Непростое это занятие — ходить по стенам, а уж прогулка по потолку казалась и вовсе невозможной. До тех пор, пока я не сообразил, что выбрал не тот способ. Стоило чуточку пошевелить извилинами, и все прояснилось. Держась руками за потолок, я не мог передвигать ноги, а посему отключил молекусвязные перчатки и свесился макушкой вниз. Теперь только подошвы ботинок притягивали меня к штукатурке. В голову сей же момент с напором хлынула кровь, и сопутствовали ей тошнота и ощущение превеликого неудобства.
      Что я тут делаю, зачем свисаю с потолка вниз головой, наблюдая, как станок подо мной штампует монеты в пятьсот тысяч кредитов, и внимая их упоительному позвякиванью при падении в корзины? По-моему, ответ самоочевиден. Я чуть не свалился на станок, когда отключил питание на одном ботинке. Взмахнув ногой в великанском шаге, я снова грохнул подошвой о потолок и тотчас включил питание; поле, испускаемое генератором в ботинке — то самое поле, что соединяет молекулы друг с другом, — превратило мою ногу в часть потолка. Разумеется, на время работы генератора.
      Еще несколько огромных шагов — и я над корзинами. Тщетно не замечая головокружения, я ощупал громадный до безобразия пояс и вытянул из пряжки бечеву с фишкой на конце. Сложившись пополам, дотянулся до потолка рукой, прижал фишку к штукатурке, включил. Молекусвязное поле вцепилось в потолок бульдожьей хваткой и позволило мне освободить ногу — чтобы повисеть, качаясь, правым боком вверх, и дождаться, пока от багровой физиономии оттечет кровь.
      — Действуй, Джим, — посоветовал я себе, — нечего тут болтаться. В любую секунду может подняться тревога.
      Словно уловив намек, засверкали лампы, и стены затряслись от рева сирены, которому позавидовал бы Гаргантюа. Я не объяснял себе, что и как надо делать — не было времени. Палец сам вдавил кнопку на пряжке, и невероятно прочная, практически невидимая мономолекулярная леска быстро опустила меня к корзине. Как только мои загребущие лапы со звоном утонули в монетах, я застыл в воздухе, распахнул атташе-кейс и зачерпнул им, точно ковшом экскаватора, целую гору кругленьких сияющих милашек. Пока крошечный мотор выбирал леску, поднимая меня к потолку, я захлопнул «дипломат» и щелкнул замком. Наконец моя подошва снова намертво прилипла к штукатурке, и я отключил подъемное устройство. В этот момент внизу отворилась дверь.
      — Сюда кто-то совался! — закричал охранник, тыча оружием перед собой. — На двери сигнализация вырублена!
      — Может, ты и прав, да только я никого не вижу, — изрек его напарник.
      Они глянули под ноги и по сторонам. Но не вверх. Я надеялся на лучшее и готовился к худшему, ощущая, как от подбородка ко лбу струится пот. И с ужасом смотрел, как о шлем охранника разбиваются капли.
      — В другой цех! — выкрикнул он, заглушив щелчок очередной капли пота.
      Они рванули вон, дверь хлопнула, я прошел по потолку, съехал по стене и обмяк в изнеможении на полу.
      — Десять секунд, — предупредил я себя.
      Выживание — суровая школа. Идея, показавшаяся мне в свое время недурной, возможно, и впрямь была недурной. В свое время. Но сейчас я испытывал раскаяние — дернула же меня нелегкая посмотреть те новости!
      Торжественное открытие нового монетного двора на Пасконжаке — планете, частенько именуемой Монетным Двором… Первые в истории человечества монеты достоинством в полмиллиона кредитов… Приглашены знаменитости и пресса.
      На меня это подействовало, как на спринтера — хлопок стартового пистолета. Через неделю я прошел таможенный контроль пасконжакского космодрома с чемоданом в руке и удостоверением репортера ведущего агентства новостей в кармане. Армия вооруженных охранников и уймища защитных устройств не охладили мою психопатическую одержимость. С таким чемоданом я мог не бояться никаких датчиков — чем ты его ни просвечивай, он все равно будет демонстрировать ложное содержимое. Оттого-то поступь моя была воздушна, а улыбка — широка.
