге родильных пляжей. Тогда яйца созреют, и проклюнется молодняк. Если же они погибнут, то погибнет и он. Все должно идти своим чередом.
      Помоги мне опустить его в озеро.
      Тяжелое тело забывшегося Имехеи было трудно сдвинуть с места. Вдвоем они донесли его до воды и затащили в прибрежные заросли.
      С помощью Керрика иилане' забрались поглубже, и Надаске' поплыл. Держа Имехеи за плечи, он медленно, но уверенно продвигался вперед. Керрик вышел на берег, подобрал хесотсан и быстро зашагал обратно.
      Было уже поздно, и ему хотелось добраться до стоянки еще засветло.
      Его ждали. Армун взглянула на тропу за его спиной – никого – и одобрительно кивнула.
      – Хорошо. Наконец-то ты убил мургу. Давно пора.
      – Нет, они живы. По крайней мере пока. (Как объяснить ей, что случилось, ведь он и сам толком ничего не знал.) Мы наткнулись на троих охотниц-мургу из города. Я убил одну, Надаске' двоих. А Имехеи...
      Ранен и без сознания. Надаске' потащил его домой.
      – Нет! – завизжала Армун. – Ненавижу их, ненавижу! Видеть их не хочу!
      – Сейчас у нас дела поважней, нечего думать о них.
      Главное, теперь мы не можем чувствовать себя в безопасности. Раз охотницы из города забредают так далеко, когда-нибудь придет новый отряд.
      – Они приходили за этими двумя. Они искали своих. Убей их скорее...
      Керрик начал злиться, но сдерживал себя, понимая причину ее волнения. Роды запаздывали. Армун плохо себя чувствовала и беспокоилась. Нужно понять ее и ободрить.
      – Все будет хорошо. Подождем, пока родится ребенок и ты окрепнешь. А потом пойдем на север. Здесь нельзя оставаться.
      – А что будет с твоими драгоценными мургу?
      – Они останутся здесь. Мы уйдем одни. А теперь все, хватит. Я голоден. Смотри, у нас три новых стреляющих палки. Все будет хорошо.
      Да, с ними все будет в порядке. А вот с самцами? Им придется остаться здесь. Пока Имехеи неподвижно лежит в озере, уйти они не могут. Но при первой же возможности и эта часть его саммада должна уйти отсюда. Вот так. Другого не остается.
      К вечеру следующего дня появился Надаске', таща за собой Имехеи. Он совсем обессилел и двигался медленно, часто и подолгу отдыхая. Остановив устремившегося за ним Арнхвита и прихватив хесотсан Надаске', Керрик отправился помогать. Мальчик повиновался и в тревоге стал покусывать костяшки пальцев, понимая, что с его друзьями случилось что-то плохое.
      Он молча смотрел, как Имехеи вытащили на берег, так что голова его оказалась на песке, а нижняя часть тела осталась в воде.
      Керрик думал, что Имехеи без сознания, но губы самца дрогнули, и, словно во сне, не открывая глаз, он прошептал, едва шевеля губами:
      – Пища... Хочу есть... голод.
      Надаске' отправился за рыбой к вырытому ими крошечному пруду, где держали улов. Оторвав кусок рыбы, он затолкнул его в рот Имехеи. Тот стал медленно и вяло жевать.
      – И долго он будет таким? – поинтересовался Керрик.
      – Долго. Числа дней я не знаю. Может быть, самкам известно, но я не знаю.
      – А потом?
      Надаске' знаками изобразил надежду, страх и неведение.
      – Яйца лопаются, элининйил появляются и уходят в озеро. Имехеи умирает или остается жить. Узнаем только потом.
      – Я собираюсь уйти отсюда на север, как только Армун сможет ходить. Нам опасно здесь оставаться.
      Взглянув на Ксррика одним глазом, Надаске' сделал жест согласия и понимания.
      – Я тоже думал об этом. Убитых будут искать. Они могут появиться и здесь. Но я не могу идти с тобой.
      – Понимаю. Но я вернусь за вами, как только разыщу безопасное место.
      – Я тебе верю, Керрик-устузоу-иилане'. Я понимаю твои чувства. Конечно, в первую очередь ты должен позаботиться о своем эфенбуру. Уведи их в спокойное место.
      – Об этом мы еще поговорим. Пройдет несколько дней, прежде чем мы сможем уйти.
      На обратном пути Керрик встретил Ортнара, ковылявшего ему навстречу,
      – Скоро родится ребенок. Армун велела позвать тебя. В этих делах я ничего не смыслю и помочь не могу.
      – Охраняй нас, Ортнар, – это дело могучий охотник знает прекрасно. Я тоже ничего не соображаю в женских делах, но постараюсь помочь.
      Он заторопился к лагерю. Трудный день. Один, быть может, умирает, другой просится на свет...
      Даррас взглянула на вошедшего Керрика, но не выпустила ладони Армун и с места не сдвинулась. Та устало улыбнулась. Волосы ее были влажными, на лице выступили капельки пота.
      – Не надо волноваться, мой охотник. Ребенок поздний, но сильный. Не беспокойся.
      «Это я должен ее успокаивать», – подумал Керрик. Увы, ему не приходилось сталкиваться с делами подобного рода. В каждом саммаде была повивальная бабка.
      – И зачем мы оставили свои саммады? – сокрушался Керрик. – Ты не осталась бы без помощи.
      – Женщинам иногда приходится в одиночку справляться с этим, – ответила Армун. – Как моей матери. Саммад ее был невелик, других женщин не было.
      Так было, так есть. А теперь ступай, поешь и отдохни.
      Когда будет нужно, я пришлю за тобой Даррас.
      Вконец растерявшись, Керрик пошел к костру, на котором Ортнар жарил мясо. Отхватив большой кусок, он протянул его Керрику. Тот принялся задумчиво жевать. Харл и Арнхвит уже поели, измазавшись в жире по уши. Ортнар поглядел в сгущающуюся тьму и сделал знак Харлу, который быстро забросал костер песком.
      Теперь нужно быть настороже.
      Взошла луна. Негромко перекликались болотные птицы, устраиваясь на ночлег. На берегу виднелась темная фигура Имехеи, наполовину погруженного в воду. Керрик понимал, что самцам иилане' он ничем не может помочь.
      Позади, в шатре, послышались голоса – он обернулся. Но там было темно. Вдруг потеряв аппетит, Керрик отбросил в сторону недоеденный кусок. В том, что сейчас происходит, виноват только он сам. Того и гляди умрет ребенок, или хуже... он боялся думать об этом... умрет Армун. Умрет из-за него. Если бы они вовремя вернулись к саммадам... Там нашлось бы кому помочь. Женщины знают, как помочь в таких случаях.
      Это его вина.
      Он вскочил и в беспокойстве принялся расхаживать под деревьями, бессмысленно глядя на освещенное луной озеро. Но он не замечал тихих вод, погрузившись в горестные размышления. Зачем они здесь, а не с саммадами, в спокойной и мирной долине саску?

      Ядовитые лианы побурели, засохли и осыпались на дно долины саску. Их побросали в реку, и вода унесла их вместе с воспоминаниями о последнем нападении мургу.
      Херилак сидел у огня и крутил в руках поблескивавшее лезвие. Нож Керрика из небесного металла. Тот всегда носил его на шее – на прочном металлическом обруче, который на него надели мургу. Сидевший по другую сторону костра Саноне кивнул и улыбнулся.
      – А я по невежеству своему решил, что это знак его смерти, – сказал он.
      – Жизнь – его и наша, вот что он означает.
      – Поначалу я не мог поверить тебе и уже примирился с мыслью, что Кадайр оставил нас, что мы уклонились с указанного пути.
      – Что мне твой Кадайр, Саноне, – это Керрик спас нас. И я храню его нож, чтобы не забывать об этом...
      – Мне не нравятся твои слова о Кадайре.
      Взглянув через огонь на старика, Херилак решил говорить откровенно: они были вдвоем и уже научились понимать друг друга.
      – Я ценю твоего Кадайра не менее, чем ты моего Ерманпадара, который покровительствует тану. Это правда. Давай оставим разговоры о незримых силах, что властвуют над нами, и поговорим о том, что нам делать, Я имею в виду двух моих охотников.
      – Не хочу слышать их имена, не произноси их – ибо их проступок велик. Священное порро Кадайра...
      Они украли его и выпили.
      – Для тебя священное, а для них – развлечение.
