– Потому что у него «жучок»?

– Потому что я знаю, куда он едет.

Они подошли к «лендроверу», и Лайм включил рацию:

– Джильямс?

– Да, сэр.

– Мне нужен караван.

– Нужен кто?

Это было одним из преимуществ, которые давало неограниченное количество денег и людей.

Тысячи лет верблюжьи караваны были почти единственным способом передвижения в Северной Африке, они служили не только транспортом, но и древним укладом, традицией, культурой жизни. В каждом караване насчитывалось от двенадцати до двух сотен верблюдов, за год он совершал только один переход, зато и тянулось это путешествие почти целый год. Оно начиналось где-нибудь у реки Нигер – с грузом шкур, соли, сушеного мяса и ремесленных поделок караван медленно двигался к северу, по пути торгуя и грузом, и самими верблюдами, и спустя шесть месяцев достигал Атласских гор, где, набрав новые товары – мануфактуру, финики, порох, керосин, – поворачивал обратно. Караван был домом: в нем рождались, жили и умирали.

Обычно в этом районе всегда бывали караваны. Здесь находился их поворотный пункт, самая северная точка маршрута. Не важно, каким путем они приходили сюда с юга, – дальше начиналось нагорье, и караваны поворачивали назад. Для Джильямса не составило большого труда обнаружить один из них к западу от Туггурта и воспользоваться его услугами. Все можно было нанять или купить.

Караван тронулся с места через два часа после звонка Лайма. В это время Лайм и его маленькая колонна из «лендровера» и грузовика двинулась встречным курсом через блед, направляясь к точке пересечения их маршрутов.

То, что Ринальдо приехал на обычном автомобиле, подсказало Лайму, где находится их укрытие. На весь вади имелась лишь одна приличная дорога. Она шла на северо-восток до старого форпоста Иностранного легиона в Дзиуа, затем, повернув к востоку, около сотни миль тянулась в сторону Туггурта и соединялась с главной магистралью возле Бискры.

Бывший форпост легиона все еще использовался как штаб-квартира районной администрации. Но помимо основной крепости существовала цепь вспомогательных постов – бома, которые стояли друг от друга на расстоянии одного дня пути. В тридцати милях к юго-востоку от Дзиуа находился один такой бома, заброшенный после Второй мировой войны. В пятидесятых годах Лайм бывал в нем пару раз и находил там следы чьего-то пребывания: бандитов-феллахов или повстанцев из Фронта национального освобождения. Очевидно, Стурка еще в те давние времена использовал его, как свою базу. Пост стоял на холме в двести футов высоты и безраздельно господствовал над местностью, держа на мушке всю округу. Дорога проходила в нескольких сотнях футов от него. Это было идеальное место, чтобы прятать Фэрли, – к нему нельзя было подобраться незамеченным.

Американские самолеты и вертолеты с полной загрузкой приземлились возле Туггурта, в шестидесяти милях от бома; к тому времени, когда Лайм соединится с караваном, они будут готовы к операции. В команде имелся доктор с запасом в несколько пинт крови АВ с отрицательным резусом, снайперы, техники и электроника. Лайму понадобится вся их мобильность и огневая мощь. Он знал, что ему не удастся попасть в крепость Стурки незаметно или с помощью какой-нибудь уловки.

Риск был огромен – прежде всего для Фэрли – если он погибнет, Лайма обвинят в грубой ошибке, приведшей к смерти президента. Возможно, потом они придумают способ, как убрать его куда-нибудь подальше на всю оставшуюся жизнь, а может быть, вообще решат не оставлять в живых. Но избежать риска было невозможно. Он мог не трогать Стурку и просто посмотреть, что получится из истории с обменом Фэрли на вашингтонскую семерку, но у них не было никакого способа заставить Стурку выполнить свое обещание и освободить узника, поэтому риск все равно был бы велик. Внезапная атака все-таки давала больше шансов: люди Стурки не были профессионалами, обученными убивать без рассуждений. Следовало позаботиться лишь о том, чтобы в момент захвата рядом с Фэрли не было самого Стурки. Остальные вряд ли смогут быстро отреагировать на неожиданное нападение, их растерянность будет способствовать успеху операции.

