Глава 28

Уотерс

Детектив Майк Уотерс вышел из машины. На нем были серые штаны от спортивного костюма и белая футболка с эмблемой полиции штата Род-Айленд. Закинув на плечо темно-синюю спортивную сумку, он стоял, ожидая, пока Гриффин отопрет входную дверь. Обе их машины были припаркованы на подъездной дорожке. Тяжелоатлетический инвентарь и боксерское обмундирование хранились у Гриффина в небольшом гараже на одну машину.

— Славное место. — Майк с интересом оглядывал маленькое, шаткое с виду белое бунгало.

Гриффин улыбнулся:

— В полу полно гнилых досок, которые могут провалиться. Так что смотри под ноги.

Он открыл дверь и вошел, предлагая Майку следовать за ним. Гриффин приобрел этот дом полгода назад, испытывая потребность начать все с нуля и найти себе новое занятие в часы досуга. Дом угнездился на территории некогда большого землевладения. Северный Кингстаун. Доступ к побережью. В ясный день он мог сидеть на заднем крыльце и обозревать дали за Ньюпортским мостом. Тихое, спокойное место. Множество птиц, несколько величавых столетних берез. Дом сам по себе был абсолютной развалюхой. Серьезный человек, иначе говоря, человек состоятельный, снес бы бульдозером эту хибару и построил на этом месте что-нибудь приличное. После щедрого пожертвования Американскому обществу рака у Гриффина таких денег не было. Кроме того, ему нравилось жить в соседстве с опасностью.

— А я слышал, ты тут наводил порядок. — В голосе Майка звучало сомнение. Он переступил порог, критически взирая на мокрый пол из твердых досок, на потолок с облупленной штукатуркой.

— Целыми днями, в течение полугода, — подтвердил Гриффин.

— Не может быть.

— Начав с электропроводки, я перешел к сантехнике, потом навел крышу. Теперь у меня есть кухня, ванная, потолки, полы и три спальни. Ну и заднее крыльцо. Да, еще, полагаю, кто-то мог заползти и издохнуть под гаражом.

— Значит, слухи о вымирании человека как вида несколько преувеличены?

— Вот мой план. — Гриффин провел Майка в кухню. Пол был покрыт коричневым, с землистым оттенком, линолеумом образца семидесятых годов. Плита оливково-зеленого цвета, из тех же самых времен. Куполообразный холодильник доживал свой век примерно с 1950 года. Хозяин потянул на себя металлический рычаг и с облегчением вздохнул, когда дверца открылась.

— Пива? Содовой?

— После.

— Будь как дома.

Гриффин исчез в спальне первого этажа, тоже переоделся в спортивный костюм и повел Майка в гараж. Там у него была мощная система спортивных тяжелоатлетических снарядов. Тоже не из того краткого периода, когда Гриффин был при деньгах. Нет, он педантично обзаводился этими приспособлениями еще с тех пор, как окончил колледж. Его первым приобретением, конечно, была большая боксерская груша, свисающая теперь на цепи с тяжелого шарнира в одном из углов. Рядом с ней была пара одинаковых маленьких, обтянутых кожей боксерских груш со специально вставленными резиновыми пузырями для большей упругости. Если чуть зазеваешься, эти штуки могут сбить тебя с ног или поставить хороший фонарь под глазом. Не спрашивайте Гриффина, откуда ему это известно.

Первым делом они направились в угол для бокса. В колледже Майк немного боксировал в легком весе. Он был слишком тощим для спортсмена, но недостаток массы компенсировал размахом и быстротой действия. В первый раз, когда они с Гриффином приняли боевую стойку, Майк четырежды захватывал Гриффина, прежде чем тот успевал заметить его маневр. Конечно, Гриффину с его пятьюдесятью фунтами довольно было лишь нанести одиночный удар, чтобы положить конец бою. После этого они колотили боксерские груши. И очень много тренировались вместе.

Уотерс расстегнул «молнию» на своей синей холщовой спортивной сумке, вытащил из нее защитную маску и небрежно, как ни в чем не бывало надел ее.

