Книга первая

Пять бомб

22.45, восточное стандартное время.

Тело девушки было найдено человеком в плаще. Это случилось в аллее на пересечении Эвклидовой и Четырнадцатой, в Северо-Западном районе, где шумный город переходит в тихие предместья.

Поначалу он отшатнулся от тела – прислонился спиной к стене, мигая и тяжело дыша, но потом все-таки опустился на колени рядом с девушкой и стал обшаривать труп и рядом с ним. Надежды было мало – если девушку убили ради ограбления, унесли с собой и сумочку.

Сзади медленно подъехала машина. Человек в плаще не обратил на нее внимания, пока она не остановилась, а потом стало уже слишком поздно. Мощный свет фар ударил ему в лицо и пригвоздил к стене.

Он заслонил рукой глаза и услышал, как в машине хлопнула дверца. Потом раздался голос:

– Повернись спиной. Руки на стену.

Человек в плаще повиновался. Он знал правила. Встав в ярде от стены и расставив ноги, он оперся ладонями о стену. Патрульный обыскал его, ничего не нашел и, скрипя ботинками, направился к телу девушки.

Второй коп вышел из полицейской машины. Первый коп сказал:

– Убийство. Звони в отдел, пусть пришлют фургон.

Человек в плаще услышал, как первый коп выпрямился и сделал два шага назад. Его голос изменился: прежде он был усталым, а теперь стал напряженным и рассерженным.

– Какого дьявола ты тут натворил?

– Я ничего не делал.

Он почувствовал, как его грубо схватили за плечо, и коп, развернув его к себе лицом, щелкнул на руках наручниками.

– Ну-ка, сядь.

Он скользнул по кирпичной стене на землю. Дождик начал моросить за воротник плаща, и он поерзал, чтобы вытянуть из-под себя плащ и подтянуть его повыше. Фары били ему в глаза, заставляя почти полностью закрыть веки.

– Чертов ублюдок, – спокойно сказал полицейский. Когда ботинок вонзился ему в ребра, человек в плаще этого уже ожидал и успел собраться, мягко упав на бок; удар причинил боль, но ничего не сломал. Он остался лежать на боку, упершись щекой в щебенку. Он прекрасно знал, как надо вести себя в таких ситуациях. Если будет хотя бы намек на сопротивление, они вытрясут из тебя всю душу.

Коп снова занес ногу, и он приготовился к новому удару, но в этот момент от машины отделился второй коп.

– Полегче, Пит.

– Ты еще не видел, что этот сукин сын сотворил с девушкой. Поди взгляни.

– Ладно, только не горячись. Потом какой-нибудь адвокат заявит, что он весь в ссадинах и синяках, и его выпустят, а мы с тобой получим взыскание.

– Кто заметит синяки на этом ниггере?

Но больше он его бить не стал.

Второй коп подошел к мертвой девушке. Он слегка присвистнул:

– Господи Иисусе.

– Вот видишь.

– Чем он это сделал?

– Откуда я знаю. Наверно, поработал ножом.

– Да нет, одним ножом тут не обошлось.

– Я поищу вокруг.

Пока первый коп отправился прочесывать аллею, второй подошел к человеку в плаще:

– Сядь прямо.

Он повиновался. Коп стоял над ним, и когда он поднял голову, то увидел в резком свете фар его белое мясистое лицо.

– Есть какие-нибудь документы? Только без резких движений.

Человек медленно сунул руку в плащ и достал небольшой пластиковый бумажник. Коп взял его и стал рассматривать, повернувшись к свету. В бумажнике находились карточка социальной помощи, бланк социального страхования и банкнот в один доллар.

– Франклин Делано Грэхем, – прочитал коп. – Господи Иисусе.

23.20. 

– Думаю, что он говорит правду, – сказал лейтенант.

Сержант стоял, прислонившись к низкой перегородке, отделявшей уголок лейтенанта от остальной комнаты.

