— Понимаю. Действительно блестящая детективная работа. Тогда ответьте: кто убил Сильвию Блэр?

— Не в бровь, а в глаз! — поморщился Гриффин.

— Я вовсе не хочу быть жестокой. Во всяком случае, пока.

— Вы начинаете сомневаться в виновности Эдди, Джиллиан?

— Не знаю.

— Это то же самое, что «да». Можно? — Гриффин указал на три ступеньки, ведущие на деревянный настил крыльца. Джиллиан замешкалась в нерешительности. Кивнуть значило бы пригласить его. Он присядет, станет частью ее тайного убежища, а у нее и без того осталось так мало личного, неприкосновенного. Возможно, он даже сядет рядом с ней. И может, она опять почувствует исходящее от его тела тепло, поймает себя на том, что смотрит на эти мускулистые руки.

Когда сегодня ночью у нее вдруг подкосились ноги... Когда он подхватил ее и обнял, помогая устоять на ногах и заслоняя от любопытных глаз соседей... Джиллиан помнила, как ощутила тогда исходящее от него тепло. Помнила ощущение его рук, так легко удерживающих тяжесть ее тела.

Твердость его взгляда, пока он ждал, когда она вновь соберется с силами.

Джиллиан ненавидела себя за то, что все это пришло ей на ум.

Она отодвинулась от ступенек на противоположный край мостков. На ней был все тот же темно-синий костюм, что и утром, и было трудно идти по дощатому настилу на высоких каблуках. Джиллиан села на деревянную скамью. Потом наконец кивнула.

— Хорошо здесь, — заметил сержант Гриффин, поднявшись по ступенькам. — Великолепный вид.

— Моя мать купила этот домик двадцать лет назад, еще до того, как Наррагансет стал нынешним Наррагансетом. — Она махнула рукой в сторону высоченных домов, окружавших сейчас ее владения. — Теперь уже нет больше пляжных домиков — одни замки.

— Никогда не подумывали возвести нечто подобное?

— Если бы мы строились вширь, то потеряли бы часть пляжа. Если бы надстроились, то загородили бы вид домам по ту сторону улицы. А что бы мы приобрели? Более просторную кухню, более роскошную спальню? Моя мать купила это место не ради кухни или спальни. Она купила его ради пляжа и вида на океан.

— У вас поразительно здравый взгляд на вещи.

— Я дочь эстрадной певицы, вы разве забыли? Ничто так не приучает к здравомыслию, как воспитание в клубной среде.

— Каждая ночь в новой гостинице?

— Примерно так. — Она склонила голову набок. — А вы?

— Коренной родайлендец. Всю жизнь провел здесь. Моя мать готовила лучшую солонину с капустой, а отец может перепить человека втрое больше себя, так что тот свалится под стол. Можно сказать, что вы не видели жизни, если не бывали ни на одном из наших семейных сборищ.

— Выросли в большой семье?

— Три брата. Двое, кстати, стали судебными приставами. Кажется, мы работаем в полиции с тех пор, как существуют копы. Если вдуматься, это самое подходящее занятие для ирландцев. Никто не знает лучше нас, как ввязаться в заварушку. Стало быть, мы лучше всех способны постичь логику преступника. — Гриффин хищно улыбнулся.

Джиллиан ощутила стеснение в груди, сильнее вцепилась в край деревянной скамьи и, отвернувшись, стала смотреть вдаль.

— Джиллиан, по вашим словам, во время голосового опознания вы с Кэрол свели количество подозреваемых к двум. Расскажите, что привлекло ваше внимание в этих двух.

— Я не понимаю.

— Почему вы остановились на тех двух мужчинах? Что заставило заострить внимание именно на них?

— Они... у них голоса были похожи.

Гриффин подался вперед, положив локти на колени. Его голубые глаза потемнели и были сейчас предельно внимательны и серьезны. Предельно остры и пронизывающи. Джиллиан задрожала, сама не понимая почему.

— Вспомните хорошенько, Джиллиан. Сделайте глубокий вдох, освободите голову от посторонних мыслей. Вы в комнате для проведения опознаний. Комната затемнена, и в нее один за другим входят мужчины и говорят в микрофон. Вы вслушиваетесь в голоса. Один из них кажется похожим. Затем — второй. Почему именно эти два голоса?