Гриффин похолодел. Он понял намек и растерялся, не зная, как реагировать. Наконец улыбнулся. Майк улыбнулся в ответ.

— Я практиковался, — сказал Уотерс. — Знаешь, сколько всякого дерьма сваливается на человека, когда лучший друг ломает ему нос?

— А-а, значит, они все сочли тебя слабым?

— Слабым? Черт, они подсунули мне в ящик стола клоунский нос Рональда Макдональда. Однажды я даже нацепил его, чтобы вызвать в них чувство вины.

— Ну и как?

— Никак, без толку. На следующий день они подложили мне его башмаки. У детективов слишком много свободного времени, не знают, чем бы заняться.

Майк встал с сосредоточенным выражением на лице: детектив занял боевую позицию позади кожаного мешка.

— Что-нибудь накопал в барах? — спросил Гриффин.

— Пока нет. Но я побывал только в шести заведениях. Попроси меня продолжить завтра.

Гриффин что-то буркнул и приступил. Он начал медленно. Разогревал мускулы и думал, что, возобновляя поединки с Майком, для первого раза неплохо бы продемонстрировать самообладание. Но день был долгим и трудным, следствие шло тяжело. Он слишком много размышлял об Эдди Комо: о том, был ли он преступником номер один или не был, а также о том, существовал ли злоумышленник номер два. Потом Гриффин много думал о Кэрол, о состоянии которой так и не было известий. А потом — о Джиллиан Хейз: о том, как ее глаза превращаются в расплавленное золото, когда она сердится, и о том, как ее пальцы сжались вокруг его руки всего лишь час назад.

И он молотил по груше, точно душу из нее вытрясал. Даже Уотерс тяжело дышал, когда они закончили раунд. Но не сказал ни слова. Он кивнул, и партнеры поменялись местами.

Майку было не слишком трудно удерживать грушу. Правда, ему недоставало массы, чтобы бить слишком сильно, зато нравилось тщательно и досконально обрабатывать цель; Гриффин и прежде наблюдал, как он это делает. Как Уотерс мысленно превращает грушу в настоящего противника и старается наносить удары в разные точки. Почка, почка, почка, правый апперкот. Живот, живот, живот, и вдруг — удар в подбородок левой.

Гриффин избавился от напряжения, позволив своему телу автоматически, в заданном ритме охаживать кожаный мешок, а мыслям свободно блуждать. Да, давненько он ни с кем не тренировался. Это в известной мере вернуло ему былое ощущение комфорта. Гриффин вспоминал привычные, но забытые ощущения. Запах мела и пота. Жар мощных, разгоряченных, усердно работающих тел. Молчание сильных мужчин, самозабвенно занятых тяжелой работой, когда нет необходимости говорить.

После этого Гриффин налег на штангу, а Майк тем временем выкладывался со скакалкой. Потом Гриффин упражнялся с маленькими мешками, а Майк взялся за штангу. По прошествии часа, когда ни один из них уже не мог толком двигаться, они взяли две банки пива, галлон содовой и устало выползли на заднее крыльцо — маленькую дощатую террасу с тыльной стороны дома.

Солнце село. Вдалеке, словно звезды, мерцали огни Ньюпортского моста. Потом со стороны моря потянул бриз, и их влажные от пота тела покрылись гусиной кожей. Майк вытащил хлопчатобумажную трикотажную рубашку. Гриффин принес из дома шерстяной пуловер.

Они по-прежнему молчали.

Зазвонил сотовый телефон. Гриффин опять зашел в дом, чтобы взять трубку с кровати. Звонили из больницы. Кэрол Розен перевели в блок интенсивной терапии. Ей сделали промывание желудка, но в сознание она так и не приходила. Лечащий врач собирался установить возле нее круглосуточное дежурство.

Когда Гриффин вышел на воздух, Уотерс уже прикончил воду и откупорил обе банки с пивом. Гриффин сел рядом с ним, и Майк протянул ему красно-белую жестянку «Будвайзера».