«Лендровер» тащился по камням и ямам, бросая свет далеко впереди себя. Лайм сидел, вцепившись в кресло, яростно курил и все больше покрывался потом.

04.15, североафриканское время.

Она лежала в гребной шлюпке, скользившей по спокойной глади озера. Голубое небо, теплое солнце и прозрачная чистая вода, легкое течение которой плавно увлекало лодку. Вокруг полное безмолвие. Ей не нужно было поднимать голову – она знала, что озеро переходит в глубокий туннель и рано или поздно лодка войдет в него, нежно погрузив ее в густую тьму…

– Пегги. Эй, Пегги.

– А?

– Вставай. Тебя что, хлопнуть по щеке?

– Сейчас… сейчас. – Она уже почти проснулась; откинула одеяло и села на кровати. – Сколько времени?

– Начало пятого.

– Утра?

– Со свиньей что-то не так. Тебе надо посмотреть.

От слов Сезара она вздрогнула.

– Что с ним? – Она потянулась к чадре и покрывалу.

– Не знаю. Он плохо выглядит.

Она вспомнила про свои часы и взяла их с собой. Они спустились по лестнице в коридор, который привел их к камере.

У Элвина был встревоженный вид, когда он открыл дверь. Пегги проскользнула в камеру.

Фэрли выглядел как труп. Она поднесла к его ноздрям стеклышко часов, и через секунду оно слегка запотело. Проверила пульс – почти не прощупывается. О, черт.

– Надо позвать Стурку.

Сезар вышел. Она услышала на лестнице его тяжелые шаги. Стурка тоже ничего не сможет сделать, подумала она и подозвала Элвина.

– Надо попытаться поставить его на ноги. Поводить взад и вперед.

– Как при передозировке снотворного?

– Да. Я не знаю, что еще можно сделать. Кофе у нас есть?

– Не знаю. Пойду посмотрю. Если найдется, приготовить?

– Да.

Элвин ушел. Пегги переместила Фэрли в сидячее положение. Спустив его ноги на пол и перевернув тело на бок, она подставила под его руку плечо и попыталась поднять Фэрли на ноги, но выбрала неправильный угол и упала вместе с ним на койку. Она вылезла из-под его вялой руки и попробовала снова.

Ничего хорошего из этого не вышло. У него подгибались ноги, нужны были два человека, чтобы поддерживать его при ходьбе. Она прислонила Фэрли к стене и стала ждать остальных.

Элвин принес полчашки кофе:

– Я сделаю еще. Этот кофе холодный.

– Не важно. Давай попробуем его напоить. Держи ему голову.

Ей даже не пришлось разжимать ему зубы – челюсть у Фэрли отвисла сама собой. Пегги откинула ему голову:

– Держи ее так.

Она налила ему в рот немного кофе, чтобы посмотреть, станет ли он его пить. Голос Стурки заставил ее вздрогнуть.

– Что с ним?

– Плохая реакция на наркотики, – ответила она и обернулась через плечо, сразу наполняясь злобой. – Слишком много наркотиков.

– Ладно, сейчас нам не до этого. Кажется, у нас посетители.

Сезар появился в дверях позади Стурки. Элвин спросил:

– Какие посетители?

Пегги пыталась влить кофе в рот Фэрли.

– Проклятье, да держи же ему голову.

Сезар ответил:

– Караван верблюдов.

Элвин уставился на него с подозрением:

– Путешествует ночью?

– Иногда они так делают, – кивнул Стурка. – Но я этому не верю. Возвращайся назад, – сказал он Сезару. – Ты знаешь, где твое место.