      Другие охотники завидуют им и просят, чтобы ты дал нам еще этого питья.
      – Ты не можешь просить об этом!
      – Могу, но я о другом. Выпившие порро охотники изгнаны из долины. Их шатер на берегу реки. Сдается мне, саммадам пора присоединиться к ним.
      Саноне поглядел на угли, пошевелил их палкой и ответил:
      – Я ждал, что ты это скажешь, мой друг. Не будем говорить о порро. Не вспоминай о нем. Пришло время уходить?
      – Пришло. Мы вместе сражались и вместе жили. И в городе у моря, и здесь, в долине. В войне с мургу мы забывали обо всем. Но битва закончилась, мургу ушли, и охотники мои забеспокоились. Случай с порро только знак. Для тебя долина – дом родной. А для них – ловушка. Они привыкли бродить по лесам и равнинам. Они беспокойный, кочевой народ. Но есть у меня и еще одна причина.
      Заметив, что Херилак посмотрел на нож, Саноне все понял.
      – Керрик. Ты рассказывал о ссоре между вами. Угли ее погасли?
      Херилак медленно покачал головой.
      – Не знаю. Это я и должен выяснить. Он жив – я уверен, – иначе мургу не ушли бы и нас всех уже не было бы в живых. Но жива ли Армун?.. И ее сын? Если нет – виноват в этом я. И я должен покаяться перед ним. Он больше не враг мне. И я удивляюсь, почему считал его врагом. Но во мне он может видеть злодея.
      С этим надо покончить. Нашей ссоры могло не быть. Я понял, что сам во всем виноват. Ненависть к мургу переполняла меня, и я срывал злость на всех, кто был рядом.
      – И она до сих пор терзает тебя?
      – Нет. – Херилак поднял нож. – Вот разница между нами. Невзирая на зло, которое я причинил ему и его семье, он сделал это. Остановил мургу и велел им отдать нам этот нож, чтобы мы знали: именно он прекратил войну. Опустив нож, Херилак посмотрел в огонь. – Скажи мне, Саноне, все ли обещанное мы выполнили? Когда умерли наши стреляющие палки и мы пришли в тот город на берегу, Керрик рассказал нам, что следует делать, и саммадары приняли его условия.
      Он дал нам эти палки только после того, как мы пообещали ему остаться с тобой в городе и защищать его. Сделали мы это, а?
      – Дело кончено. Мы защищали город, пока не вынуждены были уйти. Когда мургу нас преследовали, тану убивали их, как подобает великим охотникам.
      Теперь мы все в безопасности – если верить ножу.
      Если ты хочешь уйти со своими охотниками, значит, пора отправляться в путь.
      – А стреляющие палки?
      – Они ваши. Что решили другие саммадары?
      – Они ждут твоего согласия.
      – И куда вы пойдете?
      – На север! – Херилак раздул ноздри, словно почувствовал запах снега и далеких лесов. – Жаркие края не для нас, мы не можем остаться здесь на всю жизнь.
      – Тогда иди к тану и расскажи всем о том, что мы с тобой знаем. Что Керрик избавил нас от мургу, И вам более нет нужды здесь оставаться.
      Херилак вскочил на ноги и, высоко подняв нож, радостно закричал, и гулкое эхо ответило ему. Саноне согласно кивал. Долина – дом саску, их убежище и жизнь. Действительно, для охотников-северян она тесновата.
      Саноне знал, что они уйдут еще до следующего заката. И что Херилак не пойдет со всеми. Могучий охотник отправится к океану, к городу мургу. Его жизнь более не принадлежит ему. Он отдаст ее Керрику, а уж тот решит принять дар или отказаться.
      Лишь перед рассветом Керрик уснул. Он долго сидел у погасшего костра и смотрел на озеро. На тихую воду и на звезды, неторопливо шествовавшие по небу, – тхармы погибших воинов совершали свой еженощный путь. Пройдя над его головой, они опускались в воды озера. А потом туда опустилась и луна, ночь стала черной... тогда-то он наверное и заснул.
      Проснулся он в серьк предутренних сумерках, вздрогнув от прикосновения к плечу. Повернувшись, он увидел Даррас.
      – Что... что? – Он задыхался от страха.
      – Иди.
      Она повернулась и побежала к шатру. Вскочив на ноги, он бросился следом и, обогнав девочку, приподнял полог.
      – Армун!
      – Все хорошо, – ответил из темноты ее голос. – Все в порядке. Посмотри на свою дочь.
      Откинув полог, он увидел улыбку на лице Армун.
      – Я так волновалась, – сказала она. – Боялась, что у ребенка будет такая же губа, как у меня, но теперь опасаться нечего.
      Он опустился рядом с нею и приподнял шкуру, прикрывавшую лицо младенца. Морщинистое красное личико, глазки закрыты... Дитя тихо попискивало.
      – Она нездорова – что с ней?
      – Да нет же. Новорожденные всегда такие. А теперь мы с ней будем спать, но прежде ты дашь ей имя.
      Все знают, что ребенку, у которого нет имени, грозит беда.
      – Как же ее назвать?
      – Не мне решать. Дочь твоя. Ты и должен дать ей имя. Женское имя, которое тебе дорого.
      – Мне дорого только одно женское имя – Армун.
      – Так нельзя. Двое не должны носить одно и то же имя. Лучше называть именем того, кто умер или был тебе дорог.
      – Исель! – Это имя само слетело с языка, он не вспоминал о ней много лет. – Она умерла, а я остался жив. Вейнте' убила ее.
      – Тогда это очень хорошее имя. Если она умерла, чтобы ты мог жить более дорогого имени быть не может. А теперь мы с Исель поспим.
      Утро было теплым, свежий воздух, новый день – так и должно быть всегда. Ликующий Керрик отправился к озеру умыться и обдумать дневные дела. До отбытия нужно сделать так много. Они уйдут сразу, как только Армун оправится. Она сама решит. А теперь надо подготовиться к этому дню. Он зачерпнул пригоршню воды, плеснул в лицо и фыркая принялся умываться. Смахнув с ресниц капли воды, увидел, что первые лучи солнца уже позолотили песок.
      На песке темнела фигура Имехеи. Надаске' сидел рядом, застыв в привычной для иилане' неподвижной позе.
      И дневной свет померк. Керрик медленно и тихо подошел, взглянул на неподвижного Имехеи. Тот медленно дышал полуоткрытым ртом. На губах показался пузырек слюны и исчез. Надаске' одним глазом посмотрел на Керрика.
      – Через несколько дней мы уйдем. Но сначала поохотимся, оставим вам мясо.
      – Не надо, оно позеленеет и протухнет. Я буду ловить рыбу, нам хватит. Почему вы не уходите прямо сейчас?
      Армун с младенцем, Имехеи в нежеланном положении – здесь усматривалось определенное сходство, которого Керрик подчеркивать не хотел.
      – Пока не время. Надо закончить приготовления. Я принесу мясо.
      Надаске' молчал. Керрику нечего было сказать, ничем помочь он тоже не мог – и медленно побрел к лагерю.
      Ортнар уже проснулся и следил, как Харл прилаживает наконечники к древкам стрел.
      – Стрел нужно много, – говорил Ортнар. – В дороге не всегда есть время разыскивать выпущенную стрелу. Ребенок родился, можно идти.
      – Когда Армун окрепнет. Нужно только подготовиться, чтобы выступить, не теряя времени. И еще надо решить, куда нам идти?
      – Туже, туже затягивай ремешок, иначе наконечник слетит. Зубами. Ортнар повернулся и показал подбородком на север. – Только туда. Я знаю тропу.
      Там есть местечко, где мы можем пожить, пока не умрут стреляющие палки. В снега с ними не полезешь – сдохнут. И здесь нам делать нечего. Смотри. Острием копья Ортнар начертил на песке линию, ткнул в ее нижний конец. Вот побережье, здесь город мургу. – Он нарисовал на песке озеро. Потом повел копьем вверх вдоль берега. – А здесь то место, о котором я тебе толкую. Мы там уже охотились. До него примерно столько же, сколько до города. Достаточно?
      – Будем надеяться. Близко ли, далеко ли, мургу все равно разыщут нас, если захотят. Если они выследят нас, придется бежать на север, а они будут гнаться по пятам. А что вы там видели во время охоты?
      – Реку с чистой водой, мелководную лагуну, где полно морских птиц. А за ней остров, с другой стороны опять вода, потом узкая цепь островков, а за ней море.
