В коридоре никого. Стены в гостинице были толстыми, да и жильцы в любом случае не стали бы реагировать на шум: если турист слышит странные звуки в незнакомом месте, то чувствует неуверенность и беспокойство, а не идет искать себе лишних проблем.

Если у Джелиля были в отеле другие телохранители, они находились вне пределов досягаемости звука. Тот, что стоял внизу под лестницей, не слышал ничего.

Лайм запер дверь изнутри и взглянул на Джелиля. Араб сидел на полу, прислонившись спиной к стене, и держал свою сломанную руку.

Лайм опустился на корточки рядом с женщиной и спрятал один из пистолетов к себе в карман. Он вытащил несколько ворсинок из своего твидового пиджака, положил их на ноздри женщины и сжал ее губы.

Ворсинки не шевелились. Женщина была мертва.

Джелиль начал бормотать какие-то ругательства. Лайм ударил его кулаком в висок; араб с проклятиями рухнул на бок и заорал от боли, когда его сломанная рука стукнулась об пол.

Лайм знал, что телефон в номере подсоединен через коммутатор гостиницы, но все-таки решил рискнуть. Он дал оператору номер Джильямса.

– Это Дэвид Лайм. Я в «Сент-Джордже», комната 2-14. Пришлите команду зачистки. Здесь одна пташка в ауте, а у другого подбито крылышко, нужен медик. Только постарайтесь обойтись без помпы.

Он надеялся, что использование американского сленга может сбить с толку тех, кто, возможно, прослушивает линию. Лайм добавил:

– Распорядитесь задержать дочь Хуари Джелиля Сильвию. Она играет в фильме, который французы снимают где-то в городе.

– Вас плохо слышно. С вами все в порядке?

– Почти. Не заставляйте себя ждать.

Он повесил трубку и откинулся в кресле.

Джелиль пытался сесть, прижимая к себе сломанную руку. Лайм ждал, когда он снова сможет говорить. Лицо Джелиля было искажено от боли, но Лайм знал, что он слышал его разговор по телефону.

Наконец Лайм произнес:

– А теперь расскажите мне об этом французе из Эль-Джамилы.

Джелиль с вызовом ответил:

– Я старый человек, Дэвид. Я немного потеряю, если предпочту молчать.

– Ровно столько же, сколько и все остальные, – остаток своей жизни.

– Вот об этом я и говорю.

Джелиль был реалистом.

О французе из Эль-Джамилы он сказал правду, потому что у него не было причин лгать: он считал, что говорит с покойником. Его слова звучали убедительно, он хотел отвлечь ими Лайма, чтобы женщина могла беспрепятственно подкрасться сзади.

Лайм попробовал другой способ:

– Вы знаете, что этим делом занимаются тысячи людей, даже сотни тысяч. Чего бы вы добились, убив одного меня?

– Многого. Я считаю вас человеком, у которого больше всего шансов их найти.

– Сколько вам заплатил Стурка?

– Не говорите ерунды.

– Я приказал задержать Сильвию.

– Я слышал.

– Вот и хорошо. Просто хотел в этом убедиться.

– Вы ничего ей не сделаете. Я вас знаю.

– Вспомните о том, что стоит на кону, и подумайте еще раз.

Лицо Джелиля исказилось от нового приступа боли; когда спазм прошел, он расслабился и затих. Лайм перезарядил свой револьвер, засунул его в потайной карман и посмотрел на пистолет с глушителем. Это был «люгер» калибра 7,62 мм. Лайм вытащил из него все патроны и спрятал к себе в пальто, потом отбросил подальше гильзу и положил пистолет на кровать:

– Кто это был – ваша мать?

Джелиль пробормотал: «Это не смешно». Лайм снова взглянул на убитую. Ее лицо посерело, под кожей проступили синевато-багровые пятна. Ей было лет пятьдесят. Европейка или полукровка; возможно, одна из «пье-нуар», то есть «черноногих», – французов, которые родились в Алжире.