Сезар ушел. Пегги смотрела, как адамово яблоко Фэрли сдвинулось вверх и вниз от сделанного им глотка. Хороший знак, подумала она. Она услышала, как Стурка приказал:

– Отведите его наверх.

В голосе Элвина послышалось сомнение.

– Нам придется его нести.

– Ну так несите.

На плече у Стурки висел автомат Калашникова; он переложил его в левую руку и быстро двинулся по коридору. Пегги услышала, как он поднимается по лестнице, – тихо и стремительно, ступая через две ступеньки.

Прогулка была бы Фэрли на пользу, но сначала надо было напоить его остатками кофе. Элвин поддерживал его голову, а Пегги поднесла чашку к бледным губам.

04.28, североафриканское время.

Лайм осторожно ступал по каменной кладке, нащупывая ногой дорогу перед тем, как перенести на нее вес тела. Звездный свет падал на белые обрушенные стены, он старался держаться в их густой тени. Оборачиваясь назад, он не видел четырех людей позади себя: это было хорошо.

Он услышал какое-то движение в руинах позади оштукатуренной стены, которая поднималась над ним в ночное небо. Один ее угол был обломлен итальянской бомбой. Если он услышал приближение человека, значит, тот никого не ожидает здесь найти. Остальные находились, скорей всего, в другом конце развалин и смотрели сквозь прорези прицелов на медленно идущий караван. Вероятно, Стурка послал одного человека в заднюю часть дома на случай, если верблюжий караван служил лишь отвлекающим маневром, что как раз соответствовало истине.

Был только один способ провести эту операцию просто и быстро. Подобраться как можно ближе и броситься в бой, смяв их раньше, чем они смогут причинить вред Фэрли.

Никаких хитростей или заранее разработанного плана. Грубая атака. Лайм прикинул, что у Стурки всего трое или четверо людей; он полагается на своего заложника, а не на военную силу. В любом случае их не больше полдюжины, он может справиться с ними почти мгновенно.

Лайм стоял, прижавшись спиной к стене, и слушал, как к двери подходит человек. Он почувствовал, что волоски на шее поднялись дыбом. Сердце застучало в ушах. Вдруг у него перехватило дыхание, и он едва не закашлялся.

Человек остановился у порога. Если Лайм на него сейчас набросится, он не успеет застать его врасплох. Это был, наверно, Сезар или Элвин. Кто бы ни был этот человек, он может почувствовать их присутствие в глухих руинах, окружавших дом. Как только это случится, он выйдет наружу, а это как раз то, что нужно Лайму…

Пульс бился у него где-то в горле. Вдалеке он слышал неспешное движение каравана, шаги верблюдов, которые постукивали копытами о камни, спускаясь по склону холма.

Глупая храбрость, подумал он. Следовало бы послать сюда человека помоложе. Но Чэд Хилл был неопытен, а других он не знал, они были чужаки; если ошибки неизбежны, пусть лучше он сделает их сам…

У него саднили локти и колени – последние две сотни ярдов он прополз на животе. Он сжал в кулаке нож.

Движение: шорох кожаной подошвы по земле. Человек выходил наружу. Лайм слышал его дыхание.

Он застыл в безмолвном напряжении, чувствуя каждый нерв в своем теле.

Момент броска он почувствовал раньше, чем успел увидеть человека. Он рассчитал его дыхание и, когда тот сделал выдох, бросился в проем двери. Зажал ему ладонью рот и вонзил нож. Однажды в Оране он воткнул лезвие в человека, который только что вдохнул; его крик был слышен на целую милю.

Тело человека напряглось. Лайм вынул нож и подхватил тело, чтобы не дать ему упасть. Ринальдо, подумал он. Он беззвучно опустил тело на землю. Вышел наружу и сделал знак рукой.

