"Уход" Толстого - не символ ли "ухода" России? Не ее ли плата за европофобию?..
      ШЕКСПИР И ДОСТОЕВСКИЙ
      Шекспир дал возможность целому поколению чувствовать себя
      мыслящим существом, способным понимать.
      Достоевский
      Уже при жизни Достоевского называли учеником Шекспира (Современник. 1866. э 12. Отд. II. С. 276). В "Жестоком таланте" Н. К. Михайловский, сравнивая с Шекспиром "талант такого роста, как Достоевский", обратил внимание на сходство художественных приемов и мировидения двух гениев. Хотя тема "Шекспир и Достоевский" далека от исчерпания, собраны все высказывания Достоевского о Великом Виле, проанализированы шекспировские реминисценции в произведениях Достоевского и определено место Шекспира в творческой лаборатории "жестокого таланта". Тем не менее поражает малочисленность сравнительных исследований двух лучших знатоков человеческих душ и страстей. Даже Тарле, собравший эти материалы, свою знаменитую (к сожалению, утерянную) лекцию посвятил, главным образом, "ненормальным состояниям душ", то есть изображению преступных типов двумя художниками. Как говорил сам Тарле, его задачей было установить тот "шаг вперед, который совершил Достоевский в изображении ("выворачивании наизнанку") преступной души". Тарле интересовало не столько человековедение, сколько психиатрия, криминология и психология преступления. Он следовал по стопам Ферри и его "Преступников в искусстве":
      До открытия уголовной антропологии, разве что гений
      Шекспира (в Макбете) и личные наблюдения Достоевского над
      сибирскими злодеями знали о существовании такого рода
      преступников.
      Но разве можно сводить художников к криминологам? Ведь еще В. М. Бехтерев отмечал, что Достоевский "прежде всего художник. Он дал то, чего наука... дать не могла, ибо область художественного воспроизведения действительности есть дело художника, а не врача, притом же для тех творений, которые вышли из-под пера Достоевского, нужна гениальность и притом гениальность особого рода, гениальность художественная, а не аналитический гений науки".
      По пьесам Шекспира Достоевский изучал "все типы страстей, темпераментов, подвигов и преступлений". Если хотите, он сам шел по пути, проложенному Страстным Пилигримом. Если хотите, "Мера за меру" - предтеча "Преступления и наказания". Я имею в виду не содержание, а мировидение.
      Для Достоевского Шекспир был тем эталоном, по которому он выверял не только своих первых героев - Карамазова, Ставрогина, Настасью Филипповну, но и безымянную крестьянку, доведенную побоями до самоубийства.
      Эта женщина, в другой обстановке, могла бы быть какой - нибудь
      Юлией или Беатриче из Шекспира, Гретхен из Фауста... И вот эту-то
      Беатриче или Гретхен секут, секут как кошку!
      Достоевский рано приобщился к Шекспиру, еще 17-летним юношей вдумываясь в философию Гамлета и в письмах из инженерного училища признавая его недосягаемым творческим образцом. Культ Шекспира Достоевский сохранил до конца жизни.
      Как и следовало ожидать, Достоевского привлекали самые философские герои Шекспира - поэтому столь велик его интерес к "Гамлету", "Отелло", "Генриху VI". Именно главных героев этих пьес он столь часто упоминает в своих произведениях, использует для развенчания "современных Гамлетов", циников и лицемеров. Явный отпечаток гамлетизма, в понимании этого явления Достоевским, несут на себе князь Валковский, Фома Опискин, Ставрогин, которого мать сравнивает с датским принцем, чахоточный Ипполит, терзаемый гамлетовским вопросом, рефлектирующий Версилов, наконец, Иван Карамазов, ссылающийся в споре с Алешей на трагедию Шекспира.
