Руки Селима: жесткие, грубые, но не лишенные изящества благодаря длинным пальцам. Ноги? Закрыты длинной одеждой. Так же непроницаемы и его глаза, глубоко посаженные в глазных впадинах, всегда полузакрытые, неопределенного цвета.

– Осталось еще немного, – сказал Селим. – Несколько дней.

Фэрли чувствовал, что Селим смотрит на него пристальным и оценивающим взглядом. Изучает изучающего. Он оценивает меня. Зачем?

– Похоже, вы не боитесь.

– Вам виднее.

– Вы немного рассержены. Это понятно.

– Моя жена ждет ребенка.

– Как это мило с ее стороны.

– Вы сами копаете себе могилу, – сказал Фэрли. – Надеюсь, я смогу присутствовать на ваших похоронах.

Абдул улыбнулся. Селим, как обычно, остался невозмутим. Он сказал:

– Для нас это не важно. На наше место встанут другие. Вы не сможете уничтожить нас всех.

– Пока что мало кто решил пойти по вашим стопам. Вы этого добивались?

– В каком-то смысле да. – Селим пожал плечами. – Фэрли, если бы мы были евреями, а ваш Капитолий – берлинской пивной с Гитлером и его штурмовыми отрядами, то вы бы нас только приветствовали. И возможно, после этого кое-кто из немцев решил бы последовать за нами.

Аргумент был примитивным, как листовка общества Джона Берча; казалось странным, что к нему мог прибегнуть такой искушенный человек, как Селим. Фэрли ответил:

– Есть одно отличие. Люди не на вашей стороне. Они не разделяют ваших идей – их больше устроили бы репрессии, чем революция. Я процитирую вашего героя: «Партизанская война ведет к поражению, если ее политические цели противоречат чаяниям народа». Председатель Мао.

Цитата застала Селима врасплох даже в большей степени, чем Абдула. Он ответил почти с раздражением:

– Вы имеете наглость цитировать мне Мао? Вот вам Мао: «Первый закон войны – защищать себя и уничтожать врага. Политическая власть растет на пушечных стволах. Повстанцы должны просвещать народ в том, что касается ведения партизанских действий. Наша цель – наращивать террор до тех пор, пока ожесточившаяся власть не будет вынуждена наносить ответные удары».

– По-вашему, мир – это подопытный образец для ваших клинических испытаний? Ваша мнимая забота о справедливости смердит трупами. Почему бы вам не быть последовательными и не убить меня? Вы ведь этого хотите?

– Пожалуй, – бесстрастно ответил Селим. – Но боюсь, что теперь у нас нет выбора. Только что сообщили по радио. Ваш друг Брюстер согласился на обмен.

Он попытался скрыть свои чувства:

– Лучше бы он этого не делал.

– Лучше? Только не для вас. Если он вздумает с нами играть, то получит ваше мертвое тело.

– Не сомневаюсь.

Абдул сказал:

– Теперь мяч на вашей стороне.

Когда они ушли, Фэрли снова лег на койку. У них явно были больные головы, у этих самозваных революционеров. Вместо представлений о морали – одни абстрактные догмы, сведенные к двум-трем лозунгам, намалеванным на плакате. Их неистовое стремление к апокалипсису вызывало страх: подобно вьетнамским генералам, ради спасения мира они были готовы его уничтожить.

Большинство из этих людей отличались крайней наивностью; жизнь представлялась им упрощенно: все, что невозможно целиком принять, должно быть целиком отвергнуто. То, что не вызывает симпатии, следует уничтожить.

Но к Селиму это не относилось – он трезво оценивал ситуацию и принимал во внимание каждую деталь. Разумеется, он был психопатом, однако нельзя просто навесить на человека такой ярлык и считать дело законченным; очень многие мировые лидеры были психопатами, но из этого еще не следовало, что достаточно объявить их сумасшедшими и на том успокоиться. Разум Селима работал ясно и продуктивно, и он был очень амбициозным человеком.

Селим меньше всего подходил под тип донкихотствующего революционера. Он не призывал к немедленному преобразованию мира и не предавался вспышкам необъяснимого раздражения. Все это скорее относилось к некоторым из его людей – например, к Леди («Быстрей пошевеливай задницей, если не хочешь, чтобы я пнула в нее ботинком»; и чуть позже, когда они вылезали из автомобиля: «Делай, что тебе говорят. Если услышишь за спиной шум, это будет твоя смерть»). Но сам Селим не играл в такие игры. У него на уме было что-то другое.

