Глава 7

Утопая ногами в трясине. Шеф отступил на шаг назад. Он стремительно вращал очищенной от коры веткой и внимательно следил за Карли. Крепыш больше не ухмылялся, он был полон решимости. По крайней мере, он научился правильно держать меч: лезвие и перекладина совершенно параллельны линии предплечья, так что удар или отбив не пойдут в сторону. Шеф рванулся вперед, удар справа, слева, выпад и шаг в сторону, как Бранд учил его много месяцев назад в лагере под Йорком. Карли легко парировал, не только ухитряясь попасть по легкой ветке своим тяжелым клинком, но и каждый раз верно направляя его, — у него была просто изумительная быстрота реакции. Однако все та же старая ошибка.

Шеф слегка ускорил бой, сделал ложный выпад снизу и сильно хлестнул Карли по руке с мечом. Отступив назад, он опустил свою палку.

— Ты должен помнить, Карли, — сказал он. — Ты ведь не веники режешь. У тебя обоюдоострый клинок, а не секач. Для чего, по-твоему, нужно лезвие на второй стороне? Не для твоего прямого удара, потому что ты всегда рубишь одной стороной, полностью вкладывая свою силу в удар.

— Это нужно для обратного удара, — сказал Карли, повторяя урок. — Я знаю, знаю. Я просто не могу свою руку заставить это сделать, пока об этом не думаю, а когда думаю, получается слишком поздно. А вот скажи мне, что будет, если я попробую драться с настоящим воином, викингом с корабля?

Шеф протянул руку за мечом, критически осмотрел лезвие. Это было неплохое оружие — теперь, когда он его перековал. Но, располагая только тем, что имелось в деревенской кузнице в Дитмарше, на многое он не осмелился. Клинок все равно был из цельного куска металла, без той чересполосицы мягкого и твердого железа, которая придает лучшим мечам гибкость и прочность. Не смог он также наварить по краям клинка закаленные лезвия, которые были отличительным признаком профессионального оружия, — не нашлось хорошей стали, да и горн мог дать жар, достаточный лишь для красного каления. И теперь, каждый раз, когда они уходят за деревню и Шеф фехтует с Карли своим копьем «Гунгнир» как алебардой, на дешевом железе меча остаются зазубрины, которые приходится править молотком и напильником. Однако и по зазубринам можно кое-что узнать. Если они образуются под прямым углом к клинку, значит, Карли фехтовал правильно. От неумелого отбива на металле остаются царапины и зазубрины, идущие наискосок. В этот раз их нет. Шеф отдал меч.

— Если ты столкнешься с настоящим ратоборцем вроде человека, который обучал меня, ты умрешь, — сказал он. — Как и я бы умер. Но в армии викингов полно крестьянских детей. Ты можешь встретить одного из них. И не забывай, — добавил он, — если встретишь настоящего ратоборца, ты не должен драться честно.

— Ты так делал, — догадался Карли. Шеф кивнул.

— Ты делал много чего, о чем мне не рассказываешь, Шеф.

— Если я расскажу, ты не поверишь. Карли сунул свой меч в деревянные, подбитые шерстью ножны, которые они специально изготовили, — ведь только в них можно было предохранить меч от ржавчины в вечно влажном климате Дитмарша. Оба побрели назад к временному лагерю ярдах в тридцати от них на полянке, где в тумане как бы нехотя дымился костер.

—И ты не сказал мне, что ты собираешься делать, — продолжал Карли. — Ты и взаправду думаешь, как говорил, явиться на невольничий рынок и дать Никко продать тебя?

— Я действительно приду на невольничий рынок в Гедебю, — отвечал Шеф. — А там, будь что будет. Но я не намерен кончить свои дни рабом. Скажи мне, Карли, как мои успехи?

Он завел речь о тех долгих часах, которые Карли, в обмен на уроки фехтования, потратил, чтобы научить Шефа, как сжимать кулаки, как бить коротким прямым ударом вместо обычных размашистых свингов, как двигаться и вкладывать в удар весь вес тела, как защищаться руками и уворачиваться.

На лице Карли снова появилась его обычная ухмылка.

— Да, похоже, как и мои. Если ты встретишь настоящего бойца, кулачного бойца с болот, он тебя одолеет. Но ты вполне можешь сбить человека с ног, если он будет стоять смирно.

Шеф задумчиво кивнул. Этому, по крайней мере, стоило учиться. Странно, что они здесь искусны только в одном виде единоборств, в своем забытом уголке. Может быть, они слишком мало торговали и не имели металла, поэтому им приходится драться голыми руками.