Теперь быстро внутрь – надо поторапливаться, пока их не заметили. Четверо снайперов проскользнули мимо него, перепрыгнули через труп Ринальдо и, как акулы, ринулись вперед, выставив перед собой винтовки. Лайм пристроился вслед за Орром, вытащив из кармана свой тридцать восьмой. Во всей группе захвата Лайм был единственным человеком, в оружии которого были боевые патроны. Только так и можно было поступить. Полная власть и полная ответственность. Если в их команде окажется убийца, это будет Лайм.

Возможно, в доме было освещение, хотя бы керосиновые лампы, но теперь всюду царил мрак. Как и следовало ожидать, Стурка загасил лампы.

Вероятно, Стурка прятался у одной из бойниц в передней стене и наблюдал за передвижением каравана. Фэрли должен быть вместе с ним или где-то рядом – он служил ему живым щитом.

Лайм отдал группе классический приказ – стрелять во все, что движется. Оружие было заряжено транквилизаторами; друзей и врагов разберут потом.

Они молча шли вперед по запутанным коридорам старого аванпоста. Проемы в осевшей крыше позволяли кое-как различать путь. В конце коридора на одной петле висела старая разбитая дверь; она оставляла достаточно места для прохода, но не позволяла видеть, что находится за ней. Они застряли перед дверью, прячась за створкой; все ждали знака от Лайма, а он изо всех сил напрягал слух, стараясь определить, что находится в помещении за дверью, – не та ли это комната, где Стурка прячется вместе с Фэрли. Он пытался восстановить в памяти архитектуру здания, представить себе его план. Но прошло уже пятнадцать лет…

04.35, североафриканское время.

Элвин прогуливал Фэрли взад и вперед. Пегги ушла в темный угол комнаты и смотрела в окно. Сквозь узкую щель она видела медленную процессию верблюдов и ездоков на гребне холма – накрытые капюшонами безмолвные фигуры под звездным небом. Стурка стоял справа, футах в пятнадцати от нее, у второго окна и тоже смотрел наружу. Таким напряженным она еще никогда его не видела. Сама она не ощущала никакой опасности, но Стурка явно что-то чувствовал. Это было заметно по его прямой спине и вздернутому подбородку, хотя вслух он не произносил ни слова.

Звук. Где-то сзади. Она повернула голову, пытаясь понять, что это за звук. Шорох шагов? Но с той стороны их прикрывал Сезар.

Возможно, это сам Сезар, а может быть, ящерица на стене.

Однако Элвин тоже услышал звук и остановился посреди комнаты, придерживая Фэрли, руку которого он перекинул себе через плечо. Левая рука Элвина была обвита вокруг талии Фэрли, револьвер он держал в правой. Когда они поднимались сюда по лестнице, Стурка дал им четкую инструкцию: «Если возникнет хоть какая-нибудь проблема, сначала убейте его, а потом заботьтесь о себе».

Состояние Фэрли нельзя было назвать коматозным, хотя он так и не пришел в себя. Он мог передвигать ногами, но падал, как только его переставали держать. Как пьяный.

Стурка развернулся и уставился на заднюю дверь. Сезар закрыл ее за собой, когда уходил. За дверью стояла тишина, но Стурку что-то настораживало. Там была полуразрушенная казарма, за ней – покореженная дверь и коридор, ведущий в ту часть дома, где раньше были офицерские квартиры; дальше еще одна дверь и, наконец, куча обломков из камня и штукатурки, по которым трудно было понять, что они представляли собой когда-то.

Стурка нахмурился и откинул с головы арабский капюшон. Он сделал знак Элвину.

Но Элвин не успел сдвинуться с места. Пегги увидела, как дверь с грохотом распахнулась и комната вдруг наполнилась людьми, стрелявшими в них из винтовок…

В помещении было сумеречно. Слишком мало света для прицельной стрельбы. Ее глаза привыкли к полумраку, но она плохо понимала, что происходит. Яркие вспышки слепили ей глаза. В ушах гремели оглушительные выстрелы.