      Я думаю так: переберемся на самый большой остров и убьем всех опасных мургу. Охота и рыбалка там великолепные. К тому же остров не в океане. Так что если там объявятся живые лодки мургу, они нас не заметят.
      Лучшего не придумаешь.
      – Прекрасный план. Отправимся туда, как только Армун почувствует себя лучше. А пока поохотимся, накоптим мяса, насушим эккотац. Чем меньше придется охотиться по пути, тем скорее доберемся до места.
      Из шатра вдруг послышался громкий плач младенца.
      Арнхвит подбежал к Керрику, схватил его за руку и тревожно посмотрел на отца. Керрик улыбнулся, почесал в затылке.
      – Не волнуйся. Младенцы всегда так пищат. Теперь у тебя есть сестра, очень крепкая девочка, если судить по голосу.
      Арнхвит успокоился.
      – Пойду, поговорю с друзьями.
      Последнее слово он сопроводил жестами иилане', обозначавшими то же самое. Видно было, что с ними ему куда интереснее, чем с маленькой сестрой.
      – Да, иди. Надаске' будет приятно. Но ты не сможешь поговорить с Имехеи. Он спит в воде. Так уж заведено у иилане', и зачем им это нужно, я объяснить не могу.
      – Спрошу у Надаске', может быть, он объяснит.
      «Может быть», – подумал Керрик и отвернулся. Нужно еще столько сделать.

      Проснувшись наутро, Амбаласи не почувствовала себя отдохнувшей – словно и не ложилась. Она конечно понимала, что она уже далеко не фарги, вышедшая из моря. И даже не молодая иилане', полная свежего сока жизни. Амбаласи знала, что стара, но впервые по-настоящему ощутила свои годы. Сколько живут иилане'? Она не знала. Однажды Амбаласи решила выяснить, но вынуждена была оставить это занятие. Если уж. даже о важных событиях в городах не велось никаких записей, то откуда иилане' могли знать, сколько лет прожили на свете. Десять лет Амбаласи следила за некоторыми иилане', каждый год отмечая изменение положения созвездий в ночном небе. Но за это время одни ее подопытные покинули город, другие умерли. Наконец, она куда-то задевала все свои записи. Когда же это было? Она не помнила потому что не записала и этого.
      – Отмечать ход времени не в природе иилане', – решила она и протянула руку к сочному водяному плоду.
      И все-таки она стара. Когти пожелтели, кожа на руках покрылась морщинами и обвисла. Это факт.
      Завтрашнее завтра будет таким же, как и вчерашнее вчера, но ее скоро не будет среди тех, кто увидит его.
      В мире станет меньше на одну иилане1. И никого это не тронет – а ей уже не о чем будет беспокоиться.
      Отогнав неприятную мысль, невесть откуда взявшуюся в солнечный день, она нажала на гулаватсан, распластавшийся на стене. Существо издало пронзительный вопль, и вскоре Амбаласи услышала торопливые шаги Сетессеи.
      – Амбаласи рано поднялась для неизменных трудов. Мы сегодня опять пойдем к сорогетсо?
      – Нет. Сегодня я не собираюсь работать. Сегодняшний день я посвящу созерцанию, отдыху под теплым солнцем, наслаждению размышлениями.
      – О, Амбаласи, – мудрейшая из мудрых. Фарги работают собственными руками, но только несравненный ум Амбаласи позволяет ей работать мыслью. Не расписать ли твои руки изысканными знаками, дабы все видели, что грубый физический труд ниже твоего достоинства?
      – Великолепнейшая из мыслей, наиподходящее из предложений.
      Сетессеи пошла за краской и кистями и, обернувшись, к своему удовольствию заметила, что Амбаласи уселась на хвост в самом светлом и теплом месте и предалась блаженству. Отлично. Возвратившись, она обнаружила у дверей тощую иилане', которую, увы, знала прекрасно.
      – Я услышала громкие голоса из места, где работает-спит Амбаласи, сказала Фар'. – Я хочу поговорить с ней.
      – Запрещено-не правильно-опасно, – ответила Сетессеи, подкрепляя слова жестами решительного приказа.
      – Но это очень важно.
      – Гораздо важнее, чтобы сегодня Амбаласи не разговаривала ни с кем. Так она приказала. Или для тебя ее приказ ничего не значит?
      Фар' открыла рот, чтобы ответить, но, припомнив Амбаласи в гневе, сделала отрицательный жест, дав понять, что изменила намерение.
      – Мудрое решение, – произнесла Сетессеи. – А теперь иди в город и скажи всем, чтобы никто не смел нарушать покой Амбаласи, пока солнце не закатилось.
      Солнце грело, Амбаласи блаженствовала, наслаждаясь отдыхом. Ощутив легкие прикосновения, она открыла глаза, посмотрела на узоры, которые наносила на ее руки Сетессеи, и одобрительно кивнула.
      – Сетессеи, сегодня важный день. Прекращение физического труда и переход к размышлениям уже дали определенные результаты. Я должна осмотреть выращенный мной город и описать, как он растет.
      – Я приказала, чтобы сегодня никто не мешал тебе ходить по городу.
      – Ты великолепная помощница, Сетессеи. Ты угадываешь все мои желания.
      Сетессеи смиренно потупилась, лишь гребень ее зарделся. Этот день она запомнит – никогда еще Амбаласи не говорила ей столь приятных слов. А кроме одобрения и признания ей ничего не было нужно.
      Утолив жажду и раскрасив руки, Амбаласи вступила в город Амбаласокеи, который сама вырастила на чужом берегу. Она шла по городу, и никто не смел заговорить с ней.
      Город разрастался во все стороны от главного ствола. Среди ветвей и корней жили сотни живых существ.
      Они размножались и взаимодействовали: перегоняли воду из корней в листья, перекачивали ее в водяные плоды, поили ею симбионтов, животных и растения.
      Амбаласи шла по живому полу, который содержали в чистоте вечно голодные насекомые. Она осмотрела плодовую рощу, где паслось небольшое стадо элиноу. Потом вышла к пристани на берегу реки, у которой стоял урукето, невозмутимо смотревший на нее огромным глазом, окруженным роговым кольцом. Наконец она подошла к терновой стене, надежным кольцом окружавшей весь город.
      По перешейку она перебралась на другой берег. Там как раз тянули сети и вскоре на берегу оказался огромный угорь. Он медленно извивался, но был уже неопасен.
      Сестры усыпили его токсином, созданным Амбаласи.
      Проходя по городу, она увидела закрытую дверь и остановилась около нее в раздумье. Она глядела на дверь, еще ни разу не открывавшуюся, и размышляла.
      И все более погружалась в раздумья.
      Солнце медленно ползло по небу. Наконец тень дерева упала на нее, Амбаласи ощутила холодок и очнулась. Она выбралась на солнцепек и, согревшись, отправилась дальше. Она прошла мимо рощи, где среди деревьев росли дикие цветы. Это было нововведение – в других городах иилане' не найдешь таких живых украшений. Было в них нечто подобное раскрашиванию рук – занятию легкомысленному и совершенно несерьезному с точки зрения строгих Дочерей.
      Наконец Амбаласи добралась до амбесида. И это сердце города, где жизнь должна бить ключом, оказалось совершенно пустынным. В самом теплом месте, у стены, обращенной к солнцу, где подобает сидеть эйстаа, была лишь грубая кора. Она медленно подошла поближе и привалилась спиной и теплому дереву. И стояла так, поглощенная мыслями, пока какое-то движение вдалеке не привлекло ее внимание: какая-то иилане' пересекала амбесид.
      – Внимание к словам! – завопила Амбаласи.
      Иилане' вздрогнула, замерла и повернулась.
      – Твой покой запрещено нарушать...
      – Это ваши бесконечные словопрения раздражают меня. Молчи и слушай. Сию минуту разыщи Энге. Скажи, пусть немедленно придет сюда. Иди.
      Дочь Жизни тут же забубнила о соотношении принципов Угуненапсы и отдаваемых другими приказаниях, но, заметив угрожающие жесты Амбаласи, передумала и, закрыв рот, поспешила уйти.
      Амбаласи расслабилась и вновь предалась блаженству. Наконец ход ее мыслей нарушило какое-то движение. Амбаласи открыла глаза – перед ней, сложив руки, стояла Энге. Она ждала распоряжений.
