Предисловие

Проблема совершения преступления гораздо более серьезна, чем кажется на первый взгляд. Преступления не только уносят огромное количество человеческих жизней, отнимают и разрушают нашу собственность; количество их за последние годы, к сожалению, неуклонно растет.

Эксперты-криминалисты, занимающиеся этой проблемой, понимают, что она очень сложна и ее надо рассматривать комплексно, в совокупности с другими, сопутствующими.

Иные представители нашего общества даже полагают, что суровое наказание за содеянное должно положить конец преступности. Когда человек совершает преступление, функция полиции — поймать виновника; суд же должен его осудить, заключить на определенный срок в тюрьму, где он отбывает положенное время в качестве наказания.

Эта мера необходима, дабы провинившийся перед законом и обществом был выведен на время из жизни и общения, — наказание должно служить предупреждением для других, склонных к совершению подобных злонамеренных поступков.

К сожалению, данная система существует лишь в теории, на практике многое нередко не срабатывает.

Около девяноста восьми процентов осужденных, отбыв срок, оказываются на свободе и вливаются в общество. С собой они несут только то, что обрели во время пребывания в тюрьме.

Наказание необходимо, но оно не может изменить, реформировать человека, оно в состоянии лишь озлобить, ожесточить его. В результате возникает серьезная актуальная проблема: как перевоспитать тех, кто попал в места заключения?

Каждый из них — это просто номер в тюремных документах, но каждый камерник — это еще и личность: он ею являлся и до тюрьмы, остается ею и там, где отбывает срок. Поэтому возникает немало сложных проблем по содержанию преступников: ведь существует множество типов заключенных, и каждый тип содержит в себе множество индивидов. Одни становятся озлобленными. Другие спокойно и меланхолично отбывают свой срок. Некоторые способны подавлять сексуальные желания во время длительного периода лишения свободы, когда общение с женщиной невозможно; другие с этим не могут справиться. Часть из них становится тайными, трусливыми и подлыми оппортунистами. Другие — просто побитыми жизнью людьми, которым больше подходит определение «отверженные, изгои общества».

Некоторые известные ученые, занимающиеся пенологией, наукой о тюрьмах, пытаются подсказать в той или иной форме, что же должно делать с преступниками. Но, похоже, приемлемыми, правильными решениями этих проблем не владеет никто.

Трудность заключается еще и в том, что «среднестатистический» горожанин, не знакомый с этими «подсказками» ученых, чаще всего мстителен и обладает непререкаемой логикой: с преступившим закон общество должно свести счеты.

Этот «мстительный» подход к наказанию за преступление, как правило, не срабатывает: зло лишь преумножается злом.

Последние десять лет я серьезно занимался проблемой тюрем и заключенных, все больше осознавая, как трудно найти выход из этих проблем. Как их решить, не знаю, но настоятельно стараюсь привлечь к ним внимание общества, выдающихся ученых в области пенологии.

Мой друг Роберт А. Хейнц прослужил в тюрьме около тридцати двух лет. Начинал первым заместителем шерифа по условному освобождению заключенных, а позже, в течение двух лет, занимался тем же в Сан-Квентине. В 1944 году стал надзирателем в калифорнийской тюрьме особо строгого режима в Фолсоме. Я знал Боба Хейнца многие годы. У этого человека были огромные кулаки, и он умел ими пользоваться. С крутыми парнями он сам становился таким же. Но под суровой внешностью билось большое доброе сердце, и Боб прекрасно понимал, что каждый заключенный — тоже человек, всегда был готов протянуть руку помощи, сказать ободряющее слово, исполнить данное обещание.

Строгая тюремная дисциплина требует адекватного надзирателя, чтобы уметь поддерживать ее на этом уровне. Но Боб Хейнц исповедовал идею, выдающуюся для всех времен и тюремных порядков: в местах заключения, считал он, должна существовать справедливость. Основные принципы человеческого общения должны распространяться на всех, в том числе и на закоренелых преступников, за которыми тянется длинный хвост нарушений законности и порядка, должны распространяться на всех, если государство заинтересовано, чтобы большая часть людей за решеткой перевоспиталась. С другой стороны, и сам преступник должен проникнуться идеей собственного перевоспитания, иначе этот принцип гуманности окажется невыполнимым.

Для этого государство должно предоставить все имеющиеся у него средства, но этот процесс возможен, повторяю, только в том случае, если заключенный сам проникнется идеей перевоспитания.

Мне бы хотелось в этой книге дать миллионам моих читателей представление о сложнейших проблемах пенологии, рассказать об одном из самых замечательных практиков-исследователей в этой области.

Я посвящаю эту книгу моему другу Роберту А. Хейнцу, надзирателю тюрьмы штата Калифорния в Фолсоме (обычно называемой Фолсомской тюрьмой штата).

Эрл Стенли Гарднер

Действующие лица

Дональд Лэм — «мозг» детективного агентства, но ни седина, ни природное очарование не помогли ему избежать ареста как соучастника в деле об убийстве.

Берта Кул — мягкая и приятная в общении, как моток колючей проволоки, больше всего на свете она любит изображать отвратительную старую ведьму в агентстве Лэма.

Сандра Иден — голубоглазая блондинка, таинственная любовница, которая хотела бы навсегда остаться пятнадцатилетней, но ее истинный возраст — вот настоящая тайна.

Элеонор Иден — мать Сандры Иден и свояченица Эмоса Гейджа по первому мужу, она отчаянно нуждается в пище и медицинском уходе.

Джером Кемпбелл — попечитель поместья Гейдж, очень трудно выдерживать взгляд его холодных беспристрастных глаз и покровительственные манеры.

Дафни Бакли — пышнотелая расчетливая брюнетка, никак не может дождаться, пока окажется неверной женой или обеспеченной вдовушкой.

Эдит Джордан — пышнотелая легкомысленная блондинка, она пропала из виду, а затем появилась — с чужими отпечатками пальцев.

Том Аллен — любитель клубнички, бесхарактерный тип, вероятность того, что он забудет удар, нанесенный ему блондинкой, так же мала, как то, что лев не заметит кусок говядины в своей клетке.

Эмос Гейдж — склонный к кутежам и склерозу дядюшка Сандры был осужден за тяжкое преступление задолго до своего тридцатипятилетия, из-за чего не получил ни пенни из положенного ему наследства — что и привело к очень интересным последствиям.

Малкольм Бакли — владелец гоночного автомобиля номер НФЕ—801, был неоднократно уличен в жульничестве самого неприглядного свойства.

Харви Кловер — педантичный помощник шерифа в Бейкерсфильде, Калифорния, он должен был напомнить Дональду Лэму, что, даже если каждая улика в деле об убийстве что-то и значит в книжке Дональда, эта книжка была не Дональда, а его.

Глава 1

Девчонке было около пятнадцати. Она изо всех сил старалась держаться храбро и выглядеть старше своих лет, напуская на себя вид взрослой, опытной женщины.

Берта Кул норовила от нее отмахнуться. Я стоял в дверях ее кабинета, держась за ручку двери.

— Извини, я не знал, что ты занята, Берта.

— Все нормально, она уже уходит, — ответила миссис Кул.

Девочка часто заморгала, сдерживая слезы. Ей не хотелось уходить, но просить она не собиралась и с достоинством поднялась.

— Спасибо вам большое, что уделили мне столько времени, миссис Кул.

Она направилась к двери, а я продолжал стоять в проеме. Словно оправдываясь, Берта представила меня:

— Это мой партнер, Дональд Лэм, Сандра. Нам надо обговорить с ним одно важное дело.