Элвин стоял прямо перед ней, и она видела его отчетливо: вскинув руку с револьвером, он инстинктивно стрелял в нападавших. Но в какой-то момент он остановился, чтобы взглянуть на упавшую жертву, и это дало достаточно времени всем остальным. Кто-то выстрелил в Элвина, сила удара опрокинула его на спину.

Она смотрела, не веря собственным глазам. Как во сне, она повернула голову и увидела Стурку, его грубое, изрытое оспой лицо, его глубоко посаженные глаза и руки, сжимавшие изрыгавший пламя автомат. Он стрелял не в нападавших, а в Фэрли, который уже лежал на полу…

Высокий человек с револьвером открыл ответный огонь, как будто тренировался в тире: держа оружие в двух вытянутых руках, он с неправдоподобной и жуткой быстротой нажимал на спусковой крючок, выпуская пулю за пулей, пока барабан не опустел и курок не защелкал всухую в полых гнездах…

Она увидела, как Стурка упал, подумала: «Они меня не видят, здесь слишком темно», – и почувствовала в руке тяжесть пистолета Стурки; взглянув на Фэрли, шевелившегося на полу, она сказала себе: «Они его не убили; значит, я должна его убить?» – но не стала поднимать пистолет. Она просто стояла в темном углу и смотрела, пока один из нападавших не заметил ее и не вскинул винтовку.

Последнее, что она увидела, была оранжевая вспышка выстрела.

04.39, североафриканское время.

Между ребрами у Лайма стояла острая боль. Он взмок от собственного пота.

В Стурке осталось шесть отверстий от пуль 38-го калибра, каждая из которых могла его убить. Лайм стрелял прицельно, зная, что можно не беспокоиться об остальных и что он должен убить только Стурку.

Стурка скончался у ног Лайма. Лайм видел, как застыли черты его лица, но ничего не заметил ни в его глазах, ни в губах, которые так и не пошевелились: Стурка умер в мрачном молчании, не сказав ни слова. Он лежал, истекая кровью на каменном полу, а когда кровь остановилась, Лайм перешел в середину комнаты, где лежал Клиффорд Фэрли.

Лайм очень устал. Он уже чувствовал в комнате едкий тошнотворный запах смерти. Стурка был мертв, а Корби застрелил одного из «Ранних пташек». Пегги Остин лежала в куче тряпья, отброшенная к стене выстрелом, который пришелся ей в грудь. Транквилизатор продержит ее в бессознательном состоянии некоторое время.

И Фэрли. У Орра был фонарик, он потряс его, чтобы усилить слабый луч. Возможно, так казалось от плохого освещения, но лицо Фэрли было смертельно бледным. Лайм опустился рядом на колени. Он услышал, как Орр сказал: «Срочно доктора, Уилкс», и один из снайперов выбежал из комнаты, чтобы дать знак каравану.

Когда появился доктор, Фэрли уже не дышал.

– Надо будет провести вскрытие.

Лайм ничего не ответил. Он молча смотрел на доктора, и его глаза выражали немой вопрос.

– Вероятно, они накачивали его наркотиками, чтобы сделать попокладистей.

– И это его убило?

– Нет. Его убила ваша пуля с транквилизатором. На фоне того, что уже содержалось в его организме, это вызвало передозировку. Но вы никак не могли этого предвидеть. Не волнуйтесь, я буду свидетельствовать в вашу пользу.

Но Лайму было уже все равно, в чью пользу будет свидетельствовать доктор. Это не имело никакого значения. Значение имело только одно. Он совершил ошибку, и эта ошибка стоила Фэрли жизни.

– Вы все сделали правильно, – неловко сказал Орр. – Никто из них к Фэрли и пальцем не притронулся. Мы убрали их сразу, у них не было ни шанса. Послушайте, это не ваша вина…

Но Лайм уже шел к выходу. Один из агентов говорил по рации, вызывая сопровождение, и Лайм вышел наружу – чтобы встретить его и чтобы просто постоять в темноте, наедине со своими чувствами и мыслями.