      Вполне возможно, что гамлетовские сомнения и отчаяние писатель
      находил в Алексее Ивановиче, герое романа "Игрок", которому дал
      реплику принца: "слова, слова и слова" и в парадоксалисте "Записок из
      подполья". Недаром последний, услыхав пошлую тираду, что "Шекспир
      бессмертен", демонстративно "презрительно захохотал", "выделанно и
      гадко фыркнул": сам-то он понимает Шекспира, думалось ему, этому
      "усиленно сознающему" человеку, в котором рефлексия парализует
      действие.
      Гамлетовские слова кричит в "Подростке" Аркадий, услыхав о гибели
      Крафта: "Великодушный человек кончает самоубийством; Крафт застрелился
      - из-за идеи, из-за Гекубы... Впрочем, где вам знать про Гекубу!.."
      Наконец, Митя Карамазов, приняв твердое решение пустить себе пулю в
      лоб, жалуется Перхотину: "Грустно мне, грустно, Петр Ильич. Помнишь
      Гамлета: "Мне так грустно, так грустно, Горацио... Ах, бедный Йорик!"
      Это я, может быть, Йорик и есть. Именно теперь я Йорик, а череп
      потом".
      Достоевский постоянно и настойчиво возвращался к гамлетовскому
      вопросу, потому что за размышлениями о загробной жизни скрываются
      сомнения в бессмертии души и, в конечном итоге, главный вопрос,
      которым писатель, по его собственному признанию, "мучился сознательно
      и бессознательно всю... жизнь - существование Божие".
      Хотя шекспировские реминисценции у Достоевского редко связаны с раскрытием души героев, ориентировка на Шекспира всегда явственна и постоянна. Характерный пример - работа над "Идиотом", трансформация образа князя Мышкина.
      Сперва он мыслился трагическим злодеем, приходящим к очищению
      через страдание, и в числе его прообразов оказывался Яго. На раннем
      этапе работы, 18 октября 1867 г. писатель сделал такую запись:
      "План на Яго.
      При характере Идиота - Яго. Но кончает божеств. Оступается
      и проч.
      NB. Всех оклеветал, перед всеми интриговал, добился, деньги взял
      и невесту и отступился".
      Таким образом. "Идиот" сперва представлялся Достоевскому неким
      коварным интриганом и авантюристом. Дальнейшие записи, уточняющие и
      развивающие характер и поведение Идиота-Яго, показывают, как,
      отталкиваясь от шекспировского героя, писатель старался психологически
      обосновать его ненависть к людям. Особенно интересовало его раскрытие
      душевных движений и поведения "русского Яго" в новом аспекте,
      отсутствующем в трагедии, - в любви. Однако эти поиски не были
      завершены в связи с полным изменением замысла и переориентировкой
      героя на Христа и Дон Кихота.
      К шекспировским реминисценциям принадлежит и сравнение героя
      "Бесов" Николая Ставрогина с принцем Гарри, наследником престола, а
      затем английским королем Генрихом V в исторической хронике "Король
      Генрих IV". Одна из глав так и названа "Принц Гарри. Сватовство" (ч.
      I, гл. 2). Сравнение это делает другой герой романа - Степан
      Трофимович Верховенский, идеалист 40-х годов, убежденный западник и
      страстный поклонник Шекспира. Желая утешить мать Ставрогина - Варвару
      Петровну, взволнованную слухами о "безумных кутежах", о "какой - то
      дикой разнузданности" и бретерстве сына, "Степан Трофимович уверял ее,
      что это только первые, буйные порывы слишком богатой организации,
      что море уляжется и что все это похоже на юность принца Гарри,
      кутившего с Фальстафом, Пойнсом и мистрис Квикли, описанную у
      Шекспира".
      Чаще всего мы встречаемся у Достоевского с Отелло, Гамлетом и Фальстафом. Увлечение "Отелло" было столь велико, что в 1879-1880 годах Достоевский несколько раз предлагал в салоне Штакеншнейдеров поставить любительскую пьесу и себя в роли Отелло. Тема Отелло - одна из центральных в "Подростке".