      Но теперь мое лицо обзавелось пепельным оттенком, а ноги предательски дрожали, когда я заставил себя встать на них.
      «Ты должен выглядеть спокойным и собранным, — проговорил я в уме. — И думать о чем-нибудь невинном».
      Я проглотил успокаивающе-собирающую таблетку мгновенного действия и направился к двери. Шаг, другой, третий… И вот глаза лучатся самоуверенностью, походка обретает чинность, а сознание — чистоту. Надеваю очки в оправе, густо усаженной «алмазами», и гляжу сквозь дверь. Ультразвуковое изображение идеально четким не назовешь, но можно разглядеть силуэты спешащих мимо людей, а больше ничего и не требуется. Когда промелькнул последний силуэт, я отпер дверь, проскользнул в нее и позволил ей затвориться за моей спиной.
      Невдалеке охранники, вопя и размахивая оружием, гнали по коридору толпу моих коллег-журналистов. Я отвернулся и твердым шагом двинулся в противоположном направлении. Свернул за угол… Постовой опустил ружье, дуло уперлось в пряжку моего пояса.
      — La necesejo estas ci tie? — Я изобразил чарующую улыбку.
      — Че ты вякнул? Ты че тут делаешь?
      — Вот как? — Я фыркнул распяленными ноздрями. — Весьма низкий уровень образования. В частности, знание эсперанто оставляет желать лучшего. Правильно?
      — Пра-ально. А ну, вали отсюдова!
      — О, вы так любезны!
      Я повернулся и скромненько удалился на три шага, прежде чем смысл ситуации проник в его вялые синапсы.
      — Эй, ты! А ну назад!
      Я остановился, повернулся и показал мимо него.
      — Что, туда?
      Газовый баллончик, спрятанный у меня в ладони, коротко прошипел. Охранник закрыл глаза и повалился на пол. Я выхватил ружье из его обессилевших рук… и сразу положил на мерно вздымающуюся грудь. На что оно мне? Я отошел от охранника, открыл дверь на аварийную лестницу, закрыл ее за собой, привалился спиной к створкам и очень глубоко вдохнул. Затем извлек из репортерского бювара карту и водрузил палец на значок, отмечающий лестницу. Так. Теперь вниз, в кладовку… Но внизу кто-то ходит! Значит, вверх. Тихо-тихо, благо подошвы мягкие. Все нормально, в плане есть и такой вариант. Конечно, лучше всего — двигаться к выходу вместе с толпой, но раз уж выбирать не приходится, можно и вверх… на пять или шесть маршей, на последнюю площадку перед дверью с табличкой «КРОВ», что на языке туземцев, вероятно, означает «крыша». Непростая дверка, целых три охранных устройства… Обезвредив их, я раздвинул створки и проскочил между ними. Огляделся. Крыша как крыша, со всем, что положено крыше: резервуарами для воды, вентиляционными шахтами, кондиционерами и солидной дымовой трубой, выдыхающей грязь. Лучше и быть не может.
      Я со звоном ссыпал деньги в мешок, а следом за ними побросал все снасти, способные меня скомпрометировать. Переломил пряжку ремня, извлек катушку с моторчиком и молекусвязной фишкой. Сунул ее в мешок, вытянул фишку наружу, затянул горловину мешка и завязал. Опустил его в дымоход на глубину руки и прикрепил изнутри к трубе подъемное устройство.
      Готово! Остается лишь выждать, пока уляжется суматоха, и вернуться за добычей. Можно, если хотите, назвать это вкладом до востребования.
      Затем, вооруженный одной невинностью, я вернулся к лестнице и спустился на первый этаж.
      Дверные створки медленно и беззвучно раздвинулись и сошлись. За ними стоял охранник — спиной ко мне и так близко, что можно дотянуться рукой. Что я и сделал, да еще похлопал его во плечу. Он с визгом отскочил, развернулся и вскинул ружье.
      — Простите, не хотел вас побеспокоить, — вежливо сказал я, — но боюсь, я потерял своих коллег. Вы не знаете, где сейчас все журналисты?