– Я сожалею. Я чертовски сожалею, сэр.

Лайм принял соболезнования Чэда Хилла рассеянным кивком.

– Мне надо кое с кем поговорить по шифрованному каналу. Вы можете соединить меня с Вашингтоном?

– Вам нужен президент?

– Любой, кто возьмет трубку.

– Хотите, я сам поговорю с ними, сэр?

Лайм почувствовал слабый прилив благодарности и похлопал Чэда по руке.

– Спасибо. Я думаю, это нужно сделать мне.

– Я мог бы…

– Идите, Чэд.

– Да, сэр.

Он смотрел, как Хилл спускался по склону холма к стоявшему внизу «лендроверу». Потом пошел вслед за ним, медленно и плавно, словно сомнамбула, погруженная в глубокий транс.

Человек двадцать с оружием стояли внизу и сочувственно следили за его приближением. Он прошел сквозь них, и они расступились, чтобы дать ему дорогу. Когда он подошел к «лендроверу», ему показалось, что он вот-вот упадет; он откинул задний борт машины и присел. Чэд Хилл протянул ему трубку:

– Это мистер Саттертуэйт.

На линии был сильный шум. Помехи или плохо работающий шифратор, а может быть, просто громкий гул, стоявший в штабе Саттертуэйта.

– Говорит Лайм.

– Дэвид? Где вы?

– Я в пустыне.

– Как дела?

– Он мертв.

– Что? Кто мертв?

– Клиффорд Фэрли.

Молчание на фоне непрекращающегося шума. Наконец после долгой паузы:

– Господи.

Голос был таким слабым, что Лайм едва его расслышал.

– Мы взяли всех, если вас это интересует. Стурка и Ринальдо испустили дух.

Боже. «Испустили дух». Он не использовал и не слышал этого выражения уже лет пятнадцать.

Саттертуэйт что-то сказал. Лайм не расслышал.

– Что?

– Я говорю, что теперь президент Брюстер останется еще на четыре года. Два часа назад сенат вычеркнул из списка Холландера. Они внесли поправку в Закон о преемственности. Бумага лежит на столе у президента.

– Я не понимаю, о чем вы говорите. И, честно говоря, меня это не интересует.

– Ясно, – медленно и теперь более отчетливо произнес Саттертуэйт. – Я хочу знать, как и почему умер Фэрли, Дэвид.

– Он умер от передозировки транквилизаторов. Пожалуй, можно сказать, что это я его убил. Да, думаю, вы можете так сказать.

– Продолжайте. Расскажите мне обо всем.

Лайм рассказал все подробно. Потом спросил:

– Что мне теперь делать?

– Не знаю. Посмотрим. Пока ничего никому не говорите. Соберите своих людей и отправьте их домой. Тело Фэрли перевезите в Эндрюс – я вас встречу или кто-нибудь вас встретит. Позже будет обсуждение и анализ операции, а до тех пор пусть ваши люди ни с кем не контактируют.

– Вообще никаких заявлений?

– Не от вас, по крайней мере. Мы сами сообщим новости. Думаю, заявление сделает президент.

Лайм мял в руках сигарету:

– Теперь вы можете отозвать обратно семерых заключенных. Обмена не будет.

– Хорошо. Ладно, Дэвид, увидимся позже, – торопливо проговорил Саттертуэйт и прервал связь.

Лайм положил трубку на «лендровер» и начал хлопать по карманам в поисках зажигалки.

12.20, восточное стандартное время.

Похоже, снова начинался снегопад. Саттертуэйт стоял в маленькой пустой комнате на верхнем этаже в здании управления. Он не включал света. Город в незашторенном окне мерцал огнями. Он стоял так уже долгое время. Ничего не делал, просто стоял в темноте.

Все разъехались по домам. Штаб опустел и лишился большей части обстановки. Он сидел в нем один, пока в зал не пришли уборщики; тогда он поднялся наверх, чтобы побыть здесь в одиночестве.