      У Версилова тоже "разможжена душа", потому что он лишился идеала:
      обожая Ахмакову, он испытывает "самое искреннее и глубочайшее неверие
      в ее нравственные достоинства". Между тем Ахмакова. как и Дездемона,
      представлена идеалом нравственного совершенства, ума, красоты.
      Параллельность финальных сцен очевидна: подобно тому как мавр целовал
      перед убийством спящую жену свою, Версилов дважды целует лежащую без
      чувств Ахмакову и затем пытается застрелить ее и застрелиться сам. Но
      Версилов не Отелло, не цельная чистая душа, а "рефлексер",
      переживающий раздвоение личности. Он действует импульсивно, почти
      теряя рассудок, и ему не удается ни убить, ни покончить с собой.
      Тема Фальстафа занимает в творчестве Достоевского меньшее место: m-r M в "Маленьком герое", купчик Архипов в "Униженных и оскорбленных " ("Бестия и шельма... Иуда и Фальстаф, все вместе"), чиновник Лебедев и генерал Иволгин в "Идиоте", Лебядкин в "Бесах". Фальстафы Достоевского - мерзость мира, "особая порода растолстевшего на чужой счет человечества, которая ровно ничего не делает, которая ровно ничего не хочет делать и у которой, от вечной лености и ничегонеделания, вместо сердца кусок жира".
      Академик Е. В. Тарле писал А. Г. Достоевской: "Достоевский открыл в человеческой душе такие пропасти и бездны, которые и для Шекспира и для Толстого остались закрытыми". Психологический анализ у Достоевского тоньше, значительнее, глубже, нежели у Шекспира: то, что Шекспир только обозначил, наметил, изобразил извне, Достоевский показал изнутри. Что у Яго или Макбета преступная воля или страсть, то у Раскольникова, Свидригайлова, Смердякова, Верховенского - структура сознания, анатомия подкорки, патологоанатомия, болезненные состояния, психиатрия.
      По мнению Тарле, шекспировские заветы и традиции осуществил вполне только Достоевский, и за 250 лет, их разделяющих, не было никого, кто бы понял и оценил Шекспира так хорошо, как Достоевский. Именно Достоевский продолжил и развил психологизм "знатока человеческого сердца", дав блестящее в художественном отношении изображение человеческой ненависти, жестокости, честолюбия, гнева, ревности, корысти, безумия...
      ШЕКСПИР И ЧЕХОВ
      И все же в российской словесности дух Шекспира был ближе всего духу Чехова. Речь идет не о пересечениях призрака "черного монаха" с тенью отца Гамлета или зависимости хамелеона от Озрика, даже не о многочисленных шекспировских аллюзиях в рассказах и повестях А. П. Чехова ("Барон", "Колхас", "Пари", "Рассказ без конца", "Три года", "Моя жизнь" и т.д.), а о гамлетизме и шекспиризме Чехова, его шекспировском видении жизни, контрасте высокого строя шекспировских трагедий и пошлости российской жизни, пародировании и фарсовом снижении Шекспира на русской почве: "Но я гнилая тряпка, дрянь, кислятина, я московский Гамлет. Тащите меня на Ваганьково". Чехов довел тургеневский уровень снижения русского гамлетизма до леонидандреевского, до беловского, до бальмонтовского. Чехов хотел видеть людей необыкновенными - как Отелло или Гамлет, - а видел юродивыми, жалкими, ничтожными, и в этом видении не отдалялся, а сближался с Бессмертным Уильямом. "По капле выдавливать из себя раба" - это тоже влияние Шекспира на Чехова.
      Рассказы Чехова 80-х годов изобилуют шекспировскими реминисценциями: "Талант", "Писатель", пьеса "Леший", "Рассказ старшего садовника", "Огни", "Скучная история" - и др. Платонов в "Пьесе без названия" и главный герой "Иванова" - из породы русских Гамлетов.