– Какого черта, он же наркоман. Он не поймет, что такое правда, даже если сунуть ее ему под нос.

– Хорошо, и что я должен думать? Что он искромсал девушку, взял у нее сумочку, спрятал с инструментами вместе где-нибудь в укромном местечке, а потом вернулся и стал бродить поблизости, дожидаясь, пока мы его сцапаем? Звучит не слишком правдоподобно, верно?

Сержант рассеянно оглядел отдел. В комнате стоял десяток столов, за некоторыми сидели люди. Франклин Делано Грэхем примостился на лавочке у дальней стены под охраной полицейского, который его сюда привез. На черном лице Грэхема было написано безнадежное уныние наркомана, который знает, что не получит вовремя свою следующую дозу.

Сержант сказал:

– Все правильно. Но все-таки я бы взял его на крючок.

– Отправь его в наркологическую клинику.

– Зачем?

Сержант пожал плечами, но все-таки уселся за свой стол и начал заполнять соответствующую форму. Лейтенант уже разговаривал по телефону.

– Так что, выяснили что-нибудь насчет убитой девушки?

23.35.

Элвин стоял у окна и смотрел на улицу. На подоконнике лежал толстый слой пыли, а с наружной стороны стекла был нарисован жирный белый крест. Сквозь него в окно были видны ступеньки крыльца и тротуар, где под уличным фонарем стояли Линк и Дарлин, оба разряженные в пух и прах и на вид слишком тощие и легкомысленные, чтобы походить на часовых.

Бомбы лежали на столе в ряд, и Стурка сосредоточенно над ними работал. Пятеро из Калифорнии сидели в дальнем конце комнаты на перевернутых ящиках, сдвинутых в кружок. Пегги и Сезар находились возле стола, наблюдая, как Стурка трудится над бомбами; Марио Мецетти сидел в углу комнаты, погрузившись в чтение дневника Че.

Элвин снова взглянул в окно. В воздухе все еще висела дымка, хотя дождь уже перестал. Ветер развеивал белые облачка газов, вырывавшиеся из выхлопных труб проезжавших мимо машин. Вдоль улицы шли несколько чернокожих парней, и Элвин разглядывал их лица. Может быть, завтрашний день никак не отразится на их жизни. Но попробовать все-таки стоит.

Стурка сгорбился над длинным и узким обеденным столом. В комнате никто не разговаривал: это было молчание, выработанное дисциплиной и опытом.

Помещение было почти голым – ничего, кроме потрескавшейся штукатурки и занозистых половых досок. Марио приколол к двери портрет Мао и прикрепил под ним один из своих безвкусных плакатов: «Да здравствует победа в Народной войне». Чемоданы калифорнийцев аккуратно стояли возле стола, и Пегги сидела на одном из них, куря «Мальборо» и глядя, как Стурка собирает бомбы. На столе стояла мощная лампа на гибкой шее и с длинным проводом, которую Стурка по мере надобности передвигал от механизма к механизму. Кроме этого, в комнате имелись кучка раздутых рюкзаков, полосы грязи вперемежку с пеплом, пустые чашки и затхлый запах запустения: дом предназначался на слом, отсюда и белые кресты на окнах.

На столе все лежало с профессиональной аккуратностью, словно на выставке: пять «дипломатов» и портфелей внутренностями наружу; пластиковое вещество, провода, батарейки, детонаторы и часовые механизмы.

Пегги было не по себе; она подошла к окну и посмотрела через плечо Элвина на Линка и Дарлин, стоявших на краю тротуара.

– Что-нибудь не так, Элви?

– Нет, все в порядке. Почему ты спрашиваешь?

– У тебя напряженный вид.

– А с чего бы мне расслабляться?

– Они ведь не пара сосунков.

– Я знаю.

