Глава 14

Прайс

Гриффин добрался до дома лишь после половины пятого. При той скорости, с какой продвигались дела, рабочий день грозил затянуться до глубокой ночи. Отнюдь не идеальное начало работы для человека, который лишь полтора года назад временно выбыл по причине безумия. Однако что поделаешь? Как он сказал Фитцу, вернулся — так уж работай на всю катушку.

К тому же дело увлекало Гриффина все больше и больше. Озадачивало, ставило в тупик, гипнотизировало. Иначе говоря, на свой, специфический, извращенный лад, как детектив, специализирующийся на расследовании убийств, он получал колоссальное удовольствие.

Гриффин остановил машину в северном Кингстауне возле маленького ветхого домика, скорее даже лачуги на побережье, которую приобрел недавно, и вошел, чтобы собрать чемоданчик со стандартным комплектом сыщика. Своего рода вещевой мешок, содержимое которого включало две чистые рубашки, два галстука и большое количество нательного белья. Ах да, ко всему этому Гриффин еще добавил электробритву. Хуже, конечно, чем настоящая бритва, зато удобна и всегда под рукой.

Гриффин зашел в кухню выпить стакан воды. Равнодушно просмотрел почту. Счет, счет, рекламная листовка из продовольственного магазина. Ух ты, апельсины по девяносто девять центов за фунт! Боже, благослови Америку.

Он дошел до последней бумажки — обычного белого конверта, и в тот же миг сердце его невольно заколотилось. На конверте значилось: «Моему доброму соседу Гриффину». И стоял его новый адрес. «От его доброго приятеля Дэйва». Обратного адреса не было.

Дэвид Прайс всегда не выносил скуки.

Маленькая выходка психопата.

Дэвид и до этого не раз писал ему, в основном на его старый адрес в Крэнстоне, где Гриффин жил еще год после большой катастрофы. Наверное, ему следовало продать дом с молотка сразу же после того, как он взял отпуск по болезни, но кто бы согласился купить дом, расположенный рядом с тем, где Добряк зверски замучил десять детей? Кто бы купил дом тупого, никудышного полицейского, который жил бок о бок с жестоким преступником и ни разу ничего не заподозрил?

С тем самым Дэвидом Прайсом, который имел обыкновение запросто заглядывать к своим соседям Роуну и Синди и даже косил им газон, когда те были слишком заняты. Невысокий, похожий на мальчишку и по-мальчишески открытый и веселый, он выглядел лет на семнадцать, хотя ему было уже тридцать восемь. Он с большим трудом мог поднять пудовый мешок с грунтом для пересадки, но как Бог разбирался в электропроводке. Легкий в общении, приветливый, дружелюбный, всегда готовый помочь — словом, отличный сосед. Дэвид Прайс помогал Гриффину прокладывать трубы для орошения участка, наладил освещение над кухонной раковиной, когда жужжание неисправной проводки сводило Синди с ума, и любил зайти по-свойски, угоститься жаренными на решетке гамбургерами и попить пива. У Дэвида Прайса не было своей семьи, и за те три года, что они прожили рядом, он каким-то образом стал частью их семьи.

Когда Синди впервые узнала, что у нее рак — это было через два дня после того, как Гриффину поручили вести дело Добряка, — она сама рассказала Дэвиду о своем заболевании. У Роуна сейчас важная работа, пояснила она. Ему предстоит большая нагрузка. Для нее такое утешение, что Дэвид живет прямо дверь в дверь.

Дэвид плакал в ту ночь. Все они плакали. В маленькой семейной гостиной, которая по вкусу Синди была выкрашена в кремово-желтый цвет и украшена картинами с изображением летящих птиц. А потом Дэвид держал Синди за руку и обещал сделать для нее все, что потребуется. Они справятся с этой напастью! Они победят!

Через полгода Синди не стало.

