Глава 14

Мейсон сидел в тюремной комнате для свиданий. По другую сторону проволочной перегородки с мелкими ячейками на него смотрела спокойными, задумчивыми глазами Надин Фарр, выглядевшая благодушной и прекрасной.

— Вы собираетесь посадить меня на свидетельское кресло? — спросила она.

Мейсон в задумчивости разглядывал ее.

— Давайте говорить прямо, Надин. Если я посажу вас на свидетельское место, то вам придется рассказать о письме, оставшемся вам от матери.

Она несколько секунд молчала.

— Я хочу узнать, о чем было письмо, — сказал Мейсон. Я уже говорила, что никогда и никому не расскажу.

— Я, как ваш адвокат, должен знать. Она покачала головой.

— Возможно, — продолжал Мейсон, — вы не понимаете, до какой степени безнадежна ситуация. Гамильтон Бюргер собирается заявить, что вы шантажировали Мошера Хигли, чтобы он предоставил вам кров, дал образование и сделал наследницей его остаточного имущества, включив в завещание.

— И что же потом?

— Потом присяжные будут настолько предубеждены против вас, что, если будет хотя бы малейшее свидетельство, что вы отравили Хигли, они вынесут вердикт об убийстве первой степени.

— И что же в итоге мы должны делать?

— В итоге, — терпеливо сказал Мейсон, — мы будем это оспаривать, доказывая им, что вы не шантажировали Мошера Хигли.

Она твердо встретила его взгляд.

— А вам никогда не приходило в голову, что причина, почему я не пыталась объяснить случившееся, состоит в том, что окружной прокурор прав?

Мейсон поднял брови.

— Я шантажировала его и сожалею о том, что не шантажировала еще больше.

Мейсон с тревогой посмотрел туда, где в дальнем конце комнаты стояла надзирательница.

— Не говорите так резко, — сказал он.

— Мошер Хигли был убийцей, — сказала она. — Он убил моего отца, а затем умерла моя мать.

— Где письмо, которое вам оставила мать?

— Я его сожгла.

— А что там было написано?

— Моя мать пыталась объяснить мне, почему я была рождена вне брака, рассказать о тех трудностях, которые ожидают меня в жизни. Но между строк письма я обнаружила то, над чем я принялась думать. В то время, когда мой отец покончил с собой, компания была замешана в одном скандале по поводу строительства большого школьного здания. Мошер Хигли сделал все так, что мой отец был ответственным за эту работу, а выплаты делал он. Считалось что мой отец покончил с собой, когда узнал, что моя мать беременна и что его жена собирается настоять на вызове ее в суд как свидетельницы в бракоразводном процессе. Но мой отец не убивал себя. Мошер Хигли убил его, когда мой отец показал ему доказательство того, что именно он был ответственным за нечестную сделку в строительстве школьного здания, а Хигли сделал так, что это выглядело самоубийством.

— Продолжайте.

— Мошер Хигли не знал содержания письма, которое оставила мать, но знал, что было какое-то письмо, которое должны были передать мне в день моего восемнадцатилетия. Я выяснила, что он отчаянно боялся того, что могло быть написано в письме. Ему было интересно, много ли знала моя мать. Я стала блефовать, сказав ему, что в письме есть улика, доказывающая, что он убил моего отца и мошеннически разорил компанию. Я угрожала нанять детективов и доказать, что он убийца и забрал себе деньги, которые по закону должны были бы принадлежать мне как дочери, даже если я и была незаконнорожденной.

— Говорите дальше, — сказал Мейсон.

— Он согласился, чтобы я приехала и жила вместе с ним, чтобы завершить образование, которое было весьма поверхностным. Поверьте мне, этот мир был ко мне достаточно суров. Я была сиротой, ублюдком, и на меня сыпались тяжелые удары. Я нуждалась в образовании. А кроме того, меня мало интересовало, что произойдет.

— Вы ненавидели Мошера Хигли?

— Я его ненавидела всеми клеточками, а он меня. Мы поддерживали только внешнюю видимость привязанности, поскольку я жила вместе с ним и у меня были обязанности главной экономки. Поверьте мне, я платила за все, что получала. Я добивалась самого лучшего соглашения, правда не того, которое было мне нужно, но это был единственный способ, которым я могла продвигаться вперед и получить образование.