Один лишь Никко заметил их возвращение в лагерь, наградив обоих сердитым взглядом.

— Мы будем в Гедебю завтра, — сказал он, — там, наконец, прекратятся твои гулянки. Я сказал, твои гулянки пора прекратить, — срываясь на визг, заорал он, так как Шеф его игнорировал. — В Гедебю у тебя появится хозяин, и он не даст тебе валять дурака, прикидываясь воином. Ты будешьвкалывать от зари до зари, иначе попробуешь кожаного кнута. Ты его пробовал, я видел твою спину. Никакой ты не воин, а просто беглый!

Карли пнул комок грязи едва ли не в самый котелок Никко, и крик перешел в злобное бормотание.

— Это у нас последняя ночь, — сказал Карли негромко. — Есть у меня идея. Понимаешь, мы выходим из Дитмарша. Завтра пойдем по хорошей дороге, по сухой земле, где живут датчане. Ты-то сможешь с ними разговаривать, а я плохо знаю язык. Но в полумиле отсюда есть деревня, там девки говорят еще по-нашему, по-болотному, как я и ты, — твой говор больше похож на фризский, но они тебя поймут. Так почему бы нам не слинять отсюда и не узнать, не найдется ли там в деревеньке кой-кого, кому надоели их утконогие парни?

Шеф взглянул на Карли со смесью раздражения и симпатии. За неделю, что он провел в приморской дитмаршской деревне, он понял, что Карли, жинерадостный, открытый и легкомысленный — из тех людей, которых все женщины обожают. Их привлекает его юмор, его беззаботность. Похоже, он попытал счастья с каждой женщиной в своей деревне, и, скорее всего, успешно. Некоторые мужья и отцы все знали, другие закрывали глаза, деревенские побаивались дать Карли повод пустить в ход кулаки. Всеобщим одобрением было встречено решение послать Карли на ярмарку вместе с Никко и другими, независимо от того, пойдет с ними Шеф или нет. Последняя ночь, которую Карли провел под родительским кровом, то и дело прерывалась царапаньем в ставни и молчаливыми исчезновениями в кусты за хижиной.

Это не были женщины Шефа, и он не имел оснований жаловаться. Однако Карли пробудил тревогу в его душе. В юности, работая в кузнице на фенах Эмнета и разнося по соседним деревням заказы. Шеф несколько раз имел дело с девушками — дочерьми керлов и даже рабов, но не с юными леди, чье девичество было предметом гордости и тщательно охранялось, а с теми, что охотно готовы были просветить юношу в его невежестве. Надо признать, что никогда они не гонялись за ним так, как за Карли, может быть, девушек пугали его серьезность и одержимость, они могли угадывать, что все его помыслы были о будущем, но он, по крайней мере, не чувствовал себя обделенным или неполноценным.

Потом был набег викингов на Эмнет, его приемного отца искалечили, схватили Годиву. То утро в убогой лачуге в перелеске, когда он стал у Годивы первым мужчиной и думал, что достиг предела мечтаний. И с тех пор у Шефа не было ни одной женщины, даже самой Годивы, хоть он и вернул ее себе; не было даже после того, как на него надели золотой королевский венец и половина шлюх в Англии ждала только его знака. Шеф иногда задумывался, не подействовала ли на его рассудок угроза Ивара его кастрировать. Он знал, что остается полноценным мужчиной — но ведь таковым, по словам Ханда, был и сам Ивар, и все-таки его прозвали Бескостный. Не мог же он заразиться бессилием от человека, которого убил? И мог ли его сводный брат, муж Годивы, проклясть его перед тем, как был повешен?

Что-то было не так с его рассудком, а не с телом, Шеф понимал это. Что-то вызванное его отношением к женщине, которую он любил как свое искушение и как свою невесту, его внутренним согласием с ее отказом ему и с ее решением выйти за Альфреда, самого верного мужчину из всех, кого встречал Шеф. Как бы то ни было, лекарства он не знал. Пойти с Карли означало бы лишь подвергнуться унижению. Завтра его ждет невольничий рынок, а еще через день его обработают холостильщики.

— Думаешь, у меня есть шанс? — спросил он, указывая на свой глаз и лицо.

Физиономия Карли расплылась от радости.