– Ладно, у вас будет время об этом поразмыслить. А теперь скажите мне имя.

Джелиль поднял плечи и качнул головой – арабский жест «ма-алеш», означавший примерно то же, что у европейцев пожимание плечами: «Ничем не могу помочь». Джелиль был воспитан в духе арабской идеи мужественности – «руджулиях» – мистическая сила, придававшая их храбрости крепость стали. Лайму всегда было трудно сломать такую защиту.

Лайм сказал:

– Вы знаете, что у меня очень мало времени. Поэтому мы не станем с вами церемониться. Мы заставим вас смотреть на то, что будем делать с Сильвией, а я могу пообещать, что ей придется очень скверно.

Джелиль с трудом заставил себя сесть. Его наконец проняло; он начал думать, и это означало, что Лайм победил. Вскоре на лице Джелиля появилось что-то, похожее на улыбку.

– Что ж, как принято у вас говорить: надо жить.

– Нет, – мягко ответил Лайм. – К вам это не относится.

В Эль-Джамиле было влажно.

Они поехали туда на двух машинах. Чэд Хилл вез Лайма на «симке», за ними следовал старый универсал – из тех, что делались из настоящего дерева, – с командой из шести человек. В кузове универсала стоял шифровальный передатчик на ультравысоких частотах. Его дальность была невелика, но вполне достаточна, чтобы связаться с американской морской базой, расположенной в Марокко.

Последняя ночь, проведенная в самолете, мало освежила Лайма. Он чувствовал себя заторможенным и вялым. В его ушах еще гудел голос Джильямса – тот был чрезвычайно раздосадован убийством, историей с Джелилем и Сильвией и теми двумя телохранителями, которых Джелиль поставил внизу под лестницей. Джильямс относился к бюрократам, которые в делах любят равновесие и не переносят, когда вещи вдруг переворачиваются вверх дном.

Двигаться надо было быстро, потому что исчезновение Джелиля скоро заметят. Если они не успеют, все его контакты уйдут в подполье.

– Поверните направо и медленно поезжайте вдоль берега. Кажется, я узнаю это место.

Эль-Джамила была пляжным курортом, который привлекал туристов низкими ценами и экзотикой туземной жизни. Высоко в небе стояла луна, поблескивавшая на гребнях средиземноморских волн.

Джелиль назвал ему имя – Анри Бино. «Черноногий», который предал свою расу и шпионил для Фронта национального освобождения; теперь он занимался чартерными рейсами – три лодки и один гидроплан – и был одним из главных перевозчиков Джелиля.

Лайм еще не совсем оправился от шока, в который повергла его история с женщиной, вооруженной «люгером». Судя по всему, Стурка попросил – в том случае, если поиски зайдут так далеко, что доберутся до Джелиля, – избавить его от преследователей и пообещал за это отблагодарить; благодарность выразилась бы в значительной сумме денег. Лайм думал о том, знал ли Стурка, кто будет его преследователем. Впрочем, особого значения это не имело.

Бар. Реклама чинзано, на обочине старая проржавевшая машина без колес. Множество пустых участков по обеим сторонам улицы, застроенной квадратными домами в белой штукатурке. Недалеко от дороги причал чартерной фирмы, к нему пришвартованы несколько лодок; самолет-амфибия с двумя двигателями привязан к буйку и покачивается на волнах.

В баре было пусто, только двое мужчин сидели в углу за небольшим столом, не слишком просторным для их тарелок, стаканов и локтей. Они ели «руге», местную рыбу. При виде вошедших оба подняли головы, но продолжали есть. Чэд Хилл остался у входа, а Лайм спросил по-французски:

– Месье Бино? Мы хотели бы зафрахтовать вашу «Каталину».

Один из сидевших вытер рот тыльной стороной ладони и потянулся к вину, чтобы промочить горло:

– Я Бино. Кто вас прислал?