— Стало быть, — сказал Мейсон, — когда окружной прокурор намекает на то, что вы шантажировали Мошера Хигли, он…

— Он говорит абсолютную правду, — сказала Надин Фарр.

— Если бы вы пришли ко мне, когда открыли письмо вашей матери и предоставили бы мне уладить дела как вашему адвокату… — простонал Мейсон.

— Вы не смогли бы сделать это лучше, чем сделала я, — перебила его она. — Вспомните, что не было ни малейшей улики, а одни лишь подозрения. Мне пришлось блефовать. Я была вольна прибегнуть к шантажу, а вы не смогли бы зайти так далеко.

Мейсон в задумчивости помолчал несколько мгновений, а потом сказал:

— Не нужен шантаж. Я бы поставил на эту работу детективов и получил бы доказательства.

— Вы не смогли бы. Он был слишком ловок и хорошо заметал следы. Но я знала, как напугать его, и я это сделала. И все было нормально на какое-то время. Потом он сообразил, что я блефую. Я не знаю, что подсказало ему это, но он понял. Поэтому когда мы с Джоном полюбили друг друга, он выкинул козырную карту, сказав, что я должна уйти из жизни Джона, и если я не исчезну сама, то он расскажет семье Джона все о моем рождении и о том, что я авантюристка и шантажистка.

Мейсон переварил эту информацию.

— Как все это может повлиять на мое дело? — спросила она.

— Это создает впечатление, что вы могли убить его.

— Вот это я и почувствовала. Вы говорите, что я не должна лгать своему адвокату. Теперь я сказала всю правду.

Мейсон отодвинул свой стул и кивнул надзирательнице.

— Хорошо, — сказала Надин Фарр, — как я понимаю, этот жест отвечает на все вопросы, которые я могу задать: велики ли шансы, что я окажусь перед судом присяжных?

Когда Мейсон покинул комнату для свиданий и находился перед репортерами, поджидавшими его в коридоре, на его лице нельзя было прочесть ничего.

— Что вы хотите узнать? — спросил Мейсон, глядя на вспышки фотоаппаратов.

— Нам нужна история Надин, — сказал один из репортеров.

Улыбка Мейсона была ледяной:

— Это будет раскрыто в суде.

— Тогда расскажите нам об этом деле. Какова ситуация? Какова будет позиция защиты?

— Позиция защиты, — медленно и осмотрительно сказал Мейсон, — состоит в том, что моя клиентка распинается на кресте случайного стечения обстоятельств. И это, джентльмены, все, что вам удастся вытянуть из меня.

Глава 15

Дело «Народ штата Калифорния против Надин Фарр» было делом, которое, говоря газетным языком, «включало в себя все». Пресса в один голос расписывала обвиняемую как ослепительно прекрасную. Было известно, что мужчину, который был влюблен в нее, хотят силой заставить свидетельствовать против женщины, на которой он хотел жениться, когда ее арестовали. Окружной прокурор хочет доказать, что эта застенчивая и ослепительная обвиняемая была хладнокровной шантажисткой, которая отравила Мошера Хигли, когда тот отказался позволить ей, незаконнорожденному ребенку, шантажировавшему его, выйти замуж за сына одного из его близких друзей.

В этом деле были и захватывающие юридические моменты. Считалось общепризнанным, что Перри Мейсон, адвокат защиты, был пойман за одним из его эффектных и нестандартных трюков. Окружному прокурору придется нелегко, доказывая, что Мейсон «подбросил» бутылочку с безвредными таблетками на место цианида, который был выброшен в озеро обвиняемой. Так еще было неизвестно, можно ли записанное на магнитофонную пленку признание, сделанное врачу, когда пациент находился под воздействием наркотиков, учитывать в качестве улики.

В юридических кругах предсказывалось, что в этом деле у защиты Мейсона нет шансов устоять. Единственное, на что он мог надеяться, — это призвать на помощь разные технические формальности и с помощью юридических фокусов и изобретательности помешать исполнению правосудия. Сумеет он или нет осуществить это — было предметом споров. Шансы были один к десяти против него. По мнению представителей суда, Мейсон находился в положении дырявого кувшина, понапрасну пытающегося снова и снова черпать воду из колодца.