А спустя еще пять месяцев Гриффин беседовал с маленькой девочкой, которой удалось убежать от человека, пытавшегося подловить ее на игровой площадке перед школой. Незнакомец уже околачивался там, когда Саммер Мэри Николас в первый раз вышла туда погулять и качалась на качелях, но едва он предложил покачать ее, она занервничала.

Его штаны, как она выразилась, «слишком топорщились». Маленькая девочка заметила у мужчины эрекцию.

Она бросилась бежать прямиком в школу, где нашла сторожа, прибирающего спортзал. И у того хватило здравого смысла вызвать полицию. К тому времени как Гриффин прибыл на место, мужчина, конечно, уже покинул детскую площадку, но семилетняя Саммер Мэри оказалась ребенком выдающихся способностей. Она без колебаний объявила, что человек выглядел точь-в-точь как мальчик из старого фильма «Назад в будущее». Ей очень нравился этот фильм, особенно тот уморительный профессор! Еще она сказала, что, когда вырастет, непременно заведет себе точно такую же машину с чудными дверями.

Гриффин уставился на малышку Саммер Мэри. И вот сквозь туман завладевшей им депрессии, сквозь скорбь, эмоциональное истощение и моральную опустошенность, вот уже несколько месяцев не позволявшие ему работать в полную силу, в памяти у него всплыла отчетливая картина: они с Синди и Дэвидом сидят на заднем крыльце в тот день, когда Дэвид впервые нанес им визит. Как Синди, смеясь, говорит:

— Послушайте, Дэйв, вам когда-нибудь говорили, что вы вылитый Майкл Дж. Фокс?

Дэвид, независимый подрядчик с гибким графиком работы. Дэвид, которого работа электротехника забрасывала в самые разные места по всему штату. Дэвид, чье хрупкое телосложение, мальчишеское лицо и беззаботная улыбка никак не ассоциировались с какой бы то ни было угрозой для ребенка. Во всяком случае, до тех пор, пока не стало слишком поздно.

Данное девочкой описание позволило им получить ордер на обыск. Два часа спустя Гриффин был уже в своем квартале и входил в дом Дэвида во главе небольшой вооруженной группы полицейских, среди которых находился и Майк Уотерс. А сосед Гриффина молча стоял тут же, с застывшей на лице странной улыбкой.

Через пятнадцать минут первый полицейский отворил дверь, ведущую в подвал. Пахнувшая оттуда струя воздуха так сильно била в нос цветочным ароматом, что сыщик чихнул. А затем все они учуяли другой запах, скрывающийся за этим. Запах, который необычайно трудно скрыть. Запах смерти.

Они стали спускаться туда, в этот подвал, с плотно утрамбованным земляным полом и звуконепроницаемым потолком. Туда, в этот подвал, с его тремя необычайно яркими лампочками без абажуров. Туда, в этот подвал, с заляпанным матрасом и чем-то вроде старого верстака, с разложенными на нем наручниками, фаллоимитаторами и прочими орудиями садиста-педофила. Туда, в этот подвал, один из углов которого не был плотно утрамбован. И там вместо темной суглинистой почвы вздымались десять маленьких, присыпанных известью холмиков.

Десять надрывающих душу маленьких, покрытых белыми крапинами могил.

Каждого ребенка Прайс притаскивал сюда, вниз, в этот подвал, наполненный запахом смерти. И здесь проделывал с ними чудовищные, не передаваемые словами вещи, и все это время они ощущали ужасное зловоние смерти. Возбуждало ли это его еще сильнее?

Или возбуждение приходило позже, когда он шел в соседний дом подстригать лужайку на участке своего простофили-соседа, сержанта полиции?

Гриффину следовало бы убить Дэвида Прайса в тот же самый день. И впоследствии, почти каждый раз просыпаясь среди ночи в холодном поту, он по-прежнему жалел, что не сделал этого. Бывают случаи, когда люди поступают как положено, по всем правилам, и тем не менее все равно поступают плохо. Полтора года Гриффина лечили психиатры, тогда как на самом деле он, ей-богу, мог бы излечиться в тот же день с помощью одного лишь верно нанесенного удара кулаком.