Они говорили тихо, но Стурка поднял голову и бросил на Элвина сосредоточенный взгляд. Он повел плечом в сторону комнаты, и Пегги вернулась обратно к чемодану, закурив очередную сигарету. Пегги была мрачноватой девушкой с твердым характером, и Элвину она немного нравилась. Три года назад в Чикаго она участвовала в демонстрации против войны: просто стояла в толпе, ничего не делая, даже без плаката, но копы накинулись на них, и какая-то свинья проволокла Пегги за ноги по бордюру тротуара, так что голова у нее билась о бетон; потом они грубо затолкали ее в фургон и посадили в камеру, и все это называлось «сопротивлением офицеру». Теперь, в свои двадцать три, она была одинокой, ожесточенной и целеустремленной девушкой, а кроме того, хорошей медсестрой. Стурка окружал себя только профессионалами.

Элвин прибыл из Нью-Йорка в понедельник ночью вместе со Стуркой, Пегги и четырьмя другими после того, как состоялась частная встреча Стурки с Раулем Ривой. Пятеро добровольцев, вызвавшихся нести бомбы, прилетели в Вашингтон в четверг с Западного побережья. Элвин никогда не видел их раньше, они вели себя замкнуто, и он до сих пор почти ничего о них не знал, кроме имен и лиц. Это была обычная манера работы для Ривы и Стурки: чем меньше знаешь, тем меньше у тебя проблем.

Пятеро добровольцев сидели и пили кофе: двое мужчин и три женщины. Мужчины были коротко подстрижены, чисто выбриты и хорошо одеты; женщины, судя по их виду, принадлежали к среднему классу: девушка в шерстяном платье с длинными рукавами, толстая девушка в свитере и юбке и маленькая чернокожая женщина в твидовом костюме. Все они очень мало походили на террористов, что и требовалось для дела. Маленькая негритянка была средних лет; она потеряла двух сыновей в Индокитае. Раньше она преподавала в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, но потом с ней разорвали контракт из-за ее участия в организациях радикального толка. Ее третий сын жил в Канаде, а четвертый состоял в рядах «пантер» в Нью-Йорке.

Их завербовал Сезар. Он отправился на Западное побережье и какое-то время болтался в среде радикалов, пока не нашел людей, подходивших для задания Ривы. В роли вербовщика Сезар был очень убедителен – это он привел в группу Элвина. «Революция делается профессионалами, а не школьниками, – говорил он. – Протесты и демонстрации никогда ни к чему не приведут. Не больше проку и в разрозненных вспышках насилия, к которым склонны многие горячие головы. У вас есть боевой опыт, Корби, вы знаете тактику и вооружение, вы профессионал – вам нужно вступить в организацию, которая знает, как вас использовать».

У участников группы не было ни имен, ни инициалов; даже Стурка скрывался под вымышленным именем – он был Страттеном для всех, кому не очень доверял, а таких было большинство.

С Раулем Ривой никто из них на деле не сотрудничал, но он всегда оставался где-то на периферии как один из контактов Стурки, хотя и не был членом ячейки. Возможно, Рива возглавлял собственную ячейку; Элвин ничего об этом не знал – он видел кубинца только один раз, и то издалека. У них была своя спаянная группа, и вопрос о союзниках в ней не обсуждался. Рива существовал где-то в отдалении, как старый боевой товарищ Стурки, загадочная фигура, смутная тень, лишенная плоти и крови.

Стурка редко разговаривал с ними на эту и другие темы, он вообще не был выдающимся оратором. Идеологией занимался Сезар. Стурка держался в стороне от учебной группы; он часто отсутствовал, когда Сезар растолковывал им учение Маригелы, Мао или Че. Поначалу безразличие Стурки раздражало Элвина: каждый революционер должен помнить, за что сражается. Но вскоре он понял, что Стурка никогда ничего не забывал, – у него была абсолютная память, и он не нуждался в учебных курсах, чтобы помнить основные постулаты философии свободы.