Гамильтон Бюргер приступал к делу, предвкушая легкую добычу. Присяжные были названы, включены в список и приведены к присяге. Гамильтон Бюргер сделал вступительное заявление, которое было шедевром саркастических обличений и завершалось таким пассажем:

— Вы, леди и джентльмены, члены суда присяжных, несомненно, прочитали заявление адвоката защиты, сделанное прессе, что его клиентку распинают на кресте случайного стечения обстоятельств. Обвинение надеется доказать, что обвиняемая обдуманно стала отравительницей, убийцей, шантажисткой и оказалась в ловушке ее собственной порочности.

Гамильтон Бюргер поклонился присяжным и, повернувшись, с громыханием сел на свое место за судейским столом, всем своим видом напоминая огромного мстительного медведя гризли, сила и свирепость которого легко могли сокрушить любое сопротивление.

— Желает ли защита сделать какое-либо заявление? — спросил судья Эшхерст.

— Пока нет, — сказал Мейсон.

— Обвинение может вызывать свидетелей, — сказал судья, повернувшись к окружному прокурору.

— Доктор Медли П. Грэнби, — объявил Гамильтон Бюргер.

Доктор Грэнби вышел вперед и принял присягу.

— Оговариваю для себя право на перекрестный допрос доктора в отношении его квалификации как врача и хирурга, — сказал Мейсон.

— Хорошо, — сказал Гамильтон Бюргер. — Доктор, ваше полное имя — Медли Проснет Грэнби, и вы тот врач, который лечил Мошера Хигли все время, включая и последнюю болезнь?

— Да.

— Вы видели Мошера Хигли в момент его смерти?

— Я прибыл туда почти сразу после того, как Мошер Хигли скончался.

— Как он внешне выглядел? Что вы заметили?

— Я заметил красноту на коже, и потом эта история о том…

— Одну минуту, — вмешался Мейсон. — Мы возражаем против любых историй на том основании, что это слухи. Насколько я понимаю, доктор, вы сейчас ссылаетесь на сказанное вам сиделками, которые там дежурили?

— Да, верно.

— Это слухи, — постановил судья Эшхерст. — Строго придерживайтесь физической внешности.

— Я заметил довольно странную красноту кожи. Этот человек пил шоколад, когда он получил роковой…

— Одну минуту, — сказал Мейсон. — Я ходатайствую, чтобы эта часть ответа была отведена как являющаяся выводом свидетеля и не соответствующая вопросу. Тот факт, что покойный, очевидно, пил шоколад, весьма определенно является выводом свидетеля.

— Этот свидетель — медицинский эксперт, — сказал Гамильтон Бюргер. — Он имеет право представить свое мнение.

— Он может делать медицинские заключения, но не может превращаться в эксперта по косвенным уликам и может говорить только о том, что сам видел.

— С позволения высокого суда, это весьма очевидная техническая формальность.

— Обвиняемая официально сообщает, — сказал Мейсон, — что с учетом обстоятельств данного дела она намерена полагаться на любую техническую формальность, которую закон предоставляет ей для ее защиты. Вещи, к которым прокурор относится как к техническим формальностям, являются гарантиями, которые закон предоставляет обвиняемой, чтобы предотвратить возможность ее несправедливого осуждения. Защита намерена настаивать на том, чтобы ни одна из таких гарантий не была проигнорирована.

— Ходатайство защиты принимается, — постановил судья Эшхерст. — Часть, касающаяся того, что покойный, очевидно, пил шоколад, должна быть опущена.

— Очень хорошо, — с раздражением сказал Гамильтон Бюргер. — Что вы действительно видели, доктор? Вы теперь понимаете суть возражения, сделанного защитой?

— Я видел Мошера Хигли, который был моим пациентом. Он был мертв. Я заметил определенную красноту кожи и осколки разбитой чашки на полу. Я видел шоколад или жидкость, которую я принял за горячий шоколад, потому что она пахла шоколадом, пролитую на полу и на ночной рубашке, которая была надета на Мошере Хигли.

— Присутствовали ли вы, когда тело Мошера Хигли, в соответствии с указанием суда, было эксгумировано? — спросил Гамильтон Бюргер.

— Да.

— Вы участвовали во вскрытии тела? Пришли ли вы к заключению по поводу причины смерти?

— Да.

Что явилось причиной смерти?

— Я решил, что Мошер Хигли умер от яда.

— Что это был за яд?

— Цианистый калий.

— Перекрестный допрос, — торжествующе сказал Бюргер.

— Доктор, в тот момент, когда вы видели Мошера Хигли, — сказал Мейсон, — заметили ли вы все эти симптомы, которые подчеркнул окружной прокурор?