Фэрли догадывался, в чем тут дело. Селим заботился не столько о том, чтобы улучшить этот мир, сколько о том, чтобы упрочить в нем собственное положение.

10.30, восточное стандартное время.

Билл Саттертуэйт обменялся бесстрастным поцелуем со своей женой и вышел из дома. Выкатив машину из гаража, он поехал по Нью-Гэмпшир-авеню по направлению к центру. Уличное движение в субботнее утро было не слишком оживленным, и ему везло со светофорами на перекрестках.

В первый раз после похищения он побывал дома и обнаружил, что в этом не было большой необходимости: если Лейла и заметила его отсутствие, то не проявила никаких признаков, которые на это указывали. Она спокойно приготовила ему завтрак. У мальчиков было все хорошо, они делали успехи в Эндовере; в понедельник приходил человек стелить новые ковры в холле и на лестницах; у приятной молодой четы в доме напротив произошел выкидыш; новый роман Апдайка не дотягивает до его прежнего уровня; какой взнос в этом году мы должны заплатить за театр «Арена»?

Он звонил ей регулярно, не реже одного раза в день, и она знала, что он участвует в поисках Клиффорда Фэрли; но она предпочитала ни о чем не спрашивать, а он предпочитал ни о чем не говорить.

Они поженились, когда оба преподавали в университете, однако вскоре он убедился, что интеллектуальные мужские игры не являются ее родной стихией; когда они переехали в Вашингтон, она с явным облегчением перешла на более спокойную роль домохозяйки, и Саттертуэйта это вполне устроило. В своем доме, где теперь мальчики почти круглый год отсутствовали, он мог полностью принадлежать себе. Лейла не возражала, когда он на целые недели уединялся в своем кабинете, ведя какие-то неразборчивые записи и читая бесконечные отчеты.

Три часа, проведенные с Лейлой, немного сняли напряжение, но едва он вступил в Солт-Майн, оно навалилось на него с новой силой.

Здесь все было как обычно: большие белые электронные часы, отсчитывавшие минуты до инаугурации; работающие принтеры, склоненные над столом фигуры и хаотично разбросанные документы. Некоторые из этих людей почти не покидали комнату за последние шестьдесят или семьдесят часов.

Он провел около часа с генеральным прокурором Акертом и помощником госсекретаря, обсуждая все детали перемещения в Женеву семерых заключенных. В связи с жесткими ограничениями нейтралитета, которых придерживалось швейцарское правительство, они не могли использовать военный самолет; надо было нанять коммерческий «Боинг-707». Безопасность на борту будут обеспечивать агенты ФБР и Секретной службы; после приземления к ним присоединится швейцарская полиция. В Женеве должно быть предусмотрено присутствие телевизионщиков и прессы. Брюстер решил буквально следовать всем требованиям похитителей – по крайней мере, на первый взгляд.

Саттертуэйт пообедал с директором ФБР Клайдом Шэнклендом и заместителем директора ЦРУ. Они обсудили все новости, появившиеся за последние двадцать четыре часа. В течение нескольких недель Марио Мецетти получил по меньшей мере шестьсот тысяч долларов в свободно обращаемых бумагах, но на что пошли все эти деньги, сказать было трудно.

На последнем ночном допросе раскололся Боб Уолберг; его сумели убедить, что один из его товарищей начал давать показания, и эта дезинформация плюс действие скополамина в конце концов его сломали. Полученные таким образом признания и свидетельские показания нельзя было использовать в суде, но они оказались довольно полезны в расследовании дела. Уолберг считал, что у Стурки есть контакт за пределами ячейки. Рива? Поиски велись все более интенсивно. В то же время Перри Хэрн устроил утечку информации о признании Уолберга в прессе, неофициально и не упоминая никаких имен. Это было сделано для того, чтобы рассеять циркулировавшие в обществе слухи о крупномасштабном международном заговоре. Международное подполье существовало, но оно не было многочисленно, и общество должно было об этом знать.

Подготовка двойников идет полным ходом, заверил их Шэнкленд. Они будут готовы вовремя.