Психиатры просто понятия не имели о его работе.

Теперь Гриффин угрюмо смотрел на конверт в своей руке. Ему бы выбросить его, швырнуть в мусорную корзину, к прочему хламу. Но он не сделал этого. Честное слово, Гриффин пришел к тому, чтобы считать эти маленькие записки самыми лучшими тестами на здравость своего рассудка. Система здравоохранения штата имела свои приемы диагностирования людей на пригодность к работе; у Гриффина был свой прием — вот этот. Он вскрыл конверт. По меркам Дэвида, письмо было коротким. Обычно он исписывал несколько страниц, повествуя о своем житье-бытье в тюрьме усиленного режима. Писал о занятиях столярным делом, к которому его здесь приохотили. О своей новообретенной любви — занятиях йогой, вещи необычайно полезной для тела и для души. О слухах, что Управление исправительных учреждений, возможно, выиграет конкурс на получение заказа, дающего право заключенным изготавливать американские флаги («ну не умора ли это будет!»). А, кстати, вот и набросок розы — на могилу Синди. «Я ведь все еще тоскую по ней, приятель». И все в таком духе...

В отличие от прежних нынешнее письмо содержало всего две строчки: «Наилучшие пожелания в связи с началом нового дела. Оно обязательно будет интересным».

У Гриффина застыла кровь в жилах. Он скомкал письмо, отшвырнул его. Штемпель на конверте стоял субботний: 18 мая. Но ведь это было еще до того, как Гриффин вернулся к работе, до того, как застрелили Эдди Комо. Как же мог Дэвид?.. Что еще он натворил?

В ушах зазвенело, и этот звон начал нарастать. Сердце бешено забилось, в висках застучала кровь, тело прошиб пот.

Гриффин сделал глубокий, прерывистый вдох, сосчитал до десяти, и скоро приступ необъяснимой тревоги прошел. Дыхание успокоилось. Вернулась способность рассуждать здраво.

Прайс попросту валяет дурака, дразнит его, издевается. Он, верно, как-то узнал о предстоящем возвращении Гриффина на службу — точно так же как узнал и его новый адрес. Могущество тюремной фабрики слухов, дополненное непомерно длинными языками телевизионщиков...

А коль скоро Гриффин вернулся к работе, то, конечно же, ему поручили новое дело. В конце концов, он же детектив. А он тут себе навоображал всякого. Выискивать в этой писульке что-то большее — все равно что безоговорочно доверять психическим рефлексиям, дурацким прогнозам типа «скоро удача тебе изменит».

Дэвид Прайс недостоин такой чести. И уж точно не заслуживает такой власти над его разумом.

Гриффин придавил ногой педаль белого мусорного ведра. Крышка откинулась, и он бросил письмо Дэвида Прайса в груду использованных бумажных салфеток и слипшейся яичной скорлупы.

— Будь ты проклят! — пробормотал он. Потом на всякий случай, чтобы окончательно удостовериться, посмотрел на свои руки и не заметил никакой дрожи. Да, спустя полтора года он обрел замечательную форму. Всего через полтора года он достиг потрясающих, ошеломляющих успехов.

Гриффин забрал свой чемоданчик со стандартным комплектом и тронулся в путь.

Глава 15

Кэрол

Кэрол покинула «Улицу Надежды» в начале пятого, но домой вернулась не раньше половины седьмого. Сначала она немного побаловала себя шопингом в «Нордстроме». Дэн взвоет, когда получит счет, ну и пусть! Было всего четыре часа дня. Дня открытия судебного процесса над ее насильником. Дня, который теперь уже утратил право так называться, и, Бог свидетель, она будет — да, будет! — сегодня шляться по магазинам, если ей, черт побери, этого захочется!