Стурка не обладал личным обаянием, с ним было легко повздорить. У него не было ни внушительной внешности, ни умения ладить с людьми, и он не заботился о том, какое впечатление производит на товарищей. Элвин не помнил, чтобы он когда-нибудь жаловался на социальную несправедливость или неприязненно высказывался о властях. Его лидерство в группе основывалось исключительно на его компетентности: он всегда понимал, что нужно делать, и хорошо знал как.

Ему было где-то между сорока и пятьюдесятью, хотя на вид он выглядел моложе; грудь его казалась впалой, потому что он привык сутулить плечи. У него было костлявое лицо с длинной челюстью и следами какой-то старой кожной болезни на щеках. Для европейца он выглядел, пожалуй, слишком смуглым; волосы у него были черные и прямые, а в речи слышался слабый акцент, который Элвину так и не удалось определить. По сведениям Сезара, который знал его дольше других, Стурка сражался вместе с Че и палестинскими повстанцами, был в Бьяфре и Гвиане и несколько лет назад участвовал в боях в рядах Освободительной армии в Алжире. Кое-какие мелкие факты и обмолвки наводили Элвина на мысль, что Стурка заработал свой профессионализм, когда служил наемником в Конго и Индокитае.

К взрывчатым веществам Стурка относился с той презрительной небрежностью, которую может позволит себе только эксперт. Он досконально знал науку разрушения и в работе был сосредоточен, как монах. Сейчас он сутулился над столом, придавая бомбам правильную форму. Пластиковую взрывчатку произвели в Соединенных Штатах, но Марио слетал за ней в Сингапур и купил на черном рынке; ему сказали, что ее украли с армейского склада вблизи Дананга. Вещество было пластичным, как глина для лепки, и Стурка распределял его по листам свинцовой фольги внутри потайных полостей в трех «дипломатах» и двух портфелях. Детонаторы и батарейки он вминал прямо в пластик напротив секундомеров, которые приводили в действие взрыватели. Стурка сконструировал небольшую систему рычагов, соединявшую внешние замки портфелей со стартовыми кнопками секундомеров. Свинцовая фольга должна была скрыть детали бомбы от детекторов металла, а секундомеры использовались для того, чтобы обмануть прослушивающие аппараты, которые засекли бы тиканье обычного часового механизма.

Подготовка часов была деликатной процедурой, и Элвин следил за ней с интересом. Каждый механизм сначала нужно было развинтить; кончики стрелок загибались вверх, а к корпусу прикреплялся металлический штырек, так что стрелка, совершая полный оборот, задевала за штырек, и тот замыкал электрическую цепь, активизировавшую взрыватель. Секундомеры были привинчены к стенкам, но все остальное погружалось в мягкую глинистую массу, так что весь механизм выглядел плоским и напоминал электронную плату. Аккуратно распластанная по свинцовому дну «дипломата», бомба имела не больше полдюйма в толщину, но в каждом кейсе помещалось восемнадцать унций пластиковой взрывчатки, и этого должно было хватить.

Поверх двойного дна портфели и «дипломаты» были набиты всякой всячиной, какую обычно носят журналисты: карандашами, ручками, блокнотами на пружинках, бумагой на железных скрепках, точилками для карандашей, чернильницами, карманными расческами, косметикой, ключами, сигаретами, зажигалками и пачками визитных карточек. Стурка выбрал эти предметы, чтобы создать при взрыве эффект шрапнели. Острая скрепка может выколоть глаз; тяжелая зажигалка способна убить насмерть.

Стурка уже обкладывал свинцовой фольгой верхние части вылепленных бомб – он почти закончил. Оставалось только спрятать двойное дно.

Сезар встал, уперся кулаками в поясницу и потянулся, с хрустом выгибая спину. Разминая затекшие руки, он подошел к окну, постоял, посмотрел на Элвина, перевел взгляд на стоявших снаружи Дарлин и Линка и задрал рукав, чтобы взглянуть на часы. Элвин проследил за его взглядом – почти полночь. День операции настал. Элвин оглядел комнату и после паузы спросил:

– А где Барбара?