— Да.

— Вы внимательно отнеслись к ним?

— Ну… нет. Я их видел. Это все, что я могу сказать.

— Значит, вы не отнеслись к ним внимательно?

— В тот момент нет.

— Почему?

— Потому что я не знал, что эти вещи будут иметь значение.

— Вы были вызваны как врач?

— Да.

— Вы знали, что этот человек умер и вам придется заверить причину его смерти?

— Да.

— Следовательно, вы осмотрели тело и все вокруг для определения причины смерти?

— И да и нет.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что я сделал то, что я бы назвал поверхностным осмотром.

— В результате такого осмотра вы в тот момент пришли к выводу относительно причины смерти?

— Я же подписал свидетельство о смерти.

— Доктор, не уклоняйтесь от вопроса. Я спрашиваю вас, пришли ли вы в тот момент к выводу относительно причины смерти?

— Ну… Да.

— И вы решили, что этот человек умер в результате коронарного тромбоза, ведь так?

— Да.

— И вы подписали свидетельство о смерти, определяя это причиной смерти?

— Да, сэр.

— А теперь вы думаете, что ошиблись, когда подписывали свидетельство о смерти?

— Да, ошибся.

— Вы и теперь полагаете, что Мошер Хигли умер не в результате коронарного тромбоза?

— Я знаю, что он умер не в результате коронарного тромбоза.

— Вы знаете, что совершили ошибку, когда решили, что это было причиной смерти, увидев его в первый раз?

— Да, сэр, и я хотел бы привести вам свои доводы.

— В данный момент меня не интересуют ваши доводы, — сказал Мейсон. — Я вас просто спрашиваю в фактическом плане: совершили ли вы ошибку и пришли ли вы к ложному выводу? Вы можете ответить либо «да», либо «нет». Итак, пришли ли вы к ложному выводу или нет?

— Да, — сказал доктор Грэнби, губы которого дрожали от гнева.

— Можно ли коронарный тромбоз вызвать питьем шоколада?

— Разумеется, нет. Коронарный тромбоз — это закупорка коронарной артерии сгустком крови, прекращающим ее циркуляцию и приводящим к смерти.

— Ваша обычная манера не рассчитана на то, чтобы определить причину смерти?

— Разумеется, нет.

— То есть вы хотите, чтобы присяжные поняли так, что в тот момент вы использовали все лучшее в вашей профессиональной компетенции, искусстве и опыте, рассудительности для определения причины смерти.

— Я вынужден признать, что я упустил из виду красноту кожи.

— Вы хотите, чтобы присяжные поняли так, что в тот раз, исполняя свой священный профессиональный долг, вы не в полной мере использовали ваше мастерство и компетенцию?

— Я пришел к неверному выводу, и это говорит само за себя.

— Говоря по-другому, вы не сделали всего, что могли? Это верно?

— Я сделал все, что мог.

— Вы приняли во внимание все факты и обстоятельства?

— Разумеется.

— Тогда что же вы имеете в виду под заявлением, что вы не приняли во внимание красноту кожи пациента?

— В тот момент я не учел, что это имеет какое-то отношение к причине смерти.

— Но вы заметили это?

— Да, заметил.

— Вы учли это в совокупности с прочими фактами дела для определения причины смерти?

— Да.

— И решили, что это указывает на смерть от коронарного тромбоза?

— Это один из симптомов смерти от цианистого калия или от отравления окисью углерода.

— И в тот момент вы его заметили?

— Да.

— В тот момент это не указало вам на возможность смерти от цианистого калия?

— В тот момент нет.

— Почему?

— Потому что я еще не был осведомлен об определенных моментах в этой ситуации, которые позднее изменили весь аспект данного дела.

— Вы изменили свое мнение позднее, после того как вам сообщили об этих моментах?

— После того как я ассистировал при вскрытии тела после его эксгумации.

— В тот раз вы приняли во внимание значение этой красноты на коже?

— Да.

— И это явилось результатом этого дела, которое затем стало вам известно и оказалось значительным?

— В известном смысле да.

— Выходит, вы изменили ваше мнение относительно причины смерти, потому что вам что-то рассказали?

— Нет, сэр. Это не так.

— Вы изменили ваше мнение относительно красноты кожи, потому что кто-то что-то вам рассказал?

Доктор заколебался и беспомощно посмотрел на окружного прокурора:

— Я сказал это с учетом истории этого дела.