Поэтому Кэрол отправилась в «Нордстром», где субтильное юное создание помогло ей выбрать уйму дизайнерских костюмов, изо всех сил стараясь не глазеть на покупательницу. Кэрол ничего не имела против ее жадных, широко распахнутых глаз — пускай себе пялится. Теперь она к этому уже привыкла. Еще вначале, впервые предлагая создать «Клуб непобежденных», Джиллиан внятно растолковала им все неизбежные последствия выхода на публику, как положительные, так и отрицательные. С одной стороны, ни в коем случае не следует недооценивать моральную силу и могущество трех женщин, стоящих перед скопищем телекамер и требующих от полиции, чтобы та форсировала расследование и прилагала больше усилий для защиты женского населения великого Океанского штата.

С другой стороны, никогда не следует недооценивать власть и силу средств массовой информации, которые, как хищные грифы, набросятся на трех и без того морально истерзанных, настрадавшихся женщин. Слетятся, как стервятники на дорожную падаль. "Имеете ли вы какое-нибудь представление о том, кто мог стоять за этими страшными, отвратительными преступлениями? Что вы можете сказать по поводу столь вяло продвигающегося расследования? Страдаете ли вы по-прежнему от ночных кошмаров? Что об этом думают ваши мужья, отцы, сестры, братья? Что бы вы посоветовали другим женщинам города?

Конечно, Джиллиан — та с ходу парировала эти нападки, экспромтом отвечая на все скользкие вопросы. О, Джиллиан мастер по этой части! Отвечала твердо, решительно, профессионально, никогда не говоря ничего лишнего.

Ну а что блеяла Кэрол, если ей время от времени попадал в руки микрофон?.. "Разумеется, у меня жуткие кошмары! Женщины, если вы хотите защитить себя, покупайте пистолет. Первым делом стреляйте, все вопросы потом! Будь они все прокляты, леди! Это единственный способ...

Да, да, мне постоянно снятся кошмары. Если удается заснуть... Чего не удавалось уже несколько месяцев... И кстати, когда я смотрю на своего мужа, то вместо его лица вижу лицо насильника, а когда мой муж дотрагивается до меня, мне кажется, что меня трогает насильник. И я ненавижу Эдди Комо, ненавижу открытые окна и дома, которые вечером погружаются в такую ужасную, мертвую тишину. Но хуже всего, что, если удается уснуть, мне снятся окровавленные, принесенные в жертву ягнята. А когда просыпаюсь, меня охватывает такая бешеная злость, что мне приходится руками вжимать глазные яблоки в глазницы, чтобы они не лопнули и не выскочили из головы.

В остальном же, высокочтимые представители четвертой власти, я великолепно справляюсь с ситуацией".

Кэрол выбросила на покупки две тысячи долларов. Дэн взовьется до потолка. Так ему и надо! Да, она действительно сегодня в ударе!

Быть может, ей следовало остаться с Джиллиан и Мег. Джиллиан вознамерилась отвести Мег домой, чтобы прикрыть ее в случае, если там окажется папаша и увидит свою дочурку после распития не одной, а целых двух бутылок шампанского. Кэрол так и не поняла, как это Мег ухитрилась приложиться ко второй бутылке. Сама она вышла в дамскую комнату, и первое, что увидела, вернувшись, была новая бутылка на столе, уже наполовину пустая. Слава Богу, что ей посчастливилось перехватить Джиллиан на стоянке. Конечно, и тут не обошлось без чего-то непонятного и даже таинственного. Подумать только — холодная и сдержанная Джиллиан самозабвенно беседовала с синеглазым сержантом. Они стояли так близко друг к другу и были так поглощены беседой... И то, как Джиллиан быстро отпрянула... Испуганно и виновато, словно застигнутая на месте преступления.

У Кэрол тогда возникло странное, тягостное ощущение. Будто ее предали, хотя и непонятно в чем. Словно подозрение, но без каких-либо доказательств.

Пока они шли назад, к ресторану, Кэрол спросила, о чем это Джиллиан беседовала с сержантом Гриффином. Ни о чем, ответила та. И Кэрол еще подумала, о каком таком «ни о чем» можно разговаривать битых четверть часа на автомобильной парковке.