      — Сержант, я тут сцапал одного, — пробормотал он в микрофон, укрепленный на плече. — Ага, это я, рядовой Измет, одиннадцатый пост. Так точно. Есть задержать. — Он навел на меня ствол. — Не вздумай рыпаться!
      — Уверяю вас, это совершенно не входит в мои намерения!
      Я полюбовался ногтями, снял с пиджака несколько пылинок и засвистал веселый мотивчик, стараясь не обращать внимание на подрагивающее дуло. Наконец раздался частый топот множества ног, и нас атаковал взвод под предводительством мрачного сержанта.
      — Добрый день, сержант. Вас не затруднит объяснить, почему в меня целится этот солдат? Нет, лучше скажите, почему вы все в меня целитесь?
      — Изъять «дипломат»! Надеть наручники! Увести! — Немногословный он парень, этот сержант. На картах, розданных журналистам, не был отмечен лифт, в который меня затолкали. Как и не было на них даже намека на многочисленные ярусы под первым этажом. Подземелье Бог знает на какую глубину уходило в планетное чрево. По моим барабанным перепонкам шарахнуло давлением. Мы проезжали ярус за ярусом, и вскоре я сбился со счета, но их числу определенно позавидовал бы любой небоскреб. От мысли, что я откусил гораздо больше, чем способен прожевать, мой желудок съежился. Наконец меня вышвырнули из лифта, провели по коридору, перегороженному на каждом шагу решетчатыми воротами, и втолкнули в помещение особенно мрачного вида — с традиционно голыми стенами, лампами без абажуров и жесткой табуреткой. Я тяжко вздохнул и сел. Мои попытки завязать разговор остались без внимания, как и предъявление репортерского пропуска. Впрочем, его у меня забрали вместе с ботинками, а следом за ними отправилась и одежда. Я накинул халат из черной колючей мешковины и более не старался разговорить охранников.
      Честно говоря, мой боевой дух в те минуты пребывал не на высоте и падал все ниже по мере того, как слабело действие успокаивающе-собирающей таблетки. Как раз в тот миг, когда он шлепнулся на самое дно, громкоговоритель неразборчиво пробулькал несколько приказов, и меня в спешке препроводили по коридору в другой кабинет — с точно такими же голыми лампами и табуретом. Но здесь обстановку дополнял металлический стол, и еще больше металла было в глазах офицера, который восседал за ним. Вперив в меня весьма красноречивый взгляд, он указал на мою расчлененную одежду, «дипломат» и обувь.
      — Меня зовут полковник Неуредан, и я тебе не завидую.
      — Вы со всеми журналистами-межпланетниками обращаетесь подобным образом?
      — Никакой ты не журналист, — изрек он с теплотой двух жерновов, трущихся друг о друга. — Документы липовые. Кроме того, у тебя в ботинках молекусвязные генераторы.
      — Разве их ношение запрещено законом?
      — Здесь, на Пасконжаке, запрещено. Наш закон карает за все, что угрожает безопасности Монетного Двора и выпускаемых им межпланетных кредитов.
      — Но ведь я ничего плохого не сделал!
      — Все, что ты сделал, плохо. Подделка документов — раз. Нелегальное проникновение на охраняемую территорию — два. Усыпление охранника — три. Любое из этих преступлений учтено нашим уголовным кодексом. Четырнадцать пожизненных сроков — вот что тебе светит! — От его голоса, и без того угрюмого, повеяло могильной жутью. — И даже кое-что похуже.
      — Шутите? Что может быть хуже четырнадцати пожизненных сроков?
      Как ни силился я держать себя в руках, голос мой прозвучал надтреснуто.
      — Смертная казнь. Кража на Монетном Дворе карается смертью.
      — Но ведь я ничего не украл! — Проклятый голос! Дрожит, чтоб его!
      — Очень скоро мы это выясним. Приняв решение чеканить пятисоттысячные монеты, мы надлежащим образом позаботились об их защите. Подсыпали в материал микроскопические приемники, улавливающие особый сигнал на особой частоте. А еще — звуковые устройства, выдающие их местонахождение.