      Станиславский считал Чехова продолжателем шекспировских традиций и говорил, что Шекспира надо играть как Чехова - не стилистически, а артистически, играть полутона и паузы, играть молчание Шекспира. И сам "разрабатывал" Шекспира по чеховским канонам.
      Артур Миллер считал, что Чехов ближе к Шекспиру, чем кто бы то ни было другой. Критики называли "Чайку" шекспировской пьесой Чехова и улавливали в сцене представления пьесы Треплева сходство со "сценой мышеловки".
      А. П. Чехов-М. В. Киселевой:
      Я не знаю, кто прав: Гомер, Шекспир, Лопе де Вега, вообще
      древние, не боявшиеся рыться в "навозной куче", но бывшие гораздо
      устойчивее нас в нравственном отношении, или же современные писатели,
      чопорные на бумаге, но холодно-циничные в душе и жизни. Я не знаю, у
      кого плохой вкус: у греков ли, которые не стыдились воспевать любовь
      такою, какова она на самом деле в прекрасной природе, или у читателей
      Габорио, Марлита, Пьера Бобо (П. Д. Боборыкина)?
      Путь Дж. Гилгуда к Шекспиру лежал через Чехова, в свою очередь истолкованного им в шекспировских традициях английской сцены. Треплев был для Гилгуда "Гамлетом в миниатюре". Гилгуд начинал с Треплева, а кончал Макбетом.
      МЫ
      Не только мы обязаны ему, но и он кое-чем обязан нам.
      С. Джонсон
      Шекспировская традиция пронизывает постшекспировскую культуру. По силе шекспировских влияний можно судить о ее мощи. По степени воздействия Шекспира можно определить ее развитость. По отсутствию...
      Мы много написали о Шекспире, пьесы Шекспира не сходили с наших сцен, русская культура XIX века находилась под интенсивной шекспировской иррадиацией. Но вот он, главный симптом нашей культуры: значение шекспировского наследия в развитии советской литературы - пшик. Даже наши служивые не смогли выполнить заказ партии: проследить влияния. Много наговорено о "реализме" и "жизненности" Шекспира, но вот незадача: социалистическому реализму он был ненужен, "реальному гуманизму" гуманизм Шекспира пришелся не ко двору, социалистическому человековедению шекспировская правда о человеке не потребовалась... "Марксисты находили в творчестве Шекспира могучую опору", но предпочитали не опираться на нее. Высоко держа "знамя Шекспира", верные Русланы водружали его на вышках ГУЛАГа...
      Читаю: "К сожалению, литературоведы еще почти не исследовали значение шекспировского наследия в развитии советской литературы". Но нет этого значения! Нет! Разве что - сама жизнь наишекспировского из времен... Оказалось, что самое шекспировское время вполне может обойтись без Шекспира, подменив его "закалкой стали", "цементом" и "брусками". Это говорю не я наши вожди:
      Без нас, без нашей эпохи, которая, согласно слову Маркса,
      действительно переделывает мир, переделывает его согласно велению
      интересов пролетариата... такие явления, как Шекспир, были бы как бы
      бессмысленны.
      Да, мир вообще обрел смысл с появлением нас. Это наш субъективный идеализм: без нас - пустота... И Шекспир без нас - не Шекспир, и история не история, и человек - не человек, а...
      Горький:
      Исторический, но небывалый человек, Человек с большой буквы,
      Владимир Ленин, решительно и навсегда вычеркнул из жизни тип
      утешителя, заменив его учителем революционного права рабочего класса.
      Вот этот учитель, деятель, строитель нового мира и должен быть главным
      героем современной драмы. А для того, чтоб изобразить этого героя с
      должной силой и яркостью слова, нужно учиться писать пьесы... у
      Шекспира.
      Ну, и с кого же писать? Кого Горький выше всего ценил в Шекспире? Калибана! Не верите? Что ж, откройте книгу "Шекспир в мировой литературе", откройте на странице 23, читайте...
      О том же и в том же "ленинском" стиле писали и другие наши корифеи, хоть тот же Л. Леонов:
      Железная поступь наших будней требует монументальности,
      "шекспировской площадности"...