Гуардиа обнаружила, каким образом регулярные звонки Марио Мецетти из Гибралтара в Альмерию доходили до адресата. В деле оказалась замешана телефонистка в Альмерии. За огромную сумму – пятнадцать тысяч песет – она согласилась установить маленький радиопередатчик на телефонную панель, отвечавшую за соединение с номером, на который приходили звонки Марио, и тот пересылал эти звонки на частоте, зарезервированной для воздушных сообщений. В диапазоне действия передатчика – приблизительно сто миль, в зависимости от помех и высоты над уровнем моря, – принимающий аппарат мог слышать все, что происходило на этой телефонной линии.

Небольшой радиус действия передатчика ничего не значил; на этой территории мог находиться промежуточный связной, который следил за получением условного сигнала и, если бы он прекратился, сообщил бы об этом остальным.

Была и еще одна новость. В Скотленд-Ярде подвергли целому ряду химических обработок пару перчаток, найденных на брошенном в Пиренеях вертолете; эксперименты позволили получить несколько слабых отпечатков пальцев, которые пропустили через компьютерную базу данных ФБР. Результат был не стопроцентным, но достаточно убедительным – один из отпечатков принадлежал Элвину Корби.

Связь Корби со Стуркой установили почти две недели назад. Пилот вертолета был черный американец. Все сходилось. Саттертуэйт не без некоторого удовлетворения отослал это сообщение Дэвиду Лайму, который, следуя за непредсказуемыми перемещениями Марио Мецетти, находился теперь в Финляндии.

Количество улик все нарастало, но единственной твердой зацепкой оставался пока Мецетти, и Лайм шел за ним по пятам.

У русских были свои люди в Алжире на тот случай, если Стурка в конечном счете отправится туда. В Северной Африке КГБ имел лучшую сеть, чем ЦРУ. Пока нельзя было сказать, что русские считают своей основной мишенью Стурку, но не было и доказательств обратного. КГБ шел по следам Лайма в Финляндии и, несомненно, был осведомлен о том, что целью поиска является Марио Мецетти, однако не стал переходить дорогу американцам из дипломатической вежливости или по каким-то другим соображениям. Когда следы похитителей привели в Финляндию, русские организовали масштабное, но очень тихое расследование в собственной стране: вышло бы крайне неловко, если бы новоизбранный президент Америки обнаружился где-нибудь на территории России.

Казалось, в мире не было такого человека, которого так или иначе не затронула вся эта история. Размышляя об этом, даже сдержанный Саттертуэйт испытывал невольное волнение. Он руководил самой крупной в мировой истории охотой за человеком.

В два часа дня он сделал рапорт в Белом доме. От недосыпания и раздраженности глаза у Брюстера были налиты кровью.

– Только что у меня был очень тяжелый разговор с Джанет Фэрли.

– Воображаю.

– Она хочет знать, когда мы его вернем.

– Понимаю.

Брюстер расхаживал взад и вперед:

– У нас осталось меньше пяти дней. Этридж выбрал чертовски неудачное время, чтобы умереть. – Он остановился, вынул сигару изо рта и мрачно посмотрел на Саттертуэйта. – Вы уверены, что точно идентифицировали человека, который похитил Фэрли?

– Стурку? Почти наверняка.

– Думаете, он сдержит слово?

– Только если решит, что это для него выгодно.

– Иначе он убьет Фэрли. Независимо от того, освободим мы семерых или нет. Это вы хотите сказать?

– Я не могу читать его мысли, господин президент. Я не знаю, какие у него планы. Но он убьет без колебаний, если решит, что у него есть для этого причины.

Президент обошел вокруг стола и упал в большое кресло.

– Тогда нельзя дать ему таких шансов.

– Вы хотите использовать двойников?

– Думаю, да.

– Мы можем послать их в Женеву. Будем держать подальше от чужих глаз и введем в дело, только если этого потребует обстановка.

– Но вы должны быть абсолютно уверены, что о них никто не узнает.

– Мы сможем это сделать, – заверил Саттертуэйт. – Это нетрудно. Никто не увидит их больше одного раза.

– Будьте очень аккуратны.

Брюстер взглянул на свою сигару и положил ее в пепельницу:

– Милт Люк может быть временным президентом в течение нескольких дней, но избави нас Бог оставить его на четыре года.

09.00, континентальное европейское время.

Лайм приладил к глазам бинокль и бегло осмотрел площадь, пока не нашел нужное ему окно. Оно находилось в доброй сотне ярдов, но сильные линзы приблизили его на расстояние вытянутой руки. Он смотрел через гироскопический бинокулярный прибор, который стоил американскому правительству больше четырех тысяч долларов.