— Когда вы говорите об «истории этого дела», вы ссылаетесь на то, что кто-то вам рассказал?

— Да.

— Следовательно, вы изменили ваше мнение в результате свидетельства, основанного на слухах?

— Я этого не говорил.

— Вы изменили ваше мнение о красноте кожи из-за свидетельств, основанных на слухах?

— Ну… да. Если вам угодно выразить это так.

— Благодарю вас, — сказал Мейсон. — Это все, доктор.

— Одну минуту, — сказал Гамильтон Бюргер. — У меня есть несколько дополнительных вопросов, которые мне следует задать, хотя я надеялся, что они будут заданы в ходе перекрестного допроса. Доктор, почему вы теперь говорите, что Мошер Хигли умер в результате отравления цианистым калием?

— Одну минуту, — сказал Мейсон. — Я возражаю против этого вопроса. Об этом следует спрашивать в ходе непосредственного исследования. Совершенно очевидно, что здесь произошло. Окружному прокурору не удалось высказаться об одной из частей дела, поскольку он почувствовал, что когда я стану вести перекрестный допрос свидетеля, то самим свидетелем факты могут быть раскрыты с впечатляющим эффектом. Предприняв эту авантюру, он теперь сам же и связан.

Судья Эшхерст пощипал свой подбородок, на какое-то мгновение выглядя нерешительным.

— Если я могу объяснить, — сказал Гамильтон Бюргер, — я…

Судья Эшхерст покачал головой.

— Я думаю, что ситуация говорит сама за себя, мистер прокурор, — сказал он. — Адвокат защиты прав в том, что касается его заявления о фактах и о требованиях закона. Тем не менее задача высокого суда состоит в том, чтобы отправлять правосудие, а не действовать в качестве третейского судьи в юридическом учебном поединке между сторонами. Для адвокатов является общепринятой практикой ставить ловушки противостоящей стороне с тем, чтобы определенные факты, которые могут иметь весьма важное значение, были бы выявлены в ходе перекрестного допроса, дабы смутить того, кто его проводит. В данном деле нет никаких сомнений, что обвинение применяет такую тактику, а адвокат защиты достаточно проницателен, чтобы избежать этой ловушки. Тем не менее высокий суд с вниманием относится к тому факту, что допрос свидетелей полностью зависит от усмотрения высокого суда, и это не юридический учебный поединок, а попытка выявить определенные факты. Высокий суд разрешает данному свидетелю ответить на вопрос, но предупреждает вас, мистер прокурор, что в этом деле формальные права обвиняемой тщательно охраняются. Как весьма удачно заявил адвокат защиты, эти так называемые технические формальности являются гарантиями, воздвигнутыми законом страны, чтобы защитить обвиняемых. Высокий суд отклоняет это возражение. Высокий суд не желает слушать никаких юридических упражнений. А теперь, доктор, продолжайте и отвечайте на вопрос.

Доктор Грэнби важно прокашлялся и сказал:

— Первоначально я пришел к заключению, что покойный, вероятно, умер в результате коронарного тромбоза. Мое патологоанатомическое исследование показало, что коронарного тромбоза не было, но причины смерти раскрыть не смогло. Тело было забальзамировано. Цианистый калий — смертельный яд, все следы которого уничтожаются введением бальзамирующего раствора. Краснота кожи является дополнительным симптомом смерти от цианистого калия. Принимая во внимание все эти факторы, теперь мое медицинское заключение таково, что покойный умер от отравления цианистым калием.

— Это все, — сказал Гамильтон Бюргер. — Вы можете вести перекрестный допрос.

— Иначе говоря, — сказал Мейсон, — единственная версия, что покойный умер от отравления цианистым калием, возникла потому, что вы не можете отыскать другой причины смерти?

— В каком-то смысле да.

— А вы знакомы, доктор, с тем фактом, что в определенных случаях самые лучшие патологоанатомы страны оказываются не способны определить причину смерти?

— Да, но я не думаю, что процент этих случаев высок.

— А каков процент, вы знаете?

— Не знаю.

— Раз вы не знаете, то это десять процентов.

— Я не думаю, что это верно.

— Но вы не знаете?

— Нет, я не знаю.

— Вы должны знать, что в значительном числе случаев патологоанатомы не способны определить причину смерти к моменту вскрытия.

— Да, я знаю.