– Хуари Джелиль.

Бино смотрел на него с подозрением. У него была бычья шея и красное лицо. Короткие седые волосы, упитанный животик.

– И вы хотите арендовать мой самолет?

– Может быть, обсудим это на причале? – предложил Лайм.

Бино понимающе кивнул. Он пробормотал что-то своему партнеру, встал и приглашающим жестом указал на дверь. Лайм и Чэд Хилл повернулись, вышли наружу и стали ждать Бино. Когда он появился, Лайм наставил на него оружие.

Бино что-то пробурчал; его глаза превратились в щелочки, и он изобразил на лице подобие улыбки.

– Что это значит?

– Идем.

Они провели Бино за угол дома. Остальные шестеро стояли возле универсала. Трое подняли револьверы, еще трое поставили Бино к машине и, приказав положить руки на капот, приступили к обыску.

Они нашли карманный револьвер и два ножа. После того, как Бино обезоружили, Лайм сказал:

– Здесь слишком многолюдно. Давайте поднимемся на борт одной из лодок.

Они отправились вместе с ним на причал и провели его по трапу в переднюю каюту. Борта лодки скреблись о старые покрышки, которые использовали на причале вместо перил. Один из людей Лайма зажег фонарь.

Лайм обратился к Бино:

– Сядь.

Бино медленно стал опускать зад, пока не наткнулся на ребро койки. Он сидел и смотрел на них, бегая взглядом по всем лицам.

– Мы ищем Стурку, – сказал Лайм.

– Никогда о нем не слышал.

У Бино был высокий сиплый голос. Как шершавый гравий, подумал Лайм.

– Они были у тебя несколько дней назад – возможно, в среду вечером. Они хотели, чтобы ты их куда-то перевез, на лодке или на самолете.

– Многие люди фрахтуют у меня лодки или самолет. Это моя работа.

– У них был пленник.

Бино пожал плечами, и Лайм повернулся к Чэду Хиллу:

– Он думает, что все, что мы сделаем с ним, чтобы развязать ему язык, ничто по сравнению с тем, что сделают с ним Стурка и Джелиль, если он заговорит.

– Предложите ему деньги, – сказал Чэд по-английски.

Бино понял эту фразу, и на его лице появилось хитрое выражение. Лайм сказал по-французски:

– Двести тысяч динаров, Бино. За эту цену можно купить хороший самолет.

Во всяком случае, эти слова привлекли его внимание. Лайм прибавил:

– Тебе не нужно бояться Джелиля – это он прислал нас к тебе. Что касается Стурки, то из этой переделки он живым не выйдет. Ты ведь знаешь, кто его пленник.

– Нет, не знаю.

– Хочешь сказать, что они закрыли ему лицо?

Бино не ответил. Лайм сел на койку напротив него. В маленькой каюте набилось много народу; у Бино был угнетенный вид. Лайм сказал:

– Двести пятьдесят тысяч динаров. Это двадцать пять тысяч фунтов стерлингов. В золотых соверенах.

– Пока я не вижу перед собой никаких денег.

Лайм, не поворачивая головы, произнес по-английски:

– Принесите.

Один из его людей вышел и поднялся по трапу; лодка закачалась под его шагами. Лайм сказал:

– Деньги у нас с собой. Так будет быстрее. Мы экономим время.

– В самом деле?

– Пленник – Клиффорд Фэрли. Если ты еще не знал.

На это не последовало никакой реакции. Бино сидел молча, пока с берега не вернулся агент. В руках у него была тяжелая кожаная сумка. Они раскрыли ее на палубе, и два агента стали отсчитывать большие золотые монеты, складывая их в аккуратные столбики.

Лайм спросил:

– Так как насчет Стурки?

– Я не знаю человека с таким именем.