Едва оказавшись в ресторане, Джиллиан мигом оценила ситуацию. Ничего другого Кэрол от нее и не ожидала. Оправдав все надежды, она явилась уже с готовым планом операции. Кэрол получила позволение отправиться восвояси самостоятельно. Джиллиан же решила взять на себя Мег, а в случае чего — и ее папашу, Тома Песатуро. Вперед, действуй, Джиллиан!

Кэрол не нравился Том Песатуро. Судя по тому, что рассказывала Мег, он был человеком деспотичным и неотесанным. Вдобавок мужской шовинист до мозга костей. Заставил дочь бросить колледж. Как будто для того, чтобы уберечь ребенка от неприятностей, нужно лишить его высшего образования. Великий Боже, да есть ли вообще хоть что-нибудь стоящее в этой самой Y-хромосоме? Неужели только унция здравомыслия, а все остальное — сплошной взбесившийся тестостерон?

Разумеется, это навело Кэрол на мысль о Дэне и о запахе красных роз пополам с телятиной «пикката». И мысль эта словно ножом прошла сквозь всю ее ослепляющую, сумасшедшую злость, сквозь весь угар сознания собственной правоты. Кэрол внезапно почувствовала себя опустошенной, обманутой, обессиленной — будто из-под ног выдернули опору.

Когда-то она так любила его! Помнит ли он те времена? В те времена стоило ей завидеть Дэна в другом конце комнаты, и сердце начинало неистово стучать от горячего, неукротимого желания. Когда одно лишь предвкушение того, что они встретятся сегодня за обедом, заставляло Кэрол весь день улыбаться. Когда Кэрол готова была вечно вдыхать запах его лосьона — просыпаясь утром и засыпая вечером. Когда они спали, обвивая друг друга точно виноградные лозы, переплетя и ноги, и руки, а ее голова надежно покоилась на его груди?

Сама-то Кэрол все еще помнила те дни. Иногда ночью, в краткие мгновения между приступами ненависти к Эдди Комо, она лежала без сна, заново воспроизводя в памяти те первые, необузданные и чудесные, моменты их супружеской жизни. И сама не знала, какая из двух этих навязчивых мыслей терзает ее больше.

Сейчас Кэрол села за столик в кафе универмага, где заказала себе изрядную горку китайского салата с курицей и еще один — почему бы и нет?! — кусок шоколадного торта. Потом спросила бокал вина. Или два, а может, все три или четыре.

После этого Кэрол все равно ощущала голод, но ее это больше не удивляло. Она ощущала его уже больше года.

Быть жертвой изнасилования, оказывается, удивительно и диковинно. Более диковинно, чем полагала Кэрол. Да-да, теперь она испытывала множество разнообразных и прелестных ментальных состояний. Во-первых, «синдром посттравматического стресса», снабдивший ее ночными кошмарами, после которых пробуждаешься в холодном поту, а также нелепыми, беспричинными перепадами настроения. Далее — так называемый «синдром обобщения», приведший к тому, что Кэрол возненавидела не только своего насильника, но и в значительной степени всех мужчин в целом, включая собственного мужа, детектива Фитцпатрика и генерального прокурора Неда Д'Амато. Потом был еще этот ее «синдром выключателя», когда она в буквальном смысле не могла выключить телевизор, потому что проделала это непосредственно перед тем, как на нее напали, и, таким образом, в подсознании эти два события закрепились в виде причины и следствия. И наконец, был еще старый, добрый, древний как мир, комплекс вины. Кэрол испытывала вину за то, что подверглась изнасилованию, и вину за то, что осталась в живых. Вину за то, что причинила моральный дискомфорт своему мужу. Вину за то, что оставила окно открытым. Вину за то, что не сумела защититься и отразить нападение взрослого мужчины. Конечно, Джиллиан — хотела она признавать это или нет — держала пальму первенства по интенсивности своего чувства вины, но Кэрол считала, что ей тоже есть чем гордиться. Она могла похвастаться не каким-то одним из многочисленных синдромов, свойственных жертвам сексуального насилия (об этом они прочли в специальной книге), а всеми сразу. У нее были почти все эти комплексы, скрученные и скатанные в симпатичный, увесистый, настоятельно нуждающийся в лечении ком. Выходило, что в каком-то смысле она тоже была отличницей.