      Вот и ровняли площадки для строительства ГУЛАГа...
      Удивительно, что наши вообще не отвергали обскуранта и демофоба Шекспира, как это с коммунистической прямолинейностью делали Фриче, Вишневский, а у них - Эрнст Кросби, прямо назвавший Шекспира антинародным. Да, это так: менее всего лгали борцы с "буржуазным искусством" первого призыва - Фриче, Погодин, Вишневский и иже с ними. Именно Фриче и Вишневский, Шекспира отвергающие, сказали правду о нем, а именно, что "Шекспир и реализм несовместимы", что "Шекспир насквозь гиперболичен, чрезмерен, сверхреален или уходит куда-то всегда в сторону от реального", что Шекспир изображал народ как слепую и тупую чернь.
      Как там у В.Вишневского? - ""Гамлет" - порождение нисходящего класса", "линия Гамлета - это линия реакционная, линия нисходящего класса, линия гибнущей аристократии".
      В. Фриче объявил Шекспира идеологом деградирующего дворянства и защитником колониальной экспансии, восславившим "угнетателя и колонизатора" и идеализирующим аристократию. Согласно Фриче, пока феодализм был еще крепок, в пьесах Шекспира преобладали жизнерадостные мотивы, когда же он понял, что мир этот обречен, он впал в глубокий траур и создал образы Гамлета, Отелло и Лира.
      Насколько Шекспир любил старый мир даже в его отрицательных
      сторонах, настолько он ненавидел новый, даже в его положительных
      проявлениях.
      Герцог Просперо, подающий в отставку, прощающийся с искусством и
      публикой, это весь старый аристократический мир с его блеском и его
      поэзией, который был так дорог поэту и который на его глазах тускнел и
      гас под напором серой и однообразной жизни демократии.
      Если его ранние пьесы были праздником роскоши и наслаждения, то в поздние врываются зловещие нотки тоски и мрачных предчувствий - плачей по уходящему миру.
      И это мрачное настроение все разрастается, становится грозным
      кошмаром и поглощает, как черная туча, голубой, сиявший солнцем
      небосвод. Там, где раньше виднелись светлые лица богов и богинь,
      выступают в сгущающемся мраке мертвенно-бледные маски привидений и
      дьявольские лики ведьм, освещенные отсветом адского огня.
      Луначарский и Горький как в воду глядели, говоря о Шекспире, что он "не может устареть для нас" - все демонстрируемые им мерзости человека - наши. И еще, говорил Луначарский, "его время было такое, когда человек мог выявить особенно ярко всю многогранность своего существа". Наше время куда многогранней: что там шутовские и бутафорские страсти - мордасти Страстного Пилигрима по сравнению с почвой, унавоженной человечиной. Даже шекспировской фантазии вряд ли хватило бы, чтобы представить себе путь из трупов длиной в сто тысяч километров. А ведь именно столько уложили...
      В. Шкловский сказал пророческие слова: трагедия Шекспира - это трагедия будущего. И хотя Шекспир не провидел масштабов трагедии, концентрированность трагического в Шекспире - это предвидение нас, ибо наша трагедия - трагедия нравственности, а это и есть главная тема Шекспира, заимствованная им у Данте и Средневековья.
      Маркс обнаружил в творчестве Шекспира яростный бунт человека против бесчеловечности товара, и здесь сведя полноту жизни и широту искусства к товарноденежным отношениям. Наш демиург только то и разобрал в Шекспире, что он "превосходно изображает сущность денег". А вот мало кому в нашей стране известный р-р-р-реакционный поэт Колридж восторгался в Шекспире не силой вообще, а силой единения alter et idem, меня и ближнего моего. Такова разница между "великим вождем" и "реакционным поэтом".