— Вижу, ты по-прежнему покупаешь только самое лучшее, — заметил Майк.

— Верно.

Они снова погрузились в молчание. Наконец, через десять, двадцать, тридцать минут (сколько точно, уже не имело значения), Майк спросил:

— Ты все так же по ней скучаешь?

— Каждый день.

— Я тоже. — Майк посмотрел на него. — Было трудно без тебя, когда ты вышел из строя. Мне казалось, что я потерял вас обоих.

Гриффин ничего не ответил. Они с Майком дружили уже пятнадцать лет. Майк был рядом, когда Гриффина назначили детективом. Он был рядом, когда Гриффин, вернувшись из того памятного туристского похода, восхищенно и бессвязно рассказывал о женщине, с которой только что познакомился. Он же был шафером на свадьбе Гриффина и Синди, а потом, через несколько лет, ясным весенним днем, был одним из тех, кто нес ее гроб. Порой Гриффину было тяжко сознавать, что это не только его боль.

— Дэвид Прайс был просто куском дерьма, — вдруг отрывисто, как будто ни с того ни с сего, проговорил Уотерс. — И он действительно мастерски это скрывал, не только от тебя. Впрочем, слава Богу, все это кончилось. Он получил сполна. Не думай о нем, не трать нервы на такую мразь.

— Конечно.

— Ну и ладно. Она хотела бы, чтобы ты был счастлив, Гриффин. Она никогда не хотела для тебя меньшего, чем ты для нее.

— Это было несправедливо, ты же знаешь.

— Знаю.

— Это самое тяжкое. Когда я думаю об этом... — Гриффин повертел в ладонях банку с пивом. — Если я сосредоточиваюсь на этом, у меня опять едет крыша.

— Ну так не думай об этом.

Гриффин тяжело вздохнул. Он опять устремил взор в темные глубины ночного океана.

— Да. События складываются так, как складываются. Люди, полагающие, что они контролируют жизнь, управляют событиями... просто не желают ничего замечать.

— Точно. — Уотерс пошел в дом и принес им еще по банке пива.

Прошло еще немного времени, и Гриффин спросил:

— Ты выяснил, что там у капрала Шарпантье?

— Да.

— Ну и?..

— Ни черта Дэвид Прайс не знает.

— Уверен?

— Капрал Шарпантье разыскал Джимми Вудса, бывшего сокамерника Эдди Комо; парень теперь мотает срок в «Стил-Сити». Если верить словам Вудса, то Эдди Комо постоянно ныл, даже за решеткой. Он канючил, утверждая, что невиновен и все это какая-то ужасная ошибка.

— Так сказал Вудс?

— Да, так сказал Вудс. Шарпантье — для очистки совести — довел это до сведения Прайса. Прайс заявил, что Вудс лжет, но на Шарпантье это не произвело впечатления; он даже спросил Прайса, не знает ли тот, кто ухайдакал Сильвию Блэр. Знаешь, что он ответил?

— Нет. И что же?

— Он сказал: «Эдди Комо». И засмеялся.

Глава 29

«Клуб непобежденных»

Сумерки. Мег сидит на полу в комнате младшей сестренки, как будто бы поглощенная тем, что заплетает волосы ее новой кукле Барби. Она делает вид, что не замечает густой темноты, собирающейся за окном их комнаты на втором этаже. А также — голосов родителей, которые возбужденно спорят о чем-то в дальней комнате.

— Розовое платье, — объявляет пятилетняя Молли. Уже десять минут она рылась в коробке из-под туфель, где хранятся кукольные туалеты, стараясь подобрать подходящий наряд для предстоящей свадьбы. У Молли нет Кена, в пару Барби, поэтому Барби приходится выдавать за Винни-Пуха. Похоже, Пух очень взволнован предстоящим торжественным событием. По этому случаю на нем новая розовая пелеринка. Молли любит розовый цвет.

Девочка протягивает длинное, украшенное блестками платье, более подходящее для церемонии вручения «Оскара», чем для свадьбы, и Мег послушно натягивает его на куклу через ноги.