Дыхание вырывалось из его ноздрей в виде пара. Он не приготовил себе теплых вещей для субарктического климата. Чэд Хилл купил ему перчатки, шарф и твидовое пальто в магазине «Стокманн» в Хельсинки, а сам Лайм одолжил у местного полицейского меховую шапку с ушами. Перчатки были маловаты, зато пальто оказалось как раз впору.

Англичанин спросил:

– Ну, что там?

– Он читает «Геральд трибюн».

– С его стороны это просто свинство.

Мецетти не задернул шторы. Он сидел в номере отеля рядом с телефоном и читал газету, вышедшую вчера в Париже.

– Замечательно.

Англичанин отодвинул от губ воротник пальто. Им пришлось распахнуть окно настежь, потому что, если они его закрывали, оно начинало запотевать. В номере Мецетти стояли, судя по всему, двойные рамы. Окно замерзло по углам, но в середине оставалось чистым, и сквозь него все было видно.

Англичанин являлся высокопоставленным чином в британской МИ-5. Плотный, лысый и округлый, как шар, он носил песочного цвета офицерские усы и галстук в полоску.

В Лахти у ЦРУ имелся свой человек, но, как это часто бывало, здесь его все так хорошо знали, что Лайм не хотел его использовать. Если ввести его в дело, информация быстро просочится наружу, и тогда появится опасность спугнуть контакты Мецетти.

Если вообще будут какие-нибудь контакты.

Впрочем, их следовало ожидать, учитывая, что Мецетти в первый раз сделал передышку с тех пор, как протащил их за собой через всю Европу. Он устроился в гостиницу вчера вечером и распорядился доставлять еду к себе в номер. Похоже, он ждал телефонного звонка. Его линия прослушивалась.

Англичанин сказал:

– Посмотрите вниз.

Вдоль тротуаров стояли беспорядочно припаркованные автомобили; в этот момент в конце улицы показалась еще одна машина, это был восточногерманский «вартбург».

– Смешно. Точно на производственное совещание приехал.

– Вы его знаете?

– Приходилось встречаться. Только теперь он в штатском.

Водитель не вылез из машины. Пассажир исчез в дверях гостиницы. Через минуту он вышел обратно, сел в машину и остался в ней сидеть. Автомобиль не тронулся с места.

– Он работает на Москву?

– Думаю, нет. Теперь уже нет.

Рядом с подъездом стоял «рено» с французским агентом, немного дальше – большой «БМВ» с четырьмя представителями немецкой разведки. Оглядев площадь через двадцатикратный бинокль, Лайм обнаружил соглядатаев еще в пяти машинах. Он узнал одного из них – испанского агента, с которым встречался раньше в Барселоне.

С бору по сосенке. Англичанин был прав – это было смешно.

Лайм подошел к телефону:

– Чэд?

– Слушаю.

– Площадь кишит шпионами. Убери их отсюда.

– Я попытаюсь.

– Нажми на них.

– Им это не понравится.

– Я извинюсь попозже.

– О'кей. Посмотрю, что можно сделать.

Лайм вернулся к окну, ощущая себя выжатым до предела. Бессонница резала ему глаза; он старался моргать пореже, чувствуя, что под веками как будто насыпан сухой песок.

Англичанин сидел у окна, как Будда. Лайм сказал:

– Меня беспокоит, что здесь нет русских. Все остальные налицо.

– Может быть, мы заняли их место.

– Здесь все еще хозяйничает Ясков, верно?

– Вы его знаете?

– Я бывал тут раньше. Очень давно.

– Да, это его владения.

Ясков должен быть где-то здесь, подумал Лайм. Не так явно и грубо, как другие, но он здесь тоже присутствует. Наблюдает, ждет.

Он опустился на свое место у окна рядом с англичанином. Мельком взглянул в бинокль: рука Мецетти шевельнулась, он перевернул страницу газеты, и Лайм без труда прочитал ее заголовки.

Он оторвался от окна и перегнулся через подоконник, чтобы посмотреть вниз. На площадь тихо и ненавязчиво вырулил «вольво»; он въехал колесом на тротуар, из машины вышли четверо финнов в униформе и прогулочным шагом двинулись вдоль витрин. Они поравнялись с «фольксвагеном», и Лайм увидел, как один из финнов заговорил с сидевшими в машине. Остальные трое проследовали дальше; возле «вартбурга» от группы отделился еще один и начал показывать жестами, чтобы сидевший в нем человек опустил окно.