— И что же, значит, во всех случаях причиной смерти был цианистый калий?

— Разумеется, нет.

— Однако вы пришли к заключению, что он умер от отравления цианистым калием, потому, что вы не смогли найти другой причины смерти. Разве это не так?

— Вряд ли это подходящий способ для определения этого.

— А как же еще вы бы определили это? — спросил Мейсон.

— Я полагаю, что ведь должна же быть какая-то причина смерти, и, поскольку мне не удалось найти ее во время вскрытия и поскольку тело было набальзамировано, я предположил, что бальзамирование скрыло истинную причину смерти.

— Поскольку вы не смогли отыскать причину смерти, вы предположили, что она была скрыта бальзамированием?

— Да.

— Тем не менее вы ведь знаете, в значительном проценте случаев невозможно определить причину смерти, если даже не было бальзамирования, и это медицинский факт.

— Но не в десяти процентах случаев, как вы предположили.

— А откуда вы знаете, что это не так?

— Ну, я… я предполагаю, что это не так. Я думаю, что этот процент где-то от трех до пяти.

— Вы ссылаетесь сейчас на вашу собственную практику?

— Да. Когда делается вскрытие, процент смертей от неустановленной причины незначителен.

— И в вашей собственной практике он колеблется от трех до пяти процентов?

— Я предоставляю вам устанавливать эти цифры.

— В конкретном случае потому, что вы не смогли определить причину смерти, и потому, что тело было забальзамировано, вы предположили причиной смерти средство, которое было устранено бальзамированием, и поэтому вы решили, что это был проглоченный покойным цианистый калий, так?

— Ну, это довольно-таки неподходящий способ определения этого, но я отвечу на этот вопрос утвердительно.

— У вас были другие случаи, когда вы были неспособны определить причину смерти до бальзамирования?

— Да.

— От трех до пяти процентов, доктор, а?

— Ну… да.

— И в тех случаях вы удостоверяли, что причиной смерти был цианистый калий?

— Не будьте абсурдны. Разумеется, нет!

— А вы когда-нибудь, в любых из этих случаев, удостоверяли, что они были вызваны цианистым калием?

— Нет.

— Значит, в тех случаях вы удостоверяли, что причина смерти была неизвестна?

— Ну… нет.

— Выходит, вы не знали причины смерти и были неспособны определить ее? — спросил Мейсон.

— Да.

— И все же вы не указывали этого в свидетельстве?

— В свидетельстве о смерти, мистер Мейсон, должна быть причина смерти. У медиков принято определенные болезни вносить в свидетельство как причину смерти, когда точно невозможно определить, что же было настоящей причиной.

— Значит, когда вы не можете определить причину смерти, вы просто прибегаете к вымыслу. Это верно?

— Надо же указать причину смерти.

— Да, надо, — сказал Мейсон. — Стало быть, когда вы не в состоянии найти причину смерти, вы вписываете любую причину смерти. Это так?

— В таких случаях да.

— Следовательно, не меньше чем в трех процентах ваших случаев вы умышленно фальсифицировали свидетельства о смерти?

— Я не фальсифицировал.

— Значит, это неверно?

— Все врачи так делают.

— И вы делаете?

— Да.

— Данный случай был сходен со всеми другими, где вы заявляли, что была смерть от цианистого калия?

— Этот случай сходен не в точности.

— Почему же он не сходен?

— Потому что возможно отравление цианидом.

— Почему возможно?

— Прежде всего из-за цвета кожи.

— Но вы же обратили внимание на цвет кожи в тот момент, когда подписали свидетельство о смерти от коронарного тромбоза, разве не так?

— Да.

— Хорошо, а что еще так было?

— Ну конечно, — выпалил доктор Грэнби, — есть же еще и признание обвиняемой, ее собственное заявление…

— Поскольку вам было сказано, что заявления, сделанные обвиняемой, указывали на смерть от отравления цианистым калием, вы и подтвердили, что смерть была вызвана цианистым калием.

— Это была одна из причин.

— Это единственная причина, которую вы можете назвать в настоящий момент, разве не так, доктор?

— Есть в наличии и тот факт, что не было никаких других видимых причин смерти.

— Но вы же только что заявили, что в определенном проценте смертей вы не смогли обнаружить причину смерти.

— Да, заявил.

— Но ваше свидетельство не подтверждает этого?

— Я назвал причину смерти.