      — Ну и глупо! — заявил я с ничем не обоснованной бравадой. — Здесь это не сработает. Столько монет…
      — Все они уже в надежном хранилище под десятью футами свинца. Если хоть одна монета — снаружи, мы ее услышим.
      Будто в подтверждение его слов вдали раздался колокольный звон. Железную физиономию моего инквизитора украсила ледяная улыбка.
      — Это они, — вымолвил он.
      Мы просидели в молчании несколько долгих минут. Наконец раскрылась дверь и знакомые охранники бросили на стол знакомый мешок. Офицер взял его за уголок, медленно приподнял, и на стол со звоном посыпались монеты.
      — Так вот они какие! А я и не…
      — Молчать! — громыхнул полковник. — Они похищены из чеканного цеха. Найдены в трубе плавильной печи вместе с орудиями преступления.
      — Ничего не доказывает.
      — Все доказывает!
      Он метнулся ко мне с проворством змеи, схватил за руки и хлопнул ими по прозрачной пластине на столе. Над ней тотчас возникла голограмма моих отпечатков.
      — На монетах нашлись «пальчики»? — спросил он, оглядываясь через плечо.
      — Сколько угодно, — ответил призрачный голос. На столе отъехала крышка ящичка, явив нашим глазам что-то вроде фотоснимков. Полковник рассмотрел снимки и, опуская их в щель возле пластины, снова согрел меня улыбкой айсберга. В воздухе образовалась вторая голограмма. Подчиняясь прикосновению офицерского пальца к пульту управления, она подплыла к первой и наложилась на нее.
      Изображения померцали и слились воедино.
      — Совпадают! — торжественно заключил Неуредан. — Если хочешь, можешь представиться, чтобы мы правильно высекли на обелиске твое имя.
      — При чем тут обелиск?! И при чем тут смертная казнь? Это противоречит галактическим законам!
      — Здесь галактические законы не действуют, — произнес он назидательным тоном кладбищенского сторожа. — Здесь действуют только законы Монетного Двора. Его приговор обжалованию не подлежит.
      — А как же суд… — промямлил я, и в голове заплясали видения: адвокаты, присяжные, кассации, апелляции…
      В его голосе не было и тени сочувствия, а с лица бесследно исчезла даже улыбка айсберга.
      — На Монетном Дворе кража карается на месте преступления. Суд проводится после исполнения приговора.

      Я еще совсем молод но вряд ли состарюсь. Вступая на преступную стезю, человек подчас здорово сокращает свой жизненный срок.
      …И вот я здесь, и хотя мне нет и двадцати, я успел повоевать на двух войнах, побывать в плену и под ружьем, пережить трагическую кончину моего лучшего друга Слона и познакомиться с впечатляющей личностью — великим искусственным разумом по имени Марк Четвертый. Неужели это все? Неужели в моей жизни больше ничего не случится?
      — Черта с два! — выкрикнул я.
      Два охранника еще крепче сжали мои руки и поволокли меня по коридору. Третий вооруженный конвоир прошел вперед и отпер камеру, а тот, что замыкал шествие, двинул меня стволом по почкам. Они были хорошо натасканы и не считали ворон. И смотрелись весьма внушительно — рослые такие, упитанные. А я был невысок и худощав и вдобавок съежился от страха.
      Как только отворилась дверь камеры, охранник с ключами повернулся ко мне и отомкнул наручники. И крякнул, когда я двинул его коленом в живот. Он повалился навзничь в камеру, а я схватил запястья двух его приятелей, бдивших справа и слева от меня, и в невероятном, спазматическом усилии скрестил собственные руки. Их черепа восхитительно щелкнули друг о дружку, а я в тот же миг прыгнул назад и затылком врезал по переносице четвертому охраннику.
      Времени на все про все ушло поразительно мало. Еще две секунды назад скованный хнычущий узник заслуживал разве что брезгливого сочувствия, зато теперь один конвоир скрылся с моих глаз, двое стонали на полу, держась за головы, а четвертый зажимал окровавленный нос. Они явно не предвидели такого поворота событий. А вот я — предвидел.