– Называй его как угодно. Или тебе не нужны деньги, Бино? – Лайм наклонился вперед и похлопал его по колену. – Ты знаешь, какая у тебя альтернатива. Мы выбьем из тебя все, что нам нужно. Когда мы закончим, от тебя мало что останется.

– Вот этого я как раз и не понимаю, – ответил Бино, и их взгляды встретились. – Почему вы с этого не начали? Сэкономили бы деньги.

– У нас нет времени. Мы так и поступим, если ты нас к этому принудишь, но пока нам хотелось бы покончить с этим побыстрее.

– Откуда мне знать, что потом вы меня не убьете и не заберете деньги?

– Знать ты этого не можешь, – согласился Лайм. – Но что ты теряешь?

Агенты выложили столбики на сумму двадцать пять тысяч фунтов стерлингов, а остальное смахнули обратно в сумку. Пока сумку не закрыли, Бино не сводил с нее глаз; потом он сказал:

– Может быть, моя информация не стоит таких денег.

– Если она нам поможет, деньги твои.

– А если нет?

– Увидим.

– Я не знаю их имен и не знаю человека, о которым вы говорили. Не знаю пленника.

– Где ты их забрал?

– Я их не забирал. У них был свой пилот.

Во рту у Лайма появился горький вкус.

– Опиши его.

– Негр. Большой, плотный, всегда что-то жует.

– Когда все это случилось?

– Дней десять назад.

– Кто с тобой договаривался? Джелиль?

– Нет. Человек по имени Бен Крим.

– Бениузеф Бен Крим, – пробормотал Лайм. – Опять он. Что он тебе рассказал?

– Ничего, месье. Он забронировал мой самолет на двенадцатое число. С полными баками. Сказал, что у них будет свой пилот. Я только должен был подвезти их к самолету.

– Когда они приехали, Бен Крим был с ними?

– Нет.

– Сколько их было?

– Четверо, – ответил Бино и нахмурился. – Нет, пятеро. Пленник и четверо других. Одна женщина, один негр. Остальные двое завернуты в бурнусы, их лиц я не видел.

– В каком состоянии находился пленник?

– Кажется, в нормальном. Лицо у него было закрыто.

– Закрыто?

– Ну да. Белая лента и пластыри.

Бино сделал рукой жест, как будто обматывал глаза и рот.

– Они как-то объясняли тебе его присутствие?

– Почти нет. Сказали что-то насчет международных сил. Я подумал, что они поймали одного из них. Знаете, берберы до сих пор воюют.

Все это звучало слишком гладко; возможно, он лгал. Впрочем, это не имело большого значения. Лайм сказал:

– Я вижу, самолет снова у тебя. Как ты его вернул?

– Мне пришлось поехать за ним в вади10. Через горы.

– В какое место?

– У вас есть карта?

Чэд Хилл вынул из кармана карту, и они расстелили ее на койке рядом с Бино. Бино закусил нижнюю губу и склонился над картой. Потом ткнул в нее пальцем:

– Вот сюда.

Это был юго-восточный район Алжира милях в четырехстах отсюда. Позади Атласских гор, за хребтом Тель-Атлас, где-то на засушливых плато на краю Сахары. Бино пояснил:

– Меня отвез туда друг.

– Теперь слушай меня внимательно. Сколько топлива ушло на обратный перелет?

– У «Каталины»? Не помню.

– Но баки были неполными.

Бино усиленно соображал.

– Нет. Однако вполне хватало, чтобы добраться до дома. Иначе я бы это запомнил – в вади трудно достать горючее.

– Там была взлетно-посадочная полоса?

– Нет. Просто равнина. Но взлететь и сесть можно.

– Из вади ты полетел прямо домой?

– Конечно.

– А когда прилетел, снова наполнил баки?

– Да.

– И сколько же в них вошло?

– Сколько? Сейчас вспомню. – Бино напряг память. – По-моему, сто сорок литров. Да, это точная цифра; я в этом уверен.