– Я дал ей одно задание, – небрежно ответил Сезар.

Его слова встревожили Элвина. Стурка и Сезар ушли вместе с Барбарой три часа назад и через двадцать минут вернулись без нее. Элвин понизил голос, чтобы не беспокоить Стурку:

– Разве она не должна уже прийти?

– Нет. А что?

– Время близко. Плохо, если наши люди будут слоняться в эти часы по улицам, где они могут проболтаться или попасть в руки полиции.

– Она не скажет никому ни слова, – ответил Сезар и вернулся к столу.

Элвин посмотрел на свои руки и повертел их перед собой, как будто видел в первый раз. Он был обеспокоен, что они все еще недостаточно ему доверяют и считают нужным от него что-то скрывать.

02.10, восточное стандартное время.

Помощник судебно-медицинского эксперта только успел удобно устроиться в кресле, как зазвонил телефон.

– Судебная медэкспертиза, Чарлтон слушает.

– Это Эд Эйнсворт, док.

– Здравствуйте, лейтенант.

Помощник судебно-медицинского эксперта положил ноги на стол.

– Док, я насчет той девушки, которую убили в Северо-Западном районе. Сержант привез мне из вашего офиса не совсем понятный отчет. Мне бы хотелось его с вами обсудить.

– Не совсем понятный?

– Да. По его словам, вы сказали ему, что девушке вырезали язык с помощью плоскогубцев.

– Совершенно верно. Так я и сказал.

– С помощью плоскогубцев?

– На челюсти и остатке языка видны отчетливые следы, лейтенант. Может быть, я выразился не совсем точно. Правильней было бы сказать не «вырезали», а «вырвали».

– Господи помилуй.

После паузы лейтенант продолжил:

– Вы сами делали вскрытие?

– К несчастью, да.

– Есть ли какие-нибудь признаки, что она была подвергнута сексуальному насилию?

– Никаких. Конечно, я не могу говорить на все сто, но я не нашел ни раздражения вагины, ни следов спермы, ни других обычных признаков…

– Понятно. Теперь о причине смерти. Вы написали – «удаление сердца». Объясните, ради Бога, что значит…

– Прочтите весь документ целиком, лейтенант.

– Я уже это сделал. Да поможет мне Бог.

– Удаление сердца произведено, вероятно, с помощью обычных домашних инструментов.

– Вот-вот. Вы имеете в виду что-то вроде кухонного ножа?

– Я не говорил «посуда». Я сказал «инструменты». Скорей всего, они использовали молоток и долото, хотя я и не могу это доказать.

Некоторое время лейтенант молчал. Когда он снова заговорил, его голос звучал немного хрипло.

– Ладно, док, тогда объясните мне вот что. Если причиной смерти послужило вскрытие грудной клетки с помощью молотка и долота, то как им удалось удерживать ее на месте?

– Меня там не было, лейтенант. Откуда мне знать? Возможно, кто-нибудь из них ее держал, пока другие занимались делом.

– И она не кричала?

– Да может, она горло себе сорвала от крика. Вы же знаете этот район – там вас могут раздеть средь бела дня, никто и пальцем не пошевелит.

Еще одна пауза.

– Док, по-моему, это здорово смахивает на ритуальное убийство. Всякое там вуду-муду и тому подобное.

– Она что, родом с Гаити?

– Не знаю. Пока у нас нет на нее никакой информации.

Помощник судебно-медицинского эксперта вспомнил ее лицо. При жизни оно было, наверно, довольно привлекательным. Молодая – он дал бы ей не больше двадцати одного или двадцати двух. Красивые африканские волосы, отличные длинные ноги. Он поудобнее приладил к уху телефон.

– Честно говоря, раньше я никогда с таким не сталкивался, – признался он.

– Надеюсь, больше не столкнетесь. И вот еще что. Если нам удастся найти плоскогубцы, вы сможете определить, что именно они использовались преступниками?