Большие голубые глаза снова наполнились слезами, но девочка силилась улыбнуться.

— Как поживаете, мистер Лэм? — спросила она с показной вежливостью и хотела было пройти мимо, но я не посторонился.

— Что-то вас беспокоит, Сандра? — спросил я.

Девочка кивнула, потом внезапно попыталась все-таки проскользнуть мимо.

— В ее деле для нас нет ничего интересного, — объяснила Берта. — Мы не заработаем на нем ни цента.

Я обнял девочку за плечи.

— Подождите, Сандра. Расскажите мне, что случилось.

Берта посмотрела на меня с недоумением.

— Она мне уже все рассказала. Говорю тебе, что мы не сможем ей ничем помочь.

— Так что же все-таки произошло, Сандра?

Теплота моей руки, обнимавшей ее за плечи, и простая человеческая симпатия оказались свыше ее сил.

Она припала лицом к моему плечу и заплакала, вздрагивая от всхлипываний.

— Черт возьми, я ненавижу слезы и сцены! Уведи ее отсюда! — не выдержала Берта.

— Мы уходим, — ответил я.

— Я хочу с тобой поговорить! — закричала Берта мне вслед.

— Говори сейчас. Садитесь, Сандра. — И я подвел девочку к креслу. Она с сомнением посмотрела на миссис Кул, потом села на самый его краешек.

— Поверь, там нет ничего такого, что могло бы нас заинтересовать. Она хочет найти своего дядю Эмоса.

Если Эмос еще жив, то должен унаследовать деньги и в этом случае часть их даст матери Сандры, если, конечно, не передумает. Ее мать тогда сможет оплатить свои медицинские расходы: похоже, она больна и не в состоянии больше работать. Даже в том случае, если вы найдете ее дядю, нет никакой гарантии, что он вообще собирается выделить ее матери какие-либо деньги. Я уже сказала, гонораром для нас здесь и не пахнет.

Поэтому, ради всего святого, позволь решать все мне и уведи отсюда этого ребенка.

Я взял Сандру за руку и вывел из личного офиса Берты Кул, направляясь в свой офис, расположенный по другую сторону коридора.

Элси Бранд, мой секретарь, посмотрела на девочку, и в ее глазах сразу затеплилась симпатия.

— Зайди ко мне, надо кое-что записать, — попросил я.

Элси села рядом с Сандрой на диван и обняла ее за плечи.

— Так что же случилось? А?

Сандра вытерла глаза, потом улыбнулась мне и Элси, как настоящая леди, и выпрямилась. Элси Бранд, повинуясь какому-то шестому чувству опытного секретаря, сразу все поняла и сняла руку с плеча Сандры.

— Почему вы пришли именно сюда, Сандра? — спросил я.

— Я смотрю телевизионные шоу и знаю, что должен делать хороший частный сыщик. Один мой друг, он работает в библиотеке, рассказывал мне о вашем агентстве «Кул и Лэм», и я решила, что, если со мной что-нибудь случится, прежде всего приду к вам. И пришла, но вас не было, и меня согласилась принять миссис Кул.

Так что же все-таки случилось? — спросил я в который раз.

— Дядюшка Эмос…

— Как его зовут?

— Гейдж, Эмос Гейдж.

— Ну, и что с ним?

— Дядюшка Эмос… ну, он немного странный.

Я понимающе кивнул.

— Он принимает таблетки, ну… наркотики, напивается… Ни мама, ни я не можем на него повлиять. Мама говорит, что он не здоров, что он не в силах ничего с собой поделать, что это такая же болезнь, как если бы у меня была корь.

— А где он сейчас, твой дядюшка?

— Пустился в один из своих обычных загулов и еще не вернулся. Написал маме, что его запой кончился и он добирается домой на попутных машинах, но до сих пор так еще и не добрался.

— Где он живет?

— У него свой дом, недалеко от нас. Дядюшка Эмос хорошо относится ко мне и к маме.

— Он что, брат твоей мамы?

— Нет. Моя мама была замужем за его братом, моим отцом, потом он умер, и мама вышла за Джеймса Идена, ну а потом они разошлись. Дядюшка Эмос очень добрый человек, он очень хорошо к нам с мамой относится, — повторила девочка.

— И что же случилось?

— Дядюшка Эмос получает деньги фонда опеки. Теперь он дает маме по тридцать долларов в месяц, а в этом месяце по какой-то причине он этих денег не получил. Во всяком случае, мы его еще не видели.

— И он вам не звонил?

— Нет. — Она покачала головой. — Он просто прислал открытку, — снова повторила она, — что он на пути домой и придет к нам сразу, как вернется, но… он так и не приехал.

— Откуда же твой дядя получает эти деньги?

— Из фонда опеки. Деньги ему оставил его дядя — Элберт.

— Тебе известно, сколько он оставил денег?

— Я только знаю, что там их очень много и дядя Эмос пока наследовал лишь часть из них. Позже он получит много больше.

— Твоя мама обо всем этом знает?

— Конечно. Он же дает маме тридцать долларов в месяц.

И обещал, что, когда получит всю сумму, будет ей давать намного больше. Но для этого дядюшке Эмосу должно исполниться тридцать пять лет. Он еще сказал маме, что завещает ей все в случае смерти. Мы с мамой единственные, кто по-настоящему ему близок. Мы его очень любим.

Я посмотрел на часы.

— Мне необходимо увидеться с Бертой Кул по очень важному вопросу. Она ждет меня. Ты, Сандра, поговори пока с Элси Бранд, дай ей свой адрес, телефон, мамино имя. И отправляйся домой. Кстати, ты хорошо знаешь, как доехать до своего дома?

Она бросила на меня испепеляющий взгляд.

— Конечно, мне же почти пятнадцать!

— Хорошо, тогда отправляйся домой, и, как только мы что-нибудь выясним, сразу же дадим вам знать.

— Но миссис Кул сказала, что вы не можете заняться этим делом, что вы разоритесь, если будете заниматься всякой ерундой, — заморгала глазами Сандра, готовая вот-вот расплакаться.

Я хорошо знал Берту Кул — сверкающий бриллиант!

Но внешность ее обманчива: внутри у нее сердце, сделанное из стали и цемента. И все же я ободряюще кивнул Элси.

— Пошел в клетку льва, а ты пока подготовь всю необходимую информацию.

Глава 2

Берта Кул временами напоминает мне огромный моток колючей проволоки. Вот и теперь она смотрела на меня с нескрываемой враждебностью своими маленькими пронзительными глазками.

— Волшебный принц из сказки! Дед Мороз! А я, конечно, как всегда, старая злая ведьма!

— Я просто хотел уяснить, чего же хочет от нас эта девочка.

— Ей хочется, чтобы к ней отнеслись с симпатией, расположением, состраданием. И все это в тебе есть, Дональд Лэм, и это худшая часть твоего существа. В тебе живут отвратительные качества, присущие всем мужчинам. Стоит только женщине любого возраста пригорюниться и выдавить из себя слезу, вы сразу разрешаете ей положить головку к вам на плечо и спрашиваете, чем можете помочь. Если бы ты не был таким законченным дураком, то многое бы понял в этой жизни. У этой незаконнорожденной есть мать, к тому же достаточно хитрая: посылает подростка в сыскное агентство только для того, чтобы вызвать к себе жалость, а не потому, что очень плохо себя чувствует.

Я стоял и слушал, расплывшись в улыбке.