      – Ты их получишь, Энге. Пришло время решать. Я хочу встретиться кое с кем из Дочерей, которые хоть что-то соображают, и поговорить с ними о будущем городе, Я скажу тебе имена тех, кого я хотела бы увидеть.
      – Трудности с приказами, великая Амбаласи. Дочери Жизни прежде всего стремятся к равенству во всем.
      И принимать решения хотят совместно.
      – Пусть будет так, как вы хотите, но лишь после того, как я переговорю с избранными. Или это трудно устроить?
      – Некоторая сложность есть, но все будет сделано по твоему слову.
      – Какая сложность?
      – Дочери с каждым днем все менее охотно повинуются твоим приказам как эйстаа. Они говорят, что город уже вырос...
      – Меня не интересует, что они говорят. Я прекрасно знаю, на что они способны, потому-то и хочу говорить лишь с теми, кого выбрала сама. Среди них будешь ты, моя помощница Сстессеи и Элем, капитан уруксто, – она уважает науку. Еще Фар', толкующая мысли Угуненапсы с наибольшей простотой и доходчивостью.
      Есть ли еще кто-нибудь из обладающих разумом, кого я пропустила?
      – Да. Эфен, ближайшая ко мне. Омал и Сатсат – из всех сосланных в Алпеасак выжили только мы.
      – Пусть будет так. Прикажи всем немедленно собираться.
      – Я потребую их прибытия жестами неотложной необходимости, – ответила Энге, повернулась и ушла,
      Раздражение Амбаласи сменилось признательностью.
      Есть разум у этой иилане'. Если бы она смогла отвлечься от учения Угуненапсы, стала бы известной ученой или эйстаа великого города. Огромная потеря.
      Приглашенные прибывали по одной. Две последние прибежали, запыхавшись, – им пришлось идти издалека. Молча оглядев всех, Амбаласи шевельнула хвостом, требуя внимания.
      – И молчания тоже, в особенности от тебя, Фар', – ведь ты родилась спорщицей – пока я не закончу говорить. Я буду толковать о важных вещах, а потом вы выскажетесь. Затем, как сказала мне Энге, соберутся все сестры и примутся трещать одновременно, но я не буду присутствовать при сем долгом споре. Итак, слушайте молча – перебивать запрещаю. Как все великие мыслители и ораторы, от общего я буду переходить к конкретному, от наблюдений к выводам.
      Вот наблюдения. Оглянитесь. Знаете ли вы, где сейчас находитесь? Конечно, знаете, ведь вы – иилане', а каждая иилане' знает, что в каждом городе есть амбесид. Хромосомы для его роста заложены в семя каждого города, как и хромосомы, определяющие развитие ханане. Сегодня я была возле него и видела никогда не открывавшуюся дверь. Ведь здесь нет самцов, и некого держать за нею.
      Она сделала паузу, чтобы слушавшие сумели подумать, заметила, что Фар' уже открыла рот, – но Сетессеи быстро наступила ей на ногу. Амбаласи сделала жест удовлетворения, но затем неодобрительно шевельнулась, не заметив мыслей в их позах.
      – Вам дан разум, но вы не пользуетесь им. Я привела вам факты и не вижу ваших выводов. Поэтому мне снова придется проделать за вас всю мыслительную работу, как я делала в прошлом и как мне еще придется делать в будущем.
      Вывод прост – этот город неполноценен, так как и вы, Дочери Бездарности, не образуете полноценного общества. Ах, вы неодобрительно ежитесь, выражаете непонимание? Но, по крайней мере, хотя бы слушаете.
      Объясняю-определяю, что есть общество. Это научный термин, о котором вы не имеете представления, как и о многом другом. Общество представляет собой совокупность организмов, принадлежащих к одному виду и связанных воедино взаимной зависимостью и разделением труда. Вот примеры.
      Насекомые. Они образуют общество, состоящее из рабочих особей, солдат, царицы – эйстаа, откладывающей яйца, взаимодействующих в полной гармонии.
      Или возьмем рогатых устузоу – оленей. Самец отгоняет врагов, чтобы самка могла выносить детенышей, Или представьте себе эфенбуру в океане, где все элининйил совместно преследуют добычу. Примеров достаточно. А теперь вспомните город, в который вы пришли, сделавшись фарги, где выросли и стали иилане'. Все города одинаковы, все они похожи на этот. Вот амбесид, где восседает и правит эйстаа. Вот ханане, где живут самцы. Чтобы жизнь в городе не прекратилась, они по очереди уходят на пляжи. Это живой город, это жизнеспособное общество. Жизнеспособное... такое, которое будет жить и расти и никогда не умрет.
      Оглядевшись, Амбаласи увидела неудовольствие в позах собравшихся.
      – А что мы имеем здесь? Ваше общество мертво в своей основе. Этот город жив, пока я распоряжаюсь в нем, он умрет, когда я его покину, вместе с системой нежизнеспособных верований, ведь мысли Угуненапсы умрут вместе с вами. Наверное, звать вас Дочерьми Смерти все же вернее. Ведь вы умрете, и идеи Угуненапсы тоже умрут. И я, например, вовсе не считаю такой исход несправедливым.
      Она покивала головой ошеломленной аудитории, позами выражавшей несогласие и неодобрение.
      – А теперь, – произнесла она, предвкушая развлечение, – заканчиваю. Я привлекла ваше внимание к важным вопросам и желаю слышать мнение Дочерей.
      Задвигались руки, послышались крики. Но протесты утихли, едва Энге выразила намерение говорить. Она начала с жестов почтения к Амбаласи.
      – Смените гнев благодарностью к премудрой Амбаласи, которая все знает и видит. Или же иилане' убивают вестницу, принесшую недобрые вести? Разве этому учила нас Угуненапса? Мы благодарим Амбаласи, указавшую истину, заметившую недостатки в нашей жизни. Задачу можно решить, лишь поставив ее. Теперь мы можем обратить к решению ее весь разум Дочерей. Мы должны вновь продумать все слова Угуненапсы – решения не может быть в ином месте. Если же его нет – мы умрем, как сказала сейчас Амбаласи. – Отогнув большой палец, Энге подняла его. – У задачи две части. И пустота обеих открыта нам, потому что ответа нет. Мы стоим на пустом амбесиде – в одиночестве. У нас не будет эйстаа, но мы должны создать систему приказов, которые будут идти с амбесида. Эту проблему следует решить в первую очередь, И только потом можно будет обратить свое внимание к пустому ханане.
      Приведя мысли в порядок, наведем порядок и в собственной жизни, и тогда мы создадим порядок и в городе.
      В ужасной правоте Амбаласи трудно усомниться. Что мы видим вокруг? Город, полный идеальной гармонии и... смерти. Мы состаримся и умрем одна за другой, и здесь воцарится пустота. Подумайте об этом.
      Горестные движения пробежали по телам вккмазших иилане', лишь Амбаласи кивала с мрачным одобрением. Теперь Дочери Жизни были безмолвны, как смерть.
      Конечно же, кроме Фар'. Пронзительным от волнения голосом, беспорядочно шевеля конечностями, она начала, – не обращая внимания на то, что ее трудно понять.
      – Я слышала твои слова, Энге, но ты заблуждаешься. Амбаласи – сведущая ученая, но ока не последовательница Угуненапсы. В этом ее ошибка и недостаток.
      Но теперь она вводит в заблуждение и тебя своими речами об эйстаа и ее власти. Мы отвергли ее и потому оказались здесь. Слушая растлевающие речи Амбаласи, мы забываем об Угуненапсе. Мы забываем о третьем принципе Угуненапсы. Эфенелейаа. Дух Жизни, великая эйстаа Города Жизни царит над всеми нами. Вспомним об этом и отвергнем низменный город Амбаласи с его примитивными амбесидом и ханане. Говоря обо всем этом, она только вводит нас в заблуждение. Повернемся же спиной к ней, обратим свои лица к Угуненапсе, последуем за ней по пути ее. Уйдем же с этого амбесида и навсегда закроем его вход, пусть зарастет лианами и дверь в ханане – и то и другое нам не нужно. Если этот город нам не подходит – оставим его. Уйдем в леса и на пляжи, чтобы жить на свободе, как сорогетсо. Нам не нужна эйстаа, нам не нужны затворники самцы. Уйдем на берег, где юные эфенбуру резвятся в морских волнах. Мы будем говорить с фарги, еще влажными от воды, мы введем их в свет и направим к светлому будущему дорогой Угуненапсы.