Джиллиан сосредоточенно склонила голову набок. Кажется, теперь она поняла. Поэтому прикрыла глаза, подняла лицо, подставляя его теплым солнечным лучам, и позволила сознанию унестись назад, в ту темную тесную комнату, где стояла рядом с окружным прокурором и детективом Фитцпатриком, вновь с содроганием предвкушая, что снова услышит тот голос, и зная, что должна услышать его. Два голоса. Два низких голоса, звучащих на редкость ровно и безжизненно и произносящих специально написанную для них фразу: «Я тебя урою, сука».

— Это были глубокие, низкие голоса.

— Отлично.

— Они... у них был акцент. — Глаза ее вдруг расширились. — То, как они произносили «урою». Не «урою», а больше похоже на «орою». Ну, вы знаете этот сиплый род-айлендский выговор.

— Крэнстонский, — уточнил Гриффин.

Она кивнула:

— Да. Пожалуй, именно крэнстонский.

— Комо вырос в Крэнстоне.

— Значит, все правильно, — с облегчением вздохнула она.

— Джиллиан, множество мужчин выросли в Крэнстоне. И большинство из них коверкают английский язык, даже по меркам Род-Айленда. Тем не менее мы все равно не имеем права арестовывать их только за это.

— Но... Хорошо, но ведь остается ДНК.

— Да, — согласился Гриффин. — Остается ДНК. Что сказал вам об этом Д'Амато?

Она пожала плечами:

— Что это имеет решающее значение. Он отослал пробы в Виргинию, и там подтвердили, что образцы, взятые с места преступления, соответствуют образцам, взятым у Эдди Комо с точностью примерно один к количеству жителей всей Земли, помноженному на триста миллионов. Как я понимаю, это большая редкость — получить такую степень совпадения. Он весь сиял от возбуждения.

— И он вам это сказал? Всем троим?

— Да! — вызывающе вскинула подбородок Джиллиан.

— И это убедило всех троих, весь ваш «Клуб непобежденных», в том, что Комо и есть Насильник из Колледж-Хилла?

— Сержант, это убедило Д'Амато и детектива Фитцпатрика в том, что Эдди — Насильник из Колледж-Хилла. И я уверена, что, если бы судебный процесс состоялся, это убедило бы и жюри присяжных.

— А как же парень из «Блокбастера»?

— А что парень? Кэрол сама толком не знала, в какое точно время подверглась нападению. Уж вам придется простить ее за то, что, когда ее зверски насиловали, она не догадалась посмотреть на часы.

— Джиллиан... — Гриффин помедлил в нерешительности. Задумчиво соединил пальцы домиком. У него были длинные тонкие пальцы. Узловатые и мозолистые, вероятно, от поднятия тяжестей. Со стертыми костяшками, иссеченные застарелыми шрамами и свежими царапинами. Сильные. Жесткие. — Джиллиан, с тела вашей сестры тоже брали пробы?

Она опустила глаза. Ей пришлось сделать глотательное движение, чтобы смочить вмиг пересохший рот.

— Да.

— Значит, он... еще до вашего прихода...

— Да.

— Простите.

— Я опоздала, — сказала Джиллиан без особой связи с предметом разговора. — Я должна была прийти на час раньше, но не смогла... Всякая ерунда на работе. Потом еще пробки на дорогах, и никак не могла найти место для парковки. Так что, пока я кружила по городу, мою сестру в это время... Я опоздала.

Гриффин ничего не сказал, но Джиллиан и не рассчитывала ничего услышать. О чем тут говорить? Она не приехала вовремя, и на ее сестру напал насильник. Она не могла найти парковку, и сестра умерла. Опоздание не может служить оправданием. Трудности с парковкой в перенаселенном городе не должны стоить человеку жизни. Но порой, по причинам, которые никто не в состоянии объяснить, так случается.

Какую же роковую ошибку совершила в прошлую ночь Сильвия Блэр? Слишком поздно вернулась домой? Не оглядела внимательно кусты вокруг дома? Или, быть может, ошибка эта произошла раньше и состояла в том, что девушка влюбилась в негодяя или порвала отношения с негодяем? Что-нибудь такое, что в тот момент вовсе не казалось чреватым столь страшными последствиями.