— Ты хотела со мной о чем-то поговорить?

— Я не уверена, что вообще хочу тебя видеть! — взорвалась Берта. — Ты и твои необыкновенные манеры!

Твое мягкосердечие! Видит Бог, Дональд, если бы не я, ты бы разорил наше чертово сыскное агентство в первые же тридцать дней его существования.

— Это может подождать?

— Что может подождать?

— То, о чем ты хотела со мной поговорить.

— Черт, конечно нет!

— В таком случае…

— О нет, это не так уж важно, — с сарказмом перебила она меня. — Всего пять сотен долларов в качестве предварительного гонорара, пятьдесят долларов за каждый прошедший день, триста долларов на расходы и пять сотен дополнительно, если мы сможем решить поставленную перед нами проблему в течение недели.

На пальцах Берты зловеще сверкнули бриллианты, когда она в ажиотаже размахивала руками.

— Но нет, мы этого не желаем! Мы слишком горды и независимы, чтобы беспокоиться о деньгах! Забудем о расходах, которые ложатся в подобных случаях на администрацию офиса! К черту наличные, пока мы гоняемся за миражами! Фирма «Кул и Лэм» отныне работает только с детьми!

Постепенно Берта начала успокаиваться. Сказала будто в телефонную трубку:

— Что у вас?.. Две тысячи долларов? Извините, нас это не интересует. Все служащие фирмы брошены на розыски пропавшей машины пятилетнего ребенка, который не помнит, где ее оставил…

Берта сделала вид, что бросает трубку на рычаг. А я открыл дверь, чтобы вернуться к себе.

— Куда, черт возьми, ты уходишь? — завопила она.

— Хватит истерик, у меня полно дел!

— Спешишь послужить этой плоскогрудой внебрачной с голубыми глазами? К черту! Вернись и послушай, что тебе говорят!

— Пока ничего стоящего я не услышал.

Берта в ответ сжала свои бульдожьи челюсти, протянула руку к каким-то бумагам на столе, и опять сверкнули бриллианты на ее унизанных кольцами пальцах.

— Посмотри вот это. Малкольм Гринлеаз Бакли исчез неделю назад. Его жена Дафни Бакли в отчаянии.

Она хочет, чтобы мы его разыскали.

— Почему? — явно невпопад задал я вопрос.

— Почему? — опять заорала Берта. — Откуда, черт возьми, я могу знать? Видимо, потому, что она любит этого сукиного сына.

— Что-нибудь со страховкой?

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Вознаграждение назначено в пятьсот долларов. Женщины обычно не бывают слишком щедрыми через неделю после разъезда с мужем.

В глазах Берты сразу зажегся огонек интереса к моим словам.

— Нет, ты все-таки умный шельмец, Дональд! — с некоторой долей восхищения произнесла она. — Иногда я задумываюсь над тем, как у тебя это получается? И почему до сих пор женщины не вытащили золотые коронки у тебя изо рта, не сорвали с тебя рубашку, а самого не выбросили на съедение рыбам?

— Значит, все-таки дело в страховке?

— Семьдесят пять тысяч долларов и двойная компенсация в случае несчастного случая.

— Так с чего же в таком случае мы начнем?

— Ты начнешь с разговора с миссис Бакли, ее имя Дафни. Не правда ли, звучит, как название какого-то блюда?

— И ты позволяешь мне с ней поговорить?

— Не волнуйся, все финансовые детали с ней уже обговорены. Можешь спокойно дать ей возможность рассказать тебе все, положив ножку на ножку и придумывая все, что ей придумается. Но ничего не поможет.

Гонорар определен, и, если ты хочешь знать о таком типе женщин, Дональд, она даже бровью не поведет в твою сторону. Она знает, что я не дам ей ни на цент снизить мой гонорар.

— Где мне ее найти?

— В жилом квартале Рейнголд, квартира 721, она ждет.

Надеюсь, она тебе расскажет всю правду, если еще не передумала, пока ты тут ковырялся и изображал доброго дядюшку.

— А как насчет денег на расходы?

— Она оставила на расходы три сотни. И, смотри, ни цента больше, иначе придется тратить из нашего гонорара.

— Но этого будет недостаточно.

— Нет, уж постарайся уложиться.

— Хорошо, я выпишу чек на три сотни долларов, — ничего не оставалось мне, как согласиться.

— Ты можешь пока взять на расходы пятьдесят, потом зайдешь и возьмешь еще, если понадобится.

— Нет, я так не работаю! Начну с тремя сотнями в кармане, а потом, если понадобится, потребую еще, а если не израсходую их, то верну.

Берта начала медленно краснеть, но я не стал дожидаться нового взрыва возмущения, распахнул дверь и вернулся к себе в офис.

Элси все еще разговаривала с Сандрой Иден.

— У девочки есть какие-нибудь фотографии? — спросил я, глядя на записи, которые сделала Элси.

— Она думает, что у ее матери они есть.

— Как ты сюда добралась? — спросил я Сандру.

— Автобусом.

— Хочешь обратно доехать со мной на машине?

— С вами?

Я кивнул. У нее сразу загорелись глазки.

— С большим удовольствием, — проворковала она.

— Пошли.

Элси Бранд проводила нас задумчивым взглядом.

Я получил у кассира причитавшиеся мне на расходы три сотни, посадил Сандру в старенькую машину нашего агентства, и мы помчались на встречу с ее матерью. Они жили в довольно облезлом доходном доме, и миссис Иден, естественно, не ждала никаких посетителей.

— Я похожа на пугало, — засмущалась она, — и просто не могу сейчас с вами беседовать. Я должна надеть на себя что-нибудь поприличнее.

— Мне нужен ваш голос, а не ваш внешний вид.

И, знаете, у меня очень мало времени, миссис.

— Сандра сказала мне, что идет в ваше агентство. — Она посмотрела на Сандру, и я увидел в ее глазах огромную любовь к девочке. — А я ее предупреждала, что вряд ли это дело вас заинтересует, ведь понадобятся деньги, чтобы вести расследование.

— Ну, вообще-то вы правы, — ответил я.

— А денег у нас нет, как и многого другого.

— Вы работаете?

— Работала.

— Бросили из-за нездоровья?

— Меня попросили уйти с работы, они считали, что я ее выполняю слишком медленно. Хотя я согласилась бы работать, даже если бы боль была вдвое сильнее…

Я боролась с ней…

— А что за болезнь у вас?

— Думаю… у меня опухоль. Доктора советовали сделать операцию еще полгода назад.

— И вы ждете эту операцию шесть месяцев?

— Я должна была работать, а сейчас на операцию просто нет денег.

Я поднялся, прошел в небольшую кухоньку и открыл холодильник. В нем стоял пакет с молоком и ничего больше: ни яиц, ни масла, ни мяса.

Она разозлилась.

— Что это вы себе позволяете, идете в кухню, будто у себя дома?

— Извините, миссис Иден.

— Знаете, мистер Лэм, думаю… — голос ее задрожал, — я не могу себе позволить быть слишком гордой…

— Расскажите о дядюшке Эмосе, — попросил я.

— Его полное имя Эмос Гейдж. Он должен скоро получить деньги от фонда опеки, которые оставил ему его дядя.

— Как имя этого дяди?

— Элберт.

— Расскажите об этих деньгах.

— Эмос Гейдж должен их получить, когда ему исполнится тридцать пять лет, но только в том случае, если он не совершит до этого никакого преступления.

Если же он не доживет до этого возраста или совершит преступление, то деньги переходят к различным фондам милосердия.