— Может, нам надо все же кому-то рассказать? — слышится издали голос матери.

— Ни в коем случае! — раздается в ответ приглушенный голос отца.

— А если Джиллиан?

— Нет.

— Ну, сержанту Гриффину?

— Проклятие, Лори, это семейное дело. Мы уже столько времени продержались, зачем теперь впутывать посторонних?

— Туфельки! — провозглашает Молли. Она смотрит на Мег и хмурится. Подходящие туфли нелегко доставались и живым обитателям этого дома — что уж там говорить о крохотных пластиковых лодочках для Барби.

— Она может пойти на свадьбу босиком, — предлагает Мег.

— Нет! — восклицает шокированная Молли.

— У Пуха вообще нет никаких туфель, — рассудительно замечает старшая сестра.

Молли возмущенно вздыхает:

— Пух — медведь. Медведи не носят ботинки, это всем известно.

— А что, медведи носят накидки с капюшоном?

— Да, розовые, потому что розовый — это любимый цвет Барби, а муж должен знать ее любимый цвет.

«Пурпурный, — лениво, подумалось Мег. — Цвет царственного величия... Его любимый цвет...» Кто же это был? Откуда ей это известно?

— Я так беспокоюсь... — снова доносится голос матери из глубины дома.

— Послушай, золотко...

— Нет! Не надо меня улещивать! Ради всего святого, Том, подумай! Врачи сказали, что ее память скоро вернется. Посттравматическая амнезия не бывает такой сильной и не может так долго длиться. Но она-то, похоже, так ничего и не помнит. Вообще ничего. Что, если дела у нее хуже, чем мы думали?

— Ну, Лори, успокойся. Ты же видишь ее. Она счастлива. Ну и что с того, что она ничего не помнит? Черт, да, может, нам всем только лучше оттого, что она забыла.

— А может, ей было очень плохо раньше. Том, ты об этом когда-нибудь думал? Может, то, что мы сделали... О Господи, что, если мы так сильно напугали ее?

— Туфли! — радостно взвизгивает Молли. Она вываливает из коробки все платья Барби и, торжествуя, вытаскивает на свет Божий сверкающие красные туфельки на платформах, которые, очевидно, шли в комплекте с детским платьицем в цветочек или сногсшибательными джинсами. Наконец Молли забирает Барби из рук сестры и обувает куклу, довершая ярко-розовый свадебный наряд. «Да, такой ансамбль не скоро появится в рекламной передаче», — отмечает про себя Мег. Но Молли страшно довольна.

— Ну, все, пора жениться, — широко улыбается Молли. — Там-пам-парам-пам-пам-пам, там-пам-парам-пам-пам-пам...

— Я на тебе женюсь.

— Нет... нет...

— Это из-за них, да? Да плевать на них! Я сделаю тебя счастливой. Ну же, Мег, сладкая моя Мег, моя драгоценная Мег...

— Я боюсь.

— Не бойся. Я не позволю никому тебя обидеть, Мег. Никому. Никогда.

— Я боюсь, — доносится голос матери. — Что, если в один прекрасный день прошлое внезапно вернется к ней? Как снег на голову! Что, если она к этому не готова?

— Врачи говорят, если вспомнит, значит, уже готова.

— Ох, я тебя умоляю. Врачи еще сказали, что у нее нет причин забыть так много. Вникни в это, Том. Ведь они ничего не знают. Это амнезия. Это штука, связанная с мозгом, с разумом. Они с этим смиряются, как-то компенсируют со временем.

— Лори, голубушка, чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы она была счастлива! Я хочу, чтобы она была в безопасности. Ох, Том, а представь, если бы это мы пришли сегодня домой и увидели, что Мег скончалась от передозировки снотворного? Если психологическая травма от зверского изнасилования оказалась слишком тяжела даже для взрослой женщины, то представь, что могло бы быть с Мег!

— Мег? — окликнула ее Молли.