— Конечно! Длинный здоровенный парень вроде тебя, мускулы как у кузнеца. Говоришь как иностранец, сплошная загадка. Ты не забывай, эти бабы, они же все скучают. Никогда ничего не происходит. Им не разрешают подходить к дороге, где хоть кто-нибудь мог бы на них позариться. А на болото никто не заходит. Они видят одни и те же лица со дня рождения и до дня смерти. Я тебе говорю... — и Карли пустился в россказни, как девушки Дитмарша бывают рады любой прихоти симпатичного прохожего — да хоть бы и безобразного, — пока Шеф помешивал варево и накручивал на прутики полоски теста, чтобы обжарить на огне. Он не считал, что план Карли удастся, нет, с кем угодно, но только не с ним. Но в свой морской поход он, прежде всего, отправился с одной-единственной целью: забыть свадьбу Альфреда и Годивы. Ему следует использовать каждую возможность снять с себя это заклятье. Но особенно рассчитывать не на что. Чтобы изгладить его воспоминания, понадобится нечто большее, чем девка из болотной деревни.

Через несколько часов, возвращаясь темной ночью по болоту на стоянку. Шеф в который раз поразился собственному равнодушию. Все произошло примерно так, как он и предвидел: они пришли в деревню в тот час, когда добрые люди выходят на улицу поболтать, обменялись со случайно встреченными жителями новостями, Карли бросал многозначительные взгляды по сторонам и быстро перекинулся парой слов с одной девушкой, а затем и с другой, пока Шеф отвлекал внимание их мужчин. В сумерках они для виду ушли из деревни, а затем прокрались обратно, в ивовый шалаш, смотрящийся в стоячую воду. Девушки появились запыхавшиеся, испуганные и взволнованные.

Шефу досталась пышечка с надутыми губками. Сначала она была кокетливой. Потом презрительной. И под конец, когда поняла, что сам Шеф уже ни на что не надеется и вовсе не тревожится из-за своей несостоятельности — заботливой. Она погладила его изуродованное лицо, нащупала через рубаху шрамы на спине.

— Ты знавал худые времена, — сказала полувопросительно.

— Еще хуже, чем эти шрамы, — ответил он.

—Знаешь, нам, женщинам, тоже тяжело, — сказала она. Шеф вспомнил о том, что видел при разграблении Йорка и на руинах Эмнета, вспомнило своей матери и ее женской доле, о Годиве и Альфгаре, о розгах, об истории Ивара Бескостного и его зверствах с женщинами; наконец, задумался о девушках-рабынях, заживо погребенных со сломанными спинами, на кости которых он наткнулся в могильнике старого короля, и не ответил ничего. Затем они полежали молча, пока назойливый шум, который Карли производил со своей подружкой, не утих во второй раз, уже окончательно.

— Я никому не скажу, — прошептала она, когда довольная парочка вылезла из сырости и грязи. Никогда он ее больше не увидит.

«Меня должно беспокоить, — осознал Шеф, — что я не такой, как все. Но почему-то не беспокоит». Он остановился, нащупывая твердую почву тупым концом копья. В темноте что-то булькнуло и глухо шлепнулось в воду, а Карли, охнув, вытащил меч.

— Это просто выдра, — заметил Шеф.

— Может быть. Но разве ты не знаешь, что на болотах водятся и другие твари?

— Какие, например?

Карли помялся.

— Мы зовем их кикиморы.

— Мы тоже. Огромные существа, живут в жиже и хватают детей, которые подошли слишком близко. Страшные женщины с зелеными зубами. Покрытые серыми волосами руки, которые высовываются из воды и переворачивают лодки охотников,добавил Шеф, приплетая заодно побасенку, слышанную им от Бранда. — Мерлинги, что сидят и пируют...

Карли цапнул его за руку:

— Хватит! Не называй их. Они могут услышать и тогда явятся.

— Таких тварей не существует, — отвечал Шеф, снова нащупав дорогу и выходя на надежную тропу между двумя омутами. — Просто народ выдумывает истории, почему люди не возвращаются назад. На таком болоте, чтобы пропасть, кикимора не нужна. Смотри, вон за тем ольшаником наш лагерь.

Когда они достигли края расчищенной под лагерь поляны, где все уже неподвижно лежали под одеялами, Карли взглянул на Шефа.

— Я тебя не понимаю, — сказал он. — Ты всегда уверен, что тебе лучше знать. Но действуешь ты как лунатик. Или ты послан богами?

Шеф заметил, что Никко не спит и потихоньку подслушивает на своем наблюдательном посту в тени.

— Если так, — отвечал он, — надеюсь, что завтра они мне помогут.

Этой ночью во сне он почувствовал, что загривок его сжимают стальные пальцы, вертя его головой то в одну, то в другую сторону.