— Сколько лет сейчас Эмосу Гейджу?

— Должно исполниться тридцать пять через несколько недель. До этого срока попечители выдают ему небольшую сумму на жизнь.

— Трудная ситуация… Вождение машины в нетрезвом состоянии — это уже преступление. И очень многие его совершают, находясь в разной степени опьянения.

— Ну… это именно то, что и беспокоило дядюшку Эмоса, тем более что у него бывают периодические запои. Сандра рассказывала, наверное, вам об этом.

— Мы сэкономим массу времени, если вы будете обо всем говорить сами.

— Вы хотите сказать, что ваше агентство берется за наше дело?

— Пока я еще не могу этого утверждать с полной уверенностью, но, надеюсь, мы что-нибудь придумаем.

— У меня нет денег, я не смогу вам заплатить.

— Знаю.

— И если вы его даже найдете, это тоже может принести не много радости.

— Что вы имеете в виду?

— Думаю, что это именно тот случай: он, очевидно, вел машину в нетрезвом состоянии, где-то по дороге его арестовали, а он мог назвать полиции не свое имя…

— Как же это может быть, ведь водительские права на его имя?

— Он мог их и не показать. Даже мог выбросить.

— Что, он такой хитрый мужик?

— Очень хитрый и сообразительный, но не во всех вопросах.

— Хорошо, я попытаюсь его найти, но что, если его все-таки заключили в тюрьму за вождение в нетрезвом виде?

— Тогда он не получит своих денег.

— Какая сумма его ждет?

— Мне кажется, сейчас это что-то около семисот пятидесяти тысяч долларов. Сначала там было около миллиона, но часть вложили в ценные бумаги. И их стоимость за это время выросла.

— Предположим, миссис, что мы его нашли и он не в тюрьме?

— Тогда он поможет нам. Мне нужна его помощь, особенно теперь, но я боюсь, что… Я боюсь об этом и подумать, мистер Лэм. Ужасно боюсь, что именно по этой причине о нем ничего не известно, боюсь, он все-таки в тюрьме.

— Хорошо, предположим, Эмос Гейдж в тюрьме и пытается скрыться под чужим именем, чтобы опекуны не узнали о его преступлении. Мы его находим. Ведь это выдернет ковер прямо из-под ног вашего дядюшки, да и ваших тоже.

Она согласно кивнула.

— Это предоставляет детективному агентству прекрасную возможность для вымогательства денег и шантажа.

— Я не знала, что такое происходит в реальной жизни.

— Я тоже. Но вспомните книги, кинофильмы, телевизионные постановки на эту тему. Сюжетом для них, как правило, являются жизненные реалии.

Миссис Иден еле заметно улыбнулась. Я присмотрелся к ней. Она была недурна, очень изящна, совсем без косметики и губной помады, в домашнем халатике, ее запавшие голубые глаза казались особенно печальными.

— Вы сказали, что были у доктора?

— Да.

— Как его имя?

— Доктор Мортинсен Л. Беач. Он известный специалист по… женским болезням.

— Это он предложил сделать вам операцию?

— Да, он.

— Почему вы так уверены, что дядя Эмос, как вы его называете, даст вам деньги на нее, если мы его разыщем? Будут ли деньги вообще у него, вот в чем вопрос.

— Он очень щедрый человек, брат моего первого мужа. И настоящий друг. Он помогал мне, каждый месяц давал по тридцать долларов, и это было еще до того, как я потеряла работу. Теперь я просто в отчаянии… И… я вам доверяю, мистер Лэм.

— Это всегда помогает, особенно если вы хотите получить какие-то результаты, — сказал я.

— Дядюшка Эмос периодически начинал очень сильно пить, это были настоящие запои. И всегда знал, чем это кончается. Так как он понимал, что может произойти в случае, если его остановят пьяным за рулем, то, как только он выпивал свой первый стаканчик, ключи от машины отдавал мне.

— Что, Гейдж жил недалеко от вас?

— Да, по соседству.

— У него квартира?

— Нет, у него дом, гараж.

— Ну, так. Он отдавал вам ключи, а что было дальше?

— Ключи оставались у меня до тех пор, пока он окончательно не выходил из состояния запоя. Иногда, правда, он являлся и умолял, чтобы я отдала ему ключи, но мне всегда приходилось быть непреклонной до конца, пока запой не проходил.

— А как вы могли определить, что этот момент наступил?

Знаете, мистер Лэм, это трудно объяснить словами, но это возможно.

— Вы были замужем за его братом?

— Да.

— Он что, умер?

— Да.

— И вы снова вышли замуж?

— Да.

— Сандра — ребенок от первого брака?

— От первого. Она поменяла фамилию, когда я вышла замуж за Джеймса Идена.

— Почему?

— Родственники первого мужа меня всегда ненавидели, все, кроме Эмоса.

— А дядюшка Элберт?

— Он меня так и не признал. После смерти моего первого мужа Элберт ни разу не разговаривал ни со мной, ни с Сандрой.

— Как звали вашего первого мужа?

— Норман Гейдж.

Я прекратил расспросы. Но миссис Иден, очевидно, надо было выговориться, и она, помолчав с минутку, продолжила:

— Так вот, об Эмосе. В этот раз я тоже получила ключи от его машины и знала, что он уехал куда-то, может быть, даже, чтобы подготовиться раньше времени отпраздновать свой тридцатипятилетний юбилей. Я не одобряла эту затею, и меня она очень волновала. Несколько дней назад я получила от Эмоса открытку из Карвер-Сити. В ней говорилось, что он пришел в себя и возвращается домой.

— Из Карвер-Сити?

— Да.

— Как же он собирался вернуться, если у него не было денег, а ключи от машины оставались у вас?

— Он обычно возвращался на попутных машинах, поэтому деньги не требовались.

Я удивленно поднял брови.

— Я хочу, чтобы вы поняли, мистер Лэм… Когда Эмос впадал в состояние запоя, это не означало, что он просто хотел выпить, это страстная психологическая и физиологическая необходимость…

— Не трудитесь, миссис Идещ объяснить с научной точки зрения периодические запои вашего дядюшки, мало кому это дано понять.

— Что делать, но именно так все с ним и происходит: он пьет, пока у него не кончаются деньги. Поэтому его дядя и не доверил ему больших сумм, больше тех, на которые можно хоть как-то прожить. От фонда опеки он получает триста пятьдесят долларов в месяц. Они это называют фондом транжира.

Я понимающе кивнул.

— Поэтому, когда деньги кончаются, он находит станцию обслуживания, которая принадлежит члену Ордена оленей.

— Почему именно этот орден?

— Он тоже принадлежит к этому ордену. Рассказывает обычно, кто он и что ему нужно, и, как правило, ему помогают, сажают на попутные машины. Иногда приходится менять две-три, с которыми ему становится не по пути, иногда же его сразу доставляют до места, в наш город. На этот раз я получила открытку, я вам уже говорила, из Карвер-Сити. Он написал, что у него все хорошо, что он пережил ужасный шторм и не менее ужасную встряску, что деньги кончились и что теперь он ждет на станции одного из членов Ордена оленей и надеется добраться домой в течение ближайших суток.

— И что было потом?

— Полная тишина.

— Вы не думали, что надо сообщить об этом в полицию?

— Сначала я хотела это сделать, но потом побоялась.

Если полиция об этом узнает, делу дадут официальный ход. Если Эмос и в самом деле в тюрьме, они составят документ и сообщат в фонд.