– Вряд ли. Если только на них остались частички ткани. Тогда мы сможем провести сравнительный анализ, например, по группе крови.

– Понятно. Нет ли еще чего-нибудь, что вы не включили в отчет? Каких-нибудь деталей, которые могут навести на след?

– В Нью-Йорке и Чикаго было несколько банд, которые особенно зверским образом убивали тех, кто жаловался на них в полицию. Они заклеивали им рты клейкой лентой, выплескивали в лицо серную кислоту и все в таком роде. Это было предупреждением другим: вот, мол, что вас ждет, если вздумаете на нас донести…

– Сицилийское правосудие.

– Да. Но девушка точно была не сицилийкой.

– Может быть, сицилийцем был убийца.

– Возможно.

Лейтенант глубоко вздохнул:

– С плоскогубцами, молотком и долотом? Не очень похоже.

– Я бы рад помочь, лейтенант. Я бы с удовольствием разложил вам все по полочкам. Но мне не за что зацепиться.

– Все в порядке. Простите, что побеспокоил вас, док. Доброй ночи.

03.05.

Сведения об убитой девушке поступили в отдел по расследованию убийств по факсу из базы данных ФБР. Сержант вынул лист из аппарата и положил на стол лейтенанту. Тот прочитал его до середины, остановился и начал читать снова.

– Федеральный агент.

– Из министерства юстиции?

– Это номер Федеральной службы снабжения. Она работала в Секретной службе.

Лейтенант откинулся на спинку и некоторое время тер глаза костяшками пальцев. Потом он опустил руки на колени, но глаз по-прежнему не открывал.

– Так. Кажется, дело начинает проясняться.

– Вы считаете?

– Да. Она следила за мафией, внедрилась в какую-то банду, и ее там раскусили. И тогда главарь послал к ней своих ребят, чтобы они с ней разобрались. А это значит, что все обстоит гораздо хуже, чем я думал.

Сержант сказал:

– Я думаю, нам лучше позвонить в ФБР.

03.40.

Зазвонивший телефон разбудил Дэвида Лайма. Он продолжал лежать, прислушиваясь к зуммеру. Славу Богу, он еще не дошел до того, чтобы судорожно бросаться на каждый звонок в пределах его слуха; к тому же это был не его дом, не его телефон и не его кровать; тем не менее звонок его разбудил.

Он лежал на спине и слушал сигналы, пока спавшая рядом хозяйка дома не пошевелилась и не приподнялась, упершись мягкими ягодицами ему в ноги. Телефон звякнул в последний раз, и в темноте раздался голос Бев:

– Кто это, черт возьми?… Да, сейчас, подождите минуту. – Она ткнула его кулаком под ребра: – Дэвид?

Он сел, опершись на локоть, и взял трубку:

– Да?

– Мистер Лайм? Это Чэд Хилл. Ради Бога, простите, что беспокою вас в такое время…

– Который сейчас час?

– Приблизительно без четверти четыре, сэр.

– Без четверти четыре, – саркастически повторил Дэвид Лайм. – Без четверти четыре.

– Да, сэр. Но я…

– И вы позвонили мне, чтобы сказать, что сейчас без четверти четыре?

– Сэр, я не стал бы звонить, если бы это не было важно.

– Как вы узнали, где меня найти?

Он понимал, что у Хилла есть для него новости, но сначала хотел немного оправиться от сна.

– Мистер Дефорд дал мне ваш номер, сэр.

Бев вылезла из кровати и с шумом направилась в ванную. Лайм поскреб щеку.

– Черт побери мистера Дефорда. Черт побери этого сукиного сына.

Дверь в ванную захлопнулась, и без особенного грохота. Внизу появилась полоска света.

– Сэр, один из наших агентов убит.

Лайм поморщился и прикрыл глаза. Вот так. Не «Смит мертв». И не «Джона застрелили». А «Один из наших агентов убит». Словно четырнадцатилетний подросток, пересказывающий сюжет второсортного голливудского боевика с глубоким пафосом: «Один из наших самолетов потерян, сэр!» С какой целлулоидной фабрики они берут этих детишек?