      Потрясенная, она умолкла: Амбаласи издала грубейший из известных звуков, крепче которого еще никто не слышал, руки ее сложились в немыслимом оскорблении,
      – Твои слова подобны помету тысячи гигантских ненитесков, одна такая лепешка заполнила бы весь амбесид, – загромыхала Амбаласи. – Я приказывала думать, а не заявлять о своей немыслимой тупости.
      Оставить город? Пожалуйста – первый же хищник тебя и сожрет. Приветствовать выходящих из волн фарги? Пожалуйста – только ближайший из родильных пляжей находится на том берегу океана. – Она медленно оглядела собравшихся Дочерей, свирепо изогнув тело и царапая когтями ног пол в едва сдерживаемом гневе. – Я оставляю вас, потому что уже слышать не могу всех этих глупостей. Обсудите все, когда я уйду. Город ваш, и ваши судьбы тоже принадлежат вам.
      Решайте же, нужны они вам или нет. У вас будет время на это: я поплыву на урукето вверх по реке, чтобы обследовать ее. И для поправки здоровья: вы, Дочери Отчаяния, подрываете его. А теперь скажи мне, Элем, ты поведешь урукето или мне придется самой управлять им?
      В тревожном молчании все взоры обратились к капитану урукето. Некоторое время она стояла, задумчиво склонив голову, а потом сказала:
      – Я следую учению Угуненапсы во всем. Но я следую и науке. Сюда нас привели наука и Угуненапса, воплотившаяся в Амбаласи, что создала этот городи тем дала нам жизнь. Энге и все присутствующие здесь умудрены в словах Угуненапсы. И я последую за ними куда угодно. Но пока решение принимается, я не нужна здесь. Поэтому я повезу Амбаласи и буду охранять ее, пока вы размышляете о будущем. Я считаю, что Фар' не права, потому что Амбаласи никогда прежде не ошибалась. И я говорю – не слушайте Фар', найдите путь, ведущий нас в будущее дорогой Угуненапсы и Амбаласи. Больше мне сказать нечего, я ухожу.
      Она повернулась и ушла с амбесида. Следом заторопилась Сетессеи: к путешествию нужно было еще столько подготовить. Амбаласи удалялась величественно и неторопливо, но прежде чем уйти, она остановилась, оставив за собой последнее слово.
      – Ну, Дочери Отчаяния, ваше будущее – между вашими большими пальцами. Я считаю, что всех вас ждет смерть: вы слишком глупы, чтобы жить. Если это не так – докажите. Если сумеете.
      Ланефенуу, эйстаа Икхалменетса, восседала на почетном месте амбесида, над нею возвышался урукето, пенились волны, но радости не было. Совершенно. Это ее амбесид, ее город, ее остров. Все, что она видела вокруг, принадлежало ей. Прежде это было причиной радости, теперь – черных мыслей. Она поглядела на деревья за стенами амбесида – туда, где они карабкались вверх по склонам давно погасшего вулкана. А потом выше – на мерзкую белую шапку на его вершине, державшуюся там несмотря на летнюю жару. Тело ее изогнулось и задергалось от злости – и Элилеп, разрисовывавший ее руки, отодвинулся подальше, опасаясь получить затрещину. Второй самец, державший поднос с красками, деликатно поежился, глядя на гневающуюся Ланефенуу.
      Заметив его движение, Ланефенуу обратила к нему один глаз, потом вновь посмотрела на снежную шапку.
      Симпатичный самец, нежный такой. Сейчас его?.. Нет, не стоит, – не сегодня, когда они покидают город.
      Элилеп затрясся так, что кисть в его руке заходила ходуном.
      – Заканчивай, – приказала Ланефенуу. – Я хочу, чтобы ты нарисовал у меня на груди океан и эту гору посреди него в мельчайших подробностях.
      – Великая эйстаа, говорят, что сегодня мы покидаем город?
      – Да, уже почти никого не осталось. Мы уплывем на последнем урукето.
      – Но я никогда не плавал на урукето. Страшно.
      Погладив его гребешок, Ланефенуу жестом приказала художнику оставить неразумные страхи.
      – Это потому что ты всего лишь бесхитростный самец, из океана попавший в ханане, где самцам и подобает пребывать. Ты ни разу не покидал остров теперь придется. Тебе и всем нам. Мы поплывем за океан, а тебе я приказываю оставить все страхи. Мы отправляемся в далекий Алпеасак, он больше Икхалменетса и изобилует вкусными животными, и ханане в нем просто прелесть.
      Но чувствительный к чужим настроениям, как все самцы, Элилеп не успокаивался.
      – Почему же эйстаа горюет и сердится, если далекий город так хорош?
      – Сержусь на зимнюю белизну, изгоняющую меня из моего города. Горюю о нем. Довольно. Что сделано, то сделано. На берегах далекой Гендаси нас ожидает новый город, город золотого песка. Куда более удобный, чем эта скала в океане. Пошли.
      Она встала и пошла через амбесид, самцы заторопились за нею. Подняв голову, она гордо шествовала к выходу. Может быть, и к лучшему, что она навсегда оставляет этот амбесид – место, где устузоу унизил ее, где добился повиновения эйстаа. Воспоминания заставили ее сжать пальцы, но выбора тогда не было. Ведь погибли два ее урукето. Выбора не было. Лучше окончить свару. Довольно смертей. Если бы тогда она не поверила Вейнте', ничего этого не было бы. Тело ее дергалось, выражая эмоции. Прошлое можно забыть вместе с островом и городом.
      Урукето ожидал ее, как она приказала, остальные уже отправились в путь. Приказав самцам подниматься наверх, она пошла следом и невольно оглянулась. Зелень внизу – над ней белизна.
      Рот ее сам собой открылся от нахлынувших чувств – она заставила себя стиснуть зубы. Довольно. Кончено.
      Ее город теперь зовется Алпеасак. Пусть зима приходит в Икхалменетс, теперь это не ее забота...
      Она стояла наверху в одиночестве и смотрела, смотрела, пока белая шапка над Икхалменетсом не исчезла в волнах.

      Санонс не одобрял таких собраний тану. У саску был заведен другой порядок. Мандухто думали головой – не руками же работать тем, кто знал Кадайра, его пути в этом мире и прочие тайны. Когда дело касалось важных вещей, они и думали, и решали, А тут разброд и разговоры. Всякий может высказаться. Даже женщина!
      Но на морщинистом смуглом лице Саноне не отражались эти мысли, Невозмутимая физиономия ничего не выражала. Скрестив ноги, он сидел у огня, слушал и наблюдал, но не произносил ни слова. Не время. У него была причина сидеть здесь, хотя он саску, а не тану, и причина эта маячила в темноте, среди женщин, за рядом сидящих охотников. Почувствовав на себе его взгляд, Малаген быстро спряталась в тени. Выражение лица Саноне не изменилось... не изменилось и позже – хотя ноздри его раздувались от негодования, – когда орда визжащих детей промчалась мимо, засыпав его песком. Отряхнувшись, он обратил лицо к Херилаку, поднявшемуся, чтобы говорить.
      – Сделано многое. Вырезали новые шесты для травоисов, починили кожаную упряжь, мяса накоптили.
      По-моему, сделали все, что нужно было сделать. Говорите, кто знает что еще не закончено?
      Меррис вскочила на ноги, отвечая оскорбительными жестами охотникам, пытавшимся ее остановить. Ростом с любого охотника и не слабее мужчины, эта женщина со дня смерти Улфадана управлялась с хозяйством одна.
      – Ты говоришь – уходить из долины саску. А я говорю – остаться.
      Женщины вокруг нее молчали, охотники разразились возмущенными воплями. Она подождала, пока голоса умолкли, и вновь заговорила:
      – Охотники, у вас рты не с того конца, говорите – говорите, а слышится вовсе не то. Здесь есть еда, в горах хорошая охота. Зачем уходить?
      Женщины отозвались одобрительным ропотом, разгорелась жаркая перебранка. Невозмутимый Саноне прислушивался. Подождав немного, Херилак понял, что тишины ему не дождаться, и рявкнул, призывая к молчанию, Ему повиновались – ведь он командовал охотниками в битвах с мургу и они уцелели.
      – Здесь не место обсуждать такие вопросы. Тану не убивают тану. И не командуют другими тану. Уйдут те охотники, кто хочет. А те, кто не желает, пусть остаются.
      – Только охотники! – прогремела Меррис. – А у женщин больше нет голоса?
      Сдержав гнев, Херилак подумал: неплохо бы ей угомониться.