Мег заморгала, отгоняя мысли и возвращаясь к действительности. Перед глазами опять предстала комната Молли с розовыми стенами. Она сидит на полу. А рядом сидит озабоченно взирающая на нее сестренка.

— Тебе плохо? — спрашивает Молли, все еще сжимая Барби в правой руке.

— Я... э... я... — Мег дотронулась рукой до щеки. Лицо было покрыто испариной. Кожа стала холодной и липкой. — Кажется, голова болит немного... — Она вымученно улыбнулась девочке, стараясь вернуть ушедшую из-под ног опору и нормальное поведение.

— Выходи за меня.

— Я не могу...

— Выходи за меня.

В желудке у Мег что-то перевернулось. Показалось, что ее сейчас стошнит. А затем внезапно из глубины сознания проступило:

— Чертова малолетка! Давай беги домой, к мамочке и папочке. Спрячься за их узколобым умишком и долбаной провинциальной мудростью. Тебе не нужна моя любовь? Так я забираю ее обратно. Я тебя ненавижу. Я ненавижу тебя. Ненавижу...

— Мег?

— Сейчас... погоди минутку.

А из конца коридора опять доносилось:

— Я не хочу, чтобы она закончила, как Кэрол. О, Том, что, если мы ее предали?

— М-Ме-е-ег?!

— Я ненавижу тебя. Ненавижу. Ненавижу...

— Доктора до сих пор не уверены, что Кэрол выкарабкается. А Мег ведь возмужала рядом с этой женщиной. Что, если она умрет, Том? Что тогда будет? Господи, что тогда будет!

Мег отодвинула засов на двери. Спотыкаясь, выбралась из комнаты Молли.

— М-Мег?!

С трудом держась на ногах, она побрела по коридору.

— Я тебя ненавижу. Ненавижу. Ненавижу...

— Что, если Кэрол умрет, если Кэрол умрет...

Мег добралась до унитаза. Наклонилась над ним...

Ничего. Она ведь днем не успела съесть ленч. А потом забыла про обед. Ее выворачивало, выворачивало и выворачивало, но без всякого результата. Девушка повернулась к раковине. Включила холодную воду. Подставила голову под кран, чтобы ледяная вода смыла, унесла прочь туманные образы из ее сознания.

Шли минуты. Долгие, прохладные минуты, холодная вода, льющаяся на ее разгоряченную голову и уносящая от нее все голоса. Прохладная, прохладная вода, приносящая в ее мозг благословенную пустоту, небытие, забвение.

Когда же наконец Мег оторвалась от крана и подняла голову, то увидела стоящих в дверях родителей. Отец демонстрировал свой всегдашний стоицизм. Мать же, напротив, сгорбившись, одной рукой обхватывала себя поперек живота, тогда как свободная правая рука нервно теребила болтающееся на шее золотое сердечко.

— Мег, голубушка, как ты? — осторожно спросила мать.

Мег выпрямилась. Странные голоса, смутный рокот опять появились на задворках сознания. Словно какие-то отдаленные сцены, грозящие вот-вот подойти ближе, ближе и ближе.

Мег нашла полотенце и начала методично промокать лицо.

— С тобой все хорошо, ласточка? — спросил отец.

— Затошнило немножко. Все это напряжение в больнице, вы же знаете. — Она выдавила бледную улыбку.

— Я уверена, что Кэрол непременно поправится, — оживленно проговорила мать. Пальцы правой руки теперь уже лихорадочно выкручивали висящее на цепочке золотое сердечко.

— Конечно. — Мег завернула кран. Повесила на крючок полотенце. Провела щеткой по длинным каштановым волосам.

— Если тебе что-нибудь нужно... — попытался внести свою лепту отец.

— Все хорошо, папа.

— Мы любим тебя, родная. — Это уже мама.

— Я тоже люблю вас.

Что это они все делают? Так много слов, но ни одного такого, которое хоть что-то значило бы. Сплошная ложь. Мег никогда не осознавала этого раньше, но, оказывается, иногда любовь порождает ложь. Большую ложь. Огромную. Гигантскую ложь, красиво упакованную и всучиваемую с самыми лучшими намерениями. Защита с помощью фальши и обмана. Да, он был прав: провинциальная мудрость, универсальное средство от зла.