      Я припустил со всех ног той же дорогой, которой меня привели, проскочил в незапертую дверь и лязгнул ею, отгородясь от хриплых и злобных воплей. Дверь сразу задергалась под глухими ударами здоровенных туш, а меня сзади обхватили неласковые ручищи, и грянул победоносный рев:
      — Попался!
      Разве этого олуха не предупредили, что у меня черный пояс? Что ж, он это выяснил — не самым приятным образом. И вот, прикрыв глазки, он сопит на полу, а я снимаю с него оружие и мундир. Он не протестовал, но и не поблагодарил, когда я накинул арестантскую дерюгу на его бледные телеса, прикрыв от чужих любопытных глаз черное кружевное белье. Не стану врать, что его шмотки пришлись мне впору — фуражка, к примеру, съезжала на глаза, — но в таких обстоятельствах разве кривят нос?
      В этом отрезке коридора было три двери. Одна, только что запертая мною, ходила ходуном под натиском разъяренных конвоиров. Через вторую меня тащили в камеру, поэтому не требовалось особого ума, чтобы воспользоваться ключами бесчувственного охранника и отпереть третью, ведущую, как выяснилось, в кладовую, где сумрачные стеллажи с незнакомыми вещами тянулись вглубь и там пропадали. Все это выглядело не слишком многообещающе, но выбирать не приходилось. Я подскочил к входной двери, распахнул ее настежь и нырнул в кладовку. Когда я запирался изнутри, раздался невероятный грохот и душераздирающие вопли — штурмовой отряд в конце концов одолел преграду. Не стоило надеяться, что они будут долго стоять, разинув рты от изумления. Я побежал мимо стеллажей. Укрыться среди них? Наверняка кладовую тщательно обыщут.
      Ага! В конце прохода — дверь! И запирается, слава Богу, изнутри. Я приоткрыл ее, заглянул в соседнюю комнату. Никого! Можно идти.
      Я вышел из кладовой… и застыл как вкопанный.
      Распластавшиеся по стенам охранники дружно вскинули оружие.
      — Расстрелять! — скомандовал полковник Неуредан.
      — Я безоружен! — Трофейный пистолет брякнулся на пол, а руки взметнулись над головой.
      Пальцы охранников дрожали на спусковых крючках. Неужели конец?
      — Отставить! Он нужен мне живым! Правда, очень ненадолго.
      От нечего делать я поднял глаза к потолку и сразу обнаружил «жучка». Наверняка его «братцы» есть и в кладовке, и в коридоре… Все время за мной следили. Я не шевелился, даже не дышал, пока пальцы на спусковых крючках не расслабились.
      Хорошая попытка, Джим!
      Полковник заскрежетал зубами и наставил на меня указующий перст.
      — Взять! Переодеть! Сковать! Увести! — Все это было исполнено с безжалостной быстротой. Меня раздели под прицелом, отволокли обратно в камеру, швырнули на пол, а на голову напялили арестантскую робу. Лязгнул засов, и я остался один-одинешенек.
      — Джим, взбодрись! Это не первая твоя переделка! Бывало и похуже! — прочирикал я и тут же рыкнул: — Когда?
      Неужели я так и загнусь в этой проклятой яме? Жалкая попытка к бегству подарила лишь несколько свежих ссадин.
      — Так нельзя! Это не должно так кончиться!
      — Можно и должно, — раздался кладбищенский глас полковника.
      Вновь отворилась дверь камеры, дюжина охранников взяла меня на мушку. Кто-то вкатил столик с бутылкой шампанского я бокалом. Не веря своим глазам, я смотрел, как Неуредан вытаскивает пробку. Шипя и булькая, золотистая жидкость наполнила бокал. Полковник протянул его мне.
      — Что это? — промямлил я, в тупом изумлении таращась на пузырьки.
      — Твое последнее желание, — ответил Неуредан. — Шампанское и сигарета.
      Он вытащил из пачки сигарету, раскурил и подал мне. Я отрицательно покачал головой.
      — Не курю.
      Он уронил ее на пол и припечатал каблуком.
      — И потом, мое последнее желание совсем не такое.