Это было одной из тех вещей, которые застревали у Бино в памяти. Он прибавил:

– Отсюда до вади примерно пятьсот пятьдесят километров. Но надо еще перелетать через Атласские горы, а это забирает дополнительное топливо. Значит, на весь полет домой ушло где-то литров сорок-пятьдесят.

– Стало быть, они на ней немало полетали, чтобы потратить сотню с лишним литров, – заметил Лайм. – При этом, как и ты, они пересекали горы. Можно прикинуть, какое расстояние они преодолели при такой затрате горючего. – Он разговаривал больше с самим собой. – Получается что-то около пятисот миль. Приблизительно восемьсот километров.

Несомненно, часть этого расстояния приходилась на отрезок между вади и логовом Стурки. Но сколько именно? Десять миль или две сотни?

Да, дистанция огромная. Район поисков получался слишком обширным. Если описать Эль-Джамилу кругом с радиусом четыреста пятьдесят миль или что-то вроде этого… Даже сократив территорию до размеров клина с вади в центре основания, они получали сорок-пятьдесят тысяч квадратных миль.

Задача была трудной, но не безнадежной. Лайм встал и отозвал Хилла в сторону.

– Надо отправить людей по окрестным деревням. Пусть узнают, не слышал ли кто-нибудь звука самолета в среду ночью. Попытайтесь выяснить, где он приземлился.

– На это уйдет много времени.

– Я знаю. Есть другие предложения?

– Хорошо, я этим займусь, – сказал Хилл и поднялся на трап.

Лайм вернулся к Бино. Осталось испробовать еще один способ.

– Ты сказал, что Бен Крим не был с ними в ту ночь.

– Не был.

– После этого ты с ним встречался?

– Нет… – Бино заколебался. Он не лгал, но у него было что-то на уме.

Лайм ждал. Бино молчал. Лайм сел напротив.

– Так что?

– Ничего.

– Ты ведь думаешь о Бен Криме, верно? О чем-то, что касается его?

– Нет…

Внезапно Лайм понял:

– Ты должен с ним встретиться, так?

Бино вытаращил глаза. Его взгляд опустился на столбики с монетами. Потом он вздохнул и пожал плечами:

– Да.

– Он придет сюда?

– Да.

– Когда? Сегодня ночью?

– Нет, не сегодня. Он сказал, что точно не знает. Я жду его во вторник, то есть завтра; наверно, ближе к ночи.

– Где конкретно вы должны встретиться?

– Здесь, на причале.

– Не в баре?

– Нет. Он любит места поукромней, этот Бениузеф.

Лайм кивнул:

– Придется его побеспокоить.

10.15, североафриканское время.

Пегги закурила сигарету и закашлялась от дыма. Все заграничные марки делались из коровьего дерьма. Она вспомнила, как старшая медсестра рассказывала им про ядовитый сигаретный дым, и машинально выбросила только что прикуренный «Голуаз». Потом ее позабавил собственный поступок, и она издала негромкий смешок.

Стурка холодно взглянул на нее с другого конца комнаты, а Сезар спросил:

– Что смешного?

– У меня была медсестра, которая читала лекции о вреде курения. Я вспомнила об этом и так разволновалась, что выбросила сигарету.

– И что тут забавного?

– Да то, что нас всех могут убить в любой момент, а я беспокоюсь о раке, который, может быть, появится у меня в сорок два года. Разве это не забавно?

Сезар прошел по хрустевшим под ногами камешкам и присел на корточки рядом с ней. Слабый свет керосиновых ламп придавал его лицу желтушный вид. В здании был генератор, который обеспечивал энергией подземные камеры, но тридцать лет назад верхняя часть дома была разбомблена итальянцами, и с тех пор никто ее так и не восстановил. В свое время кто-то из старых друзей Стурки по алжирскому освободительному движению снабдил подвальные помещения электричеством и примитивными удобствами, но решил не трогать наземные руины, чтобы их не могли найти французы.