В «фольксвагене» возникли какие-то проблемы, но в конце концов финн выпрямился и отдал честь, а в машине завелся мотор. Отъехав от обочины, «фольксваген» сделал круг по площади и очень медленно и неохотно, словно шаркающий подошвами ребенок, потащился в сторону южной улицы. Через минуту за ним последовал «вартбург».

Финны продолжали свой обход, и вскоре площадь покинули семь машин. После этого финны уселись в свой «вольво» и уехали.

– Чистая работа, – сказал англичанин, изобразив аплодисменты.

– Нам это дорого обойдется.

– Ну, сами-то они ни за что бы отсюда не убрались.

Это означало конец международного сотрудничества. Лайм знал, что рано или поздно тем и кончится. С определенного момента кооперация стала превращаться в бесконечные расшаркивания друг перед другом. Никто не хотел, чтобы его отодвинули в сторону.

Англичанин был хитрее. Добровольно предложив свою помощь, он избежал неизбежного для остальных изгнания. Что было только к лучшему – Лайм нуждался хотя бы в нескольких друзьях.

Он протер пальцами глаза. Отсутствие Яскова его не удивляло. Ясков был не такой дурак, чтобы затесаться в общую толпу.

Он где-то рядом.

Забудь об этом, подумал он. Лови другую рыбку. Где контакт Мецетти? Кого может ждать этот сукин сын?

Были и другие ниточки, за которые можно было потянуть. «Техник из Венесуэлы», которого нанял главный управляющий отеля в Пердидо и который, судя по всему, испортил вертолет Фэрли и убил его пилота, был опознан управляющим по фотоснимку – им оказался Сезар Ринальдо.

Вместе с отпечатками пальцев, оставленными в перчатках Корби, этот факт не оставлял никаких сомнений, что всем делом руководит Юлиус Стурка.

Но положение по-прежнему оставалось очень туманным. Сотни тысяч людей работали по всему миру, искали Стурку и остальных, включая Рауля Риву. И ничего. Существовал только один реальный след – Мецетти.

Мецетти сидел в кресле и читал газету.

В открытое окно врывался ветер. Он прилетал прямо из Лапландии, пропитываясь по дороге промозглой сыростью финских озер. Солнце тонким диском висело низко над горизонтом, нежно розовея сквозь дымку; оно взошло поздно и уже через три часа должно было опять зайти.

– Внимание, – пробормотал англичанин. Лайм вздрогнул и проснулся.

На другой стороне происходило какое-то движение. Он схватил бинокль и быстро оглядел фасад гостиницы, пока не нашел окно Мецетти. Сфокусировал на нем линзы и стал наблюдать.

Мецетти отложил газету и стоял у гардероба, надевая пальто и шляпу.

Лайм передал бинокль англичанину и кинулся к телефону:

– Он уходит. В пальто и шляпе.

– Понял.

Он забрался в «мерседес». Чэд Хилл, сидевший за рулем, вопросительно повернул голову.

– Не особенно радуйся, – устало сказал Лайм. – Может быть, он просто идет в аптеку, чтобы купить себе зубную щетку.

Они разглядывали подъезд гостиницы. Лайм вытянул из приборной доски двусторонний микрофон:

– Надо проверить связь.

– Связь громкая и чистая.

Через две-три минуты на ступеньках появился Мецетти. Он с озабоченным видом оглядел площадь и направился к стоявшему неподалеку «саабу», который взял вчера напрокат в Хельсинки.

Лайм поставил под бампером «сааба» пеленг. Он издавал прерывистые радиоимпульсы. Два фургона были оборудованы приемными устройствами, чтобы следить за перемещением пеленга, но Лайм все-таки предпочитал визуальную слежку: водитель у машины может поменяться, и тогда они сядут в лужу со своим «жучком».

У Мецетти были проблемы с запуском двигателя. Должно быть, переохладился карбюратор. Лайм щелкнул выключателем на микрофоне.

– Я за ним слежу, но мне нужны еще две машины.

– Будет сделано.

Наконец из выхлопной трубы «сааба» вырвался дымок, и машина отъехала от тротуара.

– Мы отчалили… Направляемся в центр города.

– Два фургона и три автомобиля следуют за ним.

Лайм отключил микрофон и сказал Чэду Хиллу:

– Сбавь ход. Не виси у него на «хвосте».