Блок южных сенаторов боролся за Холландера, но вряд ли это можно было назвать серьезной битвой. Сторонники Брюстера напирали на термин «неспособность»; никто в сенате не говорил о политических взглядах Холландера. Это было бы слишком грубо. На самом деле мало кто вообще говорил о Холландере, не считая его сторонников. Главным пунктом – или, скорее, главным предлогом – называли отсутствие опыта и квалификации. «Господин президент, я рад воспользоваться возможностью, предоставленной мне как сенатору от штата Монтана, чтобы еще раз подтвердить, что в условиях национального кризиса, когда существенно важен вопрос времени, закон о преемственности власти президента Соединенных Штатов должен принимать во внимание реальности сегодняшнего дня и учитывать сложность текущей ситуации. Мы не можем и не должны допускать ситуации, когда место президента занимает человек, не получивший адекватной подготовки – так сказать, инструктажа – и не усвоивший в необходимом объеме всей полноты информации, касающейся критически важных международных и внутренних проблем, что неизбежно приведет страну к опасной паузе между сменами двух администраций. В настоящих условиях, когда совершенно очевидно, что у нас нет времени, чтобы должным образом передать бразды правления неопытному новичку, мне кажется бесспорным, что в нашем распоряжении остается лишь один разумный выбор…»

Разумеется, это была только пустая болтовня, и все это прекрасно понимали: Брюстер мог сколько угодно оставаться на посту советника нового президента, если бы в этом заключалась единственная проблема. Сторонники Холландера с негодованием и возмущением указывали на это сенату, но никаких последствий для Брюстера это не имело. Недавние выборы были у всех еще в памяти. Обвинения против Лос-Анджелеса и других городов, пересчет голосов, солидное большинство демократов в обеих палатах, которое втайне аплодировало новой инициативе Брюстера, потому что она реабилитировала их партию.

Но все это не играло большой роли – по-настоящему их беспокоила лишь фигура Уэнделла Холландера. Его старческая паранойя, его политическое безумие. Холландер обладал уникальной способностью внушать ужас почти каждому члену конгресса. И те, кто знали его лучше других, были напуганы особенно сильно.

По сравнению с этим страхом все аргументы против Брюстера, какими бы логичными и законными они ни были, не имели никакого веса. Да, Брюстер действительно узурпировал права электората: проиграв выборы, он фактически дезавуировал их результаты с помощью парламентского акта. Да, Фицрой Грант был прав, настаивая на том, что действия Брюстера бросают вызов всей системе гарантий и ограничений, предоставляемых Конституцией страны. Возможно, правы были и те, кто говорили, что стремление Брюстера к власти значительно превосходит его способность разумно ею пользоваться; по крайней мере, так утверждал Фиц Грант.

Однако то, что сделал Брюстер, не являлось ни незаконным, ни антиконституционным, ни технически недопустимым. Он воспользовался законом – или лазейкой в нем – и выиграл, потому что конгресс был к этому эмоционально подготовлен. Законодатели приняли чрезвычайный план в основном потому, что он устранял ту чрезвычайную ситуацию, с которой им не хотелось иметь дело. Как и все остальные, они убедили себя, что Фэрли будет возвращен живым. Ирония заключалась в том, что, по всей вероятности, они не стали бы голосовать за новый проект, если бы твердо знали, что Фэрли умрет, а Холландер станет новым президентом.

Оппозицию сената возглавлял Грант, которого уважали даже в том случае, если игнорировали; но в палате представителей поддержку Холландеру оказывала только кучка истеричных правых конгрессменов, которых в буквальном смысле освистали во время заседания. Бюджетная комиссия конгресса подготовила резолюцию в течение часа после запроса президента, и голосование в палате происходило в темпе блицкрига. Исполняющий обязанности спикера Филипп Крэйл из штата Нью-Йорк поручил Бюджетной комиссии сформировать подкомитет для кооперации с соответствующим сенатским комитетом, который будет образован сразу же после одобрения билля сенатом. Все делалось в стыдливой спешке, и, как только работа была закончена, большинство сенаторов предпочло поспешно удалиться.