— Что касается нас, то…

— Если бы я стала вашим клиентом, то вы защитили бы меня, не так ли? Вы освободили бы его из тюрьмы, и это не получило бы огласки?..

— Вы хотите сказать, что могли бы обмануть попечителей фонда, скрыв от них правду?

На секунду она отвела взгляд, потом прямо посмотрела мне в глаза.

— Это жестокое, несправедливое условие завещания!

Оно лишало дядюшку Эмоса уверенности в себе. Если бы не оно, думаю, он бы сам справился со своей болезнью. Он ведь понимает, что ему необходимо лечиться, а члены опекунского совета надутые, лицемерные, самодовольные, ведут себя как садисты по отношению к нему.

Дело в том, что дядя Эмос должен каждый месяц приходить к ним в офис фонда, где они вручают ему наличные деньги и при этом не пропускают случая прочесть нотацию, как надо себя вести, изменить свое поведение, чтобы из пьяницы получился нормальный человек. Дядюшка каждый раз так злится, что теряет над собой всякий контроль, иногда именно это вызывает у него очередной запой.

Я посмотрел на Сандру.

— Целиком доверяю моей дочери Сандре, и она доверяет мне, — сказала миссис Иден, как бы прочитав мои не высказанные вслух мысли.

— А у вас есть его снимки?

— Да, но только моментальная фотография, сделанная шесть месяцев назад, на ней мы втроем.

— Он похож на ней на себя?

— Это моментальный снимок, а не портрет, но он на нем очень на себя похож.

— Давайте посмотрим! Я хотел бы взглянуть и на открытку, если она все еще цела.

Миссис Иден подошла к полкам с книгами, вынула «Приключение королевы Эллери». Рядом стоял трехтомник Шерлока Холмса, «Скачка на розовом коне» Дороти Хьюс, истории Ниро Вульфа Рекса Стаута и том с удивившим меня названием «Убийства в Лос-Анджелесе».

Я в некотором недоумении поднял брови.

— Это все книги Сандры, — объяснила она. — Девочка просто глотает эти истории об убийствах. А вот фотография. Я закладываю ее в книгу, чтобы не помялась.

Таким способом я тренирую свою внутреннюю силу, — объяснила тем временем Сандра. — И теперь, мама, в нашем доме есть настоящая детективная библиотечка литературы.

— Боюсь, моя дорогая, ты слишком импульсивна, — ответила мать с терпеливой, всепрощающей улыбкой.

Она пододвинула ко мне фотографию, затем обошла вокруг стола, взяла ее в руки и подала мне.

— Хорошо, — ответил я, взглянув на фото и возвращая его, — я займусь этим и дам вам знать, сможем ли мы взять дело к расследованию в своем агентстве.

Мы пожали друг другу руки, и Сандра, играя роль гостеприимной хозяйки, проводила меня до дверей.

Я спустился с лестницы. Напротив дома был продуктовый магазин, кулинария. Я взял двадцать пять долларов из тех, что мне были выданы на расходы, и спросил менеджера этого магазина, знает ли он девчушку по имени Сандра Иден, которая живет в доме напротив.

Он ответил, что знает: она и ее мать иногда покупают у него продукты, но он что-то давно их не видел. Мать девочки помнил плохо, так как продукты обычно покупала дочь.

— Вы знаете, какие продукты они обычно покупают? — спросил я.

Он утвердительно кивнул.

— Хорошо, — сказал я, — положите в корзину несколько хороших кусков мяса, пару кур, еще что-нибудь из продуктов, которые они обычно берут, и отнесите в квартиру 305. Если вас спросят, от кого они, скажите, что вас попросил это сделать незнакомый вам человек от имени дядюшки Эмоса.

— Кого-кого? — не понял менеджер.

— Дядюшки Эмоса.

— Да, я вспомнил, Эмос Гейдж, он живет напротив, и он…

— Вам следует не говорить, а слушать. Доверенный дяди Эмоса хотел, чтобы они получили эти продукты.

— Доверенный Эмоса? Я правильно понял?

— Вы поняли правильно, и, если они спросят, как он выглядел, вы ответите, что не запомнили. Отнесите все это немедленно. Понятно?

— Да, я понял.

— Хорошо, делайте.

Спустившись вниз по улице, я вошел в телефонную будку и в абонентской книге нашел номер доктора Мортинсена Л. Беача. Я позвонил и попросил принять меня по не терпящему отлагательства делу, но секретарша ответила, что это невозможно. Я спросил, могу ли я поговорить с сестрой, она ответила, что и это невозможно. И только когда я сказал, что хочу договориться о срочной операции одной из их пациенток, подошла к телефону медицинская сестра. Я сказал ей:

— Говорит представитель мистера Эмоса Гейджа.

Я знаю, что у вас есть больная Элеонор Иден, которой вы рекомендовали сделать операцию. Я бы хотел знать, сколько она может стоить.

— Кто это говорит?

— Представитель мистера Эмоса Гейджа. Она его родственница.

— Одну минутку, — было ответом. Потом в трубке раздался мужской голос:

— Говорит доктор Беач. Я хотел бы знать точно, с кем имею честь разговаривать.

— Я представитель мистера Эмоса Гейджа, который является родственником Элеонор Иден. Она нуждается в операции, и мне хотелось бы знать, насколько это серьезно.

— Она нуждается в срочной операции. Обычно я не обсуждаю состояние моих пациентов даже с родственниками… В данном случае я имею все основания полагать, что операцию сделать пока еще не поздно, но мы не должны затягивать время ее проведения, в противном случае придется делать резекцию окружающих тканей.

Кроме того, ситуация в любой момент может стать непоправимой. Пожалуйста, придите ко мне в офис и скажите, кто вы, и…

— Доктор, сколько может стоить такая операция? — спросил я.

— Стоить! — закричал он в трубку. — Стоить, черт побери! Давайте сначала сделаем операцию. Мы поговорим о ее стоимости и о моем гонораре потом. Надо только выяснить, будет ли у нее сто пятьдесят долларов, чтобы внести госпитальную плату. Я согласен на кредит. Она говорила мне, что у нее есть родственник, который, возможно, ссудит ее деньгами, но только через несколько месяцев, после того, как он их сам получит… Не буду от вас скрывать, ей очень нужна операция. Я буду ее лечить, но не могу заплатить за нее госпитальные расходы.

— Значит, ваш гонорар можно пока не оплачивать?

— Я подожду со своим гонораром, можете даже выбросить его в окно. Теперь вы появитесь в моем кабинете?

— Я приеду, — сказал я и добавил: — Но пока не знаю когда. — С этими словами я поспешил повесить трубку, прежде чем он успел мне возразить.

Глава 3

Я позвонил в газету «Дейли трибюн» и спросил телефон справочной библиотеки. Как только я услышал в трубке голос Марлин Хайд, директора этого справочного морга, я сказал:

— Привет, красавица, это Дональд!

— Дональд! Где ты скрывался все это время?

— Был занят.

— Больше не хочу никогда тебя видеть.

— Все еще гоняюсь за убийцами, — попытался объяснить я.

— Ну что же, для тебя было бы лучше приехать сюда и провести некоторую исследовательскую работу.

— Это идея! — вскричал я. — А как насчет того, чтобы разложить материал так, чтобы мне осталось его только просмотреть?

— Я могу это сделать, но хорошо, если бы ты мог не так спешить.

— Ты ускоряешь мой. обмен веществ. Я постоянно голоден и всегда готов есть.