«Мерседес» ехал по узким улицам. Мецетти включил противотуманные фары, и за их красными огоньками легко было следить.

Резкий поворот в узкий переулок.

– Не поворачивай за ним, – сказал Лайм. – Мы объедем вокруг дома.

В микрофон он добавил:

– Он свернул в переулок. Наверно, проверяет, нет ли слежки. Я его отпустил. Кто-нибудь есть на параллельной улице?

– Элкорн за ним присмотрит. Он едет на запад к Алпгатану.

Лайм посмотрел на карту. Параллельно улице шел бульвар.

Он сообщил направление Чэду Хиллу, и «мерседес» повернул за угол. Лайм сказал:

– Помедленней. Пусть пока за ним последят другие.

Голос из радио:

– Похоже, он объезжает вокруг квартала.

– Он не собирается припарковаться?

– Нет. Видимо, хочет выяснить, нет ли за ним «хвоста». Все нормально, мы отслеживаем его на каждом углу. Он нас не заметит.

– Что он сейчас делает?

– Едет на север по главной улице.

Лайм дал новое указание, и Хилл повернул «мерседес» на главную улицу. Радио:

– Он объезжает вокруг квартала.

– Вы уверены?

– Похоже на то… О'кей, он сделал третий поворот. Еще один, и он обогнет квартал. Вы сейчас где?

– У северной границы города.

– Продолжайте двигаться. Возможно, он вот-вот появится – он как раз за вами.

Лайм спросил Чэда Хилла:

– Вы не видите его в зеркале?

У Хилла хватило ума посмотреть в зеркало, не поворачивая головы.

– Пока нет.

– Едем дальше.

Дома попадались все реже; у дороги мелькали финские сосны, шоссейное полотно стало уже, обочины обледенели, под деревьями лежал снег.

– Ага, вот он.

– Не торопитесь. Пусть он нас обгонит, если хочет.

– Я не думаю, что он… о, черт!

Хилл нажал на тормоза. Лайм посмотрел через заднее стекло. Никого.

– Что случилось?

– Он только что свернул. На боковое шоссе.

– Все в порядке. Не тормозите резко, а то нас вынесет в кювет.

Хилл с трудом укротил «мерседес», едва не вылетев на обледеневшую обочину. Наконец ему удалось развернуть машину, и он налег на педаль акселератора.

Ускорение вдавило Лайма в кресло.

– Полегче, ради Бога.

Солнце мигало сквозь сосны, как сигнальный маячок. Навстречу от Лахти приближалась машина; Лайм прищурился на нее сквозь солнце. Это был зеленый «вольво», старая двухдверная модель. Возможно, это Элкорн.

Хилл сделал поворот достаточно спокойно. Лайм обернулся через плечо – Элкорн последовал за ними.

Узкая дорога уходила в лес, по обеим сторонам у обочин лежал снег. Солнце скрылось в деревьях. Лайм сообщил в микрофон об изменении маршрута. Потом он сверился с картой.

На карте дорога заканчивалась Т-образным перекрестком, перпендикулярное шоссе вело от Лахти на северо-запад, где дальше к северу имелось несколько деревень. Между этим местом и перекрестком населенных пунктов не было.

– Прибавьте скорости. Посмотрим, сможем ли мы не упускать его из виду.

«Мерседес» покачнулся на резком повороте, и они увидели «сааб», огни которого в следующее мгновение исчезли на другом конце дорожной дуги.

– Хорошо, так и держитесь.

На Т-образном перекрестке «сааб» повернул налево, и Хилл издал тихий стон. Лайм сообщил:

– Он возвращается в город.

– Сукин сын. Он все еще водит нас за нос.

– Он узнает наш «мерседес», если увидит его еще раз. Скажите Элкорну, чтобы обогнал нас. На границе города приготовьте мне новую машину. У вас есть пятнадцать минут.

Мецетти проехал Лахти насквозь, нигде не поворачивая и не останавливаясь. Элкорн передал эстафету другому человеку, который подхватил «сааб» на главном шоссе, уходившем на юг в сторону Хельсинки. Лайм сменил «мерседес» на ожидавший его «вольво» и поехал в том же направлении. Когда они выехали из города и оказались на просторной равнине, поросшей соснами, он заметил второй «хвост»; после переговоров по радио Лайм занял его место, а «хвост» обогнал «сааб» и поехал впереди него, взяв Мецетти «в клещи».