Поэтому, с одной стороны, быть изнасилованной омерзительно: это так же травмирует, терзает и ломает душу, как и представляла себе Кэрол. Она никому не пожелала бы приобрести такой опыт. Воистину женщинам следует первым делом стрелять, а потом уже спрашивать!

С другой стороны...

С другой стороны, жертва насилия имеет (за отсутствием более подходящего слова) и свои преимущества. Взять хотя бы их «Клуб непобежденных». Кэрол теперь большую часть времени проводила с двумя женщинами, с которыми прежде едва ли и словом бы перемолвилась. Начать с того, что Мег слишком молода для Кэрол, и та не могла всерьез рассматривать ее как подругу. И если быть до конца честной, на вкус Кэрол, от Мег уж слишком несло «рабочим классом». Если предположить, что их пути-дорожки все же могли когда-либо пересечься, то скорее всего это произошло бы в каком-нибудь шикарном ресторане, где Кэрол выступала бы в роли клиентки, а Мег — в роли официантки. И больше ни разу они друг о друге не вспомнили бы.

Джиллиан — более интересный случай. Больше соответствуя Кэрол по возрасту, по общественному и экономическому статусу, она являла собой тот тип женщины, которую Кэрол вполне могла бы повстречать, скажем, на светском приеме или на открытии какого-нибудь благотворительного фонда. Они обменялись бы там несколькими приличествующими случаю, ничего не значащими репликами — обычной для коктейля его пустопорожней болтовней. Вероятно, при этом Кэрол сочла бы Джиллиан женщиной слишком уж деловой, которую, кроме карьеры, ничего не интересует. А Джиллиан, вероятно, сочла бы Кэрол слишком старомодной в социальном смысле, принадлежащей эпохе 50-х, всего-навсего женой человека, занимающего солидное место в обществе. Женщиной, которая предпочитает сидеть дома, пока муж занимается настоящим делом.

Однако обстоятельства свели их вместе. Всех трех, хотя порой они с трудом переносили друг друга, были придирчивы и недоброжелательны, испытывали взаимную неловкость. Они не стеснялись делиться друг с другом такими вещами, которых обычным людям не понять. Они то чувствовали себя собранными, уверенными и сильными, готовыми к борьбе; то вдруг рыдали от непомерного напряжения. И при этом все равно скрытничали, не раскрывали до конца всего, что таится в душе. Кэрол была убеждена в этом. Бог свидетель, у нее самой хранились под спудом такие глубоко личные переживания и мысли, которые она даже год спустя не могла заставить себя облечь в слова. А уж что касается Джиллиан... Кэрол и Мег ничуть не сомневались, что даже не приблизились и к поверхности того, что было запрятано в тайниках ее души. Так что все они имели свои скелеты в шкафах. Но у них была также эта взаимная связь, эти скрепляющие их узы (которым лучше бы не существовать, и печально, что они существуют, но так уж случилось). И если уж на то пошло, их еженедельные встречи были, в сущности, тем единственным, что поддерживало Кэрол на плаву, заставляло жить и что-то делать.

Обычные люди не в состоянии понять всего этого. Обычные люди, дай-то Бог, никогда и не поймут таких вещей.

Кэрол допила свой бокал и, достаточно подкрепленная, двинулась домой.