— Что же ты мне сразу этого не сказал? Я бы испекла пирог и принесла в офис.

— Договорились. А пока посмотри, что у вас есть на парня по фамилии Элберт Гейдж, который умер несколько лет назад и оставил после себя большое состояние, передав его в опекунский фонд для своего племянника по имени Эмос. Взгляни, может быть, в газетах того времени что-то обнаружишь.

— Как, ты сказал, его имя? Гейдж?

— Да, правильно.

— Я все приготовлю. Когда ты приедешь?

— Через пятнадцать минут.

— Я — вся ожидание.

— Не обманываешь?

— Нет! По крайней мере, не я, — быстро добавила она и повесила трубку, прежде чем я успел что-нибудь сказать.

Я тотчас сел в свою развалюшку и покатил к газете «Трибюн». Оставив машину на стоянке, поднялся в офис.

У Марлин Хайд были рыжие волосы и нежная кожа, какая бывает у рыжеволосых. У нее прекрасный вздернутый носик и фигура, вполне достойная избрания в мисс «чего-то». Несколько лет назад о ней много писали в газетах… Однажды, чтобы только ее позлить, я попросил в газете «Трибюн» файл на ее имя, и, прежде чем она узнала о том, что я ищу, у меня в руках были все вырезки за несколько лет; на фото Марлин резала сырный пирог в то время, когда она была мисс «Высокое напряжение» на конвенции электриков, или что-то в этом роде…

— Я удивлена, что ты еще помнишь сюда дорогу, — произнесла Марлин.

— Неужели это было так давно?

— Да, это было так давно, — сказала она, беря меня под руку и ведя к столу. — Что ты делал все это время и как твоя ужасная партнерша, вы все еще вместе?

— Она не столько ужасна, сколько производит ужасный шум, вот и все.

— Знаешь, Дональд, я ее презираю.

— Что?

— Она ужасно боится, что ты можешь жениться…

Еще одно женское начало… это трудно объяснить. Берта, конечно, любит тебя, но по-своему.

— И по-своему же она меня ненавидит.

— Не уверена, что твоя Берта Кул вообще любит мужчин…

— Да нет, несколько лет назад она была замужем, но все распалось.

— Это ее история, — ответила Марлин. — Уверена, что она сама все испортила.

— О чем-нибудь другом не хочешь поговорить?

— Что можешь предложить ты?

— Как это получилось, что мы стали обсуждать чужое замужество?

— Начала я, — призналась Марлин.

— Я просто подумал, как это могло вообще получиться.

— С мужчинами всегда так, их надо подвести к теме, хотя у них на уме совсем другое.

— Например?

— Ну, кто кого ведет, Дональд?.. Давай перейдем к делу. Скажи, почему ты так спешишь, зачем тебе нужна информация о Гейдже?

— Я действительно спешу, и мне нужен его файл.

Она молча передала мне большой конверт, и я начал его просматривать.

В конверте лежали фотографии покойного дяди и молодого Эмоса тех лет, снятые, возможно, лет десять назад. В конверте также лежала копия одной из статей завещания, из которой явствовало, что завещатель, горячо любивший сына своего брата и не имевший, кроме него, других родственников, сомневался в способности племянника вести себя прилично и с достоинством в случае, если он внезапно наследует столь огромную сумму. Исходя из этого, покойный и завещал все деньги через опекунский фонд. Если к тридцати пяти годам Эмос Гейдж не будет признан виновным в совершении какого-либо серьезного преступления, деньги должны быть полностью переданы ему, а фонд ликвидирован.

Если же названный Эмос Гейдж умрет, не достигнув этого возраста, или будет признан виновным в совершении тяжкого преступления, тогда и только тогда половина всей суммы должна пойти на нужды тех организаций, в которых у завещателя были свои интересы, а вторая половина денег достается наследникам, если таковые, помимо Эмоса Гейджа, отыщутся, или его детям.

Затем следовал список организаций, имевших отношение к системе образования, а также различных благотворительных учреждений.

Одним из опекунов назывался Джером Л. Кемпбелл, именно ему завещатель доверял больше других. В случае его смерти, прежде чем фонд будут ликвидировать, его место должен был занять дублер, имя которого называлось. В случае смерти дублера называлась следующая замена.

Из газетных вырезок я понял, что Кемпбелл был банкиром, а оба его дублера — адвокатами.

Я вернулся к письменному столу Марлин, которая в это время разговаривала по телефону с каким-то репортером из газеты. Разговор был, видимо, забавным, она смеялась, пока разговаривала, и чертила указательным пальцем игривые завитушки на поверхности стола.

Зайдя к ней за спину, я нажал пальцем на рычаг телефона.

В гневе Марлин обернулась ко мне, ее лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах от моего, но гнев внезапно погас, и она протянула ко мне свои губки. Я наклонился и поцеловал ее. Это был всего второй поцелуй в нашей жизни. Поцелуй — это все, чего можно ждать от рыжеволосых девушек.

Когда Марлин оторвала свои губы от моих, она тут же с негодованием заявила:

— Я бы очень хотела поверить, что ты разъединил телефон, чтобы меня поцеловать, но интуиция мне подсказывает, что тебе нужны другие вырезки и ты не мог дождаться, пока я закончу говорить.

— Джером Л. Кемпбелл… — проговорил я.

— Настоящий джентльмен, по крайней мере, солгал бы, — с упреком сказала Марлин.

Она дала мне легкую пощечину, исчезла в комнате, где стояли файлы с информацией, и тут же вернулась с нужным конвертом в руках.

В конверте ничего ценного не оказалось, просто вырезки из различных газет, рассказывающие о человеке, имя которого было более или менее известно в финансовых кругах.

Кемпбелл произносит речь на конференции банкиров, Кемпбелл читает приветственный адрес на деловой конвенции, Кемпбелл — член жюри в дебатах двух колледжей…

Я взял его адрес и вернул конверт Марлин. В этот момент вбежал один из известных газетных репортеров, и Марлин пришлось долго танцевать вокруг него. Я видел, что она хочет хоть на секунду отвлечься, чтобы поговорить со мной, прежде чем я уйду, но тот так и не дал ей такой возможности.

Я тотчас поехал по адресу и сказал секретарю, что хочу видеть Джерома Кемпбелла до делу о наследстве Гейджа. Начался небольшой телефонный перезвон, но потом мне все-таки позволили войти в его кабинет.

Кемпбелл оказался крупным мужчиной с холодным и честным взглядом. Похоже, это было для него привычным делом — изображать искренность с широко распахнутыми глазами. Когда он говорил, то разводил руки как бы в стороны для подтверждения своих слов. Похоже, с годами он набирал вес; и теперь смотрел на меня с видом большого мужчины, презирающего таких маленьких, как я, ростом всего каких-то пяти футов шести дюймов и весом не более ста тридцати пяти фунтов.

— Мистер Лэм, — произнес он мое имя, будто объявлял имя собаки, представляя ее на собачьем шоу.

— Я хочу поговорить с вами об имуществе Гейджа и его фонде опеки.

Что именно вас интересует?

— Хочу узнать историю этого дела.

— Вы газетный репортер?

— Точнее будет сказать, я на вольных хлебах. А сейчас пришел из газеты «Трибюн». Я изучил дело в их архиве, собрал всю информацию об этом человеке.

— Тогда что же вам надо от меня, если вы уже собрали всю информацию?

— Согласно документам, Эмосу Гейджу должно исполниться тридцать пять лет двадцать пятого числа этого месяца. Что тогда станет с фондом?