Саттертуэйту не нравилась ни лунатическая самоуверенность Брюстера, ни болезненная подозрительность Фица Гранта. Из двух зол конгресс выбрал меньшее, отрицать это было трудно. Но, предотвратив одну тиранию, он сотворил другую.

Неожиданно Саттертуэйт остановился перед окном. Он издал несколько нечленораздельных междометий – звуковой аккомпанемент собственным мыслям. Потом уставился на распростертый внизу город с напряженным видом сластолюбца, который пожирает взглядом раздевающуюся женщину, хотя на самом деле он ничего не видел: все его внимание было направлено внутрь себя. В следующий момент он выбежал из комнаты и бросился по коридору к лифту.

Уборщики все еще возились в штабе. Саттертуэйт промчался через холл в конференц-зал и схватил телефон и федеральную адресную книгу. Он нашел номер Филиппа Крэйла и позвонил.

Сигнал прозвучал раз двадцать. Никакого ответа. Наверно, он попал в его офис. Сейчас час ночи. Саттертуэйт пробормотал проклятие и стал рыться в телефонной книге города. Номера конгрессмена Крэйла в ней не было.

Не включен в список. Чертов сукин сын; Саттертуэйт хлопнул кулаком по столу.

Наконец он набрал номер, который знал, – домашний телефон Лиэма Макнили.

Макнили ответил после второго звонка.

– Это Билл Саттертуэйт, Лиэм.

– Здравствуйте, Билл.

Голос Лиэма звучал совершенно отстраненно. Вполне понятно – Макнили был ближайшим политическим советником и другом Фэрли, и он узнал о его смерти два часа назад. В одиннадцать вечера президент выступил по телевидению с двумя заявлениями. Кто-то – возможно, Перри Хэрн – решил позвонить по этому поводу Макнили, а потом сам Макнили позвонил Саттертуэйту, спрашивая у него о деталях. Саттертуэйт сказал то, что у них было заготовлено: что Фэрли умер до начала спасательной операции от передозировки психотропных средств, которыми его накачали похитители.

– Лиэм, простите, что беспокою вас в такое время, но это очень важно. Мне нужен Филипп Крэйл. Вы не знаете его домашний телефон?

– Я…

Саттертуэйт подождал, пока Макнили сможет сосредоточиться на новой мысли. Наконец тот ответил все тем же отсутствующим тоном:

– Подождите на линии, я попробую его найти.

Спустя некоторое время Макнили снова взял трубку. Он назвал Саттертуэйту семь цифр, которые тот записал на обложке справочника, лежавшего рядом с телефоном.

– Это все, что вы хотели, Билл?

– Да, спасибо. Простите, что вас побеспокоил.

– Все в порядке. Все равно я не засну этой ночью.

– Погодите минутку, Лиэм… Я думаю, вы можете мне помочь.

– Помочь вам? В чем?

– Я не могу говорить об этом по телефону. Вы одеты?

– Да.

– Я в здании управления. В конференц-зале – в том, что в холле, напротив зала заседаний Совета национальной безопасности. Вы можете приехать сюда прямо сейчас? Мне нужен помощник на телефоне. Надо будет сделать много звонков.

– Не знаю, гожусь ли я сегодня на то, чтобы с кем-нибудь разговаривать, Билл. Не хочется вас разочаровывать, но…

– Это для Клиффа Фэрли, – перебил Саттертуэйт, – и это очень важно.

К тому времени, когда приехал Макнили – невероятно элегантный в своем костюме из шерсти ангорской козы и итальянских туфлях, – уборщики уже закончили свою работу. Саттертуэйт завел его в зал заседаний и закрыл дверь.

– Я рад, что вы пришли.

– Все это выглядит очень загадочно. Что у вас на уме?