И это, в свой черед, навело Джиллиан на мысль: какие же ошибки, возможно, допустил «Клуб непобежденных», действуя с лучшими намерениями? Действительно ли они оказали слишком сильное давление на следствие? Сейчас она уже не знала ответа на этот вопрос, и подобные сомнения убивали ее. Смерть Триш и без того тяжелым грузом легла на ее совесть, и Джиллиан не знала, выдержит ли совесть новую невинную кровь.

— Вы не рассмотрели того человека?

Джиллиан мучительно прикрыла глаза.

— Нет, — устало проговорила она. — Я уже говорила об этом Фитцу, говорила Д'Амато... Я ничего не разглядела в ту ночь. Моя сестра снимала квартиру в полуподвале, свет был потушен... Он набросился на меня сзади.

— Но вы помните его голос?

— Да.

— Вы боролись с ним?

— Да.

— Что вы чувствовали? Вы хватали его за руки?

— Я старалась оторвать их от своего горла, — безжизненным голосом ответила она.

— На них что-то было?

— Да. Ощущение чего-то резинового, как будто на нем были перчатки из латекса, и тогда я сразу подумала о Триш... испугалась за Триш.

— Что вы можете сказать о его лице? Вы дотрагивались до его лица, пытались его расцарапать? Быть может, у него была борода, усы, щетина?

Джиллиан задумалась.

— Н-не-ет... Я не помню, чтобы дотрагивалась до его лица. Но он смеялся. Он говорил. Не было ощущения, что голос приглушен. Так что, пожалуй, я бы не сказала, что на голову было что-то натянуто.

— Вы его ударяли?

— Я... э... я ударила его между ног. Руками. Я сплела пальцы вместе — знаете, как учат на курсах по самообороне.

— Он был одет?

— Да. На нем была одежда, туфли. Полагаю, он уже собирался уходить.

— Во что он был одет? Вы сказали, что ударили его между ног, какая на нем была ткань? На что похоже?

— Хлопок, — не задумываясь ответила она. — Когда я его ударила, то ощутила мягкую ткань. Именно мягкий хлопок, а не джинсу. Наверное, что-то вроде хаки или спецовки?

— А выше?

— Я била его по ребрам... опять что-то мягкое... Хлопчатобумажное. Пуговица... Да, думаю, рубашка на пуговицах. — Джиллиан снова подняла голову и уверенно закивала. — По-моему, логично, да? Для той городской округи. Ведь, уходя, он должен был прилично выглядеть, как типичный студент, в брюках и рубашке.

— Именно так, как любил одеваться Эдди Комо?

— Да, именно!

Задумчиво кивнув, Гриффин повернулся и посмотрел на воду. Солнце стояло уже высоко, мерный плеск волн успокаивал. Пляж был тих и безлюден. Никого, кроме них да птиц-перевозчиков, все еще фланирующих по мокрому песку в поисках пищи.

— Великолепное место! Как, должно быть, приятно наезжать сюда по выходным, освобождаться от постоянного напряжения, которого требует ведение собственного бизнеса, — промолвил он.

— Я тоже так думаю.

— Ваша мама все еще приезжает сюда?

— Она любит сидеть на крыльце. Такая поездка — настоящее приключение для них с Топпи, когда наступает летняя жара.

Гриффин искоса посмотрел на Джиллиан:

— А Триш?

— Она тоже любила это место.

— Расскажите мне о ней, Джиллиан, здесь, в этом месте.

— Зачем?

— Воспоминания — хорошая вещь. Даже если они болезненны.

Джиллиан молчала, не зная, что сказать, и это смущало ее. Прошел всего год с тех пор, с двенадцатого мая. Не могла же она так быстро забыть Триш. Нет же, нет, Триш не могла так быстро исчезнуть из ее памяти. Джиллиан заставила себя успокоиться, ее дыхание стало ровным. Она посмотрела на медленно набегающие волны и подумала, что это не так уж сложно.

— Триш была озорная, задорная. Она любила шумно и весело плескаться, с плеском бросалась в волны, точно громадная кукла, потом перекатывалась по пляжу, пока все тело не облеплял песок. А после этого подбегала ко мне или к маме и пугала, делая вид, что хочет обнять нас по-медвежьи.

— А вы что?

Джиллиан улыбнулась:

— Кричали и корчили гримасы. Триш рассказала бы вам. Я не любительница купаться и валяться по колючему песку. Мне больше нравится лежать на большом полотенце, под большим зонтиком, с какой-нибудь занимательной книжкой. В этом-то и был весь фокус.