      – Пусть каждая женщина разговаривает со своим охотником, пусть все сами решают, чего хотят. Мы собрались здесь для того, чтобы выяснить, готовы ли те, кто хочет уйти из долины.
      – А вот я не хочу уходить! – Меррис протолкалась к огню и огляделась. Разве что меня отсюда выгонят. Что скажет мандукто саску Саноне?
      Все с интересом уставились на Саноне. Он поднял руки к плечам ладонями наружу. И ответил на марбаке почти без акцента:
      – Саску и тану вместе воевали на берегу, потом воевали здесь, в этой долине. Мы рады видеть тану здесь, но мы отпускаем всех, кто хочет уйти. Тану и саску как братья.
      – И сестры, – коротко дополнила Меррис. – Я остаюсь! – С этими словами она повернулась и отошла.
      Женщины сочувствовали ей, но молчали. Все они свободны, как заведено у тану, всяк живет сам по себе.
      Не нравится саммадар – можешь искать новый саммад. Но с охотником отцом твоих детей – связывает нечто более крепкое. Охотники рвутся в лес, их не остановишь.
      Разговор все шел и шел. Костры догорели, дети отправились спать. Саноне терпеливо ждал своего часа и, почувствовав, что он настал, поднялся.
      – Я пришел сюда по двум причинам... Могу ли я говорить с тану?
      – Не спрашивай, говори, – велел Херилак. – Боевая дружба – прочные узы.
      – Тогда я требую, чтобы родившийся здесь мастодонт по имени Арнхвит, через которого с нами говорит Кадайр, остался в долине. Ясно ли это вам?
      – Об этом никто и не думал спорить.
      – Саску благодарят. Теперь второе. Среди вас есть не тану, но саску. Это Малаген, женщина храброго воина Симмахо.
      – Убитого!.. – гневно выкрикнул Невасфар.
      Саноне печально кивнул.
      – Погибшего в битве с мургу. Но женщина эта, Малаген, жива, и она саску.
      – Теперь она моя женщина, и не о чем говорить! – крикнул Невасфар, шагнув вперед со сжатыми кулаками. – Она уйдет со мной.
      – А я слышал, что у тану каждый говорит за себя.
      Что же ты решаешь за Малаген?
      Саноне прищурившись смотрел на охотника снизу вверх. Невасфар затрясся от гнева. Взяв его за руку, Херилак успокаивающе сказал:
      – Охотник уважает седины. Садись. – Подождав, пока Невасфар, бурча под нос, возвратится на место, Херилак ткнул пальцем в сторону женщины саску. – Хочешь говорить, Малаген?
      Со страхом глянув в сторону саммадара, Малаген закрыла лицо руками. Херилак не хотел никаких неприятностей. Женщина, конечно, промолчит – так положено у саску. Он знал, что Малаген решила уйти с Невасфаром. Понимал Херилак, что Саноне внимательно глядит на него, ожидая ответа. Выбирать было не из чего.
      – Я не вижу ничего сложного. Разве Саноне не говорил, что тану и саску вместе бились в городе на берегу океана, а потом пришли в эту долину, где снова вступили в бой. И по великодушию своему он сказал, что тану вольны как остаться здесь, так и беспрепятственно уйти отсюда. Мы ведь братья... и сестры тоже.
      Так говорят и тану. Пусть Малаген уходит с нами, если желает.
      Саноне ощутил недовольство, оказавшись побежденным собственными словами, но он не стал проявлять его – просто в знак согласия поднял руку, встал и отправился восвояси. Глядя в удалявшуюся спину мандукто, Херилак надеялся, что саску не сочтут случившееся поводом для раздоров и несогласия. Вместе бились, можно и спокойно расстаться. Он опять повернулся к саммадам.
      – Утром уходим. Все ли согласны с выбранным путем? На севере слишком холодно, не стоит возвращаться к заснеженным перевалам. Идем на восток тем же путем, которым пришли, до великого моря. Там осмотримся и примем решение.
      – Там же широкая река. Через нее придется переправляться, – заныл фракен.
      Он был уже стар и немощен, к тому же не пользовался почти никаким уважением. Никто не обращал внимания на его прорицания над совиными шариками.
      – Эту реку мы уже пересекали, алладжекс. Сделаем плоты, а мастодонты переплывут сами в нешироком месте. Это нетрудно. Кто-нибудь еще хочет говорить?
      Значит, решено. Утром уходим.
      Как всегда перед дальней дорогой, протестующих и сердито похрюкивающих мастодонтов запрягли еще до рассвета. К восходу все уже было готово. Стоя у тропы, Херилак проводил первого слона взглядом. Путь знакомый, и не в обычае было, чтобы саммадары предводительствовали в пути. С огромным облегчением он заметил Саноне среди провожавших саску. Подойдя к мандукто, Херилак положил руку на его плечо.
      – Мы еще встретимся, друг мой.
      Печальный Саноне отрицательно качнул головой.
      – Не думаю, мой друг. Я не молод и более не хочу покидать нашу долину. Я повиновался указаниям Кадайра, видел такое, чего прежде саску не знали. И теперь я устал. А ты? Мне кажется, что и ты более не пройдешь этим путем.
      Херилак грустно кивнул.
      – Теперь в этом нет нужды. Я буду искать тебя на небе среди звезд.
      – Все мы идем путем Кадайра. Если Керрик жив и ты встретишь его, передай: Саноне от имени всех саску благодарит его за подаренную жизнь.
      – Я передам, – ответил Херилак, отвернулся и более не смотрел на долину саску, с которыми многое связывало его народ.
      Возле реки он нагнал медленно шествующие саммады, миновал их. Саммад Келлиманса был невелик – всего один мастодонт. Но, проходя мимо, Херилак заметил, что саммад вырос вдвое. Шагая широко, как воин, Меррис вела вперед своего мастодонта.
      – Вижу среди тану тех, кто хотел остаться у саску, – сказал Херилак.
      Меррис вышагивала, набив рот копченым мясом.
      Достав изо рта непрожеванный кусок и сплюнув, она заговорила:
      – Разве саммадар Херилак не рад меня видеть?
      – Ты тану.
      – Конечно. Поэтому я и решила, что мне нечего делать в этой тесной долине – работать в полях и судачить о пустяках с женщинами саску. Тану не может жить без леса, тану вольны идти, куда захотят.
      Херилак был озадачен.
      – Тогда зачем ты все это наговорила? Я не вижу причин... – Он недоумевал, пока не заметил хитринки во взгляде женщины. Тут его осенило. Херилак разразился хохотом и одобрительно хлопнул женщину по плечу. – Ты хитра, как женщина, и решительна, как охотник. Ты знала, что Саноне недоволен тем, что Малаген, женщина саску, оставляет долину. И ты лишила его возможности протестовать, прежде чем он решился на это. Ты вовсе не собиралась оставаться!
      – Это ты сказал, отважный Херилак. Слабой женщине приходится прибегать ко всяким уловкам, чтобы уцелеть в мире могучих мужчин.
      И с этими словами она угостила его не менее дружеским ударом, так что Херилак даже пошатнулся, но не перестал хохотать.
      «Понял ли Саноне, что его провели?» – гадал Херилак. Он мог заподозрить это еще вчера, но теперь, узнав об уходе Меррис, конечно же догадается... Как все-таки хорошо вновь идти. Он тронул металлический нож Керрика, висевший теперь у него на груди, и подумал: жив ли он... Если жив Херилак разыщет его.
      Тропа шла вдоль леса к северу – к броду через реку. Там, возле воды, их дожидались Ханат и Моргил, изгнанные из долины за кражу священного порро. Заметив их приближение, Ханат замахал руками, а Моргил лежал на траве без движения. Херилак встревожился.
      Может быть, что-то случилось или где-то рядом мургу?
      Схватив стреляющую палку и копье, он сбежал к воде.
      Увидев его, Ханат замахал вновь и грузно осел на землю возле приятеля.
      – Что случилось? – спросил Херилак, ожидая увидеть раны и кровь, но не находя их.
      – Это порро, – сиплым голосом произнес Ханат, указывая на глиняный кувшин возле входа в шатер. – Плохой порро.
      – Надо было думать, прежде чем красть.
      – Э-э, украденный порро был вовсе недурен. – Охотник облизал пересохшие губы. – Но вот когда мы сами приготовили его, получилась гадость. На вкус то, что надо, но на следующий день охотник такой больной...