      Советское шекспироведение - во многом "пролетаризация" Шекспира, бесконечное "доказательство" того, что он наш, то есть борец за социальную справедливость, влюбленный в человека труда и красоту жизни. Другая сторона такого рода "доказательств" - "опровержение" символизма, модернизма и экзистенциализма Пророка бездн. Впрочем, первое и второе - одно: наша социальная справедливость и красота нашей жизни - достойны пера Шекспира. Рисуя Калибана, Шекспир упреждал Кафку и Беккета, рассказывая о том, каким может стать мир, когда Калибан расправится с Просперо.
      Социальные причины трагизма Шекспира, пишут наши, - в несправедливой общественной формации, в реакционности правительства, бедствиях ремесленников и крестьян, в засилии торговых монополий. Основы трагического связаны не с сущностью человеческого, а с мистикой социального, существующего как бы вне людей. Так и говорится: магистральный сюжет шекспировских трагедий - судьба человека в бесчеловечном обществе. Человек прекрасен, общество бесчеловечно...
      Даже Троил велик потому, что преодолел личный интерес. Даже у Кориолана - не презрение к плебсу, а "презрение к классовому миру":
      Шекспир сделал борьбу двух классовых сил не просто фоном, на
      котором действует главный герой, но основным содержанием [Кориолана].
      Спасибо и за то, что "нельзя утверждать, что Шекспир выразил в "Кориолане" идею о неизбежности гибели феодального порядка". А почему, собственно, нельзя? Если ложь глобальна, утверждать можно все!.. И вот уже оказывается, что Шекспир демонстрировал не гнусности черни, он показывал "истину народа и его попранные права". И еще: "видимость народа не совпадает с его существом". Мол, видимость отвратительна, а сущность божественна... И вот уже народник Шекспир - предтеча революции и коммунизма...
      Народность шекспировских героев питала буржуазно-демократическую
      мысль нового времени. Ибо прогрессивно-освободительная борьба в новое
      время была... борьбой за более органические и народные формы жизни, за
      демократию на более широкой основе. Эта борьба решается, однако,
      только в социалистическом обществе, как первой подлинной форме
      органической всенародной жизни.
      Но ложь столь вопиюща, что требует пояснения в виде еще большей лжи:
      Своеобразие шекспировской народности обнаруживается в отношении
      между героем и народным фоном. В трагедии Шекспира мы никогда не
      находим ситуации героя, возглавляющего народное движение, в отличие от
      автора "Разбойников" и "Вильгельма Телля". Изображение восстания Кеда
      в "Генрихе VI" дано в целом в отрицательном и гротескном свете.
      Сознательно-демократическое, отрешенное от личного, прямое служение
      угнетенному народу - не тема Шекспира.
      Вот видите, как все просто: не тема - и все. А вот стань служение угнетенному народу темой Шекспира...
      Некогда Тургенев с пафосом говорил: "Для нас Шекспир не одно только громкое, яркое имя, которому поклоняются лишь изредка и издали: он сделался нашим достоянием, он вошел в нашу плоть и кровь".
      Правда ли это? Стал ли Лебедь Эйвона российским орлом? Возможно ли вообще "вхождение в плоть и кровь" несовпадающих менталитетов? Реально ли втиснуть безбрежность Шекспира в рабство XIX-го или фаланстеры ХХ-го? Можно ли полноценно ставить и играть Шекспира, если все, что дозволено сказать о жизни и о человеке, так это "человек звучит гордо"?
      Сложные вопросы. Ведь и в наших фаланстерах жили и творили Белый, Булгаков, Ахматова, Цветаева, Платонов, Пастернак. Ведь и Шекспира играли Остужев, Чехов, Хорава, Михоэлс. Человек сильнее самой страшной тоталитарной системы, и личность неангажированного художника - единственный критерий мощи воплощения Шекспира.