– Ладно, Чэд. Один из наших агентов потерян. Дальше…

– Не потерян, сэр. Убит. Я сейчас звоню из…

– Кто из наших агентов убит?

– Барбара Норрис, сэр. Я был на ночном дежурстве, когда в офис позвонили из полиции. Я сообщил мистеру Дефорду, и он сказал, что мне лучше связаться с вами.

– Да уж представляю себе.

Мистер Не-тронь-меня Дефорд. Лайм выпрямился на кровати, изо всех сил зажмурил глаза и открыл их как можно шире.

– Ладно. Где вы теперь и что сейчас происходит?

– Я нахожусь в полицейском офисе, сэр. Лучше я передам трубку лейтенанту Эйнсворту, он расскажет вам, что они нашли.

В телефоне раздался новый голос:

– Это мистер Лайм?

– Совершенно верно.

– Эд Эйнсворт, детектив из отдела по расследованию убийств. В этот вечер была убита девушка, молодая негритянка. В ФБР ее идентифицировали как Барбару Норрис, они дали нам ее номер в Федеральной службе, и я позвонил в офис. Если я не ошибаюсь, вы возглавляете отдел, где она работала?

– Я помощник заместителя директора. – Он постарался, чтобы это прозвучало не слишком внушительно. – А мистер Дефорд – исполняющий обязанности заместителя главного директора Секретной службы.

– Ага. В общем, мистер Дефорд сказал, что она была вашим агентом. Вы хотите услышать подробности по телефону или приедете сюда сами, чтобы посмотреть все на месте? Должен вас предупредить, с ней обошлись очень жестоко.

– Значит, вы уверены, что это убийство?

– Можно и так сказать. Сначала они вырвали ей плоскогубцами язык, а потом вытащили сердце с помощью молотка и долота.

Ванная открылась, и Бев нагишом прошла через комнату. Она села в кресло, закурила сигарету и дохнула дымом на спичку. В его сторону она не глядела – она смотрела в пол.

Лайм сказал:

– Господи помилуй.

– Да, сэр. Ужасная история.

– Где это случилось, лейтенант?

– В аллее на Эвклидовой улице. Недалеко от Четырнадцатой.

– Когда?

– Около шести часов назад.

– Удалось что-нибудь найти?

– Почти ничего. Ни сумочки, ни следов преступления, если не считать самого тела. Никаких признаков сексуального насилия. Рядом с трупом обнаружили какого-то наркомана, но он утверждает, что нашел девушку уже убитой, и это похоже на правду. Мои люди порасспрашивали соседей, но вы знаете, как бывает в таких районах: ничего не видел, ничего не слышал.

– Может, ее убили в другом месте, а потом притащили туда?

– Нет, не похоже. Слишком много крови в аллее.

Бев встала и подошла к кровати. Она протянула ему раскуренную сигарету, поставила на постель пепельницу и вернулась в свое кресло. Лайм с жадностью затянулся, закашлялся, через секунду оправился и сказал:

– Я вам нужен для опознания? Кажется, у нее не было близких родственников.

– Мистер Хилл уже опознал ее. В вашем приезде нет необходимости. Но если бы вы могли дать мне наводящую информацию, например, если бы я знал, над чем она работала…

Лайм сразу ответил:

– Она была на секретном задании, и я не могу об этом говорить. Но если у нас появится что-нибудь полезное для вашего расследования, мы немедленно вам сообщим.

– Разумеется. Спасибо, сэр.

В голосе лейтенанта звучало облегчение: он знал ответ раньше, чем задал вопрос. Но правила есть правила, подумал Лайм, все должны их соблюдать.

– Передайте Чэду Хиллу, что я приеду в офис, как только оденусь.

– Хорошо. Всего доброго, сэр.