      – Значит, вы научились его делать? Как же? – заглянув в горшочек, Херилак понюхал.
      – Достаточно просто. Мы следили за ними. Саску такие охотники, что даже не слышали нас. Сделать его легко. Берешь эту штуку, которую они выращивают, – тагассо, кажется... Растираешь, доливаешь воды, выставляешь на солнце, добавляешь мха – и готово.
      Моргил шевельнулся и, открыв налитый кровью глаз, простонал:
      – Точно, мох – он всему виной. Переложили, должно быть.
      Херилак не выносил таких глупостей.
      – Саммады уходят.
      – Мы пойдем следом. Завтра, должно быть. Все будет в порядке.
      – Если вы не будете пить этого зелья, – добавил Херилак, ногой опрокинув горшок с порро. Вонючая жидкость быстро впиталась в песок.
      – Это мох, только мох, – пробормотал Моргил.
      Глядя на младенца, Керрик встревожился.
      – Она что, больна? Открыла глаза и смотрит...
      По-моему, она ничего не видит.
      В ответ Армун заливисто расхохоталась.
      – Ты не помнишь, что Арнхвит когда-то смотрел точно так же? С младенцами так всегда бывает. Она будет очень хорошо видеть. Просто нужно немного потерпеть.
      – Ну, ты готова идти?
      – Я уже не первый день говорю тебе об этом. Мне просто нетерпится уйти отсюда.
      Она не смотрела на укрытие мургу, но Керрик понимал ее чувства. Он понимал, что сам тянет с уходом, но теперь причин для проволочки не осталось. Все, что они взяли с собой, уместилось на двух травоисах. Малая доля поклажи одного мастодонта... но где его теперь взять? Поэтому пришлось ограничиться тем, что они с Харлом могли увезти. Армун и Даррас позаботятся о младенце. Арнхвит понесет лук и копье. И хорошо, если Ортнар сам одолеет дорогу. Настало время отправляться.
      Мухи облепили заднюю часть только что освежеванной туши оленя путешественники уже не могли взять ее с собой. Самцам понравится. Смахнув мух, Керрик взвалил мясо на плечо.
      – Не оставлять же портиться. Отнесу и пойдем.
      Увидев, что отец уходит, Арнхвит окликнул его и пустился вдогонку.
      – Не хочется покидать друзей, – сказал он на иилане', когда мать уже не могла его слышать.
      Керрик не просил его об этом, но понимание приходит по-разному: Армун никогда не скрывала ненависти к самцам.
      – Мне тоже. Но в жизни часто приходится поступать против собственного желания.
      – Почему?
      – Иногда просто нельзя поступить иначе. Мы должны уйти отсюда, потому что вот-вот могут нагрянуть охотницы и обнаружат нас. А Имехеи не может ходить, и Надаске' не оставит его одного.
      – Имехеи заболел? Надаске' не говорил мне.
      – Это особая болезнь. Когда она пройдет, он сможет ходить.
      – Значит, тогда они разыщут нас. И мы снова будем говорить.
      – Будем, – согласился Керрик, не вдаваясь в подробности.
      Надаске' сидел у самой воды рядом с неподвижным телом друга и лишь поднял голову, когда они подошли.
      Он немного оживился, когда Арнхвит принялся рассказывать, как они собирались в дорогу, как он теперь хорошо стреляет из лука и какие острые наконечники у его стрел. Керрик одобрительно поглядывал на сьп ia – совсем иилане'. Но будет ли он помнить эти слова вдали от озера и своих приятелей?
      – Мокрый-из-моря-могучий воин, – отозвался Надаске', – он уйдет, и нам так будет не хватать мяса, которое он носил-убивал.
      Арнхвит горделиво выпятил грудь, не замечая сложных знаков, касающихся размера и количества добычи, Честно говоря, он сумел сразить только одну, не очень крупную, ящерицу. Керрик глубоко сочувствовал Надаске', скрывавшему под непринужденными словами глубокую грусть и отчаяние.
      – Все будет хорошо, – проговорил Керрик. – С тобой и с нами.
      – Все будет хорошо, – повторил Надаске', но жесты его выражали полную безнадежность.
      Имехеи привычно похрапывал в озере, но одна рука его под водой бессознательно шевельнулась в прощальном жесте.
      – Как только мы разыщем безопасное место, вы придете к нам... произнес Керрик, но Надаске' отвернулся и уже не слушал его.
      Держа Арнхвита за руку, Керрик возвратился к своим.
      – Поздновато, – буркнул Ортнар, подволакивая вперед больную ногу, – а путь далек.
      Нагнувшись, Керрик подобрал шесты травоиса. Его примеру последовал Харл. Тану молча направились в лес. Арнхвит все время оглядывался. Но тропа повернула, и двое его друзей, оставшиеся у озера, исчезли за деревьями.

      Амбаласи сидела на стволе упавшего дерева на берегу и нежилась в теплых лучах солнца.
      Такая редкая радость – отдыхать, наслаждаться солнцем, природой, размышлять о могучей реке. Воды реки были коричневыми от почвы; противоположный берег едва виднелся вдали. Течение несло травянистые островки.
      Небо было безоблачным, однако где-то, должно быть, недавно разразилась сильная гроза – и теперь по реке то и дело величественно проплывали сломанные деревья. Зацепившись за мель, одно из них пристало к берегу неподалеку. С ветвей на землю посыпались крохотные верещащие устузоу.
      Пробегая мимо Амбаласи, один из них дернулся, заметив ее движение, – и покатился по песку после щелчка хесотсана. Бурый мех, хватательный хвост. Амбаласи когтем перевернула зверька на спину. Что-то шевельнулось у него на животе, высунулась крошечная головка. Сумчатое с детенышем. Отлично. Сетессеи приготовит образец для исследования.
      Вновь усевшись на дерево, Амбаласи удовлетворенно вздохнула. Отсутствие докучливых спорщиц Дочерей во много раз усиливало радость мышления. Здесь гармонию ее трудов не нарушали настырные неумехи, она вспоминала о них только затем, чтобы ощутить блаженство от того, что их нет рядом. Капитан урукето Элем другая – она иилане' науки. Амбаласи умела направлять ее речи. И ненавистное имя Угуненапсы ни разу не прозвучало и не проступило на ладонях за все время долгого путешествия.
      Думы Амбаласи нарушил треск ветвей за спиной.
      Она повернула голову, но так, чтобы одновременно видеть и реку и джунгли. Подняла хесотсан, но, увидев одну из членов экипажа, опустила оружие. В руках у той был большой струнный нож, с помощью которого она прокладывала себе дорогу в подлеске. Это было нелегко – разинув рот, иилане' шаталась и едва не падала от усталости.
      – Прекращение труда! – громко скомандовала Амбаласи. – Живо в воду! Охладись.
      Выронив струнный нож, иилане1 без сил рухнула в воду. Вынырнув, она показала Амбаласи ладонь, цвет которой означал благодарность.
      – Благодари, благодари. Мало того, что мне приходится руководить неумехами, я должна еще и думать за них. Сиди в воде, пока не сможешь закрыть рот.
      Амбаласи поглядела на реку: урукето не было видно.
      Впрочем, это неважно – еще рано, ведь она отпустила их на целый день: порадовать энтиисенатов, наловить рыбки для урукето.
      В лесу вновь затрещали ветки, и на берег вышли Сетессеи и две иилане', чем-то тяжело нагруженные.
      Бросив свою ношу на землю, они присоединились к сидевшей в воде подруге. Сетессеи тоже тяжело дышала, широко открыв рот, но все-таки она перегрелась не так, как остальные.
      – Открытие, предсказанное Амбаласи.
      – Великолепно. Судя по очертаниям суши и расположению притоков, там должно быть озеро.
      – Теплое, кишащее рыбой, окруженное солнечными пляжами.
      – Необитаемое?
      – Множество всякого рода живности, Кроме сорогетсо.
      – Я так и думала. Как и везде. Это озеро – ближайшее к городу. Вынуждена с некоторой неуверенностью заключить, что обнаруженная мной группа сорогетсо – единственная в этих краях. И уж конечно на всей реке.
      Что отсюда следует?
      – Непонимание-смысла желание-просвещения.
      – А следует, верная Сетессеи, то, что наши сорогетсо вовсе не местные жители. Их привезли сюда и поселили, как я и предполагала. Одинокая колония – плод темных экспериментов какой-то неизвестной ученой. Что еще ты обнаружила?