      Но сколько их - неангажированных? И не потому ли, что раз-два - и обчелся, наш Шекспир столь убог? Во избежание обвинений в предвзятости процитирую не до конца ангажированных наших из самого авторитетного источника. Всесоюзной шекспировской конференции ВТО: "выдающихся шекспировских спектаклей, к сожалению, не создано"; "существует вопиющий разрыв между содержанием шекспировских пьес и той сценической формой, которая им придается"; "наш театр отвык поднимать большие философские, коренные вопросы бытия и человеческого существования"; "не рефлексия, не избыток мысли у актера и режиссера, а ее недостаток и мелкотравчатость ведут к снижению реализма Шекспира"; "бессильное, фальшивое, "дурное" обобщение, как правило, связано со стремлением к пышности и чисто декоративной грандиозности"; "вялая, бескрылая иллюстративность, с одной стороны, и прямолинейное плоское абстрагирование каждой жизненной темы и ситуации, превращение образов в "рупоры идей"; "отказ от фантастики, поэзии, героического стиля, от поисков яркой впечатляющей формы, от потрясающих душу зрителя страстей"; "отсутствие поэтической приподнятости и обобщенности"; "излишняя парадность, помпезность спектакля, заглушающие шекспировскую мысль"; "примитивная иллюстративность"; "оперная слащавая красивость, навязчивая иллюстративность"; "сползание с высот шекспировского реализма в натурализм"; "чрезмерная рассудочность и вялость современного актера": "нищета замысла, нищета философии"; "эпигонство, сектантская узость, догматизм, косность и ожирение творческой мысли...".
      Продолжать?..
      Сказано, казалось бы, много и верно, но не сказано главного, не названы причины. А причины - долголетняя стерилизация духа, синдром длительного сдавливания, атрофия, античеловечность, ангигуманизм, оскудение забитых источников... Дело не в "неверном прочтении" Шекспира - дело в тотальном обескультуривании, в деградации элиты, во всеобщем вырождении...
      А Шекспиру необходимы раскрепощение, свобода, мощь! А какая же свобода в лагере - от океана до океана, лагере, огражденном семью рядами колючей проволоки, дабы не только мышь - мысль не проскочила...
      Бедный, изнуренный, обворованный, обездуховленный, замороченный народ... Несчастные люди...
      Читая "Шекспира в меняющемся мире" - книгу английских марксистов, - я еще раз убедился в том, что утюг марксизма одинаково разглаживает извилины в русских и английских мозгах. А чем иным объяснить эти "перлы"? - "Шекспир показал конфликт между феодальными и буржуазными идеями"; "открытая критика общества"; "самое важное в "Отелло" - это цвет "кожи""; ""Троил и Крессида" и дух капитализма" и проч.
      Вся буржуазная шекспирология - "не поняла", "не сумела", "не выявила", зато у нас - "могущество самого метода советского искусствоведения". В чем же это могущество? В том, отвечает автор статьи "Шекспир, прочитанный заново", что Лир "еще не понял несправедливости строя, за которую и сам нес вину" ("Нева". 1960. э 6. С. 203). В том, что "подземные толчки сотрясают застывший авторитарный строй" и что "шекспировская поэзия отразила огонь молнии, ударившей в этот недвижимый порядок". В том, что в "прочитанном заново" Шекспире служивый узрел "шедшую будущую армию наемного труда". Впрочем, с одной мыслью верного Руслана можно согласиться: "Подле повелителя, не ограниченного в своей власти, непременно существуют люди, изо всех сил раболепствующие, готовые обожествить тиранию". - Как в зеркало...
      Додумались до того, что "западное шекспироведение в принципе отказывает Шекспиру в самостоятельных исторических воззрениях", зато наше не только не отказывает, но обнаруживает в нем чуть ли не предтечу Маркса, увидевшего в истории "определенные закономерности, которые способен постичь человеческий разум": "его творчество буквально пронизано ренессансным историзмом".
      Додумались до того, что, хоть "все мерзостно, что вижу я вокруг", причина тому - не человек, не грехопадение, не животность, а... монархический строй. Жажда власти и жажда богатства - не от человека, а от социума, от мистического общественного, существующего как бы вне и без людей.