      — Такое. Есть закон о стандартизация последних желаний. Пей.
      Я выпил. Ничего, вкусно. Я негромко рыгнул и отдал бокал.
      — А еще можно?
      Все что угодно, лишь бы потянуть время. Лишь бы что-нибудь придумать.
      Я смотрел на льющееся вино, а в голове царила идиотская пустота.
      — Может, вы мне расскажете, как будет, выглядеть… казнь?
      — А тебе в самом деле интересно?
      — Вообще-то, нет.
      — Коли так, расскажу с удовольствием. Представь себе, наши законодатели долго ломали головы над способом исполнения смертных приговоров. Они перебрали уйму вариантов: расстрел, электрический стул, ядовитый газ и тому подобное, — но любой требовал участия палача, нажимающего на кнопку или спуск. А разве гуманно принуждать человека к убийству?
      — Негуманно! А как насчет приговоренного?
      — Наплевать. Твоя смерть предрешена, и очень скоро тебя не станет. Вот как это произойдет. Тебя отведут в глухую камеру и посадят на цепь. Дверь задрают. Потом автоматика среагирует на тепло твоего тела, и вода заполнит камеру. Ты сам себя казнишь. Ну, что скажешь? Разве это не апофеоз гуманизма?
      — И вы называете это быстрой и безболезненной смертью?
      — Может, ты в чем-то прав. Но у тебя будет пистолет с одним патроном. На тот случай, если не захочешь страдать.
      Я открыл рот, дабы выложить все, что думал об их гуманности, но в тот же миг множество рук схватили меня, отобрали бокал и потащили в камеру с мокрыми замшелыми стенами. На моей лодыжке защелкнули обруч, от которого к стене тянулась цепь. Все удалились, только полковник задержался у входа и положил руку на рычаг запора очень толстой и, несомненно, герметично закрывающейся двери. Одарив меня торжествующей ухмылкой, он нагнулся и опустил на пол древний пистолет. Едва я бросился к оружию, дверь лязгнула и проскрежетал запор.
      Неужто и правда — каюк? Я повертел в руке пистолет, полюбовался на тупоносый патрон. Каюк Джиму диГризу, Стальной Крысе. Каюк всему…
      Над головой клацнул, открываясь, вентиль, и с потолка, из широкой трубы, обрушился ледяной поток. Вода бурлила и брызгалась, затопляя ступни, лодыжки… Когда она добралась до пояса, я поднял пистолет и заглянул в дуло. Небогатый выбор… Вода уверенно доползла до подбородка… и вдруг остановилась! Я стучал зубами. Влагонепроницаемый плафон освещал только каменные стены и черную поверхность воды.
      — Эй вы, ублюдки! Что еще за игры? Гуманная пытка перед гуманным убийством?
      Спустя мгновение на двери, подтверждая мою догадку, опустился рычаг.
      — Значит, я не ошибся! И вы еще смеете называть себя цивилизованными людьми!
      Дверь стала медленно отворяться, и я направил на нее пистолет, чтобы прихватить на тот свет кретина полковника или садюгу сержанта. Как только в проеме показался темный силуэт, я послал в него пулю.
      — Не стреляйте! — раздался мужской голос. — Я ваш адвокат.
      — Можете не волноваться, у него только один патрон, — сказал полковник.
      В камеру осторожно проник портфель с дыркой от пули, а за ним — седой индивидуум в традиционной черной мантии с золотыми и алмазными фестонами — излюбленном наряде адвокатов нашей Галактики.
      — Я Педерасис Наркозис, назначен вам в защитники.
      — Как вы намерены спасать меня, если суд состоится после казни?
      — Никак. Но таков порядок. Чтобы защищать вас наилучшим образом, я должен вас расспросить.
      — Но ведь это абсурд! Я же сейчас умру!
      — Совершенно верно. Однако закон есть закон. — Он повернулся к полковнику. — Мне необходимо остаться наедине с клиентом. Это также предусмотрено законом.
      — У вас десять минут и ни секундой больше.