Лайм перевалился на бок, чтобы повесить трубку. Света в комнате было мало – только тот, что лился из открытой двери ванной. Он подумал о мертвой девушке и попытался вспомнить, как она выглядела живой, потом погасил сигарету и вылез из постели.

Бев произнесла:

– Не знаю, что говорил другой парень, но твой монолог звучал, как сцена из «Спрута».

– Кое-кого убили.

– Это я поняла. – Ее мягкое контральто звучало немного ниже под действием раннего часа и сигареты. – Я ее знаю? Или знала?

– Нет.

– Так, теперь ты сильный и молчаливый.

– Просто молчаливый, – ответил он, натягивая трусы. Потом сел, чтобы надеть носки.

Она вернулась в кровать и натянула на себя одеяло.

– Забавно. Все мужчины одеваются по-разному. Мой бывший всегда начинал облачаться сверху. Майка, рубашка, галстук и потом уже штаны, носки и обувь. Я знавала парня, который отказывался покупать узкие брюки, потому что первым делом надевал ботинки, и обувь не пролезала в штанины.

– Чушь собачья.

Он прошел в ванную и плеснул в лицо холодной воды. Взял ее зубную щетку и покосился на лежавшую на полочке дамскую электробритву, но передумал: в офисе у него была своя бритва. В зеркале отражалось его лицо с висевшими под глазами мешками. «Мужчине столько лет, на сколько он выглядит, но я не могу быть таким старым». В зеркале он казался вялым и опухшим и на вид напоминал большую, слегка побитую морозом брюкву. Отросший животик, белизна рыбьего брюха у покатых плеч и рук. Слетать бы на пару недель в отпуск, позагорать на пляже где-нибудь на Виргинских островах.

Лайм прополоскал рот, вернулся в спальню и стал надевать рубашку.

Бев как будто спала, но вдруг он почувствовал ее пристальный взгляд.

– Ты вроде бы говорил, что больше не занимаешься опасными делами и перешел на работу в офисе.

– Так и есть. Все, что я делаю, – это перекладываю бумаги.

– Понятно. Ты посылаешь девушек, чтобы их убивали вместо тебя.

Он затянул ремень на брюках и взялся за галстук. Она села в кровати, расправив плечи, ее красивые груди смотрели немного в стороны.

– Думаю, тебе не мешает позавтракать. Нехорошо иметь дело с трупами на пустой желудок.

– Согласен на кофе и тосты.

Она была небольшого роста, но прекрасно сложена: длинноногая, с прямой осанкой, высокими крепкими бедрами и чуть лукавым выражением лица. Игривая, смуглая, со сдержанным характером.

Она была женщиной, которую он полюбил бы, если бы вообще умел любить.

Она отправилась на кухню, обмотав бедра махровым одеялом. Ей хотелось быть ему полезной; это составляло часть ее натуры: она была дочерью вдовца.

Он облачился в свою спортивную коричневую куртку с ворсом, надел легкие туфли из кордовской кожи и последовал за ней на кухню. Поцеловал сзади в шею:

– Спасибо.

10.35, континентальное европейское время.

В дверь постучали, и Клиффорд Фэрли оторвал взгляд от газеты. Его глазам потребовалось некоторое время, чтобы сфокусироваться на комнате, словно он забыл, где сейчас находится. Гостиная в многокомнатном номере была выполнена в элегантном стиле fin de siecle1: гарнитур эпохи королевы Анны, картины Сезанна, стол Булля, дорогой персидский ковер, застилавший пол вплоть до массивных двустворчатых дверей. Вновь избранный, но еще не вступивший в должность президент Фэрли редко принимал журналистов в подобной обстановке: он считал, что большинство из них с неприязнью относятся к тем политикам, кто способен определить, в каком веке изготовлена мебель, которой обставлены их комнаты.

Стук повторился; Фэрли, шаркая, направился к двери. Он предпочитал все делать сам, включая открывание дверей.