Она повернулась к Гриффину и посмотрела ему в глаза:

— Расскажите мне о своей жене. Если воспоминания так хороши, хоть и болезненны, расскажите мне о ней.

— Ее звали Синди, она была красивая, и я любил ее.

— Как вы познакомились?

— На туристском маршруте в Белых горах. Мы оба были членами Аппалачского альпинистского клуба. Ей было двадцать семь лет. Мне — тридцать. Синди обошла меня при восхождении на гору Вашингтона, но зато я обошел ее на спуске.

— Чем она занималась?

— Она была инженером-электриком.

— В самом деле? — удивилась Джиллиан. Почему-то эта призрачная жена казалась ей не слишком умной... Пожалуй, какой-нибудь недалекой блондинкой, по контрасту со смуглым, мрачноватым, но эффектным Гриффином.

— Она работала в одной фирме в Уэйкфилде, — продолжал Гриффин. — А кроме того, подрабатывала на стороне, брала частные заказы. Как раз перед тем, как заболеть, она придумала новый тип аппарата для ЭКГ. Получила патент и все такое. Патент на имя Синди С. Гриффин, защищенный законом США об авторских правах. У меня до сих пор висит на стене этот сертификат.

— Она была так сведуща в своем деле?

— Синди продала права на свое изобретение за три миллиона долларов. Она была большая умница.

Изумленная Джиллиан уставилась на него:

— Вам же... вам же теперь нет необходимости работать.

— Я бы так не сказал.

— Три миллиона долларов...

— Есть масса причин для того, чтобы работать. Вот у вас есть деньги, Джиллиан. Однако вы работаете.

— Деньги есть у моей матери. Это не одно и то же. Мне нужны... я хочу иметь свои собственные.

Гриффин улыбнулся:

— А те деньги заработала моя жена. Что, если я тоже хочу и считаю нужным иметь свои собственные? К тому же, — прибавил он, — я все их отдал.

— Вы все их отдали?

— Да, вскоре после большой катастрофы. Позвольте заметить: если попытка оторвать башку педофилу не убеждает людей в том, что ты чокнутый, то уж отказ от миллионов свидетельствует об этом.

— Вы все их отдали... — повторила Джиллиан, пытаясь осознать эту мысль. Стараясь поставить себя на место полицейского следователя, который зарабатывает, должно быть, тысяч пятьдесят в год и при этом отдает три миллиона. Ну хорошо, пусть полтора — после уплаты всех налогов.

Гриффин смотрел на нее изучающим взглядом. Она, вероятно, недоумевает, зачем он рассказал ей все это. А с другой стороны, быть может, и нет. Ему, конечно, не следовало самому являться в ее домовладение прошлой ночью. Не стоило с глазу на глаз обсуждать передачу ею денег отцу Ронделлу. И тем не менее он продолжает себя изобличать, а Джиллиан продолжает беседовать с ним. Вероятно, они оба не совсем нормальны.

— Когда Синди впервые подписала эту сделку, то есть договорилась о продаже прав на свое изобретение, это было потрясающе. Она пять лет трудилась над этой штуковиной, а затем — раз, два! — не только довела ее до ума, но и продала за такие деньги, о каких мы никогда не мечтали. Это было поразительно. Будоражило нервы. Напоминало чудо. Но потом она заболела. Только что она была моей жизнерадостной, счастливой, энергичной женой — и вдруг превратилась в медицинский диагноз. Обширный рак поджелудочной железы. Врачи отпустили ей восемь месяцев. Она прожила только шесть.

— Мне очень жаль.

— Когда Синди заработала эти деньги, мне это страшно понравилось. — Гриффин пожал плечами. — Черт, три миллиона долларов, что же тут может не понравиться? Она пристрастилась к покупкам в «Нордстроме», мы начали поговаривать о новом жилье, замахивались даже на яхту. Тогда все это казалось так увлекательно, забавно. Отдавало сюрреализмом. Как маленькие дети, мы не могли поверить, что кто-то дал нам такую кучу денег. Но потом она заболела, и ее не стало. А эти деньги... Они висели как хомут у меня на шее. Будто я заключил какую-то сделку с дьяволом. Выиграл состояние — потерял жену.