Так они сопровождали его пятнадцать или двадцать километров. Было около двух часов дня, в этих широтах время уже близилось к закату. Скандинавы поддерживали свои дороги в хорошем состоянии и в гораздо худшую погоду, но особенно оживленного движения на них не было. Шоссе плотно окружали сосны, по обеим сторонам тянулся бесконечный лес. Время от времени дорога выходила на берег озера и бежала мимо уютных коттеджей, в которых сквозь замерзшие окна мерцали огни, – половина жителей Лахти и Хельсинки проводили выходные на озерах.

Мецетти, похоже, пока не замечал, что за ним следят. Положение станет труднее, когда стемнеет, поскольку постоянно маячащие сзади огни могут его обеспокоить.

Сзади появился «порше», выскочил на встречную полосу и поравнялся с ними. Лайм попытался разглядеть в кабине лицо водителя, но боковые стекла запотели. «Порше» пролетел вперед, и они порадовались тому, что какое-то время он побудет между ними и Мецетти. «Сааб» увеличил скорость, но через пару миль «порше» потерял терпение, прибавил газу и унесся дальше.

Настало время включить фары. Дорога пошла крутыми зигзагами, огибая цепь связанных друг с другом озер; временами огни «сааба» пропадали за деревьями.

Мецетти вел себя как любитель. Своими маневрами он в лучшем случае смог бы оторваться от одиночного «хвоста», но не от планомерной и масштабной слежки.

Если бы его люди прослушивали переговоры по радио, они бы поняли, что Мецетти на крючке, но Лайм и его организация не использовали обычный у полицейских диапазон частот. Чтобы перехватывать их разговоры, надо было знать, на какой частоте они идут, а это было маловероятно. Во всяком случае, они не смогут отследить сигналы пеленга, установленного на машине Мецетти. Их нельзя было поймать в радиоэфире.

Они, усмехнулся Лайм. То есть Стурка. Что это значит? Что он прячется где-то поблизости и, как белка, скачет по соснам вместе с Клиффордом Фэрли?

– Поддайте немного газу. Я не вижу его фар.

Чэд Хилл надавил на акселератор, и «вольво» прибавил ходу, плотно вписываясь в повороты. Свет передних фар прыгал по стволам деревьев, освещая загадочный и мрачный лес.

Дорога сделала подряд три резких поворота, и Хиллу пришлось нажать на тормоза. Скорость упала до тридцати километров в час; потом они выехали на прямую и увидели впереди автомобиль, стоявший поперек дороги.

Лайм вцепился в приборную доску. Шины заскользили по мерзлой поверхности шоссе, но «вольво» все-таки удержался на дороге; машину развернуло, и они остановились, едва не врезавшись в ствол сосны.

Лайм опустил руку и перевел взгляд на преградивший им путь автомобиль.

Это был тот самый «порше», который обогнал их несколько минут назад.

В нем не было ни ключей, ни документов.

– Выясните, на кого он зарегистрирован, – сказал Лайм Чэду Хиллу.

Они откатили «порше» с дороги.

Машина с треском покатилась под откос и застряла среди деревьев. Хилл бегом вернулся к «вольво», чтобы включить радио. Лайм сел на место водителя. Чэд Хилл, говоря в микрофон, стоял снаружи у открытой дверцы.

– Садитесь, – сказал Лайм и включил зажигание.

Машина просела под телом Хилла. Дверца хлопнула; Лайм снова вырулил на шоссе, переключил скорость и вдавил педаль газа в пол.

Там, где позволяла дорога, они неслись со скоростью сто девяносто километров в час. Но фар впереди не было.

– Спросите его, где эти чертовы фургоны.

– Продолжают слежку, – ответило радио. – Мы его не потеряли.

Но они его потеряли. Через пятнадцать минут сигнал перестал перемещаться, а в половине третьего они нашли «сааб» на частной автодороге припаркованным к обочине на опушке леса. Мецетти исчез.

Это был летний коттедж. Узкое озеро длиной примерно в милю, современный и довольно просторный домик, деревянная пристань с бензопомпой. Озеро по берегам подернулось ледком, но в середине еще не замерзло. Лайм стоял, хмуро глядя на «сааб». Один из фургонов остановился сзади и включил все свои фары – место было залито ярким светом, как цирковая арена. Группа технических специалистов толпилась вокруг машины, но это было уже ни к чему.