      — Вполне достаточно. Минут через пять впустите моего помощника. Надо оформить завещание и…
      Громыхнула дверь. Наркозис раскрыл портфель, достал пластмассовую бутылку с зеленой жидкостью и, отвинтив колпачок, вручил ее мне.
      — Выпейте до дна. Я подержу пистолет.
      Я отдал ему оружие, понюхал содержимое бутылки и закашлялся.
      — Какая гадость! Почему я должен это пить?
      — Потому что я так сказал. В этом — ваше спасение. И у вас нет выбора.
      Насчет выбора он прав. И вообще, что мне терять? Я перелил зеленую жидкость из бутылки в глотку.
      Шампанское куда вкуснее!
      — Теперь я все объясню. — Адвокат завинтил колпачок и спрягая бутылку в портфель. — Вы только что выпили яд замедленного действия. Это смесь токсичных веществ, изобретенная компьютером и в настоящий момент бездействующая. Но через тридцать суток вы погибнете в страшных мучениях, если не получите противоядие, чья формула также открыта компьютером и настолько сложна, что…
      Он довольно ловко увернулся от моих скрюченных пальцев, но я бы все равно дотянулся до его шеи — если б не проклятая цепь.
      — Если перестанете хватать воздух, я все объясню, — произнес Наркозис тоном мудреца, уставшего от разговора с дебилом.
      Я шагнул назад и сложил руки на груди.
      — Вот так-то лучше. Я действительно адвокат с правом юридической деятельности на этой планете, но еще я — агент Галактической Лиги.
      — Чудненько! Значит, пасконжакцы хотят меня утопить, а вы — отравить! А я-то думал, это мирная Галактика.
      — Вы теряете время. Я пришел вас освободить. Лиге необходима помощь преступника. Талантливого и вместе с тем надежного. Свои способности вы наглядно продемонстрировали, едва не доведя эту кражу до успешного завершения. Яд — гарантия надежности. Смею ли я надеяться на сотрудничество? Как минимум вы выиграете тридцать суток.
      — Ну, разумеется. Я бы не сказал, что у меня богатый выбор.
      — Вот именно.
      Он глянул на циферблат часов, украшавший его холеный ноготь, и шагнул в сторону. Отворилась дверь, вошел полный бородатый парень с кипой бумаг.
      — Прекрасно, — сказал Наркозис. — Ты не забыл бланк завещания?
      Молодой человек кивнул. Дверь снова закрыли к задраили снаружи.
      — Пять минут, — напомнил Наркозис. Вновь прибывший расстегнул молнию комбинезона и разоблачился. Комбинезон оказался на толстой подбивке, а юноша — вовсе даже не толстым, а поджарым и мускулистым, как я. Когда он сорвал фальшивую бороду, я понял, что это — мой двойник. Заморгав, я уставился на собственную физиономию.
      — ДиГриз, у вас всего четыре минуты. Надевайте костюм, я приклею бороду.
      Мускулистый симпатяга напялил сброшенную мной арестантскую хламиду и шагнул в сторону. Наркозис достал из кармана ключ, снял с моей лодыжки обруч в протянул его помощнику, а тот совершенно хладнокровно нацепил окову на собственную ногу.
      — Зачем вы это делаете? — поинтересовался я. Двойник не ответил, только нагнулся и подобрал пистолет.
      — Мне понадобится новый патрон, — сказал он моим голосом.
      — Полковник выдаст, — пообещал Наркозис. И тут мне вспомнились слова, услышанные несколько мгновений назад.
      — Вы назвали меня диГризом. Вы что, знаете, кто я?
      — Я много чего знаю. — Адвокат прилепил к моему лицу бороду и усы. — Неси бумаги. Не отставай. Держи язык за зубами.
      Я не возразил ни единым словом. Бросил последний взгляд на свое прикованное «второе Я» и засеменил на свободу.

      Стиснув бумаги и стараясь шагать, как подобает бородатому и упитанному, я покинул камеру и затрусил вслед за Наркозисом. Охранники не удостоили нас вниманием — они с садистским любопытством наблюдали, как затворяется водонепроницаемая дверь.