      – Интересные экземпляры – летающие создания без перьев и шерсти, и кое-что еще...
      Тем временем купальщицы вылезли на берег, и Сетессеи велела им притащить принесенные мешки. В одном из них оказалась небольшая клювастая ящерица, длиной с руку. Амбаласи с интересом взглянула на нее и распрямила длинный хвост.
      – Подвижная, ходит на четырех лапах, при опасности может улепетывать на задних, острый клюв позволяет ей питаться всем чем угодно: ветвями, грубыми листьями.
      – Вкусные. Они сидят на гнездах под деревьями. Я пресытилась однообразной едой. Надоело консервированное мясо. Я убила двух и одну съела.
      – Исключительно в научных целях.
      – Исключительно. Но, поразмыслив, я решила: раз мясо так вкусно, следует собрать яйца.
      – И ты, конечно, собрала их. Сетессеи, ты становишься настоящей ученой. Новый источник питания всегда важен. Мне тоже надоело мясо угря. Рассматривая ящерицу, Амбаласи машинально разинула рот... и закрыла его: интересы науки требовали, чтобы экземпляр целым сохранился до вскрытия. Будем называть его наэб – из-за клюва, А теперь покажи, что ты еще принесла.
      Амбаласи не переставала удивляться разнообразию новых видов на континенте. Этого следовало ожидать, но удивление росло и росло. Жук чуть побольше ладони, крошечные устузоу, огромные бабочки... Восхитительное разнообразие.
      – Удовлетворительно в высшей степени. В консервирующие емкости их – и так уже много времени прошло после их смерти. Возвратимся в город и отметим наше открытие. Увы, этот день недалек.
      В голосе Амбаласи слышались грустные интонации, что, вероятно, было связано с Дочерьми. Сетессеи сбегала к реке за водяными плодами, которые охлаждались в воде. Поблагодарив, Амбаласи попила, но от мрачных дум ее отвлечь не удалось.
      – Исследования-удовольствия подходят к концу, впереди вселяющие уныние споры. Не хочу даже думать о том, что ждет нас в городе. Однако скоро вернется урукето – ив обратный путь.
      – Интересы науки требуют продолжения процесса познания, – вкрадчиво сказала Сетессеи.
      Амбаласи со вздохом сделала отрицательный жест.
      – Ничто не может принести мне большего удовольствия, чем продолжение наших научных работ. Но я опасаюсь за город, который вырастила здесь, – он остался в руках этой бестолочи. Я призвала их повернуться лицом к реальности и оставила их, чтобы увидеть – в состоянии ли они решить свои проблемы подходящим для их верований способом. Как ты считаешь, смогут они справиться с этим?.. Согласна, в высшей степени маловероятно... Посмотри! Или глаза мои плохо видят от старости – или это урукето!
      – Великая Амбаласи видит, как молодая фарги. Они возвращаются.
      – Великолепно. Немедленно подготовь образцы, чтобы погрузить их еще до темноты. Я считала дни и следила за ориентирами. Теперь мы поплывем вниз по течению. Если отправимся на рассвете, – то уже днем будем в Амбаласокеи.
      – Неужели мы так близко?
      – Нет, здесь очень быстрое течение.
      Сообразно своему положению, Амбаласи отдыхала, пока остальные готовили образцы. Энтиисенаты приближались к берегу, высоко выпрыгивая из воды. Умные существа, милые – одно удовольствие видеть их.
      Урукето размеренно плыл позади, замедляя ход, – наконец огромный клюв оказался на берегу, гигант остановился. Элем спустилась с высокого плавника, чтобы помочь Амбаласи подняться наверх. На скользкой поверхности клюва было невозможно зацепиться когтями. Забравшись на широкий лоб животного, Амбаласи остановилась передохнуть.
      – Вы его накормили? – спросила она.
      – Вполне, даже слишком. Энтиисенаты ловили угрей, правда, не таких крупных, как в устье, и урукето ел их с большим удовольствием.
      – А тебе на самом деле понятно поведение безмозглой твари?
      – Долгое наблюдение и совместное пребывание позволяют этого достичь. Но это своего рода искусство – оно дает великое удовлетворение. Я часто его чувствую, когда...
      Элем смущенно осеклась, жестом попросив прощения; оранжевый гребень ее покраснел. Амбаласи ответила знаком: поняла-не возражаю.
      – Радость понимания-руководства овладела тобой.
      В этом я не вижу ничего плохого. Я обратила внимание, что за многие дни, которые мы провели вне города, это твой первый промах: ты хотела произнести запретное имя. Но сейчас – скажи его вслух. Ну! Угуненапса?
      – Благодарю, так приятно слышать его...
      – Но не мне. Я просто хотела попривыкнуть к этим грубым звукам, терзающим нервные окончания. Угуненапса... Утром отплывем, днем будем в городе. Поэтому я прощаю твою оплошность. Мелкая неприятность по сравнению с тем, что меня ожидает завтра.
      Элем сделала жест, означающий надежду.
      – Может быть, все не так плохо...
      Амбаласи издала грубый звук.
      – Неужели ты, знающая своих сестер, считаешь, что это возможно?
      Элем благоразумно промолчала и попросила разрешения начинать погрузку. Праведный гнев придал сил Амбаласи, и она легко добралась до верхушки плавника и спустилась в прохладную утробу урукето, где сразу же уснула, понимая, что завтрашний день потребует от нее всех сил.
      Сетессеи разбудила ее звуками, призывающими к вниманию.
      – Показался город, великая Амбаласи. Я подумала, что ты захочешь подготовиться к прибытию. Может быть, украсить твои руки знаками победы и силы?
      – Нечего тратить краску, чтобы произвести впечатление на этих никчемных. Лучше принеси мяса, чтобы хватило сил выслушивать их глупости.
      Урукето заметили издали: на причале их встречала Энге. Амбаласи жестом выразила одобрение: знает ведь, что ее присутствие я могу выносить, и оберегает меня от своих перекорщиц.
      – Сетессеи, отнеси образцы в лабораторию. Вернусь сразу же, как только разузнаю, что произошло в наше отсутствие. Надеюсь на лучшее, но рассчитываю только на худшее.
      Пыхтя и отдуваясь, Амбаласи выбралась на деревянный причал, Энге приветствовала ее знаками радости.
      – Ты радуешься, что я вернулась в добром здравии, или хочешь сообщить мне добрую весть?
      – И то и другое, великая Амбаласи. Долгое изучение восьми принципов Угуненапсы вывело меня к седьмому из них. Я говорила тебе, что ответ на все наши вопросы кроется в ее словах, и я верила в это. Правда, у меня были сомнения...
      – Пощади меня, Энге. Изложи результаты. Не нужно рассказывать, как ты пришла к ним. Неужели ты хочешь меня убедить, что за время моего отсутствия все ваши проблемы разрешились с помощью одних только философских принципов? Если так, то я немедленно вступаю в ряды Дочерей.
      – Мы с радостью примем тебя. Но, несмотря на то что решение кажется достижимым, существует проблема...
      Амбаласи тяжело вздохнула.
      – Ничего неожиданного. Формулируй проблему.
      – Дело касается Фар' и тех, кто следует за нею.
      – И это не неожиданность. Что же натворило мерзкое создание?
      – Со всеми своими компаньонками она переселилась к сорогетсо.
      – Что?!
      Каждый участок кожи Амбаласи, способный менять цвет, ало зарделся, цвета трепетали, словно сердце, готовое лопнуть. Энге со страхом отступила, неуверенно сделав жест: опасно для здоровья. Амбаласи щелкнула зубами.
      – Были отданы указания, строжайшие приказы. Сорогетсо должны были покинуть город и никогда не возвращаться. И никто не должен был ходить к ним. Я немедленно покину город и разрушу его, если неповиновение будет продолжаться. Немедленно!
      Трепещущая Энге пыталась что-то сказать. Наконец Амбаласи, едва не потерявшая от ярости дар речи, сделала знак, разрешая ей говорить.
      – Мы все поняли, подчинились и выполняем. Но Фар' отказалась повиноваться приказам. Она сказала, что если мы отвергли власть эйстаа, то следует отвергнуть и твою власть. И она увела всех своих подруг. Если жить в городе значит повиноваться, сказала она, то зачем нам город? Они ушли к сорогетсо. Чтобы жить среди них, чтобы жить, как они, и обратить их в истинную веру Угуненапсы, и там, в джунглях, воздвигнуть истинный город в ее честь.