— С фондом ничего не случится, — холодно промолвил Кемпбелл.

— Вы готовы его закрыть?

— Почему же? Должны быть выполнены определенные условия, а они еще не все соответствуют завещанию.

— Какие условия?

— Условия опеки. По моим данным, Эмос Гейдж сейчас может находиться в какой-нибудь тюрьме.

— И вы не намерены выплачивать деньги в том случае, если он в заключении?

— Вы же познакомились с правилами фонда опеки, — сказал он.

Я кивнул.

— Если он в тюрьме, то весь фонд будет передан различным благотворительным учреждениям. Должен вам сказать, мистер Лэм, что если вы желаете описать данную ситуацию, то я, конечно, одобряю ее с точки зрения разрушающего действия алкоголя на человеческую личность. Я не выдаю секрета, говоря о том, что Эмос Гейдж пьяница. Его дядя знал об этом и резко его осуждал.

— Вы выдаете Эмосу ежемесячную сумму на проживание?

— Да, ему назначено определенное месячное содержание, определить эту сумму было разрешено мне лично… По завещанию, я должен был ему дать не менее трехсот долларов в месяц. Я мог дать и больше, если бы счел нужным.

— Что будет с этими тремястами долларами, когда ему исполнится тридцать пять лет?

— Конечно, эта сумма больше выдаваться не будет.

Весь фонд так или иначе исчезнет. Однако в случае, если деньги фонда пойдут благотворительным организациям, я должен буду остаться на своем посту опекуна еще дополнительно три года, чтобы превратить имущество в наличные деньги. Должен вам сказать, что завещание было написано в спешке, но оно юридически полностью законно. Элберт Гейдж откладывал написание завещания до последнего. А умер он через тридцать дней после того, как оно вступило в силу. Вообще это была трагическая ситуация — у такого человека не нашлось никого из родственников, кому бы он мог завещать такие огромные деньги… Это ужасный пример влияния алкоголя на человеческую личность.

— Как я понимаю, если состояние перейдет к Эмосу, то он получит его в форме различных ценных бумаг, которые будут приносить доход?

— Да, правильно, но только в том случае, если оно перейдет к Эмосу. Если же к перечисленным в завещании благотворительным организациям, то я остаюсь на своем посту еще в течение трех лет, чтобы ликвидировать ценные бумаги, постепенно переводя их в наличность и увеличивая оставленную завещателем сумму.

Впрочем, я уже говорил вам об этом.

— Вам платят за ваши услуги?

— Я получаю компенсацию.

— Позвольте узнать, сколько же?

— А вот это вас не касается.

— Каким образом выплачивается Гейджу его месячное пособие? Вы посылали ему чек? — спросил я.

— Конечно нет. Я слишком серьезно отношусь к своим обязанностям. Мистер Гейдж должен был являться в мой офис каждый раз лично. Я выплачивал пособие и получал от него расписку.

— Сколько раз вы заплатили ему более трехсот долларов?

— Я никогда не давал ему более трехсот долларов. Он ни разу не выказал желания исправиться, что было условием увеличения его месячного пособия.

— Вы сами собираетесь найти мистера Гейджа, когда наступит срок окончания работы вашего фонда?

— Конечно нет, я не собираюсь этого делать. Я попечитель. Это дело самого мистера Гейджа — прийти ко мне после дня рождения и доказать мне, что все условия завещания соблюдены. Если принять во внимание, что время получения его последнего пособия прошло, а он так и не пришел за ним, могу с уверенностью заявить, что у меня все более растет подозрение, мистер Лэм, что с ним не все в порядке.

— Что вы имеете в виду, говоря, что с ним не все в порядке?

— Я говорил вам, что, полагаю, у него неприятности, возможно, он даже в тюрьме.

— И если это так?..

— Если он в тюрьме, то деньги переходят к различным благотворительным фондам. Я говорил…

— Надеюсь, вы каждый свой шаг согласовываете с адвокатами?

— Что вы имеете в виду? Мне не нужны адвокаты. Каждый год я иду в суд со счетом фонда. В прошлом году даже удостоился похвалы за образцовое ведение дел.

— А вам, мистер Кемпбелл, было бы неплохо еще раз внимательно посмотреть условия трастового фонда.

— Что вы имеете в виду?

— По условиям фонда, Гейдж получает деньги, если он жив и не был признан виновным в совершении серьезного преступления к тому времени, как ему исполнилось тридцать пять лет.

— Да, правильно, здесь не возникает вопроса.

— А как насчет определения «серьезного»? — спросил я.

— Любое преступление может считаться «серьезным».

Все, что может привести к тюрьме. Я знаю, что имел а виду завещатель, и думаю так же, как он.

— Здесь присутствует еще одно обстоятельство, о котором вы, видимо, не подумали, — сказал я.

— Какое же?

— «Признан виновным».

Кемпбелл хотел что-то сказать, но передумал, помолчал, глубоко вздохнул.

— Вы имеете в виду, что… — Он остановился на середине фразы, обдумывая ситуацию.

— Да, да, я имел в виду, что даже если Эмос Гейдж был задержан по обвинению в убийстве, был арестован за убийство и его судили за убийство, если присяжные заседатели не вынесут свой вердикт до двадцать пятого числа этого месяца, то вам придется выплатить ему деньги трастового фонда.

— Почему? — удивился он. — Это ведь смешно и нелепо, мистер Лэм!

— Таковы условия трастового фонда.

— Но не его сущность!

— Скажите, что контролирует такого рода фонды, — невинно задал я вопрос, — дух или буква закона?

— Мистер Лэм, вы намеренно пытаетесь поймать меня на удочку?

— Вы уже сами проглотили крючок без всякого нажима с моей стороны.

С этими словами я вышел из комнаты, ощущая спиной его остекленевший взгляд.

Глава 4

Я решил все-таки направиться по данному мне Бертой адресу на тот случай, если миссис Бакли звонила еще раз и пожаловалась, что я все еще не появился у нее. Я отложил кое-какие неспешные дела и поехал в квартал Рейнголд.

Дафни Бакли оказалась удивительно красивой брюнеткой с черными глазами и волосами цвета воронова крыла. Прекрасная стройная фигура, очень тонкая в талии, но со всеми полагающимися к такой талии совершенными изгибами тела. Ей можно было дать не больше двадцати пяти. Слишком тонкие губы ее не украшали, но она знала об этом своем недостатке и, пользуясь помадой, придавала рту красивую форму, хотя и делала его несколько крупноватым.

Она знала все и о своих достоинствах и прекрасно ими пользовалась: движения ее бедер были мягкими, будто волнообразными; трудно сказать, что было в этих волнующих движениях, но в ходу при стриптизе, когда исполнительница в танце медленно раздевается и так же медленно снимает перчатки, уже и это кажется порочным.

Такой была Дафни Бакли. Она посмотрела на меня, потом отвела глаза, взглянула опять, и я услышал волнующий грудной голос:

— О, мистер Лэм! Ваша партнерша Берта Кул обещала, что вы ко мне придете.

В ее голосе, движении рук появилось что-то интимное, наводящее на мысль о спальне, хотя она сидела в кресле и едва успела произнести первые слова. Я же устроился на диване, вдалеке от нее, и старался вести себя по-деловому.

— Итак, — сказал я, открывая блокнот для записей, — ваш муж исчез, и вы хотите его… вернуть.

Черные глаза с тяжелыми веками быстро взглянули на меня и опустились, будто она боялась, что я прочту в них какие-то ее тайные мысли.