      — А ну погоди, — велел полковник надзирателю, держащему рычаг, и достал из пачки патрон. Когда я проходил мимо, он поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. Длился этот взгляд всего секунду физического времени, а субъективного — должно быть, целый час. Я ощутил, как изо всех моих пор хлынул пот. Затем полковник отвернулся и крикнул подчиненному: — Эй ты, болван, а ну отвори! Задраишь, когда я заряжу пистолет, понял? И покончим с этим делом раз и навсегда.
      Мы с Наркозисом свернули за угол, и компания душегубов скрылась из виду. Подчиняясь поводырю, я безмолвно прошагал сквозь множество охраняемых часовыми порталов, вошел в лифт, вышел из лифта и наконец оставил за спиной последнюю дверь Монетного Двора. Когда мы направились к поджидающему нас наземному автомобилю, я не удержался от глубочайшего вздоха облегчения.
      — Помолчи. Садись в машину. Прибавку к зарплате обсудим в офисе.
      Должно быть, Наркозис знал то, чего не знал я.
      Насчет «жучков» на деревьях, под которыми мы проходили, или акустических микрофонов, нацеленных на нас. Я понял, что мое тщательно спланированное преступление стало катастрофой еще в тот момент, когда я его задумал.
      Водитель был молчалив, как надгробие, и столь же симпатичен. От нечего делать я глядел в окно. Сначала мимо проносились городские здания, затем появились коттеджи. Мы остановились в зеленом пригороде у виллы. При нашем приближении распахнулись ворота, затем то же самое случилось с дверью офиса — ее украшала стильная золотая табличка с алмазными буквами: «ПЕДЕРАСИС НАРКОЗИС. ЮРИДИЧЕСКИЕ УСЛУГИ». Когда дверь тихо закрылась, я грозно наставил на адвоката палец.
      — Вы узнали обо мне еще до того, как я прилетел на эту планету!
      — Конечно! Как только засветились ваши фальшивые документы, началась слежка.
      — Так вы, стало быть, держались в сторонке, позволив мне задумать, подготовить и совершить кражу? И схлопотать смертный приговор? И даже не подумали вмешаться?
      — Совершенно верно.
      — Но ведь это преступление! Похуже моего!
      — Не к чему сгущать краски. Мы бы все равно выудили вас из той купальни. Просто нам хотелось посмотреть, как вы умеете держаться на плаву.
      — Ну, и как я держался?
      — Для вашего возраста — довольно неплохо. Вы нам подходите.
      — Вот уж подфартило так подфартило! А как насчет двойника, того обалдуя, что занял мое место?
      — Этот обалдуй, как вы его назвали, — один из самых лучших андроидных роботов, которых можно сделать за деньги. Впрочем, эти деньги не пропадут, поскольку врач, проводящий сейчас вскрытие, получает у нас зарплату. В общем, инцидент исчерпан.
      — Чудненько. — Я глубоко вздохнул и рухнул на кушетку. — Слушайте, у вас чего-нибудь выпить не найдется, а? Не обязательно крепкого. Пивка — в самый бы раз.
      — Неплохая идея. Я составлю вам компанию.
      В одной из стен обнаружился маленький, но довольно богатый бар; робот-раздатчик выдал две кружки охлажденного напитка. Я хлебнул и причмокнул.
      — Прелесть! Ну ладно. Если у меня всего тридцать суток, чтобы сделать то, что я должен сделать, не соблаговолите ли рассказать, что же именно я должен сделать?
      — Не так давно, — сообщил Наркозис, усаживаясь напротив, — капитан Варод просил передать вам привет, а еще сказать, что он знает: вы солгали, когда давали слово сойти с кривой дорожки.
      — Так это он следил за мной!
      — А вы и в самом деле сообразительны. Когда справитесь с этим последним криминальным заданием, у вас появится шанс стать честным человеком. Или не стать.
      — Кто бы говорил! — Я фыркнул и осушил кружку. — Адвокату положено защищать закон, а вы промышляете темными делишками. Стоите в сторонке, позволяя пасконжакским головорезам измываться над правосудием: сначала казнить, а потом судить. Нанимаете уголовника, чтобы он совершил преступление. У меня язык не поворачивается назвать вас профессионалом с безупречной репутацией.