Родители все так же стояли в дверном проеме. Сама Мег все так же стояла у раковины. Кажется, никто из них не знал, что делать дальше.

— Я... э... у нас свадьба, — сказала Мег.

— Свадьба?

— Барби выходит за Винни-Пуха. Разве вы не получили приглашение?

— Ох, так это Молли опять выдает Барби замуж, — с облегчением вздохнула мать. Рука ее перестала дергаться. — Малиновое платье?

— Точно.

— И красные платформы?

— У ребенка свое чувство стиля.

— Ну, тогда конечно. — Мать посторонилась, жестом приглашая Мег пройти. — Мы не будем становиться на пути истинной любви.

— Я тебя ненавижу. Ненавижу. Ненавижу...

— Ну, тогда ладно. — Мег опять размазала по лицу улыбку. И потом вновь нацепила ее, входя в комнату Молли, где девочка растерянно сидела на полу, все еще держа на коленях Барби.

— Ну, давай устраивать свадьбу! — с наигранной бодростью обратилась к ней Мег.

Молли подняла головку и радостно просияла.

Несколько часов спустя семейство Песатуро отошло ко сну. Одна за другой погружались во тьму маленькие комнатки маленького дома. Мег выключила свет в своей. Но не легла в постель. Она подошла к окну и застыла перед ним.

— Я тебя ненавижу. Ненавижу. Ненавижу...

Девушка напряженно вглядывалась в ночь за окном, пытаясь постичь, какие страшные сюрпризы таит она для нее. Те глаза густо-шоколадного цвета... Тот нежный поцелуй любовника...

— Дэвид... — неуверенно прошептала она, потом облизнула губы и еще раз попробовала произнести имя, будто пробуя на вкус: — Дэвид... О нет! Дэвид Прайс!

В полночь Джиллиан наконец покинула больницу. Кэрол пока так и не пришла в сознание. Ей сделали промывание желудка, яд удалили из организма, и сейчас она мирно лежала под стерильно-белыми больничными простынями. Золотистые волосы, разметавшись по подушке, ореолом окружали ее голову. Монитор мерно попискивал в такт пульсу, отмечая удары сердца, респиратор нагнетал воздух в легкие.

Кома, сказали врачи. Она проглотила около 125 миллиграммов амбиена, иначе говоря, в двенадцать раз больше рекомендуемой дозы. В сочетании с алкоголем это парализовало работу нервной системы до такой степени, что Кэрол сейчас отзывалась только на болевые воздействия. Утром доктора снова будут делать анализы, чтобы определить, не начала ли она выходить из этого состояния после того, как снизилось содержание снотворного и алкоголя в крови. Другими словами, будут заново тыкать, зондировать и прощупывать ее бедное, обретшее наконец покой тело. Будут определять, можно ли причинить этому телу такую сильную боль, чтобы с помощью очередных истязаний вернуть его к жизни.

Дэн оставался в палате. Он придвинул стул к постели Кэрол, где в конце концов и уснул, уронив голову на край кровати и бережно держа руку жены. Стоящая за пределами блока интенсивной терапии Джиллиан через стекло увидела, как медсестра прикрыла одеялом его плечи. И тогда Джиллиан наконец повернулась и двинулась к выходу на улицу.

Ночь была холодной, резкий ветер безжалостно хлестал Джиллиан по щекам. Она была все в том же костюме, что и утром, — без пальто и без шарфа. Ежась, сутулясь и вся дрожа под порывами ветра, она пошла к машине на пустую стоянку. Разумеется, в этот ночной час уже никого из репортеров поблизости не было. В специфическом мире новостей попытка самоубийства, совершенная Кэрол, стала уже остывшим блюдом. Они побывали здесь днем и вытянули все, что могли. Теперь гвоздем вечернего эфира стало заявление Тани о намерении предъявить судебный иск городу.

Господи, как же Джиллиан устала!