Сезар сказал:

– Никто не убьет нас, Пегги. Пока все идет очень хорошо. Откуда у тебя такие мысли?

– Они взяли ребят Ривы в Вашингтоне, разве нет?

У них был коротковолновый радиоприемник, и они слушали все последние новости.

– Прежде чем умереть, они выполнили свою работу. Вот что имеет значение в нашей борьбе, Пегги. Твоя жизнь не в счет – главное, чтобы перед тем, как умереть, ты успела что-то сделать. Даже если мы все погибнем в эту самую минуту, все равно это будет не напрасно.

– Я знаю.

– В твоем голосе нет убежденности. Сейчас неподходящее время малодушничать, Пегги.

– Я не боюсь. Разве я когда-нибудь хотела выйти из игры? Я только говорю, что это забавно вышло с сигаретами, вот и все.

Сезар ее разозлил; она раздраженно подобрала смятую сигарету, выпрямила ее и снова прикурила. Стурка подошел к ним и нарушил свое отрешенное молчание:

– Лекарство уже подействовало?

– Сколько сейчас времени?

– Двадцать минут одиннадцатого. Ты сделала ему укол полчаса назад.

– Должно подействовать.

– Тогда за дело.

Стурка кивнул Элвину. Пегги взяла чадру и арабскую одежду; когда она оделась, Сезар и Стурка уже облачились в свои бурнусы. Элвин сунул в рот резинку, и они двинулись в подвал по разбитым ступенькам каменной лестницы.

Она нащупала пульс на руке Фэрли. Он даже не повернул головы, только обратил к ней безразличный взгляд. Его взгляд плохо фокусировался на предметах. Она сказала через плечо:

– Кажется, мы переборщили с дозой.

– В прошлый раз мы дали ему меньше, и это не сработало, – возразил Сезар.

Она похлопала Фэрли по щеке:

– Вы нас слышите? Скажите что-нибудь.

– Я вас слышу.

Он говорил странным замогильным голосом, словно магнитофонная запись, прокручиваемая в замедленном темпе.

– Садитесь. Давайте я вам помогу.

Она подсунула ему руку под плечи, и он послушно приподнялся и выпрямил спину, действуя с несколько заторможенной реакцией. Она подтолкнула его к стене, и он оперся на нее плечом, сидя с подогнутыми к груди коленями, как маленький мальчик. Лицо у него было бескровным, глаза глубоко запали.

Она взглянула на остальных. Элвин стоял на страже у дверей, Стурка готовил к работе кассетный магнитофон, Сезар сидел на койке рядом с Фэрли и говорил ему рассудительным тоном:

– Давай побеседуем, господин свинья. Поговори с нами. Расскажи обо всех хороших людях, которых вы казнили. Расскажи о фашистской системе, которую вы устроили у себя дома.

Пустые глаза Фэрли страдальчески уставились на Сезара. Стурка щелкал клавишами на магнитофоне. Сезар спросил:

– Ты можешь читать, свинья?

– Конечно, я могу читать.

– Я имею в виду – вслух? Прочитай вот это.

Сезар держал в руке речь, которую они написали для Фэрли. Глаза Фэрли попытались сосредоточиться на листке, но его голова откинулась назад к стене, и он бессильно открыл рот.

– Я устал, – прошептал он. – Плохо вижу.

Переборщили, подумала Пегги. Слишком большая доза. Она раздраженно повернулась к Стурке.

– Он не может читать, неужели ты не видишь?

– Тогда приведи его в чувство. Вколи ему адреналин или что-нибудь еще.

– У меня ничего нет. По-твоему, что может быть в этом маленьком наборе – целая аптека?

Стурка слегка поднял голову. Она не видела под покрывалом его лица, но его глаза прожигали ее насквозь.