Первое видение открылось где-то на безлюдной равнине. Юный воин стоял, с трудом удерживаясь на ногах. Оружие его покрывала почерневшая кровь, и кровь текла по его ногам из-под кольчуги. В руке он сжимал сломанный меч, а у ног его лежал другой воин. Откуда-то издалека Шеф услышал голос, поющий:

Мечи не закаливают ядом, подумал Шеф. Закаливание — это когда сильно нагретую сталь резко охлаждают. Почему в воде охлаждение недостаточно резкое? Может быть, из-за пара, который от нее идет. Что же такое пар ?

Пальцы на шее неожиданно ущипнули его, словно заставляя не отвлекаться. На краю равнины Шеф увидел летящих хищных птиц, и голос снова заговорил нараспев:

Позади птиц Шефу на миг пригрезились женщины, их несущиеся по ветру силуэты, а совсем вдалеке — открывающиеся в неясной дымке огромные двери, которые он видел раньше, двери Вальгаллы.

Итак, герои умирают, сказал другой голос, не тот, что раньше. Даже в оцепенении сна Шеф почувствовал пронзительный холод, узнавая в том голосе зловещие иронические нотки своего покровителя, бога Рига, чей амулет-лесенку он носил на шее. Это смерть Хьялмара Великодушного, продолжал голос. Сошелся в схватке с шведским берсерком, вот и два новобранца для отца моего, Одина.

Видение исчезло, и Шеф почувствовал, что его глаза сверхъестественным образом поворачиваются куда-то в сторону. Миг, и в поле зрения возникло новое видение. Шеф смотрел вниз на узкую соломенную подстилку, лежащую на земляном полу. Помещение было где-то в стороне от главных комнат, может быть, чулан где-нибудь в углу, холодный и неудобный. На подстилке корчилась старуха, корчилась в муках, но осторожно. Шеф знал, что ей недавно было сказано, что она умирает, сказано лекарем или коновалом. Не из-за болезни легких, которая обычно уносит стариков зимой, но из-за опухоли или внутреннего повреждения. Она страдала невыносимо, хотя боялась признаться в этом. У нее не осталось родственников, если у нее были муж или сыновья, они уже умерли или покинули ее, она жила скудной милостью чужих людей. Причини она хоть какое-то беспокойство, и лишится даже своей подстилки и куска хлеба. Жива ли она, не имело значения.

Это была девушка, с которой он расстался на болоте, встречающая закат своей жизни. Или могла быть она. Это мог быть и кто-то еще: Шеф подумал о матери Годивы, ирландской рабыне, которую его приемный отец Вульфгар взял в наложницы, а потом, когда жена приревновала, продал, разлучив с ребенком. Но были и другие, много-много других. Мир был полон отчаявшихся старух, да и стариков, из последних сил старающихся умереть тихо и не привлекая внимания. Все они слягут в могилы и исчезнут из памяти. Все они когда-то были молодыми.

От этого видения на Шефа накатила волна такой безнадежности, которой он никогда не испытывал раньше. И все же было в этом что-то странное. Эта медленная смерть может произойти через много лет в будущем, как он сперва подумал, когда вроде бы узнал женщину. Или она могла произойти в прошлом, много лет назад. Но на мгновение Шеф, кажется, понял одну вещь: старая женщина, молящая на соломенной подстилке о незаметной смерти, была им самим. Или это он был ею?

Проснувшись как от толчка, Шеф испытал чувство облегчения. Все кругом тихо спали под своими одеялами. Он медленно выдохнул и постепенно расслабил напряженные мышцы.

На следующее утро они почти сразу вышли из болот. Только что они пробирались в густом холодном тумане среди черных омутов и неглубоких канав, которые, казалось, никуда не текли; затем земля под скудным травяным покровом пошла вверх, и взгляду Шефа предстала уходящая к горизонту дорога Великой Армии, по которой взад-вперед сновали путники. Шеф оглянулся назад и увидел, что Дитмарш, как одеялом, укрыт туманом. На солнце он рассеется, а в сумерках опустится опять. Неудивительно, что дитмаршцы живут впроголодь и не ждут незваных гостей.

Шефа также удивили перемены, произошедшие с его спутниками, когда они вышли на дорогу. На болотах они казались спокойными и уверенными, готовыми посмеяться и над всем миром, и над ближайшими соседями. Здесь же они прятали головы под крыло и боялись обратить на себя внимание. Шеф обнаружил, что он один держится с высоко поднятой головой, а все остальные сутулятся и сбиваются в кучу.

Вскоре их догнала ватага всадников, десять или двенадцать человек с навьюченными лошадьми, соляной обоз, направляющийся на север, к полуострову Ютландия. Проезжая мимо, они переговаривались на языке норманнов.