Газетчиков поблизости не наблюдалось. Это было большим облегчением. Они, должно быть, весь день гуртовались возле ее дома — вот и еще она причина, почему ей не следовало туда спешить. Сейчас, однако, был уже седьмой час, слишком поздно, чтобы подкарауливать очередную сенсацию для пятичасовых «Новостей». А может, просто полиция проводит брифинг для прессы на другом конце города. Джиллиан, Кэрол и Мег научились ценить полицейские брифинги, когда репортеры сломя голову мчались от лужаек перед их домами к зданию полицейского управления, давая женщинам хотя бы пятнадцатиминутную передышку. Разумеется, только до тех пор, пока пресс-конференция не закончится и орды репортеров снова не двинутся по улицам боевым порядком. Вереницы белых микроавтобусов с легионами вооруженных вопросами боевиков. В лучшие свои дни Кэрол сладострастно мечтала установить на крыше пулемет и покосить их всех. В худшие же забивалась в ванную комнату на втором этаже, единственном в доме помещении без окон, и, съежившись в пустой ванне, лихорадочно, пинтами, заглатывала мороженое «Бен и Джерри».

На подъездной дорожке стояла машина Дэна. Капот на ощупь был холодным: видно, он находился дома уже изрядное время. Не слишком хороший знак.

Еще через пять минут Кэрол увидела Дэна в гостиной, освещаемой лишь неумолчным телевизором. При ее появлении муж поднялся, и Кэрол могла бы поклясться, сопроводив это каким-то вороватым движением. Однако, подойдя ближе, поняла, что он просто подносил к губам большой круглый коньячный бокал, чтобы выпить последний глоток. Кэрол молча уставилась на него, ожидая, кто заговорит первым. Потом заметила, что Дэн все еще в костюме, а короткие темно-каштановые волосы сильно взъерошены — волнуясь, Дэн имел обыкновение всей пятерней пробегаться по волосам.

На экране белокурая журналистка стояла перед зданием суда и говорила в микрофон, а над головой у нее водоворотом кружился заградительный огонь из красных и синих полицейских прожекторов.

«Только что полиция подтвердила, что так называемый Насильник из Колледж-Хилла был застрелен сегодня утром на этом самом месте. Из источников, близких к следствию, известно, что двадцативосьмилетний Комо был убит одиночным выстрелом в голову в тот самый момент, когда его выводили из тюремного фургона перед зданием Дворца правосудия, примерно в половине девятого утра. По словам его товарища-заключенного...»

— Я приехал домой, как только услышал новости, — проговорил наконец Дэн.

Кэрол промолчала.

— Я подумал, что, возможно, понадоблюсь тебе.

Кэрол по-прежнему хранила молчание.

— Ты могла бы по крайней мере позвонить, — тихо сказал муж. Он поднял глаза, встречаясь с ней взглядом. — Ты же знаешь, что я беспокоюсь.

— Ты одет как для работы.

— Господи, Кэрол, я отменил сегодня три встречи...

— Ты возвращаешься в офис.

— А что мне делать! Клиенты платят мне за то, чтобы я был доступен в любой момент, по первому их зову. Адвокатская практика — это работа с ненормированным рабочим днем, а не отсиживание на службе с девяти до пяти. Ты прекрасно это знаешь.

— Будет уже темно, — промолвила она.

Дэн опустил глаза. Он открыл было рот, потом закрыл, сложив его в мрачную, жесткую линию и вместо ответа начал с преувеличенным вниманием вертеть в пальцах опустошенный бокал. Дэн злился. В очертаниях его застывших плеч Кэрол заметила напряженность. Но он не сказал больше ни слова. И молчание все тянулось и тянулось, оно было нескончаемо.

— Я прошлась по магазинам, — сообщила наконец Кэрол, вызывающе вздернув подбородок.

— Я вижу.

— Купила три костюма. Прелестные.

— Хорошо, Кэрол.

— Истратила две тысячи долларов, — поднажала она.

На челюсти Дэна дрогнул какой-то мускул. Он с удвоенным старанием начал теребить в руках изысканный хрустальный бокал.

Она решила испробовать другую тактику. Солнце уже садилось. Сумерки спускались на их слишком большой, слишком пустой дом. И опять Дэн уходил, оставляя ее и лишний раз доказывая, что, какую бы кару она ему ни придумала, он был способен вернуть ее сторицей.