– Леди, твоя забота об этой свинье меня не трогает, потому что она совершенно неуместна. Ты забываешь, кто он такой и что он собой представляет.

Она побледнела:

– Его нельзя сейчас использовать. Вот что я имела в виду. Я сделала то, что вы сказали, но эта доза для него слишком велика. Надо подождать, пока он не придет в себя.

– Сколько времени?

– Не знаю. Происходит кумулятивный эффект – в организме скопилось слишком много наркотика. Понадобится три или четыре дня, чтобы он вышел из него полностью. Может быть, к утру он сможет зачитать вам речь.

Она знала, что у них мало времени. «Но ты сам во всем виноват, – подумала она. – Тебе приходится накачивать химией несчастного ублюдка, потому что у него хватает смелости тебе сопротивляться».

Сезар сказал:

– Может быть, он просто притворяется. Может быть, с головой у него все в порядке и он только прикидывается, что ничего не может.

Он хлопнул Фэрли по щеке, и его красивая голова безвольно перевалилась на другую сторону; веки вяло и болезненно мигнули.

– Он не притворяется, – сказала Пегги. – Господи, в него вкололи столько дряни, что хватило бы слону. Притворяется? Ты посмотри на него. Он полностью заторможен, как он может притворяться?

В уголках разинутого рта Фэрли появились хлопья белой пены. Стурка выключил магнитофон и взял его в руки.

– Хорошо. Подождем до утра.

Они оставили Фэрли на его койке, вышли из камеры и закрыли за собой дверь. Пегги сказала:

– Попозже я дам ему чего-нибудь поесть. Большое количество кофе поможет ему прийти в себя.

– Только смотри, чтобы он не протрезвел слишком сильно. На этот раз он не должен сопротивляться.

– Еще несколько кубиков этой дряни, и он умрет. Тогда он уже точно не будет сопротивляться. Вы этого хотите?

– Поговори с ней, – сухо сказал Стурка Сезару и направился вверх по лестнице.

– Ты говоришь, как уклонист, – промолвил Сезар.

Элвин протиснулся мимо них к лестнице, мельком посмотрел на Пегги и исчез наверху.

Она прислонилась спиной к стене, вполуха слушая голос Сезара. Механически она давала нужные ответы, которые Сезара, видимо, вполне удовлетворяли. Но в глубине души она чувствовала их правоту. Она уклонялась. Она беспокоилась о Фэрли: она была медсестрой, а Фэрли – ее пациентом.

Фэрли был удивительно мягок с ней. Это не значило, что она ему верила. Но его было очень трудно ненавидеть.

16.45, восточное стандартное время.

В здании находилось множество агентов Секретной службы; всюду чувствовалось их молчаливое присутствие, их ненавязчивое, но пристальное внимание. Они наблюдали, как Эндрю Би входил в кабинет президента.

Президент сидел в кресле с серым, изможденным лицом.

– Спасибо, что пришли, Энди.

Формальная вежливость – никто не отказывается от президентских приглашений. Би кивнул, пробормотал: «Господин президент» – и сел на указанное ему место.

Брюстер показал на боковую дверь:

– Только что отсюда ушел Уинстон Дьеркс. Сегодня я провел в этом кабинете несколько встреч подряд. Вероятно, они продлятся до следующей ночи, так что не обессудьте, если то, что я вам скажу, покажется заученным наизусть. – Большое морщинистое лицо президента изобразило слабую улыбку. – Разумеется, я мог бы устроить совместную конференцию и поговорить со всеми сразу, но в данном случае мне это кажется не совсем удобным.

Би терпеливо ждал. Его грустные глаза не сводили взгляда с президента; чувства, которые он к нему испытывал, колебались от упрека до симпатии.