— Несмотря на тот факт, что, не зная причины смерти, вы подписали свидетельство, устанавливающее, что смерть наступила вследствие определенной причины?

— Это повсеместная принятая медицинская практика.

— Это все, — сказал Мейсон.

Гамильтон Бюргер что-то шептал своему заместителю. Вероятно, их расстроило свидетельство доктора, но они не знали точно, как попытаться исправить этот минус.

— Есть еще какие-нибудь вопросы? — спросил судья Эшхерст.

Гамильтон Бюргер покачал головой и сказал:

— Вопросов нет.

Судя по его тону, он понял, что его совещание шепотом лишь еще больше ухудшило его позицию. Следующим свидетелем Гамильтона Бюргера была Мэрилин Бодфиш, которая дежурила у постели больного в субботу, когда умер Мошер Хигли. Она свидетельствовала, что обвиняемая, Надин Фарр, обычно подменяла ее в полдень, предоставляя свидетельнице время для отдыха, что в ту субботу был солнечный день и она уединилась в укромном месте между гаражом и изгородью, где стояла раскладная кровать, и там принимала солнечные ванны, когда услышала, что из ее спальни, находившейся наверху гаража, доносится звук электрического звонка для экстренных случаев. Она поспешно натянула на себя какую-то одежду и помчалась в дом, где застала Мошера Хигли задыхающимся и в конвульсиях. На полу были следы рвоты, валялась разбитая чашка и несколько капель шоколада попало на его ночную рубашку. Она заметила, что шоколад на полу был еще теплым.

— А вы не заметили что-нибудь еще? — спросил Гамильтон Бюргер.

— Я почувствовала какой-то запах.

— Какой запах?

— Запах горького миндаля.

— Во время вашего обучения как сиделки не изучали ли вы яды?

— Изучала.

— Вы знаете, что означает запах горького миндаля?

— Запах цианистого калия.

— И вы в тот раз обнаружили этот запах?

— Да.

— Перекрестный допрос, — торжествующе сказал Гамильтон Бюргер.

— Когда вы впервые поняли значение этого запаха? — спросил Мейсон.

— Я заметила его, как только склонилась над пациентом.

— Ответьте на мой вопрос, — перебил ее Мейсон. — Когда вы впервые поняли, что это за запах?

— Позднее, когда я услышала, что, возможно, было отравление цианидом.

— Вы были в комнате, когда приехал доктор Грэнби?

— Да, сэр.

— А не сообщили ли вы ему, что обнаружили запах горького миндаля?

— Нет, сэр.

— А доктор Грэнби не говорил вам, что он обнаружил запах горького миндаля?

— Нет, сэр. Мы не обсуждали этого.

— Были ли вы там, когда доктор Грэнби подписывал свидетельство о смерти, ставя причиной смерти коронарный тромбоз?

— Я была там, когда он объявил причину смерти.

— А вы тогда не намекнули ему, что могла быть и другая причина?

— Разумеется, нет. Это не функция сиделки поправлять диагноз врача.

— А вы в тот момент не подумали, что диагноз был неверным?

— Я…

— Ваша честь, — сказал Гамильтон Бюргер, — эта свидетельница выступает не в качестве медицинского эксперта, а как просто сиделка, которая прошла определенное обучение. И может свидетельствовать в отношении конкретных вещей. Этот вопрос не соответствует правилам перекрестного допроса.

— Он соответствует правилам перекрестного допроса, — сказал Мейсон. — Она сейчас свидетельствует, что почувствовала запах горького миндаля и знала, что это указывает на отравление цианидом. Поэтому важно выяснить, обратила ли она внимание доктора, что она конечно же сделала бы, если бы почувствовала сильный запах, или же ждала, пока полиция не внушила ей эту идею.

— Это уже пристрастное заявление, — сказал Гамильтон Бюргер. — Нет никаких свидетельств того, что эта идея была внушена ей полицией.

— Позвольте мне продолжить перекрестный допрос, — сказал Мейсон, — и я докажу, откуда появилась эта идея.

— Один момент, — сказал судья Эшхерст, — взаимный диспут граничит с должностным проступком обеих сторон. Свидетельнице был задан вопрос. Она не вызвана для прямого допроса и не может дать какое-либо пояснение по поводу смерти, но этот вопрос касается ее поведения в то время. Возражение отклоняется.

— Вы в то время обращали чье-нибудь внимание, что обнаружили запах горького миндаля?