      Додумались до Шекспира - демократа, усматривающего в массе "источник высших моральных и духовных ценностей, в том числе и политической мудрости", "решающую движущую силу истории". Додумались до того, что "восстание Кеда инспирировано реакционными феодалами" и что главное в творчестве Шекспира демонстрация "гибнущего феодального мира".
      Шекспир обнажает разложение высших правящих кругов, картину
      гниения всего государственного правления, он показывает, что все
      несчастья страны идут от феодальной аристократии и от
      капитализирующегося дворянства, которые грабят народ, ввергают его в
      нищету и бедствия, попирают его человеческие права.
      Вот они, перлы наших, малая толика, демонстрирующая "могущество самого метода советского искусствоведения":
      Зарубежные шекспироведы, слыша об этом единстве, нередко
      испытывают нечто близкое к чувству зависти.
      ...внося в его трагедии идейную целенаправленность, делая их
      оружием в современной борьбе, советский театр вводит Шекспира в мир
      социализма.
      Право, чего только не способен "доказать" буржуазный
      исследователь!
      А коммунистический?..
      Книжка Бетэля... показывает с чрезвычайной убедительностью, к
      каким реакционным выводам приходит, и совершенно неизбежно,
      современное квазинаучное шекспироведение.
      Позиция, занятая советскими шекспироведами, представляется нам
      единственно научной.
      Антинаучное буржуазное шекспироведение последних десятилетий...
      У них, видите ли, мертвый Шекспир, у наших - самый живой, почти как Ленин...
      В угоду своим реакционным задачам большая часть современных
      буржуазных шекспироведов, исследующих елизаветинскую эпоху, проходит
      мимо...
      Существеннейшая, принципиальнейшая разница между нашим, советским
      шекспироведением и шекспироведением буржуазным заключается именно в
      диалектическом подходе к явлениям.
      "Типичное разложение буржуазной науки позитивистского типа"; "скользкая тропинка экзистенциального мышления, ведущего к пропасти небытия"; "худосочные истины символической интерпретации"; "символические трактовки обедняют сами пьесы"; "произвольные манипуляции Найта, Джеймса и Траверси"; "Найт закоснел в своем методе"; "идейное оскудение и извращенность новейших буржуазных и реакционных течений"; "Тильярд уплатил дань реакционным попыткам некоторой части буржуазной интеллигенции найти в религии опору для борьбы против порочных элементов современной капиталистической цивилизации"; переодетый в Гамлета Валери боится "прогрессивных социальных перемен", ему свойствен "вялый скепсис буржуазного интеллигента"...
      Вот характерная реакция наших на утверждение Лоуренса, что Шекспир дает зрителю тем больше, чем выше его умственное развитие, - "высказывание, проникнутое зоологической ненавистью к народной массе".
      Наши любят шекспировские гимны человеческому разуму, часто цитируют монологи Просперо "затмил я солнце, мятежный ветер подчинил себе..." или Гамлета "что за мастерское создание человек", но не терпят заключительной части этих гимнов: "А что для меня эта квинтэссенция праха?" Наши не терпят трагедию расставания шекспировских героев с идеалами, их разочарование в могуществе и разумности человека, осознание глубины человеческого зла, понимание легкости перехода к зверству и вероломству: "...в нем мое безмерное доверие взрастило вероломство без границ". Какова сквозная тема "Гамлета", "Отелло", "Лира", "Бури? - Обманутое доверие, поруганная любовь, попранная справедливость, оскорбленная человечность, оплаченное злом добро... "Я разбудил в своем коварном брате то зло, которое дремало в нем...".
      Это же надо - после Китса, Колриджа, Блейка, Шелли, Шлегелей, Гете, Пушкина, Достоевского, Брандеса, Джойса, Элиота, Найта, Уилсона, Столла, Тильярда, Сперджей - заявлять, что "только советское литературоведение внесло ясность в такое многогранное творение, как шекспировский "Гамлет"".