— Может быть, я как раз и не хочу его вернуть.

Узнать бы, что с ним произошло. Признаюсь, мои чувства скорее корыстные, нежели супружеские.

— Понимаю, — отозвался я.

— Ничего-то вы не понимаете, — протянула она. — Я вас просто шокировала своим заявлением, признайтесь, вы не привыкли слышать от женщин подобные откровения, не правда ли?

— Женщины всегда полны сюрпризов.

— Я стремлюсь быть искренней и могу себе это позволить. Никогда не любила прибегать к уловкам. Если мне кто-то нравится, я так и говорю. Если же мне кто-то не по душе, люди очень скоро понимают это.

— А сейчас, когда дело касается вашего мужа, вы столь же прямодушны?

— Именно этого я пока не знаю сама, — сказала она, скрестив ноги и проводя указательным пальцем правой руки по натянутому вокруг колена чулку.

— Может быть, чтобы как-то оправдать себя, мистер Лэм, мне следует рассказать вам, что муж мой был в поездке не один: он путешествовал с блондинкой, которая попросилась к нему в машину. Пока эта проститутка не появилась на сцене, он звонил мне каждую ночь. Потом же как в воду канул.

— Было бы неплохо, чтобы вы сообщили мне более точные факты, — высказал я пожелание.

— Мой муж продавец. Он хороший продавец, мистер Лэм, но, честно говоря, мы скопили не так уж много денег. Если бы я подала на развод, у нас наверняка не хватило бы средств, чтобы оплатить расходы на судебный процесс. С другой стороны, у мужа были немалые доходы, и мы с успехом вместе тратили деньги.

Я все еще держал наготове свой блокнот и кончик пера в двух сантиметрах от бумаги. На определенный тип клиентов это обычно действовало безотказно.

— Если буду разводиться, потребую от него выплаты алиментов. Я хочу его поймать на месте преступления, мистер Лэм, чтобы уже не возникало больше никаких вопросов.

— Боюсь, что вы обратились не в то агентство, миссис Бакли. Мы не занимаемся вопросами разводов.

— Поверьте, это не дело о разводе: вы должны провести расследование. Я все уже объяснила миссис Кул по телефону; она сказала, что является главой вашего агентства, и я полагала, что этот вопрос решен… Мой муж не просто развратничает. Боюсь, — с ним что-то случилось. Он просто бы не смог находиться так долго вдали от меня и ни разу не позвонить. Даже если эта блондинка необыкновенно хороша… Видите ли, мистер Лэм, муж на десять лет старше меня. И если уж говорить откровенно, вспомнить о чисто биологических проблемах, то Малкольм никогда не заметит женщину, если от нее не исходит высокое напряжение… Он всегда с радостью летел домой, очень, очень радуясь возвращению, даже после недельного отсутствия. А на этот раз его нет уже десять дней.

— Ток высокого напряжения? Блондинка? — недоумевал я.

— Да, но, мистер Лэм, я уверена, он все же торопился домой, не мог дождаться, когда вернется. Вот вам… более точные факты. Он ведь прислал мне открытку из Карвер-Сити и одновременно позвонил. Потом позвонил еще раз из Сентрал-Крик. И уже потом у него спустила шина, и он попросил эту блондинку позвонить мне из Роммели.

— И все это пятого числа?

— Все пятого. Только звонок блондинки был утром шестого. Видите, муж звонил мне из. Карвер-Сити. В это время он еще полагал, что поедет в Рино, чтобы на следующий день встретиться там с одним человеком. В открытке из Карвер-Сити писал, что будет в дороге всю ночь и что у него в машине попутчик, которого он взял, чтобы разговаривать с ним и не заснуть за рулем.

— Понятно. А как далеко Карвер-Сити от нас?

— Около двухсот сорока миль. Он писал еще, что на дороге много рыбаков, что их машины мчатся, по его выражению, как летучие мыши из ада.

— У вас сохранилась его открытка?

— Конечно.

— А его фотография?

— Конечно, я бы не позвонила в сыскное агентство, не имея его фотографии. Знаю, что вы прекрасно ведете расследования, но и вы не можете вынуть кролика из шляпы.

— Могу я взглянуть на открытку?

— Да, она у меня тут — та, что из Карвер-Сити.

Я сразу почему-то вспомнил об открытке, посланной из Карвер-Сити дядюшкой Эмосом.

— Скажите, обычно ваш муж, когда уезжал, имел обыкновение присылать вам открытки?

— Очень редко, он не любил, чтобы посторонние читали его переписку, предпочитал более удобные и быстрые средства общения.

Значит, он вам звонил из Карвер-Сити? Так?

— Да, и позже, из Сентрал-Крик.

— Понятно, но открытка пришла из Карвер-Сити?

Почему это он решил вам позвонить, а потом еще и открытку прислать?

— В ней ничего существенного не было, так, пустяки, несколько приятных комплиментов. Но самое странное, что, проехав еще двадцать миль, он позвонил мне опять.

— Когда он посылал открытку, то должен был знать, что увидит вас раньше, чем она до вас дойдет по почте.

— Нет, этого он тогда не знал. Когда он послал открытку и потом мне позвонил в первый раз, то думал, что поедет в Рино на встречу с постоянным клиентом.

Но после того как он позвонил мне уже из Карвер-Сити, он сообщил по телефону и ему, что состоится и их встреча, но тут выяснилось, что клиент заболел. Вот тогда он и принял решение ехать домой и позвонил еще раз из Сентрал-Крик.

— Но ведь вы только что сказали, что не в его обыкновении было посылать почтовые открытки? Что же могло послужить причиной того, что он изменил своей привычке?

— Когда он звонил, то сказал, что станция обслуживания в Карвер-Сити начала бесплатно раздавать открытки с наклеенными марками. На открытке была изображена в рекламных целях эта станция, и там было еще несколько слов о ее работе.

Теперь понятно, давайте-ка, миссис Бакли, посмотрим на эту открытку.

На картинке оказалась симпатичная, чистенькая станция, и наверху надпись: «Карлайл-Камп сервис». На обратной стороне маленькими буквами было написано:

«Станция обслуживания „Карлайл-Камп“ находится при въезде на самую лучшую для рыбалки и охоты территорию штата. Здесь всегда вам мгновенно выдадут самую свежую информацию для спортсменов.

На станции есть безупречно чистые туалеты, телефонные будки с кондиционерами, бьет фонтан чистейшей питьевой воды, стоят автоматы по продаже сигарет и различных прохладительных напитков. Не забудьте остановиться в «Карлайл-Камп»!»

Справа оставлено место для адреса, а слева — для текста.

Малкольм Бакли и написал именно здесь небольшое послание жене:

«Дорогая, я еду в Рино, не забываю о тебе ни на минуту. Я посадил к себе попутчика, похоже, он неплохой парень. Думаю, мы поладим».

Открытка была подписана «Малкольм Г.Б.».

— «Г» — Гринлеаз и «Б» — Бакли? — уточнил я.

Она в ответ кивнула.

— Через полчаса, где-то около полуночи, он позвонил еще раз из Сентрал-Крик. Его голос звучал совершенно обычно, он радовался, что ему удастся приехать домой на два дня раньше, чем он предполагал.

— Что точно он сказал?

— Он сказал, что отменил встречу в Рино и едет прямо домой. Еще добавил несколько слов из нашего личного лексикона, который понятен только нам с ним. Он любил мне звонить из других городов, слушать мой голос и употреблять только нам с ним известные слова.