Президент взглянул на работавший в углу телевизор. Би не помнил, чтобы телевизор когда-нибудь стоял здесь со времен Линдона Джонсона; наверно, его принесли только сегодня. Звук был выключен, и картинка показывала рекламу каких-то ванных принадлежностей. Брюстер пояснил:

– Через час в Женеве приземлятся семь заключенных. Хочу на это посмотреть.

– Представляю, как тяжело вам было идти на этот шаг, господин президент.

– Если это вернет Клиффа Фэрли, я буду только рад. – Улыбка президента почти погасла. – Но я хотел поговорить с вами о том, что случится, если мы его не вернем, Энди.

Би понимающе кивнул, и президент добавил:

– Вижу, вы уже думали об этом.

– Так же, как и все остальные. Кажется, сегодня в стране просто нет других тем для разговоров.

– Я хотел бы узнать вашу точку зрения.

– Наверно, вы догадываетесь, что она не совсем совпадает с вашей, господин президент. – Би слегка усмехнулся и прибавил: – Это бывает очень редко.

– Тем не менее я ценю ваши советы, Энди. Кроме того, разница между нашими взглядами может показаться очень незначительной, если сравнивать ее с позицией других людей.

– Например, сенатора Холландера?

– Например, сенатора Холландера.

«Вид у президента унылый, как у мокрого кота», – подумал Би. Брюстер ждал его ответа. С некоторым усилием Би заговорил:

– Боюсь, в данный момент я не могу сказать вам ничего особенно интересного, господин президент. Я думаю, что мы находимся между Сциллой и Харибдой. Если вы сами считаете себя чем-то похожим на либерала, то нам не о чем говорить. Я видел, как сегодня весь день по городу двигались войска. То же самое происходит по всей стране: мы находимся словно во вражеской осаде. Военные хватают всех, кто косо на них смотрит.

– Вы преувеличиваете.

– В том, что касается фактов, – может быть, но не в том, что касается господствующего настроения. Люди в этой стране чувствуют себя так, словно их оккупировали. Многие арестованы или, по крайней мере, находятся под жестким наблюдением.

– А вы хотите встать на защиту их прав?

– Было время, когда я этого хотел. Но теперь не уверен. Я опасаюсь, что если начну их защищать, то в нынешней атмосфере враждебности и нетерпимости это может привести к еще более печальным последствиям. Честно говоря, большая часть радикалов поражает меня своей выдержкой.

– Я бы сказал, не выдержкой, а благоразумием. Они знают, что стоит им поднять голову, как их немедленно раздавят.

– Об этом я и говорю. Когда мы отрицаем их права, то провоцируем деструктивность иного рода: мы покушаемся на права каждого гражданина.

– Вы знаете, Энди, что массовых арестов не было.

– Их было достаточно, чтобы внушить людям тревогу.

– Всего пятнадцать-двадцать радикальных лидеров, не больше. Кроме того, взрывы и похищения вызывают у людей не меньшую тревогу.

– С этим трудно спорить.

Би машинально разминал свое правое колено. Он повредил его четыре года назад и перенес тяжелую операцию. Оно до сих пор болело.

– Господин президент, я должен сказать, что ваше правительство также проявило замечательную выдержку. Я понимаю, как это было трудно, учитывая то давление, которое все время оказывали на вас Холландер и его банда.

– Что ж, спасибо, Энди. Это подводит нас к тому разговору, ради которого я вас сюда пригласил. Речь идет о Уэнди Холландере. Полагаю, об этом вы тоже уже думали?

Би покачал головой – не отрицательно, а в знак мрачного согласия.

Президент закурил сигару, и его светлые глаза уставились на Би.

– Сегодня я беседовал с пятнадцатью лидерами из обеих палат. Каждого из них я попросил сохранить наш разговор в тайне, и они дали мне свое согласие. Могу я попросить вас о том же, Энди?

– Это зависит от того, о каких секретах идет речь.

– Скажите, вам приходилось сталкиваться с какими-нибудь слухами? Пусть даже самыми дикими и вздорными?