— Комплекс вины, — мягко подсказала Джиллиан.

— Да. Ничего уж с нами, католиками, не поделаешь. Возможно, и стыд тоже примешивался. Синди была не такая. Вплоть до скорбного конца она думала обо мне, старалась меня подготовить. — Гриффин печально улыбнулся. — Ведь это именно Синди умирала, но при этом понимала, что мое бремя окажется тяжелее.

— Потому что вам придется жить, когда ее не станет.

— Я бы не задумываясь поменялся с ней местами, — тихо сказал Гриффин. — Я бы с радостью сам забрался в эту больничную койку. Взял на себя всю боль, всю изнурительную предсмертную агонию, безропотно снес смерть. Я бы сделал... все, что угодно. Но нам не дано выбирать, кому умереть, а кому остаться.

Джиллиан кивнула. Она понимала, о чем он говорит. Она бы тоже отдала свою жизнь за Триш.

— Итак, вот к чему мы пришли, — промолвила она. — Чтобы облегчить чувство вины, я отдала свои деньги сыну предполагаемого насильника. А вы отдали свои...

— Американскому обществу рака.

— Ну конечно же!

Он снова улыбнулся.

— Ну конечно.

— Давно ли умерла Синди?

— Два года назад.

— Вы все еще тоскуете по ней?

— Постоянно.

— Я тоже никак не приду в себя после потери Триш.

— Такие раны быстро не заживают.

— Она была мне не просто сестрой. Триш была моим ребенком. Я обязана была ее защитить.

— Взгляните на меня, Джиллиан. Я могу выжать груз, равный собственному весу, пробежать милю за пять минут, умею стрелять из высокомощной винтовки и с легкостью вырубить, пожалуй, любого мерзавца в этом штате. Но я оказался не в состоянии спасти свою жену. Я не смог спасти свою жену.

— Человек не может бороться с раком.

Гриффин пожал плечами:

— А что такое Эдди Комо, как не болезнь?

— Я не смогла его остановить. Я опаздывала, очень сильно опаздывала! Потом, когда спустилась в этот подвал и увидела ее на кровати, в этой полутьме... Я все поняла... Я поняла, что произошло, что он с ней сделал, и тут он набросился на меня. Сбил с ног, повалил на пол, и я старалась! Я так старалась! Я считала, что если мне только удастся вырваться, найти выпавшие ключи от машины и добраться до его глаз... Я умная, образованная, управляю собственным бизнесом. Но что проку во всем этом, если мне не удалось вырваться из его лап? Что во всем этом проку, если я не сумела спасти сестру?

Гриффин придвинулся ближе. Глаза его были такими сумрачными, такими синими. Ей показалось, что она может потонуть в их глубине. Но конечно же, оба знали, что это не так. А потом она подумала: вдруг он прикоснется к ней еще раз, и сама не понимала, будет ли это самым приятным или ужасным.

— Джиллиан, — промолвил он. — Ваша сестра любит вас.

Джиллиан обхватила руками голову. Но сейчас Гриффин не прикоснулся к ней. Потому что по-прежнему оставался детективом из отдела убийств, а она по-прежнему — подозреваемой в убийстве. И одно дело — подхватить ее, когда она падает, и совсем другое — качать ее на своей груди. А потом, где-то на заднем плане, раздался новый звук. Он исходил от еще одного автомобиля, видимо, гораздо более крупного, с низким рокотом. Появился белый микроавтобус теленовостной бригады. Пресса оказалась не менее догадливой, чем сержант Гриффин.

И Джиллиан заплакала. Она плакала о своей сестре. Она плакала о Сильвии Блэр. Она оплакивала свое горе, которое теперь, спустя год, предстало перед ней во всей своей безысходности. Джиллиан плакала о тех страшных минутах в темной квартире, когда она так отчаянно старалась и потерпела такой сокрушительный провал. И еще она сокрушалась о тех днях, еще таких недавних, когда Триш, веселая и счастливая, носилась по пляжу. О тех бесчисленных днях, которым никогда не вернуться.

Потом Джиллиан услышала, как утробный рокот мотора заглох. Как открылась дверца автобуса, как захрустели шаги по посыпанной гравием подъездной дорожке. Вытерев слезы, Джиллиан приготовилась к очередной битве. Но все равно продолжала думать...

О тех днях, которым никогда не вернуться...